Корабль Иштар

ГЛАВА 1

Когда я вышел из дверей Дискавери-Клуба, часы били восемь. Я остановился на мгновение, глядя на лежащую предо мной Пятую авеню. Как только я остался один, вновь возникло гнетущее ощущение слежки. Последние две недели оно изводило меня и сбивало с толку. Колючий холодок пробирался глубоко под кожу с той стороны, где находились наблюдатели. Как большинство людей, проведших большую часть своей жизни в джунглях или в пустыне, я обладал необычной для цивилизованного человека восприимчивостью и способностью к наблюдению. Своеобразное возвращение к некоему звериному шестому чувству, — все дикари обладают им, пока не отведают напитка белых людей.

Скверно было то, что на этот раз я не мог определить, откуда шло это ощущение. Казалось, оно просачивалось в меня со всех сторон. Я внимательно оглядел улицу. Два встречных потока машин стремительно неслись по авеню впритирку друг к другу. Три такси выстроились вдоль тротуара напротив Клуба. Они были пусты, водители оживленно болтали. Я не заметил ни одного слоняющегося без дела зеваки. Я изучил окна домов на противоположной стороне улицы. Никаких признаков того, чтобы оттуда наблюдали, я не обнаружил.

Однако я совершенно точно знал, что за мной неотрывно следят.

За последние две недели подобное беспокойство овладевало мной в самых разных местах. В музее, куда я зашел посмотреть нефриты Йаннана, — это ведь я дал возможность старому богатому Рокбилту передать их туда, что заметно прибавило веса его репутации филантропа. Я ощущал слежку в театре и во время верховой прогулки в парке, в брокерской конторе, где на моих глазах мгновенно исчезли деньги, что принесли мне нефриты, в игре, в которой я не понимал абсолютно ничего, и лишь теперь с сожалением признавался себе в этом. Я ощущал наблюдение на улице, но этого и следовало ожидать, А вот то, что я чувствовал его и в Клубе, было уже странно и беспокоило больше всего.

Да, с меня не спускали глаз. Но почему за мной ведется столь пристальное наблюдение? Я решил выяснить это сегодня же ночью.

Я вздрогнул от чьего-то прикосновения к моему плечу и едва не схватился за пистолет, висевший под мышкой левой руки. И понял, как дурно отразилась на моих нервах вся эта мистика. Я обернулся и с идиотской усмешкой воззрился в лицо Ларсу Торвальдсену. Ларс, здоровенный малый, всего несколько дней назад вернулся в Нью-Йорк после двухгодичного пребывания в Антарктике.

— Ты чего такой дерганый, Джим? — спросил он. — Случилось что? Или перебрал малость сегодня?

— Да нет, Ларс, ничего подобного, — ответил я. — Просто этот город меня достал. Одурел я от непрерывного шума и суеты. И от людей, — добавил я с искренностью, о которой он и не подозревал.

— Ну ты даешь! — воскликнул он. — А мне так в самый раз. Лично я просто упиваюсь городом — после двух-то лет. Но думаю, что через месяц или два и с меня тоже хватит. Я слышал, ты собираешься скоро снова сваливать? Куда на этот раз — опять в Китай?

Я покачал головой. Мне казалось: что-то должно произойти до того, как я истрачу шестьдесят шесть долларов, которые лежат в моем бумажнике, и девяносто пять центов, которые бренчат в моем кармане, и именно это определит место моего назначения. Но мне не хотелось говорить об этом Ларсу.

— У тебя все в порядке, Джим? — Его взгляд сделался пристальнее. — Если что-нибудь нужно, я с радостью помогу.

Я покачал головой. Все знали — старый Рокбилт отвалил неожиданно много за эти чертовы нефриты. Я в глубине души надеялся, что оберну обломившийся капиталец так, что до конца жизни избавлюсь от забот и перестану зависеть от случайностей. И хотя я был сильно подавлен мгновенным исчезновением на бирже своего золотого запаса, я еще не потерял гордость и не хотел говорить об этой своей глупости даже Ларсу. Все-таки я еще не превратился в отчаявшегося нью-йоркского бродягу. Что-то должно было измениться!

Кто-то позвал его обратно в Клуб.

— Подожди, — попросил он.

Но я не стал ждать. Обсуждать своих соглядатаев мне хотелось еще меньше, чем неудачную игру на бирже.

Кто же все-таки следит за мной? И почему? Какой-нибудь китаец вынюхивает сокровища, которые я стащил из древней гробницы? Нет, вряд ли. Кин-Ванг, хотя он и бандит, и притом знаток американского покера и выпускник Корнельского университета, не стал бы посылать за мной шпионов. Наше так называемое сотрудничество, пусть противозаконное, окончилось, в его понимании, когда он проиграл. Он жульничал в картах как только мог, и тем не менее был человеком слова. В этом я уверен. Кроме того, чтобы убрать меня, совершенно незачем было позволять мне уезжать так далеко. Нет, их подослал не Кин-Ванг.

Еще был инсценированный арест в Париже, предназначенный для того, чтобы убрать меня с дороги на несколько часов, что я и понял, когда, вернувшись, обнаружил разгромленную комнату и перерытые вещи. Я, несомненно, вернулся гораздо раньше, чем планировали воры, ибо разгадал их уловку и рванул обратно. Это стоило мне ножевой раны в боку. Но я хорошо рассчитался с ними, оставив одного из моих сторожей без сомнения со сломанной шеей, а другого с такой головой, что он пару месяцев вряд ли мог ею воспользоваться.

Потом была другая попытка. Машину, в которой я мчался на пароход, остановили между Парижем и Гавром. Эта операция могла бы оказаться успешной, если бы я предусмотрительно не засунул те тарелки одному знакомому в чемодан. Он ехал на корабль пассажирским поездом и, между прочим, полагал, что везет не Бог весть какие редкие старинные блюда, которые я не хочу трясти в автомобиле, и что якобы я получил билет на корабль в день отплытия.

Так неужели все та же шайка выслеживала меня? Но они должны были знать, что нефриты уже не у меня, а в музее. Лично я теперь не представлял никакого интереса для разочарованных джентльменов, если они, конечно, не собирались мстить. Однако этим вряд 'ли можно было объяснить столь постоянное, скрытое, упорное наблюдение. Почему они не рассчитались со мной гораздо раньше? Несомненно, удобных случаев у них была масса...

Нет, хватит! Кто бы ни были эти наблюдатели, я решил предоставить им беспроигрышную возможность добраться до себя. Я уже оплатил все мои счета. Шестьдесят шесть долларов и девяносто пять центов в моем кармане составляли все мое богатство, но никто на него больше не претендовал. И пусть я с ветром в карманах отправлялся неведомо куда, долгов за мной не оставалось. Итак, я решил вынудить моих врагов, если это были враги, раскрыться. Я даже придумал, где это должно произойти.

Именно то место в Нью-Йорке, где днем самая большая толчея на всем земном шаре, совершенно пустынно в восемь часов вечера в октябре, да и вообще в любой другой вечер. Нижний Бродвей свободен в это время от суетящихся орд, тих его каньоноподобный разлом, а меньшие пересекающие его каньоны куда безлюднее и молчаливее настоящих каньонов в пустыне. Вот туда-то я и направлялся.

Когда я двинул по Пятой авеню прочь от Дискавери-Клуба, навстречу мне попался человек, чья внешность и манера держаться, фигура и одежда были как-то странно знакомы.

Я стоял столбом, провожая его взглядом, пока он неторопливо поднимался по лестнице в Клуб. Потом пошел дальше, ощущая тошнотворное беспокойство. Нет, все-таки было что-то необычайное в этом человеке: тревожаще знакомое, почти родственное.

Но что?

Я тащился к Бродвею, постоянно чувствуя слежку.

Но лишь напротив Сити Холла я с ужасом осознал, что это было за чудовищное совпадение.

Внешность того человека и его манера держаться, фигура и одежда, от светло-коричневого пальто и серой мягкой шляпы до тросточки из ротанга, были — МОИ!

ГЛАВА 2

Я остановился как вкопанный. Естественно, конечно, было предположить, что это просто случайное совпадение, необыкновенное, но совершенно случайное. Без сомнения, по меньшей мере пятьдесят человек в Нью-Йорке на первый взгляд похожи на меня. Но чтобы кто-нибудь из них и в какой-то определенный момент времени был бы одет точно так же, как я, было просто невероятно. Однако все-таки могло быть. А если нет — что же это было? Зачем кому-то изображать меня?

Но, если на то пошло, зачем кому-то за мной следить?

Я заколебался, не подозвать ли такси и не вернуться ли обратно в Клуб. Разум подсказывал мне, что я видел незнакомца лишь мельком, что, возможно, меня подвела игра света и тени, что сходство мне просто померещилось. Я обругал свои расстроенные нервы и пошел дальше.

После Кортландт-стрит прохожие стали встречаться все реже и реже. Тринити была похожа на сельскую церковь в полночь. Меня обступили молчаливые громады офисов. Возникло гнетущее ощущение: казалось, они заснули и вот-вот свалятся на меня. Неисчислимые окна были похожи на слепые глаза. Зато те, другие — и очень зоркие — глаза не оставляли меня ни на мгновений Казалось, они глядели еще пристальнее и проницательнее.

Вокруг не было уже ни души. Ни полицейского, ни даже сторожа. В этих огромных крепостях капитала, я знал, сторожа были. Я мешкал около каждого угла, предоставляя скрывавшимся в засаде бесчисленные возможности выйти навстречу, невидимому стать видимым. Но по-прежнему вокруг не было ни души — и по-прежнему за мной неотрывно следили.

Достигнув конца Бродвея, я уже в полном разочаровании оглядел безлюдный Баттери-парк. Я добрел до набережной Харбор Уолл и сел на скамью. К Лонг-Айленду скользил паром, похожий на огромного золотого водяного жука. Полная луна проливала на волны ручейки мерцающего серебряного огня, Было очень тихо, так тихо, что я смог различить звон колоколов Тринити, бивших вдалеке девять часов.

— У вас спичек не найдется? — неожиданно раздался приятный голос. И я испуганно осознал, что рядом со мной на скамье сидел человек. Странно: я не слыхал ничьих шагов. Когда пламя взметнулось к его сигарете, я разглядел темное, гладко выбритое, аскетическое лицо, мягкий рот, доброжелательные глаза, чуть усталые — ни дать ни взять от занятий. Изящная, хорошо ухоженная рука, державшая спичку, казалась необычайно сильной — рука хирурга или скульптора. Наверняка ученый, решил я. Его одежда — плащ с капюшоном, мягкая темная шляпа — как будто подтверждала эту мысль. Тем не менее в широких плечах, скрытых плащом, опять-таки угадывалась необыкновенная сила.

— Прекрасная ночь, сэр, — он отбросил прочь спичку. — Просто созданная для приключений. А сзади нас город, в котором возможно все, что угодно.

Тут я присмотрелся к нему внимательнее. Это замечание показалось мне странным; я ведь действительно бродил этой ночью в поисках неизвестно каких приключений. Ну и что? Я стал слишком подозрителен. Откуда ему знать, что привело меня в это тихое место? Да и слишком благожелательное у него было лицо, слишком спокойные глаза. Просто ученый, заглянувший в тихий парк отдохнуть.

— Вон там паром, — он вытянул руку, по-видимому не замечая моего испытующего взгляда. — Это корабль возможных приключений. На нем безгласные Александры, бесславные Цезари и Наполеоны... недоделанные Язоны. Каждый из них мог бы найти свое Золотое Руно, если бы им не мешало какое-нибудь «но»... А несовершенным Еленам и Клеопатрам не хватает самой малости, чтобы вдохновить их на великие деяния.

— Какое счастье, что они несовершенны, — засмеялся я. — Да эти Наполеоны, Цезари и Клеопатры мигом вцепились бы друг другу в глотки и, пожалуй, подожгли бы весь мир!

— Нет, никогда, — ответил он очень серьезно. — Нет, если бы их направляли Воля и Разум более могущественные, чем у всех них, вместе взятых. Разум, способный предначертать, и Воля, способная заставить их выполнять эти предначертания.

— Но в результате, сэр, — возразил я, — получатся не суперпираты, суперкуртизанки и суперворы, а суперрабы.

— Рабства было бы меньше, чем в любую иную эпоху, — ответил он. — Персонажи, которых я привел в пример, всегда были под контролем Судьбы... или Бога, если вам так больше нравится. Воля и Разум, которые я имел в виду, будь они вложены в человеческий мозг, извлекли бы пользу из ошибок слепой Судьбы — или Бога, которому, если он существует, приходится наблюдать за таким количеством постоянно изменяющихся миров, что вряд ли он может уделить хотя бы минутное внимание отдельному человеку из бесчисленного множества, копошащегося в этих мирах. Разум, о котором я говорил, в полной мере использовал бы способности своих слуг, а не истощал их попусту. Он всегда вознаграждал бы их по заслугам, а если наказывал — так справедливо. Он не разбрасывал бы тысячи семян в надежде, что хотя бы горстка из них попадет на благодатную почву и прорастет. Он выбрал бы эти горстки и позаботился о том, чтобы они попали на благодатную почву и чтобы ничего не помешало их росту.

— Такой Разум должен был бы быть могущественнее Судьбы или, если ВАМ так больше нравится, Бога, — заметил я. — Я повторяю еще раз: мне все это кажется просто суперрабством. И какое счастье для всего мира, что подобного Разума не существует.

Он затянулся дымом и задумчиво произнес:

— Видите ли, он все-таки существует.

— Да? — Я уставился на него, пытаясь понять, не шутка ли это. — Ну и где же он?

— Это, — невозмутимо ответил он, — вы скоро увидите, мистер Киркхем.

— Вы знаете меня! — На какое-то мгновение мне показалось, что я ослышался.

— И очень хорошо, — ответил он. — А Разум, в существовании которого вы сомневаетесь, знает о вас абсолютно все. И он призывает вас! Пойдемте, Киркхем! Пора.

— Минуточку. — Высокомерие, прозвучавшее в его голосе, разозлило меня. — Ни вы, ни тот, кто послал вас, кто бы вы там ни были, не знаете меня так хорошо, как вам, по-видимому, кажется. Должен вам сказать, что я никуда не хожу, если не знаю, куда именно нужно идти. И с кем мне встречаться, я тоже сам решаю. Так что скажите-ка мне, куда вы хотите пойти со мной, с кем я должен встретиться и почему. А потом я решу, принимать мне или не принимать этот ваш... призыв.

Он спокойно выслушал меня. И вдруг совершенно неожиданно схватил меня за запястье. Я имел дело со многими сильными людьми, но такой хватки еще не встречал. Мою руку точно парализовало — трость выпала.

— Вам было сказано все, что нужно. И теперь вы пойдете со мной.

Он выпустил мою кисть, я вскочил на ноги, задыхаясь от ярости.

— Убирайтесь к черту! — крикнул я. — Я иду, куда я хочу и когда я хочу. — Я нагнулся за тростью. В то же мгновение он сгреб меня в охапку.

— Вы пойдете туда, куда хочет Тот, кто послал меня, и когда Он хочет.

Он держал меня, как котенка, и быстро обыскивал. Он нашел пистолет под мышкой левой руки вытащил его из кобуры. Тут же отпустил меня и отступил назад.

— Пошли, — скомандовал он.

Я не тронулся с места, соображая, что же предпринять. Я никому еще не давал повода усомниться в моем мужестве. Но мужество, по-моему, не в том, чтобы бросаться очертя голову вперед. Мужество — в том, чтобы спокойно оценить ситуацию в те мгновения, которые, как подсказывает здравый смысл, еще у тебя остались. А раз приняв решение — следовать ему до конца. Я ничуть не сомневался, что стоит этому мистическому посланцу только подать знак, как тут же объявятся его помощники. Броситься на него? Совершенно бессмысленно. У меня — только трость. У него — мой пистолет, а то и еще что-нибудь. И он уже продемонстрировал, насколько он сильнее меня. Может статься, он только того и ждет, чтобы я попробовал напасть.

Конечно, я мог позвать на помощь или побежать. Но и то и другое было не только нелепо, но и бессмысленно, особенно если учесть, что у него наверняка были сообщники.

Неподалеку была станция метро и железнодорожная эстакада. Они всегда были ярко освещены. Если бы я смог добраться туда, я был бы в сравнительной безопасности, по крайней мере, от прямого нападения. Я повернулся и пошел через парк в сторону Уайтхолл-стрит.

К моему удивлению, он не препятствовал мне, а спокойно зашагал рядом. Скоро мы вышли из парка, невдалеке уже виднелись огни станции «Бовлин Грин». Обида и гаев постепенно проходили, ситуация даже начала меня забавлять. Ну полнейший абсурд полагать, чтобы в Нью-Йорке, когда вокруг тьма-тьмущая людей и полиции, можно было заставить человека идти куда-то против его воли. Совершенно немыслимо утащить кого-нибудь от станции метро и уж тем более выкрасть из подземки. Почему же мой спутник так спокойно относится к тому, что мы все ближе подходим к метро?

Ведь можно было запросто скрутить меня всего несколько минут назад. А почему ко мне не подошли в Клубе? Под каким-нибудь предлогом меня легко можно было выманить оттуда..

Мне казалось, ответ мог быть только один: им во что бы то ни стало необходима была строжайшая секретность. Драка в парке йогла бы привлечь полицию, а в Клубе, возможно, остались бы свидетели. Скоро мне предстояло узнать, как сильно я заблуждался.

Когда мы подошли ближе к «Бовлин Грин», я заметил полицейского. Я признаюсь без всякого стыда — его вид согрел мое сердце.

— Послушай-ка, — сказал я своему спутнику. — Вон там — полицейский. Положи пистолет мне в карман. Оставь меня здесь и ступай своей дорогой. Если ты сделаешь это, я ничего не скажу. А если нет, я уж уговорю полисмена отправить тебя за решетку. А там — закон Салливана, если не что-нибудь еще. Так что лучше валите отсюда по-тихому. Если хочешь, можешь пообщаться со мной в Дискавери-Клубе. Я постараюсь забыть все — поговорим по-человечески. Только давай-ка больше без рук, а то я тоже хорош, когда разойдусь.

Он улыбнулся мне, точно маленькому ребенку, его лицо вновь было сама доброта. Но он никуда не пошел. Напротив, он крепко взял меня за руку и повел прямо к полисмену. И когда тот уже мог нас услышать, довольно громко сказал, обращаясь ко мне:

— Ну пойдем, Генри. Хватит бегать. Я уверен, ты не хочешь доставлять лишние хлопоты дежурному, он и так занят. Пойдем, Генри! Ну будь умницей!

Внимательно присматриваясь к нам, полицейский пошел навстречу.

Я не знал, смеяться мне или опять разозлиться. Пока я соображал, мой спутник вручил полисмену визитную карточку. Тот прочитал ее и почтительно притронулся к фуражке:

— Что случилось, доктор?

— Извините за беспокойство, — ответил мой удивительный спутник. — Я лишь вынужден просить вас немного помочь мне. Этот молодой человек — мой пациент. Военный летчик. Он разбился во Франции — травма головы — и сейчас считает себя Джеймсом Киркхемом, исследователем, хотя на самом деле его имя Генри Вальтон.

Полицейский подозрительно посмотрел на меня. Всецело уверенный в своей безопасности, я только улыбнулся:

— Ну, ну. А еще что я думаю?

— Он абсолютно безопасен. — Мой спутник легонько хлопнул меня по плечу. — Но время от времени ухитряется убегать. Да, да, безопасен, но очень изобретателен. Вот и сегодня вечером ускользнул от нас. Я послал за ним своих людей, но нашел его сам вон там, в Баттери-парке. Во время приступов он думает, что его могут похитить. Сейчас он начнет вам рассказывать, будто я его похищаю. Пожалуйста, выслушайте его доброжелательно и убедите, что в Нью-Йорке подобное невозможно. И еще объясните ему, пожалуйста, что похитители не приводят своих пленников, как я, прямо к полицейским.

«Ну до чего ловко придумано! — восхитился я про себя. — А как рассказывает — с этаким терпеливым юмором профессионала!»

Я позволил себе рассмеяться: я ведь все еще считал, что благополучно выкрутился.

— Совершенно верно, дежурный, — сказал я. — Но только так уж получается, что мое имя — действительно Джеймс Киркхем. Я даже и не слыхал никогда об этом Генри Вальтоне. И этого человека я до сегодняшнего вечера ни разу не видел. И у меня есть все основания утверждать, что он пытается заставить меня куда-то с ним идти. А я не собираюсь никуда идти.

— Вот видите, — мой спутник многозначительно кивнул полисмену. Тот смотрел на меня с раздражающей доброжелательностью, никак не реагируя на мои улыбки.

— Не стоит так волноваться, — заверил он меня. — Тебе же говорит хороший врач, что похитители и близко не подходят к полиции. В Нью-Йорке невозможно никого украсть, во всяком случае таким образом. Доктор совершенно прав. Послушай его и не волнуйся больше.

Пора было кончать с этой чертовщиной. Я сунул руку в карман, достал оттуда бумажник и полез в него за визитной карточкой. Вместе с карточкой я вынул пару писем и протянул все полицейскому.

— Может быть, эти документы помогут вам изменить точку зрения, — сказал я.

Он все взял, внимательно прочел и вернул, жалостливо поглядев на меня.

— Спокойно, парень. Ты в безопасности. Я тебе говорю: ты в безопасности. Может, вызвать такси, доктор?

Я с удивлением уставился на него. Потом взглянул на карточку и конверты у меня в руках. Не веря своим глазам, я перечитал их дважды. На карточке было вытиснено имя «Генри Вальтон», и оба конверта были адресованы ему же, но с пометкой «на попечении доктора Майкла Конзардине». В адресе был обозначен район,, где в семидесятых годах жили самые высокооплачиваемые специалисты. В руках у меня был чужой бумажник. Не тот, с которым какой-то час назад я вышел из Клуба.

Я распахнул пальто и заглянул во внутренний карман в поисках портновской метки, на которой было обозначено мое имя. Метки там не было.

Я задохнулся от нахлынувшего страха. Было очень похоже, что в конце концов меня могли заставить идти туда, куда мне вовсе не хотелось. Прочь от станции метро.

— Дежурный, — сказал я, и в моем голосе уже не было смеха, — вы делаете большую ошибку. Я встретил этого человека несколько минут назад в Баттери-парке. Даю вам слово, это совершенно посторонний мне человек. Он заставлял меня куда-то с ним идти, чтобы с кем-то там встретиться. Но не говорил ни куда, ни с кем. Когда я отказался, он набросился на меня, вроде как для того, чтобы отобрать оружие. Теперь я понял: притворяясь, что обыскивает меня, он подменил мой бумажник чужим с визиткой и конвертами на имя Генри Вальтона. Я требую, чтобы вы обыскали его. А затем, независимо от того, найдете вы или нет мой бумажник, я настаиваю, чтобы вы забрали нас обоих в отделение.

Полисмен в сомнении смотрел на меня. Он был ошеломлен. Несомненно, я был в здравом уме и абсолютно серьезен. Моя внешность и манера держаться свидетельствовали о полном душевном здоровье. Но мягкое лицо, добрые глаза, несомненная изысканность и профессионализм моего спутника явно не соответствовали смутным представлениям полицейского о похитителях людей.

— Я отнюдь не возражаю, чтобы меня допросили и даже обыскали в отделении, сказал мой спутник. — Только я должен предупредить вас, что для моего пациента любое волнение очень опасно. Ладно, вызывайте такси.

— Никаких такси, — твердо сказал я. — Мы поедем в патрульной машине, с полицейскими,

— Минуточку. — Лицо дежурного просветлело. — Сюда идет сержант. Пускай он решает, что делать.

Подошел сержант, взглянул на нас и спросил: Что слупилось, Муни?

Муни коротко обрисовал ситуацию. Сержант оглядел нас внимательнее. Я весело улыбнулся ему.

— Я всего-то хочу, чтобы меня забрали в отделение. В патрульной машине. Никаких такси, доктор, как вас там... Ах, да, Конзардине. В патрульной машине, полной полицейских, — и меня и доктора Конзардине.

— Все так и есть, сержант, — терпеливо подтвердил Конзардине. — Я готов ехать. Но я уже предупреждал дежурного Муни. Вы должны взять на себя ответственность за последствия этого задержания и вызванного им волнения для моего пациента. Ведь в конце концов моя первейшая обязанность — заботиться о пациенте. Я говорил уже, что он безопасен, но сегодня вечером я отобрал у него вот это.

Он передал сержанту маленький пистолет.

— Кобура под левой рукой, — добавил Конзардине. — Откровенно говоря, я думаю, что его надо как можно скорее доставить в мой санаторий.

Сержант подошел вплотную ко мне, распахнул мое пальто и прощупал левый бок. По его лицу я понял, что он нашел кобуру и убедился, что Конзардине говорил правду.

— У меня есть разрешение на ношение оружия! — рявкнул я.

— Где оно? — спросил сержант.

— В бумажнике, который украл у меня этот человек, когда отбирал оружие. Если вы обыщете его, вы, возможно, найдете мой бумажник.

— Ох, бедняга! Бедняга! — прошептал Конзардине.

Его сожаление было таким искренним, что мне тоже захотелось пожалеть себя. Он опять обратился к сержанту.

— Я думаю — без поездки в отделение можно обойтись Как уже объяснил вам дежурный Муни, навязчивая идея моего пациента, состоит в том, что он в действительности — Джеймс Киркхем и живет в Дискавери-Клубе. Может быть, настоящий мистер Киркхем сейчас там. Я предлагаю вам позвонить в Дискавери-Клуб и поговорить с ним. Если мистер Киркхем там — я полагаю, инцидент будет исчерпан. А если нет — отправимся в отделение.

Сержант взглянул на меня, я с удивлением смотрел на Конзардине.

— Если вам удастся поговорить с Джеймсом Киркхемом в Дискавери-Клубе, — наконец заговорил я, — тогда я точно Генри Вальтон!

Мы подошли к телефонной будке. Я дал сержанту номер Клуба.

— Спросите Роберта, — добавил я. — Это портье.

Дело в том, что я разговаривал с Робертом за несколько минут до выхода из Клуба. Он еще должен был быть на дежурстве.

— Это Роберт? — спросил сержант, когда там взяли трубку. — Говорит сержант полиции Дауни. Нет ли у вас мистера Джеймса Киркхема?

Наступила пауза. Он взглянул на меня и буркнул:

— Ищут Киркхема. — Затем опять в трубку. — Алло, кто это? Джеймс Киркхем?! Минуточку, пожалуйста, дайте мне портье.. Алло, Роберт? Человек, с которым я сейчас разговаривал, — действительно Киркхем? Киркхем, исследователь? Вы уверены? Нет-нет, все в порядке, все в порядке! Не беспокойтесь. Я, конечно, верю, что вы знаете его. Дайте ему трубочку. Алло, мистер Киркхем. Нет, все в порядка Просто тут один помешанный считает, что вы — это он.

Я вырвал трубку из его руки, поднес ее к уху и услышал:

— Бедняга, с ним это уже не первый раз.

ЭТО БЫЛ МОЙ СОБСТВЕННЫЙ ГОЛОС!

ГЛАВА 3

Трубку у меня отобрали, впрочем, довольно мягко. Муни держал меня за одну руку, мнимый доктор Конзардине — за другую. Сержант продолжал разговор:

— Да, Вальтон. Да, да, его имя Генри Вальтон. Извините за беспокойство, мистер Киркхем. До свидания.

Он бросил трубку и с состраданием посмотрел на меня.

— Скверно, — сказал он. — Чертовски неприятно. Вызвать скорую, доктор?

— Не нужно, спасибо, — ответил Конзардине. — Это специфический случай. Он твердо уверен в том, что его собираются украсть, поэтому ему будет спокойней среди людей. Мы поедем в метро. Хотя до его сознания сейчас не достучаться, подсознание без сомнения подскажет ему, что из толпы в метро невозможно никого выкрасть. Ну, Генри, — он хлопнул меня по руке, — согласись, что это так. По крайней мере, ты уже начинаешь это понимать, не так ли?„.

Я стряхнул с себя оцепенение. Как я мог не вспомнить про человека, которого я встретил на Пятой авеню! Он же был потрясающе похож на меня! Только идиот мог не вспомнить об этом раньше!

— Погодите, сержант! — отчаянно завопил я. — Там, в Клубе, какой-то мошенник — он просто загримирован под меня! Я видел его...

— Ну, ну, парень. — Он успокаивающе положил руку мне на плечо. — Ты же дал слово. Я уверен, ты не станешь от него отказываться. Я же тебе говорю, все в порядке. А сейчас иди с доктором.

Впервые меня охватило ощущение безнадежности. Эта сеть дьявольски искусно оплетала меня. Такого я и предположить не мог. Я почувствовал, что за всем этим стоит огромная беспощадная сила. По-видимому, тем, кто так интересуется мной или моим исчезновением, ничего не стоит уничтожить меня. Если мой двойник смог одурачить портье, который давным-давно знает меня, если он может болтаться среди моих друзей, в Клубе, не боясь разоблачения, — то чего же он не может сделать от моего имени и в моем обличье? Я похолодел. Что за дьявольский план? Зачем им это нужно? Может быть, они хотят убрать меня, чтобы этот двойник, заняв на время мое место в моем мире, совершил какую-нибудь мерзость, которая навсегда оставит ужасную память обо мне? Мне стало не до смеха. Это приключение могло кончиться плохо.

Следующим этапом моего подневольного путешествия должно было стать метро. А как сказал сам Конзардине, нормальный человек никогда не поверит, что возможно кого-то выкрасть оттуда. Там-то я наверняка смогу перехитрить его и смыться. В толпе найдется человек, который выслушает меня. В конце концов, устрою такую сцену, что Конзардине сам предпочтет избавиться от меня.

А сейчас ничего не остается, как идти с ним туда. С этими двумя полисменами уже бесполезно разговаривать.

— Пойдемте, доктор, —- спокойно сказал я. Пока мы спускались в метро, Конзардине держал меня за руку.

Когда мы проходили турникет, поезд уже стоял. Я шагнул в последний вагон, Конзардине следом. В вагоне никого не было. Я пошел в следующий. Там сидели один или два совершенно невзрачных типа. Подойдя ближе к третьему вагону, я увидел в дальнем его конце полдюжины матросов и младшего лейтенанта. Сердце мое забилось быстрее. Это как раз то, что мне нужно! Я направился прямо к ним.

Когда я входил в вагон, я заметил парочку, сидевшую в углу около двери. Не обратив на них ни малейшего внимания, я устремился к морским пехотинцам.

Но не успел я сделать и пяти шагов, как услышал слабый вскрик, а за ним вопль:

— Гарри! О, доктор Конзардине! Вы нашли его!

Я непроизвольно обернулся. Ко мне бросилась девушка. Она обхватила меня за шею, продолжая восклицать:

— Гарри! Гарри! Дорогой! Слава Богу, он нашел тебя!

Никогда еще я не видел таких прекрасных карих глаз, глубоких, печальных и любящих. На длинных черных ресницах дрожали слезинки. Даже охвативший меня ужас не помешал мне заметить нежнейшую кожу, не тронутую румянами, под маленькой изящной шапочкой коротко остриженные вьющиеся волосы, шелковистые, мягкого бронзового оттенка, немного вздернутый нос, изящный рот, волшебно очерченный подбородок. Я бы дорого дал, чтобы встретить эту девушку при других обстоятельствах, но сейчас она была мне совершенно ни к чему.

— Ну, ну, мисс Вальтон, — голос доктора Конзардине звучал успокаивающе, — с вашим братом уже все в порядке.

— Ну хватит уже волноваться, Ева. Я же тебе говорил, что доктор непременно найдет его.

Произнес это мужчина, оставшийся сидеть в углу около двери. Он был примерно моего возраста, шикарно одет. В уголках глаз и рта его тонкого загорелого лица угадывались следы разгульной жизни.

— Как ты себя чувствуешь, Гарри? — спросил он и добавил довольно неприязненно: — Заставил ты нас побегать в этот раз, черт возьми!

— Вальтер, — упрекнула его девушка, — какое значение это имеет сейчас? Главное — он цел и невредим.

Я освободился от объятий девушки и внимательно оглядел всех троих. Со стороны они казались именно теми, кем им и хотелось казаться — крайне заботливый, опытный, знающий себе цену специалист, беспокоящийся о непокорном, слегка тронутом пациенте, милая, заботливая сестра, вздохнувшая с облегчением при виде своего нашедшегося чокнутого братца, верный друг, возможно жених, слегка выведенный из себя, но по-прежнему надежный и преданный. Последний — так несказанно рад окончанию треволнений своей милой, что готов был задать мне трепку, вздумай я опять вести себя не так, как надо. Все они выглядели настолько убедительно, что на какое-то безумное мгновение к усомнился в том, кто я в действительности.

В голове у меня помутилось от того, что я мог быть этим Генри Вальтоном, мозги которого основательно взболтала какая-то катастрофа во Франции.

Мне потребовалось некоторое усилие, чтобы отогнать от себя эту мысль. Эта парочка наверняка торчала на станции и ждала моего появления. Но черт их всех возьми, откуда они могли знать, что я появлюсь именно на этой станции и именно в это время?

И неожиданно я вспомнил одну из странных фраз Конзардине: «Могущественный Разум должен предначертать, а Воля более мощная, чем воля их всех, вместе взятых...»

Мне показалось, что меня окутала паутина, многочисленные нити которой держала одна твердая хозяйская рука, и она уверенно затягивала меня... Куда?.. И зачем?

Я повернулся к матросам. Они рассматривали нас с нескрываемым интересом. Лейтенант был уже на ногах и направлялся к нам.

— Не могу ли я чем-нибудь вам помочь, сэр? — спросил он Конзардине, хотя полные восхищения глаза его были устремлены на девушку.

Я понял, что мне нечего ждать помощи ни от него, ни от его команды. Тем не менее я сказал:

— Можете. Меня зовут Джеймс Киркхем. Я живу в Дискавери-Клубе. Я не надеюсь, что вы мне поверите, но эти люди пытаются выкрасть меня...

— Ох, Гарри, Гарри! — пробормотала девушка, прикасаясь к своим глазам дурацким кружевным платочком.

— Я прошу вас: когда вы выйдете из метро, позвоните в Дискавери-Клуб, — продолжал я. — Спросите Ларса Торвальдсена и расскажите ему, что вы здесь видели. Передайте ему, что человек, который в Клубе выдает себя за Джеймса Киркхема, мошенник. Сделаете вы это?

— О, доктор Конзардине, — всхлипывала девушка. — О, мой бедный, бедный брат!

— Можно вас на минуточку, лейтенант? — спросил Конзардине и кивнул тому, кто называл девушку Евой: — Вальтер, присмотри за Гарри...

Он тронул лейтенанта за руку, и они пошли в начало вагона.

— Садись, Гарри. Садись, старик, — подтолкнул меня Вальтер.

— Пожалуйста, дорогой, — умоляюще сказала девушка. Овей взяли меня за руки и буквально вдавили в сиденье.

Я не сопротивлялся. Глубочайшее недоумение охватило меня. Я смотрел на шепчущихся Конзардине и лейтенанта и на навостривших уши морских пехотинцев. По тому, как смягчилось лицо офицера и как его команда жалостливо поглядывала на меня и сострадательно на девушку, я понял, что рассказывал Конзардине. Лейтенант о чем-то спросил, Конзардине согласно кивнул головой, и они вернулись обратно.

— Старик, — успокаивающе сказал лейтенант, — я обязательно сделаю то, что ты просил. Мы выйдем на «Мосту», и я позвоню из первого же автомата. Ты сказал, Дискавери-Клуб?

Все было бы просто замечательно, если бы я не был уверен, что он думает, будто ублажает психа.

— Расскажите об этом матросам, — попросил я. — Я знаю, что я говорю. Меня не сломили, но я ничего не могу доказать. Конечно, вы ничего этого не сделаете. Но если искорка понимания случайно вспыхнет в вашем мозгу сегодня вечером или даже завтра, пожалуйста, позвоните, как я вас просил,

— Гарри! Пожалуйста, успокойся! — заклинала девушка. Она выразительно взглянула на лейтенанта. — Я уверена, что лейтенант в точности выполнит свое обещание.

— Конечно, я все сделаю, — заверил он меня и слегка подмигнул девушке.

Я откровенно расхохотался: ничего уже нельзя было сделать. Никто бы не устоял перед этим взглядом Евы — таким умоляющим, таким благодарным, таким понимающим и умеющим ценить. Ни матрос, ни офицер и ни кто другой.

— Все в порядке, лейтенант, — сказал я. — Я не виню вас. Я тоже был уверен, что при входе в нью-йоркское метро под носом у полицейских меня невозможно украсть. И я ошибся. Но я решил, что уж из поезда меня точно невозможно будет утащить. И опять я ошибся. И все-таки, лейтенант, если вам захочется узнать, сумасшедший я или нет, позвоните в Клуб.

— Ох, брат, — вздохнула Ева и опять разрыдалась.

Я опустился на свое место, выжидая более удобного для бегства случая. Девушка сжимала мою руку в своей, время от времени поглядывая на лейтенанта. Конзардине уселся справа от меня. Вальтер сел рядом с Евой.

На станции «Бруклинский мост», постоянно оглядываясь на нас, матросы вышли. Я сардонически просалютовал лейтенанту, девушка подарила ему прекраснейшую благодарную улыбку. Это было как раз то, что нужно, чтобы заставить его забыть мою мольбу.

Делая толпа ввалилась в вагон. Я с надеждой разглядывал их, пока они рассаживались. По мере того как я приглядывался к их лицам, надежда моя постепенно угасала. Старый Вандербилд, печально подумал я, был не прав, когда говорил о людях: «Чтоб они были прокляты!» Следовало бы сказать: «Чтоб у них язык отсох!»

С полдюжины евреев возвращались домой в Бронкс. Припозднившаяся стенографисточка, сев, тотчас же вытащила губную помаду. Еще вошли трое юнцов с кроличьими лицами; итальянка с четырьмя неугомонными ребятишками; почтенный пожилой джентльмен, подозрительно поглядывающий на их ужимки; простоватый негр; довольно приятный мужчина средних лет с дамой, скорей всего школьной учительницей; две хихикающие девицы, которые тотчас же начали строить глазки юнцам; работяга; трое, по всей видимости, клерков и еще дюжина разных идиотов. Обычный коктейль нью-йоркского метро. Ни справа, ни слева я не обнаружил никого сколь-нибудь посообразительнее.

Ничего не оставалось, как обратиться к этим людям. Трое моих сторожей дали бы им сто очков вперед по количеству серого вещества и находчивости. Они сделают мою мольбу бессмысленной, не успею я ее даже кончить. Но я мог, я должен был обронить предложение позвонить в Клуб. Я убеждал себя, что кто-нибудь окажется достаточно любопытным, чтобы рискнуть позвонить в Клуб. Я сосредоточил свой взгляд на величественном пожилом джентльмене — он казался как раз таким, нужным мне человеком, который не успокоится, пока не выяснит, что же все это значит.

Однако едва я собрался заговорить с ним, как девушка весело хлопнула меня по руке и наклонилась через меня к Конзардине.

— Доктор, — ее чистый и звонкий голос был слышен на весь вагон. — Доктор, кажется, Гарри уже гораздо лучше. Можно я дам ему — ну, вы знаете что...

— Отличная мысль, мисс Вальтон, — ответил он. — Конечно дайте.

Из внутреннего кармана своего длинного спортивного пальто девушка вытащила маленький сверток.

— Вот, Гарри. — Она протянула его мне. — Это твой маленький приятель, ему было очень одиноко без тебя.

Я механически взял сверток и развернул его.

У меня в руках оказалась грязная, мерзкая тряпочная кукла!

Я ошарашенно разглядывал ее, осознавая поистине дьявольскую хитрость тех, кому я попал в лапы. Ясный голос девушки привлек внимание всего вагона. Кукла была ужасающе нелепа. Я заметил, как скептически оглядел меня сквозь очки величественный пожилой джентльмен, как Конзардине перехватил его взгляд и со значением постучал себя костяшками пальцев по лбу, — и каждый, кто его видел, правильно понял этот жест. Гогот негра неожиданно смолк. Старые евреи замерли, вытаращившись на меня; стенографисточка уронила свою сумочку; итальянские детишки зачарованно уставились на куклу; парочка средних лет в замешательстве отвернулась.

Как я оказался на ногах, прижимая к себе куклу, словно боясь, что ее отберут у меня?

— Черт! — выругался я и замахнулся, чтобы швырнуть куклу на пол.

И тут до меня дошло, что сопротивляться дальше бессмысленно.

Они продумали сценарий на всю дорогу в метро. С таким же успехом я мог бы выбросить руку, а не куклу. Я опустил руку с куклой. Как сказал мне Конзардине, я ехал туда, куда хотел «Великий Разум», нравится мне это или нет. И, уж конечно, тогда, когда Он этого хотел. То есть именно сейчас.

Ну что ж, они играли со мной довольно долго. Я сдамся, но напоследок устрою себе небольшое развлечение.

Я плюхнулся на сиденье, засунув куклу в верхний карман куртки, — ее голова торчала оттуда крайне идиотски. Величественный пожилой джентльмен сочувственно квохтал и понимающе кивал головой Конзардине. Юнец с кроличьей мордочкой брякнул:

— Псих!

Девицы нервно захихикали. Негр поспешно встал и пошел в следующий вагон. Итальянский детеныш захныкал, показывая на куклу;

— Дай мне.

Я взял руку девушки в свои.

— Ева, милая, — сказал я так же отчетливо, как говорила она, — ты же знаешь, я убегаю потому, что не переношу Вальтера.

Я обнял ее за талию.

— Вальтер, — я повернулся к нему, прижимая к себе девушку, — ты ведь только что вышел из тюрьмы, сидел Бог знает за что и по справедливому приговору. Ты не достоин моей Евы. И хотя тебе и говорит это сумасшедший, ты знаешь — это правда.

Пожилой джентльмен прекратил свое надоедливое квохтанье и удивленно воззрился на Вальтера. Впрочем, и все остальные переключили на него свое внимание.

Я почувствовал удовлетворение при виде его заливающихся легкой краской щек.

— Доктор Конзардине, — теперь я повернулся к этому негодяю, — вы врач и вы знаете, что такое стигма. Я имею в виду врожденные черты преступника. Посмотрите на Вальтера. Глаза маленькие и близко посаженные, рот жесткий, похотливый, мочки ушей недоразвиты. Если уж я не должен жить на свободе, т® он и подавно!

Все глаза в вагоне были прикованы к нам. То, что я говорил, очень походило на правду. Лицо Вальтера стало красным, как кирпич. Конзардине невозмутимо смотрел на меня.

— Нет, Ева, — продолжал я, — это вовсе не тот человек, который нужен тебе.

Я стиснул девушку в своих объятиях и притянул к себе. Это начинало мне нравиться — девушка была изумительно хороша.

— Ева! — воскликнул я. — Мы так долго не виделись, а ты даже не поцеловала меня.

Я приподнял ее подбородок и поцеловал. Я целовал ее со вкусом, как следует, и уж вовсе не по-братски. Я услышал, как Вальтер тихо выругался. Как это воспринял Конзардине, я не мог сказать. Да это меня и не интересовало — очень уж сладкие губки оказались у Евы.

Я целовал ее еще и еще — под присвистывание юнцов, хихиканье девиц, возмущенные восклицания достойного пожилого джентльмена.

Порозовевшее сначала лицо девушки побледнело. Она не сопротивлялась, но между поцелуями шептала:

— Ты еще заплатишь за это! О, ты еще заплатишь за все это.

Я рассмеялся и отпустил ее. Мне все стало нипочем. Пока со мной эта девушка, я пойду с Конзардине, куда он только пожелает.

— Гарри, — голос Конзардине прервал мои мысли. — Пойдем. Наша станция.

Поезд подходил к станции «Четырнадцатая стрит». Конзардине поднялся, взглядом позвал девушку. Опустив глаза, она взяла меня за руку. Рука была холодна как лед. Я встал, все еще продолжая смеяться. Я вышел на платформу и поднялся по каменным ступеням на улицу, Конзардине — рядом со мной, Вальтер — сзади. Один раз я оглянулся на Вальтера, у него было такое убитое лицо, что на сердце у меня потеплело. Я был удовлетворен, что хотя бы в некоторой степени рассчитался с двумя из них и в их же манере.

Наверху нас встречал шофер в ливрее. Он как-то странно взглянул на меня и поклонился Конзардине.

— Сюда, Киркхем! — повелительно окликнул меня мнимый доктор.

А! Я опять Киркхем! Что бы все это значило?

Возле тротуара стояла машина, на которую кивнул Конзардине.

Крепко сжав руку Евы, я втащил девушку за собой в машину. Вальтер сел впереди, Конзардине рядом со мною. За рулем сидел другой тип в ливрее. Машина тронулась.

Конзардине повернул рычажок — опустились шторы, погрузившие салон в полумрак.

Ева тут же выдернула свою руку из моей, больно хлестнула меня по губам и, забившись в угол, тихо разрыдалась.

ГЛАВА 4

Машина, одна из самых фешенебельных европейских моделей, мягко пронеслась по Пятой авеню и повернула к северу. Конзардине нажал другую кнопку — штора отделила салон от кабины водителя. Тусклый свет излучала только скрытая маленькая лампочка. Я заметил, что девушка успокоилась и теперь сидела, глядя на носки своих изящных узких туфелек. Вальтер достал портсигар. Я последовал его примеру.

— Вы не возражаете, Ева? — заботливо спросил я.

Девушка даже не взглянула на меня. Конзардине был полностью погружен в свои мысли. Вальтер мрачно смотрел поверх моей головы. Я прикурил и попытался определить направление движения. Мои часы показывали без четверти десять.

Плотно зашторенные окна не пропускали даже отблесков света. Машина то и дело останавливалась, словно перед светофорами, и я решил, что мы все еще едем по Пятой авеню. Затем начались непрерывные вилянья и повороты, как будто мы выехали на боковые улицы. В какой-то момент мне показалось, что машина сделала полный круг. Наконец я потерял всякое представление о направлении, чего они без сомнения и добивались.

В десять пятнадцать машина стала резко набирать скорость, по-видимому, мы выехали из города. Вскоре повеяло прохладой и свежестью. Возможно, мы были на Вестчестере или Лонг-Айленде. Этого я не мог определить.

Ровно в одиннадцать двадцать машина остановилась И после минутной задержки тронулась снова. Я услышал, как сзади нас лязгнули тяжелые металлические ворота. Еще минут десять быстрой езды — и опять остановка. Конзардине очнулся от своих мечтаний и с треском поднял шторы. Шофер распахнул двери. Ева выпорхнула из машины, за ней — Вальтер.

— Мы приехали, мистер Киркхем, — приветливо сказал Конзардине, как будто он был любезным хозяином, доставившим к себе домой в высшей степени желанного гостя, а не пленника, захваченного самым возмутительным образом.

Я вышел. Мутный глаз луны, предвещающий шторм, тускло глядел на великолепный дворец, как будто перенесенный сюда с берегов Луары. Ярко горел свет в его крыльях и башенках. Через парадные двери во дворец вошли девушка и Вальтер. Я огляделся. Возникало впечатление, что этот уединенный дворец окружен бесконечным лесным пространством, заслоняющим его от внешнего мира.

Конзардине взял меня под руку, и мы прошли следом за девушкой и Вальтером.

Два здоровенных араба стояли по обе стороны парадного входа.

Я не смог сдержать восторженного восклицания, когда, переступив порог, мы оказались в огромном холле.

Лучшие из лучших шедевров средневековой Франции были собраны здесь. Длинные, изысканно готические галереи были увешаны шпалерами и гобеленами в треть высоты до Сводчатого потолка, их хватило бы на три огромных музея. Тут же размещались щиты и оружие поверженных королей.

Конзардине не дал мне времени рассмотреть все это. Он указал мне на вышколенного английского лакея, неожиданно оказавшегося рядом:

— Томас позаботится о вас. Увидимся позже, Киркхем.

— Сюда пожалуйте, сэр, — Томас с поклоном ввел меня в миниатюрную часовню, спрятанную в одной из стен холла. Он нажал на ее изукрашенную резьбой заднюю стену. Она отъехала в сторону, и мы вошли в маленький лифт. Когда лифт остановился и отодвинулась панель, служившая ему дверью, я оказался в прекрасно обставленной спальне, роскошь которой могла сравниться с великолепием парадного холла. Тяжелые шторы скрывали вход в ванную комнату.

На кровати лежали нарядные брюки, рубашка, галстук и прочая одежда. Через несколько минут я уже был вымыт, чисто выбрит и облачен в вечерний костюм. Все было мне впору. Когда слуга открывал дверцу стенного шкафа, мое обостренное внимание привлек висевший там плащ. Я заглянул в шкаф.

Там висели точные копии всего моего клубного гардероба. Даже на портновских метках в карманах стояла моя фамилия.

Я подумал, что наблюдавший за мной исподтишка слуга ожидает выражений удивления, но я не доставил ему этого удовольствия. Я уже просто не мог больше удивляться.

— Куда я теперь должен идти? — спросил я.

Вместо ответа он отодвинул панель и подождал, пропуская меня в лифт. Когда лифт остановился, я, естественно, подумал, что сейчас снова окажусь все в том же огромном холле. Но вместо холла передо мной открылась маленькая отделанная дубом совершенно пустая прихожая. Около единственной двери из дуба более темного тона стоял араб, по-видимому, ожидая меня, так как слуга с поклоном вышел из лифта, подождал, пока выйду я, зашел обратно и исчез за панелью.

