Книга белой смерти

14 Свет Господень

19 ИЮНЯ

Церковь Света Господня, Бернсвилль, штат Индиана

Церковь не представляла собой ничего примечательного. Если не смотреть на маленькое кладбище, огороженное забором из проволочной сетки, или на крест, висящий у двери, или на вывеску, провозглашающую прописными буквами: «ТОТ, КТО ПОЧТИ СПАСЕН, НА САМОМ ДЕЛЕ БЕЗНАДЕЖНО ПРОПАЛ», можно было принять ее за обыкновенный жилой дом. Стены, обшитые белыми досками. Усыпанная щебенкой дорожка сбоку. Окна со сколоченными наспех ставнями. Низко свисающие водосточные трубы, похожие на сломанные ветви умирающего дерева. В задней части невысокая башенка со шпилем, с видом на вытоптанную лужайку.

Мэттью Бёрд, пастор церкви Света Господня, не имел ничего против того, что церковь внешне напоминала обыкновенный дом. Он хотел, чтобы она создавала чувство дома. Отчасти потому, что это действительно был дом: это был дом самого Бёрда, он был домом для тех, кому требовался на время кров (как, например, Геринджерам, чей дом два года назад разрушил торнадо), и, разумеется, для самого Христа.

– Здесь живет Бог, – имел обыкновение повторять Мэттью. Но затем он хлопал по груди себя и своего собеседника. – Но Он также и здесь.

И все-таки церковь требовала какого-то внимания. Началось лето, и Мэттью надеялся на то, что сможет заручиться помощью местных школьников.

Впрочем, одними надеждами дело не делается. Поэтому Мэттью в душе подозревал, что работать предстоит ему одному, одинокому воину. Да, возможно, Бог живет здесь и Иисус был сыном плотника, но вряд ли кто-либо из прихожан пожалует сюда с молотком и гвоздями.

Эта работа ложилась на людей.

Однако сегодня предстояла работа другого рода. Выйдя на крыльцо, Мэттью попрощался с теми, кто приходил на встречу по программе «Благословенная перемена», которая предоставляла опирающуюся на церковь помощь всем тем, кто желает избавиться от зависимости – любой зависимости, от алкогольной и наркотической до необузданного секса и страсти к компьютерным и азартным играм.

Мэттью пожимал руки и обнимал уходящих. Он попрощался с Дейвом Мерсером, который, после того как попал в аварию на тракторе, пристрастился к таблеткам с опиатами. Он долго и крепко обнимал Коллин Хью, которая оказалась в тисках алкогольной зависимости, слишком долго проработав официанткой в баре. Он шепнул подбадривающие слова на ухо Фреду Динсдейлу, хорошему человеку шестидесяти с небольшим лет, который, после того как его жена в прошлом году скончалась от рака груди, подсел на порнографию в интернете, а затем и на проституток. Всё это были хорошие люди, все из общины, близкой сердцу Мэттью, и он верил в то, что со временем они обязательно преодолеют ниспосланные им испытания.

Прежде чем уйти, Фред склонил свое лицо с отвислыми, как у бассета, щеками и вполголоса спросил:

– Мы можем обсудить это сейчас?

Мэттью улыбнулся.

– Если ты так хочешь, Фред. Просто я не хотел затрагивать эту тему на нашем собрании. – Даже несмотря на то, что он чувствовал, как всех прямо-таки тянет поговорить об этом, подобно тому как рвутся с поводка собаки. В последнее время ни о чем другом никто не думал. – У нас есть кое-что поважнее того, что показывают по телевизору.

– Как ты думаешь, кто это такие? – заговорщическим шепотом спросил Фред.

– Люди, – ответил Мэттью. – Просто люди.

– Но с ними что-то не так. Они чем-то больны – их сопровождают люди из ЦКПЗ, но пока что им ничего не удалось обнаружить. Я слышал, к делу привлекли министерство внутренней безопасности. Сейчас их уже пятьсот…

Коллин поспешно вернулась на крыльцо.

– Нет-нет, Фред, это не так, их вдвое меньше – максимум двести человек.

– Я читал в интернете, что на самом деле их гораздо больше, чем показывают по телевизору.

– Не надо читать всякий мусор, который встречается в интернете. – Подавшись вперед, Коллин прищурилась, собирая глубокие морщинки в уголках глаз. – Если хочешь знать мое мнение – честное слово, я считаю, что это инопланетяне, – сказала она, разом расставаясь с гласом разума.

Тут, разумеется, к ним подошел толстый коротышка Дейв Мерсер, сильно прихрамывая из-за отвратительных коленных суставов.

– Мы говорим о лунатиках? На мой взгляд, перед нами какое-то вторжение, возможно, внеземное, но, может быть, и ультраземное — типа люди и рептилии из другого измерения…

– Ну это уже чересчур, – заметил Мэттью, однако разговор продолжался.

– Они будут здесь завтра, – сказала Коллин.

– Не здесь, но рядом, – уточнил Дейв. – В новостях сказали, что они, скорее всего, окажутся в Уолдроне – но если пойдут в другую сторону, то в Милфорде или даже в Шелбивилле.

– Я не хочу превратиться в лунатика! – ощетинился Фред. – Я хочу сохранить свой рассудок, свои способности…

– Так, всем успокоиться! – Пришла пора вмешаться. Подняв руку, Мэттью покачал головой. – Нет никакого толка в том, чтобы делать поспешные заключения, не обладая всей полнотой информации. Вот вам, на мой взгляд, очень подходящая цитата: «Ваши предположения – это окна в окружающий мир. Протирайте их время от времени, иначе свет не будет в них проникать».

– Из какого это места в Библии? – Коллин наморщила лоб.

– Это не библия, это Айзек Азимов[46].

Все недоуменно посмотрели на него.

– Что? Вы никогда не читали других книг, помимо Библии? – рассмеялся Мэттью. – Советую время от времени раскрывать какой-нибудь роман. А теперь расходитесь по домам.

Все спустились с крыльца, продолжая разговаривать. Бутылка была откупорена, ду́хи вырвались на свободу. Все были оживлены. Возбуждены. Встревожены. Сбиты с толку. Мэттью также это чувствовал. Гул в воздухе, словно все они превратились в антенны, принимающие странные сигналы от путников. Но у пастора не было времени задумываться о лунатиках, поскольку, после того как все разошлись, один человек остался. На крыльцо вышел Декарло Джеймс. Молодой негр лет шестнадцати. Волосы острижены под самый корень. Белая футболка, мешковатые джинсы. Подбородок постоянно пренебрежительно вскинут вверх. Крестом, который нес на своих плечах этот парень, было пристрастие к героину.

Когда Мэттью подошел к Декарло, чтобы пожать руку или обнять его, выражение сомнения у того на лице усилилось.

– Не-ет, – протянул он.

– От собрания тебе не было никакой пользы? – спросил Мэттью.

– Не было, пастор Мэтт.

– Для тебя это собрание было первым. Время еще есть. Не хочешь поделиться со мной, в чем дело?

– Я не знаю.

– А мне кажется, знаешь.

Потребовалось какое-то мгновение, затем Декарло шумно втянул воздух сквозь зубы и медленно выпустил его.

– Многое из того дерьма, что вы наговорили, – полный бред. Взять хотя бы, к примеру, двенадцать шагов.

– Почему это бред?

– Я не бессилен.

– О. – Первые три шага заключались в том, чтобы признать свое бессилие, передать себя в руки Господа и смириться с тем, что по сравнению с ним человек ничтожно мал. – На мой взгляд, вера – это как раз и есть признание высшей силы.

– Я верю в себя. Я признаю свою собственную силу.

– Я тоже в тебя верю. Но я также верю в то, что ты откроешь себя Богу. Потому что без Бога – вот как ты оказался здесь. Вот что привело тебя… сюда, на эту встречу, к твоему пристрастию.

Декарло скривил лицо так, словно ему прижали к губам кошачье дерьмо, заставляя его поцеловать.

– Так, давайте разложим все по полочкам: я облажался, и виноват в этом я. Но если я поступлю хорошо, это уже буду не я, а Бог.

– Если ты поступишь хорошо, это случится потому, что ты осознанно открыл себя Богу. Главное то, что ты сделал выбор принять помощь и теперь тебе уже не придется нести на своих плечах целиком всю ношу. Пусть какую-то ее часть возьмет на свои плечи Бог.

– Вы ведь понимаете, что эти двенадцать шагов – они эффективны, ну… процентов на восемь, верно? И врачи-наркологи, и психотерапия в десять раз действеннее всего того дерьма, что вы разбрасывали в церкви.

Мэттью отступил назад, сделав вид, будто его ударили.

– Декарло, я не согласен с твоей статистикой. Мне больно. Повтори то, что ты сейчас сказал мне, Фреду, Коллин и Дейву. Повтори всем тем, кто прошел программу «Благословенная перемена». Да, некоторые… оступаются, но Бог снова подхватывает их, когда они протягивают ему руку. – Он прищурился. – Кстати, откуда у тебя такие цифры?

– Как откуда? Из интернета, разумеется. Я умею пользоваться поисковыми системами.

– Далеко не все то, что ты читаешь в интернете, автоматически является правдой.

– И не все то, что говорит какой-нибудь милый пастор, также автоматически является правдой, пастор Мэтт. Послушайте, когда мы жили в Индианаполисе, моя сестра Танеша прошла курс лечения, настоящего лечения, и она продержалась два года. Устроилась на хорошую работу, кассиром в супермаркете. Сняла квартиру. Все было хорошо. Затем мы переехали в это захолустье, и суд постановил, что теперь нам приходится довольствоваться вот этим. – Декарло пнул ногой облупившуюся краску на досках крыльца. – Мне очень хочется завязать, но у меня сильные сомнения относительно вашей программы.

– Моя программа, Декарло, спасла тебя от тюрьмы для несовершеннолетних. Ты должен пройти весь путь, от начала и до конца. Но… – Мэттью оглянулся, убеждаясь в том, что остальные ушли. – Я знаю одного человека. Врача-нарколога в Блумингтоне. Она отличный специалист.

– И, готов поспорить, дерет кучу денег.

– А я поднимаю ставки: готов поспорить, что, если я ее попрошу, она поработает с тобой бесплатно. Задаром. Как тебе такое?

– Вы это серьезно?

– Абсолютно. Но ты должен будешь также продолжать приходить сюда. Это обязательное условие. – Мэттью протянул руку, предлагая скрепить сделку.

Декарло посмотрел на предложенную руку так, словно священник мог прятать в ней тарантула. Но затем все-таки пожал ее.

– Договорились.

– До встречи, Декарло!

– Увидимся, пастор Мэтт. Да, и еще: если хотите знать мое мнение – эти лунатики, по-моему, они что-то вроде Людей Икс[47]. Возможно, они мутанты.

– Ступай, Декарло, – рассмеялся Мэттью. – Передай от меня привет своей матери.

– Хорошо, хорошо. Спасибо, пастор Мэтт.

Спустившись с крыльца, парень направился к дороге. Его походка стала легкой, радостной. Мэттью хотелось верить, что это ему не показалось, – молодой негр заслужил немного надежды и счастья.

Пастор Мэтт вздохнул.

Эта встреча закончилась, и настало время новой, другой встречи. Также имеющей отношение к зависимости. В определенном смысле.

Зависимость. На самом деле Мэттью понимал, что это не совсем то. Он признавал, что был несправедлив. И тем не менее Мэттью чувствовал то, что чувствовал, а именно: наркотики – это не ответ, ни запрещенные, ни выписанные врачом. Только не в данном случае. Однако помочь жене прийти к такому же заключению было… непросто.

Это было непросто, потому что у людей возникала болезненная привязанность к идеям, точно так же как у них возникало пристрастие к наркотикам. Ну а его жена – она пристрастилась к мысли о том, что у нее какое-то умственное расстройство, психическое заболевание, которое никак нельзя вылечить.

Отом Бёрд сидела на краю кровати, уставившись в окно. Когда Мэттью вошел в комнату, скрипя половицами под протертым, вздыбившимся пузырями ковролином, его жена даже не повернулась к нему. Она лишь сказала:

– Привет, малыш!

– Здравствуй, Отом.

Мэттью подсел к жене. Взял ее руку в свою.

– Значит, сегодня плохой день, – сказала жена. Судя по ее виду, она плакала: глаза у нее опухли и стали красными. Однако пока что на какое-то время буря улеглась. Мэттью было стыдно в этом признаться, но он был рад, что пропустил ее. Когда разражалась подобная буря – так их называла жена: «мои бури», – ему оставалось только задраивать люки и ждать, когда она закончится.

– Знаю. Такое случается. У всех нас бывают хорошие дни и плохие дни.

Жена посмотрела на него с сочувствием, словно говоря: «Жаль, что ты ничего не понимаешь». Приблизительно то же самое она повторяла ему снова и снова, и это она сказала ему сейчас.

– Мои плохие дни не похожи на твои плохие дни.

– Знаю. Извини. Я не хотел… – Но слова увяли. – Нам неплохо бы поговорить о том, о чем ты просила вчера вечером. Я…

– Ты считаешь, что мне не следует возвращаться к лекарствам. – Эта фраза была пронизана болезненным разочарованием. – Мэттью, пожалуйста!

– У нас нет денег. От нашей страховки остались одни голые кости… один костный мозг. Золофт обходится в пятьдесят с лишним долларов в месяц, и это еще с учетом страховки, и это с учетом того, что мы покупаем более дешевый аналог. К тому же у золофта полно побочных эффектов; иногда после него ты становишься похожа на зомби, затем головные боли и… и все остальное. – Во-первых, препарат делал Отом безразличной к сексу. И, во-вторых, иногда она признавалась в том, что у нее возникают разные плохие позывы. Нет, не покончить с собой. Но сделать себе больно. Мэттью давно пришел к выводу, что золофт – это яд.

Хуже того, его жена – мать их сына. А их сыну нужна мама, которая рядом, у которой всё в порядке. А не чужая женщина, заблудившаяся в фармацевтической чаще.

Жена пожала ему руку.

– Я все понимаю, но врач сказал, что есть и другие средства – просто нужно найти то, что лучше подходит для моей головы.

– Золофт едва не заставил тебя наложить на себя руки, Отом!

– Нет, это депрессия заставляет меня желать собственной смерти, а золофт просто… обостряет это, понимаешь? Но это можно приглушить другими лекарствами.

– Вот только сколько это будет стоить? Сколько раз еще потребуется записываться на прием к врачу? Мы носимся по «американским горкам», то вверх, то вниз, и… – Вздохнув, Мэттью крепко стиснул руку жены. – Милая, уже много раз было доказано, что молитва и христианское мышление способны победить эту…

– Нет, никто ничего не доказал! – перебила его Отом, резко высвобождая свою руку. – Никто ничего не доказал. Да, так говорят, но никаких доказательств нет. Как ты думаешь, можно молитвой излечить гомосексуализм?

– Разумеется, нельзя. Молитва тут не поможет; больше того, станет только еще хуже. Люди такие, какие они есть.

Отом поднялась на ноги. Скрестила руки на груди, полностью замкнувшись в себе.

– Ну а я человек, который постоянно в депрессии, и это означает, что молитва тут не поможет. Дело не в моем настроении, Мэтт. Дело не в том, что я просто расстроена. У меня в рассудке дыра, а в этой дыре… звучит голос. Иногда громко, иногда тихо, но он звучит всегда, всегда! Этот голос говорит мне, что я плохая, что мир катится ко всем чертям, что все бессмысленно. Я никогда не стану известной художницей. Коралловый риф умер и побелел. У меня больше не будет детей, кроме того единственного, который у нас есть. Я умру, так ничего и не добившись, но это все равно не будет иметь никакого значения, потому что глобальное потепление нас сварит или поджарит, однако это произойдет только в том случае, если Северная Корея раньше не сбросит нам на колени атомную бомбу, или, быть может, мне на голову рухнет самолет, или, быть может, меня поглотит разверзшаяся земля, или, быть может, я заболею раком и он сожрет меня изнутри. А затем – затем я включаю телевизор, и все говорят об этих лунатиках, что снова швыряет меня по спирали вниз. Кто они такие? Им нужна наша помощь? Нам нужна их помощь? Это результат болезни, изменения климата, результат… деятельности какой-то ближневосточной террористической группировки? Он повторяется снова и снова, этот цикл. Я огорчаюсь, затем меня охватывает тревога, потом я чувствую полную беспомощность. Теряюсь в… в тумане. Мне просто нужно что-то, чтобы рассеять этот туман. Понимаешь?

Кивнув, Мэттью снова взял ее за руку. На этот раз жена руку не отдернула.

– Ну хорошо, – сказал он. Если он должен последовать за женой по этому пути – хотя бы только для того, чтобы доказать его бесполезность, – он это сделает. – Звони врачу. Договаривайся о приеме. Мы попробуем что-нибудь еще, новое лекарство, посмотрим, как пойдет дело.

Жена с опаской наблюдала за ним.

– Ты уверен?

– Уверен. Деньги мы найдем. – «Где-нибудь».

Мэттью заключил жену в объятия. Целоваться они не стали. Они не целовались уже несколько месяцев. Однако объятия были ему приятны, и он надеялся, что и ей они тоже приятны.

Выйдя на улицу, Мэттью опустился на корточки и принялся выдирать сорняки, размышляя об Отом. Беспокоясь об Отом. Эта мысль не давала ему покоя. А что, если он ошибается? Что, если жена права? Ведь это правда – нельзя молитвой исцелить гомосексуализм. Возможно, и справиться с депрессией молитвой тоже нельзя – если это действительно депрессия. Но Мэттью знал, что христиански ориентированные лечебные программы показывали высокие результаты в этой области…

С улицы донесся шум проезжающей машины. Вибрация дизеля отозвалась в руках и коленях Мэттью, а когда машина приблизилась, и в его зубах. Отряхнув грязь с джинсов, он стащил с рук рабочие перчатки. Подъехал черный пикап – старенький «Шевроле», высоко поднятый над землей на гигантских покрышках. В грузовом отсеке высилась куча всякого барахла: мотки колючей проволоки, пара старых стульев из столового гарнитура, два разных ящика для инструментов, железная печка с ржавым брюхом. Сбоку пикапа была надпись: «Стоувер – заберем любой хлам».

Пикап остановился, накренившись набок, поскольку переднее колесо провалилось в дренажную канаву. Открылась правая дверь, и из машины выскочил Бо, перепрыгнувший через канаву на газон. На голове у сына Мэттью была копна спутанных сальных волос, щеки украшал вулканический ландшафт прыщей. В свои пятнадцать лет мальчишке приходилось несладко. Мэттью понимал, что этот период является трудным для любого подростка – и телом, и рассудком Бо находился где-то на полпути от мальчика к мужчине. Уже обладая желаниями и раздражительностью взрослого, он еще не дозрел до того, чтобы с этим справляться, – к тому же тело бедного ребенка было подобно стиральной машине, залитой бензином. Достаточно было всего одной искры, и – бабах!

