Клодиус Бомбарнак

ГЛАВА XVII

Теперь поезд идет по рельсам одноколейной китайской дороги. И локомотив китайский, и управляет им китаец-машинист. Будем надеяться, что ничего худого не случится — ведь с нами едет сам Фарускиар, один из директоров правления Великой Трансазиатской магистрали.

А если даже и случится что-нибудь вроде крушения, то это только развеет дорожную скуку и даст мне материал для хроники. Вынужден признаться, что действующие лица, внесенные в мой реестр, не оправдали ожиданий. Пьеса не разыгрывается, действие продвигается вяло. Нужен какой-то театральный эффект, который выдвинул бы всех персонажей на авансцену, как сказал бы господин Катерна, нужен «хороший четвертый акт».

В самом деле, Фульк Эфринель и мисс Горация Блуэтт попрежнему заняты своими интимно-коммерческими разговорами. Пан Шао и доктор Тио Кин поразвлекли меня немного, и больше с них ничего не возьмешь. Супруги Катерна — всего лишь обыкновенные комедианты, и в моем спектакле не найдется для них подходящей роли. А Кинко… Кинко, на которого я больше всего надеялся… легко переехал границу, благополучно прибудет в Пекин и преспокойно женится на своей Зинке Клорк. Да, мне решительно не везет! Из покойного мандарина Иен Ау тоже ничего занятного не вытянешь. А между тем читатели «XX века» ждут от меня сенсаций!

Уж не взяться ли мне за немецкого барона! Нет! Он только смешон, а смешное граничит с глупостью, привилегией дураков, и потому не может быть интересной. Итак, возвращаюсь к прежней мысли: нужен главный герой, а шагов его до сих пор не слышно даже за кулисами. Больше медлить нельзя. Пора завязать более близкое знакомство с великолепным Фарускиаром, инкогнито которого раскрыто. И возможно, господин директор не будет теперь таким замкнутым. Мы как бы подведомственные ему лица, а он — мэр нашего городка на колесах и, как всякий мэр, должен помогать своим согражданам. Заручиться покровительством столь важного чиновника полезно и на тот случай, если бы обнаружился обман Кинко.

Покинув Кашгар, поезд идет с умеренной скоростью. На горизонте видны громадные массивы Памирского плоскогорья, а дальше, к юго-западу, проступают хребты Болора — кашгарского пояса с вершиной Тагармы, которая теряется в облаках.

Ума не приложу, как убить время. Майор Нольтиц никогда не бывал в этих местах, и я не могу больше делать записи под его диктовку. Доктора Тио Кина невозможно оторвать от книжки Корнаро, а Пан Шао, по-видимому, лучше знает Париж и Францию, чем Шанхай и Пекин. К тому же в Европу он ехал через Суэцкий канал, и восточный Туркестан знаком ему не больше Камчатки. Слов нет, он очень любезный и приятный собеседник, но на этот раз я предпочел бы поменьше любезности и побольше оригинальности.

Потому и приходится слоняться из вагона в вагон, торчать на площадках, вопрошать безмолвный горизонт, прислушиваться к разговорам пассажиров.

А вот и первый комик с субреткой о чем-то весело болтают. Подхожу поближе. Оказывается, они поют вполголоса.

«Люблю моих я индюшат… шат… шат», — заводит госпожа Катерна.

«А я люблю моих овец… вец… вец», — вторит комик, мастер на все руки, который в случае надобности берется и за баритональные партии.

Они, готовясь к выступлению в Шанхае, повторяли знаменитый дуэт Пипо и рыженькой Беттины. Счастливые шанхайцы! Они еще не знают «Маскотты»![85]

Рядом оживленно беседуют Фульк Эфринель и мисс Горация Блуэтт. Улавливаю конец диалога:

— Боюсь, что в Пекине вздорожали волосы, — говорит маклерша.

— А я опасаюсь, — отвечает маклер, — что понизились цены на зубы. Вот если бы разыгралась порядочная война, русские повыбивали бы челюсти китайцам…

Вы слышали что-нибудь подобное? Сражаться только для того, чтобы помочь американскому торговому дому «Стронг Бульбуль и К⁰» сбывать свои изделия!

Право, не знаю, что и предпринять. Время так медленно тянется, а ведь остается еще шесть дней пути! К черту Великую Трансазиатскую магистраль с ее однообразием! На линии Грейт — Трунк из Нью-Йорка в Сан-Франциско было бы куда больше развлечений. Там хоть индейцы иногда устраивают нападения на поезда, а перспектива быть скальпированным в дороге делает путешествие понастоящему колоритным.

Что это? Декламируют или читают псалмы? Из соседнего купе доносится монотонный речитатив:

Это доктор Тио Кин читает вслух отрывок из Корнаро, стараясь запомнить все его предписания. Что ж, пожалуй, и не следует пренебрегать советом благородного венецианца! Изложить бы его в телеграмме и послать совету министров! Быть может, государственные мужи будут вести себя скромнее на своих банкетах?

Сегодня после полудня мы переехали по деревянному мосту Яманыр. Эта узкая речка, стремительность которой возрастает при таянии снегов, низвергается с западных горных круч высотою по меньшей мере в двадцать пять тысяч английских футов.

