Когда поспела антоновка

Глава 4

Дьякон

Ох, не к добру Негодин вчера приходил к сыну. Не к добру. Что же он замыслил? Ведь втянет он Прокофия в свои сомнительные дела, а потом всему селу придётся отдуваться. А перед кем именно… крестьянство как расплавленное железо оказалось между молотом и наковальней. Куда не ударится – везде отзовётся. Наше село, хоть и в стороне осталось от всех революционных неурядиц, да только все поглядывают в нашу сторону. Пусть земля у нас не черна и не больно плодородна, но повезло нам жить у широкой реки и вдоль большого тракта. У нас тут ярмарки по праздникам бывают… бывали… С поборами со всех сторон мы, как и все, скоро по миру пойдём. Но не это страшит. Тут главное, чтобы мы все не погибли, как это происходит в иных сёлах, да деревнях, в которых жители участвуют в партизанщине.

Всю ночь эти мысли мне не давали покоя. Утром, раньше петухов, я поднялся, умылся, помолился перед иконами и вышел во двор. Хотел пойти в сарай курей выпустить, да вернулся в дом. В сундуке, припрятанном под столом, я разворошил тёплые одежды и на дне нашёл списки сельчан с другими хозяйственными заметками моего сына. Вылез из-под стола и огляделся. Надо было спрятать эти записи так, что бы ни один человек не мог найти их. Да вот куда? За печь? Туда в первую очередь полезут искать ироды. Под пол? Ну, если мне, несведущему в таких вопросах в голову пришла мысль о подполе, то им тем более. В сарай? Не пойдёт – подсыреют бумаги. В сапоги или в валенки? Все не то… И обратил я свой взгляд на светлый лик Христа-спасителя. Что бы он помог мне – надоумил. И понял я, что смотрю на самое лучшее место, куда мог бы спрятать бумаги. Перекрестился, попросил извинения у Господа и аккуратно сунул прямо за большой деревянный иконостас. А руки дрожали от того, что сделал.

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго, – а на душе кошки продолжали скрести. И добавил от сердца, – Прости, Господи, за содеянное. Но делаю это чтобы сына и село уберечь. Убереги нас, несмышлёных, в столь мрачные дни…

Уже днём, выйдя из храма божьего и заперев двери, я пошёл по дороге к дому Прокофия. Он церковь не посещал. Потому надо было его направить. Хотя направлять по пути веры – не моё дело, но учить уму-разуму дитя родное – моя прямая обязанность. Хотел многое сказать сыну, да только по пути встретил старшего внука. Павел улыбнулся мне и гордо сообщил:

– Деда! А я готов читать твою книгу.

– Ишь, какой молодец, – похвалил я его. – А батя твой где?

– На поля ушёл, – и Павел махнул рукой в сторону широких просторов, окружавших Кутли.

– Идём, проводишь меня, – предложил я.

Внук даже остолбенел то ли от неожиданности предложения, то ли от свалившегося на него счастья:

– А читать?

– Как вернёмся, так сразу и будешь читать, – не стал я его разочаровывать. – Кстати, а Николай почему не приходит? Уже неделю отлынивает от учёбы.

– А ему некогда, – пробубнил расстроенный внук, – он коров пасёт.

– На учёбу всегда должно быть время, – нравоучительным тоном пропел я. – Вот ты всегда время находишь.

Павел босой ногой пнул камешек, зашипел от боли и пробормотал:

– Так то-ж отец меня заставляет… Чаще всего…

– Ну-ну, смотри-ка на него – заставляет, – усмехнулся я.

Мы прошли перекрёсток двух дорог. Одна дорога по прямой вела в Моршанск, а другая, через реку и лес – в Вяжли, на железнодорожную станцию. Вот по ней как раз возвращались из леса женщины и ребятишки с полными лесных даров котомками. Мы раскланялись с ними, перекинулись парой слов о замечательной погоде, когда мимо нас прошёл хмурый Василий Михайлович, сосед Прокофия. В одной руке у него палка была, а в другой – большая корзина. Грибных мест в лесу много. Но одному лучше было не ходить. Времена не спокойные. Хотя, что-то меня в этой удаляющейся фигуре беспокоило. Состояние его духа? Или широкий шаг, который больше подходил человеку, направляющемуся в Вяжли, чем грибнику. Только, что он забыл на железнодорожной станции?

Господи, нет нынче людям покоя… Исчез покой совсем…