Караван специального назначения

Тринадцать дней провел отряд в Мазари-Шарифе. Столько времени понадобилось для того, чтобы привести в порядок грузы и хорошо подготовиться к длительному и трудному пути через Гиндукуш.

И вот наступил день, когда каравану предстояло покинуть город. Во дворе рабата, постоялого двора, Чучин и Гоппе в последний раз осматривали снаряжение, придираясь к каждой мелочи. Погрузка закончилась. Слоны, верблюды, вьючные лошади могли выступать в путь. Иван еще раз внимательно оглядел каждого красноармейца. Неодобрительно покосился на Сергея Кузнецова. Тот показался ему чересчур веселым и беззаботным. Насвистывая игривую мелодию, механик подошел к гнедому жеребцу, вдел левую ногу в стремя и легко вскочил в седло. Жеребец был неспокойный, с норовом и мог бы доставить неприятности не слишком опытному наезднику, но Кузнецов держался совершенно свободно и непринужденно.

«Странно, — подумал Иван, — неделю назад он не знал, с какой стороны подойти к лошади, а теперь вот так сразу превратился в заправского джигита. Нет, что-то тут не так…»

Иван хотел поделиться своими сомнениями с Гоппе, но вспомнил, сколько шуму было в связи с поимкой мнимого рябого, и решил никого не будоражить понапрасну. «Понаблюдаю за ним сам», — решил он.

Караван покинул город ранним утром. Дорога вела на восток. Рядом с ней тянулись узкие канавки с водой. Постепенно растительность начала исчезать. Стебли сожженной солнцем травы жесткой щетиной покрывали землю. А вскоре пошла совершенно бесплодная известковая пустыня.

Иван посмотрел на ехавшего рядом с ним Камала и попросил:

— Расскажи еще что-нибудь о вашей стране.

— Я расскажу тебе историю древних времен, — сказал Камал. — Когда-то в этих краях располагалось сильное и богатое государство — Бактрия. С запада пришел Искандер. Так у нас называют Александра Македонского, — пояснил журналист, — и завоевал страну. Войска Искандера шли по пустыне, а жара была такая, как сегодня. Несколько дней подряд им не попадалось ни капли воды. Наконец один из воинов по имени Зефирус нашел и принес в своем шлеме немного драгоценной влаги. Когда Искандер увидел воду, он спросил у Зефируса: «Если я выпью ее, утолю ли жажду всех моих людей или только свою?» — «Только свою, господин!» — ответил солдат. «Но если все мои люди погибнут, что я буду делать один?» И Искандер приказал вылить воду на глазах у всего войска. Мне кажется, — добавил Камал, — так же поступил бы и Аманулла-хан.

Иван улыбнулся.

— Вот видите, даже Македонский понимал, что он — пустое место без своих солдат, — сказал он. — Судьбы стран вершат не цари, а народ.

— Великие цари, как звезды на небе, — ответил Камал. — Они одинаково светят всем: и богатому, и бедному, и разбойнику, и праведнику. Такие люди, как Искандер, рождаются для того, чтобы повелевать. Кто-то ведь должен возглавить народ.

Спорить Иван не стал. Он вспомнил свои разговоры с одним из инструкторов Комендантского аэродрома, искренне верившим в царя, заботящегося о своем народе. Словами его нельзя было убедить. Только время рассеивает подобные иллюзии.

— Чему ты улыбаешься, Камал? — спросил Чучин.

— Так, вспомнил. Ты ведь знаешь, что в Кабуле уже была одна летная школа.

— Кто же там преподавал? — поинтересовался Иван.

— Некий Александр Городецкий, белоэмигрант из Термеза.

— Городецкий? — удивился Чучин. — Знакомая фамилия.

— Встречались?

— Ну… в моей судьбе он сыграл определенную роль, скажем так. Но он же не летчик.

— Не летчик, и самолет, ему был не нужен, — улыбнувшись еще шире, ответил журналист.

— То есть как не нужен? — не понял Иван. — Как же он учил летать?

— А вот так, — рассмеялся Камал. — Распустил по Кабулу слух, что прожил несколько лет в Тибете, и там буддистские монахи научили его летать без всяких аппаратов.

— И много он набрал учеников?

— Да десятка два уж наверняка. Пообещал им, что Кабул с неба увидят. Не знаю, — после небольшой паузы продолжал Камал, — на что он рассчитывал. Людям долго морочить голову трудно.

— Значит, все-таки догадались, что он жулик?

— Нет, Городецкий объявил, что обучение длительное, рассчитано на пять-шесть лет. А недавно куда-то исчез. Должно быть, испугался вашего появления в Кабуле, — слегка подхлестывая узорной камчой коня, рассказывал Камал.

Караван между тем приближался к месту своей первой стоянки — рабату Наибабад.

Рабаты, в которых караван останавливался через каждые двадцать-тридцать километров, были так похожи друг на друга, словно их лепили по одному и тому же образцу одни и те же мастера. Когда-то в средние века это были неприступные крепости, но позже, потеряв военное значение, они постепенно пришли в запустение.

Это были окруженные рвами мрачного вида четырехугольные строения с угловыми, часто полуразрушенными башнями и массивными глинобитными стенами в три-четыре метра высотой. Внизу одной из башен темнели деревянные, окованные железом двустворчатые ворота. По традиции ворота всегда выходили на восток. Внутри рабата вдоль двух противоположных стенок — двери, ведущие в комнаты для жилья — тесные и грязные, с единственным круглым зарешеченным отверстием в потолке для выхода дыма. У третьей стены были оборудованы помещения для животных.

На просторном, надежно защищенном высокими стенами дворе было тихо. Рядом с громадными весами валялись какие-то котлы, куски кожи, кошмы, железо.

Постояльцы рабата с любопытством рассматривали прибывший караван. Большой конвой из солдат королевской гвардии внушал им почтение и страх, и они не решались подойти.

— Ну что, Сергей, не устал? — осведомился Чучин у Кузнецова. — Как-никак больше двадцати километров отмахали.

— Все в порядке, — невозмутимо ответил механик. — Конь отличный. Ты ведь сам помог мне его выбрать. Прекрасный конь.

Хозяин караван-сарая, несколько суетливый, но приветливый человек, встретил отряд как нельзя более радушно. Дела у него, очевидно, шли недурно — круглое лоснящееся лицо так и сияло благодушием, узкие глазки плутовато поблескивали.

Узнав, что к нему прибыли русские, хозяин искренне обрадовался:

— У нас бывают путешественники со всего света: и купцы, и чиновники, и паломники. Я и сам достаточно поездил за свою жизнь. Люблю встречаться с новыми людьми!

Вскоре на дворе запылали костры, и запах горелого бараньего сала заполнил двор рабата. В больших медных котлах варился плов, на вертелах жарились кебабы. Хозяин старался как можно лучше принять почетных гостей, а после обеда пригласил к себе Гоппе, Чучина и Баратова и долго расспрашивал их о революции и гражданской войне, все время удивляясь и охая. Иван так и не понял, действительно ли владельца рабата интересовала так жизнь в России, или это была привычная ему манера разговора.

Ночь наступила неожиданно, как это бывает только на юге. Иван отправился спать. Красноармейцы уже отдыхали, только Кузнецов примостился на ящике около конюшни и слушал песни, которые вполголоса напевал ему под гитару Антон Старосельцев. Вокруг них сидели на земле несколько афганских солдат…

Может быть, в комнате было слишком душно, а может, переходы под палящим солнцем выбили ко всему привычного Ивана из колеи, во всяком случае, заснуть Чучину не удалось. Он встал, откинул келим, прикрывавший нишу в стене, достал глиняный кувшин и кружку, налил воды. Вода была холодная, но чуть сладковатая. Напившись, Иван поправил разостланное на ковре одеяло, и тут до его слуха донесся звук шагов. Кто-то крадучись пробирался вдоль стены. Шаги приближались.

Иван открыл дверь. У порога жался смертельно перепуганный Файзулла. Он сильно дрожал и что-то быстро-быстро говорил. Иван нехотя пошел будить переводчика.

ЭМИР В ИЗГНАНИИ

— Ах, это вы, Усман-бек! — воскликнул Сейид Алим-хан, увидев на пороге комнаты высокого человека в охотничьем костюме. — Я уже давно жду вас. Эй, Сабир, принеси-ка для Усман-бека кальян, — крикнул он появившемуся на пороге мальчику в расшитой затейливыми узорами куртке.

Усман-бек подошел к Сейид Алим-хану и, нагнувшись до земли, прикоснулся к поле его халата. Бывший бухарский эмир полулежал на мягком персидском ковре, облокотившись на набитую хлопком подушку.

С первого же взгляда Усман-бек понял, что повелитель пребывает в прекрасном расположении духа, а когда Сейид Алим-хан был в хорошем настроении — в последнее время это случалось все реже, — он любил поговорить.

— Как прошла охота? — спросил Алим-хан. — Я жалею, что не принял в ней участие. Говорят, твой сокол творил чудеса.

— Все мое имущество и моя жизнь принадлежат вашему величеству, — скромно ответил Усман-бек и учтиво поклонился. — Буду счастлив, если вы возьмете моего сокола в подарок.

— Ну нет, — добродушно усмехнулся Алим-хан, — оставь его у себя. Я не хочу лишать тебя такого наслаждения, как соколиная охота.

Усман-бек давно привык к манере Алим-хана начинать разговор издалека и терпеливо ждал, когда хозяин дома коснется истинной цели их встречи. И не ошибся. Через несколько минут Алим-хан перешел к делу.

— Скажи, Усман-бек, как здоровье нашего друга Энвера-паши? Он тоже был с вами на соколиной охоте?

— Нет, повелитель. Генерал сейчас не интересуется охотой, — осторожно ответил гость. — Я знаю, что Энвер-паша всецело поглощен делами политическими.

— Что поделаешь, — сокрушеннее, чем следовало бы, протянул Алим-хан. — Сколько наших надежд растаяло, как мираж в пустыне, и я подозреваю, что еще многие молитвы не будут услышаны всевышним… А как англичане, не передумали дать Энверу-паше деньги и оружие?

Усман-бек подозрительно посмотрел на собеседника. Откуда ему известно о предложении англичан? Впрочем, с этим хитрым шакалом нужно вести игру очень тонко. Иначе…

— Англичане обещают сдержать свое слово, как только будет уничтожен караван с русскими самолетами, — твердо произнес гость.

— Вот как? — деланно удивился Алим-хан. — Значит, это правда, что они решили сделать ставку на другого наездника? Не думаю, чтобы это было мудро с их стороны и принесло удачу.

Алим-хан затянулся, и, выпустив дым, долго рассматривал резной мундштук кальяна. Потом цепким взглядом впился в лицо гостя.

— Насколько я знаю, Энверу-паше не удалось остановить караван там, в Туркестане? Уже этого достаточно, чтобы понять — генерал не тот человек, с которым нужно иметь дело. Бухарское государство всегда было моим, и только я могу позволить что-либо предпринять на земле моих предков. Но Энвер-паша слишком горд и самонадеян, чтобы признать это. Что ж, за гордыню всегда приходится расплачиваться…

— Следует ли, повелитель, понимать эти слова так, что именно вы помешали генералу уничтожить караван? — поразившись своей догадке, ошеломленно посмотрел на хозяина Усман-бек.

— Всемогущий аллах покарал гордеца, — невозмутимо ответил тот, тяжело опустив веки. — У меня такое предчувствие, что всевышний разрушит и планы тех, кто рассчитывает с помощью этого выскочки покончить с большевиками в Туркестане. Для этого нужны опыт и мудрость, а именно их Энверу-паше не хватает.

— Но у него есть решимость и люди, повелитель. И если англичане поддержат генерала деньгами и оружием, он сможет повернуть события в угодное всевышнему русло. Кроме того, — поднял гость с ковра расписную пиалу с горячим чаем, — Энвер-паша поможет вам вернуть бухарский трон.

— Мне? — оскалился Алим-хан. — Боюсь, ты выдаешь желаемое за действительное. Он только о том и думает, как бы самому управлять Бухарой. Из Турции его выгнали, и обратной дороги нет. — Хозяин дома помолчал, подозрительно взглянув на гостя…

— Не слишком ли горячо ты за него заступаешься? Смотри, я не прощаю изменников!

— Мои предки бекствовали в Бухаре еще четыреста лет назад, — с глубокой обидой в голосе произнес Усман-бек. — Вы прекрасно знаете, что для меня нет в мире ничего дороже ваших интересов. Но я не хочу, чтобы вы лишились такого могущественного друга, как Энвер-паша.

