Книга для...

1. Мы встретились?

Мы встретились? Не смеши – мы еще и не расставались!

Ты родилась во мне раньше, чем мир перевернулся в моих глазах.

Мы – не заложники сексуального влечения, я сплю в твоем теле, именно меня ты видишь в своих снах.

Нам нелегко быть вместе и молчать, но это судьба.

Хочешь узнать, как я называл тебя, еще до того как?..

Десятки, возможно сотни имен и в каждом из них была ты. Как миллионы ароматов одного и того же счастья – кофе.

Мы понимаем себя без слов, но хотим утонуть в них.

В моей груди стучит твое сердце, оно реагирует на каждое твое приближение.

Мы две большие собаки. С мокрыми носами и преданностью после смерти. Господь однажды впряг нас в одну упряжку, и мы везем его по льду, вгрызаясь в кожаные постромки и покусывая друг друга за ухом.

Мне не нужны наркотики, созданные людьми, я вкалываю тебя под кожу каждый день, твоя концентрация в моей крови все выше.

Я ем тебя, посыпаю приправами, пытаясь скрыть запах человеческого мяса, напротив за столом сидишь ты и уплетаешь за обе щеки плоть Немешева Марата.

Я не читаю твои мысли, я пишу их; ты не слышишь мой голос, ты разговариваешь им.

В нашем словаре нет статей, нет их и в нашем кодексе, мы десять тысяч белых листов, залитых кровью, с отпечатками губ на обложке.

Я управляю тобой, крепко вцепившись в руль и нажимая на педали. Ты при этом лежишь на моей спине и спишь.

Я пишу плохие тексты, но ты прощаешь все, кроме моей смерти. Ты видишь ее в каждой умирающей фразе.

Ты красишь веки моими тенями на сером асфальте и припудриваешь щеки песком из моих глаз.

У тебя не фигура Венеры – ты сама Богиня красоты, просто неумелый скульптор тщетно пытался сделать хоть сколько-нибудь приближенную копию. Но ты не в обиде на него, ведь это я.

Мы встретились? Я не помню, чтобы ЖИЛ без тебя. Мой Бог создавал мир все эти годы и лишь сейчас вылепил нас из своего стыдливого желания быть Господом для кого-нибудь.

Ты не можешь уйти без меня, у тебя не хватит времени отойти на должное расстояние – Вселенная слишком недолговечна.

Мы не помним нашего прошлого вместе. Мы чувствуем его в гитарных соло или замечаем в цифрах телефонного номера.

Мы пассивные любовники не больше чем пассивные курильщики, когда ты куришь, я делаю это вместе с тобой.

Нас ничего не связывает, кроме тугих ремней отчаяния.

Нас ничего не объединяет, кроме общности душ.

Нас нет в этом мире, мы над ним – он живет в наших сердцах.

Этот текст я пишу не для тебя, ты улыбаешься, потому что знаешь его наизусть, я рекламирую нас, как пример, которому не надо подражать.

Мы страдаем чаще, чем испытываем счастье, – так последнее приобретает большую остроту.

У нас нет рук, мы не можем перемещать предметы.

У нас нет ног, мы не можем перемещаться сами.

У нас нет ничего кроме хвоста. Хвост – это самое главное.

Мы встретились? Мы еще только расстаемся. Мы расстаемся все наши жизни. С первой секунды нашего знакомства. Когда-то это произойдет.

Мы знаем это и это единственное, что мешает нам жить, не касаясь телами и запахами.

Если бы мы не знали об этом расставании, то меньше бы пили, плакали и часами смотрели на огонь.

Мы ничего не просим – у нас есть все для счастья. Слишком много, чтобы быть счастливыми.

У людей разные прически, цвет глаз, произношение и обувь. И только зрачки одинаковые.

Посмотри внимательно в глаза очередного меня. В его зрачках я. Не печалься и отдай ему все, я приму это как контрибуцию от Бога.

Не жалей себя – я не достоин жалости.

Не люби меня – ты слишком сильна для того, чтобы быть любимой.

Не верь в нас – мы ошибка природы, исключение из паршиво составленных правил.

Пройдет время, и ты изменишься. У тебя будет другое имя и лицо, способность летать и любимые сны. И я буду другой. Повторяю это сотни раз, но твое сердце все равно стучит в моих висках и просит отравить его алкоголем.

Но, несмотря на все, я счастлив.

Потому что мы снова встретились.

Мы встретились?

2. Первые ПроБы

Вот, кажется, и все. Я, не отрываясь, смотрел на дисплей монитора. Буквы, появившиеся на нем. Их набирали на клавиатуре мои пальцы. Но кто придумал этот текст? Я? Мое отчаяние? А может быть… Не верю в него.

Разделительная полоса. Последний из текстов для нее, первый текст для всех. Поместил его на форуме в интернете, она обязательно прочтет. Меня немного трясло. Нет, это не попытка что-то изменить. Это яркий штрих черным маркером по светлому чувству. Разум, задыхающийся от эмоций. Разделительная полоса.

Я встал и прошелся по комнате. Еще одна оболочка моей души. Тело, одежда, комната, город, страна… Спрятался внутри всего этого, обезопасил себя от внешнего вторжения. Потом рискнул, распахнул ворота. Но никто не вошел.

Обои на стенах. Впервые в жизни рассмотрел рисунок на них. Веточки орехового дерева на желтом фоне. На каждой веточке по два орешка. Коричневая скорлупа, толстенькие упитанные бока. Приблизился вплотную и стал царапать пальцем по одному из плодов. Неприятный звук раздираемой бумаги, ее катышек под ногтем, в прорехе показался газетный лист. Но читать мне не хотелось. Я обвел взглядом всю комнату. Шкаф. Кровать. Стол. Выключатель. Обои вокруг выключателя грязнее, чем везде. Белый потолок. Кирпичного цвета пол. Монотонный гул компьютера. Окно. Я бросил взгляд на календарь. За окном должна быть весна. Выключил компьютер и подошел к окну.

Грязный снег, серый дом напротив, застывшие деревья. Присмотревшись, понял, что снег не грязный. Он просто начал таять, и из-под него выглядывает чёрная земля. А я и не заметил, что снег начал таять. Со стороны улицы, на жестяном откосе иногда появлялись мокрые пятна. Приоткрыл одну из створок. Весенний воздух шепотом оглушил меня. Каждая клякса на подоконнике возникала с легким звоном. Вытянул руку и стал ждать, когда на нее упадет нотка весенней капели. Вот и первая. Вторая. Горячая, обжигающе горячая. Я опустил руку. Капли текли по моим щекам. Весенние слезы.

Кто-то из прохожих, задрав голову, смотрел на меня – я опустился на пол. Прижался щекой к батарее и заревел. Как школьница, полюбившая старшеклассника; как раненный зверь, смотрящий залитыми кровью глазами на охотника; как туманное эхо сигнальной сирены терпящего бедствие сейнера. Вцепился руками в металлическую трубу и тряс Землю, пытаясь удержаться в себе. Но не мог, не мог. Душа, так давно прикованная наручниками к сердцу, освободилась. Вырвалась из меня. Зашагала по залитому соленой водой полу к зеркалу, взглянула на себя и вернулась в комнату. Легко запрыгнула на подоконник. Оглянулась на меня и спрыгнула вниз. Но не успела разбиться о равнодушие асфальта и человеческой памяти. На столе запел телефон. За те две секунды, пока я взял трубку и приложил ее к уху, организм полностью перестроился. Голосовые связки окрепли, щеки высохли, дыхание замедлилось. Я не хотел расстраивать своего лучшего друга.

– Здравствуй, Дима, – на мгновение самому стало неприятно оттого, что голос мой звучал спокойно и размеренно.

– Привет. Встретимся сегодня?

– В восемь, там, где и всегда. Я сейчас занят, вечером поговорим, – я нажал кнопку сброса.

Постоял в центре комнаты, затем присел на кровать, взял в руки подушку, уткнулся в нее лицом.

Перед закрытыми глазами медленно опускались титры, всего два имени. Финальная музыка. Как ни старался сильнее сжать веки, из-под них все равно бежали мокрые строчки. Режиссеры, актеры, сценаристы, ассистенты… Всего два имени.

Мне начало казаться, что эту последнюю сцену я предвидел гораздо раньше. А может, так оно и было? С самого момента знакомства, наши отношения были обречены. Мы знали это. Со стопроцентной вероятностью мы знали это. Предопределенный финал, который мы и не пытались отдалить или приблизить. Но… ведь жизнь тоже закончится смертью. Со стопроцентной вероятностью, и мы все это знаем, но разве это повод не жить? Не отдавать всего себя жизни и дарить свою энергию или, наоборот, открывать жизни свою душу и пускать внутрь? В мире все заканчивается. Хотя нет. Только то, что начинается, – разве это повод ничего не начинать?

Неужели я настолько бессердечен? Плачу, прижимаясь лицом к подушке, и логически размышляю при этом… На секунду я замер. Поднял голову. Улыбнулся и пошел на кухню варить кофе. Аривидерчи, моя милая, я иду к тебе.

В диско-баре было людно и дымно. Единственный свободный столик был залит пивом, мы попросили официантку протереть его и присели на мягкие стулья. Димон продолжал терроризировать меня вопросами.

– Так, говоришь, тебе хреново?

– Что я говорю? Все у меня хорошо. Серьезно. Видишь – улыбаюсь.

– Улыбаешься. Что-то ты раньше реже улыбался. Хреново тебе. Так?

– Дима, прекрати. Давай о чем-то другом поговорим.

На стол поставили два высоких бокала. Я поблагодарил высокую официантку и проводил взглядом ее удаляющиеся в дымке, покачивающиеся в стороны бедра. Друг мой перехватил этот взгляд и засмеялся.

– Вот, что тебя спасет. Причина всех твоих несчастий в хроническом недо…

Я уже не слушал его, а улыбался своим мыслям…

Познакомиться, подождать, пока она сдаст смену, проводить до подъезда, обаять чувством юмора и предупредительностью – всякий раз подавать руку, переходя через лужи и грязевые препятствия из талого снега, на прощание коснуться рукой ее локтя, развернуться и пойти домой, даже не поцеловав в щеку. Исчезнуть на несколько дней, узнать у напарницы номер её телефона, дождаться, когда у неё будет выходной, позвонить, пригласить куда-нибудь, угощать и приглашать на медленные танцы. А потом как-нибудь так получится, что, когда мы будем сминать простыни, зазвенит мой телефон и там, в другом городе, Она услышит мое учащенное дыхание и призывный шепот, в трубке сразу же раздадутся короткие гудки, а дальше… Я не успел подумать, что в таком случае будет дальше. Помешал щелчок пальцами прямо перед моим носом. Я посмотрел на Диму, вновь улыбнулся и повернулся к барной стойке, подняв одну руку примерно на уровне глаз.

Она заметила это мое движение и, быстро дописав что-то на листке заказов, с улыбкой подлетела к нашему столику.

– Будете еще заказывать?

– Юля, – прочел я вензелек на бейдже, – вы чудесны… Эээ… Еще два пива, пожалуйста.

Она взглянула на мой, еще полный бокал и, по пути забрав с соседнего стола пустую посуду, вернулась на свое рабочее место.

Я слегка откинулся на спинку стула и стал мять в руках картонный подстаканник. Дима внимательно смотрел на меня. У него на голове топорщился вихор, наверное, мыл голову перед выходом и не досушил. Теперь постоянно приглаживал его, но волосы все равно стояли торчком. Затем его челюсти задвигались, словно пережевывая что-то, и он, взяв бокал двумя руками, сделал долгий глоток. Мы молчали. Обрывки слов, фраз, тем для разговора роились в моей голове, но я никак не мог сконцентрироваться, остановить этот стремительный поток, зацепившись за какую-нибудь мысль, которая была бы не просто не глупой или не пошлой, а которая действительно меня интересовала. Бросил на стол обрывки картона и тоже стал пить пиво. Ладонью чувствовал приятную прохладу бокала и при этом думал: «Как я могу фиксировать в голове то, что я чувствую приятную прохладу бокала? Ведь это же книжная фраза. Ничего общего с жизнью. Стекло холодное, но мне от этого, кроме самого ощущения холода, никаких других сигналов не передается. И все равно. Слова сами складываются в сочетания о приятной прохладе. Как же мы зависим от книг, которые читаем».

– Я ни от чего не завишу, – мрачно произнес мой приятель и поставил опустевший стеклянный сосуд на стол. Видимо, последние слова я произнес вслух.

– Я что, сказал сейчас что-то?

– Нет. Просто выражение лица у тебя было, как полчаса назад, когда ты вот также долго молчал возле гардероба, а потом промычал: «как же все-таки зависим от книг, которые прочли». Я тогда не прокомментировал, а сейчас не удержался.

Думать о том, что сейчас сказал мой друг, я не мог – перед лицом промелькнула чья-то белая рука с серебряными колечками, поднял глаза – официантка Юля уже удалялась, на столе поднималась пеной вторая порция. Отхлебнув немного пива, я продолжил:

– Да ведь не только от книг, вообще от всего, что нас когда-то окружало. Вот даже сейчас. Ты же не со мной одним общаешься. А со всеми теми людьми, которых я в своей жизни когда-то встречал. На первом месте, конечно, мои родители – они научили меня ходить, разговаривать и чистить зубы по утрам. Но кроме них еще очень много людей сейчас общаются с тобой, воплотившись во мне. Когда-то в детстве меня с головы до ног обкатила грязью большая грузовая машина. До сих пор хватаю тебя за рукав, когда ты слишком близко подходишь к дороге, если на улице лужи. Хватаю за рукав я, но фактически тебе идет послание от того водителя…

– Слушай, – перебил меня Дима, – это мы, говоришь, с тобой сейчас общаемся, пиво пьем, а завтра я пойду на ночь к Кате, и ты через меня сигналы ей какие-то передашь?

Заиграла громкая музыка, теперь, чтобы Дима мог меня расслышать, мне пришлось чуть привставать со своего места и наклониться над столом. Я продолжал говорить о книгах, а он смотрел куда-то в сторону. Затем мой приятель жестом указал на другие столики. Я повернул голову, но не мог понять, что именно он хотел мне показать. Теперь наступила уже его очередь податься вперед, ближе к моим ушам.

– Вот ты все о книгах. Формируют, говоришь, там они чего-то. Во всем, что ты читаешь, какие-то принципы, мораль, догмы. Раньше увидеть лодыжку девушки или часть кружева ее панталон было праздником. А сейчас… я вот тебе показал, ты, кажется, не понял. Смотри. Сидят девчонки. И взрослые, и совсем еще школьницы. Джинсы спущены до половины задницы, трусы до лопаток натянуты.

Он видимо устал опираться руками о стол, и вернулся в прежнее положение. Но не прошло и несколько секунд, как вновь уже перекрикивал динамики.

– Пойми. Все книги, которые ты читал… они для тебя написаны. Для одного тебя. И когда общаешься с людьми, надо представлять себе, что они ничего этого не читали… им тогда легче будет тебя понять. Да и тебе легче жить будет.

– Дима. Стоп. А книгу для всех… книгу для всех можно написать?

– Написали уже. Библию… Там, еще что-то. Так? Кто их сейчас читает?

Он замолчал. Мы пили пиво, я смотрел по сторонам. Выпивка, закуска. Выпивки больше. Водка, вино, пиво, шампанское. Фрукты, колбаса, салатики. Кое-кто тянул через соломинку коктейли. Салфетки, пепельницы, стаканчики с зубочистками. Поискал взглядом такой же стаканчик у нас. Вытянул одну зубочистку и сжал ее зубами. Друг мой взглянул на меня, усмехнулся и протянул мне блестящую упаковку жевательной резинки. Я взял две белые подушечки, выплюнул зубочистку и бросил в рот оба пахнущих ментолом комочка… От их вкуса перехватило дыхание и немного прояснилось в голове. Я улыбнулся своим мыслям, поймал вопросительный взгляд Димы, но кричать мне не хотелось. Достал мобильный телефон, набрал на клавиатуре несколько слов и передал трубку своему приятелю.

«Жвачка. Жвачку жуют все».

Он прочел, поднял вверх большой палец и заказал по третьему бокалу.

Через некоторое время я понял, что стало тише. Звучала «медленная» мелодия. За столиками оживились, «кавалеры» приглашали «дам». Мне всегда нравилось наблюдать за отказами. Девушки с улыбкой что-то объясняют, показывая на подруг, мол, не могут оставить в одиночестве, или просто качали головой. А неудачливые танцоры делали вид, что вовсе не ожидали услышать согласие и предлагали потанцевать просто из вежливости – ну как же находиться в одном зале со столь привлекательными и не танцующими красавицами… Потом отходили на несколько метров и всегда очень четко мимикой изображали фразу «Ну и дура».

Но в тот раз я не смотрел по сторонам. Я думал о Ней. Где-то далеко Она. А здесь я. Я есть. Она есть. А нас нет. Нет и, кажется, никогда уже не будет. А были ли мы? Я уверен, что были, вот только ничего не помню об этом времени. Само время помню, но все эмоции остались там, в прошлом. Эмоции ведь не предметы. Их не положить на полку как подарки-талисманы, не перечитать как письма, у них нет запаха, который бы хранился десятки лет. Остается память о том, что они были, но самих их уже нет. Были, и нет…

Дима уже приступил к третьему отрезку большого пути. Какой же он все-таки молодец. Спасибо, дружище. Ты знаешь, как важно мне сейчас говорить о чем-то, чтобы просто меня слушали. Я ничего не говорил тебе о том, что произошло, а ты не расспрашиваешь о причинах, которые…

– Дима, вот написать книгу про Бы…

– Про что? – он прекратил подмигивать длинноволосой блондинке, танцевавшей со своей подругой на самом краю танцпола, совсем близко от нас.

– Про Бы. Я вот уже даже и начало придумал. Примерно такое. Слушай:

Многие хотят, чтобы их уважительно и подобострастно называли «на Вы».

Кто-то решительно и безапелляционно настаивает перейти «на ты».

Кто-то, вцепившись в умирающую последней надежду, вытаскивает из памяти местоимение «мы».

Но здесь я напишу о «бы».

Потому что быдло. И я один из них.

Ну, это вроде, как для затравки, потом название. Скажем, так и будет называться «Быдло». И дальше.

Нас очень легко заметить в толпе. Мы неотличимы друг от друга. Шерстяная шапка или кепка из кожи-дубленки, а может, пуховик? Турецкие джинсы и что-то на ногах. Но я не родился с этим внутри и даже не стал быдлом под давлением и тяжестью. Я просто что-то почувствовал, потом разочаровался, потом снова почувствовал, затем опять разочаровался и так очень долго и до сих пор… При чем тут приобретение знания о своем «бы»? Да ни при чем – у нас все вот так… не разберешься без стакана, который у нас не или наполовину полон, или наполовину пуст… И не в стакане ведь дело…

– Стой! – перебил меня Дима. Тема явно заинтересовала его. Опять провел рукой по волосам в том месте, где они яростно устремлялись вверх, – Не нравится мне название. Я так понял, что книга о «бы», в смысле, обо всех этих «если бы», «я бы», «тогда бы было». Про нереализованные возможности или про людей. Всех людей. Так? Ведь у каждого так много несовершенных поступков… Что-то типа Поколения Х, только Поколение Бы. Я правильно понял?

– Да… Удивительно, я сам для себя еще не выделил четко, о чем эта книга была… бы…

Мой приятель делал в это время очередной глоток и чуть не поперхнулся от смеха.

– Была бы… Возьми, да и напиши. Но название точно не покатит. «Быдло», говоришь? Ты бы купил книгу с таким названием?

– Я бы…

– Вот именно, ты Бы. И я Бы. Все мы Бы. Книга про всех нас. Про Бы. Оба-на! Смотри, как классно получается. Про Бы. Вроде как пробы пера. И в тоже время…

– ПроБы. Мне нравится.

– Вот. Название уже есть. Пиши. Книга может быть и не ДЛЯ всех – зато ПРО всех. Давай, за это…

Мы чокнулись бокалами. Дима коснулся локтя, проходившей мимо официантки:

– Юля, когда увидите, что мы допиваем это пиво, принесете еще по бокалу. Хорошо?

Девушка кивнула и, как мне показалось, лукаво посмотрела на меня. Я решил, что это самый подходящий момент завязать знакомство.

– Юля, вы просто очаровательны. Мы… это… я… хотел бы познакомиться с вами поближе…

– Боюсь, я вас разочарую, – она смотрела мне в глаза и не отводила взгляд.

– У вас есть молодой человек?

– Вы меня обижаете. Вы думали, что такая очаровательная девушка может быть одинока?

Я смутился, взял со стола бумажную салфетку и начал складывать ее в несложную фигурку японского журавлика. Материал был слишком мягким и плохо держал форму.

– Правильно, Юлечка, отсылайте его подальше, а то он влюбится в вас, начнет преследовать и писать стихи, а потом еще и канючить начнет: ну, брось меня, брось, – Дима при этом жестикулировал, изображая, как я буду просить о расставании.

– Правда, влюбится?

– Да вы в его глаза посмотрите. Он глазами вам говорит, что уже влюблен. Так? А еще пару бокалов и предложит разделить с ним весь остаток ваших дней.

Официантка долго изучала меня взглядом, а потом сказала:

– Влюблен, да вот только не в меня.

Я уже доделывал салфеточного журавлика. Он был не очень симметричный и имел немного помятый вид, но это лишь придавало ему некоторый романтизм. Я протянул его Юле, она аккуратно посадила его на свою ладонь, затем спросила:

– Это дракончик?

Дима чуть под стол не сполз от смеха. А мне вспомнилась одна история…

3. Японец

С японцем я познакомился очень просто. Вернее меня с ним познакомили мои друзья, которые и сами знали его минут пять, не больше. Они подозвали меня, (я сидел на скамейке и пробегал глазами страницы футбольного еженедельника) и, тыча пальцем в невысокого человека азиатской внешности с шарфом футбольной сборной моей страны на плечах, практически в унисон закричали: «Поговори с ним, ты же у нас английский знаешь». Да, по сравнению с ними английский я «знал». Прошла минута, и я понял, что по сравнению с японцем тоже. Тот весело улыбался и на ломаном русском рассказывал нам одновременно три истории. Так я узнал, что он обожает Шевченко, уже пятый раз приезжает в Киев на матчи сборной и специально перевел свой бизнес из Милана в Лондон, чтобы чаще лицезреть своего кумира. Друзья мои предложили японцу обменять его цифровой фотоаппарат на календарик с автографом футболиста. Фотокамера болталась на шее у нашего гостя, календарики нам выдали на выходе из метро, автограф еще надо было нарисовать, благо шариковая ручка у нас была и не одна. Японец сразу смекнул, в чем дело, улыбнулся еще шире и достал из сумки две большие открытки, на которых красовались подписи Шевченко, и фотографию, наглядно демонстрирующую, что автографы ставил именно он.

Но подарками мы все же обменялись. Я подарил ему, прочитанный уже мною журнал, на обложке которого размашистым почерком вывел пожелание дружбы между двумя странами и нарисовал два прямоугольника. Один разделил линией пополам, закрасил половинку, а в середине второго провел, как меня учили на геометрии, идеальную окружность, которую затем старательно «залил» синими чернилами. Японец все так же улыбался, но взгляд у него сделался внимательным и каким то умиротворенным. Он достал из кармана связку ключей, на которой, вместе с двумя-тремя брелоками, болталась крошечная кожаная бутса. Ловко снял её с двойного кольца и протянул мне. Обменявшись короткими поклонами, мы разошлись в разные стороны. Надо было еще успеть допить и доесть все привезенное с собой к матчу. На стадион нас с водкой и салом никто бы не пропустил.

До матча оставалось всего полчаса. Мы сидели на рюкзаках в тени деревьев и смотрели на высоченные осветительные мачты Республиканского стадиона. Лето. Выпитый алкоголь видимо уравновесил температуру внутри тела и за его пределами. Я испытывал непрерывное ощущение счастья. Впереди еще ждал футбольный матч. В эти минуты никаких сомнений относительно его исхода у меня не было.

– Порвем как тузик грелку, я думаю, Шева два вкатит, – обращаясь сразу ко всем и ни к кому, промычал я.

– Они нам первые забьют. С пеналя. А потом в перерыве Олежка всем по рогам надает, во втором разгромим, – то ли не согласился со мной, то ли полностью поддержал кто-то.

– Пора идти уже, пока все кордоны пройдем, – чей то наиболее трезвый голос пытался вернуть нас в реальность. Идти никуда не хотелось. Я жевал травинку и смотрел в небо, потом, внутренне согласившись с последней мыслью, резко поднялся и перевел взгляд на развалившуюся гвардию. Невнятно произнес: «Подъем» и сразу же присел. Не нужно было так резко вставать. Немного пошатывало и перед глазами, перекрывая друг друга, росли и лопались красные круги и кольца. На газетке были разложены бутерброды и несколько открытых бутылок пива, водки уже не было.

Во главе скатерти-самобранке стояла трехлитровая банка соленых томатов. Как могла прийти в голову совершенно трезвому на момент выхода из дома Диме идея захватить с собой сей ценный груз, я не знаю. Но довольны были все. Банку мы расконсервировали еще в вагоне поезда. Сейчас на самом дне, в гуще укропа и среди зубков чеснока, как елочные шарики среди хвои, виднелись бока трех или четырех последних помидоров. Они выглядели очень аппетитно, но желания их съесть никто не выказывал. Допили пиво, доели бутерброды, собрали весь мусор в пакет, который я деловито спрятал в свой рюкзак, чтобы потом торжественно вручить при обыске милиционерам из оцепления.

– Пора уже топать, – прозвучал мой голос.

– А с помидорами что делать?

– А с помидорами, – я обвел взглядом скверик, рядом с которым мы сидели: ни урны, ни мусорного бака рядом не было, – а помидоры давайте закопаем, на обратном пути заберем.

Это сейчас идея кажется идиотской, а тогда наша подогретая водкой игривость мыслей приняла ее на-ура. Закапывать банку с помидорами – пожалуй, последняя стадия торжества духовного над материальным, возвращение долга перед землей в сосуде из расплавленного песка, закупоренного пластмассовой крышкой. Скрывающийся за верхним краем стадиона, уже краснеющий солнечный диск; погребение его наземных сородичей в тесной банке; опять плывущие перед глазами, вызванные пристальным взглядом на яркий свет алые круги.

После матча мои товарищи заторопились на вокзал, а мне расхотелось уезжать из Киева в этот вечер. Унылая ничья с многообразием нереализованных моментов, легкий дождь, начавшийся за полчаса до окончания матча, непринятый вызов на мобильный где-то в другом городе. На площади перед стадионом было душно и тошно. Поток болельщиков, вываливающихся из секторов, превращался в толпу. Люди бросали под ноги скомканные листы с текстом национального гимна, выкрашенные в цвета флага. Тысячи ног ежесекундно топтали то, от чего еще два часа назад по коже бежали мурашки и на глазах выступали слезы. Неужели относительная неудача в матче с фаворитами группы заставила всех резко сменить гордость на презрение, славу на стыд, похвалу на оскорбления? Почему мои друзья, опуская глаза, вынимают из кармана смятые двухцветные листки и, тоже поддавшись всеобщему настроению, разжимают пальцы, и бумажные листья мягко падают на асфальт? И сам я, бесцельно пиная перед собой пустую пластиковую бутылку, замечаю, что их поступок вызывает у меня непонимание, но не отторжение или возмущение. Они уехали, я остался.

Какое-то взаимодействие памяти, логики и фантазии вывело план на вечер. Я поехал в уже знакомый мне (хотя был там всего один раз) японский ресторанчик. На душе скребли кошки, а внутри все звенело еще сильнее, чем тогда, когда я ужинал там впервые, постигая неизвестный мне доселе вид пытки – вассаби.

Меня провели к свободному столику и оставили наедине с меню. Я уставился в страницы, которые больше напоминали комикс на тему подводного царства. Когда я оторвал взгляд от «веселых картинок», то увидел широкую улыбку японца – фаната Шевченко. Он радостно махал руками, что-то громко кричал и показывал на меня сидевшему рядом с ним хмурому самураю с выбритой головой. Я пересел к ним. Японец что-то весело щебетал на смеси русского, английского, итальянского и японского. Языковой коктейль сродни чашке зеленого чая с привкусом бергамота и вкраплениями черного и красного. Незнакомый японец тыкал палочкой (не из тех, что лежали на деревянной дощечке) в яркий экран какого-то устройства.

Меня удивило, что они ели салат ложками, напоминающими те, которыми я дома ем суп. Пили чай, не церемонясь, то есть, не особо вдаваясь в тонкость чайной церемонии. Да и вообще в их поведении видна была какая-то небрежность и никакого пиетета перед правилами, которые, как мне объясняли, были очень важны в японских церемониях. Я уже перестал слушать его восторженный рассказ об игре Шевченко в недавно закончившемся матче и перебил его. Возможно, даже довольно резко. Я спросил, почему настоящие японцы в японском ресторане ведут себя не так, как мы привыкли о них слышать. Никакого самосозерцания и правильного приема пищи.

Знакомый японец хитро улыбнулся и попытался мне все объяснить.

– Я родирся в Осаке. А в Итарии уже десять рет. Но свой бизнес я дераю как японец. Я увазаю всех компаньонов. Я настоясий японец. Вне этих стен. Но здесь я отдыхаю. Тут на входе стоят корейские юноси. На стенах китайские иерогрифи. И писся. Это зэ не сусси. Это просто… Просто дохрая риба. Здесь оцень маро Японии. На урице намного борьсе Японии цем здесь.

– Вы считаете, что здесь нет Японии? Так что же здесь? Украина? – последние слова я произнес с придыханием. У меня перед глазами вновь возник кадр – тысячи людей топчущих цвета своего флага.

– Не знаю. Я не знаю, какая Украина. Но здесь просто дерают…как вы говорите. Дерают бабки. Бизнес. Вот и мой друг сецяс дерает бизнес. Здесь никто не думает про Японию. Хотя подоздите. Здесь тозе есть Япония. Сейцяс я вам ее показу.

Он полез в сумку, долго там что-то искал. Наконец положил на стол футбольный журнал, ткнул желтым пальцем в синее восходящее Солнце.

– Вот Япония. Вы сами ее нарисовари. Я видер ваши граза. Вы рисовари Японию. Мою Родину. Вы думари о ней.

Я смотрел на улыбающегося японца, на его приятеля. И мне очень сильно… ОЧЕНЬ сильно захотелось подарить им и свою Родину. Показать ее. Думал я недолго.

– Вы любите соленые помидоры? Пойдемте, здесь недалеко…

4. Шестой бокал

Четвертый и пятый я почти и не заметил. Раза три уже выходил в туалет, где долго рассматривал в зеркале свое лицо на предмет выявления признаков вырождения личности. Но ничего особенного, кроме багрового цвета кожи и каких-то чужих глаз, в своей внешности не нашел. Глаза были наполовину растерянные, наполовину воодушевленные. Ну, и еще на треть игривые. Знаю, что в сумме это не составляет единицу, но и в зеркале отражалось не два глаза, а… Больше двух, но меньше трех.

А еще я включал холодную воду и просто держал руки под струей. Смотрел, значит, на эти два с половиной глаза, разбивал пальцами поток холодной воды и иногда прикусывал нижнюю губу. Зачем? Сейчас уже и не вспомню. Возможно, выбирал самое страдальческое из всех страдальческих выражений лица. Представлял, как буду сидеть за своим столом, закусив губу, чуть прищурив все глаза, медленно пить пиво. И все прекрасные девушки мигом сообразят, какая трагедия разыгрывается в моей душе, и моментально отреагируют. Как отреагируют, я еще не знал, но обязательно очень жизнеутверждающе и пылко. Очень. А может, я закусывал губу, чтобы проверить, как повлияло выпитое пиво на порог моей болевой чувствительности. Это очень важное сведение о состоянии организма в период употребления алкоголя. Или пытался прокусить губу, чтобы из меня вытекло немного крови – тем самым, уменьшив артериальное давление, потому что здоровье в последнее время меня не радовало.

Вернувшись из третьего похода в комнату для умывания, я разглядел шестой бокал нефильтрованного, как и первые пять, пива. Димы рядом не было и меня потянуло на подвиги. Выпью залпом или нет? Конечно, выпью, не впервые такие эксперименты, но надо в очередной раз убедиться в своих силах. Прислонил губы к пенной поверхности и стал медленно запрокидывать голову. Жидкость была холодная, и это очень мешало пить без пауз, но я гнал все безвольные мысли и продолжал процесс. После того, как последняя капля сорвалась с кромки бокала в рот, задержал дыхание. На одно мгновение показалось, что пиво уже полностью наполнило мое тело и дошло до глаз. Я даже видел темные волны, поднимающиеся над нижним веком. Сделал три коротких вдоха через нос и один длинный выдох ртом. Опять задержал дыхание. Музыка вокруг звучала глухо, блики от вращающегося стеклянного шара переворачивали зал, люди ходили между столами, сталкиваясь между собой, не обходили, а просачивались через чужие тела. Я опять задышал, старался при этом как можно меньше шевелиться. Уговаривал себя, что еще пять секунд – и в желудке все уляжется, как надо. Мир начал возвращаться на свою орбиту. Земная ось приобрела прежний наклон, и я попытался пошевелить пальцами руки. Они после недолгого раздумья подчинились команде. Заиграла какая-то танцевальная мелодия. Мне захотелось танцевать. Когда я вышел на танцпол, включился стробоскоп…

На протяжении сотен лет люди пытались изобрести вечный двигатель. Иногда им казалось, что до цели уже рукой подать. Системы колес и цепных передач, водяных и паровых машин довольно продолжительное время находились в движении и, в принципе, выполняли определенную полезную работу. Затем останавливались, но это лишь подогревало конструкторов на новые поиски.

Вот и я на какое-то время почувствовал себя вечным двигателем. Конструкция была довольно простая. Мое тело располагалось напротив внушительного размера колонки. Звуковые волны, встречая преграду, частично поглощались, частично отражались в динамики. Поглощенные приводили отдельные части моего тела в беспорядочные возвратно-поступательные и круговые движения, отразившиеся же, резонировали с мембранами колонок, в десятки раз усиливая их мощность. Для того, чтобы компенсировать внешнее давление на мои барабанные перепонки, я грамотно раскрыл пошире рот. А во избежание разрушения роговицы глаз прикрыл их веками. Но даже с закрытыми глазами видел ритм – вспышки стробоскопа четко освещали все внутреннее пространство черепа, единственным работающим участком головного мозга оставался мозжечок, который с трудом контролировал мои телодвижения, при этом тоже приплясывая в такт музыке.

Танцевать… С самого детства я любил танцевать, дома включал старый катушечный магнитофон и бегал кругами по комнате. И ничто не могло меня остановить. Потому что «светофор зеленый» и «все бегут-бегут-бегут». И я бегу. В детском саду на утренниках традиционное «Яблочко» и народный танец. В школе, набросив на голову черный капюшон, прыгал на стены и едва не падал на пол, изображая игру на электрогитаре. В университете стал поспокойнее и растворялся под «транс», либо просто сливался с другими людьми под что-то более ритмичное. Сейчас, когда дискотеки привлекают все меньше, вновь «вернулся в дом». Иногда выкручиваю до максимума громкость на колонках музыкального центра и с закрытыми глазами танцую на кухне. Печально, но на людях стало труднее расслабляться и танцевать для самого себя. Приходится неизменно отключать часть сознания спиртным. Обычно при этом не слежу за происходящим вокруг, но какая-то автоматика продолжает работать, и столкновения с другими танцующими почти всегда удается избежать.

Никакого профессионального мастерства у меня нет, разве думаешь об этом, когда выходишь танцевать. Кажется, что все движения уместны и превосходно сочетаются с музыкой. Кажется, будто ты сам композитор и писал мелодию для своего тела. Кажется, что лишь ты слышишь плавные переходы и доминирующие басы. Все безошибочно и верно. Иногда успеваешь зафиксировать, что все остальные просто дрыгают ногами и руками и вовсе не чувствуют ритма. Хочется поделиться с ними своим знанием, но что-то тянет вовсе не в гущу людей, а к стене либо колонне, к которой можно приблизиться вплотную и подарить весь свой заряд. Смотреть, как по прохладной стене стекают капельки влаги, в них присутствуют и частички моего испарившегося пота. Представить на месте стены зеркало или восхищенного наблюдателя. Поразить его своей полной гармонией со звуком. Вначале несмело, чувствуя затылком насмешливые взгляды, чуть сковано, порой нарочито дурашливо, якобы извиняясь за неловкие движения. Неодолимое желание зажмуриться вкрадчиво дает соответствующий приказ. Однако пытаешься контролировать себя и заставляешь держать глаза раскрытыми, упираешься взглядом в пол или цепляешься за потолок. Затем все больше и больше отстраняешься от окружающего пространства, игнорируешь все, что находится за границами тела, позволяя лишь звуку проникать сквозь твою оболочку. Не проходит и минуты, как одновременно умирает и рождается новое существо. Человек разумный эволюционирует в человека танцующего.

Я прыгал на одном месте перед колонкой. В конце концов, истощив все запасы энергии, просто уперся лбом в ее решетку и так стоял, пока вновь не заиграла медленная музыка. Чуть приоткрыв глаза, направился к выходу из зала, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, пытаясь показать всем, что обладаю хорошим слухом и чувствую мелодию. Оставалось пройти еще несколько шагов, и вдруг до меня дошло, что на улице темно. Наверняка звездное небо. Если я посмотрю на звезды, то тотчас же задумаюсь, и в мои мысли ворвется Она. Резко развернувшись на месте, я пошел к барной стойке. И мне показалось… Да, скорее всего, просто показалось, что мужчина, сидящий за одним из угловых столиков, пристально и как будто испуганно смотрит на меня. Он был во всем черном. На черты лица внимания я не обратил, потому что переключил все свои силы на сохранение равновесия.

Юля протирала стаканы и, увидев мое приближающееся тело, улыбнулась. После первой неудачной попытки я все-таки покорил высокий стул. Твердо уперся локтем правой руки в лакированную доску, затем сверху к руке приложил подбородок, расслабил мышцы шеи. Голова немного побалансировала на руке, но удержалась. Девушка вопросительно на меня взглянула, затем отвернулась, долго разглядывала все, что было выставлено за ее спиной от минералки до абсента. Видимо, решила, что сейчас мне лучше ничего не пить вообще, и продолжила разбираться с чистой посудой. Я и сам заказывать ничего не хотел. Но сидеть молча было не очень удобно, она могла подумать, что парень выпил лишнего и, набравшись вместе с алкоголем храбрости, пытается навязать свое общество. И вдруг заметил на одной из полок с элитным спиртным своего салфеточного журавлика. Сразу приободрился и подумал, что это знак. Не зря я трудился над неудобным материалом, это было мое послание себе же в будущее – увидеть оригами и решиться заговорить.