Араб приветствовал меня на восточный манер. Открывая дверь, он снова поклонился, молитвенно сложив руки. Я шагнул через порог. Часы начали бить полночь.

— Прошу, Джеймс Киркхем! — раздался незнакомый голос. — Вы предельно точны.

Голос был необычайно звучный и музыкальный, какой-то органной глубины. Говоривший сидел во главе длинного стола, накрытого на троих. Это все, что я увидел до того, как взглянул ему в глаза. После этого я перестал на какое-то время замечать, что происходит вокруг. Таких живых глаз густой сапфировой синевы я еще никогда не встречал. Огромные, немного раскосые, они сверкали, словно из них бил настоящий родник жизни. Но их жесткий блеск в самом деле больше всего напоминал сияние самоцветов. Лишенные ресниц, немигающие, словно у птиц или змей, глаза неотрывно смотрели на меня.

Мне потребовалось определенное усилие, чтобы оторваться от них и взглянуть в лицо их обладателю. Лоб его был непомерно велик. Возможно, конечно, совершенно лысая голова прибавляла ему высоты. Но мне показалось, что огромный купол, самое меньшее, вдвое превосходил лоб обычного человека. Узкие длинные уши явственно заострялись кверху. Тяжелый крючковатый нос нависал над длинным массивным подбородком. Полные губы классического греческого очертания были неподвижны, как у античной статуи. И все это огромное, круглое, гладкое, без единой морщинки, лицо сохраняло абсолютную неподвижность. Лишь глаза жили на нем. И сверхъестественная их живость производила жуткое впечатление.

Громадная бочкообразная грудь, вздымавшаяся над столом, дышала необычайной жизненной силой и наводила на мысль о гигантских размерах всего тела.

С первого же мгновения все, кто видел этого монстра, попадали, вероятно, под власть исходящей от него нечеловеческой силы.

— Садитесь, Джеймс Киркхем, — снова зарокотал звучный голос. Из-за спины громилы вынырнул незамеченный мной дворецкий и поставил стул по левую руку от него.

Я поклонился этому странному человеку, державшему в своих руках мою жизнь, и молча уселся рядом.

— Вы, должно быть, проголодались после столь длинного путешествия? — спросил он. — Очень любезно с вашей стороны, Джеймс Киркхем, что вы исполнили эту мою прихоть явиться сюда.

Я быстро взглянул на него, но не заметил и намека на издевку.

— Я вам очень обязан, сэр, — ответил я с нарочито изысканной вежливостью, — за столь увлекательное путешествие. А что касается вашей шутки о прихоти, то что же мне оставалось делать, если ваши посланцы были... хм, так красноречивы...

— О, да, — кивнул он. — Доктор Конзардине действительно обладает исключительным даром убеждения. Он сейчас присоединится к нам. Но что же вы? Ешьте, пейте.

Дворецкий разлил шампанское. Я поднял свой бокал и невольно залюбовался им. В моих руках сверкало бесценное сокровище — несомненно, древний кубок, искусно вырезанный из горного хрусталя.

— Да, — заметил мой хозяин, как будто читая мои мысли, — действительно редчайший экземпляр. Это бокалы для вина халифа Гаруна аль-Рашида. Когда я пью из него, мне кажется, что я вижу его самого, окруженного его излюбленными друзьями-собутыльниками среди великолепия двора в старом Багдаде. Передо мной пробегает череда прекрасных и пресыщенных удовольствиями арабских ночей. Тысяча и одна ночь. Эти бокалы, — задумчиво продолжал он, — сохранил для меня покойный султан Абдул Хамид. По крайней мере, они принадлежали ему, пока я не захотел взять их себе.

— Вы, должно быть, привели очень», га, убедительные аргументы, чтобы заставить султана расстаться с бокалами, — пробормотал я.

— Как вы уже заметили, Джеймс Киркхем, мои посланцы чрезвычайно красноречивы, — учтиво ответил он.

Я пригубил шампанское. Даже если бы от этого зависела моя жизнь, я не смог бы скрыть удовольствия.

— Да, — пропел мой странный хозяин, — вино очень редкого виноградного сбора. Оно было специально приготовлено для короля Испании Альфонсо. Но опять-таки мои посланцы проявили чудеса красноречия. Наслаждаться его исключительными качествами в полную меру мне мешает только сожаление о том, что этого лишен милый моему сердцу король Альфонсо.

Я допил вино почти с благоговением. И с наслаждением принялся за холодную птицу с нежнейшим мясом. Мое внимание привлекла золотая ваза для фруктов, усыпанная драгоценными камнями. Она настолько поразила меня своим изяществом, что я даже немного приподнялся на стуле, чтобы получше ее рассмотреть.

— Работа Бенвенуто Челлини, — заметил мой хозяин, — один из его шедевров. Италия берегла его для меня много веков.

— Но Италия никогда по доброй воле не отказалась бы от подобного сокровища! — воскликнул я.

— Нет, она рассталась с ним вполне добровольно. Совершенно добровольно, уверяю вас, — успокаивающе ответил он.

Я огляделся вокруг: тускло освещенная комната, так же как и огромный холл, была хранилищем изумительных сокровищ. Если хотя бы половина тех вещей, что я успел заметить, были подлинными, то содержимое только этой комнаты стоило миллионы. Но даже американский миллиардер не смог бы собрать такие вещи.

— Они подлинные, — снова отреагировал собеседник на мои мысли. — На самом деле я величайший в мире знаток и ценитель редких вещей. Не только картин, или драгоценных камней, или вин, или других произведений человеческого гения, а и живых людей, мужчин и женщин. Я коллекционирую то, что не совсем точно принято называть душами. Именно поэтому вы здесь, Джеймс Киркхем!

Дворецкий наполнил бокалы и положил неоткупоренную бутылку в ведерко со льдом рядом со мной, поставил на стол ликеры, положил сигары и исчез, словно по сигналу. Я с интересом заметил, что он вышел через другую панель в стене, за которой тоже скрывался лифт. Я успел рассмотреть, что дворецкий был китайцем.

— Маньчжур, — заметил мой хозяин. — Царского рода. Однако почитает за большую честь служить у меня.

Я понимающе кивнул головой, как будто все было в порядке вещей: и слуги маньчжуры царского рода, и вино от короля Альфонсо, и кубки из арабских ночей халифа, и вазы Бенвенуто Челлини. Я понял, что игра, начавшаяся несколькими часами раньше в Баттери-парке, перешла во вторую стадию, и решил продемонстрировать все лучшие навыки и приемы хорошего игрока в покер — мое лицо оставалось бесстрастным.

— Вы нравитесь мне, Джеймс Киркхем, — голос, лишенный всякого выражения, рокотал сквозь почти неподвижные губы. — Вы думаете: «Я пленник. Мое место в мире занято каким-то двойником, которого даже мои ближайшие друзья принимают за меня самого. Этот разглагольствующий здесь человек — настоящий монстр, без совести и без жалости. Он может избавиться от меня и непременно так и сделает, если ему этого захочется, так же легко и просто, как он задувает пламя свечи». Все это правда, Джеймс Киркхем.

Я счел за лучшее не заглядывать в его холодные сверкающие глаза. Я раскурил сигару и кивнул, сосредоточенно наблюдая, как она тлеет.

— Да, вы правы, — продолжал этот тип. — Однако вы ни о чем не спрашиваете и ничего не просите. Ваш голос спокоен, ваши руки тверды, в ваших глазах нет страха. Но за внешним спокойствием кроется величайшее напряжение. Ваш мозг постоянно настороже, чтобы не пропустить малейшую благоприятную возможность улизнуть отсюда. Вы улавливаете опасность совершенно подсознательно, как какой-нибудь дикарь, живущий в джунглях. Все ваши чувства обострены до предела, чтобы воспользоваться любой прорехой в опутавшей вас сети. Страх не чужд вам, однако вы никак этого не выказываете. Только я один могу все это определить. Вы доставляете мне удовольствие, Джеймс Киркхем. В вас живет дух настоящего игрока.

Он снова замолчал, разглядывая меня поверх своего бокала. Я собрал все свои силы, чтобы с улыбкой встретить его взгляд.

— Вам сейчас тридцать пять, — снова заговорил он. — Я наблюдал за вами несколько лет. Впервые вы привлекли мое внимание, когда работали во французской разведке во время второй мировой войны.

Моя рука непроизвольно стиснула бокал. Я считал, что об этой довольно случайной разовой работе не знает никто, кроме меня и моего бывшего шефа.

— К счастью для вас, вы ни разу не стали мне поперек дороги, — рокотал его голос, — поэтому вы и остались живы. В следующий раз вы попались мне на глаза, когда изъяли у коммунистов хранящиеся в Москве изумруды Спирадова. Вы искусно подсунули им копию и исчезли, прихватив оригинал. Эти изумруды меня не интересуют, у меня есть гораздо лучшие. Поэтому я позволил вам передать их тому, кто сделал вам этот заказ. Но дерзость вашего плана и холодное мужество, с которым вы его выполнили, очень развлекли меня. А я люблю, чтобы меня развлекали, Джеймс Киркхем. По вашему полному безразличию к совершенно неадекватной награде я понял, что более всего в этом деле вас привлекало рискованное приключение. Главное для вас была сама игра, а не возможность заработать. Тогда я и подумал, что вы настоящий игрок.

Удивление отразилось на моем лице помимо моей воли. Спирадовское дело проводилось в строжайшей тайне. Я настоял, чтобы никто, кроме хозяина драгоценностей, не знал, как они вернулись. Их перепродали как обыкновенные драгоценные камни, не принимая во внимание их исторической ценности. Даже коммунисты все еще не поняли, что у них подделка, и у меня были причины полагать, что они не поймут этого, пока не попытаются продать камни. Однако этот человек все знал!

— После этого я и решил приобрести вас для своей коллекции, — сказал монстр. — Но тогда еще не подошло время. И я дал вам немного погулять. Увлеченные весьма сомнительной легендой, вы отправились в Китай выполнять поручение Рокбилта. И вы увидели, что и в самом деле на превратившейся в прах груди принца Сукантце лежали почетные нефритовые диски. Вы забрали их, но попали в лапы бандита Кин-Ванга. Однако вы нашли слабое место этого хитрейшего вора. Вы заметили и воспользовались единственной возможностью сбежать. Он был игрок до мозга костей, и вы поняли это. И тогда, играя в его палатке в покер, вы поставили нефритовые диски и два года службы, как расплату за проигрыш.

Мысль о том, что вы будете у него посыльным, пришлась Кин-Вангу но душе. Кроме того, он понял, какое значение будет иметь для него ваша голова и ваше мужество. Поэтому он и согласился на эту сделку. Вы засекли карты, которые он хитроумно пометил, пока игра не зашла еще очень далеко. Мне очень понравились ловкость и мастерство, с которым вы мгновенно пометили все остальные карты той же масти. Кин-Ванг был посрамлен. Удача была с вами. Вы выиграли.

Я даже привстал слегка, зачарованно глядя на этого человека.

— Я не хочу больше мистифицировать вас. — Он махнул мне рукой, чтобы я сел на свое место. — Кин-Ванг иногда оказывает мне услуги. Очень много людей в самых разных странах работают на меня. Мои приказания и пожелания для них — закон, Джеймс Киркхем. Если бы вы проиграли, он прислал бы диски мне и заботился бы о вас больше, чем о своей голове. Ибо он знал, что я могу потребовать вас в любой момент.

Я со вздохом откинулся на спинку стула. Ощущение захлопнувшейся ужасной ловушки, мягко говоря, угнетало.

— Потом, — он не сводил с меня глаз, — позднее, я проверял вас еще. Мои люди дважды пытались отнять у вас диски. Эти акции преднамеренно не были спланированы на верный успех. Иначе вам бы пришлось расстаться с вашими дисками. Оба раза я оставлял лазейку, через которую вы могли бы улизнуть, если бы у вас хватило ума заметить ее. У вас действительно хватило ума, и я от души поразвлекся. И получил удовольствие.

И теперь, — он немного подался вперед, — мы подошли к сегодняшнему вечеру. Вы полупили кругленькую сумму за эти нефритовые реликвии. Но, по-видимому, у вас поуменьшился интерес к игре, которой вы столь хорошо владеете. И вы обратились к другому развлечению — бирже. А это игра для дураков. Дать вам возможность выиграть здесь не входило в мои планы. Я знал, что вы купили, и кое-что предпринял. И не спеша вытянул у вас все, доллар за долларом. Вы сейчас думаете, что такой метод более подходил для того, чтобы разорить какого-нибудь миллионера, а не владельца нескольких тысяч. Это не так. Я просто показал вам, что если бы у вас были миллионы, итог был бы тот же. Я хотел, чтобы это послужило для вас уроком, когда придет время. Вы сделали выводы?

Я с трудом подавил вспышку гнева.

— Я слушаю, — ответил я сухо.

— Осторожно! — прошипел он, в его глазах мелькнула неприкрытая угроза.

— Итак, — продолжил он снова, — вернемся к сегодняшнему вечеру. Я мог бы приказать, чтобы вас поймали и притащили сюда избитого или накачанного наркотиками, связанного и с кляпом во рту. Такие методы более подходят для головорезов и лишенных воображения современных дикарей. Разум, стоящий за столь грубо проведенным мероприятием, вряд ли смог бы вызвать у вас уважение. Да и я не получил бы удовольствия. Постоянное наблюдение заставило вас в конце концов открыться. Ваш двойник сейчас наслаждается своей великолепной игрой в Клубе. Между прочим, этот известный и поистине блестящий актер неделями изучал вас... Все, что с вами происходило за последнее время, было подчинено одной цели — продемонстрировать вам совершенно необычайный характер организации, заинтересовавшейся вами.

Я повторяю еще раз: ваше поведение понравилось мне. Вы могли бы подраться с Конзардине. Если бы вы так поступили, вы показали бы, что у вас не хватает ни воображения, ни настоящего мужества. Вы все равно бы сказались здесь, но я был бы разочарован. К тому же меня очень сильно позабавило ваше отношение к Вальтеру и Еве. Этой девушке я предназначил великую миссию и сейчас готовлю ее к ней. Вас интересует, как они могли оказаться на той же станции метро. Через пять минут после того, как вы сели на скамейку, другие пары уже ожидали вас на Южной переправе, на станции надземной железной дороги и на всех подступах к Баттери-парку. Я вас уверяю: у вас не было шансов улизнуть. Все, что вы могли предпринять, было предусмотрено, и соответствующим образом были подготовлены ответные меры. Даже вся полиция Нью-Йорка не смогла бы отобрать вас у меня сегодня ночью.

Потому что я, Джеймс Киркхем, хотел, чтобы вы были здесь!

Со все возрастающим изумлением слушал я эту мешанину из тонкой лести, угроз и колоссального хвастовства. Я поднялся из-за стола и спросил напрямик:

— Кто вы? И что вам от меня нужно?

Его сверхъестественные глаза горели непереносимо ярко.

— Пока все на земле, где я правлю, подчинено моей воле, — медленно ответил он, — можете называть меня — САТАНОЙ! И то, что я вам предлагаю, это возможность в некотором роде управлять миром вместе со мной. Разумеется за вознаграждение!

ГЛАВА 5

Последние слова подействовали на меня, словно удар электрическим током. При других обстоятельствах я счел бы их за идиотизм. Но только не сейчас! Глаза Сатаны в упор смотрели на меня.

Голубые немигающие глаза, казалось, жили самостоятельной жизнью на совершенно неподвижном лице. И весь долгий сегодняшний вечер я ощущал на себе этот дьявольский взгляд! И все, что сегодня произошло со мной, — дело рук этого дьявола! Его лишенный выражения голос звучал, как органная труба, но губы оставались почти недвижимыми, как недвижимым было огромное тело, словно оно было лишь пристанищем дьявольского духа, являющего себя только в голосе и глазах. Высокий, изящный и смуглый оперный Мефистофель не имел ничего общего с моим визави, а его заигрывания со мной и этот рассказ делали его еще ужаснее.

Я уже убедился на собственном опыте, что этот тучный джентльмен способен на куда более серьезные дьявольские игры, чем его стройный коллега.

Этот Сатана был отнюдь не идиот. Он вселял в меня ужас!

Мелодично прозвенел колокольчик, вспыхнула сигнальная лампочка на стене, панель плавно отъехала в сторону, и в комнату вошел Конзардине. Я рассеянно отметил, что маньчжурский принц воспользовался другим входом. Тотчас же мне почему-то пришло в голову, что я не видел лестницы, ведущей в большой зал, и что в спальне, куда проводил меня слуга, не было ни дверей, ни окон. Но в тот момент я не придал значения своим наблюдениям. Лишь некоторое время спустя я понял, в чем дело.

Я поднялся, отвечая на поклон Конзардине. Он сел к столу, не оказав никаких знаков внимания Сатане.

— Я сейчас только что рассказывал Джеймсу Киркхему о том удовольствии, которое он мне доставлял с тех пор, как я обратил на него внимание.

— И мне, — улыбнулся Конзардине. — Но боюсь, наши сегодняшние спутники этого удовольствия не получили. Кохем совершенно расстроен. Вы с ним слишком жестоко обошлись, Киркхем. Тщеславие — его самый большой грех.

Я понял, что на самом деле Вальтера зовут Кохем, и мне очень захотелось узнать настоящее имя Евы.

— А вы полагаете, ваш трюк с тряпичной куклой — изящная шутка? — сказал я. — Что же касается Кохема, то вы же прекрасно знаете, что я был весьма сдержан в своих высказываниях. В конце концов, вы сами толкнули меня на это.

— Использовать тряпичную куклу — идея блестящая, — заметил Сатана. — Она оказала очень эффективное действие.

— Просто дьявольская идея. — Я обернулся к Конзардине. — Но я выяснил, что это и не может быть иначе. Буквально перед вашим приходом я узнал, что имею честь обедать с Сатаной.

— Ах да, — невозмутимо отозвался Конзардине. — И вы, конечно, думаете, что я сейчас выхвачу скальпель и вскрою вам вены, а Сатана водрузит перед вами серную глыбу с высеченной на ней клятвой и повелит вам скрепить кровью отречение от своей души?

— Ну уж таких детских выходок я от вас не жду, — ответил я, изобразив некоторое возмущение.

Сатана довольно хмыкнул. Его лицо оставалось неподвижным, но глаза оживленно блестели.

— Устаревшие игры, — сказал он. — После опытов с доктором Фаустом я их не использую.

— Может быть, — вежливо обратился ко мне Конзардине, — вы думаете, что я новый доктор Фауст? Нет, Киркхем. — Он насмешливо посмотрел на меня. — Но если это и так, то Ева все же — не Маргарита.

— Если позволите, не ваша Маргарита, — добавил Сатана.

Кровь бросилась мне в лицо. И опять удовлетворенно хмыкнул Сатана. Они продолжали свою игру со мной. И попахивало серой от этих забав. Я чувствовал себя, как мышка между двумя котами. И девушка казалась мне еще одной такой же беспомощной мышкой.

— Нет, — снова зазвучал голос Сатаны, — я теперь действую по-другому. Я, правда, по-прежнему покупаю души или просто отбираю их. Но я не так строг с ними, как раньше. К тому же я арендую их на определенные сроки и хорошо плачу за аренду, Джеймс Киркхем.

— Может, хватит обращаться со мной, как с ребенком? — холодно спросил я. — Я согласен: все, что вы рассказали обо мне, — правда. Я верю всему, что вы рассказали о себе. Я признаю, что вы — Сатана. Прекрасно. Ну и что дальше?

Вопрос повис в воздухе. Конзардине зажег сигару, налил себе немного бренди и, чтобы лучше видеть мое лицо, отставил в сторону стоявшую между нами свечу. Глаза Сатаны впервые за весь вечер смотрели поверх моей головы. По-видимому, начинался завершающий период этой таинственной игры.

— Слышали ли вы когда-нибудь легенду о семи сияющих следах Будды? — спросил у меня Сатана.

Я покачал головой.

— Эта легенда побудила меня изменить древний способ охоты за душами, — серьезно продолжал он. — Она положила начало новой инфернальной эпохе. Но для вас она имеет большое значение и по другим причинам. Итак, слушайте.

Когда Будда, Гаутама, или Просветленный, — нараспев начал он, — был еще в чреве своей матери, яркий свет исходил от него, словно был он живым драгоценным огоньком. И так ярок был этот свет, что тело матери сверкало, как фонарик с зажженным в нем священным огнем.

Впервые в голосе Сатаны появилось выражение: и злоба и елей одновременно звучали в нем.

— И когда настало время родов, свершилось чудо: он шагнул вперед из чрева своей матери, и оно затворилось за ним. Семь раз шагнул младенец Будда и остановился, чтобы принять поклонение дэвов, духов, гениев духов и всего Небесного воинства, собравшегося вокруг. А семь следов его сверкали, как звезды в шелковистой траве. И — слушайте дальше — пока Будда принимал поклонения, эти сверкающие следы ожили, зашевелились и самостоятельно отправились в разные стороны, открывая пути, по которым пройдет Просветленный. Семь чудесных миленьких маленьких Иоаннов Крестителей бежали впереди него... Ха-ха-ха! — Сатана засмеялся, но лицо его по-прежнему ничего не выражало, а губы не двигались. — Один пошел на Запад, другой — на Восток, третий — на Север, а четвертый — на Юг, пролагая дороги искупления во все четыре стороны света. А что же случилось с тремя остальными? Увы и ах! Мара, Князь Тьмы, наблюдал пришествие Будды, и мрачные предчувствия терзали его. Ибо только правда имела тень при свете слов Будды, и бессмысленными становились слова обмана, которыми Мара обольщал людей и обращал их в рабство. Если восторжествует Будда, Мара потеряет над ними власть и погибнет. Очень не нравилось это Князю Тьмы, ибо более всего любил он власть, и высшим его наслаждением было повелевать людьми. И этим, — совершенно серьезно заметил Сатана, — Мара был очень похож на меня. Но интеллект его был развит гораздо меньше моего — он никогда не понимал, что, манипулируя правдой подходящим образом, можно добиться гораздо большего, чем с помощью лжи.

Так вот, не успели эти три неповоротливых следа отойти слишком далеко, как Мара поймал их. И тогда хитростью и коварством, колдовством и всяческими уловками он совратил их с истинного пути. Он научил их великолепным озорным проделкам и восхитительнейшим хитростям и отправил их странствовать.

И что же было дальше? Естественно, и мужчины, и женщины пошли за этими тремя следами. И кто может их в этом обвинить? Ведь все следы были одинаковы с виду. А дороги, которые выбирала эта троица, были гораздо лучше, нежели суровые, каменистые и труднопроходимые тропы, использованные неподкупной четверкой, — они были восхитительно легки, источали пьянящий аромат и завораживали красотой. Только заканчивались они по-разному.

Души, которые последовали за тремя заколдованными следами, неизбежно оказывались в средоточии лжи и порока и там оставались среди этой грязи навсегда. Те же, которые последовали за другими четырьмя следами, остались свободны. Но все больше и больше людей отправлялись за порочными следами, и Мара был очень доволен. Дошло до того, что, казалось, никто уже не ступал на путь просветления. И тогда Будда рассердился. И послал он за своей четверкой, и со всех четырех сторон света поспешили к нему сверкающие священные следы. Они нашли и поймали заблудших и больше никуда не отпускали их.

Что же было делать с тремя заблудшими следами? Их нельзя было уничтожить, ибо они были следами Будды, их нельзя было даже лишить необыкновенных возможностей. Но так глубоко развратил их Мара, что ничто не могло излечить их от скверны.

И решено было лишить их свободы до тех пор, пока стоит мир.

Где-то неподалеку от огромного храма Боробудура на Яве прячется меньший храм, В этом храме стоит трон. Чтобы. добраться до трона, нужно взойти по семи ступеням. На каждой ступени сияет отпечаток ножки младенца Будды. С виду они совершенно одинаковы но безмерно их различие. Четыре праведных следа охраняют три заблудших. Храм этот окружен непроницаемой тайной, дорога к нему полна смертельных опасностей. Тот, кто минует их и войдет в храм, сможет взойти на трон.

Но, поднимаясь на трон, нужно наступить на пять из этих сияющих следов!

А теперь слушайте, что произойдет после этого. Если из этих пяти следов три окажутся неправедными, то, как только человек вступит на трон, все, что только есть на земле и что может дать ему Князь Тьмы, будет его, стоит ему лишь пожелать. Разумеется, платой за это будет порабощение души, а может быть, и ее уничтожение.

Но если три из пяти следов окажутся праведными, тогда человек свободен от земной суеты, свободен от иллюзий, свободен от желаний, он — Носитель Света, Сосуд Мудрости, а душа его навсегда сольется с Божественной душой.

Святой он или грешник, волей-неволей иллюзии всего мира будут его иллюзиями, если он наступит на три неправедных следа.

И грешник он или святой, но если он наступит на три праведных следа, то освободится от всех заблуждений, а благословенная душа его навеки пребудет в Нирване..

— Бедняга, — прошептал Конзардине.

— Такова легенда, — Сатана опять смотрел на меня. — Я никогда не пытался приобрести эти интереснейшие следы. Они не смогли бы послужить моим целям. Я не имею никакого желания превращать грешников в святых. Но благодаря этой легенде у меня появилась самая увлекательная идея за последние, ну скажем, несколько столетий.

Жизнь, Джеймс Киркхем, это долгая и весьма пресная игра, длящаяся между двумя неизбежными границами — рождением и смертью. Все люди — игроки, и большинство — весьма несчастливые. У каждого из них есть своя страстишка, за которую они готовы продать не только душу, но и жизнь. Если кто-то и управляет этой игрой, то весьма бездарно. Правила ее страшно запутаны, противоречивы, а то и просто бессмысленны.

Так вот, я усовершенствовал эту игру. Не для всех, конечно, для избранных. Я играю с ними на их заветное желание. А чтобы поразвлечься и доставить себе удовольствие, использую схему семи следов Будды.

А сейчас, Джеймс Киркхем, слушайте внимательно, это касается непосредственно вас. Я построил помост, на нем два 'трона, к ним ведет не семь, а двадцать одна ступень. На каждой третьей ступени сияет след — всего их семь, три из них несчастливых и четыре счастливых.

Один трон низкий, на нем сижу я, на другом лежат корона и скипетр. На него-то и должен подняться тот, кто будет играть со мной. Поднимаясь, он должен наступить не на пять, а только на четыре сверкающих следа.

Если все четыре окажутся счастливыми, то, что бы этот человек ни пожелал, все будет тотчас же исполнено. И так будет продолжаться всю его земную жизнь. Я буду его слугой, а вместе со мной обширнейшая организация, которую я создал. Все принадлежащие мне произведения искусства, и мои миллиарды, и сила, и власть, и женщины — все будет его, стоит ему только пожелать. А если он кого-то возненавидит, я накажу его или уничтожу. Корона, скипетр, высокий трон — власть над всей землей... Он сможет иметь все...

Я взглянул на Конзардине. Его сильные пальцы нервно сжимали и разжимали ручку серебряного ножа, глаза ярко блестели.

— А если он наступит на другие следы? — спросил я.

— Тогда я выиграл. Если он наступит только на один из трех несчастливых, то он должен исполнить мою волю лишь один раз, когда я прикажу. Если он наступит на два, то будет служить мне ровно один год. Это минимальный срок аренды. Но если он пройдет по всем трем следам, — я почувствовал обжигающий взгляд голубых глаз, услышал тяжелый вздох Конзардине, — если он пройдет по всем трем, тогда он весь мой — и душа его, и его тело. И тогда: хочу — казню, хочу — милую, и — когда хочу и как хочу.

Рокочущий голос Сатаны наводил ужас. Глаза сверкали, как будто в них горело пламя ада. Ну прямо Дьявол во плоти, да и только!

— Но нужно иметь в виду несколько правил. — Он резко переменил тон, его голос вновь был спокоен. — Не обязательно проходить все четыре следа сразу. Можно ступить только на один, на два или на три. И остановиться. Если вы остановитесь после первой отмеченной ступени и она окажется моей, то есть несчастливой, а вы не пойдете дальше, то вы окажете мне одну услугу, за которую я хорошо заплачу. И после этого можете начать восхождение снова. Точно так же можете поступить, если, поднимаясь выше, наступите на еще одну мою ступень. После того как вы прослужите у меня год, вы сможете снова испытать судьбу, если, конечно, останетесь живы. В течение этого года вам будут очень хорошо платить.

Я задумался. Власть над всем миром! Исполнение любого желания. Ну прямо — лампа Алладина! У меня не было ни малейшего сомнения в том, что он может сделать то, что обещает, кто бы он там ни был.

— Я объясню механику этого эксперимента, — сказал он. — Очевидно, что взаимное расположение семи отмеченных ступеней будет в каждой попытке разным. Иначе его довольно легко будет определить и запомнить. Их расстановку я вверяю случаю. Даже я не буду знать ее. И в этом главная прелесть игры.

Я сижу на своем троне. Нажимаю на рычаг, начинает вращаться невидимый барабан, в котором крутятся семь шариков, — на трех моя метка, на четырех счастливый знак. Когда они распределяются по лузам, замыкается электрическая цепь с теми самыми семью следами. Взаимное расположение шариков совпадает со взаимным расположением отпечатков. Когда претендент касается отпечатка, индикатор показывает его метку. Этот индикатор виден мне и всем присутствующим, если таковые имеются, кроме претендента..

И, наконец, последнее правило: когда вы поднимаетесь наверх, нельзя оглядываться на индикатор. Идти вперед или останавливаться нужно независимо от того, что он показывает. Если вы дрогнете и обернетесь, вам придется спуститься вниз и начать все сначала.

— По-моему, у вас больше шансов выиграть, — заметил я. — А если наступить на счастливый след и остановиться — что тогда?

— Ничего, — ответил он, — можно пойти дальше. Вы забываете, Киркхем, что возможный выигрыш претендента неизмеримо больше моего. Если он выиграет — он выиграет и меня, и все, что. стоит за мной. Если он проиграет, я выиграю всего лишь одного человека, просто мужчину или женщину. Кроме того, я хорошо плачу даже за временную службу. И беру на себя полное содержание претендента.

Я кивнул. На самом деле они уже порядком раздразнили меня. По-видимому, они этого и добивались, стараясь разжечь мое воображение. Я задрожал при мысли о том, что я мог бы сделать, если бы этот — ну, допустим — Сатана и его могущество были в полном моем распоряжении. Сатана смотрел на меня совершенно невозмутимо. В глазах Конзардине я уловил понимание и, к алеется, даже сострадание.

— Ладно, — сказал я довольно резко. — Мне хотелось бы выяснить еще некоторые детали. Предположим, я откажусь играть в эту вашу игру. Что будет со мной?

— Завтра же вы будете в Баттери-парке, — ответил он. — Ваш двойник исчезнет из Клуба. В том, что репутация ваша не пострадала, вы убедитесь сами. Вы будете свободны. Но...

— Я так и думал, сэр, что здесь есть «но», — прошептал я.

— Но я буду разочарован, — спокойно продолжал он. — А я этого не люблю. Я боюсь, что ваши дела вряд ли пойдут в гору. Может статься — я найду для вас некий постоянный упрек, некое живое напоминание о том, как вы низко пали в моих глазах, что».

— Я понимаю, — перебил я. — Однажды это живое напоминание чудесным образом перестанет быть напоминанием — живому.

Он ничего не сказал, но по его глазам я понял, что именно это он и имел в виду.

— А что помешает мне, — опять спросил я, — принять ваш вызов, сыграть с вами один тайм, чтобы выбраться отсюда, а потом... А?

— Выдать меня? — он хохотнул, но губы остались неподвижны. — Вам это не удастся. И не пытайтесь. А если попробуете, то уж лучше вам было и вовсе не появляться на свет, Джеймс Киркхем. Это говорит вам сам Сатана!

Взгляд голубых глаз обжег меня. Казалось, мрак сгустился вокруг него. И такой повеяло жутью, что у меня перехватило дыхание и замерло сердце.

— Это говорит вам сам Сатана! — повторил он.

Наступила пауза. Я старался взять себя в руки.

Опять зазвонил колокольчик.

— Пора, — сказал Конзардине. Он был очень бледен. Я понял, что выгляжу не лучше.

— Кстати, — голос Сатаны снова звучал совершенно спокойно, — у вас как раз есть возможность увидеть, что происходит с теми, кто пытается встать мне поперек дороги. Правда, придется принять некоторые меры предосторожности. Не беспокойтесь, с вами ничего не случится. Необходимо только, чтобы вы были безмолвны и неподвижны, а по вашему лицу ничего нельзя было узнать.

Конзардине встал. Я последовал его примеру. Поднялся и тот, кто называл себя Сатаной. Я догадывался, что он велик, и тем не менее был потрясен его гигантскими размерами, Я сам почти шести футов ростом, но он возвышался надо мной еще на один фут.

Я непроизвольно взглянул на его ноги.

— О, — учтиво заметил он, — вы ищете мои раздвоенные копыта. Пойдемте, скоро вы их увидите.

Он прикоснулся к стене. Йанель скользнула в сторону, открыв короткий широкий коридор без окон и без дверей. Он пошел впереди меня, Конзардине — сзади. Через несколько ярдов он остановился и опять нажал на деревянную панель. Она бесшумно отодвинулась. Я вошел следом за ним и остановился, ошалело разглядывая открывшиеся моему взгляду огромные палаты. Впрочем, размеры и архитектура их были таковы, что вернее было бы назвать их храмом. Да, да, я рассматривал самый необыкновенный храм, который когда-либо видели человеческие глаза.

ГЛАВА 6

Мягкий янтарный свет заливал храм. Но ламп не было видно. Гигантский купол возвышался в сотне футов надо мной. Только одна стена была прямая, другие, изгибаясь, отходили от нее, как внутренние стенки огромного шара. Прямая стена отделяла от огромной полусферы примерно три четверти.

Она была сделана из отполированного зеленого камня, по-видимому малахита. На нем была высечена картина в древнеегипетской манере.

Мотивом послужила легенда о Трех Богинях судьбы: древнегреческих Мойрах, римских Парках или Норнах древних скандинавов. Богиня Клото пряла нити человеческих судеб, Лахесис их направляла, Атропа держала наготове ножницы для обрезания нитей. И среди них красовался — Сатана.

Одной рукой он сжимал руку Клото, другой направлял руку Атропы и, казалось, что-то нашептывал Лахесис. Он не смотрел на нити, как и на тех, чьими судьбами правил. Глаза его были обращены в пространство. Все четыре фигуры были выполнены в голубом, алом и ярко-зеленом цветах.

Неизвестный мне гений, выдолбивший эту картину, добился удивительного сходства с подлинником. Даже глаза на камне горели тем же неукротимым огнем, что и глаза самого Сатаны.

Изогнутые стены были сделаны из черного дерева — тикового, а может быть, эбенового. Их, как паутиной, покрывал удивительный мерцающий узор. Я пригляделся внимательнее — действительно, самая настоящая паутина тонкими нитями исчертила черные стены и потолок. Она мерцала, как паутинки в лесу при лунном свете. Сотни, а может быть, и тысячи лет плелась она на этих стенах и на потолке.

Высеченные из черного камня скамьи поднимались У дальней стены храма наподобие римского амфитеатра.

Но все это я заметил, лишь когда смог отвести взгляд от господствующего в этой необыкновенной палате сооружения. Это была лестница из полукруглых ступеней, поднимавшихся постепенно уменьшающимися дугами вверх от основания малахитовой стены, — всего двадцать одна ступень из черного, как чернила, камня. Нижняя — примерно ста футов шириной, верхняя — тридцати. Высотой все они были около одного фута, глубиной — около трех.

На вершине этой лестницы, на небольшом возвышении, стояли два искусно изготовленных трона: один из черного дерева, а другой из тускло-желтого золота. Золотой трон был поднят еще и на пьедестал, и сиденье его было существенно выше первого.

Черный трон был пуст. Спинку золотого трона пересекала лента из королевского пурпурного бархата, на сиденье лежала подушка, обтянутая тем же королевским бархатом. На этой подушке покоились корона и скипетр.

Корона сияла разноцветьем огромных драгоценных камней: всеми цветами радуги переливались бриллианты, нежным голубым огнем светились сапфиры, зеленый излучали изумруды, красным пламенели рубины. Весь усыпанный самоцветами, сиял рядом скипетр, а набалдашником ему служил невероятных размеров бриллиант.

С обеих сторон лестницы выстроилось по семь стражей в свободных белых одеяниях, напоминающих арабские бурнусы Но если это и были арабы, то совершенно неизвестного мне племени. Скорее, стражи напоминали персов. Восково бледны были их вытянутые мрачные лица, а глаза были так черны, что, казалось, в них нет зрачков. Каждый держал в правой руке свисающую, как змея, веревку с петлей на конце — что-то вроде лассо или аркана.

На каждой третьей черной ступени, словно живой огонек, светился отпечаток маленькой детской ножки. Всего же отпечатков было семь. Неземное сияние исходило от них, словно они в самом деле были живые и хотели взбежать по этим ступенькам.

Когда я увидел корону и скипетр, во мне разгорелось страстное желание завладеть ими и властью, которую они приносили. Меня затрясло, словно в лихорадке.

Но при виде искрящихся детских следов во мне забурлил такой необъяснимый страх и столь сильное отвращение, что страсти моей как не бывало...

Я вздрогнул, услыхав голос Сатаны:

— Сядьте, Джеймс Киркхем.

Почти напротив закругленной стены рядом с первой ступенью лестницы стояло кресло весьма странной формы, что-то вроде миниатюрного трона. Я с чувством облегчения опустился в его объятия.

В то же мгновение стальные обручи охватили мои руки и ноги и приковали их к креслу, со спинки, которой коснулась моя голова, опустилось покрывало. Его толстый, набитый чем-то мягким, нижний край плотно зажал мне губы.

Я оказался прикованным к креслу с кляпом во рту и закрытым лицом. Но я и не пытался сопротивляться.. По-видимому, это были те самые меры предосторожности, о которых предупреждал Сатана. Обручи, хотя и держали крепко, но не сдавливали руки и ноги, мягкая подушечка, сжимавшая губы, не доставляла особых неудобств, покрывало было сделано из какой-то особой ткани, которая, скрывая мое лицо, в то же время позволяла мне видеть все совершенно отчетливо.

Я увидел Сатану у подножья лестницы. Черный плащ укрывал его громадное тело от шеи до пят. Он неторопливо начал подниматься наверх. Как только его нога коснулась первой ступени, одетые в белые балахоны стражи низко склонились перед ним. И лишь когда Сатана сел на трон, они выпрямились.

Янтарный свет медленно тускнел и наконец совсем погас. Но в то мгновение, когда должна была наступить полная тьма, яркий белый свет хлынул на трон и ступени. Свет лился правильной полусферой, словно колпаком укрывая трон, лестницу, четырнадцать стражей и меня. И на этом свету семь следов засияли невыносимо ярко, казалось, они стремятся порвать невидимые удерживающие их нити и последовать за своим хозяином, маленьким Буддой. Жутко сверкали немигающие глаза Сатаны, сидевшего на троне, и каменного двойника за его спиной.

В дальней части храма, там, где находились каменные сиденья, послышалось движение, как будто там рассаживалось множество людей. Приглушенно шуршали платья слуг, снующих туда-сюда по черным стенам панели, открывая потайные проходы, через которые устремлялась в храм невидимая публика.

Кто они были, эти люди, и что там происходило, я не мог видеть. Колпак ослепительного света, окружавший лестницу и трон, служил непроницаемой завесой, за которой царила абсолютная тьма.

Ударил гонг. Наступила тишина. Как в театре, двери за прибывшей публикой закрылись и занавес готов был подняться.

Вверху, примерно посредине между полом и потолком, на границе белого света и тьмы я увидел шар, светившийся, словно маленькая луна. Его левая половина была затемнена, лишь полоска по ее краю тускло искрилась, правая половина ярко светилась.

Ослепительный белый свет неожиданно погас. Но лишь на мгновение храм погрузился в полную темноту. Свет вспыхнул снова.

Но теперь Сатана был на помосте уже не один. Рядом с ним стоял тип, которого только сам дьявол мог вызвать из преисподней. Это был негр с короткими кривыми ногами, необычайно широкими плечами и длинными, чуть не до колен, руками. Мышцы и сухожилия на руках и на плечах выпирали, подобно толстенным черным канатам. Только набедренная повязка прикрывала его наготу. Приплюснутый нос, выпирающая вперед челюсть, похожий на щель рот, близко посаженные маленькие глазки, горевшие злобным огнем, выдавали страшную жестокость этого обезьяноподобного человека.

В одной руке он держал длинную тонкую веревку с петлей на конце, сплетенную, похоже, из женских волос. Из набедренной повязки торчал узкий нож.

Позади меня раздался сдавленный вздох, будто у десятков людей разом перехватило дыхание.

Еще раз ударил гонг. Два человека вступили в круг света. Один был Конзардине, другой — высокий, прекрасно сложенный и безукоризненно одетый мужчина лет сорока. Он выглядел как благородный английский джентльмен. Шепот вроде бы удивления и сочувствия донесся со стороны невидимой публики, когда он повернулся к черному трону.

Он держался беззаботно и раскованно, но я заметил, как дрогнуло его лицо, когда он увидел чудовище, стоявшее рядом с Сатаной. Он вынул из портсигара сигарету и прикурил. Бравада, сквозившая в его действиях, выдавала его волнение, да и легкую дрожь руки, державшей спичку, он не смог скрыть. Тем не менее он неторопливо затянулся и взглянул прямо в глаза Сатане.

— Картрайт, — голос Сатаны взорвал тишину. — Вы ослушались меня. Вы пытались стать мне поперек дороги. Вы посмели пренебречь моей волей. Из-за вашего неповиновения чуть не провалился задуманный мною план. Вы хотели сорвать куш и сбежать от меня. Вы даже задумали предать меня. Я не спрашиваю вас, так это или не так. Я знаю, что это так. Я не спрашиваю вас, почему вы так поступили. Вы поступили так, и этого достаточно.

— А я и не собираюсь оправдываться, — довольно спокойно ответил Картрайт. — Однако я могу еще раз повторить, что беспокойство, которое я вам доставил, результат ваших ошибок. Вы настаиваете на своей непогрешимости, и тем не менее в моем лице вы выбрали неподходящее орудие. Если мастер выбрал инструмент, непригодный для своей работы, кого винить — инструмент или мастера?

— Инструмент нельзя обвинить, — чуть помедлив, ответствовал Сатана. — Но что дальше делает мастер с таким инструментом? Он больше не использует его. Он его уничтожает.

— Настоящий мастер так не сделает, — сказал Картрайт. — Он воспользуется этим инструментом для той работы, для которой тот подходит.

— Не воспользуется, если у него достаточно много хороших инструментов и есть из чего выбрать.

— Все в вашей власти, — произнес Картрайт. — Тем не менее вы знаете, что я вам ответил. Вы вынесли несправедливый приговор. Или, если, как вы хвалитесь, вы действительно непогрешимы, значит, вы нарочно выбрали меня, чтобы я провалился. В любом случае наказывайте себя, Сатана, а не меня!

Сатана изучающе смотрел на Картрайта. Какой напряженной была эта минута!

— Я не прошу вашей милости, Сатана. Я прошу справедливости, — сказал Картрайт.

— Еще не все! — медленно промолвил Сатана. Его пылающие глаза стали мрачными и холодными. И опять из темноты храма донесся вздох.

В абсолютной тишине прошла еще одна бесконечная минута.

— Картрайт, вы ответили мне, — безо всякого выражения пророкотал трубный голос. — За этот ответ вы получите дополнительный шанс. Вы напомнили мне, что мудрый мастер использует плохой инструмент для работы, где тот еще может послужить и не сломаться. С вами я поступлю так же.

Итак, Картрайт, вот мое решение. Вы пройдете четыре ступени. Все сразу. Сейчас. Вы имеете, во-первых, шанс выиграть корону и скипетр и все земное царство вместе с ними. Если, конечно, все четыре следа, выбранные вами, окажутся счастливыми.

Во-вторых, если три из них окажутся счастливыми, а один моим, я прощу вас. В знак моего признания того, что в вашей притче о мастере и неправильно выбранном инструменте есть доля истины.

Лицо Картрайта порозовело, видимо, немного спало нервное напряжение.

— Если вы наступите на два счастливых следа и два моих, я оставлю вам два выхода: быструю и безболезненную смерть или рабство. Короче говоря, Картрайт, вы сможете выбрать либо мгновенное уничтожение вашего тела, либо медленный распад души. И эту милость я оказываю вам в признание ваших слов о том, что мудрый мастер находит применение ненужному инструменту.

И опять из темноты донесся вздох. Лицо Картрайта побледнело.

— И, наконец, последний вариант — поднимаясь наверх, вы коснетесь трех моих изящных маленьких слуг. В этом случае, — голос его стал зловещим, — в этом случае, Картрайт, вы умрете. Вы умрете прямо здесь от веревки Санчалы. И не один раз, нет, Картрайт. Вы будете умирать тысячу раз. Медленно и мучительно потащит вас веревка Санчалы к вратам смерти. Медленно и. мучительно снова вернет вас к жизни... И снова и снова... И снова и снова... До тех пор, пока ваша истерзанная душа не найдет в себе силы возвратиться в ваше тело и, стеная, поползет через врата смерти. И они захлопнутся за ней... навсегда! Таково мое слово! Такова моя воля! Да будет так!

При звучании своего имени черное чудовище жутко оскалилось и, словно примериваясь для броска, тряхнуло своей веревкой, сплетенной из женских волос.

Лицо Картрайта стало белее мела, сигарета выпала из его пальцев. Он словно окаменел. Бравады как не бывало. А Конзардине, все это время стоявший рядом с ним, выскользнул из круга света в темноту, оставив Картрайта одного. Сатана нажал на рычаг, поднимавшийся, подобно тонкому жезлу, между двумя тронами. Раздался слабый жужжащий звук. И семь мерцающих следов босых детских ножек вспыхнули так, словно сквозь них вырвалось пламя.

— Все готово, — промолвил Сатана. — Поднимайтесь, Картрайт! Вперед!

Зашевелились стражи в белых одеждах. Они свернули кольцами свои веревки и приготовили петли для мгновенного броска. Черный монстр когтями перебирал аркан, голова его вытянулась вперед, изо рта текли слюни.

В храме стояла мертвая тишина, словно бы все перестали дышать.

Картрайт пошел вперед. Он поднимался медленно, внимательно изучая пылающие следы. Сатана откинулся на спинку трона, руки его были спрятаны под широким черным плащом, и огромная голова, казалось, без тела плыла над помостом, подобно тому как голова, высеченная из камня, парила над тремя Норнами.

Картрайт прошел мимо первого следа и поднимался по двум промежуточным ступеням. Вез колебаний ступил он на второй светящийся знак.

В то же мгновение сверкающее отражение его вспыхнуло на светлой стороне лунного шара. Я понял, что он коснулся счастливого следа.

Но Картрайту не виден шар, а оборачиваться запрещено — значит, он не знает об этом!

Он взглянул на Сатану, пытаясь заметить на его лице хоть какое-нибудь проявление удовлетворения или досады. Но каменное лицо не изменилось, глаза ничего не выражали. Ни звука не было слышно со скамей из темноты.

Картрайт быстро прошел две черные ступени и снова без колебаний опустил ногу на следующий сверкающий отпечаток.

На светлой стороне шара мгновенно засверкал его двойник. Он выиграл два знака! Ужас тысячи смертей отступил от него. В худшем случае ему придется выбирать мгновенную смерть или таинственное рабство, о котором упоминал Сатана.

Но он не мог этого знать!

Он снова внимательно вгляделся в лицо своего мучителя. Какой счет? Хоть малейший намек! Хоть мимолетное выражение! Но ничего невозможно было определить по этому лицу. Физиономия монстра с веревкой тоже ничего не выражала.

Медленно-медленно тащился Картрайт через две черные ступени. Он заколебался перед следующим дьявольским знаком. Минуты мне показались часами.

Я видел, как он кусал губы, капельки пота выступали на лбу.

Я мог прочесть его мысли совершенно ясно, как будто он говорил вслух. Что если два следа, на которые он наступил,— следы Сатаны? Тогда этот третий может предать его пытке веревкой! А если только один след оказался' сатанинским? Может быть, он уже проскочил самую страшную ловушку?

Он ничего не мог знать.

Он обошел очередной след. И еще медленнее стал подниматься дальше.

Он застыл, словно изваяние, глядя на пятый след. И мало-помалу, словно ее влекла невидимая сила, голова его стала поворачиваться назад! Измученный мозг боролся с силой, заставляющей обернуться.» обернуться и посмотреть на знаки лунного шара.

Стон сорвался с его посеревших губ. Он обхватил голову руками и, так держа ее, словно в тисках, резко шагнул на сиявший перед ним след.

Задыхаясь, как после долгого бега, он остановился. Его рот раскрылся, из перетруженных легких вырывался хрип, волосы взмокли, капли пота бежали по лицу. Измученные глаза впились в Сатану.

Третий знак засверкал на светлой половине шара!

Картрайт выиграл — но он не мог об этом узнать!

Мои руки дрожали, мое тело истекало потом, как будто не он, а я поднимался по лестнице. Крик рвался с моих губ — дать ему знать, что уже нечего бояться! Что пытка кончилась! Сатана проиграл! Кляп душил меня...

Только сейчас я до конца осознал поистине дьявольскую жестокость и изощренность этой пытки.

