Когда тебе пятнадцать

Глава тридцать восьмая

История повторяется.

Только в этот раз они разговаривали не в коридоре, а в буфете на втором этаже. И настроение у Наташи Белкиной было не такое боевое, как весной.

— Нет, — вяло проговорила Наташа, катая в блюдце хлебную крошку. — Пойми, не хочу я неприятностей на свою голову. И на твою, кстати, тоже. Ну зачем тебе этот фотокружок? Были у нас кружки — модельный, общество филателистов. И что? Распались. И будто один Курочкин снимает. У нас в классе ребята тоже фотографируют.

— Тем более, — сказала Таня. — А если думать, что ничего не получится да распадутся, — так это легче всего. Только правильно разве? Я считаю, надо сделать опрос в классах, выявить, кто интересуется фотографией. Ну, объясни, чем не полезное дело? Ребята же хотят заниматься.

— Вечно у тебя какие-то идеи, Березкина! — Побледневшие к осени рыжие веснушки Наташи, казалось, уныло и навечно застыли на ее пухлых щеках. — Не хочешь о подготовке значкистов ГТО — напиши о летней школьной практике. Вечная проблема.

— Какая же вечная — почти половина октября. И во всех стенгазетах об этом уже было… Нет, я на своем стою… Впрочем, чтобы ты не переживала, схожу к директору. Надо и с помещением решать, и вообще…

— Правильно! — оживилась Наташа. — Как он скажет, так и будет. Я же не против. А по радио выступать с этим… Понимаешь, не подготовлен вопрос. Верно?

— Да верно, недопечен, — устало согласилась Таня. — Но ведь я про саму идею…

— А идея хорошая, — кивнула ответственная за выпуск радиогазеты. — Директор, я думаю, одобрит.

Вопрос Таня «допекла». Нашла еще несколько ребят, которые, кто как умел, занимались фотографией, и, встретив в коридоре директора школы, попросила уделить ей пару минут.

— Пожалуйста, хоть сейчас.

В своем кабинете Юрий Юрьевич, в отличие от того, как принимал ее в первый раз, любезно предложил Тане стул, сдвинул в сторону литую, простого стекла вазу с цветами, чтобы лучше видеть собеседника, и сказал:

— Слушаю тебя, Таня.

Она стала рассказывать о школьных фотолюбителях, что для них было бы полезно создать в школе специальный кружок, потому что фотодело вещь не простая, нужен совет знающего человека…

Директор, чуть-чуть улыбаясь, внимательно слушал, не перебивал, не задавал вопросов.

Его улыбка как-то озадачивала Березкину, она не могла понять, одобряет Юрий Юрьевич то, что она предлагает, или, наоборот, не хочет серьезно отнестись к ее словам. Чтобы убедить его, привела в пример ученика их класса Курочкина. У него хороший новый аппарат, и отец его немного снимает, Курочкину даже комсомольское поручение дали, чтобы фиксировал интересные события для школьной летописи, а он стал проявлять пленку и все испортил. А какие замечательные кадры были. Мечтали выставку в классе устроить.

Выслушал ее директор школы, все продолжая улыбаться, и сказал:

— А ведь я знаю, Березкина, почему ты так печешься о фотокружке.

— Что вы знаете?

— О ремонте квартиры Гудина знаю.

— И о… Петре Семеновиче?

— А как же. А ты — молодец, Березкина!

Она смутилась, порозовела:

— Надо же как-то помогать… Но, — быстро добавила она, — сейчас дело, в общем, не в Петре Семеновиче. Фотокружок в самом деле очень нужен. Я могу дать список — шестнадцать человек хотели бы заниматься в нем. А может, и больше. Список у меня в портфеле, я могу принести…

— Спасибо, потом… А ты интересуешься, откуда у меня такая… не совсем школьная информация?

— Наверное, от Валентины Викторовны?..

— Не только. Любезная Татьяна Сергеевна — главный источник ее.

— Бабушка?! — ахнула Таня.

— Вместе оказались на районном совещании пропагандистов. Много любопытного рассказала в перерыве.

Вслух удивляться Таня больше не стала, а про себя подумала: «Ну и бабушка, везде поспевает!»

— Да, вот еще, — продолжал Юрий Юрьевич, — мне стало известно, что комитет комсомола собирается поручить тебе выпуск школьной радиогазеты.

И снова Тане пришлось удивиться:

— Но там же Белкина, из десятого!