– Юля, знаете, я хотел бы с вами поделиться одной историей. Это вымысел, однако по ней вы можете судить о моем способе восприятия окружающего мира и событий происходящих в нем… Они меня…

Не смог заметить, как она отреагировала, потому что глаза мои закрылись, но я продолжил.

– Они меня окружили…

Не удержался и все-таки приоткрыл один глаз. Девушка никуда не ушла.

5. Они меня окружили

– Они меня окружили… Часы попросили снять. Ну, конечно, о времени здесь некогда будет и подумать. Блин, до чего же там было холодно. Бросил часы на мокрый песок. Затем поднял их, завернул в носовой платок и вновь положил на песок. Они улыбались. Что еще? Мобильный телефон. Никакого общения. Понимаю… Хотели проверить, могу ли я совершить это в одиночестве, без шанса на поддержку. Телефон на песке. Не нагибаясь, стягиваю кроссовки. Песок не только мокрый, но и холодный. Холодный песок, холодный воздух, холодные взгляды. Если это розыгрыш, то все, я уже поверил, теперь покажите, где вы спрятали камеру. Но нет. Они молчат. Молчали… Вспоминаю обо всем этом… Как будто сейчас происходит. Расстегиваю пояс и молнию на джинсах. Складываю и их тоже на песок. Пояс отдельно. Старая привычка. Футболку тоже снял. Оказывается, тонкая, разорванная на груди ткань все равно спасала от ветра. А теперь… становлюсь на свою одежду. Чувствую под левой ступней. Там. В заднем кармане Ливайсов. Как же я мог забыть? Просят отойти от моих вещей. В заднем кармане синих брюк из денима осталась моя последняя надежда.

Начинаю злиться. Может, улететь? Но на небе от них не спрятаться. Они везде. Снимаю белье. Зачем мне последняя одежда, если я потерял последнюю надежду? Действительно, очень холодно. Все? Теперь в воду? Один из них качает головой. Подпрыгивает ко мне и тычет двойным хвостом в грудь. Ага. Он прав. На серебряной цепочке еще осталась маленькая вера. Пальцы замерзли, и я никак не могу расстегнуть ее. Пытаюсь снять через голову. Расцарапав мочку уха, все же побеждаю. Вера летит в компанию к надежде. Какая-то зловещая тишина наступила. Всего на секунду. Опять порыв ветра, деревья наверху сцепились ветвями, раскачиваются, наклоняются одновременно. Сошедший с ума ансамбль народного танца, исполняющий сиртаки, стоя вверх ногами.

Меня начинают бить. Я даже не могу понять, почему и за что. Недолго. Но очень больно. Последний удар по печени. Падаю на левый бок. Выпучив глаза, дышу, много коротких вдохов и один длинный выдох. Били по всему телу, но чувствую лишь холод песка. Боль они тоже у меня забрали. Еще несколько их десятков появляются из огромного камня на берегу. Совещаются с остальными. Я смотрю на это, но не могу анализировать. Лишь записываю на пленку памяти. Один из вновь из «новобранцев» подходит ко мне и бьет по голове огромным камнем. Уже не больно. Я смотрю на него. Кто это? Что-то с памятью. Какие-то тени на берегу. Я почему-то лежу раздетый на холодном песке…

Небо. Какое небо? Юля, честно говоря, я не могу вспомнить какое. Просто небо. Кружочки какие-то ползли. Ну, если хочешь знать, какое было небо… синее. Небо было синее, как небо. Не синее, как море или как джинсы, а именно, как небо. И я на него смотрел. А оно никуда не смотрело – у неба нет глаз. А подо мной «деревянные» деревяшки. А на щеках почему-то слезы. А они… Я все еще не могу понять, кто это и почему они меня связали. Везут куда-то. Я лежу на полу большой лодки, они ходят и не очень-то старательно перешагивают. А потом они все исчезли. Я закрываю глаза, но это не останавливает качку. Пытаюсь приподняться и посмотреть вокруг. Лодка плывет по небу. По синему небу, отражающемуся в синей воде. И тут только понимаю, что море синее, лишь когда над ним синее небо. А когда небо черное, то и вода черная. А если небо было бы красным или салатным, то и море тотчас стало бы… или наоборот? Может, это море отражается в небе? Море. Небо. Меро. Нобе. Мебо. Норе. Мобе. Неро. Я перебирал в голове варианты. И когда дошел до последнего, вдруг почувствовал острое жжение в груди. Долго тлевшая там любовь вспыхнула, осветила и небо, и море умирающим светом и погасла. Все погрузилось во мрак. Я лежал на дне лодки. Один. Небо сорвалось вниз и утонуло в море, больно ударив при этом меня по лицу. Начался ливень.

И много дней лил дождь. И ночей. И рыбы выпрыгивали из воды, и я ловил их. Но не поймал. Днем за тучами пробегало солнце, ночью луна и звезды. Я их не видел, но знал, что они там. Было ли за тучами небо, я не знал. И меня это в общем-то не очень и интересовало, за эти дни я столько раз употреблял это слово – «небо», что уже не совсем чётко понимал значение четырех стоящих в определённом порядке букв. «Н»… «Е»… «Б»… «О»… У меня не осталось ничего, тогда какой смысл называть столько вещей? Я могу называть небо пивом. Что от этого изменится? Так вот, было ли за тучами пиво, я не знал.

Я рассматривал свое тело. На нём были царапины и порезы, синяки и ушибы. Меня били? Удивительно, даже мочка левого уха была чуть разорвана. Я копошился в лодке и что-то бормотал. А потом слова стали складываться в какие-то сочетания. И я запел.

Но все слова в этой песне были глупыми. О пиве почему-то. Десяток дурацких куплетов, чередующихся с идиотскими припевами. Неужели все, что со мной осталось это пиво? Ах, да… Это же небо. А что такое небо? Вот море. Я понимаю, это вода, заполнившая огромные впадины на земной поверхности. Земля – это другая часть, которая не покрыта водой. Воздух я тоже понимаю. Земное притяжение удерживает возле поверхности планеты смесь газов. Огонь – результат горения, быстропротекающей химической реакции при участии кислорода. А небо?.. Это ведь космос, который мы видим сквозь воздух. Или, скорее, не видим из-за воздуха. Это одежда, которая скрывает обнаженное тело. Слова, искажающие мысли и чувства. Реальность, прячущая гиперреальность. И мы не можем обходиться без одежды, без слов, без неба.

И вдруг, в одну секунду, которая и секундой-то не была, я вдруг почувствовал… Я лежал без одежды, заменяя слова, теряя их. И вот на мгновение, лишившись всех слов, я проник взглядом сквозь небо. Как будто раскрыл ставни в старинной усадьбе, и золоченая мебель впервые согрелась солнечным светом. Раскрыл створки жемчужной раковины. Я увидел то, что не описать словами, не показать жестами, что я сейчас уже не могу представить. Я увидел лицо. Неизвестное и очень знакомое мне. Как младенец, впервые смотрящий на мать широко раскрытыми глазами, впервые видящий ее лицо, хотя до этого был девять месяцев неразрывно с ней связан. Изображение перевернутое, как и весь мир, но он смотрит на нее и реагирует на ее улыбку! Как?! Ведь он еще не может понимать, что это улыбка. Что есть такое слово «улыбка». Что это один из мимических символов. Он пропускает ее в себя без слов. Так и я. Увидел лицо, которое мне «улыбнулось». И я «улыбнулся» ему в ответ.

Лодка наткнулась на что-то и застыла. Я приподнялся на локтях. На берегу, на белом песке лежала моя одежда. Я спрыгнул в воду. Теплую, прозрачную воду. Вышел на сушу. Песок был мокрый и теплый. Возле одежды и вещей были следы. Только мои следы. Начал неторопливо одеваться. Никого из «тех» рядом не было. Впрочем, их и раньше не было. Я придумал их сам, когда пытался лишить себя веры, памяти, надежды, стыда, любви. У меня никто ничего не отбирал, я ничего не терял и не забывал. Мои же собственные мысли с раздвоенными хвостами воевали с моим сознанием и разумом. Я оставил все на берегу, чтобы улыбнуться Ему. А теперь вновь надевал это на себя. Ко мне вернулись боль и нежность, джинсы и время, вера и необходимость называть небо небом, а не пивом. И я продолжил жить. Или начал… Но вдруг кто-то хлопнул меня по плечу…

6. В ответе за…

Я медленно повернул голову. Возле меня стоял Дима. Он вновь хлопнул, на этот раз уже по спине и недоверчиво качал головой.

– Ты чего это тут слюни пускаешь? Совсем что ли поплохело? – подошел к стойке и спросил официантку, – Юленька, он вас тут не обижал?

– Что вы. Наоборот, вел себя предельно вежливо. Вот только никак не могу понять, о чем он там лопочет. Кажется, пиво заказывает, вот только все не определится какое. С мыслями собирается.

– Может, хватит тебе уже пива? – Дима забрался на такой же высокий стул и, подмигнув девушке, взял меня за запястье. Прикрыл глаза, пошевелил губами, затем засучил рукав и посмотрел на свои часы. – Пульс, кажется, есть. Так. Ну-ка, больной, покажите язык.

Мне было все равно. Высунул язык, при этом мучительно копался в своей памяти, пытаясь вспомнить, о чем я только что рассказывал официантке. Неужели и, правда, пиво заказывал? Мне казалось, что я про небо говорил…

– Дима… Небо… Давай посмотрим…

– Вот. Наконец-то здравая мысль, ну, пойдем подышим, тебе, кажется, давно пора освежиться. А то ты и, правда… Слезай.

Я не сопротивлялся, когда он, придерживая за локоть, повел меня к выходу. Куртки из гардероба мы не забирали. На улице было довольно тепло, хотя настоящая весна началась лишь сегодня утром. Мокрая от пота рубашка прилипла к спине, ступни горели после моих шаманских плясок, руки вначале бесцельно болтались возле тела, затем я спрятал их в карманы. Мы молча проходили мимо матовых витрин закрытых на ночь магазинов, тяжелых черных иномарок припаркованных вдоль всего тротуара, сверкающих призывных вывесок залов игровых автоматов. Я пинал перед собой пустой картонный пакет из-под сока. Весна разбросала по всему городу сморщенные и грязные, стремительно тающие снежные сугробы. Она превратила светлое в темное, выдохнула в воздух ядовитую эссенцию, которая отравила все мою оборонительную систему. Теперь я был беззащитен перед любым вторжением. Ледяной колпак, скрывающий эмоции и чувства, разваливался на части, его осколки вонзались в истончившуюся ткань моего безразличия и кромсали ее на куски.

Не люблю весну. Она несет с собой перемены. В природе, людях, во мне. Зима и лето стабильны, экстремальны и жестки. Весна и осень пропитаны податливостью и мягкостью – это самое страшное их оружие. Зимой и летом я внимательно вслушиваюсь в прогнозы погоды. Меня интересует, насколько будет холодно или жарко, помешает ли снегопад или ливень сходить на каток либо позагорать на берегу реки. А что может быть бесполезнее, чем прогноз погоды осенью? И завтра, и послезавтра, и через неделю на улице будет осень. Опавшее солнце под ногами и нежелание одеваться теплее. Холодный вечер в темном парке. Забрызганные грязью номера машин. Уснувшие на ходу пешеходы и вечный желтый пульс светофора. Также и весной – въедливый запах горящей прошлогодней пожухлой травы, зимние куртки со снятой подстежкой, в которых и жарко, и холодно одновременно, нехватка витаминов в помыслах и желаниях, раскрытые окна квартир, из которых доносятся забытые за время зимы звуки жарящейся яичницы или включенного на полную громкость радиоприемника.

Я вспоминал зиму. То ощущение уверенности в морозном утре, когда, обматывая шею шарфом и плотно зашнуровывая ботинки, я заранее предвидел холодную встречу. Зимой выходишь во двор, люди не обращают на тебя внимания, спеша по своим делам, автомобили прогревают моторы, окутывая теплым дыханием водителей, в воздухе кружатся застывшие капельки влаги. Пресная соль, придающая вкус всем зимним дням. Она впивалась в мое лицо. Большая их часть отражалась от кожи и падала за воротник. Кое-что оставалось на поверхности, превращая лицо в снежную маску. Но самые острые кристаллики продолжали движение до тех пор, пока не встречались с моими мыслями. Соприкасаясь с наиболее горячими, превращались в пар. Его я выпускал изо рта.

Дима шел рядом и курил, из его ноздрей клубами валил серый дымок. Он был полностью поглощен этим процессом: затягивался, при этом кончик сигареты вспыхивал в темноте, делал ровно три шага и, плотно сжав губы, выпускал из носа дым. Я посмотрел наверх. Пепельные тучи застилали небо, в редких синих прогалинах можно было разглядеть самые яркие звезды. Тучи, без всякого сомнения, были следствием Диминого курения. Звезды, скорее всего, – отражения огонька на краю сигареты. Вселенная, как пассивный курильщик. Не источник наших болезней, а пострадавший. Она впитывает в себя все наши радости и разочарования, улыбки и ухмылки, мечты и проклятия. Безропотно принимает нас такими, какие мы есть или какими хотим казаться. Она не верит в нас, она нам доверяет. Доверяет так, как мы иногда доверяем совершенно незнакомым людям: случайным попутчикам в поезде, собратьям по несчастью в очереди к стоматологу, людям, с которыми познакомились в интернете и никогда не увидимся. Вселенная ничего не скрывает, позволяет нам познавать её. Мы иногда пытаемся это сделать, и единственная преграда, которую при этом встречаем, – наша собственная глупость. «Мы в ответе за тех, кто нам доверяет». Так, наверное, в начале двадцать первого века можно перефразировать Экзюпери.

Мы дошли до перекрестка, не сговариваясь, развернулись и двинулись по направлению к заведению, в гардеробе которого висела моя куртка. Я чувствовал, что без верхней одежды мне становится все менее и менее комфортно. Не хватало еще заболеть в первые же дни весны. С другой стороны, мысль поваляться дома с температурой у телевизора с дневными ток-шоу прельщала своей безответственностью – болеешь и все тебя жалеют и стараются не нервировать. Но, к сожалению, я уже давно не студент и не школьник. И если заболею, то придется утром встать еще раньше обычного, чтобы зайти в аптеку, купить тонны таблеток и порошков и весь день поглощать эти медикаменты под неодобрительные взгляды коллег: «Чего это, мол, пришел? Заразить нас всех хочешь?». Тем более, завтра воскресенье, и если весь выходной поддаваться простуде и ничего не делать, то следующая неделя рискует превратиться в самый настоящий ад – жар, боль, кипящая смола.

– Так ты, правда, считаешь, что мне стоит написать книгу? – я сам удивился, услышав произнесенный мною же слова. Даже как-то не по себе стало. Сейчас мой друг подумает, что я иду рядом с ним и думаю только о том, чтобы прославиться. Совсем недавно, когда он ушел с перспективной работы в налоговой инспекции, поступил в аспирантуру и занялся наукой, я упрекал его в этом. Не скажу, что этот поступок меня очень удивил – он часто говорил, что его истинное призвание формулы и графики. Но это произошло так неожиданно, что, когда он мне сообщил по телефону об этом, я выпалил первое, что пришло в голову. Дима не обиделся, просто сказал, что я дурак, и повесил трубку. Перезванивать я не стал, слишком хорошо его знал – наверняка не придал моим словам значения, мы часто спорили и смеялись друг над другом, при этом никогда не ссорились. Ну, или почти никогда.

На сей раз он ничего не ответил. Это меня немного обидело, и я повторил вопрос, немного поменяв порядок слов в предложении:

– Начинать мне писать книгу или нет, какое твое мнение?

Дима остановился возле зеркальной витрины. Посмотрел на свое отражение. Вздохнул, вновь попытавшись поправить прическу. Затем, не поворачивая ко мне лицо, тихонько засмеялся:

– Да не волнуйся ты так, сейчас заберем нашу одежду, вызовем такси, через час будешь дома.

Наваждение какое-то. Как будто сговорились и всем своим видом показывают мне, как сильно я напился. Надо было утром посмотреть в гороскоп – наверняка не мой день, но утром я был слишком отвлечен… На самом деле я не очень-то и верю в гороскопы. Потому что однажды видел, как их составляют в редакции солидной газеты. Первые три-четыре знака ответственная за рубрику взяла в прямом смысле с потолка – долго всматривалась в пластиковые панели (а может, обладала даром проникать взглядом через бетонные перекрытия и воочию наблюдала расположение звезд?), но с оставшимися возникли проблемы. Не долго думая, она сходила в архив, принесла подшивку газет за позапрошлый год со своими же прогнозами и, меняя знаки местами, быстренько договорилась со звездами.

Я посмотрел на свои ладони, пытаясь найти то самое пересечение линий, которое перечеркнуло мне этот день. Одна из линий, самая длинная, раздваивалась. Что это может означать? Когда-то я придумал историю про человека, у которого была очень короткая линия жизни. Он каждый день ждал смерти. Но она все не наступала. Тогда он решил перехитрить судьбу и удлинить себе линию жизни. Взял лезвие и продлил ее на сантиметр. Этого ему показалось мало, и он еще чуть-чуть провел по ладони лезвием. Но и эта длина его не удовлетворила. Попытался продлить еще немного, неудачно дернулся, и лезвие скользнуло вдоль ладони до самого запястья. Он смотрел, как кровь хлещет из перерезанной вены, и думал о том, что судьбу обмануть невозможно, и линия не зря была короткой.

Мы уже были возле входа в диско-бар. На ступеньках стоял высокий мужчина в черном пальто. Он смотрел куда-то поверх наших голов, затем опустил взгляд, увидел меня, спрыгнул и подбежал к нам (я заметил, как сжались кулаки у моего приятеля). Казалось, что мужчина боролся с желанием схватить меня за воротник, но он стоял в двух метрах от нас и всматривался в мое лицо. Затем скорчился в злой гримасе и с каким-то надрывом в голосе отрывисто прокричал, практически прокаркал:

– Хватит! Хватит уже! Оставьте меня в покое.

Развернулся на каблуках и торопливо зашагал по темной улице, засунув руки в карманы пальто. Мы смотрели ему вслед. Дима хотел было бросится за ним, затем прошептал:

– Сумасшедший какой-то. Ты знаешь его?

Я покачал головой. Мужчину этого я видел впервые. Хотя… Кажется, это он сидел за столиком и смотрел на меня. Только тогда в нем было больше страха, чем ненависти. Непонятной для меня, колючей, ледяной ненависти.

Мы вошли внутрь.

7. Три слова боли

За время нашего отсутствия атмосфера в зале изменилась. Туман сигаретного дыма не рассеялся, но некогда подобное броуновскому движению на танцполе стало более упорядоченным. Появились пары, взаимное притяжение которых было столь велико, что их медленному кружению вокруг общей оси не могло помешать даже землетрясение, а уж тем более «быстрая» музыка.

Наш столик был уже занят, но возле дальней стены зала был еще один свободный. Присели за него, я спросил Диму, сколько он заплатил за пиво. Отдал ему половину суммы и огляделся по сторонам. После того как прогулялся на свежем воздухе, мне стало гораздо легче. Сейчас в душном помещении хотелось расслабиться и подремать. Я зевнул, взял в руки салфетку и принялся складывать из нее ежика. В этот раз у меня получалось нечто среднее между хомяком и пачкой сигарет, но в глубине души я знал, что это ежик. Просто чуточку видоизмененный. На столе появилась кожаная папка Меню. Руки, которые ее положили, были без колец на пальцах, и мне не пришлось поднимать взгляд, чтобы понять, что это не Юля.

Я стал изучать меню. Полистал, иногда задерживая взгляд на отдельных страницах, вздохнул и перевернул – вверх ногами читать было интересно, но неудобно. Бутерброды, холодные закуски, гарниры, горячие и фирменные блюда, спиртное, пиво, кофе, безалкогольные коктейли, различная мелочь вроде орешков и мороженого, разбитые чашки, тарелки и бокалы. Меня в этом списке ничего не заинтересовало, вернулся к началу и вновь стал перелистывать страницы, на этот раз еще и водя пальцем по строкам. Добрался до разбитой посуды, захлопнул.

Слишком много слов. Цветастые названия и указание веса, подзаголовки курсивом, основные ингредиенты. Неужели нельзя написать на одну страничку несколько стандартных наборов: «пожрать», «нажраться», «отожраться». А тут две страницы посвящены одному только чаю. И все равно, когда меня спрашивают, какой чай буду заказывать, я неизменно говорю не точное название, а пытаюсь дать возможность официанту самому сделать выбор, руководствуясь полунамеками и размытыми описаниями: «Такой, знаете ли, бодрящий, с тропическими нотками, повкуснее и не очень дорогой». Но ко мне редко прислушиваются, а заставляют определиться и выбрать среди всех этих среднеазиатских, крупнолистовых крыльев дракона и грез султана. Причем многие слова в этих названиях вызывают во мне стойкое неприятие. Байховый… При этом вспоминаются грязные байковые одеяла в детском саду, отсутствие туалетной бумаги в детсадовском туалете и жуткий чай в детсадовской столовой. Гранулированный… Словно на руках чувствую красноватую пыль от керамзита, которого было полным полно в моем дворе, когда я был маленьким.

Много слов в меню, много слов в диалогах, много слов. Смысла гораздо меньше, он прячется между словами, переливается в их сочетаниях, втискивается между строк. Чем больше слов пишешь или произносишь, тем сильнее у читателя или слушателя ощущение вторичности, плагиата. «Я это где-то уже слышал», «в одной книге об этом уже писали», «не ты первый, кто мне это говорит». Но, в сущности, ведь все слова взяты из словаря, стало быть, комбинируя их на протяжении сотен лет, человечество усложнило задачу сказать что-то новое. А даже если и придумать новое слово – все буквы в нем будут из алфавита, который мы изучили давным-давно. Несколько десятков букв, семь нот, три цвета. Придумывать новое или, наоборот, сократить количество старого? Не удалять отдельные категории подобно Оруэлловскому «новоязу», а просто найти слова, которые можно запросто выразить через сочетания других. Очистить хотя бы родной язык. Вернуться к ЭВМ вместо компьютеров и управляющим вместо менеджеров.

И вдруг я совершенно четко представил свой алфавит – алфавит, в котором было бы всего три буквы. И этого было бы достаточно. Она сидит за партой в пустом классе, вхожу я и мелом на ослепительно черной доске пишу эти три буквы. «Э», «Ю», «Я».

«Э» – Эго, фактически синоним «Я». А между ними… Ну, примерно вот так это будет выглядеть.

Э (эго)

Ю (you; ты)

Я (я).

И Она бы моментально все поняла. Без слов. Всего три буквы.

Но больше всего меня разрушало то, что этот трехбуквенный мир существовал. В перспективе. Потенциальной возможности. В каждой строчке наших писем друг другу ждал своего появления не свет. Улыбался нам из будущего и заставлял в себя верить. А сегодня утром неожиданно вспыхнул, и огонь его вычернил сажей в моем личном словаре три слова. Три слова боли, три дочери смертельного больного отца. Слова, в которых этой боли больше, чем в их тираническом родителе, осквернившем когда-то Мудрость. Вера. Надежда. Любовь. Чем краше каждая из них, тем больше в чертах их лиц отцовских болячек. Он немощен и однолик, они величественны и смертельны. Вера. Надежда. Любовь. Вгрызались в тело и душу, заставляя думать только о Ней, упивались моим слабым попыткам отогнать их взмахом руки. Терзали мои мысли, вырывали меня из меня и возвращали, преднамеренно беспорядочно разбрасывая части меня. Улыбались, сидя у изголовья моей постели, мирно улыбались. Я целовал им руки, вставал перед ними на колени. Они прикладывали ладони к моей голове и вдруг плевали в нее Боль. Валили на пол, душили и насиловали. Жестоко и медленно. Чтобы было больнее. Я не прятался от них. Я сам их звал, чтобы выставить на бой против них последнего воина. Сильного и ловкого. Наивного и немного стеснительного.

Он приходил ко мне в тот единственный час ночного сна, когда я отключался от боли, и охранял мое крепкое забытье. Его глаза пылали ненавистью к Вере, Надежде и Любви. На его щеках горел румянец юности. Он был молод, но обречен на победу. И имя ему – Знание.

Я знаю сейчас, что Боль будет сокрушена. Что все попытки дочерей Боли потерпят неудачу. Я, к сожалению, знаю, что перед этим они сделают меня неузнаваемым. Молодое Знание превратится в седого старца. Мои сердце и, возможно, вены покроются шрамами. Их видом будет испугана смерть и разочарована жизнь…

Я несколько раз моргнул, пытаясь отогнать видение. Димы рядом не было. Поискал его взглядом, он танцевал с хрупкой невысокой девушкой. Она едва доставала ему до плеча. Он наклонялся и что-то говорил ей на ухо. Она улыбалась. Иногда смеялась. Он что-то спокойно ей говорил, а она спокойно слушала и улыбалась. Как это у них получается? Музыка звучала мягкая, обволакивающая, немного усыпляющая. Я смотрел на них, пока светлая картинка не начала покрываться тенью, так гасят свет в кинотеатрах – вначале незаметно, но по прошествии нескольких секунд осознаешь, что сидишь в темноте. Я позволил своим утренним ощущениям вновь вернуться в мои мысли. Но думать не о них, а продолжать развитие сюжета о трех словах боли. Утихающая мелодия вдруг прорвалась звуком боевого рога. Это Знание привлекает под свои знамена последних оставшихся в живых защитников моей Цитадели – Разума.

Им есть за что бороться. Разум мой болен и меркнет. В его коридорах, оставляя липкие следы, ползают черви Надежды. Над его шпилем все выше поднимается бесцветный стяг слепой Веры, на его воротах чернокрылые горгульи выгрызают знаки Любви. Мой разум страдает и рушится, рассыпается на части, боль склеивает их своей ядовитой слюной, чтобы снова и снова швырять со скалы в пучину Безумия. Горгульи подхватывают его за мгновение до приземленья и вновь вытаскивают наверх, на ходу облизывая и раздирая на части. Глотают крупные куски и изрыгают их на мое лицо. Я доказываю им, что сдался, сошел с ума, смеюсь, блею козлом, они внимательно осматривают и бросают на ковер перед лицом дочерей Боли. Вера не верит мне, Надежда отворачивается, а Любовь с ненавистью шипит на ухо. Я смеюсь, скрывая за смехом улыбку. Я знаю…

Вера.

Вера душит меня сейчас, пытаясь заставить замолчать. Но мой сдавленный шепот громче ее пронзительного крика.

В эти дни я ждал Ее слов. Упоминание о Ней в третьем лице причинило бы Ей боль? Чем дальше, тем ее будет больше.

Я ждал слов, в которые можно поверить. Как я мог верить в те слова, которые слышал? Какую пытку несла мне такая вера? Каждое Ее слово.

Верить в то, что я останусь для Нее навсегда? Что мне дает эта вера? Как будто я не вижу, что скрывается за этими словами… Она пыталась меня убедить в том, что наши отношения вне времени и пространства, что Ее личная жизнь – всего лишь эпизод вечного существования. Я еще не настолько сломлен, чтобы называть самообман Верой. Поверить в то, что мои, эти мои мысли, причинили бы ей боль? Верить в Ее гнев? Гнев и обиду на мои слова? В то, что они возмущали бы и оскорбляли? Здесь мое Знание впервые отражает удар Веры. Я знаю, что Она бы пришла в ужас, узнав мои мысли. Но я уже ввязался в этот кровавый бой и сросся с ним. Поставив на карту Разум, уничтожаю плацдармы возможности быть вместе. Я не могу рассматривать возможности быть с Ней. Я хочу БЫТЬ с Ней.

Ее последний упрек: «Ты должен был промыть мне мозги». Как после этого верить в то, что я был Ей нужен???

Промыть мозги… Ядом, в который все это время превращался мой сок, разъедая простыни и отравляя ночи? Керосином? Промыть мозги, оставить их безупречно чистыми и затем сжечь? Выжечь из Нее способность влюбиться в другого, чтобы потом целовать зомби? Слезами, которые до сегодняшнего утра высыхали во мне, еще не выступив на глазах?

Вера в слова… Часовой перерыв между: «Подожди меня» и «Забудь обо мне». В какие именно слова мне верить?

Мужественный юноша Знание изгоняет сверкающим мечом из моего разума Веру. Но не убивает ее, не плюет ей вслед, лишь связывает руки и заклеивает рот: «Молчи, твое время еще придет». Вера… НаВЕРное, самая жестокая из трех сестер Боли.

Надежда.

Слабейшая из троицы. И потому – идеальная мучительница. Именно она протягивает соломинку утопающему, уговаривает отчаявшегося, целует лоб мечущемуся в горячечном бреду. Она растягивает боль во времени и пространстве. Не способная на ампутацию, она с плачем наблюдает, как тело и душу сжигает беспощадная гангрена…

Непринятый вызов, выход из чата, слова «Я больше НИКОГДА не поверю тебе». После этого я чувствовал, что в течение суток Вера и Любовь уничтожат друг друга, взорвав при этом свой трофей, в котором поселились, – мой разум. Но третья сестра вмешивается в безумный передел. Просыпается Надежда. И я вновь и вновь впускаю её без стука. Она возвращалась, хотя Знание подсказывало мне – Она никуда не уходила! Она оставалась со мной, а лживая Надежда клеймила Её слабостью и трусливостью. Надежда порождала во мне сомнения в искренности Её поступков. Дарила мне Её портреты, а затем, размазывая, обесцвечивала их и стирала. Показывала Её не сильной и мужественной, а всепрощающей и неумелой. Доверительно сообщала мне, что все всегда так и будет, что Она никуда не денется, обязательно вернется ко мне из любой пучины.

Знание не в силах убить Надежду. Она немощна, но практически бессмертна.

Мой воин рвет и мечет, но не может добить безмолвно смотрящую на него сестру. Ее умоляющий взгляд обращен на него. Знание вытаскивает Надежду за волосы из моего разума и вешает проветриться на холодном ветру. Надежда трепещет.

В моих мыслях все меньше боли. Молчат Вера и Надежда. Пытаются разжалобить своим смиренным видом. Не атакуют меня и не высказываются против тяжелого обращения. Но Знание говорит мне – «они верят и надеются, что Любовь заставит тебя сдаться. Не верь им. Не надейся на их выздоровление. Боль утихла, но это лишь отвлекающий маневр». Наивные чувства. Сейчас я иду войной на наивность…

Любовь.

Самая красивая и пошлая из трех сестер. Десятилетиями хранящая невинность и отвергающая достойных – раздвигает ноги и распахивает сердце перед первым встречным. Забывающая о своей же вульгарной мечте – продать свою целомудренность подороже. Она вбирает в себя всю боль тех, кому отказала. Чтобы затем обрушить ее на своего создателя.

Она забирается в душу, как продажная девка в постель к забывшему о семье подвыпившему интеллигенту. Соблазняет и дразнит, а затем внезапно умирает, когда, казалось бы, уже недалеко до блаженства и счастья. Она еще некоторое время хранит тепло и можно, не заметив ее смерти, по инерции продолжать заниматься любовью с уже разлагающейся Любовью.

Она зеленоватой плесенью разрастается по стенкам разума, захватывает все тело, делает меня беспомощным и беспокойным. Она сильна. Чем она сильнее, тем больше у нее шансов облить болью всех. Она не оставляет никого и ничего на своем пути. Она дарит Веру и Надежду – троянских коней, наполненных слезливыми песнями и…

– Тебе плохо? – Дима тряс меня за плечо, я вначале увидел его нос, затем глаза и волосы, потом уже все остальное.

– Все в порядке. Мне, наверное, домой надо.

– Я сейчас вызову такси. Или в туалет с Ихтиандром побеседовать зайдешь?

– Нет, нет. Все нормально. Просто засыпаю, – я попытался улыбнуться. Впрочем, Диму моя улыбка не убедила.

– Засыпаешь? Ты сейчас сидел с широко раскрытыми глазами и шевелил губами, как будто молился. Я уже подумал – свихнулся.

– Да. То есть, нет. Вызови такси, пожалуйста.

Дима достал из кармана телефон и начал набирать номер, и только сейчас я заметил, что возле стола рядом с ним стоит девушка, с которой он танцевал. Я поздоровался с ней, при этом попытался встать со стула, вовремя заметил, что это пока трудно осуществимо и сделал вид, что просто удобнее сел. Впрочем, вряд ли она заметила все мои усилия выглядеть если уж и не трезвым, то, во всяком случае, контролирующим себя молодым человеком. Мой друг вызвал такси, и они вдвоем сели за столик. Девушка смотрела на меня не очень-то одобрительно. Уверен, если бы в ее силах было сделать меня невидимым, она моментально совершила бы пару пассов руками и бросила щепотку соли на огонь зажигалки. Ну, или как там еще это делается. Мне она не мешала, я без стеснения рассматривал ее лицо и фигуру, вспоминая Катю – девушку, с которой Дима поддерживал довольно близкие отношения. Мы с Димой дружим уже долго и знаем вкусы друг друга. С этой девушкой он не откажется остаться в заведении до самого закрытия. Она водила ладонью по его голове, пытаясь пригладить вздыбившийся хохолок. Его рука была под столом, наверное, на ее колене. В такси я поеду один.

– Слушай, дружище, ты сможешь сам добраться?

Я еще раз взглянул на его новую знакомую, прочел в ее взгляде: «Сумел набраться, сумеет и добраться».

– Да, конечно. Не вопрос. Они тебе перезвонят?

– Нет, уже можно выходить. Я позвонил – такси сейчас приедет. Нашлась машина, которая везет сюда пассажира.

Я сконцентрировал всю свою энергию, четко продумал последовательность движений и встал. Получилось весьма неплохо, левой рукой касался стола – так мне удалось не раскачиваться, а правую протянул Диме для рукопожатия. Едва его ладонь коснулась моей, как за моей спиной раздался грохот. Это перевернулся стул, на котором я сидел секундой ранее. Во избежание дальнейших происшествий поднимать его не стал, подмигнул обоими глазами девушке и сосредоточенно направился к гардеробу. Забрал свою куртку и вышел в темную ночь.

Облаков на небе стало меньше, звезды были рассыпаны как-то неправильно и не хотели складываться в узнаваемые созвездия. Ни Большой, ни Малой Медведицы я так и не нашел. На всякий случай поискал Южный Крест – может, за время моего пребывания в баре мир перевернулся? На это были довольно веские причины. Неожиданно стало светло. Посмотрел вниз – мое тело было освещено желтоватым сиянием. Его источники находились примерно в трех метрах – новенькая дешевая иномарка отечественной сборки пристально смотрела на меня. Это было такси. Рядом с водителем и, правда, сидел пассажир. Точнее, пассажирка. Она что-то с улыбкой говорила молодому парню, сидящему за рулем, затем практически бесшумно открыла дверь и ступила на асфальт.

Я не могу сказать точно, была ли она красивая. Слово какое-то неподходящее. Восхитительная, очаровательная, клевая или обалденная. Просто в памяти не удержалось ни ее лицо, ни фигура, ни одежда. Общее впечатление. Казалось бы, что проще всего вспомнить, во что она была одета. Ведь гардероб её был тщательно подобран. Возможно, широкие коричневые галифе, заправленные в высокие сапоги, черная кофта и недлинное шерстяное пальто. Или грубого пошива юбка цвета хаки, сапожки с высоким каблуком и аппликацией, цветастая блузка. Или…

Она плавно, но с достаточным усилием прикрыла дверь автомобиля и прошла мимо меня. Я пожалел, что ничего не держал в руках, потому что, скорее всего, умышленно выронил бы даже фарфоровую вазу, лишь бы привлечь ее внимание. Но она смотрела прямо перед собой, ровно держала спину и рассекала воздух перед собой грудью, которую не могла спрятать верхняя одежда. Взгляд ее был не холодный и надменный, а скорее уверенный и чуточку грустный. У меня зазвонил телефон.

– Ты где? Таксист говорит, уже приехал.

– Да, Дима, спасибо, я вижу, уже сажусь.

Я положил телефон назад в карман куртки и обернулся. Скажу честно – при этом даже не надеялся на то, что она тоже обернулась. Так и было – она уже заходила внутрь. Я подошел к машине. Вначале к задней дверце, затем передумал и сел на переднее сиденье. Легонько дернул дверную ручку и посмотрел в боковое окно.

– Дверь плохо закрыли, – водитель уже начал сдавать назад.

Я вновь открыл и хлопнул дверью. При этом заметил, что из припаркованной рядом «восьмерки» кто-то смотрит в нашу сторону через лобовое стекло. Знакомые черты лица… Мы выехали на проспект и набрали скорость.

8. Дорога домой

Как я ехал в такси – не помню.

9. Дома

Таксист еще раз пересчитал купюры, которые я положил на приборную панель, уточнил, действительно ли не требую сдачи, затем спросил:

– Вы такси часто заказываете?

Вопрос я не понял. Точнее, сам вопрос услышал, но не смог понять, какой ответ от меня требуется. Так и не придумав, что сказать, просто вытянул перед собой руку и повертел ладонью, вначале медленно, затем чуть интенсивнее. Впрочем, он, скорее всего, и не ждал связного ответа, вынул из нагрудного кармана визитку и отдал мне.

– Там мой номер записан, надо будет куда-то срочно – звоните.

Я вышел из машины, аккуратно прикрыл дверь и, не оглядываясь, зашел в подъезд. Признаюсь честно, мне всегда не очень приятно заходить вечером в наш подъезд. Даже если все лампочки на месте, и он прекрасно освещен. Когда-то давно один из жильцов, капитан таможенной службы, предложил установить кодовый замок. Большинство эту идею проигнорировали, но несколько квартирантов (в том числе и я) собрали деньги на покупку и установку. Проработал он недолго – и года не прошло, как что-то в нем заклинило, и дверь оказалась запертой. Ни изнутри, ни снаружи открыть ее не удавалось. Таможенник, единственный, кто знал адрес организации-установщика, был на службе, и позвонить ему мы не могли – в подъезде никто не обменивается номерами телефонов. Вечером люди, приходившие после работы, дергали за дверную ручку, некоторое время стояли возле подъезда, затем шли в магазин. На балконах, опершись на перила, выстроились пенсионеры. Казалось, что всех ситуация устраивает. Наконец приехал и капитан, вызвал техническую службу, дверь открыли, замок после этого уже не ремонтировали. Через месяц таможенник купил себе квартиру в новом доме, и больше к идее запирать входную дверь не возвращались.

