Как прикажете, Королева!

8

День определенно не задался. Утром Джекки, набив рот тостами, все время трещала о своем продюсере со странным имечком, которое Мартин где-то когда-то слышал — кажется, его звали Бу Битрейдом, — а потом упорхнула на студию звукозаписи, ограничившись неизвестно к кому обращенным «пока, вернусь поздно!».

Днем позвонила Сьюки, но Мартин, к своему величайшему удивлению и ужасу, не смог заставить себя поговорить с женщиной, которая все это время благородно дожидалась расторжения его фиктивного брака, так откровенно смахивавшего на настоящее супружество.

Ближе к вечеру заглянул Бадди, который не преминул поинтересоваться, где Джекки, и, услышав от Мартина довольно резкий ответ, так разобиделся, что, прихватив с собой трезво-печального дядюшку Боба, отправился с ним на поиски приключений.

Увы, о том, что Бадди стоит предупредить насчет разрыва, случившегося между Бобом Уилсоном и виски, Мартин вспомнил лишь тогда, когда Ловкач и Бадди уже полчаса как отсутствовали. Боб не очень-то любил носить с собой сотовый, а Бадди постоянно отключал свой, поэтому дозвониться до этой сладкой парочки Мартину так и не удалось.

Решив плюнуть на все и воспользоваться несколькими часами спокойствия, воцарившегося в доме, Мартин направился в мастерскую и принялся ожесточенно работать над недавно начатым портретом Сьюки в серой шали, но, увы, портрет давался еще хуже, чем телефонные разговоры с ней.

В довершение всех неприятностей зазвонил телефон и мелодичный женский голос любезно сообщил Мартину, что его «Городской пейзаж», картину, которую он считал чуть ли не шедевром, не смогут представить на выставке по причинам, о которых мелодичный женский голос не имел ни малейшего представления.

Зато Мартин прекрасно знал, почему получил очередной отказ: у него не было имени, а выставка, на которую он посягал своими полотнами, принимала только тех художников, чьи имена уже были на слуху.

Да, не все можно купить, мрачно согласился Мартин с фразой, которую его «благоверная» с вызовом бросила в лицо Сьюки.

Ты права, Джекки. Талант точно не купишь, сказал себе Мартин и, притащив в мастерскую бутылку виски — одну из тех, что Ловкач прятал в укромных, как ему казалось, уголках дома, — принялся заливать свои несчастья.

Виски был дешевым и гадким — теперь Мартин понял, откуда у Боба такие проблемы с желудком, — но сейчас ему было совершенно на это плевать. Осушив полбутылки, Мартин закрасил портрет Сьюки черной краской. До Малевича ему, безусловно, было далеко, однако вместо «Черного квадрата» появился симпатичный черный треугольник.

Сделав еще несколько глотков, Мартин ощутил непреодолимую потребность поиздеваться и над остальными своими творениями. «Девушке с мопсом» он пририсовал рожки и усы, а самому мопсу добавил пятую лапу, решив, что известная поговорка не так уж и права и пятая нога вполне может для чего-нибудь пригодиться собаке.

Джекки застала его в процессе глумления над «Ночной незнакомкой» — для этой картины Мартину позировала одна из подруг Сьюки, которая питала к нему вполне определенную симпатию.

— Эй, ты чего творишь?

Джекки нерешительно топталась на пороге мастерской, дверь в которую Марти забыл закрыть. В ее глазах он прочел такой неподдельный ужас, что ему самому на мгновение стало не по себе.

— Украшаю это уродство, — сообщил ей Мартин. — Может, так это дерьмо, как ты любишь выражаться, хоть для кого-нибудь сгодится.

— Я никогда не называла дерьмом твои картины, — оборвала его Джекки. — Можно я войду?

— Глупый вопрос, когда ты уже стоишь на пороге, — усмехнулся Мартин и наложил на веки «незнакомки» несколько выразительных черных штрихов. — По-моему, так лучше. Не думаешь?