Картрайта трясло. Его полные отчаяния глаза не отрывались от бесстрастного лица Сатаны, которое было уже совсем близко от него. Неужели я уловил отблеск дьявольского торжества, промелькнувший на этом лице и отразившийся на отвратительной личине палача? Но если и так, то он пробежал, как мгновенная рябь по поверхности пруда.

Заметил ли это Картрайт? Должно быть, да. Отчаяние его стало еще сильнее, безысходность и мука исказили его лицо.

И опять, словно влекомая страшной невидимой силой, его голова стала медленно поворачиваться назад!

Борясь с искушением, он качнулся вперед. И, спотыкаясь, пошел вверх. Я понял, чего ему стоило опустить глаза на очередной горящий след. Он занес над ним дрожащую ногу — и медленно -медленно, медленнее, чем раньше, его голова стала поворачиваться... еще и еще назад к предательскому шару... Он отдернул ногу. И снова поднял ее... и опять убрал. Он плакал. И, распятый стальными обручами в кресле, я проклинал все это и рыдал вместе с ним.

Теперь его голова была уже вполоборота к шару, лицом ко мне. Он с отвращением отпрянул от следа. Его тело развернулось, будто сорвавшаяся пружина, и он увидел шар.

Три знака на светлом поле! Глубокий вздох донесся из темного амфитеатра.

— Слабость опять подвела ненадежный инструмент, — раздался голос Сатаны. — М-да, освобождение было в ваших руках, Картрайт. А вы обернулись, как жена Лота! И теперь вам придется спуститься вниз... и начать все сначала. Только погодите немного. Давайте узнаем, не могли ли вы выиграть нечто существенно большее, чем просто освобождение. Мне очень интересно, что это за след, на который вы так и не решились наступить?

Он обратился на каком-то чудном языке к охраннику справа от следа. Тот подошел и нажал на него ногой.

На светлой стороне шара загорелся четвертый знак!

Корона и скипетр! И весь земной шар! Не только освобождение от Сатаны — власть над ним!

Все это Картрайт мог выиграть! А он обернулся и проиграл.

Стон послышался из темноты. И тут же все смолкло — жуткий хохот Сатаны загрохотал в храме.

— Проиграл! Продул! — издевался он. — Ступай назад, Картрайт! И поднимайся снова! Я полагаю, что ты еще не один раз доставишь себе это удовольствие. Иди обратно, предатель! И поднимайся снова! — Он нажал на рычаг, зажужжал скрытый механизм — ярко вспыхнули семь следов.

Картрайт, шатаясь, заковылял вниз. Он переставлял ноги, как кукла, которую дергают за веревочки.

Он остановился у основания лестницы. Медленно повернулся к ней и снова, как марионетка, начал взбираться наверх. Он автоматически наступал на каждый попадавшийся ему след. Его глаза были прикованы к короне и скипетру, руки непроизвольно тянулись к ним. Уголки его рта были опущены, как у глубоко обиженного ребенка, он горестно всхлипывал.

Первый след — светящийся значок выскочил на черной половине шара.

Второй — еще один.

Третий — знак на белой стороне.

Четвертый — на черной!

Приступы дьявольского хохота сотрясали Сатану. На мгновение мне показалось, что его широкий черный плащ растаял и превратился в невесомую черную тень, парящую .вокруг него.

Еще продолжал грохотать его смех, а Картрайт по-прежнему карабкался по ступенькам, по его исказившемуся лицу текли слезы, глаза пожирали сверкающие безделушки на золотом троне, и к ним тянулись его трясущиеся руки...

Черная тварь, подавшись вперед, швырнула свое лассо. Со свистом рассекая воздух, петля пролетела вокруг головы Картрайта и затянулась на его плечах.

Резкий рывок свалил его с ног. Неторопливо перебирая веревку, палач потащил не сопротивлявшегося Картрайта к себе, словно большую рыбину.

Погас свет. И темнота стала еще более черной от раскатов демонического хохота.

Смех прервался. Раздался тонкий пронзительный вой.

Свет вспыхнул снова.

Черный трон был пуст. На возвышении тоже никого не было, ни Сатаны, ни палача, ни Картрайта.

Только алмазный набалдашник скипетра и корона издевательски сверкали на золотом троне между двумя рядами стражей, одетых в белые балахоны.

ГЛАВА 7

Я очнулся оттого, что кто-то тронул меня за руку. Рядом со мной стоял Конзардине. Тень пережитого ужаса еще лежала на его лице. Да и мое, пожалуй, выглядело не лучше.

Резко отскочили обручи, державшие мои руки и ноги, поднялась вуаль, закрывавшая лицо. Я с облегчением встал с кресла. Снова нахлынула темнота.

Постепенно набирал силу желтый свет. Я оглянулся назад — амфитеатр был пуст. Я так и не увидел тех, чьи вздохи и шепот доносились до меня.

Исчез золотой трон с его сокровищами. Ушли все, только двое стражей в белых балахонах остались охранять черный трон.

Горящие глаза Сатаны глядели на меня со стены. И ярко светились отпечатки детских ножек.

— Они открывали ему дорогу в Рай, но он сломался и попал прямо в Ад.

Конзардине пристально смотрел на яркие следы. И то же выражение алчности было на его лице, что я видел на лицах, склонявшихся над игорными столами в Монте-Карло, искаженных страстью к игре, страстью более сильной, чем даже страсть к женщине. Они пожирали глазами рулетку еще до того, как она начинала вращаться, но видели вовсе не ее, а те груды золота, которые ее вращение могло вырвать для них из запасливых рук Фортуны.

Точно так же и Конзардине видел не светящиеся следы, а волшебную землю, в которую они вели... Волшебную землю, где исполнялись все желания, воплощались все мечты.

Он попался в сети соблазна, расставленные Сатаной.

Ну чего уж там, и я тоже попался... Несмотря на то, что здесь произошло... Мне не терпелось испытать свою судьбу. Но еще больше, чем сокровищ, обещанных Сатаной, я желал видеть этого холодного и безжалостного дьявола у себя на побегушках, исполняющего мои приказания так же, как я исполнял его.

Конзардине очнулся от чар, околдовавших его, и повернулся ко мне.

— Тяжелый вечерок вам выдался, Киркхем. — сказал он. — Хотите пойти к себе? Или, может быть, заглянете ко мне выпить на ночь по рюмочке?

Я заколебался. Тысяча вопросов вертелась у меня в голова Но еще сильнее я чувствовал необходимость побыть одному и переварить все, что произошло за сегодняшний вечер. Да и на много ли моих вопросов он сможет ответить? Как я теперь понял — вряд ли. Он и сам пребывал, вероятно, в неведении.

— Вам, пожалуй, лучше пойти отдохнуть, — сказал он. — Сатана хотел, чтобы вы хорошенько обдумали его предложение. И в конце концов, мне не разрешено... — он резко оборвал себя на полуслове. — Я имею ввиду — мне нечего добавить к тому, что он уже сказал. Он хочет услышать ваш ответ завтра... — Конзардине взглянул на часы. — Точнее сегодня, сейчас уже около двух часов.

— Когда я увижусь с ним? — спросил я

— Ох, наверняка во второй половине дня. Он будет... — Легкая дрожь пробежала по его телу. — Он будет занят еще несколько часов. Можете спать хоть до полудня.

— Отлично, — сказал я. — Я пойду к себе.

Без дальнейших разговоров он повел меня к амфитеатру, прямо к задней стене. Нажал на нее — и одна из неизменных панелей скользнула прочь, открывая за собой маленький лифт. Перед тем как задвинуть панель, Конзардине оглянулся на следы. Они тревожно мерцали на ступеньках. Двое одетых в белое стражей стояли по обе стороны черного трона, не сводя с нас глаз.

И опять он вздрогнул, затем вздохнул и закрыл панель. Мы вышли из лифта в длинный сводчатый коридор, облицованный мраморными плитами. Дверей нигде не было. Он надавил на одну из плит, и мы вошли во второй лифт. Когда он остановился, я оказался в той самой комнате, где переодевался в вечерний костюм.

Я сразу увидел висевший на стуле банный халат и стоявшие рядом комнатные туфли, пижама лежала на кровати. На столе стояли графины с шотландским виски, водкой и бренди, бутылка содовой, ваза со льдом, какие-то фрукты, кексы, лежало несколько пачек моих любимых сигарет и мой утерянный бумажник!

Я раскрыл его — все было на месте: и карточки, и письма, и деньги. Воздержавшись от каких-либо замечаний, я наполнил бокал и пригласил Конзардине присоединиться ко мне.

Конзардине поднял бокал:

— За счастливые следы! Может быть, вам повезет и вы выиграете.

— А может быть — и вам, — ответил я.

Он как-то странно посмотрел на меня: в глазах промелькнула мука, лицо страдальчески дернулось. Одним глотком он наполовину осушил свой бокал.

— Тост был за вас, а не за меня, — наконец произнес он и допил виски. Он прошелся по комнате и остановился напротив панели.

— Киркхем, — неожиданно мягко сказал он, — спите спокойно, но держитесь подальше от этих стен. Если вам что-нибудь понадобится, нажмите звонок. Вон там. — Он показал кнопку на столе. — Придет Томас. Я повторяю: не пытайтесь открывать панели. Если бы я был на вашем месте, я бы лег спать и не о чем не думал. Утро вечера мудренее, как говорится. Между прочим, не хотите ли вы снотворного? Я ведь и в самом деле врач, — с улыбкой добавил он.

— Спасибо, — ответил я. — Я и так прекрасно усну.

— Спокойной ночи, — пожелал он мне, и панель закрылась за ним.

Я налил себе еще и начал раздеваться. Спать мне совершенно не хотелось. Несмотря на предупреждение Конзардине, я обследовал все стены и в ванной, и в спальне и осторожно ощупал их. Стены были из твердого дерева, красиво окрашены и отлакированы. Они казались цельными. Как я и думал, ни дверей, ни окон не было. Моя комната и вправду была камерой люкс.

Я выключил все лампы, одну за другой, и, уже лежа в постели, погасил последнюю на столике около кровати.

Я лежал в темноте, погруженный в свои мысли. Сколько времени прошло до того, как я почувствовал, что в комнате рядом со мной кто-то есть, я не заметил. Может быть, полчаса, а может быть, и больше. Я не услышал ни единого звука, но совершенно точно знал, что я был уже не один. Я ужом скользнул из-под легкого покрывала в изножье кровати. И, припав на одно колено, приготовился прыгнуть, как только мой невидимый посетитель подойдет ближе. Если бы я включил свет, я оказался бы полностью в его власти. Кто бы он там ни был, он наверняка считал, что я сплю. И если бы он собирался наброситься на меня, то ударил бы там, где по естественным предположениям следовало бы находиться спящему телу. И очень хорошо — мое тело находилось совсем в другом месте. И удивляться теперь будет он, а не я.

Но вместо нападения раздался шепот:

— Капитан Киркхем, это я, Гарри Баркер. Ради Бога, сэр, не шумите.

Голос показался мне знакомым, но я не сразу вспомнил его. Баркер, маленький нищий, на которого я случайно наткнулся в изрешеченных снарядами зарослях на берегу Марны. Он истекал кровью и был уже почти совершенно белый. Я оказал первую помощь пареньку и ухитрился доставить его в полевой госпиталь. Случилось так, что я на несколько дней попал в тот город, где был стационар, в котором он долечивался. Я частенько заглядывал к нему поболтать, приносил ему сигареты и прочую по тем временам роскошь. Он привязался ко мне, как собака, — очень трогательный маленький сентиментальный нищий. С тех пор я его не встречал, О, Господи! Как он попал сюда?

— Вы помните меня, капитан? — с беспокойством прошептал он. — Подождите минуточку, я покажусь вам...

Вспыхнул огонек маленького фонарика, который он прикрывал согнутой ладошкой, и на мгновение осветил его лицо. Но за этот миг я успел узнать смышленое узкое лицо, встопорщенные рыжеватые волосы, коротковатую верхнюю губу и выпирающие вперед зубы.

— Точно, Баркер! Черт меня подери! — тихонько выругался я, но не стал добавлять, что я так рад видеть его, что, будь он ближе, я стиснул бы его в своих объятиях.

— Шш-шш... — предостерегающе зашипел он. — Я, правда, уверен, что за нами не следят. Но вам не следовало бы постоянно чертыхаться в этом Богом проклятом месте. Возьмите мою руку, сэр. Рядом со стеной, через которую я вошел, есть стул, вот здесь. Сядьте на него и закурите. Если я что-нибудь услышу, я смогу сразу исчезнуть. Вы должны только спокойно сидеть и курить. — Его рука поймала мою руку. Он так уверенно провел меня через комнату и усадил на мягкий стул, словно мог видеть в темноте.

— Закуривайте, сэр, — сказал он.

Я чиркнул спичкой и прикурил сигару. Пламя осветило комнату, но Баркер остался в темноте. Я помахал спичкой, сбивая пламя, и почти сразу же возле моего уха раздался шепот:

— Главное, что я вам хочу сказать, не позволяйте ему запугать себя. Это ерунда, что он Сатана. Правда, дьявольского в нем более чем достаточно, будь он проклят. Но он не настоящий Сатана. Он пудрит вам мозги, сэр. Он такой же человек, как вы или я. Стоит всадить нож в его черное сердце или пулю в кишки, и все сразу же станет ясно.

— Как ты узнал, что я здесь? — прошептал я.

— Увидел вас в кресле, — ответил он. — Вот моя рука, если вы захотите что-то сказать, сожмите ее, и я подставлю вам ухо. Так безопаснее. Да, я видел вас там, в кресле. Дело в том, сэр, что я отвечаю за это кресло. Да, и за многие другие чертовы штуки здесь. Поэтому Сатана и оставил меня в живых.

Он снова заговорил о Сатане.

— Он не дьявол, сэр. Всегда помните это. Меня воспитали в твердой вере. Мои родители пятидесятники. Они учили, что Сатана живет в Аду. О, что он устроит этой проклятой свинье, когда заберет ее в Ад, за то, что она прикрывалась его именем! О, Господи, как бы я хотел это видеть! Конечно, со стороны, — торопливо добавил он.

Я сжал его руку и сразу же почувствовал ухо около своих губ.

— Как ты сюда попал, Гарри? И кто на самом деле этот Сатана? Как его зовут?

— Я все вам расскажу, капитан. Это займет некоторое время, но Бог знает, когда еще подвернется случай. Поэтому я буду рассказывать как можно короче. Сейчас эта кровожадная скотина издевается над беднягой Картрайтом. Смотрит, как он умирает! Остальные спят или пьют. Может, больше не представится случая. Давайте я буду рассказывать, а вопросы вы зададите потом.

— Давай дальше, — сказал я.

— Перед войной я был электриком, — донесся шепот из темноты. — Не просто хорошим — мастером своего дела! Он знает об этом, поэтому и оставил меня в живых, как я вам уже раньше рассказывал. Проклятый Сатана!

Все переменилось после войны. Работу получить стало трудно, а жизнь вздорожала. Да и я на многое стал смотреть по-другому. Я достаточно видел всякой дряни, которая, сидя в тылу, хорошо погрела руки на войне. Какое право было у них иметь все, когда те, кто воевал, и их семьи жили в полнейшей нищете и голодали?

Я всегда был на все руки мастер и легок на ногу. А лазил! Лазил, как кошка! Чертовски ловко. И бесшумно. Знаете, как меня называли? «Привидение в галошах». Я не хвалюсь, сэр. Просто рассказываю.

«Гарри, — говорил я себе, — все устроено очень несправедливо. Настало время извлекать пользу из своих талантов. Пора заняться настоящей работой, Гарри».

На новом поприще у меня все с самого начала пошло хорошо. Я поднимался все выше и выше. От сельских домиков к городским многоквартирным домам, от них к респектабельным особнякам. И ни разу меня не поймали. Королевский Кот Гарри звали меня. Я взбирался по водосточным трубам так же ловко и бесшумно, как по колоннам подъездов, а по стене огромного дома — так же ловко, как по трубе. Новой работой, как и прежней, я овладел в совершенстве.

Потом я встретил Мегги. Такой Мегги больше нет на всем свете! Как быстры были ее пальчики — по сравнению с ними, все остальные двигались, как в замедленном кино. И кроме того, она была настоящей королевой, когда этого хотела!

Много превосходных воров хотели заполучить Мегги, Но она никого не желала. Она была целиком погружена в свою работу.

«Черт возьми, — свысока бросала она, — зачем мне муж? Лишняя головная боль!»

Мегги отшивала всех.

Капитан, мы сразу же сошли с ума друг от друга. И вскоре поженились. Мы сняли отличный домик в долине Майда. Был ли я счастлив? А она? О, Господи!

«Теперь, Мегги, — сказал я, когда промелькнул медовый месяц и мы вернулись домой, — тебе больше не нужно работать. Я хороший добытчик, усердный и добросовестный работник. Тебе нужно только наслаждаться жизнью и сделать наш дом уютным и счастливым».

И Мегги ответила: «Хорошо, Гарри».

Помню, тогда я носил щегольскую булавку для галстука с большим рубином — ее свадебный подарок. Она подарила мне часы и изящное кольцо с жемчужинами. Этим кольцом я залюбовался на руке одного великосветского джентльмена в отеле, где мы остановились. И в ту же ночь, когда мы вошли в нашу комнату, она вручила мне его как подарок. Вот как умела работать Мегги.

Я с трудом подавил смешок. Этот прошептанный в ночи роман о честном солдате и способном электрике, превратившемся в столь же честного ночного грабителя, был как раз то, что нужно, чтобы завершить эту ночь. Он вытеснил из моей головы бесконечно прокручивавшийся фильм ужасов и вернул меня в нормальное состояние.

— Через ночь или две я решил взять выходной, и мы пошли в театр.

«Как тебе нравится эта булавка, Гарри?» — спросила Мегги и стрельнула глазками на сверкающий бриллиант, украшавший галстук денди, сидевшего позади меня.

«Прелестная вещица», — неосторожно ответил я.

«Вот она!» — сказала Мегги, когда мы пришли домой.

«Послушай, Мегги, — сказал я. — Я уже говорил тебе, что я не хочу, чтобы ты продолжала работать. Разве я нарушил свое обещание и мало зарабатываю? Разве я сам не могу достать все булавки, какие мне понравятся? Мегги, я всего-то и хочу — возвращаться после трудной ночной работы в удобный, уютный, счастливый дом, где меня ждет любящая жена. Я не хочу, чтобы ты работала, Мегги!»

«Хорошо, Гарри», — сказала она.

Но, капитан, лучше не стало. Получалось так, что если мы выходили вместе, я даже не решался взглянуть на мужской галстук, или часы, или что бы то ни было еще. Даже в магазине я не смел остановиться около понравившейся мне вещи, Я был абсолютно уверен, что все они окажутся у нас дома либо сразу, как только мы войдем, либо на следующий день. А Мегги была так горда и так рада приносить их для меня, что я не мог на нее сердиться. Ах, какая это была любовь! Но... Черт возьми!

Она действительно всегда ждала меня, когда я возвращался домой. Но если я просыпался раньше времени, ее не было. А если я просыпался после ее возвращения, первое, что я видел, были деньги, или меховое пальто, или пара колечек на столе.

Она продолжала работать!

«Мегги, — говорил я, — так дело не пойдет. Ты обижаешь меня. А что будет, когда детишки появятся? Папочка работает целые ночи напролет, а днем спит. Мамочка работает целыми днями и спит, когда папочка работает. Черт возьми, Мегги, они же так могут сиротами вырасти!»

Но все оставалось по-прежнему, капитан. Она любила свою работу больше, чем меня. А может, она просто не могла нас разделить.

И в конце концов я бросил ее. Это было очень больно. Я любил ее, любил наш дом, но я не мог больше этого выносить.

Поэтому я и переехал в Америку. Королевский Кот Гарри превратился в изгнанника, потому что его жена не хотела бросать работу.

Дела шли хорошо, но я не чувствовал себя счастливым. Однажды, когда я болтался за городом, я наткнулся на огромную стену. Такая стена, конечно, ввела меня в искушение. Я обследовал ее, обнаружил железные ворота, за ними дом и охрану. Массивные ворота были не заперты.

«Боже мой, — сказал я себе. — Не иначе как Герцог Нью-Йоркский живет здесь».

Я провел рекогносцировку. Стена была миль пять длиной. Днем я прятался за ней и той же ночью взобрался наверх. Ничего не было видно, кроме деревьев и далеких огней: казалось, там стоит огромнейший замок.

Первым делом я стал искать провода. И точно, по внутреннему краю стены шел провод. Только благодаря своей всегдашней осторожности я не коснулся его. Он должен быть под напряжением, рассудил я. Я огляделся по сторонам и решился на мгновение зажечь фонарик. Высотой стена была примерно двенадцать футов. У основания стены, как раз там, куда можно было спрыгнуть, тянулись еще два провода.

Кто-нибудь другой отступил бы. Но просто так Королевским Котом не называют. Я прыгнул. Приземлился мягко, как кот. Прокрался среди деревьев, как ласка, прямо к большому дому.

Какие-то странные люди прогуливались вокруг дома и бродили внутри него. Через некоторое время свет погас почти всюду. Выбрав удобное место, я влез в окно и оказался в большой комнате. Вот те на! Сколько всего было в этой комнате! У меня голова пошла кругом. Я выбрал несколько вещиц на свой вкус. И потом заметил нечто странное: в этой комнате не было дверей!

«Как, черт возьми, они сюда попадают?» — спросил я себя и обернулся к окну, через которое я сюда залезал.

Боже мой, капитан, я чуть из рубашки не выскочил. Окон не было. Они исчезли! Вокруг были только стены.

Вспыхнул яркий свет. Прямо из стены вышли несколько человек с веревками, а за ними появился громадный мужчина. Я испуганно съежился под его взглядом. Если раньше я чуть из рубашки не выскочил, то теперь я уже и штаны чуть не потерял.

Вы, конечно, поняли уже, что это и был проклятый Сатана. Он стоял, прожигая меня взглядом, а потом начал задавать вопросы.

Я рассказал ему все, капитан. Как будто он был сам Господь Бог. Он крепко меня прижал. Я рассказал ему все: о том, что я был электриком, о новой работе, о Мегги. Так же, 'как я рассказал вам, только еще подробнее. Это правда, сэр, я выложил ему всю мою жизнь, с тех пор как вышел из пеленок.

Он засмеялся. Ужасный смех. Вы его уже слышали. Господи, как он смеялся! Потом, помню, я стоял у стола и все сначала повторял Конзардине.

С тех пор я здесь, капитан Киркхем. Он приговорил меня к смерти и рано или поздно исполнит свой приговор. Если только первым не отправится на тот свет. Но он решил, что я буду ему очень полезен. И пока я нужен ему, он не будет трогать меня. К тому же он говорит, что я развлекаю его. Этот кабан сам не свой до таких развлечений. Он привел меня туда, в храм, вместе с Конзардине и со всеми остальными и заставил меня рассказывать им о моей работе, о моих стремлениях, о моих сокровеннейших чувствах. И о Мегги тоже. Все-все о Мегги, сэр.

Боже, как я его ненавижу! Проклятый грязный сукин сын! И такой сцапал меня! Сцапал меня! И вас тоже!

Голос маленького человечка зазвучал слишком громко. В нем послышались пронзительные истерические нотки. Да и с самого начала я чувствовал, как мучительно было для него рассказывать все это. Но я понял, что ему нужно выговориться до конца. Излить свою душу. Возможно, за все время, что он заключен здесь, я был первым доброжелательным слушателем. И, без сомнения, единственным другом. Ему, должно быть, казалось, что я к нему прямо с неба свалился. Я был очень тронут тем, как быстро он примчался, узнав меня. Ведь он смертельно рисковал при этом.

— Тише, Гарри. Тише, — прошептал я, похлопывая его по руке. — Ты теперь не один. Теперь мы вместе сообразим, как выбраться отсюда.

— Нет! — Мне показалось, что я увидел, как он безнадежно покачал головой. — Вы не знаете его, сэр. Мне нет никакого смысла бежать отсюда, й минуты не пройдет, как он схватит меня. Нет. Я не могу выйти отсюда, пока он жив.

— Как ты узнал, где я? Как ты нашел меня? — спросил я.

— Прошел сквозь стены, — ответил он. — Здесь нигде нет ни настоящих лестниц, ни дверей, ни окон — ничего. Повсюду только проходы в стенах, скользящие панели и лифты, понатыканные, как семечки в тыкве. Только Сатана знает всю систему. Конзардине — его правая рука здесь, так что он знает некоторые из них. Но я уверен, что знаю больше. Я здесь уже около двух лет и ни разу не выходил отсюда. Он предупредил меня, что если только я попробую выйти — он убьет меня. Моя обязанность ползать, ползать, как крыса, вынюхивать все в этих стенах при каждом удобном случае. Я должен следить за большим количеством разных проводов, и это тоже дает мне некоторые возможности изучать здание. Я не знаю всего, но я знаю чертовски много. Я все время был рядом, сзади вас и Конзардине.

— Кто такой Сатана? — спросил я. — Я имею в виду, откуда он взялся? Надо думать, не из Ада?

— Я думаю, он наполовину русский, наполовину китаец. Что он отчасти китаец — это точно. Где он был раньше, до того как я сюда попал, я не знаю. Я не рискую расспрашивать. Но я выяснил, что он приобрел это место около десяти лет назад. И все, кто планировал и отделывал его внутри, навешивал панели и строил проходы, все были китайцы.

— Но не можешь же ты один присматривать за таким огромным домом? — предположил я. — И я не заметил, чтобы Сатана давал много возможностей изучать систему переходов.

— Он позволяет мне использовать кейф-рабов, — услышал я поразительный ответ.

— Второй раз за сегодняшний вечер я слышу о них, — сказал я. — Кто это?

— Это? — отвращение и страх послышались в его голосе. — Это — ужас! Он кормит их наркотиками... Опиум, кокаин, гашиш для них как материнское молоко. Наглотавшись, каждый попадает в свой собственный рай — пока не проснется. Убить за следующую дозу — для них сущий пустяк. Те, с веревками, в белых балахонах, что стояли на ступеньках, — из них. Вы слышали о старике с гор, который обычно поставлял наемных убийц? Феллер рассказывал мне о нем на войне. Сатана делает точно так же. Один глоток зелья — и они уже не могут жить без него. Тогда он уверяет их, что если они будут убивать для него, то он сможет навсегда отправить их души в Рай, и изредка дает им наркотики. Ради этого они сделают для Сатаны все, что ему угодно! Все что угодно.»

Наконец я выдохнул вопрос, который уже давно собирался задать:

— Ты знаешь девушку по имени Ева? С большими карими глазами.,.

— Ева Демерест, — ответил он. — Бедный ребенок! Она потеряла все свои права. Боже, какое это несчастье. Она ангел, а Сатана тащит ее прямо в Ад... Осторожно! Курите!

Он выдернул свою руку из моей. От противоположной стены донесся тихий шорох. Я поднес к губам сигару, затянулся и выдохнул. Шорох стал громче.

— Кто там? — резко окликнул я.

Зажегся свет. Около стены, рядом с отодвинувшейся панелью стоял Томас, слуга.

— Вы меня звали, сэр? — спросил он.

Его глаза быстро обшарили комнату и подозрительно уставились на меня.

— Нет, — равнодушно ответил я.

— Я уверен, что звенел звонок, сэр. Я немного задремал... — запинался он.

— Полагаю, это вам приснилось, — сказал я ему.

— Я поправлю вашу постель, сэр. Раз уж я здесь.

— Валяйте, — ответил я. — Я докурю сигару и снова лягу.

Он поправил постель и стал вытаскивать из кармана носовой платок. Монетка выпала из кармана к его ногам. Когда он нагнулся поднять ее, она выскользнула из его пальцев и закатилась под кровать, Он стал на колени и пошарил под кроватью. Все было очень ловко проделано. Я как раз раздумывал, заглянет ли он нахально под кровать или придумает какую-нибудь вежливую уловку.

— Не хотите выпить, Томас? — радушно предложил я, когда он встал на ноги и еще раз обшарил комнату внимательным взглядом.

— Спасибо, сэр, с удовольствием. — Он налил себе изрядную дозу. — Если вы не возражаете, я добавлю немного обычной воды.

— Пройдите прямо, — пригласил я его.

Он прошел в ванную и зажег свет. Я безмятежно продолжал курить.

Он выплыл обратно, по-видимому, удовлетворенный тем, что в ванной никого не было. Он выпил и направился к панели.

— Я надеюсь, вы заснете, сэр.

— Конечно, — ответил я бодро. — Выключите свет, когда будете уходить.

Он исчез, но я был уверен, что он стоит за стеной и подслушивает. Немного погодя, я громко зевнул, поднялся и пошел к кровати. Я укладывался спать так шумно, как только было можно, чтобы не возбудить подозрений.

Еще некоторое время я лежал без сна, оценивая ситуацию в свете того, что рассказал Баркер. Замок без лестниц и без настоящих дверей... Лабиринт потайных ходов и скользящих панелей... И маленький вор, ползущий, сквозь стены, скрывающие ходы, и терпеливо один за одним открывающий их секреты...

Ну что ж, он был бы замечательным союзником, конечно, если таковой мне понадобится.

Сатана! Устраивает наркотический рай своим мистическим рабам... Обещает рай всем прочим, если они пройдут как надо по его следам...

Зачем ему все это? Что он от этого получает?

Ну, ладно. Возможно, я узнаю кое-что сегодня после полудня.

А Ева? Черт бы побрал этого любопытного Томаса! Он перебил нас как раз тогда, когда я мог что-то о ней выяснить.

Ну что же, я хотел бы сыграть с Сатаной в его игру, но с некоторыми оговорками...

Я заснул.

ГЛАВА 8

Когда я проснулся, Томас уже стоял около стенного шкафа, выбирая костюм. Было слышно, как из крана лилась вода в ванну. Сколько времени он болтался в комнате, я не мог определить. Но, без сомнения, он уже тщательно все обследовал. Я лениво подумал: «Что же могло возбудить его подозрения?» — и взглянул на часы. Часы стояли.

— Привет, Томас, — окликнул я его. — Сколько времени?

Он отскочил от гардероба, как вспугнутый кролик.

— Уже час. Мне не хотелось вас беспокоить, сэр, но хозяин ожидает вас к завтраку в два часа.

— Хорошо, — ответил я и отправился в ванную.

Перед сном я так и не успел продумать до конца план своего поведения. Но пока я плескался в ванной, он окончательно выкристаллизовался. Я был готов немедленно попытать счастья со следами. Но на этот раз я не собирался проходить всю дистанцию — только два следа, не больше.

Слишком много мне хотелось узнать до того, как рискнуть вручить и душу и тело Сатане.

Я, конечно, надеялся на то, что только один из них окажется его следом. Но в худшем случае я свяжу себя на год. Ну что ж, ни то, ни другое не казалось мне таким уж страшным.

Я решил, что на самом деле лучше противопоставлять Сатане не свое везенье, а свой разум и расчет.

Я не хотел убегать от него. Моим сильнейшим желанием было попасть в его окружение, человеческое оно или нет, не важно. Баркер дал мне замечательное преимущество. Может быть, используя его, я нашел бы способ спихнуть мнимого голубоглазого дьявола с его черного трона, разрушить его могущество... Ну и, говоря откровенно, ограбить его.

Или, если выразиться мягче, снять с него в тысячу раз больше того, что он так лихо содрал с меня.

У меня было двадцать тысяч долларов. Чтобы Сатана расплатился с долгом в такой пропорции, я должен был получить с него двадцать миллионов.

Это и в самом деле будет замечательная игра. Я рассмеялся.

— Кажется, вы веселы, сэр, — сказал Томас.

— Птички, Томас, поют везде, — ответил я. — Везде, Томас. Даже здесь.

— Да, сэр, — пробормотал он, с сомнением глядя на меня.

Без четверти два я закончил свой туалет. Слуга провел меня через холл, затем мы поднялись в лифте и остановились на этот раз гораздо выше. Я снова оказался в небольшой прихожей, единственную дверь которой охраняли двое высоченных рабов.

Поток солнечного света ослепил меня, едва я открыл дверь. Сердце забилось резкими сильными толчками. Ева!.. Чуть привстав из-за стола, на меня смотрела Ева! Поток света словно сконцентрировался вокруг девушки. Однако она была совершенно не похожа на ту Еву, которая прошлой ночью так умело помогала моим похитителям. Тогда я подумал, что она необыкновенно хороша, но сейчас понял, как ошибался

Это была настоящая красавица. В глубине карих глаз, устремленных на меня с напряженным любопытством, светилась печаль. По-королевски гордо держала она изящную маленькую головку. Солнечный свет играл в ее волосах, порождая красновато-золотую корону вокруг них. Ее ротик показался мне еще более свежим и нежным, чем тогда. Но когда я взглянул на ее губы, которые так безжалостно исцеловал, легкая краска выступила на ее лице.

— Ева, это мистер Киркхем. — Ситуация явно развлекала Конзардине. — И полагаю, мисс Демерест и вы уже встречались.

— Я полагаю, — медленно ответил я, — что я вижу мисс Демерест впервые. Я надеюсь, что она тоже так считает.

Это было почти извинением. На большее я не мог пойти. Примет ли она предложенную мной оливковую ветвь? Она широко распахнула глаза, демонстрируя безукоризненное недоумение.

— Подумать только, — задумчиво и грустно произнесла Ева, — мужчина, целовавший меня вчера. уже успел об этом забыть. Не слишком похоже на комплимент, правда, доктор Конзардине?

— Этого не может быть, — с подчеркнутой искренностью ответил Конзардине.

— Ах, нет, — вздохнула Ева. — Нет, мистер Кир-кхем. Я не моху считать это нашей первой встречей. Вы ведь сами знаете, что выбрали слишком сильно действующий способ, чтобы оставить память о своей особе. А женщина не может так просто забыть поцелуи.

Меня бросило в. жар. Я не сомневался, что Ева непревзойденная маленькая актриса, — она уже не один раз убедительно демонстрировала это. Но что означала ее игра в этом эпизоде? Я не мог поверить, что она так глубоко оскорблена тем, что произошло в метро. Она была слишком умна для этого. Однако, если на самом деле я ей неприятен и она мне не доверяет, то как я смогу ей помочь?

— Но именно вежливость побудила меня к этому, — сказал я. — Дело в том, мисс Демерест, что я полагал эти поцелуи великодушным вознаграждением за все неудобства моего интереснейшего путешествия.

— Ну что ж, — холодно промолвила она, — вы расплатились, счет закрыт. И не трудитесь больше быть со мной вежливым, мистер Киркхем. Будьте самим собой. Так вы гораздо привлекательнее.

Я проглотил ее гневную отповедь и поклонился.

— Отлично, — ответил я так же холодно. — После всего, что произошло, у меня вообще нет причин быть с вами вежливым.

— И не нужно, — равнодушно ответила Ева. — И откровенно говоря, чем реже мы будем пересекаться, тем лучше будет для нас обоих.

Последняя фраза прозвучала как-то странно. Она насторожила меня. Что она имела в виду? Какая загадка промелькнула в глубине ее карих глаз? Она что-то хотела передать мне так, чтобы не вызвать подозрений Конзардине? Я услышал смешок, обернулся и увидел Сатану.

Я не мог понять, давно ли он слушал наш разговор. Он посмотрел на девушку, и я заметил, как загорелись его глаза и дрогнуло его лицо. Как будто прячущийся в нем дьявол сладострастно облизнул его губы.

— Ссорятся! Фу, как не стыдно! — елейно пропел он.

— Ссоримся? Вовсе нет, — спокойно ответила Ева. — Просто мистер Киркхем мне неприятен. Я прошу прощения, но это действительно так. И мне казалось, что разумнее дать ему понять, что нам лучше не встречаться в будущем. Конечно, кроме тех случаев, когда вы сочтете это необходимым, Сатана.

По правде сказать, это было очень обескураживающее заявление. Я даже не пытался скрыть свою досаду. Сатана посмотрел на меня и опять удовлетворенно хмыкнул. Я почему-то не сомневался, что он был доволен.

— Ну, — промурлыкал он, — даже я не властен над чувствами. Я могу только извлекать из них пользу. А кроме того, я голоден!

Он сел во главе стола, Ева справа от него, я — слева, Конзардине рядом со мной. Маньчжур-дворецкий и еще какие-то китайцы прислуживали нам.

Очевидно, мы находились в какой-то башенке. Окна были расположены слишком высоко над полом, и сквозь них я мог увидеть только чистое голубое небо. Панно, расписанные Фрагонаром и Буше, покрывали стены. У меня не было никаких сомнений в том, что они оказались здесь благодаря «красноречию» посланцев Сатаны. Вся обстановка чудесно гармонировала с этими панно. Комната была меблирована с тем же восхитительным эклектицизмом и чувством прекрасного, что и большой холл и зала, где я первый раз встречался с Сатаной.

Высказав свое отношение ко мне, а точнее, не оставив мне ни крохи своего расположения, Ева держалась со мной отчужденно. Но с Сатаной и Конзардине беседовала непринужденно и обходительно и с замечательным чувством юмора. По-видимому, все трое уже забыли о Картрайте и о том, что произошло в храме. Сатана был в отличном настроении и дьявольски добр, как может быть добр разыгравшийся дикий зверь, удовлетворивший свой аппетит.

Его жестокость, вероятно, пресытилась видом невероятных мучений, которым он подвергал свою жертву. Я живо представил себе омерзительную картину; он валяется, как тигр, среди кусков растерзанного трупа человека, которого он несколько часов назад отправил через врата Ада.

Но на ярком солнечном свету он не внушал столь безотчетного ужаса. И если он и был, по словам Баркера, «свински охоч до удовольствий», то он и сам умел развлечь и доставить удовольствие другим.

В разговоре упомянули Чингисхана, и добрых полчаса Сатана рассказывал нам истории об этом правителе Золотой Орды, о его черном дворце в погибшем городе Каро-Хото в пустыне Гоби. Рассказывал он так, что настоящее вылетело у меня из головы, я перенесся на десять веков назад и, затаив дыхание, рассматривал тот древний мир, возникший в моем воображении словно наяву. Истории веселые и печальные, грубые раблезианские и утонченные, Сатана рассказывал одну за другой — и все так, словно он сам был очевидцем того, о чем говорил. И, слушая его, я не мог себе представить его другим... Дьявол он там или не дьявол, но этот человек обладал поистине магическим обаянием.

Когда завтрак подходил к концу, он подал знак слугам оставить нас и, когда те вышли, резко обратился ко мне;

— Ну, так что, Джеймс Киркхем, да или нет?

Я изобразил сомнение. Поднес к лицу ладони и взглянул через них на Еву. Она похлопывала длинными пальчиками по рту, как будто подавляя зевоту, но ее минуту назад оживленное, цветущее лицо побледнело...

Я почти физически ощущал, как воля Сатаны сминает мое сопротивление.

— Да или нет? — повторил он.

— Да, — ответил я. — Если вы, Сатана, ответите мне на один вопрос.

— Пожалуйста, вы всегда можете задать мне свои вопросы.

— Тогда, — сказал я, — прежде, чем я вступлю в игру, которая может кончиться для меня пожизненным рабством, я хочу узнать, что вы за работодатель. Человек — это его цели плюс пути, которыми он их достигает. Некоторое смутное, правда, представление о ваших методах я уже получил. Но каковы ваши цели? В старые времена, Сатана, этот вопрос был бы излишним. Все, кто с вами имел дело, знали, что потом их души пойдут на поддержание огня в ваших печах. Но, как я понял, Владыка уже модернизировал свой Ад. Печи уже устарели, а значит, и топливо не в цене. Однако сейчас, как и раньше, вы заманиваете своих будущих должников в заоблачные выси, предлагая им власть над всей Землей. Так вот мой вопрос: что вы имеете благодаря этому теперь, Сатана?

— Вот одна из причин моей антипатии к мистеру Киркхему, — прошептала Ева. — Он не признает ничего, что нельзя было бы записать в книгу приходов и расходов. У него кругозор мелкого лавочника.

Я проигнорировал эту колкость, но Сатана опять удовлетворенно хмыкнул.

— Вопрос был правильный, Ева, — заметил он ей. — Вы забываете, что даже я всегда держу свои счета в порядке и оплачиваю их, когда наступает срок платежа.

Последние слова он произнес медленно, не сводя с Евы глаз. И опять я заметил дьявола, со сладострастным удовлетворением выглянувшего из его глаз. И она тоже его заметила и сразу же прикусила губы, чтобы скрыть их дрожь.

— Я жду ответа, — резко напомнил я, чтобы отвлечь его внимание от девушки. Он изучающе уставился на меня, словно выбирая подходящие слова.

— Назовем это, — наконец заговорил он, — удовольствием. Я живу именно для удовольствий. Только ради них я остаюсь в этом мире, в котором, когда все уже сказано и сделано, удовольствие в любой форме, в любом виде — единственная настоящая цель всего. Это единственное, что делает сносной жизнь в этом мире. Моя цель, как вы понимаете, проста. Но что может, развлечь меня и доставить мне удовольствие? Три вещи. Я великий драматург. Величайший из всех, когда-либо живших в этом мире, потому что мои пьесы реальны. Я придумываю сцены маленьких одноактных пьес, фарсов и комедий, драм, трагедий и длинных эпических сериалов. Я подбираю актеров. Я единственный зритель, который может видеть каждый акт, слышать каждую тему моей пьесы от начала до конца. Иногда случается, что фарс превращается в высокую трагедию, трагедии становятся фарсами, одноактные развлекательные пьесы развиваются в эпические сериалы. Уходят правительства, могущественные люди валятся со своих пьедесталов, униженные возносятся. Некоторые люди посвящают свою жизнь шахматам. Я играю в шахматы живыми фигурами, одновременно несколько партий во всех уголках мира. Все это развлекает меня, доставляет мне удовольствие. Более того, так же, как и Князь Тьмы, в существовании которого, насколько я понимаю, вы, Джеймс Киркхем, не совсем уверены, мое искусство ставит меня на один уровень с другим величайшим драматургом, моим древним Небесным противником, известным, согласно господствующему здесь вероучению, под именем Иеговы. Нет, оно поднимает меня выше, потому что я переработал его сценарии. И это также доставляет мне удовольствие

За его витиеватыми высказываниями, за иронией скрывалась правда. Для этого холодного жестокого интеллекта и мужчины, и женщины были всего-навсего марионетками, сценой для которых был весь мир. Страдание, горе, муки души или тела были для него всего лишь забавными реакциями на те обстоятельства, которые он задумывал. Как и для Властелина Тьмы, имя которого присвоил себе Сатана, души были для него просто игрушками. Их трепыхания только развлекали его. И в этом он видел достаточную награду за свои труды.

Эта цель, — сказал он, — первая из трех. Вторая? Я приверженец красоты. Пожалуй, это единственное, что может вызвать у меня какое-то подобие эмоций. Иногда человек с его умом, руками, сердцем и глазами являет миру произведение искусства, на котором лежит та самая печать божественного совершенства, что всегда приписывалась Иегове.

Это может быть что угодно: картина, статуя, резьба по дереву, хрусталь, ткань — тысячи различных вещей. Но в этом произведении заключена сама сущность божественной, как говорят люди, красоты. И всегда, на протяжении всего своего неверного пути, люди ищут эту красоту, потому что она дарит им высшее наслаждение. Иногда лучшие из этих вещей я забираю себе. Но при этом я хочу, чтобы они попадали ко мне именно так, как мне нравится. И здесь-то и появляется третий элемент — игра, очень азартная игра. Например, после долгих и серьезных размышлений я пришел к выводу, что Мона Лиза кисти Леонардо да Винчи, хранящаяся в Лувре, обладает теми качествами, которые мне требуются. Ее; естественно, нельзя было купить, но я и не имел ни малейшего желания ее покупать. Однако она здесь, в этом доме. Я дал возможность французам получить великолепный дубликат, на котором мои эксперты точно воспроизвели даже микроскопические трещинки в краске. Только сейчас французы начали об этом подозревать. Но они никогда не смогут узнать это наверняка, что доставляет мне еще большее удовольствие, чем если бы они узнали правду.

Джеймс Киркхем, повсюду на всем земном шаре, люди рискуют своей жизнью ради сокровищ. Я уверяю вас, что никогда, никогда, за всю историю человечества, и нигде не существовало такого клада, как этот мой дом. Состояний десяти богатейших людей всего мира не хватит, чтобы купить его. Он дороже всего золотого запаса Английского банка.

Его цена в долларах или фунтах — ничто для меня. Но обладать этой квинтэссенцией красоты, жить с нею — это истинное наслаждение! И знать, что лучшие из лучших произведений искусства, на коллекционирование которых меня вдохновил мой древний соперник, принадлежат мне, Сатане, — это высшее наслаждение! Ха! Ха! — загрохотал его смех.

— Третье и последнее. — Он резко оборвал смех. — Это игра. Я коллекционер душ и красоты. А еще я игрок. Игрок того же масштаба, что и коллекционер. Неизвестность, невозможность все предусмотреть, риск только обостряют удовольствие, которое я получаю от своей игры. Это как раз тот завершающий штрих, что придает моим приобретениям исключительную прелесть. Кроме того, я великодушный игрок. Мои противники могут выиграть у меня неизмеримо больше, чем я у них. Но они обязаны играть со мной честно!

Какое-то мгновение он рассматривал меня, я не мог отвести взгляда от его огромной головы.

— И последнее, — сказал он. — Как вы правильно догадались, мне уже не нужно поддерживать огонь в моих печах. Что происходит с теми, кто покидает этот мир, меня больше не интересует. Моим древним владениям я предпочел этот мир, где я совсем недурно развлекаюсь. Но, Джеймс Киркхем, — его голубые глаза многозначительно сверкнули, — тот, кто станет мне поперек дороги, быстро узнает, что творец Ада не утратил своего древнего искусства. Вы удовлетворены ответом?

— Полностью, сэр, — я кивнул. — И выиграю я или проиграю — у вас не будет повода меня упрекнуть. Но, если можно, еще один вопрос. Вы сказали, что тот, кому посчастливится пройти все четыре счастливые ступени, может получить все, что пожелает. Отлично. Но если это так, смогу я взять, — я кивнул на Еву, — ее?

Ева задохнулась от возмущения, Сатана, подавшись вперед, впился в меня холодным угрожающим взглядом.

— О, Киркхем, прекратите. Будьте благоразумны. Ева была с вами откровенна. Она совершенно ясно дала понять, что вы не самый желанный кандидат для свадебного путешествия.

В голосе Конзардине слышалась тревога и явное желание успокоить. Успокоить — кого? Меня или Сатану? Это очень заинтересовало меня. Возможно, Конзардине...

— Замуж за вас?! Ни за что на свете! Даже ради спасения моей жизни! Даже ради избавления от мук!

Голос Евы дрожал от ярости. Она вскочила на ноги, глаза ее гневно сверкали, лицо пылало. Я безбоязненно взглянул в глаза Сатане.

— Разве я упоминал о женитьбе? — спокойно спросил я.

Как я и предполагал, Сатана интерпретировал ситуацию наихудшим образом. Однако теперь угроза и подозрение, зародившиеся было в нем, сразу исчезли. Он действительно сделал наихудшие предположения, но сделала их и Ева...

— Сатана, — она топнула ногой и оттолкнула от себя стул с такой силой, что он упал на бок. — Сатана, у меня тоже есть вопрос. Если я выиграю эти следы, вы отдадите мне его, чтобы я могла сделать с ним все, что захочу?

Сатана переводил взгляд с нее на меня и обратно. Ситуация явно доставляла ему удовольствие. Голубые глаза его ярко лучились. Он ласково промурлыкал:

— Обоим вам я отвечаю: нет. Нет, Ева, потому что Киркхем принял мой вызов и рискнет сыграть со мной. А раз так, я не могу взять свой вызов назад, даже если бы и захотел. У него должен быть свой шанс. Если он проиграет мне одно поручение или попадет на службу на год, я обязан защищать его. Я должен также предоставить ему возможность подняться по лестнице еще раз, если он, конечно, захочет. Но, Ева, если он решит больше не играть — ну, тогда спросите меня об этом снова.

Он замолчал и перевел взгляд на меня. Я уже отлично понимал, что было у него на уме.

— И то же самое вам, Киркхем, — сказал он. — Потому что все, что я сказал Еве относительно вас, точно так же применимо к вам относительно Евы. Она тоже имеет право на свои попытки. Но, — его голос посуровел, — есть еще одна причина. Я предназначил Еве высшую участь. Если она исполнит мою волю — она станет недосягаема для любого мужчины. Но если она откажется от нее...

Он не договорил, только горящий взгляд его немигающих глаз опалил девушку. Я заметил, как кровь отлила от ее щек. Она в замешательстве опустила глаза. Послышался резкий хруст и звон стекла. Конзардине вертел в руках бокал из толстого хрусталя, потом сжал его, и бокал тотчас лопнул, точно сделанный из бумаги. Он быстро сунул руку в карман, но я успел заметить на ней кровь. Сатана невозмутимо перевел взгляд на него.

— Силушка вроде вашей, Конзардине, — сказал он, — часто бывает небезопасна для своего обладателя.

— Честное слово, Сатана, — с сожалением сказал Конзардине, — я задумался и представил себе, что у меня в руках шея.»

— Должен заметить, своеобразное предупреждение, — мрачно пошутил Сатана. — Лучше оставьте эту шею в покое.

— В любом случае придется так и поступить, — рассмеялся Конзардине. — Это было горло старого моего врага, умершего десять лет назад.

