Глава 2 От движения к режиму

Триумф Коммунистической партии Китая (КПК) в 1949 г. был поразительным и, для многих членов движения, практически сверхъестественным с учетом того, что партии, помимо поиска ресурсов для победы в гражданской войне против Гоминьдана при изначально неравных силах, еще в ранние годы пришлось пережить два тяжелейших удара. Первый удар был нанесен весной 1927 г., когда Чан Кайши приступил к ожесточенным чисткам, положившим конец союзу между коммунистами и националистами и подорвавшим структуры КПК в городах. Количество членов партии сократилось с 58 тысяч в апреле 1927 г. до 10 тысяч по прошествии всего четырех месяцев[6]. Те, кто остался в живых, были вынуждены попрятаться по подпольным ячейкам в городах. Но большинство коммунистов отступили в сельскую местность, где они разместили свои временные опорные пункты. Через несколько лет самым крупным из таких пунктов стала Центральная революционная опорная база. Эта общность, также известная как Советский район Цзянси-Фуцзянь, была создана Мао и его сторонниками в горах на границе провинций Цзянси и Фуцзянь на юго-востоке Китая.

Вторым ударом стала военная кампания вооруженных сил националистов 1934 г., в результате которой Центральная революционная опорная база была уничтожена, а выжившим коммунистам пришлось совершать изнурительное отступление со своих позиций в провинцию Шэньси на северо-западе Китая. Красная армия Китая уменьшилась с максимальных 150 тысяч в 1933 г. до 23 тысяч человек к 1936 г., из которых добраться до новой базы в удаленном районе Шэньси[7] первоначально смогла лишь половина. В результате коммунисты оказались заброшены в засушливый гористый пограничный регион[8]. От дальнейших атак со стороны Гоминьдана их уберегло лишь начало в 1937 г. полномасштабного вторжения Японии, которая перебила силы националистов и вынудила правительство последних отступить вглубь Китая.

Даже после неожиданной капитуляции Японской империи в августе 1945 г. победа коммунистов ни в коей мере не была предопределенной. Гражданская война с националистами, начавшаяся после вынужденного похода коммунистов в Маньчжурию[9] для восполнения потерь и запасов у оккупационных сил СССР, началась для КПК крайне неудачно. Гоминьдан располагал более многочисленной и лучше обеспеченной армией. Коммунистические подразделения в Маньчжурии были отброшены на север, к границе с СССР. Чан Кайши бросил свои силы на массированное наступление с целью либо покончить с коммунистами, либо оттеснить их в Сибирь. Однако после нескольких решающих поражений огромные войска националистов распались. Гоминьдан стремительно потерял контроль над северными и восточными районами Китая. Меньше чем за год коммунисты, начавшие практически с поражения, превратились в разгромную для своих оппонентов силу.

Путь КПК к победе в гражданской войне оставил после себя наследие, которое в значительной мере создало режим, пришедший к власти в 1949 г., а также сформировал образ мыслей и модель поведения руководства Китая и членов КПК на многие годы вперед. Однако это наследие следует искать не в официальной мифологии о годах партизанской войны, символом которой выступает город Яньань – военная столица коммунистов. В равной мере это наследие не найти и в многолетнем опыте сельской реформы и партизанской деятельности на военных опорных пунктах за пределами позиций Японии, которому уделялось пристальное внимание исследователей в прошлом и которое до сих пор прославляется в китайских фильмах и учебниках. КПК захватила власть не через партизанскую войну, явившуюся в условиях японского вторжения стратегией выживания. Победы КПК добилась не в связи с оказанием вооруженного сопротивления Японии. Как раз наоборот, партия осознанно избегала прямой конфронтации с оккупантами. Победа КПК стала результатом конвенциональной борьбы против сил, соперничающих на китайской стороне. Это заложило наследие КПК как милитаризированной партии и конвенциональной армии, требовавших от подчиненных им масс людей жертв в виде всеобщей военной мобилизации. Мобилизация ради достижения военной победы заложила бюрократические основы Нового Китая и в значительной мере повлияла на будущее зарождающегося государства.

Обоснование победы коммунистов

Политические революции можно описать как противостояние двух организаций: существующего государства и повстанческих сил, которые в равной мере борются за монополию на «легитимное» применение силы на определенной территории [Stinchcombe 1965: 169–180; Tilly 1978: 189–222]. События, приведшие к победе КПК в 1949 г., историки интерпретируют в основном именно таким образом. Некоторые из них ставят под вопрос организационное и стратегическое превосходство коммунистов над националистами. И если по поводу слабых сторон националистов сформировался консенсус, в отношении преимуществ коммунистов существуют разнообразные точки зрения.

Одна категория обоснований причин успеха стратегии КПК заключается в отсылке к стратегии «революции в деревнях», которую партия разработала и которая ассоциируется с ведущим поборником этой идеи – Мао Цзэдуном. В рамках этой стратегии КПК отказывалась от марксистской догмы революции пролетариата и перенаправляла революционное движение в сельскую местность. Коммунисты сочетали тактику партизанской борьбы с формированием партийных ячеек, которые вовлекали в политическую жизнь обездоленных крестьян[10]. У этой теории есть три различных версии, каждая из которых делает упор на различных доводах, объясняющих причины принятия китайскими крестьянами стратегии КПК.

Первая и самая ранняя точка зрения объясняет поддержку коммунистов со стороны сельских районов политическими последствиями вторжения в Китай Японии. Вызванная этими событиями волна националистических настроений в крестьянской среде будто бы и привела коммунистов к победе. С этих позиций жесткие меры японцев по подавлению сопротивления в китайской глубинке спровоцировали возрастание национализма среди крестьян, которые ранее не проявляли свою национальную идентичность активно. Оккупанты, бросившие силы на борьбу с противником в тылу врага, превратили партизан-коммунистов в героев, несущих китайской нации спасение. Таким образом, КПК оседлала волну вновь пробудившегося у крестьян национализма, став защитницей сельской местности от иностранных захватчиков[11].

Вторая точка зрения делает упор на программах КПК по сокращению арендной платы и проведению земельной реформы, которые были направлены на избавление нищих крестьян Поднебесной от давних проблем. Здесь подчеркивается значение организационной работы КПК в деревнях, в особенности пристальное внимание партии к извечному неустойчивому материальному положению наиболее обездоленных слоев сельского населения[12]. КПК нащупала ключ к политической мобилизации сельских районов в мечте крестьян о земле и освобождении от изнурительных долгов и поборов. Работая с безземельными крестьянами и фермерами-арендаторами, КПК высвобождала латентные классовые конфликты, которые формировали будто бы неиссякаемые источники поддержки со стороны крестьянства[13].