Вот и сейчас, пройдя небольшой тамбур, я инстинктивно прикрыл лицо рукой. Это придавало какую-то уверенность, хотя всегда понимал, что в случае, если меня действительно поджидает за дверью грабитель, моя попытка избежать нападения в лучшем случае его рассмешит. Эта возможность, в принципе, оправдывала мои, бесполезные с точки зрения самообороны, действия. Кроме того, рука моя была расслаблена и никак не могла спасти от возможного удара, зато я делал страшное лицо, раздувал ноздри, широко раскрывал глаза и скалил зубы. Несколько раз я пугал этим выходивших из дома соседей, а однажды старушка-пенсионерка сама приняла меня за преступника и со всей силы огрела сумкой по голове – тогда-то я и понял, что мой «блок» неэффективен. Хорошо, что кроме кошелька и мягкой шерстяной шали в её сумке ничего не было.

На этот раз в подъезде ни грабителей, ни соседей. Я поднялся на третий этаж и после недолгой возни ключом в замке вошел в квартиру. Лишь переступив порог, я позволил себе признаться – Она надежно закрепилась в моем мозгу. Все это время в диско-баре я только и делал, что пытался не думать о Ней. Рассказывал себе и другим нелепые истории, пил, закусывал, танцевал, засматривался на других девушек, завязывал знакомство с официанткой. Все поступки и диалоги вращались вокруг одной точки – попытаться хоть какое-то время не думать о ней. Лишь одно случайное событие выбивалось из общего ряда – приезд на такси той девушки. Все остальное либо являлось следствием Её присутствия в моей жизни, либо в конечном итоге к нему сводилось. Присутствия… Я все еще не мог смириться с мыслью, что мы больше не увидим друг друга.

Вернее, никогда не увидим друг друга.

Свет в прихожей был тусклый и этим раздражал меня. В принципе, меня сейчас раздражало все в моей квартире, к чему я, казалось, успел привыкнуть за свою жизнь, с чем я смог смириться. Ванная комната была слева, а кухня справа. В доме, где я родился, планировка была другая – с длинным коридором, по которому в детстве можно было ездить на маленьком велосипеде. Балкон был в спальне, а не в кухне. До сих пор не могу понять, кто придумал балкон на кухне. В новой квартире коридора не было вообще, лишь огромная многоугольная прихожая, вся изрешеченная дверными проемами. Как центральный отсек космического корабля из какого-нибудь старого фантастического фильма.

Я еще немного постоял, на коврике у входа. Затем, не снимая обуви, распахнул дверь в ванную (при этом успел отметить, что меня действительно раздражает то, что она расположена слева) и устремился к раковине. И, как только подумал, с какой целью это сделал, резко склонился над ней и перестал сдерживать приступы тошноты…

Желудок еще бился в агонии, я открыл кран и прополоскал рот. Когда раковина очистилась, выключил воду, выпрямился и посмотрел в зеркало. Синяя куртка, под ней черная рубашка с желтым узором на воротнике, немного покрасневшие глаза в количестве ровно двух штук на зеленом лице. Моргнул – цветовая гамма не изменилась. Я даже придвинулся чуть ближе к зеркалу, чтобы поточнее определить оттенок кожи. Серо-зеленая, с черными крапинками. Внешность была вполне инопланетной, зато внутреннее состояние заметно улучшилось. Вернувшись в прихожую, снял обувь и повесил куртку на крючок. Мысли были под стать движениям – механические и немного заторможенные. Я проверил, закрыта ли входная дверь. Закрыта. Пытался вспомнить, когда же успел это сделать. Наверное, когда думал о Ней. О Ней…

Может быть, позвонить и поговорить? Но уже слишком поздно, к тому же она сразу почувствует, что я сильно выпил. Скорее всего, повесит трубку. Или вообще спит и не услышит звонка. Лучше отправлю смс. Утром она увидит его и, даже если не прочтет, все равно поймет, что ночью я думал о ней. Да и что помешает Ей прочесть мое послание – ведь после того как она увидит имя отправителя, я уже займу место в Ее мыслях. Вот только текст должен быть таким, чтобы…

Я в очередной раз поразился своей жестокости. Думаю только о том, как выглядеть достойно в Её глазах, совершенно не думая при этом, как Ей будет тяжело читать любой текст от меня. Или я слишком накручиваю себя, а надо проще ко всему этому относиться? Хочется написать – почему же не написать? Я вытащил телефон и начал «Новое сообщение». «Здравствуй, …» Назвать по имени? Милая? По фамилии? Мне очень нравится Ее фамилия, короткая и звучная. Но что я напишу ей потом? Просто сказать, что живой и думаю о ней?.. Отправить пустое сообщение – будет ясно, что жив и думаю?..

Неожиданно для самого себя я бросил телефон. Однако направление броска контролировал, и мобильный врезался в мягкую спинку кресла. Поступок, который совершается так, будто за ним наблюдают со стороны. Я играю даже перед самим собой. Неужели и страдания мои скорее вымышленные, нежели истинные? Все это следствие слабости. Я слаб, но мне хватает сил признаться в этом, если, конечно, это не очередная попытка обмануть самого себя. Прежде чем требовать что-то от других, надо разобраться в себе, стать сильным и лишь тогда начинать… А если будет слишком поздно? Что если я встречу человека, с которым смогу поделиться своей силой, когда уже буду связан по рукам и ногам ответственной работой, консерватизмом возраста, семьей… Подумав об этом, я чуть не завыл от отчаяния. Но не принялся бить посуду, рвать на мелкие кусочки газеты и журналы, сложенные аккуратной стопкой на столике, бегать кругами по комнате. Я знал, что может меня успокоить. Я пошел в душ.

Ванная комната самая светлая. Эффект создает отражение на блестящем кафеле от двух мощных светильников. Но если задернуть плотную занавеску, потушить одну из ламп, то, стоя в ванной, чувствуешь себя уютно, и время останавливается. Когда-то я в шутку назвал душ „сексом с самим собой”, имея при этом в виду не физический контакт, а растворение разума в ощущениях. Можно даже условно найти все соответствующие этапы в этом процессе. Вначале я включаю воду и, пока она разогревает чугунную ванну, снимаю с себя одежду. Проверив температуру воды, встаю под душ, задернув за собой шторку…

Вот и сейчас я сложил свое белье, посмотрел, как покрывается паром поверхность зеркала, подержал руку под краном и встал под душ. При этом подумал, что это скорее не секс, а флирт с самим собой. Заигрывание и нежность, разглядывание и ласка. Я медленно поворачивался вокруг своей оси, подставляя то лицо, то спину потоку теплой воды. Затем помочился, испытав при этом необъяснимое чувство легкости. Умыл лицо. Тело избавилось от оков, навязанных тысячелетиями развития цивилизации и культуры. На кафеле поблескивала мозаика из капелек воды, я рисовал на ней пальцем какие-то цифры. Затем присмотрелся и понял, что набирал Её номер телефона. Стер надпись ладонью и повернулся так, чтобы теплый поток падал мне на спину. Все слилось в одно непрерывное течение: время, память, мой пот и мои комплексы. Я часто пою под душем, но сейчас мне хотелось просто поговорить. Звук падающей воды казался тишиной, я не замечал его и говорил вслух то, о чем днем не решался даже подумать.

– Пытаясь быть искренним с другими, я обманываю сам себя. Думаю, что делюсь собой, а на самом деле даю в долг под проценты, ожидая возврата. Не отдаю себя, а теряю. Не жду вслух, а молча требую. Хотя… с другой стороны, получаю от жизни все то, чего хочу. Вот только хочу как-то мелко и по-детски. Инфантильный эгоистичный параноик. Даже в метро стараюсь держаться подальше от края платформы. Не потому, что так советуют по громкоговорителю женщины в красных пилотках, просто боюсь, что за моей спиной случайно оказался человек, только и мечтающий о том, чтобы толкнуть кого-нибудь под прибывающий поезд. Прячусь за спиной других пассажиров… Придумываю для себя кошмары, надеясь, что, когда они приснятся, я уже буду к ним готов. Зачем я Ей такой? Ведь я же закостенелый эгоист. Раз Она МНЕ кажется лучшей женщиной в мире, то и мужчина рядом с ней должен быть…

Я замолчал. Не из-за того, что мои мысли завертелись, как водяная воронка над стоком. Просто представил, что сейчас, в другом городе другой страны, под теплым душем стоит Она. Посмотрел вниз, чуть поколебавшись, взял с полочки флакончик с гелем и произнес вслух.

– Что ж… флирт часто заканчивается сексом. Пусть даже и с самим собой…

Когда я вылез из ванной и тщательно вытирался полотенцем, вновь взглянул на себя в зеркало. Протер его и улыбнулся. Очевидно, то, что я дал волю рукам, положительно сказалось на цвете лица. Из зеленоватого оно стало красным и более живым. Настроение не улучшилось, скорее, появилось. Не то чтобы все встало на свои места, просто теперь были вещи, и были места, и можно было начинать аккуратно раскладывать все по полочкам. Впрочем, я понимал, что энтузиазм мой будет продолжаться недолго, и уже совсем скоро опять накатит волна печали, надо за это время построить вокруг себя как можно больше оборонительных сооружений. Алкоголь и женское внимание здесь не помогут, лишь надорвут и без того расшатанные нервы. Но что же я мог в таком случае предпринять? Ответ долго искать не пришлось. Мой организм сам этого требовал, и я был не против удовлетворить его желание. Желание выспаться.

Я ничего не имею против того, чтобы спать голышом. Быстро проскочив прихожую, нырнул в постель. Подобрал телефон, лежащий возле кресла. Спокойно посмотрел на экран и отменил начало набора нового сообщения. А затем… Быстро, чтобы самому не успеть подумать, что же я делаю, стер все Её сообщения из памяти телефона. Им там не место. Я прочел их, они как-то повлияли на меня – зачем они моему телефону, если они уже часть меня?

А что если завтра совершить утреннюю пробежку? Вряд ли похмелье позволит мне именно бежать, но можно хотя бы прогуляться по утренним улицам. Я установил время побудки и положил телефон на пол возле кровати. В квартире было тепло, тело источало ароматы чистоты и глаза смыкались сами собой.

И вот когда сон уже практически завоевал мое сознание, я вновь подумал о Ней. Мне захотелось вскочить с постели, но руки и ноги уже не слушались, комната медленно вращалась, а кровать плавно вылетала из-под меня. Я лежал и видел перед собой Ее лицо. Единственную незыблемую связь моего мира со мной как личностью. Я плохо учился философии, но какие-то обрывки древних знаний все же остались в моей голове. На их основе сформировались мои представления о мире, кое-что я додумал сам. Все, что меня окружало, существовало внутри меня. Люди, дома, города, репортажи футбольных матчей, крабовидные туманности и энергосберегающие технологии. Я не знал, кто первым выразил эту мысль, Аристотель или Платон, в конечном итоге они тоже были лишь элементами моего восприятия мира. Здесь все было ясно и довольно логично. Но где же тогда я? Ведь я тоже часть Вселенной, но не могу же существовать лишь как деталь своего собственного представления о ней. И вот совсем недавно я разрешил и этот вопрос. Нашел себя, свое место в космосе. Ей не нравилась эта точка зрения, Она пыталась меня в ней разубедить, но не смогла.

Я существую лишь тогда, когда присутствую в чьих-то еще мыслях кроме моих. Пока живы мои родители, я существую двадцать четыре часа в сутки. То есть двадцать четыре часа в сутки существует тот я, которого знают мои родители. В принципе, этого вполне хватает, но мне иногда хочется большего. Я люблю их, но не могу полностью показать им всего себя. Поэтому мне необходимо быть еще в чьем-то сознании. Где-то мне комфортно, где-то не очень. Когда я познакомился с Ней, то вдруг подумал, что… В общем, кроме моих родных мне достаточно было бы присутствовать только в Ее Вселенной. А сейчас. Мой мир продолжает жить. А меня стало очень мало. Очень мало.

И тут мне опять захотелось вскочить на ноги, выбежать на улицу, найти самую большую типографию и попросить их… Ведь они же работают ночью? Попросить их напечатать сотни, тысячи моих портретов. Пусть даже черно-белых, с какой-нибудь школьной фотографии. И всю ночь ходить по городу и расклеивать эти плакаты на стенах домов, столбах и стеклах автобусов. Чтобы проснуться утром, выглянуть в окно и понять, что Я ЕСТЬ! Что я не исчез, что кто-то видит мое лицо, думает обо мне. Пусть не Она, но ведь тысячи маленьких меня во Вселенных моих соседей могут хоть частично компенсировать мое исчезновение из Её жизни… Однако стены вокруг кровати вращались все быстрее, сама она все больше и больше пыталась выскочить из-под меня, я падал все дальше и дальше в сон. Улыбнулся и расслабился. Может, хотя бы во сне мне удастся забыть о том, что я исчез…

10. Память на рельсах

– Ты слышишь его?

– Тихо… кажется, тихо.

Мы стояли с Забытым в темном тоннеле. Я присел на рельс и представил, что закурил.

– Ты, что? Он почувствует дым твоих мыслей, – сбивчиво зашептал Забытый.

Я с сожалением разжевал выдуманную сигарету и поднялся на ноги. Уже четыре дня без никотина. Без света и спокойного сна. Единственным освещением, от которого мы бежали, были фонари охотящегося за нами…

– Это он! – Забытый дернул меня за рукав и побежал.

Я почувствовал, что уже не выдерживаю физического и нервного напряжения. Может, попробовать остаться на месте? Никуда не бежать? Я выпрямился и набрал полные легкие воздуха. Я слышал его. Видел отблески на рельсах. На стене поворачивающего направо тоннеля появились и запрыгали тени. За спиной слышались удаляющиеся шаги моего компаньона. Еще секунду я стоял неподвижно, развернулся и бросился вдогонку Забытому.

Я упал на спину. Закрыл глаза. Стало немного светлее. Пытался отдышаться, чувствовал, как в грудину бьется сердце. Товарищ лежал рядом. Все повторилось. Все как в прошлый раз. Мы долго бежали вперед, потом развернулись, увидев приближающиеся навстречу огни, мчались в противоположном направлении, пока вновь не заметили, что Он движется на нас. И так несколько раз. Тоннель был в форме кольца, и скрыться от красного трамвая было невозможно. Лишь вдоволь наигравшись с нами, он сбавлял ход и исчезал.

Облизал губы. Все эти дни мы практически ничего не пили. Слизывали влагу с холодных рельсов и стенок тоннеля. Иногда я проводил ладонью по лицу, чувствовал под ней жесткую щетину. Руки тоже были шершавые. Интересно, как я выгляжу сейчас? На мне была джинсовая куртка, брюки и кроссовки. А что было под курткой… на ощупь футболка, но почему-то с двумя рядами пуговиц. Когда я попробовал расстегнуть их все, ткань не распахнулась, но начала сильно болеть голова. Пришлось все застегнуть.

Забытый лежал очень тихо. На мгновение показалось, что он исчез. А может, он лишь плод моего воображения? Фантом, помогающий мне выбирать направление бега. Собеседник, помогающий поддерживать перманентное сумасшествие. Проверить?

Я вытянул руку в сторону. Коснулся его плеча. Оно немного подергивалось. Провел своей рукой по его груди. Сердце стучало в такт моему, но дышал он медленно. Практически бесшумно. Но сердце… Я даже удивился, как это не слышал его раньше. Поговорить с ним?

– Ты пробовал не бежать? Дождаться, когда трамвай подъедет вплотную… Видел, кто им управляет?

– Не… не… не видел. Или видел… я уже не помню. Иногда мне казалось, что это лишь сон. Хотя я догадываюсь… – он замолчал.

– Ну! Говори! Почему остановился? О чем ты догадываешься?

Забытый всхлипнул, засопел и стал причмокивать губами. Я понял, что он опять впал в забытье. Счастливчик. Хоть несколько минут отдыха. Когда я пытаюсь заснуть, трамвай моментально появляется. Я успеваю проглотить минуту сна и вновь бегу. Куда? Зачем? Знаю лишь «от чего».

Вначале я сказал, что мы были здесь уже четыре дня. На самом деле я не знаю точно. Просто уже четыре раза в тоннеле падал снег. Забытый сказал, что выпадает он здесь один раз в день, ровно в полночь.

Я пришел сюда, чтобы забрать его. Сейчас мечтал выбраться хотя бы сам.

Мы медленно пошли вдоль рельсов. Теперь, если впереди покажутся огни, не придется бороться с желанием остаться на месте. Ведь все равно придется бежать. Если сидеть, трамвай появляется чаще, если идти – реже. Простая философия загадочного мира.

Только что пересекли небольшой ручеек. На дне булыжники с острыми краями. Я даже распорол кроссовку. Забытый сказал, что задерживаться в этом месте не стоит. Напились воды и пошли дальше… Возле ручейка было не так темно, как везде. Мельком глянул на товарища по несчастью. Лица не разглядел (он стоял ко мне спиной). Высокий, немного сутулый, в кожаных брюках и светлой рубашке с обрезанными рукавами. Черные волосы. Я посмотрел в воду, пытаясь увидеть свое отражение. Странно, в памяти остались лишь глаза. Огромные, черные глаза, смотрящие с удивлением из воды…

Но я недолго рассматривал себя… краем глаза заметил, как Забытый что-то поднял со дна. Что-то тяжелое… спрятал то ли за пазухой, то ли в брюках под ремнем. Не поворачиваясь ко мне, он сказал: «Нам пора. Пойдем». И двинулся дальше в туннель. Пробил рукой свое отражение и нащупал под водой продолговатый камень, с коротким заостренным выступом. Положил во внутренний карман джинсовки и последовал за парнем, стараясь думать только о воде, о том, как я напился, как мне хорошо… он мог сейчас читать мои мысли…

Еще три сеанса челночного бега. Последний был особенно продолжительным. Дважды падал на колени, джинсы в этих местах уже зияли дырами, края намокли от сочившейся крови. К тому же я ударился головой о выступ стены. На секунду все стало безразлично, и я помчался навстречу трамваю. Когда я приблизился к нему вплотную, он сдал назад и скрылся за поворотом. Пытаясь догнать его, я бежал из последних сил. Кричал что-то. Размахивал руками. Однако впереди не было даже слабых бликов от сигнальных огней. Внезапно огни возникли за моей спиной. Получается, не я гнался за ним… Развернулся и побежал ему навстречу, но трамвай пропал, а потом вновь возник с тылу. Куда бы я ни бежал, он выполнял роль догоняющего. Наконец я, остановился. И он исчез.

– Его так не провести, я уже пробовал, – раздался знакомый голос рядом.

Странно, я уже и забыл о нем. Неужели он все время был рядом?.. Как это ему удалось? Ведь я так часто менял направление.

– Может, попробуешь поспать у меня на руках? Я буду нести тебя, а ты поспишь чуть-чуть, – голос Забытого звучал за моей спиной.

Я молчал. Вспомнил, что он подобрал что-то в ручейке. Он сейчас был за мной… Я услышал приближающиеся шаги. Он все еще говорил мне что-то. Тихо и вкрадчиво предлагал свою помощь:

– А потом, если Он появится, я тебя разбужу… – Я согнул руку в локте и сжал крепко камень во внутреннем кармане. – В следующий раз, ты меня понесешь и… – Он пытался меня успокоить… принести в жертву… затылком чувствовал его взгляд… старался думать о сне… о том, как бы выспаться…

Я резко повернулся и со всей силы нанес удар в темноту. Камень выскочил из руки. Перед этим он воткнулся во что-то твердое, но податливое. Забытый замолчал… Раздался короткий «ох», и я услышал, как на землю упало тяжелое и мягкое тело.

Быстрыми шагами направился прочь.

Еще два снегопада. Непрекращающаяся резь в глазах от постоянного мрака. Стоптанная обувь и жжение в желудке. Иногда я бежал без причины. Иногда шел на трамвай, но он неизменно появлялся с противоположной стороны туннеля. И вот я стою в том же ручье, из которого взял камень. Слабенький свет. Обжигающе холодная вода. Здесь нельзя долго находиться. Но идти никуда не хочется… Я опускаюсь на корточки. Затем ложусь на спину. Раскидываю руки в стороны. Вода держит меня. Течения нет, и я смотрю в неподвижный светлый потолок тоннеля. Кажется, он немного дрожит и бледнеет еще больше.

Свод становится плоским и чуточку прозрачным. Поднимаю руки вверх, и они касаются чего-то. Становится все светлее. На поверхности искрящегося гранита вижу, как сквозь его толщу вверх уходят такие же рельсы, как у меня под ногами. Они отражаются в потолке или действительно застыли в нем, устремившись к неизвестным далям? Все немного дрожит, переливами радужного света играют грани сколов в граните. Я улыбаюсь. Высовываю язык и дергаю за веревочку. Колокольчик дзинь-дзинь… Я веселый вагоновожатый. Осторожно, двери закрываются. Смотрю через стекло и смело веду свой вагон по темному туннелю. Впереди опасный участок. Ручеек пересекает путь. Я нажимаю сильнее на педаль, и мой трамвайчик летит вперед. Что же там?! О, нет! в воде кто-то лежит. Но у меня отменная реакция и я успеваю остановить вагон. Выхожу. Поправляю козырек сползающей набок фуражки. Плавает тело какого-то парня. Захожу по колено в воду. Ого. Да у него голова пробита!?! Вот так дела! Может, упал? Ой! Лицо-то какое знакомое… Не помню, где я его видел… Не могу вспомнить… Забыл. Ну, да ладно. А что это у него за пазухой? Засовываю туда свою руку и чувствую… Да это же!!!..

…Грохот захлопывающейся двери. Эй, кто это там? Мой трамвай трогается с места!!! Без меня! Прикрываю глаза ладонью – ослепляет свет мощных фонарей. Не вижу, сидит ли кто-то в кабине. Тело в воде шевелится. Да этот парень, похоже, живой. Кто же его здесь оставил? Взваливаю его на плечи и бегу прочь от трамвая, преслдеующего меня…

11. Я стану двухмерным?

Дзинь-дзинь… Не открывая глаз, я придвинулся к краю кровати, опустил одну руку, поводил ею по ковру, наконец, нашел телефон и нажал почти на все кнопки сразу. Будильник перестал звенеть. Сколько же он меня будил? Казалось, что всю ночь я провел под его аккомпанемент. В ушах навязчивое эхо пронзительного звона. Голова не болит, не раскалывается, не гудит – просто чувствую, что у меня есть голова. И это мне не нравится. Так иногда я чувствую, что у меня есть печень, ощущаю этот орган. Никаких болевых сигналов, просто, словно на рисунке в медицинской энциклопедии, вижу, как она касается стенок других органов, которые я различить не могу, – стало быть, с ними все в порядке и беспокоиться о них не надо. Сейчас у меня была голова. А в голове был рот. И во рту стойко присутствовал… Нет, не вкус и не запах… Скорее, цвет вчерашнего вечера. Коричнево-бурый сгусток возле гортани, темно-зеленые мазки на верхнем небе, что-то фиолетовое под языком. Я облизал губы. Они были серые, с бордовыми прожилками.

Подобрал с полу телефон и подвел к своему лицу. Открыл один глаз. Несколько непринятых вызовов и непрочитанных sms. Перестал чувствовать голову и услышал сердце. Вначале проверю, кто звонил. На экране появилась картинка, на которой указывалось количество пропущенных звонков. Целых семь. Отсчитал семь ударов сердца. В телефонной книге десятки номеров, но звонит мне чаще всего человек пять-шесть. Семь вызовов. Прошло уже два дня с тех пор, как я в последний раз слышал ее голос. Семь. Шесть от кого угодно, меня это не интересовало… Хотя бы один… Я нажал на клавишу.

Звонил Дима. Семь раз в течение ночи. Наверное, я обещал ему позвонить, когда приеду. Уже не надеясь на чудо, проверил список входящих сообщений. Еще три sms от Димы. Стер их, даже не открывая.

Один глаз был все еще открыт, поэтому я видел над собой потолок. Она мне не звонила… Комната как будто стала меньше. Не знаю, опускался ли потолок или поднимался пол. Я давно замечал, как она уменьшается. Уже несколько раз в этом году. Впервые это произошло, когда ушел из жизни мой хороший знакомый. Слова «хороший знакомый» означают не только то, что я был хорошо с ним знаком. Он был хорошим человеком. Душой компании. Еще в институте его избрали студенческим ректором. Первого апреля руководство вуза организовало День самоуправления. Скорее в шутку, чем всерьез, предложили студентам выбрать себе ректора. На один день. За этот день он успел столько, что пришлось пересмотреть отношение к этой первоапрельской затее. В устав университета внесли изменения, структуру управления жизнью вуза подправили, и он в течение еще целого года отдавал всего себя работе со студентами. После окончания учебы устроился в крупную заграничную компанию, осваивавшую рынки нашей страны. За несколько месяцев вывел наш регион из аутсайдеров в лидеры по объему потреблению их продукции. Лично контролировал работу сотен разбросанных по всей области торговых точек, встречался с крупными клиентами, периодически ездил в столицу с отчетами для руководства… Летел по жизни, не замечая препятствий. Пока не столкнулся с одним из них. За рулем, на пустой мокрой разбитой трассе. Утром, после бессонной ночи. Около того бетонного столба сейчас возвышается небольшой обелиск. Кто-то предполагал, что он заснул за рулем. Я в это не верю. Никогда никому не говорил о своих предположениях, но порой мне кажется, что он знал…

В день, когда он разбился, я был в командировке в другом конце страны. Мне позвонили, я как-то скомкано ответил. На похороны не успел. Собственно, даже и не пытался быстрее закончить свои дела. Я просто узнал, что его нет. Все очень просто – его нет, и мир уже никогда не станет таким, каким его видел он. Вернулся из командировки домой. И, когда вошел в комнату, почувствовал, что в ней стало чуть меньше места. Помню, я сел на пол (потому что казалось, что если я сяду на диван, потолок будет слишком близко к моей голове) и включил телевизор. Около получаса переключал каналы, но на всех показывали лишь размытые картинки. Тогда я выключил телевизор и заснул прямо на полу. Проснулся через три часа и поехал на кладбище.

Вот и сейчас. Кажется, что если я протяну вверх руку, то смогу дотронуться до белого листа гипсокартона. Я моргнул, пытаясь прогнать видение. Но получился обратный эффект. Комната стала еще ниже. Размеры ее уменьшались, а давление воздуха увеличилось. Голова стала тяжелее, и я не мог приподнять ее над подушкой. Впрочем, и не пытался. Интересно, наступит ли тот день, когда потолок коснется пола? Если я в это время буду в квартире, меня попросту сплющит. Стану двухмерным. Кляксой на грязном полу. Вначале будет немного непривычно. Никакой перспективы, я буду видеть лишь то, чего касаются границы моего тела. Не будет и желания куда-то двигаться. Ведь все направления станут для меня равнозначными. Наверное, точнее будет сказать – равнонезначимыми. Буду занимать свою территорию, и знать лишь самых близких соседей. При таких условиях у меня появится шанс покрыть телом всю планету. Надо лишь непрерывно расти, оставаясь при этом на том же месте. Мне будет некуда спешить, я перестану ощущать расстояние и время, для меня не будет разницы между высоким и низким. Будет лишь длинное и короткое, широкое и узкое. Без чувств, желаний и знаний. Обладать лишь тем, чем обладаю, остальное – фантазии, бесполезные в двухмерном мире. Попасть сюда проще, чем кажется, выбраться отсюда невозможно. Ведь этого нужно захотеть. Или хотя бы знать, чего хочешь. А ни желаний, ни знаний в двухмерном мире не будет. Чувств тоже.

После того как последняя мысль промелькнула в моей тяжелой голове, я вскочил с кровати. Как будто хотел поскорее убедиться, что мир все еще трехмерный. Подпрыгнул, зажмурившись, но, вопреки скрываемым логикой ожиданиям, потолка макушкой не коснулся. Засчитав этот прыжок в свой личный актив как утреннюю зарядку, поискал взглядом тапки, не нашел и пошлепал босиком на кухню бороться с обезвоживанием.

Сок в холодильнике был лишь томатный, я поскорее захлопнул дверцу. Молока тоже не хотелось. В чайнике было немного воды. Налил ее в стакан и залпом выпил. Чуть не опустился на колени, мне показалось, что вода моментально затвердела и застряла где-то на полпути к желудку, перекрыв при этом доступ кислорода к моим легким. Еще несколько спазмов, и мне удалось восстановить дыхание. Что-то слишком часто в последнее время меня подводит мой организм. Я-то думал, что сильнее всего страдает центральная нервная система, но она, в отличие от пищеварительной и дыхательной, кое-как справлялась с испытаниями, которым я ее подвергал. Стоять босиком на прохладной поверхности было не очень приятно, и я поспешил вернуться в комнату. И тут я заметил его.

Удивительно, что не обратил на него внимания вчера ночью, когда вернулся домой после насыщенного алкогольными парами вечера. Не похоже на меня. Именно он познакомил нас, а сейчас скромно отмалчивается, пытаясь спрятаться в углу от моего взгляда. Персональный друг и помощник – персональный компьютер с подключением к интернету. На его жестком диске остались все наши письма, диалоги, несколько фотографий.

Мы познакомились на одном интернет-форуме. До этого у нас уже был опыт виртуальных романов, но сейчас все было по-другому. Мы понимали друг друга без слов. Иногда по полчаса молчали в чате. Были как два зеркала, обращенные лицом к лицу, смотрящие друг на друга и не понимающие, что видим – собеседника или свое отражение. Знали, что это не любовь, и поэтому не боялись встречи. Мы не могли разочароваться друг в друге. Но встреча так и не состоялась. Она влюбилась. В человека, который хотел пустить ее в свою жизнь, но не мог. А я… Что мог сделать я? Смириться с плохими новостями и ждать. Уверен, я был бы счастлив за нее, если бы её любовь к нему закончилась их слиянием. Но они расстались. А у меня уже не было сил Ей помочь. Еще несколько дней мы топтались на месте. Замерли по инерции. А потом… Это было похоже на прощание на вокзале, когда человек, который уезжает навсегда, стоит возле окна вагона, а провожающий всего в нескольких метрах, но на перроне.

Они смотрят в глаза через пыльное стекло. Пытаются улыбаться и рисуют пальцем в воздухе разные предметы вроде телефона или почтового ящика. А сами при этом ждут. Ждут, когда же поезд тронется и можно будет перестать улыбаться и закрыть глаза, умереть на мгновение. И вот она из вагона машет ему рукой – мол, иди уже, иди. А он показывает, что будет бежать за поездом. А ведь она верит, верит, что он сможет бежать за поездом, который уходит в бесконечность. Верит, но знает, что это не так. И вдруг ЭТО случается. Они готовились к тому, что поезд тряхнет, и колеса медленно покатятся по рельсам, но эта секунда наступает всегда неожиданно.

И он никуда не бежит, а просто растерянно смотрит на удаляющееся окно. А она начинает быстро махать рукой перед лицом, очень быстро, чтобы ветерок ее взмахов загнал слезинку назад. Потом садится на полку и долго смотрит в стенку напротив. Проводник проверяет билеты, спрашивает, кто будет покупать чай. Все соглашаются, она тоже. Потом дует на него, медленно пьет вприкуску с шоколадной конфетой, и скомканный фантик бросает в пакетик, в который её соседи складывают мусор. Она думает о том, что он все еще стоит на платформе и будет ради неё стоять там вечно, пока не превратится в столб. Хотя на самом деле он едет домой в переполненном автобусе и смотрит перед собой в ту же точку, что и она. И точка эта не имеет названия или значения. Они просто смотрят в нее и все.

Я никогда не видел Ее. Но, уверен, – очень часто смотрел в ту же точку, что и Она.

Не до конца понимая, что хочу сделать, я включил компьютер. Подождал, пока загрузится операционная система. Посмотрел на синий квадрат рабочего стола. Обычно, сев за компьютер, не важно, дома или на работе, я раскладываю пасьянс. Если удается это сделать – день будет удачный, если же нет – пробую еще раз, до тех пор, пока не добьюсь положительного результата. Но в этот раз меня ничего не должно было задерживать. Запустил программу подключения к интернету и вошел в сеть. В маленьком окошке появился список «контактов», которые были в он-лайне сейчас. Возле ее имени горел зеленый цветочек. Я набрал слово «Привет» и уже собирался отправить ей, как модем пискнул, и соединение разорвалось. На экране осталось слово «Привет».

Не обрадовался и не расстроился. На это не было сил. Просто опустился на одну строку и продолжил: «Привет».

Она: «Привет, Марат»

Я: «Скучал по тебе…»

Она: «Я знаю. Иногда вспоминаю тебя. Мне тепло от этих воспоминаний».

Я: «Может…?»

Она: «Нет. Все уже закончилось».

Я: «Да. Я знаю. Даже сейчас говорю сам с собой, а не с тобой».

Она: «Ты всегда говорил с самим собой. С образом, который придумал себе. Ты же не знаешь, какая я на самом деле».

Я: «Не знаю… А ты? Ты тоже говорила с образом?»

Она: «Да. И я. Придумала тебя таким, какой мне нужен был. Ты некоторое время идеально для этого подходил. А потом… потом все изменилось… ты стал мне не нужен».

Я: «Молчи! Это ведь не ты говоришь!»

Она: «Да. Это говоришь ты. Ты так думаешь. Тебе легко так думать – это оправдывает тебя. Оправдывает нас с тобой. Думать, что наша встреча разбила бы стекла розовых очков. А мы просто сняли их и спрятали в футляр до лучших времен».

Я: «Желаю тебе счастья».

Она: «Знаю, Марат, знаю. Приходится „знать“, ведь сейчас я этого не слышу… Я… я не знаю, что еще тебе сказать…»

Я: «Тогда я скажу тебе несколько слов. Пройдет время. Я останусь в твоей памяти, но… возможно, ты встретишь в жизни Немешева Марата. Человека, который сейчас пишет сам себе тебе эти строки. И вот, если ты его встретишь, он, может быть, будет совсем не таким, как ты его себе представляла. Он изменится. Станет жестче или наглее. Не вини себя в этом. Это вообще не тот человек, который с тобой общался. С тобой…»

Она: «Не объясняй, я ведь тебя понимаю… ты хороший, во всяком случае, ты так считаешь… Но многое в тебе мне не нравится».

Я: «Скажешь?»

Она: «Многое. Например, этот разговор с самим собой. Ведь ты уже давно его придумал. Еще до нашего расставания. Просто сейчас ему нашлось место в твоей жизни. Ты всегда пытаешься быть одновременно и актером, и режиссером, и сценаристом, и даже массовкой. Пишешь перед каждой фразой „Я:“, „Она:“, начинаешь реплики с заглавной буквы… пытаешься прожить сразу несколько жизней. А в результате…»

Я: «В результате остаюсь статистом? Ты это хочешь сказать?»

Она: «То, что я хочу сказать, тебе не обязательно читать на экране, а вот что Она могла бы тебе сказать, ты уже не узнаешь. Прощай».

Я: «До встречи».

Она: «Прощай, Марат».

Я: «Постой. Не уходи… постой…».

Я нажал клавишу на корпусе компьютера. Экран погас.

12. Супермаркет, брендфетишизм, шизофрения

В течение жизни мы совершаем разные поступки, находя компромисс между «хочу» и «могу». Я никогда не ставил знак равенства между этими словами. Для меня было очевидно, что желания часто не соответствуют возможностям, а возможности порой не находят применения из-за скромных желаний. Но со временем все чаще граница между этими понятиями стиралась. В самом деле: если мы смиряем в себе желания, исполнить которые нет сил, или пытаемся их осуществить, совершенствуя себя, значит, понятия эти сближаются. Часто мы мотивируем свое бездействие тысячами причин, не упоминая главную из них – недостаточное желание.

Я бесцельно ходил по квартире и прислушивался к головной боли, овладевающей мною. И тут я вспомнил, что один из моих приятелей, Богдан, однажды на все лады расхваливал какой-то кисломолочный напиток, якобы спасающий от последствий похмелья. Вот только название этого чудодейственного средства крутилось в голове, но никак не хотело выразиться одним словом. Вначале я набрал номер Димы, сказать, что со мной все нормально и домой я добрался. Трубку никто не взял, и, подождав девять-десять вызовов, я позвонил Богдану.

– Алле.

– Привет, Бодик, доброго утра не желаю, так как…

– Не объясняй, у меня тоже башка гудит. Ох, и гудит. Я еще подумал, какой это сволочи воскресным утром не спится. Я уже было…

– Мне, мне. Я – эта сволочь. Слушай, у меня к тебе серьезный вопрос. Поможешь?

– Ого. Насколько серьезный? Мне-то по большому счету…

– Как называлась та штука, что бодун лечит? Помнишь, ты всем советовал?

– Тан айран что ли?

– Точно. Все. Спи дальше, пойду куплю.

– Стой. Он не во всех магазинах продается. Надо в супермаркете. О! Слышь, одевайся, я сейчас тоже выхожу из дома, через полчаса возле тебя буду. Подождешь? Вместе сходим. В любом случае…

– Моя смерть от расколотой башни будет на твоей совести. Давай мигом.

– Все. До встречи, сволочь. Хоть бы раз до конца выслушал. Я, между прочим, никогда…

– Пока, пока, скотина.

Я потянулся, хрустнули все косточки, включил телевизор и пошел умываться. Похмелье было замечательное. Не убивающее, а мучительное. Хорошо, что с пивом вчера взяли хрустящие хлебцы с сыром. Если бы чипсы какие-нибудь, то руки бы не отмыть было от ароматизаторов. А сейчас, почистив зубы, удалось добиться иллюзии свежего дыхания, да и вид мой в зеркале был вполне удовлетворительный. Разве что в левом глазу лопнул сосудик, и белок прорезала красная прожилка. Еще несколько таких «танцев», упершись в колонку, и глаз у меня будет, как у Терминатора. Мечта…

Когда я учился в университете, то очень эффективно использовал похмельный синдром. Спиртные напитки в больших количествах редко употреблял без повода, а одним из наиболее частых поводов были невыраженные чувства. После принятия изрядной дозы появлялась уверенность в своих силах и желание признаться в своей симпатии. Меня удерживали за столом, но, засыпая, я принимал твердое решение наутро найти свою пассию и все ей высказать о томлениях и душевных порывах. На следующее утро я приводил себя в относительный порядок и устремлялся на поиски. Встречая ничего не подозревающую девушку, например, в коридоре университета, я за минуту изливал ей все свои переживания, предлагал проводить после занятий до дома, читал стихи и прикладывал дрожащие руки к трепещущему сердцу.