— В том-то и дело — из десятого. Выпускной класс. Она очень просит освободить ее. Жалуется, что трудно. Мы тут с Валентиной Викторовной посоветовались, взвесили все и решили, что лучше тебя никто с этой работой не справится. Так что готовься. Участок — важный, ответственный.

— Но… мне ведь тоже будет нелегко. У меня еще и другие нагрузки.

— Согласен, — кивком небольшой, прямо посаженной головы подтвердил Юрий Юрьевич. — Совсем нелегко. А что делать? Чем труднее, тем интереснее. И лучшей кандидатуры я не вижу.

— Вы меня просто хвалите, — опять смутилась Таня. И вдруг улыбнулась: — Я даже знаю — почему хвалите.

— Заслуживаешь.

— Нет. У меня же сегодня день рождения.

— Да что ты говоришь! — Юрий Юрьевич удивился так искрение, будто Березкина вообще не имела права на собственный день рождения. — Вот не знал… — Он растерянно посмотрел на букет цветов в стеклянной вазе, но… нелепо же дарить цветы, которые, как девочка видит, не были приготовлены для нее. — Я поздравляю тебя, Таня! — встав из-за стола, протянул руку директор. — Желаю, как в таких случаях говорится, успехов и счастья!

— Спасибо! — Таня чуть склонила голову, понимая, что пора бы и уходить — вот-вот звонок дадут, только… — А как же, Юрий Юрьевич, с фотокружком?

— О кружке мы подумаем. — Директор посерьезнел, смотрел, не мигая. — Кстати, когда Петр Семенович возвращается?

— Уже скоро, недели через две.

— Хорошо, Березкина, мы изучим вопрос… Добрые пожелания родителям, любезной Татьяне Сергеевне и… что ж, как говорится, хорошо отпраздновать день рождения.

Таня снова поблагодарила, вышла из кабинета и грустно подумала о том, что праздновать-то день рождения она и не собирается.

Да, пришла в голову такая фантазия: не праздновать в этом году. Почему обязательно — гости, шум, поздравления, подарки! Разве нельзя в семейном кругу? Вот захотела так. Сама не знает почему, захотела, и все. Имеет же право, ее день рождения!

Таня немного хитрила сама с собой. Вообще-то знала, догадывалась, во всяком случае, помнила, с чего началось… С того шутливого разговора, когда сказала Косте, что дату своего дня рождения будет хранить в глубокой тайне. А Костя тогда сказал, что все равно узнает. Сказал и… ни разу больше не вспомнил. А Таня о его словах помнила… Вот потому-то и решила теперь, что в этом году созывать ребят, как бывало раньше, не станет.

Но все равно без гостей не обошлось. Если, конечно, можно считать гостями родную бабушку с дедом.

Сергей Егорович пришел в черном, хорошем костюме, а в сумке принес подарок — бережно укутанный аквариум, сработанный им из прозрачных листов пластика. В воде с растениями плавали с десяток разноцветных петушков.

— По всем статьям твои, — сказал он. — Не ходила бы за кормом — не жить бы им на белом свете.

— Спасибо, дедушка, — рассматривая забавных рыбешек, сказала Таня. — Только ведь их и дальше кормить надо.

— Чего говоришь? — не расслышал Сергей Егорович.

— Опять, говорю, на пруд надо идти.

— Можно и сухим кормить. А если мотылем захочешь угостить, так в зоомагазине продается. А то и на прудок сбегай. Ноги молодые. Вместе с Костей… Что не пришел к тебе? Или поссорились?

— Нет-нет, — замотала головой Таня.

Татьяна Сергеевна подарила внучке двенадцать томов Достоевского. Новое издание.

— Бабушка, — целуя Татьяну Сергеевну, обрадовалась Таня. — Вот спасибо, так спасибо! Достоевского надо знать… Как же вы донесли? Книги, аквариум!

— А такси на что! Сразу и на обратный путь заказала. Посидим до десяти и поедем.

— Так мало!

— Мы люди пожилые, пенсионеры. Почти никуда не ходим, соблюдаем режим…

— Знаю, как не ходишь! — засмеялась Таня. — Ты, оказывается, еще и пропагандист…

— А, от домоуправления, раз в месяц пошлют.

— На конференциях бываешь. Всякие небылицы директорам рассказываешь!

— Ну раз уж встретились! — хитровато улыбнулась бабушка.

Мама была в своем репертуаре: Таня стала обладательницей коричневого зимнего пальто с норковым воротником. Естественно, мама тут же заставила примерить пальто.

— Немного волновалась, когда покупала, — возбужденно рассказывала Ольга Борисовна. — Хотя у девушки, которую попросила примерить, фигура в точности твоя, Танечка… Нет, не ошиблась. Правда же, Татьяна Сергеевна, хорошо сидит?

— Прекрасно, как на нее сшито, — не лицемеря, подтвердила бабушка.

— Местное производство, но посмотрите, как элегантно…

А вот подарок отчима даже не подарок, скорее дар удивил Таню несказанно. А еще больше обрадовал, взволновал. Дмитрий Кириллович вынес из своего кабинета и поставил на стол скульптурный бюст из теплого розоватого мрамора.

Первая Татьяна Сергеевна узнала. Сказала сдавленным голосом:

— Сережа… Сын.

Собравшиеся долго рассматривали скульптуру, находили, что сходство полное.

— Все фотографии пришлось изучить, — весьма довольный своей работой и произведенным впечатлением сказал Дмитрий Кириллович.

В тот вечер, уже поздно, около одиннадцати, отчим постучал в Танину дверь, словно знал, что Таня и о нем думает и будет рада увидеть его.

Она сидела перед столом и смотрела на скульптуру отца.

— Я вам так благодарна, — сказала она. — Хотя, если по правде, то отца я представляла чуть другим… Он был, по-моему, мягче. Лиричнее, что ли… Он так маму любил, такие письма нежные писал.

— Да, он любил… — задумчиво ероша бороду, подтвердил Дмитрий Кириллович. — Но я так разумею, что не это было главным, определяющим в нем. Иначе… наверно, и сейчас жил бы. Сергей Сергеевич был человеком долга. Прежде всего долга. Он был героический человек, это было заложено в нем… Мне думается, я ухватил суть. Стержневое начало. Я лично таким его воспринимаю. И сам факт, что эта скульптура сейчас здесь, на твоем столе, что она существует, — это моя дань уважения к нему… И к тебе, разумеется.

— Вы не представляете, как я благодарна.

— Спасибо, — сказал он.

— Дмитрий Кириллович, а вы… вы счастливы с мамой?

— Ты всегда задаешь такие сложные вопросы… Но ведь отвечать надо. Верно?

Она кивнула.

— К сожалению, я не такой сильный человек, каким был он. — Дмитрий Кириллович посмотрел на скульптуру. — Наверное, Сергей Сергеевич и в любви был более счастлив, определенен, что ли… Но не подумай, будто жалуюсь. Нет и нет, с Ольгой я действительно счастлив… Ты, видимо, имела в виду какие-то ее недостатки, слабости…

Таня вновь кивнула.

— В чем-то пытаюсь помочь, подсказать. Может быть, не очень настойчиво. Верно: есть такое, признаюсь. Тут надо подумать. Действительно, политика нейтралитета — не лучший вариант укрепления семьи. Подумаю, обещаю. Хотя в меру. Слишком многого требовать — это пользы не даст. В нормальной семье, как я понимаю, Танюша, должно быть согласие, а не диктат и подчинение. Мне сорок шесть лет, и я научился быть снисходительным, научился прощать. Не сразу пришел к этому. Далеко не сразу. В молодые годы каждый уверен, что лично он лучше других — благороднее, талантливее, умнее. Ведь приятно и удобно так думать. Но с годами понимаешь: в тебе уйма недостатков, ты ничуть не лучше остальных. А когда с горечью осознаешь это — и прекрасно, что осознаешь, — то и становишься снисходительнее к людям, добрее. Хотя сказать, что в свои сорок шесть я такой уж мудрый и все знаю… куда там! К сожалению… Даже с тобой взять. Еще совсем недавно будто в своей отгороженной крепости жил. Теперь, кажется, стены сломаны. Верно?

— Верно, — улыбнулась Таня. — Знаете, Дмитрий Кириллович, мне почему-то больше не хочется говорить вам «вы». Не обидитесь, если…

— Правильно, Танечка! Рушь ее до конца, стену эту.

Таня снова прижалась щекой к его плечу и, нахмурив пушистые брови, сказала:

— Тогда спокойной ночи тебе… отец.

— Спи, дочка, — сказал Дмитрий Кириллович.