Алим-хан коротко взглянул на собеседника и промолчал. Его вдруг остро пронзило ощущение безвозвратной утраты всех былых желаний и устремлений. Вероятно, это ощущение равноценно тому, что возникает при крупном проигрыше. И сейчас хотелось лишь одного: «Вернуть хотя бы затраченное…»

«Милостивый аллах! Помоги мне возвратить то, что предками оставлено мне, что утратил я в суете своей, когда, как глупый верблюд, пошел на поводу болтунов, потерявших чувство реальности в напыщенности своей, таких, как Энвер-паша…» — вознес он глаза к потолку.

Но вдруг как бы одернул себя, опомнившись, вернулся к прерванному разговору, стараясь не выдать этого своего единственного отныне стремления: вернуть, во что бы то ни стало вернуть деньги, и плевать на все их идеи, интриги… На миг он вспомнил оклеветанного им Тахира… А что, если так же поступить и с этим проклятым Энвером-пашой? Естественно — когда и если! — он завоюет власть, изгнав большевиков из Туркестана. И конечно же, сделает это чужими, не его, Алим-хана, руками.

— Э… — Алим-хан помедлил, рассеянно кивая головой. — Мне в самом деле чужды тщеславие и честолюбие Энвера-паши, дорогой Усман-бек. Ну кому пришло бы в голову объявить себя наместником Мухаммеда? — меланхолично добавил он. — А чего стоят россказни о его святой грамоте, начертанной горящими буквами?

— Да, хотел бы я посмотреть на эту грамоту, — расплылся в угодливой улыбке Усман-бек, чтобы дать собеседнику возможность полностью снять свои подозрения и убедиться в преданности приближенного.

— Впрочем, — воодушевленно продолжал Алим-хан, стараясь уверить себя в искренности собеседника, — чужие ошибки и слабости всегда приносят пользу тем, кто умеет правильно ими пользоваться.

Усман-бек с недоверием посмотрел на хозяина дома. Бывший повелитель продолжал лежать неподвижно, облокотившись на локоть левой руки. На его лице была печать полной отрешенности, и со стороны могло показаться, что беседа совершенно его не волнует. Однако Усман-бек слишком хорошо знал характер эмира, чтобы поверить этому обманчивому впечатлению.

— Я думаю, — выдержав паузу, продолжал свою мысль Алим-хан, — англичане скоро сами поймут свою ошибку и постараются исправить ее. Им, как и нам, не нужны русские самолеты в Кабуле, не нужна дружба большевиков и с Амануллой. Но я не могу допустить и того, чтобы они все решали по своему усмотрению. К тому же, если теперь что-нибудь случится с самолетами, которые охраняет гвардия эмира, подозрение сразу падет на нас.

— Вы предлагаете оставить в покое караван? — нерешительно спросил Усман-бек, пытаясь уловить логику в словах эмира. Но тот лишь горестно вздохнул:

— Только человек, потерявший последние остатки разума, не способен понять, что нельзя допустить открытия летной школы в Кабуле. Но после того как самолеты сгорят или свалятся в пропасть, мы не сможем засиживаться в этой стране. Нам понадобятся не жалкие гроши, обещанные Энверу-паше, а много денег и оружия, чтобы вернуться на родину. Мои люди уже засиделись без дела, они теряют надежду, а англичане продолжают кормить нас одними обещаниями.

Сейид Алим-хан поднялся на ноги, подошел к стене и, откинув занавеску, извлек из глубокой ниши шкатулку. Открыв ее, он протянул Усман-беку пакет.

— Вот, возьми это и немедленно отвези Энверу-паше. Будь осторожен — здесь условия, на которых мы можем объединить свои силы.

Усман-бек взял пакет и, почтительно поклонившись, направился к выходу. Почти у двери он обернулся, чтобы задать последний вопрос:

— Кто уничтожит самолеты?

— Тот же человек, который помешал это сделать Энверу-паше в Туркестане, — с надменной улыбкой ответил хозяин дома.

Он еще некоторое время стоял не двигаясь, и улыбка не сходила с его губ. Все прошло даже лучше, чем можно было ожидать. Англичане раскошелятся. Алим-хан в этом не сомневался. Чем дольше они будут думать, тем жестче можно ставить условия — ведь караван с каждым днем все ближе подходит к Кабулу. И когда с самолетами будет покончено, а деньги и оружие попадут к нему в руки, возможно, он даже поможет Аманулле-хану поймать злоумышленников. Конечно, генерал Энвер-паша — человек могущественный, но он засиделся в Афганистане и сейчас представляет угрозу хану. Нужно сдвинуть его с места и заставить воевать за интересы законного правителя Бухары. И поможет это сделать Усман-бек. Он, упиваясь своей хитростью, с которой, как он полагает, обвел Алим-хана вокруг пальца, скачет сейчас к Энверу-паше. Верно говорят: осел останется ослом, даже если побывает в Мекке…

Он откинулся на подушки, предавшись мечтам. Почему не все идет гладко, почему? С какой стати ему, умному человеку, надо подчинять свои планы, да и себя планам этого турецкого изгоя Энвера-паши? Но вдруг… Опять это эфемерное «вдруг». Однако если тот все же захватит Бухару и убедит мусульман объединиться вокруг себя? Тогда не надо думать ни об утратах, ни об издержках, ни о чем. Кроме одного: как извести новоявленного победителя и загнать его на место.

А пока, рассудил Алим-хан утомленно, караван пусть идет. И чем ближе он будет к Кабулу, тем сговорчивее станут и англичане, и Энвер-паша…

Аркадий Баратов зевнул, прикрыв ладонью рот, и присел на кровать рядом с Файзуллой.

Мальчишка снова что-то сбивчиво залопотал на своем гортанном языке. По мере того как он говорил, глаза Аркадия все больше округлялись.

— Сегодня ночью бандиты собираются поджечь самолеты, — продолжая вслушиваться в слова Файзуллы, коротко бросил переводчик Чучину.

Иван вскочил, схватил Файзуллу за плечи.

— Откуда ты знаешь?

— Только что один из постояльцев попросил его сообщить об этом русским летчикам, — ответил за Файзуллу Баратов. — Он объяснил, что случайно услышал, как бандиты обсуждали план нападения. Однако сам не решился идти к нам — опасается, что его примут за сообщника. А с мальчишки какой спрос.

— Спроси, не знает ли он, где сейчас бандиты, — потребовал Чучин, — и как они выглядят?

Баратов перевел вопрос Ивана и, выслушав ответ мальчишки, отрицательно покачал головой.

Иван бросился к Гоппе. Вместе они направились к начальнику охраны.

Офицер выслушал их совершенно бесстрастно:

— Не подавайте вида, что вы что-то знаете, — спокойно сказал он и добавил с высокомерной усмешкой: — Не волнуйтесь, идите спать. Все будет в порядке.

Иван вернулся в комнату, но не находил себе места. Дурацкая ситуация. Рядом с ним решается судьба экспедиции, а он не может вмешаться. Гоппе категорически приказал не выходить за дверь, как он выразился, «во избежание провокаций или других неожиданностей».

Развязка наступила часа через два. Короткая перестрелка переполошила обитателей караван-сарая. Чучин не мог сдержаться и выскочил во двор. Начальник конвоя, увидев его, кивнул на два валявшихся на земле трупа.

— Они уже не смогут причинить вам никакого зла. Потом, брезгливо скривившись, показал на двух привязанных к столбу людей:

— И эти тоже.

Позвали хозяина и выяснили, что люди эти ждали прибытия каравана в течение нескольких дней. Однако дальнейшие расспросы ничего не дали — хозяин пребывал в полном неведении, откуда прибыли постояльцы и кто они, а пленные упорно молчали.

— Надо бы поблагодарить мальчишку, — сказал Иван подошедшему Гоппе. — Если бы не он, неизвестно, чем дело могло кончиться.

— И заодно выяснить, кто рассказал ему о готовящемся нападении. Нам надо бы знать, откуда ждать сюрпризов, — согласился командир.

Файзулла сообщил, что человек назвал себя муллой Джунаидом.

— Невысокий такой, плотный, и лицо немного рябое…

Чучин и Гоппе поняли друг друга с полувзгляда и ничуть не удивились, когда хозяин сказал, что никакой мулла Джунаид в рабате не останавливался.

«Опять рябой. И опять полная неясность, — думал Чучин, засыпая. — Но почему из врага он вдруг превратился в союзника?»

ПРЕДЛОЖЕНИЕ ГЕНРИ ДОББСА

— Можете не сомневаться — это не подделка, — английский посланник в Кабуле Генри Доббс осторожно поставил кофейник на стол и откинулся на мягкую спинку кресла. — Красивая вещь. Подумать только, сделана полтора столетия назад в Тюрингии, а теперь вот в Кабуле. Я уверен, что, если бы кто-нибудь описал приключения этого кофейника, получилась бы увлекательная книга.

— Ну что ж, — сказал Аманулла-хан, — приятно услышать заключение эксперта.

— Фарфор — мое хобби, — усмехнулся Доббс. — Моя профессия — политика. К сожалению, в этой области вы цените мое мнение значительно ниже. Я хочу вас убедить в одном: то, чего желает наше правительство, нужно в первую очередь вам.

— Значит, опять забота о нашем процветании? — с нескрываемой иронией спросил эмир.

— Разумеется, британскому правительству небезразлично положение дел в Центральной Азии. Но интересы наших государств вовсе не противоречат друг другу. Мы хотим вам помочь. Не отвергайте нашей помощи. Она вам еще пригодится. Тем более, — добавил Доббс, — что мы практически ничего не просим взамен. Разорвите договор с русскими. Вы ведь все равно ничего от них не получите.

— Вы уверены? — вскинул взгляд Аманулла-хан.

— Мне кажется, — сказал посланник, — вы возлагаете на русских слишком много надежд. Мы в Англии не очень-то доверяем большевикам. С ними надо быть настороже.

— Да, — заметил Аманулла-хан, — вы и в самом деле крайне осторожны, когда кому-либо надо помочь.

— Вы рассчитываете получить помощь от русских, — спокойно продолжал Доббс, — и совершенно напрасно. Они вам ничего не смогут дать, даже если захотят. У них голод, разруха. Им самим долго не выдержать. Через несколько лет с социализмом будет покончено.

Доббс посмотрел в глаза собеседнику, стараясь угадать, какое впечатление произвели его слова на эмира. Но лицо Амануллы-хана было совершенно непроницаемым. И хотя Доббс давно привык к невозмутимой восточной манере вести разговор, временами она его крайне раздражала.

— Вам кажется, что Лондон не слишком щедр? — спросил посланник. — Но двадцать тысяч винтовок и двадцать полевых батарей вам и сейчас не помешают. А за качество оружия я могу поручиться.

— Что и говорить, — подтвердил Аманулла-хан, — ваши пушки стреляют хорошо. В Афганистане это известно каждому.

— В Афганистане, — поморщился посланник, — никак не могут забыть прошлого. А мы, англичане, люди деловые. Знаете, говорят: время — деньги. Нам некогда ворошить историю. Мы привыкли смотреть в будущее. Прошлое все равно не исправишь.

— Исправить не исправишь, — задумчиво произнес эмир, — но и забыть прошлое иногда не так-то легко. Народ не поймет меня, если я соглашусь принять подачку от вашего правительства..

— Но ведь вы принимаете самолеты от Советской России, — возразил Доббс.

— Совсем другое дело, — сказал Аманулла-хан, — Россия — наш союзник. Она пришла к нам на помощь в тяжелое время, и у нас с ней равноправные отношения.

— Однако сейчас и между нашими странами начинаются новые отношения, — торжественно заявил посланник.

— Хотелось бы верить в это, — холодно произнес эмир..

— Оружие, которое вы получите, это только аванс. В течение 25 лет мы обязуемся выплатить вам 40 миллионов рупий. Мы поможем Афганистану стать могущественной страной.

— Итак, — спросил Аманулла, — между нашими государствами наступает период дружбы?

— Если вы того пожелаете, — подтвердил Доббс.

— И ваше правительство протягивает нам руку помощи?

— Конечно!

— Однако, — усмехнулся Аманулла-хан, — Лондон почему-то не спешит установить с нами равноправные отношения. Может быть, у вас еще надеются, что Афганистан снова станет британской колонией?

Генри Доббс помрачнел, недовольный таким поворотом разговора.