Бо попытался было пройти мимо отца. Мэттью на ходу взъерошил ему волосы, но парень недовольно отдернул голову.

– Папа! – предостерегающе произнес он.

Пикап заглушил двигатель. Открылась водительская дверь.

«Это уже что-то новенькое».

Из кабины вылез крупный мужчина: крупный во всех измерениях, словно вол, раздувшийся и от жира, и от мышц. Свисающая с его подбородка борода вызывала в памяти корневую систему вывороченного из земли дерева. Черные глаза смотрели поверх носа, который определенно был сломан, и неоднократно. Размахивая ручищами, похожими на морские орудия, мужчина обошел пикап спереди, и его лицо растянулось в широкой улыбке.

– Бо! – окликнул он голосом, наполненным мелодичным ворчанием, во многих отношениях более выразительным, чем рев пикапа, на котором он приехал. – Нельзя вот так проходить мимо своего отца. Ты должен выказать ему уважение.

Без каких-либо колебаний мальчишка развернулся и прилежно вернулся к Мэттью.

– Здравствуй, папа, – глядя отцу в лицо, сказал он.

– Привет, малыш. Как дела?

– Всё в порядке.

– Проходи в дом, мой руки, мы садимся ужинать. – Бо поспешил прочь, и Мэттью бросил ему вдогонку: – Не забудь сказать маме, что ты дома.

– Угу, – ответил мальчишка, скрываясь в доме.

После чего Мэттью остался наедине с крупным мужчиной.

Озарком Стоувером.

Вообще-то, пастора нельзя было назвать мужчиной маленьким: роста он был среднего, пять футов десять дюймов, при стройном телосложении (это телосложение унаследовал его сын). Но, стоя лицом к лицу перед Стоувером, Мэттью чувствовал себя маленьким мальчиком, которого отчитывал разгневанный родитель.

До сегодняшнего дня Озарк никогда не выходил из машины. Он всегда просто высаживал Бо – мальчишка работал у него на складе старья с января, а теперь, с приходом лета, отправлялся туда помогать ему уже каждый день, – но никогда не покидал свой пикап. Этот великан просто каждый день отвозил Бо домой, после чего сразу же уезжал. Ни разу не сказал ни слова, ни разу даже просто не помахал рукой. Так обстояли дела. Мэттью чувствовал себя не очень-то уютно, поскольку практически ничего не знал об этом человеке, однако его сын этого хотел, и Мэттью чувствовал, что пришла пора предоставить мальчишке определенную независимость, вместе с тем познакомив его с чувством ответственности.

– Привет, проповедник, – отрывисто кивнул Озарк.

– Мистер Стоувер, для меня большая честь снова видеть вас – и, пожалуйста, не надо называть меня проповедником. Во-первых, я пастор, и меня полностью устраивает Мэттью или просто Мэтт.

– Гм. – Великан скрестил свои похожие на бревна руки и положил их на свое солидное пузо. – Друзья зовут меня Оз или Оззи.

– Что ж, Оз, спасибо за то, что привезли Бо домой…

– Вы еще не мой друг, проповедник. Так что пока сойдет Озарк.

– О. А. Да, конечно, приношу свои извинения. – Мэттью смущенно рассмеялся. – Спасибо, что заглянули к нам, Озарк. Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Можете. – Озарк шмыгнул носом. – Вы – человек Господа.

– Так мне говорят.

Наклонившись вбок, Стоувер зажал пальцем одну ноздрю и выпустил из другой соплю – раньше это называлось «фермерским сморканием», но сейчас подростки называли это просто «стрелять соплями».

– Я хочу узнать, проповедник, что вы думаете о том, в каком состоянии пребывает сейчас мир.

Мэттью недоуменно заморгал.

– О. Вы имеете в виду… политику? Мне известно об идущей сейчас президентской гонке, но я стараюсь сосредоточить свое внимание на духе и душе нашей страны. – Все хотели узнать у Мэттью, кто он, демократ или республиканец, голосует ли за тех из кандидатов, кто является приверженцем протестантской церкви, поддерживает ли борьбу за полную свободу личности, и если поддерживает, то с каким привкусом. Одобряет ли он нынешнего президента Нору Хант? Поддержит ли он темную лошадку Эда Крила, которого выдвинула Великая старая партия? Мэттью предпочитал не отвечать на все эти вопросы. Отвечая Стоуверу, он сказал правду: его интересовали более глубинные проблемы, больше связанные с моральными ценностями. Политика же, несмотря на убеждение многих, не имела к морали никакого отношения и никак ее не отражала.

Стоувер вздохнул:

– Политика – это еще не все, хотя лично я не могу себе представить, как кто-либо может в здравом уме голосовать за эту стерву Хант. Крил прав – эта сучка разрубит нашу страну на куски, продаст нас богачам с Уолл-стрит, которые, в свою очередь, продадут нас Китаю. Настало время перемен, и Крил – один из нас.

Мэттью вовсе не был уверен в том, что Эд Крил «один из них». Он происходил из одного из богатейших американских семейств. На президента Хант навесили ярлык, что она выходец из элиты восточных штатов, полностью потерявшей связь с действительностью, однако на самом деле ее семья была родом из Южной Каролины, в то время как Крил родился в Бостоне, с ложкой во рту, и даже не серебряной, а золотой[48]. Впрочем, нельзя сказать, что Мэттью хорошо относился к Хант – она выступала за разрешение абортов, что для него было равносильно выступлению против жизни. А за такое он никак не мог голосовать. Но даже здесь остро сквозило лицемерие: Крил распространялся о том, что выступит за запрет абортов, однако в то же время поддерживал смертную казнь. И его противники утверждали, что им известно по крайней мере о трех случаях, когда он оплачивал аборты. Впрочем, никому не было до этого никакого дела. И Мэттью не собирался говорить ничего этого Озарку Стоуверу. Политические взгляды человека нельзя изменить одной долбежкой – это лишь глубже вколотит гвоздь в стену их убеждений.

– Нет, – продолжал Стоувер, и Мэттью догадался, о чем тот собирается спросить, еще до того, как он задал вопрос. – Я хочу услышать, что вы думаете о лунатиках.

– О… Озарк, я в этих вопросах мало что смыслю. То, что происходит там…

– Это будет происходить здесь, и очень скоро. Все говорит о том, что завтра они пройдут через Уолдрон.

– Возможно. Просто дело в том, что меня больше заботит духовное здоровье моих прихожан. Я хочу, чтобы они делали правильный выбор – для самих себя, для своих близких и, разумеется, для Бога. Если я смогу дать им этот инструмент, они будут готовы к тому, что принесет им новый день – чем бы это ни было. Можно так сказать: древняя притча о том, чтобы научить человека ловить рыбу[49].

Стоувер шагнул к нему ближе. Так, что Мэттью стало неуютно. Великан и так доминировал своим присутствием, подобно медведю гризли, поднявшемуся на задние лапы, но теперь от него уже просто исходила угроза. Или, быть может, это было каким-то причудливым выражением дружбы и уюта. Мэттью хотелось верить в последнее.

– Возможно, ситуация с лунатиками имеет духовный характер. – Голос Стоувера стал тихим, глубоким. Его дыхание было наполнено терпким минеральным запахом – так пахнет прикушенный язык, кровью и сырым мясом.

– Это еще как? – откашлявшись, спросил Мэттью. Он попытался было отступить на шаг назад, но Стоувер просто сделал еще один шаг вперед.

– Они идут, словно совершают паломничество. Но в них нет ничего божественного и духовного. Я хочу, проповедник, чтобы вы это представили. Я читал рассказы о родственниках, смотрящих на то, что произошло с их близкими. Вот все хорошо и прекрасно, но не успел ты оглянуться, как твоей жены, твоего сына, а может быть, тебя самого больше нет. Твое тело украдено у тебя – вот так. – Озарк щелкнул пальцами: это прозвучало так, будто буря отломила от дерева толстую ветку. – Вы только задумайтесь, проповедник: вот вы здесь, а в следующую минуту вы уже один из них.

Мэттью вынужден был согласиться: мысль эта была ужасна.

– А вы как полагаете – кто они такие? – спросил пастор.

– Я не знаю. Вот поэтому и спрашиваю у вас. Ребята на складе говорят, что это терроризм – какое-то исламское дерьмо, отрава, которую подсыпают в воду или брызгают на людей. Но я в это не верю. У этих зверей на Ближнем Востоке нет таких технологий. Они живут в пещерах. У них нет никакого навороченного оружия – они взрывают бомбы и давят людей машинами. Автоматы, ножи, самодельная взрывчатка – вот их предел. Китай – это возможно. Там есть такое оружие, что и подумать страшно. Но я не знаю.

– Да, это та еще загадка, – согласился Мэттью, хотя он сам не смог бы сказать, с чем именно соглашается. Однако он кивнул и добавил: – Вы совершенно правы. Я должен обсудить это со своими прихожанами.

– Быть может, все дело в комете, – сказал Озарк, показывая, что он не слушает своего собеседника.

– В комете?

– Ночью накануне того дня, когда впервые появились лунатики, мимо пролетела комета.

Мэттью вспомнил, что действительно слышал о какой-то комете. Названной в честь японского астронома?

– Прошу прощения, но я вас не совсем понимаю.

Казалось, Стоувер был раздражен его ответом.

– Я имею в виду комету. Как ту, о которой говорится в Откровении.

– Вы имеете в виду Полынь?

– Полынь. Точно.

– В Библии она названа падающей звездой, и в некоторых переводах у нее даже нет названия. Вы должны понять, Озарк, что Откровение Иоанна Богослова – это скорее исторический документ, чем пророчество о конце света. Иоанн был сослан на остров Патмос римлянами, преследовавшими христиан, и он писал зашифрованные послания единоверцам, чтобы придать им силы и… – Мэттью попытался подобрать понятное объяснение: ему уже давно не приходилось заниматься этим. Со времени учебы в колледже. – И нарисовать картину того, какое вознаграждение ждет их на небесах.

– Вы говорите ложь!

– Нет, это не ложь. Это метафора.

– Метафора – это нечто такое, проповедник, чего нет в действительности.

– В каком-то смысле это действительность. Как сказал Оби-Ван в «Звездных войнах», «с определенной точки зрения».

– Вы говорите, что Библия – это ложь.

– Нет, я хочу сказать, что это метафора…

– Вся Библия – это метафора?

– Нет! Нет, я просто имел в виду… – Его слова спотыкались, сталкиваясь друг с другом. – Я имел в виду только одну эту книгу.

– Библия – это одна книга: по крайней мере, была одной книгой, когда я держал ее в руках в последний раз.

– Библия состоит из многих книг.

– Угу. – Стоувер умолк, прожигая в Мэттью взглядом дыры, подобные ожогам от сигарет. – Вот что мне известно, проповедник. Должен признаться, христианин из меня не очень-то хороший. Но что-то явно пошло не так. Прокисло. Быть может, виновата во всем комета, быть может, я ошибаюсь, но я знаю, как будет на древнегреческом «полынь» – «апсинтос», то есть «горечь, из горькой травы». – Увидев выражение лица Мэттью, он усмехнулся, и посреди его черной бороды разверзлась широкая расселина рта. – Вы не предполагали, что я это знаю? Для таких, как я, это очень сложно? Нет, христианин я неважный, но читать умею. И, может быть, что-то действительно отравило воду, превратило этих несчастных в… бездушные существа, в лунатиков. Эти путники не служат Богу. Господь не допустил бы, чтобы с американцами случилось нечто подобное.

– Я… я непременно подумаю над вашими словами, Озарк.

Тут Стоувер несколько смягчился. Он отступил назад, и улыбка у него на лице задержалась чуть дольше.

– Приношу свои извинения, пастор. Вот вы после долгого дня, а я набросился на вас, прихлопнул, словно муху мухобойкой… Вы не обязаны тратить на меня свое свободное время, и я должен признать… – У него на лице промелькнуло смущение. – Я навалился на вас со всей силой. Но просто меня это очень беспокоит – только и всего.

– Я вас прекрасно понимаю.

– Ваш досуг принадлежит всецело вам, и я с нетерпением жду, что вы скажете по этому поводу завтра, во время проповеди в церкви.

– Завтра, – повторил Мэттью так, словно не понял смысл этого слова.

– Завтра ведь воскресенье, правильно?

– Да… воскресенье. Я не привык видеть вас на службе.

Улыбка Озарка растянулась еще шире, превратившись в рекламный щит, сделанный из зубов.

– Рассчитывайте на меня, проповедник. И я захвачу с собой кое-кого из своих ребят, так как считаю, что в эти бурные и непонятные времена нам не помешает послушать духовного наставника.

– Пусть будет так, – слабо улыбнулся Мэттью.

Он не знал, как к этому отнестись. С одной стороны, он радовался тому, что число его прихожан вырастет и Стоувер со своими ребятами начнут поиски Бога, чего прежде не было. С другой стороны, Стоувер его пугал. Чем – Мэттью не мог сказать. Быть может, своими габаритами. Или своим напором. Может быть, к стыду пастора, все дело было в классовом различии: сам он принадлежал к среднему классу, отец его был банкиром, а мать владела компанией, поставляющей продовольственные товары, в то время как Стоувер ютился на задворках общества. Он был выходцем из самых низов: хотя сейчас он больше не был бедняком, но, по словам Бо, вырос в нищете. Если дело действительно было в этом, Мэттью посчитал должным спешно побороть в себе сословные предрассудки.

– В таком случае жду вас завтра на проповеди, Озарк.

– До встречи, проповедник. Да, хочу вас предупредить – надвигается гроза. Судя по всему, серьезная. Быть может, она смоет всех этих лунатиков, и завтра нам уже не о чем будет говорить…

С этими словами он неторопливо вернулся к своему пикапу.

Где-то вдалеке прогремел раскат грома, отчего Мэттью испуганно вздрогнул.

15 Гроза

19 ИЮНЯ

В десяти милях от Уолдрона, штат Индиана

Времени было семь часов утра, за несколько дней до летнего солнцестояния, самого длинного дня в году, однако здесь, над кукурузным полем, небо так потемнело от надвигающейся грозы, что казалось, будто на горизонте собираются тучи черной мошкары.

Шана смотрела на происходящее через объектив своего смартфона. Отсняв несколько снимков грозового неба, она с помощью графического редактора сделала кадры еще более жуткими, более зловещими. Одно нажатие кнопки – и они отправились в Инстаграм.

За последние дни число подписчиков Шаны в Инстаграме удвоилось – отчасти потому, что она выкладывала фотки путников, жилого фургона и тому подобное. Вчера Шана быстро щелкнула пожилую белую пару, стоящую на обочине с плакатом, на котором было написано: «Путники – это террористы», но только второе слово, естественно, было написано с ошибкой, «терраристы», и Шана тотчас же сочинила хештег: «#ПутникиЭтоТеррариум». Этот хештег, привязанный к полоумным, держащим глупый плакат с грамматической ошибкой, оказался вирусным. В любой другой день Шана несказанно обрадовалась бы этому, однако сейчас она чувствовала себя просто выжатой.

Вдалеке небо облизнула молния. Шана пожалела о том, что не успела ее сфоткать. Но теперь было уже слишком поздно.

– Не нравится мне эта гроза, – сказала она вслух.

Отец, сидящий за рулем фургона, на это ответил:

– Да, выглядит все плохо, но некоторые вещи выглядят хуже, чем есть на самом деле. К тому же гроза может пройти стороной.

– Она похожа на конец света. А бежать от конца света нельзя.

– Здесь, на Среднем Западе, грозы отличаются от тех, что у нас на Востоке. Дома у нас налетает мощный фронт с моря… – Отец махнул рукой, словно сотрудник метеоцентра. – И они проходят над нами медленным потопом. Но здесь же… Ты видела по телевизору торнадо? Они передвигаются хаотически, словно ползающие в траве змеи. Никогда не знаешь наперед, моя милая, где они объявятся. Все будет хорошо.

Все будет хорошо.

Все повторяли Шане эти слова.

– Если налетит торнадо, путников унесет. Я понимаю, что они, похоже, не замечают ничего вокруг, но, по-моему, торнадо все-таки…

– Я же сказал – все будет хорошо, – вежливо стиснув зубы, перебил ее отец. И уже тише: – Наберись веры.

Вот еще одно: отец начал нести подобную чушь. «Наберись веры». Фу! Он также начал говорить о том, что, вернувшись домой, нужно будет ходить в церковь, словно в своей голове он сохранил какой-то неясный детский образ бога – аналог большого бородатого Сайта-Клауса, который присматривает за хорошими девочками и мальчиками и следит за тем, чтобы у них все было в порядке. Шана один раз была в воскресной школе – всего один раз, по настоянию матери. Войдя в класс, она увидела окровавленного человека, прибитого гвоздями к двум палкам на стене, и тотчас же выскочила назад. Со слезами, всхлипывая: «Остановите карусель, я хочу сойти!» Через много лет Шана полистала Библию – потому что, ну хорошо, будем честны, у нее тогда была фаза скандинавского дэт-метала, и внезапно окровавленный парень на кресте приобрел определенный романтический ореол, – и нашла там лишь несколько слащавых банальностей, окруженных морем лицемерия, насилия и женоненавистничества. В церковь она не пойдет ни за что.

Другая проблема с отцом: он категорически отказывался говорить об этом. Не признавал реальность происходящего, а то, что сейчас происходило, уже давно перешло из разряда странного в жуть прямиком из романа Стивена Кинга. В настоящий момент толпа насчитывала уже больше двухсот человек. И каждые несколько часов к шествию присоединялся новенький.

Вместе с лунатиками появлялись и другие. Новый путник мог привести с собой своих близких – по большей части те плакали, кричали, старались выдернуть своих любимых из толпы силой. Но вскоре все понимали то, что в свое время вынуждена была признать Шана: попытки спасения своих близких обрекали тех на гибель. Спазмы, крики, налитые кровью глаза и стремительно развивающаяся лихорадка, которая грозила сварить тело, словно яйцо. Пока что еще никто больше не лопнул, как хлопушка, после того как это произошло с Марком Блеймиром: или те, кто пытался остановить лунатиков, прекращали свои попытки сами, или же их останавливали другие «пастухи». (Так их прозвали в средствах массовой информации: пастухами. И были еще путники, лунатики, спящие, толпа, стадо – самые разные слова.)