Третья точка зрения фактически является вариацией предшествующей. В фокусе внимания здесь находятся не классовые конфликты, ведущие к расколу среди сельских жителей, а традиционные моральные представления крестьянства, разделявшиеся в сельских районах всеми социальными классами. Соответственно, коммунисты выступали за повышение уровня жизни обездоленных крестьян и апеллировали к местным традиционным ценностям, которые были сконцентрированы вокруг права каждого на основные средства существования. Крестьяне видели в коммунистах поборников традиционной культуры, которые противостояли рационализации законов рынка все более расширяющегося общемирового капиталистического движения[14].

Все эти точки зрения призваны обосновать то, как партизанская стратегия привлекла крестьян на сторону КПК. Однако эта аргументация не позволяет нам сделать по поводу причин триумфа коммунистов однозначный вывод. Вне всяких сомнений, КПК эффективно мобилизовала крестьянство и сформировала на уровне деревень политические организации, но такая стратегия существенным образом зависела от способности коммунистов удерживать за собой территории военной силой. Исследователи безуспешно пытались найти корреляцию между районами с особыми социальными условиями и приходом к власти на данных территориях коммунистов. Единственное обстоятельство, которое соотносится с достижениями на местах, – присутствие там вооруженных коммунистических сил [Hofheinz 1969, 1977][15]. Руководство партии не верило в то, что ее тактические успехи были связаны с конкретными экономическими условиями. С его точки зрения, во всех районах Китая было достаточно классового неравенства для того, чтобы стимулировать революционные перемены [Van Slyke 1986: 651–652].

Такие перемены, проводившиеся в районах, надежно контролировавшихся коммунистической партией, были изначально нестабильными. Опорные пункты стремительно распадались, если военное присутствие коммунистов там ослабевало. Ближе к концу 1939 г. вооруженные силы Японии консолидировали свои победы на севере Китая и переключились на районы, в которых расширила свою деятельность КПК. Зона присутствия последней уменьшилась, и партийные кадры столкнулись со сложностями в привлечении настороженных крестьян на свою сторону [Ibid.: 674–676]. Похожая ситуация сложилась в первые шесть месяцев гражданской войны, когда на севере Китая перевес сил складывался в пользу националистов. Это привело к широкому выходу людей из партийных организаций на местах и отходу от преобразований, которые проводились в деревнях. В одном из исторических трактатов рассматриваемый период характеризуется следующим образом: «Пока коммунистические силы оставались на местах, местные партийные кадры имели возможность проводить земельную реформу и инициировать политические мероприятия. Однако в отсутствие военной защиты новые адепты движения в деревнях, которые были рекрутированы на заключительном этапе войны против Японии и в послевоенные годы, зачастую переходили на другую сторону» [Westad 2003: 61].

Еще одна причина, почему нельзя воспринять стратегию партизанской борьбы как обоснование успеха коммунистов, заключается в том, что де-факто победа была достигнута за счет конвенциональных боевых действий с участием значительных современных вооруженных сил на фоне массовой мобилизации ресурсов и людей с обеих сторон конфликта. Партизанская война позволила КПК выживать и расширять свои ряды в годы японской оккупации, но эта стратегия требовала от крестьян минимальной поддержки партизан-коммунистов в виде продовольствия, ресурсов и рекрутов. С началом гражданской войны КПК отказалась от партизанских операций. По мере вступления вооруженных сил коммунистов в Маньчжурию, которая ранее находилась под оккупацией СССР, Мао начал следовать стратегии тотальной мобилизации на революционную войну. Красная армия, переименованная в 1945 г. в Народно-освободительную армию Китая (НОАК), разрослась от 475 тысяч в 1944 г. до 2,8 миллиона к 1948 г. [Dreyer 1995: 317–318; Van Slyke 1986: 621]. Ресурсы и человеческие силы, требовавшиеся для масштабных операций, нельзя было обеспечивать методами ведения партизанской войны. Новый подход трансформировал как сообщества в районах, находившихся под контролем КПК, так и саму партию. Теперь в борьбу против националистов требовалось вовлечение всего населения. Активная поддержка военных действий коммунистов обеспечивалась принудительно. Требовалось обеспечение партии в виде ресурсов, труда и новобранцев. Заключительные годы гражданской войны в Китае напоминали покорение армией СССР Восточной Европы на последних этапах Второй мировой войны. НОАК устремилась к югу от Маньчжурии и в сопредельные к Северному Китаю регионы, захватывая обширные территории, которые никогда прежде не находились под ее контролем, а также такие районы, как Тибет и Синьцзян, которые со времен падения династии Цин вообще не находились под управлением какого-либо китайского государства.

Организация, одолевшая в ходе гражданской войны изначально превосходящую ее по соотношению сил армию националистов, состояла не из партизан, которые вели операции в отдаленной сельской местности. Это была милитаризированная партия, осуществлявшая полномасштабную мобилизацию для поддержания захвата территории при помощи многочисленной современной армии. Именно эта организация стала ядром Нового Китая. Для осознания того, как КПК выиграла организационное противостояние с Гоминьданом, следует рассмотреть причины, которые позволили коммунистам быть на этой стадии конфликта более эффективными, чем националисты.

Последствия японского вторжения для вооруженных сил

Мы начинаем экскурс в историю противостояния двух организаций с кануна войны с Японией[16]. В 1936 г. Чан Кайши сконцентрировал вооруженные силы националистов в провинции Шэньси для организации завершающего наступления на небольшой опорный пункт коммунистов на границе Шэньси-Ганьсу-Нинся и на «красную столицу» – город Яньань. Красная армия располагала на тот момент лишь 50 тысячами солдат, 29 тысячами единиц огнестрельного оружия при полном отсутствии поддержки с воздуха, а националисты имели в своем распоряжении свыше двух миллионов солдат и ВВС в составе 314 самолетов [Taylor 2011: 142]. Однако до начала операции Чан Кайши был задержан подразделениями двух своих генералов, которые хотели, чтобы он объединил с коммунистами усилия для противостояния Японии. Японцы уже захватили практически все районы Северо-Восточного Китая и подступали к Северному Китаю. Командирам не было известно, что в результате секретных переговоров представители Чана уже согласовали взаимодействие с коммунистами. Чан был освобожден. Финальное наступление на Яньань так и не состоялось[17].

На следующий год пришлось полномасштабное вторжение Японии, подорвавшее государство и вооруженные силы националистов, которые уступали в своих возможностях японцам. Лучшие вооруженные подразделения Гоминьдана были истреблены. Уже в первые недели националисты потеряли убитыми 187 тысяч [Taylor 2011: 150]. Специальные войска Чан Кайши были размещены в районе Шанхая и столице националистов – Нанкине. В течение трех месяцев при обороне Шанхая погибло 300 тысяч человек, еще 100 тысяч – при обороне Нанкина. К концу 1937 г. общие потери составили от 370 до 450 тысяч – от трети до половины лучших вооруженных подразделений националистов [Ch’i 1982: 42–43; Mitter 2013: 98–108; Yang 2011b][18]. Японцы по причине упорного сопротивления Гоминьдана несли неожиданно огромные потери. Их ответом стали печально известные расправы над гражданским населением, когда они достигли Нанкина [Mitter 2013: 124–144].