— Я вас понимаю, — сказал посланник. — Вы считаете, что англичане — это исчадие ада, что они виновны во всем зле, которое совершается в мире. Но поверьте, англичане творят не только разбой, и не вся несправедливость на земле исходит от англичан. В Лондоне уже относятся к Афганистану, как к независимому государству.

— Однако не спешат признать нашу независимость, — уточнил эмир.

— Видите ли, — пожал плечами Доббс, — на все нужно время. Британия — страна традиций. И хотя мы уже давно имеем дело с Востоком, в Лондоне еще немало людей, порой весьма влиятельных, которые не понимают, что происходит в Азии… Если бы это зависело от меня, можете не сомневаться, мы сегодня же пересмотрели бы наши отношения. Увы, даже британское правительство не властно само решать-такие вопросы. У нас есть парламент, а многие его члены живут представлениями прошлого века.

— Значит, — сказал Аманулла-хан, — вы предлагаете нам подождать, пока в вашем парламенте изменятся настроения. Что ж, наша страна веками ждала независимости, может потерпеть еще пару десятилетий.

— Когда закладывают фундамент нового здания, лучше не торопиться, — заметил посланник.

— Возможно, вам покажется это странным, — неожиданно резко хлопнул ладонью по столу Аманулла, — но мы хотим независимости не только для наших внуков, но и для себя. Признание нашей независимости именно теперь является гарантией мира и покоя в нашей стране.

Эмир порывисто поднялся и подошел к окну.

— Некоторые историки, — помолчав, сказал он, — утверждают, что характер народов зависит от географических условий, в которых они живут. У жителей равнин нравы не похожи на нравы горцев.

— Возможно, — рассеянно ответил Доббс.

— Видите, — продолжал Аманулла-хан, — до тех гор десятки километров, а кажется, что они совсем рядом. Мы в Афганистане с детства привыкли смотреть вдаль и не любим, когда что-либо заслоняет хороший вид, а у вас в Англии столь часты туманы. Вы научились ориентироваться даже в тех случаях, когда ничего не видите в пяти метрах перед собой. Но мне кажется, что и вы иногда ошибаетесь: или не видите, или не хотите видеть, куда ведет ваш путь.

— Что же я должен передать в Лондон? — спросил Доббс.

— Мы очень благодарны за проявление заботы со стороны британского правительства, — ответил Аманулла-хан. — Однако Англии не стоит вмешиваться в наши отношения с другими странами, и привилегиями, основанными на таком вмешательстве, мы воспользоваться не можем.

Когда караван снова двинулся в путь, Иван обратился к Камалу:

— Я надеюсь, не в каждом караван-сарае нас будут ждать подобные сюрпризы?

— Большинство населения относится к вам хорошо, — осторожно ответил афганец. — Даже мулла счел своим долгом предупредить вас об опасности, а это многое значит. Улемы всегда были главной угрозой для эмира — ведь в их руках души верующих. А что касается бандитов — в Кабуле выясним, кто они и откуда.

Иван почувствовал, что журналисту не хочется продолжать этот разговор, и он переменил тему.

— Ты держишься в седле, как заправский наездник, — похвалил он Камала.

— Я ведь сын офицера, — улыбнулся журналист, — и мечтал стать военным. Знаешь, у нас есть пословица: «Трон для эмира, весы для торговца, плуг для крестьянина, меч для афганца». Меня с детства учили стрелять из винтовки и владеть саблей, а верховая езда была моей страстью. Когда отец хотел наказать меня, запрещал в течение дня подходить к коню. Я думал, вырасту — буду сражаться с англичанами. Думал по одному, вышло по-другому: стал журналистом. И не жалею. Пока мы не победим невежество, Афганистан сильной страной не будет.

Камал помолчал и с горечью добавил:

— Заразу надо уничтожать с корнем, иначе рано или поздно она уничтожит нас.

Иван огляделся по сторонам. Он уже успел привыкнуть к неожиданным сменам пейзажа. Теперь бесплодная степь сменилась дынными бахчами, у дороги росли абрикосовые и тутовые деревья.

— Что это? — удивленно спросил Чучин и показал Камалу на обнесенное невысокой оградой странного вида сооружение, украшенное рогами джейрана.

— Мазар, — объяснил журналист, — гробница святого. Мусульмане приходят сюда на поклонение.

Деревья вокруг мазара были увешаны лоскутами разноцветной материи. Перед оградой сидели дервиши, расстелив на земле камышовые циновки. Появление каравана не произвело на них никакого впечатления, и они продолжали, перебирая четки, монотонно и пронзительно выкрикивать какие-то слова.

Внезапно появилась группа всадников, которые быстро двигались навстречу каравану. Наездники пронеслись мимо, но Чучин успел хорошо рассмотреть молодого красивого офицера в парадной форме, за которым следовала небольшая свита щегольски одетых джигитов.

Иван взглянул на журналиста и по выражению его лица понял, что эти люди знакомы Камалу.

— Полковник Исмет-бай, — не дожидаясь вопроса, пояснил журналист, — адъютант Джамаль-паши.

— А кто это такой?

Теперь уже Камал смотрел на Ивана с нескрываемым удивлением, не веря, что можно не знать о Джамаль-паше.

— Это ближайший соратник Энвера-паши, — объяснил журналист. — Его-то ты, надеюсь, знаешь?

— Слышал, — подтвердил Чучин, — даже фильм про него смотрел. В Петрограде, когда в летной школе учился. Дай вспомню, как он назывался. Да, точно: «Энвер-паша — предатель Турции». Там еще было показано, как он резню армян устроил.

Иван произнес эти слова и осекся. Лицо журналиста сделалось сумрачным. Иван понял, что допустил оплошность, и посетовал на свою неосмотрительность.

— Нельзя верить всяким слухам, — неодобрительно произнес Камал. — Я допускаю, что у Энвера-паши есть заблуждения. Но он истинный мусульманин и хочет нас всех объединить. И англичан ненавидит, — добавил журналист свой последний веский аргумент.

— А правда, — осторожно осведомился Чучин, — что Энвер-паша поддерживает бухарского эмира и басмачей?

Вопрос немного смутил Камала, и он ушел от прямого ответа.

— Сейид Алим-хан, — сказал он, — ведет себя неверно. Он заботится лишь о своих корыстных интересах, а не о единстве мусульманского мира, которое помогло бы всему Востоку стать сильным, противостоять любым угнетателям. Аманулла-хан не поддерживает Алим-хана. Мы выступаем за дружбу с Россией.

Чучин нахмурился. Те же лозунги объединения мусульман в борьбе против «неверных» провозглашали и басмачи, которые безжалостно проливали кровь мирных жителей там, в Туркестане. «Зря я с Гоппе спорил, — подумал про себя Иван. — С человеком, который увлечен идеями Энвера-паши, надо быть осторожнее».

— О чем, Иван Григорьевич, так задумался, что не замечаешь, как прибыли на стоянку? — окликнул Чучина Аванес Баратов.

Отряд двигался по тенистой, обсаженной тутовыми деревьями улице небольшого поселка, посреди которого возвышались зубчатые стены рабата.

Хозяин караван-сарая поспешил навстречу гостям. Он подошел к начальнику конвоя и начал что-то объяснять. Тот выслушал его и угрожающе поднял плеть. Хозяин бросился на колени.

«Опять какие-то сложности», — вяло подумал Иван и, стегнув коня, направился к Баратову, который что-то обсуждал с начальником конвоя.

На лице афганского офицера выразилось неподдельное изумление. Он пожал плечами и молча удалился. Хозяин караван-сарая принялся горячо благодарить Баратова.

— Что произошло? — спросил у переводчика Чучин.

— Начальник конвоя угрожал наказать хозяина пятьюдесятью ударами плети за то, что тот вовремя не позаботился о еде, достойной гостей эмира. У него сегодня нет баранины. Есть только телятина, но он уверяет, что она парная и очень хорошая.

— И что же ты сказал офицеру? — улыбнулся Чучин.

— Что мы не будем в обиде, если телятина окажется действительно хорошей.

Пока повар отряда Валерка, взяв инициативу в свои руки, вместе с афганцами занимался приготовлениями к обеду, Иван решил прогуляться по поселку. Вместе с Аркадием Баратовым они спустились к бурной и стремительной горной речушке, берег которой покрывали цветущие сады. Ветхий подвесной мостик вел на другую сторону, к залитому водой рисовому полю.

— Искупаемся? — предложил Баратов.

— Можно, — согласился Чучин и первым скинул пропахшую потом пыльную гимнастерку.

ЭНВЕР-ПАША

— Прошу! — предупредительно распахнул дверь перед Усман-беком рослый стройный секретарь в офицерской форме, перетянутой белой портупеей. — Генерал уже ждет вас.

Усман-бек ответил легким кивком и вошел в кабинет Энвера-паши.

Это была просторная светлая комната с высоким потолком.

У правой стены — два приземистых шкафа с резными дверцами, у левой — мягкий диван с золочеными ножками в форме львиных ног.

Энвер-паша сидел за массивным письменным столом напротив двери. Он поднял глаза от разложенной перед ним карты и приложил руку к феске в ответ на приветствие Усман-бека.

— Присаживайтесь, — кивнул он на стоявшее перед столом кресло. — Ну, как идут дела у нашего друга Сейид Алим-хана? Как его драгоценное здоровье?

— Эмир весь день в молитвах, — не нарушая традиционного восточного этикета, ответил Усман-бек. — Он молится, чтобы поскорее наступил день, когда его земля освободится от большевиков.

— А мне казалось, — насмешливо сказал Энвер-паша, — после того, как Алим-хан купил себе прекрасное поместье Кала-и-Фату, он целиком поглощен его благоустройством и своими наложницами. Их у него сейчас, наверное, уже больше ста.

— О, нет, — улыбнувшись, возразил Усман-бек, — всего только сорок семь.

— Да, — продолжал Энвер-паша, — у Сейид Алим-хана действительно много важных дел. Одна торговля коврами и каракулем отнимает массу сил и времени.

— У эмира сложное положение, — сказал Усман-бек. — Вы ведь знаете: для того, чтобы снарядить армию, нужны деньги, очень много денег.

— Прекратите, Усман-бек, — презрительно бросил Энвер-паша, — у кого-кого, а уж у Сейид Алим-хана их вполне достаточно. Он имеет счет не в одном лондонском банке. Просто, — уже спокойнее продолжал генерал, — у него душа торговца, а не воина. Был бы он истинным потомком Мухаммеда, не сидел бы сложа руки, а с оружием в руках боролся бы с неверными, которые отняли у него власть. Но я, я сделаю это! Я объединю мусульман! А Амануллу…

Он осекся, нажал на кнопку звонка. В дверях появился секретарь.

— Кофе! — коротко приказал генерал и снова перевел взгляд на Усман-бека. — Почему столько времени не появлялись? Я уже начал беспокоиться.

— Сейид Алим-хан в последнее время стал очень подозрительным, — нахмурился Усман-бек. — Он бы не раздумывая повесил меня, если бы только заметил, что я направляюсь к вам без его ведома.

— Вот как? Но сегодня вам все же удалось улизнуть от его соглядатаев?

— Он сам меня послал к вам, — усмехнулся Усман-бек. — А это значит — мне еще доверяют. — Он вытащил из нагрудного кармана пакет. — Я должен передать вам письмо.

— Посмотрим, что придумал Алим-хан на этот раз, какие козни нам строит. — Энвер-паша сломал печать, вскрыл конверт. Извлек небольшой, аккуратно, сложенный лист бумаги.

— Он ничего не говорил вам о содержании письма? — спросил генерал, вчитываясь в вязь арабского текста.

Усман-бек покачал головой.

Генерал вложил письмо в конверт и убрал в ящик стола.

— Сейид Алим-хан сообщает мне, что-все готово к переходу границы. Он предлагает немедленно начать операцию по освобождению Туркестана от большевиков, объединив наши силы.

Усман-бек долгим взглядом посмотрел на генерала. В его глазах на мгновение вспыхнули искры подозрительности, но тут же погасли, что свидетельствовало о выработанном годами умении тщательно скрывать свои мысли от собеседника.

— Я подумал, — осторожно сказал Усман-бек, — вы будете рисковать жизнью, будете тратить силы и энергию ради того, чтобы…

Усман-бек запнулся. В комнату вошел секретарь и поставил на стол поднос с кофе.

— Ради того чтобы снова посадить на престол такое ничтожество, как Сейид Алим-хан, — закончил за Усман-бека генерал. — Вы ведь это хотели сказать?