С каждым путником приходили два или три пастуха, и через какое-то время они уже образовали собственное шествие. Одни шли пешком. Другие ехали в легковых машинах и пикапах или пригоняли с собой жилые фургоны: машины тащились со скоростью несколько миль в час, иногда останавливаясь на несколько минут, прежде чем снова завестись и продолжить движение. Сопровождающие образовывали так называемые авангард и арьергард. С полдюжины машин ехали перед стадом, и еще приблизительно столько же ехали следом за ним. Одни держались с толпой лунатиков лишь некоторое время – от одного дня до нескольких, – после чего обстоятельства вынуждали их вернуться к своим делам. Другие, такие как Шана и ее отец, приезжали и больше не уезжали. Были и такие, кто не находился с лунатиками постоянно, а уезжал вперед и ждал, наблюдая со стороны.

Разумеется, сопровождали лунатиков не одни лишь пастухи. Сотрудники ЦКПЗ по-прежнему находились рядом, и их число увеличилось. (Теперь у них уже был тягач, тащивший на прицепе мобильную лабораторию.) Также здесь были полицейские, как и в Пенсильвании, – каждый раз, когда лунатики пересекали границу очередного штата, эстафетную палочку принимали новые служители закона. Полицейские держались в стороне и вели себя отнюдь не дружелюбно, и у Шаны сложилось впечатление, что они не столько оберегают, сколько стерегут. ФБР также организовало сменное дежурство – но его черные внедорожники не сопровождали стадо, а стояли вдоль так называемого маршрута парадного шествия.

И это еще без средств массовой информации.

Шана ненавидела журналистов.

Они роились вокруг надоедливым гнусом, от которого не было спасения. Зеваки, кружащиеся плотной тучей, словно осы перед первыми заморозками, с телекамерами, фотоаппаратами и микрофонами, засыпающие вопросами всех и вся. Теперь здесь уже были «корреспонденты на месте», один из Си-эн-эн и один из Би-би-си. По нескольку раз в день прилетали вертолеты с телевизионщиками, чтобы сделать такую популярную у зрителей «картинку с воздуха». Всякий раз, когда журналисты приближались, Шане очень хотелось дать им в морду.

Особенно если они приближались к Несси.

Несси…

Она по-прежнему шла впереди лунатиков – и порой Шане приходилось напоминать себе, что ее младшая сестра была в стаде первой (а она сама была первым пастухом). Вот почему они с отцом решили обогнать группу и ехать впереди нее – чтобы иметь возможность присматривать за Несси. Иногда они подходили к ней – если врачи из ЦКПЗ не брали какие-то анализы и можно было к ней приблизиться. В такие моменты Шана расчесывала сестре волосы или красила ей ногти. Подобно остальным путникам, Несси становилась грязной, в частности все ее тело теперь было покрыто тонким блестящим налетом пыльцы. Поэтому Шана с отцом старались как могли протирать ей кожу влажными салфетками. (Но вот ухаживать за ногами они не могли, и от грязи ноги Несси стали черными, как деготь.) Шана разговаривала с сестрой. Пела ей песни. Ругалась на нее.

Отец держался в стороне.

Потому что, пришла к выводу Шана, он просто не мог этого вынести.

Да, отец был здесь. Но в то же время его здесь не было.

Шана сознавала, что скоро у них должны были закончиться деньги. То есть ни еды, ни бензина, а это означало, что отцу придется еще глубже залезть в средства, отложенные на учебу Несси, то есть он будет обгладывать ее будущее, ради того чтобы быть рядом с ней столько, сколько будет продолжаться этот причудливый, застывший сон. Отец делал вид, будто это не так, однако Шана слышала, как он обсуждает это с близкими других путников. Он считал, что своей ложью оберегает дочь.

«Вообще-то, ему бы уже следовало понять, что к чему», – думала Шана.

Раздался стук в дверь фургона. У Шаны мелькнула было мысль – это какой-то бред, когда стучатся в дверь едущей машины; но затем она напомнила себе, что они едут со скоростью всего четыре мили в час, чтобы не отрываться от стада. Нажав на тормоз, отец попросил ее «открыть дверь», словно это было нечто совершенно естественное, и Шана поспешно открыла.

Это была Мия Карилло, одна из пастухов. Среди лунатиков был ее брат, Маттео, или Матти. Мия была не просто его сестра, а сестра-двойняшка. Несмотря на то что она была на несколько лет старше Шаны, они быстро сошлись, стали друзьями. Мия на любую тему выдавала колкие, язвительные замечания, а Шана и сама была не прочь сострить. Ее отец говорил про них, что они два сапога пара, но Шана видела себя с Мией скорее двумя собаками, катающимися в пыли и получающими от этого огромное наслаждение.

– Hola[50], семейство Стюарт! – Мия помахала рукой, забираясь в фургон.

– Hola, chica[51], — ответила Шана, сначала ударив подругу кулаком в кулак, затем хлопнув ладонью о ладонь, после чего заключив ее в объятия.

Сидящий за рулем отец рассеянно бросил: «Привет!» Он не мог останавливать фургон надолго – иначе путники нагонят его и начнут обтекать с двух сторон, поэтому он спросил:

– В машину или на улицу?

– На улицу, – сказала Мия. – Мы поиграем в ферму…

Шана ущипнула ей руку. Мия, сущее маленькое чудовище, называла их с Шаной не «пастухами», предпочитая вместо этого слово «фермеры». (Потому что – фу! – фермеры ухаживают за овощами.)

– Проверим своих подопечных, – стиснув зубы, сказала Шана, бросив яростный взгляд на Мию. Та подмигнула и показала ей средний палец.

– Поцелуй за меня Несси, – сказал отец. – И следи за погодой.

Шана взяла свой рюкзачок.

– Пап, а ты не хочешь пойти с нами?

– Нет, я буду вести «Зверя».

«Зверь» – прозвище, которое Шана дала жилому фургону. Сначала отцу оно очень не понравилось; возможно, оно по-прежнему очень ему не нравилось, но тем не менее прижилось. Шана хотела было уточнить у отца, точно ли он не пойдет с ними, но затем подумала – какой в этом смысл? Как она верно заметила, отец был здесь, однако его здесь не было. Он почти не выходил из фургона, из чего следовало, что там нужно быть ей, Шане. Вот она туда и пошла, вместе с Мией.

Вдалеке прогремел гром: утробное рычание пробуждающегося чудовища.

– Как ты думаешь, гроза будет сильной? – спросила Мия.

– Не знаю, – сказала Шана. Они направились к путникам, мимо прицепа ЦКПЗ, мимо полицейской машины. – Я стараюсь раньше времени не забивать голову ненужными заботами. Потому что, честное слово, в этом главное.

– Ни хрена подобного! Я постоянно тревожусь обо всем!

– По-моему, это просто ужасно.

– А по-моему, это очень даже умно.

– Как скажешь.

Маттео, брат-близнец Мии, шел где-то в середине толпы. Несси, разумеется, ее возглавляла.

– Увидимся, – сказала Шана.

– Пока, подружка!

Мия еще раз показала ей средний палец, прежде чем влиться в стадо и смешаться с путниками. Вот как они с ними общались – просто бродили среди них, словно между деревьями в лесу.

Шана направилась к Несси. Она кивнула другим пастухам – Люси Чао, чья мать Элеонора брела босиком в банном халате, Роджеру и Венди Калдерам, пожилой супружеской паре, чей сын Элдон, выпускник Гарварда, напрочь отбросил свои гениальные способности, превратившись в одного из лунатиков, Алии Джемисон, чья лучшая подруга Таша уронила стакан с только что налитым коктейлем и вышла из торгового центра в Огайо, чтобы присоединиться к стаду. Шана достала из рюкзачка свои наушники – ну хорошо, эти наушники она стащила у негра с наушниками, которого на самом деле звали Даррил Суит. Вставив штекер в телефон, включила музыку и принялась за работу.

Шана заговорила с сестрой. Она понимала, что ей приходится говорить громче обычного, чтобы перекрыть музыку, но ей было все равно.

– Привет, сестренка, – сказала Шана. – Я так понимаю, сегодня мы не собираемся просыпаться? – Она цыкнула. – Какая же ты задница!

Достав щетку, провела ею по длинным прямым волосам Несси. Щетка цеплялась за колтуны, и Шане пришлось повторить это еще раз. Затем она открыла бальзам и промокнула сестре губы – у путников они не пересыхали и не трескались, но в прошлом Несси очень любила грейпфрутовый аромат, поэтому Шана все равно им пользовалась. После чего она достала влажную салфетку – несколько дней назад стащила упаковку в супермаркете – и с ее помощью оттерла дорожную грязь с веснушчатых щек сестры.

Кто-то потянул Шану за рукав, и она вздрогнула от неожиданности. Это была смущенная Алия. Шана выдернула наушник из одного уха.

– В чем дело?

– Я могу одолжить у вас влажную салфетку? – робко пробормотала Алия, наклоняясь к ней. – Птица накакала Таше в волосы.

– Одолжить не можете, – сказала Шана.

– О… Извините.

Алия собралась уходить, однако Шана ласково привлекла ее обратно и сказала:

– Нет, я хотела сказать, что мне будет не нужна салфетка с птичьим дерьмом. Вы можете просто взять салфетку. – Она постаралась прикрыть свою грубость неуклюжей улыбкой, однако ей показалось, что вместо этого у нее получилась самодовольная ухмылка. Впрочем, Алия ничего не имела против. Она радостно кивнула.

– Спасибо. Как Несси?

Шана пожала плечами.

– Наверное, хорошо? Настолько хорошо, насколько… может быть все это.

– Я вас понимаю. Я сама… по-прежнему пытаюсь понять, это происходит на самом деле? Такое невозможно. Такое просто невозможно.

«Такое возможно, милочка, – подумала Шана, но вслух не сказала. – Такое возможно, и такое происходит прямо сейчас, а мы в этом участвуем, нравится нам это или нет».

Внезапно разговор привлек внимание других пастухов – такое с ними порой случалось. По большей части они оставались изолированными друг от друга островами – до тех пор, пока не переставали ими быть. Мгновение взаимного общения, надежда обменяться мнениями по поводу безумия происходящего – никто не хотел упускать такую возможность. К Шане с Алией подошли еще три пастуха – Люси Чао, а также Кенни Барнс (лунатиком стал его брат Кейт, разработчик компьютерных игр) и Хейли Левин (присматривавшая за своей двоюродной сестрой Джеми-Бет). Пастухи заговорили о надвигающейся грозе, затем перешли на ЦКПЗ, высказались о том, что президенту следовало бы выступить с заявлением, а уже после разговор превратился в обычные рассуждения насчет того, что это вообще такое и чем это вызвано (террористами, правительством, обезьянами, ядовитыми растениями, богом, дьяволом, а что насчет кометы?). Тут к ним присоединилась Мия, а Шана все это время думала: «Ну почему мне не дают побыть пять минут наедине со своей чертовой сестрой?»

Однако прежде чем ей дали возможность высказаться…

Их окликнул тот тип из ЦКПЗ с котлетами на щеках, Робби Тейлор, сказавший, что ему нужны все свободные пастухи. Он объяснил, что нужно поговорить о грозе. Что породило новый раунд встревоженных перешептываний: что означает гроза, когда она разразится и как это скажется на стаде? С путниками все будет в порядке?

На что Шана подумала: «Нет, болваны, плохо будет всем!»

Эта мысль показалась ей циничной и холодной, и она порадовалась, что не высказала ее вслух. Однако все равно ее тревожило то, что она, возможно, была права.

«У нас нет абсолютно никаких ответов».

Прошло уже две недели, и вот что имелось у Бенджи Рэя.

Ничего. Полное отсутствие чего-либо, что отвечало бы хоть на что-то.

О, специалисты собрали данные. У них была информация. Однако все это никак не проясняло то, что происходило.

«У нас нет абсолютно никаких ответов».

До сих пор не удалось сделать анализ крови. Ни одно предложенное средство не оказалось эффективным. Также не было обнаружено никаких признаков наличия трипаносомы – хотя исключить эту возможность пока что было нельзя, наука так не работает. Нельзя изобретать ответы и предполагать, что они верны, только на основании того, что еще не доказано обратное. Также Бенджи не давало покоя то, что по сей день не было никаких сведений о похитителях тел, укравших останки учителя математики Марка Блеймира и полицейского Криса Кайла. Единственным дополнением стало то, что два дня спустя полиция Вирджинии обнаружила машину «скорой помощи», брошенную в чистом поле и полностью сгоревшую. Внутри ни тел, ни каких-либо улик. Тот, кто это сделал, поработал досконально.

Это было сделано сознательно.

Кто-то заметал за собой следы.

Но зачем? Что все это означало?

Бенджи в одиночестве расхаживал по оснащенной самым современным оборудованием мобильной лаборатории, установленной на тридцатидвухфутовом прицепе. Остальные были на улице – Мартин проводил что-то вроде инструктажа, распределяя задачи на сегодняшний день.

Бенджи в этом не нуждался. Он даже не работал в ЦКПЗ – Лоретта, что было вполне объяснимо, попыталась удалить его, однако вмешалась Сэди, заявившая, что «Бенекс-Вояджер» сам решает, кого приглашать на работу, а кого увольнять, а также как задействовать «Черного лебедя», как она выразилась, в «тестировании бета-версии в реальных условиях». (На самом деле Сэди сейчас как раз находилась в Атланте, обсуждая с Лореттой эффективность «Черного лебедя».)

Самым удивительным было то, что за Бенджи заступился Мартин Варгас. После той ночи в мотеле его отношение к Бенджи изменилось. Разумеется, Мартин по-прежнему относился к его присутствию с некоторым подозрением и не позволял ему общаться со средствами массовой информации, однако он боролся за то, чтобы Бенджи остался.

И вот Бенджи находился здесь.

Там, где его не мог увидеть кто-либо посторонний.

Вынужденный описывать неровную орбиту внутри лаборатории.

Прицеп был оснащен собственной системой водоснабжения с туалетом и душевой кабиной и автономной системой электропитания (солнечная батарея на крыше, заряжающая аккумуляторы); в лаборатории имелись мощные компьютеры с установленным на них всем мыслимым программным обеспечением для медицинской диагностики, автоматические системы анализа крови, центрифуги с герметичными емкостями, препятствующими доступу воздуха к исследуемому материалу, микроскопы, вакуумные контейнеры для гематологических тестов, цифровые фотоаппараты, защитные костюмы и многое другое. Однако все это не имело никакого значения. Анализировать было практически нечего. Ни проб крови. Ни образцов кожных тканей. Ни продуктов жизнедеятельности – то, как путникам удавалось обходиться, не избавляясь от мочи и фекалий, выходило за рамки понимания Бенджи. Как и то, что они ничего не пили и не ели.

Все же кое-какие образцы получить удалось, например слюну, что дало хоть какие-то данные, от которых можно было отталкиваться. По слюне можно было определить наличие гормонов, и результаты оказались любопытными, пусть они мало на что проливали свет. Некоторые показатели оказались необъяснимо низкими: низкое содержание эстрогена, тестостерона, адреналина, кортизола. Другие, напротив, зашкаливали: высокое содержание ДГЭА[52], высокое содержание прогестерона и буквально ядерные значения мелатонина. Низкий уровень кортизола означал пониженную нагрузку на организм, вероятно, вследствие наличия мелатонина: тот ослабляет воздействие кортизола. Мелатонин является «гормоном отдыха», определяющим суточные ритмы и характер сна. Можно принимать мелатонин на ночь, чтобы напоминать головному мозгу: «Пришло время спать».

Также в слюне было обнаружено неестественно высокое содержание антител и ферментов и пониженный уровень глюкозы.

Получающаяся картина напоминала стереоскопический узор. Бенджи надеялся на то, что, если смотреть на нее достаточно долго, в ней появится какой-то смысл. Что настанет день, когда он увидит дельфина или лодку, и тогда все встанет на свои места, до того как он окосеет, окончательно и бесповоротно.

Пока что никаких успехов. Высокое содержание антител объясняло то, почему в слюне не было обнаружено наличие патогенных организмов – что было хорошо, но все равно не давало полную картину, поскольку многие антитела все равно не присутствуют в слюне.

Низкое содержание глюкозы озадачивало: тела лунатиков обладали неиссякаемыми запасами энергии, пусть эта энергия и выражалась лишь в неумолимом размеренном движении вперед.

Движении, которое не прекращалось.

Медики пытались снять электроэнцефалограммы и кардиограммы, чтобы с помощью электродов изучить работу головного мозга и сердца, – однако то обстоятельство, что путники постоянно находились в движении, делало показания малорезультативными и недостоверными. Ну а о том, чтобы запихнуть одного из путников в трубу магниторезонансного томографа, не было и речи – если только никто не собирался сделать огромную бомбу.

Бенджи сделал то, что в последнее время делал все чаще и чаще.

Он достал свой телефон.

Но не свой обычный.

Телефон «Черного лебедя». Тот самый, с помощью которого Сэди отыскала то, что невозможно было отыскать, – видеозапись с сервера больницы. (Которую, как оказалось, в больнице попытались скрыть, поскольку это делало персонал юридически ответственным за утерю не одного, а сразу двух тел, имеющих отношение к потенциальной эпидемии.)

Бенджи поймал себя на том, что все больше и больше полагается на этот телефон. Аппарат уже казался ему бездонно глубокой кроличьей норой – простой поиск в интернете предоставлял по первому требованию доступ к знаниям всего мира. Однако возможности «Черного лебедя» были на порядок выше. Отчасти вследствие того, каким образом он был подключен к Сети. Отыскивать нужную информацию было так трудно ввиду того, что она была беспорядочно разбросана по цифровому фундаменту, подобно песку, рассыпанному на стеклянной столешнице. Очень непросто было связать одно с другим, поскольку недоставало многих промежуточных точек. Но «Черный лебедь» обладал доступом практически ко всему.

Что, как прекрасно сознавал Бенджи, являлось грубейшим нарушением неприкосновенности информации. И в любое другое время, в любой другой ситуации это не только вселило бы в него панику, но и дало бы основание громогласно заявить обо всем и выбросить этот телефон в мусорный бак. Щупальца «Черного лебедя» глубоко уходили в информацию, которая считалась закрытой, неприкосновенной. Принадлежащую государственным ведомствам и частным компаниям. Представляющую собой интеллектуальную собственность, относящуюся к системе здравоохранения, и тому подобное. Вся эта информация была доступна. Не нужно было ее запрашивать, не нужно было получать разрешение.

Бенджи пытался убедить себя в том, что «Черный лебедь» – это костыль.

Однако скорее это был реактивный ускоритель.