Минуту или две Сатана внимательно смотрел на него, потом повернулся ко мне.

— Вы уже решили, когда будете подниматься? — спросил он.

— Когда угодно, — ответил я. — Чем раньше, тем лучше. Сейчас, если можно. Я предчувствую удачу.

— Конзардине, приготовьте храм, — велел он. — Ева, пригласите всех, кто сейчас есть, собраться через полчаса.

Сатана подождал, пока они ушли. Девушка вышла через панель, даже не взглянув на меня. Конзардине — в дверь, которая вела в маленькую прихожую. Несколько бесконечных минут Сатана молча разглядывал меня. Я спокойно курил, ожидая, пока он заговорит.

— Джеймс Киркхем, — произнес он наконец, — я уже говорил вам раньше, что вы мне нравитесь. Теперь вы нравитесь мне еще больше. Но я должен кое о чем предупредить вас. Я надеюсь, чувство неприязни или обиды, которое возникло у вас по отношению к Еве Демерест, не станет причиной нанесения ей хотя бы малейшего вреда. Я вовсе не собираюсь вам угрожать, я лишь предупреждаю.

— Я уже выбросил ее из головы, Сатана, — ответил я. -— Однако я, признаться, несколько заинтригован той великой участью, которую вы ей обещаете.

— Великая судьба, — зловещая тяжесть снова зазвучала в его голосе. — Высочайшая честь, которая только могла быть оказана женщине. Я расскажу вам, Киркхем, чтобы вы поняли, насколько серьезно мое предупреждение. Рано или поздно я буду вынужден посетить иные мои миры. И когда срок настанет, я передам этот мой мир моему сыну и наследнику. И его матерью должна стать Ева!

ГЛАВА 9

Я был потрясен этим чудовищным заявлением, но внешне остался совершенно спокоен. И это была одна из нескольких моих довольно важных побед. Конечно, в каком-то смысле я был уже к этому подготовлен. Недрогнувшей руной я поднял бокал, и в моем голосе не отразилось ни кипевшей во мне ярости, ни ненависти — ничего, кроме приличествующего удивления и интереса.

— Это действительно высокая честь, сэр, — сказал я.— Вы уж простите меня, но ваш выбор у меня просто в голове не укладывается. Вам следовало бы выбрать принцессу или хотя бы особу королевской крови...

— Нет, нет, — перебил он меня, но я заметил, с каким удовольствием проглотил он мою лесть. — Вы не знаете эту девушку. Вы ослеплены предрассудками. Ева столь же совершенна, как любое из собранных здесь произведений искусства. Вдобавок к ее красоте у нее еще и мозги есть... А также дерзкая душа, и характер, и мужество. По мне, если у нее и недостает чего-то, что должно перейти к моему сыну, то я смогу это восполнить. Это будет Мой сын. Его воспитание будет всецело в моих руках. Он будет таким, каким я его сделаю.

— Он будет сыном Сатаны! — выспренно заявил я.

— Да! Он будет моим собственным сыном! — Глаза Сатаны засверкали. — Настоящим сыном Сатаны, Джеймс Киркхем.

Вы, вероятно, понимаете, — продолжал он, — что здесь нет и тени того, что называется любовью. Некое душевное волнение — да. Но не большее, чем то, что обычно вызывает у меня истинно прекрасная вещь. Это в сущности искусственный отбор, селекция, и только. Я и раньше пытался осуществить эту идею. Но мне не везло с выбором.

— Вы имеете в виду...

— Рождались девочки, — мрачно сказал он. — Они обманули мои ожидания. Их не должно было быть. И их не стало.

Только сейчас я заметил что-то китайское в его тяжелом неподвижном лице: резко выступили скулы, явно обозначился косой разрез глаз. Я задумчиво кивнул головой.

— А если опять... — Я хотел добавить: «Ваши ожидания будут обмануты».

Он пришел в бешенство:

— Не смейте так говорить! Не смейте так думать! Ее первенец должен быть — мальчик! Сын! Сын, я сказал!

Его неожиданная вспышка, его надменность и самоуверенность снова разожгли тлевшую во мне ярость. Что я мог бы ответить, что натворить, я не знаю. Меня спас Конзардине. Открылась дверь, и горящий взгляд Сатаны на мгновение оторвался от меня. Я сумел взять себя в руки и подавил свой гнев.

— Все готово, Сатана, — объявил Конзардине.

Я нетерпеливо поднялся. Мне даже не нужно было изображать горячность. Мной овладело некое предстартовое возбуждение, граничащее с экзальтацией.

— Настал ваш час, Джеймс Киркхем. — Голос Сатаны снова был спокоен, лицо неподвижно, глаза холодно сияли. — Через несколько минут я могу стать вашим слугой. А весь мир — вашей игрушкой! Кто знает?! Кто знает!

Он подошел к дальней стене. Открыл одну из панелей и обернулся:

— Доктор Конзардине, проводите непосвященного в храм.

Он смотрел на меня почти ласково. Я заметил, как прячущийся в нем дьявол, предвкушая удовольствие, облизывал губы.

— Власть над всем миром! — повторил он. — Сатана ваш покорный слуга! Кто знает?!

Он вышел. Конзардине глубоко вздохнул.

— Не хотите ли выпить перед началом, Киркхем? — с неподдельной заботой спросил он.

Я отрицательно покачал головой. Нервное напряжение нарастало.

— Вы знаете правила? — оживленно заговорил он. — Вы должны наступить на четыре из семи следов. Вы можете остановиться на любых из них и подчиниться правилам. Один след Сатаны — и вы должны сослужить ему одну службу, два следа — вы служите ему год, три — вы навсегда в его власти. И больше никаких шансов, Киркхем. Пройдете по четырем счастливым следам — и вы будете на вершине власти, в точности как он обещал. Если вы оглянетесь назад во время подъема, вы должны начать все сначала. Все ясно?

— Пойдемте, — несколько охрипшим голосом сказал я, в горле у меня странным образом пересохло.

Он провел меня через стену в один из выложенных мраморными плитами коридоров. Из него мы вошли в лифт и спустились вниз. Скользнула в сторону панель — и следом за Конзардине я ступил в оплетенный паутиной храм.

Я оказался почти у самого основания лестницы, внутри полусферы яркого света, как занавесом скрывавшей амфитеатр. Тихий шорох и шепот доносились оттуда. Мне в голову пришла идиотская мысль: Ева выбрала хорошее место, чтобы получше видеть меня, и я тут же осознал, что весь дрожу. Беззвучно ругаясь, я сдерживал дрожь, уповая на то, что она не настолько сильна, чтобы ее могли заметить.

Я поднял глаза на черный трон — навстречу мне светились насмешливые, глумливые глаза Сатаны. Почему-то я сразу успокоился, самообладание вернулось ко мне. Сатана так же, как в прошлую ночь, был одет в черный плащ. Голубые глаза каменного двойника сверкали позади него. Но вместо четырнадцати одетых в белые хламиды охранников посредине лестницы стояли всего двое. Не хватало чего-то еще... Ага, вот оно что! Не было черномазого палача!

Что же это означало? Может быть, таким образом Сатана хотел показать, что он не собирался меня убивать, даже если я наступлю на все три его следа?

Или это значит, что я могу не бояться смерти, по крайней мере, пока я не выполню миссии, для которой он меня выбрал?

Или это была ловушка?

Похоже, что так. Как-то не верилось, чтобы Сатана вздумал хотя бы немного успокоить меня, заверить меня, что мне ничего не грозит. А может, и даже скорее всего, он решил, что эта мысль придет мне в голову, как только я замечу отсутствие охранников и палача. И соблазнит меня сыграть до конца в уверенности, что отсрочка может дать мне время улизнуть от него?

Или... Предположим, сейчас он настроен великодушно. Но если я в самом деле проиграю, ему запросто может прийти в голову поразвлечься и получить еще большее удовольствие. Долго ли вызвать палача и отдать меня, как Картрайта, этому черномазому с веревкой из женских волос?

Как и Картрайт, я внимательно всматривался в его лицо. Но не мог найти в нем и намека на какую-то подсказку. Оно было совершенно непроницаемо. И сейчас еще ярче, чем когда палач тащил к себе свою жертву, я осознал всю иезуитскую изощренность этой игры. Потому, что теперь играл я сам.

Я отвел взгляд от Сатаны и просмотрел один за другим все отпечатки снизу вверх, до золотого трона. Изукрашенные самоцветами корона и скипетр сияли на нем. Их огни манили и звали меня. И снова меня охватило возбуждение, затрепетал каждый нерв.

Что если я смогу их выиграть?! Выиграть их и все, что они принесут с собой!

Сатана нажал на рычаг, торчавший между тронами, зажужжал управляющий механизм — и семь отпечатков маленьких детских ножек вспыхнули яркими огоньками.

— Следы готовы, — прогремел Сатана и убрал руки под черный плащ. — Они ждут своего покорителя! Избранника Фортуны! Может быть, это вы? Поднимитесь — и все мы это узнаем!

Я подошел к ступенькам, поднялся по нескольким и без колебаний наступил на первый след. Я знал, что позади меня на светящемся шаре вспыхнул значок.

Чей это след? Сатаны или мой?

Я пошел дальше уже медленнее и остановился перед следующим отпечатком. Но остановился я не для того, чтобы взвесить, счастливый он или нет. На самом деле меня охватила сумасшедшая лихорадка игрока. Азарт смел мое решение ограничиться только двумя следами в этой первой игре с Сатаной.

Здравый смысл призывал меня держаться принятого решения, я пошел еще медленнее. Я пытался выиграть время у самого себя: обошел ближайший след, едва передвигая ноги, поднялся к следующему и... наступил на него. На счетчике появился еще один знак.

Мой или Сатаны?

Я горел, как в огне.

Лихорадка сотрясала меня. От нее мои глаза блестели в точности как у самого Сатаны. Сердце стучало, словно барабан. Пальцы стали ледяными, а голова пылала точно в огне. Маленькие яркие следы, казалось, подрагивали и пританцовывали в нетерпеливом желании увлечь меня дальше.

— Выбери меня! — звал один.

— Нет, меня! — подмигивал другой.

Усыпанные драгоценными каменьями корона и скипетр притягивали к себе. Я совершенно явственно увидел себя триумфатором на золотом троне, с короной на голове и скипетром в руках, Сатану у себя на посылках и весь мир у своих ног!

Может, это и правда, что у мыслей есть тело и форма и что сильные эмоции или желания оставляют после себя какие-то свои очертания. И они сохраняются и живут там, где появились на свет, и бодрствуют, ожидая, когда кто-нибудь, движимый теми же импульсами, что породили их, появится в этом месте.

Так это или не так, но мне почудилось, словно призраки желаний всех тех, кто до меня поднимался по этим ступеням, бросились ко мне и, снедаемые жаждой осуществления победы над Сатаной, требовали, чтобы я поднимался дальше.

Но и я хотел того же. Меня не нужно было упрашивать. Кроме того, два знака, на которые я наступил, возможно, были счастливыми. А в наихудшем случае я бы погиб. А если и так, то мне не придется больше рисковать в еще одной попытке, которую я уже решился предпринять.

Какой же счет? Ах! Если бы я только мог знать! Если бы я только мог это знать!

И вдруг я похолодел. Как будто отчаявшиеся тени всех тех, кто поднимался до меня и проиграл, оттеснили призраки алчущих.

Сияние короны и скипетра померкло и стало зловещим.

В какой-то миг мне почудилось, что я вижу не искрящиеся следы ребенка, а следы раздвоенных копыт!

Я очнулся от наваждения и взглянул на Сатану. Он сидел, глядя прямо на меня. Меня пронзила догадка, что всей своей могучей волей он приказывает мне продолжать. Но мгновенно вслед за его приказом подоспел другой. Как будто чья-то рука схватила меня за плечо и потащила назад. Ясно и отчетливо, словно у самого своего уха, я услышал другой повелительный голос:

— Остановись! Остановись сейчас же!

Я узнал голос Евы!

Минуту-другую я стоял неподвижно, раздираемый двумя противоположными импульсами. Потом затмение неожиданно прошло. Мозг прояснился, лихорадку как рукой сняло, рухнули чары сияющих следов и соблазн короны и скипетра... Я поднял покрытое испариной лицо к Сатане.

— На сегодня... с меня... хватит, — задыхаясь, произнес я.

Он молча смотрел на меня. И мне показалось, что в холодном сиянии его взгляда я вижу гнев, злобное разочарование и даже некое замешательство. Но это было лишь мимолетное ощущение. Он заговорил:

— Вы воспользовались правом игрока. Правом остановиться там, где пожелаете. Взгляните назад.

Я обернулся и увидел шар. .

Оба следа, на которые я наступил, были следами Сатаны!

ГЛАВА 10

Итак, на год я стал слугой Сатаны, практически крепостным, обязанным делать все, что он пожелает.

Вторую половину дня я провел у себя в комнате, то напряженно обдумывая свое положение, то с надеждой ожидая, не прокрадется ли ко мне кошачьей своей походкой Баркер. Мне было совершенно ясно, что моя свобода оставалась ограниченной. У меня не было возможности собрать вещи и уйти восвояси. После окончания действа в храме и моего отступления я попытался подступиться к Конзардине, намекая, что теперь, когда я стал гвардейцем Сатаны, мне, наверное, следовало бы совершить некоторую экскурсию по цитадели Князя Тьмы, и получил вежливый, но категоричный отказ. Он, как врач, серьезно рекомендовал мне спокойно отдохнуть у себя в комнате. Это, дескать, лучшее средство против перенесенного напряжения.

Конечно, больше всего мне хотелось найти какую-нибудь возможность встретиться с Евой. Однако здравый смысл убеждал меня, что сейчас гораздо важнее связаться с маленьким ночным грабителем.

Томясь в ожидании, я попытался проанализировать странную лихорадку, смешавшую все мои планы на лестнице. Я считал себя гораздо более трезво мыслящим и уравновешенным. И хотя произошедшее казалось мне очень странным, мне было стыдно за себя. Если допустить, что именно воля Сатаны разожгла во мне азарт, что именно она была той самой силой, которая толкала меня пройти все ступени, то это объяснение до какой-то степени спасало мою уязвленную гордость.

Но утешительная мысль, что моя воля оказалась не столь сильна, как я считал, подводила к весьма оскорбительному следствию, а именно — что она гораздо слабее воли Сатаны. И не важно, что я удержался и не прошел остальные следы, которые могли навек отдать меня в его руки. Не моя воля, а импульс, посланный Евой или пришедший из моего подсознания, остановил меня.

И отношение Сатаны очень смутило меня. Почему ему так хотелось заставить меня подниматься выше? Был ли это просто азарт игрока? Стремление выиграть? Или при виде вспыхнувших один за другим следов на его стороне шара в нем взыграла жажда крови? Если бы один из следов оказался на моей стороне, он обнаружил бы тот же пыл?

Или он с самого начала принуждал меня идти до конца и проиграть?

Но если так, то — почему?

Я не мог найти ответа на эти вопросы. И Баркер тоже не появлялся.

Наконец явился Томас. Он помог мне одеться и проводил меня через стены и лифты в еще один огромный сводчатый зал. Размерами и убранством он вполне мог бы послужить пиршественным залом великолепного семейства Медичи в период его расцвета.

За огромным овальным столом уже сидело десятка два, а то и больше, мужчин и женщин. Во главе стола был Сатана. Безупречно строгий вечерний костюм придавал ему еще более зловещий вид. Было совершенно очевидно, что я опоздал, но и не менее очевидно было то, что соблюдать формальности здесь не в обычае.

— Свежеиспеченный. член нашего общества — Джеймс Киркхем.

Без дальнейших условностей Сатана кивнул на отведенное мне место. Остальные заулыбались, приветственно кивнули и вернулись к своим разговорам.

Усевшись за стол, я с тайным изумлением увидел справа от себя знаменитую актрису, чье имя редко исчезало со сверкающих реклам Бродвея Бегло оглядев присутствовавших, я обнаружил известного во всем мире ватерполиста из Американской высшей лиги, блестящего адвоката — одного из лучших людей демократической партии. Остальных я не знал, но не оставалось никаких сомнений, что это весьма незаурядные люди. Если они были типичными представителями окружения Сатаны, то он и в самом деле не зря хвалился своей выдающейся организацией. Евы за столом не было.

Вальтер Кохем сидел справа от актрисы. И во время обеда я из кожи лез вон, чтобы расположить его к себе, — мне вовсе не хотелось иметь здесь скрытых врагов. Сначала он держался холодно, но постепенно оттаял. Он много пил, однако я с интересом отметил, все-таки не так много, как ему хотелось бы. Было совершенно очевидно, что ему безразлично, что пить, красное ли вино или какое-либо другое.

Поначалу я думал, что он сдерживает себя, чтобы не преступить границы условностей или чтобы не сказать чего-нибудь лишнего. Но скоро я понял, что выпивка разжигает в Кохеме невероятную страсть к истине, презрение ко всяким эвфемизмам и условностям. Он желал видеть только неприкрашенные факты и не терпел многословия и недомолвок. Как это он выразился: «... не искажайте формулы». Он предавался поискам истины в вине с прямо-таки фанатическим рвением. К тому же он был забавен, и актриса откровенно наслаждалась нашей перекрестной беседой.

Рано или поздно, решил я, не помешает напоить Вальтера так, чтобы он не смог вынести даже микроскопического кусочка повязки на ясных глазах Богини истины. Я был чрезвычайно удивлен, узнав, что он химик и проводит много времени в своей лаборатории при замке. Что ж, это объясняло его замечание о формуле. Он очень подробно распространялся о том, какой он великолепный химик. Позднее я узнал, что он нисколько не преувеличивал. Поэтому, кстати, я так задержался на описании его портрета.

Это был восхитительный вечер: изысканное общество блистало утонченным и дерзким юмором, беседа не прерывалась ни на мгновение. Намек на наше положение прозвучал лишь в тосте знаменитого юриста, когда, глядя на меня, он провозгласил тост за «счастливо избежавших проклятья» и еще когда Сатана послал за шкатулкой и продемонстрировал несколько великолепнейших драгоценных камней, каких я раньше никогда не видал.

Он рассказывал их истории. Этим изумрудом, сверкающим среди бирюзы, Клеопатра запечатывала свои письма к Антонию. Этим бриллиантовым ожерельем кардинал де Роган собирался купить благосклонность Марии-Антуанетты и затеял тот самый судебный процесс, который послужил одним из толчков Революции и в конце концов стоил несчастной королеве головы. Этой короной украсил кудри своей возлюбленной Нель Гвинн король Чарльз. А вот кольцо с царственными рубинами, которое Монтеспан, желая смягчить сердце Короля-Солнца, передал отравителю ла Вуатюру, чтобы тот сделал его приворотным амулетом.

Под конец Сатана вручил яркой маленькой француженке, сидевшей справа от него, браслет с сапфирами, когда-то принадлежавший, по его словам, Лукреции Борджиа. Меня очень заинтересовало, чем она это заслужила и что он имел в виду, называя имя первого владельца. Но в этой тайне была некая изюминка — всеобщего удовольствия она не испортила.

Никакой мелодраматической секретности, идиотской конспирации, когда вместо имен представляются номерами, не было в этом собрании, и власть Сатаны стала внушать мне еще большее почтение. Его люди встречались лицом к лицу. Мысль о совместном предательстве была просто невероятна. Они чувствовали себя в полной безопасности под его защитой. Без сомнения, все или многие из них были свидетелями и моего восхождения, и трагедии Картрайта, но они ничем не выказывали этого.

Они пожелали Сатане спокойной ночи. Я тоже поднялся, собираясь уйти вместе со всеми, но он перехватил мой взгляд и покачал головой.

— Останьтесь со мной, Джеймс Киркхем, — приказал он.

Скоро мы остались одни. Стол был убран, слуги ушли.

— Итак, — он пристально смотрел на меня поверх огромного бокала, который держал в руке, итак, вы проиграли.

— Однако я проиграл не все, что мог, Сатана, — улыбнулся я. — Поднимись я немного выше — и мне пришлось бы падать столь же глубоко, как вам в очень далекие времена, — прямиком в Ад.

Любое путешествие, — мягко заметил он, — не лишено интереса. Но год скоро минует, и у вас опять будет возможность.

— Вы имеете в виду возможность провалиться, — рассмеялся я.

— Вы играете с Сатаной, — напомнил он и вновь покачал головой. — Нет, вы не правы. В мои планы входит ваше присутствие на земле. Однако я хвалю ваше благоразумие на лестнице. Признаться, вы удивили меня.

В таком случае, — я встал и поклонился, — я начал свою службу со значительного достижения.

Возможно, этот год окажется полезным для нас обоих, — сказал он. — А сейчас, Джеймс Кирк-хем, я требую вашей первой услуги для меня.

Сердце мое учащенно забилось, я сел, ожидая продолжения разговора.

— Нефриты Йаннана, — произнес он. — Это правда, что я смоделировал обстоятельства так, что, проявив известную сообразительность, вы могли их сохранить. Верно также и то, что, окажись эти нефриты у меня, я был бы очень доволен. Я был вынужден выбирать одно из двух удовольствий. Очевидно, что, как бы ни легли карты, мне предстояло испытать некоторое разочарование.

Другими словами, сэр, — вставил я совершенно серьезно, ~ даже вы не можете съесть пирожок и оставить его нетронутым.

— Это точно, — ответил он, — еще один недостаток столь непродуманно устроенного мира. Нефриты в музее. Пусть они там и остаются. Но я должен получить компенсацию за свое разочарование... Я решил принять от этого музея нечто другое, хранящееся там и давно привлекающее мое внимание. Вы убедите отдать мне это, Джеймс Киркхем.

Он многозначительно поднял бокал и отпил. Я последовал его примеру, не питая никаких иллюзий по поводу его недомолвок.

— Что вы имеете в виду? — спросил я. — И каким методом убеждения я должен воспользоваться?

— Это задание не из трудных, — сказал он. — Оно вполне подойдет для подвига-испытания, который в старые времена полагалось совершить перед посвящением в рыцари. Я придерживаюсь этой традиции.

— Я поклоняюсь старым правилам, сэр, — ответил я ему.

— Много веков назад, — продолжал Сатана, — фараон призвал к себе лучшего из лучших, живших тогда, золотых дел мастера Бенвенуто Челлини и приказал ему сделать ожерелье для своей дочери. Ко дню рождения или к свадьбе — уже никто не знает. Ювелир сотворил его из лучшего золота, и сердолика, и лазурита, и зеленоватого полевого шпата, называемого аквамарин. С той стороны золотого кружева, где были иероглифы с именем фараона, он изобразил сокола, коронованного солнечным диском, — Гора, сына Озириса, своего рода Бога любви, хранителя счастья. С другой стороны — знак высшей власти, крылатую змею, несущую крест с кольцом наверху, — символ жизни. А под ней — сидящего на корточках Бога, держащего снопы жизненных лет у его локтя, — символ вечности, похожий на головастика. Так символами и амулетами умолял фараон богов послать его дочери вечную жизнь и вечную любовь. Увы, любовь, надежда и вера человеческая не вечны! Умерла принцесса, умер фараон. Пришло время — и умерли Озирис, и Гор, и все боги Древнего Египта. Но не умерла красота, которую забытый Челлини вдохнул в ожерелье. Она не могла умереть. Она бессмертна. Она пролежала века, укрытая в каменной гробнице вместе с мумией той принцессы. Она пережила ее богов. Она переживет и нынешних богов, и тысячи будущих богов. Не померкла красота этого ожерелья — она и сейчас сияет, как три тысячи лет назад, когда иссохшая грудь, на которой его нашли, еще была полна жизни и любви, и, может быть, мимолетная тень бессмертной красоты, воплощенной в ожерелье, досталась и ей.

— Это ожерелье Сенарсет Второй! — воскликнул я. — Я знаю эту прекрасную вещь, Сатана.

— Это ожерелье должно быть у меня, Джеймс Киркхем!

Я в замешательстве воззрился на него. Если это было легкое поручение, то каким же будет трудное?

— Мне кажется, Сатана, — решился возразить я, — что едва ли вы могли выбрать что-нибудь, что еще менее вероятно было бы получить с помощью какого бы то ни было убеждения Его охраняют денно и нощно. Ожерелье, как ему и полагается, лежит под стеклом в маленькой комнате, и притом на самом видном месте. С него глаз не спускают.

— Я должен его получить, — оборвал меня Сатана. — И именно вы достанете мне его. Я отвечу на ваш второй вопрос «как»? Только неуклонно повинуясь инструкции, которую я вам дам. Каждую минуту, каждую секунду вы должны выполнять то, что я вам скажу. Возьмите карандаш, запишите все по минутам и точно запомните.

Он помолчал, ожидая, пока я выполню первую часть его приказания.

— Вы выедете отсюда, — продолжал он, — завтра в десять тридцать утра. Время на дорогу рассчитано так, что вы выйдете из машины и войдете в музей ровно в час. На вас должен быть определенный костюм, который вам подаст ваш слуга. Он также выберет пальто, шляпу и прочие аксессуары. Вы должны, как и принято, сдать пальто в гардероб. Оттуда вы отправитесь прямо к нефритам Ианнана — мнимый предлог вашего посещения. Вы можете поболтать, с кем вам захочется, и чем больше, тем лучше. Но вы должны устроить все так, чтобы ровно в час сорок пять вы один вошли в северный коридор Египетского крыла. Вы будете увлеченно рассматривать его коллекцию до пяти минут третьего, и точно в эту минуту вы должны войти в комнату, где хранится ожерелье. У обеих дверей этой комнаты стоят охранники. Они вас знают?

— Не уверен, — ответил я. — Возможно. Id всяком случае наверняка слышали обо мне.

— Вы должны придумать предлог, чтобы обратиться к одному из охранников в северном коридоре, — продолжал он, — если, конечно, он не знает вас в лицо. И точно так же в комнате, где хранится ожерелье: Потом отойдите в один из углов комнаты, неважно в какой, в любой, и погрузитесь в изучение витрины прямо перед вами. Вы должны держаться как можно дальше от интересующего вас объекта и от обоих служителей, которые, возможно, сочтут своей обязанностью быть поближе к такому, — усмехнувшись, он поднял бокал, — выдающемуся посетителю.

— Ровно в четырнадцать пятнадцать, Джеймс Киркхем, вы подойдете к витрине с ожерельем, откроете ее инструментом, который вам дадут, возьмете ожерелье, положите его в специально изготовленный потайной карман пиджака, с левой стороны, бесшумно закроете витрину и спокойно уйдете.

Я скептически посмотрел на него и спросил:

— Вы сказали: «Уйдете»?

— Спокойно уйдете, — повторил он.

— Прихватив еще и двух сторожей, — иронично предположил я.

— Не обращайте внимания на сторожей, — сказал он.

— Не обращать внимания? — переспросил я. — Но они-то уж непременно не оставят меня без своего внимания, Сатана.

— Не перебивайте меня больше, — строго приказал он. — Вы не будете обращать внимания на охрану. Вы вообще не будете обращать ни на что внимания — что бы вокруг вас ни происходило. Запомните, Джеймс Киркхем, это жизненно важно для вас: вы должны сосредоточиться только на одном — открыть витрину ровно в четырнадцать пятнадцать и выйти из комнаты с ожерельем. Вы не будете больше ничего видеть и слышать, вы не будете больше ничего делать. Ровно две минуты вам потребуется, чтобы дойти до гардероба. Оттуда вы пойдете прямо к выходу. Выйдя из дверей, вы шагнете вправо, нагнетесь и завяжете ботинок. После этого вы спуститесь по ступенькам на улицу, по-прежнему не реагируя на происходящее вокруг вас. У тротуара вы увидите голубой лимузин. Шофер будет протирать правую фару. Вы сядете в машину и отдадите ожерелье тому, кто вас там будет ждать. Это должно произойти в четырнадцать двадцать. Ни в коем случае не позже. В течение часа вы будете вместе кататься в машине. В пятнадцать двадцать вы выйдете около обелиска позади музея, пройдете по авеню, возьмете такси и вернетесь в Дискавери-Клуб.

— Вы сказали: «Дискавери-Клуб»? — Я был настолько изумлен, что подумал, не оговорился ли он.

— Повторяю, вы вернетесь в Дискавери-Клуб, — ответил он. — В Клубе вы первым делом подойдете к дежурному портье и скажете ему, что вам необходимо сделать некую работу, которая требует полной сосредоточенности. Вы велите ему не отрывать вас ни по какому поводу, не допуская ни посетителей, ни звонков. Скажете ему, что вас, по всей вероятности, попытаются достать репортеры и что ему следует отвечать, что вы, мол, обещали принять их в восемь часов. Вы внушите ему, что работа, которую вам нужно сделать, настолько важна, что вас ни в коем случае нельзя беспокоить. Велите ему также принести к семи часам все вечерние газеты и экстренные выпуски дневных газет.

Он немного помолчал и спросил:

— Все ясно?

— Все, за исключением того, что я должен ответить репортерам.

— Это вы узнаете, — загадочно ответил Сатана, — когда прочитаете газеты.

Он потягивал вино из бокала и оценивающе рассматривал меня.

— Повторите мою инструкцию, — велел он.

Я с легкостью выполнил эту просьбу.

— Хорошо, — кивнул Сатана. — Вы, конечно, понимаете, что я заимел вас вовсе не для этого маленького приключеньица. Настоящее испытание вам еще предстоит пережить. А это в некотором роде пробный тест. Вы должны его пройти. Ради себя самого вы должны пройти этот тест, Джеймс Киркхем... Ну что ж, — он нажал звонок, — на сегодня вам хватит волнений. Я всегда забочусь о своих подопечных, даже о тех, которые еще только проходят проверку. Идите к себе и как следует выспитесь.

Отъехала панель. Из лифта вышел Томас и остановился, ожидая меня.

— Спокойной ночи, Сатану, — вежливо сказал я.

— Спокойной ночи, — ответил он. — Но, как бы хороша она ни была, ваша завтрашняя ночь будет еще лучше.

Было уже около одиннадцати часов. Обед длился дольше, чем я полагал. В спальне все было приготовлено. Я поблагодарил Томаса и отпустил его. Через полчаса, после двух стаканов бренди с содовой, я выключил свет и улегся в постель в надежде, что появится Баркер.

Лежа в темноте с широко открытыми глазами, я повторял про себя весьма странную инструкцию Сатаны. Совершенно очевидно — я был частичкой довольно сложной мозаичной картинки-загадки. Я должен был в строго фиксированные моменты проявлять заданные мне фрагменты этой картинки, чтобы получить в точности то, что задумано. Пожалуй, точнее будет сказать, что я чувствовал себя живой шахматной фигурой в одной из партий, разыгрываемых Сатаной. Я должен был совершать ходы по задуманному плану в определенные моменты игры. Что же должны делать остальные фигуры? А если одна из них пойдет чуть раньше или чуть позже? Что может тогда произойти со мной?

И снова мне привиделась картина на стене храма, где каменный двойник Сатаны с жутко сверкающими глазами направляет руку Судьбы. Почему-то я сразу успокоился. Этическая сторона этого дела меня, в общем, не волновала. В конце концов, большинство музейных сокровищ в известном смысле краденые, они поступают в музеи из разграбленных гробниц, склепов или погибших городов.

Да и помимо всего прочего мне ничего иного не оставалось, кроме как подчиниться Сатане. Если я откажусь — мне конец. В этом у меня не было никаких сомнений. А Сатана будет продолжать в том же духе. Выдать его я тоже не мог — я даже не знал, где находится место моего пленения. Победить Сатану можно было, только играя в его же игру. Другого пути не было.

Да и что стоит любое ожерелье в сравнении с Евой!

Я заставил себя снова повторить инструкцию и заснул. Баркер меня так и не разбудил.

ГЛАВА 11

Когда педантичный Томас пришел меня будить, я был уже в ванной. Я беспрекословно надел тот костюм, который он приготовил. Такого костюма у меня никогда не было.

На внутренней стороне левой полы пиджака был большой карман. По краю кармана крепились несколько маленьких тупых крючков. Я тщательно осмотрел их. Нити ожерелья принцессы Сенарсет были примерно шесть дюймов длиной. Верхний край орнамента можно зацепить за крючки, и тогда все нити будут свободно свисать в карман — снаружи никто ничего не заметит. Сатана сказал правду — карман замечательно подходил именно для этого ожерелья.

Томас подал мне еще серый плащ, который был как раз по мне. Но такого плаща я тоже никогда не носил, хотя на внутреннем кармане красовалось мое имя. Затем появилась моя собственная мягкая шляпа и моя же трость из ротанга. Наконец он вручил мне странной формы маленький инструмент из тусклой серой стали и наручные часы.

— У меня есть часы, Томас, — сказал я, разглядывая необычный инструмент.

—- Конечно, — ответил он. — Но эти показывают время Хозяина.

— A-а, понял. — Я с восхищением отметил, что Сатана не полагался на часы своих пешек. Очевидно, все было синхронизировано. Это меня очень порадовало.

— А это что за штука? Как с ней обращаться?

— Я как раз собирался вам показать, сэр.

Он подошел к стене, открыл один из замаскированных в ней шкафов и достал оттуда сейф с застекленной крышкой.

— Попробуйте открыть, сэр, — предложил он.

Я попытался приподнять крышку, но мои усилия оказались тщетны. Томас забрал у меня инструмент. Это был острый как бритва резец около четырех дюймов длиной. Лезвие резко утолщалось от края, переходя в рукоятку шириной в полтора дюйма. Из рукояти торчал винт.

Томас засунул острый край под застекленную крышку и быстро повернул винт. Инструмент удивительно легко вошел в едва различимую щель. Раздался глухой щелчок, и крышка распахнулась. Широко улыбаясь, Томас вернул мне инструмент: край резца раскрылся, словно челюсти, и из них язычком торчало еще одно лезвие. Оно приводилось в действие необычайно мощной пружиной и разрезало замок, словно он был из мягкого дерева.

— Все очень просто, сэр, — заметил слуга.

— Да, проще не бывает, — ответил я сухо. Я был восхищен Сатаной.

Я позавтракал у себя в комнате и ровно в десять тридцать, сопровождаемый Томасом, подошел к машине. Шторы в салоне были опущены и закреплены, их нельзя было сдвинуть, чтобы выглянуть наружу. Мне страшно захотелось воспользоваться той отличной штукой, которую мне только что вручили. К счастью благоразумие остановило меня.

Ровно в час я вошел в музей. С необычайной остротой ощущал я пришитый слева пустой карман для ожерелья Сенарсет и маленький инструмент, предназначенный для того, чтобы вынуть его из витрины.

Я сдал в гардероб плащ, шляпу и трость. И, здороваясь со служителями, узнававшими меня, направился прямо к нефритам. Полчаса я внимательно рассматривал нефриты и еще некоторые редкие вещицы, меня сопровождал один из хранителей музея, которого я подцепил по дороге. Вскоре я избавился от него и ровно в тринадцать сорок пять прошел в северный коридор Египетского крыла. Мне не потребовалось представляться охранникам — они знали меня. Около двух часов я был возле зала, где хранилось ожерелье.

В пять минут третьего по часам Сатаны я вошел в этот зал. Внешне я был совершенно спокоен. Я небрежно оглядел комнату. Один охранник стоял у противоположного входа. Другой — посреди зала между мной и витриной с ожерельем. Оба внимательно присматривались ко мне. Ни тот, ни другой меня не зияли.

Я подошел к стоявшему в центре зала, показал ему мою карточку и задал несколько вопросов о коллекции скарабеев, которая, насколько я знал, должна была здесь экспонироваться. Как только он прочел мое имя, с него мигом слетела официальная подозрительность, и он говорил со мной так, будто я был одним из руководителей музея. Я прошел в юго-восточный угол комнаты и сделал вид, что поглощен изучением амулетов. Краем глаза я видел, как служители сошлись вместе и о чем-то перешептываются, с уважением поглядывая в мою сторону. Вскоре оба вернулись на свои места.

Часы Сатаны показывали четырнадцать десять, оставалось пять минут. Быстро оглядев комнату, я насчитал чуть больше дюжины посетителей. Три респектабельные средних лет пары, скорее всего туристы из Европы. Девушка, возможно художница, седой джентльмен, напоминавший школьного учителя, еще один джентльмен, на котором было просто написано, что он немецкий профессор. Двое англичан в строгих костюмах профессионально обсуждали процесс развития иероглифического письма, их негромкие голоса были отчетливо слышны по всей комнате. Неопрятная женщина с недоумением оглядывалась вокруг, по-видимому, совершенно не понимая, зачем здесь все эти вещи. Еще двое или трое посетителей... Англичане и девушка стояли около витрины с ожерельем, остальные бродили по залу.

На часах Сатаны было уже четырнадцать минут третьего. В Северном коридоре послышались быстрые шаги. Отчаянно закричала женщина:

— Держите его! Держите его!

Кто-то метнулся мимо двери. Пробежала женщина. За ней следом — мужчина. Я заметил, что у него в руках сверкнул нож.

Часы показывали пятнадцать минут третьего. Я шагнул к витрине с ожерельем, сжимая в правой руке свой инструмент.

Шум в коридоре нарастал. Опять закричала женщина. Народ из зала ринулся к дверям. Охранник от дальнего входа пробежал мимо меня.

Я просунул острый край инструмента в узкую щель под крышкой й повернул винт. Раздался глухой щелчок — замок сломался.

Крик перешел в захлебывающийся вой. За дверью снова послышались убегающие шаги. Кто-то выругался, тяжелое тело упало на пол.

Я вытащил из витрины ожерелье и опустил его в карман, зацепив верхний край орнамента за крошечные крючки.

Я вышел через ту же дверь, что и входил. Один из охранников лежал на пороге. Над ним склонился немец. Девушка, которую я принял за художницу, сидела рядом и истерически рыдала, закрыв руками лицо. Из зала напротив, где хранилось оружие, донесся пронзительный крик. На этот раз кричал мужчина.

Я прошел между двумя черными саркофагами при входе в Египетское крыло, через большой зал, увешанный гобеленами, миновал турникет. Охрана напряженно прислушивалась к звукам, едва доносившимся сюда из дальних залов, и не обратила на меня ни малейшего внимания.

Гардеробщик же и вовсе ничего не слышал. Я взял пальто.

Выйдя из дверей музея, я сразу шагнул вправо и нагнулся, возясь со шнурками ботинок. Кто-то прошмыгнул мимо меня в музей.

Я выпрямился и пошел вниз по лестнице. На тротуаре дрались двое мужчин, вокруг них толпился народ. Я заметил подбегающего к ним полисмена. Все на лестнице, кроме меня, были поглощены созерцанием этого сражения.

Я спустился вниз. В нескольких ярдах слева стоял голубой лимузин. Шофер, не обращая внимания на дерущихся, полировал кусочком замши правую фару.

При моем приближении он мгновенно прекратил это занятие, распахнул дверь и вытянулся, напряженно глядя на меня.

На часах было четырнадцать девятнадцать.

Я сел в машину. Шторы были опущены, в салоне царила непроницаемая темнота. Дверь захлопнулась за мной, стало еще темнее.

Машина тронулась. Кто-то шевельнулся рядом.

— У вас все в порядке, мистер Киркхем? — тихо спросил дрожащий от волнения голос.

Голос Евы!

ГЛАВА 12

Я чиркнул спичкой. Ева быстро отвернулась, но я успел заметить, что она очень бледна и в глазах ее стоят слезы.

— Все в порядке, спасибо, — сказал я. — Насколько я понял, все прошло в точности, как и планировал Сатана. Во всяком случае, с моей стороны. Ожерелье у меня в кармане.

— Я не об этом, — едва слышным дрожащим голосом произнесла она.

Я понял, что нервы ее на пределе. Я ни минуты не сомневался, что не я был причиной столь сильного волнения. Очевидно, она поняла, что имел в виду Сатана прошлой ночью. Возможно, она предполагала это и раньше, но теперь знала наверняка. И все-таки она почему-то беспокоилась обо мне. Я придвинулся ближе.

— Сатана дал мне понять, что мое дальнейшее благополучие очень сильно зависит от того, достану ли я это ожерелье, — сказал я ей. — Я, естественно, точно выполнил его приказание. Теперь я должен передать его вам. — И я снял ожерелье с крючков. — Как тут у вас включается свет? — спросил я. — Вы должны сами убедиться, что я отдаю вам именно то, что ожидает хозяин.

— Не включайте свет, — прошептала Ева. — Давайте мне эту... чертову штуку.

Я рассмеялся. Мне было очень жаль ее, но удержаться я не смог.

Она протянула дрожащие руки и наткнулась на меня. Я поймал ее руки в свои, она не отняла их. Потом придвинулась ближе поприжалась ко мне, как напутанный ребенок. Она плакала, я ничего не говорил, только обнял ее и не мешал... Она всхлипывала в темноте, как испуганный маленький ребенок, и изо всех сил сжимала мои руки. Сердце мое наполнилось беспощадной ненавистью, на всех известных мне семи языках я клял про себя Сатану. В конце концов Ева тихонько рассмеялась и отодвинулась.

— Спасибо, мистер Киркхем, — сказала она совершенно спокойно. — Ваша всегдашняя готовность выслушать...

— Мисс Демерест, — прямо сказал я, — давайте откровенно. Вы очень напуганы. Вы знаете почему, и я тоже это знаю.

— Чем это я должна быть напугана? — спросила она.

— Тем счастьем, которое вам Сатана посулил, — ответил я. — Вы знаете, что я имею в виду. Если у вас есть сомнения, позвольте мне рассказать вам то, что он рассказал мне прошлой ночью, когда вы ушли.

Она немного помолчала, а когда заговорила, отчаяние звучало в ее голосе:

— Он решил... взять меня. И он... возьмет меня. А я ничего не могу сделать! Я хотела убить себя — но я не могу! Я не могу! О, Господи, что мне делать? Господи, кто мне поможет?

— Я могу попытаться, если, конечно, вы мне позволите.

Ева ответила не сразу. Она неподвижно сидела, пытаясь взять себя в руки. Вдруг она включила свет и повернула ко мне заплаканное лицо. Внимательно вглядываясь в меня, она спросила неожиданно твердым голосом, как будто приняла какое-то решение:

— Скажите мне, мистер Киркхем, почему вы остановились после второго следа? Вы ведь хотели идти дальше. Сатана заставлял вас. Почему вы остановились?

— Потому что я услышал ваш голос, заклинавший меня не идти дальше.

Она коротко то ли вздохнула, то ли всхлипнула.

— Это правда, мистер Киркхем?

— Ей-Богу, правда. Как будто вы стояли рядом со мной, держали меня за плечо и шептали мне; «Остановись там, где стоишь! Не поднимайся выше!» Эти чертовы драгоценности к а короне и скипетре звали меня тысячью голосами. Но когда я услышал вас или мне показалось, что услышал, они смолкли.

— Ах! — глаза Евы радостно засияли, ее щеки порозовели, а восклицание прозвучало для меня, как песня.

— Вы смогли передать сигнал! — прошептал я.

— Я смотрела на вас сзади, из темноты, вместе с остальными, — сказала она. — И когда второй знак загорелся на темной стороне Сатаны, я всеми силами своей воли попыталась послать вам свою мысль. Я так отчаянно старалась предупредить вас! И пока вы стояли, колеблясь — идти или не идти выше, я снова и снова молила Бога: «О, Боже милостивый, где бы ты ни был, дай ему услышать меня, милосердный Боже!» И вы в самом деле услышали меня...

Она замолчала и смотрела на меня широко открытыми глазами, щеки раскраснелись еще сильнее.

— И вы узнали мой голос! — прошептала Ева. — А может быть, вы слышали... слышали, но могли не обратить внимания, если бы... если бы...

— Если бы? — переспросил я.

— Если бы не было еще кого-то, кроме нас с вами, кто был готов прийти на помощь? — спросила Ева, и голос ее прервался.

Теперь уже все ее лицо пылало. Я прекрасно понимал, что вовсе не потому, что чуть не сорвалось с ее языка, и уж тем более не потому, что она произнесла вслух.

Мое объяснение произошедшего было куда более материалистическое. Восприимчивость моего мозга обострилась в тот момент из-за сугубо внутренних процессов, и именно поэтому я остановился, а вовсе не от сигнала извне,

Я никогда не встречался с достаточно убедительными доказательствами того, чтобы некая нематериальная энергия, как, например, энергия духа или сознания, смягчала ухабы наших трудных земных дорог, Я предпочитал расчет и предусмотрительность. А если и Провидение, то такое, как, например, маленький Баркер с его знанием секретов стен Сатаны.

Однако все может быть, и если Еве хочется верить в это, то пускай верит. Поэтому я серьезно кивнул и заверил ее, что вся эта передача мыслей, должно быть, истинная правда.

— По неужели, — спросил я, — среди всех людей Сатаны, которых ты знаешь, никого нельзя уговорить действовать против него?

— Никого, — ответила она. — Я нравлюсь Конзардине, и, думаю, он многое бы сделал, чтобы защитить меня. Но он крепко повязан с Сатаной. И точно так же остальные. Не только из страха — вы видели, что случилось с Картрайтом, — но и по другим причинам тоже. Сатана очень хорошо платит, мистер Киркхем. Не только деньгами... Еще и по-другому. Он обладает огромной властью... Чудовищной властью... А люди хотят не только денег и не только всего того, что он им дает... Вы даже представить себе не можете, что еще... еще...

— Наркотики, — довольно тупо предположил я.

— Вы нарочно притворяетесь таким бестолковым? — спросила она. — Вы же прекрасно знаете, что мог дать Люцифер... И он мог... И давал... И даже те, кто полностью проигрывал ему, имели надежду, что они смогут совершить что-нибудь такое, что даст им еще один шанс... Или его каприз подарит им еще раз такую возможность...

— А такое когда-нибудь случалось?

— Да, — ответила она. — Только не нужно думать, что он это делал из милосердия.

— Вы полагаете, это была просто уловка, чтобы еще сильнее привязать их к себе, помахивая перед их носом надеждой на возможную свободу?

— Да, — сказала она, — чтобы их усердие не ослабело от разочарования.

— Мисс Демерест, — напрямик спросил я, — почему вы решили, что я чем-то отличаюсь от всех прочих?

— Вы пришли к нему не по своей воле, — сказала она. — И вы не попали под власть этих проклятых следов.

— Я был весьма близок к этому прошлой ночью, — довольно уныло признался я.

— Они не сделали вас своим рабом, — прошептала она. — Не то, что всех остальных. И не сделают. Они не должны сделать вас своим рабом, мистер Киркхем.

— Этого я не допущу, — ответил я ей твердо.

За это она протянула мне свою вторую руку.

Я взглянул на часы и опомнился.

— Нам осталось чуть больше десяти минут, — сказал я. — А мы еще даже не обговорили план действий. Нам необходимо в ближайшее время встретиться еще раз. Но нужно соблюдать осторожность, чтобы Сатана ничего не пронюхал.

Она покачала головой:

— Это будет очень трудно. Но я позабочусь об этом. Вы хоть понимаете теперь, что заставило меня так беспардонно обойтись с вами?

— Еще до излияний Сатаны я предполагал что-то в этом роде. И вы, конечно, поняли, что ужасающее предложение отдать вас мне целиком и полностью я сделал, следуя вашему примеру.

— И даже больше, — тихо ответила она. — Я знаю, что вы на самом деле имели в виду.

Я снова взглянул на часы. Оставалось ровно шесть минут.

— Послушайте, — торопливо сказал я. — Ответьте мне честно на один вопрос. Когда вы впервые подумали, что я, может быть, именно тот, кто вытащит вас из этой ловушки?

— Когда... Когда вы поцеловали меня, — прошептала она.

— А когда вам пришла в голову мысль скрывать ваше настоящее отношение ко мне?

— Сразу... Сразу после того, как вы начали целовать меня...

— Ева, — сказал я, — вы полагаете, сейчас тоже нужно притворяться?

— Нет, — бесхитростно ответила Ева, — почему?

— А вот почему! — Я отпустил ее руки, прижал к себе и поцеловал. И Ева обвила мою шею руками и тоже поцеловала меня. Похоже, от всего сердца. И это была лучшая награда для меня.

— Это, наверное, случайное совпадение, — прошептал я минуту спустя, касаясь губами ее уха, — но в ту секунду, когда тебе пришла в голову эта мысль, я решил остаться в их игре.

— Ох, Джим, — вздохнула Ева. И на этот раз она сама поцеловала меня. Машина пошла медленнее. Я беспомощно обругал про себя жесткий график Сатаны.

— Ева, — быстро сказал я, сунув ей в руки ожерелье Сенасерт, — ты знаешь маленького англичанина по имени Баркер? Электрика. Он вроде бы тебя знает.

— Да, — ответила она, широко открыв от удивления глаза, — я знаю его. Но откуда...

— Войди с ним в контакт как можно быстрее, — приказал я ей. — Сейчас у меня нет времени для объяснений. Но Баркеру можно доверять. Скажи ему, что он должен прийти ко мне в первую же ночь после моего возвращения. Правдами и неправдами он должен пробраться ко мне. Ты понимаешь?

Она кивнула, глаза ее стали еще шире.

— Устрой все так, — продолжал я, — чтобы ты тоже была там в эту ночь.

— Хорошо, Джим, — ответила Ева.

Я снова посмотрел на часы. Оставалась минута и сорок пять секунд. Мы использовали их наилучшим образом. Машина остановилась.

— Запомни: Баркер, — прошептал я, открыл дверь и вышел на улицу.