— Хватит, Марти! — Джекки вырвала кисть из его рук и забросила ее в угол мастерской. — Какого черта ты делаешь?! Ты пьян! Зуб даю, что завтра ты об этом пожалеешь!

— Я — пожалею? — усмехнулся Марти. — Ты плохо меня знаешь, Джекки. Да и о чем тут жалеть — эту бездарную мазню не жалко испортить.

— Я не считаю твои картины бездарной мазней.

— Можно подумать, ты хоть что-то успела рассмотреть.

— Кое-что успела, — возразила Джекки и ткнула пальцем в одно из полотен, стоявших в рамках около стены.

Мартин пригляделся и увидел «Вечернюю дымку» — одну из своих юношеских работ.

— Нашла что выбрать, — небрежно бросил он и подошел к картине. — Тоже мне, критик-искусствовед. Эту, как ты любишь говорить, фигню, надо выкинуть прямо в окно.

Он подхватил картину и направился к окну, но Джекки в два прыжка оказалась с ним рядом. Она потянула рамку в свою сторону, Мартин — в свою. Таким образом они раскачивались несколько минут, пока ему это не надоело и он изо всех сил не дернул картину на себя.

Джекки полетела на пол, умудрившись удариться головой об уголок тяжелой рамы, купленной для только что начатого портрета Сьюки.

— Джекки, ты в порядке?! — Перепуганный Мартин подлетел к «жене» и опустился перед ней на колени. — Ты как, Джекки?!

К его огромному облегчению, девушка открыла глаза.

— Слава богу, — вздохнул Мартин. — Ты сильно ушиблась?

Джекки отрицательно покачала головой и, облокотившись на пол, приподнялась.

— Ты на меня обижаешься? Да черт с ней, с картиной! Не буду я ее выбрасывать, успокойся. Хочешь, я подарю ее тебе? — пристально посмотрел на нее он.

— Хочу, — тихо ответила Джекки.

— Честно?

— Спятил?! Конечно, хочу.

Мартин улыбнулся. Даже хмель немного выветрился из головы от испуга за Джекки.

— Ладно, тогда дарю.

— Спасибо.

— Было бы за что.

— Есть за что. — Джекки улыбнулась, и у Мартина отлегло от сердца.

Меньше всего он хотел, чтобы она пострадала из-за того, что он чувствует себя полной бездарью.

— Мне нравятся твои картины. Только в них чего-то не хватает.

— Чего же? — пристально посмотрел на нее он.

В приглушенном свете ночной лампы ее синие глаза казались темными, как ночное небо. Джекки несколько секунд молчала и смотрела на Мартина немигающим взглядом, а потом решительно заявила:

— Пойдем.

— Куда? — Он протянул ей руку, чтобы она смогла подняться.

— Увидишь.

Мартин подошел к краю крыши. Под его ногами расстилался город, освященный тысячей огней. Пешеходы, как торопливые муравьи, ползли по асфальту, автобусы казались гусеницами, машины — разноцветными жуками.

Мартин обернулся к Джекки. Она смотрела на него и улыбалась.

— Как ты нашла это место? — удивленно спросил он.

— Один хороший приятель показал, — ответила Джекки. — Тебе нравится?

— Да, — кивнул Мартин. — Здесь очень красиво. Наверху — звезды, внизу — тоже звезды, только электрические. Что-то в этом есть. Но ты так и не ответила на мой вопрос: чего не хватает моим картинам?

— А по-моему, ответила, — лукаво улыбнулась Джекки и подошла к краю крыши. — Этого и не хватает — особенности. Все твои картины, они слишком… слишком… — Джекки замялась, подбирая слово. — Обычные.

— Не бывает слишком обычного, — усмехнулся Мартин.

— Еще как бывает, — возразила Джекки. — Скучняк. Тебе, конечно, не нравится это слово, но, извини, это так. Ты рисуешь женщин в красивых платьях, красивые дома, красивые вазы на столе. Но все это скучно, Марти.