Раскрыв телефон, Бенджи ткнул пальцем в экран. Круги цифровой ряби разбежались от середины к краям (и даже на боковые грани, поскольку телефон в буквальном смысле состоял из одного экрана). Работал телефон приблизительно так же, как работал сам «Черный лебедь» в своем логове в Атланте. Он выдал в качестве приветствия зеленый импульс, на что Бенджи ответил:

– Привет, «Черный лебедь»! Давай еще раз пройдем по демографии.

Зеленый импульс.

Положив телефон на ладонь, Бенджи направил его верх на стену и сказал:

– Обнови демографические данные по лунатикам.

Телефон спроецировал изображения с трех направлений, заполнив всю стену, – причем сделал это с умом, не рисуя данные поверх окна и светильников, а огибая их.

Экран прямо перед Бенджи показал текущее количество лунатиков в одном круге: 232.

– Пол, – сказал Бенджи.

Ожив, круг разделился пополам.

51 % женщин

49 % мужчин

Это соответствовало демографической ситуации и в Соединенных Штатах, и в мире в целом.

Бенджи вдруг подумал, что, в то время как пол однозначно определялся биологически, тендерная принадлежность представляла собой широкий спектр. Спрашивал ли он об этом?

– Тендерная принадлежность, – спросил Бенджи.

Тут «Черный лебедь» запнулся, выдав один красный и один зеленый импульс, после чего быстро просмотрел оцифрованный переписной лист.

– Ну конечно, – спохватился Бенджи, – в анкете про тендерную принадлежность не спрашивают.

Зеленый импульс.

Однако об этом спрашивал Фейсбук, предложивший на выбор больше пятидесяти вариантов. А кое-кто из родных и друзей лунатиков подтвердил, что их близкие – трансгендеры или гендерно неопределившиеся.

– Мы можем сделать приблизительную оценку на основании ограниченных данных?

Круг задрожал, затем…

97 % цис-гендеров

3% альтернативная тендерная принадлежность

И ниже примечание: степень погрешности ±2 %.

Это соответствовало предположению Бенджи: из социальных сетей и от близких ему было известно, что пять человек из стада считали себя трансгендерами или гендерно-флюидными. Что составляло чуть меньше одного процента от нынешних 232 путников, но все равно было выше текущей оценки доли трансгендеров в населении Соединенных Штатов, которая, как уже давно считалось, не превышало 0,3 процента (хотя Бенджи предполагал, что по мере роста тендерной терпимости это число будет расти, поскольку люди перестанут стыдиться и открыто признаются в своей тендерной принадлежности).

– Сексуальная ориентация?

Этот вопрос входил в переписной лист, и данные имелись не на всех лунатиков, 95 процентов все-таки значились в списке…

Круг разделился:

90 % гетеросексуалы

10 % гомосексуалисты, бисексуалы и полисексуалы

Никаких закономерностей. Никаких красноречивых ответов. Разве что, опять же, цифры здесь были выше, чем в данных большинства опросов.

– Этническая принадлежность?

30 % белые

20 % афроамериканцы

20 % латиноамериканцы

20 % азиаты и выходцы с островов Тихого океана

8% смешанные расы

2% американские индейцы

Это соотношение менялось – по мере того как путники покинули Пенсильванию и пересекли Огайо, доля белых лунатиков сократилась, в то время как все остальные цифры выросли. Скорее всего, следствие… ну, того, что являлось причиной заболевания, но, учитывая все это, Бенджи не мог избавиться от мысли: «А что, если все это делается сознательно? Что, если за всем этим стоит чей-то умысел?»

Эта мысль была абсурдной и не имела никаких связей с реальностью.

И все же…

– Возраст?

15 % от 15 до 18 лет

27 % от 19 до 25 лет

35 % от 26 до 36 лет

13 % от 37 до 50 лет

10 % от 51 до 60 лет

Ни одного человека младше пятнадцати, ни одного старше шестидесяти. Странно, однако в прошлом подобное уже случалось. Например, некоторые штаммы гриппа процветают именно в этих возрастных пределах, непонятным образом избегая очень молодых и очень старых. (Быть может, подумал Бенджи, для обеспечения максимального распространения вируса. Слишком маленький или слишком пожилой заболевший могут умереть до того, как вирус успеет наплодить достаточно много копий. Ему требуется прожить какое-то время, чтобы размножиться и заполнить собой мир.)

Бенджи собрался задать следующий вопрос, когда дверь в лабораторию открылась и вошел Арав, молодой сотрудник СИЭ.

– Доктор Рэй, вы свободны?

До сих пор они почти не общались. Это было следствием стремления Бенджи не… не загрязнять мысли остальных членов команды. Арава он считал мальчишкой – что едва ли соответствовало действительности, поскольку молодому технику было уже далеко за двадцать; однако опыта практической работы он не имел. Посему Бенджи был склонен отмахиваться от него, как от наивного ягненка.

– В чем дело, Арав?

Парень перевел взгляд с телефона на изображение на стене, затем обратно на Бенджи. На лице у него появилось завороженное выражение, словно он стоял на краю волшебного трамплина, готовый прыгнуть – но в то же время боясь сделать последний шаг.

– Вы ничего не нашли? Нет никаких закономерностей, заслуживающих внимания?

– Ничего… полезного. – Большим пальцем свободной руки Бенджи помассировал середину лба.

– Ничего общего в историях болезни?

– Можешь спросить сам. – Бенджи указал на телефон.

– Как им пользоваться?

– Просто скажи «Черный лебедь» и постарайся как можно точнее сформулировать свой вопрос.

Кивнув, Арав продолжал молчать. Словно он снова колебался. «Да прыгай же наконец!»

Наконец Арав сказал:

– «Черный лебедь», есть какие-либо общие проблемы со здоровьем, связывающие путников?

Круг дернулся, затем мигнул красным. «Нет».

– У них имеются какие-либо серьезные заболевания?

Снова красный импульс.

– Значит, все они здоровы?

Зеленый импульс. Затем еще два. И что это означало? Что все путники совершенно здоровы? Когда Бенджи проверял в последний раз, так, похоже, и было.

Он беспомощно пожал плечами, словно говоря Араву: «Извини, малыш, быть может, в следующий раз тебе повезет больше».

Его собственное отчаяние зеркально отразилось на лице Арава. И это было понятно: ребята из СИЭ чувствовали себя вершиной перевернутой пирамиды, на которую та давит всем своим весом. Всем им дышал в затылок Белый дом – благодаря министру здравоохранения и социального обеспечения Дэну Флоресу; их заваливали гневными электронными сообщениями губернаторы штатов, а министерство внутренней безопасности всеми силами стремилось отстранить ЦКПЗ и самому взять под контроль стадо лунатиков. Не говоря про средства массовой информации, не говоря про родственников и знакомых всех путников, не говоря про всех тех американцев, кто к настоящему моменту с угрюмой одержимостью следил за продвижением толпы.

– Нам позарез нужен какой-нибудь результат, – сказал Бенджи.

– Он у нас будет. Я верю в это.

Арав замялся, словно не решаясь добавить еще что-то.

– Выкладывай, Арав! – Бенджи нетерпеливо ткнул в него пальцем.

Парень заговорил быстро, комкая слова:

– Я просто хочу сказать, что это настоящий ужас. Понимаете, я изучил ваши работы. То, что вы сделали в отношении коронавируса MERS, – это просто легенда, и даже ваши материалы по так называемой диарее путешественников…

– Точно, нет более благородного занятия, чем изучение поноса.

– Нет! Знаю. Просто я хочу сказать…

– Всё в порядке. Я оценил твое участие.

– А Лонгакр…

– Я не хочу говорить о Лонгакре…

– То, что вы там сделали…

– То, что я там сделал, Арав, было не совсем честным.

– Я был восхищен. Честное слово. Те, кто занимается наукой, нередко думают, что практика – это нечто недостойное их внимания, так? Однако это неправильно. Лучше всего, когда этим занимаются люди принципиальные. И обладающие мужеством.

– В том, что я сделал, не было никакого мужества.

– Было. – Арав повторил это снова, на этот раз возбужденно, пылко: – Было! Возможно, то был не лучший способ проявить свое мужество. Но для того чтобы сделать то, что сделали вы, требовался настоящий характер. Надеюсь, вы меня простите…

В этот момент дверь в прицеп приоткрылась, и Касси просунула голову в щель.

– Эй, вы оба нужны там. Мартин собирается говорить.

– По-моему, меня не приглашают на совещания генерального штаба. – Бенджи покачал головой.

– Чувак, он собирается обратиться ко всем. И ко всем пастухам. Речь будет идти не о болезни – надвигается гроза. Нужно торопиться.

В подтверждение ее слов издалека донесся глухой раскат грома.

– Уже иду, – сказал Бенджи.

После того как Касси ушла, к нему склонился Арав:

– Мы найдем, как идти вперед. Понимаю – сейчас мы уткнулись в глухую стену. Это не трипаносома, не грипп – это непонятно что. Но я верю в нашу команду. Мы обязательно добьемся результатов в самое ближайшее время, доктор Рэй!

Парень даже не представлял себе, насколько справедливы его слова.

Толпа собралась на обочине, на краю кукурузного поля – к настоящему времени кукуруза поднималась над землей всего на пару футов, и ее ровные ряды уходили в бесконечность. Шана и Мия стояли вместе с другими пастухами – теми, кто вышел из своих машин и нашел время, чтобы удалиться от путников. Всего собралось человек пятьдесят-шестьдесят, все завязшие в трясине нетерпения. На противоположной стороне дороги, словно это была какая-то война за контроль над территорией, стояли специалисты ЦКПЗ, сотрудники министерства внутренней безопасности, несколько полицейских, два агента ФБР. Третья «банда», журналисты и телевизионщики, держалась поодаль от первых двух групп. Корреспонденты брали в прямом эфире интервью у кого-то из пастухов.

Тем временем толпа путников проходила мимо по дороге. Топот их ног образовывал глухой ровный ритм.

– Твою мать, что ж так долго? – Отправив в рот пару подушечек жевательной резинки, Мия протянула пакетик Шане. Та взяла несколько штук.

– Не знаю. – Она обратила внимание на сотрудников ЦКПЗ, зашедших в стоящий у дороги длинный прицеп, в котором размещалась лаборатория. Среди них был Арав.

Мия проследила за ее взглядом.

– Ты всерьез запала на этого молодого пакистанца?

– По-моему, он индиец.

– Какая разница… Классный парень.

– Ему уже… по-моему, двадцать пять.

– А тебе почти восемнадцать. Мне нравится встречаться с парнями, которые старше меня. И знаешь почему?

Шана спросила почему.

– Потому что все парни какие-то незрелые, блин. Ты в курсе, как узнать умственный и эмоциональный возраст парня? Раздели его истинный возраст пополам, и ты получишь, сколько лет ему на самом деле. Это означает, что парни постарше более зрелые.

– Ты что, встречаешься с пятидесятилетними чуваками?

– Да нет, прекрати!

– Но если ты встречаешься с тридцатилетним типом, это означает, что в умственном плане ему еще пятнадцать лет.

– Знаешь, Шана, ты несешь какой-то бред. Просто для меня подростки не катят. Я хочу сказать – взрослые мудрее. И в постели они тоже лучше, так как знают, что к чему. – Мия подмигнула, после чего подозрительно взглянула на подругу. – Ты ведь уже спала с парнями, да?

– Потеряла девственность в шестнадцать лет на заднем сиденье внедорожника «Субару», как и подобает примерной дочери американского либерала.

– Ого, классно! Ну и как, в первый раз тебе было хорошо? Ведь не было, правда? В первый раз никогда не бывает хорошо.

– Да, было довольно мерзко. – Шана пожала плечами. – Билли Койн был редактором литературного журнала, я отправила туда стишок – какой-то мусор о смерти и белой гальке, похожей на могильные камни. Билли предложил обработать мое творение, но на самом деле его интересовало только то, как бы стянуть с меня трусики. И я поддалась. – Она скорчила гримасу. – Он отымел меня словно пудель, терзающий подушку.

– Вот видишь, что я имела в виду. У взрослых больше опыта. Взять хотя бы того типа из ЦКПЗ, Варгаса. – Мия поцеловала кончики пальцев. – Я с радостью оседлаю его, словно чучело. Я с радостью залезу на него, как на маяк. Я с радостью…

– Так, хорошо, я все поняла.

– Да, кстати, о взрослых: а вот и твой.

Из прицепа вышли Арав и еще двое людей из ЦКПЗ. Касси Тран, беседовавшая с Шаной, когда все это только началось, – она очень ее удивила, поскольку, будучи вьетнамкой, тем не менее говорила с характерным акцентом южных штатов и к тому же носила прикольные блузки на бретельках, и вот теперь Шана думала, что эта мысль сделала ее расисткой. Вторым был начальник всей группы или, по крайней мере, его заместитель. Его звали Бенджи – это имя, на взгляд Шаны, никак не шло человеку, возглавлявшему что бы то ни было. Вот Бенджамен – тут всё в порядке. На худой конец, Бен. Но Бенджи – это что, порода собак? Нет, кажется, порода называется басенджи. Но какая разница – Бенджи, басенджи? И вот более существенный вопрос: почему она вообще ломает голову надо всем этим? Трое из ЦКПЗ подошли к остальным, и тут Мартин Варгас – с кем Мии, похоже, хотелось трахнуться – вышел вперед и начал говорить.

– Предупреждаю ваши вопросы, – сказал он. – У меня нет никакой новой информации о ваших родных и близких.

Шана ощутила прилив ярости.

У специалистов должны быть ответы.

Эксперты должны знать, что к чему.

А они ни хрена не знали.

Ярость разливалась каскадами и нарастала, подобно лаве, которая разливается по камням и расплавляет их, – твоя младшая сестра не должна просто взять и заболеть какой-то новой чумой, превращающей людей в лунатиков, потерять голову и уйти из жизни своей семьи; ничего этого не должно было быть, ни одной долбаной унции. Шана понимала, что ее ярость вызвана в первую очередь тем, что «жизнь – просто супернесправедливая штука», это был ее любимый штамп, блин, однако сейчас она испытывала именно это чувство.

Ну как такое возможно?

Похоже, все вокруг ощутили тот же самый праведный неуместный гнев. Прежде чем Варгас заговорил снова, толпа завелась. Ропот возмущения быстро перерос в глухой яростный рев, над которым поднялись отдельные голоса.

– Нам нужны ответы! – крикнул Карл Харткорн, чей сын Брэдли, полузащитник университетской футбольной команды, был в числе путников. – Какого черта мы вам платим? Наши дети, наши родные…

К нему присоединилась Дина Вишневски, пятидесятилетняя мать-одиночка, тридцатилетняя дочь которой Элиза также была в числе лунатиков. (Дина следовала за стадом в стареньком «Шевроле», в котором и спала.)

– Мы платим налоги! – не дав договорить Карлу, крикнула она.

Толпа поддержала ее слова одобрительным ревом.

А теперь раскольник: Лонни Суит, отец Даррила Суита.

– Так, все, полегче! – громовым голосом рявкнул он. Поднялся общий шум, перекрывающий его слова, но Лонни только заговорил еще громче: – Успокойтесь! Доктор Варгас и остальные замечательные люди из ЦКПЗ нам не враги!

Где-то в глубине толпы раздался голос – Шана его не узнала:

– Террористы!

Как будто это объясняло, кто настоящий враг.

Варгас повысил голос, стараясь перекрыть ропот толпы:

– Народ, народ! Я понимаю ваше отчаяние и постараюсь хоть чем-то вам помочь, но прямо сейчас… – Словно по команде над бескрайним полем прогремел гром, похожий на шаги какого-то огромного зверя. – Прямо сейчас нам нужно в первую очередь думать о непогоде. Ясно? Грозовой фронт может принести град, проливной дождь и, возможно, даже торнадо…

Чей-то голос, возможно снова Карла Харткорна, – Шана не могла точно сказать:

– Мы не сможем их защитить!

Их. Путников.

У Шаны похолодела кровь в жилах.

Харткорн был прав. Они не могли защитить своих близких. Торнадо пронесется над шоссе и разнесет стадо, словно расставленных на ковре солдатиков, которых в припадке ярости пнул ногой капризный ребенок.

– Вот как мы собираемся поступить, – продолжал Варгас, перекрикивая не только гул толпы, но также и вой усилившегося ветра. – Мы попытаемся направить путников в другую сторону. Мой помощник, доктор Робби Тейлор, – рядом с Бенджи Шана заметила мужчину с непокорными бакенбардами, который помог ей пару недель назад, когда ее сбил с ног полицейский, – предложил план: дальше в двух милях мы перегородим дорогу прицепом. Если все пойдет согласно нашему плану, путники свернут с этого шоссе на автостраду, ведущую на север к Индианаполису. На этом шоссе непогода должна нагнать нас примерно через полчаса – но если мы свернем, она, возможно, пройдет стороной.

– Сплошные «возможно», «должна» и «согласно плану», твою мать, – нагнувшись к Шане, пробормотала вполголоса Мия. – Мне это не нравится.

– Мне тоже.

Но, опять же, что еще они могли сделать? Если попытаться остановить путников, начнется кошмар. Если позволить им беспрепятственно идти вперед, торнадо десницей Господа унесет их в небо.

Снова прогремел гром, и Шана вся напряглась. У нее в желудке образовалась тошнота, грозящая выплеснуться наружу блевотиной.

Надвигается гроза.

«Пожалуйста, пусть с Несси все будет в порядке!»

В миле впереди Бенджи и Робби Тейлор стояли на перекрестке, а один из команды Тейлора, Авигайль Данцингер, уроженка Израиля, ловко спустила тягач «Форд» с дороги, чтобы затем сдать прицеп назад, перегородив им шоссе. Требовалось поставить прицеп под нужным углом, так, чтобы перед путниками открылся новый путь – узкая грунтовая дорога, ведущая к проходящей севернее автостраде номер 74. Нет, далеко не идеальный план – но он мог увести путников прочь от грозы.

Небо уже потемнело. Ветер усилился. Дождя пока что еще не было.

– Как у вас дела? – спросил Робби.

– Стадо разрастается изо дня в день. – Бенджи пожал плечами. – Ответов у нас нет. Рано или поздно дело приберет к рукам министерство внутренней безопасности, если, конечно, все мы не погибнем раньше от этого атмосферного фронта, угрожающего породить один или несколько торнадо.

– Мне нравится твой оптимизм. – Хлопнув товарища по спине, Робби повернулся ко всем своим сотрудникам и техническим специалистам. – Так, ребята, остаются только ключевые люди. Все остальные отправляются в гостиницу. – В ближайшей гостинице были сняты номера на ночь. – Если нас не унесет в долбаную Волшебную страну, мы встретимся с вами после того, как гроза пройдет.