Дверь захлопнулась за мной, и лимузин отъехал. Я стоял рядом с обелиском. Я послушно обошел его кругом. Когда я внимательно оглядывал Пятую авеню, на противоположной стороне, примерно в ста футах от меня, легко опираясь на тросточку из ротанга, шел джентльмен в точно таком же, как у меня, пальто и такой же шляпе. Мне страшно захотелось выяснить: не это ли мой двойник?

Я двинулся в его сторону, но тут же остановился. Если я последую за ним, я нарушу инструкцию Сатаны. Сейчас мне этого совершенно не хотелось делать. Я неохотно повернул обратно, предоставив ему идти своей дорогой. Я остановил такси и отправился в Клуб.

Яркий свет лился из окон. Меня распирало от радости, прохожие на авеню выглядели необыкновенно веселыми, я чуть было не замурлыкал песенку. Но мысль о Еве отрезвила меня. Яркий свет померк, и песенка умерла. Разум вступил в свои права. Без сомнения, исчезновение ожерелья скоро будет замечено. Двери музея закроют, и никто не сможет уйти необысканным. Возможно, сигнал тревоги прозвучал, едва я успел спуститься на улицу. Вполне вероятно, я был единственным, кому вообще удалось уйти из музея.

А если так, то, естественно, на меня должно было пасть подозрение. Я намеренно привлекал к себе внимание охраны и не только в коридоре, но и в зале, где хранилось ожерелье. Они вспомнят меня. Почему я ушел, проигнорировав происходившее, если у меня не было никаких веских причин? Но какая у меня могла быть причина, кроме как удрать поскорее с этим ожерельем?

А если предположить, что пропажа обнаружится, когда в музее не будет посетителей? По-прежнему мне было нелегко придумать, почему я так быстро исчез из музея, не проявив никакого интереса к случившемуся.

Неужели Сатана упустил что-то в своей сложной игре, сделал ошибку в своих тщательно выверенных расчетах? Или он так все запланировал, чтобы подозрение пало на меня? Хотел он этого или нет, но так оно и должно было случиться. В весьма скверном расположении духа я отпустил такси и вошел в Клуб.

— Быстро вы вернулись, мистер Киркхем, — улыбнулся портье, протягивая мне ключи. Было совершенно ясно, что он нисколько не подозревал, что Киркхем, который вышел отсюда несколько минут назад, и я совершенно разные люди. У меня должен был быть очень качественный двойник, решил я.

— В течение нескольких часов, — сказал я портье, — я буду чрезвычайно занят. Мне нужно кое-что написать, и это требует полной сосредоточенности. И сейчас для меня не существует ничего, совершенно ничего настолько важного, чтобы меня можно было прервать. Возможно, будут телефонные звонки или посетители. Отвечайте всем, что меня нет. Если появятся репортеры, скажите им, что я приму их в восемь часов. Принесите мне все вечерние газеты в семь часов, не раньше. Это должны быть самые свежие выпуски. И кто бы ни звонил, не позволяйте меня беспокоить.

— Я положу в ваш ящик запасной ключ, — ответил он. — Так, пожалуй, будет лучше.

Я прошел в свою Комнату и, закрыв ее на замок, быстро осмотрел. На столе лежала накопившаяся за три дня почта. Писем было немного, и ни одного важного, все были распечатаны. Два приглашения спикером на обед. К ним были прикреплены отпечатанные под копирку вежливые отказы. С моей подписью. М-да, по-видимому, способность моего двойника перевоплощаться не ограничивалась только внешним видом и голосом. Я с интересом узнал, что причина отказа — мое отсутствие в те дни в городе. Та-ак... «Где же, черт возьми, я должен быть?» — удивился я.

Рядом с пишущей машинкой лежал объемистый документ. Пролистав его, я выяснил, что это было сообщение о возможных областях залегания полезных ископаемых в Китае. Оно было адресовано тому самому знаменитому адвокату, который прошлой ночью на обеде у Сатаны провозгласил тост за «избежавших проклятия». Исправления и замечания были внесены моей рукой. Я, конечно, понятия не имел, для чего предназначался этот документ, но я был уверен, что если понадобится, адвокат сможет компетентно обсудить его. Моя вера в Сатану снова ожила. Я почувствовал себя увереннее.

Я осмотрел карманы моей одежды, висевшей в стенном шкафу. Нигде не было и клочка бумаги.

Пробило семь часов, и в тот же момент в дверь осторожно постучали. Это был Роберт, ночной портье, с кипой вечерних газет. В его широко открытых глазах я прочел тысячу распиравших его вопросов. Я не мог удовлетворить его любопытство и прокомментировать то, что написано в газетах, потому что как раз из них я и должен был узнать, что мне следует говорить. Но я не мог позволить ему это заподозрить. Поэтому с отсутствующим видом я взял у него газеты и рассеянно закрыл дверь перед его носом.

В первой же развернутой газете мне бросились в глаза заголовки:

Заголовки всех газет кричали одно и то же, различаясь лишь в мелочах. Я принялся читать статьи. И тогда и впоследствии у меня возникало ощущение, будто на меня вылили ушат ледяной воды. Я цитирую наиболее полное сообщение:

Пожалуй, я мог бы рассказать им гораздо больше. Как бы дверные петли не заржавели, если они не собираются открывать музей, пока не найдут ожерелье.

Но три жизни за игрушку! Отчаяние сжимало мне сердце. Содрогаясь от ужаса, я продолжал читать дальше:

Далее следовало описание того, как обнаружили взломанную витрину, как проверяли, не покинул ли кто музей во время беспорядков или сразу же после, как всех осматривали в кабинете директора, как одного за другим сопровождали к выходу, чтобы никто не мог отступить в сторону и достать ожерелье, где бы оно ни было спрятано. Мне было очень интересно узнать, что, несмотря на протесты директора, я настоял, чтобы меня обыскали тоже! Я добрался до своего интервью — оно было одним и тем же во всех газетах.

К этому рассказу еще можно было очень многое добавить, но мое мнимое интервью на этом заканчивалось.

Охранника, давшего интервью, последний раз я Видел лежащим ничком на пороге Египетского зала, — он упал на пол от толчка в спину. И в это время кто-то хорошенько саданул мне в ухо. Или может быть что-то? А второй охранник присоединился к погоне.

Одна газетенка высказала «оригинальное» предположение, что вор залез в рыцарские доспехи и умирает там от голода и жажды. Автор, по-видимому, полагал, что рыцарская броня — это железный ящик, в котором можно спрятаться, как в шкафу.

Все сообщения в один голое утверждали, что вряд ли удастся опознать три трупа. Ни в их одежде, ни вокруг них не было обнаружено ничего, что помогло бы установить их личности.

Вот и все, что я прочитал. У меня было полное алиби. Живые шахматные фигурки Сатаны сыграли чрезвычайно точно, включая и тех, которых уже нет. Мне не доставляло никакого удовольствия читать все это. В особенности описание того, как развеселила директора музея сама возможность усомниться в моей честности. Меня передергивало от отвращения, когда я читал об этом.

Но двойник опять сыграл превосходно. Без сомнения, именно он проскользнул мимо меня в музей, когда я нагнулся завязать ботинок, и без видимого перерыва вошел в мою роль там. Это мимо него я прошел около обелиска, когда входил в его роль. Благодаря драке на тротуаре возле музея никто не обратил внимания, как я спустился по лестнице и сел в машину к Еве. Мое алиби было безупречным.

Трое погибших, которые подняли суматоху в музее, благодаря чему мне удалось украсть ожерелье, служили Сатане за его таинственный наркотик, за кайф. И это подтверждалось описанием их расширенных глаз и бледных лиц. Но мне и не нужны были подтверждения. Слуги Сатаны честно играли доверенные им роли в счастливой уверенности, что наградой им будет вечное блаженство, и не когда-нибудь, а немедленно.

Я перечитал сообщения еще раз. В восемь часов пришли репортеры. Я строго придерживался рамок своего предыдущего интервью. Их визит был чистой формальностью — не так уж много я мог им сказать. И все это время я держал на самом видном месте отчет, якобы столь сильно занимавший меня.

Я пошел еще дальше, продолжая роль своего двойника. Я запечатал свой отчет, надписал адрес и попросил одного из репортеров опустить его в почтовый ящик по дороге в свою газету.

Когда они ушли, я отобедал прямо у себя в комнате. Но через несколько часов, уже лежа в постели, я почувствовал, как зарождается тошнотворный холодок внизу живота. Я готов был поверить, что имею дело с настоящим Сатаной.

Я впервые всерьез испугался его.

ГЛАВА 13

Телефонный звонок разбудил меня рано утром. Звонил портье. Мне принесли срочное письмо, и посыльному было приказано подождать, пока я его прочту. Я попросил передать мне письмо. Я распечатал его и прочел:

«Вы хорошо поработали, Дж. К. Я доволен Вами. Навестите своих друзей в музее сегодня после обеда. Дальнейшие инструкции получите завтра».

Я позвонил портье, чтобы отпустить посыльного, заказал к себе в комнату завтрак и утренние газеты.

Драма была что надо, и все газеты ее муссировали. Сначала меня очень удивило, что они уделяют гораздо больше внимания краже ожерелья, чем двум убийствам и самоубийству. Потом я понял — это происходило потому, что не было ни малейшего подозрения о связи между убийствами и кражей.

Да и что такое три жизни из многих миллионов? Выли — и нет. Осталось еще много, много других. А ожерелье — единственное, уникальное.

Это, без сомнения, был ход, придуманный Сатаной. Для него-то уж точно эти три жизни ничего не значили по сравнению с тем, что он завладел ожерельем. И газеты откровенно поддерживали эту мысль.

Три неопознанные тела оставались в морге.

В музее всю ночь продолжались поиски, но найти ожерелье не удалось. Это были все новости, если, конечно, их можно так назвать.

Я спустился вниз и на какое-то время был втянут в неизбежные обсуждения произошедших событий с постоянными посетителями Клуба.

В час дня посыльный принес мне еще одно письмо. На конверте стоял штамп той самой солидной юридической фирмы, которую возглавлял знаменитый адвокат. В нем был чек на десять тысяч долларов.

В приложенной записке меня благодарили за великолепный отчет. А чек, как было сказано, был оплатой этой, а также будущих услуг. Разумеется, последнее — только как предварительный гонорар. Все прочие работы, которые, возможно, мне предложат, будут соответственно оплачиваться. Опять Сатана сказал правду. Он действительно платил хорошо. Но что это еще за «прочие работы»?

В три часа я отправился в музей. Меня беспрепятственно пропустили. Я ведь до некоторой степени считался героем. Директор был печален, но полон надежд. Когда я уходил, я был еще печальнее, чем он, и не имел никаких надежд когда-либо увидеть здесь ожерелье. Естественно, я очень старался скрыть от него и то и другое. Время шло, но я все еще не получил ни слова инструкции ни от Сатаны, ни от его приближенных. И это меня беспокоило все сильнее.

Предположим, единственное, что он от меня хотел, я сделал, стал больше не нужен ему, и он вышвырнул меня. Однако, хотя бы его владения воистину были Адом, пока там находилась Ева — это был Рай для меня. И я совсем не хотел, чтобы его врата предо мною закрылись навсегда. Но я не мог взять их штурмом — я не знал, где они находятся. Я почти не спал этой ночью, то сгорая в бессильной ярости, то терзаясь кошмарным чувством невосполнимой потери.

Когда я следующим утром вскрывал письмо Сатаны, мне казалось, что ангел со сверкающим мечом отступил в сторону от запертых ворот Эдема и приветливо кивает мне, приглашая войти.

С виду как будто сердечное и настойчивое приглашение отдохнуть. На самом деле — приказ. Даже если бы я и захотел отказать, я уже был не настолько наивен, чтобы это сделать.

Совесть перестала мучить меня. С легким сердцем я отдал распоряжения портье, собрал еумку и с нетерпением ожидал назначенного времени. Ровно в четыре шикарный лимузин остановился напротив Клуба. Вышколенный шофер, одетый в ливрею, приветствовал меня, словно давнего знакомого, взял мою сумку и проводил меня к машине.

В салоне я сразу обнаружил подтверждение тому, что я успешно прошел испытание и признан своим, — занавески были подняты. Мне дозволялось видеть, куда мы едем.

Мы промчались по Пятой авеню, свернули к мосту и въехали на Лонг-Айленд. Примерно через сорок минут мы проскочили въезд на Вандербилскую трассу. Ровно за пятьдесят минут мы пролетели по ней сорок пять миль до озера Ронконкома. Оттуда мы повернули на север к проливу и через Смитстаун выехали на северную дорогу, проложенную вдоль побережья. Только-только миновало шесть, когда мы снова повернули к заливу, и через несколько минут свернули на узкую дорогу, прячущуюся среди густой поросли сосны и дуба. Через сотню-другую ярдов около небольшого коттеджа нас остановил человек, вооруженный мощным автоматом. Шофер протянул ему какой-то документ. Очевидно, здесь располагалась охрана. Мы проехали примерно с милю или чуть больше до следующего коттеджа, и вся процедура повторилась снова.

Дальше дорога огибала высокую мощную стену. Я понял, что именно о ней и рассказывал Баркер, и был сильно удивлен, что ему удалось через нее перебраться. В шесть тридцать машина остановилась напротив массивных стальных ворот. Шофер посигналил, ворота открылись, мы проехали, и они с лязгом захлопнулись за нами.

За стеной по обеим сторонам дороги стояли низкие куполообразные железобетонные сооружения. Без сомнения, это были воинские укрепления. По их конструкции можно было предположить, что в них находятся тяжелые пулеметы или легкая артиллерия. Несколько человек вышли оттуда, о чем-то спросили шофера, внимательно осмотрели меня через окна машины и пропустили нас дальше.

Мое почтение к Сатане неуклонно возрастало.

Еще через пятнадцать минут машина остановилась у парадного подъезда замка. Как я теперь представлял себе, он находился примерно в десяти милях к Нью-Йорку от Порт-Джефферсона в густом лесном массиве, простирающемся меж ним и Устричным берегом. Дворец был построен в маленькой долине и, возможно, немного был виден с залива, который по моей оценке располагался примерно в трех четвертях мили отсюда. С шоссе его, скорее всего, не было видно, оно лежало довольно далеко, и все пространство до него заросло густым лесом.

Навстречу вышел Конзардине. Мне показалось, он был необычайно рад видеть меня. Он сказал, что мне предоставили новые апартаменты, и добавил, что хочет побыть со мной, если я не возражаю, пока я переодеваюсь к обеду. Я ответил, что его присутствие доставит мне огромное удовольствие. Я действительно так считал, Конзардине нравился мне.

Новые апартаменты также свидетельствовали о моем продвижении по службе: огромная спальня, еще более огромная гостиная и просторная ванная. Обставлены они были более чем великолепно. И в них были окна! Я сразу оценил, как тонко мне дали понять, что я здесь больше не пленник. Вышколенный Томас уже ждал меня. Уйидев сумку, он откровенно ухмыльнулся — одежда для меня была уже приготовлена и разложена на постели. Пока я мылся и одевался, Конзардине непринужденно болтал.

Сегодня вечером Сатаны не будет. Но он велел Конзардине передать, что я оправдал его ожидания, выполнив все, что требовалось, и завтра он поговорит со мной. На обеде будет много очаровательных людей. После обеда — бридж. Впрочем, если мне не захочется, я могу и не играть, заметил он. Мы ни разу не коснулись событий, связанных с ожерельем, хотя Томас наверняка все знал.

Мне очень хотелось спросить, будет ли на обеде Ева, но я решил не рисковать. Когда же наконец, пройдя сквозь три стены и дважды спустившись в лифтах, мы пришли в столовую, ее там не было.

Всего присутствовало восемнадцать человек. Как и обещал Конзардине, собеседники были интересны, остроумны и занимательны. Более всего мне запомнились потрясающая польская красавица, итальянский граф, японский барон и еще трое, чьи фамилии редко исчезали с газетных полос. Сатана широко раскинул свою сеть.

Это был великолепный обед в прекрасной компании; нет необходимости вдаваться в подробности. Ни о хозяине, ни о делах никто не упоминал. Однако в течение всего обеда я с нетерпением ожидал, когда же я наконец смогу вернуться к себе в комнату и увидеться с Баркером. Знает ли он, что меня переселили в другое место? Сможет ли он до меня добраться? А где Ева? Здесь ли она вообще?

Обед кончился, все перешли в другую комнату, где были расставлены столы для бриджа. Нас было восемнадцать человек — можно было составить четыре партии и двое остались бы свободны. Это дало мне подходящую возможность уклониться от игры. К сожалению, этой ситуацией воспользовался и Конзардине и тем расстроил мои планы. Он предложил мне показать некоторые восхитительные уголки дворца. Я, естественно, не мог отказаться.

Мы осмотрели с полдюжины залов и галерей, прежде чем я счел возможным сослаться на усталость. Я не буду описывать, что я видел. Это несущественно. Но я был потрясен уникальностью и красотой всего, что там хранилось. Конзардине рассказал мне, что у Сатаны есть огромнейшие апартаменты, где он держит самые дорогие его сердцу сокровища. А то, что я видел, лишь малая толика всего находящегося здесь.

На обратном пути мы заглянули в зал для игры в бридж. За время нашего отсутствия народу прибавилось, и игра шла еще за несколькими столами.

За одним из них сидела Ева, в паре с ней играл Кохем.

Она равнодушно взглянула на меня, когда я проходил мимо, и безразлично кивнула. Кохем поднялся и дружески пожал мне руку. Мне стало ясно, что зла он на меня не держит. Пока я соображал, с чего начать и как подступиться к Еве, она откинулась на спинку стула и замурлыкала навязший в зубах мотивчик, одну из свеженьких джазовых композиций; «Милый, встретимся в полночь, когда часы бьют двенадцать и лунный свет зажигает радость в наших сердцах...»

Мне не нужно было никакого лунного света, чтобы радость вспыхнула в моем сердце. Я понял, что хотела мне передать Ева, — она виделась с Баркером.

Через пару минут я тихонько наступил Конзардине на ногу. Ева вела себя откровенно невежливо: зевала, нетерпеливо перебирала карты. Кохем недовольно посмотрел на нее.

— Так мы играем в бридж или не играем? — довольно грубо спросила она. — Я предпочитаю в полночь находиться в постели.

Это я тоже понял: она еще раз передавала мне свое сообщение.

Я пожелал им спокойной ночи, и мы с Конзардине направились к выходу. В зал ввалилась еще одна небольшая компания и тут же принялась уговаривать нас остаться поиграть.

— Только не сегодня вечером, — прошептал я Конзардине. — Я устал, и .меня все раздражает. Уведите меня отсюда.

Он взглянул на Еву и едва заметно улыбнулся ей.

— Мистеру Киркхему нужно поработать, — ответил он им. — А я вернусь через несколько минут.

Он проводил меня в мою комнату, показывая по дороге, как пользоваться панелями и лифтами.

— На всякий случай, — заметил он, — если вы вдруг передумаете и захотите вернуться.

— Я не передумаю, — ответил я. — Я немного почитаю и лягу спать. По правде сказать, Конзардине, я что-то сегодня не могу больше выносить мисс Демерест.

— Я собираюсь поговорить с Евой, — сказал он. — С какой стати вы ’должны чувствовать себя в ее присутствии постоянно не в своей тарелке?

— Спасибо, не нужно, — отказался я. — Лучше я сам все улажу.

— Дело ваше, — ответил он и добавил, что Томас разбудит меня утром. Сатана, возможно, передаст с ним какое-нибудь сообщение. Если мне понадобится слуга, я могу позвонить по телефону. Почему-то телефон в отличие от звонка вызывал у меня гораздо более теплые чувства и впечатление защищенности. Значит, Томас больше не следит за мной, рассудил я, и меня это очень порадовало.

Конзардине пожелал мне спокойной ночи. И вот наконец я остался один,

Я подошел к окнам. Решеток не было, но снаружи они были затянуты стальной сеткой — вполне эффективная замена. Я погасил везде свет, оставив только одну лампочку, и принялся за чтение. Мои часы показывали десять тридцать вечера.

Было очень тихо. Время едва тащилось. Около одиннадцати я наконец услышал хриплый шепот из спальни;

— Я здесь, капитан. Чертовски рад вас видеть!

Хотя я и был почти уверен, что Баркер придет, мое сердце радостно екнуло — с души словно камень свалился. Я бросился в спальню и схватил его за плечи:

— Боже мой, Баркер! Как я рад тебя видеть!

— Я получил ваше сообщение, — ухмыльнулся он, подмигивая мне своими маленькими глазками. — Сейчас можно не прятаться — никто не посмеет теперь врываться к вам. Вы у Сатаны в большом почете нынче. Что-то вроде члена королевской семьи. Вы отлично сработали, капитан. А я-то уж знаю, что такое хорошая работа.

Он взял сигарету, прикурил и уселся, с восхищением глядя на меня.

— Чудесная работа! Высший класс! — повторил он. — А ведь у вас нет никакого опыта! Даже я не смог бы сделать лучше.

Я поклонился и придвинул к нему графин.

— Это не для меня, — отказался он. — Это то, что надо, если собираешься лечь спать и устроить себе выходной. Но Джон Ячменное Зерно плохой товарищ в такой работе, сэр.

— Я еще новичок, Гарри, — извиняющимся тоном признался я и отставил нетронутый графин. Он одобрительно кивнул.

— Когда мисс Демерест рассказала мне о вас, — продолжал он, — я совершенно обалдел. Приведите его ко мне, сказала она, как только будет возможность. Ночью или днем, неважно, но я хочу видеть его. Только, мол, выберите безопасный момент, не позволяйте ему рисковать. Она чертовски хочет вас видеть, сэр.

— Она недавно передала мне, что вернется к себе около двенадцати часов.

— Хорошо, к этому времени мы там будем, — кивнул он. — У вас есть какой-нибудь план? Я имею в виду, как свернуть ему шею?

Я заколебался. То, что пришло мне в голову, было еще слишком зыбко и неясно, чтобы его можно было назвать планом и выносить на обсуждение.

— Нет, Гарри. Еще нет, — ответил я ему. — Я еще слишком мало знаю о его игре. Здесь необходимо все взвесить. Я знаю только одно — или я освобожу мисс Демерест от Сатаны, или отправлюсь на тот свет вместе е ним.

Баркер насторожился, как испуганный терьер.

— И если это будет единственный выход, я дам тебе знать, что беру Сатану с собой, — добавил я.

Баркер придвинул свой стул вплотную к моему.

— Капитан Киркхем, — начал он очень серьезно, — такое можно делать только в крайнем случае... В самом крайнем случае, сэр. Я готов сам совершить это, если больше никого не удастся найти... Если мы больше никого не найдем, кто тоже хочет избавиться от него. Но здесь никто не решится пойти против него, сэр. Никто. Это все равно, что молить Бога, чтобы камень ему на голову свалился или сердце у него лопнуло.

Он немного помолчал.

— Вот так, капитан. И если я или вы попытаетесь прикончить его, можно не сомневаться, что мы отсюда живыми не уйдем. Ни малейшего шанса уцелеть у нас нет. Если не кто другой, так кейф-рабы уж точно об этом позаботятся. Вот так! Вы думаете, нас возьмут за это на небеса? Это просто самоубийство, капитан, и ничего больше. А если они заподозрят, что мисс Демерест хоть что-нибудь знала об этом? Мне даже подумать страшно.. Нет, мы должны придумать что-то другое, капитан.

— Конечно, это на тот случай, если другого выхода не будет, — сказал я. — И если до этого дойдет, то я тебя вовсе не собираюсь втягивать. Я все сделаю сам.

— Нет, нет, капитан! — воскликнул он, и его короткая верхняя губа над выпирающими зубами задрожала, лицо болезненно сморщилось, словно он собирался заплакать. — Вы не должны так говорить, сэр. Я всегда буду рядом с вами, на что бы вы ни решились. Черт побери, разве мы не товарищи?

— Конечно, мы товарищи, Гарри, — торопливо ответил я, глубоко тронутый его душевным порывом. — Но если дело дойдет до убийства, тут уж я справлюсь сам. Тебе совершенно незачем подставлять за меня свою голову.

— Да! — огрызнулся он. — Прямо-таки незачем! Ну совсем незачем?! Может, вы думаете, для меня огромное счастье ползать, как крыса, в этих стенах?! Я бы против порядочной тюрьмы и слова не сказал. А это что? Это же настоящий ад! А вы и мисс Демерест для меня точно родные! Незачем! Просто совершенно незачем! Ради Христа, капитан, не говорите так больше.

— Ну, Гарри, я совсем не это имел в виду, — оправдывался я, положив руку ему на плечо. — Я только хотел сказать, что Сатана должен достаться мне. И если самое худшее все же произойдет, постарайся вытащить мисс Демерест отсюда.

— Мы останемся вместе, капитан, — едва слышно ответил он. — Я не отступлюсь, если даже дело дойдет до убийства. Хотел бы я только знать, возьмет ли его обычная пуля...

Последние слова задели меня за живое и снова всколыхнули смущавшие меня сомнения.

— Выбрось это из головы, Гарри, — резко оборвал его я. — Ведь первое, что ты мне сказал, было: «Сатана такой же человек, как ты или я. И нож или пуля запросто отправят его на тот свет». Откуда теперь такие задвиги, Гарри?

— Это была бравада, — едва слышно пробормотал он. — Я трепался, чтобы не было совсем погано на душе. Чтобы не вешать носа, сэр. Я сказал, что он не настоящий Дьявол, но я никогда не говорил, что в нем нет ничего дьявольского. О, Боже, он такой огромный! — закончил он беспомощно.

Мне стало совсем скверно. Я думал, что хотя бы Баркер не испытывает суеверного страха перед Сатаной. И это придавало мне уверенности. А оказалось, все это были лишь слова. Я попытался высмеять его.

— Черт возьми! — с издевкой сказал я. — Ну чего ты, Баркер, хвост поджал? Сатана сказал тебе, что он пришел из Ада, а ты и поверил? Ну, конечно, решил ты, откуда же он еще мог взяться? Я думаю, если бы тебе сказку о Красной Шапочке рассказали, ты бы любую старушку в шали за волка принял? Беги, прячься под кровать, пугливый человечек.

Баркер мрачно посмотрел на меня.

— Он вышел из Ада, — сказал он. — Он знает там все ходы и выходы.

Я начинал злиться. Наверное, потому, что, убеждая Баркера, я сам себя уговаривал. Получалось так, что он вслух произносил мои мысли. Самые скверные мои мысли, которые мне вовсе не хотелось произносить вслух и тем более признавать своими.

— Ну что ж, — ответил я, — если ему удалось внушить тебе это, значит, с тобой он уже справился. Иди, ползай по своим стенам. Ползай и останешься жив. Дьявол он там или нет, но я буду с ним бороться.

Я считал, что обижу этим Баркера. Но, к моему удивлению, он не выказывал негодования.

— И я тоже буду, дьявол он там или не дьявол, — спокойно ответил он. — Хотели посмеяться надо мной, капитан, да? Я же сказал, что всегда буду вместе с вами. Я устал ползать крысой в этих стенах. Вот так, капитан Киркхем.

Меня поразило, с каким достоинством он мне отвечал. Я почувствовал, что краснею. Мне было очень неловко. На самом деле он выказал истинное мужество — он предпочел честно рассказать о своих страхах, он старался избавиться от них и не позволить им завладеть собой. Я протянул ему руку.

— Я чертовски виноват, Гарри... — начал я.

— Не стоит, сэр, — прервал он меня. — Просто вы еще слишком многого не знаете о нем и об этом проклятом месте. А я знаю. Возможно, вам стоит кое-что показать. Вреда от этого точно не будет. Может статься, вы и сами одного или двух волков приметите. Который теперь час?

Он говорил спокойно и твердо. Я удовлетворенно усмехнулся про себя. Удивительная сила духа была в этом маленьком человечке. Он бросил мне вызов, и я принял его. Я взглянул на часы.

— Двадцать минут двенадцатого, — ответил я. — Наше свидание в твоих руках. Веди, Макдуф.

— Ваша рубашка, сэр, — заметил он, — светится, как окно в темноте. Наденьте другой костюм.

Я торопливо переоделся в самый скромный костюм, который нашел в гардеробе.

— Оружие взяли? — спросил он.

Я кивнул, показывая на левую подмышку. В Клубе я восполнил свой арсенал, изъятый Конзардине.

— Положите его в ящик стола, — приказал он.

— Это еще зачем? — изумился я.

— Затем, — ответил он, — чтобы оно вас не ввело в искушение.

— Помилуй Бог! — воскликнул я. — Должна быть весьма веская причина, чтобы я схватился за оружие.

— Может случиться что-нибудь непредвиденное, — заметил Баркер. — И скорее это будет что-либо плохое, чем хорошее. Мы ведь не хотим объявлять всему свету о нашей прогулке, капитан?

Мое уважение к Гарри сильно возросло. Я опустил свой пистолет в ближайшую вазу с достаточно широким горлом, снял кобуру и сунул ее под подушку.

— Ну теперь я не поддамся соблазну, — сказал я. — Ну, а теперь что? И что дальше?

Он полез в карман.

— Галоши, — сказал он, вручая мне пару тапочек из толстой резины. Я натянул их поверх своих туфель. Он полез в другой карман.

— Кастет, — сказал он, протягивая красивую оловянную штуковину. Я надел ее на руку.

— Отлично, — произнес Баркер. — Дальнобойность, конечно, не та, что у пистолета. Но если нас сильно достанут, вы сможете убедиться, что это не плохая штука, — всегда под рукой и бьет быстро и сильно.

— Пошли, — сказал я.

Он погасил свет в гостиной. Совершенно бесшумно вернулся и, взяв меня за руку, подвел к стене спальни.

— Положите руку мне на плечо и идите в ногу позади меня, — велел он.

Я не слышал звука отодвигаемой панели и не увидел и проблеска света. Но панель отодвинулась, так как мгновение спустя я прошел через то, что минуту назад было сплошной стеной. Он остановился, по-видимому, чтобы закрыть проем, затем повернул направо, я последовал за ним. Когда мы снова остановились, я уже насчитал пятьдесят шагов. Коридор оказался довольно длинным. Баркер на мгновение зажег фонарик, и тут же снова наступила полная темнота, словно промелькнул светлячок. Перед нами оказался один из маленьких лифтов. Баркер сжал мою руку и ввел меня в него. Лифт двинулся вниз. Баркер вздохнул как будто с облегчением.

— Это был довольно опасный переход, — прошептал он. — Дальше путь свободен.

Мне казалось, что лифт еле ползет, слишком уж долго мы ехали. Когда он остановился, я решил, что мы где-то очень глубоко под землей.

— Мы идем в его самые потайные апартаменты, — снова зашептал Баркер. — Думаю, даже Конзардине не знает о них. Здесь мы Сатану уже не встретим. И вы сейчас увидите, почему.

Мы выскользнули из лифта, пересекли коридор примерно десяти футов в ширину — темный, как подземная пещера. Как я понял, мы вышли через его противоположную стену в еще один переход и через восемнадцать коротких шагов снова остановились. Баркер прислушался.

Затем передо мной появилась узенькая полоска света. Потихоньку, очень медленно, она расширялась. На ее фоне я различил очертания головы своего спутника. Осторожно, внимательно вглядываясь вперед, он шагнул вперед. Через некоторое время он удовлетворенно кивнул головой, и мы двинулись дальше.

Мы шли по тускло освещенному узкому коридору. Только два человека могли идти в нем рядом. Его стены и пол были выложены черным полированным камнем, который поглощал свет невидимых ламп. Мы были в самом конце этого коридора. Пол постепенно уходил вниз ярдов на сто или даже больше, и там он то ли обрывался, то ли поворачивал, из-за тусклого света и своеобразного эффекта черных стен это трудно было определить.

— Выглядит, как преддверие Ада, правда? — проворчал Баркер. — Через несколько минут вы меня поймете.

Нас неумолимо влекло вниз. Я шел следом за Баркером. Скоро мы добрались до того места, где по моим предположениям должен был находиться поворот. Там действительно был резкий поворот. Дальше коридор вообще не освещался, и его темнота рассеивалась только слабым светом, который доходил сюда из-за наших спин. Я не мог разглядеть, где он кончается. Мы двинулись дальше в сгущающуюся темноту. Пол стал горизонтально ровным.

Неожиданно Баркер остановился, его губы почти касались моего уха:

— Ложитесь! И ни звука, что бы вы ни увидели! Иначе мы не выйдем отсюда живыми. Дышите тише!

Я вгляделся в открывшуюся щель и весь похолодел, волосы у меня на голове зашевелились.

Чуть ниже меня, не более чем в пятидесяти футах, сидел Сатана. Он открывал врата своего черного рая для погибших душ кейф-рабов. Я с первого взгляда понял значение этой сцены.

Чуть подавшись вперед, Сатана сидел на своем огромном черном троне, укрытом пурпурным бархатом и установленном на низком широком помосте. Он был в красных одеждах. Рядом с ним маячило жуткое обезьянье лицо палача Саншалы. Слева от него стояли еще двое с закрытыми вуалью лицами. Один из них держал высокий кувшин, а другой — золотой кубок.

У ног Сатаны поднимаясь с колен женщина. Еще не старая, светловолосая, она, наверное, когда-то была очень красива. Изумительное тело просвечивало сквозь прикрывавшую его хламиду. Она алчно смотрела на золотой кубок в руках Сатаны. Рот ее приоткрылся, зубы оскалились, она дрожала от страшного напряжения, словно собираясь броситься на него.

Палач ухмыльнулся и со свистом крутанул своим арканом. Женщина отпрянула назад. Сатана поднял кубок над головой. Его звучный и лишенный выражения голос загрохотал, сотрясая своды подземелья:

— Ты, женщина, бывшая Греттой фон Бонхейм! Отвечай, кто я?

— Ты — Сатана, — механически произнесла она.

— Кто я, Сатана?

Она ответила:

— Ты мой Бог!

Я почувствовал, как вздрогнул Баркер. Правду сказать, мне и самому было несколько не по себе. Адский молебен продолжался.

— У тебя не должно быть Бога, кроме меня!

— У меня нет Бога, кроме тебя, Сатана!

— Женщина, чего ты желаешь?

Она прижала сжатые в кулачки руки к сердцу. Ее дрожащий голос был так тих, что я еле расслышал ответ:

— Мужа и ребенка, которых уже нет в живых!

— Я воскрешу их для тебя вновь! Пей!

Едва приметная издевка слышалась в голосе Сатаны. Он иронично смотрел, как женщина выхватила из его рук протянутый кубок и припала к нему губами. Осушив кубок, она низко поклонилась и пошла прочь. Пока я мог видеть ее, поступь ее становилась все тверже, лицо ее осветилось радостью и восхищением, губы шевелились, как будто она разговаривала с кем-то, невидимо идущим рядом с нею. У меня мороз прошел по коже. От того, что я видел, и в самом деле несло какой-то чертовщиной, душком подземного царства. Высокомерие и спесь Сатаны заставляли вспомнить Князя Тьмы. От него действительно исходило что-то адское: я с особенной выразительностью заметил это во время святотатственного молебна. Его горящие глаза, его осанка... Я уже пытался описать это — он был словно механическое чудовище из плоти и крови, ставшее вместилищем демона.

Я следил за женщиной, пока она не скрылась из поля моего зрения. Зал был огромный. Через мою щель я мог видеть не более трети. На стенах зала, выложенных розовым мрамором, не было ни орнамента, ни каких-либо навесных украшений. В них были вырублены глубокие ниши, завешенные серебристыми шторами. Из кроваво-красного бассейна бил высокий фонтан, рассыпая вокруг звонкие брызги воды. Повсюду стояли богато убранные ложа из розового камня. На них возлежали мужчины и женщины, по-видимому, несколько десятков. Даже в поле моего зрения их было около двадцати. Они как будто спали. Потолка зала мне не было видно.

Ударил гонг. Шторы отдернулись в стороны. В каждой нише стояли рабы, снедаемые своей жуткой страстью, они преданно пожирали глазами Сатану. Я невольно поежился.

Сатана поманил кого-то к себе.

Вперед к помосту вышел мужчина. Я принял его за американца из западных штатов. Он был высок, худощав и шел враскачку, как человек, привыкший подолгу сидеть в седле. Его ястребиное лицо из тех, что встречаются в горных местностях, из-за своеобразной бледности и расширенных глаз было похоже на нелепую маску. Безгубый рот придавал ему печальное выражение.

Как и женщина, он пал ниц перед Сатаной. Человек с лицом, скрытым вуалью, державший бокал, подставил его второму — с кувшином. Тот наполнил его какой-то зеленой жидкостью. Затем вручил кубок Сатане.

— Поднимись, — велел Сатана.

Претендент вскочил на ноги, не сводя с чаши горящих глаз. Жуткий ритуал возобновился.

— Ты, мужчина, бывший Робертом Тейлором, отвечай, кто я?

— Ты Сатана!

— Кто я, Сатана?

И опять то же самое богохульное признание:

— Ты мой Бог!

— У тебя не должно быть Бога, кроме меня!

— У меня нет бога, кроме тебя, Сатана!

— Мужчина, чего ты хочешь?

Раб выпрямился. Его лицо исказилось гримасой жестокости, как у палача. Голос утратил свою безжизненность.

— Убить человека, которого я ненавижу... Найти его». Убить его... Убивать его медленно-медленно... Много раз... Разными способами.

— Так ты его уже убил однажды, правда, слишком быстро, — ядовито сказал Сатана.

И добавил безо всякого выражения:

— Я дам тебе найти того, кого ты ненавидишь! Я дам тебе убить его, как ты хочешь! Пей!

Мужчина выпил и ушел. Еще дважды я слышал призывные удары гонга. Еще дважды я видел бледные лица и горящие глаза этих обреченных, появлявшихся из-за серебряных штор и вновь исчезавших за ними. Один испросил власти над миром животных, другой — плотских наслаждений.

Сатана обещал выполнить их просьбы и приказывал им пить зеленый напиток.

Напиток желаний!

Хитроумный дьявольский наркотик, создающий иллюзию исполнившихся желаний. Он натравливает разум на самого себя, заставляет его пожрать самого себя. И в этой дьявольской алхимии постепенно разлагается душа.

Я смотрел на происходящее как зачарованный, позабыв о Еве. Но, к счастью, Баркер обо всем помнил. Закрылась щель, через которую я видел зал. Баркер тронул меня за плечо — мы поднялись и, стараясь не шуметь, пошли вверх по темному коридору. Меня слегка подташнивало.

Не очень-то приятно было наблюдать, как Сатана, словно свинья в грязи, купался в поклонении своих рабов, раздавая любовь и ненависть, темную власть и вожделение, с издевательской беспристрастностью подавая каждому то, что тот больше всего желает.

Конечно, это было только иллюзиями, но для того, кто находится под властью наркотиков, они реальнее жизни.

Но, Боже мой, каково будет их пробуждение!

У них останется единственное желание — убежать от действительности, вернуться обратно в мир иллюзий, который может подарить только наркотик! Единственное и самое страстное желание!

Ничего удивительного, что те трое в музее пошли на свою погибель. И если даже Сатана не был тем, за кого себя выдавал, он без сомнения не посрамил честь имени, которое присвоил себе.

Я слепо следовал за Баркером, не пытаясь запомнить дорогу.

— Ну как, — неожиданно прошептал он, — я был прав? Или это не дыра в Ад? Что вы теперь скажете о Сатане, капитан?

Я испуганно отвлекся от своих мыслей.

— Торговец наркотиками, — ответил я. — Логово наркоманов. Вот и все. Я видел притоны курителей опиума в Китае, они таковы, что этот по сравнению с ними — грязная траншея. Но тамошние курильщики ради следующей дозы чикнут тебе глотку с такой же легкостью, как здешние — для Сатаны.

Все эти утверждения не совсем соответствовали истине, но угрызения совести меня не мучили.

— В самом деле? — переспросил Баркер не без цинизма. — Я рад, что вы так думаете. И надеюсь, что вы не измените своего мнения, капитан.

Я, в свою очередь, надеялся, что именно так я и стану думать.

— Молчите, пока не кончится этот переход, — прошептал Баркер. Мы словно привидения двигались по темному коридору. Я смутно помню, что мы несколько раз ехали на лифте. Но я не имел ни малейшего представления, где может находиться моя комната.

— Мы пришли, — пробормотал Баркер. Остановился на мгновение и прислушался. Я полез в карман за своими часами, я сунул их туда, чтобы светящийся циферблат случайно не выдал нас. Я быстро глянул на них. Была половина первого.

Баркер потащил меня вперед. Я уловил нежный аромат духов.

Запах Евиных духов! Мы были в ее комнате.

ГЛАВА 14

— С ума сойти, — неосторожно прошептал я. Послышался шорох, как будто кто-то торопливо сел на постели.

— Кто здесь? — тихо спросила Ева. — Я сейчас подниму тревогу.

— Это я — Джим, — поспешно ответил я, впрочем, так же тихо, как и Ева.

— Джим! — Зажегся мягкий неяркий свет. — Где же вы были? Я до смерти боялась за вас!

Приподнявшись с подушек, на меня смотрела Ева. Широко открытые карие глаза беспокойно блестели, шелковистая копна волос немного растрепалась. Она была похожа на строгую маленькую девочку, изо всех сил сдерживающую свой гнев. Но как она была прелестна! Я еще не встречал никого красивее ее! Каждый раз, когда я видел Еву, она казалась мне все лучше и лучше. «Когда же она перестанет хорошеть?» — про себя удивлялся я. На ней был кружевной пеньюар. Я сразу понял, что с этих пор всю оставшуюся жизнь мое сердце будет биться быстрее при виде розового кружевного пеньюара, даже если он будет висеть в витрине магазина.

Она выскользнула из постели, подбежала ко мне и поцеловала меня. Это было настолько восхитительно, что я замер, забыв обо всем на свете.

Я пришел в себя от странной возни за моей спиной. Гарри с молитвенно стиснутыми руками раскачивался из стороны в сторону. Его полуприкрытые глаза увлажнились, лицо сияло экстатическим восторгом. Он что-то однообразно напевал вполголоса, как влюбленный попугай... Сентиментальный маленький грабитель Гарри.

Ева невольно рассмеялась, увидев его.

— Если ты хочешь сказать: «Благословляю вас, дети мои!» — выходи вперед, Гарри, — беспечно предложила она.

Он недоуменно моргнул, остановился и разулыбался, глядя на нее.

— Вы напомнили мне нас с Мегги, — нежно сказал он, — когда у нас все только начиналось. Эх, согрели вы мне сердце.

— Ну ладно, — сказал я. — Давайте ближе к делу. У нас очень мало времени, а нужно о многом поговорить. Какова вероятность, что нас могут прервать, Ева?

— Почти никакой, — ответила она. — Откровенно говоря, все устраивают вечера в своих комнатах, когда захотят. Поэтому все остерегаются заходить друг к другу без приглашения. Но с другой стороны,

Джим, мне не хотелось бы, чтобы тебя здесь увидели. Мы настолько демонстративно подчеркивали наше отвращение друг к другу... Ты понимаешь, дорогой... Сатане наверняка доложат, что ты здесь был. И первое, что он сделает...

Ей не нужно было продолжать. Я прекрасно знал, что сделает Сатана.

— Да и присутствие Баркера тоже трудно будет объяснить, — добавила она.

— Как ты считаешь, Гарри, — спросил я его, — тебя могут вызвать куда-нибудь? Может, из-за какой-нибудь ерунды на чьей-нибудь вечеринке?

— Нет, если не случится ничего серьезного, — сказал он. — Если меня будут искать в моей комнате, я всегда могу сказать, что работал где-нибудь в другом месте. А Сатана меня точно не будет искать.

— Ну что ж, — сказал я, — все равно придется рискнуть. Давайте выключим свет и будем разговаривать шепотом.

Ева погасила лампу и раздвинула тяжелые шторы на одном из окон. С мутного неба лился слабый свет луны. Вдвоем с Баркером мы отнесли шезлонг в самый дальний темный угол и все трое уселись в него.

Говорили мы долго. Нет ни малейшей нужды приводить хоть слово из этой беседы — мы ни к чему конкретному так и не пришли. Варианты возникали, словно блуждающие огоньки во мраке ночи. Некоторые из них казались великолепными, но через мгновение меркли. То, что я видел в сатанинской молельне, давило на меня тяжелым грузом — я никак не мог сбросить его. И все же я должен был побороть возникшее ощущение бесполезности борьбы. Мы были как три мухи, запутавшиеся в паутине Храма Сияющих Следов. И как только мы выбирались из одной сети, мы тотчас же попадали в другую. Но тепло прижавшейся ко мне Евы, ее отвага, ее вера постепенно возвращали мне уверенность в своих силах. Отсюда был выход. Должен был быть выход.

Прошло больше часа, но мы так и не нашли ни одного пути к нему.

Баркер уже нервно ерзал и становился все рассеяннее и невнимательнее.

— В чем дело, Гарри? — спросил я наконец.

— Мне что-то не по себе, сэр. Не знаю почему, но у меня такое чувство, будто где-то что-то не так.

Это заявление показалось мне довольно смешным.

— По-моему, тебе здесь чертовски хорошо. — Я не смог сдержать смешок. — А мы уже час пытаемся найти способ исправить это положение.

— Нет, — ответил он мрачно. — Я не шучу. Мне очень не по себе. У меня никогда такого не бывает, если не происходит чего-нибудь совсем уж скверного. Мне кажется, пора кончать, капитан, и сматываться отсюда.

Я заколебался. Как я уже сказал, мы так ничего и не придумали. В любой момент кому-нибудь из нас могла прийти мысль, ведущая на верную дорогу. Да и что скрывать, Еву мне тоже покидать не хотелось. Но нельзя было пренебрегать и тем, что маленький человек устал и нервничает. Если бы он ушел и не смог за мной вернуться, я оказался бы в весьма веселеньком положении. Я не имел ни малейшего представления о том, где находятся мои апартаменты и как до них добраться.

— Мы уже решили, чего мы не будем делать, — сказала Ева. — Это звучит малоутешительно, я знаю. Но это действительно некоторый прогресс. Новый день может принести новые идеи. Завтра вечером мы встретимся снова.

— Хорошо, — сказал я. — Мы уходим, Гарри.

По непроизвольно вырвавшемуся у него вздоху облегчения я понял, в сколь сильном напряжении он находился. Ева скользнула к окну и опустила шторы. Комнату заполнила первозданная тьма. Я почувствовал, как ее руки нашли меня и обвили мою шею.

— До завтрашнего вечера еще так долго-долго, Джим, милый, — прошептала она.

— Скорее! — донесся шепот Гарри. — Поторопитесь, капитан.

Я осторожно двинулся в ту сторону, где около стены стоял Гарри.

— О, Боже! — услышал я его сдавленный вскрик.

И такой ужас послышался в его возгласе, что я бросился вперед.

Свет карманного фонарика выхватил из темноты лицо Баркера. Чья-то рука мгновенным, точным, словно змеиным, движением сжала ему горло. Я увидел, как от удушья исказилось его лицо и руки судорожно пытались разжать безжалостную хватку.

Ослепительный свет ударил мне в глаза. Я опустил голову и нырнул вперед.

Но я не успел даже дотронуться до того, кто держал фонарь: круг света упал на ковер и тело Баркера ударило меня, словно сброшенный с высоты мешок с песком.

Я со стоном отшатнулся. В комнате вспыхнул свет.

Прямо передо мной с пистолетом наизготовку стоял Конзардине.

Его глаза были так холодны и беспощадны, словно сама смерть глядела из них. Он перевел взгляд на Еву. Лицо его смягчилось, как будто ему стало легче от того, что не сбылись его самые дурные предчувствия. Но сомнения и подозрительность быстро вернулись к нему. Лицо его снова стало жестким и холодным. Наставленное на меня дуло пистолета не дрогнуло ни разу. Около моих ног вздохнул и заворочался, пытаясь подняться, Гарри. Я протянул руку и поддержал его.

— Что здесь делают эти люди, Ева?

Голос Конзардине прозвучал совершенно спокойно, но мне показалось, что ему стоило большого труда держать себя в руках. По его лицу я догадался, о чем он думал. Сначала он решил, что мы пробрались к Еве с какой-нибудь нехорошей целью. Но потом у него возникли сомнения и в поведении самой Евы.

Я должен был развеять их. Отвести от Евы подозрения. Обыграть первую его идею. Я ответил до того, как она успела заговорить.

— Вы слишком пылки, Конзардине, — сказал я тем же ледяным тоном, что и он. — По-видимому, вы чувствуете себя в полной безопасности со своей пушкой, если позволяете себе бросаться на двух безоружных людей. Мне было неспокойно, и я решил вернуться поиграть в бридж. Но заблудился в этих ваших чертовых кроличьих клетках. Я встретил этого человека, он сказал мне, что здесь работает. И я попросил его проводить меня обратно в мою комнату. Но он умудрился сделать самую худшую из ошибок — мы попали в комнату мисс Демерест. Дурацкая насмешка судьбы. Поверьте, нам обоим хотелось, чтобы я ушел отсюда как можно скорее. Я полагаю, мисс Демерест соблаговолит подтвердить мои слова?

Я повернулся к- Еве. Я считал, что подкинул ей вееьма прозрачную и приемлемую идею объяснения. Конзардине на меня даже внимания не обратил и не обернулся в мою сторону.

— Я вас спрашиваю, Ева. Что здесь делают эти люди? — повторил он.

Ева посмотрела ему прямо в глаза, затем подошла и встала рядом со мной.