Усман-бек покосился на секретаря и молча кивнул.

— Разве я похож на человека, который собирается вернуть Сейид Алим-хану его Бухару? — неожиданно рассмеялся Энвер-паша, протягивая руку за чашкой. — Скажу вам прямо, Усман-бек, без обиняков и околичностей. Сейид Алим-хан никогда не вернется туда. Я бы даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь ему в этом. Когда мы освободим Туркестан, бывший эмир нам больше не понадобится. Но сейчас его люди, его деньги очень облегчили бы мою задачу.

— Вы полагаете, он не догадывается об этом? — спросил Усман-бек, прищурившись.

— Не только догадывается — Алим-хан знает это наверняка, — спокойно произнес Энвер-паша и неторопливо отпил несколько глотков кофе. Затем встал из-за стола, прошелся по комнате.

— Но у него нет выбора, — продолжил свою мысль генерал. — Покончить с большевиками в Туркестане можно только совместными усилиями, опираясь на помощь всех, кого не устраивают новые порядки в России…

— Вы имеете в виду англичан?

— Да, и англичан тоже. Они давно разделались бы с этим выскочкой Амануллой, не будь у него за спиной твердой поддержки Ленина.

Генерал вернулся к столу, залпом допил кофе и снова зашагал по кабинету.

— В последнее время Аманулла-хан доставляет мне много хлопот. Его дружба с большевиками день ото дня крепнет, и у меня такое чувство, что не сегодня завтра он может выгнать нас из Афганистана. Одна надежда, что Аманулле-хану недолго осталось сидеть на троне.

Усман-бек не проявил признаков удивления.

— Вы хотите сказать, — спокойно взглянул он на генерала, — что восстание против Амануллы-хана уже подготовлено?

— Пока еще нет, — осекся Энвер-паша, понимая, что сказал лишнее, — но… Если и дальше события будут развиваться так, кто знает, что может случиться…

В дверь осторожно постучали, и на пороге вновь появился секретарь в парадной портупее. Он подошел к Энверу-паше и прошептал ему несколько фраз на ухо.

— Проклятье! — пробормотал генерал, изменившись в лице. Он жестом отпустил секретаря и, повернувшись к Усман-беку, сообщил: — Королевская гвардия арестовала наших людей, которые должны были сжечь русские самолеты. Я не сомневаюсь, что они будут молчать, но время уходит…

— Я думаю, вам следует благодарить за это нашего уважаемого Сейид Алим-хана, — все с тем же невозмутимым видом отреагировал гость. — Он очень обижен тем, что обещанные англичанами деньги и оружие достанутся не ему, и хотел бы пересмотреть ваше соглашение с англичанами с учетом его интересов.

— Паршивый шакал! — взорвался Энвер-паша. — Он всегда загребал жар чужими руками. Даже сейчас, когда мы начинаем священную войну против всех неверных, эта собака думает лишь о своих интересах, хочет урвать кусок пожирнее только себе…

«Убил бы его! — подумал он про себя с яростью. — Подлая, жирная гадина! Если бы не его деньги и люди, если бы! Как они связывают меня с этим подонком! И иного выбора нет!»

Генерал сжал кулаки и в бессильной злобе стукнул по столу так, что стоявшая на краю чашка из тонкого китайского фарфора подпрыгнула и со звоном упала на паркет. Энвер-паша отрешенно посмотрел на осколки, а Усман-бек мягким голосом продолжал:

— Насколько я понял, Сейид Алим-хан готов сам закончить это дело с самолетами, как только получит ваше согласие.

— Я должен подумать, — все еще не отрывая глаз от осколков, обронил Энвер-паша, и по его лицу Усман-бек понял, что приступ ярости прошел и в голове генерала зреет какой-то замысел.

Гость встал и, вежливо поклонившись, направился к выходу.

Когда Усман-бек покинул кабинет, Энвер-паша потребовал вызвать к нему Джаббара. Вскоре прибыл высокий худощавый юноша с вытянутым лицом, большими карими блестящими глазами, черной бородкой и коротко подстриженными усиками.

К генералу вернулись его обычное спокойствие и хладнокровие.

— Джаббар, — сразу приступил он к делу, — вы знаете, что англичане настаивают, чтобы мои люди помешали русскому каравану доставить самолеты в Кабул. Однако у нас есть веские основания не портить отношения с Амануллой-ханом.

Джаббар понимающе кивнул.

— Только что здесь был Усман-бек, — продолжал генерал. — Я попрошу его лично заняться караваном. Но у афганской полиции не должно возникнуть ни малейших подозрений о нашей причастности к операции. Пусть считают, что это целиком и полностью дело рук Сейид Алим-хана.

— Может быть, человека Усман-бека следует устранить сразу после операции? — осторожно спросил Джаббар. — Несчастный случай или еще что-нибудь в этом роде? А когда преступник мертв, то и судить некого.

— Не годится, Джаббар, — возразил Энвер-паша, — Аманулла-хан так этого не оставит. Еще раз повторяю — ваша задача сделать все так, чтобы следы привели к Сейид Алим-хану.

Когда Иван и Аркадий вернулись в караван-сарай, красноармейцы сидели за длинным дощатым столом, накрытым для них под навесом, и уже заканчивали обед.

Повар Валерка с гордым видом давал всем желающим добавки. Лицо его светилось довольством, и, весь его вид словно говорил: «Как ни гордитесь вы вашей восточной кухней, наша русская все же лучше».

— А где Фатьма? Разве она пошла не с вами? — удивленно спросил Чучина Гоппе.

— Нет, — пожал плечами Иван. — Мы только искупались — и сразу обратно.

— Она ушла вслед за вами. Сказала, что догонит, — отодвинув миску, встал Гоппе. — Куда же она запропастилась?

— Придется теперь искать, — раздраженно сказал Чучин, жадно принюхиваясь к запаху жареного мяса. — Ох уж эти женщины — с ними одна морока! Эй, Камал, — заметил он вышедшего во двор журналиста, — помоги нам. Куда-то Фатьма запропастилась…

Поселок был небольшой, но найти в нем Фатьму оказалось делом нелегким. Пустынные улицы. Глухие стены. Непонятно даже, с чего начинать. Но командир королевской гвардии, которого тут же привел Камал, и на этот раз вел себя так же хладнокровно, как обычно. Он быстро разослал своих людей по поселку, и уже через несколько минут с Гоппе, Чучиным и переводчиком они направились к дому, находившемуся всего в сотне метров от караван-сарая.

Офицер громко постучал кулаком в ворота, и из дома выскочил хозяин. Под грозным взглядом офицера он задрожал, пробормотал несколько невнятных фраз и исчез, а через минуту снова появился вместе с Фатьмой и еще каким-то высоким, неряшливо одетым человеком с землистого цвета лицом.

— Пошли отсюда, — хмуро сказал Гоппе, смерив Фатьму испепеляющим взглядом.

Но она уходить не собиралась.

— Там ребенок. Больной. Ему нужна помощь.

— Вот и зайдешь после обеда, — начал терять терпение Чучин, еще не расставшийся с надеждой отведать приготовленной Валеркой телятины. — Пошли, раз командир приказывает…

Фатьма отрицательно покачала головой. Почувствовав назревающую ссору, человек с землистым лицом вышел вперед и, протянув в сторону Фатьмы худую узловатую руку, что-то быстро с жаром заговорил, обращаясь к афганскому офицеру.

— Он уверяет, что она всем принесет несчастье, — переводил Аркадий. — Говорит, только злые колдуньи ходят без чадры, осмеливаются спорить с мужчинами. Болезнь у ребенка пройдет сама, а заговор останется навсегда и погубит весь поселок.

Офицер бросил человеку отрывистую фразу и занес плеть — тот зло сплюнул себе под ноги, но немедленно ретировался. Хозяин с растерянным видом посмотрел ему вслед.

— Кто это? — спросил Гоппе.

— Местный табиб, знахарь то есть, — с раздражением объяснила Фатьма. — Он чуть мальчишку не угробил.

— А что, собственно, произошло? — справился Чучин. — Как ты вообще сюда попала?

— Очень просто, — спокойно ответила Фатьма. — Вышла на улицу — вижу, около этого дома народ толпится. Подошла поближе — этот длинный кругами бегает, подпрыгивает, а на земле мальчишка лежит, аж посинел весь, бедный. Лихорадит его, тошнит. Я посмотрела: все признаки малярии. Но тут этот высокий схватил мальчишку на руки и понес в дом. Я, естественно, за ними — объясняю, что мальчишку в постель положить надо, укутать, а не на улице вокруг него прыгать. От волнения все слова, что знала, из головы вылетели. Пришлось на пальцах объясняться.

— А что табиб? — полюбопытствовал Гоппе.

— Сказал, что мальчишка должен умереть. В него, мол, вселился злой дух, но он все же пытается этого духа изгнать прижиганием и кровопусканием. Знаю я эти методы. Таким прижиганием и здорового мужика до шока довести можно. Мальчишка станет корчиться от боли, а табиб растолкует, что это злой дух из него выходить не хочет. Так и замучают ребенка до смерти.

Фатьма резко повернулась к Баратову и схватила его за руку:

— Попросите афганского офицера объяснить хозяину дома, что сын жив и здоров будет, если станет принимать лекарство. Может быть, он ему поверит!

Однако Баратов решил растолковать отцу все сам. Хозяин слушал его с явным недоверием и, видимо, лишь ждал момента, когда непрошеные гости оставят его в покое. Он достал из-за широкого пояса небольшую, сделанную из красной тыквы табакерку, вынул затычку из конского волоса, насыпал под язык щепотку растертого в порошок табака и с полным безразличием смотрел на переводчика.

Тогда вмешался до сих пор молчавший Камал.

— Как тебя зовут? — строго спросил он хозяина.

— Мухаммед Якуб, — ответил тот.

— Слушай меня, Мухаммед Якуб, — важно сказал журналист, — твой сын болен. Это наказание за твои тяжкие грехи. Но аллах милостив. Он дарует мальчику жизнь.

Камал пристально взглянул на оторопевшего хозяина и продолжал суровым тоном:

— Разве ты не знаешь, что всемогущий аллах может оказывать свои милости различными путями? Твоему ребенку он послал избавление через эту женщину. У тебя седая борода, но ты глуп, как юнец, и гонишь женщину прочь. Одумайся, пока не поздно, и проводи ее в дом. Иначе сейчас же уйдем, и тебе негде будет искать спасения.

Тирада произвела на Мухаммеда сильнейшее впечатление. Низко кланяясь, он принялся благодарить Камала за то, что тот открыл ему глаза, и во весь голос заклинал добрых людей не оставлять его в беде.

— Хорошо, — смягчился журналист, — не будем терять время на пустые разговоры. Пошли в дом.

Фатьма спокойно осмотрела ребенка, пощупала ему живот и, достав из полевой сумки хинин, заставила мальчика принять.

— Скоро ему будет лучше, — объяснила она хозяину, когда ребенок заснул. — Но я еще обязательно зайду.

На обратном пути журналист спросил Чучина:

— Ты не осуждаешь меня?

— За что? — удивился Иван.

— За то, что пришлось убеждать отца такими доводами. Сам видел: другого пути не было. Табиб наверняка покалечил бы мальчишку. Большинство из них лечат травами, — пояснил Камал. — Некоторые знают свое дело очень хорошо. Но есть и такие, которые пользуются невежеством людей — от укуса скорпиона прикладывают к ране разрезанную мышь, от расстройства желудка прижигают пупок раскаленным железом.

— А настоящих врачей у вас совсем нет? — спросил Чучин.

— Их мало даже в крупных городах, — с горечью ответил журналист. — Да и, по правде говоря, население им пока не очень-то доверяет. Но Аманулла-хан, — живо добавил он, — потребовал, чтобы мы посылали молодежь за границу изучать медицину.

В воротах караван-сарая журналист вдруг остановился и извиняющимся тоном сказал:

— А все-таки предупреди Фатьму, что ей не стоит разгуливать одной по поселку. Тем более без паранджи.

Вечером Фатьма, как и обещала, собралась навестить мальчика. Но Гоппе наотрез отказался отпускать ее вдвоем с переводчиком.

— Мало ли что может случиться еще. Мы с Иваном вас проводим.

Когда они остановились у дверей дома, Чучин в нерешительности отошел в сторону.

— Неудобно как-то без приглашения… Идите, я вас тут подожду.