С этими словами сотрудники ЦКПЗ разошлись.

К Робби и Бенджи подошли Мартин с Касси, Арав следовал по пятам за ними.

– Мне остаться? – спросил он.

– Отправляйся с остальными, – сказал Варгас. – Если только ты не обладаешь сверхспособностью изменять погоду, Арав, здесь ты ничем не сможешь помочь.

– И все же лучше я останусь, – сказал Арав. – Если вы ничего не имеете против.

Никто не возражал.

У Бенджи мелькнула мысль, что это, пожалуй, и есть проявление мужества. Но оставался вопрос: есть ли в этом мужестве рациональное зерно? Стоит ли за ним мудрость, или же это лишь стремление глупца принести себя в жертву? («Что, например, можно сказать про меня», – подумал Бенджи.) И тем не менее Арав напоминал ему его самого, но только еще молодого, полного оптимизма.

Ветер утих на мгновение, и Робби вдруг сказал, без какого-либо предисловия:

– Можно до кучи выложить и плохие новости. Лоретта собирается отправить нас домой.

– Что? – спросил потрясенный Мартин. – Мы еще не закончили здесь!

– Не вас. СИЭ остается – пока что. Лоретта отзывает РВБ.

– Бред какой-то! Моим людям одним тут не справиться. Это не наша епархия – у нас и так работы по горло. Нам нужно продолжать сбор данных, проводить исследования, но работа непосредственно с людьми… это не наше дело.

– Слушай, Марти, я полностью с тобой согласен! – Робби поднял руки вверх. – И если ты хочешь попробовать сдвинуть с места Непоколебимую, я тебя поддержу. Но Лоретта отправляет нас в другое место.

– Я могу поинтересоваться куда? – спросил Бенджи.

– В Абуджу, в Нигерию.

– Эбола?

– Она самая.

– Господи Иисусе!

– Совершенно верно. Итак, мы отправляемся завтра – опять же, при условии, если нас не отымеет в задницу непогода. В Нигерии нам предстоит только помогать ВОЗ, так что, будем надеяться, это займет лишь неделю-две, и если к тому времени это шествие еще будет продолжаться, я попрошу Лоретту вернуть нас сюда.

– Спасибо, Робби, – сказал Варгас.

Бенджи показалось, будто из-под них убирают опору. После ухода людей Робби давление на СИЭ еще больше увеличится: вся ответственность ляжет на нее. Хуже того, значительно возрастет вероятность ошибки – а как только это произойдет, как только они оступятся, у министерства внутренней безопасности появится предлог прибрать все к своим рукам. У них уже и так руки чешутся это сделать. Что, если этих несчастных посчитают угрозой? Бенджи не мог представить себе то, что он живет в стране, где могут хладнокровно убить невинных.

И все же…

История предлагала множество жестоких примеров того, как происходило именно это. Хуже того: поморщится ли хоть кто-нибудь? Или американцы стыдливо отвернутся в сторону? А может быть, они выступят в защиту стада?

Бенджи со страхом думал, что ответ ему известен.

«Но эту проблему, – рассудил он, – предстоит решать Будущему Бенджи».

И как раз в этот момент начался дождь. Сначала лишь редкие капли – холодные брызги на руках, на лице. В двери тягача опустилось стекло, Авигайль высунула голову и пожала плечами.

– Как у нас дела?

Они осмотрели прицеп, аккуратно перегородивший обе полосы шоссе и обочины. Дальше по обеим сторонам тянулись дренажные канавы – а за ними простирались кукурузные поля. Все это создавало препятствия на пути лунатиков. Проще всего для них будет свернуть на грунтовую дорогу. Бенджи надеялся, что стадо так и поступит.

– По-моему, лучше не могло быть! – Робби поднял вверх большой палец.

Выяснить это предстояло совсем скоро, потому что уже показались путники. Подобно стаду коров, идущему по полосе длинной дороги, лунатики неотвратимо двигались вперед. До перекрестка им оставалось около четверти мили. Кое-кто из пастухов покинул шествие по просьбе Бенджи – им не только угрожала опасность со стороны непогоды; хуже того, дополнительную угрозу создавали их машины. Выбитое стекло будет означать осколки на дороге – а сильный ветер поднимет их в воздух. Бенджи удалось убедить по крайней мере половину пастухов развернуться и на время отправиться в безопасное место. Однако многие остались. Они, а также путники, за которыми они присматривали, должны были с минуты на минуту оказаться здесь.

– Я никуда не поеду! – решительно заявила Шана.

Отец указал на нее, затем на сиденье рядом с собой.

– Шана, садись в машину. Поехали!

– Я остаюсь. Кто-то должен остаться.

Теперь отец собирался перегнать «Зверя» в более безопасное, более сухое место. Шане захотелось сказать ему, что он долбаный трус.

– Папа…

Но тут вмешалась Мия, стоящая рядом с ней перед фургоном:

– Мистер Стюарт, я собираюсь задержаться ненадолго, только чтобы посмотреть, что произойдет, когда стадо дойдет до прицепа. У меня здесь машина, и как только мы убедимся в том, что Несси, Маттео и остальные свернули в сторону, мы вас догоним, хорошо?

– Обещаешь? – спросил отец, глядя Шане в лицо.

– Обещаю, – солгала та.

Бенджи зашел в лабораторию вместе с Касси и Аравом. Робби, Авигайль и Мартин остались снаружи под дождем, шагах в пятидесяти от прицепа, – Робби предположил, что имеет смысл попытаться убедить путников изменить курс, крича на них и размахивая руками. Даже несмотря на то что до сих пор путники никак не реагировали на внешнее раздражение, Бенджи рассудил, что хуже от этого не будет. В крайнем случае лунатики не откликнутся на то, что им говорят.

– Они уже идут, – сказала Касси.

Теперь путники находились всего в сотне шагов. Целая толпа. Оставшиеся с ними пастухи – одни сопровождали стадо пешком, другие, кто на машинах, отъехали в сторону и остановились позади полицейских. Чуть поодаль Бенджи увидел Реми, одного из людей Робби, с тепловизором, позволяющим снимать в инфракрасных лучах. На обочине толпились журналисты, и их камеры также были направлены на стадо, снимая путников сквозь тонкие иглы дождя. Хорошо хоть, журналисты оставались в стороне. Пока что.

Путники приближались. Бенджи ощутил ногами вибрацию земли от их шагов.

У него в памяти всплыли кадры из фильма «Парк Юрского периода»: стакан воды, дрожащий все сильнее по мере приближения тираннозавра. Но путники не были одиноким чудовищем, голодным и встревоженным. Они представляли собой орду, все более безликую, шагающую не то чтобы в ногу, но вместе – подобно стае птиц или полчищу саранчи.

И тут в подсознании у Бенджи шевельнулась какая-то неясная мысль.

Что-то связанное со стаей птиц, с полчищем саранчи, с тем, как армия муравьев марширует по земле…

Бенджи мысленно поставил галочку, чтобы вернуться к этому позже.

Робби и Авигайль начали махать руками – и снова мелькнула сцена из «Парка Юрского периода»: Джефф Голдблум в роли Йена Малкольма, размахивающий факелом, чтобы привлечь внимание тираннозавра. С улицы донеслись приглушенные крики сотрудников РВБ, предупреждающих путников о надвигающейся грозе, об опасности, призывающих их свернуть в сторону.

Стадо неумолимо двигалось вперед.

– Как вы полагаете, они послушаются? – спросил Арав.

– Не знаю, – ответил Бенджи.

– Я смотрю, как они идут на нас, – пробормотала Касси, – и, честное слово, мне становится не по себе, блин!

У нее запищала рация.

– Давайте! – схватив ее, сказала Касси.

Они увидели, как Робби тоже поднес свою рацию ко рту, и прицеп наполнился звуками его голоса:

– Ребята, они не собираются останавливаться!

И Робби был прав. Путники просто обогнули его и Авигайль, точно так же, как поток воды обтекает камень.

– Блин! – выругалась Касси.

– Касси, – послышался голос Мартина, – спроси у Бенджи, как он полагает, есть смысл вмешаться?

Касси вопросительно посмотрела на Бенджи. Тот неохотно взял у нее рацию.

– Я не знаю, – сказал он. – Наверное, лучше им не мешать. Быть может, они сами повернут. Если нет… рисковать нельзя, может произойти новый взрыв.

До сих пор он не мог свыкнуться с этой мыслью.

Взрыв.

Оставалось уже десять шагов.

– А что, если ничего не получится? – тихо спросил Арав.

– В таком случае, – сказал Бенджи, – нам останется только молиться о том, чтобы гроза обошлась с ними милосердно.

Пять шагов.

Путники не собирались останавливаться. Они направлялись прямо на прицеп.

«Они не смогут пройти насквозь», – подумал Бенджи. Прицеп окажется для них стеной – они наткнутся на него и не смогут идти дальше. Бенджи мысленно представил себе картину пожара в зрительном зале театра или беспорядки на трибуне стадиона: толпа врезается в ограждение, один человек за другим, но не может прорваться. Вот только сейчас это будут не футбольные болельщики и не театралы: эти люди превратятся в самые настоящие бомбы из плоти и крови. У него сдавило грудь.

«Сейчас мы убьем их всех».

И тотчас же: «А может быть, и самих себя тоже».

– Ложитесь, ложитесь! – крикнул Бенджи остальным. И в рацию: – Уходим! Уходим! Пусть Авигайль садится в тягач, нужно убрать прицеп, нужно…

В окне показалась первая путница, молодая девушка Несси Стюарт. Она не остановилась, не замедлила шаг. Остальные следовали за ней, напирая на нее сзади, – Бенджи поймал себя на том, что его охватила дрожь. У него вспотел лоб, пересохло во рту.

Несси Стюарт подошла к прицепу и вытянула руки, ладонями вперед.

Впервые Бенджи увидел какое-то другое движение помимо шагающих ног. Путники вообще шевелили руками? Бенджи не смог припомнить. И вот эта девушка протянула обе руки…

И прикоснулась к прицепу. Мягко. Едва различимый звук: шлеп.

После чего полезла вверх.

Быстро. Очень быстро – неестественно быстро. Девушка забралась наверх, и вдруг Бенджи услышал ее шаги по крыше прицепа. Остальные путники спешили следом за ней – они лезли вверх не поодиночке, а сразу всей толпой. Они подходили к прицепу, протягивали руки вперед и взбирались по стене, по трое, вчетвером, впятером. Крыша прицепа прогнулась вниз, словно большая банка с содовой в слишком сильно стиснутом кулаке. Поспешив к противоположному боку прицепа, Бенджи выглянул в окно – мелькнувшее движение, и Несси, спрыгнув с крыши, неловко приземлилась и пошатнулась, стараясь удержать равновесие.

После чего снова двинулась вперед.

К этому времени прицеп уже плавно раскачивался взад и вперед, словно лодка на волнах: путники массово забирались наверх, переходили по крыше и спрыгивали вниз, преодолевая препятствие. Арав и Касси широко раскрытыми глазами наблюдали за происходящим, и Бенджи не сомневался в том, что и у него на лице застыло то же самое испуганное изумление.

Затрещала рация. Опять Робби.

– Ребята, вы это видите?

– Ты о чем? – спросил по рации Бенджи.

– Это нужно видеть. Они не… господи, Бенджи, они ни за что не держатся. Они просто прижимают ладони к стенке прицепа. Словно это толпа человеков-пауков… людей-пауков… Не знаю, как правильно. Блин!

Прицеп раскачивался из стороны в сторону. Путники лезли и лезли – крыша прогибалась, но не оставалась прогнутой. И вот наконец последний спрыгнул на землю.

Путники двинулись дальше – неумолимо.

– Похоже, у нас появились новые данные, – пробормотала Касси.

– На первом месте гроза. О новых данных будем думать завтра утром.

Связавшись по рации с остальными, Бенджи сказал, что нужно выгонять тягач обратно на дорогу и ехать следом за стадом. Очень хотелось надеяться, что они разминутся с грозой.

Потому что никто не мог сказать, что будет в противном случае.

16 Как бы тут поступил Иисус

19 ИЮНЯ

Бернсвилль, штат Индиана

Мэттью собирался позвонить насчет Дикарло, но вместо этого он сидел, держа в руке телефон, и снова прокручивал в голове разговор с Озарком Стоувером. Его рассудок был подобен кролику, застрявшему в кустах шиповника. Даже по прошествии нескольких часов Мэттью не знал, как отнестись к этому разговору. До сих пор Стоувер никогда не бывал в церкви, никогда не заходил к нему домой. И вот сегодня он был здесь. Невозможно огромный, буквально доисторический, и своими размерами, и своим поведением. Мэттью хотел понять этого человека, потому что в глубине души именно этим он и занимался – нередко неосознанно, потому что это являлось неотъемлемой частью его профессии. Хотя высшим судией был Господь, он, Мэттью, был в этом Его посредником, разве не так? Он оценивал людей, чтобы понять, кто они такие, кем могут стать – как они подводят самих себя (и тем самым подводят Бога) и как помочь им добиться успеха. Что сможет привести их к свету? К великолепию Царства Божьего? Вот как Мэттью помогал людям.

Однако Стоувер представлял собой загадку. Он был диким, неухоженным. По сути дела, зверем. Он собирал ненужный хлам. Не был религиозен, насколько было известно Мэттью. Однако Стоувер был бизнесменом, занимал хорошее положение в обществе – не был преступником, не пил. (А если бы это было не так, Мэттью об этом знал бы. Жители этого городка, как, наверное, и всех маленьких городков, были неисправимыми сплетниками. Особенно когда дело доходило до пасторов и преподобных – люди исповедовались не только в своих собственных грехах, но и в грехах всех вокруг.)

«Но у кого можно об этом спросить?» – вдруг осенило Мэттью.

Он прошел в комнату сына.

Комната Бо, как всегда, представляла собой настоящее болото. Скудное освещение от единственной настольной лампы. На полу одежда. На стене плакаты с автогонщиками и рок-группами, о которых Мэттью никогда не слышал, висящие криво или наполовину оторванные. И как только Мэттью перешагнул порог, ему в нос ударило терпкое болотное зловоние: судя по рассказам его знакомых, это был фирменный запах многих подростков, однако у него в сознании этот смрад вызывал…

Ну, запах грязных носков и вспотевших промежностей. И Мэттью не мог сказать, что было хуже: сам этот запах или то, чем Бо пытался с ним справиться, – ядовитый дезодорант, чем-то напоминающий спрей для уничтожения ос. И если судить по тому, как яростно поливал им себя под мышками Бо, там у него были самые настоящие осиные гнезда.

Мальчишка валялся наискосок на кровати, наушники у него в ушах едва сдерживали тяжелый рок. Он спал? Мэттью не мог сказать.

– Бо! – окликнул он. – Сынок!

Ничего.

Подойдя к мальчишке, Мэттью встряхнул его за плечо. Вздрогнув, Бо очнулся и выдернул наушники из ушей.

– В чем дело? – раздраженно спросил он.

– Извини, просто хотел задать тебе один вопрос.

– Прямо сейчас?

– Ну да, прямо сейчас.

– Блин! Что там у тебя?

– Я хотел спросить насчет твоего друга.

Бо скорчил гримасу, по виду очень напоминающую беспорядочную кучу грязных трусов на полу его комнаты.

– Какого еще друга?

Печальный вопрос, подумал Мэттью, поскольку у его сына, к сожалению, друзей было мало. И с теми немногими, какие у него были, ему запрещали общаться: Ли Бодрик, маленький мерзавец, торговал наркотиками, и его выгнали после первого семестра, а мальчишка Блевинс обожал бросать петарды в унитаз. (Мэттью пришлось объяснять сыну: «Это совсем не смешно, фаянс может разбиться, и осколки кого-нибудь убьют».) И Бо не играл ни в какой команде и не был членом никаких клубов.

– Я имею в виду мистера Стоувера.

– Он не мой друг, он мой босс.

– Но вы с ним ладите.

Бо замялся, словно его придавила большим пальцем святая инквизиция.

– Нуда.

– Что он собой представляет?

– А что?

– Сегодня он задержался, и мы с ним долго говорили.

– Считай, тебе повезло. Быть может, он станет твоим другом.

Бо собрался воткнуть наушники обратно в уши.

– Так, я сдаюсь! – Мэттью поднял руки вверх. – Я не собираюсь на тебя нападать – я тебя ни в чем не обвиняю. Просто мистер Стоувер показался мне интересным человеком, только и всего. Тебе он нравится?

Наушники застыли примерно в дюйме от ушей Бо. Мальчишка отодвинулся ближе к стене.

– Мне он очень нравится, – наконец пробормотал он. – Он относится ко мне хорошо. Платит прилично, работа классная. Иногда мы вместе рыбачим. Стреляем в консервные банки из его мелкашки и маленького ружья – ну, на белок.

– Ты стреляешь вместе с ним?

Судя по всему, Бо почувствовал, что отцу это не нравится, потому что он сказал:

– Я не знаю.

– Ты же только что сам сказал…

Из коридора донесся голос жены Мэттью:

– О господи!

Отец и сын переглянулись.

И снова:

– О господи!

Торопливо выскочив в коридор, Мэттью поспешил на голос в спальню. Жена сидела на краю кровати и смотрела в плоский телевизор, водруженный на комод. Мэттью всегда был против того, чтобы ставить телевизор в спальню, однако жена настояла на своем – а когда Отом чего-то хотела, она, верная своему имени[53], становилась неудержимой стихией.

На экране разговаривали двое.

«Опять выпуск новостей!» – раздраженно подумал Мэттью. Они отравляют жене мозги. Гниль текущих событий. Если Отом не смотрела телевизор, она сидела в своем телефоне и листала плохие новости, словно курсы апокалиптических акций.

– Дорогая, я…

– Тише! – остановила его Отом. – Смотри!

На экране появились новые кадры, судя по всему, повтор – залитая дождем дорога, а снизу надпись: «Новое развитие ситуации с толпой лунатиков, в десяти милях от Уолдрона, штат Индиана».

Почувствовав, как в него что-то воткнулось, Мэттью оглянулся и увидел за спиной своего сына. К его сожалению, взгляд мальчишки также был прикован к телевизору.

На экране была видна дорога. Прицеп. Серое небо и дождь – дождь еще не начался, но он должен был вот-вот хлынуть, поскольку тучи имели цвет угольных брикетов. Прицеп стоял поперек дороги, перегораживая ее. Мэттью понял, что место ему знакомо – это было шоссе на Полдарк, в том месте, где начиналась грунтовая дорога, ведущая к автостраде номер 74. За Полдарком располагались несколько ферм, и Мэттью знал тех, кто там живет: Уиллисы, Хикоки, Берманы.