— Избито?

— Может быть… — задумчиво кивнула Джекки.

— Думаешь, я выбираю слишком поверхностные темы?

— Да, наверное. Я не знаю, как об этом сказать, но все у тебя какое-то гладенькое и ровненькое, как бокал из дорогого стекла. А должно быть, как стеклышко, облизанное волнами, понимаешь?

— Понимаю, — улыбнулся Мартин. — Как стеклышко, облизанное волнами.

— Нет, не понимаешь, — уныло констатировала Джекки. — А должен. Ты ведь художник. Сказать по правде, я никак не возьму в толк, как художники могут быть такими правильными.

— В каком смысле — правильными? — полюбопытствовал Мартин, присаживаясь на корточки рядом с ней.

— В том смысле, что ты всегда знаешь, как должно быть. У тебя все по порядку, по уставу. Все расписано чуть ли не на год вперед.

— Хочешь сказать, я живу по графику? Но это ведь не так.

— Нет, не по графику. Скорее по законам. Ты делаешь то, чего ждут от тебя окружающие, и очень боишься, что они увидят тебя другим.

— Каким другим? — Мартин поднял голову и внимательно посмотрел на свою собеседницу.

— Таким, какой ты есть на самом деле.

— И какой же я, по-твоему?

— Веселый, жизнерадостный, вспыльчивый, — принялась перечислять Джекки. — Живой, наконец.

— Спасибо, что не мертвый, — хмыкнул он.

— Вообще-то я не шучу, — обиженно покосилась на него Джекки. — Ты только делаешь вид, что тебе нравится твоя жизнь. А на самом деле тебе невыносимо скучно.

Мартин поднял голову и посмотрел на звезды. Сверкающие и холодные, они напоминали драгоценные камни, разложенные хвастливым владельцем на темно-синей бархатной ткани.

— В тот день, когда мои родители разбились, — заговорил он, не глядя на Джекки, — я играл в несносного ребенка. Точнее, я и был несносным ребенком: проказничал, воровал цветы у соседей, дрался со сверстниками, вечно забывал то, о чем меня просили. Вот и в тот день я забыл. Забыл свою чертову нотную тетрадь, которую мама пять раз попросила меня взять на урок по музыке. Забыл, потому что был занят куда более важным делом — набивал школьный ранец пластилином, завернутым в конфетные обертки. Хотел подшутить над своими одноклассницами. Из-за этой нотной тетради нам и пришлось тогда повернуть назад. Мать вспылила, сказала, что из меня ничего путного не получится, если я буду заниматься такими глупостями. Я что-то возразил, и довольно резко, так что отец, сидевший за рулем, обернулся, чтобы меня отругать. Он обернулся, а в этот момент… — Мартин сглотнул, немного помолчал, а потом продолжил: — В этот момент из-за поворота выскочила другая машина. Дальше я почти ничего не помню, только материнские широко распахнувшиеся от ужаса глаза и крик отца… его последний крик, который я услышал. Потом была больница, меня все расспрашивали, как это случилось, а я сказал, что ничего не помню. Тетя Леонелла, взявшая меня к себе на воспитание, тоже спрашивала меня, почему отец пытался развернуть машину и не увидел грузовичка, выруливавшего из-за поворота. Я солгал и ей — мне невыносимо было признаться в том, что по моей вине погибли родители. Все думали, что я ничего не помню из-за того, что был сильно напуган. Но я помнил все, что случилось до аварии. Помнил и решил сделать все возможное и невозможное, чтобы моя дальнейшая жизнь стала моим оправданием. Я перестал шокировать окружающих своими выходками, стал собранным, прилежным мальчиком, одним из тех, о которых родители с умилением говорят «он у меня золото», а одноклассники обзывают ботаном и зубрилой. Не думаю, что Леонелла подозревала о том, что я лгу, но я чувствовал, что она относится ко мне со сдержанной холодностью. Почему — я не знал. Я вел себя как надо, она могла бы гордиться мною, но никогда не гордилась. Разве только один раз, когда моя картина заняла первое место на университетском конкурсе живописи. Может быть, я потому так и увлекся написанием картин — чтобы хоть чем-то угодить тетке. Не знаю… — Мартин замолчал.