— Доктор Конзардине, — сказала она, — мистер Киркхем, как джентльмен, сказал неправду, чтобы спасти меня. На самом деле это я попросила его прийти сюда. И я попросила Баркера проводить его ко мне. Оба они совершенно ни в чем не виноваты, кроме того, что вежливо исполнили мою просьбу. Вся ответственность лежит на мне.

Пистолет в руках Конзардине дрогнул, на висках вздулись вены, кровь бросилась в лицо. Холодная злость явно сменилась неистовым бешенством. Он по-прежнему был очень опасен. Но я сообразил: Ева знала, что делала. Ее внутренний голос указывал ей лучший путь, чем предложил я.

— Вот как! — протянул Конзардине. — Вы думали, что смогли меня надуть! Дурачка из меня сделать! Мне не нравится быть ни дурачком, ни обманутым. Вы давно знакомы?

— С тех пор как вы свели нас. Никогда раньше мы не видели друг друга, — ответила Ева.

— А почему вы послали за ним?

— Чтобы он вытащил меня от Сатаны, — прямо ответила Ева. — Для чего бы еще?

Он впился в нее горящими глазами.

— А почему вы думаете, что он сможет это сделать? — спросил Конзардине.

— Потому что я люблю его и потому что он любит меня, — спокойно ответила Ева.

Конзардине ошалело уставился на нас. Его гнев неожиданно прошел, взгляд смягчился.

— Боже милостивый, — сказал он. — Ну просто «дети в темном лесу».

Ева протянула ему руку. Он взял ее, ласково похлопал по ней своей ладонью. Затем снова внимательно оглядел нас, как будто видел впервые. Он выключил свет, кроме затененной лампы в изголовье Евиной кровати. Подошел к окну, выглянул из-за занавесок и снова вернулся к нам.

—- Давайте доведем этот разговор до конца, — предложил он. — Простите, Баркер, что чуть не задушил вас. Извините, Киркхем, что ударил вас. Я сожалею, что я нехорошо о вас подумал. И я очень рад этому. Ева, поверьте, я не шпионил за вами. Я все время думал о вас. Ведь вы еще совсем ребенок. Я заметил, что во время игры вы были очень невнимательны и расстроены. Я решил, что у вас что-то случилось. Я все время думал о вас. Я полагал, что вы, возможно, еще не легли. И, может быть, вам станет легче, если вы поговорите со мной. Я ведь гораздо старше вас — я вам в отцы гожусь. И я должен был вам кое-что сказать. Несколько минут я стоял за стеной, не решаясь войти. Затем решил немного отодвинуть панель и взглянуть, спите вы или нет. Я подумал, что, может быть, вы плачете. И когда я уже хотел отодвинуть ее — она сама открылась и я услышал, как вскрикнул Баркер. Все, что произошло дальше, вы знаете.

Я протянул ему руку. Баркер широко улыбнулся и взял под козырек.

— Мне лучше уйти, сэр? — спросил он.

— Подождите пока, — сказал Конзардине. — Киркхем, вы давно знаете Баркера?

— Он спас мне жизнь, — ответил Баркер. — Из самого Ада меня вытащил. И раз уж мы все тут говорим правду, доктор Конзардине, я решил сделать то же самое для него и его юной леди.

Я кратко описал Конзардине мое знакомство с Баркером. Конзардине одобрительно кивал. Когда я кончил, он заговорил снова:

— Во-первых, вам нужно знать мое положение здесь. Я слуга Сатаны. Я связан с ним определенной клятвой. Я дал эту клятву в полном рассудке, полностью осознавая, что она влечет за собой. Я пришел по своей воле, а не как вы, Киркхем. Я понимаю, что вас принудили дать ему слово, и поэтому вы можете действовать иначе, чем я. Я же не нарушу по доброй воле ни своего слова, ни клятвы. Кроме того, я понимаю, что, если я это сделаю, долго я не проживу. А у меня есть дурацкая тяга к жизни. Я могу обмануть Сатану и лишить его удовольствия помучить меня. Но я не верю ни в какой загробный мир. Зато жизнь временами кажется мне очень привлекательной. Более того, я привык к определенному уровню жизни. Многие мои привычки и пристрастия могут быть удовлетворены только благодаря связи с Сатаной. Если я уйду от него, я не смогу их удовлетворять. И еще... Я был вне закона, когда попал к нему. Я и теперь вне закона, но без его протекции меня бы живо затравили. Это во-первых, а во-вторых — меня сдерживает моя клятва. Таким образом, любая помощь, которую я могу вам обещать, будет носить преимущественно скрытый характер. Я буду предупреждать вас о ловушках, которых следует избегать И буду закрывать глаза и уши на то, что я могу увидеть или услышать. Как, например, на нашу сегодняшнюю встречу.

— Это все, о чем мы можем просить вас, сэр, — сказал я. — Это даже гораздо больше того, что я смел ожидать.

— Скажу вам прямо, Киркхем, — продолжал он, — я думаю, что вам вряд ли удастся выиграть у Сатаны. Я думаю, что в конце пути, который вы предпочли, — смерть. Я говорю вам так, потому что вы — человек мужественный и должны знать, что я думаю об этом. Я говорю это при вас, Ева, потому что в вас тоже есть мужество, и вы должны решить, дитя мое, нужно ли вам позволять вашему возлюбленному идти почти на верную смерть, или вам нужно сделать нечто другое.

Я взглянул на Еву: губы ее дрожали, в глазах была невыразимая мука.

— Что это за «нечто другое», доктор Конзардине? — прошептала она,

— Стать мадам Сатана, я полагаю, — ответил я за него. — Пока я жив, этого не будет.

— Это само собой разумеется, — спокойно согласился Конзардине, — но я не это имел в виду... — Он заколебался, быстро взглянул на Гарри и перескочил на другую мысль, или скорее вернулся к началу разговора.

— Понимаете, — сказал он, — я хочу, чтобы вы выиграли, Киркхем. И всеми способами, которые позволят мне не нарушить моей клятвы и не будут угрожать моему пристрастию к жизни, я буду помогать вам. Наконец, я буду просто умывать руки. Но имейте в виду — я слуга Сатаны. Если он прикажет мне схватить вас, я вас схвачу. Если он прикажет мне убить вас, я вас убью.

— Если умрет Джим, умру и я. Если вы убьете его, вы убьете меня, — спокойно сказала Ева.

Именно так она и собиралась поступить. Конзардине понял это и мучительно поморщился.

— И тем не менее, детка, я это сделаю, — ответил он ей.

И я понял, что он поступит именно так. Поняла это и Ева.

— Вы начали... Вы не договорили о другом пути, — запинаясь, пробормотала Ева.

— Я не хочу, чтобы вы выкладывали мне свои планы, Киркхем, — перебил он ее. — Только один вопрое. Вы собираетесь попытаться убить Сатану? По крайней мере, допускаете ли вы такую возможность?

Я заколебался. На этот вопрос отвечать было опасно. В конце концов, Конзардине предупредил меня, насколько ему можно доверять. А что, по его мнению, выходит за рамки его клятвы?

— Я понял, что допускаете, — прервал он мое молчание. — Так вот, вам даже не следует пытаться этого делать. Это единственное, что совершенно невозможно. Может быть, вы думаете убить его, когда останетесь с ним один на один? Киркхем, Сатана никогда не остается один. Рядом всегда прячется охрана, в стенах, в потайных местах. Они подстрелят вас еще до того, как вы успеете нажать на курок. И, кроме того, Сатана невероятно быстро соображает. Он схватит вашу мысль еще до того, как она сможет успеть превратиться в действие. Если вы попытаетесь сделать это в присутствии публики, вас свалят с ног до того, как вы успеете выстрелить второй раз, если даже допустить, что вы выстрелите хоть единожды. Н потом Сатана нечеловечески живуч. Я не верю, что одна или две пули могут его убить. Это все равно, что стрелять из пистолета в слона. В действительности, однако, вы никогда не сможете даже выстрелить в него.

Мне стало ясно, что Конзардине очень многого не знал. Будь та дыра в стене молельни рабов шириной в полдюйма, а не в четверть, да будь у меня приличная винтовка — я - гроша ломаного не поставил бы на то, что Сатана выживет. Если, конечно, предположить, что он все-таки человек.

— Более того, — продолжал Конзардине, словно отвечая на мои мысли, — предположим, что вы сделаете то, что я считаю невозможным, — убьете его. Вы все равно не сможете скрыться. Лучше быть убитым сразу на месте. Нигде на всем земном шаре вы не сможете скрыться от мести его людей. И мстить они будут не из страха перед законами, установленными Сатаной. Отнюдь нет. Как он говорил вам, он хорошо платит своим слугам. Вы не представляете себе, для скольких людей его жизнь означает свободу, покой, безопасность, блестящую карьеру, власть и еще очень многое, к чему обычно стремится человек. Сатана — это не только мрак, это еще и великолепие! Его люди разбросаны по всему земному шару. Многие из них занимают высокое положение, о котором вы пока еще можете только мечтать. Разве не так, Ева?

— Это действительно так, — ответила Ева. Ее глаза светились предчувствием горя.

— Учтите, власть Сатаны не из тех, что держатся на спинах угнетенных рабов, — продолжал он. — Естественно, у него есть князья и есть солдаты. Резюмируем то, что я сказал. Я не верю, что вы сможете убить его. Если вы попытаетесь его убить, но промахнетесь, вы умрете страшной смертью. И не спасете Еву. Если вы его убьете, то все равно неизбежно погибнете. Конечно, в этом случае Еву вы от него спасете. Но захочет ли она свободу такой ценой?

— Нет! Нет! — в отчаянии вскричала Ева, заслоняя меня от Конзардине.

— Конзардине, — резко переменил я тему, — почему, когда претендент поднимается по лестнице, Сатана прячет свои руки?

— То есть? Что вы имеете в виду? — Недоуменно воззрился он на меня.

— Я трижды видел его на черном троне, — объяснил я. — Два раза, когда поднимался Картрайт, и один раз, когда поднимался я сам. Он нажимает на рычаг, а потом прячет руки под плащом. Что он там делает, Конзардине?

— На что вы намекаете? Что он нечестно играет? Это абсурд, Киркхем! — насмешливо ответил Конзардине, но я заметил, как сжались его могучие кулаки.

— Я ни на что не намекаю, — ответил я. — Мне хотелось бы понять, в чем дело. Вы, должно быть, не один раз наблюдали, как поднимаются по этой лестнице. Его руки хоть раз были открыты? Постарайтесь вспомнить, Конзардине.

Он молчал. Я понял, что он вспоминает по порядку всех тех, кто всходил по этим ступеням. Его лицо побелело.

— Не могу сказать, — произнес он наконец. — Я не обращал внимания. Но я не думаю, что он всегда их прячет.

Он вскочил на ноги и воскликнул:

— Ерунда! Если он даже их и прячет, это еще ничего не означает.

Я действовал наобум. И оказалось — не зря. Мне удалось найти реальное основание для моих смутных мыслей и неясных подозрений, которые я не решился выложить Баркеру, мало того, я нашел им подтверждение.

— Ничего не значит? — переспросил я. — И вы верите, что Сатана, который может столь гениально предусмотреть все детали, великолепно разложить все карты, учесть все возможности, — вы верите, что он мог бы оставить хоть одну малюсенькую лазейку, через которую кто-нибудь смог бы пролезть, чтобы управлять им самим? Кто-нибудь хоть раз выигрывал корону и скипетр?

— Да, — в замешательстве ответил Конзардине. — Такие случаи действительно были. И они опровергают ваши сомнения, в которых я сам чуть не запутался. Я уже восемь лет у Сатаны. Три раза я видел, как покорялись эти следы и выигрывались корона и скипетр.

Я был настолько ошеломлен, что не нашелся с ответом. Зато Ева быстро сообразила.

— А что стало с победителями? — спросила она.

— М-да. — Конзардине смущенно взглянул на нее. — Один из них пожелал кое-чего» кое-чего весьма странного. И умер от этого месяцев через шесть.

— Ага, — протянула Ева. — Итак, он умер от своего желания. А остальные?

— Одна женщина погибла в авиакатастрофе между Лондоном и Парижем, — ответил он. — Она умерла на полпути к своей мечте. Даже Сатана не смог ничем ей помочь. Все сгорели дотла.

— Очень печально, правда? — невинно спросила Ева. — Оба погибли. А третий?

— Не знаю, — начиная сердиться, ответил Конзардине. — Я полагаю, что с ним все в порядке. Он уехал в Азию. Я ничего о нем не слышал с тех пор. Он пожелал что-то вроде уединенного карманного королевства, где он мог бы делать все, что ему заблагорассудится. Сатана подарил ему такое королевство.

— Двое умерли, один исчез, — задумчиво произнесла Ева. — Но, может быть, вы все-таки слышали что-то о третьем, доктор Конзардине? Может быть... Может быть, он тоже умер, как и те двое?

— Как заметила Ева, двое из них долго не протянули, — сказал я. — Третий под сомнением. Если бы вы, Конзардине, были на месте Сатаны, разве вам не пришло бы в голову, что разумно подпитывать в претендентах надежду, показывая им время от времени, что выиграть все-таки можно. Я бы об этом позаботился. И, будучи в шкуре Сатаны, неужели вы не подбирали бы победителей самым тщательным образом? Я бы подбирал. Но я не выбрал бы кандидата, который мог бы прожить долго. А вы? А если бы и взял хорошего, здоровенького, то с мыслью о том, что всегда можно устроить несчастный случай. Как, например, с аэробусом, о котором вы рассказывали.

— Чтоб он провалился! — задохнулся от гнева Гарри, — Свинья такая! Конечно, все это было бы нетрудно устроить! Держу пари, что он так и поступал!

— Что делает Сатана, когда прячет руки под своим плащом? — повторил я.

— И что стало с третьим, выигравшим корону? — пробормотала Ева.

Бисеринки пота выступили на лбу Конзардине. Его трясло.

— Послушайте, Конзардине, — заговорил я снова, — вы сказали нам, что не любите, когда вас обманывают, что вам не нравится, когда из вас делают идиота. А что, если предположить, что Сатана сыграл с вами колоссальную шутку... С вами и со всеми остальными... Что произойдет?

Я увидел, чего ему стоило взять себя в руки. Это меня несколько испугало. В конце концов, я не имел ни малейшего представления, как подтвердить мои смутные догадки, А если Конзардине подумал, что я нарочно морочу ему голову?

Но я говорил правду. У меня были все основания для сомнений. Сатана действительно прятал свои руки. И чем все кончилось для выигравших корону и скипетр, я даже понятия не имел. А Конзардине знал это.

— Баркер, — он повернулся к Гарри, — вы когда-нибудь осматривали механизм, который, как говорит Сатана, управляет выбором следов? Отвечайте! Он в самом деле работает так, как говорил Сатана?

Баркер, ломая руки, жалобно оглядывал меня и Еву. Судорожно сглотнул раз, другой.

— Отвечайте! — приказал Конзардине.

— Господи, помилуй, — Гарри- с отчаянием обернулся ко мне. — Еще никогда в жизни мне не хотелось так солгать, как сейчас. Я хотел сказать, что я не видел его. Или что он не управляет этими проклятыми следами. Но, Господи, помоги мне, я осмотрел его весь. Он на самом деле управляет ими, доктор Конзардине. Он работает в точности так, как говорит Сатана!

Ну что ж. Что было, то было. Это разрушало все мои гипотезы до основания. В какой-то момент я надеялся, что маленький человечек окажется дипломатом. Скажет наконец, что ничего не знает. Но я не мог отказать ему в праве говорить правду, если ему так хочется.

— Все в порядке, Гарри, — бодро сказал я. — Именно правду мы и ищем. Я полагаю, то, что ты сказал, все проясняет.

— Я хотел соврать, капитан, — он чуть не плакал, — но не смог.

Неожиданно я обратил внимание, что Конзардине ведет себя весьма странно. Он был совершенно не похож на человека, чья вера в Сатану возродилась с новой силой. Напротив, он выглядел еще более расстроенным, чем раньше.

— Баркер, — сказал он, — вам лучше уйти сейчас. Я сам провожу капитана Киркхема в его комнату.

Гарри тенью проскользнул к одной из стен. С убитым видом он поклонился, панель открылась — и Гарри исчез. Конзардине повернулся к нам.

— Теперь, Ева, я расскажу, что привело меня к вам сегодня вечером. Я уже говорил, что вы не шли у меня из головы. Так оно и было. Мысли о вас не давали мне покоя. Я хотел спасти вас от Сатаны. Я могу предложить конкретный план. Я украл эту идею у Шекспира. Вы помните, что сделал честный монах, чтобы Ромео обрел свою Джульетту и обманул оба почтенные враждующие семейства, их Сатану, в некотором смысле?

— Глоток лекарства, после которого она стала, словно мертвая, — прошептала Ева.

— Совершенно верно, — кивнул Конзардине. — Я хотел вам предложить что-то в этом же роде. Используя мои медицинские познания, я могу отнять у вас здоровье, красоту и дерзость, точнее, сделать так, чтобы все эти качества временно померкли. Привести вас в такое состояние, которое заставит Сатану изменить свои планы относительно вас, по крайней мере, на ближайшее будущее. И держать вас в этом состоянии, пока он не найдет вам замену для удовлетворения своей потребности в отцовстве. А за это время может много чего произойти. Конечно, здесь есть риск. Большой риск для вас, Ева. Ожидание может оказаться настолько длинным, что я не смогу вернуть вам то, что отнял. Однако, возможно, вы предпочтете такой риск неизбежности попасть в объятия Сатаны. Я собирался предложить вам подумать об этом.

— Подумать? — выдохнула Ева. — Конечно, я согласна на такой риск. О, доктор Конзардине, это кажется мне освобождением!

— В самом деле? — мрачно спросил он. — Я думаю, что теперь это уже не самый лучший вариант спасения. Как вы помните, в первоисточнике, из которого я украл эту идею, произошла трагедия из-за Ромео. Я рассчитывал в предположении, что здесь его нет. Я не знал, что он есть.

— Я не совсем поняла... — удивленно сказала Ева.

— Дитя, — ласково ответил он, взяв ее за руки, — вы хотите расстаться со своим возлюбленным? Никогда не видеть его? Никогда не встречаться с ним? Никогда не общаться с ним? Не недели или месяцы, а годы? Убить свою любовь к нему или оставить ее жить воспоминаниями?

— Нет, — твердо ответила Ева, тряхнув кудрявой головкой.

— Если вы даже и убедите ее пойти на это, Конзардине, что, по-вашему, должен делать я? — Его предложение возмутило и разозлило меня до глубины души. — Сложить ручки, обратить взор к небесам и кротко шептать: «На все воля Божья»?

— Я никого не уговариваю, Киркхем, — спокойно возразил он. — Я только подсказываю единственную возможность выйти из этого положения. Если бы я сделал с Евой то, что предлагал, что произошло бы? Некоторое время ее бы лечили. Естественно, так, чтобы Сатана мог видеть ее увядание. Потом уход за ней передали бы другим врачам. Симптомы ее болезни невозможно симулировать, они должны быть настоящими. Я не единственный врач в окружении Сатаны. У него в руках много специалистов высокого класса. А если бы их не было, он нашел бы кого вызвать. И найдет, и приведет, если с самого начала не удастся его убедить, что вследствие состояния Евы беременность будет тяжелая и ребенок родится слабый. Простите меня, дитя, что я говорю столь откровенно, но у нас нет времени ходить вокруг да около.

Специалистов я могу взять на себя. Я проведу их. Я могу быть великолепным обманщиком... — Он замялся, вздохнул. — Впрочем, неважно. Но Сатана положил глаз на вас, Ева. Он так легко не отступает от своей цели. Если бы он просто пожелал вас, все было бы не так сложно. Но вы значите для него неизмеримо больше. Вы должны стать матерью его ребенка. Одним только моим словам он не поверит. Он очень многое сделает, чтобы удостовериться в моем диагнозе. И только после этого признает вас негодной для его целей. У него не должно остаться никаких сомнений. С этим сопряжена серьезная опасность для вас, а возможно, и смерть.

Он замолчал и печально взглянул в ее измученные глаза.

— Слишком большой риск, — заметил я. — Сначала я сам попробую, Конзардине.

— Прошу вас, Ромео, — невесело пошутил он. — Вы должны попробовать, Киркхем. Вы должны сделать невозможное. Вы думаете, что жизнь без Евы станет бессмысленна? Правильно я понимаю?

— Я не думаю так. Я это знаю, — ответил я.

— И у вас такое же чувство к Джиму, Ева?

— Да, — прошептала она. — Но чтобы спасти наши жизни, я готова на все...

— Этого не следует делать, — покачал головой Конзардине. — Я знаю и мужчин, и женщин. Независимо от того, на что вы решитесь, Ева, он будет продолжать искать способы и строить планы, чтобы вытащить вас отсюда. Да и вы не такой человек, что будет сидеть, кротко сложа руки, как выразился Джим. Очень может быть, что наша уловка впоследствии раскроется. Тогда мне наверняка придется расстаться с моим дурацким пристрастием к жизни. Мне не хотелось бы принимать в расчет этот вариант. Но предположим, что вам удастся сбежать. Вместе. Вы будете как два зайца носиться по всему свету, преследуемые верными псами Сатаны. Его ищейки всегда наготове. Угроза его кары всегда будет висеть над вами. Разве стоит жить так? А если у вас родится ребенок, Сатана не пощадит и его. Я еще раз вас спрашиваю, разве стоит жить так?

— Нет, — ответил я.

И Ева, горестно вздохнув, покачала головой.

— Что же мы можем сделать? — прошептала она.

Конзардине прошелся по комнате и вернулся обратно к нам. Он остановился прямо передо мной, и я снова увидел, как вздулись вены у него на висках, и его серые глаза снова стали холодного стального цвета. Он трижды легонько пихнул меня кулаком в грудь и сказал:

— Нужно выяснить, что делает Сатана, когда прячет руки!

Он отвернулся от нас, потому что не смог продолжать дальше. Его сотрясала такая ярость, что и я, и Ева с безмолвным изумлением взирали на него.

— Пойдемте, Киркхем. — Ему удалось взять себя в руки.

Он ласково взъерошил Евины кудри и добавил:

— Дети в лесу. — И медленно, медленно пошел к панели — он умел быть деликатным.

— До завтра, — прошептал я Еве.

Ее руки обвили мою шею, губы прижались к моим губам.

— Джим, милый, — прошептала она и отпустила меня.

Выходя через панель, я оглянулся. Она стояла в той же позе, в какой я оставил ее — она протягивала ко мне руки. В глазах ее была мучительная тоска. Она походила на одинокого маленького ребенка, который боится лечь в постель. У меня защемило сердце. Я уже больше не сомневался, что буду бороться до конца. Панель закрылась.

По дороге в мою комнату мы не проронили ни слова. Конзардине вошел вместе со мной и, мрачно взглянув на меня, отрывисто произнес:

— Я надеюсь, вы будете спать в эту ночь лучше, чем я.

Неожиданно я почувствовал, что устал как собака. Настолько устал, что даже не стал выяснять, что он имел в виду. Он вышел. Мне едва удалось раздеться; я уснул, когда голова еще не коснулась подушки.

ГЛАВА 15

Меня разбудил телефонный звонок. Едва проснувшись и еще не до конца осознав, где нахожусь, я схватил трубку. Голос Конзардине, словно ушат ледяной воды, мигом заставил меня очнуться от сна.

— Хэлло, Киркхем, — сказал он. — Я не хотел прерывать ваш сладкий сон. Но не желаете ли вы позавтракать со мной, а потом совершить небольшую прогулку верхом? У нас есть несколько отличных лошадей. Да и жалко терять такое замечательное утро.

— Прекрасно, — ответил я. — Буду готов через десять минут. Как мне вас найти?

—- Позвоните Томасу. Я буду ждать. — Он повесил трубку.

Яркие солнечные лучи заливали комнату. Я взглянул на часы. Было почти одиннадцать. Получалось, что я сладко проспал около семи часов. Я позвонил Томасу.

Крепкий сон, купание и яркий солнечный свет были так прекрасны, что тень Сатаны отступила куда-то бесконечно далеко за пределы этого мира. Насвистывая, я немного виновато подумал, что Ева, возможно, тоже чувствует себя замечательно. Слуга принес мне, как сказал бы Баркер, классный прикид для верховой езды. Он проводил меня в прекрасную старинную залу, выходящую на широкую зеленую террасу. Там за маленькими столиками уже завтракали великолепно одетые милые люди. Человек двенадцать или немного больше. С некоторыми из них я уже встречался накануне вечером. В дальнем углу я увидел Конзардине и присоединился к нему. Это был самый приятный завтрак, в котором я когда-либо участвовал. Казалось, ничто на этой земле не волновало Конзардине. Его несколько сардонический тон очень оживлял беседу. Наш разговор, однако, был невероятно далек от посещения Евиных апартаментов. Настолько далек, что дальше и быть не могло. Конзардине ни разу не упомянул об этом. Следуя его примеру, промолчал и я.

После завтрака мы отправились прямо на конюшню. Конзардине выбрал могучего черного мерина, радостно заржавшего при его появлении. Я оседлал элегантную чалую кобылку. Свежие лошади скакали легким галопом по дорожкам, проложенным среди дубов и сосен. Время от времени мы встречали охрану, которая при виде Конзардине вытягивалась по стойке смирно и отдавала ему честь. Ехали молча.

Неожиданно лес отступил. Конзардине натянул поводья. Мы остановились на голой вершине небольшого холма. Внизу на сотни ярдов простирались сверкающие воды залива.

Примерно в четверти мили от берега дрейфовала великолепная яхта, около двухсот футов длиной и не более тридцати шириной. Яхта сияла белизной, металлические детали оснастки сверкали на солнце золотом.

— «Херувим», — сухо обронил Конзардине. — Это яхта Сатаны. Он назвал ее так потому, что она выглядит такой чистой и невинной. Однако для нее есть куда более подходящее название, правда, неприличное. Между прочим, она может развивать тридцать узлов в час.

Я перевел взгляд с яхты на мощный причал, вдававшийся с берега далеко в море. Маленькая флотилия катеров и быстроходных моторных лодок собралась вокруг него. Почти у самой кромки воды среди деревьев приютился построенный в старинном стиле домик для отдыха во время прогулки.

Я проследил за изгибом берега. В нескольких сотнях футов от пирса громоздились огромные скалы, точнее гигантские валуны, оставленные здесь ледником, некогда покрывавшим эти места. Я внимательно пригляделся к ним.

На одном из валунов в черном плаще со скрещенными на груди руками стоял Сатана, любуясь сверкающей на солнце яхтой. Я тронул Конзардине за руку.

— Посмотрите, — прошептал я, — Сата... — Я осекся. На камнях никого не было. Я обшарил взглядом другие валуны, на них тоже никого не было. В мгновение ока Сатана исчез.

— Что вы увидели? — спросил Конзардине.

— Сатану, — ответил я. — Он стоял вон на той скале. Куда он мог подеваться?!

— У него там подземный ход, — равнодушно проговорил Конзардине. — Тоннель тянется от большого дворца к берегу.

Он повернул обратно к лесу. Я последовал за ним. Через час с четвертью мы выехали на прелестную лужайку с весело журчащим ручейком. Конзардине спешился и перебросил поводья через голову своего черного коня.

— Я хочу поговорить с вами, — сказал он.

Я отпустил свою чалую и сел рядом с Конзардине.

— Киркхем, вы до основания разрушили мой мир, — резко начал он. — Вы посеяли во мне ужасные сомнения. Среди нескольких основных принципов, на которых я строил свою жизнь, первым был: игра Сатаны — честная игра. А теперь я не могу в это верить.

— Выходит, вы не доверяете свидетельству Баркера? — спросил я.

— Говорите прямо, Киркхем, — холодно бросил он. — Вы подразумеваете, что Сатана, пряча под плащом руки, управляет счетчиком со своего черного трона. Если это так, то Баркер, обследуя совершенно другой механизм, никогда этого не заподозрит. Вы сами знаете это. Говорите прямо, прошу вас.

— То, что Баркер может ошибаться, приходило мне в голову, Конзардине, — ответил я. — Но мне хотелось, чтобы вы сами об этом подумали, без моей подсказки. Я и так довольно много вам сказал,

— Слишком много или не очень много, — покачал головой он, — но вы посеяли во мне сомнения. И вы должны избавить меня от них.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что вы должны выяснить правду. И либо вернуть мне веру в Сатану, либо превратить мои сомнения в уверенность.

— А если произойдет последнее? — ехидно начал я.

— Вы нанесете ему гораздо более сильный удар, чем сможете сделать ножом или пулей. Вы уже будете не один бороться против Сатаны. Это я вам обещаю.

Голос Конзардине звучал хрипло. Рукоятка кнута неожиданно треснула, сжатая его сильной рукой.

— Конзардине, — мягко начал я, — почему вас так волнует, что игра Сатаны — обман? Насколько я понимаю, вы ближайший к нему человек. И как вы сами говорили, служба у него дает вам все, чего вы желаете. А еще вы рассказывали, что он скрывает вас от закона. Какая же вам разница, честная это игра или нет?

Он сжал мое плечо так, что я поморщился от боли.

— Потому что Сатана приговорил меня к смерти.

— Вас?! — недоверчиво воскликнул я.

— Восемь лет, — продолжал он, — тяготеет надо мной эта угроза. Восемь лет он изводит меня, как ему заблагорассудится. То дает понять, что исполнение приговора близко. То полуобещает отменить приговор и дать мне еще одну попытку. Киркхем, я не трус, но все же смерть вселяет в меня ужас. Если бы я был уверен, что жизнь продлится в другой форме, я встретил бы смерть спокойно. Но я знаю, что это будет бесконечная темнота, забвение, прекращение всего. Что-то во мне восстает против этого, восстает со смертельным ужасом и отвращением. Киркхем, я люблю жизнь.

Однако, если игра была честная, Сатана имеет на это право. Но если здесь кроется обман, значит, все восемь лет он забавлялся мною. Сделал из меня шута и насмехался надо мной. И, смеясь, будет смотреть, как я, не сопротивляясь, пойду на смерть, которую он выберет, потому что я должен верить, будто к этому меня обязывает моя клятва.

А этого, Киркхем, уже нельзя терпеть. И я этого не потерплю. И никто не потерпит. Я видел многих мужчин и женщин, которые поднимались по ступеням, рискуя всем, поверив слову Сатаны. И я видел, как некоторые из них пошли на смерть так же спокойно, как пошел бы и я. И их честь, как и моя, коренится в бесчестье? Другие не выдерживали: плакали и выли, как Картрайт. А Сатана смеялся. А еще больше таких, как я, живущих с согласия Сатаны. И все это благодаря’ мошеннической игре?! Если это так, Киркхем, этого нельзя больше терпеть! Нельзя больше терпеть!

Задыхаясь, он вцепился в воротник своей рубашки, словно именно тот душил его.

— О, Боже! — прошептал он. — Я должен расплатиться с ним за это. Если игра была правдивой, я бы с песней пошел на смерть... Но я должен быть уверен, что она была правдивой.

Я подождал, пока Конзардине придет в себя.

— Помогите мне выяснить, правда ли это, — предложил я. — Может оказаться, что одному мне с этим не справиться.

Он отрицательно покачал головой и ответил:

— У вас есть для этого Баркер.

— Я не хочу снова подвергать его риску. — Я решил прикрывать маленького человечка, насколько это будет возможно. — Нужно слишком многое осторожно обследовать, Конзардине. Мы можем нарваться на кого-нибудь не столь благорасположенного, как вы. Втроем мы каким-нибудь образом сможем быстрее выяснить в чем дело.

— Нет, — упрямо ответил Конзардине. — Почему именно я? Это ваша задача, Киркхем. Вы подняли этот вопрос, вы его и решайте. А как вы это будете делать, мне все равно. В конце концов, ваши подозрения основываются на весьма сомнительных данных. Какая-то ерунда и два или три вполне объяснимых несчастных случая. Вероятность того, что вы неправы, неизмеримо выше, чем вероятность того, что вы правы. Зачем я буду ради этого рисковать своей жизнью? Я и так зашел достаточно далеко. Я обещал вам нейтралитет и даже нечто большее. Дальше я идти не хочу. Возьмите Баркера. Я обещаю вам ничего не видеть и не слышать, если встречу вас во время ваших изысканий. Но сейчас я не хочу присоединяться к вам и идти на верную смерть. Если вы не правы, со мной ничего не случится. Если правда окажется на вашей стороне, повторяю вам, вы уже будете не одни.

— Тем временем Майкл Конзардине будет крепко держаться за свое место под солнцем, — иронично заметил я.

Он подозвал своего мерина и вскочил в седло. Мне стало ясно, что дальнейшие уговоры бесполезны. Мы снова въехали в лес и через некоторое время свернули ко дворцу.

Я распрощался с ним на конюшне и пошел к себе переодеться. К подушке была приколота записка от Сатаны. В небрежно написанном послании он выражал надежду, что я наслаждаюсь жизнью, как я того и заслуживаю, и что он увидится со мной в девять часов вечера.

Во второй половине дня ничего существенного не произошло. Чем больше я думал о разговоре с Конзардине, тем больше я проникался сочувствием к его положению. И, что очень странно, мое настроение еще более улучшилось. Я вышел к обеду в весьма беспечном расположении духа. Как и в предыдущую ночь, во главе стола сидел Конзардине. Я сидел рядом с Кохемом, Ева — на другом конце стола, далеко от меня. Она совершенно не обращала на меня внимания. Мне было очень трудно делать то же самое.

Кохем пил много спиртного. По неведомой мне причине он чувствовал себя чем-то мне обязанным. Ни на кого, кроме меня, он не обращал внимания и мне тоже не давал этого делать. Он был довольно интересен, но с течением времени я начал испытывать к нему глубочайшее отвращение. В его понимании жизнь — течение некой электрохимической реакции. Он дал понять, что ни отдельные личности, ни вообще люди ничего не значат для него с точки зрения так называемой гуманности. И очень жестко настаивал на этом..

По-видимому, люди вызывали у него не больше чувств, чем его пробирки для опытов, а может быть, и еще меньше, подумалось мне. И в самом деле, люди представлялись ему чем-то вроде оживших пробирок, с вызывающими минутное любопытство различиями в их содержимом. И он не видел никаких причин, почему в качестве эксперимента их нельзя разбить, опустошить или заменить их содержимое. Он упомянул о нескольких жутких экспериментах с газами на кейф-рабах. Когда я выразил надежду, что опыты будут проводиться только на кейф-рабах, он не подтвердил этого.

Слушая его, я пришел к выводу, что из них двоих Сатана, по-видимому, гораздо гуманнее. Кохем непрерывно пил. Но под действием спиртного его выводы лишь приобретали еще более холодное и бесчеловечное наукообразие.

— В вас заложено слишком много сантиментов, Киркхем, — говорил он. — Может быть, вы думаете, что жизнь священна, — если пользоваться этим жаргоном — и ее нельзя отнять без крайней необходимости? Вздор! Она не более священна, чем свет, который я включаю и выключаю в моей настольной лампе, когда мне этого захочется. Не более, чем ферменты в моих пробирках, которые я выбрасываю, когда они мне больше не нужны. Когда это природа заботилась об индивидуумах? Если бы вы, Киркхем, нейтрализовали в себе слабость, вы могли бы стать великим человеком. Я мог бы помочь вам в этом, если бы вы, конечно, этого захотели.

Я обещал подумать.

В восемь тридцать появился Сатана. Я уже давно прикидывал, где я должен был с ним встретиться. Конзардине уступил ему свое место, и Сатана жестом предложил мне сесть по левую руку от него.

— За моего нового соратника, Джеймса Киркхема, — провозгласил он и поднял бокал.

Пили за меня стоя. Я заметил, что Ева демонстративно села, и точно так же, как будто она подтолкнула его к этому, поступил Сатана.

В восемь сорок пять, словно по сигналу, компания начала расходиться. Через несколько минут остались только Сатана, Кохем и я. Я очень удивился, обнаружив, что Конзардине тоже ушел. Слуги убрали со стола и исчезли по знаку Сатаны.

— Через три дня из Гавра отчалит корабль, — резко начал он, — под названием «Астарта». Тихоходное корыто. Он везет несколько вещей редчайшей красоты. Я считаю, что пришло время потребовать их себе. Там есть одна картина сэра Джошуа Рейнольдса и еще одна, написанная Ромни. А так же двенадцать кубков и кувшин, все из горного хрусталя, восхитительно выгравированные и изукрашенные неограненными крупными сапфирами и рубинами. Возможно, они были сделаны на древнем Крите для королевы Пасифаи. Во всяком случае, в незапамятные времена. Неведомый гений вложил в них свою душу. Они долго хранились в Кремле. Наконец коммунисты продали их. Еще там есть изумрудное ожерелье, на каждом изумруде выгравирована одна из «Метаморфоз» Овидия. В мире ничего подобного больше не существует.

Он помолчал и затем повернулся ко мне.

— Они должны стать моими, Джеймс Киркхем. Вы и Кохем достанете их для меня.

Я поклонился, ожидая дальнейших подробностей. Я заметил, что, как только вошел Сатана, Кохем совсем перестал пить. По нему было незаметно, что он уже много выпил. Он сидел молча, играя бокалом и не поднимая от него глаз, циничная улыбка блуждала на его полных губах. Я чувствовал, что он незаметно наблюдает за мной, как будто чего-то ожидая. Я решил, что он уже знает то, что Сатана собирается мне рассказать.

— Я выбрал вас старшим. Не только потому, что это задание может потребовать необыкновенной находчивости, но и потому, что здесь необходимо умение беспрекословно подчиняться приказам. Я сейчас специально подчеркиваю рискованность предприятия, чтобы вы обдумали это. Подробные инструкции вы получите перед отплытием.

Отплытие? Это значит покинуть Еву! Я беспокойно заерзал на месте. Думаю, беспокойство отразилось на моем лице. Во всяком случае, Сатана это заметил.

— Да, — сказал он, — захват драгоценностей должен произойти не на земле после прибытия «Астар-ты», а в открытом море. Вам придется заняться тем, что предубежденные люди называют пиратством, Джеймс Киркхем. Впрочем, это всего лишь романтическое название.

Он смотрел на меня, в его горящих глаза затаилась злоба.

— Итак, в вас есть романтическая струнка, — снова замурлыкал он. — Я восхищаюсь ею. Потому что она есть и у меня. Поэтому я немного завидую вашему рискованному предприятию.

— Я вам очень признателен за доверие, — улыбнулся я, уверенно встречая его испытующий взгляд. Однако ладони мои взмокли.

— «Астарта», — продолжал он, — пойдет южным путем. Маловероятно, чтобы она попала в сколько-нибудь серьезный шторм в это время года в тех широтах. В день ее отправления вы и Кохем сядете на мою яхту, которой, я заметил, вы сегодня любовались. Кроме команды на яхте будет двенадцать моих любителей кейфа. Они будут использоваться в самом крайнем случае. Но я надеюсь, что этого не произойдет. «Херувим» — не правда ли красивое имя? «Херувим» отправится якобы в прогулочное путешествие вдоль побережья. В первую же ночь яхта сменит свою ангельскую сущность. Уверяю вас, херувимами бывают не только мальчики, но и девочки. Она будет искусно преображена в «Морского Волка» — яхту известного и уважаемого финансиста, который в этот момент, ничего не подозревая, будет продолжать свое плавание в Гавану. Это тоже на всякий случай. И, конечно, на всех видных местах название «Херувим» сменится названием «Морской Волк». Через два дня вы встретите «Астарту» в назначенном месте, которое, разумеется, хранится пока в секрете. Ее скорость пятнадцать узлов, ваша — тридцать. Поэтому вы сможете ее остановить, перебросить к себе то, что я хочу, и вернуться сюда на невинном белоснежном «Херувиме». «Херувим» сможет вернуться в порт, по крайней мере, на два дня раньше.

Мне несколько полегчало, хотя до этого было совсем скверно. Из последних слов Сатаны я понял, что он не собирается причинять вреда ни «Астарте», ни ее команде. Иначе он не говорил бы о ее возвращении. Кохем судорожно кашлянул, словно подавляя смешок. Его улыбочка стала еще циничнее, чем раньше. Однако его тут же обжег горящий взгляд Сатаны — и Кохем невольно поежился.

— Вы, конечно, продумали, сэр, — сказал я, — как мы должны остановить «Астарту».

— Естественно, — ответил он, — к этому я и перехожу. В это время года на ней обычно не бывает больше ста человек. Некоторые из ее пассажиров мои люди. Но, кроме того, я устроил все так, что пассажиров будет еще меньше, чем обычно. Несколько кают были забронированы туристским клубом. Но очень странно: непосредственно перед отплытием «Ас-тарты» эта броня была снята. Вследствие этого неизбежно возникли новые планы по поводу отправления корабля. Но великодушные представители клуба не стали требовать возвращения уплаченных за броню денег, и пароходная компания была застрахована от убытков. Владельцы ценностей, которые я собираюсь приобрести, были очень обеспокоены и настояли на быстрейшем отправлении «Астарты». Я полагаю, там будет не более тридцати пассажиров, из них, по меньшей мере, десять — мои люди.

Итак, Джеймс Киркхем, мы подошли к развязке вашего приключения. Вторую половину решающего дня вы будете следовать за «Астартой» на расстоянии десяти миль. Ночь будет безлунной. В девять часов в кают-компании «Астарты» начнется ужин. Счастливая маленькая семейная вечеринка для немногочисленных пассажиров. Возможно, они все там и соберутся. И еще некоторые офицеры. Вы должны погасить все фонари и приблизиться к «Астарте» на расстояние четырех миль. '

С «Астарты» вам подадут сигнал, на который вы должны ответить. В тот же момент два человека, как им и поручено, швырнут несколько бомб в машинное отделение «Астарты». Бомбы будут наполнены газом, изобретенным Кохемом. В тот же момент работа перестанет интересовать персонал, находящийся в машинном отделении. Третий человек из моей команды проскользнет туда и остановит корабль.

Сатана замолчал, испытующе разглядывая меня. Я чувствовал, что и Кохем исподтишка наблюдает за мной. Каким-то чудом мне удалось скрыть леденящий сердце ужас и заставить свой голос звучать спокойно и равнодушно:

— Хорошо, таким образом мы уберем персонал машинного отделения. Что дальше?

Сатана не отвечал довольно долго, не сводя с меня горящего взгляда, словно пытаясь просветить меня насквозь. А я представлял, как на полу машинного отделения, задыхаясь, корчатся люди. Изобразив величайшее внимание и заинтересованность проблемой, я выдержал его взгляд. Не знаю, нашел ли он во мне то, что искал, но приводящий меня в замешательство взгляд смягчился.

— Ай-ай-ай, Джеймс Киркхем! — нежно заворковал он. — Убивать совершенно не обязательно. Газ, который я имею в виду, не смертелен. Он только усыпляет. Действие его сказывается почти мгновенно. Ну, не более чем через пять секунд. Но он безвреден. Через шесть часов дышавшие им люди просыпаются. Даже без головной боли. Нет, Кохем, какими кровожадными он нас себе представляет!

Так же, как я прятал свой ужас, я инстинктивно скрыл облегчение и невозмутимо заметил:

— По-прежнему остаются офицеры и команда. Что делать с ними? Откровенно говоря, Сатана, во всем, что вы сейчас обрисовали, я участвую только как наблюдатель. Мальчик на посылках. Где же романтические пиратские атрибуты?

— Здесь все в ваших руках, — ответил он. — Вы в это время должны подойти вплотную к «Астарте», перебраться туда с Кохемом и приложить все силы, чтобы забрать груз. Возможно, все будет происходить в точности так, как я рассчитал, но все равно потребуется ваше мужество и сообразительность. На «Астарте» будет царить полная неразбериха. Вы должны следить, чтобы ни одна шлюпка не была спущена на воду и никто не удрал с судна. Перед тем, как вы переберетесь на борт «Астарты», капитан и его помощник или оба его помощника пострадают в небольшом инциденте. Нет, нет. Ничего серьезного. Они просто на некоторое время выйдут из строя. Но опять же этого может и не произойти. Тогда вы должны побороть их сопротивление. По возможности без кровопролития. Но так или иначе вы должны нейтрализовать их. Опять-таки все может усложниться погодными условиями. Я думаю, Джеймс Киркхем, вам не покажется там слишком скучно.

Я тоже так считал. У меня возникло чувство, что Сатана чего-то не договаривает.

— В последней инструкции вы получите точные указания, где находится то, что вы должны принести мне, — продолжал он. — Драгоценности хранятся в мощном сейфе в бронированной кладовой. Они настолько ценны, что только капитан знает код сейфа. Не теряя времени, вы должны убедить его дать вам этот код. С вами будет эксперт, для которого сейфы не представляют ничего таинственного. После того как вы получите сокровища, вы должны немедленно покинуть «Астарту» и, прихватив с собой тех моих людей, которые сочтут неудобным остаться, на всех парах возвращаться домой. Это все.

Я задумался на мгновение. Как он предполагает наше общение с его агентами на «Астарте»? Как мы их узнаем? И что мы должны делать на «Херувиме»?

— Бы предусмотрели возможность, что кто-нибудь на «Астарте» впоследствии опознает нас, сэр? — начал я.

— Разумеется, вы все будете замаскированы, успокаивающе перебил он. Кохем беспокойно заерзал.

— Радиосвязь, — подсказал я. — Я полагаю, она будет выведена из строя до атаки на машинное отделение.

— В этом нет необходимости, — ответил Сатана. — На «Херувиме» сверхмощные передатчики. Сигнал с «Астарты» сразу же будет заглушен, ее радиосвязь подавлена. Ни одно сообщение с нее не сможет пройти сквозь барьер, который выставит квалифицированный радист на «Херувиме».

Я снова погрузился в раздумья. Казалось, все ясно. Однако колючее беспокойство не отпускало меня, а угнетало все сильнее. За гладкими фразами Сатаны крылось что-то страшное, зловещее.

— Я надеюсь, вы удовлетворены своим вознаграждением за рискованное предприятие с ожерельем? прервал он ход моих мыслей. — Естественно, вознаграждение за новое мероприятие будет больше пропорционально риску. Приглашение участвовать в нем сильно сократило ваш отдых. А что бы вы сказали о шестимесячном путешествии после этого дельца? Вы сможете отправиться, куда захотите и как захотите, и делать все, что вам вздумается. Плачу, разумеется, я. И позвольте мне добавить вы можете тратить сколько вам захочется.

— Благодарю вас, сэр, — ответил я, — но я не чувствую необходимости в отдыхе. И, честно говоря, общаться с вами мне бесконечно интереснее, нежели все то, что я могу надеяться испытать вдали отсюда.

Его лицо было по-прежнему непроницаемо, но я почувствовал, что польстил его самолюбию.

— Хорошо, — сказал он. — Посмотрим. Только продолжайте так же, как и начали, Джеймс Киркхем, и у вас не будет повода пожаловаться на мою щедрость.

Он поднялся. Я встал из вежливости, Кохем — из осторожности.

С минуту Сатана разглядывал нас обоих.

— Что вы делаете сегодня вечером? — спросил он меня.

— Кохем предлагал пойти поиграть в бридж, но если у вас есть другие пожелания...

Ничего подобного Кохем не предлагал. Однако он столько всего наговорил, что я надеялся, он поверит, будто так оно и было. Мне совершенно не хотелось сейчас уходить от Кохема. Если Сатана и хотел предложить кому-то из нас составить ему компанию, чего я несколько опасался, то теперь он передумал, кивнул на прощание и направился к стене.

— Было бы неплохо, — обернулся он к нам, уже стоя перед открытой панелью, — если бы вы завтра осмотрели «Херувим». Поближе познакомились с ним. Спокойной ночи.

Кохем с минуту сидел молча, не отрывая глаз от того места, где исчез Сатана.

— Это было чертовски мило с вашей стороны, — наконец изрек он. — Не знаю, как вы догадались, но сегодня я уже не в силах переносить Сатану. Чертовски здорово!

Он потянулся за бренди. Я усмехнулся — Кохем все прекрасно помнил и понял мой маневр. Он налил себе половину бокала и выпил залпом, не разбавляя.

— Как не стыдно, — невнятно пробормотал он, — обращаться с вами, точно с ребенком. Обращаться с таким человеком, как вы, как с грудным младенцем. Вы мужчина... Вы мужчина, Киркхем. В вас есть мужество. Зачем обращаться с вами, как с ребенком? Обманывать вас? Черт возьми, Киркхем, вы заслужили правду!

Так! Начинается! То зловещее, что, как я почувствовал, скрывалось за словами Сатаны, готово было сорваться с губ Кохема.

— Выпьем, — предложил я, наклоняя графин. — Кто обращается со мной, как с младенцем?

Он свирепо посмотрел на меня. Он уже был пьян.

— Вы думаете, газ усыпит обслугу в машинном отделении, да? — хохотнул он. — Прелестная маленькая колыбельная для бедных усталых матросов? Миленькая сонная химическая конфетка, сделанная п-папой Сатаной и м-мамой Кохемом? Конечно, Киркхем, вы чертовски правы. Она действительно их усыпит. Навсегда!

Я налил себе еще бренди и неторопливо выпил.

— Ну и что? — спросил я. — Длинный сон или короткий — какое это имеет значение?

Он ошарашенно воззрился на меня и глухо бухнул кулаком по столу.

— Боже мой! Я был прав! Я говорил Сатане, что в вас есть мужество. Я говорил Сатане, что не нужно... не нужно искать ф-ф-формулу, когда имеешь дело с Киркхемом. Он спрашивает: «Какое это имеет значение?» Ха-ха-ха! Выпейте со мной.