– Они перегородили дорогу! – возбужденно воскликнула Отом, словно новость не только расстроила ее, но и вызвала у нее восторг. – Они хотели, чтобы путники свернули в сторону. Пошли по другой дороге. Но у них ничего не получилось.

– Почему? – спросил Бо.

– А вы смотрите!

Они прильнули к экрану.

И увидели, как двое, мужчина и женщина, машут руками, стараясь отогнать путников. Увидели, как те подошли к прицепу.

После чего Мэттью завороженно смотрел, как лунатики поднимались на прицеп и переходили через него. Легко, без особых усилий, прижимая ладони к мокрому борту прицепа, они взбирались на крышу – сначала девушка с мокрыми волосами, липнущими к бледным щекам, затем остальные.

После того как Мэттью снова и снова просмотрел повтор этого безумия, он подошел к ночному столику и достал Библию.

После чего вышел на крыльцо. С телефонным звонком насчет Дикарло придется подождать. Мэттью раскрыл Библию на последней книге: Откровении Иоанна Богослова. Он прочитал ее от начала до конца, и не один раз, а два. После чего обратился с молитвой к Всевышнему.

17 Сирены и крики

19 ИЮНЯ

В шести милях от Уолдрона, штат Индиана

Гроза хлестала шоссе и окрестные поля семихвостой плеткой. Дождь безжалостно карал лобовое стекло «Мустанга» Мии, стоящего на гравийной дорожке, ведущей к ферме.

– Я их не вижу! – в панике воскликнула Шана. Перегнувшись через Мию, она посмотрела в окно левой двери. Путники продолжали идти – Мия проехала вперед, и теперь подруги ждали, когда они покажутся. Вероятно, они были уже недалеко, однако определить это было очень непросто: небо потемнело, дождь хлестал, и попытка выглянуть в окно была сродни тому, чтобы смотреть на окружающий мир через задвинутые шторы. – Я пойду к ним!

– Не надо, – остановила ее Мия. – Это всего-навсего гроза. Ничего с ними не случится.

– Как ты не понимаешь! Там ведь твой брат!

– Можешь не напоминать мне об этом! – отрезала Мия. – Я и без тебя знаю. Однако сейчас я ни хрена не могу ему помочь, понятно? – Помолчав мгновение, она добавила: – Ты сама видела, как они перелезли через прицеп.

Да, Шана все видела. Она видела, как ее сестра подошла прямо к прицепу, протянула руки вперед, словно целитель, после чего каким-то образом залезла на него, прошла по крыше и спрыгнула с противоположной стороны. Остальные последовали за ней. Это напомнило Шане то, как ее сестра, еще совсем маленькая, провела ее во двор, где вереница маленьких черных муравьев шествовала к мертвому кузнечику, чтобы аккуратно его препарировать. «Смотри!» – сказала Несси, преграждая путь муравьям прутиком. Муравьи хлынули через него. Девочка положила камень, и муравьи перебрались и через него.

– Я все видела, – сказала Шана.

– Может быть… не знаю, у них какие-то силы.

– Силы.

– Ну сверхсилы.

– Никаких сверхсил у них нет, Мия. Они просто… лунатики. И если начнется ливень, налетит торнадо или…

Стук!

Что-то ударило по лобовому стеклу, словно камешек.

Затем еще.

Стук. Стук, стук, стук.

Белые круглые шарики.

– Это град… – пробормотала Мия.

– А град означает, что может…

Вдалеке завыла сирена, предупреждающая о торнадо.

Раздался вой безумного призрака, и сперва Бенджи подумал, что это просто ветер, однако это было не так. По крыше прицепа забарабанил град. Бенджи повернулся к остальным – Касси, Араву, Мартину и Робби. Авигайль сидела за рулем тягача, тащившего прицеп; Реми находился в кабине рядом с ней.

– Это ведь сирена предупреждения о торнадо, правильно?

– Остается только надеяться, что наш прицеп упадет на голову злой волшебницы, – кивнул Робби.

– Я посмотрел в интернете, – сказал Арав. – Сирены необязательно означают появление торнадо – они только предупреждают о потенциальной опасности, даже если торнадо не были замечены.

– И тем не менее давайте думать, – сказал Бенджи. – Что мы можем предпринять? Если торнадо налетит на толпу путников, как нам их спасать?

Позади прицепа путники упрямо двигались вперед, неизбежно направляясь в самое сердце непогоды. На таком расстоянии рассмотреть их лица было невозможно. Их скрывала пелена дождя, а теперь и града. Были видны их силуэты, приглушенные, промокшие насквозь краски.

Все знали ответ на этот вопрос, хотя никто не хотел озвучивать его вслух.

«Мы не можем спасти путников».

– Мы не сможем их остановить, – наконец сказала Касси.

– У нас нет времени выкопать ров, – раздраженно заметил Мартин, – мы никак не можем остановить торнадо, мы не можем ничем накрыть путников…

– Может быть, нужно спросить вежливо? – вставил Робби.

– Связи нет, – поднял вверх свой телефон Арав. – Я хотел поискать в интернете, как спастись от торнадо, но…

– Подождите! – Бенджи вызвал «Черного лебедя». Тот мигнул зеленым в знак приветствия, после чего Бенджи направил проектор на стену над рядом компьютеров. – «Черный лебедь» связан через спутник. Сигнал по-прежнему есть. «Черный лебедь», это Бенджи. Мне нужен совет: как защититься от торнадо, находясь на открытом месте?

На экране появились рекомендации Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям:

Если это возможно, укройтесь внутри здания.

– Очень полезный совет, – пробормотала Касси. – Может, путники подобны вампирам и можно просто пригласить их заглянуть в гости…

Далее на экране появилось:

Если поблизости укрытия нет или если нет времени добежать до здания, ложитесь в канаве или другой низменности или садитесь на корточки рядом с прочным строением. Но при этом опасайтесь наводнения, которое может устремиться в низину.

И:

Закройте руками голову и шею.

– И это всё?

Телефон моргнул зеленым.

– Знаете, – сказал Робби, – если вихревой столб и правда обрушится на нас, возможно, нам самим придется воспользоваться этим советом. Не исключено, что в ближайшие пару минут мы окажемся кверху задницей в придорожной канаве.

Прицеп раскачивался под напором мощных порывов ветра. Град колотил по металлической крыше, словно щебень: громкий непрерывный стук. Но на фоне всего этого…

Бенджи готов был поклясться, что услышал какие-то звуки. Голос. Или голоса.

– У «Черного лебедя» есть прогноз погоды? – спросил Арав. – Он может выдавать нам информацию в режиме реального времени и…

Но Бенджи поднял палец, останавливая его. Он сделал то, что делают, когда устремляют взгляд в никуда, стараясь сосредоточить свой слух на чем-то.

– Вы слышите? – спросил он.

– Я слышу рев сирены, – сказал Робби. – Я слышу апокалипсис града – у существительного «град» есть множественное число? Косяк рыбы, гроздь винограда, стадо лунатиков, апокалипсис града…

– Нет, нет, тише! Я слышу голоса.

– Ты слишком много общаешься с «Черным лебедем», Бендж.

– Подождите! – вмешалась Касси. – Я тоже их слышу.

На какое-то мгновение град ослабел, а ветер утих…

И тут, где-то там, среди рева бури, Бенджи услышал снова. Отчетливо.

– Кто-то кричит, – сказала Касси.

Она была права. Кто-то орал во все горло. Но кто? И где? У Бенджи в голове начал стремительно раскручиваться сценарий: кто-то, возможно пастух, возможно телевизионщик, попал в беду, испугался и зовет на помощь. «Все очень сложно. Слишком много движущихся частей». Снова подбежав к окну, Бенджи выглянул на улицу. Ему показалось, будто он заглянул в окошко стиральной машины: хлещущие брызги дождя, водоворот, пена.

– Дай мне камеру Реми, – обратился Бенджи к Араву.

Тот протянул ему тепловизор. Бенджи переключил его на инфракрасный режим.

В грозу так было проще всего различить стадо: температура тела лунатиков была ниже, чем нормальная температура человека, приблизительно 96,5 градуса по Фаренгейту[54], поэтому на экране тепловизора их силуэты получались не такими яркими и более размытыми. Теперь эти силуэты аморфной светящейся каплей приближались к прицепу. Бенджи не увидел ничего из ряда вон выходящего. Чуть поодаль были видны силуэты пастухов и их машин – как было бы хорошо, черт побери, если б все они убрались куда-нибудь в безопасное место, чтобы больше не нужно было тревожиться и за них, однако все они были взрослые люди и сами определяли свою судьбу. Лунатики же, напротив, похоже, оказались порабощены неподвластной им силой.

И тем не менее светящееся пятно, обозначающее стадо, медленно продвигалось вперед.

Так, стоп! Вот они снова…

Голоса.

Где-то дальше. Позади путников.

– Я иду туда, – сказал Бенджи, накидывая куртку.

– Босс, сбавь обороты, – схватила его за руку Касси. – Ветер там…

– Кто-то в беде, кому-то угрожает опасность!

– Блин! – выругался Мартин. Он так и не снял куртку. – Я иду с тобой.

– Так, так, – вмешался Робби, – вы два идиота! Если вы выйдете на улицу, дело кончится тем, что это вам будет угрожать опасность, вы попадете в беду. Я вовсе не хочу сказать, что мы не придем вам на помощь, но, пожалуйста, не заставляйте нас это делать!

– Мы не будем отходить далеко, – сказал Бенджи.

Распахнув дверь, он шагнул в бушующий водоворот. Мартин следовал за ним по пятам.

– Надеюсь, эта дрянь не разобьет мне стекла, – пробормотала Мия, слушая, как по капоту «Мустанга» колотит град. – Похоже, останутся вмятины и отлетит краска, а денег на ремонт у меня нет.

Шане захотелось оборвать подругу: «Мне нет никакого дела до твоего пикапа, я думаю только о лунатиках», и она уже открыла было рот, собираясь высказать это вслух… Но тут ее внимание привлекло какое-то движение в зеркале заднего вида. Мелькающие в пелене грозы силуэты. Что-то белое, похожее на трепещущий флаг. Оно появилось сзади, над дорожкой, ведущей к расположенной в стороне от шоссе ферме.

И затем Шана услышала голоса.

– Там кто-то есть, – сказала она. – Кто-то кричит.

– Что? – спросила Мия. – Где?

Но у Шаны не было времени ей ответить.

Потому что она распахнула дверь и выбежала в грозу.

Казалось, ветер что есть силы толкал в грудь – особенно сильный порыв швырнул Бенджи на Мартина, и они оба едва не свалились в придорожную канаву. Мартин закричал, стараясь перекрыть рев ветра, однако гроза украла его слова. Оба поднялись на ноги. Бенджи натянул на голову капюшон (слишком поздно, сообразил он, поскольку при этом на него выплеснулось еще больше воды). Затем он обошел тягач спереди, вызвав удивленные взгляды у сидящих в кабине Реми и Авигайль. Постучав в стекло, Авигайль спросила жестами, какого черта он там делает, однако Бенджи не потрудился ей ответить. Вместо этого, не обращая внимания на градины размером с горох, нещадно колотящие его, он поднес к глазам тепловизор…

В окуляре снова появилось инфракрасное изображение. На этот раз Бенджи направил прибор дальше по шоссе – не на самих лунатиков, а туда, куда они направлялись.

Он увидел там одинокий пикап. И узнал в нем машину, принадлежащую одному из пастухов, хотя кому именно, он не мог сказать. Позади пикапа у белого каменного дома какое-то движение – от фермы удалялись два теплых силуэта и один более холодный. До них было ярдов пятьдесят, и они направлялись сюда.

Бенджи узнал ровную поступь более холодного нечеткого силуэта.

«Это лунатик».

Новичок. Спешащий, чтобы присоединиться к цирку.

И оказаться в самом центре этого кошмара.

Но другие двое…

Они гнались за ним. Возможно, родственники, как знать?

Кричали они. Обращаясь к путнику. Вероятно, встревоженные тем, что этот человек – которого они знали, которого любили – вдруг встал и вышел из дома навстречу непогоде, под рев сирены, предупреждающей о торнадо. Эти люди ничего не могли понять.

А если они попытаются остановить лунатика, все закончится кровавой трагедией.

У Бенджи не было времени что-либо объяснять.

Он бросился бежать, не обращая внимания на проливной дождь.

Сквозь пелену воды и града, хлеставшую ее по голове и плечам, Шана увидела три силуэта.

Три человека.

Одним из них был путник. Шана сразу же это определила – на протяжении последних двух недель она помимо воли изучала эту ровную, неторопливую походку «поспешишь – людей насмешишь». Даже в темноте девушка разглядела белки мертвых глаз, смотрящих на нее.

Возраст Шана не смогла определить точно – но это был мужчина, а может быть, молодой парень. Белая футболка. Свободные брюки. Широкие плечи. Нет, явно взрослый мужчина.

Другие двое не были путниками. Одна из них – женщина в годах. Другой – моложе, подросток. Оба кричали путнику. Сквозь вой сирены и ветер Шана разобрала обрывки слов: «…не ходи… вернись… разве ты не видишь – гроза…»

И затем еще одно слово: «папа».

Быстрая догадка: путник приходился мужем женщине и отцом подростку. Шана рванула к ним, нескладная и неуклюжая, размахивая руками и визжа, словно демон, что им нужно уходить, возвращаться домой, оставить этого человека в покое – близкие догнали его и стали хватать за руки.

А теперь: голос справа.

К Шане бежал кто-то еще. Нет, к ней бежали двое.

Девушка их узнала – Бенджи Рэй, а следом за ним Мартин Варгас. Они бежали по прямой от прицепа, мимо стада путников. А впереди одинокий лунатик, этот мужчина, силился присоединиться к толпе, подобно шарику от подшипника, катящемуся к мощному магниту.

Теперь Шана все поняла. Родные хотели его остановить. Вернуть домой.

Но попытка удержать мужчину дома приведет к еще более страшным последствиям. Уж эти люди должны были это знать. ЦКПЗ распространил предостережения. Их постоянно повторяли во всех выпусках новостей: «Ни в коем случае не препятствуйте путникам…»

– Остановитесь! – закричала Шана, размахивая руками так, словно пыталась остановить машину, на полной скорости мчащуюся к разрушенному мосту. – Остановитесь!

Она приближалась к мужчине и его родным. Дождь наискось хлестал ей в лицо. Женщина, со спутанными длинными волосами, широко раскрыв рот, жалобно взмолилась, крепко обхватив своего мужа. Подросток, мальчишка лет десяти, не больше, твердо уперся ногами в землю, вцепившись отцу в руку, таща его назад, словно в игре в перетягивание каната, ставкой в которой была жизнь его отца.

Мужчину начала бить дрожь. У него отвалилась нижняя челюсть.

Он закричал. Перекрывая непогоду. Перекрывая рев сирен.

«Сейчас он взорвется», – подумала Шана.

Но не остановилась.

Замедлив бег, Бенджи поднес к глазам тепловизор. Изображение показало, что температура мужчины стремительно растет. Бенджи увидел, что кто-то метнулся наперерез – девушка, одна из пастухов.

А в стороне еще какое-то движение, что-то мелькнуло…

Бенджи обернулся, провожая это взглядом, – темный силуэт, серый призрак, сверкнувший красным, разорвавший грозу. Бежавший следом Мартин тоже остановился и обернулся…

И нечто, чем бы это ни было, налетело на него, гонимое ветром. Выкрутив голову вбок, Мартин вскрикнул, падая на землю.

– Мартин! – окликнул его Бенджи.

Однако в этот самый момент он наступил в лужу, оказавшуюся глубже, чем он предполагал, – нога провалилась, он вывернул щиколотку. По всему его телу разлилась боль, словно запущенная сильнейшим ударом бейсбольной биты, и не успел он опомниться, как оказался на земле, а расплющенные в лепешку легкие остались без воздуха.

Тепловизор с грохотом отлетел вперед на камни.

Отец семейства начал… разбухать. Теперь Шана видела это отчетливо, поскольку находилась близко, слишком близко, направляясь бегом прямо к этой троице. Ее рассудок вопил, взывая к телу: «Остановись, остановись, остановись!», но она бежала вперед, хотя руки мужчины раздулись, словно воздушные шары, растягивая бицепсы. Грудь и живот у него растянулись так, будто что-то стремилось вырваться из него наружу. То, как запрокинулась назад его голова, как оттянулся вниз подбородок, раскрывая рот все шире и шире, под скрежет и хруст костей превращая его в зияющую пещеру, – все это было невозможно, словно спецэффект в кино.

Впоследствии Шана часто вспоминала это.

Но от всего остального осталось только смазанное пятно.

Шана могла восстановить только отдельные разрозненные мгновения.

Ее протянутые руки.

Ощущение прикосновения, захвата чего-то.

Она обвивает это что-то руками. Не что-то. Кого-то.

Мальчишку. Он тяжелый в ее объятиях.

Дождь, вспарывающий воздух.

Град, жалящий плечи.

Ветер, свистящий и воющий.

Шана упала на землю. Что-то сломалось, хрустнула кость. Этот звук стал первым из многих, которым впоследствии предстояло мучить ее в кошмарных снах. Непроизвольно зажмурившись, Шана услышала, как отец мальчишки не взорвался, а хлопнул – звук разрывающейся кожи, вслед за которым пошел влажный плеск всего того, что находилось внутри. Нечеловеческая отходная несчастного затихла быстро, но тотчас же началась заупокойная месса его жены. Тяжелые шаги, шлепок тела на раскисшую от дождя землю, в месиво того, что когда-то было ее мужем.

Прогремел раскат грома. Дождь продолжал реветь.

18 Мерцающее сияние

20 ИЮНЯ

Больница «Милосердие», Уолдрон, штат Индиана

Глубокий вдох – и Бенджи резко оторвал голову от груди.

Он заморгал.

«Я спал?»

Во рту у него пересохло; он сглотнул. Уселся прямее в кресле-каталке. Напротив него было окно. Небо оставалось черным, дождь продолжался, но теперь его мелкие капли мягко стучали по стеклу. Бенджи взглянул на часы. Половина пятого утра. Оглянувшись через плечо, он увидел дверь с табличкой: «Морг».

Воспоминания вернулись подобно раскрытым картам, брошенным на стол. Одно за другим.

Мартин, сбитый с ног, как оказалось, сорванным дорожным знаком «STOP».

Нога, которую он подвернул при падении.

Отлетевший в сторону тепловизор.

Бегущая девушка – сестра Несси.