Джекки присела рядом с ним, и он почувствовал, как ее маленькие горячие пальцы касаются его руки. Ему не хотелось будить в ней жалость, но раз так вышло… Мартин ответил легким пожатием, но ее настойчивая рука не собиралась ограничиваться такой малостью. Она так крепко сжала его пальцы, что он почувствовал легкую боль. Это была приятная боль, и только теперь он понял, как давно нуждается в такой поддержке.

Джекки, Джеки… Ему так хотелось прошептать это имя ей на ухо, но что-то его удерживало. Ему хотелось прижаться к ее щеке своей щекой, но он понимал, что если сделает это, то разрушит то хрупкое, непостижимое мгновение счастья, что воцарилось в их маленьком мирке. А Джекки продолжала настойчиво сжимать его руку, и Мартин ответил ей таким же горячим пожатием, жалея о том, что не может, не вправе дать ей нечто большее.

Они несколько минут молчали, пока Джекки наконец не решила заговорить:

— Знаешь, я думаю, неправильно, что ты так долго держал это в себе. Может, если бы ты поделился своей болью с кем-то еще, тебе стало бы намного легче. Думаю, твоя тетя, расскажи ты ей о своей тайне, утешила бы тебя, поняла и сказала бы, что ты ни в чем не виноват.

— Но если бы не я… — начал было Мартин.

— Если бы ты не забыл тетрадку, случилось бы что-то еще. В конце концов, никто не знает, что происходит после этих «если».

Джекки разжала руку, и Мартин только сейчас почувствовал, как от ее пожатия онемели пальцы.

— Ты фаталистка?

— Это те, кто верят в судьбу?

— Что-то вроде того, — улыбнулся он.

— Не знаю. Иногда мне кажется, да. Иногда — нет. Иногда я думаю, что от меня ни фига не зависит, что все уже расписано в какой-то дурацкой книжке про наши жизни. Но чаше я думаю, что все зависит только от меня. Что я должна бороться, добиваться, побеждать.

— А ты молодец, Джекки.

Она повернулась к нему, и Мартин снова прочел на ее лице удивленное выражение, которое ему так нравилось.

— Я думал, ты начнешь сорить деньгами направо и налево, пользоваться своим новым положением, а ты живешь точно так же, как и жила. Ездишь на метро, пьешь дешевый кофе в дешевых забегаловках, только не обижайся, прошу тебя… Читаешь рэп в своей «Слепой сове». Любая другая на твоем месте давно уже махнула бы рукой на старое и жила бы в свое удовольствие. Но только не ты.

— По-моему, я и живу в свое удовольствие, — пожала плечами Джекки. — Вот только надо вылечить Боба, и тогда я буду совсем счастлива.

— Все будет в порядке, — утешил ее Мартин. — Боб не из тех, кто сдается.

— Один из его друзей сказал мне то же самое.

— Значит, так и есть. Скажи-ка, Джекки, а почему ты так и не купила себе ничего из одежды? — Мартин покосился на ее уже порядком потертые брюки-трубы и старенькую футболку. — Твой гардероб пора бы обновить, не находишь?

— Может, и пора, — со вздохом ответила Джекки. — Но мне приходится экономить. Операция обойдется нам недешево, поэтому я стараюсь не слишком тратиться.

— Вот, значит, как… — нахмурился Мартин. — Но почему ты не попросила помощи у меня?

— Спятил?! — вскинулась на него Джекки. — Я бы перестала себя уважать, если бы…

— Если бы обратилась ко мне? — перебил ее он и нахмурился еще больше.