Националисты продолжали свое ожесточенное сопротивление, отступая в Чунцин – столицу военного времени. К концу сентября 1939 г. полмиллиона японских солдат погибли или получили серьезные ранения в ходе боевых действий против Гоминьдана, подорвав уверенность японцев в возможности молниеносной войны. Националисты затянули заведомо превосходящие японские вооруженные силы в трясину войны сопротивления. Зимой 1939 г. Чан Кайши объявил генеральное наступление в восьми зонах боевых действий. В период с проигрыша сражения при Ухане в октябре 1938 г. по 7 декабря 1941 г. вооруженные силы Гоминьдана потеряли еще 1,3 миллиона человек [Taylor 2011: 168–169; MacKinnon 2011].

Изначально силы коммунистов были недостаточными для противостояния Японии. Дело обороны Китая оказалось целиком в руках националистов, которые приняли на себя основной удар японцев. Армия коммунистов во время ее вступления в войну насчитывала всего лишь 30 тысяч человек. В сентябре 1937 г. эти силы были реорганизованы в 8-ю Маршевую армию. Вскоре на основе оставшихся после эвакуации в 1934 г. из Советского района Цзянси-Фуцзянь войск была учреждена и Новая 4-я армия, которой предстояло действовать в Центральном Китае [Van Slyke 1986: 613; Benton 1999; Pantsov, Levine 2012: 290].

Мао остро ощущал стратегическую уязвимость своей партии и поэтому призывал к партизанской войне, уклонению от прямой конфронтации с основными силами Японии, а также сохранению и расширению военных ресурсов КПК [Van Slyke 1986: 613–614]. С 1937 по 1939 г. – в первые два года войны – армия Японии держалась поближе к железнодорожным путям и станциям, оставив сельскую местность фактически без контроля. Когда японцы обратили свое внимание на необходимость укрепиться на большей территории, КПК уже развернулась в сельских районах за пределами японских позиций [Ibid.: 631]. К этому моменту отдельные командиры вооруженных сил Мао, указывая на незначительный эффект от партизанских операций, призывали к маневренной войне против Японии, а также к более тесному сотрудничеству с силами Гоминьдана, дабы нанести более мощный удар по японским вооруженным силам. Такие рекомендации нашли поддержку у ряда партийных лидеров[19]. Однако Мао продолжал настаивать на предотвращении конфронтации на поле боя и приказал расформировать 8-ю Маршевую и Новую 4-ю армии на небольшие подразделения, которым было поручено заниматься рекрутированием, политической работой и строительными работами в опорных пунктах. Эта стратегия в своей сути предполагала редкие столкновения с японскими войсками, да и столкновения эти оказывались незначительными по масштабам, сводясь к нападениям на японские патрули или марионеточные китайские силы безопасности из засады и рейдам за ресурсами и оружием. Организовывались убийства коллаборационистов, подрывались железнодорожные пути, на дорогах закладывались мины, срезались телеграфные столбы, выкрадывалась проволока [Van Slyke 1986: 672–673].

Единственным исключением стал 1940 г. Вдохновившись расширением контроля над сельской местностью, КПК приступила к своей единственной за всю войну последовательной наступательной операции. Мао приказал 104 вооруженным подразделениям совершать координированные атаки на железнодорожные пути, угольные шахты и иные объекты инфраструктуры, находившиеся в распоряжении японцев. 8-я Маршевая армия потеряла убитыми и ранеными 22 тысячи человек, в то время как потери с японской стороны составили, по различным подсчетам, от 3 до 4 тысяч человек. Японцы направили на поисково-карательные операции значительное подкрепление и вернули себе все утраченные территории, стирая с лица земли целые деревни, которые содействовали КПК, учиняя расправы над людьми и уничтожая скот, а также возводя блокгаузы и стратегические городки. Количество населения в находящихся под контролем коммунистов районах сократилось с 44 до 25 миллионов, а численность 8-й Маршевой армии упала с 400 до 300 тысяч человек. К 1942 г. 90 % бывших коммунистических опорных пунктов на Северо-Китайской равнине[20] либо оказались под контролем вражеских сил, либо активно оспаривались. Столкнувшись с ожесточенной реакцией со стороны японцев, Мао вернулся к прежней стратегии и больше не предпринимал масштабных наступательных действий против японских войск [Ibid.: 676–681][21].

В распределении бремени ведения боевых действий наметился поразительный дисбаланс. В январе 1940 г. Чжоу Эньлай направил Сталину доклад, в котором говорилось о складывавшихся благоприятно для коммунистов последствиях войны против Японии. Чжоу отмечал, что по состоянию на август 1939 г. свыше миллиона китайских солдат-националистов погибли или были ранены, притом что 8-я Маршевая армия и Новая 4-я армия потеряли лишь 30 тысяч и 1 тысячу человек соответственно. К середине войны на КПК приходилось всего 3 % общих военных потерь Китая [Taylor 2011: 168–169]. Вопреки умопомрачительным потерям, националисты постоянно восстанавливали свои вооруженные силы и настойчиво сопротивлялись Японии и в последующие годы. Последней значительной оборонной операцией для Гоминьдана оказалась защита Хэнань, Хунань и Гуанси в 1944 г.[22] Японцы вели против националистов наступательную операцию «Ити-го»[23] [Ch’i 1982: 68–81; Van Slyke 1986: 705–709; Wang 2011]. Силы Гоминьдана потеряли здесь еще 146 тысяч человек. По словам одного специалиста, «Япония нанесла смертельный удар по националистской армии Китая, от которого у последней не было времени оправиться» [Ch’i 1982: 81]. К концу войны Национально-революционная армия находилась «в последней стадии истощения» [Eastman 1984: 156].

После победы коммунистов в 1949 г. и последовавших за этим десятилетий пышного самовосхваления членов КПК как героев сопротивления Японии роль националистов в войне игнорировалась и принижалась[24]. По мнению одного из наиболее проницательных критиков националистов, последние все же достигли значительных результатов на поле боя:

[Национально-революционная армия] на протяжении восьми лет продолжала вести войну против вражеских сил, которые заведомо превосходили ее по организации, подготовке и снаряжению… Полностью лишив японцев ожидаемой быстрой и решающей победы, [националисты] активно противостояли им в Шанхае, в Нанкине и на равнинах Северного и Центрального Китая, неся страшные потери [и] вынуждая японскую армию завязнуть на обширных просторах Поднебесной [Eastman 1984: 130; Drea, van de Ven 2011].

За всю китайскую кампанию вооруженные силы Японии потеряли 483 708 убитыми и 1,9 миллиона ранеными, вооруженные силы Китая – 1,3 миллиона убитыми и 1,7 миллиона ранеными [Eastman 1984: 136].