Мы выпили. Его трясло от смеха.

— Маски! — хохотал он. — Вы хотите замаскироваться, чтобы когда-нибудь потом люди с «Астар-ты» не узнали вас! Потом! Ха-ха! Потом! Это замечательно! Просто замечательно! Черт вас возьми, для них не будет «потом»!

Все поплыло у меня перед глазами. Что это он сейчас несет?

— Не совсем точно. Не совсем. Двадцать минут — «потом». Через двадцать минут — бамс! Упадет хорошенькая бомба. Очень по-джентльменски. Очень аккуратная бомбочка. Но мощная. Бамс! И нет днища у «Астарты»! Нет и шлюпок. О них позаботятся любители кейфа. «Астарта» исчезнет без следа. Бамс! Буль-буль, пузыри. Конец!

Он бормотал пьяно и заунывно.

— Не поверил. Не поверил, что можно обмануть старика, Киркхем... Я не поверил, что он подумает, будто Сатана пойдет на риск, чтобы кто-нибудь с «Астарты» встретился с нами «потом». Кто-нибудь рассказал полиции о том, как злые пираты напали на нас в открытом море. Свидетелей — в Ад! Это девиз Сатаны. Оставить еще одну неразрешимую загадку океана. Это наилучший для него выход.

— Прекрасно, — сказал я. — Я чертовски рад это слышать. Именно это меня и беспокоило...

Вдруг в одно мгновение хмель слетел с Кохема. Его лицо вытянулось и побелело. Стакан выпал из рук.

Из темного угла комнаты к нам шел Сатана!

ГЛАВА 16

Это был критический момент. И прескверный. В этом у меня не было никаких сомнений. Соображать нужно было как можно быстрее. Меня не волновало, что будет с Кохемом. Эта бессердечная скотина и без меня отправилась бы в Ад. Но и мне самому грозило сейчас то же самое. Если Сатана подумает, будто я нарочно остался с ним один на один, он тотчас же потребует объяснений. И то, что я не поверил его словам, навлечет на меня наказание.

Хуже всего, что я поймал его на лжи. После этого он, возможно, захочет от меня избавиться. Но это уже второе. Самое главное, что он, как говорят китайцы, «потерял лицо». Если предположение Баркера о происхождении Сатаны верно, ему нанесено непростительное оскорбление. Кроме того, я отлично знал, что он обладает не только дьявольским интеллектом, но и дьявольской гордостью. И сейчас этой гордости был нанесен удар.

Я понял, что единственный шанс избежать наказания — исцелить нанесенную ему рану.

— Ну как? — рассмеялся я. — Я прошел проверку?

И он схватил наживку. А может, решил, что я и в самом деле настолько наивен, что задаю такие вопросы. Этого я не мог узнать. Но почему бы и нет, в конце концов? В известном смысле здесь действительно была ловушка или еще какой-то дьявольский эксперимент, к которым он уже приучил меня и которых я всегда от него ждал.

К тому же я не знал, долго ли он подслушивал. Может быть, он нарочно оставил меня вдвоем с Кохемом, чтобы посмотреть, что получится, и прослушал весь разговор?

А хотя бы и так! Я не произнес ни одного слова, которое могло бы вызвать у него подозрение. В любом случае, только приняв мою идею, он мог спасти свой престиж. Сохранить свое лицо. И он ее принял.

— Вы были правы, Кохем, — сказал он и повернулся ко мне.

— Скажите мне, Киркхем, когда вы заподозрили, что вас проверяют? Мне интересно знать, насколько быстро вы это почувствовали.

Он предложил мне сесть и тяжело опустился на свой стул. Я отвел раздраженный взгляд от Кохема.

— Первое, что насторожило меня, Сатана, — ответил я, — это ваше отношение к «Астарте». Я бы так не стал делать. Только мертвые молчат — это старое доброй правило. Я не отступил бы от ваших инструкций, но я их не одобрял, — добавил я нахально.

Он не сводил с меня глаз во время этой тирады. Я чувствовал, как его воля давит на меня, стремясь выжать всю правду.

— А когда ваше предположение перешло в уверенность? — спросил он.

— Как только вы вошли, — поведал я ему.

Тут я неожиданно для него дал выход своему гневу.

— Я не потерплю больше подобных экспериментов над собой! — заорал я с холодным бешенством, которое не имело никакого отношения к обсуждаемому предмету, но тем не менее было совершенно искренним. — Или вы полностью доверяете мне, или не доверяете вообще! Если я не оправдаю ваше доверие, я готов понести наказание! Но я не желаю больше быть подопытным кроликом, как младенец в психиатрической клинике. И, ей-Богу, не буду!

Я понял, что выиграл. И не только выиграл. Я сильно вырос в глазах Сатаны. Его разгневанное лицо смягчилось, если о нем можно было так сказать.

— Я согласен с вами, Джеймс Киркхем, — спокойно заметил он. — Однако я рад, что устроил вам эту проверку. Теперь я понял, насколько вам можно доверять.

— Я принял решение. И я даю слово, — сказал я довольно холодно. — До тех пор, пока вы будете играть со мной честно, я вам подчиняюсь, Сатана. Поймите это, и вы не найдете более преданного слуги, чем я.

— Я понял, Джеймс Киркхем, — ответил он.

Я решился взглянуть на Кохема. Цвет его лица несколько восстановился. Он с подозрением наблюдал за мной.

— Кохем, — рассмеялся я, — из вас бы получился такой же замечательный актер, как и химик.

— Я всегда очень ценил Кохема, — медленно выговорил Сатана. — А сегодня вечером — в особенности.

Я увидел, как Кохем содрогнулся, но притворился, что ничего не заметил. Сатана поднялся.

— Пойдемте со мной, Кохем, — велел он. — Нам нужно кое-что обсудить. А вы... — Он посмотрел на меня.

— Я пойду к себе, — сказал я. — Я уже знаю Дорогу.

Сатана неторопливо направился к выходу. Кохем потащился за ним. Один раз Кохем оглянулся и как-то странно, по-собачьи, посмотрел на меня. В его взгляде была благодарность и смертельный ужас.

Я подошел к панели, откуда вела дорога в мою комнату.

— Джеймс Киркхем! — Я обернулся и увидел у противоположной стены Сатану. Его туша полностью загораживала от меня Кохема.

— Сэр? — спросил я.

— Джеймс Киркхем! — сказал он. — Я никогда еще не был так доволен вами, как сейчас. Спокойной ночи.

— Я очень рад, сэр, — ответил я. — Спокойной ночи.

Панель позади него открылась с легким щелчком. Я нажал скрытую пружину, стена отодвинулась. Передо мной оказался маленький лифт. Я вошел в него. Сатана и Кохем уходили через противоположную стену.

Я заметил, как к Кохему направились два кейф-раба с веревками в руках. Моя панель закрылась, но мне казалось, что я вижу, как они связывают ему руки.

Наконец-то я был у себя. Ева будет ждать меня, но сегодняшней ночью мне уже не хотелось предпринимать никаких вылазок. Я убедился, что Сатана проглотил мою наживку. Но Кохема ждало наказание. Я не мог даже предположить, насколько оно будет сурово. То, что Сатана говорил о полезности Кохема в прошедшем времени, выглядело очень зловеще. Кохем сразу понял угрозу. И то, что я увидел набрасывающихся на него рабов... Сатана может и обо мне вспомнить; независимо от того, что он думает о происшедшем. Возможно, он вызовет меня или даже сам явится ко мне.

Лучше было оставаться на месте. Рано или поздно появится Баркер. Я смогу передать Еве сообщение через него.

Я погасил везде свет, оставил только тусклую лампочку в гостиной, разделся и лег в постель. Я .лежал и курил, чувствуя дурноту и наполняясь спасительной жаркой яростью.

Мероприятие с «Астартой» выглядело весьма скверной затеей, даже в интерпретации Сатаны. Откровения Кохема проявили его гораздо более страшную сущность. Естественно, мне придется принять во всем этом участие. Ничего другого не оставалось. Если бы я отказался, погиб бы не только я, но и Ева. А кто-нибудь другой занял бы мое место. По совести говоря, после того, что рассказал Кохем, я обязан был пойти на это дело. Я должен был найти способ избежать жуткого уничтожения «Астарты». Конечно, могло случиться, что я и сам бы погиб. Но нужно было найти способ... Я понимал, что если я останусь в стороне и спокойно позволю пойти ко дну беспомощным людям, я не смогу больше жить в мире с самим собой. Я знал, что и Ева чувствовала бы то же самое.

Я отчаянно надеялся только на то, что мы сможем убрать Сатану до того, как придет время отправляться выполнять его преступное задание.

Внезапно я почувствовал, что в прихожей кто-то есть. Я бесшумно выскользнул из постели и прокрался к шторам. За ними был Гарри.

— Осторожно, Гарри, — прошептал я. — Иди сюда и раскрывай пошире уши. Тут такая каша заваривается!

Я кратко описал ему события дня, от разговора с Конзардине до пьяных откровений Кохема, и то, как зловеще уводил его Сатана. Маленький человечек содрогнулся при этом.

— О Боже, — пробормотал он. — Кохем сущий дьявол, но мне его жаль. Сатана сделает все, чтобы он больше не болтал. Мы должны быстрее действовать, капитан.

— У меня есть сильное подозрение, что моя работа сегодня — оставаться в этой комнате, — заметил я. И ты здорово ошибаешься, если полагаешь, что это очень легко, когда меня ждет мисс Демерест.

— Нет, — ответил он, — вы правы, сэр. Я сам должен выяснить все как можно скорее. Это я и пришел вам сказать. Я чуть с ума не сошел прошлой ночью, когда вы догадались, что он что-то делает спрятанными под плащом руками. Честное слово, я чуть не упал, когда это услышал. Вы ошарашили меня. И Конзардине тоже. Мне не следовало уходить от вас, пока я не сообразил бы, как можно все это устроить. Черт возьми, сейчас я готов предложить дюжину способов.

— Хорошо, — прошептал я, — давай короче. Как мы будем выяснять, что он там делает?

— Я над этим ломаю голову весь сегодняшний день, — ответил Гарри. — Как пробраться в храм и осмотреть черный трон? Золотой трон опускается под помост, а черный остается наверху. Два кейф-раба денно и нощно охраняют его. Они сменяются каждые четыре часа. Надо придумать что-то чертовски хитрое, чтобы отвлечь, оторвать их от этого дежурства, капитан.

Попасть в храм — не проблема. За троном полдюжины потайных входов. За десять минут мы бы все выяснили. Но как, черт возьми, получить эти десять минут?! Отвлечь их выстрелами нельзя — сбегутся все остальные и навалятся на нас. Убить их как-нибудь по-тихому тоже нельзя. Как только их найдут мертвыми, Сатана сразу поймет, какая началась игра.

Он помолчал с минуту.

— Вот что! — наконец изрек он. — Если бы только мы смогли упросить сияющего ангела спуститься с небес и поднести им по бокалу зеленого зелья! Они пойдут за ним, как голодный лев за костью! И больше ничего вокруг себя видеть не будут!

Я обхватил его за плечи, мое сердце бешено колотилось.

— Ей-Богу, Гарри! Ты здорово придумал! — Мой голос дрожал. — Ты знаешь, где он хранит эту гадость? Ты можешь ее доставь?

— Конечно, знаю, — ответил он. — И я уже говорил вам, капитан, что меня еще никто не превзошел в моей профессии. Я могу достать зелье, но что дальше?

— Сами будем ангелами, — твердо сказал я. — Оно, по-моему, действует довольно быстро. На сколько времени они уснут?

— Не знаю. Немного больше, немного меньше, это уже не важно. Мы получим наши десять минут, и еще останется... Вот это да! — хохотнул он. — Вот это игра! Если они проснутся до того, как придет смена, они вряд ли станут что-нибудь рассказывать. А если они не проснутся, то у них вряд ли будет возможность что-нибудь сказать. А если их все-таки выслушают, то кто, черт возьми, им поверит?

— Доставай отраву, — кивнул я. — Попробуй получить ее завтра. Только будь осторожен. А сейчас выходи отсюда. Здесь очень опасно. Если тебе удастся задуманное, предупреди мисс Демерест, чтобы она не искала меня сегодня вечером. Скажи ей, чтобы не беспокоилась. Но не рискуй. Гарри, ты просто чудо! Если бы ты был девушкой, я бы тебя расцеловал! Беги!

Он опять хохотнул. В следующее мгновение его уже не было в комнате.

Я прошел в гостиную и погасил тусклый свет. Пожалуй, впервые с тех пор, как я попал в лапы Сатаны, у меня стало легко на душе, исчезли уныние и подавленность. Словно мы приоткрыли дверь... Дверь, через которую можно бежать.

Я крепко уснул. Один раз я проснулся среди ночи — мне почудилось, что рядом со мной стоит Сатана и смотрит на меня. Может быть, это был только сон. Но, возможно, он действительно заходил, чтобы разрешить оставшиеся сомнения. В этом случае мой сон должен был успокоить его: так мог спать только человек, которому не о чем беспокоиться. Я не стал терять времени на раздумья — и тут же снова уснул.

Следующий день прошел довольно быстро. Я встал рано. Когда я одевался, зазвонил телефон. Это был Конзардине. Он передал, что Сатана выразил пожелание, чтобы я после завтрака отправился на яхту. Он, Конзардине, будет меня сопровождать.

Значит, никаких изменений в планах не произошло. Я по-прежнему годился для роли пирата.

Когда я вошел в зал, где был сервирован завтрак, Конзардине уже ждал меня. Завтракали мы вместе. Мне страшно хотелось узнать что-либо о Кохеме. Но я не задавал вопросов, а Конзардине тоже не вспоминал о нем. Болтая о том о сем, мы спустились к ожидавшей у берега шлюпке. С молчаливого согласия никто из нас не вспоминал о вчерашнем разговоре. Содержание этого разговора, должно быть, более всего занимало мысли Конзардине, впрочем, как и мои. Однако ничего нового мы пока не могли добавить. Он обрисовал свою позицию достаточно ясно.

Ожидавший нас катер сразу помчался к «Херувиму». Внутри яхта была так же прекрасна, как и снаружи. Капитан был приземистый, коренастый, широкоплечий ньюфаундлендец. Он представился мне капитаном Морриси. Возможно, это было его настоящее имя, которое ему дали родители, а может быть, и нет. Скорее второе. Он был прирожденным пиратом. Сотню лет назад он плавал бы под «Веселым Роджером». Первый помощник показался мне очень мрачным парнем откуда-нибудь из Аннаполиса. Команда состояла, на мой взгляд, из самых крутых ребят, которых когда-либо воспитывал Морской корпус.

На борту яхты царила строжайшая воинская дисциплина. В машинном отделении она достигала своего апогея. Машины, выполненные по специальному заказу, были просто чудо. Они настолько заинтересовали меня, что я не заметил, как подошло время ленча. Я не ошибся в капитане Морриси. Он развлекал нас историями о контрабандных перевозках оружия и спиртных напитков, которыми он активно занимался до того, как познакомился с Сатаной. Для плаваний под черным флагом он опоздал родиться на целых сто лет, поэтому проявлял бешеную активность по отношению к тому, что попадалось под руку сейчас. Но хотя капитан и был в душе пират, он мне понравился.

Когда мы вернулись во дворец, я нашел у себя вызов Сатаны. Полный дурных предчувствий, я отправился к нему. К счастью, ничего плохого не произошло. Я никогда еще столь очаровательно не проводил время. Всего - два часа, но каких! Я посетил личные апартаменты Сатаны, его сокровенное хранилище самых прекрасных вещей. Я не могу даже начать описывать ни то, что я там видел, ни атмосферу больших и малых залов, где наслаждалась эта необыкновенная, темная и чуждая мне душа. Все они были храмами, где в настоящих осязаемых и видимых вещах воплощался тот мистический, не поддающийся определению вечный дух, которому всегда поклонялось человечество и который оно всегда пыталось покорить, дух, называемый красотой.

Здесь Сатана был совершенно иным. Он преобразился — ни издевок, ни насмешек ни в словах, ни во взгляде — сама предупредительность и кротость. Он говорил только об окружавших нас сокровищах. Я понял, что он любил красоту гораздо больше, чем власть, что власть для него только способ получать красоту. Пусть он и не был настоящим дьяволом, он чувствовал красоту лучше любого человека, живущего на земле.

Я ушел от него совершенно околдованный. Мне пришлось бороться с предположением, что виденные мной вещи оправдывают те средства, которыми он их добывает. Как бы глупо это ни звучало, но я чувствовал себя чрезвычайно виноватым в том, что задумал против Сатаны. С большим трудом я сдержался, чтобы не сознаться ему во всем, не отдаться на его милость, не поклясться ему. Я думаю, только мысль о Еве остановила меня.

Возможно, это и была его цель. Но снова и снова мне пришлось убеждать себя в необходимости убийства Сатаны. После того как я ушел от него, у меня вызывала отвращение даже сама мысль о том, чтобы пойти против него. Я могу сказать тому, кто сочтет это плачевной слабостью, что если бы ему самому довелось пройти сквозь эти волшебные чары, послушать идущий от сердца рассказ Сатаны о собранных им чудесах, он перестал бы думать о смерти этого то ли человека, то ли дьявола.’

Если это все-таки и была ловушка, я в нее не попался. Но до сего дня я не уверен, что в некоем высшем смысле Сатана не был прав.

За обедом, в компании, мне удалось избавиться от этого наваждения. После азартной игры в бридж я совсем пришел в себя. Я вернулся в свою комнату около полуночи. Еву я не видел целый день. Конзардине вскользь упомянул, что она уехала в город и, вероятно, не вернется этой ночью. Я понял это как намек: идти сегодня к ней — бесполезный риск.

Я улегся спать, надеясь, что придет Баркер, но он не появился.

На следующий день за завтраком я познакомился с несколькими очаровательными людьми. Среди них был австралийский майор, храбрый и обаятельный негодяй. Мы вместе отправились на верховую прогулку. Выбрали мы другую дорогу, не ту, по которой я ездил с Конзардине. На небольшом участке она шла параллельно шоссе. Открытый маленький щеголеватый двухместный автомобиль, словно красивый жучок, жужжал на дороге, направляясь к замку. За рулем была Ева. Она приветливо помахала рукой. Австралийский майор принял это на свой счет и отметил, что проехала чертовски хорошенькая девочка. Все вокруг наполнилось сверкающей жизнью, ведь я мог увидеть Еву сегодня ночью? Больше всего на свете мне хотелось именно этого.

После того как мы отвели лошадей на конюшню, я битый час околачивался вокруг террасы для отдыха, надеясь хоть мельком увидеть Еву, а может, даже и шепнуть ей несколько слов. Около четырех часов явился Конзардине и уселся за столик рядом со мной.

Ему как будто было не по себе. Он выпил два бокала, поговорил о том о сем, но что-то явно не шло у него из головы. Я не без опасения ждал, когда он заговорит. Наконец он вздохнул, передернул широченными плечами и начал:

— Ну что ж, горькая пилюля не станет слаще, если долго собираться принять ее. Идемте со мной, Киркхем. Сатана приказал.

Я живо вспомнил заявление Конзардине о том, что если его хозяин прикажет, он без колебаний схватит меня. Я был потрясен.

— Это означает арест? — спросил я.

— Отнюдь нет, — ответил он. — Сатана хочет, чтобы вы кое-что... кое-кого увидели. Не спрашивайте, зачем ему это понадобилось. Я не знаю. Возможно, я догадываюсь... Но не задавайте мне вопросов. Пойдемте.

Сильно озадаченный таким оборотом, я пошел за Конзардине. Когда мы наконец остановились, я решил, что мы находимся в одной из башен, и довольно высоко. Мы стояли в маленькой пустой комнате, точнее даже не в комнате, а в склепе. Одна из его стен была немножко закруглена и выдавалась к нам. Конзардине подошел к этой стене и пригласил меня стать рядом. Затем нажал скрытую пружину.

На уровне моих глаз открылось окно размером с квадратный фут.

— Взгляните туда, — приказал он.

Я посмотрел: все было залито ярким, очень неприятным бледно-фиолетовым светом. Я услышал тонкий заунывный звук, тихий, но непрерывный, на одной ноте. Я не настолько музыкален, чтобы определить ноту, но мне показалось, что это напоминало звук, возникающий при полете пчелы. Это тоже было неприятно. Свет и звук сильно действовали на мозг, затуманивая рассудок.

Сначала мне показалось, что я смотрю в какой-то шарообразный зал, где собралась толпа людей, все они стояли лицом к центру зала. Потом я понял, что этого не может быть, потому что все люди находились в одинаковых позах — припав на одно колено. Казалось, что там тысячи коленопреклоненных людей, один за другим, ряд за рядом уменьшаясь, исчезают в бесконечности.

Я посмотрел вправо и влево. Там тоже стояли коленопреклоненные мужчины, но уже в профиль. Я взглянул на потолок: там они висели вниз головой.

Я снова перевел взгляд на стоявших ко мне лицом. Удивительно, как багряно-фиолетовый свет и ноющий звук затуманивали мозг. Из-за них я никак не мог осознать, что происходит.

Через некоторое время до меня дошло, что эти тысячи лиц неотличимы друг от друга.

И каждое лицо — лицо Кохема!

Это было лицо Кохема, искаженное, перекошенное мучительной гримасой, отраженное в тысячах зеркал, которыми были выложены круглые стены и потолок необычного помещения. Сфера примерно семи футов в диаметре была выложена изнутри зеркалами. Все зеркала были сфокусированы на круглой зеркальной плите внизу, на которой и стоял коленопреклоненный Кохем, созерцающий свои бесчисленные отражения, отчетливые и ясные, в этом проклятом багряно-фиолетовом свете.

Вдруг Кохем вскочил на ноги, беспорядочно размахивая руками, как сумасшедший. И тотчас, словно множество роботов, вскочили и замахали руками его бесчисленные отражения. Он повернулся — и они все как один, уменьшаясь ряд за рядом, повернулись следом. Он бросился ничком на плиту. И я понял, что хотя глаза его были закрыты, он все равно чувствует глядящее на него собственное лицо, покоящееся на тысячах затылков, отраженных на потолке. И еще я понял, что ни один человек не сможет долго пробыть в этой комнате с закрытыми глазами, рано или поздно он их обязательно откроет, чтобы смотреть, смотреть, смотреть...

Содрогнувшись, я отпрянул. Это было настолько чудовищно, что можно было потерять рассудок. Спать там было невозможно. Звук волынки изматывал нервы, не давая заснуть. Свет тоже гнал прочь сон, взвинчивая до последней степени и без того напряженные нервы. И бесчисленные множества живых, повторяющих малейшие движения лица отражений медленно и неумолимо сводили с ума.

— Ей-Богу... Ей-Богу... — бессвязно бормотал я побелевшими губами. — Пуля была бы милосерднее, Конзардине...

Он подтащил меня обратно к дыре.

— Просуньте туда голову, — холодно приказал он. — Вы должны увидеть себя в зеркалах, а Кохем должен увидеть вас. Так приказал Сатана.

Я попытался вырваться. Конзардине схватил меня за шею и просунул мою голову в дыру, как щенка суют в миску с водой, заставляя пить.

В этом месте стена была всего лишь пару дюймов толщиной. И моя голова сразу оказалась за ней. Я был совершенно беспомощен. Кохем вскочил на ноги. Я увидел свое лицо, отраженное в зеркалах. И Кохем тоже увидел его. Его глаза перебегали с одного отражения на другое, пытаясь найти оригинал.

— Киркхем! — простонал он. — Киркхем! Заберите меня отсюда!

Конзардине втащил меня обратно и захлопнул окно.

— Вы изверг! Проклятый, мерзкий изверг! — задыхаясь от рыданий, выкрикнул я и бросился на него.

Он схватил меня за руки. И пока я бился, пытаясь вырваться, и корчился от боли, он удерживал меня с легкостью, так просто, будто я был маленький ребенок. Наконец моя ярость прошла сама собой, так же неожиданно, как и вспыхнула. Я безвольно затих у него в руках, лишь изредка всхлипывая.

— Ну ничего, ничего, приятель, — мягко сказал Конзардине. — Я не отвечаю за то, что вы видели, Я же говорил, что это будет горькая пилюля. Но раз Сатана приказал, я должен подчиниться. Пойдемте, вернемся в вашу комнату.

Я уже ничему не сопротивлялся и молча пошел следом за ним. Сочувствия к Кохему, минуту назад сотрясавшего меня, как не бывало. Скорее всего, он и сам наблюдал за заключенными в этой зеркальной клетке из того же самого окошка. Если бы потребовалось, я застрелил бы Кохема без малейшего сожаления. Но даже трагедия Картрайта не потрясла меня так сильно. То, что произошло с последним, было ужасно, но в открытую, на людях, И у Картрайта был какой-то шанс вырваться, по крайней мере, так казалось.

Но эта пытка одиночеством в зеркальной клетке... Свет и звук, прогоняющие сон... Медленное убийство человеческого мозга... Здесь происходило что-то настолько чудовищное, что потрясло меня до глубины души.

— Сколько времени это будет с ним продолжаться? — спросил я Конзардине, когда мы вошли в мою комнату.

— Трудно сказать, — мягко ответил он. — Он выйдет из этой комнаты, потеряв память. Он не будет знать ни своего имени, ни кем он был и ничего из того, что когда-либо знал. Он не будет знать об этом ничего отныне и навеки. Как животное, он будет осознавать голод и жажду, холод и тепло. И все. Он будет забывать каждую прошедшую минуту. Он будет жить только настоящим. Лишенная души и разума жизнь пуста. И его жизнь будет такой. Я знаю людей, которые приходили к этому через неделю, другие сопротивлялись три недели. Дольше никто не выдерживал.

Я поежился.

— Я не буду спускаться к обеду, Конзардине, — подавленно сказал я.

— На вашем месте я пошел бы, — мрачно заметил он. — Это будет разумнее. Вы ничем не сможете помочь Кохему. Это, в конце концов, право Сатаны. Так же, как и я, Кохем поднимался по лестнице и проиграл. Он жил с соизволения Сатаны. Кроме того, Сатана будет следить за вами. Он захочет узнать, как вы восприняли это свидание с Кохемом. Соберитесь с силами, Киркхем. Спуститесь вниз и будьте веселым и жизнерадостным. Я скажу ему, что этому замечательному парню было только лишь интересно посмотреть на его экспонат. Или вы хотите, чтобы он узнал о ваших настоящих чувствах? Где ваша гордость? И, помимо всего прочего, такое поведение будет опасно для любых ваших планов. Это уж точно.

— Останьтесь со мной до обеда, Конзардине, — попросил я. — У вас есть время?

— Я и собирался остаться, — ответил он, — если вы захотите. Я думаю, что нам обоим не мешает немного расслабиться и выпить чего-нибудь.

Когда я наливал виски, я увидел свое отражение в зеркале. Стакан в моей руке дрогнул, виски разлилось.

— Мне никогда больше не захочется смотреть в зеркало, — заметил я.

Конзардине налил мне новую порцию.

— Хватит об этом, — оборвал он меня. — Выбросьте все из головы. Если Сатана будет на обеде, непременно поблагодарите его за приобретенный опыт.

Сатана на обеде не появился. Я надеялся, что он получил нужное сообщение о моем поведении. Без сомнения, так оно и было. Я был достаточно весел, чтобы удовлетворить Конзардине. И пил безрассудно много.

Ева сидела за столом. И я заметил, как время от времени она озадаченно поглядывала на меня.

И если бы она знала, насколько наигранна была моя веселость, какое черное отчаяние сжимало мне сердце, она удивилась бы еще больше.

ГЛАВА 17

Я отказался от игры в бридж и долгое время провел за обеденным столом в немногочисленной компании. Только около двенадцати я вернулся к себе. У меня было такое предчувствие, что сегодня ночью я обязательно увижу Баркера, независимо от того, удалось ему достать зелье или не удалось.

Как только я остался один, воспоминания о Кохеме и зеркальной клетке нахлынули на меня с новой силой. Зачем понадобилось Сатане, чтобы я увидел пленника? И зачем ему было нужно, чтобы я увидел себя в этих проклятых зеркалах? И почему он решил, что Кохем должен меня увидеть?

На первые два вопроса мог быть только один ответ — это было предупреждение Сатаны. Следовательно, мои объяснения не полностью его удовлетворили. Но почему же тогда он не принял более жестких мер? Сатана никогда ничего не оставлял на волю случая. Он не стал бы рисковать, И если он решил не принимать крайних мер, значит, он был удовлетворен. И тем не менее хотел предупредить меня о том, что может произойти, если когда-нибудь он не будет мной удовлетворен.

Зачем Сатане понадобилось, чтобы Кохем увидел меня, если он все равно лишится памяти, мне было совершенно непонятно. Казалось бы, это была просто прихоть. Но, опять-таки, прихотей, как любит говорить Сатана, без причины не бывает. С неспокойной душой я гнал от себя эти мысли.

Ликующий шепот донесся из спальни в половине первого:

— Я достал, капитан!

Пока я шел в спальню, нервозность моя совершенно прошла. Я чувствовал только какую-то боль в горле. Наступил решающий момент. Отступать было некуда. Я готов был к игре. И нашим партнером была смерть в свойственном ей скверном обличье.

— Он здесь! — Баркер сунул в мои ледяные пальцы склянку в полпинты. Она была наполнена такой же зеленой жидкостью, какую давал Сатана своим рабам в мраморном зале.

Прозрачная жидкость искрилась, словно в ней плавали микроскопические частицы, отражавшие свет. Я откупорил флакон и понюхал. Запах был несколько едкий, даже мускусный. Я собрался было попробовать зелье, но Баркер остановил меня:

— Держитесь от этого подальше, капитан. Эту дрянь уж точно в Аду варят, а вы и так недалеко от него.

— Хорошо, — ответил я, закупоривая пузырек. — Когда пойдем?

— Прямо сейчас, — ответил он. — В полночь они сменили охрану в храме. Безопаснее всего отправляться прямо сейчас. Ах да...

Он полез в карман.

— Я подумал, что неплохо прихватить с собой какую-нибудь бутафорию, — улыбнулся он.

Он достал две золотые чаши, в которые наливал зелье кейф-раб с закрытым вуалью лицом, державший кувшин.

— Тебе трудно было достать это зелье, Гарри? — спросил я.

— Я просто взял и ушел, — сумрачно ответил он. — Мне не хочется думать о том, что придется возвращать эти чаши обратно. Хотя, по-видимому, придется их вернуть. Ну ничего, все будет хорошо, — с надеждой добавил он.

— Конечно, Гарри, — бодрым голосом сказал я.

Он явно колебался.

— Капитан, — наконец заговорил он, — я не хочу скрывать от вас: у меня такое чувство, что мы идем в комнату, где в каждом углу сидит по сотне гадюк.

— Думаешь, мне лучше, Гарри? — весело ответил я. — Мне, может, кажется, что там ковер из змей и занавески из скорпионов.

— Ладно, — хмыкнул он. — Пошли, что ли.

— Конечно, пошли, — ответил я.

Я погасил лампу в гостиной. Из стены в спальне мы вышли в тускло освещенный коридор. Чуть дальше по коридору был лифт. В нем мы спустились вниз и вышли в длинный переход, перпендикулярный первому. Пересекли его — и снова вошли в лифт. Еще один короткий спуск, и мы оказались в темном, идущем под уклон переходе. Здесь Гарри взял меня под руку и повел. Вдруг он остановился и. на мгновение осветил своим фонариком стену. Нажал пальцем на какую-то кнопку. Я не смог разобрать, каким образом он определил ее местоположение, но маленькая панель скользнула в сторону. За ней открылась щель, из которой торчало несколько переключателей.

— Световой контроль. — Губы Баркера почти касались моего уха. — Мы как раз за стулом, на котором вы сидели. Ложитесь.

Я растянулся на полу. Он мягко опустился рядом. Другое окошко, около шести дюймов шириной и фут высотой, открылось бесшумно и быстро, как затвор фотоаппарата.

Я заглянул в храм.

Щель, в которую я смотрел, находилась на уровне пола. Ее не было заметно из-за техники, которая приковывала меня к стулу, когда Картрайт взбирался навстречу своей гибели. Вытянув шею, я мог разглядеть между ножками стула горизонтальный срез всего огромного храма.

Яркий свет лился прямо на черный трон. Он был пуст, но все равно выглядел угрожающе. Футах в двенадцати по обе стороны от него стояли кейф-рабы. Высокие крепкие парни, одетые в белые хламиды, держали наготове свои арканы. На ярком свету их бледные лица казались совершенно белыми. Недремлющие, лишенные зрачков глаза настороженно глядели вокруг.

Я уловил свет голубых глаз сатанинского двойника, выбитого в камне на стене за черным троном. Мне показалось, что они весьма злобно смотрят на нас. Я поспешно отвел взгляд и попытался рассмотреть дальнюю часть храма.

Сейчас она тоже была ярко освещена, и я понял, что она даже больше, чем я предполагал. Черные сиденья поднимались вверх полукруглыми рядами, я прикинул, что их по меньшей мере сотни три.

Щель, через которую я смотрел, закрылась. Баркер тихонько подтолкнул меня — я встал с пола.

— Давайте наркотик, — прошептал он. Я передал ему флакончик с зельем. Чаши были у него.

Он еще раз осветил фонариком переключатели, взял мои руки и положил на два из них.

— Считайте до шестидесяти, — велел он. — Потом поверните ручки. Погаснет весь свет. Держите их, пока я не вернусь. Начинайте так: один... два...

Он выключил фонарик. Я понял, что он ушел, хотя не услышал ни звука. При счете шестьдесят я повернул ручки. Мне казалось, что я целую вечность стоял в темноте, хотя прошло не более трех-четырех минут, когда так же бесшумно, как и уходил, вернулся Баркер. Он убрал мои руки и вернул переключатели в прежнее положение.

— Ложитесь, — тихо приказал он.

Мы растянулись на полу, и он снова открыл наблюдательную щель.

Охранники стояли на прежнем месте у черного трона. Они щурились от слепящего света, столь неожиданно вновь вспыхнувшего. Они дрожали от нервного напряжения, как охотничьи собаки в предчувствии добычи. Крутили свои арканы и тщательно оглядывали храм.

На черном троне я увидев два золотых кубка с наркотиком.

В ту же минуту их заметили и рабы.

Они недоверчиво уставились на чаши, потом посмотрели друг на друга. Словно два одновременно включенных автомата, движимые одним импульсом, они жадно шагнули к трону. И снова остановились, глядя на искрящуюся перед ними приманку. На их лидах появилось то самое выражение смертельной жажды, которое я уже наблюдал в храме. Они уронили свои веревки и бросились к трону.

Схватили золотые чаши и судорожно припали к ним.

— Слава Богу! — пробормотал Гарри. Он тяжело дышал и дрожал, как будто вынырнул из ледяной проруби. Да и я выглядел, вероятно, не лучше. В том, как эти двое бросились к зеленому зелью, было что-то отвратительное и жуткое. Чудовищное желание, застилающее их больной мозг, сметало на своем пути все побуждения и страхи, которые еще могли быть у них, кроме одного — желания пить!

Они отошли от черного трона, не выпуская золотых кубков из рук. Сначала один, а потом и второй опустились на ступени. Глаза их закрылись. Тела расслабились. Но пальцы по-прежнему сжимали чаши.

— Пора! — сказал Баркер. Закрыл смотровую щель, поставил на место щиток, прикрывавший переключатели, и быстро повел меня по темному коридору, резко свернув за угол. Я уловил едва различимый шорох. В лицо мне ударил яркий свет, лившийся из открывшейся щели.

— Быстрее! — проворчал Баркер, подталкивая меня вперед.

Мы оказались на помосте, стоявшем за черным троном. Чуть ниже развалились оба охранника. Семь следов на ступенях настороженно мерцали.

Баркер встал на колени. Рычаг, которым Сатана включал механизм, управляющий следами, лежал в углублении, вырубленном в камне. Проворные руки Баркера колдовали над ним. Затем он отодвинул узкую пластинку, под ней оказался зубчатый механизм. Он что-то в нем повернул. Счетный шар спустился с потолка.

Баркер осторожно освободил рычаг. Установил его вертикально, затем нажал вниз так же, как это делал Сатана. Я не услышал жужжания и сразу понял, что маленький человечек как-то умудрился избавиться от него.

— Нужно, чтобы вы спустились вниз и поднялись по следам, капитан, — прошептал он. — Живее, сэр! Наступайте на каждый след.

Я быстро сбежал вниз по лестнице,-повернулся и начал подниматься наверх, твердо ступая на каждый след.

Добравшись до конца лестницы, я обернулся к счетному шару. На светлой половине было три следа, на темной — четыре. У меня сжалось сердце.

— Веселее, капитан, — подбодрил меня Гарри. — Вы, и правда, как будто упали духом. Совершенно напрасно. Я этого и ожидал. Подождите минутку.

Он снова ощупал зубчики, потом лег на живот. Его голова почти скрылась в проеме, где был установлен механизм.

Вдруг он с приглушенным вскриком вскочил на ноги. Лицо его раскраснелось, глаза сияли. Он, как возбужденный терьер, обежал черный трон, тщательно осматривая и ощупывая его.

Неожиданно он уселся на трон и начал нажимать то тут, то там что-то по краю сиденья.

— Идите сюда, — кивнул он мне. — Сядьте на мое место и положите пальцы здесь и здесь. Когда я скажу, сильно надавите.

Он отскочил в сторону. Я уселся на черный трон. Он взял мою руку и расставил мои пальцы в ряд примерно в пять дюймов длиной. По краю сиденья были расположены семь едва различимых углублений, на них-то и установил Баркер мои пальцы. На ощупь они были мягче, чем камень.

Баркер вернулся к зубчатому механизму и возобновил свои манипуляции.

— Жмите, — прошептал он. — На все сразу.

Я нажал. Углубления слегка поддались под моими пальцами. Я взглянул на шар. Все отпечатки на нем исчезли.

— Нажимайте теперь снова, по очереди, — велел Баркер.

Я стал нажимать по очереди.

— Вот свинья! — выругался Баркер. — Проклятая хитрая свинья! Идите сюда. Взгляните, капитан.

Я подошел к нему и внимательно посмотрел на механизм, потом взглянул на шар, потом снова на механизм. Я почти не верил своим глазам.

— Попался! — бормотал Гарри. — Добрались мы до него!

Он быстро установил все на свои места и задвинул пластинку. Шар повис на своем обычном месте под потолком.

— Чаши! — вспомнил он. Сбежал по ступенькам и вырвал золотые кубки из все еще сжимавших их пальцев кейф-рабов.

— Добрались! — повторил Баркер.

Мы обошли черный трон. Баркер отодвинул панель, через которую мы заходили, и мы опять оказались в темном коридоре.

Неистовое ликование охватило меня. Однако его все же омрачала тень сожаления — эхо колдовских часов, проведенных среди красоты.

С известием о том, что мы обнаружили, кончалась власть Сатаны над одураченными людьми.

Он был уже почти свергнут с черного трона!

ГЛАВА 18

Мы добрались до тускло освещенного коридора, который вел до входа в мою комнату. Внезапно Баркер остановился с предостерегающим жестом.

— Тихо! Слышите? — выдохнул он.

Где-то в отдалении я различил слабый звук, как будто разговор.

Там, за стенами, по направлению к нам шли люди. Неужели они так быстро нашли спящих кейф-рабов?

— В комнату! Быстро! — скомандовал Гарри.

Мы бросились бегом и аут же остановились. В десяти футах перед нами появился человек. Он словно пролетел сквозь стены. Всхлипывая, он на секунду прислонился к стене и обернулся к нам.»

Это был Кохем!

Лицо его стало серым, словно иссохшим. Его избороздили морщины. Вокруг блеклых глаз были такие черные круги, что глаза казались маленькими лампочками, вставленными в глазные впадины черепа. Они смотрели тускло и безжизненно, словно разум, скрывавшийся за ними, потерял свою остроту. Его губы распухли и кровоточили, как будто он часто и сильно расшибал их.

— Вы, Киркхем?! — Он качнулся вперед. — Да, я вас узнал. Я шел к вам. Спрячьте меня.

Он с бормотаньем приближался к нам. Я заметил, как Баркер надел на руку кастет и приготовился к прыжку. Я схватил его за руку.

— Бесполезно, — предупредил я. — Они будут его искать. Он почти сумасшедший. Но они могут заставить его говорить. Я возьму его с собой. Гарри, не попадайся ему на глаза.

Я поймал руку Кохема и быстро потащил его к панели, ведущей в спальню. Открыл ее и втолкнул его внутрь. Баркер проскользнул следом за мной. Я закрыл панель.

— Прячьтесь в тот стенной шкаф, — велел я Кохему и запихнул его между висевших на вешалках костюмов. Закрыл дверцы и быстро прошел с Баркером в гостиную.

— Хорошо! — сказал он. — Но мне это не нравится.

— Это единственный выход, — ответил я. — Я смогу найти способ избавиться от него немного позже. Не верится мне, что они придут сюда. Меня они не будут подозревать. Да и с чего бы им подозревать меня? Хотя,, конечно, все может быть. Но если они найдут здесь тебя, толстяк будет взбешен. Ты можешь быстренько отсюда уйти, не слишком рискуя?

— Да, — ответил маленький человек, погрустнев. — Я могу уйти незаметно. Но, Боже мой, как я не хочу оставлять вас одного, капитан.

— Перестань! — резко оборвал его я. — Найди Конзардине, расскажи ему 'все, что мы выяснили. И мисс Демерест расскажи, что произошло. Если сюда кто-нибудь придет, с тобой будет все кончено, Гарри.

Он тяжело вздохнул. Из спальни донесся шорох. Я подошел к двери- и заглянул внутрь. Кохем возился в стенном шкафу. Я легонько постучал ему.

— Сидите тихо, — приказал я. — Они могут войти в любую минуту.

Я погасил свет в спальне и вернулся в гостиную. Баркер уже ушел.

Я снял пиджак и жилет и бросил несколько книг на журнальный столик. Устроившись поудобнее, я раскурил трубку и начал читать. Время тянулось медленно. Нервы были напряжены до предела, все чувства обострились. Но я тешил себе надеждой, что с виду я просто олицетворение человека, поглощенного чтением.

Неожиданно я почувствовал, что на меня смотрят. Кто-то стоял сзади и не сводил с меня глаз.

Я продолжал читать, но безмолвное наблюдение становилось невыносимым. Я зевнул, потянулся, встал и неторопливо обернулся назад».

Передо мной стоял Сатана.

Красный плащ укрывал его от шеи до пят. За его спиной торчало с полдюжины кейф-рабов. Еще двое стояли около открытой панели в спальню.

— Сатана! — воскликнул я. Прозвучавшее в этом возгласе удивление было вполне искренним. Я продумывал всякие варианты, но то, что Сатана сам возглавит охоту за Кохемом, мне в голову не приходило.

— Испугались, Джеймс Киркхем? — в его обычно лишенном выражения голосе звучали заботливые нотки. — Я тоже испугался, когда, постучав к вам в комнату, не услышал ответа.

— Я ничего не слышал, — честно ответил я. Может быть, он и в самом деле стучал?

— Вы сильно увлеклись книгой, — заметил он. — И вы, возможно, удивлены, почему меня взволновала тишина в вашей комнате? Я преследую беглеца. Он очень опасен, Джеймс Киркхем. Совершенно отчаявшийся человек. Его следы привели нас сюда. Я подумал, что он мог попытаться спрятаться в ваших комнатах. И, пытаясь помешать ему, вы были ранены.

Все звучало довольно правдоподобно. Я вспомнил, какое благоволение он выказывал мне сегодня. Мои опасения несколько улеглись. Я позволил себе расслабиться.

— Благодарю вас, сэр, — ответил я. — Но я никого не видел. Кого вы...

— Я ищу Кохема, — перебил он меня.

— Кохема?! — Я уставился на него, изображая полное непонимание. — Но я думал, что Кохем...

— Вы думали, что Кохем в зеркальной комнате, — снова прервал он меня. — Вы, без сомнения, были удивлены, почему я отправил его туда. Вы считали его моим верным помощником и полагали, что я очень ценил его. Так оно и было. Однако потом Кохем, которому я доверял и которого я ценил, неожиданно перестал быть моим верным помощником. В него вселился чужой дух, которому я не могу доверять. И поэтому он представляет для меня опасность.

Я заметил холодную насмешку в его горящих глазах. Сердце мое замерло. Я понял: он нарочно говорит так громко, чтобы его было слышно во всех комнатах.

— Бедный покойный Кохем, — заливался он соловьем. — Разве я не должен отомстить за него? Конечно, должен. Я накажу этот дух, захвативший чужое тело. Я буду пытать его до тех пор, пока он не согласится вернуть украденное тело. Мой бедный погибший Кохем! Ему уже все равно, что я сделаю с этим телом, которое он некогда занимал. Я должен отомстить за него!

Издевка звучала уже совершенно откровенно. У меня перехватило дыхание.

— Вы говорите, что никого не видели? — спросил меня Сатана.

— Никого, — ответил я. — Если бы кто-нибудь вошел ко мне, я бы услышал.

Тут же я понял, что допустил ошибку, и сам себя выругал.

— Ах нет, — успокаивающе заметил Сатана. — Вы забыли, как вы увлеклись чтением. Вы даже не услышали, ни как я постучал, ни как я вошел. Я не могу подвергать вас риску остаться здесь один на один с ним. Мы должны все здесь осмотреть.

Он отдал приказание сопровождавшим его рабам. Но не успели они пошевелиться, как распахнулись дверцы стенного шкафа и оттуда выскочил Кохем. Он одним прыжком преодолел половину комнаты. Я заметил, как сверкнул у него в руках стальной клинок. В следующее мгновение он уже набросился на охранявших выход рабов. Один тут же упал с перерезанным горлом, захлебываясь в крови. Другой отшатнулся назад, схватившись руками за бок, по пальцам у него потекла кровь.

Кохем сбежал!

Сатана коротко что-то приказал. Четверо из шести стоявших позади него рабов бросились к открытой панели. Двое других схватили меня и притянули мои руки к телу веревками.

Сатана разглядывал меня с дьявольской усмешкой в глазах.

— Я так и думал, что он придет сюда, — удовлетворенно сказал он — Именно поэтому, Киркхем, я и позволил ему сбежать.

Так! И это тоже была паутина, которую сплел Сатана. И я попался в такую жалкую ловушку!

Внезапно меня охватила сумасшедшая ярость. Я больше не желаю лгать! Я больше не буду надевать маску! Я больше никогда не буду его бояться! Он может меня чудовищно изувечить. Он может меня убиты. Скорее всего, он сделает и то и другое. Но я уже знал, ото он такой. Я сдернул с него покров мистики. И у меня еще была дыра из его норы, о которой он ничего не знал. Я глубоко вздохнул и рассмеялся ему в лицо.

— Возможно! — иронично заметил я. — Но вы, однако, не смогли его сейчас удержать. Жаль только, что он не перерезал ваше проклятое черное горло, когда убегал, а порезал тех бедных ребят.

— О, правда начинает литься из поверженного Киркхема, как вода лилась Моисею из прорубленной скалы, — безо всякого возмущения ответил он. — Я подолгу наслаждаюсь охотой за человеком. Кохем идеальная жертва. Поэтому я и оставил панель открытой. Я надеюсь, охота будет продолжаться много дней.

Он обратился к одному из любителей кейфа, охранявших меня. Я не понимал языка, на котором он говорил. Раб поклонился и выскользнул вон.

— Да, — продолжал Сатана, снова обернувшись ко мне, — она, вероятно, будет продолжаться много дней. И столь же вероятно, что вы, Киркхем, долго не протянете. Кохем никуда не денется. И вы тоже. Сегодня вечером я подумаю, какого рода удовольствие вы мне доставите.

Раб вернулся, приведя с собой еще шестерых. Сатана еще раз проинструктировал их. Они обступили меня и повели к стене. Я не сопротивлялся. Но и на Сатану я не оглянулся ни разу.

Но я не мог заткнуть уши, чтобы не слышать его смех, пока проходил через стену!

ГЛАВА 19

Прошла ночь, миновали еще день и еще ночь, прежде чем я снова увидел Сатану. Все это время я вообще никого не видел, исключая мертвенно бледных потребителей зеленого зелья, приносивших мне еду.

Меня держали, как я понял, в одной из подземных комнат. Она была довольно уютна, но без окон и, разумеется без дверей. Здесь меня развязали и оставили.

Ярость моя быстро угасла. Взамен мною овладело отчаяние. Баркер, конечно, использует все возможности, чтобы добраться до Конзардине. В этом я был уверен. Но сможет ли он сделать это вовремя? Сдержит ли Конзардине свое слово, когда узнает, что мы обнаружили? В этом я уже несколько сомневался. Конзардине был человеком, который должен сам все увидеть. А если предположить, что он в самом деле поверит? Может быть, ярость толкнет его на необдуманные, поспешные действия и приведет к тому же, к чему пришли я и Кохем? А Сатана останется победителем.

А Ева! Чего она только не сделает, когда узнает от Гарри о случившемся со мной. Я не сомневался, что маленький человек вскоре найдет возможность выяснить, что со мной произошло.

Что за чертовщину решит учинить со мной Сатана для своего развлечения?

Первая ночь не была для меня слишком веселой. День тянулся бесконечно долго. Но когда по прошествии второй ночи я увидел Сатану, то надеялся, что по мне нельзя заметить, сколь мучительные часы я провел.