Заколебался и Гоппе. Но вышедший навстречу хозяин настолько искренне и радушно стал приглашать всех в дом, что отказаться было неудобно.

Жар у мальчика спал, и его большие черные глаза с любопытством разглядывали гостей из-под лоскутного одеяла, в которое он был закутан.

Иван огляделся. Комната была небольшая, но чисто прибранная. Видимо, хозяин был небогат. Вместо ковров на войлочных кошмах лежала грубошерстная подстилка. Пестрые камышовые плетенки занавешивали стены.

Появившаяся из глубины дома хозяйка принесла большой медный поднос с зеленым чаем, кукурузными лепешками, пловом и персиками.

— Нет, нет! — энергично запротестовал Гоппе. — Мы уже поели.

Но хозяин поморщился:

— В этом рабате нет даже баранины, а у меня настоящий плов. Я специально зарезал барашка в честь исцеления сына.

— Неудобно отказываться, — сказал Баратов. — Мы его очень обидим.

Вернувшаяся вновь хозяйка принесла большой латунный таз и медный кувшин. Когда гости сполоснули руки, женщина удалилась. Хозяин сел на циновку, жестом приглашая остальных последовать его примеру. Затем первым отломил кусочек лепешки.

Сначала пили чай и слушали рассказы Мухаммеда Якуба о нелегкой жизни в деревне. Потом подошла очередь плова. Иван глазами поискал ложку и, не найдя ничего похожего, переглянулся с Гоппе и Баратовым:

— Что, будем учиться есть руками?

— Боюсь, ничего другого нам не остается, — откликнулась Фатьма, которая сидела вполоборота, поджав под себя ноги.

Иван посмотрел, как афганец ловко скатывает правой рукой шарики из риса и мяса и отправляет в рот. Он попытался сделать то же самое, но безуспешно.

— Без навыка трудно, — шепнул он на ухо Баратову и потянулся к блюду обеими руками.

Аркадий схватил его за левую руку.

— Ты что! — сказал он, показывая глазами на хозяина.

Тот сидел ни жив, ни мертв, бледный как полотно.

— Что-то не так? — растерянно взглянул на Баратова Чучин.

— Я думал, ты знаешь, что здесь нельзя есть левой рукой.

— Почему? — удивился Иван.

— Почему? Почему? — передразнил его Баратов. — Левая рука считается нечистой, и есть ею страшный грех.

На следующее утро перед отправлением каравана Фатьма снова зашла в дом Мухаммеда Якуба. Мальчик совсем пришел в себя и доверчиво улыбался.

Фатьма заставила его проглотить горький порошок и сказала хозяину:

— Завтра ему опять станет хуже, но вы не пугайтесь. Это быстро пройдет. Я оставлю лекарство. Пусть он принимает. Через неделю будет совершенно здоров.

Весть о чудесном исцелении мальчика мигом разнеслась по деревне, и крестьяне ликующими возгласами приветствовали выходивший из ворот рабата отряд.

— Что они делают? — удивленно спросил Чучин у Камала и показал на женщин, сидевших перед жаровней на обочине дороги.

— Жгут в вашу честь тюльпаны и альпийские фиалки, — невозмутимо ответил Камал.

ПРОПОВЕДЬ

— Вы меня поражаете своей наивностью, Джаббар, — Ахмед Али не спеша поднялся с камышовой циновки и, поигрывая зажатым между пальцами золотым риалом, прошелся по комнате, разминая затекшие ноги. — Как можно всерьез верить во всю эту болтовню Энвера-паши о стремлении возродить чистоту ислама и изгнать неверных с земли аллаха? Именно эта болтовня, а не его дружба с англичанами является тактическим ходом, цель которого — снова дорваться до власти. Лично меня жизнь научила верить лишь одному богу — вот этому…

Ахмед Али щелчком подбросил монету вверх и молча наблюдал, как она описала дугу под потолком и устремилась вниз. Уже у самого пола он ловким движением подхватил ее и снова зажал между большим и указательным пальцами.

— Я привык делать только то, за что мне платят, — повернулся он к молчавшему все это время Джаббару. — Уверяю — ты и сам в этом убедишься со временем, — Энвер-паша, как и Алим-хан, служат тому же богу, что и я, с той только разницей, что они общаются с ним теснее. Здесь, в Афганистане, они оба подобны скорпионам в банке — стремятся уничтожить друг друга. А англичане, как хозяева аттракциона, стравливают и вовремя разнимают их, чтобы не допустить смертельного укола.

Ахмед Али прервал затянувшийся монолог и снова сел на циновку напротив своего молчаливого собеседника. Его смуглое рябое лицо слегка раскраснелось от возбуждения.

— Пойми, Джаббар, сейчас у нас есть реальный шанс наладить дела с англичанами напрямую, без посредников, которые только и думают, как тебя обобрать. И англичане вовсе не боги. Я убедился в этом там, в Туркестане. Сомневаясь в возможностях Энвера-паши, они решили подобраться к каравану через своих людей. И кого, ты думаешь, подрядили на это? Полоумного старика, который помогал им еще, когда Сейид Алим-хан сидел в Бухаре. Мне кажется, старик так и не поверил мне, когда я передал, что Алим-хан требует оставить караван в покое. Он заявил, что не собирается помогать бывшему эмиру, и даже пригрозил заявить в чека. Что мне оставалось делать? Если уж они на таких людей рассчитывают, то на нас будут молиться… Сейчас главное — провести эту встречу как надо, а дальше будет проще…

Рябой вытащил из кармана массивные серебряные часы и откинул крышку.

— Пора, — сказал он. — Все уже в сборе. Ты уверен, что слежки не будет?

— Исключено, — подал наконец голос Джаббар. — Все продумано. Люди проверены. За мечетью находятся два мазара. Туда часто ходят паломники, так что на нас никто не обратит внимания. А самое главное, — улыбнулся он, — никто не обратит на нас внимания, даже если мы соберемся на базарной площади.

— Даже так? — недоверчиво спросил Ахмед Али.

— Вчера в город приехал Маасум Садык. Когда он читает проповедь, все забывают о своих делах и идут слушать.

Ахмед Али с достоинством расправил плечи.

— Мы проведем проповедь не хуже. Меня беспокоит другое — вдруг кому-нибудь из мулл вздумается потом болтать о нашем собрании?

— И что же он расскажет? — усмехнулся Джаббар. — Что был в старой мечети, где собрались какие-то люди и ругали эмира? А кто именно там был, он не знает. Да его за такие речи повесят на ближайшем базаре, и мальчишки забросают труп камнями.

Ахмед Али плотно замотал лицо шарфом, оставив лишь щель для глаз.

— Пошли, — поднялся он.

У входа в мечеть им дорогу преградил мрачного вида верзила в одежде дервиша. Джаббар назвал пароль, и дервиш тут же исчез.

Мечеть, старая и давно заброшенная, была внутри ярко освещена, так что Ахмед Али мог рассмотреть лица присутствовавших.

Джаббар встал посреди мечети и, показав на Ахмеда Али, торжественно заявил:

— Братья мои! Сейчас с вами будет говорить Султан Мухаммед. Десять лет назад он уехал из Кабула в Мекку, чтобы там изучать мусульманскую науку. Недавно он вернулся в Афганистан, но не узнал свою многострадальную родину. Слушайте внимательно, что скажет вам достойный и уважаемый улем.

Ахмед Али вошел в михраб — нишу, ориентированную на Мекку, и оглядел собравшихся. Взгляд его остановился на самом старом из них — высоком старике в туго подпоясанном байковом халате. Ахмед Али повернулся к нему и начал:

— Прежде всего давайте помолимся за нашу веру, за то, чтобы справедливость наконец восторжествовала и на неверных обрушилась кара аллаха. — Ахмед Али опустился на колени и зашептал молитву. Краем глаза он видел, как все присутствующие последовали его примеру. Закончив ритуал, вновь поднялся на ноги и, выдержав паузу, перешел к делу.

— Все вы знаете, зачем мы собрались. Нас заставила прийти сюда забота о судьбе нашей несчастной родины. Милосерден аллах, но, верно, слишком тяжки наши грехи, если на афганском престоле оказался теперь нечестивый эмир, а всеми делами правит Махмуд-бек Тарзи, который ест и курит днем во время рамазана.

Ахмед Али замолчал, давая возможность собравшимся уяснить смысл сказанного.

— Но, может быть, кто-нибудь из вас считает, что я говорю неправду и Амануллу-хана нельзя назвать нечестивым? — неожиданно спросил он. — Может быть, кто-нибудь осмелится возразить?

— Аманулла-хан совершил много ошибок, но он мусульманин, — раздался из глубины мечети робкий голос.

— Вы так думаете? — спросил Ахмед Али, не поворачивая головы. — И другие, кажется, с вами согласны? Нечего сказать, хорошие времена наступают. Уже и муллы отказываются бороться за веру, — произнес Ахмед Али горько. Но голос его снова наполнился звучанием металла, и он продолжил: — Скажите мне, зачем понадобилось эмиру отвергать чалму? Почему он предпочел ей шляпы, принятые у неверных? Почему он отверг исламские одежды, которые носили наши предки? Почему он хочет снять чадру с наших жен и дочерей, выставить их напоказ для посторонних взоров? Отвечу — он делает это для того, чтобы унизить тех, кому дорога наша вера.

Ахмед Али был доволен собою — муллы слушали затаив дыхание.

— Аманулла-хан посылает наших детей в школы. Даже женщин он хочет заставить учиться. Зачем? Я спрашиваю вас, зачем он это делает? Может быть, он заботится об образовании и развитии науки? Нет, говорю я вам, нет! Истинный свет знаний несут лишь слова Корана, но он забывает о нем. Если так пойдет дальше, скоро наступят времена, когда каждому голодранцу будет наплевать на слова улема.

Ахмед Али подошел ближе к стоявшему перед ним старику.

— Вы мулла и всю жизнь посвятили тому, чтобы учить людей верно понимать Коран.

Старик кивнул с важным видом.

— Вы разъясняете людям смысл жизни, — продолжал Ахмед Али, — и, когда они не знают, как им поступить, они обращаются за советом к вам.

Старик снова кивнул.

— Но ведь ни вы, ни другие почтенные люди, пришедшие сюда, не знают того, чему учат в школах, не умеют читать по-английски и не помнят имена и годы жизни бывших царей неверных и прочую бесполезную чепуху. И никому эти знания не нужны. Не о мусульманской науке заботится Аманулла-хан. Иначе не стал бы эмир казнить улемов.

По залу прокатился одобрительный рокот, и Ахмед Али повысил голос. Он страстно говорил об уничтожении лунного летосчисления, об отмене приветствия «Салям», узаконенного пророкам, о том, что Аманулла-хан против заповеди пророка об обязательном ношении усов и бороды.

— Вы хорошо знаете, — закончил оратор, — что требуется от вас. Идите к тем, кого беспокоит будущее нашей священной земли. Расскажите им правду о преступном эмире и помните — веру нужно защищать с Кораном и мечом в руках.

Когда зал опустел, Джаббар, почтительно глядя на Ахмеда Али, сказал:

— Вы были просто великолепны!

— Ты считаешь, я убедил их? — удовлетворенно спросил Ахмед Али.

— В этом нет ни малейшего сомнения, — воскликнул Джаббар.

— И они действительно поверили в то, о чем я говорил?

— Это не самое главное, — ухмыльнулся Джаббар. — Главное, они поняли, как нужно защищать свои интересы.

Он провел рукой по бороде, поправил халат и добавил:

— Согласитесь, Аманулла-хан поступил с ними жестоко. Эмир, конечно, человек умный, но здесь он явно просчитался. Раньше муллам и муэдзинам платили из государственной казны, а теперь они сами должны работать и добывать себе средства на жизнь. А к этому трудно привыкнуть. Будьте покойны, каждое ваше слово они разнесут по всему северу Афганистана.

— Ладно, — небрежно махнул рукой Ахмед Али. — Будем считать, что с этим покончено. Теперь займемся караваном…

Широкая наезженная дорога кончилась, и теперь караван медленно двигался через узкое ущелье, по которому едва могли пройти верблюды. А когда уже казалось, что самое трудное позади, отряд вышел на карниз, под которым зияла казавшаяся бездонной пропасть.

Как обычно, Гоппе ехал во главе растянувшегося на полкилометра каравана, а Чучин замыкал процессию.

Три глухих удара раздались один за другим из самых недр земли. Конь испуганно рванулся, и Иван с трудом удержал его.