Вклад коммунистов в военные действия был крайне скромным. Согласно докладу Коминтерна от декабря 1944 г., на поле боя погибло свыше миллиона солдат-националистов при потерях в 103 186 человек со стороны 8-й Маршевой армии и несколько тысяч человек со стороны Новой 4-й армии. На коммунистов пришлось лишь 10 % от общих потерь Китая среди военнослужащих [Taylor 2011: 297–298]. По мнению одного автора, знаменитая доктрина Мао о «народной войне» была одним из «главных мифов» этого периода: «Народная война практически не применялась в конфликте с японцами» [Lüthi 2008: 25–26].

Политические последствия японского вторжения

Интервенция Японии не только затронула военную сферу, но и ослабила сплоченность режима националистов. Основанное Чан Кайши государство никогда не представляло собой единую национальную организацию. Более того, не все армии Китайской Республики находились под централизованным контролем. После изгнания коммунистов в 1927 г. Чан свернул всеобщую мобилизацию и достиг ряда соглашений с региональными военачальниками, номинально присягнувшими на верность Нанкину, сохранив за собой существенную автономию [Wilbur 1983: 719–720]. В пору своего расцвета в 1935 г. Гоминьдан напрямую контролировал менее трети административных регионов страны. По большей части националисты управляли провинциями Центрального и Восточного Китая. Оставшиеся территории находились в руках разнообразных военных наместников или, в случае Маньчжурии, японцев [Ch’i 1982: 23]. Та же ситуация сложилась и в вооруженных силах. Чан Кайши контролировал напрямую лишь 31 из 176 армейских подразделений [Ibid.: 37]. Когда в 1937 г. японцы начали наступление на прибрежные районы Китая и продвижение во внутренние районы страны вдоль реки Янцзы, националисты оказались выброшены за пределы своих родных территорий. Основную часть удара приняли на себя лучшие армейские подразделения Чан Кайши [Ibid.: 40–82].

Зависимость Чана от армии в деле объединения националистического режима сделала последний, по словам одного аналитика, «милитаристическим режимом с крайне узкой базой, имитировавшей партийное руководство» [Ibid.: 3]. Вооруженные силы выступали фундаментом, на котором стояла Китайская Республика. Гоминьдан и правительство в Нанкине так и не сформировали прочную социальную базу или мощные институты. Ослабление армии за время войны против Японии пошатнуло правительство и, после японской капитуляции, оказалось фатальным для будущего режима [Eastman 1984: 130]. Японское вторжение лишило Чана контроля над военачальниками-союзниками. Ситуация с управлением в номинально принадлежавших националистам районах быстро ухудшилась, что ограничило возможности центрального правительства собирать налоги и призывать солдат на службу. Гоминьдан был лишь одной из нескольких противоборствующих сил. Сама по себе партия отличалась небольшой степенью интегрированности и состояла из множества фракций [Kirby 1984: 157–158]. Всю эту структуру объединяла фигура Чан Кайши, в основном благодаря личной преданности ему высокопоставленных военных и партийных лидеров. Сама же организация атрофировалась: «Во времена войны партийная работа на массовом уровне не велась, а те партийные организации, которые существовали, контролировались и эксплуатировались местными лидерами для достижения собственных корыстных целей» [Ch’i 1982: 235].

Чан Кайши осознавал организационную слабость своего режима и уважал коммунистов за слаженность и единство. В 1939 г. Лю Шаоци определил кодекс КПК относительно дисциплинированности и послушания следующим образом:

Каждый член партии должен полностью идентифицировать свои личные интересы с интересами партии как в мыслях, так и в действиях. Он должен без колебаний и сомнений следовать интересам партии и жертвовать своими личными интересами во всех случаях, когда возникают сомнения. [Следует проявлять] непоколебимую решимость жертвовать собственными интересами даже ценой собственной жизни во имя партии, пролетариата и освобождения народа [Liu 1939: 136–137].

В 1938 г. Чан Кайши записал в своем дневнике: «Коммунистические партии во всех уголках мира издавна работают в подполье, поэтому они обладают четко организованной структурой и железной дисциплиной, которых не хватает иным партиям». Чан сожалел по поводу состояния собственной партии, которую он характеризовал как «особый класс, который своей борьбой за власть и корыстными интересами отталкивает народные массы» [Taylor 2011: 157]. После ухода с поста президента Китайской Республики в январе 1949 г. до отъезда на Тайвань Чан писал о своем неминуемом поражении:

Основная причина, которую отрицать невозможно, заключается в параличе партии: членство, организационная структура, методы руководства – все создавало проблемы.

Таким образом, партия превратилась в лишенную жизни оболочку. Присутствие духа утратили и правительство, и армия. В результате вооруженные силы развалились, а общество разложилось [Eastman 1984: 207–208].

Извлеченные из этого уроки не были брошены на ветер. Как только Чан прибыл на Тайвань, он начал формировать гораздо более централизованную диктатуру, настаивая на жесточайшей дисциплине и последовательности, которых его режиму в континентальном Китае всегда не хватало [Dickson 1993; Eastman 1981; Taylor 2011: 191–196, 212–217].

Почему Чан, давно осознававший отсутствие единства и дисциплины собственных сил, не мог разрешить эту проблему? Ответ на поставленный вопрос заключается в политической географии в сочетании с социальным составом Гоминьдана. После 1927 г. националисты разместились в крупных регионах Китая, концентрируясь в городах и поселках. Большинство членов Гоминьдана состояли на гражданской службе или занимались бизнесом, многие из них были профессионалами в определенных сферах, некоторые являлись состоятельными людьми. Они уделяли партийной деятельности лишь малую долю своего внимания, которое в любой момент могло быть переключено на семейные и профессиональные интересы. Поскольку националисты базировались в регионах, богатых ресурсами, они имели возможность извлекать необходимые доходы без формирования связей с сообществами на местах. Партийные и правительственные посты зачастую оказывались инструментами для личного обогащения. Националисты продолжали править внутренними сельскими районами в стиле, напоминавшем менеджмент императорских династий прошлого, в частности, позволяя видным местным деятелям брать на себя правительственные функции и собирать налоги при достаточно высокой степени автономии.

Источники дисциплины в КПК

Коммунисты существовали в полностью других обстоятельствах. После 1927 г. они были вытеснены в изолированные сельские районы. Постепенно отстраивая партийные организации в этих не имевших значительных ресурсов районах, члены КПК были вынуждены формировать близкие связи с местным населением, которое выступало им опорой. Партийные члены и кадры не были встроены в городское общество, и у них не было профессий, собственности или деловых интересов, которые могли бы отвлекать их от работы на движение. Партийная работа в силу обстоятельств составляла всю их жизнь. Даже если бы кто-то хотел покинуть КПК, то у такого человека было бы не так много альтернатив партии. Коммунистам, отброшенным в сторону сначала враждебно настроенными националистами, а потом и японскими войсками, было сложно как выйти из движения, так и избежать тюремного заключения, пыток или смертной казни. Вся жизнь коммунистических кадров зависела от партийной организации.

Особенности политической географии дали коммунистам особые преимущества, однако воспользоваться ими они смогли благодаря несокрушимому стремлению к введению дисциплины и единства. Достижение этой цели граничило с одержимостью. Партия предъявляла жесткие дисциплинарные требования к членам и обеспечивала исполнение этих требований иногда невероятно суровыми методами. В первые годы существования партии проводились зверские партийные чистки. Первая крупная чистка, прошедшая с 1930 по 1932 г., представляла собой кампанию подавления контрреволюционных настроений в партизанских отрядах, действовавших на базе Советского района Цзянси-Фуцзянь [Averill 1995: 96–99; 2006, 389–391; Guillermaz 1972: 216–217]. Мао был уверен, что сопротивление со стороны командиров на местах было связано с подпольным заговором. Он отреагировал на противостояние волной пыток и массовых казней. Партийные инквизиторы вторгались в охваченные протестами районы и выискивали подозреваемых [Averill 2006: 390; Pantsov, Levine 2012: 239–245]. Чистка, произошедшая в другом опорном пункте в это же время, описывается, как «доходившая почти до истерии охота на ведьм, яростная попытка местных кадров спастись ценой неуклонного расширения списков контрреволюционеров, которых они выявляли среди своих коллег» [Rowe 2007: 310–316]. Официальная партийная хроника оценивает количество жертв этого инцидента в 2500 человек, однако независимые историки полагают, что реальные цифры потерь – ближе к 10 000 [Ibid.: 313–315; Benton 1992: 313–314]. Аналогичные чистки происходили с 1934 по 1937 г. и на других опорных базах. Дело было поставлено на поток: под пытками у людей выбивали признательные показания. Сотни людей отправлялись на расстрел без суда и следствия [Benton 1992: 239–240, 264, 282–283, 316–317, 337–339][25].

Такие террористические и деструктивные подходы к поддержанию внутренней дисциплины корректировались, совершенствовались и увеличивались в масштабе по мере роста партии на фоне войны против японцев, хотя обвинения в заговорах и выбивание признаний под психологическими и физическими пытками периодически продолжались. Эти подходы разрабатывались в Яньане и достигли своего пика в ходе кампании чисток «за упорядочение стиля работы партии» 1942–1944 гг., которая стала частью развернутой кампании по сталинизации КПК. Теоретической основой этой кампании стала переводная версия «Краткого курса истории ВКП(б)», который был составлен и опубликован в 1938 г. по указаниям Сталина[26].

Сталинизация КПК началась после прибытия в октябре 1937 г. в Яньань партийных лидеров, которые провели несколько лет в Москве. Один из вернувшихся функционеров, Ван Мин, намеревался составить конкуренцию Мао в борьбе за партийное лидерство [Teiwes, Sun 1995: 341–342; Van Slyke 1986: 616]. Ван Мин провел бо́льшую часть своей взрослой жизни в СССР и пользовался определенным доверием у Сталина. Ван был образован, красноречив и разбирался в теории марксизма гораздо лучше, чем Мао, который никогда не покидал пределы Китая и авторитет которого базировался в основном на его способностях стратега партизанской войны и практичного политикана. Позиционируя себя как истинного последователя Сталина, Ван предпринял безуспешную попытку покушения на статус Мао. Вскоре по прибытии в Яньань он известил Мао о распоряжении, что тому надлежало «укрепить себя “идеологически” в связи с его ограниченным эмпиризмом и “незнанием основ марксизма-ленинизма”» [Benton 1975: 341–342] (cм. также [Apter, Saich 1994: 54–59]). Мао отреагировал на это послание, отшлифовав свои познания по теории марксизма. Тем самым он укрепил контроль над партийной организацией и повысил свой статус, став лидером, политическая линия которого была вдохновлена курсом Сталина [Lüthi 2008: 26–29; Pantsov, Levine 2012: 317–318; Teiwes, Sun 1995]. Нарождающийся «культ личности» Мао частично был призван составить конкуренцию аналогичному явлению вокруг личности Чан Кайши, бывшего символом военного сопротивления Китая и признававшегося в качестве лидера этой страны на международном уровне, даже в СССР [Leese 2011: 8–12].

В указанной смене политического имиджа Мао помогали секретари партии по политическим вопросам, в особенности Чэнь Бода, который в середине 1920-х гг. прошел обучение в контролируемом коммунистами Шанхайском рабочем университете, а позже в Университете имени Сунь Ятсена в Москве [Wylie 1980: 10–12]. Чэнь рекомендовал Мао литературу для чтения, разъяснял ему основополагающие вопросы и редактировал его черновики. Отправным пунктом повышения квалификации вождя стали переведенные на китайский два советских учебника и статья из «Большой советской энциклопедии». Наибольшее влияние на Мао, вне всяких сомнений, оказал «Краткий курс истории ВКП(б)», также переведенный на китайский в 1939 г. [Commission of the Central Committee of the CPSU 1939; Li 2006b: 91–101]. Эта книга сформировала представления Мао о марксизме-ленинизме и деле строительства социализма, которые он пронес с собой на протяжении всей оставшейся жизни, заметив как-то, что он так и не прочел всю книгу целиком, а сфокусировался на заключительных параграфах каждой главы. Несмотря на достаточно поверхностное знакомство с материалом, Мао слепо принял извлеченные из него уроки в качестве догмы [Li 2006b: 101–102].

«Краткий курс истории ВКП(б)» представляет собой схематическую хронику истории развития и конечного триумфа партии большевиков в России. Кульминацией книги является описание исторического вклада Сталина в формирование социалистической экономики в СССР. Мао использует этот сюжет в дальнейшем в качестве плана действий для Китая в 1950-х гг. Однако именно на текущем этапе наибольшее влияние на лидера оказало живописание борьбы Сталина с конкурентами за партийное лидерство. В «Кратком курсе истории ВКП(б)» политические разногласия изображались как внутрипартийное противостояние, в котором были «правильная» и «неправильная» линии, отражающие соответствующим образом классовую борьбу между революционными и реакционными силами. Центральный постулат книги заключался в мысли о том, что классовая борьба продолжается и после установления социализма, поскольку капиталистический класс всегда наводняет партию своими представителями, которых следует выявлять и уничтожать [Tucker 1977; Walder 1991]. Таким образом, разночтения по политической линии с оппонентами вроде Бухарина и Троцкого оформлялись как противодействие представителям капиталистического класса, которые возглавляли внутрипартийный заговор против социализма. При такой версии событий Сталин представал в наиболее благоприятном свете и в качестве непогрешимого руководителя, который неизменно следовал «правильной» линии. Мао последовал этому примеру, закрепляя свою власть посредством насаждения культа личности и требуя подчинения своему новому, разработанному совместно с Чэнь Бода политическому курсу: так называемым идеям Мао Цзэдуна, или идеологии маоизма [Li 2010; Pantsov, Levine 2012: 335; Wylie 1980].

Первая сталинистская чистка кадров КПК

Описанный выше процесс завершила кампания 1942–1944 гг. «за упорядочение стиля работы партии» [Teiwes 1976: 20–32]. Яньань – столица опорного пункта КПК во времена войны – притягивал к себе патриотически настроенную молодежь, рабочих и представителей интеллигенции, которые вынужденно покидали свои места под давлением японской интервенции и присоединялись к сопротивлению захватчикам. Среди этих людей было много городских жителей с условно левыми взглядами. Большинство из них никогда прежде не состояли в партии и придерживались идей либерализма, воспринимая демократию в идеалистическом ключе[27]. Некоторые из этих людей противились более жестким формам партийной дисциплины и испытывали отвращение к догматизму и иерархичности зарождающейся партийной бюрократии. Партийное же руководство было всегда обеспокоено мыслью о возможном засилье в Яньане на фоне миграционных потоков, которые спровоцировало вторжение Японии, агентов Гоминьдана.

В начале февраля 1942 г. Мао выступил с двумя речами, которые положили начало партийным чисткам. Он раскритиковал «три ошибочных течения» внутри партии: субъективизм, фракциона-лизм и формализм. Всеми тремя ярлыками предполагалось снабдить людей, недавно приехавших в Яньань и не имевших опыта участия в революционной деятельности, а также, что более важно, партийных функционеров, которые недавно вернулись из Москвы, в частности, оппонента Мао – Ван Мина. Со слов Мао, худшей формой субъективизма выступал «догматизм» – притязания на власть исходя из изучения исключительно хрестоматийных трудов марксистов при непонимании особых политических условий Китая. «Фракционализм» представлялся как поползновения поставить свои личные интересы над интересами партии и, соответственно, как попытка поставить под сомнение более высокие цели движения в целом. КПК нуждалась в «демократизации», но еще больше ей требовался централизм – подчинение собственных интересов интересам партии, которые формулировались ее руководством. Мао заявил о принципиальном значении корректировки поведения каждого члена партии в прошлом для искоренения указанных проблем и предупреждения недостойного поведения в дальнейшем. Желая отделить текущую кампанию от кровопролитных чисток прошлого десятилетия (и, скорее всего, от недавних казней Сталиным партийных функционеров в СССР), Мао сравнивал свою инициативу с процессом излечения доктором пациента: цель – устранить симптомы и избавиться от заболевания [Apter, Saich 1994: 279–281].

Призыв Мао выступать с критикой был встречен непрошеной волной энтузиазма со стороны лиц, которые работали в школах кадровых работников и партийной газете в Яньане. Авторы эссе, публиковавшихся в этом издании и в «стенгазетах», интерпретировали «догматизм» как контроль литературы и искусства со стороны косных и плохо образованных партийных бюрократов. Критики выступали за отделение политики от литературы, а также за обеспечение большей свободы от диктата партийной пропаганды. Некоторые, в том числе известная писательница Дин Лин, осуждали КПК за ненадлежащее отношение к женщинам и отмечали доминирование мужчин и сексизм в Яньане. Наибольший резонанс вызвали неумолимо критические эссе Ван Шивэя, работавшего при партийном аппарате в качестве переводчика. Ван выступил с заявлением, что официальная партийная литература имеет низкое качество, и призвал к повышению художественных стандартов. Он подчеркивал, что многие высокопоставленные кадры в Яньане вели себя в отношении своих молодых и идеалистичных товарищей нечутко и деспотично, отталкивая молодежь от КПК. Эссеист также указывал на возникновение привилегий, связанных с должностными рангами специалистов, а также стратифицированной системой нормирования еды, одежды и жилья. Он также критиковал женатых кадровых революционеров, ухаживающих в погоне за сексуальными утехами за красивыми молодыми женщинами и игнорирующих утративших свою пленительность жен более солидного возраста, которые многие годы поддерживали их как товарищи в революционной борьбе. Сообщается, что последнее обвинение особенно сильно задело Мао, недавно бросившего свою жену из Советского района Цзянси-Фуцзянь и начавшего ухаживать за шанхайской актрисой, которая позже станет известна как Цзян Цин[28]. Ван порицал лидеров партии за привычку устраивать по выходным вечеринки, в то время как военные вели ожесточенные бои на фронте. Он отмечал лицемерие этих кадров, отстаивавших свои привилегии, и то бешенство, которое в них вызывали любые подобные разоблачения [Apter, Saich 1994: 59–64; Cheek 1984: 30–37; Goldman 1967: 19–32; Dai 1994: 3–30].

Эссе нашли отзыв среди множества образованных людей, работавших в центральных партийных органах, однако критики поставили под угрозу реальные цели кампании «за упорядочение стиля работы партии». Мао хотел укрепить внутрипартийную дисциплину и консолидировать свои личные полномочия. Претензии лиц, независимых по отношению к абсолютной власти, к которой он стремился, были недопустимы. В особенности это касалось замечаний о злоупотреблениях, связанных лично с Мао. Кампания быстро переродилась в осуждение критиков и их сторонников и борьбу с ними. Несмотря на то что некоторые обвинители смиренно подписывали признания своей вины с обещаниями пересмотреть собственные мысли, Ван Шивэй отказался признать свою позицию ошибочной и вступил в полемику со своими оппонентами. После широко освещавшегося показательного процесса Ван, признанный руководителем «антипартийной группы в составе пяти человек» и заклейменный как троцкист и предатель, был подвергнут вместе с другими членами группы заключению. Он оставался в тюрьме вплоть до своей казни в 1947 г.[29]

Заткнув рты критикам, Мао обратил кампанию против всей партийной иерархии, все больше концентрируясь на выискивании предателей и шпионов в рядах КПК. Ответственность за «упорядочение стиля» была возложена на Кан Шэна, который в 1937 г. вернулся из Москвы вместе с Ван Мином. Кан, поддержавший Мао в его соперничестве с Ваном, возглавил в 1939 г. службы контрразведки и внутрипартийной безопасности КПК [MacFarquhar 1997: 290–292]. В 1941 г. он стал председателем комитета, ответственного за «подбор кадров». Контратака против представителей интеллигенции – предположительных предателей и троцкистов – превратилась в тотальный поиск вражеских агентов во всех структурах КПК. Основные усилия концентрировались на выявлении «отклонений в мыслях» [Apter, Saich 1994: 289–292; Teiwes, Sun 1995: 370–375].