Там, под проливным дождем, Бенджи поднялся на ноги, не обращая внимания на вывернутую щиколотку, и сделал выбор – он побежал к семье, а не к Мартину. Впрочем, в обоих случаях было уже слишком поздно.

Бенджи вспомнил, как у него на глазах растягивалась кожа мужчины, как по ней пробежала рябь – и как мужчину разорвало. В том, что из него вытекло, не было ничего приятного: это был поток блестящих внутренностей и алой крови, а женщина, державшая мужчину, его жена, крепко прижимала его к себе, когда он взорвался прямо у нее в руках. Она приняла это на себя. Всё, целиком. Женщина закричала. Упала на землю.

И тут Бенджи пришла в голову отвратительная мысль…

«Мне нужны их тела».

Смерть – это трагедия.

Но смерть также открывала возможность собрать данные.

Бенджи вспомнил, как, хромая, подошел к жене и мужу, двум фермерам, – от мужа осталась только кучка, клочья кожи и кольца внутренних органов, пронзенные фарфоровыми осколками шрапнели, в которую превратились кости. Женщина еще была жива, но она умирала. Шрапнель поразила ее во многих местах. Один осколок торчал из шеи, и кровь стекала по нему, смешиваясь с дождем, смывающим ее. Прежде чем Бенджи успел что-либо предпринять, рот женщины раскрылся и жизнь покинула ее глаза, оставив только окна, смотрящие в опустевший дом. Сверкнула молния.

И Бенджи пришла в голову жуткая, холодная, безжалостная мысль:

«Мне нужны их тела».

И вместе с ней осознание страшной правды:

«Сейчас дождь смоет все».

Бенджи были нужны доказательства. Путников нельзя порезать. У них нельзя взять кровь. Ни нож, ни игла не могли проткнуть их кожу.

И вот перед ним, в одной куче, лежало все, что было ему нужно. Кровь, кости, внутренние органы, эпидерма, мозговое вещество — вся омерзительная лепешка.

Бенджи вспомнил, как сорвал с себя куртку, просунул ее под кучу и закутал ею липкое месиво. Он в полной мере прочувствовал весь ужас своего поступка и вспомнил, как закричал, давая выход боли. Нахлынувшее отвращение вступило в жестокую схватку с необходимостью сделать это. Бенджи попытался себе напомнить: «Всего минуту назад это был живой человек».

Все это случилось тогда. Сейчас Бенджи сидел в кресле-каталке перед входом в морг. Все еще мокрый от проливного дождя. Он постарался вспомнить, как попал сюда… но ему не пришлось ходить за ответом далеко. Потому что они сами пришли к нему. Девушка. Сестра Несси, а следом за ней другая пастушка, молодая женщина, чьего имени Бенджи не знал. Это они привезли его сюда. Помогли ему уложить в пикап останки мужчины и тело женщины.

И мальчишку. Тот отделался лишь переломом руки. Благодаря девушке.

Бенджи резко поднялся на ноги. Остальные вздрогнули, напуганные этим внезапным движением.

– Ты его спасла, – сказал Бенджи.

И тотчас же сообразил, что его слова прозвучали словно с потолка, абсолютно бессвязно. Девушка недоуменно заморгала, глядя на него так, будто он спятил.

– Я имею в виду мальчишку, – вздохнул он. – Ты спасла ему жизнь.

– А, – девушка уставилась себе под ноги, – даже не знаю…

– Нет, нет, спасла. Я помню. Мальчишка – он цеплялся за своих родителей. Когда его отец… погиб, с ним могло произойти то же самое, что случилось с его матерью. Ты спасла ему жизнь. Напомни, как тебя зовут?

– Шана. Шана Стюарт.

Бенджи попытался сделать шаг. Его лодыжка тотчас же пожаловалась на это, и нога едва не подогнулась. Но кости остались целыми, поэтому Бенджи, поморщившись, превозмог боль и протянул руку.

– Доктор Бенджи Рэй.

Вторая женщина печально оглядела его с головы до ног, не переставая жевать резинку.

– Мы сейчас помылись. А вы спали.

– Всё в порядке, – отдернул руку Бенджи. – Как дела… у мальчишки?

– Кажется, он в порядке, – ответила Шана. – Только сломанная рука или что там. – Ее лицо стало грустным. – Но, полагаю, он так никогда полностью и не оправится.

– Да, возможно. – Жизнь мальчишки безвозвратно изменилась. Его родители погибли при дико неестественных обстоятельствах. Бенджи знал, что система относится к сиротам жестоко. Впрочем, быть может, благодаря этим неестественным обстоятельствам на мальчишку обратят особое внимание. – А вы как? Я имею в виду вас обеих.

– Всё в норме, мы только хотим вернуться обратно, – сказала вторая пастушка.

– Прошу прощения, как вас зовут? – спросил Бенджи.

– Мия.

– Благодарю вас, Мия, за то, что отвезли меня сюда. Вы обе… вы даже сами не понимаете, как много вы сделали. До сих пор у нас не было возможности должным образом исследовать хотя бы одного из лунатиков – и хотя обстоятельства никак нельзя назвать идеальными, у нас появился хоть какой-то шанс. – Он помолчал. – Извините. Наверное, мои слова получились очень холодными, очень отстраненными. Я этого не хотел.

– Все классно, – сказала Шана, однако печаль в ее улыбке напомнила Бенджи: «Определенно, все совсем не классно».

– Нам больше вашего хочется понять, в чем дело, – сказала Мия. – Там же наши родные. Ее сестра. Мой брат.

– Еще раз огромное спасибо.

Кивнув, девушки направились к выходу, о чем-то разговаривая вполголоса. Но затем Шана оглянулась и сказала:

– Не знаю, находится ли ваш человек с… ну, с останками. Если вам это интересно.

– Мой человек?

– Тот, который приехал, пока вы спали, – кивнула Шана.

Паника оглушила Бенджи тяжелым мешком.

Тела!

В предыдущий раз их похитили.

Сейчас Бенджи привез тела сюда, но что произошло потом? «Нет, нет, нет, кто-то мог сюда прийти – что, если тела снова забрали, прямо у меня под носом, пока я спал? Проклятье!» Он поспешил к двери в морг…

И та как раз открылась перед ним. На пороге стоял человек, в защитном костюме – на синей ткани кровь казалась багровой. Под маской Бенджи разобрал знакомое лицо: Робби Тейлор.

– Выглядишь ты ужасно, Бендж.

Бенджи устало кивнул. Ему захотелось заключить своего товарища в крепкие объятия.

– И чувствую себя я тоже ужасно, Робби.

– Я не хотел тебя будить… вид у тебя был такой умиротворенный.

– Ну это далеко не соответствовало действительности.

– Да, это была полная задница. К тому же ты все это время вкалывал без отдыха, и горючее у тебя было на исходе. А дальше все будет еще хуже.

– Я вижу это по твоим глазам, – сказал Бенджи. – Мы несемся по бурной горной реке, а весел у нас нет, так?

– Весел? Твою мать, Бенджи, у нас нет даже лодки!

Они сидели на стоянке в стареньком «Мустанге» Мии. Та собралась завести двигатель, но Шана остановила ее:

– Подожди!

Мия подчинилась.

Над деревьями за стоянкой появилось слабое сияние рассвета – гроза закончилась, и скоро должен был начаться новый день.

– В чем дело? – спросила Мия.

Шана не отвечала. Потому что, хотя на улице гроза закончилась, буря у нее внутри только раскручивалась. Она налетела на Шану со всей силой, и ей пришлось упасть головой на приборную панель, борясь со слезами. Вскоре девушку уже сотрясали судорожные рыдания. Она согнулась пополам, прижимая колени к груди, обхватив руками лодыжки. Слезы застилали ей взор.

– Просто я устала. Эта ночь выдалась очень тяжелой… – попыталась сказать Шана, но по большей части у нее получились лишь бессвязные всхлипывания.

Протянув подруге платок, Мия положила руку ей на плечо. Такой простой жест, но как же много он значил!

И медленно, неотвратимо, точно так же как прошла вчерашняя гроза, прошла и эта.

Сделав глубокий вдох, Шана заморгала, прогоняя слезы.

– Давай проведаем наших близких, – сказала она.

Мия завела двигатель.

Они вместе поднялись по лестнице, чтобы навестить Мартина Варгаса. Тому, даже в больничном халате и с забинтованной головой, удавалось по-прежнему выглядеть привлекательным.

– Господи, Мартин! – воскликнул Бенджи, оглядывая повязку на голове. – Пришлось накладывать швы?

– Три. Ничего серьезного. Но этот дорожный знак здорово меня долбанул. – Кряхтя, Мартин уселся в кровати. – Сотрясение мозга. Впрочем, все будет хорошо. Передайте мне пульт. – Бенджи бросил ему пульт дистанционного управления, и Мартин выключил телевизор. – Есть свежие новости? Скажите мне, что мы забрали останки. Скажите мне, что вы произвели вскрытие…

– Бенджи собрал совком месиво, – кивнул Робби, – а я повозился в прозекторской. – Пододвинув стул, он плюхнулся на него. – Итак, рассказываю. Очевидно, все результаты лишь предварительные. Полный анализ на токсины быстро не проведешь, и нашим лаборантам потребуется какое-то время, чтобы исследовать кровь. Но первый поверхностный осмотр показал то, что нам и так уже известно. Погибший мужчина, некий мистер Клейд Берман, сорока пяти лет, скончался в результате… взрыва. – Робби изобразил губами глухой хлопок вылетающей из бутылки пробки. – Господи, его просто разнесло в клочья! Как будто у него внутри сработала бомба.

– Это действительно было так? Ты обнаружил что-то похожее? – Какой абсурдный вопрос вынужден был задать Бенджи. Ему пришлось напомнить себе: «неестественные обстоятельства».

– Нет. Никаких инородных тел, никаких искусственных предметов, которые могли бы вызвать озабоченность, ни кардиостимулятора, ничего в желудке – никаких химических ожогов, ничего, все чисто. Медицинская книжка показывает, что у этого мужчины не было никаких проблем со здоровьем, если не считать перелома ноги несколько лет назад. Однако медицинской страховки у него нет, что, впрочем, нисколько не удивительно, учитывая стремительный рост ее стоимости. Итого: ничего заслуживающего внимания. Вот только…

– Что только? – спросил Бенджи.

– Дело в том, что, когда переходишь к исследованию под микроскопом, все эта хрень становится… твою мать, просто бессмысленной.

Последнее слово Робби произнес так, словно это было не совсем то, что он хотел сказать, но только это и пришло ему на ум.

– То есть? – спросил Бенджи.

– Я взял образцы внутренних органов, образцы кожи, мышечных тканей, спинномозговой жидкости, мозгового вещества. И на клеточном уровне… увидел множество повреждений, понятно?

– Повреждений? – спросил Мартин. – Некроз клеток?

– Полный. Очень похоже на казеозный некроз.

Под казеозным некрозом подразумевалась гибель клеток, которую можно встретить в случае некоторых заболеваний, вызванных грибками или микобактериями – но также и другими патогенными организмами. Клетки разрываются, разбрасывая вокруг свои остатки.

– Но не совсем то же самое, – продолжал Робби. – Казеозный некроз развивается медленно, а это… произошло быстро. Никаких побочных продуктов. Судя по всему, все произошло стремительно. Клетки этого человека продемонстрировали в миниатюре то, что случилось с ним самим: десятая часть их просто взорвалась.

Похоже, десятой части оказалось достаточно.

Робби протянул свой телефон. Бенджи передал его Мартину, и они вдвоем прильнули к экрану, выводя на него несколько грубых снимков, сделанных через микроскоп.

Бенджи сразу увидел то, о чем говорил Робби: клетки были разорваны, все органоиды или также лопнули, или просто вывалились наружу. Казалось, ягоду голубики пробила дробинка – но только не прилетевшая извне, а вырвавшаяся изнутри. И эта мысль задела что-то у Бенджи в подсознании.

Ему показалось, он уже видел нечто подобное.

Но где?

Стиснув зубы, Бенджи попытался ухватиться за это воспоминание.

– Что могло это вызвать? – спросил Мартин.

– Для вируса нетипично, – сказал Бенджи. – Может быть, грибок.

Паразитный грибок – в этом объяснении был определенный смысл, ведь так? Микозы, или грибковые заболевания, могут вызывать внутренний микроспороз. Клетки спаиваются вместе, что облегчает распространение инфекции. Калифорнийская лихорадка, она же кокцидиоидомикоз, – споры разносятся ветром в юго-западных штатах – представляет собой соматическое условно-патогенное заболевание, вызывающее казеозный некроз клеток, хотя этот процесс развивается медленно. А насчет изменения поведения – не надо ходить далеко, достаточно взглянуть на так называемый грибок зомби, кордицепс, в буквальном смысле берущий полный контроль над насекомым. Инфицированный муравей сначала страдает от конвульсий, когда грибок взламывает его экзоскелет, затем грибок начинает управлять движениями муравья, загоняя его на верхушку растения, где тот закрепляется и взрывается, высвобождая споры и заражая новых муравьев внизу.

А что, если и сейчас происходит нечто подобное? Определенно, кордицепс вытворяет с клетками муравья те еще штучки, пусть и медленно, – нити микроспоридий уничтожают в них все органоиды, в том числе митохондрии. Бенджи принялся лихорадочно перебирать все возможности. Если грибок поселяется в эпидерме, хватит ли у него сил, чтобы сделать кожу непреодолимым барьером для иглы и ножа? Это казалось невозможным.

– Ты нашел какие-либо следы грибкового заражения? – спросил Бенджи.

– Никаких. Все чисто.

– Но ты все-таки склонен считать, что это кордицепс? – спросил Мартин.

– Не знаю. – Мысленно Бенджи добавил: «Мы не знаем абсолютно ничего». – В этом есть хоть какой-то смысл, но все же… смысла недостаточно. Новая информация не добавила никакой ясности.

– Ну в таком случае я собираюсь напустить еще больше тумана, – сказал Мартин.

– Блин! – выругался Робби.

– Выкладывай, что у тебя, – сказал Бенджи.

– Я не буду ничего вам говорить. Лучше покажу.

Возвращаясь обратно к стаду, подруги проехали через Уолдрон, маленький городок, на главной улице которого не было фонарных столбов и даже дорожной разметки. Шана обратила внимание на гараж, напротив которого была маленькая стоянка для школьных автобусов (похожая на кладбище, где покоились мертвые автобусы). Затем подруги проехали мимо крошечной закусочной, убогой бакалейной лавки, заправочной станции и нескольких двухэтажных домов, настолько обветшавших, что казалось, они готовы были провалиться в землю и заснуть там в ожидании полного разрушения.

Но, направляясь на юг, подруги увидели кое-что еще: грузовики телевизионных групп. А рядом с ними – корреспонденты и операторы, расставляющие аппаратуру для съемки. Определенно, телевизионщики знали, что путники направляются в эту сторону.

– Стервятники!.. – в сердцах пробормотала Шана.

– Они просто делают свою работу. – Мия пожала плечами.

– Да, но только их работа сводит на нет нашу работу.

– У нас нет никакой работы, девочка моя. Нам никто не платит. Я уже на нуле, черт побери. Нужно будет попросить маму переслать мне деньги по почте. Блин!

– Слушай, а чем ты занималась до всего этого? Я хочу сказать, где ты работала?

– Последняя моя работа – официантка. В одной дерьмовой забегаловке в Кливленде. Чипсы и гамбургеры. Мне приходилось обслуживать подвыпивших старшеклассников, мнящих себя прогрессивными и все такое, но, по сути дела, находящихся на стадии личинки на пути к консервативным женоненавистническим неженкам. Бла-бла-бла, крафтовое пиво, бла-бла-бла, кандидат от третьей партии, бла-бла-бла, «Аберкромби и Фитч»[57], твою мать! Я счастлива избавиться от этого. – Мия скорчила едкую гримасу. – Но меня совсем не радует то, что мне не платят зарплату.

Они выехали из города, и Мия прибавила газу. «Мустанг» рванул вперед, словно ужаленный в задницу. Мимо потянулись поля, залитые водой. Кое-где поваленные деревья. Оглянувшись, Шана увидела на заднем сиденье красные пятна. И почувствовался запах – едкий минеральный привкус. Похожий на зловоние, исходящее от дохлого теленка.

– Тебе нужно будет почистить машину, – сказала Шана. – После… ну, вчерашнего.

– Блин! Я об этом не думала.

– Извини.

– Может, я ее просто сожгу.

В нескольких милях южнее Уолдрона начали встречаться другие машины. Среди них попадались съемочные группы местных телеканалов. Другие машины, легковые и грузовые, Шана видела впервые. Похоже, это были просто какие-то люди, которые сидели в своих машинах и чего-то ждали.

– Слушай, у того типа в кузове пикапа правда был холодильник? – сказала Мия.

– А я видела какую-то дамочку, устроившуюся в шезлонге.

– Прямо какой-то пикник на обочине, блин!

– Долбаные туристы!

Войдя в поворот, «Мустанг» попал задним колесом в зубодробительную колдобину – и тут впереди показалось стадо. И здесь наконец были знакомые пастухи – не только полицейские машины и прицеп ЦКПЗ, но и обычные пикапы и жилые фургоны. Шана увидела «Зверя», тащившегося сзади. Но и журналистов здесь было значительно больше – повсюду телевизионные камеры, корреспонденты тычут микрофоны людям в лица.

«Вчерашний день все изменил», – подумала Шана.

Это означало, что средствам массовой информации известно о случившемся. Кто-то рассказал о бедняге, который лопнул, словно воздушный шарик. Впрочем, возможно, дело было не только в этом – не исключено, что кто-то заснял произошедшее на видео. От начала до конца. Путники приближаются к прицепу, возглавляемые сестрой Шаны. Возможно, кто-то заснял, как человек выходит из дома, а родственники пытаются его остановить. Быть может, вчера вечером миллионы американцев увидели по телевизору, как человек взорвался, словно шарик, наполненный кровью и внутренностями, – а это означало, что они могли увидеть и ее, Шану, бегущую под дождем к тому мальчишке. Внезапно все эти люди стали ей ненавистны. Чужаки, вторгающиеся в… Как там выразилась Мия? В их «священную миссию».

Если честно, Шана не то чтобы верила в это, но, черт возьми, чувствовала где-то между сердцем и желудком.

– Остановись, я хочу проведать свою сестру.

Это она тоже чувствовала – потребность вернуться к Несси, просто чтобы убедиться, что с ней всё в порядке. Кивнув, Мия свернула на обочину ярдах в ста перед путниками.

Распахнув дверь пикапа, Шана стряхнула с себя усталость и бодрым шагом направилась к лунатикам.