— Да нет же, — поспешила разубедить его Джекки. — Просто не люблю влезать в долги. Ловкач говорит, долги затягивают, и он прав.

— А я и не предлагаю тебе брать у меня в долг. Просто хочу тебе помочь. Мне не нужно возвращать деньги, Джекки. В конце концов, мы же родственники, — улыбнувшись добавил Мартин. — Да и потом, легко приплыло, легко уплыло. Мне не пришлось потом и кровью зарабатывать эти деньги, а тетушка всегда любила заниматься благотворительностью, так что не осудила бы меня за мой поступок.

— Спасибо, но мне пока хватает денег на то, чтобы рассчитаться с врачами, — натянуто улыбнулась в ответ Джекки. — И потом, ты забываешь, что я работаю. Выступления в «Слепой сове» кое-что приносят, а скоро стараниями Бу я буду зарабатывать гораздо больше, чем сейчас.

— А, твой продюсер. Как я мог забыть об этом благодетеле? — огрызнулся Марти.

— За что ты его не любишь? Вы ведь даже незнакомы.

— Горю желанием познакомиться, — иронично усмехнулся Мартин.

— Зря ты так, — вздохнула Джекки и, поднявшись на ноги, снова окинула взглядом город, распростершийся под ними. — А я хотела вас познакомить. Бу тебе бы понравился, он клевый, к тому же у меня скоро выступление. Последнее выступление в «Слепой сове». Мне бы хотелось, чтобы ты пришел. Ронни Снайфер, владелец клуба, хочет сделать что-то особенное.

— Джекки, ты же знаешь, я… равнодушен к рэпу, — покосился на нее Мартин.

— А ко мне? Ко мне ты тоже равнодушен?

Этот неожиданный вопрос поставил Мартина в тупик. Что она имеет в виду? В каком смысле «равнодушен»?

Он испытующе посмотрел на Джекки, но на ее лице не отразилось ни тени смущения. Выходит, он ошибся, неверно истолковал ее слова. Джекки всего лишь хотела знать, видит ли он в ней друга.

Мартин думал, что почувствует облегчение, но нет — на душе стало холодно и пусто. Холодно, как на этом небе, заполненном тоскующими в своем вечном одиночестве звездами.

Марч Дэвелоу всегда неукоснительно выполнял свои обещания, а потому чувствовал себя не очень уютно из-за того, что дела помешали ему до сих пор проведать новоиспеченных молодоженов — чету Ламбертов.

Поэтому, надев свой темно-коричневый выходной костюм с серебристой искрой, Марч Дэвелоу, как и обещал, без звонка и предупреждения, направился в дом ныне покойной Леонеллы Таплхед.

Дверь ему открыла миссис Фальстаф, служившая Леонелле Таплхед много лет. Вирджиния Фальстаф была до того поражена, увидев адвоката, что даже не попыталась скрыть удивления.

— Мистер Дэвелоу? — уставилась она на Марча.

— Он самый, миссис Фальстаф, — кивнул Дэвелоу. — Может, пригласите меня войти?

— Конечно, — растерянно кивнула она.

Марч Дэвелоу сразу почувствовал раскаленную атмосферу, установившуюся в некогда спокойном доме. Что-то было не так. И выражение лица миссис Фальстаф, увидевшей его и нехотя пустившей в дом, свидетельствовало в пользу подозрений поверенного миссис Таплхед.

— А где хозяин и хозяйка? — полюбопытствовал Дэвелоу.

Миссис Фальстаф, опустив глаза долу, сообщила, что немедленно доложит им о том, что пришел гость.

— Нет-нет, — остановил он домработницу. — Не нужно им ничего сообщать. Мистер Ламберт сам попросил меня приходить к нему без приглашения и без доклада.

Миссис Фальстаф недоуменно покосилась на адвоката, но вопросов задавать не стала.