Кампания по зачистке партии от предполагаемых предателей и шпионов началась с разбора личных дел кадровых работников и членов партии. Следователи выискивали людей с подозрительными связями или происхождением, в частности, перешедших на сторону коммунистов бывших членов националистических молодежных организаций и партийных функционеров, которые работали в подполье на вражеской территории (в особенности если в их биографии обнаруживались аресты с последующим освобождением). На первых этапах кампании от людей требовали «вверить свои сердца партии», сообщить о своем искреннем обращении в коммунистов и рассказать, как они пришли к отречению от своих прежних политических взглядов. Естественно, к тому моменту многие пытались скрыть некоторые факты своих биографий и не упоминать свои неподходящие связи и занятия. Обнаружение того, что некоторые лица оказались неоткровенными в отношении своих классовых корней и предыдущих связей, вызвало у лиц, ответственных за внутрипартийную безопасность, подозрения. Люди, продемонстрировавшие слишком большую независимость суждений, ставя под вопрос авторитет своего начальства или выражая сомнения по поводу разумности партийной политики, становились главными кандидатами для дальнейших расследований.

По мере развертывания кампании «за упорядочение стиля работы партии» для получения признаний все чаще использовались методы долгих и психологически мучительных допросов, а также физическое насилие. В отношении предполагаемых подпольных шпионских организаций было заведено значительное количество подложных дел. Процесс получения показаний при таких обстоятельствах быстро вышел из-под контроля. Принимая в качестве доказательств выбитые признания, партийные инквизиторы требовали от допрашиваемых имена других вовлеченных в заговоры людей. Подписавшиеся во избежание дальнейших мучений под ложными обвинениями нередко сталкивались с ситуацией, что это было только начало: от них требовали назвать новые имена. Полученные имена становились основанием для повторения всех тех же операций с новыми подозреваемыми. Партийные инквизиторы умудрились сфабриковать доказательства существования внутри партии поразительно огромного сообщества подпольных заговорщиков [Seybolt 1986: 57–65].

Кампания «за упорядочение стиля» наводила ужас среди членов партии и вызывала недовольство высших руководителей, подчиненные которых попадали в жернова карательной системы. В частности, имя Чжоу Эньлая было косвенно упомянуто в обвинительных материалах Кана, в которых говорилось о существовании заговора под управлением Чжоу среди подпольных организаций. Последний отверг обвинения. Дальнейшее следствие вскрыло частое использование пыток для получения ложных показаний. Осознавая, сколь непопулярной стала кампания, в октябре 1943 г. Мао пошел на попятную. Перед лицом раскола и ослабления КПК он призвал к прекращению массовых казней и физических пыток [Teiwes, Sun 1995: 364–365, 370–375].

В докладе от марта 1944 г. Кан Шэн, признавая имевшие место злоупотребления, заявлял о большом успехе кампании «за упорядочение стиля» в «повышении сознательности масс» и «выявлении подрывных элементов». Он указывал на отдельные достойные сожаления огрехи, в особенности давнюю проблему «применения пыток, выбивания признаний в качестве доказательной базы». Кан связывал повторное возникновение такой практики с «неопытностью» и охарактеризовал ее как печальную, но неизбежную проблему массовых движений, в которых «грубые подходы» приводили к «упрощенным стандартам». Кан сожалел, что отдельные товарищи интерпретировали партийную политику по обеспечению смягчения методов следствия как не что иное, как попытку избежать массовых казней: «Исходя из этого, такие наказания, как побои, насилие и произвольные обвинения в шпионской деятельности, воспринимаются как нечто безвредное». Допущение ложных обвинений и признаний, полученных ценой пыток, «является ошибочной мыслью, которая все еще продолжает считаться допустимой среди партийных кадров» [Seybolt 1986: 66]. Кан поясняет, что лишь менее 10 % сознавшихся под давлением в действительности являлись вражескими агентами [Ibid.: 67].

Вину за кампанию свалили на Кан Шэна, вопреки тому, что за всей затеей стоял лично Мао. Кан утратил влияние и вплоть до начала 1960-х гг. довольствовался незначительными партийными постами [Teiwes, Sun 1995: 373–375; Walder 2009: 15–16]. На официальном уровне по поводу злоупотреблений в рамках чисток выражалось сожаление, однако ошибочным было признано лишь применение для получения признательных показаний физических пыток. Общие цели кампании не ставились под сомнение, как и то чувство страха оказаться подозреваемым в предательстве, которое она вызвала среди партийных кадров и рядовых граждан. По сути, кампания превратила любое несогласие с политикой партии в измену. По словам одного исследователя, «ужас перед перспективой оказаться участником предательских действий стал неким дамокловым мечом, позволявшим поддерживать уровень тревоги, который способствовал подчинению политике коммунистов» [Seybolt 1986: 40]. Достигнутый в результате кампании уровень дисциплины и послушания стал важной составляющей успеха КПК. В последующие годы неготовность подчиняться партии всегда получала жесткий отпор.

Работая на базе, отдаленной и изолированной от главных театров военных действий против Японии, Мао и его коллеги превратили КПК и коммунистические войска в дисциплинированную боевую силу. В партии была установлена жесточайшая дисциплина, действовали повышенные требования к подчинению. Достигнуть намеченных результатов тем не менее удалось ценой грубых злоупотреблений. В тот же период вооруженные силы националистов вступили в столкновение с японцами в ходе заключительного наступления агрессоров. Партия Гоминьдан практически не функционировала на местах. Силой принуждения Мао трансформировал КПК в подчинявшуюся лично ему единую и дисциплинированную иерархическую систему. Именно этой организации было суждено вскоре вступить в борьбу с фрагментированным и развалившимся на фракции режимом националистов, который бросился возвращать себе контроль за территориями, освобождаемыми отступающими японскими военными.

Гражданская война

Гражданская война стала решающим этапом в противостоянии организаций, возглавляемых Мао Цзэдуном и Чан Кайши. Хотя победа в конечном счете оказалась на стороне Мао, в действительности исход конфликта никоим образом не был предопределен. На момент развертывания в июне 1946 г. полномасштабной гражданской войны вооруженные силы националистов составляли 4,3 миллиона человек, коммунистов – лишь 1,2 миллиона человек. Гоминьдан также располагал более совершенными боевыми средствами [Pantsov, Levine 2012: 348]. На первых порах гражданская война разворачивалась не в пользу коммунистов. Еще в 1947 г. Сталин и многие соратники Мао призывали его к вступлению в переговоры. Однако сам Мао выражал уверенность в возможности победы. Рассчитывая сокрушить лучшие подразделения коммунистов в Маньчжурии, Чан Кайши пошел ва-банк. Авантюра провалилась. Развал националистических вооруженных сил подорвал основы Китайской республики, обнажив изъяны, накопившиеся за годы войны. Коммунисты отказались от партизанских методов и инициировали для ведения конвенциональных военных действий всеобщую мобилизацию. Учитывая крах, который Гоминьдан потерпел в последние годы гражданской войны, историки задавались вопросом, не является ли итог конфликта скорее свидетельством слабости националистов, чем силы коммунистов. Могло ли противостояние завершиться иначе, если бы в переломных моментах гражданской войны лидеры обеих сторон приняли другие решения?