Она увидела свою сестру во главе стада. Руки прижаты к телу. Волосы все еще немного влажные, свисающие прядями на бледные веснушчатые щеки. «Нужно вымыть ей голову, – подумала Шана. – Нужно будет попросить отца раздобыть шампунь». Спеша к путникам, она услышала, как кто-то сказал:

– Это она?

И затем:

– Точно, это она.

Не успела Шана опомниться, как ей в лицо воткнулось с десяток микрофонов.

– Это вы вчера вечером спасли того мальчика… – начала было женщина с прической, напоминающей шлем.

Ее перебил мужчина, волосы у которого были так коротко острижены, что он казался лысым:

– Каково это – когда прямо у вас на глазах взрывается человек?

Еще один голос:

– Вы настоящий герой…

Другой:

– Спасительница…

Третий:

– Заражена…

Отмахнувшись от микрофонов, Шана решительно прошла мимо телекамер.

– Убирайтесь вон! – бросила она. – Я хочу повидать свою сестру. Я просто хочу повидать Несси!

Ей вслед раздались вопросы:

– Это ваша сестра возглавляет шествие лунатиков?

– Как вы относитесь к тому, что вас называют пастухами?

– Как вы думаете, что здесь происходит? Шана! Шана!

Но Шана не обращала внимания на журналистов. Стиснув зубы, она прикусила язык и направилась к Несси.

К своей сестренке.

Та шла, устремив взор вперед. Ее расширившиеся зрачки превратились в большие черные пуговицы. Рот оставался закрытым, губы сомкнулись в тонкую прямую линию, уже ставшую привычной. Несси не улыбалась, не хмурилась. Шана пошла рядом с сестрой, подстраиваясь под ее шаг. Погладила ее по голове. Поцеловала в щеку. Стараясь изо всех сил не расплакаться, черт возьми, но все равно всплакнула.

– Прости за то, что вчера вечером оставила тебя, – сказала Шана, – но у меня были кое-какие дела.

После чего она рассказала Несси о том, что произошло.

И все это время телекамеры работали.

Мартин попросил Бенджи передать ему с тумбочки переносной компьютер, где тот заряжался. Затем, подобрав с пола свою сумку, он раскрутил кабель и подключил к компьютеру прибор, который Бенджи сразу узнал, – это был тепловизор.

– Я его уронил, – виновато признался он.

– Ну и ну, ты в грозу уронил дорогущий прибор на землю!

– Я был занят другим.

– Успокойся, со мной случалось кое-что похуже, – сказал Мартин, включая тепловизор. – Я однажды потерял пробирку с бруцеллой…

– Подожди, что?

– Это было давно. Я был молодым и глупым… ага. Вот оно.

К ним подошел Робби, и они все втроем прильнули к экрану. Там заставка сменилась изображением, записанным на тепловизор. Картинка была снята в инфракрасных лучах: сплошной черный фон с пульсирующими разноцветными пятнами, очень похожий на психоделическую цветомузыку. Различные градации света отображали температурную топографию объектов. В данном случае на экране были видны два силуэта с нормальной температурой – женщина и ребенок – и один силуэт со стремительно нарастающей температурой – мужчина-путник, которого пытались удержать на месте.

Затем камера упала – перевернулась набок. Бенджи – точнее, его лодыжка – запомнил этот момент очень хорошо.

– Запись продолжается! – едва не рассмеялся Бенджи.

Хотя изображение теперь лежало на боку, как и тепловизор, съемка продолжалась.

– Точно. Прочный аппарат.

В кадре появился новый человек – это прибежала Шана. И снова Бенджи поразился безрассудной храбрости девушки. Происходящее не имело к ней никакого отношения. Этот мужчина, Клейд Берман, даже рядом не стоял с ее сестрой. Он не представлял угрозы ни для кого, кроме своих близких. Из чего следовало, что Шана либо обладала незаурядным скрытым мужеством – опять это слово, отголосок разговора с Аравом, – либо нисколько не ценила себя и свою жизнь.

(«Как часто одно переплетается с другим?» – рассеянно подумал Бенджи.)

Цветовая гамма Клейда Бермана перешла от оранжевого к красному и дальше до самого высокого градуса в шкале – до белого. Это произошло в тот самый момент, когда менее яркое пятно, обозначающее Шану Стюарт, подбежало к нему, схватило мальчишку и оттащило его в сторону.

И тут яркий силуэт Клейда Бермана превратился в силуэт человека, который вот-вот исчезнет, – без визуального шума дождя и темноты было по-мультяшному просто представить себе, как он раздувается, рвется и лопается. Как будто он закипел. Его силуэт продолжал искажаться, выпирая пузырями газа и крови, расширяющихся изнутри…

И вот наконец он взорвался.

Воздушный шарик, который лопнул.

«Человек, превратившийся в воздушный шарик», – подумал Бенджи.

– Вот где становится интересно, – сказал Мартин.

Отмотав назад на то место, где Берман еще просто разбухал, он начал двигаться вперед, перещелкивая по одному кадру.

Щелк, щелк, щелк.

На замедленном повторе Клейд Берман взорвался.

Щелк, щелк, щелк.

И тут Бенджи увидел. Над тем, что когда-то было Берманом, появились сигнатуры тепла. Мелкие брызги – небольшое облачко, словно термальный фонтанчик, устремившийся вверх из разорванного тела.

– Ничего не замечаете? – спросил Мартин.

– Замечаю. Определенно, это просто… кровь. Он словно закипел – если брызги имеют достаточно высокую температуру, они…

– И ты не находишь это странным?

Наконец до Бенджи дошло.

– Нахожу. – Его голос прозвучал тихо и отрешенно, когда он высказал свою догадку вслух. – Дождь льет как из ведра. Ветер ураганной силы. Однако…

– Однако, – кивнул Мартин, – эти «брызги», как ты их назвал, поднимаются прямо вверх. Несмотря на дождь.

– Несмотря на ветер.

Мартин снова продвинул запись вперед.

Щелк, щелк, щелк.

Ветер не отнес облачко в сторону.

Оно не рассеялось и не опустилось, прибитое дождем.

Облачко продолжало подниматься. Все выше, выше и выше. До тех пор, пока не исчезло, покинув кадр.

Словно призрак. Освобожденный дух, душа, покидающая тело.

Поспешив к камере, Бенджи переключил ее из режима инфракрасной съемки на обычное цифровое видео – она снимала весь спектр, и режимы переключались простым поворотом колесика.

– Что ты ищешь? – спросил Мартин.

– Не знаю. Что-нибудь, что угодно, только чтобы найти в этом смысл.

Бенджи прокрутил изображение назад к тому месту, где Берман взорвался, – не то зрелище, которое ему хотелось воспроизводить в каком-либо формате, но он должен был это сделать, ибо опять он стал врачом и ученым, а смерть того несчастного была крупицей информации, отправной точкой.

Изображение на экране теперь стало смазанным, практически неразборчивым – да, можно было различить родных Бермана, можно было увидеть стремительное движение девушки-подростка, хватающей мальчишку; однако сам процесс взрыва оставался нечетким. Его закрывал дождь. Свою роль играла и темнота. Там, во мраке, Бенджи разглядел движение, вызванное взрывом, – возмущение воздуха, внезапно окрасившегося в темный ржаво-красный цвет, – но никаких подробностей. И тем не менее он продолжал прокручивать кадры вперед, один за другим, пристально всматриваясь в пространство над взорвавшимся человеком.

И вот…

Очень слабое, едва различимое мерцающее сияние.

Бенджи с силой ткнул пальцем в экран.

– Вот! Видишь?

Мартин подался вперед. Бенджи принялся крутить кадры вперед и назад, по три за раз, сосредоточившись на одном конкретном мгновении.

В это мгновение в темноте, сквозь дождь, над взрывающимся телом Бермана пробежала едва заметная дрожь. Подобная облачку пыли, озаренному фотовспышкой.

– Может быть, это как-то связано с грозой, – неуверенно начал Мартин. – Молния или… природа шаровой молнии до сих пор не изучена…

Однако он осекся, когда Бенджи переключился на инфракрасное изображение.

Картинки совпадали. Мерцание полностью соответствовало термической топографии непослушного облачка брызг. Само мерцание продолжалось не так долго, как его термальный образ.

Однако его присутствие не вызывало сомнений, как не вызывало сомнений и то, что изображения совпадали.

Бенджи откинулся на спинку стула, пытаясь понять, что это означало. Полностью отдавшись изображению на экране в надежде на то, что его осенит какое-то внезапное озарение.

Однако этого не произошло. Загадка не разрешилась, а только стала еще более непонятной.

– Это что еще за хрень, твою мать? – озвучил эту мысль вслух Робби.

– Ответов нет, – пробормотал Бенджи. – Одни только новые вопросы.

Мартин колебался. Его точеное, привлекательное лицо скривилось в комической гримасе.

– Что у тебя? – спросил Бенджи. – В чем дело?

– Есть еще один момент.

– О господи, ну что еще?

– Бенджи, я хочу, чтобы ты возглавил работу СИЭ.

Вот тебе на!..

19 Соль и свет

20 ИЮНЯ

Церковь Света Господня, Бернсвилль, штат Индиана

Для Мэттью сон превратился в недостижимую мечту. Он просидел всю ночь напролет, читая и перечитывая не только Откровение, но также книги других пророков, таких как Иезекииль и Даниил, а также Евангелия от Марка и Иоанна. Настал момент, когда Мэттью решил преклонить голову и немного поспать перед утренней проповедью, но когда он вошел в спальню, Отом сидела перед телевизором, который по-прежнему работал. И то, что Мэттью увидел в новостях…

В ту ночь он долго молился о семье Берманов.

Он был знаком с Клейдом. На самом деле не очень близко – Клейд был хорошим человеком и ходил в церковь, просто он не ходил в церковь Света Господня. Он ходил в методистскую церковь на восточной окраине Уолдрона. Мэттью несколько раз встречался с его женой Джессой и один раз с их сыном Оуэном. Все хорошие люди, трудолюбивые работники. Клейд был строителем, занимался установкой теплоизоляции. Джесса была… физиотерапевтом, кажется, да? Как любил говорить отец Мэттью, «соль земли». То были слова из Евангелия от Матфея, 5:13: «Вы – соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям». Эти слова относились к тем, кто свято соблюдал законы и заповеди Бога – они держали в своих руках соль, или мудрость, земли.

И потерять ее означало потерять все.

Почему-то этот отрывок произвел сейчас на Мэттью очень сильное действие.

Неужели он сам потерял свою соль?

Потерял свою мудрость?

Потерял свой путь?

Если честно, в том, чтобы быть пастором, имелись свои плюсы и минусы. Возможно, это была священная роль, но это также была его работа, и работа эта была связана с… бумагами. Техническое обслуживание. Бухгалтерский учет. Скорее нудная кропотливая работа, чем величие и слава. И со временем Мэттью попал в уютную колею своей собственной интерпретации Библии – да, его церковь была баптистской, но в некоторых отношениях она была прогрессивнее остальных. Так что для него чтение Библии превратилось в занятие академическое, поэтическое – он не переставал повторять, что Библию нельзя воспринимать буквально, поскольку о жизни Иисуса повествуют четыре евангелия. Четыре соперничающих между собой рассказа, не всегда точно соответствующих друг другу, означали то, что… ну, по сути, то, что эту книгу нельзя воспринимать буквально.

Если кто-либо из прихожан цеплялся за какую-нибудь фразу из Библии, Мэттью говорил, порой довольно бесстыдно:

– Попробуйте прочитать это литературно, а не буквально.

Однако сейчас от его былой уверенности не осталось и следа.

Глядя на то, как в новостях снова и снова прокручивают кадры гибели Клейда Бермана и его жены, Мэттью ощущал гнев, смешанный со страхом. Эта смерть не была естественной. Путники не были естественным явлением. Внезапно он поймал себя на том, что абсолютно в этом уверен. Да разве может быть иначе? Это не похоже ни на одну болезнь, с которыми приходилось сталкиваться человечеству.

В памяти Мэттью всплыли слова Озарка Стоувера.

Может быть, что-то действительно отравило воду, превратив этих людей в… в существа, в лунатиков. Быть может, всему виной комета. А может быть, сам дьявол. Может быть, это знак, говорящий о том, что грядет нечто еще более страшное. Эти путники не служат Богу. Бог ни за что не поступил бы так с американцами.

Мэттью уговорил Отом выключить телевизор и лечь спать. Однако сам он не последовал своему собственному совету – вернувшись в кабинет, снова углубился в чтение. Глаза у него горели от усталости, но сердце не переставало колотиться, а мозг снова и снова прокручивал картины того, как бедняга Клейд Берман взрывается, словно петарда, крепко зажатая в кулаке.

Мэттью молился. В молитвах он высказывал гнев Богу, ибо в этом отчасти заключалась его роль: бросать вызов тому, кто наверху, упрекать его в том, чего он, Мэттью, не понимал. И также его роль заключалась в том, чтобы просить у Бога прощения за брошенный ему вызов. Вот такими были их отношения.

Наступило утро. Мэттью сидел на крыльце. Солнце расчертило кровавой полосой горизонт на востоке.

Мэттью прошел в дом, позавтракал бананом, поздоровался с Отом и Бо. Он попросил их обоих обязательно прийти на утреннюю проповедь. Отом обыкновенно ходила на службу, Бо появлялся в церкви редко. Однако сейчас мальчишка заверил отца, что придет на проповедь, потому что об этом его попросил Озарк. Это смутно встревожило Мэттью, однако он сказал себе, что это просто следствие недосыпания, – все, что приводит его сына в церковь, нужно считать благословением.

После чего Мэттью начал готовиться.

Обыкновенно летом он следил за своим облачением не так строго. Для кого-то одежда пастора является священной коровой, однако Мэттью относился к священным коровам без должного пиетета, считая, что иногда их просто необходимо убивать, чтобы менять мировоззрение людей, – он хотел представать перед своей паствой более человечным, поэтому одевался проще и переходил на просторечный язык. И все для того, чтобы прихожане чувствовали себя более уютно. Особенно когда им предстояло противостоять потопу, образно говоря, чаяний Бога в отношении человечества. Однако сегодня все это Мэттью не интересовало. Он хотел представить себя в самом серьезном виде. Застегнул сорочку на все пуговицы. Нагладил брюки. Надел подтяжки и галстук-бабочку. После чего подумал: «Ну вот, пора начинать представление».

Нужно признать, представление редко собирало много зрителей. Численность прихожан оставалась приблизительно постоянной: три десятка в лучшие дни. Но эти тридцать человек принадлежали Мэттью, черт возьми, и он был готов следить за их духовным развитием так, словно их было триста или три тысячи.

Мэттью прошел к алтарю церкви Света Господня, и когда он поднялся к кафедре, у него в груди не осталось воздуха, а колени стали ватными. Потому что его три десятка как минимум удвоились. В церковь пришли люди, которых Мэттью никогда раньше не видел, а в глубине, как он и обещал, сидел Озарк Стоувер. Как таковых скамей в церкви не было – лишь расставленные рядами стулья, и кто-то перенес складные стулья от дальней стены к столику с кофе и выпечкой, разложенной Отом. Стоувер и его люди заняли два последних ряда, заполнив их до отказа. Они привели себя в порядок – все чистые и опрятные. Одни мужчины были с бородами, другие были с коротким армейским «ежиком» на голове или обритые наголо. Женщины, по большей части моложе своих спутников, были в легких сарафанах, с забранными в хвостик волосами. Сам Стоувер зачесал свои длинные седые волосы назад и надел простую джинсовую рубашку, застегнув ее на все пуговицы.

Он устремил взгляд на Мэттью.

И отрывисто кивнул.

Сглотнув комок в горле, Мэттью начал проповедь.

Сначала все шло так, как и было намечено. Он начал со слов:

– Те из вас, кто приходит сюда регулярно, знают, что я люблю напоминать о том, что пророчество — это не то же самое, что предсказание. Нередко, читая в Библии какое-то пророчество, мы воспринимаем его через свои собственные страхи, опыт, в контексте текущих событий, о чем не могли знать люди в ту эпоху, когда эта книга писалась. – После чего он привел несколько примеров, когда в пророчествах говорилось о Навуходоносоре, об Александре Македонском или о Римском трактате. – Пророки не предостерегали нас об Усаме бен Ладене, о нацистской Германии и президенте Хант. В первых строках Откровения так прямо и говорится: «Откровение Иисуса Христа, которое дал Ему Бог, чтобы показать рабам Своим, чему надлежит быть вскоре».

Далее Мэттью собирался разъяснить, как иногда делал, что Откровение предназначалось для современников. Ключевым является слово «вскоре». Оно относилось к тому времени, когда жили эти люди.

Однако слова застряли у Мэттью в горле. Он увидел обращенные на него взгляды. Стоувер хмурился, Бо уставился себе на колени. Прихожане нетерпеливо ерзали, словно ученики, вынужденные слушать скучный урок.

И тогда Мэттью подумал обо всем том, что видел этой ночью, обо всем том, что читал. О Клейде Бермане. О комете и девушке, которая ее открыла. О растущем стаде лунатиков. Тут ему на ум пришли два слова, и он внезапно отошел от намеченной проповеди и сказал нечто совершенно другое. Нечто такое, что оценить в полной мере смог лишь впоследствии.

– И как тут не задуматься, как бы отнеслись древние авторы к этим путникам – к этим «посланникам дьявола»?

И после этих слов Мэттью напрочь отбросил заготовленную проповедь.

Прямо на ходу он составил новую. Убеждая себя в том, что им движет сам Господь. Наполненный светом. Поднявшийся на гребень волны правды.

«Я нашел свою соль», – подумал Мэттью.

А дальше все закружилось. Мэттью обходил прихожан, словно танцор, подчиняющийся музыке и ритму, – ему казалось, будто его передают из рук в руки. Он переходил от одного прихожанина к другому, пожимая руки, предлагая слова утешения и надежды перед лицом рушащегося мира. Толпа излучала жар, искрилась электричеством, и, хотя слова, которые говорил Мэттью, были страшными и безумными, все, казалось, только набирались от них энергии. Маниакально радовались, получая порцию правды – и беря Бога за руку в надежде, что Он выведет из этого запутанного лабиринта. Прихожане провожали Мэттью теплыми улыбками и понимающими кивками, стремясь обнять его и всплакнуть у него на груди.

И тут, в самом конце, Мэттью повернул голову и увидел ее. Отом. Свою жену, стоящую в дальнем углу, – она смотрела на него, и на какое-то мгновение их взгляды встретились. Мэттью улыбнулся, радуясь как ребенок – ну, образно говоря. Отом не ответила на его улыбку.