— Может быть, я сварю вам кофе? — переминаясь с ноги на ногу, предложила она. — Мистер и миссис Ламберт сейчас немного… э-э… заняты. Думаю, они скоро освободятся, и тогда…

— Благодарю вас, миссис Фальстаф. — Дэвелоу уже начал терять терпение. — Но я обойдусь без кофе. К тому же у меня нет времени ждать. Проводите меня к хозяевам прямо сейчас.

Ему показалось, что домработница обреченно вздохнула. Из гостиной донеслись обрывки фраз, и тон, которым были произнесены эти фразы, звучал слишком высоко для обычного разговора.

Дэвелоу прошел в гостиную и стал свидетелем сцены, которая не только повергла его в недоумение, но и порядочно озадачила.

Джеки Ламберт энергично пыталась поднять с дивана какого-то немолодого мужчину, судя по всему мертвецки пьяного, а тем временем ее супруг, Мартин Ламберт, на повышенных тонах беседовал со своим приятелем, который — а у Марча Дэвелоу была великолепная память на лица — выступал в роли свидетеля и доверенного лица во время подписания бумаг, касавшихся завещания миссис Таплхед.

Миссис Фальстаф собралась было предупредить хозяев о том, что в их доме появился незваный гость, но Дэвелоу повелительным жестом приказал ей молчать и не без интереса принялся наблюдать за развернувшейся перед ним драмой, достойной древнегреческих трагедий.

— Зачем ты напоил его, Бадди?! — закричал на своего друга Мартин Ламберт. — Врачи категорически запретили ему пить!

— Откуда же я знал? — оправдывался друг, явно не ожидавший такого поворота дел. — Ловкач и словом об этом не обмолвился. Хлебал виски, как будто пьет последний раз в жизни. Я сказал было ему: «Дружище, притормози коней», — но разве Боб станет кого-нибудь слушать?

— Если с ним что-нибудь случится, Бадди, помяни мое слово, я тебя на тот свет отправлю! — продолжал кричать разъяренный Мартин. — Вам обоим давно пора завязывать с пьянством! Ты что, не видишь, во что ты превратился?! Да на тебя смотреть страшно — присасываешься к своей фляжке, как младенец к материнской груди!

— Марти, да хватит орать на меня! — не выдержав, прикрикнул на друга Бадди. — Можно подумать, я знал, что у старины Боба беда со здоровьем. Надо было предупреждать!

— Сам мог бы догадаться!

— Я тебе что, гадалка?!

— Вот дерьмо! Да помогите же мне кто-нибудь! — подала голос молодая супруга мистера Ламберта, тщетно пытавшаяся взвалить на свои хрупкие плечи мирно храпевшего мужика. — Вот разожрался-то — не поднять! Марти, может, вызвать доктора? Боюсь, как бы с ним чего не случилось.

— Лучше бы дали ему хорошенько проспаться, — вмешался Бадди. — Зачем таскать его из комнаты в комнату?

— Думаешь, он выспится на этой кушетке?! — возмущенно уставился на него Мартин. — Сам на ней спи!

— И посплю — делов-то. — Бадди осекся, заметив Марча Дэвелоу, который с невозмутимым выражением лица стоял в дверном проеме. — Вот черт! — пробормотал Бадди и покосился на Марти. — К тебе твой законник пожаловал.

Мартин, изменившись в лице, повернулся к Марчу Дэвелоу. Джекки оставила в покое спящее тело и тоже с ужасом покосилась на дверь. Дэвелоу от души посмеялся бы над этой сценой, когда бы не его должность и лета, требовавшие от него спокойной серьезности.

— Доброго вам утра, мистер Ламберт, — поздоровался Марч с Мартином. — И вам, господа, — кивнул он Бадди и Джекки. — Вот зашел заглянуть, как вы тут поживаете. Вижу, у вас тут весело. Хоть и мало похоже на медовый месяц.

— Мы с Джеки… — начал было Мартин, но его друг с красными от алкоголя и бессонницы глазами перебил его:

— Это все я виноват. Напоил старину Боба, а ему, оказывается, нельзя. Если бы я знал, то, конечно… Пришли мы с ним с утра, а тут такое началось.