Метрах в десяти перед Чучиным дорога делала крутой поворот. Караван уже скрылся за изгибом. В поле зрения остался лишь один погонщик, ехавший на своей бурой приземистой лошаденке позади нагруженного двумя яхтанами верблюда.

Внезапный грохот оглушил Ивана. Сильнейший толчок едва не выбил его из седла. У жеребца подкосились ноги, и он опустился на колени. Иван с силой сжал шенкеля и обхватил жеребца за шею. Конь медленно поднялся и, трясясь всем телом, прижался к стене.

Гора гудела и дрожала. Сверху сыпались камни. Сначала небольшие, затем величиной с голову верблюда. Погонщик соскочил с лошади, Иван сделал то же самое.

Камни рушились на карниз и на боковую стену как раз в том месте, где дорога делала изгиб. Верблюд испуганно рванулся вперед, к изгибу, увлекая за собой погонщика, безрезультатно пытавшегося его удержать. На самом изгибе погонщик отступил, не удержался на ногах и, взмахнув руками, полетел в пропасть.

Чучин рванулся к обрыву, но новый град камней заставил его присесть и прижаться к стене. Камнепад кончился так же внезапно, как начался. Внизу, в ущелье, еще слышался гул падающих осколков, а сверху с легким шорохом сыпались тоненькие струйки мелкого песка. Иван некоторое время сидел не двигаясь, оглушенный внезапно обрушившейся на него тишиной, затем осторожно встал, осмотрелся.

Положение было хуже некуда. От подземных толчков скала треснула, отделившийся от нее обломок перегородил путь так, что перебраться через него даже без коня не было никакой возможности.

Он подошел к краю обрыва и заглянул вниз. Там, на расстоянии чуть больше человеческого роста, находился небольшой выступ. У самого его основания, припорошенный песком и мелкой пылью, недвижно лежал погонщик.

«Может, жив еще, — мелькнуло в мыслях. — Надо бы спуститься, помочь… Если даже и погиб, не оставлять же его здесь. Не по-людски как-то…»

Пока Иван обдумывал, как следует поступить, рука погонщика шевельнулась, с нее ссыпался в пропасть ручеек песка и мелкого щебня.

— Эй! — обрадованно крикнул Иван. — Ты жив? — И он тут же отпрянул назад, спасаясь от града мелких острых камушков, сорвавшихся сверху от звука его голоса.

Когда Чучин ползком снова подобрался к краю пропасти, погонщик уже сидел, осторожно отряхиваясь. При каждом его движении вниз срывались мелкие осколки, и он настороженно замирал, выжидая. Завидев Ивана, приложил палец к губам и попытался встать, но щебень под его ногой все сыпался и сыпался.

— Погоди, — шепнул Чучин и, мигом вернувшись к лошади, снял сбрую, связав ее в длинный ремень. Подергав, проверил, выдержит ли он вес человека, и снова подполз к обрыву.

— Держи, — аккуратно опустил он конец вниз. Погонщик, не вставая, обмотал ремень вокруг запястья и жестом показал, что можно тащить. Иван уперся ногами в каменную почву и медленно попятился. Вскоре, облокотившись на свободную руку, погонщик перевалился через край обрыва. Некоторое время он лежал, переводя дыхание, затем встал, и к нему вернулась обычная невозмутимость.

Длинным кожаным ремнем афганец привязал верблюда к своему седлу, вскочил на коня и сделал Чучину знак следовать за ним. Его уверенность несколько ободрила Ивана. Затеплилась надежда: может быть, погонщик знает другой путь.

Вскоре они добрались до начала карниза, где в сторону от дороги отходила едва заметная тропа. Иван последовал примеру погонщика и, соскочив, с седла, шагал рядом с конем, держа в руках поводья. Подъем становился все круче, при каждом движении камни сыпались из-под копыт животных. Горное солнце палила немилосердно, мокрая от пота гимнастерка противно липла к телу. Но Иван не замечал этого. В мыслях было только одно — побыстрее добраться до каравана, выяснить, кто пострадал, что с грузом.

Постепенно дорога выровнялась, теперь они двигались вдоль пологого склона, идти стало легче. Чучина волновало, что они удаляются от того места, где был караван, но афганец жестами объяснил, что другого пути нет.

Жара постепенно начала спадать, солнце коснулось заснеженной вершины горы и стало скрываться за ней. Пора было думать о ночлеге — в горах быстро темнеет.

Выйдя на обширную, окруженную кустарником и хилыми деревцами поляну, Чучин и погонщик молча переглянулись и сразу поняли друг друга. Первым делом афганец достал толстую, сплетенную из конского волоса веревку и окружил ею место ночевки. Иван узнал этот обычай еще в Туркестане. Там считалось, что конский волос надежно защищает от скорпионов, фаланг и ядовитых змей.

«Проверим на практике», — устало подумал Иван.

Вместе с погонщиком они расседлали и стреножили лошадей, освободили от груза верблюда и принялись готовить костер. Иван пошел за хворостом к кустарнику, и вдруг что-то темное блеснуло перед ним. Он внимательно всмотрелся, но ничего не мог разглядеть.

Он уже повернулся, чтобы идти дальше, когда раздалось шипение и, словно подброшенная пружиной, взлетела перед ним голова змеи. Гюрза медленно раскачивалась перед летчиком, блестя ледяными глазами и постреливая перед собой раздвоенным языком.

Иван замер. Он знал: бежать нельзя, гюрза часто нападает на человека, и прыжок ее в сторону спасающейся бегством жертвы молниеносен и неотвратим…

Выстрел раздался из-за спины Ивана. Пуля размозжила голову змеи, в последних судорогах свившейся в сильные толстые кольца. Погонщик спокойно опустил свой карабин.

Как ни в чем не бывало афганец разжег костер, достал две большие лепешки, одну из них протянул Ивану.

Ночь провели относительно спокойно. Спали по очереди: пока отдыхал один, другой дежурил у костра. Едва рассвело, они начали седлать лошадей. В это время до слуха Ивана донесся громкий лай собак.

Он обрадовался: значит, поблизости люди.

Лай приближался. Иван взглянул на афганца. Тот был не на шутку встревожен.

ПОРТРЕТ КОРОЛЕВЫ

— У вас очень утомленный вид. Устали? — участливо поинтересовался Джаббар.

— Для меня провести двое суток в седле — это удовольствие, — вяло поморщился Ахмед Али. — Главное чтобы был результат. Разве легче ремесленнику, который трудится целый день, не разгибая спины, и получает за это жалкие гроши? Мы по крайней мере знаем, за что работаем. Постой-ка, — прислушался он и, мягко, по-кошачьи, подойдя к двери, осторожно выглянул из комнаты. — Показалось, — вздохнул с облегчением, возвращаясь назад.

Ахмед Али тяжело опустился рядом с Джаббаром на циновку, снял свою белую чалму, медленно размотал и сложил на коленях.

— Я заварю чай, — предложил Джаббар, но Ахмед Али жестом остановил его.

— Вы уверены, что человек Усман-бека сумеет все сделать сам? — спросил Джаббар.

— В горах с этим справится даже ребенок, — отозвался Ахмед Али тихим ровным голосом. — Насчет самолетов у меня сомнений нет — с ними будет покончено, если это уже не произошло. Меня волнует другое — англичане настаивают, чтобы народ получал все новые доказательства порочности эмира и его окружения.

— Конечно, — согласился Джаббар, — доказательства не помешают, но откуда их взять?

Ахмед Али пошарил рукой в белой ленте чалмы, достал небольшой пакет и протянул его юноше.

Джаббар взял пакет и вытряхнул его содержимое на циновку рядом с собой. Это были фотографии. Он осторожно поднял одну из них и долго изучал.

— Просто потрясающе! Какая женщина! — наконец подобрал он нужные слова и даже причмокнул.

А через минуту, приняв театральную позу и воздев руки к небу, Джаббар причитал:

— Вот она, королева-распутница! Смотрите, королева Сурайя без паранджи, с открытым лицом. А что за одежда на ней? Какой пример для наших девушек? Руки голые, а взгляд, какой вызывающий взгляд!

Джаббар схватил следующую фотографию, на которой девушка-афганка сидела на коленях у европейского юноши, обхватив руками его шею.

— Понимаю, — вскричал Джаббар, сопровождая свои слова выразительным жестом, — вот так проводят время наши девушки, которых посылают учиться в Европу!

Лицо Джаббара искривилось в усмешке, когда он взглянул на фотографию, где афганская девушка в легком платье с большим декольте целовалась с пожилым европейцем.

— Замечательно, просто замечательно! — нервно потирая руки, повторял он. — Это именно то, что нам нужно. А вот и сам досточтимый эмир Аманулла-хан. Ну и вид у него!

Аманулла-хан сидел, опустив голову, перед столом, на котором стояли бутылка виски и стакан.

— Постойте, — вдруг насторожился Джаббар, всматриваясь в снимок, — но это же сфотографированный рисунок. Ну да ладно, рисунок тоже пригодится.

Он аккуратно сложил фотографии, убрал их в конверт и, взглянув на Ахмеда Али, удовлетворенно произнес:

— Хорошая работа. Производит большое впечатление. Знаете, эти фотографии убедили меня в том, в чем не мог убедить Аманулла-хан.

— В чем же? — спросил Ахмед Али.

— В том, что нам нужна техника. — Он помедлил и затем поинтересовался: — Сколько таких фотографий могут дать англичане?

— Ровно столько, сколько понадобится, — недовольным тоном отозвался Ахмед Али.

— Мы распространим их повсюду от Герата до Ханабада! — сжимая кулаки, воскликнул Джаббар.

— Не торопитесь, — охладил его пыл Ахмед Али, убирая пакет. — Меня беспокоит, как вы собираетесь их распространять.

— У нас давно налаженные каналы, — не понимая цели вопроса, ответил Джаббар.

— Нужно уметь видеть дальше сегодняшнего дня. Как только карточки пойдут по рукам, об этом станет известно в Кабуле, и ищейки Амануллы не успокоятся до тех пор, пока не выйдут на наш след. По крайней мере муллы, на которых вы рассчитываете, вскоре окажутся за решеткой. Да и до вас они рано или поздно доберутся, — сохраняя полную невозмутимость, сказал Ахмед Али. — К тому же Аманулле станет ясно: фотографии сделаны не здесь, а за границей. Все англичане окажутся под подозрением, и власти быстро выяснят, кто с ними поддерживает контакт. А это в мои планы не входит.

— Может быть, стоит подсунуть несколько фотографий в лавку к купцу-индусу? — предложил Джаббар, не желая расставаться с заманчивой идеей. — Есть здесь один ворчливый старик. Он вечно всем недоволен. Будет выглядеть очень правдоподобно.

— Его арестуют, а фотографии будут продолжать появляться. Нет, — сказал Ахмед Али. — Не годится.

— Что же делать? Если мы откажемся, англичане не поймут нас…

— Мне пришла в голову интересная мысль, — задумчиво протянул Ахмед Али. — Русский караван проделал долгий путь — от Мазари-Шарифа через Бамиан и Чарикар. Пусть карточки появятся сначала в рабатах, где останавливались русские. Через рабаты проходит много народа, На людей Энвера-паши никто там не обратит внимания. Ясно, на кого падет подозрение.

— Гениально! — согласился Джаббар и восхищенно посмотрел на сообщника.

Три огромных косматых пса с визгом налетели на Чучина и его спутника. Афганец схватил карабин, но не стрелял, а отбивался прикладом. Иван сунул в пасть бросившейся на него собаки дымящуюся головню, и та с воем отскочила. Третий пес кинулся к верблюду, но получил такой удар копытом в грудь, что перекувырнулся в воздухе и отлетел на несколько метров.

Иван стоял рядом с погонщиком перед тлеющим костром и ждал новой атаки. Ему было совершенно ясно, что долго сдерживать натиск разъяренных собак они не смогут.

Пронзительный свист раздался над поляной, и псы стихли. Несколько вооруженных всадников появились одновременно с разных сторон. Вид у них был необычный. Вокруг головы немного наискось намотаны длинные синие шарфы из грубого полотна. Одеты они были в белые рубашки и широкие синие шаровары.

Погонщик подошел к одному из всадников и начал ему что-то объяснять. Тот грубо оборвал его, погрозил плетью и вытянул руку в сторону Чучина. Погонщик отступил на шаг и снова начал говорить, показывая то на Ивана, то на яхтаны, нагруженные на верблюда. Всадник слушал его с нескрываемым недоверием.

Затем соскочил с коня, подошел к Ивану, оглядел его с головы до ног, обошел кругом и направился к своим спутникам. Посовещавшись, они подозвали погонщика.

Вдали уже давно слышался какой-то глухой гул. Теперь в нем можно было различить человеческие голоса, ржание лошадей и блеяние овец. Вскоре на поляну вышла большая отара, а за ней пешком и на лошадях следовали вооруженные мужчины и женщины с открытыми лицами, без чадры.

«Кочевое племя, — догадался Чучин. — Но что они хотят от нас?»

Юноша лет двадцати удивленно уставился на Ивана и что-то спросил по-афгански. В ответ Чучин лишь улыбнулся и развел руками. Юноша обвел глазами поляну, как будто разыскивая-кого-то, увидел спутника Чучина и направился к нему.

В этот момент летчик заметил еще одного всадника, быстро приближавшегося к поляне. Он остановился у чинары, под которой совещались вожди кочевников, и не спеша слез с коня. Он стоял спиной к Ивану, но до летчика доносился его голос. Человек говорил громко и неторопливо, старательно выговаривая каждое слово, как будто разъясняя урок непонятливым школьникам. Его речь произвела неожиданное действие. Вокруг Чучина собралась толпа. При этом непонятная Ивану подозрительность сменилась столь же непонятными ему восторгами. Женщины принесли кувшины с кумысом. Чучина угощали со всех сторон. На него смотрели с восхищением.

«Интересно было бы узнать, за кого они меня принимают теперь, — подумал Иван. — Вот уж воистину говорят — без языка как без рук».

Между тем толпа расступилась, пропуская прибывшего незнакомца. Иван не поверил своим глазам. Перед ним был Мухтар. Капитан широко улыбнулся, привлек Чучина к себе и, крепко обняв, похлопал по спине ладонью.

— Видишь, опять я подоспел вовремя, — рассмеялся он, отводя Ивана в сторону. — Хазарейцы приняли тебя за англичанина. Форма твоя им показалась странной. Пришлось объяснить, что ты русский и везешь важный груз для эмира. Они относятся к Аманулле с большим уважением. Раньше хазарейцы были рабами, но сейчас эмир уничтожил рабство и уравнял в правах все народы.

— Откуда ты все это знаешь? — подозрительно отстранился от Мухтара Чучин. — И вообще, — с коротким прищуром глянул он на странный наряд речника, — как здесь оказался?

— Ну, это долгая история, — уклончиво отмахнулся Мухтар. — К тому же к тебе никакого отношения не имеет. Суть не в этом, — он снова рассмеялся. — Боюсь, придется еще раз благодарить меня за то, что спас тебе жизнь. Тебе, а может быть, и всему каравану.

Иван растерянно смотрел на бывшего капитана, улавливая в его взгляде, во всем облике и манере говорить новые, незнакомые черты — какую-то твердость и собранность, решительность и еще, пожалуй, тщательно скрываемое внутреннее напряжение.

— Может, объяснимся? — спросил Чучин.

— Обязательно! — разрубил воздух ладонью собеседник. — Я — человек Усман-бека. Ты не поймешь… Есть такой — слуга двух господ: Энвера-паши и Алим-хана. Ох, Иван, трудно да и не нужно объяснять тебе всю кухню; когда-нибудь ты узнаешь о ней все… Так вот. О себе. Я всегда думал, что вы, русские, несете нам зло. И всегда служил тем, кто в этом меня убеждал. Но увидел и другое. Увидел не только тебя — тогда, на барже; увидел все, что творится в нашем стане… Затем — моя сестра. Усман-бек взял ее своей третьей женой, взял насильно, и изувечил за непослушание, перебив ей хребет, как собаке… И когда я пришел к нему, вышвырнул и меня — тоже как пса… Я сделал выбор… У меня сейчас слишком мало времени, чтобы даже объяснить тебе все, что произошло там, на реке, когда мне пришлось лгать тебе и своим, бывшим своим, когда я утверждался в своем выборе. Но сейчас я здесь. Здесь, потому что хочу сказать, хочу убедить тебя: поверь мне! Я покажу тебе дорогу — чистую, без засад, вот карта. И вернусь к своим… — он усмехнулся, повторил раздумчиво: — К своим… Они ожидают тебя; агентура на постоялом дворе сообщила, что ты прячешь какой-то сверток… Пакет, вероятно. Храни его, Иван… Может, встретимся… — Он говорил отрывисто, и по всему было видно, торопился. — А не веришь мне, — он взялся за рукоять пистолета, проглядывавшую в просвете кобуры, — на… стреляй.

— Говори, — спокойно сказал Иван.

— Так… Усман-бек получал от Энвера-паши приказ уничтожить самолеты. Но отряд, направленный сюда, в горы, погиб. — Мухтар не удержался от иронической улыбки, добавив: — Случайно… в результате вчерашнего землетрясения… Так что дня три-четыре, думаю, можете чувствовать себя в безопасности. Если, конечно, в караване нет предателя…

Он посмотрел на Ивана, как будто хотел сказать что-то еще, но вместо этого протянул руку и крепко сжал летчику плечо:

— Удачи вам. Кто знает, свидимся ли еще…

Мухтар резко повернулся и быстрым шагом направился к краю поляны, где стояла его лошадь. Вскочив в седло, бросил несколько отрывистых фраз кочевникам и, не оборачиваясь, поскакал прочь.

АНГЛИЙСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ

Махмуд-бек Тарзи выглядел встревоженным и уставшим. На красивом лице Амануллы-хана не было заметно Никаких следов волнений.

— Вы знаете о предложениях Доббса? — спросил эмир.

— Подробности не знаю, — ответил министр, — но мне нетрудно представить, чего добивается эта хитрая лиса.

— Он обещает нам много денег и много оружия.

— Что же взамен?

— Англичане хотят, чтобы мы порвали наш договор с Россией.

— Этот договор не дает им покоя, — усмехнулся Тарзи.

— Верно, — кивнул эмир.

— Они хотят лишить нас связей с единственной страной, которая сразу признала Афганистан и предложила поддержку, — продолжал министр. — А как только мы останемся одни, Британия снова попытается нас поработить.

— Вы не очень-то любите англичан, — улыбнулся Аманулла-хан, — а ведь это ваша идея — посылать молодежь учиться в Европу.

— Я и сейчас считаю, что мы можем многое позаимствовать у тех же англичан, но только не их лицемерие.

— У них первоклассная техника, — заметил эмир.

— Но они никогда не дадут ее нам, — возразил Тарзи. — Может быть, они помогли Индии или Бирме? Всюду, куда вторглись британцы, люди стали жить еще хуже. Что мы для них? Дешевая рабочая сила. И все. Когда азиатские народы получат доступ к знаниям, когда у них появятся собственные специалисты, они сбросят с себя английское ярмо.

Тарзи замолчал, угрюмо глядя перед собой.

— Доббс утверждает, что он наш сторонник, — сказал Аманулла-хан, — и что скоро Англия изменит свое отношение к нам.

— Конечно, изменит! — воскликнул Тарзи. — Только не по своей воле. Сама жизнь заставит их смотреть на вещи реально, считаться не только со своими интересами. И такие люди, как Доббс, помогают этому процессу. Но пока… Я слишком хорошо знаю и Доббса, и английскую дипломатию, чтобы не доверять ни ему, ни ей. Море улыбок, океан показной доброжелательности. Только пускаться в плавание по этому океану опасно. Того и гляди наткнешься на подводный риф лжи и коварства. Не верю я в английское бескорыстие. Когда кто-нибудь отказывается принять британские благодеяния, Лондон переходит от щедрот к угрозам.

— Пока еще до угроз не дошло, — спокойно произнес Аманулла-хан, — на нас они и не подействуют. Мы будем тверды.

— Увы, мир меняется быстрее британских традиций и британской политики, — развел руками Тарзи. — Разделяй и властвуй. Так было и будет еще многие годы. Неужели это и есть вершина европейской дипломатической мудрости?

— Однако, — перебил его эмир, — мы не можем позволить себе окончательно испортить отношения с Британией.

— До этого не дойдет, — покачал головой министр. — Англичане — люди осторожные и практичные. Они всегда оставляют возможность отойти на старые позиции. — Тарзи помедлил. — Я ведь уверен, что они предложили оружие не только нам.

— Что вы имеете в виду?

— Во-первых, англичане давно ведут переговоры с Энвером-пашой и Алим-ханом. Они хотят их использовать как инструмент в борьбе с Советской Россией. Но это пока…

— Пока? — удивился эмир. — Что же будет потом?

— Потом, — сказал Тарзи, — они убедятся, что их попытки свергнуть Советскую власть в Туркестане обречены на провал. И тогда Энвер-паша и Алим-хан останутся не у дел, потеряют последние остатки своей самостоятельности, станут бессловесными марионетками в руках Лондона и будут делать все, что им прикажут.

— Вы считаете, Лондон направит их против нас? — уловил его мысль Аманулла. — Я убежден, что Англия на это не решится.

— Сегодня, — спокойно произнес министр, — я получил достоверные известия: англичане ввезли в Афганистан оружие.

— Для кого? — воскликнул эмир.

— Для шинварийских племен.

Аманулла-хан вскочил и зашагал по комнате.

— У Британии оружия много, — продолжал Тарзи. — Они дадут его и нам, и Энверу-паше, и Алим-хану. Всем дадут. Условие одно — воюйте друг с другом. Да так, чтобы крови побольше пролилось. А они придут позже как миротворцы, чтобы обуздать кровожадных варваров и навести свой порядок.

— Англичане дорого заплатят за свои интриги, — сжал кулак Аманулла-хан.

— Я уверен, — сказал Тарзи, — недалеко время, когда Британии придется оставить Азию в покое. Они и сами это понимают. Поэтому и цепляются за любую возможность хоть немного продлить свое господство. Однако, — продолжал министр, — похоже, что Доббс не очень верил в то, что ему удастся вас убедить.

Аманулла-хан вопросительно взглянул на него.

— Были сделаны попытки уничтожить русский караван с самолетами, — продолжал министр. — Теперь я уверен, что это дело рук англичан и тех, кто им служит в нашей стране.

— Надеюсь, — сказал Аманулла-хан, — самолеты не пострадали?

— Охране удалось предотвратить поджог.

— Кого-нибудь задержали?

— Конечно, — кивнул министр, — но ведь задержанные мелкие пешки. От них немного добьешься. И все-таки мы доберемся до организаторов.

— Хорошо, — сказал Аманулла-хан, — прикажите усилить охрану каравана. А что касается Британии, то, мне кажется, новые отношения с ней у нас установятся значительно раньше, чем полагает мистер Доббс.

Пора было отправляться в путь. Несколько кочевников выехали вместе с Иваном — то ли для того, чтобы охранять от нападений, то ли для того, чтобы показать дорогу.

Верблюд и лошади, хорошо отдохнувшие за ночь, двигались легко и быстро. Дорога оказалась не такой изнурительной, как накануне, и ехать пришлось недолго. Вскоре перед путниками выросли зубчатые стены рабата.

У Ивана сердце захолонуло от волнения, когда он въезжал в ворота. Какие новости ждут его здесь?

Отряд был на дворе рабата. Гоппе, Аркадий Баратов и Камал бежали навстречу.

— Все в порядке? — первым делом спросил Чучин, освобождаясь из объятий Гоппе. — Все целы?

Гоппе помрачнел.

— Нет Сергея Кузнецова, офицера охраны, двух погонщиков с верблюдами и Логинова.

— Думаешь, погибли?

— Неизвестно, — ответил Гоппе. — Может быть, сорвались в пропасть во время землетрясения.

— Так есть надежда?

— Если честно… — отвернулся Гоппе, — то слабая…

— Эх! — рубанул Иван воздух. — Какой груз несли пропавшие верблюды?

Гоппе расстроенно посмотрел на Ивана.

— Приборы для «ньюпора». Если они погибли, мы останемся с одним действующим самолетом. Пока…

— А у меня тоже новости, — доложил Чучин. — Да еще какие… — И рассказал о Мухтаре, о неожиданной встрече с ним в горах.

Кочевники, провожавшие Чучина до караван-сарая, вскочили на лошадей, сделали круг по двору рабата и галопом ускакали прочь. Но едва ворота закрылись за кочевниками, в них снова громко и требовательно постучали.

— Это же наши, — забыв обычную сдержанность, крикнул Ивану Камал, первым разглядевший прибывших.

Во двор караван-сарая медленно входил нагруженный сверх всякой меры верблюд. Вид у животного был жалкий и измученный, морда покрыта пеной. За верблюдом следовали запыленные всадники: Сергей Кузнецов и двое афганцев.

«А где же Валерка?» — защемило в груди у Ивана. Он повернулся к Гоппе, но того уже не было рядом. Уронив фуражку, Гоппе поочередно целовал то Кузнецова, то афганцев, восхищенно повторяя:

— Ну, герои! Ну, молодцы! А мы-то, признаться, уже всякую надежду потеряли…

Иван рассеянно наблюдал эту сцену, чувствуя, как страшная усталость и непонятная тоска вдруг навалились на него разом, сотрясая тело внутренней дрожью, и ему безудержно захотелось лишь одного — лечь, забыться в глубоком сне, который, как когда-то в детстве, вернет силы, снимет все тревоги и сомнения перед днем грядущим.

— А где Валерка? — тронул он за плечо Кузнецова, когда тому наконец удалось вырваться из объятий Гоппе.

— Погиб… — помрачнел Кузнецов. — На глазах… В пропасть… Груз пытался спасти… Перекинул узду за валун, поскользнулся, и тут… — Он замолчал, виновато опустив голову.

Переход через Гиндукуш был нелегким. Несколько раз путь отряду преграждали оползни и обвалы, шли ливневые дожди. Но ненастные дни сменились солнечными, и тогда хотелось забыть обо всех невзгодах.

Отличная погода выдалась, когда караван спускался в долину Бамиана. По ярко-голубому небу проплывали, как снег на вершинах окрестных гор, белые облака. Тишину нарушало лишь журчание маленьких речушек, петлявших среди известковых скал. На темно-красном утесе покоились руины крепости, воспетой еще Фирдоуси.

Перед сном Иван вышел на свежий воздух. Серебряный свет повисшего над Гиндукушем месяца прозрачным покрывалом укрыл усеявшие долину развалины башен, гробниц, мечетей. Меняя очертания в капризной игре светотеней, они казались фантастическими и таинственными.

Наутро русских гостей повели осматривать знаменитые бамианские пещеры. Местные жители уверяли, что пещер здесь, в почти отвесных голых скалах, более десяти тысяч. Когда-то эта долина считалась священной. В украшенных искусной резьбой гротах находились статуи Будды. Индийские мастера высекли в известковом холме две глубокие ниши, а в них колоссальных размеров статуи — мужскую, высотой в пятьдесят три метра, и тридцатисемиметровую — женскую. Стены ниш были украшены изображениями древних правителей и множеством загадочных символов. Полуразрушенная винтовая лестница внутри большой статуи Будды вела к голове, откуда открывался вид на долину.

— Ну и могущественный же царь был, наверное, этот Будда, если ему такие памятники сооружали, — не выдержал один из красноармейцев. Баратов, смущенно покашляв, все же перевел его слова проводнику.

— О, нет, — вежливо возразил одетый в овечью шкуру проводник, — вы ошибаетесь. Будда отказался от всего, что имел. Мы — афганцы — мусульмане, мы молимся создателю мира, а буддисты — тому, кто ушел от мира. Наш народ не принял эту веру.

— Создатели мира не те, кому храмы и дворцы возводят, а те, кто эти дворцы своими руками строит, — строго заметил Чучин, едва дождавшись, пока договорит проводник и закончит переводить Аркадий. — И вон те крестьяне, что на поле целыми днями трудятся.

— Если они создатели мира, — с достоинством ответил проводник, все время вежливо кивавший, пока ему переводили слова Чучина, — то, значит, сами виновны в его несовершенстве.

— Виновны, — подтвердил Иван, — в том, что позволили себя эксплуатировать. Вот когда они освободятся от предрассудков, а их жены откроют свои лица, тогда и мир переменится.

— Может быть, так и будет, — вежливо согласился проводник. — Но сколько еще лет пройдет до той поры? Когда-то у нас были великие ученые и поэты, а сейчас-сейчас почти никто ни читать, ни писать не умеет. Слава аллаху, эмир Аманулла-хан человек просвещенный, он хочет дать народу образование…

Когда они спустились в долину, Гоппе мечтательно взглянул на остатки гигантской стены, некогда окружавшей замок Зогак, и сказал Чучину:

— Хорошо здесь, красиво!

— Красиво, — рассеянно подтвердил Чучин и неожиданно произнес: — Я хотел с тобой поговорить о Кузнецове.

— Ну? — настороженно отозвался Гоппе.

— Не нравится мне Сергей, — коротко сказал Чучин.

— Почему? — пытливо взглянул ему в глаза Гоппе.

Чучин задумался.

— Я к нему стал приглядываться еще в Мазари-Шарифе. Странно он себя вел. Куда я ни пойду, он всюду за мной увязывался. И Валерка… покоя мне его гибель не дает…

Гоппе только отмахнулся.

— Тоже мне, сыщик нашелся. Да ты вроде Фатьмы.

Иван молчал, но на его скулах вздулись и заходили желваки.

— Интересно, — продолжал Гоппе, — кто тебе этой чепухой голову забил?

— Если бы речь шла о моей жизни, я бы не завел этого разговора, — отрезал Иван, уже сам жалея, что начал его, — но сейчас речь идет о самолетах и чужих жизнях, а это другое дело. Неужели тебя не насторожили слова Мухтара о том, что в отряде может оказаться предатель?!

ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ АХМЕДА АЛИ

— Мерзавцы, льют помои прямо на голову! — завопил невысокий согбенный человек, обернулся и угрожающе поднял палку.

Но поскольку женщина, выплеснувшая с балкона ведро с грязной водой, уже скрылась, а на не очень чистую одежду путника попали лишь отдельные брызги, он только громко выругался и пошел дальше той же тяжелой походкой, выдававшей в нем человека немолодого и изрядно уставшего.

Путник остановился у серого покосившегося дома, ничем не отличавшегося от окрестных домов, и постучал кулаком в ворота.

— Что нужно? — донесся со двора хриплый гортанный голос.

Путник ничего не ответил, только забарабанил еще громче.

Наконец ворота слегка приоткрылись, и в образовавшейся щели показалось землистое лицо прислужника.

— Что нужно? — неприязненно повторил свой вопрос прислужник, свысока окинув, взглядом невзрачную фигуру непрошеного посетителя.

— Хозяин дома? — глухо спросил путник и сделал шаг вперед.

— Нет хозяина, в отъезде, — отрезал тот и хотел закрыть ворота, но путник опередил его, с неожиданным проворством отодвинул прислужника в сторону и протиснулся во двор.

— Закрой ворота, — приказал он.

Прислужник хотел было вышвырнуть на улицу непрошеного посетителя, но, едва шевельнувшись, увидел прямо перед собой дуло карабина. Путник быстро сбросил с головы капюшон.

— Ахмед Али! Хозяин! — ошарашенно завопил прислужник.

— Что же ты до сих пор не научился узнавать меня? — усмехнулся Ахмед Али.

— Да как же узнаешь, если у вас не только голос, но и рост меняется, — радостно затараторил прислужник. — Просто чудеса какие-то, да и только.

— Ладно, хватит болтать, — сурово прервал его Ахмед Али, — скажи лучше, все ли в порядке. Никаких происшествий не было в мое отсутствие?

— Что вы, хозяин! — воскликнул слуга. — Все в полном порядке.

— И гостей не было?

— Нет, никто вас не спрашивал.

— А как Шафика-ханум?

— Госпожа у себя. У нее тоже все благополучно.

— Хорошо, принеси мне в комнату воды, — сказал Ахмед Али и пошел к себе.

Он переоделся, умылся, взглянул в зеркало и, довольный, отправился на женскую половину дома. Шафика, едва заслышав звук шагов, бросилась навстречу мужу.

— Ах, Дональд, как я ждала тебя, — воскликнула она с чувством.

Ахмед Али смерил ее взглядом, от которого она вздрогнула, как от пощечины, съежилась и виновато посмотрела на мужа.

— Сколько раз тебе повторять, чтобы ты не называла меня Дональдом, — раздраженно сказал Ахмед Али.

— Но ведь нас никто не слышит, — тихо оправдывалась Шафика.

Хозяин дома смягчился, сел рядом с женой и привлек к себе. Отведя рукой прядь ее мягких каштановых волос, он стал целовать опущенные веки Шафики.

— Если ты всегда будешь такой грустной, как сегодня, я разлюблю тебя и возьму себе еще одну жену, — неуклюже пошутил он.

— Я ее отравлю, — прошептала Шафика, — и тебя тоже.

Она прильнула к мужу всем телом и подняла на него глаза.

— Мне здесь так тяжело. Хуже, чем в тюрьме. Если бы ты только знал, Ахмед, как мне надоело в Кабуле. Мне надоел этот мрачный город, надоела эта дурацкая паранджа. Мне все здесь противно.

Пальцы Шафики судорожно сжали руку мужа.

Ахмед Али снова поцеловал Шафику и смахнул с ее щеки слезу.

— Дорогая, — сказал он, — потерпи еще немного. Скоро твои мучения кончатся и я отвезу тебя в Европу.

— Нет, — грустно вымолвила Шафика, — я уже не верю, что когда-нибудь наступит это счастливое время. Я умру, так и не увидев ни Лондона, ни Парижа.

— Ты же знаешь, — вздохнул Ахмед Али, — что я не принадлежу себе.

— Ахмед, дорогой мой, брось все, — говорила Шафика, устремив на мужа полный глубокого отчаяния взгляд, — пусть сами разбираются в своих делах. Уедем отсюда куда угодно. Только поскорее.

— Неужели ты не понимаешь, — ответил Ахмед Али, — что и мне не терпится уехать? Но что мы будем делать в Европе?

— Для такого человека, как ты, занятие найдется всюду, — убежденно сказала Шафика.

Ахмед Али покачал головой.

— Здесь я нужен англичанам. Им без меня не обойтись; никто не может сделать того, что удается мне. А в Европе? — Ахмед Али грустно посмотрел на Шафику. — Кто я? Сын английского купца и простой афганки. Последний английский клерк, ни к чему не способный, кроме тупого сидения в конторе, будет относиться ко мне с пренебрежением.

— Тогда оставь англичан, — решительным тоном произнесла Шафика, — и иди к немцам. Они давно предлагали тебе начать работать на них.

— Немцам, — усмехнулся Ахмед Али, — я тоже нужен только здесь, а не в Европе.

Шафика подошла к стоявшей в углу комнаты синей, разрисованной драконами китайской вазе, вынула из нее одну из роз и поднесла к губам.

— Я боюсь, — тихо сказала она, — боюсь всего. Боюсь стука в ворота. Боюсь выходить на улицу и дома оставаться тоже боюсь.

Несколько лепестков упали на ковер. Минуту длилось напряженное молчание. Ахмед Али смотрел на жену серьезно и сосредоточенно. Затем спросил:

— Послушай, Шафика, ты можешь вспомнить, когда я тебя обманывал?

— Никогда, дорогой, — ответила она.

— И ты хорошо знаешь, я не из тех, кто привык подчиняться судьбе, — продолжал Ахмед Али. — И пешкой в чьих-либо руках я никогда не буду.

Шафика кивнула..

— Ну, тогда поверь мне и на этот раз. Я должен довести дело до конца. Мне надо будет принять одного важного, — тут Ахмед Али саркастически улыбнулся, — гостя, и мы сможем отправиться в Европу. А теперь давай не будем говорить об этом. Расскажи лучше о своих делах. Я надеюсь, ты не теряла времени даром. Ходила к Фариде-ханум?

— Да, — подтвердила Шафика, — и мы провели с ней чудесный вечер.

— Она все так же мила и глупа?

— И так же болтлива, — рассмеялась Шафика. — Она, конечно, не общается с женами важных сановников, зато дружит с женами мелких служащих и сама чрезвычайно наблюдательна. У нее просто талант — знает множество придворных сплетен, запоминает, во что был одет Аманулла-хан, когда он прибыл во дворец и когда его покинул. И кто сопровождал эмира, тоже помнит. А уж о королеве Сурайе и ее привычках может рассказывать часами.

— Узнай, что она слышала об организации летной школы, выясни все детали, — сухо, по-деловому сказал Ахмед Али и устало откинулся на мягкие подушки. — Бог мой, как трудно изо дня в день иметь дело с полными идиотами.

— Не волнуйся, все будет в порядке. Теперь мы с тобой снова вместе, — прошептала Шафика, и лицо ее осветила ангельская улыбка.