Вскоре после капитуляции Японии коммунистические вооруженные силы объединились в переименованную «Народно-освободительную армию Китая» (НОАК). Основные подразделения нового формирования под командованием генерала Линь Бяо в конце 1945 г. переместились в Маньчжурию для пополнения запасов у советских войск, которые занимали регион на тот момент. Применяя тактики, изученные за годы пребывания в СССР, Линь превратил вверенные ему подразделения в мощные боевые единицы и продемонстрировал себя мастером ведения позиционной войны, особенно с точки зрения скорости передвижений, внезапности боевых действий и силы контратаки. Моделью для противостояния Линя националистам стали советские операции против нацистов на территории Восточной Европы в конце Второй мировой войны. Линь заявлял, что должная подготовка и достаточное обеспечение японскими вооружениями (а позднее американскими боевыми средствами, захваченными у националистов) позволяют выиграть в войне подобного типа [Westad 2003: 122–123]. Убежденность командира укрепила Мао в решимости добиваться победы.

К 1946 г. армии Гоминьдана были фрагментированы, они все еще восстанавливали силы после сокрушительных столкновений с превосходившим их японским противником. Некоторые из переживших войну с Японией националистических подразделений были хорошо подготовлены и оснащены, став лучшими вооруженными силами за всю историю Китая, другие оказались плохо дисциплинированными и отсталыми формированиями, грабившими мирное население. Отдельные командиры были глубоко преданы Чан Кайши, в котором они видели спасителя нации, некоторые были все еще лояльны смещенным милитаристам, занимающим теперь ответственные посты в правительстве Гоминьдана. Основой власти для переживавшего раскол националистического режима выступало командование вооруженными силами, однако многие региональные военачальники, надеясь, что удар примут на себя их конкуренты, не спешили вступать в бой [Ibid.: 148].

Националисты также столкнулись с проблемой утверждения собственного авторитета после капитуляции Японии. Гоминьдан спешил взять под свой контроль города на территориях, продолжительное время остававшихся под японским контролем, оттесняя тех представителей элит, которые пережили вторжение или сотрудничали с оккупантами. Официальные лица Гоминьдана часто вели себя так, будто бы получаемые ими привилегии принадлежат им по праву, и обогащались за счет населения [Pepper 1999: 7–41; Westad 2003: 69]. Националисты не имели мощных структур в сельской местности. Попытки Гоминьдана собирать налоги во времена гражданской войны подвергали дополнительным невзгодам крестьян, которые и без того были в крайне затруднительном положении на фоне голода и лишений военного времени. Националисты применяли жесткие меры принуждения к прохождению военной службы, в том числе в форме часто проводившихся внезапных ночных рейдов, которые вызывали у рядовых граждан глубокое негодование. Положение усугублялось коррупцией, поскольку обеспеченные семьи могли дать взятку за освобождение от призыва [Eastman 1984: 80–81]. В 1948 г. лишь 21 % правительственных расходов покрывался налоговыми поступлениями, еще 68 % закрыли за счет новой денежной эмиссии, что спровоцировало на поздних этапах гражданской войны гиперинфляцию. Все эти мучительные испытания негативно сказывались на настроениях в обществе [Ibid.: 86–87; Pepper 1999: 118–131].

Чан Кайши осознавал описанные структурные недостатки и не был уверен в том, что он будет способен одержать победу в затяжном конфликте. Чан ощущал необходимость уничтожить количественно и качественно превосходящие его армию силы НОАК и даже не рассматривал в качестве возможных перспектив переговоры или создание коалиционного правительства. Ближе к концу 1946 г. по фронту от Яньаня до тихоокеанского побережья началось общее наступление. Чан продвинул свои силы глубоко внутрь Маньчжурии. В первые месяцы кампании коммунисты несли одно поражение за другим. В марте 1947 г. вооруженные силы Гоминьдана захватили Яньань [Pantsov, Levine 2012: 348]. Чан надеялся на захват всего руководства КПК и ликвидацию военного командования коммунистов, однако засланный в штаб националистов шпион за две недели предупредил коммунистов о наступлении, обеспечив им возможность безопасной эвакуации [Westad 2003: 152].

Установив после выхода советских войск контроль над обширными районами Маньчжурии, коммунисты продолжали делать упор на сельской местности, наращивая и обостряя в деревнях революционное движение, аналогично тому, что они делали на территориях, контролировавшихся КПК изначально. Земельную реформу 1947–1948 гг. в Маньчжурии называли «безграничным революционным террором» [Levine 1987: 224–226]. Партийные кадры подвергали «собраниям критики и борьбы» землевладельцев, зажиточных крестьян, предполагаемых вражеских агентов и любых других людей, которые воспринимались как препятствие на их пути. В ходе таких мероприятий жертв обязывали выслушивать выкрикиваемые в их адрес обвинения, стоя на коленях, носить нагрудные бирки и колпаки с оскорблениями и описанием вменяемых им преступлений, проходить допросы с применением физического насилия и пыток бессонницей. Собрания критики и борьбы представляли собой форму политического театра. Люди в местных сообществах со всей очевидностью осознавали, что их судьба зависит от готовности обвинять и порицать. Такие собрания зачастую заканчивались тяжелыми побоями, пытками и массовыми казнями, изначально поддерживаемыми КПК – до того момента, пока партия не решила, что чрезмерное насилие контрпродуктивно [Dikötter 2013: 64–74; Westad 2003: 134].

Сразу после ликвидации частной собственности на землю и перераспределения ее и иных активов землевладельцев с крестьян начали требовать осуществления поставок продовольствия и иных запасов. Сельское население также принуждали к труду. Складывающиеся в Маньчжурии отношения между КПК и сельским населением отличались от тех, которые устанавливались на старых опорных базах. Ранее земельная реформа проводилась более поступательно, часто без принуждения, и обычно не сопровождалась чрезмерным применением насилия и завершалась введением не столь обременительных для крестьян условий. [В Маньчжурии] мы сталкиваемся с новым явлением: военной мобилизацией для обеспечения огромной конвенциональной армии. Во времена войны с Японией КПК в основном избегала ведения конвенциональных боевых действий. Этот новый вид противостояния многочисленным армиям Гоминьдана требовал вовлечения больших человеческих ресурсов, вооружений, продовольствия, лошадей и транспортных средств. О возможности выбора речи не шло. Материальное снабжение на коммерческой основе не осуществлялось. Осуществлялась массированная мобилизация в интересах новой армии, которая нуждалась в продовольствии, обеспечении, обуви, одежде, оружии и топливе. Изъятые материальные средства потреблялись сотнями тысяч солдат и десятками тысяч персонала и местных активистов КПК [Levine 1987: 229][30]

Загрузка...