— Простите, а кто такой старина Боб? — спокойно полюбопытствовал мистер Дэвелоу. — Не тот ли мужчина, которого ваша супруга, мистер Ламберт, пыталась поднять с дивана?

— Да, это дядя Джекки.

— Надо же, а я ведь даже не признал его, — насмешливо пробормотал Марч Дэвелоу. — Вот что пьянство делает с людьми.

— Увы, — мрачно кивнул Мартин. — Боб тяжело болен, и врачи запретили ему пить. Скоро его положат на операцию, и Джекки, конечно, очень переживает за дядю.

— Весьма похвально, — кивнул мистер Дэвелоу. — Хотя, признаюсь, я не ожидал застать здесь подобную сцену.

— Это я виновата, — перебила его Джекки. — Мне надо было предупредить Бадди, что дяде нельзя пить. Да и вообще не нужно было вчера никуда уезжать. Извините нас за этот цирк. Мы не знали, что вы придете именно сегодня.

— Поверьте, миссис Ламберт, мне не нужно, чтобы вы угощали меня чаем из фарфорового чайника и из кожи вон лезли, чтобы показать, какая вы счастливая пара, — ответил ей Дэвелоу. — Я увидел то, что должен был увидеть.

— Что вы имеете в виду? — нахмурился Мартин.

— Ничего особенного, молодой человек, — покачал головой Дэвелоу. — Я увидел вас вместе, пока мне этого достаточно. А большего я вам не могу сказать. Ну что ж, всего доброго, господа.

— Может быть, все-таки кофе? — поинтересовалась миссис Фальстаф, чувствовавшая себя виноватой из-за того, что Марч застал ее хозяев не в самой приличествующей для приема гостей ситуации.

Дэвелоу хотел было отказаться, но вспомнил свой подгоревший утренний кофе и решил принять столь любезное предложение.

Пока миссис Фальстаф варила кофе, Мартин вместе со своим другом помогли дядюшке Джекки подняться на второй этаж и уложили его спать. Сама Джекки молча сидела на стуле. Дэвелоу понял, что ей ужасно неловко.

— Да будет вам, — ободрил он поникшую Джекки. — Можно подумать, кто-то не напивается хотя бы раз в жизни.

— Если бы раз, — вздохнула Джекки. — Да и это не самое страшное. Он болен. Тяжело болен, мистер Дэвелоу.

— Сочувствую вам, миссис Ламберт. И надеюсь, ваш дядя поправится.

— Все говорят, что Боб сильный, — продолжила Джекки. — Даже Марти так считает, хоть у них с дядей с самого начала не очень ладится.

— А дядя живет у вас? — не без удивления посмотрел на нее Дэвелоу.

Миссис Ламберт кивнула.

— Да, у нас. Марти поначалу был не в восторге, но потом даже помог мне уговорить дядю поехать к врачу.

— Вот как? Очень мило с его стороны, — задумчиво кивнул Дэвелоу. — Ну и как вам эта новая жизнь?

— Марти говорит, для меня ничего не изменилось. И, пожалуй, он прав, — грустно улыбнулась Джекки. — Ничего не изменилось, кроме того что мы теперь живем здесь.

— Хотите сказать, вам тут не нравится? — поспешил уточнить Дэвелоу.

— Что вы! — горячо возразила Джекки. — Тут здорово. Миссис Фальстаф кормит нас обалденными завтраками, а Марти… он очень поддержал меня с дядей.

— Джекки, я позвонил доктору! — раздался с лестницы голос Мартина. — Он обещал, что будет через полчаса.

Джекки посмотрела на лестницу, по которой спускался Мартин, и Марч Дэвелоу не мог не заметить, каким теплом наполнился ее взгляд. Поверенный улыбнулся — едва заметно, краешком губ, — и подумал, что все-таки не зря он остался на чашечку кофе.