Подозреваю, что при этом облако алкогольных паров окутывало избранницу, увеличивая мои шансы на успех. Однако, почему-то все они с улыбкой касались ладонью моего лба, спрашивали о моем самочувствии и осторожно говорили, что я должен немедленно идти домой отдыхать. После этого я чаще всего следовал их совету, чуть ли не летел домой, ложился на кровать и радовался тому, что у меня похмелье, на которое можно списать свое жуткое состояние, что плохо мне не из-за прямого отказа, а просто от обезвоживания организма и отравления нервных клеток алкоголем.

Сейчас признаваться в любви было некому. Разве что… той девушке, которая приехала на такси. Странно, я еще ни разу не вспомнил её, а ведь вчера она произвела на меня впечатление. Можно тысячу раз пытаться убеждать себя и других, что реагируешь не только на внешность, говорить, что на первом месте душа или ум, но природу не проведешь. Увидев прекрасную женщину, есть все шансы влюбиться с первого взгляда. Ведь, по сути, между внешним видом и душой или умом тоже можно выявить связь. По стилю одежды, осанке, прическе.

Конечно, появилось много салонов красоты и личных стилистов, которые помогут обмануть мужчину при помощи всех самых современных теорий и средств. Но разве об этом думаешь, когда встречаешь девушку, взглянув на которую, чувствуешь дрожь в коленках и беспорядок в мыслях. Согласен, внешность часто обманчива. Это мешает. Бывает, что человек вызывает положительные эмоции, начинаешь с ним общаться, разочаровываешься, расстаешься. Но это еще полбеды. Иногда человек в первую же секунду не нравится при встрече, ты игнорируешь его и, лишь спустя годы, понимаешь, что зря не присмотрелся к нему повнимательнее. А то и вовсе не понимаешь этого. Вдруг мы так не замечаем свое счастье?

Вчерашняя незнакомка определенно мне понравилась, и от этого стало чуточку грустно. Приехала одна, вечером, поздним вечером, дискотека… Продолжать думать в том направлении мне не хотелось. Все дорожки вели к выводам, которые обрадовать меня не могли. Я спешно оделся и вышел на улицу.

Всего за одну ночь город преобразился. Весна, которая еще вчера раздражала меня, сегодня ласково встретила сухим асфальтом и повеселевшими прохожими. Удивительно, как легко меняется мое настроение. Мои знакомые иногда подозревали меня в неискренности, особенно школьные товарищи. Дело в том, что в одиннадцатом классе, перед поступлением в вузы, мы проходили обширное тестирование. В одном из тестов были вопросы-ловушки, проверяющие правдивость ответов. То есть одни и те же вопросы, с немного измененной формулировкой, встречались на всем протяжении теста. Я каждый раз отвечал по-разному. При этом всегда внимательно слушал вопрос, обдумывал ответ на него и писал то, что думал в тот момент. Например, вначале меня спросили: «Вы часто смеетесь, когда для этого нет особых причин?». Я начал вспоминать все случаи в своей жизни, когда я смеялся, и оказывалось, что особых-то причин для смеха тогда и не было. Поэтому я ответил «ДА». Через некоторое время меня спросили «Когда вам не смешно, вы не скрываете этого натянутым смешком?» Поразмышляв, я согласился и с этим. Потом, когда психолог зачитывал результаты (не называя фамилии, все было анонимно), он посвятил несколько минут моей карточке. Весь класс смеялся, я молчал и затем сказал:

– А может быть, человек имел в виду…

Договорить мне не дали, хохотали и повторяли фразу «человек имел в виду».

Сейчас я любил весну всем сердцем, вдыхал ее полной грудью, иногда останавливался на месте и любовался ею, чувствовал, как она шепчет мне на ухо веселые сказки. Богдан глазам своим не поверил, когда увидел мое улыбающееся лицо и подпрыгивающую походку.

– Привет. Ты уверен, что тебе плохо? Что-то я смотрю на тебя… Слушай. Может, лучше пивка купим, посидим где-нибудь, поговорим?

– Неее… Хотя… Давай вначале зайдем внутрь, там и решим, мне как раз продуктов надо на неделю прикупить.

Богдан потянулся было за корзинкой, но я отстранил его и выкатил тележку. Мы были в супермаркете, а это священное место…

Мне никогда не преподавали маркетинг, и я знаю о нем лишь общие сведения, впрочем, как и о большинстве других событий истории и явлений современного общества. В общих чертах я представляю механизмы, которые заставляют человека покупать то, что он бы никогда не купил, если бы не увидел на полке и покрутил в руках. Я знаю, что все издержки на рекламу уже включены в цену продукции, что бесплатная дегустация превосходно окупается и что, приобретая «два товара по цене одного», все равно платишь за два товара. Я знаю об этом, и мне это нравится. Нравится и все.

Мне приятно сознавать, что я правильно клюю на все наживки, и что мышление специалистов по продвижению товаров и услуг нашло именно те ходы, которые наиболее сильно действует на мое желание купить что-либо. Усилия дизайнеров не пропали даром. Они придумали новые щетинки на зубной щетке – отлично, мне всю жизнь этого не хватало. Они сделали бутылки с плоским дном – гениально, иначе они падали бы набок и содержимое вытекало бы из них, я благодарен им за то, что они предусмотрели эту мелочь. Батарейки для фотоаппарата в комплекте – не важно, что они прослужат лишь пару недель, зато при покупке новых я смогу продемонстрировать продавцу, какие именно элементы питания мне нужны.

В супермаркете я неизменно ищу ценники желтого цвета, бесполезные товары, к которым скотчем приклеены еще более бесполезные бесплатные подарки, пробую новый йогурт, который не нужно оплачивать на кассе, завязываю непринужденные беседы с девушками, интересующимися, курю ли я. Не курю, но разве это был не повод познакомиться?

По содержанию корзины с товарами можно судить о человеке, который волочит ее к кассе. Впрочем, за мной надо следить до самого момента оплаты – очень часто я пересчитываю деньги и некоторые товары возвращаю на полки с неизменным сожалением, потому что в следующий раз их может уже и не быть, – не один я подвержен этой странной болезни. Но, наверное, лишь я с осознанной радостью замечал в себе ее симптомы. И даже рекламируемые товары покупал с особым удовольствием, хотя знал, что цена на них гораздо выше, чем на «незасвеченные» аналоги. И дело даже не в том, что я хотел разделить тот образ успешности, состоятельности или неотразимости, который пропагандировали герои рекламных роликов, намекая, что все это возможно, если я куплю дезодорант, водку или мобильный телефон. Просто с недавних пор я стал получать удовольствие от рекламы. Она часто лжет, но делает это не так нахально, как новости или прогноз погоды. Это практически новый вид искусства, причем, элитного, – компании-производители тратят миллионы долларов на съемки и размещение этих коротких по продолжительности клипов. А когда я переплачиваю за такой товар, тем самым, стимулируя создание новых роликов, то становлюсь фактически меценатом, спонсирующим современную культуру.

Вечером мне хотелось сократить словарь до трех букв, прошло чуть больше десяти часов, а я уже думаю о том, что слов могло быть и больше. Тогда у меня создалась бы иллюзия выбора не только производителей товаров, но и их наименований. Пусть бы пельмени со свининой назывались свиненями, с бараниной – бараненями, а с говядиной – говня… впрочем, это уже не аппетитно звучало бы.

А еще меня нередко посещали мысли основать какое-нибудь всемирное движение по поклонению самым раскрученным товарным маркам. Делать это сознательно и последовательно. Конечной целью будет попытка вызвать у всех остальных отвращение перед нашими «кумирами». Я даже название придумал – брендфетишизм. Поставить товар над религией и культурой. Скупать тоннами ассортимент фастфудов и бесплатно раздавать в общественных местах. Идея, балансирующая между утопией и абсурдом – наверное, меня это больше всего в ней и привлекало. Главное – совершать эти абсурдные поступки с серьезным выражением лица и нисколько не сомневаться в их необходимости. Дело оставалось за малым – собрать необходимый бюджет для проведения подобных акций.

А пока за решетку корзины отправлялось все больше разнообразных пакетов и емкостей. Сетка с вымытым картофелем, куриное филе в вакуумной упаковке, минеральная вода, пара пакетов сока, хлеб (целая, не порезанная буханка), коробка с овсяными хлопьями, кетчуп, гроздь бананов, три банки пива с пакетиком бесплатных чипсов, десяток яиц в картонке. Богдан еще ничего не взял с полки. Я не выдержал и спросил:

– Ты что, только за своим опохмеляющим кумысом приперся?

Он фыркнул, немного помолчал и затем быстро проговорил:

– Ну да. Больше ничего сегодня не… Слушай, у меня к тебе разговор. Выйдем на улицу, тогда спрошу кое-что.

Я кивнул и добавил к своему продуктовому набору еще две баночки зеленых оливок – без косточек и фаршированными сыром. О чем он, интересно, хочет меня спросить? И почему это нельзя сделать в магазине? Я перебирал в уме возможные варианты, но ничего реалистичного не придумал. Если его вопрос настолько важен, что его нельзя задать в магазине, то когда он пришел ему в голову? Ведь утром я первый позвонил, а до этого мы виделись довольно давно – в минувшие выходные. Что же это за вопрос?

Мы, наконец, вышли к молочным рядам. Богдан показал мне разрекламированный им прокисший йогурт. Я взял бутылочку, встряхнул ее, прочел, что было написано на упаковке.

– Слушай, Бодя, он же газированный.

– Да. Это как раз и дает эффект. Там какой-то процесс начинает происходить, абсорб… асбо… Ну, ты же активированный уголь, когда пьешь перед тем, как…

– Че то мне не очень хочется в себя это вливать. Возьму-ка я просто кефир. Привычнее.

– Как хочешь. Наше дело предложить. А я куплю бутылочку. Он все равно месяц срок годности, если даже сегодня не выпью, то мне…

– Бери, бери. Хоть какой-то почин. Сейчас на пути в кассу еще полмагазина скупишь.

– Денег нет на полмагазина. Да и вообще…

Обычно словоохотливый без меры, он вдруг замолчал, а я стал догадываться, что за вопрос он мне хотел задать. В долг, наверное, деньги попросить. Просил он редко, немного и никогда не возвращал. Но я никогда не отказывал. Препарат был дорогой. Мама его то выкарабкивалась, то вновь теряла силы. А многому хорошему во мне я был обязан ее урокам истории. Она была школьным учителем, но прекрасно понимала, что истории невозможно обучить. Это не математика и не физкультура. Она преподавала историю, позволяя нам самим делать выводы, предлагала анализировать и никогда не утверждала единственную точку зрения, единственный взгляд на события. Я, кажется, даже чуточку покраснел, когда увидел, что в тележке, кроме всего, о чем уже упомянул, лежал пакет сушеного инжира, абсолютно не нужный мне набор для приготовления суши и литровая бутылка водки (литровая выходит выгоднее, чем две поллитровки, и гораздо выгоднее, чем четыре чекушки).

Теперь мы двигались вдоль касс, выбирая очередь покороче. Кроме длины, учитывалось количество выложенных на резиновой ленте продуктов и их наличие в корзинах. Нашли оптимальный вариант. Человек пять, но двое были с десятком одинаковых бутылок пива, женщина с мюсли и биойогуртом, а мужчина, за которым мы встали, держал в руке коробку овсяного печенья, пакет молока и булку. Проходя мимо лотков со всякой мелочью, Богдан оживился. Шоколадка, освежающие дыхание леденцы, нить для чистки зубов и упаковка презервативов.

– Джентльменский набор? – я выбрал жвачку с самым большим содержанием ментола и положил сверху на пачку «Геркулеса». Подумал о том, что мог бы кинуть упаковку подушечек на сетку с картофелем, она бы провалилась сквозь ячейки и… – Я тебе не рассказывал, как ко мне прошлой зимой три одесситки приезжали?

Богдан покачал головой:

– Нет. Светка, что ли, с подругами?

– Да. Проездом, на двое суток. Тогда мороз был минус тридцать, наверное. А у меня грипп, температура под тридцать девять.

– Так что и оргии не было с одесситочками? Слышь, ты бы мне позвонил, я всегда бы смог найти время… – Богдан перебил меня своей любимой темой.

– Я еле на ногах стоял, какие оргии… Их на вокзале встретил, а по пути домой решили в магазин зайти. Камера хранения переполнена была, так они зашли, не снимая рюкзаков.

– Хе-хе. Проблемы сразу прилипли? У меня примерно такая же ситуация была около года наза… Ну, давай, рассказывай дальше.

– Да уж. Проблемы прилипли. Они начали свои одесские приколы мочить. Бродили между рядами, продукты с полки на полку перекладывали. Взяли в одном месте пятилитровую бутыль с подсолнечным маслом, ходили с ней, ходили, оставили среди пива и так далее. А к кассе пришли только с двумя бутылками сока и сыром каким-то – там одна без ума от сыра.

Мы уже подошли к ленте транспортера, на которую я начал выкладывать товары и продолжил рассказ.

– Расплатились, уже выходим на улицу, к нам два охранника. И началось. «Снимайте рюкзаки, выворачивайте карманы». Они вначале пытались отшутиться, мол, «Вы нам не верите? Мы ничего не брали». Те два дауна вызывают администратора. Одна девчонка на юридическом учится, стала права качать. Такой базар начался. А я стою, у меня жар, чуть ли уже не глюки перед глазами. У Светки из кармашка рюкзака дезодорант торчал, такой же, как у них на полке. У другой – шоколадка и банка сгущенки. Ну и, понятное дело, прокладки, салфетки, фигня всякая. А я поверх голов смотрю на кассу, там сигареты выставлены и над ними реклама. Не помню, какая марка, но слоган «Смещая грани реальности». У меня тут грани реальности перед глазами и сместились. Состояние близкое к обмороку. В конце концов, отмазались. Я начал давить на администратора, что у них нет свободных ячеек в камере хранения, если мы брали что-то с полок, надо доказать. Грузил его, грузил. Сам еле на ногах стою. Точно градусов 39 температура была. Они уже извиняться начали, а я продолжаю грузить, пусть, мол, посмотрят, что зафиксировали камеры наблюдения – ничего мы в рюкзаки не бросали. Раз уж наблюдаете за всеми, то хотя бы смотрите, что снимаете.

Мужчина перед нами передал кассирше свои покупки и ждал, пока она проведет по каждой считывателем штрих-кодов. Я закончил:

– А мы потом на улицу вышли, я чуть со смеху не помер, говорю: «Девчонки, прикиньте, если бы они действительно посмотрели, что там снято… Как вы по торговому залу пятилитровую флягу масла таскали. Вас бы донага раздели, чтобы понять, куда вы ее умудрились спрятать».

Богдан посмотрел наверх, ткнул пальцем в потолок:

– Слышь, смотри, они и сейчас нас снимают, всегда кто-то следит за тобой! Во как.

Покупатель перед нами уже расплатился и в руках держал все свои покупки, вдруг резко обернулся…

Пакет молока медленно падал на пол. Мне показалось, что он летел почти полминуты. Коснувшись поверхности, он начал сминаться, один из швов треснул, и белый поток с брызгами вырвался на свободу. В луже лежала коробка с печеньем, рядом упала булка. Молочное озеро коснулось её одним берегом. Пакет опустел и сплющился. Первое, о чем я подумал, – надо поднять булку. Наклонился и вдруг понял, кто стоит в шаге от меня. Совпадение? Второй раз за два дня я встречаю этого человека. Взял булку в руки, увидел, что ноги стоящего исчезли, выпрямился – мужчина уже выбегал из магазина. Тут у меня едва не приключилась истерика. Спасло лишь то, что девушка за кассовым аппаратом невозмутимо спросила:

– Пакет надо?

Я посмотрел на Богдана:

– Бодик, я в шоке.

Он пожал плечами и, на секунду подняв взгляд наверх, сказал:

– Представь, в каком они шоке. Смотрят на монитор, там мужик расплатился, уронил все и убежал. Слышь, точно подумают, что псих…

– Ты тоже это видел? А то я уже начинаю подозревать, что сам я… с ума сошел, – у меня не было сил даже улыбнуться.

Мы вышли на улицу. Богдан забежал в салон связи пополнить счет, а я, как столб, стоял возле парковки. Видимо, мое лицо на фоне весеннего воскресного дня было белее снега, потому что ко мне подошла женщина, проследила за направлением моего взгляда и мягким голосом спросила:

– Вы машину свою найти не можете?

Я хмыкнул в ответ и положил на землю два тяжелых пакета. Она сделала несколько шагов от меня, затем обернулась и посоветовала:

– Вы брелоком от сигнализации пикните, какая машина отзовется – та и ваша. Я раньше тоже мучилась, пока не подсказали, – она села в автомобиль и уехала.

На меня навалилась странная тяжесть. Как будто на каждом плече сидит по атланту, и каждый из них держит свое небо. Меня окружают психи! Ужас. Мое лицо наводит панику на солидного мужчину, которого я никогда не видел. Жизнь и так нелегкая штука, а тут еще… В этот момент я вспомнил о легкости. Дело в том, что предыдущим вечером я немного покривил душой в разговоре с Димой. Сделал вид, что у меня прямо за столом появилась идея написать книгу о Бы. На самом деле я… мы с Ней уже начинали писать о Бы. Вот только почти ничего не успели, она исчезла. Один из появившихся на свет текстов был о легкости.

13. Бы и легкость

Бы легки! Бы очень легки!!! Легкость можно было бы назвать даже нашем стилем, если бы Бы имели какое-то представление о стиле. Легкость для нас так естественна, что Бы перестаем ее замечать, а жаль… Но и жалость эту Бы не успеваем испытывать и не потому даже, что торопимся. Просто нам легко…

Бы все делаем легко! Бы легко учимся и легко забываем о том, чему научились… Бы легко совершаем одну и ту же ошибку, даже в сотый раз подряд…

Бы легко разбиваемся в кровь о реальность и радуемся тому, какая она красная! (кровь или реальность?) Беспечные дети!!!..

И этих детей нельзя сравнить друг с другом. Если двух Бы поставить на весы, весы не шелохнутся – так Бы легки.

Бы легко совершаем поступки, не задумываясь об их содержании и последствиях… Бы легко смеемся, но не над собой.

Бы легко плачем, но не о других.

Бы легко обманываемся, если не обманываем сами.

Непринужденные беседы. Как легко беседовать с Бы, они не перебивают, имитируя этим интерес к говорящему… Бы легко пишут свои строки в чужих письмах и читают чужие мысли по шнуровке ботинок.

Бы любим музыку и слезы, драки и друзей, водку и смех, деньги и весну – все то, что делает нашу жизнь легче!

Бы с легкостью срываем чеку невинности с юных тел, и так легко пренебрегаем юностью душ, – капитализмом воспитанная брезгливость к бесплатным приложениям.

Бы готовы платить за все. Даже за деньги. Бы легко расстаются с комплексами и привычками, принципами и предрассудками, обменивая их на деньги. А деньги эти… Бы легко заБЫвают, о чем говорили, и возвращаются к теме через пару строк.

У Бы бывают пристрастия. И это не легкие наркотики, легкие сигареты или легкий секс. Все вышеперечисленное им нравится в утяжеленном варианте, но Бы легко смешивают понятия.

Бы легки! Бы можем все!!! Бы можем послать начальника на х… с легкостью алкогольных паров вчерашних возлияний. Мы можем легко потратить все деньги, хотя они не легко нам достаются.

Бы легко путаем фразы «Бог его знает…» и «Ни черта не разберешь…», не решив до конца, с кем из Них нам легче…

Бы не запоминают номера телефонов, адреса и имена. Зачем это им? Ведь эти символы не делают жизнь легче. Они улыбкой отвечают на звонки, открывают двери и выкрикивают «Бы», слыша свою фамилию.

Бы легко относимся к самим себе! Бы легко отдаем свои тела в руки мало знакомых людей, Бы легко прячем свои чувства на утро…

Мы легко любим, пока любовь не требует он нас верности. Бы легко верим, пока вера не требует от нас смирения.

В жилах бы течет легкая кровь. Она постоянно поднимается вверх и бьет в голову, по пути смешиваясь с чем-то еще. Иногда это моча, иногда желчь, иногда слезы.

Бы легко впускаем в себя все, что идет нам навстречу: людей, места, книги, чувства, страхи, рекламу, неврозы, общественное мнение, сны, случайные связи и неслучайные последствия…

Любимой книгой Бы могла бы стать «Невыносимая легкость Бытия», но Бы давно уже не разделяют книги на любимые и нет, скорее, на прочитанные и плохие.

Бы легко пропускаем сквозь себя жизнь, не успевая зажать в кулаке высыпающийся песок единственной любви, ясной веры, истинного предназначения – всего того, что так легко дается нам, если не относиться к этому с излишней легкостью…

Если бы Бы умели по-настоящему ненавидеть, они ненавидели бы легкость Бы. Они чувствуют крылья у себя за спиной, но не умеют летать. Они многое знают, но не знают, зачем это им. Им тяжело жить. Им легко умирать. Всю жизнь.

14. Случайность или совпадение

Выйдя из салона сотовой связи, Богдан нашел меня сидящим на тротуаре. Я ел банан и слабо реагировал на проходящих мимо людей.

– Солидный у тебя бодун! Слышь, пошли сегодня после обеда в кино. Я счет пополнил, позвонил Диме, тот тоже кефир пьет, тебя матом кроет. Чё ты ему вчера не перезвонил, когда домой приехал? – Богдан подал мне руку, помогая встать.

Я жевал заморскую траву, потом выбросил шкурку в урну, отряхнулся и дал согласие на поход в кино:

– Только на что-нибудь тихое. Блокбастер моя голова не выдержит.

– Возле меня открылся новый кинотеатр, возьмем диванчик широкий, отдохнем, расслабимся. Я утром мимо проходил, в одном зале мультик новый показывают, в другом – какую-то туфту про ковбоев и тупая комедия еще будет. Отличный ассортимент, как ты считаешь?

– Я за комедию. Желательно вообще без смысла.

– Во! Там как раз такая и намечается. Я же знаю все твои предпочтения. Перед сеансом выпьешь две бутылки пива и начнешь потом на месте ерзать и смеяться. Помнишь, в прошлый раз…

– Называется как?

– То ли «Я здесь, милашка», то ли «Мы здесь с милашкой».

– Отвратительное название. Пойдем обязательно.

Богдан помог мне донести пакеты с покупками до автобусной остановки, выкурил две сигареты, пока не приехал мой маршрут, обещал позвонить, как только возьмет билеты, махнул рукой и пошел, постепенно становясь неразличимым среди других пешеходов. Иногда лишь видна была его спина, мой автобус тронулся с места, и я перестал смотреть в окно. Сходить в кинотеатр было хорошей идеей. Я уже давно не приглашал девушек в кино, с друзьями мы чаще ходили на дискотеки или в бары, а одному мне в последнее время хотелось просто спать дома на неразложенном диване. Но раньше, когда я жил в небольшом областном центре и учился в политехническом институте, часто бывал в кино. Это было если не единственное, то, по крайней мере, самое качественное развлечение. Кинокартины показывали точно такие же, что в столице, Париже, Лондоне или Нью-Йорке. И всего с полугодовым опозданием. Кинотеатров в городе было всего два. «Космос» и «Дружба». Странно, в стране было очень много кинотеатров с названием «Дружба», а вот с названием «Любовь»… Я, во всяком случае, ни разу не встречал такого названия. Эти два были самые обыкновенные.

Но один из них – «Дружба» – был все-таки замечательным. По слухам (которым я склонен верить) в нем был самый большой экран в стране. Экран действительно был огромным. Он был таким огромным, что не помещался на стене, на которой висел. Поэтому его края уходили на потолок, и боковые стены. И, что самое интересное, проектор был настроен так, что части экрана, заходящие на потолок и боковые стены, использовались по своему прямому назначению. То есть фильм становился фактически трехмерным. Мы часто с друзьями ходили в этот кинотеатр. Сейчас там стоит современная акустическая система, на билетах указано место, а в холле продают попкорн и коньяк. А тогда там ничего этого не было. Но самый большой экран… Согласитесь, стоило посмотреть хотя бы на него. Мы ходили туда по вторникам. На полуденный сеанс. В этом не было ничего символического. Просто это был единственный в неделю льготный сеанс для студентов. Мы покупали билеты, заходили в зал и садились на любые места. Кроме нас, в зале сидело еще человек десять. Никто не шелестел обертками от шоколадок, экран не загораживали чьи-то головы, никто не отдавливал ноги, опоздав на пятнадцать минут и пробираясь на свое место.

Однажды я пригласил в кино Сашу, девушку в которую был влюблен.

Конечно же, Саша опоздала. Я знал, что она опоздает, и заранее решил не спешить в условленное место. Но все равно пришел на десять минут раньше, чем мы договаривались. Поэтому мне пришлось ждать ее еще полчаса. Но мы были с ней…вернее, я был с ней в таких отношениях, когда можно было радоваться самому факту опоздания, так как он означал, что Александра Витальевна все-таки пришла. И между нами не состоялся диалог… Ну, такой диалог, когда один человек ждет, а второй опаздывает. Все знают такие диалоги.

– Ой, прости, я, наверное, немного опоздала. Ты давно меня ждешь?

– Да нет, я только пришел. Все нормально. Куда пойдем? А то ведь кино уже началось.

– А сколько уже? Ой, полвосьмого. Понимаешь, маршрутка…

– Понимаю… Опять маршрутка. А вот если бы ты вышла на двадцать минут раньше.

– Слушай, я же извинилась уже, ты сам сказал, что только пришел…

– Это я сказал, чтобы тебя не обидеть.

– Не обидеть? Странно, это как-то у тебя плохо получается. У тебя вообще…

– Что вообще?

– Ничего.

– И все-таки? Что вообще? Вообще мало, что хорошо получается? Ты все опять это мне припоминаешь. Все понятно ведь. Я много выпил. Спать очень хотел. Ты же еще тогда сказала, что все поняла.

– Ой, да брось, я вообще не об этом. Но раз уж ты вспомнил, с Машкой у тебя все получалось и пьяным, и… очень пьяным.

– Опять ты про Машку. Я уже забыл – а ты помнишь.

– Забыл? Ой, что я – дура? Не видела? Ты, когда фотографию нашего класса рассматривал, улыбнулся. Ты же улыбнулся, когда на нее посмотрел!

– Неправда. Я на тебя посмотрел и улыбнулся.

– На меня… А зачем улыбнулся?! Что там смешного.

– Слушай. Это… это… не хотел говорить. Но…

– Говори, говори…

– Не хотел. Но ведь… Это ты сейчас опоздала… А я жду уже час! Между прочим – не ушел! И еще, между прочим, раз уж ты вспомнила, Маша никогда не опаздывала. Ну, максимум на пять минут. Не психуй!.. Прости… Ты куда? Постой. Прости… Подожди!

У нас этого диалога не было. Она улыбнулась, поцеловала меня в щеку, и мы пошли в кино. Саша никогда не говорила, почему опоздала, не оправдывалась, не обещала ничего. Мне было достаточно того, что я знал – следующие два часа она будет только со мной. В кино она не просто выключала звук в мобильном телефоне, она вообще его отключала. Саша не останавливалась поговорить с кем-нибудь из наших общих знакомых, закупающих пиво в холле. Зайдя зал, не вертела головой и никого не выискивала взглядом. Клала голову мне на плечо и улыбалась в темноте. То есть мне всегда казалось, что она улыбается в темноте. Я этого никогда не видел, потому что не решался посмотреть на нее. Но однажды… Она вновь положила голову на мое плечо, обхватила мою руку и прижалась к ней. Не сразу, но я решился взглянуть на нее. Проверить, улыбается или нет.

На экране завлекали на следующие сеансы красивые трейлеры. Они доказывали то, что следующий фильм от ЭТОГО режиссера еще увлекательней, еще интеллектуальней или еще более наполнен спецэффектами, чем все предыдущие. Лучшие актеры, продюсеры ТЕХ САМЫХ фильмов. Обязательно ждите!!! К рождеству! После 7го августа! Скоро на ваших экранах! Все эти ролики были неубедительно перспективными. А сейчас должен был начаться НАШ фильм. Это было самое главное. Я повернул голову и взглянул на ее лицо. Я не ошибся. Она улыбалась!.. Улыбалась во сне…

Вот такой был сеанс, когда я не увидел ни кадра из фильма в кинотеатре с самым большим экране в стране…

Задумавшись, едва не пропустил свою остановку. Дома все было так же, как и перед моим уходом. Душно – я забыл оставить форточку открытой. Разбросал продукты по полкам холодильника, компьютер не включал, сел в кресло. Взял с журнального стола книгу, прочел пару страниц и отложил. Очень скучно. Чтобы избавиться от скуки, нужно что-то делать. Но было лень. Скучно и лениво. Как же все-таки я не люблю весну! И тут я понял – в моей жизни мало вот этого самого – киношного экшена. Погонь, перестрелок, коротких и смешных диалогов, разнузданных постельных сцен и крупных планов персонажей. Вместо красочного увлекательного сюжета, моя жизнь становится мыльной оперой, простым сериалом. Каждый день как серия, не отличающаяся от предыдущей ни продолжительностью, ни количеством эпизодов. Жизнь, разбитая на эпизоды. Улыбнулся: хорошо еще, что не триллер и не фильм ужасов. Сериал, который однажды закончится, но это мало кто заметит – на каждом канале таких несколько сотен в день.

Попытаться самому разогнать сюжет? Я даже с кресла поднялся и принялся расхаживать по комнате. Но что для этого нужно сделать? Что? Уйти с опостылевшей работы? Но завтра, в понедельник, я так же, как и всегда, приду на рабочее место, включу компьютер… Нет, я не смогу. Жизнь интересна у энергичных, самолюбивых, работоспособных, цепких, волевых. А я не хочу быть таким. Меня просто дрожь пробирает, когда я иногда вижу на улице участников какого-нибудь семинара, тренинга, форума. Они не смотрят по сторонам, весь мир – это их круг, остальные – лишь источники благополучия.

Я вновь сел в кресло. Поспать? Все-таки воскресенье. Но скоро в кино, если спать днем, потом весь день буду разбитым и ночью не смогу заснуть.

А может, взять да и последовать совету Димы? Делать то, что самому хочется делать. Вот только начать писать книгу не ДЛЯ всех и не О всех, и уж тем более не для Нее, а для… Для своих близких? Людей, которые меня понимают. Которым интересны мои переживания и поступки. Если я смогу написать для них… А они совершенно разные и в жизни я часто встречал людей чем-то похожих на Диму, Богдана, Сашу… Не чертами лица, возрастом или поведением. А чем-то неуловимым. Похожей улыбкой на похожую шутку. Следовательно, если таких людей много и им интересно то же, что и моим друзьям, то это уже определенная аудитория! Пусть ничего не получится – у меня в жизни появится событие, о котором я смогу сказать: «я пробовал, у меня не получилось, возможно, пройдет время, и я еще раз попробую». Ну, а если вдруг получится?

Перед глазами поплыли неясные сцены… Люди в метро с томиками в мягком переплете, грузовик возле библиотеки, из которого выгружают несколько стопок, аккуратно перевязанных бечевой. Обложка с именем и фамилией. Чей-то отзыв на первой странице. А еще… эти видения были для меня самыми яркими и соблазнительными – солидный литературный журнал печатает короткую статью о книге. Обличительную и негодующую. В ней будет много фамилий разных выдающихся людей и будет сказано, что слог мой похож на «такого-то», а стиль на «вот такого-то». Я пробегу ее глазами и улыбнусь – потому, что не читал ни «такого-то», ни «вот такого-то». Даже в руках их книг не держал. Мечтать об этом было легко и приятно. Но я понимал, что лишь мечтами ничего не добьешься, надо браться за работу. Но ведь скучно и лень. Я решил, что начну в понедельник. Установив для себя столь близкую дату, повеселел и пошел на кухню обедать. Еще часик – и можно будет одеваться, чтобы до посещения кинотеатра совершить прогулку по обувным магазинам – мне нужны весенние ботинки.

К зданию кинотеатра я подошел уже в новых ботинках. Богдана и Димы еще не было – это меня немного разочаровало: если бы они уже ждали меня, то обязательно обратили бы внимание на обувь. А так… Посмотрел вокруг, рядом был небольшой газон с невысоким заборчиком вокруг. Присел на ограждение, вытянув ноги. Теперь не заметить покупку было невозможно. В глубине души я уже понимал, что это будет моя любимая пара обуви. Я почти два часа их выбирал среди множества других… Почему купил именно эти? Не так то просто объяснить. Некоторые были на вид намного лучше, но ценник их сделал… Он их вообще уничтожил, они переставали существовать для меня как товар и просто занимали какую-то часть пространства в магазине.

Изредка я бросал на них взгляд, который тут же перехватывали опытные продавцы и предлагали: «А может, попробуете вот эту вот пару?». Так как я считал себя воспитанным человеком, то не мог с ходу обидеть человека отказом. Послушно кивал головой, примерял предложенные, как я уже говорил, несуществующие ботинки, затем (тут приходилось платить за покорность небольшим обманом) сокрушенно качал головой и говорил примерно такие слова: «Эээ, немного тяжеловаты… как-то неудобно ноге…», или такие «Эээ, у меня же точно такие дома, правда, коричневые… Хочется, знаете, чего-то новенького, пожалуй, вон ту модель… Можно еще раз на нее посмотреть?», или «Эээ, тут вот замшевая вставочка, я сразу не заметил, а мне, возможно, придется на природу в них… сами понимаете…». Все эти мои протяжные «Эээ» были исполнены искреннего удивления и разочарования.

Наконец я их нашел. Те самые. Свои. Правда, в магазине не было моего размера, но продавцы дали картонную карточку, на которой были указаны адреса и телефоны других магазинов. Потом даже спросили, в какой из этих магазинов мне удобнее заехать, перезвонили туда, уточнили наличие нужного размера, попросили отложить, улыбнулись мне и сказали:

– Они вас ждут.

– Кто ждет? – машинально спросил я.

– Ботинки ваши. Вас ждут.

То есть ботинки уже были мои. В этом никто не сомневался. Пришлось ехать и забирать. Вот теперь они матово блестели на моих ногах и ждали прихода Димы и Богдана, которые просто обязаны были спеть им хвалебную оду.

Сидеть на узком стальном заборе было неудобно. Я несколько раз вставал, менял точку опоры. Идея выставить напоказ свои ботинки уже не казалась мне оригинальной. Я даже пожалел, что вообще их сейчас одел. Наконец из остановившейся «Волги» вышли мои приятели. Дима расплатился с водителем. Он был гладко причесан, волосок к волоску, на вчерашнюю выбивавшуюся прядь не осталось и намека. А еще на нем была новая джинсовая куртка оттенка, который отличил бы от других цветов даже самый последний дальтоник. Зеленовато-малиновая джинсовка. Даже Богдан, обычно пренебрежительно относящийся к одежде, выглядел чуточку расстроенным, идя рядом с Димой. Возле кинотеатра было уже многолюдно, я заметил, что большая их часть хоть мельком, да взглянули на куртку феноменального цвета. И тут я подумал, что эта пара ботинок вряд ли станет моей любимой обувью – слишком сильное разочарование испытал я в первый же день обладания ими.

Фильм мы до конца не досмотрели. Режиссер, видимо, был с претензией на оригинальность, и комедия вышла не идиотская, а скучная. Вышли на улицу, уже темнело, завтра начало рабочей недели. Но расходиться по домам не хотелось. Посовещавшись, решили вновь пойти в заведение, в котором были вчера. Дима пообещал угостить коньяком – обмыть обновку. Ранним воскресным вечером найти свободный столик несложно. Мы сели в углу, заказали кофе, две бутылки коньяка и недорогой кальян. И как-то получилось, что одну бутылку я выпил сам. Когда у меня из рук выпал четвертый мундштук, один из моих приятелей отодвинул от меня рюмку и подозвал официанта, чтобы тот принес пятый.

– Слушай, ты уже второй день напиваешься. Конечно, сейчас это бесполезно тебе объяснять.

– Я не напиваюсь, это вы медленно пьете.

– Мы пришли сюда поговорить, а получается, что беседуем лишь мы с Богданом. Так?

– Я что, против? Беседуйте. Отдай мне рюмку.

Дима шепнул что-то на ухо Богдану, тот рассмеялся.

– Больше двух говорят вслух, – хотя, в принципе, меня не очень интересовало, над чем они смеются.

– Бе-бе-бе, бо-бо-бо, совсем уже… в драбадан, – Дима демонстративно отвернулся.

– Вот о чем мы говорим сейчас? Слышь, он, кажется, вопроса моего не понял. Димон, глянь-ка на его скотский вид. Это же опустившийся человек. Можно вызывать скорую помощь… – Богдан, сдерживая смех, старался выглядеть серьезным и строгим.

Я попытался ответить, но понял, что ничего не помню. Как будто сели за стол пять минут назад и еще не начинали разговор.

– О девушках? – робко предположил я.

Они посмотрели на меня внимательно, видимо, пытаясь понять, шучу я или нет. Дима тяжело вздохнул.

– Хватит тебе уже пить. Иди умойся и возвращайся. О футболе мы говорили. В среду полуфинал Лиги Чемпионов. Может, вместе посмотрим?

Я ничего не ответил, встал и пошел, задевая столы. «Это все кальян», – кажется, были еще и другие мысли, но эта доминировала.

Хорошо, что в туалете не было очереди. Приблизился к унитазу, ноги сами подкосились, и меня вырвало, едва я увидел перед глазами сверкающую чашу. «Все. Больше не буду пить. Все. Больше не буду пить. Все. Больше не буду пить», – каждый рвотный позыв сопровождала одна и та же мысль. Наконец я поднялся. Ноги дрожали в коленях, умылся, в зеркало не глянул. Вернулся к нашему столу и молча сел. Смотрел прямо перед собой. Ничего не слышал. Ничего не хотел, да, собственно, ничего и не мог. Завтра понедельник – завтра новая жизнь. Сто раз давал уже себе такие обещания, но сегодняшнее – самое решительное.

За столик напротив сел мужчина средних лет, с бородой, плавно переходящей в ежик на голове. Так, по моему мнению, выглядят геологи или учителя географии, выходя из парикмахерской, где они не смогли объяснить мастеру, что «постричь покороче» еще не означает воспользоваться машинкой. Он положил перед собой пачку сигарет, что-то шепнул официантке, и она через некоторое время принесла рюмку водки. Он выкурил сигарету медленно, но без удовольствия. Просто делал затяжки, смотрел куда-то на край стола и слегка щурил глаза. У него были грубые, но какие-то артистичные руки. Такими руками можно лепить скульптуры из твердеющей глины или ремонтировать сложные механизмы на сорокаградусном морозе. Аккуратно потушил окурок в пепельнице, скомкал пачку (казалось, что это не случайно была последняя сигарета), затем опрокинул в себя рюмку с водкой, встал и вышел.

Перед этим он на мгновение задержал свой взгляд на мне. То ли почувствовал, что я смотрю на него, то ли просто мне показалось, что он сфокусировался на мне. Его взгляд… Я очень хорошо помню, как по лицу моего школьного товарища бежали струйки крови, после того как он поскользнулся и с разгону врезался в чугунную батарею. Помню вкус первого своего «взрослого» поцелуя. Лицо мамы на похоронах бабушки. Помню, как выглядела на дисплее монитора первая строка, которую я написал Ей. И этот взгляд я запомню надолго, может быть, навсегда. Иногда говорят: «в его глазах можно было прочесть». Ничего нельзя было прочесть в этих глазах. Какие-то непонятные символы, которым я могу придумать тысячи смыслов, но все они будут не точны и банальны.

Бывает так, что влюбляешься, и в каждой случайной песне по радио в маршрутке чудится мелодия твоей души. А если это песня на незнакомом языке, то ты понимаешь каждое слово. Перевести не можешь ни строки, а понимаешь все, от сослагательного наклонения до самого неопределенного артикля. Вот и взгляд его я понял. Нужно было встать, подойти к нему, взять за руку и сказать: «Все будет хорошо. Обязательно». Но не сказал, не встал, не подошел, не взял за руку. Смирение и боль. Вот эти два слова кратко и наиболее точно описывают то, что я понял в его взгляде. Смирение и боль. Эти две эмоции я часто слышал во время телефонных разговоров с Ней. Смирение и боль…

Я очень часто вспоминаю тот случай. Мне кажется, что бородатый мужчина не сделал с собой ничего плохого… Мы часто говорим такие туманные слова «не сделал ничего плохого». Подразумеваем одно – суицид, просто боимся произнести подобные вещи вслух. Так вот, я думаю, он не покончил с жизнью, после того как выпил рюмку водки и выкурил последнюю сигарету. Но при этом я думаю, что события, вызвавшие в его взгляде «смирение и боль» были такими… В общем, в суициде нет ничего страшного, если случаются такие события.

И мне сразу захотелось домой. Выспаться – завтра на работу, тишины – я уже устал от этих звуков, одиночества – если уж быть одному, то чтобы рядом ни души. Я оставил своих друзей за разговором, прошел в бильярдный зал, тихий и размеренный зал для некурящих и вернулся назад. Ни мужчины, который от меня убегает, ни девушки, приехавшей вчера на такси, не увидел. В принципе, его я и не хотел увидеть, а ее хотел. Но вопреки и закону подлости, и правилу «если чего-то очень сильно хочешь – оно сбудется» их сегодня не было. Вернувшись на свое место, застал Богдана с Димой уже за третьей бутылкой, выслушал их неубедительные уговоры остаться, пожал руки и вышел на улицу.

Было еще рано, такси у входа не стояли, я решил пересчитать оставшиеся сбережения. И в нагрудном кармане нащупал небольшую картонку. Визитка таксиста, который вез меня вчера домой. Набрал его номер. Трубку взяли не сразу. Услышав «Алло», я чуть не нажал на «сброс». Ответила девушка.

– Да, алло.

– Алло… Я хотел такси вызвать.

– Подожди… Подождите минутку. Сейчас я только Игоря позову. Игорь, – последнее слово прозвучало тихо, хотя было слышно, что девушка кричит – наверное, прикрыла микрофон ладонью или отвела трубку подальше от головы. Через некоторое время к телефону подошел таксист, спросил, где я, извинился, за то, что, возможно, приедет лишь через полчаса, я сказал, что буду ждать. Я положил телефон в карман и задумался.

Голос у девушки был ласковый и как будто насмешливый – словно она знала, кто звонит, и что причиной звонка был вовсе не вызов такси, а желание услышать ее. Голос, который как нельзя лучше подходил бы к внешности… Неужели?.. Ну, да. Вчера она приехала на этом же такси. Я еще запомнил, что она разговаривала с водителем. Помню, она ему улыбалась, но вот расплатилась ли. Несмотря на прохладный вечер, меня бросило в жар. Каждый день, когда я иду по улице, то неизменно встречается на пути девушка, на которой я задерживаю взгляд. Если же спускаюсь по эскалатору в метро, то их бывает несколько. В вагоне метрополитена напротив нередко сидит какая-нибудь красотка, и когда я выхожу на своей станции, то на платформе оборачиваюсь, надеясь увидеть и ее взгляд, исполненный сожаления тем, что мы вышли не вместе. Через несколько минут, я уже забываю их. Но девушку, которая была вчера… Я ведь тогда не разглядел даже её внешность, поэтому сегодня могу лишь вспомнить свое собственное впечатление.

Пока я размышлял, подъехала машина. Так же как и вчера осветила меня фарами, и на мгновение мне показалось, что я могу вспомнить… Но, нет. Мысли сразу переключились на то, кем ей может приходиться водитель. И мысли были неутешительными. Я коротко назвал свой адрес и за всю дорогу не произнес ни слова. Возле своего дома подождал, пока он прочтет показания счетчика, заплатил ровно столько, сколько он сказал, вышел, чуть сильнее обычного хлопнул дверью и, не оборачиваясь, зашел в подъезд.

Поднявшись на свой этаж, долго не решался открыть дверь. Я знал, что за ней. Пустая квартира. Абсолютно пустая. И когда я войду внутрь, то к этой пустоте еще добавится мое тело. Но хотелось спать, поэтому я все же вошел. Быстро разделся, сбросил все вещи на стул, завел будильник и нырнул в кровать, которую к счастью не застилал утром – сил на самые простые телодвижения у меня не было. Завтра начнется новая неделя. Завтра все будет по-новому. Завтра я начну писать – пока еще не знаю о ком и для кого, но начну. А вдруг я завтра проснусь, а весна закончилась, и наступило лето? Мне стало тепло от этой мысли, я перевернулся на бок, обнял подушку, обхватил одеяло ногами и начал думать о лете. О жарком, солнечном лете.

15. Остров за туманом

Мне приснился луг. Зеленый, яркий, бескрайний. Это место было мне знакомо. Очень давно, когда я был еще совсем маленьким, у моих родителей была дача. Дом, небольшой участок, гараж. Невысокий забор, за которым до самого горизонта тянулся травяной ковер. Все было знакомо, но немного необычно. Просто последний раз я был там десять лет тому назад, а во сне я шагал по лугу уже взрослый, а рядом шел Дима. Я не смотрел на него, но знал, что он рядом. Мы шли к реке. Где-то впереди должна быть река, и мы к ней шли. Во сне очень легко ходить. Как будто стоишь на месте, перебираешь ногами, а земля под тобой вертится от твоих касаний, и облака плывут навстречу. Было жарко, только я не чувствовал того, что воздух горячий или солнце выжигает на мне сплошную коричневую татуировку. Было видно, что сейчас очень жарко – видно и все. Может быть, по светлым травинкам или по отсутствию ветра. Ветра не было.

Я рассказывал Диме о своем детстве. Говорил, понятное дело, не вслух, он все равно знает, о чем я говорю; ведь во сне он – часть меня, которая играет собеседника. Рассказывал о том, что вечером весь луг покрывается туманом, и от этого он кажется еще огромнее. Он и так огромный, но в тумане… Я рассказывал Диме, как однажды вечером попросил у родителей разрешение взять велосипед и с разгону въехать в туман. Потому что на даче тумана не было, он начинался на лугу, и очень хотелось пересечь эту границу. Только не далеко заехать – потому что страшно, а заехать и сразу же выехать. Они засмеялись и разрешили «въехать в туман». Я сел на велосипед, выехал через калитку, разогнался и рванул навстречу туману. Но когда доехал до того места, где он, по моим предположениям, начинался, то туман отступил. Всего на несколько метров. Продолжая крутить педали, старался догнать его. Однако туман меня не подпускал. Я окончательно огорчился и обернулся, чтобы крикнуть папе, что туман меня боится. Но папы не было видно. Вообще дачи не было видно. За моей спиной застыла холодная молочная стена. Это была ловушка. Но я не испугался. Слез с велосипеда и сделал несколько шагов вперед. Оглянулся – велосипед был уже в тумане.

Дима внимательно слушал мой рассказ о тумане, не перебивал и не обгонял меня. Я наклонился, сорвал травинку, засунул себе за ухо и продолжил о тумане.

Мне стало интересно. А вдруг это только днем луг бескрайний, а туман приходит лишь для того, чтобы скрыть что-то… Что? Ночную крепость? Переброску войск армии призраков? А может, там сейчас танцуют прекрасные русалки? Я проверил, что лежит в карманах. Обнаружил пустой спичечный коробок, круглый камень с моря и флакончик с мыльными пузырями. Я прошел немного вперед, пока велосипед не стал едва различимым в тумане, и положил на землю коробок. Пошел дальше. Каждый шаг я делал осторожно, пытаясь идти бесшумно. Казалось, что я уже очень далеко отошел от велосипеда – его уже не было видно в густом, опустившемся на землю облаке. Но коробок все еще белел среди травы. Тогда я бросил на землю камень и продолжил свой путь.

Шел медленно, всматриваясь в пелену перед глазами и сжимая кулачки. Камень почти исчез из виду, у меня оставался лишь флакончик с пузырями. Поставил его и совершил последнюю попытку что-нибудь найти. И вдруг услышал хлопанье крыльев, прямо на меня летело что-то черное, однако вдруг изменило направление и исчезло. Я сразу же поспешил вернуться. Это было паническое отступление, я не поднимал с земли метки, добежал до велосипеда и помчался к даче. А когда утром вышел на луг, то увидел, что коробок, камень и флакончик лежали всего в нескольких метрах друг от друга, а не на сотни шагов, как это казалось накануне.

Дима молчал, и я захотел посмотреть на его выражение лица. Обернулся назад… так бывает во сне, что хочешь что-то сделать, а не получается. Не можешь бежать – ноги становятся ватными. Или не можешь крикнуть – звук застревает в гортани. А сейчас, наоборот, мне вдруг перехотелось оборачиваться, но голова вращалась независимо от моего желания. Медленно. Очень медленно, я даже успел подумать, что сейчас увижу. Увижу, что Дима исчез. Исчез, хотя спрятаться здесь невозможно – плоская поверхность без деревьев или хотя бы кустов. Я попробовал закрыть глаза. Это получилось, но веки мои вдруг стали прозрачными. Странное ощущение, когда понимаешь, что глаза закрыты, но при этом все видишь. Я боялся увидеть пустоту за своей спиной, но тут же вздохнул с облегчением. Он стоял на одном колене и завязывал шнурок на ботинке. Поднял лицо и улыбнулся.

Ноги перестали меня слушать, во рту пересохло, и я даже не пытался кричать. Еще сильнее закрыть глаза я не мог. Мне улыбалась Она. Завязывала шнурки и улыбалась. Ужаснее всего было то, что улыбка эта была невинная и искренняя. Она не оскалила острые клыки, не бросилась на меня с ножом и не была одета в окровавленную Димину одежду. Просто ласково улыбалась, потом поднялась, поправила рукой прядь упавших на лоб светлых вьющихся волос. Было что-то жуткое в этом спокойствии. Я слышал, как в траве стрекочут кузнечики, летают между цветками клевера пчелы и шмели, высоко в небе поет звонкую песню какая-то маленькая птичка. Все было нестрашно и так, как должно быть. Вот только вместо Димы рядом со мной оказалась Она. Почему-то в этот миг мне вспомнилось, что мы шли с Димой на речку. Её не было видно, она протекала всего в двух-трех километрах от того места, где я сейчас стоял. Я попробовал повернуть голову в том направлении.

У меня получилось! И еще я почувствовал, что ноги тоже меня слушают. Выдохнул воздух и понял, что могу разговаривать. Сейчас я повернусь и пойду к речке. И она за моей спиной не превратится в гигантского дракона, который клыками вцепится в мою спину и перекусит пополам. Не достанет из ножен кинжал и не проткнет меня сзади насквозь. Даже не положит руку на плечо. Останется стоять и улыбаться. Она меня не держит, и я могу уйти. А когда дойду до берега реки, окажется, что рядом со мной стоит мой друг. А Ее еще будет видно, где-то далеко будет различим Ее силуэт, но возвращаться я не захочу. И от этого всего – спокойствия и нежности в ее улыбке, Ее внезапного появления за моей спиной и моего ухода, которому Она не станет препятствовать, – мне вдруг стало ТАК страшно, что я проснулся…

Посмотрел на часы. Я лег всего лишь полчаса назад! Спал я или нет? Это был сон или игра воспаленного, опьяневшего мозга? Сбросил одеяло на пол, включил телевизор, попрыгал по каналам, выключил и провалился в новый сон. Яркий и длинный.

Она жестом приказала вывести меня из каюты. Руки были связаны, и сопротивляться я не мог. Когда меня волокли за ногу по дощатой палубе, краем глаза заметил раскачивающиеся на реях тела моих товарищей. Настил был мокрый от крови и воды, которой мы обливали раскалившиеся пушки, пока не закончился порох. Несколько раз больно ударился головой о стальные петли, торчавшие из досок. Наконец меня затолкали в крошечную каморку для хранения веревок и абордажных крючьев. На входе поставили двух стражников. Улыбнулся – пусть и не боятся, но, во всяком случае, не расслабляются.

В этом помещении я провел три дня. Дверь, видимо, чем-то подперли, потому что, когда я осторожно толкнул её ногой, она не шелохнулась, – если бы просто повесили замок, то шаталась бы. Внутри было тесно, стоять удобнее, чем сидеть, поэтому большую часть дня я проводил, опершись о стену. Ни пищу, ни воду не давали, но мучило меня не это. Я никак не мог понять, что произошло. Я заперт на своем же корабле по приказу женщины, чьим именем я этот корабль назвал и ради спасения которой почти неделю назад вступил в неравный бой с двумя мощными галеонами. Племянница губернатора небольшого островка. Она была маленькая, когда меня продали её дяде в рабство. Девочка часто прибегала к столбу, у которого наказывали провинившихся. Чаще других там оказывался я. Она смотрела, как меня избивали кнутом двое чернокожих, а потом украдкой приносила смоченный в воде платок и вытирала мне лицо.

Сейчас я вновь изнываю от жажды, но надеяться на ее помощь уже не могу. Перебираю в памяти все эпизоды своей жизни. Побег с острова на шхуне работорговцев, встреча с пиратами, мой университетский товарищ – помощник капитана пиратского фрегата, рысканье по тропическим морям в поисках наживы, принятие подданства Голландии, потом Франции, Португалии, даже Испании на один день. Бой с целой флотилией легких галер. Гибель почти половины команды, включая капитана и моего друга. Наконец на моем корабле стал развеваться британский флаг. Весть о том, что Её видели на испанском корабле сразу же после начала войны Испании с Англией. Что же могло произойти за это время? И тут я вспомнил последнюю ночь перед побегом, Её нежные ладони на моей обожженной спине, расширившиеся зрачки, стон, вспышка…

Дверь открылась, меня ослепил яркий свет. Корабль стоял невдалеке от небольшого острова, один из галеонов, с которыми я недавно сражался, покачивался на волнах примерно в трети мили от нас. Матросы спускали шлюпки, наполняя их пустыми бочонками для питьевой воды. Высокий человек, дворянской внешности, с отвратительным шрамом на лбу и горбатым носом прорычал мне в ухо: «Я бы тебя съел, щенок, но благодари Бога и нашу Госпожу. Тебе дарована жизнь. Полезай в шлюпку, теперь у тебя будет новый дом. Губернатор острова мертвых…» Он засмеялся своим гнилым ртом и подтолкнул меня к борту. Я пытался привести мысли в порядок… «Нашу Госпожу»? К шлюпке свисала веревочная лестница, но со связанными руками спуститься по ней я не мог. Кто-то подцепил к веревке, которой были обмотаны мои запястья, абордажный крюк, и затем меня толкнули за борт, стравливая конец. От боли я едва не потерял сознание, руки выворачивались из лопаток. Удар о дно шлюпки воспринял чуть ли не как материнскую ласку. Через полчаса меня выбросили в море возле берега.

Матросы пополнили запасы воды и отчалили назад к судам. Мне оставили длинный, ржавый, покрытый глубокими зазубринами кинжал, бутылку рома и небольшую шкатулку из слоновой кости. Замок был с секретом.

До вечера я пытался вскрыть ящичек. Он был с округлыми углами и тонкой щелью на дне. Позабыл о ночлеге, поисках пищи, попытках осмотреть остров. Кинжал сломался, пальцы мои были в крови, я катался по песку и кусал углы шкатулки. Разгадка должна быть там. Я был уверен в этом. Нашел два больших камня и пытался расплющить этот крепкий орешек, хранящий свой секрет. Близилась ночь. Ногти на пальцах рук почернели и кровоточили. Сидя перед злополучным ящичком, я монотонно долбил по его крышке рукояткой кинжала, как вдруг заметил, что набалдашник на рукояти сделан из такой же кости, что и шкатулка. Обломок кинжала свободно вошел в щель на дне шкатулки. Зазубрины были не отметинами времени. Это был ключ. Крышка плавно откинулась. Я заглянул внутрь.

На дне лежал небольшой медальон и записка. Ее почерк. Прочел короткое послание, поднес медальон к лицу, разбил горлышко бутылки и взахлеб выпил весь ром. Несколько минут – и я свалился в забытье на песок.

«Дарю тебе Его портрет. Помнишь ту ночь перед Твоим побегом? Он вырастет мужественным мальчиком. Как ты. Вот только отцом будет называть Герцога Кастальехо, моего будущего мужа. Прощай».

Я жил на острове уже полгода. Во сне очень легко играть со временем. Секунду назад я выпил бутылку рома, а вот я уже пью из половинки ореха перебродившее кокосовое молоко. Из одежды на мне лишь накидка, сделанная из белой рубашки, – с трудом, но спасет от палящего солнца. Я лежу на ковре из влажной травы и мастурбирую в небо. Наверное, в этот момент у меня произошла поллюция, проснулся, стянул с себя трусы, чтобы избавиться от неприятных мокрых касаний, перевернулся на другой бок и продолжил спать. Удовольствие прервал пушечный выстрел. Я вскочил. В нескольких милях от моего острова на фоне пробуждающегося утра алели паруса трех больших кораблей. Я протер глаза и понял, что паруса белые, просто их окрасил восход.

Неужели Она вернулась за мной? Но что-то подсказывало мне, что не стоит выбегать кромку прибоя и размахивать руками. Нужно побыстрее спрятать следы пребывания на острове. Через час-полтора матросы обоих кораблей одновременно стали спускать шлюпки. Я следил за ними. Корабли были совершенно разными. Пузатый то ли испанский, то ли португальский галеон, высокий, явно построенный французами фрегат и красивый, но израненный в жестоком бою бриг. Интересно, какие моря сейчас бороздит мой… Её корабль? Еще тридцать минут и одетые в самые разнообразные наряды люди вытащили шлюпки на белый песок. Столпились возле одной из них и принялись что-то извлекать из неё. Это оказались двое мужчин и одна женщина, связанные, с пятнами крови на одежде.

Я замер, фигуры матросов мешали рассмотреть пленных. Женщину за волосы оттащили в сторону. Вокруг нее собралось практически половина прибывших. Они размахивали руками, кричали и даже толкали друг друга. Видимо, решали, что с ней делать. Наконец, невысокий, лысоватый пират (а я уже не сомневался, что это были пираты) выстрелил в воздух из пистолета. Несколько человек отошли от женщины. И я увидел ее лицо. Это была не Она. Красивая, гордая брюнетка. Не Она, я облегченно вздохнул. В это время все уже занялись двумя пленными мужчинами. Им развязали ноги и помогли подняться. Лысый подошел к ним и начал что-то говорить. Затем на головы пленников надели черные мешки, в руки, связанные спереди, сунули по длинному изогнутому клинку и отбежали от них. Видимо, победителю обещали жизнь. Я опять посмотрел на женщину. Она широко раскрыла глаза и, не отрываясь, наблюдала за схваткой.

Два черных силуэта, подсвеченные уже поднявшимся солнцем. Хохот и крики – клинки были затупленные. Они бегали кругами и наносили удары в пустоту. Иногда случайно попадали друг по другу. Один из них не выдержал, бросил оружие и побежал к морю. Его поймали и вернули в круг. Вместо сабли в руки вставили тяжелую палицу. Ему было неудобно держать ее связанными руками, и второй пленник, приблизившись, ткнул своим клинком прямо ему в живот. Мужчина выронил дубину и свалился на песок. Победителю сняли мешок с головы, разрезали путы на руках, дали напиться из бочонка и жестом указали на женщину. Он схватил бочонок и побежал к ней. Не успел сделать и несколько шагов, как свалился на землю. Через секунду прозвучал выстрел. Лысый подбежал к женщине, мгновенно перерезал ей горло и дал команду возвращаться на корабли. В эти последние минуты во мне боролись два желания. Остаться в укрытии, подождать, пока пираты уплывут восвояси, похоронить мертвых и ждать Её возвращения. Я не сомневался, что если Она ещё жива, то вернется на этот остров, пусть всего лишь для того, чтобы предать земле мои останки. Но желание выбежать из своего убежища, попытаться разжалобить пиратов, рискнуть жизнью ради шанса покинуть остров победило.

Я побежал. Они уже отчалили от берега, и гребцы разворачивали лодки, чтобы двинуться к кораблям. Я закричал. Они, кажется, не услышали моего крика, поглощенные греблей. С разбегу я влетел в воду, они были всего в нескольких метрах от меня. Я поплыл к той лодке, где сидел лысый. Схватился за борт и поприветствовал их. Но они даже не повернули голову в мою сторону. Лысый отдавал какие-то приказы. Я отчетливо слышал каждое слово. Это не был ни один из известных мне восьми языков. Попытался вновь привлечь их внимание, как вдруг поскользнулся на чем-то слизком. Ладони сорвались с борта, я ударился об него подбородком. В этот момент лысый посмотрел прямо мне в глаза. Хотя «посмотрел» – не совсем правильный глагол. Лысый был слеп. Вместо глаз у него было два рубца. Остальные гребцы были тоже без глаз. Лодка удалялась от меня, я вернулся на берег.

Присел на тело парня, которого заколол в бою его товарищ. Взглянул на женщину. Ее белая сорочка была залита кровью, под мокрой тканью просматривалась грудь внушительных размеров. При жизни была красавицей. А сейчас просто одна из моих подданных. Ведь я – Губернатор острова мертвых.

Я проснулся. Было ещё темно. До утра можно выспаться. Пошёл в туалет, потом попил прямо из чайника и подошел к окну. Прижался к холодному стеклу лбом. Когда оно нагрелось, сделал шаг влево. Потом еще один. На окне оставались серые матовые отпечатки моих прикосновений. Следы моего одиночества. По темной улице проехало одинокое такси, и я вдруг понял, кого очень сильно хочу увидеть. Вернулся в постель, положил подушку на грудь и заснул до утра. Без снов.

16. Первая половина

Когда я проснулся, уже началась рабочая неделя. Пять дней, усталость которых делает выходные тяжелыми и еще более утомляющими. Пять дней с единственной мыслью – выспаться. Но разве можно выспаться в субботу и воскресенье? Спишь еще меньше, и в понедельник утром чувствуешь себя не свежим и отдохнувшим, а разбитым и больным. Пять дней рабочей недели, как пять пальцев руки, которая, как известно, посредством труда и превратила обезьяну в человека. Пять одинаковых серых дней.

Понедельник – большой.

В понедельник трудно сказать, хочется на работу или нет. Это связано с тем, что в понедельник вообще тяжело говорить. Утром я совершал беспорядочные перемещения по квартире. Открыл дверцу холодильника и довольно долго смотрел внутрь, пока, наконец, не понял, что одежду накануне вечером я туда не вешал. Когда же подошел к шкафу, захотелось почистить зубы. В ванной включил воду, но в зеркале заметил, что стою без трусов. Вспомнил ночные сны. Вернулся на кухню и точно так же, как и ночью, прижался лбом к стеклу. Поставил на огонь чайник. В конце концов, оделся и умылся, налил полную кружку чая, но он был очень горячим. Взглянул на часы – времени еще предостаточно. Сел на диван и стал смотреть утренние программы. Во всех утренних передачах неизменно показывают сюжеты об автомобилях. Терпеть их не могу, потому что на работу добираться придется в общественном транспорте. А еще утром рассказывают женщинам, какие мужчины простые. Под словом «простые» при этом подразумевается – «примитивные».

Этим утром объясняли, как узнать о характере мужчины по марке его автомобиля. Я не выдержал издевательства и вышел из комнаты. Чай остыл. Холодный чай меня раздражает не меньше, чем горячий – вылил в раковину. Оставаться в квартире – обрекать себя на информационную пытку. Я вышел из дома. И моментально понял, что не угадал с одеждой. Солнце еще пряталось в жилых кварталах, но было тепло. А на мне было длинное пальто. Длинное, как список вещей, раздражающих меня в понедельник: от будильника, до конечной цели моего утреннего путешествия – рабочего места.

В последнее беспечное лето – на работу я устроился в конце августа – решил купить себе новый плеер. Мечтал, что по утрам, буду надевать наушники и по дороге на работу настраиваться на предстоящий трудовой день. От идеи остался лишь сам плеер, который покрылся бы толстым слоем пыли, но, оставаясь в упаковке, избежал участи видеомагнитофона. Последний был приобретен еще до наступления эры домашних кинотеатров.

Дорога на работу – время, которое можно смело вычеркивать из жизни. Говорят, что треть жизни человек тратит на сон. Но на сон я время не трачу, я его посвящаю. А трачу на то, чтобы добраться до рабочее место, где у меня отбирают еще восемь часов жизни. Четыре с половиной часа – до обеда и три с половиной часа – после. Ну, и понятное дело, приходить приходится чуть раньше, а уходить гораздо позже.

Когда я пришел, в отделе еще никого не было, открыл все форточки, включил компьютеры, начал раскладывать традиционный пасьянс. Все уже пришли, а я никак не мог призвать удачу на день. В конце концов покончил с пасьянсом и… А не последовать ли мне последовать совету Димы? Я открыл текстовый редактор, но на всякий случай решил еще раз бросить карты – на этот раз, чтобы узнать удачной ли окажется моя попытка войти в сообщество литераторов. К моему удивлению, получилось перебросить все карты в четыре стопочки с первого раза. Но тут начались звонки – звуки, дробящие мой день на сотни однотипных дублей и кадров.

Наконец-то выдалась свободная минута. Еще не зная, о чем буду писать, превратил голубой экран в белый лист и… Задумался. Надо ведь с чего-то начинать. Опыт подсказывал, что думать над какой-нибудь проблемой – плодотворнее всего в туалете. Туда и направился. Не снимая брюк, уселся на унитаз и закрыл глаза. Сидел минут двадцать. Безрезультатно. Все мысли свелись лишь к тому, что мое столь долгое сидение в уборной может вызвать у коллег подозрение о поносе или об акте производственного онанизма. Пытаясь упредить возможность второго, я долго и старательно шуршал туалетной бумагой, а затем тщательно вымыл руки. Это было ошибкой. В нашем отделе – никто после туалета руки не моет. Вернулся за компьютер, изображение чистой страницы уже сменилось на заставку с огромными часами. До обеда полчаса. Как же летит время. Через полчаса и, правда, наступил обед.

Первые двадцать минут после обеда я задумчиво грыз ноготь на большом пальце, но не успел добыть оттуда и контуров будущего сюжета, как вновь начал свою симфонию телефон. Все настойчиво чего-то от меня хотели. Я удовлетворял их желания, пытаясь сохранять вежливость и предупредительность. Временами это мне удавалось. По дороге домой купил четыре банана, решил вечером съесть парочку, один утром вместо завтрака и один взять на работу. Пришел, съел четыре банана и включил телевизор. Засыпая, вспомнил, что давал себе слово бегать по утрам. Коль уж пропустил утреннюю пробежку, вскочил с дивана, надел кеды, спортивные штаны, ветровку и выбежал на улицу. Не успел отойти и нескольких метров от подъезда, у одной кеды оторвалась подошва. Вернулся домой, принял душ и лег спать.

Вторник – указательный.

Открыв глаза, пытался вспомнить, снилось ли что-нибудь. Если и снилось, то незначительное и плохо запоминающееся. Вновь начались беспорядочные перемещения по квартире. Поочередно терял тапки, носки, контроль над временем и пульт дистанционного управления телевизором. С честью преодолел все трудности и поспешил на работу. На полпути получил смс. Моя университетская знакомая, Саша, в которую я был когда-то влюблен, приезжает по делам. Дела у нее почему-то в субботу и во второй половине дня. А поезд прибывает утром. Другой информации не было. Перезванивать ей не хотелось. Решил подумать об этом на работе. А по пути я думал о том, что от Нее смс, видимо, никогда уже не получу. Пройдет немного времени и местоимения, связанные с Ней, буду писать с маленькой буквы. Неожиданно вспомнил сны позапрошлой ночи. В понедельник утром не взялся расшифровывать их, а сейчас все выкристаллизовалось в простую и четкую схему. Жизнь моя продолжается, Она осталась в прошлом и не нужно постоянно оборачиваться через плечо. Она существует материально, но вне моего мира. В глазах потемнело от таких мыслей. Даже не от самих мыслей, а от осознания того, что они верные. А второй сон…

Моя обида на Неё? Она заперла меня на корабле, на котором я сам пытался Её спасти? И вот я на острове жду Её возвращения, а судьба знакомит меня с девушкой (той, которая вышла из такси, черты именно её лица были у высокой брюнетки из сна). Но моментально отбирает надежду на продолжение общения (во сне это выразилось перерезанным горлом красавицы, а в жизни я просто узнал о её связи с таксистом). Я уже не сомневался, что парни, дравшиеся на острове тупыми мечами, – это я прошлый и я настоящий. Если первый проиграл в относительно честном бою, то второго подло застрелили.

Я замер посреди улицы и начал трясти головой. Может, сны не надо толковать, иначе возникнет соблазн делать выводы, а после этого тяга к принятию решений, совершение поступков, ожидание результатов? У меня ведь и с книгами подобные отношения. Прочитав, я не улавливаю скрытые смыслы или полунамеки на мораль. Лишь в общении с друзьями сам для себя начинаю формулировать мысли, которыми наполнил текст автор. Я резко повернулся назад. За мной никого не было… Неужели, паранойя?.. Интересно, является ли паранойей постоянно думать, не страдаю ли ей. Поразмышлял над тем, чего я больше всего боюсь. Не такой уж и длинный список и не так часто меня эти страхи посещают. Наверное, больше всего я боялся, что кто-нибудь узнает, чего я очень сильно боюсь. А на втором месте – страх, что я когда-нибудь буду многого бояться. Фобиофобия.

До обеда думал о снах, с перерывами на срочную и сверхсрочную работу. Во время обеда пытался вспомнить те, что хранятся в подсознании. Чувствовал, что они есть, и когда приснятся в следующий раз, я вспомню их, но сейчас ничего извлечь из памяти не смог. После обеда вообще ничего не делал. Пришел домой и отправил Саше сообщение, что встречу ее в субботу утром. Еще только вторник, а поезд в субботу. Вторник… В среду, то есть уже завтра, – полуфинал Лиги Чемпионов по футболу. Решил, что посмотрю дома, один. Почти весь вечер варил пельмени. Вначале десять штук, съел, показалось мало, еще десять, потом еще пять. Увлекательное занятие, убивающее время под аккомпанемент мнимой полезности. Пельмени были невкусные, не помогли даже сметана и сливочное масло, которое я добавлял в совершенно невообразимом количестве. Но в целом, я остался доволен вторником, он мне указал на обоюдное поражение меня настоящего в схватке со мной прошлым. Стало быть, надо двигаться к будущему.

Уже засыпая, подумал, что жить я могу лишь в настоящем, а не в будущем, значит, его и надо менять. Ночью снилось, как цветет сакура. Или это я утром уже придумал?

Среда – средний.

За десять минут, до того как выйти из дома, все-таки включил телевизор. Оттуда мне напомнили о программе на вечер. Футбол. Немного огорчало то, что придется отказываться от предложения друзей посмотреть матч вместе. Начал подумывать, а не выключить ли мобильный телефон на весь день. Просто не знал, как объяснить свое нежелание принять участие в совместном просмотре. Причем даже самому себе. В конце концов, для себя нашел ответ – просто надо побыть в одиночестве, у меня сейчас переходный период, переоценка ценностей, весеннее обострение и прочая бла-бла-бла. Но грузить подобную чепуху Диме, Богдану…

За компьютером сидеть больше пятнадцати минут не мог. Вставал и ходил по комнате. Думал о выборе, о доверии, о счастье и о любви. Думал о ней. Раз уж начал писать с маленькой буквы, то буду называть ее по имени. С каждым часом мне все легче произносить его вслух, при этом ни дыхание, ни сердцебиение почти не учащаются. Вот только, когда случайно среди файлов натыкаюсь на документы с названиями ПисьмоТане или letterfromtanya, курсор мыши стремительно летит к кнопочке «Закрыть окно» и с третьего-четвертого раза попадает по ней. Такая слабость возмущала моё сознание. Но несколько тешила самолюбие – образ придуманный мной сильный и цепкий. Надо попытаться заменить его. Это ведь так просто – снять одну картинку со стены и взамен повесить другу. Хотя… в глубине души я понимал, что меняю на стене не картинку, а зеркало. Отражение останется прежним. Если только не измениться самому…

Рабочий день неожиданно подошел к концу. Я вышел на улицу и быстрым шагом к остановке. Вечер едва поспевал за мной. Он догнал меня у входа в автобус. Я взлетел по ступеням, двери захлопнулись – вечер остался на улице. Но сквозь открытое водительское окно, он проник внутрь и стал подбираться ко мне. Мужчина за рулем нажал клавишу на приборной панели – и в салоне зажегся свет. Улица за стеклом моментально наполовину исчезла и растворилась в отражении моего лица. От вечера не убежать. Это его отражение наравне с моим превратило окно в зеркало. И от себя тоже, тоже не убежать. Я ехал и рисовал на чистом стекле автопортрет. Домой я пришел в лирическом настроении.

Заглянув в холодильник и ужаснулся: полуфабрикаты и майонезные соусы. Все, что я покупал в супермаркете в воскресенье, уже закончилось. Пытался вспомнить, когда это произошло, но решил не тратить время на глупости и взял с полки кулинарную книгу. Через два часа запивал чаем хрустящие подгоревшие слойки. Развалившиеся на десятки частей котлеты решил оставить на утро – залью омлетом, да и все.

Взглянул на часы. Полчаса до начала матча. Принял душ и уселся перед телевизором. После стартового свистка прошло всего десять минут, но я выключил телевизор. Мне захотелось написать письмо девушке, которая как-то была связана с таксистом. Увидев которую, я на мгновение забыл об известной мне лишь по фотографиям Тане. И, наконец, которую я был не против увидеть еще раз. О том, каким способом можно передать ей это письмо, я имел смутное представление, но у меня была визитка с номером телефона таксиста. Вначале надо написать, а потом можно будет и подумать.

Мое детство пришлось на ту эпоху, когда перед каждым праздником родители покупали десятки открыток и рассылали их по всей стране. Они всегда их подписывали своими именами с неизменным «и маленький Маратик» в конце. Иногда я черкал что-нибудь цветными карандашами на свободном от текста месте. Повзрослев, стал сам писать (точнее, срисовывать) свое имя, а еще через год – уже полностью все поздравление. Дальше были письма. Вначале короткие, с описаниями погоды и вопросами на ту же тему. Потом все более пространные и абстрактные с чувствами и эмоциями. Первое время не признавал электронную почту и старался писать лишь от руки. Но в итоге скорость передачи информации победила душевность. В последнее время я писал по три-четыре письма в день. Старался отдать Тане всего себя, истощился и стал неинтересен даже самому себе. Теперь вот возникло желание написать той девушке. Вообще желание написать письмо – очень капризная вещь. Вот, например.

Смотрю я футбол. Играют две команды. За одну болею. За другую – нет. Атакует другая команда. А моя защищается. Те постоянно атакуют, а мои постоянно защищаются. И отвечают острыми контратаками. И эти контратаки просто обязаны завершиться голом. Но не завершаются. Другие продолжают атаковать. И вдруг кто-то из них падает в нашей штрафной, и судья назначает пенальти. Совершенно безапелляционно. Странно. Все имеют право на апелляцию. А мои футболисты нет. Но они все равно начинают спорить. И одному из них показывают красную карточку и выгоняют с позором с поля. Но не это меня волнует. Комментаторы! Они… они…. Интонация, усмешки, ирония, да мало ли что. Но они говорят, что мои зря спорят, что нарушение было очевидным, что удаление справедливо.

И вот бьют пенальти, естественно забивают (хотя наш вратарь, вытянувшись в струнку, зацепил кончиками пальцев мяч, но удар был безупречен). Показывают три повтора пенальти. Игра уже заканчивается. И тут неожиданно (наверняка в результате ошибки режиссера, который хотел в четвертый раз повторить гол) на экране повторяют момент нарушения. А не было его. Не было нарушения. Никто никого не сбивал. Даже близко по ноге не попал. И мои не зря спорили. И нарушение не было очевидным. И удаление было несправедливое. И жду, что вот сейчас комментаторы заметят свою ошибку. Что они скажут? Чем будут посыпать себе голову? Как извинятся передо мной? Но! Они не видели этого повтора!!! Они разговаривали на отвлеченную тему и не видели. И продолжают иронизировать. И потом свисток. Они говорят о заслуженной победе одних и о разочаровывающем стиле игры моих. Все. Реклама. И говорю себе: «Надо написать им письмо». Но не пишу.

Или вот еще. Был один эпизод в моей студенческой жизни, когда произошел конфликт с местными властями. Сам я не сидел несколько месяцев в палатке перед горисполкомом. Но тоже был студентом. И даже провел одну ночь перед горисполкомом. Правда, не в палатке. В палатке были активисты. А я был простым студентом. Я сидел в эту ночь на пустой пластиковой бутылке. Если есть такая бутылка, можно хоть неделю сидеть вне палатки. Главное прикрутить крышку, надавить на бутылку, чтобы вышел примерное треть воздуха и плотнее прикрутить крышку.

А по телевизору каждый вечер новости. Их новости. Там, где у нас все хорошо. Удои повышаются, пенсии повышаются, раскрываемость повышается, очередного иностранного студента избили. Иногда кажется, что это для них тоже хорошая новость. Ведь помещают ее после повышающихся пенсий и перед Каннским фестивалем. Но еще в этих новостях говорят о подкупленных молодых людях, выдающих себя за студентов моего вуза, которые нарушают общественный порядок, вытаптывают траву на лужайке перед горисполкомом, мусорят, предаются разврату и так далее и тому подобное. А ведь я знал, что это не так. Не так это. И не выдавал себя за студента. Я и был этим студентом. И другие не выдавали. И не подкупленные. И разврату не предавались. Как можно предаваться разврату на глазах собственных родителей?

Ведь родители (не мои – я был иногородним студентом, – а другие родители других студентов) эти тоже ночевали. Нет, не в палатках. Они прятались…

Прятались! От своих детей. Сидели в припаркованных на соседней улице «Жигулях» и «Москвичах». Стояли всю ночь в круглосуточно работающем магазине, из окон которого были видны палатки. Просто сидели на лавочках. На тех лавочках, которые вроде бы не видны со стороны палаток, но со стороны которых, эти палатки очень хорошо видны. Они волновались за своих детей. Но прятались. Боялись их оскорбить. Всю ночь прятались и волновались, а утром шли на работу.

Так вот никто не предавался разврату. И алкогольных напитков никто не пил. И траву топтали, но не вытаптывали. И мочиться ходили в общественный бесплатный туалет на соседней улице.

А она… Ведущая вечерних новостей. Я же её хорошо знал, видел каждый вечер. Знал, как её зовут. Вообще, мы были в неплохих отношениях, пусть она меня никогда и не видела. И она говорит все это… Почему?..

И тут я понимаю. Я понимаю, что она ведь не знает! Ей дали текст, она и прочитала его. И может быть, она даже догадывалась, что не все, что она читает – правда. Или даже знала, что все неправда. Но все равно читала. Потом репортаж с Каннского фестиваля, прогноз погоды (ну, это то точно – неправда), реклама. И говорю себе: «Надо написать ей письмо». Но не пишу.

Потому что желание написать письмо, иногда еще должно быть подкреплено уверенностью, что его прочтут. Пусть даже не те, кому оно было адресовано. Просто кто-нибудь прочет и согласится. Или не согласится. Но хоть как-то отреагирует. Можно даже не вслух. Хотя… На самом деле я всегда жду ответов на свои письма, и часто их получаю. Письмо как стрела, где цель – сам автор. И если последний получит ответ, значит, он не промахнулся.

Девушке из такси я хотел написать письмо без надежды на ответ. Почему-то мне казалось, что она ждет именно такое письмо. Что оно ей необходимо. Я бы, например, с радостью получил письмо от незнакомого человека. Теплое и светлое. О море или о горах. Можно и о море, и о горах одновременно. Когда прихожу домой после работы и поднимаюсь по ступеням, всегда заглядываю в почтовый ящик. Даже если всего через несколько минут отправляюсь в магазин или прогуляться, то, спускаясь вниз, вновь проверяю почту. Знаю, что почтальон приходит раз в сутки, что делает он это утром, что совсем недавно ящик был пуст. Но все равно заглядываю и грустно хлопаю металлической дверцей. При этом складывается впечатление, что меня обманули. Или я кого-то обманул. Уверен, девушке из такси будет приятно получить письмо, а мне будет приятно, если она его получит. Но вначале надо написать. Часы на стене пискнули – полночь.

17. Вторая половина

Я включил телевизор. В матче был перерыв. Мне был необходим источник вдохновения. Подошел к книжному шкафу. Провел рукой по корешкам обложек. Погладил свое детство. Жюль Верн и Майн Рид, Незнайка на Луне и Порт-Артур. Трудно расположить их в хронологическом порядке. Я читал некоторые из этих книг по нескольку раз, находя в них что-то новое. С другой стороны, я не из тех читателей, которые обязательно раз в год перечитывают «Мастера и Маргариту» или «Евгения Онегина». От подобной периодичности веет чем-то механическим и вульгарным. Многие книги я прочел не целое число раз. Просто, дойдя до середины или трети сюжета, возвращался к началу, подбирая потерянные имена, события или даты. Слишком часто я перепрыгиваю через абзацы и страницы, главы и разделы. Сейчас вот и не заметил, как перескочил в новый день…

Четверг – безымянный.

Но где же источник вдохновения?. И тут меня осенило. У меня же есть номер телефона таксиста, трубку в прошлый раз взяла… Правда, на часах уже первый час ночи, но раз он давал номер мобильного, то мог предположить, что будут звонить круглые сутки. Я вышел в прихожую, что бы позвонить со стационарного. Набрал цифры номера и стал ждать. Один длинный гудок. Тишина. Желание повесить трубку, но вот еще один длинный гудок. Тишина. Наверняка, поднимет он. Третий длинный гудок. Подожду до пятого и вешаю. Четвертый.

– Алле, – я тотчас же нажал на «отбой».

Тот же женский голос, что и в прошлый раз. Не сонный, немного грустный. С какой-то вопросительной интонацией. Я решил не обдумывать и не придумывать, а просто сесть за стол и начать письмо. Включил все лампы люстры, уменьшил до минимума громкость телевизора (будет слышно, только если забьют гол), взял несколько листов ксероксной бумаги и начал писать.

Как только я дописал предложение, зазвонил телефон в прихожей. От неожиданности выронил ручку – если бы я только знал, что произойдет дальше. Что в сценарии моей жизни так много эпизодов, дающих мне шанс понять задумку Великого режиссера. Убедиться в его существовании и затем позволить себе импровизации. Но тогда я просто подошел к телефону и снял трубку.

– Эээ. Алло, – прикрыл микрофон рукой, не в силах сдержать нервное щёлканье зубами – наверняка, звонит она, ведь мой домашний номер телефона определился мобильником.

Прошло несколько секунд, и на том конце повесили трубку. Я вернулся к столу. Перечитал то, что уже написал. Что дальше? Внезапный звонок полностью сбил меня с толку. Посидел немного с закрытыми глазами и продолжил письмо.

«А еще… Я верю, что встреча наша не случайна. Дата и место ее не были определены. Возможно, она произошла чуть раньше или позже положенного срока, но мне принесла избавление от мук бесперспективного существования. Если вспоминать о теории переселения душ и множественности миров, то мы уже были знакомы и будем знакомы. И мне кажется, что количество твоих перерождений больше, чем у меня. Ты знаешь то, чему мне еще нужно учиться. Долго. Быть может, всю жизнь. Я не могу просить подождать меня, но… Даже тогда, после окончания этой прогулки в пространстве и времени, когда померкнет свет и исчезнут земля и море, где-то там, наверху, мы обязательно увидимся вновь, и я скажу тебе: „Здравствуйте“…

Негромкий хлопок, одновременно вспышка и струйки дыма, обжигающие касания к спине и шее, темнота. В комнате стало темно. Затем загудел и включился телевизор. Он немного осветил одну стену, но в глазах по прежнему статичная картина яркого контрастного пространства вокруг. Первые секунды, я ничего не смог сообразить… Взорвалась лампочка над головой. У меня люстра с яркой галогеновой лампой, она то и взорвалась. Я посмотрел на лист бумаги перед собой. В слабом голубоватом свечении экрана на ней проступили несколько прожженных полумесяцев. Осторожно провел рукой по шее. Из нее торчал небольшой осколок. Включил бра на стене и вышел в кухню. Думать обо всем этом не хотелось. Подмел пол к комнате (несколько стекляшек проплавили линолеум), слегка порезал руку. На шее и спине насчитал три маленьких ожога. Слова, которые писал, были последними на странице. Я поставил многоточие после слова «Здравствуйте», подписал своим именем и сложил лист вчетверо. Положил в нагрудный карман куртки и лег спать. Снов не видел.

Четверг получился скомканным. Я периодически доставал письмо из кармана и пытался определить по расположению прожженных участков свое будущее. Думал о том, как передать его девушке из такси. Постоянно натыкался на воспоминания о Тане. Везде. Последней каплей были новости по радио. Говорили о юбилее «современной оперы» «Юнона и Авось». Как только начали говорить об этой дате, я уже знал, чем все закончится. Но радио было в другом конце кабинета, и бежать к нему было лень. Я уже предчувствовал финал сообщения, знал, какие слова сейчас услышу. И услышал.

Я тебя никогда не забуду.

Ты меня никогда не увидишь.

Мысли о незнакомке, Тане и мужчине, который меня боится, иногда перебивали другие – о скором приезде Саши. Он явно привнесет какое-то новое звучание в мою историю. Вот только какое? Четверг был одним большим вопросительным знаком. Точку над i поставить не удавалось. Какое-то отсутствие соответствия между чем-то и чем-то. Я даже не мог определиться между чем и чем. Хотелось отдохнуть, хотя не чувствовалось усталости. Будущее представлялось набором разрозненных деталей конструктора, из которых мне предстояло построить… что? Башню? Замок? Хижину? Сумасшедший дом? Я был готов к абстракциям, но не выдерживал жесткости реального мира. Недостаток имен. Безымянный четверг. А еще на безымянном пальце носят кольцо, которое означает…

Вечером я вынул из коробки плеер, вставил диск, надел наушники… Батареек внутри не было. Выковырнул из пульта дистанционного управления телевизором. Диск с трудом раскрутился, звук застрял где-то внутри блестящей коробочки. И обо всем этом мне некому рассказать! Ну, не позвоню же я друзьям и стану жаловаться на отсутствие батареек в плеере! Нет, пожалуй, ни одного человека, которому это было бы интересно. Я не могу писать книгу для друзей. Для родственников. Для знакомых. Я не интересен им. А вот незнакомому человеку… Я вновь достал из куртки письмо той девушке. Надо писать книгу для незнакомца? Лег спать уверенный в том, что ночью увижу сон, который все объяснит. Ну, или хотя бы намекнет на то, что объяснение существует.

Пятница – мизинец.

Первая мысль после пробуждения: «А снилось ли мне что-нибудь?» Я так и не вспомнил. Зато чувствовал себя бодрым и уравновешенным. Пятница – последний рабочий день в неделе. Кроме того, я наткнулся на балконе на старые кроссовки. В это утро наконец-то совершил короткую пробежку. Душ, легкий завтрак. На работе я включил компьютер и начал писать книгу. До этого все никак не мог, не знал, с чего начать. Хотя бы маленький толчок вперед, а потом… Я безуспешно искал первую фразу всю неделю, а тут нашел сразу страницу. Текст о вечной встрече, который я разместил неделю назад на форуме. Скопировал его в новый документ, и у меня появилось начало. Дальше стало проще. Принялся описывать события последних дней, иногда слегка приукрашивая или, наоборот, скрывая подробности. Например, решил не писать, что каждый день, заходя в интернет, проверял, кто прочел этот самый текст «Мы встретились?». Она сделала это уже на следующий день, даже оставила короткую рецензию.

Начало было положено, я знал, что придется еще много работать, но вид первой страницы, заполненной черными знаками, опять чуть не затянул меня в омут мечтаний. Усилие воли – и я начал быстро, стараясь не забыть сверкающие внутри меня слова, набирать текст. Примерно через час остановился. Всего три страницы. Много или мало? С чем можно сравнить? Я открыл несколько документов с моими любимыми книгами. В одной сто четырнадцать. В другой – двести тридцать пять, в третьей – триста семнадцать. У меня всего три, но это практически один процент от самой большой! Затем я присмотрелся к размеру шрифта, границам и полям… После того, как привел свой текст в соответствие с «эталонными», у меня осталось всего полторы страницы. Я перечел их, исправил некоторые ошибки и заменил повторяющиеся слова синонимами… Обед. От моего энтузиазма не осталось и следа. А будет ли интересно незнакомому человеку узнавать детали, которых я и сам-то раньше не замечал? Рисунок обоев моей комнаты, душевные порывы и надрывы, описания поступков и мыслей…

Но после обеда я вновь принялся за работу… У меня появилась цель, я придумал ее для себя и старался при этом не думать о ней. Попытаться показать мое время. Мой мир. Мое поколение. Иногда с фотографической точностью, иногда мозаикой из осколков чувств и переживаний, иногда легкой акварелью непринужденного общения. Ведь каждый человек – частица, одна из миллиона летящих сквозь вселенную частиц. И нельзя остановить мгновенье, можно лишь попытаться запечатлеть траекторию нашего безумного полета. Я хотел, чтобы каждая страница, как рентгеновская пленка, зафиксировала крошечное событие, прошедшее за бесконечно малый по сравнению с возрастом большого мира отрезок времени. Порой незначительное для окружающих, но такое важное для меня. Я заметил, что перестал набирать текст, а начал задумываться о его цели. Решил отогнать эти мысли и продолжил писать. Но рабочий день вдруг закончился, я сохранил все, что успел сделать, на дискету и взял с собой – попробовать продолжить дома. Книга для будущих поколений – вдруг среди миллиардов наших потомков найдется хоть один, кто заинтересуется событиями нескольких дней, одного из первых лет двадцать первого века.

Домой отправился пешком. Пройдут годы, и по этой же улице будет идти кто-то другой. Оставляю ли я ему хоть что-нибудь после себя? Время, эпоха… Почему я живу сейчас? Именно сейчас. Мимо проехал грузовик, на фургоне нарисованы горы и эмблема какой-то западной фирмы, продающей сыры. Горы были нарисованы очень просто – именно такие горы я видел, когда в детстве читал книги о бесстрашных путешественниках и авантюристах. Три треугольника, центральный чуть повыше крайних. Белая, снежная шапка, зубчиками перерастающая в зеленые пятна леса. А вдруг это те самые горы, из моих книг? Это значит, что сейчас на склоне одной из них…

…я сижу за столом напротив Мишеля в низеньком закопченном бревенчатом домике. Сегодня мы сделаем последнюю попытку. Сегодня или никогда. У нас уже практически нет провианта, лишь несколько сухарей и полплитки шоколада. Ее я отдам Мишелю – он очень устал. Несколько часов мы безуспешно искали Жана, но… Я своими глазами видел, как передний фронт лавины накрыл его с головой. Он отошел от нас на несколько десятков шагов, взобрался на узкий уступ (сфотографировать непокоренную еще вершину с лучшего ракурса), затем крикнул, чтобы мы посмотрели на великолепных заход солнца за нашими спинами (именно закатные лучи так магически осветили ледник над нами, что Жан захотел его запечатлеть на пленку). Мы любовались закатом, как вдруг я услышал рокот, обернулся…

Мы искали его, пока солнце полностью не скрылось за хребтом, который мы преодолели неделю назад. Наступила кромешная тьма, поднялся ветер, и мы с Мишелем едва не потеряли друг друга. Ночевали под снегом. А утром нашли этот домик. Сейчас я отдам товарищу шоколад, и мы постараемся… Флаг Франции, который мы готовились водрузить на вершине, был в рюкзаке Жана. Фактически мы совершаем бесполезный поступок – даже если нам удастся подняться. Если удастся. Жану не удалось.

Я достал тетрадь и огрызком карандаша сделал запись о месте и времени гибели товарища. Затем написал о предстоящей попытке. Тетрадь мы оставим в домике, возможно, кто-то поставит в ней пометку о месте нашей с Мишелем смерти. Время они вряд ли определят точно – лед хорошо хранит последний возраст. Я аккуратно завернул тетрадь в плотную, непромокаемую ткань, рядом оставил спички, компас, ледоруб Жана, который он отдал мне, перед тем как отойти на роковой уступ. Мишель тоже освобождал свой рюкзак от всего лишнего. У нас не так много времени. К вечеру доберемся до отвесной стены, выше которой еще никто не поднимался. Переночуем в снегу и еще день, чтобы попытаться взять ее приступом. А потом… Мишель и так держится из последних сил. Храбрый мальчик. Жан мог бы гордиться своим сыном.

Грузовик уже давно проехал, а я все еще стоял у края тротуара и смотрел в серебристую дымку скалистых гор, существующих лишь в моем воображении, да еще на боковых стенках фургона, везущего сыр в какой-то магазин. Он оставил след во мне, а я?.. Внезапно я понял, зачем люди пишут на стенах. И вспомнил маленький серый вокзал в маленьком сером городке. Наш поезд задерживали на час, потому что где-то впереди шел состав, в котором везли какую-то сверхважную иностранную делегацию, члены которой боялись летать самолетами. Проводник сказал, что мы можем прогуляться по перрону. Я зашел в здание вокзала. Несколько рядов грязных пластмассовых кресел. Хриплый кашель сгорбленного старика. Безразличие невысокого, усталого милиционера, засунувшего руки в карманы куртки, при этом чуть наклонившегося вперед, как будто его руки опирались в невидимую опору – уберешь ее, и милиционер упадет лицом вперед. Закрытый киоск прессы – внутри сидела женщина и пересчитывала деньги, стекла были завешены журналами с цветными обложками. На каждой обложке не меньше трех пар обнаженных женских грудей.

Я посмотрел на потолок. На потолке Ленин, стоя на броневике, указывал направление в светлое будущее. Толпа революционно настроенных матросов и солдат, затаив дыхание, внимали словам вождя. Матросы были в черных бушлатах, а солдаты в зеленых шинелях. Ленин в кепке и с красным бантиком в петлице длинного, модного пальто. В этом здании Ленин был действительно живее всех живых. Он был плоским, располагался параллельно полу, и в то же время было совершенно ясно, что он стоит на броневике. Все остальные люди на вокзале по настоящему сидели или стояли… Хотя нет. Кашлявший дед полулежал на креслах, ноги его были на полу, как будто он сидел, а тело в горизонтальном положении занимало два с половиной кресла. Так вот, все эти люди были реальными, и в то же время ненастоящими. На расстоянии полутора суток езды, на вокзале моего города находились точно такие же ненастоящие люди. На сотнях вокзалов. Они были элементами интерьера и повторялись примерно каждые сто километров. Я чуть не испугался – а вдруг, города, в который я еду, не существует? Вдруг нас задержали потому, что дальше некуда ехать? Но Ленин улыбнулся мне и вновь показал в светлое будущее. Я проследил, куда направлен его перст, и увидел.

На стене, возле неработающих, но все еще автоматических камер хранения, синей аэрозольной краской было выведено название футбольной команды, за которую я болел. Надпись была старая, почти затертая, но не менее живая, чем площадь перед Финляндским вокзалом. Кто ее оставил? Когда? Думали ли эти люди о том, что через несколько лет молодому человеку, вышедшему из задерживающегося на час поезда, эти буквы принесут столько радости, сколько эта футбольная команда приносила реже одного раза в пять лет. Я немного постоял, подмигнул Ленину и вернулся в вагон. Поезд еще не успел тронуться с места, а я уже спал чистым, детским сном.

Я шел и думал об этой надписи. Вот если бы в будущем хоть один человек, увидев мою книгу, понял, что он не одинок, что он живет в своем времени, рядом с ним живут тысячи других людей. Ведь иногда бывает чрезвычайно плохо. Не конкретно, когда болит зуб или потерялся кошелек. А просто плохо. Идешь куда-то, а идти не хочется, но и остановиться не можешь, и… Я зашел в подъезд. Как всегда приподнял руку перед лицом. И за эту руку меня кто-то схватил.

– Не бойтесь! Здравствуйте. Не бойтесь, – повторил… тот самый мужчина, случайно (?) встречавшийся мне на прошлых выходных, – меня зовут Олег.

– Что вы хотите? – странно, но страха я не испытывал.

– Я хочу вам все рассказать! Все! – он два раза повторил слово «все», на секунду зажмуриваясь при этом. Это выглядело комично, но сейчас мне было не до смеха.

– Эээ… Ну, давайте поговорим. Только не в подъезде.

Я вышел на улицу и присел на скамью. Он нерешительно последовал за мной, огляделся по сторонам и сел рядом.

– Понимаете… я вас перепутал с одним… с одним человеком, – он начал говорить, и с каждым словом его плечи распрямлялись и движения становились менее скованными. В конце истории он даже принялся энергично жестикулировать.

– Так с кем вы меня спутали?

18. Жизнь под стеклом

– Это не человек – это дьявол. Его называют самым перспективным выпускником телевизионной академии. Но об этом я узнал совсем недавно. Лишь когда понял, что… впрочем, давайте обо всем по порядку.

Видел я его всего два раза в жизни. Первый – когда ставил свою подпись под контрактом об участии, а второй… Этот день я запомню надолго. Решалась моя дальнейшая судьба в шоу. Меня привезли в студию, в лицо бил сильный прожектор, в темноте сидели зрители. Живые люди. Сегодня я уже сомневаюсь, что это были простые люди. Сейчас я сомневаюсь во всем и всех. Даже вам до сих пор не доверяю на сто процентов. Но и держать это все в себе больше не могу. Извините. Немного отвлекся.

Так вот. На стене висел большой экран, на нем появлялись цифры. Результаты смс-голосования. Наверняка, никакого голосования не было, все было спланировано заранее. В общем, через полчаса ведущий объявил, что мне не хватило всего нескольких десятков голосов… То есть игра для меня закончилась. А ведь я так надеялся на главный приз. Нас оставалось всего четверо. Стоп. Я не рассказал вам о проекте.

Это было реалити-шоу, сейчас их так много, все друг на друга похожи, это по большому счету не отличалось от остальных. Единственное различие – я ни разу не видел других участников. Нас поселили в изолированные помещения. Был внутренний телефон и компьютеры с локальной сетью. Мы могли общаться и даже встречаться. В абсолютно темных комнатах иногда проходили свидания. Подозреваю, что при этом нас снимали в инфракрасном свете. Сам я пару лет параллельно с учебой проработал в рекламном агентстве. Мне легко удалось наладить контакт со многими обитателями «Живого общения» – так назывался наш проект. И с некоторыми девушками я нередко оказывался в комнате для встреч. С одними просто разговаривал, с другими… Эти эпизоды показывали ночью на платной версии канала. И вот, мне сказали, что я проиграл. Показали на дверь. В прямом смысле этих слов. Я вошел, или вышел, если вам будет угодно, в эту дверь. Оказался в помещении, где было много людей. Экраны на стенах. На меня никто не обращал внимания.

Один из них все-таки заметил меня, крикнул, чтобы я не мешался под ногами, а быстрее шел к Борису Борисовичу, тот уже заждался. Борис Борисович – это тот продюсер, о котором я вам говорил. Я зашел к нему в кабинет. Он, не поднимая глаз, что-то буркнул, вроде как поблагодарил за участие и, чуть приподнявшись с места, коротко пожал мне руку. А затем взглянул на меня. Произнес еще несколько фраз. О том, что мне надо зайти в комнату шестьсот какую-то, там со мной рассчитаются, достал из шкафчика небольшую коробку. Там была маленькая видеокамера. Попросил меня снимать все, что мне покажется интересным. Они потом мне позвонят, если шоу будет рейтинговым, возможно, снимут передачу про его участников, и затем сказал что-то вроде «До скорой встречи». Сел за стол и попросту забыл о моем существовании. Я забрал подарок и пошел за деньгами.

Заплатили мне не очень много. Оказывается, по договору (а мне так и не отдали второй экземпляр) сумма за каждый день участия увеличивалась в зависимости от какого-то коэффициента. Но деньги для меня никогда не были чем-то значимым. Расписался в ведомости и вышел на улицу. Чуть не расплакался от радости. Все закончилось. Это было еще зимой, почти сразу после нового года. По дороге медленно продирались сквозь пробки автомобили. Запах выхлопных газов. Я вдыхал его с упоением. Грязный снег. Я взял в руку горсть холодного, крошащегося снега и растер между ладонями. Я смотрел на мир совсем по-другому – не так, как до участия в проекте. Шел по городу и радовался, что никто не обращает на меня внимания. Хотел забежать на стоянку и покататься по заснеженным улицам, но у меня с собой не было прав и ключей от машины. Зашел в гастроном, купил бутылку дорогого коньяка, кое-что из еды и пешком пошел домой. Замерз. На мне была осенняя куртка. Но уж очень мне хотелось просто пройти большое расстояние. Наконец, добрался до дома. И добрая сказка о возвращении закончилась. Дома меня встретили родители. Мне ведь всего двадцать два года.

После этих слов я украдкой посмотрел на его лицо. На вид ему было больше тридцати. Темные круги под глазами. Кое-где просматривались седые волоски. Острый крючковатый нос, казалось, вырос на лице совсем недавно – кожа от щек и лба стягивалась к нему длинными неровными морщинками. Но глаза были непотухшие. Скорее тлеющие. Дунешь – они разгорятся на секунду, а потом из них посыплется пепел и пойдет дымок.

– … отец выпил третью рюмку коньяку, встал и неожиданно ударил кулаком по столу. Мать вышла в другую комнату. Почти сразу же из кухни выскочил и я. Оказывается, они не ожидали, что я ТАКОЙ. Они думали, что их мальчик тихий и спокойный, не ругается матом и боится прикоснуться к девушке. Я подбежал к телевизору. Возле него лежала черненькая коробочка – декодер. Им установили его бесплатно – родители видели все, что показывали по платному каналу. За одну секунду я вспомнил все. Представил, как они восприняли то, что мне тогда казалось естественным и непринужденным общением. Я вырвал из антенного гнезда проводок, открыл окно и выбросил декодер на улицу. А потом и сам вышел из дома. Вернулся после полуночи. Пьяным. Демонстративно зашел одетым в их спальню, включил свет, пожелал спокойной ночи и направился в ванную. Там громко матерился, сбрасывал с полок бритвенные принадлежности, распахнул дверь, помочился на их глазах в раковину и улегся спать.

Утром началась новая жизнь. Жизнь после шоу. Непрекращающийся кошмар, изредка прерываемый скандалами и драками. Меня узнавали на улице поклонники девушек, которые участвовали в проекте. Разговоры на повышенных тонах, мои заверения, что я не видел их лиц, и никогда не буду пытаться возобновить с ними отношения, толчки в грудь. Безуспешный поиск работы. Вдруг оказалось, что у меня нет друзей. После того, как я вернулся домой, никто мне не перезванивал. Я сам долго хранил молчание, но когда выходил с ними на связь, то разговор не клеился. Но это было не самое страшное. Хуже было то, что…

Он обхватил голову руками и закрыл глаза. Сглотнул слюну и продолжил. Я заметил, что руки у него дрожат.

– … хуже всего было то, что у меня начала развиваться мания преследования. Вначале я говорил себе, что для этого есть объективные причины. Мое лицо стало знакомым для многих людей. Но не все же будут подходить и брать автографы. Просто узнают и задерживают на мне свой взгляд. Я начал зимой надевать темные очки, старался меньше пользоваться общественным транспортом. Но это не помогало. Однажды ночью я проснулся. Мне снилось, что я продолжаю участвовать в проекте. Открыл глаза. Было темно. Темно для наших глаз, но не для камер. И тут я увидел в темноте красный огонек. Чуть с ума тогда не сошел. Швырнул в него подушкой и бросился к выключателю. Зажег свет в комнате. Горела лампочка дежурного режима на телевизоре. Но я не успокоился. Так до утра и не заснул. После этой ночи, мой ежедневный кошмар стал приобретать готические черты. Я уже ни на секунду не мог расслабиться. Перестал дома ходить в туалет. Вначале ходил в ресторанах быстрого питания. Но там, на потолке, много всяких устройств, пожарная сигнализация, еще что-то. Везде провода, светодиоды. Тогда начал справлять свои естественные потребности в самых неожиданных местах. Например, заходил в салоны красоты и адвокатские конторы, милицейские участки и троллейбусные депо.

Сейчас везде установлены видеокамеры. Присмотритесь к городу. Половина мобильных телефонов со встроенными фотоаппаратами. Все ходят и что-то снимают. А тут еще его подарок. Видеокамера. Еще просил, чтобы я что-то запечатлел из своей жизни на пленке. Кроме мании преследования у меня начала развиваться клаустрофобия. Три месяца реалити-шоу провел в закрытом помещении – никаких симптомов. А на свободе… Перестал пользоваться лифтом, не езжу в метро, в своей собственной квартире открываю все окна, но кажется, воздух не попадает внутрь. И все же днем мне гораздо спокойнее, а вот ночами… стараюсь чаще бывать в шумных многолюдных заведениях, чтобы смешаться с толпой, выпить – потом легче уснуть. Так вот случайно и заметил вас. Сейчас уже вижу, что ошибся. Но чем-то вы напоминаете Бориса Борисовича. Не чертами лица или цветом глаз. Какие то неуловимые детали – наклон головы, полуулыбка, мелочи, в общем.

Но к моменту этой встречи, произошли еще некоторые события. Примерно неделю назад. Да-да ровно неделю, за день до того, как увидел вас. Я был уже на грани. Где бы ни находился, что бы ни делал, всегда чувствовал на своей спине обжигающий взгляд соглядатая. Помните фильм о Властелине Колец? Всевидящее око. Я даже стал рисовать его в своих фантазиях. Огромное, багровое, без век, недремлющее, всевидящее око. Я видел его на стенах своей комнаты, посреди лба у случайных встречных прохожих, на дне каждого стакана. Я ведь примерно месяц пил, не просыхая. Видеокамеру обменял на пять бутылок водки. Но кое-как выкарабкался. Немного наладил отношения с родителями. Понял, что они меня любят, да и сами они немного пришли в себя, после всего, что видели на экране. Тем более, все участники шоу неоднократно занимались друг с другом любовью в комнате свиданий. Не один я.

Дело в том, что…

Он достал из кармана пачку сигарет, вынул одну, предложил мне, не сразу заметил мой отказ и молча закурил. Я даже не знал, как себя вести. Попросить продолжить рассказ или ждать, пока докурит. Видимо, собирался с мыслями. Человек, постоянно живущий в страхе. Честно говоря, я очень хорошо его понимал. Чувствовал в себе подобную расположенность. Ведь совсем недавно мне казалось, что этот человек за мной наблюдает. Но могу ли я доверять его словам? Вот. Опять начались подозрения и страхи. Слишком уж искренними кажутся его слова. Слишком прозрачными – цели поступков. Слишком похоже на меня самого. Или похоже на всех? Он рассказывал, как, проснувшись ночью, испугался красного огонька телевизора. У меня в жизни тоже была подобная ситуация. Некоторое время я снимал квартиру в доме неподалеку от аэропорта. И ночью часто просыпался и выходил на балкон. Внизу гремели фуры грузовиков, вдалеке поднималось над землей голубоватое свечение центра города. Я садился в кресло и зевал, зажмурившись. И вот иногда в воздухе начинали рождаться еще не слышные, зато вполне осязаемые вибрации. Перила балкона чуть подрагивали, я настороженно вслушивался в этот гул, боясь открыть глаза. А когда открывал их, замечал большой черный силуэт на фоне звездного неба. В ту же секунду раздавался грохот реактивных двигателей. Мигали зеленые и красные огоньки, казалось, что по щекам пробегал теплый ветерок. Это был самообман. Самолеты летали не так уж и низко над этим домом.

В первые месяцы после переезда в этот район, то очень тяжело засыпал по вечерам и так же тяжело просыпался утром. Лежа в постели, после того, как выключил телевизор, я видел самолеты. На самом деле, я их только слышал, но, закрыв глаза, очень четко представлял. В темноте светились несколько красных и зеленых огоньков – телевизор, лазерный проигрыватель, зарядка мобильного. Я прислушивался к натужному вою двигателей, где-то наверху. Поднимал веки и всматривался в огоньки, горевшие в комнате. Представлял, что это огромный авиалайнер, приближающийся к моему дому. Напрягал и расслаблял мышцы. Сжимался в комок в ожидании страшного удара. Потом звук удалялся, и я вновь пытался заснуть. Через несколько минут все повторялось. И каждый раз мне казалось, что двигатели звучат по-другому, что такой тональности я еще не слышал и именно этот самолет, именно он, именно сейчас.

Напротив центральных окон моей спальни стоял еще один многоэтажный дом. Он меня успокаивал, преграждал путь возможным сумасшедшим Боингам-737 и Ту-154. Сотни раз перед сном мне виделась картина – яркая вспышка и взрыв, опадающие стекла моих окон, контур дома напротив с короной из керосиновых протуберанцев. Я задергивал шторы, затем купил плотные жалюзи, переставил кровать. Помогало это мало. Ни стеклопакеты, ни дополнительная звукоизоляция не могли предотвратить легкую вибрацию стен и мебели. Оттого, что не слышишь и не видишь, становилось еще более жутко. Терялся мнимый контроль над ситуацией. В конце концов я опять вернулся к шелковым полупрозрачным шторам и приоткрывал на ночь окна. Через некоторое время я уже привык к надсадному гулу. Привык так, что пугать меня стала тишина.

Мой собеседник докурил. Когда сделал последнюю затяжку, просто разжал пальцы и окурок упал на землю. Он не стал тушить его подошвой, сидел и смотрел на кончики своих пальцев. Они немного подрагивали. Затем, он как будто вспомнил о моем существовании и повернул голову.

– А сейчас я скажу еще кое-что. Вы первый об этом узнаете. Почему именно вы? Сам не знаю. У меня есть одно предположение. Мне не кажется, что я до сих пор в проекте. Я… до сих пор в проекте. Я почти уверен в этом. Не перебивайте. Подождите. Дело в том, что в подписанном мною контракте был один пункт. Совершенно случайно вспомнил о нем. Там говорилось, что съемки проекта ведутся в течение шести месяцев, и все это время участник дает согласие на то, что его будут снимать на видео и показывать по телевидению. Я продержался там чуть больше трех месяцев. Но ведь нигде не было написано, что снимать мою жизнь будут лишь там, где мы жили во время съемок. Если предположить, что моя догадка верна, то все встает на свои места. Все эти разборки с поклонниками девчонок из шоу, ощущение слежки, психически неуравновешенные разносчики пиццы. Я вам не рассказывал еще? Впрочем, это ерунда. Мелочи. Именно поэтому мне и хочется, и не хочется вам поверить. Я размышлял над тем, случайна ли была наша встреча. На следующий день я уже следил за вами.

– У тебя Жигули, восьмерка?

– Да. Вы заметили меня? Было довольно сложно, но я даже номер телефона узнал. Звонил вам позавчера ночью. Вы так быстро подняли трубку, что у меня в голове пронеслось столько мыслей… Ведь телевизионщики поздно приходят домой после работы… Но потом подумал, что, возможно, вы футбол смотрите.

– Нет… Я писал письмо.

– Письмо? Какое письмо? Ладно, это не мое дело. И вот сегодня я решился все вам рассказать. Предвижу ваш вопрос, почему я выбрал именно вас. Да я и сам не знаю. Мы с вами совсем не знакомы. Возможно, именно поэтому. Совершенно незнакомый мне человек. К тому же, я мог и напугать вас своим поведением. Тогда в супермаркете… Неслучайное совпадение. Я уже с утра караулил вас возле подъезда – накануне вечером ехал за такси, которое вас привезло домой. Потом вы пошли с другом в магазин, и я решил тоже купить что-нибудь. Но вы встали в ту же очередь к кассе, я это не сразу заметил, да еще и о камерах слежения начали говорить. Меня сейчас так легко вывести из равновесия.

– Это, правда, дьявольский проект. Как ты говоришь, его зовут? Борис Борисович? – мне захотелось помочь парню с лицом взрослого, стареющего мужчины. Я чувствовал в себе такую способность и обязанность даже… Мы в ответе, за тех, кто нам доверяет… На асфальте тлел окурок. Сожженный до фильтра бычок. Рядом со мной сидел человек, которого практически уничтожили морально. А когда отснимут достаточное количество материала, еще и покажут по телевизору. Возможно, уже показывают на своем платном канале. Но, что останется от него? Не легче ли начать новую жизнь. В новом теле, с новым именем?

Я встал и наступил на окурок, потушив его.

– Давай поднимемся ко мне в квартиру. У меня есть одно соображение. Предупреждаю сразу – тебе оно может не понравиться. Но… мне кажется, ты и сам согласишься, что это самый правильный, пусть и кажущийся абсурдным вариант.

Он поднялся, протянул руку для рукопожатия, но как будто споткнулся, упал на меня, прижался к плечу и зарыдал. Я гладил его по голове и уже обдумывал все детали предстоящего события.

19. Саша приехала

Олег ушел от меня около часу ночи. Мое предложение он воспринял совершенно спокойно. Меня это даже немного задело. Впрочем, человек на грани всегда готов к самым неожиданным вещам. Олег молча выслушал и сразу же согласился. Не спросив разрешения, закурил и начал осматривать комнату. Взял с полки книгу, повертел ее в руках, затем раскрыл примерно посредине, поднес чуть ближе к себе. Сигарета, казалось, приклеилась к уголку губ. Лишившись собрата, высокий, худощавый томик Ницше в черном плаще обложки накренился и прислонился к плечу коренастых, спокойных «Рек». Я посмотрел на обложку той, которую взял Олег. Ник Кейв – «И узре ослица ангела Божьего…».

– Тебе нравится Кейв? – я приподнялся было с кресла, собираясь подойти к Олегу. Но он промолчал, не ответил, и я понял, что книгу он взял, просто чтобы скрыть от меня волнение. Случайную книгу – он не смотрел на страницы. Куда-то сквозь них. Как будто вчитывался в строки на последнем листе. Он принимал какое-то решение. Его согласие наверняка тоже было необдуманным. Видимо, он заранее решил согласиться с моими словами и поначалу даже не прислушался к ним и лишь сейчас осознает…

– Интересная книга, – Олег ослабил большой палец правой руки, и страницы начали перелистываться. Медленно, затем все быстрее и быстрее. Он захлопнул обложку и спросил где туалет. Я показал ему, а сам пошел на кухню варить кофе. Его не было примерно полчаса. Когда вернулся, мы долго сидели молча на кухне: я пил кофе и водил пальцем по клеенке, Олег барабанил по стакану пальцами и часто морщился, будто от зубной боли. Затем спросил, есть ли у меня карты, и еще примерно полтора часа мы играли в «дурака». Бесцельно и равнодушно. Наконец он встал, пожал мне руку и пошел в прихожую одеваться. Так и не сказав ни слова, ушел. На прощание я вручил ему сложенный вчетверо листок бумаги, который распечатал, пока он шнуровал свои кроссовки. Закрыл за ним дверь, завел будильник на утро и лег в кровать. Полностью расслабился. Позволил своим мыслям играть друг с другом, не запрещал им ничего и не направлял в определенное русло. Иногда хотелось встать и записать отдельные из них, но в то же время было лень. Поэтому на бумаге ничего не сохранилось. Думал я примерно так:

Щелчок? Вспышка? Рывок?

Все замерло, все остановилось.

Троллейбусы прижались к проводам, едва касаясь шинами мокрого асфальта.

Последний желтый лист сорвался с обнаженной ветви и не упал. Повис в сером воздухе.

Задвигались, зашевелились лишь воспоминания о прошлом. Потекла синяя летняя река, поднял взгляд на небо удивленный подсолнух.

Саксофонное соло перед глазами, где-то там, за притормозившими на секунду облаками.

Время кладет руку на плечо, время обнимает за шею, время оставляет след спелого поцелуя на губах.

Время исчезает.

Исчезает мое время.

Закрыв глаза, плачет мой мир. Дрожит руками и трясет головой навстречу будущему, которого нет.

Я срываю сорочку с неподвижной реальности, припадаю ухом к ее груди – тишина.

Тишина не может быть мертвой, потому что не бывает живой. Умереть может лишь то, что родилось.

Тяжело сделать шаг. Необходимо сделать шаг.

Мы точки на карте, две большие черные точки на серой грани между страхом и желанием.

Мы – картинки разных мастей, но одного цвета.

Хрупкий мир разрушился и лежит на столе кверху рубашками.

И неожиданно заснул. Мне приснилась Саша. Что мы сидим с ней в лодке. Длинной, деревянной лодке, скрипящей уключинами и пахнущей сыростью. Лодка раскачивалась на бетонном полу темного ангара, потому что мы делали детей. С Сашей. Она сидела напротив, вытянув ноги перед собой. Я касался пальцами ног ее пяток. Теплых, шершавых, призывных. Мы делали детей, хотя я лишь касался пальцами ног ее пяточек.

Раааз. И первый наш ребенок появился на свет, ему годика три-четыре, он уже умеет читать и плясать «Яблочко». Я беру его на руки и бережно ставлю на бетонный пол. Он смеется, задрав голову, и бежит босиком по белой дорожке в темноту. Я смотрю на Сашу. Она показывает мне язык. Теплый, шершавый, призывный. Мы продолжаем делать наших детей. Я захожу в Сашу. Это не больно. Немного щекотно. Я захожу в нее, при этом мы даже не встаем с мест. Просто она широко раскрывает глаза, а я прыгаю в них и уже смотрю на себя изнутри девушки. На меня смотрит… на меня смотрю я сам! Но это не похоже на отражение в зеркале. Я вижу себя, который совершает автономные поступки, улыбается и иногда поправляет волосы. Этот я, который сидит напротив, дорог мне, очень близок, но я его не люблю. Эти отношения трудно описать словами, к тому же сейчас должен родиться второй ребенок.

Двааа. Это бинокль. Наш второй ребенок – большой чёрный бинокль. Я снимаю его с шеи и смотрю в него на свое тело, которое сидит в метре передо мной. Изображение очень маленькое и перевернутое. Тогда я разворачиваю ребенка и прикладываю к глазам другой стороной. Изображение становится еще меньше, еще и черно-белым вдобавок. Как ни посмотришь на отца через ребенка – он дальше и ненатуральнее. И тут на свет появляется третий ребенок.

Триии. Это фотография. Немножко коричневая. На фотографии – я и Таня. Вернее, на фотографии мои и Танины чувства. Я чувствую себя как пухлый кареглазый кролик. Немного растерянно и очень спокойно. Без страха или отчаяния. Передо мной огромный зеленый удав. Свернулся широкими кольцами и готовится принять меня на обед. Но удав – это не Таня. Удав сам находится под действием гипноза, он немного удивлен и совсем не хочет кушать, но перед ним аппетитный и вкусный кролик. Таня сидит немножко поодаль с револьвером в руках. А в револьвере один патрон. И она решает, кому подарить смерть. Испуганному удаву или спокойному кролику. А может, убить себя? Так проще избавиться одновременно и от удава, и от кролика. Она вертит револьвер в руках, но уже просто необходимо делать выбор, потому что удав больше не может терпеть. А кролик может, и его спокойствие в его знании. Он знает, что нет разницы, в кого стрелять. Все трое исчезнут. Потому что и я кролико-удав или удаво-кролик, и Таня тоже. Мы или съедим друг друга, если она не выстрелит, или она убьет нас обоих, даже промахнувшись после выбора мишени. Останется Саша и три наших ребенка. Сон был понятным и несложным. Просыпаться не хотелось, но будильник настойчиво делал свое дело. Я открыл глаза.

В комнате было темно. Странно, вчера в это же время солнечные лучи освещали стену, возле которой стояла кровать. А еще какой-то шорох – я прислушался, это дождь шелестел за окном. Хотелось вновь положить голову на подушку и поспать под колыбельную падающей воды. Надо встречать Сашу. Прислушавшись к себе, я понял, что хочу ее увидеть. Девушку, которая забрала у меня первую любовь.

Пустой утренний автобус, я сел на заднее сиденье. Вообще-то маршрут проходит мимо вокзала, и от остановки придется идти еще минут десять. Дождь не прекращался, но я специально выбрал этот автобус – все равно до прихода поезда еще час. Кондуктор протянула мне билет. 421224. Почти счастливый. Кто-то передо мной купил счастливый билетик. Я немножко опоздал? Или воспринимать близость счастья, как сигнал к решительным действиям? Свернул большим и указательным пальцем этот небольшой листочек бумажки в трубочку и бросил в нагрудный карман куртки. В нем лежало что-то… Ах, да. Письмо для той девушки. Надо будет заняться ее поисками – вдруг это и есть мое счастье? А ведь когда-то я так думал и о Саше. Между нами остались удивительно нежные отношения. Настолько нежные, что в них не было места такому сильному и жестокому чувству как любовь.

По стеклам автобуса бежали ручейки дождевой воды. Они прорезали налет пыли, и город, если смотреть на него сквозь эти водяные полосы казался ярче и размытее одновременно. Скоро я покажу этот город Саше так, как несколько лет назад она мне показала свой город. Я приехал туда учиться и на втором курсе влюбился без памяти. В невысокую, веселую девушку-первокурсницу, которая к такой любви не была готова. Три безумных месяца, пока я, наконец, не понял, что это – моя первая настоящая любовь, и по закону жанра она должна быть несчастливой. Срисовывая книжные сюжеты, я решил, что для нее будет лучше, если я перестану ухаживать и приставать с подарками и предложениями проводить домой. Тогда у меня еще было достаточно силы воли, чтобы следовать своему решению. Она, кажется, действительно обрадовалась тому, что я перестал звонить и «случайным» образом оказываться в тех же местах, что и она. Проходили недели, месяцы, годы. Мы практически не пересекались. У меня появилось много новых увлечений и знакомых, но всякий раз, когда я видел её, что-то обрывалось внутри и хотелось стоять под водосточными трубами и кричать. Это чувство было незыблемым и, как мне казалось, вечным. Иногда, поддаваясь модному понятию «депрессия», я запирался дома с полным холодильником пива, читал, ел и спал. Но всякий раз вспоминал, что в жизни у меня есть настоящая любовь – стало быть, я нормальный человек. Это выручало в трудные минуты поисков себя. Потом я познакомился с Сашей.

Я до сих пор не знаю, любила ли она меня. Скорее всего – да. Такой любовью, которая сейчас ей самой может показаться смешной, но смеяться над ней никто из нас не посмеет. Я замечал ее внимание, но… Вечная Онегинская история. «Привычке милой не дал ходу…» Дальше все было по уже знакомому мне сценарию. Она успокоилась, и все поменялось местами – я принялся за ней ухаживать. И вот однажды я зашел в магазин, где она работала. На несколько минут. Сказать, что буду любить ее вечно. Почему-то тогда мне это казалось адекватным и рассудительным поступком. Мы поговорили немного о погоде, а когда я уже собирался выпалить заранее выученную наизусть фразу, в зал вошла девушка – моя первая любовь.

Я застыл как истукан. Мне очень сильно захотелось, чтобы она ушла. Она мне мешала сейчас сказать то, к чему я так долго готовился. А потом произошла еще одна перемена во мне. Они были знакомы, я не знал об этом раньше, впрочем, это не так уж и важно. Главное – я понял, что не люблю ни одну, ни другую. Они стояли рядом, я внимательно всматривался в их лица, и росла моя уверенность в том, что я не могу любить этих девушек. И тут же появилась мысль – а могу ли я любить кого-то вообще? Попрощался с обеими и ушел. На неделю погрузился в учебу с головой. Стало легче. Но до сих пор холодок по коже, если вспоминаю тот день, когда девушка Саша забрала у меня первую любовь.

Вышел из автобуса и пошел по улице, ведущей к вокзалу. Еще двадцать минут свободного времени. После той истории мы остались с Сашей в каких-то сложных, но в то же время – выясненных отношениях. Скорее романтических, нежели дружеских. Редкие письма, полные признательности за существование. Телефонные разговоры, заканчивающиеся лишь с разрядкой аккумулятора или нехваткой денег на счете. И в то же время у каждого была личная жизнь, эпизодами из которой мы делились лишь в её черные полосы. Мы были не против такого общения. Симпатизировали, но не тянулись друг к другу. Если различают любовь к маме, любовь к Родине и любовь к женщине, то я бы выделил для себя еще и категорию – любовь к Саше, как что-то особенное, не имеющее пока подходящего определения.

Она как-то по-особенному произносила букву «ж». Я не понимал, почему только я это замечаю. Спрашивал у своих приятелей, у нее самой… Все удивлялись и говорили, что ничего необычного в этом звуке не слышат. Но всякий раз, когда она говорила «пожелтевший», «умираю, как жарко», «жутковато», я терял контроль над собой. Мне хотелось прижаться своими губами к ее губам, сквозь которые звучало это жгучее, слегка звенящее «ж». В этом звуке рождалось столько тайных желаний, что мозг изнывал от недостатка кислорода. Сердце начинало колотиться быстрее, пытаясь утолить жажду моего разума насыщенной веселящим газом кровью. Звук жил своей жизнью, его нельзя было поймать в диктофон или видеокамеру. Я чувствовал его своей кожей, все мои косточки и жилки реагировали на него. Даже не знаю, чего мне хотелось больше – увидеть Сашу или вновь услышать этот, понятный лишь мне, сигнал.

Заложив руки за спину, я прогуливался по длинному, крытому перрону. Рассматривал ветшающее кирпичное здание старого депо, скользил взглядом по отправляющимся от других платформ поездам. Наконец объявили о прибытии Сашиного. Нумерация с головы состава – можно оставаться на месте. Рядом уже было много людей. Дождь усиливался, рельсы блестели в ожидании локомотива – было приятно стоять под крышей и ждать приезда красивой девушки. Картину портили лишь несуразные электронные часы, гораздо лучше на их месте смотрелись бы старинные круглые, с острыми черными стрелочками. Машинист дал долгий, радостный гудок, и мимо меня пронесся вначале тепловоз, затем первый вагон, второй, третий… С крыш веером разлетались брызги воды, залетали под козырек, некоторые капли падали мне на лицо. И вот уже открывается дверь, проводница протирает поручни, спускается вниз, просит встречающих немного расступиться. В проеме показывается женщина с двумя изящными чемоданами, ей помогают, принимают снизу багаж, затем парень со спортивной сумкой, старушка с несколькими небольшими пакетами, за ней девушка в сером плаще, женщина с маленькой сумочкой, толстый мужчина тянет за собой большую коробку, дальше другие пассажиры. Девушка в сером плаще – это Сашка.

На голове у нее весенняя гроза вперемешку с извержением вулкана. Наверняка потратила больше трех наименований средств для укладки, чтобы получить этакий творческий беспорядок. От нее пахнет чем-то цитрусовым, а губы теплые и немножко липкие от помады. Саша вручает мне легкую дорожную сумку и тыльной стороной ладони вытирает капли дождя на моем лице.

– Подожди, постоим, я покурю, а ты пока расскажи, в кого опять влюблен, – она достает синюю пачку, зажигалку такого же цвета и отходит к столбу, возле которого урна.

– Ты куришь? – я, наверное, еще много не знал о переменах, которые произошли в ее жизни. Но тут же мои мысли растеклись по перрону. «ПодоЖжжди»… Магическое движение губами.

– Представь себе, а иногда даже во сне.

– Ты мне снилась сегодня.

– Опять лежали в лодке и делали детей? – она произнесла второе слово медленно, Саша прекрасно знала мое шизофреническое отношение к третьему звуку этого слова.

– Точно, – я вспомнил, что это один из наиболее частых ночных видений, – только на этот раз я как будто сидел внутри тебя.

Саша легким щелчком сбила пепел с краешка сигареты и кивнула. Курила она красиво, но пока еще неумело. Попыталась что-то сказать в ответ на мою последнюю реплику и чуть не захлебнулась мягким, но не ментоловым дымом. Она повзрослела за те полгода, прошедшие со времени нашей последней встречи. С ее запястий исчезли кожаные шнурочки и фенечки разноцветного бисера. Тонкий серебряный браслет на одной руке, большие овальные часы на другой, недлинные ногти, покрытые солидным слоем розового лака.

– Можно я полюбуюсь тобой, а поговорим где-нибудь за чашкой кофе, – мне действительно было приятно просто смотреть на нее.

– Как хочешь, – она старательно прицелилась, свернула губы трубочкой и попыталась пустить мне в лицо струю дыма. Получилось весьма посредственно, но она, видимо, осталась довольна результатом.

– Я похожа на коварную обольстительницу? – чуть оперлась о столб, слегка согнула одну ногу в колене – всего лишь приподнялась на носок, и повернула голову в сторону, всматриваясь куда-то вдаль. Губы у нее дрожали. Я даже пришел в замешательство – рассмеется или заплачет? Она залилась веселым смехом.

Мы зашли в небольшое кафе и сели за невысокий деревянный столик с кривыми ножками. Саша долго смотрела мне куда-то чуть выше глаз, а затем прикрыла рот рукой и заговорщицким шепотом произнесла:

– И долго мы так будем молчать, как два агента иностранной разведки?

– Нет. Уже начали говорить.

– Я долго не писала тебе. Это не связано ни с чем. Просто не знала, что тебе сейчас интересно, – она всегда легко меняла тему разговора, настроение, даже цвет лица – могла последовательно покраснеть, побледнеть и вновь покраснеть с интервалом в доли секунды.

– Ничего страшного, я тоже ведь молчал. И тоже без определенных причин.

– Так и знала, что ты скажешь – ничего страшного. На самом деле мне было страшно – вдруг я захочу написать тебе, а ты уже так сильно изменился, что письмо мое будет казаться глупыми историями маленькое девочки.

– Ты же знаешь, что я никогда…

– Вот сейчас знаю. Опять знаю. А тогда забыла.

– Ты сегодня уезжаешь? Можешь остаться у меня, есть свободная комната.

– Нет, завтра. Но мы не увидимся. Я… меня… проводят… Не спрашивай ничего о моем приезде. Хорошо?

– Хорошо.

– Подожди, я сейчас вернусь, – она вышла на улицу. Сквозь темное стекло я видел ее силуэт. Кажется, разговаривала по телефону. Но выражения лица разглядеть я не смог, как ни пытался. Через несколько минут она вошла, скорее взволнованная, чем расстроенная или обрадованная.

– Марат, у тебя часто в жизни случаются ситуации, когда необходимо сделать выбор?

Сначала я хотел пошутить, но по выражению лица Саши понял, что вопрос серьезный.

– Выбор? Когда предпочтение одной альтернативе означает…

– Полный отказ от второй. Да-да-да. Именно такой выбор. Заказываешь чай, значит, отказываешься от кофе. Заказываешь кофе, отказываешься от сна. Выбираешь сон, теряешь реальность. И так далее. Ну, никак не получается ехать во встречных поездах.

– Но хочется.

– Я уже даже не знаю, чего мне хочется.

Принесли кофе. На белой шапке Сашиного капуччино переплетались два коричневых сердечка какао. Она, не раздумывая, разбила их ложечкой и смешала в одно бежевое пятно.

– Понимаешь, Саша… В жизни так иногда бывает, что лишь отказ приносит подлинную, а не мнимую свободу. Настоящий полет – это когда выпрыгиваешь из самолета без парашюта. Но завершается такой полет… так же, как и большинство романтических, неземных поступков, которые обречены на чудовищное столкновение с реальностью.

Я залпом влил в себя маленькую чашку эспрессо. Обжег язык и небо. Почувствовал, как отслоились тоненькие пленки кожи. Саша все еще неторопливо колотила ложечкой о фарфоровые стенки чашки. Затем тихо прошептала:

– И давно тебя посещают мысли о суициде?

– О чем? Да, ты что? Не посе… Очень редко посещают.

– А меня часто. Но я стараюсь их не замечать. Пока. Вот и твои слова меня пугают. Прыжки вниз без парашюта. Какое-то искривленное понятие свободного полета. В моем понимании – это подпрыгнуть, взмахнуть руками и полететь. А ты…

– Саша… Знать или чувствовать?

– Выбирать между ними. Пойми, в жизни не так много шансов. Ну, таких шансов, которых один из миллиона. Как же можно узнать, что он тебе представился? Только почувствовать.

Мы шли по мокрому асфальту. Его цвет не смогла передать ни одна из расцветок модных иномарок. Значит, в будущее важно передать не только цвет, но и фактуру, температуру, запах моего времени? А если цвета, то не насыщенные – переплетать тысячи оттенков, добавлять оранжево-черные мазки мокрых окурков, легкую прозрачность целлофановых пакетов, сложные узоры на карточках мобильной связи. Я рассказал Саше о своей оборвавшейся связи с девушкой Таней. Виртуальном со-бытии. Бытии с приставкой «со». Она кратко посочувствовала и в ответ сбивчиво и запутанно, практически пропела о своей реальной любви, которая растворялась в повышенных требованиях к друг другу. Очень часто она произносила слово «перфекционизм». Фактически наши истории были историями наоборот. Ежедневные прикосновения вместо сотен километров электросвязи. Медленный танец вместо торопливых просьб послушать одновременно одну и ту же песню. Сотни «нет» перевешивающие одно «да» вместо невысказанности и кроткого предложения расстаться. Внезапно Саше позвонили. Она торопливо приложила «раскладушку» к уху. Вся ее уверенность в себе куда-то улетучилась. Односложно отвечала, второй рукой сильно схватила меня за локоть.

Я помог ей поймать такси. Бережно пожал теплую ладонь. Вдруг на мгновение она коснулась моей щеки носом и уехала.

Повернулся, чтобы пойти к автобусной остановке. Из парфюмерного магазина вышла девушка. Я ее сразу узнал – та самая девушка из такси, письмо для которой лежало сейчас в кармане моей куртки. И так просто сейчас подойти к ней, вручить конверт и уйти по лужам весеннего города. Вот шанс – один из миллиона. Но я почему-то застыл на месте. Нет, она действительно была прекрасна, в руках длинный черный зонт, на голове белоснежная беретка, волосы в этот раз были собраны в плотный пучок. Как и в первый раз в моей памяти не осталось ее гардероба. Верхняя одежда была подобрана со вкусом, но деталей вспомнить я не смог. Ночью трубку взяла она. Таксист. Он ее привез тогда в клуб… я ничего о ней не знаю. В одну секунду готов заменить в своем сердце человека, которому мысленно клялся в верности до конца существования вселенной. Забыть о том, кто далеко. Выбрать того, кто рядом. Отказ. Выбор. Один из миллиона шанс. Я стоял и не знал, что буду делать в следующую секунду. Саша приехала. Она уже не могла оставаться в своем городе и приехала сюда. Зачем? Я никогда не узнаю, но она взяла и приехала!

Девушка на крыльце парфюмерного магазина как будто ждала моих действий. Она посмотрела на небо, потом на свой зонт. Я тоже посмотрел на небо. Развернулся и пошел обратно на вокзал. Покупать билет к Тане.

20. Журавль в руках

Мне редко удается заметить наступление воскресного утра. Это в субботу я просыпаюсь в то же время, что и на протяжении всей рабочей недели. С сожалением смотрю на часы, убеждаюсь, что зря проснулся так рано. Но во второй выходной биологические часы автоматически подводятся на новый график и воскресный полдень – мой частый собеседник после того, как я открываю глаза. Он показывает мне светлые картины и ласково шепчет на ухо перспективы на вечер. Сегодня, проснувшись, я не услышал полуденных сказок. Не открывая глаз, представил расположение предметов в моей квартире. Это получалось без особенных усилий и напряжений ума. Небольшая экскурсия по комнатам. Две черные коробочки, телефон и пульт к телевизору, как всегда на ковре возле кровати. На спинку кресла накинуты джинсы и рубашка, под креслом свернутые в клубочек носки. На журнальном столике железнодорожный билет. Ботинки из прихожей смотрят носами на кухню. А там… Много различных деталей, сочных и осязаемых.

Первое. В мусорном ведре лежит конверт. Письмо незнакомке, которое так и не дошло до адресата. Второе. Кухонный стол. Практически пустая бутылка водки, пепельница (у меня дома всегда хранится дежурная пачка сигарет на случай прихода курящих друзей, но вчера я выкурил ее сам), пустая рюмка, стакан, на дне которого мутнеет огуречный рассол, крошки хлеба, глубокая тарелка, в которой смешались плоды зеленого горошка, кукурузы и оливкового дерева. Вилка… должна быть еще и вилка. Вот она. В раковине. Ходить мысленно по квартире было не сложно, но пора уже вставать.

Проснулся и тут же осознал – сегодня особенный день. Сегодня произойдет знаковое событие в моей жизни. Прецедент, после которого изменится мое отношение к себе, мои отношения с моим миром, относительная величина силы воли на килограмм массы тела. Сны? Снов минувшей ночью не было. Я ведь так и не заснул. Ну, может быть за несколько минут до звонка будильника, я прикрыл глаза и мне приснилось, что сейчас уже утро и пора просыпаться. Но, несмотря на бессонную ночь, я чувствовал себя свежим и энергичным. Сделал легкую зарядку, постоял пару минут под прохладным душем, умылся и начал одеваться. До поезда еще пять часов, но я специально встал пораньше, чтобы прочувствовать каждую секунду этого дня.

Вышел на кухню, собрал всю грязную посуду под краном, окатил моющим средством, затем попеременно включал холодную и горячую воду, вытирать не стал, просто сложил тарелки стопочкой на столе, сверху поставил бокал, рюмку и положил вилку. Накинул на плечи куртку.

Вышел из дома с пластиковым мусорным пакетом, выскальзывающим из рук, мокрым от огуречного рассола. Шел напрямик к мусорным контейнерам. Над одним поднимался усталый черный дымок. Во втором копошилась большая рыжая собака. Третий был точно такой же, как четвертый и пятый. Ржавые, помятые и забитые останками человеческого прогресса контейнеры. Вокруг них была еще двухметровая зона, усеянная яичной скорлупой, обрывками туалетной бумаги и картофельными очистками. Остановившись в нескольких шагах от ближайшего бака, я швырнул пакет и собирался уже возвращаться домой. Но синий полиэтиленовый мешок не долетел до цели считанных сантиметров и упал точно на развороченный борт бака открытым концом наружу. Часть мусора вывалилась на землю, и затем пакет, качнувшись, скрылся в кратере дымящего контейнера. В грязи кроме всего прочего очутился нераспечатанный бумажный конверт. Она не хотела исчезать из моей жизни.

Я не стал задумываться над знаками и символами. Чистая случайность, что письмо не свалилось в бак. Подошел, подобрал пару заплесневелых огурцов, пустую банку от консервированной кукурузы и конверт. Неожиданно для себя прослезился – облако вонючего дыма атаковало глаза и ноздри. В контейнере тлели обрывки газет, пластмассовые тарелки и кукла. Большая кукла с огромными голубыми глазами в коротеньком ситцевом платье. Волос на ее голове уже почти не осталось, они трещали в маленьких желтых язычках пламени. Левая рука расплавилась, ног не было вообще. Я поменял их местами. Конверт и куклу. Отправил письмо в крематорий и эксгумировал чью-то игрушку. Аня (мне почему-то показалось, что ее зовут Аня) закрыла оба глаза, открыла лишь один. Я повторил её движение. Прислонил её к своему лицу, долго всматривался в этот глаз, поцеловал её в губы и бросил назад. Развернулся и пошел домой.

Я все ещё сомневался. Не только в своем выборе из двух вариантов, а вообще в постановке вопроса. Выбор был уже в том, стоит ли делать что-то, выбирать или доверить всё судьбе, ждать, когда она сама расставит всё по местам. Таня далеко, я ни разу ее не видел, совсем недавно она влюбилась, сказала, что любовь эта несчастливая, и она старается забыть о ней. Она влюбилась в человека, который обладал набором характеристик, полностью отрицаемых ее внутренним миром. Он был жёсткий, асоциальный, сильно пьющий… Но ведь не вопреки, а благодаря этому ее так тянуло к нему. Или я не прав? Так притягиваются или отталкиваются противоположности? Похож ли я на нее? Судя по письмам – похож. Тексты, написанные вместе… Я иногда не могу вспомнить, какое предложение придумал я, а какое она, но…

Эта девушка, которая рядом. Ее внешность меня притягивает. Но я устал завоевывать и отвоевывать. Если они счастливы с таксистом, то почему я должен чье-то счастье ставить ниже своего? Или все-таки надо думать о своем счастье? Получат ли ответы все эти вопросы в будущем. Надеюсь, нет. Ведь в таком случае книга будет интересной для потомков, они в ней найдут точно такие же проблемы, вопросы, поиски решений, современные нм. Но и в прошлом их задавали. Неужели моя книга станет лишь констатацией непреходящих загадок человеческого сознания и общения? Тогда, зачем она вообще?

Я и другим людям не люблю задавать вопросы, а тут перед собой рассыпал их целый ворох и силился найти ответ хотя бы на один. Монологи в одиночестве часто бывают весьма затейливыми и полезными, но всегда чуточку предсказуемы. Реплики предвосхищают одна другую и можно по нескольку раз заходить в один и тот же тупик, даже не делая никаких шагов. Я позвонил Диме.

Но трубку никто не поднял. Еще раз набрал его номер, на случай если в первый раз неправильно соединился, но результат тот же. Тогда решил поговорить с Богданом. В трубке послышались гудки, а я пытался побыстрее придумать тему для разговора в столь ранний час. Когда услышал его голос, то сразу же вспомнил, о чем можно спросить.

– Я слушаю, – голос его был заспанный, но добрый, как будто он шел в спальню из кухни, где пил воду.

– Привет, Богдан. Извини, что так рано.

– Так и думал, лишь ты можешь позвонить. Сволочь, да и только. Ты и в прошлый раз ни свет, ни заря меня поднял. Опять бодун? Тан-айран. Я же тебе уже говорил…

– Слушай, все забываю у тебя спросить. Помнишь, мы в прошлый выходной в супермаркет вместе ходили.

– Ну, ты даешь. Слышь, у тебя, правда, все нормально с мозгами? Я же тебе как раз про прошлый раз и рассказываю. Мы тогда с тобой ходили в магазин, потом в кино, потом… Что там потом… Ага, ты напился…

– Да, да, да. Все так. Ты меня о чем-то хотел попросить или спросить. А потом мы как-то о другом заговорили. Олег еще от меня опять убежал.

– Какой Олег? – Богдан, судя по интонации, силился понять меня как можно правильнее, но не мог.

– Олег… ах, да, я же еще не рассказывал. Не суть. Потом объясню. Так что ты хотел попросить, – я радовался, что смог найти такую нейтральную тему.

– Я? Спросить? Если честно, то уже и не помню. Слышь, а что, это так важно в семь утра, в воскресенье? Сейчас, попытаюсь припомнить… Мы говорили о… Это точно важно?

– Да, нет… просто спросил.

Богдан хмыкнул в трубку, произнес что-то насчет адреса сумасшедшего дома. Мы некоторое время молчали, затем он вновь хмыкнул:

– А ты в курсе, что Сашка твоя приехала?

– Вообще-то да, а что?

– Ничего. Она вот у меня в соседней комнате спит. Вечером вчера позвонила, объявила, что стоит возле станции метро в центре города, и попросила ночлега. Я ее не расспрашивал. Странно, что она тебе не позвонила.

Я сразу же потянулся за мобильным телефоном. Он был включен, неотвеченных вызовов не было. Стало немного не по себе. Вроде бы вчера не упрекал ее, что она меня ищет, только когда ей нужна помощь. Почему она не позвонила? Мое молчание затянулось, и я зачем-то соврал Богдану:

– Эээ… Сейчас проверил – телефон был отключен. Я ее утром на вокзале встретил, она вроде как знала, где будет ночевать.

– Вот только я об этом не знал. Что делаешь сегодня вечером? Может, все вместе сходим куда-нибудь? Посидим, поговорим, попьем чего-нибудь расслабляющего. Может, я вспомню, что тебе хотел сказать, может…

– Нет, Бодя. Я уезжаю. Еще твердо не решил, но, скорее всего…

– Куда это ты? Ааа…

Богдан был осведомлен о моем виртуальном романе с Таней. Никогда не одобрял его, но был удивлен серьезностью перемен, произошедших во мне за эти зимние месяцы. И если вначале отпускал в мой адрес шуточки и давал полные иронии советы, то с недавних пор стал предлагать различные пособия по практической психологии, пытаясь доказать мне то, что я и сам прекрасно знал. Сомневался лишь в одном. И это не давало мне возможности полностью довериться своему выбору. Я не знал событий, произошедших в ее жизни за это время. Как она воспримет мой приезд? Как очередную пытку или как избавление от мук. Мучается ли она вообще, или я все придумал?

– Чего молчишь? Ты к ней едешь? Слышь, ты давай, это, не молчи. К ней или нет?

– Говорю же тебе, не знаю еще еду или нет. Билет есть. Но разве билет достаточное условие поездки?

– Ну, по крайне мере, необходимое. Ладно. Будь на связи. Не исчезай как в среду.

– Хорошо, Богдан. Спасибо тебе. За все.

– Удачи тебе, сволочь. Пока.

Легче после разговора мне не стало. При этом все время в фоновом режиме я прокручивал в голове, что сейчас происходит в квартире Олега. Да еще эти попытки предугадать будущее. Вот, встретимся мы с ней. И что дальше? В лучшем случае, поймем, что ошибались в своих чувствах и реальный человек отличается от придуманного образа. Тогда посмеемся, посидим где-нибудь, я уеду со спокойной душой. А если один из нас поймет, что влюблен во второго? Конечно, лучше твердое знание, чем метания между мечтами и невозможностью их воплотить в реальность. Но моя поездка слишком запоздала. Это раньше было необходимо все расставить на свои места. Но ведь расставание уже произошло. Виртуальное расставание… Попытка познакомиться заново? Это тоже уже пройденный этап. Когда-то я так пытался второй раз познакомиться с Сашей. Говорил себе, что, в общем-то, мы сами для себя придумываем жизнь. Так что же мешает придумать второй раз? И если реальные поступки приносят радости и разочарования, то почему бы не совершать выдуманные поступки? Они останутся в памяти в виде точно таких же электронных импульсов, которые будут иногда вспоминаться нам по ночам, которые мы можем вспоминать и пересказывать в других выдуманных историях. И я писал Саше письма. О том, как…

…вспоминаю запах дождя и травы в Дании, в тот день, когда мы познакомились. Было три часа пополудни. Меня только что выгнали с работы. А ведь вначале мне поверили, поверили, что я толковый дизайнер одежды. Пока одним счастливым утром не застали меня за моим «творчеством». Я распарывал турецкую джинсовую куртку и обводил получившиеся «запчасти» карандашом на миллиметровой бумаге. Разговор с директором, заявление «по собственному желанию», комплект одежды из моей «коллекции» (которая, между прочим, выиграла серебряную медаль на неделе моды в Копенгагене) и две булочки для хот-дога. Я еще не решил куда пойти.

Хельга меня бесила своей хохотливостью в постели, с ней просто нельзя было серьезно заниматься любовью, я до сих пор не могу понять, отчего ей было так весело. Уна была всем хороша, но вернулся из рейса её придурок-муж. Поэтому придурок-любовник был бы лишним. Оставалась еще Марта. Но с ней были такие сложные отношения, что я лучше переночевал бы на лавочке в городском парке, чем согласился на секс с ней без свидетелей. А со свидетелями (в последнее время) отказывалась она. И вот я шел и размышлял о своем будущем. Можно было рвануть в Эстонию. Там жил Густав. Густав просто обязан был помочь мне. Он был мне должен. Причем это был долг из разряда тех, которые невозможно вернуть, но возвращать необходимо. Густав был… моей женой. Был до того дня прекрасного\ужасного дня, когда он (тогда еще она) решил(а) сменить пол. Причин я до сих пор не могу понять, он/она объяснял(а) мне это тем, что Густав (Анна) хотел(а) почувствовать себя мной. Я не вдавался в подробности – все равно этот брак был инициирован мною с целью приобретения европейского гражданства. Густав помог бы мне. Оставалось только найти человека, который помог бы мне с билетом на паром.

Для этого годилась бы и немолодая, полнеющая дама с тугим кошельком и не менее тугим соображательным органом, но обычно я присматривал хорошо одетого, интеллигентного вида мужчину средних лет. Нет, не стоит думать, что методы этих двух случаев были одинаковы. Мужчина отдавал мне деньги через час, женщина утром. Для мужчины я держал в кармане брюк колоду карт, для женщины я из этих самых брюк нехотя доставал всего одну карту. Зато это был козырь. Но после дождя на улице не было видно ни полнеющих дам, ни хорошо одетых мужчин. И тут я увидел ее. Сашу. Она шла босиком по зеленой лужайке и смеялась. Нет необходимости уточнять, что паром в Эстонию уплыл без меня. Уплыл паром, моя уверенность в себе, уплыли мои мечты о спокойной жизни, уплыла неуверенность в себе (так я остался и без уверенности, и без неуверенности), уплыло все. Осталась только она, я и две булочки для хот-дога.

Женщина, мужчина и две булочки для хот-дога.

Женщина, в которую я был влюблен, мужчина, которым я являлся и две маленькие булочки.

Женщина, чье имя напоминало мне о детстве, лицо которой я видел во сне, к чьим губам мне повезло прикоснуться своими губами; мужчина, который радовался за ее победы и разделял ее неудачи; два маленьких испеченных кусочка теста.

И на ее спине я губной помадой нарисовал бы датский флаг.

И в ее уши я бы шептал гимн это маленькой страны.

Я так хотел увидеть Париж и Лондон, Афины и Прагу, Токио и Лос-Анджелес, но я был готов всю жизнь прожить в Дании, Дании, которая подарила мне ее. И мне не нужен паспорт, там вклеена фотография человека, который не был с ней знаком. Там фотография незнакомого мне человека. Я выбрасываю свой паспорт. Мне не нужен диплом о высшем образовании. Я закончил этот вуз еще до того, как она в него поступила. Я выбрасываю свой диплом. Мои любимые английские кожаные ботинки, которые я не выбросил, даже когда чуть не погиб из-за их распустившихся шнурков в Алжире. Эти ботинки топчут траву, по которой она ходила босиком. Они тоже летят в топку моего расставания с прошлой жизнью. Серьга из проколотого не ее руками уха; компакт-диск с песнями группы, на концерте которой мы не стояли рядом; презервативы, которые я покупал для встречи с другими, я никогда не смогу воспользоваться ими с ней; слова, которые я говорил другим, я никогда не решусь повторить их ей… Собственно, остается всего три слова, которые я не говорил никому. Я люблю тебя…

Саше нравились мои письма. Вот только в ее понимании они существовали отдельно от автора. Она относилась к ним, как к литературным произведениям, самостоятельно живущим, обладающим своим собственным лицом и характером. Что же с ней произошло? Почему она не позвонила мне? Я еще раз набрал Димин номер.

– Алло, это ты? – Димка взял трубку практически после первого же гудка.

– Я. А как ты догадался?

– Мне Богдан только что позвонил. Едешь, говорит… Едешь?

– Не знаю.

– Тогда оставайся.

– Не хочу.

– Тогда езжай.

– Не знаю…

– Ну и мудак же ты! – Дима сказал это с каким-то сожалением.

– Знаю.

– Блин, заладил: знаю, не знаю. Пора уже решать, чего ты действительно хочешь. Так?

– Чего хочу? Дима, жить хочу. Просто жить, понимаешь…

– Так что тебе мешает? Живи. Не ори только на меня.

Короткие гудки. Он повесил трубку. Такая вот дружба. Именно в тот… Телефон вновь ожил.

– Алло?

– Что-то сорвалось. Марат, не нервничай. Сколько у тебя времени до поезда?

– Еще часа три.

– Посиди, подумай. Прогуляйся. Билет никогда не поздно сдать, просто выкинуть, а потом можно еще раз купить. Так? Знаешь, все, что в жизни происходит – все к лучшему. Главное чтобы ты сам был готов к тем поступкам, которые совершаешь. Тогда они будут мудрыми, и результат будет… Будет результат. Ты пишешь?

– Пытаюсь. Только не о Бы.

– А о ком?

– Не о ком. Для…

– Для кого? Кто твоя «целевая аудитория»? Надеюсь, не сентиментальные домохозяйки или чокнутые любители боевой магии? Извини, если обидел… ты же, кажется, тоже был когда-то…

– Сентиментальной домохозяйкой? – я улыбнулся, Дима мог поднять настроение в самую тяжелую минуту, – нет, пишу для будущих поколений. Слепок времени, в котором мы с тобой живем.

– Слепок… Нужна динамика… но это тебе конечно решать. Напиши о листе.

– О каком листе?

– О листе, который висит-висит, а сам мечтает, что его сорвет не ветер, а чья-то рука и подарит девушке. Вот только лист этот… – голос у Димы был таинственный, я ждал развязки. Наверняка одна из веселых историй из его общения с товарищами по секции бокса.

– Давай, колись. Что за лист?

– Да, это у нас Боря вчера пришел на тренировку. У его брата, говорит, день рождения накануне был. Они в ресторане праздновали. А много ли спортсмену надо? С непривычки понесло. Вроде и выпил немного, но захотелось погеройствовать. Приглянулась ему, говорит, девушка какая-то. Он долго мучался, не мог пригласить на танец. Потом решил подарить что-нибудь. И на глазах у администраторов оторвал от арки напротив туалетов лист выкрашенного в розовый цвет гипсокартона, вручил ей. Ну, вот понравилась, говорит, ему девушка. И лист, говорит, понравился. Мы там чуть со смеху не попадали, когда он рассказывал. Согласись, молодец Боря. Так? Что думает, то и делает. У него тебе надо учиться. Ладно, думай. Тут тебе советчики не нужны. Я дома, звони если что.

– Хорошо, Дима. Позвоню. Если что, – история про лист гипсокартона меня немного развеселила, и я понял, что на самом деле сам для себя придумываю сложности. Попробовать действовать по наитию?

Взглянул на часы – скоро уже выходить. Я присел на кровать. В этот момент почувствовал, что не выспался, сейчас бы прилечь и подремать. Интересно, что делает Олег. Я навзничь упал на одеяло, прикрыл глаза и… Заснул.

И как будто бы сразу же открыл глаза. Но одного взгляда на окно было достаточно, чтобы понять – спал я больше часа. Болела голова и… Я опаздываю! Стал быстро одеваться, по привычке, выработавшейся за несколько последних дней, хлопнул себя по нагрудному карману… Письмо уже в мусорном баке. А до поезда остается… Меня бросило в жар. До поезда полчаса. Лихорадочно пытался сообразить, что же делать раньше, мысленно махнул рукой и набрал уже запомнившийся номер таксиста. Трубку вновь подняла девушка – он мне свой номер дал или ее?

– Здравствуйте, Игоря пригласите к телефону, пожалуйста.

– Игоря? Сейчас, сейчас. Одну секундочку подождите. Здравствуйте. Игооорь, – голос был уютный и обволакивающий. Вспомнил, как конверт не хотел падать в контейнер. И вдруг я услышал в трубке тихий крик…

– Да, сестренка, сейчас подойду.

– Подождите, он уже вот сейчас подойдет. Вы ведь не очень спешите? – я услышал ее улыбку, как у нее приподнялись брови, представил длинные черные волосы…

Сестренка!?!

– Я? Спешу? Кажется, нет.

– Кажется? – смех у нее был обворожительный, – даю Игоря.

– Здрасте. Вам такси? Куда подъехать?

– Игорь, извините за нескромный вопрос… А где вы живете? Может, мне быстрее будет…

Я отменил вызов, передал привет его сестре, повесил трубку, подошел к журнальному столику и порвал билет на десяток мелких кусочков. Ах, да. Чуть не забыл. Привет он ей передал прямо во время разговора. Так и сказал: «Аня, тебе привет от Марата»!!!

21. Суицид в прямом эфире

Вся наша жизнь – игра? Постоянно переписываемые правила, повышающиеся ставки, азарт и тонкий расчет. Кумиры, чьих высот мы хотим достичь. Суровые судьи, не позволяющие переиграть эпизод. Единожды принятые решения не всегда ведут к ожидаемому результату. Непрекращающиеся схватки между одиночками-любителями и целыми командами профессионалов. Иногда, для того чтобы победить, необходимо пожертвовать своей…

Я узнал, что Аня – сестра Игоря. Узнал, что Саша ночевала у Богдана. Представлял, что происходит в квартире Олега в то утро. После того, как я порвал билет, а вместе с ним и возможность встречи с Таней, то начал думать об Олеге. Фантазировать сотни деталей и участников. Возможно, все так и было…

В студии работали. Воскресное утро – выходной для многих, но не для всех. Десятки мониторов, кнопки, лампочки, переключатели. Сосредоточенность и внимание. На несколько минут зашел Борис Борисович с неизменной кружкой кофе в руке. Обвел проницательным взглядом всех подчиненных. Подошел к молодому сотруднику, мизинцем указал ему на какой-то лишний предмет на столе и вышел. За квартирой Олега наблюдала девушка по имени Оксана. На два экрана можно было вывести изображение от шести камер расставленных по всей квартире. Еще ей поступала информация от актеров, которые иногда вмешивались в размеренный ход жизни Олега. Вначале ей было интересно следить за жизнью участника, Борис Борисович настаивал, чтобы людей под прицелом скрытых камер называли именно участниками. Потом немного скучно. Сценарии эпизодов не отличались изысканностью: подошли к участнику, нагрубили, провоцировали драку; разбитое стекло на кухне, нашествие тараканов из подъезда; разносчик пиццы… последний эпизод вообще был безобразно проработан.

Ей не было жалко Олега. Он пришел на шоу со своими целями, по окончании съемок ему все расскажут, выплатят довольно крупную сумму, известность, практически слава. Она даже слегка раздражалась на него. Ее участник, кажется, догадывался о слежке за собой, потому что часто подолгу выпадал из их поля зрения. Зато запой у него был классический, замечательный запой, Борис Борисович был в восторге от фрагментов, где Олег с закрытыми глазами мочился возле стен налоговой инспекции, обменял видеокамеру у специально подосланного актера на спиртное, разбил зеркало в ванной.

Оксана готовила материал к дневному выпуску, изредка краем глаза посматривая на монитор. Обыкновенное утро. Вчера Олег пришел домой поздно, немного возбужденный, но не пьяный. Вечером его зальют соседи сверху. Надо еще раз перезвонить им, договориться обо всех деталях, но это можно отложить на пару часов. Участник ходил по комнате, читал какой-то текст на белом стандартном листе. Стихи что ли учит?

К девушке подошел кто-то из коллег, рассказал веселую историю о проекте конкурентов. Там была программа, в которой парни делают предложение своим возлюбленным в прямом эфире. Сюжеты тоже довольно примитивные, но случаются и забавные нелепицы. Организаторы должны были похитить девушку, изображая из себя террористов, а затем ее жених, якобы спасал ее из лап кровожадных убийц. Но по ошибке выкрали совсем другую девушку, потом герой в стиле голливудских боевиков с боем прорвался на загородную дачу, где ее держали в плену. Забежал в комнату, снял с головы темный мешок, увидел лицо, выматерился в прямой эфир и снял с ее рта скотч. Она тоже слова не подбирала. Курьез курьезом, но рейтинг конкурентов моментально вырос и Борис Борисович все утро был не в духе.

Надо придумать что-нибудь оригинальное. Она посмотрела на экран. Олег сидел в кресле и смотрел на потолок. Примерно в то место, куда они установили глазок камеры, воспользовавшись тем, что родители Олега дали согласие на небольшой косметический ремонт квартиры – когда их сын вышел в финальный раунд «Живого общения», телекомпания предложила помощь на случай, если в гости начнут наведываться известные люди. Олег прикрыл глаза, и что-то шептал себе под нос. Оксана увеличила звук от микрофонов до максимума, но так ничего и не услышала. Сейчас она практически ненавидела участника – продюсер требует развития интересного сюжета, а тут… С ума, что ли сходит? К ней опять подошел один из ответственных за дневной выпуск, поинтересовался результатами работы. Она кивнула головой в сторону монитора, мужчина понимающе хмыкнул, но посоветовал активнее подключать «факторы внешнего воздействия».

В это время Олег встал и вышел из комнаты, девушка переключила камеры, коридор, кухня, вновь коридор, ванная. В руке все тот же листок бумаги. Попыталась сфокусировать камеру на нем. Слова были видны плохо. Какие-то обрывки просматривались. «Каждый из…», «…вызывающе бессердечны…», «каждый из…», вновь «каждый из…» Чепуха какая-то. Текст явно не литературный, столько раз повторяются одни и те же слова. Письмо? Записки сумасшедшего? Может и правда потихоньку крыша едет – это уже веселее, но явно не дотягивает до похищения неизвестной девушки.

Хотелось кофе. Оксана отошла к автомату, когда вернулась, то не увидела Олега на мониторе. Переключилась на коридор, кухню, комнату… Нет. Его нигде не было. Едва не расплескала горячий напиток на пульт, но облегченно вздохнула. Вот он. Роется в шкафу с одеждой. Как же она сразу не заметила. Скукотища. Целый час, даже больше, ничего интересного. Она вздохнула и начала вспоминать свои планы, когда впервые пришла на телевидение. Тогда ей казалось, что перед ней откроются все двери, что ее идеи гениальны и в то же время общедоступны. Ее тянуло в рекламный бизнес. Это словосочетание представлялось ей фонтаном идей, в котором она будет на первых ролях. Стоит лишь прийти, рассказать о своих замыслах и моментально все будут поражены новизной и красочностью придуманных ею сюжетов. Она вначале проверяла их на своих родственниках и знакомых. Те восхищенно показывали поднятый вверх большой палец и советовали «заняться этим делом серьезно». Она скромно отвечала, что и сама уже подумывает об этом, а потом рассказывала еще несколько вариантов.

Вызывающие и абсурдные слоганы-приманки «Впервые в городе! Мобильные телефоны по розничным ценам!». Романтические ролики, где парень и девушка случайно встречаются в людном месте, толпа разъединяет их. Он разочарованно едет домой в автобусе и вдруг на перекрестке замечает, что рядом стоит троллейбус, в окне которого видна она. Машет рукой и жестом просит номер телефона. Скоро зажжется зеленый свет, и они разъедутся в разные стороны. Девушка дышит на стекло и быстро пишет семь цифр номера, он вопросительно кивает – «а префикс оператора?» и в ответ она рисует на стекле логотип сотовой компании. Родственники и знакомые в экстазе, требуют немедленно звонить в рекламное агентство с такой идеей или обращаться лично к директорам мобильных операторов, чтобы те сошлись в схватке за столь перспективного начальника отдела маркетинга. Оксана улыбалась, затем говорила, что кроме роликов по телевизору, можно сделать еще рекламу на транспорте, заклеить стекла автобусов пленкой такого же цвета, как пар от дыхания, с рисунком «пальцем» логотипа. Родственники и знакомые начинали аплодировать…

Но в жизни не все так просто, как кажется на первой взгляд. Она практически сделала свою мечту реальность – попала на телевиденье. Первый шаг, казавшийся ей самым сложным, на деле был очень прост, а вот дальше… Сейчас она устало смотрела на несколько раскоординированного Олега, который бродил по квартире. Ни один кадр нельзя было включить в программу. Он постоянно молчал и подолгу стоял на одном месте, рассматривая кончик своего носа.

– Оксааана, – позвал ее один из операторов, только что приехавший с утренней съемки на воздухе, – расскажи анекдот.

– Че надо? Смешной анекдот?

– А что у тебя и такие бывают?

– Бывают. Но по большим праздникам только. Занята я сейчас.

Оператор не настаивал. Заросшее бородой испитое лицо, вечно мятые джинсы, пару месяцев назад пытался предложить что-то вроде близкой дружбы. Вот он блеск телевизионной империи в его золотом зубе на нижней челюсти. А ведь тоже когда-то, наверное, мечтал покорить всю страну своим профессионализмом и талантом. Удачливые неудачники. Добились близости к тому, чего хотели. Еще пару шагов, сделать которые мешали обстоятельства, привычки и головокружение от первых успехов. У нее уже целая тетрадка с описаниями рекламных клипов, так и не заинтересовавших никого. Возможно, просто надо было попытаться показать их кому-то более значительному, чем оператор или редактор дневных выпусков шоу? Борису Борисовичу? К нему иногда подходили с просьбами, он неизменно отказывал, да еще и выставлял просящего на посмешище. Заходил в студию и медленно цедил сквозь зубы:

– Смирнов вот летом в отпуск хочет. Думает, что если лето жаркое, то место его под Солнцем не остынет. Я тоже думаю, что еще одну такую задницу на его кресло мы сумеем найти.

Но если не рисковать, то шампанское достанется лишь на новый год и не менее редкий день рождения. Но какой именно сценарий ему показать? Она начала листать свою тетрадь, Олег в это время стоял возле окна и смотрел на улицу. Оксана просматривала свои самые первые записи – они выглядели наиболее оригинально и незашорено. Реклама пива. Не существующей марки, а новой. Рекламировать пиво в стиле лекарственных препаратов. Так и назвать – пиво «Здоровье». На горлышко вешать краткую аннотацию: фармокинетика (как быстро всасывается в кровь, усваивается, выводится вместе с мочой), дозировка (бутылочка до, во время и после еды), противопоказания (противопоказан беременным, одобрен для женщин, желающих забеременеть), совместимость с другими препаратами (градус повышать, с перебродившим соком фруктов и ягод желательно не смешивать). Даже сорта различные придумала. Самый элитный – Нонсенс. Уже видела, как будет завершаться ролик. Дяденька в белом халате говорит последние слова, на белом экране проступает надпись: «Употребление пива „Здоровье“ вредит вашему здоровью», а ниже размытыми буквами: «Нонсенс». Перечитав свои записи, Оксана погрустнела. Выглядело все не так уж и гениально, может быть, вот это – о жевательной резинке…

Олег опять вышел из комнаты. Девушка вначале поленилась переключить камеру, затем все-таки щелкнула тумблером. Участник зашел в ванную. Включил воду, попробовал рукой температуру, немного прикрутил горячий кран. Все та же бумажка с собой. Вновь перечитал ее и начал раздеваться. Утренний душ? Ну что ж, хотя бы легкий стриптиз. Хотя выдающимся телом Олег не отличался. Хоть бы поскользнулся разок под душем, что ли. Расстегнул верхние пуговицы рубашки и стянул ее через голову. Майка была мятая и несвежая, иногда поблескивала в лучах лампочки цепочка на шее. Расстегнул молнию на джинсах – казалось, руки его совсем обессилели, немного постоял, словно ожидая, что брюки сами спадут к ногам. Затем потянул их вниз, вынимая ноги из тапок, показались черные носки. На одном возле большого пальца бледнела внушительных размеров дыра. Оксана никогда раньше особо не разглядывала Олега, камеры в квартире снимали с неважным разрешением, и на экране было много шума. Но от нечего делать, она осмотрела участника с головы до ног. Свое мужское достоинство он не раз демонстрировал перед ней еще во время участия в первичном проекте, средних размеров, но сейчас черные плавки плотно облегали довольно незаурядные формы.

– Чувак, ты чё, возбудился что ли? – последнюю мысль Оксана незаметно для себя произнесла вслух. Мимо проходившая подруга, остановилась:

– Олежка-то твой вовсе не такой хилый, как ты описывала!

– Чё-то я не знаю, что с ним сегодня такое. Все утро читает какую-то ерунду, мантру магическую, что ли, для увеличения члена?

– Не видно, что написано там? Можно переписать – нашим-то мужикам пригодилась бы.

Оксана засмеялась:

– Член увеличить? Кому это – нашим?

– Да, практически всем тут собравшимся, – Елена даже не покраснела, – особенно ББ.

– ББ?

– Борисовичу. Ты-то что удивляешься? Ни разу с ним не?..

– Лен, ты смотри! В руке у него что? – Оксана подвинулась ближе к монитору. Выругалась на производителей камеры, которая давала лишь четырехкратное увеличение. Лена тоже присмотрелась к Олегу и ойкнула:

– Кажется… Лезвие.

– Лезвие? Бриться собрался что ли? У него электробритва, я уже к гудению по утрам привыкла. Как он меня задалбывает бывает.

– Оксан. А он вообще часто в трусах и майке ванну-то принимает?

Действительно, Олег перебросил ногу через край чугунной ванны, при этом носки, трусы и майка так и не отправились в корзину, где уже лежали джинсы и рубашка. Белый листок валялся возле зеркала, а в руке у него…

– Лезвие, – Оксана выдохнула это слов и вскочила с места, – Лезвие!!!

Она выбежала из студии и понеслась по коридору к кабинету Бориса Борисовича. Когда вернулась, возле ее рабочего места уже столпились остальные члены команды. Оксана протиснулась к своему креслу и включила кнопку записи.

– Надо же вызвать спасателей и скорую, – Лена схватила со стола телефонную трубку и тут же пошатнулась. Оксана наскочила на нее, вырвала телефон из рук и бросила на пол:

– Ты что дурочка, сенсация же! Сенсация это будет!

– Какая сенсация, идиотка, человек с жизнью же собирается покончить!

– Отойди ты от меня.

– Это еще что за драка на работе? – продюсер был бледен как сама смерть, попросил вывести изображение из квартиры Олега на большой экран и медленно опустился на кресло перед дисплеем.

– Всем тихо. Даем в прямой эфир.

Просить тишину было не обязательно, все и так замерли, услышав его последние слова. Первым заговорил администратор проекта.

– Но Борис Борисович, это же…

– Разговаривают лишь те, кому это положено во время эфира. Вы меня поняли, Андрей Викторович? – плотно сжатые губы продюсера были еще белее, чем его лицо.

На экране в это время парень уже лег в воду. Майка намокла и прилипла к впалой груди, лишь местами отходя от тела пузырями неправильной формы. Руки его были над водой, в одной из них он сжимал небольшую стальную пластину. Над водой поднимался пар, и изображение ухудшалось с каждой секундой. Олег закрыл краны. Теперь он просто лежал в ванной, глаза были то ли закрыты, то ли он смотрел сквозь тоненькие щелочки между веками. Пар слегка рассеялся. Можно было рассмотреть, что ванна почти полная, слипшиеся волосы на лбу Олега, его подрагивающие губы.

– Все! Я больше не могу! – Елена закричала и быстрым шагом направилась к выходу. Ей наперерез бросился Борис Борисович. Запер дверь и громко объявил:

– Из студии никто не уходит. Елена, вы уволены, но сейчас вернитесь на место.

К продюсеру подошел усатый мужчина в сером свитере:

– Борис Борисович, заставку специального выпуска проекта пустили в эфир, через десять секунд будет прямой из квартиры.

– Замечательно. Елена, вернитесь на место. Все сели!

Но его уже никто не слушал. Лена, задрав голову, уставилась в экран, некоторые сотрудники широко раскрыли глаза и, не отрываясь, следили за событиями. Одна женщина зажмурилась. Было слышно, как гудит вентилятор, щёлкают тумблеры на пульте, скрипит чей-то стул. Лена медленно осела на пол. Оксана стояла за спиной Бориса Борисовича, дыхание участилось, она чувствовала, что сейчас решается ее судьба на телевидении. А еще она чувствовала, как становится влажно между ног. Ощущение, незнакомое для нее, хотя сексом она занималась довольно часто, но еще ни разу не…

Олег опустил руки под воду. Еще секунда и она помутнела. Он немного дернулся, но остался на месте. Багровое пятно разрасталось, Оксана чувствовала, что по ее ногам течет что-то липкое и теплое, Лена потеряла сознание, Борис Борисович сжал руки в кулаки, теперь к бледному лицу и губам добавились еще и костяшки пальцев, кто-то не выдержал и стал набирать номер «скорой», хотя было понятно, что она успеет лишь зафиксировать.

– Скажите, что десять минут не могли дозвониться, – продюсер словно вышел из транса, – а то еще обвинят в том, что не приняли мер.

Человек в ванне вдруг затряс головой, затем повернул ее и посмотрел прямо в объектив камеры, лицо его было бледным. Отвернулся и закрыл глаза. И больше не открывал их. Вода приобрела стойкий оттенок и уже не меняла его. Пар полностью осел на стенках, в конденсированных капельках миллионы раз отражалось алое озеро.

– Великолепно. Я всегда в него верил, – Борис Борисович вышел из студии и деликатно притворил за собой дверь. Камеру в ванной отключили.

22. «А песни довольно одной»

Я не знаю, как все это происходило на самом деле. Вообще мало знаком с работой телевидения, честолюбием не реализовавших себя людей и жесткостью целеустремленных. Сам я и все мои друзья не такие. Всегда чуточку инертные реалисты с безобидными мечтами. Совершить кругосветное путешествие на плоту из пустых пластиковых бутылок, жениться на самой красивой женщине мира, придумать что-нибудь такое, от чего всем будет хорошо и никому плохо. Пока ничего из этого не получилось, но мы не хоронили своих надежд, а лишь надежно упаковывали в ожидании лучших времен. Последние просто обязаны были наступить.

Раздумывая о судьбе Олега, как-то упустил из виду, несколько кусочков бумаги, разлетевшихся от порыва ветра по комнате. Поездка к Тане отложена на неопределенный срок. Но она обязательно состоится, и я уже догадываюсь о поводе, который представится мне, для того чтобы посетить ее город. Необходимо много работать, расставить некоторые приоритеты, постараться не размениваться на мелочи. Готов ли я к этому? Не сомневаюсь, что все к этому готовы. А еще у меня есть номер дома, в котором живут таксист Игорь и его сестра Аня.

Уже не раз замечал, что имена иногда очень сильно характеризуют личность. К тому же в мире очень много похожих людей. Похожих не друг на друга, а на какой-то общий для определенного количества личностей эталон. Так часто одного взгляда на человека было мне достаточно, и я говорил себе: «Ведь это практически двойник Юры!». А что самое удивительное, имя у этого человека было либо Юра, либо созвучное ему. Сходные черты характера имели Коли и Толи, Жанны и Яны, Жени и Саши (почему Жени и Саши? Потому что имена эти хоть и не созвучны, но одинаковы парны, бывают мужскими и женскими). Вот и Аня стала для меня… Нет, не заменила в моем сердце Таню. Просто…

Такой пример можно привести. Таня была как звездочка на небе. Другие девушки были как морские волны, фонарные столбы, беседки, мосты… Но звезд больше не было. А Аня стала звездой. Светила совсем по-другому, входила в иное созвездие, имела отличный от Таниного период вращения и яркость. Не первая – не значит хуже. Объекты, которые нельзя поместить в один список, потому что оба отвергают само понятие списка. Я придумал их сам для себя? Мы всю жизнь придумываем сами для себя.

Зазвонил телефон. Поднял трубку. Богдан.

– Привет, сволочь. Слышь, можно мы с Сашкой нагрянем к тебе? Можешь даже уборку не начинать, мы на все глаза закроем, ты только…

– Привет еще раз. А как ты узнал, что я никуда не поехал?

– Догадался. Ты и не собирался никуда ехать. Мне сказал, может, даже себе сказал, но сам не собирался. Если бы твердо решил, то не стал бы звонить и колебаться.

– Пожалуй ты прав, когда вы приедете?

– Когда только, так и сразу. Сейчас?

– Нет, Богдан. Давай через три часика. Ровно в полпервого. Хорошо? Мне нужно еще кое-куда смотаться.

– Как скажешь. Нам как-то без особой разницы. Димке позвонить или ты сам?

– Позвоните. Пива много не берите. У меня полный холодильник. Что-нибудь к пиву и запаситесь терпением. Я буду много говорить.

– Ну, это мы еще посмотрим. Тут Саша, какую-то важную вещь расскажет. Ну, если ты конечно… Давай. Удачи.

– Пока, Богдан.

А все-таки у меня замечательные друзья. Самые лучшие. Вот ведь странно – наверняка до участия в проекте Олег не мог бы стать моим другом, слишком разные у нас были цели и взгляды, а сейчас он стал таким, но… Часто ведь говорят: «Родителей не выбирают», «Сердцу не прикажешь», «Родина у нас одна». Все априорно и предопределено, насыщено эмоциями и минимум рационального подхода. А друзья? Отношения между нами не построены на расчете и взаимной выгоде, хотя в конечном итоге к ним все равно и сводятся. Хорошо моему другу – хорошо мне.

Я стал одеваться, еще раз проверил по карте, где находится дом, в котором живут Игорь и Аня. Скоро я буду рассказывать друзьям необыкновенную историю. Посмотрел наверх. Комната стала выше на несколько сантиметров. В ней стало просторнее. Слишком много места для одного? Открыл форточку – пусть квартира проветрится, пока я буду отсутствовать, и вышел на улицу. Прямо напротив подъезда сидела большая рыжая собака. В зубах у нее было что-то белое. Я подошел поближе. Нет, это был не конверт с письмом. Какой-то кусок ткани, видимо в него заворачивали мясо или птицу – он был в кровавых пятнах. Хотел погладить собаку, но она отбежала на несколько метров и вновь уселась греться на солнце. Тепло. Пьянящий и отрезвляющий, светлый и темный, легкий и тяжелый весенний воздух. Говорят, что человек никогда не выдыхает полностью все молекулы, которые пустил в свой организм при вдохе. Самые тяжелые остаются в низу наших легких. Значит, тяжелые молекулы этой весны останутся навсегда в моих легких. Тяжелые в легких. Легкие в тяжелых…

Через два с половиной часа я вернулся домой. Один, но очень веселый. Зашел в квартиру. Потолок был ни выше, ни ниже. Именно такой, как в проектной документации. И возраст… У меня никогда не было определенного возраста. Долго время я остановился на восемнадцати. Потом резкий скачок… назад! И несколько лет я чувствовал себя четырнадцатилетним, удивленным в переменах организма подростком. А потом все те же восемнадцать изредка прерываемые… Это случалось, когда мои внутренние колебания входили в резонанс с колебаниями вселенной, и мне казалось, что мой возраст миллион, миллиард, сотни миллиардов. Я чувствовал себя безнадежно устаревшим и неимоверно мудрым. Возвращался в юность, но с тревогой и ностальгией ожидал нового миллиардного скачка. Расставание с Таней. И мне стало семь, шесть, пять лет. Чистые слезы полные невысказанности и несовершенности слов и поступков соответственно. Смирение и боль в ее словах – мне уже не миллиард, а возраст с миллиардом нулей после единицы. А сейчас. Ровно столько, сколько было написано в поздравительных открытках к прошлому дню рождения. Ну, плюс несколько месяцев. Я обрел свой истинный возраст, мир принял привычную размерность, даже внешнее время соответствовало моему биологическому. Ведь друзья придут через полчаса? Я взглянул на циферблат – действительно, договаривались на полпервого, а сейчас полдень. Полдень – самые короткие тени. Не самое яркое, а самое светлое время суток.

Пошел в ванную. Встал под душ и впервые за несколько месяцев запел. Устал от бесчисленных своих слов и стал петь чужие, которые были и моими тоже. Я пел «Надежду». Причем не просто песню «Надежда», а песню «Надежда» в исполнении Анны Герман. Это странно звучит, но я и правда представлял, что я – Анна Герман, поющая с большой сцены песню «Надежда», позади хор, внизу оркестр, передо мной полный зал.

Я пел вразнобой строки разных песен, по нескольку раз повторяя понравившиеся куплеты, пока не услышал звонок в дверь. Друзья пришли чуть раньше обещанного, я встретил их, обмотавшись полотенцем, и попросил проходить в комнату. Вытерся, глянул в зеркало – оттуда улыбалась миловидная рожица, хитро подмигивающая. Погрозил ей пальцем и вышел из ванной.

Мы пили светлое пиво, хрустели моими любимыми чипсами со вкусом сметаны и лука, рассказывали анекдоты и бросались подушками. Саша приезжала, чтобы отдать портфолио в модельное агентство. Агента она нашла в Интернете, на поверку это оказался обыкновенный сетевой придурок, с дурацкими шутками. Он был настолько самоуверен, что даже пришел на встречу с ней. Она не сразу заметила подвох, чуть не поддалась на уговоры съездить к нему домой, когда все поняла демонстративно достала из кармана телефон и позвонила по первому же номеру в телефонной книжке. Первым в списке, отсортированном по алфавиту, был Богдан. Она приехала к нему и сразу же завалилась спать – нервное напряжение и долгая дорога победили даже энергичную и жизнерадостную Сашку. Сейчас она сидела напротив меня на ковре и морщила нос, услышав какую-нибудь пошлую шутку от Богдана.

– Как твои дела с книгой? – по выражению Диминого лица было видно, что спрашивает он не для проформы, а с серьезным интересом.

– Эээ… Потихоньку. Кажется, почти определился, для кого и о ком писать.

– И?

– Для будущих поколений о настоящем.

– Хммм… Так говоришь… По-моему, не очень-то оригинально. Это… – Дима не закончил мысль, потому что его перебила Саша:

– Что за книга? Почему я о ней не знаю?

Саша манерно надула губки, но тут же хихикнула:

– А обо мне там будет?

– Будет. Вот только имена слегка всем изменю. Ты, например, будешь Евгенией. Согласна?

– Женя… Неплохо… Жжж… Женечка… Евжени… Гламурненько. Пойдет.

Богдан подошел к книжной полке, постоял немного, как будто обдумывая что-то важное, и сказал:

– Так. Я вас ненадолго покидаю. В туалет схожу.

Мы остались втроем. Дима подмигнул Саше и повернулся ко мне:

– Надо писать, а он писать пошел. Ты, не тяни резину, начинай. Прямо сейчас. Напиши нам текст какой-нибудь.

– О чем?

– О чем? – переспросил Дима, – напиши вот о будущем. О своем будущем, лет эдак через пять. О таком будущем, которого ты не хочешь и… Хочешь одновременно.

– Хочу и не хочу? Это как?

– Ну, ты же, говоришь, писатель. Мне-то откуда знать? Так? Я вот тебе задание даю, а ты изволь выполнить.

– И чтобы обязательно о любви было, пусть даже несчастливой, – Саша положила подбородок Диме на плечо.

– Значит, о будущем, которого не хочу, при этом добавить оптимизма с примесью любви и глубоких внутренних переживаний автора? Хорошо. Вы пока разговаривайте, а я выйду в соседнюю комнату.

– На компьютере будешь набирать?

– Ну, да. Сразу же и распечатаю.

– Давай. Только не очень долго.

Я забрал с собой бутылку пива, встал и перешел в другую комнату, краем глаза успел заметить, что Саша целуется с Димой. Но на мое желание написать что-нибудь это никак не повлияло. Включил компьютер. Пока загружалась система, прислушивался к себе – попытаюсь подключиться к Интернету, проверить, не писала ли она что-нибудь на форуме. Решил не давать никаких обещаний. Как только это стало возможным, зашел в сеть. Знакомый форум. Она написала что-то. Пробежал глазами. Уже не смирение и боль в ее словах, не отчаяние, всего лишь грусть… Все осталось в прошлом, и Тане грустно. Просит у кого-нибудь совета и доброго слова. От кого-то в общем, а не от меня конкретно. И все же она сделала шаг. Вперед, назад или в сторону – я не мог сосредоточиться над этим вопросом. Мне необходимо было подпрыгнуть и написать. И я написал. Коротенький текст, на две странички, потом вернулся в комнату. Три моих друга все так же весело пили пиво. Протянул им листочек. Когда они дочитали, то некоторое время молчали, затем Дима открыл рот, пытаясь что-то сказать, но в прихожей прозвенел звонок.

– Сейчас я вас познакомлю с одним человеком, – я пошел открывать дверь. На ковре остались два скрепленных степлером листочка, с заголовком «Не отвлекайтесь».

23. Не отвлекайтесь…

Кто-то назовет это шестым чувством. А может, интуицией. Или даром видеть в темноте.

На самом деле, у меня просто хорошая зрительная память, я уже однажды был в этом месте и сейчас, по лоскуткам собирая обрывки ночных кошмаров, брел во мраке. Вряд ли она меня ждет, тем сильнее будет радость.

А почему я так уверен в ее радости? Почему? Ни я ее, ни она меня, ни разу не видели… Единственная… Один из миллионов… Откуда такое оптимистичное предчувствие?

У меня в левом ботинки камушки. Сжимаю и разжимаю пальцы, пытаясь избавиться от неприятных уколов вдоль всей ступни. Придется все-таки сделать остановку. Вспоминаю, что через две комнаты, в конце длинного коридора стоит стул. Там и отдохну минутку. На чем я остановился? Ах, да…

Приду к ней, увижу ее и победю… нет, побежу… победу? Еще эти камушки… Одержу победу, вот. Главное прийти первым. Ведь когда-то я смог это сделать. Вернее моя первополовина. Нас тоже было миллион. Я, такой маленький, с хвостиком, уже делал это. Все мужчины на Земле это сделали. Выиграли свой забег-заплыв-залет… Да, залет – самое подходящее слово. Во всех смыслах. Странно, что девушка говорит «я залетела». Залетел-то как раз Он. В нее…

Вот и стул. Вытряхиваю все из обоих ботинок. Высмаркиваюсь. Всю дорогу шел с закрытыми глазами, а перед тем как высморкаться, открыл их, как будто был шанс увидеть, не испорчу ли ненароком какой-нибудь гобелен… так было уже. Давно. С другом в Петродворце. Я все заставлял его восхищаться фонтанами, а его тянуло на пиво. Я разозлился и плюнул. Длинное зеленоватое пятно на старинной скамейке…

Еще три этажа. Если ее не будет, придется заходить в следующий подъезд… но я же видел, как в него вошли трое. Могу и не успеть. Но здесь подниматься все выше нет смысла…

Разговоры с самим собой от скуки. Что может быть скучнее…

– Я зайду и скажу ей: ты ждала меня, дорогая?

– И что она мне ответит? Дорогой, ждала всю жизнь?

– А почему бы и нет?

– Дурак, сотни раз убеждался, что все, о чем мечтаешь, пытаешься предугадать – не случается. Представляй несчастливую концовку.

– Я приду, а она не одна.

– Вот… Уже лучше…

Я чуть не пропустил, будучи отвлеченным беседой с самим собой, что… В воздухе запахло духами… Здесь была или есть женщина. Я добрался до тридцать пятого этажа. Тридцать пять. Не слишком ли высоко? Но назад уже не спуститься, можно лишь спрыгнуть и зайти в следующую парадную. Сколько всего в доме этажей, я не знал. Видел только, что лестница не заканчивается следующим пролетом. Тридцать пять… Ступенька в год. Без лифта (чтобы случайно не пропустить нужный этаж). Неужели я нашел…???

Духами пахла шелковая перчатка. Нашел ее под ковром. Наверное, подбросил кто-нибудь из конкурентов, пытаясь подтолкнуть меня к отчаянию. Больше в комнате ничего не было. Разве что портрет на стене. Поводил пальцами по холсту, пытаясь воспроизвести рисунок. Цветов на ощупь не различить, живопись превращается в барельеф. Хммм… знакомая картина. Сколько раз видел уже ее в своей жизни.

Надменный взгляд. Плотно сжатые губы. Шляпка.

Нету. Этаж пуст. Присел в уголке. Разулся и бросил в рот горсть жареных семечек. Разжевал вместе со скорлупой. Так же, вместе со скорлупой, и выплюнул. Тридцать пятый этаж пуст. А может, я плохо искал на семнадцатом? Ведь я тогда еще был неопытным. Не заглядывал в стиральные и посудомоечные машины. Сейчас я уже внимательно изучаю любой ящик, любую вазу, по страницам перелистываю редкие книги. А на двадцать шестом? Помню, в одной из комнат на столе лежала плоская коробочка модема. Внутри ничего не было, одни проводки и микросхемы, но от него шел провод в окно. Почему я не посмотрел, куда он ведет? Сотни «почему».

А на двадцать восьмом была маленькая кухонька. На столе тарелка с чем-то горячим, духовка мигала в темноте зеленым зрачком таймера, занавесочки на окнах. И уже почти остался дожидаться, кто же войдет на звук сигнала, но вскочил и побежал на двадцать девятый. Тридцать пятый этаж. Пусто…

Обувь надевать не стал. Не будешь ведь жалеть ноги. Выделять их из всего комплекса. Человек-комплекс…

К чему эти этажи? Подниматься, осматривать комнаты, ванные, балконы. Осточертело. Поднимусь на лифте до сорокового и спрыгну. Прямо в день юбилея. Хоть какое-то подобие смысла в бессмысленном подъеме. Удивительное число. Всегда им восхищался. Непохожее на остальные. ДВАдцать. ТРИдцать. ПЯТЬдесят. ШЕСТЬдесят… и так далее. А тут просто и коротко. Не какое-нибудь там ЧЕТЫРЕдесят. Сорок. Только не пешком. Проскочу ненужные этажи на лифте.

Двери открылись. Она застенчиво улыбнулась:

– Вам на какой этаж? Вверх, вниз?

И опустила глаза. Немного отодвинулась в сторону, приглашая войти в кабину. Когда я зашел, она проскочила мимо меня и оказалась на лестничной площадке. Успела при этом шепнуть:

– Что ж ты раньше не догадался меня здесь найти?

Выйдя, уже с серьезной интонацией быстро проговорила:

– Слушай внимательно, не перебивай. Я живу на двадцать пятом. Тебе туда не спуститься, кнопки вниз заблокированы. Сейчас нажмешь на зеленую, окажешься в соседнем доме. На двадцать восьмом. Увидишь открытое окно, за ним мостик прямо в мою квартиру. Жду.

И исчезла. Я нажал на зеленую кнопку.

Маааааленький шажок вперед. Еще. Смотрю прямо перед собой. Вдалеке горит ее окно. Еще шажок. Вспоминаю уроки биологии в восьмом классе. Анатомию. Еще один шаг. Перед глазами мелькают плакаты, изображающие мое внутреннее строение. Слева сердце, справа печень. Аппендикс то ли слева, но болит правый бок, то ли справа, и болит левый, когда воспаляя… Маааленький шажочек…

Руки расставил в стороны. Правая чуть тяжелее левой. Немного сгибаю ее в локте. Ищу идеальное равновесие… Сердце – слева. Печень – справа. Неужели все настолько симметрично, и я не упаду? Мостик не тоньше волоса и не острее бритвы. Просто туго натянутый канат. Мои нервы сейчас из проволоки. Мой взгляд вцепился в окно. Еще шаг…

Ветра нет. Странно, было бы закономерно бороться со шквалистым ветром, качаться… Или канат ослабнет и тогда… Но вокруг лишь тишина. И никаких подвохов. Зловещая тишина. Понимаю, почему. Сейчас единственный, кто может мне помешать, – это я сам. Окно ближе еще на один шаг. Вниз нельзя смотреть… Но я смотрю…

Миллионы. Возможно, сотни миллионов. Стоят внизу. Смотрят на меня. Но я делаю еще один, и еще один шаг. Они все сорвались, а я дойду. Я абсолютно симметричен и физически, и морально. Даже полушария мозга одинаковые. И творческое, и рутинное. Никаких супер-талантов, которые могли бы утяжелить лобную долю… Мааалллееенький шаг.

Вы чувствуете, как я иду между домами? Нет? Так и должно быть. Вы тоже двигаетесь по канату к светящемуся окну. Не отвлекайтесь…