Рельсовый путь иногда обступают густые заросли. По словам Попова, там водится немало тигров. Охотно верю ему, но мне ни разу не посчастливилось увидеть ни одного из хищников. А жаль! Полосатые звери могли бы внести некоторое разнообразие в наше путешествие. Вот была бы удача для репортера! Вообразите только, как выглядели бы на страницах «XX века» в разделе «Вести отовсюду» такие привлекательные титры:

Так нет же! Туркестанские хищники не захотели доставить мне такого удовольствия. Я вправе их теперь презирать. Не тигры они, а безобидные кошки!

На этом участке пути были две остановки — на десять и пятнадцать минут — в Янги-Гиссаре и Кызыле, где дымят несколько доменных печей. Почва тут железистая, о чем говорит само название станции «Кызыл», то есть «Красный».

Местность здесь плодородная, земля хорошо возделана, особенно в восточных районах Кашгарии. Поля засеяны рожью, ячменем, просом, льном и даже рисом. Куда ни кинешь взгляд, стоят стеною могучие тополя, ивы и тутовые деревья; тянутся обширные пашни, орошаемые многочисленными каналами, и зеленые луга с разбросанными по ним стадами овец. Не будь на горизонте суровых Памирских гор, эта страна казалась бы не то Нормандией, не то Провансом. Правда, ее сильно опустошила война. В ту пору, когда Кашгария сражалась за свою независимость, ее земли были залиты потоками крови. Почва вдоль полотна усеяна могильными курганами, под которыми покоятся жертвы патриотизма. Но не для того я приехал в Центральную Азию, чтобы любоваться французскими пейзажами! Подавайте мне, черт возьми, что-нибудь новенькое, неожиданное, впечатляющее!

Так и не испытав никаких приключений, в четыре часа пополудни мы остановились на вокзале в Яркенде.

Хотя Яркенд не является официальной столицей восточного Туркестана, он, несомненно, самый крупный торговый центр этой провинции.

— Просто диву даешься: и здесь два смежных города! — говорю я майору Нольтицу.

— Да, но и на сей раз новый город образовался не без участия русских.

— Новый или старый, — отвечаю я, — боюсь, что они будут близнецами тех, что мы уже видели в восточном Туркестане: земляная стена, несколько десятков прорытых в ней ворот, глинобитные хижины и неизменные восточные базары — ни настоящих домов, ни интересных памятников.

И я не ошибся. Даже четырех часов оказалось более чем достаточно для осмотра обоих Яркендов, из которых новый тоже называется Янги-Шар. К счастью, жительницам Яркенда не возбраняется, как то было во времена «дадква» или губернаторов провинции, свободно ходить по улицам города. Теперь яркендские женщины могут доставить себе удовольствие и на людей посмотреть, и себя показать, к великой радости «фаранги» — так называют здесь всех иностранцев. Очень красивы эти азиатки — с длинными косами; в разноцветных ярких одеждах из хотанского шелка, украшенных китайскими узорами; расшитых сапожках на высоких каблуках и кокетливо повязанных тюрбанах, из-под которых виднеются соединенные в одну линию черные брови.

Китайских пассажиров, вышедших в Яркенде, тотчас же сменили другие, тоже китайцы; среди них было человек двадцать кули. В восемь часов вечера поезд трогается.

За ночь мы должны проехать триста пятьдесят километров, отделяющих Яркенд от Хотана. Я побывал в переднем багажном вагоне и с радостью удостоверился, что ящик стоит на прежнем месте. Кинко мирно похрапывал в своем убежище, но будить его я не стал. Пусть грезит о своей прелестной румынке!

Утром узнал от Попова, что мы шли со скоростью обычного пассажирского поезда и уже миновали Каргалык. Ночью было очень свежо. И неудивительно. Ведь путь пролегает на высоте тысяча двести метров. От станции Гума колея поворачивает прямо на восток, следуя приблизительно по тридцать седьмой параллели, той самой, что захватывает в Европе Севилью, Сиракузы и Афины.

За это время мы проехали лишь одну значительную реку — Каракаш. Я видел на ней несколько паромов, а на каменистых отмелях — лошадей и ослов, которых табунщики перегоняли вброд. Железнодорожный мост через Каракаш находится километрах в ста от Хотана, куда мы прибыли в восемь часов утра.

Поезд здесь стоит два часа, и так как этот город уже немного походит на китайский, решил хотя бы мельком на него взглянуть.

С одинаковой справедливостью можно сказать, что Хотан — мусульманский город, построенный китайцами, или китайский, построенный мусульманами. И на домах, и на людях заметен отпечаток того же двойственного происхождения. Мечети похожи на пагоды, а пагоды на мечети.

Потому я нисколько не удивился, что супруги Катерна, не захотевшие пропустить случая впервые ступить на китайскую землю, были заметно разочарованы.

— Господин Клодиус, я не вижу здесь декорации для спектакля «Ночи Пекина».

— Но мы еще не в Пекине, мой дорогой Катерна!

— Вы правы, надо уметь довольствоваться малым.

— Даже совсем малым, как говорят итальянцы.

— Ну, раз они так говорят, значит, далеко не глупы.

В ту минуту, когда я собираюсь подняться в вагон, ко мне подбегает Попов:

— Господин Бомбарнак!

— Что случилось?

— Меня вызвали в телеграфную контору и спросили, не едет ли в нашем поезде корреспондент «XX века». И когда я подтвердил, телеграфист велел вам передать вот эту депешу.

— Давайте!.. Давайте!

Беру депешу, которая ждала меня в Хотане уже несколько дней. Не ответ ли это на телеграмму относительно мандарина Иен Лу, посланную из Мерва?

Вскрываю депешу… читаю… она выпадает у меня из рук.

Вот что в ней сказано: