ГЛАВА 4

Не знаю, испытывали ли вы когда-нибудь такое ощущение, но лично я, путешествуя по жизни, иногда натыкаюсь на события, если так можно выразиться, которые, хоть и неприметны на первый взгляд, я сразу распознаю как из ряда вон выходящие. Я имею в виду, внутренний голос словно подсказывает вам, что события эти останутся врезанными, - надеюсь, слово «врезанными» тут подходит, - в вашу память и в последующие годы не раз заставят вас просыпаться в холодном поту и вертеться в постели подобно ужу на сковородке.

Одно из таких событий, врезавшееся в мою память, произошло со мной в частной школе, когда я пробрался в кабинет директора ночной порою (узнав от своих шпионов, что он прячет коробку печенья в нижнем ящике стола, над которым висела книжная полка) и неожиданно убедился, - после того как вошёл в кабинет, - что все мои труды пропали даром, так как старый дурень сидел за своим столом и, по странному совпадению, которое невозможно объяснить с помощью научных методов, проверял моё годовое сочинение, оказавшееся, кстати, никуда не годным, судя по оценке.

Я погрешил бы против истины, если б заявил, что тогда не потерял присутствия духа. Но будь я проклят, если сейчас моё лицо не исказилось от страха в два раза сильнее, чем когда я стоял перед огненным взором достопочтенного Обри Апджона.

- Выронил? - дрожащим голосом переспросил я.

- Да, наверное. Но это не беда.

- Не беда?

- Конечно. Я и так всё помню.

- Всё?

- До последнего слова.

- И много там было слов?

- Вполне достаточно.

- Поздравляю. Надеюсь, слова были хлёсткими?

- О, я разделал Споуда и сэра Уаткина под орех.

- Замечательно.

Я смотрел на Гусика и диву давался. Пусть даже он был выдающимся идиотом, у меня никак не укладывалось в голове, почему он до сих пор не осознал, что Судьба в любую секунду может подкрасться к нему сзади и дать такого пинка, что у него искры из глаз посыплются. Хотите верьте, хотите нет, придурок был полон elan и espieglerie, словно весь мир валялся у его ног. Он сиял как медный таз, и его очки в роговой оправе победно поблёскивали. Короче, от подмёток до воротничка - парень как парень, от воротничка и выше - железобетон, а всё вместе - Огастес Финк-Ноттль.

- Да уж, - похвастался он, - я от них камня на камне не оставил, и прекрасно помню всё, что написал. Всю последнюю неделю я исследовал Родерика Споуда и сэра Уаткина Бассета самым тщательным образом. Я проник в тайники душ этих двух надутых индюков. Удивительно, сколько можно собрать материала, когда занимаешься глубоким анализом. Ты когда-нибудь слышал, как сэр Уаткин расправляется с тарелкой супа? Очень похоже на шотландский экспресс, несущийся по тоннелю. Ты когда-нибудь видел, как Споуд ест спаржу? Омерзительное зрелище. Сидя с ними за столом, начинаешь сомневаться, что человек - венец творения.

- О том, как они едят, ты тоже записал в свою книжку?

- Всего несколько строк. На такие мелочи жаль бумаги. Меня интересовали куда более серьёзные недостатки этих особ.

- Понятно. Ты перемыл им все косточки?

- Можешь не сомневаться.

- Тщательно и со вкусом?

- А как же иначе?

- Прекрасно. Я имею в виду, старикашке Бассету не придётся скучать во время чтения.

- Какого чтения?

- Твоей записной книжки. Если, конечно, её найдет он, а не кто-нибудь другой.

Я помню, Дживз как-то раз заметил, когда мы рассуждали о капризах погоды, что часто наблюдал, как сверкающее утро, позолотив вершины гор величественным оком, превращается в отвратительный день. С Гусиком сейчас произошло примерно то же самое. Он сиял как прожектор, пока я не упомянул, так сказать, об обратной стороне медали, и вдруг сияние исчезло, словно кто-то выключил рубильник.

Придурок стоял с отвисшей нижней челюстью, глядя на меня примерно так же, как я глядел на достопочтенного О. Апджона в вышеупомянутом мною эпизоде, а выражение его физиономии стало точь-в-точь как у рыбины - не помню её названия, - которую я видел в королевском аквариуме Монако.

- Об этом я совсем не подумал!

- Начинай думать, пока не поздно.

- Боже великий!

- Вот именно.

- Боже правый!

- Не спорю.

- Боже всемогущий!

- И опять ты прав.

Он подошёл к чайному столику, двигаясь как во сне, взял холодный тост и принялся его жевать, затем посмотрел на меня выпученными глазами.

- Как думаешь, что будет, если Бассет найдёт мою записную книжку?

На этот вопрос мне нетрудно было ответить.

- Немедленно наложит вето на свадебные торжества.

- Ты уверен?

- Естественно, - сказал я. - Ты говорил, он не жаждет видеть тебя своим зятем. Прочитав твою записную книжку, он вряд ли изменит мнение о тебе к лучшему. После первых же строк старикашка отменит заказ на свадебный пирог и заявит Медлин, что она выйдет за тебя замуж только через его труп. А Медлин не из тех девушек, кто смеют ослушаться отца.

- О, боже!

- Но я не стал бы на твоём месте волноваться по таким пустякам, - бодро произнёс я. - Утешайся тем, что задолго до того, как сэр Уаткин испортит твою жизнь, Родерик Споуд переломает тебе все кости.

Он потянулся за вторым тостом дрожащей рукой.

- Кошмар какой-то.

- Да, не повезло.

- Я влип, Берти.

- По уши.

- Что мне делать?

- Понятия не имею.

- Неужели ты ничего не можешь придумать?

- Нет. Мы должны довериться высшим силам.

- Ты имеешь в виду, Дживзу?

- Даже Дживз тут не поможет. Очевидно, что в данных обстоятельствах нам необходимо найти твою книжку прежде, чем она попадёт в руки старикашке Бассету. Почему, прах побери, ты не держал её где-нибудь под замком?

- Я всё время делал в ней новые записи. Откуда мне было знать, когда на меня снизойдёт вдохновение?

- Ты уверен, что книжка была в твоём нагрудном кармане?

- Конечно, уверен.

- Ты, случайно, не мог оставить её в спальне?

- Нет. Я всё время носил её с собой, для большей безопасности.

- Для большей безопасности? Понятно.

- И ещё потому, как я уже говорил, что я всё время ей пользовался. Погоди. Я пытаюсь вспомнить, когда видел её в последний раз. Секундочку. Да, конечно. У колонки.

- Какой колонки?

- Рядом с конюшней, где берут воду для лошадей. Да, в последний раз я видел её именно там, а было это вчера перед ленчем. Я вытащил её из кармана, чтобы сделать запись о манере сэра Уаткина набивать себе рот свининой за завтраком, затем положил на место, а потом ко мне подошла Стефани Бинг, и я вынул мушку: Берти! - вскричал он, не закончив фразы. Стёкла его очков загадочно блеснули, и он изо всех сил стукнул кулаком по чайному столику. Баран он и есть баран. Мог бы и догадаться, что зальёт чаем и молоком всю скатерть. - Берти, я вспомнил! У меня словно пелена с глаз упала! Сначала я достал книжку и сделал запись о свинине. Затем я положил книжку в нагрудный карман. В тот самый карман, где у меня лежит носовой платок.

- Ну, а дальше?

- В тот самый карман, где у меня лежит носовой платок, - повторил он. Неужели не понимаешь? Пошевели мозгами. Когда девушке надо достать из глаза мушку, что ты прежде всего сделаешь?

Я невольно вскрикнул.

- Возьму носовой платок?

- Вот именно. Возьмешь носовой платок и вынешь мушку его уголком. А если вместе с платком в кармане лежит записная книжка:

- :она вывалится:

- На землю:

- :неизвестно куда.

- Но мне известно, куда. Я точно знаю, где её искать.

На какое-то мгновение я воодушевился, но моё хорошее настроение быстро улетучилось.

- Говоришь, вчера перед ленчем? Прошло столько времени, что твою книжку наверняка кто-нибудь нашёл.

- Подожди, не торопись, я ещё не закончил. Сразу после того, как я вынул мушку из её глаза, Стефани воскликнула: «А это что такое?», и я увидел, как она наклонилась и подобрала какой-то предмет. По правде говоря, в тот момент мне было не до Стефани и не до её находки, потому что я неожиданно заметил Медлин. Она стояла у конюшенных ворот и смотрела на меня отсутствующим взглядом. Наверное, мне надо упомянуть, что одной рукой я держал Стефани за подбородок, чтобы закрепить её голову в нужном положении.

- Понятно.

- Когда вынимаешь мушку, голова должна оставаться неподвижной.

- Само собой.

- Если голова болтается в разные стороны, вытащить мушку невозможно. Я попытался объяснить это Медлин, но она не стала меня слушать и ушла, вздёрнув нос, а я пошёл следом. Только сегодня утром мне удалось доказать ей свою правоту. Тем временем я начисто забыл «А что это такое?» Стефани. Совершенно очевидно, предмет, который она подобрала, был моей записной книжкой.

- Ты прав.

- Тогда всё в порядке. Нам надо разыскать мисс Бинг, попросить её вернуть мою записную книжку, и дело с концом. Думаю, она посмеётся над моей неуклюжестью.

- А где сейчас Стефи?

- Мне кажется, мисс Бинг говорила, что собирается прогуляться до деревни. По-моему, она ходит туда, чтобы поболтать с викарием. Если тебе нечего делать, можешь пройтись и встретить её где-нибудь по дороге.

- Хорошо.

- Скорее всего, она ушла вместе со своим псом, так что поостерегись.

- Ах, да. Спасибо, что напомнил.

Гусик сообщил мне о наличии у Стефи абердинского терьера ещё за обедом, который я дал в его честь. Кстати, в тот момент как раз подавали sole manierre, и я пропустил изумительное блюдо только потому, что придурок отвлёк меня, демонстрируя синяк на своей ноге.

- Он кусается, как ненормальный.

- Ладно. Принял к сведению. Я пошёл. Не будем откладывать дела в долгий ящик.

Я довольно быстро добрался до ворот усадьбы и остановился, решив, что чем тратить силы попусту, подожду Стефи здесь. Закурив сигарету, я предался размышлениям.

По правде говоря, хоть мне и полегчало, я всё ещё чувствовал себя не в своей тарелке. Пока записная книжка Гусика не вернулась к хозяину, душа Вустера не могла обрести покоя. Слишком многое от неё зависело. Как я уже говорил, если б старикашка Бассет решил изобразить из себя сурового отца и запретил бы свадебные торжества, Медлин никогда в жизни не вздёрнула бы подбородок, подобно новомодным девицам, и не заявила бы, как они: «Не суй свой поганый нос не в своё собачье дело». С первого взгляда было ясно, что дочка Бассета принадлежала к той малочисленной категории особ женского пола, которые продолжают беспрекословно слушаться отцов в вопросах замужества, и я готов был поставить сотню фунтов против восьми, что в данных обстоятельствах она вздохнула бы, выдавила из себя скупую слезу, и, глазом не моргнув, рассталась бы с Гусиком раз и навсегда.

Я всё ещё предавался своим мрачным размышлениям, когда ход моих мыслей был нарушен. На дороге за воротами передо мной разыгралась человеческая драма.

* * *

Наступил вечер, и тени удлинились, как им полагалось, но видимость всё ещё была прекрасной, и я без труда разглядел крупного, полного, круглолицего полисмена, который катил на велосипеде в мою сторону. Не знаю, покончил ли он со своими служебными обязанностями на сегодняшний день, но сейчас он явно был не при исполнении, и голова у него ни от чего не болела, даже от шлема.

И вы поймёте, почему голова у него ни от чего не болела, если я далее сообщу вам, что с беспечной весёлостью и благодушием этот толстяк ехал, что называется, «без рук».

Драма же заключалась в том, что совершенно очевидно, он понятия не имел об охоте, бесшумной и стремительной, которую устроил на него абердинский терьер. Картина был следующей: полисмен безмятежно ехал на велосипеде, вдыхая вечерние ароматы и наслаждаясь лёгким ветерком, а абердинец, встопорщив бакенбарды и взлохматив брови, нёсся за ним сломя голову. Как потом сказал Дживз, услышав от меня описание этой сцены, ситуация напомнила ему какую-то греческую трагедию, где кто-то молодой и красивый считал, что мир у его ног, а в результате остался с носом.

Констебль, как я уже говорил, ехал без рук, и именно поэтому он не отделался лёгким испугом, а попал в аварию. Я и сам в молодости был неплохим велосипедистом, - по-моему, я где-то упоминал, что однажды выиграл приз в гонках с гандикапом среди мальчиков, поющих в хоре, - и могу с уверенностью утверждать, что когда едешь без рук - самое главное, это полная свобода действий и отсутствие каких бы то ни было помех со стороны. Неожиданное, даже самое лёгкое прикосновение терьера к лодыжке, и велосипед резко виляет. И, как всем известно, когда велосипед резко виляет, а ты не держишь крепко руль, начинает пахнуть жареным.

И, можете не сомневаться, мой нюх меня не подвёл. По правде говоря, я впервые удостоился чести наблюдать за таким прекрасным, смачным кувырком представителя закона. Секунду назад, весёлый и беззаботный, он, можно сказать был на коне; секунду спустя он очутился в канаве и стал похож на macedoine рук, ног и колёс, а терьер остановился на обочине, глядя на него с наглым, самодовольным выражением святой невинности на морде, которое я часто подмечал у абердинских терьеров, когда они пакостили существам человеческой породы.

И пока констебль барахтался в канаве, пытаясь не запутаться в руках, ногах и колёсах, из-за поворота появилась довольно привлекательная молодая пигалица, задрапированная в пёстрый шерстяной наряд, и я узнал знакомые черты С. Бинг.

После разговора с Гусиком я, естественно, должен был догадаться, что она сейчас появится. Увидев абердинского терьера, мне сразу следовало подумать о Стефи. Я просто обязан был спросить самого себя: «Раз по дороге несётся абердинец, намного ли ему удалось оторваться от Стефи?»

Стефани была явно недовольна полисменом и не скрывала своего раздражения. Зацепив пса крюком палки за ошейник, она оттащила его от обочины, затем обратилась к констеблю, который поднимался из канавы, как Венера из морской пены.

- Вы зачем хулиганите? - требовательно спросила она.

Само собой, это было не моё дело, но у меня возникло такое ощущение, что Стефи могла бы более деликатно приступить к обсуждению весьма щекотливой ситуации. Полисмен, судя по всему, тоже так думал, по крайней мере даже сквозь толстый слой грязи на его лице просматривалось обиженное выражение.

- Вы могли до смерти напугать мою собаку. Бартоломью, мальчик, этот урод чуть нас не задавил?

И вновь я при всём желании не смог бы назвать её высказывание особо тактичным. Обозвав слугу народа уродом, она, конечно, не погрешила против истины. Только в том случае, если б его соперниками были сэр Уаткин Бассет, Денежный Мешок Поссер (завсегдатай «Трутня») и ещё несколько деятелей в том же духе, констеблю удалось бы выиграть первый приз на конкурсе красоты. Но человека нельзя тыкать физиономией в его физические недостатки. В подобных случаях надо быть обходительным. Обходительность прежде всего.

Полисмен с велосипедом выбрались из канавы, и первый начал самым тщательным образом исследовать последний на предмет повреждений. Убедившись, что оные были незначительными, полисмен повернулся к Стефи и посмотрел на неё примерно так, как старикашка Бассет на Бертрама Вустера, находившегося на скамье подсудимых.

- Я следовал по опшественной дороге, - ровным, тягучим голосом, словно давал показания в суде, начал он, - и собака напала на меня с аггрыссивными намерениями. Я был выбит из седла своего велосипеда:

Стефи мгновенно воспользовалась предоставленной ей лазейкой и кинулась в атаку, как будто всю жизнь участвовала в судебных прениях.

- Сами виноваты. Зачем вы ехали на велосипеде? Бартоломью ненавидит велосипеды.

- Я пользуюсь велосипедом, мисс, потому что если бы я не пользовался велосипедом, мне пришлось бы обходить свой участок пешком.

- Вам это пошло бы на пользу. Порастрясли бы жирок.

- Это не имеет никакого отношения к проишшедшему ынцыденту, - заявил полисмен, вне всяких сомнений тоже искусный спорщик. - А проишшедший ынцыдент заключается в том, что животное второй раз совершило аггрыссивное нападение на мою особу, и я вынужден буду вновь вызвать вас в суд, мисс, как владелицу свирепой собаки, представляющей угрозу опшшеству.

Удар был сильным, но Стефи и не подумала сдаться.

- Не валяйте дурака, Оутс. Вы не можете требовать от собаки, чтобы она спокойно прошла мимо полицейского на велосипеде. Это выше сил человеческих. И вообще, могу поспорить, вы первый начали. Наверняка дразнили бедняжку, или ещё что-нибудь, и я вам ответственно заявляю, что выиграю это дело, даже если мне придётся дойти до Палаты Лордов. Этот джентльмен будет моим свидетелем. - Она повернулась ко мне и впервые обратила внимание, что я был не джентльменом, а её старым другом. - Берти? Привет.

- Привет, Стефи.

- Давно здесь стоишь?

- Не очень.

- Видел, что произошло?

- Считай, был в первых рядах.

- Прекрасно. Жди повестки в суд.

- Как скажешь.

Полисмен тем временем тщательно себя обследовал, делая записи в блокноте. Затем он предъявил счёт.

- Содранная кожа на правом колене. Синяк или ушиб левого локтя. Царапина на носу. Испачканный мундир, требующий чистки. А также - сильный шок. До свидания, мисс. Вас вызовут.

Он оседлал свой велосипед и покатил по дороге, а Бартоломью рванулся за ним с такой силой, что чуть было не сорвался с крюка палки. Некоторое время Стефи стояла молча, тоскливо глядя полисмену вслед, словно жалела, что под рукой у неё не оказалось половинки кирпича. Затем она повернулась ко мне, и я сразу взял быка за рога.

- Стефи, - беззаботно произнёс я, - счастлив тебя видеть, ты прекрасно выглядишь, и всё такое, а теперь скажи, маленькая коричневая записная книжка в кожаном переплёте, которую Гусик вчера обронил рядом с конюшней, случайно не у тебя?

Она мне не ответила, всё ещё продолжая тосковать, несомненно, по поводу Оутса. Я повторил вопрос, и Стефи вышла из транса.

- Записная книжка?

- Маленькая, коричневая, в кожаном переплёте.

- Исписанная всякими забавными наблюдениями?

- Вот именно.

- У меня.

Я воздел руки небу и испустил крик радости. Бартоломью неприязненно на меня посмотрел и что-то пробормотал себе под нос по-гаэльски, но я не обратил на него никакого внимания. Если б свора абердинских терьеров начала сейчас бешено вращать на меня глазами и обнажать клыки мудрости, они не смогли бы испортить мне настроения.

- Господи, какое счастье!

- Это книжка Гусика Финк-Ноттля?

- Да.

- Ты хочешь сказать, это Гусик так изумительно точно определил характеры Родерика Споуда и дяди Уаткина? Никогда бы не поверила, что он на такое способен.

- Никто бы не поверил. Хочешь знать, что с ним произошло? Представляешь:

- Хотя зачем ему понадобилось тратить время на Споуда и дядю Уаткина, когда Оутс просто напрашивается, чтобы о нём написали, ума не приложу. Поверишь ли, Берти, никогда ещё не встречала такой занозы, как этот Юстас Оутс. Он меня утомил. Специально шастает на своём велосипеде где не попадя, а потом жалуется, что получил по заслугам. И с какой стати он взъелся на Бартоломью? Дискриминация, вот как я это называю. Все уважающие себя деревенские собаки пройти мимо его него не могут, чтобы не вцепиться в него мёртвой хваткой, и Оутсу прекрасно об этом известно.

- Где записная книжка, Стефи? - спросил я, возвращаясь к res.

- При чём тут твои записные книжки? Мы говорим об Оутсе. Как думаешь, он действительно пришлёт мне повестку?

Я сказал, судя по прозрачным намекам Оутса, думаю, что пришлёт, и она исполнила нечто вроде moue: или не moue?: Я имею в виду, когда выпячиваешь губы, а затем быстро их втягиваешь.

- Боюсь, ты прав. Юстас Оутс раковая опухоль, вот кто он такой. Так и норовит наделать кучу гадостей. Ох, ну ладно. Дяде Уаткину опять придётся потрудиться.

- В каком смысле?

- Он будет меня судить и объявит приговор.

- Значит он всё ещё занимается делами, несмотря на то, что ушёл в отставку? - спросил я, поёживаясь при воспоминании о разговоре экс-крючкотвора с Родериком Споудом, когда они застукали меня с серебряной коровой в руках.

- Он ушёл в отставку только из полицейского суда на Бошер-стрит. Если судейство у человека в крови, эту дурь из него палками не выбьешь. Сейчас дядя Уаткин мировой судья и выносит приговоры у себя в кабинете. Мне уже не раз пришлось там побывать. Я ухаживаю за цветами, гуляю или просто отдыхаю в своей комнате с книгой, и в это время появляется дворецкий и говорит, что меня вызывают в библиотеку. А в библиотеке за столом сидит дядя Уаткин и с непреклонным видом слушает, как Оутс даёт показания.

Я представил себе нарисованную ею картину, и, по правде говоря, мне стало жаль Стефи. Вряд ли судебные процедуры могли скрасить жизнь молодой девушки в загородном доме.

- А заканчивается его правосудие одним и тем же: он обдирает меня как липку и не слушает ни одного моего слова. По-моему, дядя Уаткин разбирается в законах, как свинья в апельсинах. Он такой же судья, как я китайский император.

- Знаешь, у меня сложилось такое же впечатление, когда он учинил надо мной расправу в своём трибунале на Бошер-стрит.

- И хуже всего, дядюшка прекрасно знает размер моего пособия. В этом году он уже дважды обобрал меня до нитки по наущению Оутса; первый раз за превышение скорости в населённом пункте, а второй за то, что Бартоломью слегка цапнул, хотя на самом деле не цапнул, а слегка придавил зубами лодыжку Оутса.

Я сочувственно поцокал языком, но, честно признаться, я предпочёл бы перевести разговор на записную книжку Гусика. Впрочем, в данный момент об этом не могло быть и речи, потому что девушки в расстроенных чувствах терпеть не могут разговаривать на темы, не имеющие отношения к их несчастьям.

- Оутс распинался перед дядей Уаткином, словно из ноги у него выдрали фунт мяса. Наверняка сейчас он тоже наврёт с три короба. Полицейские преследования сидят у меня поперёк горла, Берти. Можно подумать, я живу в Пруссии. Ты ведь презираешь полисменов, Берти?

По правде говоря, я не был готов зайти так далеко в своём отношении к полиции, как таковой, состоящей в целом из весьма приличных парней.

- Как тебе сказать, не en masse, если ты меня понимаешь. Должно быть, среди них встречаются разные деятели, одни симпатичные, другие не очень. С констеблем, который дежурит у «Трутня», я, например, на дружеской ноге. Что же касается твоего Оутса, я видел его лишь мельком и не успел составить о нём мнения.

- Ну тогда знай, что хуже, чем Оутс, никого нет и быть не может. И его ждёт справедливое возмездие. Помнишь, однажды в Лондоне ты пригласил меня на ленч и рассказал, как пытался украсть шлем у полисмена на Лестерской площади?

Я вздрогнул. Ежу было ясно, куда она клонит.

- Надеюсь, ты не собираешься стащить у Оутса шлем?

- Естественно, нет.

- Пай-девочка.

- Может, я и сумасшедшая, но не до такой степени. Не женское это дело воровать шлемы. Пусть Оутсом займётся Гарольд. Он тыщу раз говорил, что сделает для меня всё на свете.

Как правило, на ангельском личике Стефи царит мечтательное выражение, и со стороны кажется, в её головке проплывают мудрые, прекрасные мысли. На самом же деле, не сомневайтесь ни на минуту, она не распознала бы мудрой, прекрасной мысли, если б ей подали её на блюдечке с золотой каёмочкой, да ещё приправили бы соусом. Как и Дживз, она редко улыбается, но сейчас губы её раздвинулись в улыбке экстаза, - надо будет проконсультироваться у Дживза, подходит ли тут это слово, - и в глазах появились золотые искорки.

- Что за человек! - воскликнула она. - Знаешь, мы с ним помолвлены.

- Да ну?

- Только не вздумай проболтаться. Это строжайший секрет. Дядя Уаткин ни о чём не должен подозревать, пока мне не удастся его ублажить.

- А кто он, твой Гарольд?

- Деревенский викарий. - Она наклонилась к Бартоломью. - Наш любименький викарий украдёт для пусеньки-мамусеньки шлем у злого, гадкого полисмена? спросила она у пса. - Вот пусенька-мамусенька обрадуется, правда?

Может, я не точно передаю её диалект, но смысл её сюсюканий не вызывал сомнений.

Я уставился на юную вредину, до глубины души потрясённый отсутствием у неё всяких моральных устоев, если вы меня понимаете. Знаете, чем больше я вижу женщин, тем сильнее убеждаюсь, что нам необходим какой-нибудь закон. Я имею в виду, если не принять срочных мер против особей слабого пола, они весь мир на куски разнесут, и тогда все мы останемся с носом.

- Викарий? - переспросил я. - Но, Стефи, ты не можешь заставить викария стащить у полисмена шлем.

- Это ещё почему?

- Ну, так не делается. Из-за тебя беднягу лишат духовного сана.

- Лишат сана?

- У них так полагается, когда священника подловят на каком-нибудь дурном поступке. А дикое поручение, которое ты собираешься дать святому Гарольду, наверняка расценят как дурной поступок. Двух мнений быть не может.

- Ничего дикого в моём поручении нет.

- По-твоему, викарии должны воровать шлемы как само собой разумеющееся?

- Вот именно. Гарольду это раз плюнуть. Когда он учился в Магдалене, до того как увидел свет истины, он ещё и не такое вытворял. Ему сам чёрт был не брат.

Упоминание Стефи о Магдалене меня заинтересовало. Я тоже учился в этом колледже.

- Он выпускник Магдалены? Какого года? Возможно, я его знаю.

- Естественно, ты его знаешь. Он часто о тебе говорит и очень обрадовался, когда я сказала, что ты приезжаешь. Гарольд Пинкер.

Я был потрясён, дальше некуда.

- Гарольд Пинкер? Старина Свинка Пинкер? Будь я проклят! А мне невдомёк было, куда он подевался. Вот уж точно говорят, гора с горой не сходятся, а человек с кем угодно сойдётся. Свинка Пинкер, прах меня побери! Неужели Свинка действительно взялся за лечение душ?

- И весьма успешно. Все шишки в округе его любят и ценят. В любую минуту он может получить свой приход, и тогда ему удержу не будет. Вот увидишь, когда-нибудь он станет епископом.

Радостное возбуждение, которое я испытал, предвкушая скорую встречу с исчезнувшим бог весть куда старым другом, постепенно улеглось, и в голову мне снова полезли мрачные мысли.

И я сейчас объясню вам, почему мрачные мысли полезли мне в голову. Стефи сколько угодно могла твердить, что Гарольду умыкнуть шлем - раз плюнуть, она не знала Свинку так хорошо, как я. С Гарольдом Пинкером мы были неразлучны долгие годы, и я мог с уверенностью утверждать, что во всех отношениях он сильно смахивал на огромного и добродушного щенка ньюфаундленда, вне всяких сомнений, энергичного, безусловно, старательного, но вечно попадающего в переплёт, если вы меня понимаете. По правде говоря, я не помню такого случая, чтобы Свинка, с энтузиазмом взявшись за дело, с треском его не провалил бы. Он вечно вляпывался то в одну историю, то в другую, и никогда не выходил сухим из воды. При мысли о том, что ему придётся выполнить такую тонкую работу, как умыкание шлема констебля Оутса, кровь леденела в моих жилах. У Свинки не было ни одного шанса на успех.

Я вспомнил, каким он был в молодости. Напоминая телосложением Родерика Споуда, он играл в регби не только за родной университет, но и в сборной Англии, а в искусстве швырять соперников в грязь и вдавливать их туда бутсами ему практически не было равных. Если бы мне понадобилась помощь в усмирении бешеного быка, я в первую очередь подумал бы о Свинке. Если б меня засунули в камеру пыток, я бы предпочёл, чтобы по каминной трубе ко мне пробрался Гарольд Пинкер и никто другой. Но наличие мускулов не делает из человека специалиста по умыканию полицейских шлемов. Тут требуется умение тонко чувствовать.

- Епископом, говоришь? - спросил я. - Держи карман шире! До епископства ему как до луны, если его застукают на воровстве шлемов у паствы.

- Не бойся, не застукают.

- Ещё как застукают! В нашей Alma Mater не было такого случая, чтобы Свинку на чём-то не застукали. Он начисто лишён способностей деликатно, с должным тактом, провернуть любое сомнительное дельце. Прекрати, Стефи. Выкинь блажь из головы.

- Нет!

- Стефи!

- Ни за что. Будет так, как я сказала.

Я сдался. Отговаривать Стефи было бессмысленно, я только попусту терял время. В ней было не меньше ослиного упрямства, чем в Роберте Уикхэм, которая как-то раз подначила меня прокрасться ночью в комнату одного парня, с которым мы вместе гостили в загородном доме, и проткнуть его грелку палкой со штопальной иглой на конце.

- Бог с тобой, - покорно сказал я. - По крайней мере попытайся внушить своему Гарольду, что самым главным условием умыкания шлемов является движение вперёд от себя. Я имею в виду, прежде чем сдёргивать с головы полисмена шлем, его надо рвануть вперёд, чтобы ремешок не зацепился за подбородок. Только потому, что я не предусмотрел этой жизненно важной детали, меня сцапали на Лестерской площади. Я рванул шлем вверх, ремешок врезался в подбородок, и фараон успел повернуться и схватить меня за шкирку, после чего я оглянуться не успел, как оказался на скамье подсудимых и отвечал: «Да, Ваша Честь», «Нет, Ваша Честь», твоему дяде Уаткину.

Я подумал о том, какая участь ждёт в недалёком будущем моего бедного друга и, честно признаться, мне взгрустнулось. Никто не назовёт Бертрама Вустера человеком безвольным, но в тот момент я засомневался, правильно ли я поступил, прижав к ногтю Дживза с его кругосветным путешествием. Что бы не говорили о подобных дурацких мероприятиях - теснота на корабле, необходимость общаться с жуткими занудами, раздражающий осмотр Тадж-Махала, - от них была польза хотя бы в том отношении, что в круизах не приходилось испытывать душевных мук, глядя на невинных викариев, которые, плюнув на закон божий и свою духовную карьеру, попадаются на мелком воровстве у прихожан.

Я глубоко вздохнул и возобновил прерванный диалог.

- А почему ты не сказала мне за ленчем в Лондоне, что вы со Свинкой помолвлены?

- Тогда мы ещё не были помолвлены. Ох, Берти, я так счастлива, что готова пуститься в пляс. И обязательно пущусь, когда нам удастся настроить дядю Уаткина на «Благословляю вас, дети мои» лад.

- Ах да, ты уже говорила, что собираешься его ублажить. В каком смысле ублажить?

- Именно об этом я и хотела с тобой поговорить. Помнишь, я писала в телеграмме, что ты позарез мне нужен?

Я вздрогнул. Хотите верьте, хотите нет, мне стало не по себе. Я совсем забыл о её угрожающей телеграмме.

- Ты должен будешь кое-что для меня сделать. Сущие пустяки.

По правде говоря, я сильно в этом сомневался. Я имею в виду, если она считала, что умыкание шлемов входит чуть ли не в обязанности викариев, мне даже страшно было представить, какое дело она собиралась поручить мне, простому грешнику. Я подумал, пришла пора поставить Стефи на место.

- Да ну? - сказал я. - Так вот, позволь мне заявить категорически и бесповоротно, что делать я ничего не буду.

- Трус. Ты даже пожелтел от страха.

- Можешь считать, я стал желтее тёти Агаты.

- А что с ней такое?

- У неё желтуха.

- Вот видишь, до чего ты довёл свою бедную тётю? Ты даже не знаешь, в чём заключается моя просьба.

- И не хочу знать.

- Всё равно я скажу.

- Не собираюсь тебя слушать.

- Предпочитаешь, чтобы я спустила с поводка Бартоломью? Я давно заметила, он как-то странно на тебя смотрит. По-моему, ты ему не понравился. Некоторых типов он с первого взгляда терпеть не может.

Вустеры храбры, но осмотрительны. Я покорно побрёл за ней на аллею, и мы уселись на скамейку. Вечер, насколько я помню, был чудесным, повсюду царили тишина и покой. Вот ведь как бывает.

- Долго я тебя не задержу, - сказала Стефи. - Собственно, мне и рассказывать особо нечего. Но прежде чем вдаваться в подробности, хочу объяснить, почему нам приходится держать помолвку в строгом секрете. В этом виноват твой Гусик.

- Что он опять натворил?

- Вполне достаточно того, что он Гусик. Существо без подбородка, которое ходит, вылупившись на мир стёклами очков, и держит тритонов в спальне. Я понимаю дядю Уаткина. Единственная дочь сообщает ему, что выходит замуж. «О! восклицает он. - Ну-ка, посмотрим на твоего героя!» И тут появляется Гусик. Любящему отцу такое в страшном сне не могло бы присниться.

- Что верно, то верно.

- Ну вот, пока он не оправился от удара, который нанесла ему дочь, подсунув Гусика в зятья, я просто не могу радостно объявить, что его племянница собралась за викария.

Вообще-то ход её мысли был мне понятен. Фредди Трипвуд как-то рассказывал мне, какой скандал разразился в замке Бландингз, когда одна из многочисленных Фреддиных кузин вознамерилась выскочить за викария. Насколько я понял, в том случае страсти несколько улеглись после того, как выяснилось, что жених был единственным наследником какого-то ливерпульского миллионера, но в принципе родители не приветствуют браков своих дочерей с викариями, и, видимо, то же самое можно сказать о дядюшках и их племянницах.

- Ничего не попишешь. К сожалению, викарии не идут нарасхват, и поэтому, прежде чем рассекретить нашу помолвку, надо выставить Гарольда перед дядей Уаткином в самом выгодном свете. Если мы с тобой разыграем карты правильно, надеюсь, дядя Уаткин даст Гарольду приход, благо это в его власти. А когда Гарольд получит свой приход, можно считать, дело в шляпе.

Мне жутко не понравились слова «мы с тобой», но я понял, куда она клонила, и, честно признаться, даже пожалел, что мне придётся развеять её мечты и чаяния.

- Предлагаешь мне замолвить за Свинку словечко? Хочешь, чтобы я отвёл твоего дядю в сторонку и шепнул ему на ухо, какой Свинка замечательный парень? Дорогая моя Стефи, я был бы счастлив ублажить сэра Уаткина, но, к сожалению, мы с ним не в тех отношениях.

- Не бойся, тебе не придётся его ублажать.

- Ну, не знаю, чем ещё я могу помочь.

- Сейчас узнаешь, - сказала она, и вновь я почувствовал себя не в своей тарелке. Мысленно собравшись с силами, я решил проявить твердость характера, но из головы у меня почему-то не шла Роберта Уикхэм и палка со штопальной иглой на конце. Так часто бывает: человек считает, что он твёрже стали (или железа, если вам больше нравится) и вдруг, сам того не замечая, позволяет сопливой девчонке вертеть собой, как ей вздумается, и начинает совершать всякие дурацкие поступки. Возьмите, к примеру, хоть Самсона, из которого Делила веревки вила, как хотела.

- Да? - осторожно спросил я.

На мгновение она отвлеклась, чтобы почесать Бартоломью за ухом, потом продолжала:

- Петь Гарольду дифирамбы перед дядей Уаткином всё равно, что воду в ступе толочь. Нет, нам надо придумать что-нибудь сногсшибательное, чтобы до дяди Уаткина сразу дошло, какое Гарольд бесценное сокровище. Несколько дней назад мне показалось, я нашла блестящее решение вопроса. Ты хоть изредка читаешь «Будуар миледи?»

- Однажды я написал в него статью «Что носит хорошо одетый мужчина». Но я его не выписываю. А в чём, собственно, дело?

- На прошлой неделе там был опубликован рассказ о герцоге, который не позволял дочери выйти замуж за молодого секретаря, и тогда секретарь подговорил своего друга покататься с герцогом по озеру и перевернуть лодку, а когда герцог очутился за бортом, секретарь бросился в воду и спас его, после чего герцог дал согласие на брак не сходя с места.

Я понял, что должен задавить данную идею в зародыше, если вы меня понимаете.

- Если ты думаешь, я собираюсь кататься с сэром У. Бассетом на лодке и купать его в озере, немедленно выкини этот бред из головы. Начнём с того, что старикашка ни за какие коврижки не поедет со мной кататься.

- Верно. К тому же у нас нет озера. И Гарольд сказал, я могу даже не мечтать о деревенском пруде, потому что вода в это время года слишком холодная, чтобы лезть в неё ради спасения утопающих. Мой Гарольд такой забавный!

- Могу только поаплодировать его здравому смыслу.

- Затем отличную мысль подсказал мне другой рассказ. Там говорилось о молодом влюблённом, который попросил своего друга переодеться бродягой и напасть на отца девушки. Само собой, юноша спас отца и заслужил его вечную признательность.

Я ласково потрепал её по руке.

- Вся беда в том, Стефи, - сказал я, - что во всех твоих рассказах у героя имеется друг-придурок, готовый ради него попасть в любое идиотское положение. Но у Свинки такого друга нет. Я прекрасно к нему отношусь, считай, люблю его как брата, но существует определенный предел тому, что я готов для него сделать.

- Говори, что хочешь, всё равно Гарольд не одобрил моей идеи. Насколько я поняла, приходскому священнику может не понравиться, если история получит огласку. Зато от моего нового плана Гарольд пришёл в восторг.

- О, так у тебя появился ещё один план?

- Да, причем первоклассный. И, самое главное, Гарольда не в чем будет упрекнуть. Тысяча приходских священников не смогут к нему придраться. До сих пор вся загвоздка заключалась в том, что ему было не обойтись без напарника, и пока я не узнала, что ты приезжаешь, мы как раз ломали головы, кого бы нам подыскать. Но теперь ты здесь, так что всё в порядке.

- Неужели? Я проинформировал вас в самом начале и информирую непосредственно сейчас, юная леди, что ни за какие коврижки не соглашусь участвовать в ваших мерзопакостных планах.

- Но, Берти, ты должен нам помочь! Мы так на тебя надеялись! И тебе почти ничего не придётся делать. Украдёшь серебряную корову у дяди Уаткина, и можешь быть свободен.

Не знаю, как вы поступили бы на моём месте, если б девица в пёстром шерстяном наряде попыталась подложить вам свинью, которую восемью часами раньше с успехом подложила вам ваша багроволицая тётя. Возможно, вы вскричали бы от негодования. По крайней мере, большинство парней точно вскричали бы, уж я-то знаю. Хотите верьте, хотите нет, лично я скорее развеселился, чем пришёл в ужас. По правде говоря, если мне не изменяет память, я даже расхохотался. И если она действительно мне не изменяет, хорошо, что я посмеялся от души, так как в дальнейшем у меня уже не было поводов для веселья.

- Да ну? - сказал я. - Расскажи-ка поподробнее, - сказал я, заранее предвкушая удовольствие от того, что сейчас поразвлекаюсь на славу. - Украсть корову и больше ничего?

- Да. Это такой кувшинчик для сливок, который дядя Уаткин привёз из Лондона для своей коллекции. Он сделан в форме коровы с идиотским выражением на морде. Дядя Уаткин прямо трясётся над своим приобретением. Вчера за обедом он поставил корову перед собой на стол и болтал о ней без умолку. Тогда-то мне и пришла в голову гениальная мысль. Если Гарольд стащит корову, а затем её вернёт, дядя Уаткин будет так ему признателен, что осыплет его приходами с головы до ног. Но потом я нашла в своём плане один изъян.

- Неужели?

- Представь себе. Разве ты не понимаешь? Откуда, скажи на милость, у Гарольда вдруг появилась бы корова? Если ценный предмет исчезает из коллекции, а на следующий день викарий как ни в чем не бывало возвращает его владельцу, этому викарию придётся как следует попотеть, объясняя, где и каким образом он его раздобыл. Ежу ясно, нам был нужен вор со стороны.

- Вот теперь я понял. Ты хочешь, чтобы я надел чёрную маску, проник через окно в комнату, стянул objet d`art и передал его Свинке? Ну-ну.

Я говорил с горькой иронией, которую нельзя было спутать ни с чем, кроме горькой иронии, но Стефи посмотрела на меня с восхищением и одобрением.

- Умничка, Берти. В самую точку. Но маску надевать не обязательно.

- Тебе не кажется, чёрная маска поможет мне войти в роль? - спросил я всё с той же гор. ир.

- Ну, как хочешь. Тебе виднее. Самое главное - это залезть в окно. Не забудь про перчатки, чтобы не оставить отпечатков пальцев.

- А как же.

- Гарольд будет ждать тебя в саду. Отдай ему корову как можно скорее.

- Чтобы пораньше сесть в Дартмур?

- Не говори глупостей. Естественно, в схватке тебе удастся бежать.

- В какой схватке?

- После чего Гарольд, весь в крови, вбегает в дом:

- В чьей крови?

- Я сказала, в твоей, но Гарольд сначала не согласился. Понимаешь, нам нужны следы борьбы, чтобы зрелище было более захватывающим, и я предложила, чтобы он разбил тебе нос. Но Гарольд утверждает, будет куда правдоподобнее, если оба вы будете забрызганы кровью. В результате мы договорились, что вы разобьёте носы один другому. А затем Гарольд перебудит весь дом, покажет дяде Уаткину серебряную корову и объяснит, как было дело. Дальше всё пойдёт как по маслу. Я имею в виду, не сможет же дядя Уаткин просто сказать «спасибо» и пойти спать. Если в нём есть хоть капля порядочности, он должен будет тут же раскошелиться на приход. Правда ведь прекрасный план, Берти?

Я встал со скамейки. Лицо у меня было холодным и каменным, если вы меня понимаете.

- Бесподобный. К сожалению:

- Я тебе всё разжевала и в рот положила. Сам видишь, дело плёвое и займёт не больше десяти минут твоего драгоценного времени. Надеюсь, у тебя не хватит наглости заявить, что ты отказываешься выполнить мою просьбу?

- Не бойся, хватит. Естественно, отказываюсь. Даже не надейся.

- Берти, ты большая свинья.

- Если я и свинья, то практичная и рассудительная. К серебряной корове я не подойду на пушечный выстрел. Говорю тебе, я знаю Свинку. Не могу точно сказать, где он даст маху, но, можешь не сомневаться, ему удастся найти способ засыпаться самому и посадить всех нас в хорошую лужу. А теперь гони мне книжку.

- Какую книжку? А, ты имеешь в виду записную книжку Гусика.

- Да.

- Зачем она тебе?

- Затем, - мрачно ответил я, - что растяпа-Гусик не подходит на роль её владельца. Он способен снова её потерять, а в этом случае она может попасть в руки твоего дяди, а в этом случае он наверняка взбеленится и наложит вето на свадебные торжества, а в этом случае я влипну по самые уши.

- Ты?

- Собственной персоной.

- Ты-то здесь при чём?

- Сейчас расскажу.

И в нескольких словах я обрисовал ей события, происшедшие в Бринкли-корте, ситуацию, сложившуюся в результате этих событий, и ужасную участь, которая ждала меня, если Гусику дадут от ворот поворот.

- Пойми меня правильно, - продолжал я, - когда я говорю, что готов скорее повеситься, чем связать себя брачными узами с твоей кузиной, Медлин, я не хочу сказать о ней ничего плохого. Для неё тут нет ничего обидного. Точно так же я отнёсся бы к мысли о женитьбе на многих, самых прекрасных женщинах мира. Есть определённый тип особ слабого пола, которых можно уважать, боготворить, восхищаться ими, но только издали. При малейшей попытке с их стороны подойти поближе надо брать в руки резиновую дубинку. Именно к данному типу особ принадлежит твоя кузина, Медлин. Очаровательная девушка, идеальная пара Огастесу Финк-Ноттлю, но муравей в штанах для Бертрама.

Она буквально впитывала каждое моё слово.

- Да уж, нашу Медлин иначе как «Прости меня, господи!» не назовешь.

- Я бы никогда не назвал её «Прости меня, господи!» Слишком сильно сказано, а я человек воспитанный. Но раз уж ты сама употребила это выражение, считай, я под ним подписался.

- Я даже не подозревала, что у вас такие сложные отношения. Неудивительно, что тебе позарез нужна записная книжка Гусика.

- Вот именно.

- Подожди, дай подумать.

На её ангельском личике вновь появилось невинное, мечтательное выражение. Приподняв ногу, она нежно помассировала туфлей спину Бартоломью.

- Кончай валять дурака, - сказал я, раздосадованный задержкой. - Гони книжку.

- Минутку. Сначала я должна разобраться в своих чувствах. Знаешь, Берти, мне ведь придётся отдать записки Гусика дяде Уаткину.

- Что?!

- Так велит мне моя совесть. В конце концов, я всем ему обязана. Долгие годы он был мне вторым отцом. Разве мне не следует поставить его в известность о том, как относится к нему будущий зять? Я имею в виду, старикану не сладко придётся, когда он потом выяснит, что пригрел на своей груди не безвредного тритонопомешанного, а гадюку, злобно шипящую каждый раз, когда он хлюпает супом. Впрочем, ты так любезно согласился украсть для нас с Гарольдом серебряную корову, что ради тебя я готова утихомирить свою совесть.

Мы, Вустеры, отличаемся небывалой сообразительностью. Не прошло и пяти минут, как мне стало ясно, на что она намекала. А разобравшись в её черных мыслях, я задрожал с головы до ног.

Как говорится в детективных романах, она запросила свою цену за документы, другими словами, после того, как за завтраком меня шантажировала тётушка, её сестра по духу взялась шантажировать меня перед обедом. Даже в наш послевоенный век распущенных нравов это, знаете ли, было слишком.

- Стефи! - вскричал я.

- Можешь кричать «Стефи!» до посинения, всё равно никто тебе не поможет. Либо ты выполнишь мою просьбу, либо дяде Уаткину завтра утром за яйцами и кофе предстоит увлекательное чтение. Советую тебе хорошенько подумать, Берти.

Она встала, дёрнула Бартоломью за ошейник и пошла по аллее, но прежде чем свернуть к дому, обернулась и бросила на меня через плечо многозначительный взгляд, пронзивший моё сердце, словно кинжал.

Я откинулся на спинку скамейки и впал в транс. Должно быть, я пробыл в нём довольно долго, потому что вечерние тени сгустились, а всевозможные крылатые существа стали натыкаться на меня всё чаще, когда голос, раздавшийся над моим ухом, вывел меня из оцепенения.

- Добрый вечер, Вустер, - сказал голос.

Я поднял голову. Глыба мрака, нависавшая надо мной, оказалась Родериком Споудом.

* * *

Мне кажется, диктаторы тоже люди и иногда бывают не прочь покутить в хорошей компании, но, глядя на Родерика Споуда, мне сразу стало ясно, что если в нём и присутствовали задатки нормального человека, в данный момент он не собирался их демонстрировать. Лицо у него было суровым. Поза угрожающей. Благодушных ноток в его timbre я тоже не уловил.

- Я хочу сказать вам несколько слов, Вустер.

- Да?

- Мы только что беседовали с сэром Уаткином, и он рассказал мне всю историю серебряного кувшинчика для сливок.

- Да?

- Теперь мы знаем, зачем вы сюда пожаловали.

- Да?

- Немедленно прекратите «дакать», жалкий, ничтожный червь, и извольте внимательно меня выслушать.

Можете не сомневаться, его оскорбительный тон кого угодно возмутил бы. По крайней мере меня он возмутил, дальше некуда. Но сами знаете, как это бывает. На свете существует множество типов, которых можно разделать под орех, если они называют вас жалким, ничтожным червём, но Родерик Споуд был не из их числа.

- Да, - сказал он, явно обезьянничая (ему, видите ли, было можно, а мне нельзя), - нам прекрасно известно, почему вы здесь появились. Ваш дядя велел вам выкрасть серебряный кувшинчик. И не трудитесь отрицать. Сегодня утром я поймал вас на месте преступления. А сейчас мы узнали, что сюда приезжает ваша тётя. Ха! Стервятники слетаются!

Он помолчал, затем со вкусом повторил: «Стервятники слетаются», словно сказал невесть какую остроту. Лично я не понимал, что в ней было смешного.

- Ну, так вот, я специально пришёл сказать вам, Вустер, что вы находитесь под неусыпным наблюдением. И смею вас уверить, если вы попадётесь на краже кувшинчика, вас посадят в тюрьму. Не тешьте себя мыслью, что сэр Уаткин побоится громкого скандала. Он исполнит свой долг как гражданин и мировой судья.

Тут он положил руку мне на плечо, и, честно признаться, не помню, когда я испытывал более неприятное ощущение. Может, подобный жест и был символическим (так назвал бы его Дживз), но хватка Споуда напоминала укус кобылы.

- Вы, кажется, сказали «Да?», - спросил он.

- Нет, - уверил я его.

- Прекрасно. И вот ещё что. Несомненно, вы убеждены, что не попадётесь. Вы вообразили, вам с вашей драгоценной тётушкой всех удастся обмануть. Так вот, это вам тоже не поможет. Если кувшинчик пропадёт, как бы удачно вы и ваша тётушка не замели следы, я пойму, кто его украл, и тут же сделаю из вас отбивную. Отбивную, - с наслаждением повторил он, облизывая губы, словно дегустировал старый, выдержанный портвейн. Надеюсь, вам всё ясно?

- О, вполне.

- Вы уверены, что поняли меня правильно?

- О, конечно.

- Рад за вас.

Туманная фигура приближалась к нам по аллее, и он мгновенно заговорил фальшивым до безобразия добродушным тоном.

- Какой прекрасный стоит вечер, вы не находите, Вустер? Очень тёплый. В это время года обычно бывает куда холоднее. Ну, не буду вас больше задерживать. Пора переодеваться к обеду. Мы, знаете, тут обходимся без церемоний, так что можете надеть чёрный галстук. Да?

Вопрос был адресован к туманной фигуре. Знакомое покашливание выявило, кому она принадлежала.

- С вашего разрешения, я хотел обратиться к мистеру Вустеру, сэр. Мне необходимо передать ему сообщение от миссис Траверс. Миссис Траверс просила сказать вам, сэр, что она находится в голубой комнате и будет рада, если вы навестите её, как только освободитесь. Миссис Траверс намерена обсудить с вами дело чрезвычайной важности.

В темноте я не видел лица Споуда, но фыркнул он достаточно убедительно.

- Значит миссис Траверс уже приехала?

- Да, сэр.

- А теперь собирается обсудить дело чрезвычайной важности с мистером Вустером?

- Да, сэр.

- Ха! - воскликнул Споуд и скрылся во тьме, коротко рассмеявшись.

Я поднялся со скамейки.

- Дживз, - сказал я, - приготовься шевелить мозгами. Будешь моим советником. Скоро тут заварится такая каша, что небу станет жарко.

Загрузка...