Он вошел без предупреждения. Его сопровождал Конзардине. Сатана .был облачен в длинный черный плащ. Он уставился на меня горящим взглядом. Но я смотрел на Конзардине. Виделся ли с ним Баркер? Конзардине равнодушно разглядывал меня, лицо его было совершенно бесстрастно. Сердце мое замерло.

Сатана сел. Я без приглашения последовал его примеру, достал из кармана портсигар, вежливо предложил Сатане сигарету и немедленно пожалел о своей детской выходке. Он рассматривал меня, не обращая внимания на протянутый портсигар.

— Я не сержусь на вас, Киркхем, — изрек Сатана. — Если бы я мог испытывать сожаление, я бы сожалел о случившемся. Но вы сами всецело виноваты в своем положении.

Он помолчал. Я ничего не ответил.

— Вы хотели обмануть меня, — продолжал он. — Вы хотели укрыть человека, которого я приговорил. И вы лгали мне. Вы осмелились идти против моей воли. Вы поставили под сомнение мое предприятие, связанное с «Астартой», если вообще не сорвали его. Вам больше нельзя доверять. Вы бесполезны для меня. Что вы можете мне ответить? Что, вы полагаете, вас ожидает?

— Небытие, я полагаю, — беспечно ответил я. — Но зачем терять время, оправдывая одно из ваших убийств, Сатана? В настоящее время убийство уже можно считать вашей второй натурой, которая нуждается в объяснении не более, чем тот факт, что вы едите, когда голодны.

Его глаза бешено сверкнули.

— Вы нарочно остались с Кохемом наедине, потому что хотели предотвратить гибель «Астарты», зная, что Я предрешил ее.

— Все верно, — согласился я.

— И вы лгали мне! — повторил он. — МНЕ!

— Одна хорошая ложь всегда вызывает другую, Сатана, — ответил я. — Начали лгать вы. Если бы вы открыто мне все рассказали, я бы попросил вас не поручать мне это задание. Вы этого не сделали. У меня возникло подозрение, что вы меня обманули. Известно же, факт: однажды солгав, человек солжет еще раз.

Я взглянул на Конзардине. Его лицо было столь же непроницаемо и невозмутимо, как лицо Сатаны.

— В ту минуту, когда Кохем выпустил кота из мешка, я потерял к вам всякое доверие, Сатана, — продолжал я. — Насколько я вас теперь знаю, вы могли приказать убийцам с «Херувима» избавиться от меня после того, как я достану для вас каштаны из огня. Как вам уже говорил один из одураченных вами: вините себя, Сатана, а не меня.

Конзардине внимательно смотрел на меня. Мне стало удивительно легко и свободно. В этот момент я не чувствовал никакого страха.

— «Отец лжи», — сказал я, — или лучше называть вас более древним именем: «Князь обмана». Все, что произошло, можно объяснить в двух словах. Вы не можете мне доверять, а знаю я слишком много. Хорошо. И за то, и за другое вы должны благодарить только самого себя. Я уже достаточно знаю вас. И если вы полагаете, что я буду просить у вас пощады, то вы ошибаетесь.

— Конзардине, — спокойно обратился к спутнику Сатана, — Джеймс Киркхем сделан из хорошего теста. Он мог бы мне быть очень полезен. Все это. очень прискорбно, Конзардине. Очень прискорбно!

Он благожелательно рассматривал меня.

— Хотя, откровенно говоря, я не заметил, чтобы ваша осведомленность пошла вам на пользу, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы узнали, какая ошибка выдала вас. Да, я хочу вам Помочь, Джеймс Кирк-хем, — мурлыкал он. — Может быть, когда кончится ваш жизненный путь здесь, вы попадете на какую-то другую землю, которая, скорее всего, очень похожа на нашу. Возможно, вы встретитесь там со мной или с кем-то, похожим на меня. И вам не захочется снова повторять свои ошибки.

Я молча внимал этому зловещему витийству, но в конце концов мне стало интересно.

— Ваша первая ошибка — ссылка на игру в бридж. Я заметил, как удивился Кохем. Вы слишком поспешили. Вы должны были дождаться своего часа. Запомните это и, когда попадете в другой мир, никогда не спешите.

Очевидно, у вас была на то причина. Не менее очевидно, что ваша поспешность насторожила меня и послужила поводом для выяснения причины. Урок второй: в том мире, в который вы в скором времени попадете, будьте осторожны и не давайте вашему противнику повода для подслушивания.

Когда я вернулся, вы простодушно сделали вид, что не замечаете явного ужаса Кохема. Вы старательно отводили от него глаза во время последнего разговора. Это тоже слишком наивно, Джеймс Киркхем. Из этого следовало, что вы недооценили разум, который хотели обмануть. Вам следовало тотчас же страшно возмутиться и пожертвовать Кохемом, обвинив его передо мной. В новом замечательном мире, где вы в скором времени можете оказаться, никогда не следует недооценивать своего противника.

Но я тем не менее дал вам еще один шанс. Зная Кохема, я понимал, что во время моей заботливой хм... обработки его мозга вы связывались с убежищем, его последним убежищем. Он прошел обработку, он видел вас, а потом получил возможность бежать. Как я и думал, он пошел прямо к вам. Если бы в тот момент, когда он к вам вошел, вы схватили его, подняли тревогу и уже теперь пожертвовали бы им, возможно, я бы стал снова вам верить. Вы проявили непростительную слабость и чувствительность. Кто вам этот Кохем? Запомните, в новом мире недопустима сентиментальность.

Из этих циничных разглагольствований мне стали очевидны два факта. Сатана не знает ни того, что я уходил из своих апартаментов, ни того, что я столкнулся с Кохемом в коридоре. Я почувствовал себя увереннее. Но поймали ли они Кохема?

— Между прочим, как поживает Кохем? — вежливо спросил я.

— Неважно, неважно, бедняга, — ответил Сатана. — Однако он сумел доставить мне восхитительный день. Сейчас он лежит в темном тайнике около лаборатории. Отдыхает. Через некоторое время у него появится возможность выйти оттуда. После этого во время своих тщательно продуманных мною скитаний он сумеет найти немного еды и питья. Я не хочу, чтобы он довел себя до истощения и тем испортил мне удовольствие. Или до полного умственного истощения, другими словами, я не позволю ему умереть от изнурения или голода. Нет, нет, великолепный Кохем еще доставит мне много веселых часов. Я не собираюсь отправлять его снова к моим маленьким зеркалам. Они уже сделали свое дело. Но перед его кончиной я расскажу ему, что вы им интересовались. Так как я абсолютно уверен, что вы сами не сможете это сделать.

Он встал и торжественно провозгласил:

— Джеймс Киркхем! Через полчаса вас будут судить. Будьте готовы к этому времени появиться в храме. Пойдемте, Конзардине.

Рухнула моя последняя надежда, что Сатана оставит меня наедине с Конзардине. Мне отчаянно хотелось поговорить с ним. Он вышел следом за Сатаной, даже не обернувшись. Панель закрылась за ними.

Я вспомнил Картрайта. Конзардине привел его в храм и все время стоял рядом с ним, пока не началась пытка следами. Может быть, он еще вернется ко мне.

Но Конзардине не вернулся. Полчаса пролетели быстро. Четверо потребителей сатанинской отравы вошли ко мне. Они повели меня по высеченным из камня длинным наклонным коридорам вверх, двое впереди и двое сзади меня. Наконец они остановились. Я услышал звук гонга. Открылась панель. Рабы хотели втащить меня внутрь, но я оттолкнул их и шагнул вперед. Панель закрылась за мной.

Я стоял в храме, в полутьме, рядом с кругом яркого света, лившегося на ступени. Я услышал шепот откуда-то слева, где полукругом уходил вверх амфитеатр. Я заметил движение, смутно различил лица. По-видимому, амфитеатр был полон. Мне почудилось, будто я слышу дрожащий Евин голос, зовущий меня:

— Джим!

Я не смог увидеть ее.

На помосте все .было точно так же, как при испытании Картрайта. Тускло светился золотой трон. На нем сияли изукрашенные драгоценными камнями скипетр и корона.

На черном троне сидел Сатана. Рядом с ним на корточках примостился Санчала, палач. Изуверски ухмыляясь, он перебирал свою веревку из женских волос.

Снова ударил гонг.

— Джеймс Киркхем! Приготовьтесь выслушать приговор!

Я прошел вперед в круг яркого света и остановился у основания лестницы. Семь отпечатков детских ножек мерцали передо мной на черном камне. С обеих сторон лестницы стояли по семь кейф-рабов, охранявших эти следы. Они не сводили с меня глаз.

Мозг работал с лихорадочной быстротой. Может быть, я должен закричать, рассказать безмолвно сидящим сзади и наблюдающим за мной людям всю правду о черном троне? Я понял, что не успел бы произнести и десятка слов, как веревки кейф-рабов задушили бы меня. Успею ли я проскочить по ступеням и броситься на Сатану? Нет, они схватят меня — я и половину лестницы не успею пробежать.

Единственное разумное действие, которое мне остается, это не спеша подниматься по лестнице. Я должен наступить на четыре следа. Моим последним следом должен стать шестой из светящихся отпечатков. Следы были разбросаны по лестнице так, что шестой был ближе всего к черному трону. Ближе, чем седьмой. Оттуда я смогу достать Сатану. Схватить его за горло руками, зубами... Если я успею в него вцепиться, я уверен, что не так просто будет оторвать меня от него, живым или мертвым.

А Баркер? У него, быть может, свой план. Вряд ли он затаился и, ничего не предприняв, даст мне пройти эти следы.

Конзардине? Знает ли он что-нибудь?

И Ева!

Мысли путались. Я не мог сосредоточиться. Я вцепился в свою последнюю идею и уперся взглядом в горло Сатаны чуть ниже уха, я решил впиться туда зубами.

Но позволят ли мне подниматься по лестнице?

— Джеймс Киркхем! — зарокотал голос Сатаны. — Я положил на золотой трон корону и скипетр, символы власти над миром, чтобы напомнить вам о той возможности, которую вы навсегда потеряли из-за своего неповиновения.

Я взглянул на эти предметы. Они волновали меня не больше, чем кусочки цветного стекла. Но сзади донесся приглушенный вздох.

— Джеймс Киркхем? Вы хотели предать меня! Вы изменник! И сейчас я должен только определить вам наказание!

Он снова замолчал. Ни звука не было слышно в храме, даже ни единого дыхания. Вдруг жуткую тишину прорезал свист аркана. Санчала раскрутил веревку, словно примериваясь для броска. Сатана поднял руку, и он замер.

— Однако я склонен поступить с вами милосерд но. — Возможно, только я заметил, как злобно сверкнули его глаза. Или мне это только показалось? — Есть три вещи, за которые человек цепляется до последнего вздоха. При ближайшем рассмотрении видно, что все три у него наличествуют. Они содержатся друг в друге, однако все их можно разделить. Это его душа, его личность и его жизнь. Под душой я подразумеваю ту не видимую и не имеющую конкретного расположения сущность, которую все религии ставят во главу угла и считают бессмертной. Возможно, она действительно бессмертна, а может быть, и нет. Под личностью я подразумеваю эго, то есть разум, который говорит: «Я есть я», — и хранит воспоминания и знания, а также ищет новых знаний и ощущений. Жизнь не нуждается в определении.

Сейчас, Джеймс Киркхем, я предлагаю вам сделать выбор. На одну чашу весов я кладу душу, на другую — жизнь и личность.

Вы можете присоединиться к пьющим напиток желаний. Выпить его — и ваша жизнь и ваше «Я» спасены. Время от времени вы будете счастливы, счастливы так, как никогда не были счастливы в вашей прежней жизни. Но вы потеряете вашу душу! Вы не будете этого чувствовать, по крайней мере, ощущение потери не часто будет мучить вас. Вскоре этот напиток станет для вас превыше всего, что когда-либо волновало вашу душу.

Он снова замолчал, внимательно разглядывая меня.

— Если вы откажетесь от кейфа, — продолжал он, — вы пойдете на лестницу. Если вы наступите на три моих следа, вы расстанетесь с жизнью. Медленно и мучительно вы будете освобождаться от жизни в руках Санчалы.

Если вы наступите на четыре счастливых следа, вы сохраните свою жизнь и свою душу, но должны будете оставить свое эго, свое «Я», то есть всю свою память. Это будет не опасно для вас и не больно. Я не отправлю вас к зеркалам. Вы уснете, и вам искусно и аккуратно удалят часть мозга. Вы проснетесь, как новорожденный младенец. Буквально так, Джеймс Киркхем, потому что у вас изымут всю вашу память, все ваши знания о том, кто вы и чем вы когда-то были. И навсегда! Как ребенок, вы начнете сначала ваш жизненный путь. Но ни вашу жизнь, ни ваш драгоценный дух никто не тронет.

Сзади из темного амфитеатра донесся вздох. Сатана поднял руку — наступила тишина.

— Таково мое решение! Такова моя воля! Да будет так!

— Я выбираю лестницу, — без колебаний ответил я.

— Ваши ангелы-хранители без сомнения рукоплещут вашему мужеству, — елейно промолвил он. — Но, я надеюсь, вы помните, что они бессильны там, где правит Сатана, Я так и знал, что вы выберете лестницу. И сейчас, чтобы доказать вам, как безмерно мое милосердие, я открываю вам, Джеймс Киркхем... Я открываю вам дверь, через которую ведет путь к спасению! Вы сможете ускользнуть через нее целым и невредимым, с жизнью, разумом и душой — всеми тремя вместе!

Теперь я смотрел на него. Напряжение мое невероятно возросло, вес чувства обострились. Я прекрасно знал, что никакого милосердия у Сатаны нет. Я знал и секрет этих невинно сияющих следов. И поэтому на сомневался, что его предложение будет лишь еще одной глумливой насмешкой. Но что за издевательство он придумал? Это мне предстояло очень скоро узнать.

— Причиной преступления, которое совершил этот человек, — Сатана обращался к амфитеатру, — была жалость. Он поставил благополучие других людей выше моего. Это послужит уроком для всех вас. Я должен быть первым в ваших мыслях!

Но я справедлив. Он смог спасти других, но не смог спасти себя. Однако, может, найдется кто-нибудь, кто сможет спасти его. Он, возможно, расстанется со своей жизнью, потому что осмелился встать между мной и другой жизнью.

Найдется ли среди вас тот, кто захочет стать между мной и его жизнью?

Снова в темноте храма послышалось движение и шепот, только уже гораздо громче.

— Подождите! — Он поднял руку. — Вот что я имею в виду. Если среди вас найдется тот, кто решит пройти вместо него три следа, то произойдет следующее. Если два следа окажутся счастливыми, то оба уйдут отсюда свободными и невредимыми! Именно так! И л даже дам км большое вознаграждение!

Но если два следя окажутся моими, тогда оба умрут в тех муках, которые я обещал Джеймсу Киркхему.

— Таково мое решение! Такова моя воля! Да будет так!

— А сейчас, если такой человек есть, пусть выйдет вперед!

Шепот стал громче. Я думал, он заподозрил, что я уже не одинок. Возможно даже, это была ловушка для Баркера. Я не знал, на что могла толкнуть маленького человека его преданность мне. Да, в любом случае это была ловушка для неосторожных. Я поспешно подошел к первой ступени.

— Я сам пройду, Сатана, — сказал я. — Включайте вашу машину.

Ропот позади меня становился все громче и громче.

Сатана заерзал на троне.

Я впервые увидел, как исказилось его лицо. Сначала это было недоверие, потом адская ярость. Совершенно ясно, будто растаяло его лицо, я увидел прятавшегося за ним дьявола во всей красе. Кто-то взял меня за руку. Я вздрогнул.

Рядом со мной стояла Ева!

— Уходи! — свирепо зашипел я. — Убирайся отсюда!

— Слишком поздно, — спокойно ответила Ева.

Она бесстрашно смотрела на Сатану.

— Я пройду по лестнице вместо него, — сказала она.

Сатана, сжав кулаки, вскочил с черного трона. Кивнул палачу. Черный изувер нагнулся вперед, раскручивая веревку. Я встал перед Евой, прикрывая ее от палача.

— Ваше слово, Сатана! — выкрикнул кто-то из амфитеатра. Я не узнал по голосу кричавшего. — Это был ваш указ!

Сатана вгляделся в темноту, стараясь распознать говорившего. Он сделал знак палачу, и тот убрал веревку. Сатана опустился на трон. С чудовищным усилием он загнал обратно дьявола, вырвавшегося на свободу и сорвавшего маску с его лица. Лицо его снова стало невозмутимо. Но изгнать дьявола из своих глаз он не мог.

— Да, это мое решение, — медленно и без выражения произнес он. — Да будет так. Вы, Ева Деме-рест, желаете пройти лестницу вместо него?

— Да, — ответила она.

— Почему?

— Потому что я люблю его, — невозмутимо ответила Ева.

Руки Сатаны сжались в кулаки под плащом. Полные губы перекосились. На огромном лысом черепе выступили блестящие бисеринки пота.

Он резко нагнулся вперед и нажал на рычаг, светящиеся следы загорелись ярким огнем...

Но я не услышал жужжания механизма!

Что это значило? Я взглянул на Сатану. Или он не подал виду, или, оглушенный овладевшей им яростью, он не заметил этого. У меня не было времени раздумывать над этим.

— Ева Демерест! — Его рокочущему голосу не хватало дыхания. — Вы пройдете по лестнице! И все будет так, как я решил. Но я предупреждаю вас: еще никто из поднимавшихся по этой лестнице не умирал такой смертью, какой умрете вы. То, что пережили они, — рай по сравнению с тем, что ждет вас, если вы проиграете. И то же самое будет с вашим возлюбленным.

Сначала вы увидите, как умрет он. Но перед смертью он отвернется от вас со столь же сильными ненавистью и отвращением, сколь сильной была его любовь к вам. А потом я отдам вас Санчале, но не для того, чтобы он вас убил. Нет! Нет! Еще нет! Когда он пресытится вами, я отдам вас рабам. Худшим из них. А после них снова Санчале с его веревками, ножами и раскаленными крючьями... ему на забаву... И мне тоже!

Он оттянул воротник своего плаща, словно тот душил его. Сделал знак рабам, стоявшим внизу лестницы, и отдал распоряжение на непонятном мне языке. Они направились ко мне. Я весь подобрался, готовясь к отчаянному броску наверх, к этому проклятому дьяволу на черном троне.

Ева закрыла лицо руками.

— Джим, дорогой, — быстро зашептала она из-под рук, — иди спокойно! Баркер... Что-то должно произойти...

Рабы схватили меня. Я не сопротивлялся Они подвели меня к стулу, с которого я наблюдал, как Картрайт поднимался навстречу своей гибели. Они усадили меня туда, защелкнулись обручи на руках и на ногах, вуаль закрыла мое лицо. Они вернулись на свои места.

Из-под стула донесся шепот:

— Капитан! Зажимы не держат! Пистолет сразу под пластиной. Она открыта. Я чертовски спешу. Когда вы скова увидите меня, хватайте его и действуйте.

— Ева Демерест! — окликнул Сатана. — Следы вас ждут! Поднимайтесь!

Ева храбро шагнула вперед. Без колебаний она наступила на первый из сияющих следов.

На счастливой стороне шара появился знак. Шепот в амфитеатре стал еще громче, чем раньше. Сатана невозмутимо наблюдал за ней.

Она поднялась выше и наступила на следующий отпечаток...

В ту же минуту Сатана подался вперед, не веря своим глазам.

Второй знак появился на светлой стороне шара! Ева выиграла нашу свободу!

Со скамей для зрителей уже доносился не шепот, а рев.

Но как это произошло? И что же она делает?..

Она подошла к третьему следу и наступила на него.

Третий знак вспыхнул рядом с двумя другими на счастливой стороне шара!

Сатана с перекошенным лицом так бурно ощупывал сиденье, что даже широкий плащ не мог скрыть его движений. Амфитеатр неистовствовал, Я слышал, как ругались мужчины и ахали женщины.

Теперь Ева шла по разделявшим ее и помост следам. Она наступала на все следы подряд. И как только она ставила ногу на след, на светлой стороне шара загорались один за одним сверкающие их двойники!

Семь отпечатков на счастливом поле!

Ни одного на поле Сатаны!

Поднялся оглушительный шум. Сатана вскочил с трона. Стена позади него открылась, и оттуда вылетел Баркер с пистолетом в руке.

Он бросился вперед и ткнул дулом пистолета в живот Сатане.

— Руки вверх! — зарычал маленький человек. — Ни с места! Одно движение, и я превращу ваши кишки в решето!

Сатана поднял ручей высоко над головой.

Я рванулся вперед. Обручи раскрылись так быстро, что я упал на колени. Я дотянулся до щели, открыл ее и нащупал дуло пистолета. Вытаскивая его, я заметил, что Санчала припал к земле, готовясь к прыжку. Я выстрелил прямо. с пола. Пуля пробила ему голову. Такая точность доставила мне острейшее удовольствие. Сатана упал на бок. Тело его немного свешивалось со ступенек.

Кейф-рабы застыли в нерешительности от изумления и ждали приказаний.

— Одно движение этих ублюдков — и я тебя на кусочки разнесу, — прошипел Баркер. — Ну! Говори им! Быстро!

Он злобно ткнул Сатану под ребра дулом пистолета.

Сатана заговорил. Только в ночном кошмаре может присниться такой голос. Сатана отдавал приказание на незнакомом мне языке, но у меня сразу возникло нехорошее подозрение, что он сказал им нечто большее, чем стоять на месте и ничего не предпринимать. Они бросили веревки и метнулись к стенам.

В два прыжка я оказался наверху лестницы. Ева стояла рядом с Баркером. Я встал с другой стороны от Сатаны. Она обошла его сзади и остановилась рядом со мной.

Гвалт в амфитеатре поднялся с новой силой. В полутьме боролись мужчины. Все повскакали со скамей. На краю светлого круга столпились люди.

Конзардине вышел вперед.

Лицо его было бело как мел. А в глазах горел огонь ярче, чем в глазах самого Сатаны. Руки с согнутыми, как когти, пальцами тянулись вперед. Он шел, словно призрак смерти, не отрывая от Сатаны горящих глаз.

— Только не сейчас, — прошептал Баркер. — Остановите его, капитан.

— Конзардине! — окликнул я его. — Остановитесь!

Он на обратил на мой оклик внимания. Он шел медленно, как во сне, не сводя жуткого взгляда с Сатаны.

— Конзардине! — крикнул я снова. — Стойте! Я стрелять буду! Я серьезно говорю. Я не хочу вас убивать. Еще один шаг, и я выстрелю. Ей-Богу, выстрелю!

Он остановился.

— Вы... не... убьете его? Вы... оставите его мне?

Голос Конзардине звучал, словно с того света.

— Если сможем, — ответил я. — Только остановите всех остальных. Одно движение в нашу сторону — и Сатаны не станет. И кого-нибудь еще тоже. У нас нет времени разбираться, кто друг, а кто враг.

Он обернулся и сказал насколько слов всем остальным. Снова стало тихо. Все молча ждали.

— Теперь так, капитан, — решительно приказал мне Баркер. — Берите его на мушку и отведите туда. Я собираюсь всем показать...

Я пистолетом подтолкнул Сатану к золотому трону. Он не сопротивлялся. Бесстрастно и спокойно он пошел к нему. Он даже не взглянул на меня. Он неотрывно следил за Конзардине. Его лицо вновь обрело свою обычную неподвижность. Но в глазах сидел спущенный с цепи черт. Мне стало ясно, что именно Конзардине он считает заклятым предателем, полагая, будто он устроил ему западню! А мы всего-навсего его пешки!

Но откуда такая спокойная пассивная покорность? Я не ожидал, что он будет так вести себя. Может быть, у него припрятан козырной туз? Мое беспокойство быстро нарастало.

— Теперь смотрите, вы все! Я хочу показать вам, что так долго делала с вами эта хитрая свинья.

Это говорил Баркер. Но я не решился отвернуться от Сатаны и посмотреть, что он делает. Да мне это и не было нужно. Я и так все знал.

— Обещал вам и то, и это, — растягивал слова маленький человек, — а сам отправлял вас прямо в Ад. И хихикал в кулак при этом. Он до смерти веселился, глядя на вас. А вы вели себя, как кучка доверчивых младенцев. Но я вам все покажу. Мисс Демерест! Не могли бы вы спуститься вниз и подняться по лестнице еще раз?

Я увидел, как Ева сбегает по лестнице.

— Одну секунду, — сказал Гарри, когда она уже остановилась внизу. — Вот я сижу на троне, нажимаю на рычаг и сразу после этого на край сиденья. Вот так, например. Теперь идите, мисс Демерест.

Ева поднималась вверх, наступая на каждый сверкающий след. Краем глаза я мог видеть счетный шар. На нем ничего не появлялось. Ни одного знака, ни на светлой, ни на темной стороне.

Зрители наблюдали в полном молчании. Все они были очень удивлены и, по-видимому, ждали, что будет дальше.

— Не имело ни малейшего значения, на какой след вы наступали, — продолжал Баркер. — Это не фиксировалось. Почему? Когда я нажимаю здесь, на краю сиденья, маленькая пластинка опускается вниз туда, где работает механизм. И тогда зубцы, замыкающие контакты и посылающие сигналы на шар, переключаются на другую систему контактов. Шар работал правильно, когда Сатане этого хотелось. Он показывал верно, пока его не было на своем обычном месте. Но после того, как он усаживался на свой проклятый черный трон, он прятал руки под плащом, нажимал на край сиденья и разъединял контакты. И тогда хоть стадо слонов пройдет по этим чертовым следам, на шаре ничего не появится!

Поднялся невероятный гвалт. И мужчины, и женщины кричали, ругались, проклинали Сатану. Толпа хлынула вперед, в круг света.

— Назад! — закричал я. — Гоните их назад, Кон-зардине!

— Подождите! — пронзительно завопил Баркер. — Это еще не все, что он для вас придумал!

Шум стих. Они снова пожирали нас глазами. Конзардине уже стоял у основания лестницы. Его лицо стало еще белее. Черные круга под горящими глазами казались нарисованными. Он задыхался. Мне страшно хотелось, чтобы Гарри поторопился. Конзардине мог не сдержаться.

За всем этим я следил лишь краем глаза. Неожиданно я понял, что Сатана к чему-то прислушивается. К чему-то, происходящему далеко за пределами храма. Он ждал и торопил всей своей нечеловечески мощной волей что-то мне неизвестное, что должно было произойти. И, вглядываясь в его лицо, я заметил отблеск торжества, мелькнувший в его глазах.

— Сейчас, — донесся до меня голос Баркера, — я вам еще кое-что покажу. Здесь на краю сиденья расположены семь маленьких кнопочек. В камень вделана черная резина. После того, как он убирал контакты от следов, он ставил пальцы на эти кнопочки. Три из них соединялись с теми контактами, которые зажигали следы на его стороне шара, остальные четыре на вашей. Когда кто-нибудь из вас наступал на след, он нажимал ту кнопку, какую ему хотелось. И зажигался знак, который ему нравился. Не вы зажигали знаки на шаре, а он сам! Он от начала до конца надувал вас!

Подождите минутку! Одну минутку! — Баркер откровенно наслаждался сам собой. — Я сейчас сяду на трон и покажу вам, за каких чертовски замечательных идиотов он вас держал!

— Джим! — тревожно прошептала Ева мне на ухо. — Я только что заметила. Около стены было семь рабов, теперь их осталось только шесть. Один исчез!

Я сразу понял, к чему прислушивается и чего ждет Сатана. Я был прав, когда заподозрил что-то неладное в его приказании рабам. Он велел им найти возможность улизнуть. Улизнуть хотя бы одному и поднять тревогу.

Спустить на нас орду этих бездушных, безжалостных дьяволов, для которых он был царь и бог, потому что только он мог открыть им врата Рая, — вот чего хотел Сатана!

И пока наше внимание было поглощено разоблачением, один из рабов улучил момент и удрал.

За кратчайшую долю секунды промелькнуло все это в моем лихорадочно работающем мозгу.

В тот же момент медленно, но неотвратимо назревавший в храме погром начался. Словно змея, без подготовки, без предупреждающих движений, Сатана обернулся и схватил меня за руку, в которой был пистолет. Пистолет выстрелил, уже падая из моей руки. Баркер отчаянно закричал.

Я увидел, как, перепрыгивая через несколько ступенек, Конзардине несется к Сатане. В храме вспыхнул яркий свет.

С фотографической точностью запечатлелся в моем мозгу начавшийся бедлам. Те, кто решили присоединиться к Конзардине, и те, которые остались верны Сатане, дрались за власть.

Сатана попытался схватить меня, чтобы поднять и швырнуть на Конзардине, но, опередив его, я увернулся и, падая, всем телом ударил его по ногам.

Он пошатнулся. Нога его соскользнула с края помоста. Он пролетел ступеньку или две, пытаясь сохранить равновесие.

Конзардине настиг его!

Его руки мертвой хваткой вцепились в горло Сатане. Могучие руки Сатаны обхватили его. Они упали и, не разжимая объятий, покатились по ступеням.

Раздался вой, словно сбегались стаи волков. В дальней части храма и по бокам открылись панели, оттуда хлынули кейф-рабы.

— Быстро туда, капитан, — Баркер развернул меня и указал на золотой трон. — Сзади него! — крикнул он и бросился бегом вперед. Я схватил Еву за руку и кинулся следом за ним. Он уже был на коленях и с безумной скоростью что-то делал на полу. Раздался щелчок, блок отошел в сторону, и я увидел лаз в подземелье. Туда вели несколько узких ступеней.

— Идите первым, — велел Баркер. — Быстрее!

Ева скользнула вниз. Когда я спускался, я успел из-под ножек трона мельком взглянуть на храм. Повсюду шла резня. Мелькали ножи рабов. Мужчины стреляли. Женщины визжали. Ни Сатаны, ни Конзардине я не увидел. С десяток рабов неслись по ступенькам к нам.

Баркер соскочил почти мне на голову и спихнул меня вниз. Плита закрылась.

— Быстрее! — выдохнул Гарри. — О, Боже! Если они нас сейчас схватят...

Лестница привела нас в маленькую пустую каменную комнату. Над нашими головами раздавался ужасный грохот. Ноги дерущихся били в потолок, как в барабан.

— Присмотрите за лестницей. Где ваш пистолет? Эх! Возьмите мой. — Баркер сунул мне свой пистолет и, повернувшись к стене, начал внимательно исследовать ее. Я подбежал обратно к узкой лестнице, ведущей в храм. Слышно было, как пытаются сдвинуть блок, закрывавший вход.

— Есть! — крикнул Гарри. — Скорее!

В стене открылся проход. Мы вошли туда, и панель закрылась за нами. Я так и не смог заметить то место, где она находилась.

Мы стояли в одном из длинных тускло освещенных коридоров, которые изрешетили весь дом Сатаны.

Шум борьбы по-прежнему грохотал у нас над головами.

Один за другим раздались пять мощных взрывов.

А затем, как по команде, наступила полная тишина, Схватка прекратилась.

ГЛАВА 20

Внезапно наступившая тишина была очень подозрительной. Пять сильных взрывов были похожи, скорее, на выстрелы из ружья, а не из пистолета. Но кто стрелял? И как могли эти несколько пуль прекратить такую свалку?

— Все затихло! Что это значит? — прошептала Ева.

— Кто-то победил, — ответил я.

— Ты думаешь, победил Сатана? — со вздохом спросила Ева.

Кто кого одолел, Сатана Конзардине или Конзардине Сатану, я, конечно, не мог знать. Я отчаянно надеялся, что Конзардине убил Сатану. Но независимо от того, кто кого прикончил, я готов был биться об заклад, что победа в рукопашной схватке досталась кейф-рабам. Если Конзардине и задушил Сатану, кейф-рабы наверняка отправили его душу следом. Но этого я не стал говорить Еве.

— Не важно, выиграл Сатана или проиграл, его власти пришел конец, — ответил я ей. — Он уже не слишком опасен.

— Не слишком, если мы сумеем выбраться из этой чертовой норы до того, как нам свернут шеи, — мрачно заметил Баркер. — Честно признаться, я предпочел бы дослушать продолжение этой вечеринки наверху.

— Что с тобой? — спросил я.

— Я хотел бы обратить ваше внимание на то... — Он искоса взглянул на Еву. — На то, что здесь нет прохода.

— Не смотрите на меня, как на капризную барышню, Баркер, — резко сказала Ева. — Не беспокойтесь за меня. Я не упаду в обморок. Что вы имеете в виду?

— Хорошо, — ответил Гарри. — Я скажу вам прямо. Я не знаю, черт возьми, где мы находимся.

Я тихо свистнул.

— Но вы же знаете, как мы сюда пришли, — сказал я.

— Нет, — ответил он. — Я не знаю. Мы случайно сюда попали, капитан. Я знал только о ходе позади золотого трона и о комнате под ним. В нее опускается золотой трон. Я был там, но только очень недолго. Я, конечно, считал, что там должен быть еще один выход. К счастью, я нашел его. Но как выбраться отсюда, я не знаю.

— Может быть, стоит пойти куда-нибудь по коридору? — предложила Ева.

— Разумеется, — сказал я. — У нас только один ствол. А эти рабы могут сбежаться в любую минуту.

— Я думаю, мы где-то в правом крыле, — задумчиво произнес Баркер. — Рядом с личными апартаментами Сатаны. Их расположение я знаю. Оружие пусть будет у вас, капитан.

Мы осторожно двинулись по коридору. Баркер внимательно оглядывал стены, ощупывал их, тряс головой и что-то бормотал. С тех пор как Ева вышла из темноты амфитеатра, чтобы пройти по лестнице, меня интересовал один вопрос. Я решил, что сейчас самый подходящий момент, чтобы удовлетворить свое любопытство.

— Гарри, как тебе удалось сделать, чтобы все следы отражались только на светлой стороне шара? — спросил я. — Почему Сатана не смог использовать свой черный трон, как обычно? А он очень старался. Ты еще раз приходил в храм после той ночи?

-- Я все сделал перед тем, как уйти, капитан, — ответил он. — Вы же видели, что я возился с механизмом после того, как мы его опробовали.

— Я думал, что ты приводишь все в порядок, — ответил я.

— Ну, так оно и было, — еще шире улыбнулся он. — Я установил его так, чтобы контакты от всех следов шли к светлой стороне шара и чтобы с черного трона вообще нельзя было замкнуть контакты. Я воспользовался случаем и сразу все сделал. Я подумал: может, в следующий раз в храме соберутся ради вас. Я боялся только, что он заметит, что механизм работает бесшумно. Но тут уж я ничего не мог поделать. Слава Богу, он не заметил. Он слишком рассвирепел.

— Гарри, — я обнял маленького человека за плечи, — ты сделал для меня даже больше, чем когда-то сделал для тебя я.

— Пет, нет, — отмахнулся он. — Подождите, пока мы выберемся отсюда.

Он резко остановился и прошептал:

— Что это?

Раздался еще один взрыв, значительно мощнее тех, после которых наступила мертвая тишина. Грохнуло совсем близко от нас. Задрожал пол в коридоре. И сразу раздался еще один взрыв.

— Бомбы! — воскликнул Гарри.

Третий взрыв грохнул еще ближе к нам.

— Проклятье! Нужно выбираться отсюда! — Баркер, как терьер, рыскал вдоль стен. Вдруг он хмыкнул и замер.

— Что-то есть, — пробормотал он. — Теперь тихо. Стойте сразу позади меня, пока я загляну, что там.

Он нажал на стену. Панель сдвинулась в сторону, открыв маленький лифт.

— Вниз или вверх? — спросил он, закрыв за нами панель.

— Ты сам-то что думаешь? — ответил я вопросом на вопрос.

— Так, храм на первом этаже. Мы сейчас прямо под ним. Если мы поедем вниз, мы попадем прямо в притон кейф-рабов. Если мы поедем вверх, нам придется проезжать мимо храма. Если нам удастся миновать его... Но очень похоже, что вокруг него, и под ним, и над ним будет очень много кейф-рабов, капитан.

— Едем наверх, — решительно сказала Ева.

— Наверх, — согласился я.

Лифт медленно пошел вверх. Раздался четвертый взрыв. Он был еще громче, чем предыдущие. Задребезжала кабина лифта. Загромыхала рушащаяся каменная кладка.

— Подъезжаем ближе, — сказала Ева.

— Если мы сможем пробраться в комнаты Сатаны у нас есть шанс найти его личный тоннель. — Баркер остановил лифт. — Он где-то недалеко отсюда. Это наилучший выход, капитан. Если нам хоть чуть-чуть повезет, мы сможем живыми выбраться на берег

— Я держу пари, что сейчас все уже знают, что здесь происходит, и торчат где-нибудь поблизости, — заметил я. — Мы проберемся на один из скоростных катеров и смоемся отсюда.

— Кажется, что-то горит. Пахнет паленым, — сказала Ева.

— Проклятье! — Баркер переключил лифт на максимальную скорость. — Ну и дела!

Стена прямо перед нами треснула. Из трещины повалил дым.

Баркер быстро остановил лифт. Осторожно отодвинул панель, выглянул наружу и кивнул нам. Мы вошли в маленькую комнату, стены и пол которой были выложены тусклым серым камнем. С противоположной стороны я увидел узкую бронзовую дверь. Это явно была прихожая. Но перед чем?

Пока мы стояли в нерешительности, один за другим прогремели еще два взрыва. По-видимому, бомбы рвались на нашем этаже. Трещина пошла по полу. Похоже, внизу обвалилась стена. Лифт, из которого мы только что вышли, с грохотом полетел вниз. Через открытую панель вырвались клубы густого дыма.

— Господи! Здесь все горит! — Побелевший Баркер задвинул панель и уставился на нас.

Я вдруг вспомнил о Кохеме.

У Кохема была приличная бомба, предназначенная для того, чтобы пробить днище «Аетарты». Сатана обмолвился, что он должен прятаться где-то рядом с лабораторией. Может быть, он воспользовался случаем и сбежал, когда кейф-рабы ринулись на помощь Сатане? Может быть, он выбрался из своего убежища, добрался до лаборатории, достал хранящиеся там бомбы и сейчас, ослепленный желанием отомстить, сеял кругом смерть и разрушение?

Я попытался открыть бронзовую дверь. Она была не заперта. Держа пистолет наготове, я осторожно заглянул за дверь. Мы были в одном конце изумительной анфилады комнат, святилища красоты, которое создал для себя Сатана. Это было то самое магическое место, чары которого так околдовали меня, что я чуть было не отрекался от Евы и не поклялся в верности Сатане. Легкий дым заволакивал комнату. Шпалеры, бесценные картины, золоченая резьба, скульптуры из камня и дерева были видны, словно в туманной завеси. Мы быстро пересекли эту комнату и заглянули в следующую. Она была еще больше и тоже хранила несметное количество сокровищ. Дым заволакивал дальний конец комнаты, где находилась дверь.

Там громыхнул еще один взрыв.

Из дыма, пошатываясь, вышел Сатана!

При виде его мы все трое сбились в кучу. Во рту у меня пересохло, голова взмокла. Но не от страха. Это было нечто большее, чем просто страх.

Шедший навстречу нам Сатана был слеп!

Его глаза больше не сверкали, как голубые яркие самоцветы. Они были тусклыми и серыми, как необработанные агаты. Они были мертвы. Похоже, их выжгло пламя. На веках вокруг глаз краснел ожог.

Сатана был без плаща. На распухшей шее чернели следы мертвой хватки Конзардине. Одна его рука безвольно свисала. Другая прижимала к груди статуэтку Эроса из слоновой кости. Среди всей красоты, добытой Сатаной интригами, обманом или убийствами, это была его самая любимая вещь. В ней он находил чистое и совершенное воплощение духа красоты, в которой такой дьявол, как Сатана, знал толк и которой он поклонялся.

Он брел вперед, спотыкаясь и качая своей огромной головой из стороны в сторону, как раненый зверь. Из бесцветных глаз его непрерывно лились и блестели на обвисших щеках слезы.

Из облака дыма следом за ним вышел Кохем.

На левом плече у него висела раздутая сумка. Когда он выходил из дыма, он сунул в нее руку и вытащил что-то круглое размером с апельсин, блеснувшее тускло, как металл.

Кохем непрестанно хохотал, так же непрерывно, как Сатана плакал.

Кохем остановился и окликнул его:

— Сатана! Остановись! Время отдохнуть, дорогой Хозяин!

Сатана, спотыкаясь, шел дальше, не обращая внимания на этот крик. Насмешливость исчезла из голоса Кохема, он стал зловещим.

— Остановись, собака! Стой, когда я тебе говорю! Хочешь бомбу под пятки?!

Сатана остановился.

— Обернись, Сатана! — глумился Кохем. — Что, Хозяин, неужели вы откажете мне в свете ваших глаз?

Сатана обернулся. Кохем увидел нас.

Рука с бомбой взметнулась вверх.

— Вальтер! — вскрикнула Ева, заслоняя меня.

Ее руки с мольбой протянулись к нему.

— Вальтер! Не надо!

Стрелять я и не пытался. Честно говоря, мне это даже в голову не пришло. Вид Сатаны совершенно парализовал меня. Но быстрая реакция Евы спасла нас вернее, чем это могла бы сделать пуля.

Кохем опустил руку с бомбой. Сатана не обернулся. Я не был уверен, что он услышал крик Евы. До него не доходило ничего, кроме собственной боли и голоса его мучителя, которому он, скорее всего, подчинялся только ради того, чтобы спасти статуэтку, которую прижимал к своей груди.

— Ева! — голос Кохема казался уже не таким сумасшедшим, как раньше. — Кто с вами? Подойдите ближе.

Мы вышли вперед.

— Киркхем?.. И маленький Гарри. Стоять на месте. Руки вверх! Оба! Я ваш должник, Киркхем. Но я вам не верю. Ева, что вы собираетесь делать?

— Мы пытаемся выбраться отсюда, Вальтер, — ласково ответила она. — Пойдемте с нами.

— Пойти с вами? Пойти с вами! — Его глаза снова загорелись сумасшедшим огнем. — Я не могу. Здесь только часть меня. Остальное в комнате из маленьких зеркал. В каждом из них моя частичка. Я не могу уйти и бросить их здесь.

Он замолчал, по-видимому, обдумывая положение. Сатана ни разу не шевельнулся.

— Это расчленение личности, — снова заговорил Кохем, — вот, что сделал Сатана. Но он не выдержал меня там сколько нужно. Я сбежал. Если бы я задержался там еще немного, я бы весь ушел в эти зеркала. В них и через них в никуда... Так как, — продолжал он с ужасающей беспристрастностью, — эксперимент не был доведен до конца, я не могу уйти отсюда и оставить здесь частички себя. Вы понимаете это, Ева?

— Осторожно, Ева. Не перечь ему, — тихонько подсказал я. Кохем услышал.

— Заткнитесь, Киркхем. Мы с Евой без вас поговорим, — злобно рявкнул он.

— Вальтер, — настаивала Ева. — Пойдемте с нами...

— Я пойду в храм, — перебил он ее несколько спокойнее. Разрушенный мозг резко перескочил к другой идее. — У меня с собой бомбы. Я пока немного истратил. Я использовал сонный газ. Конзардине лежал у подножья лестницы с переломанным хребтом. Сатана только что прикончил его. Он закрыл нос и рот и побежал. Небольшое впрыскивание в глаза кое-чем, что я с собой тоже прихватил... И все кончено. Он забрался сюда, как крыса в свою нору. Даже слепой...

Настроение Кохема резко переменилось. Он снова разразился сумасшедшим хохотом.

— Пойти с вами! Оставить его! После того, что он со мной сделал?! Нет! Нет, Ева! Если бы вы были даже ангелом с неба. Мы жили вместе долго и счастливо, Сатана и я. И уйдем мы тоже вместе. В длинное, длинное путешествие. И я позаботился, чтобы мы поскорее туда отправились! Поскорее!

— Кохем, — сказал я, — я хочу спасти Еву. Тоннель на берег! Вы не скажете нам, как найти тоннель, ведущий к берегу? Или туда уже не пройти?

— Я же сказал, заткнитесь, Киркхем! — Он злобно покосился на меня. — Все всегда подчинялись Сатане. Теперь Сатана подчиняется мне. Значит, и все мне подчиняются. Вы мне не подчинились. Отойдите к стене, Киркхем.

Я отошел к стене. Ничего другого мне не оставалось.

— Вы хотите узнать, как добраться до тоннеля, — снова заговорил он, когда я дошел до стены и обернулся. — Идите через приемную. Там через правую стену. Слушайте меня, Гарри... — Он еще раз зло взглянул на меня. — Через шестую панель по левой стороне коридора войдете в другой переход. Он идет под уклон. Его пройдете до конца и направо через последнюю панель. Там начинается тоннель.

Все, хватит об этом. А теперь, Кирх-схем, посмотрим, пойдете ли вы с ними. Ловите!

Он поднял руку и бросил мне бомбу.

Мне показалось, что она медленно плывет в воздухе. Я успел подумать, что будет со мной, если я не поймаю ее, или уроню, или поймаю слишком резко... Мне повезло. Счастье от меня не отвернулось. Я удачно поймал бомбу.

— Оп! Хорошо! Вы тоже идете, — осклабился он. — Держите ее на всякий случай, если встретитесь с рабами. Я, правда, думаю, что я их всех утихомирил там, в храме. Газовые бомбы... Газовые бомбы Кохема! Рабы там лежат и спят... и поджариваются...

Он снова разразился чудовищным хохотом и вдруг зарычал:

— Вон отсюда!

Мы вышли через другую комнату, не смея поднять глаза друг на друга. Возле двери я оглянулся. Кохем смотрел нам вслед.

Сатана так и не шелохнулся.

Мы вышли и закрыли дверь.

На полной скорости мы проскочили маленькую переднюю. Она была вся в дыму и, похоже, горела. Первый коридор тоже был полон дыма. Мы задыхались. Второй переход был совершенно чист, но когда мы добрались до его конца, Баркеру пришлось повозиться с панелью. Наконец, она открылась, как дверь.

Перед нами оказался не вход в тоннель, а пустая каменная палата площадью примерно двадцать квадратных футов. Напротив была массивная стальная дверь, запертая тяжелыми засовами. По обеим сторонам двери стояли кейф-рабы. Это были огромные парни, вооруженные ножами и арканами. К тому же у них были и карабины. Я впервые увидел огнестрельное оружие в руках-рабов.

Я сунул в карман бомбу Кохема. На мгновение у меня мелькнула мысль использовать ее. Но я тут же ее' отверг. Взрыв мог обрушить все вокруг нас. Или просто завалить вход в тоннель. Я взял в руку пистолет. В тот же момент охрана наставила на нас карабины. Рабы узн.али Баркера и только поэтому не выстрелили сразу.

—- Привет! Что это с вами? — спросил Баркер, направляясь к ним.

— Что вы здесь делаете? — По легкому акценту, различимому в безжизненном голосе раба, я понял, что он был русским по происхождению.

—- Приказ Сатаны! — нахально ответил Баркер и, показывая на оружие, добавил: — Уберите это.

Раб, задавший вопрос, что-то сказал второму на незнакомом мне языке, на котором говорил и Сатана. Тот кивнул. Они опустили дула карабинов, но по-прежнему держали их наготове.

— У вас есть пропуск? — спросил раб.

— Вы взяли с собой, капитан? — Баркер оглянулся и выразительно посмотрел на меня и сразу же повернулся обратно к охране. — Не взяли... Я взял...

Я понял, что имел в виду Баркер. Я держал палец на спусковом курке и выстрелил сразу от бедра во второго раба. Он вскинул руку к груди и упал. Одновременно с выстрелом Баркер бросился под ноги первому рабу. Тот не удержал равновесие и с грохотом полетел на пол. Он не успел подняться — я всадил ему пулю в лоб.

Я не испытывал угрызений совести из-за этих наркоманов. Я не мог считать их настоящими людьми. Но, люди они или не люди, на войне я убивал гораздо лучших мужчин, а причин для этого было куда меньше. Баркер бросился к рабу, которого он сбил с ног, и начал обыскивать его. Он вскочил со связкой маленьких ключей и ринулся к стальной двери; Не больше минуты потребовалось ему, чтобы снять засовы и открыть дверь. Перед нами лежал тускло освещенный, облицованный камнем длинный тоннель.

— Нам ничего не оставалось делать с теми двумя, — пробормотал Баркер, с трудом сводя тяжелые створки двери. — Мне не понравилось, как Кохем сказал, что он и Сатана уберутся вместе и быстро. Я думаю, он собирается взорвать лабораторию. А там хватит взрывчатки, чтобы взлетел на воздух весь северо-восточный угол этого Ада.

Мы изо всех сил бросились бежать по коридору. Примерно через тысячу футов перед нами выросла еще одна плотно пригнанная панель, превращавшая тоннель в тупик.

Баркер лихорадочно ощупывал стену проворными пальцами дюйм за дюймом. Вдруг плита мгновенно и бесшумно упала вниз, по-видимому, соскользнула в пазы. Мы ринулись через образовавшийся проход.

Внезапно погас свет. Мы остановились в полной темноте. Земля задрожала под нашими ногами. Снизу донесся глухой грохот, словно рев вулкана из недр земли. Я обнял Еву и притянул ее к себе. Пол под ногами ходил ходуном. Грохотали камни, рушащиеся с крыши и стен тоннеля.

— Господи! Сатаны не стало! — истерически воскликнул Баркер.

Я знал, что это должно было произойти. Сатаны не стало. И Кохема. И всех, кто был во дворце, — и мертвых, и живых. И всех сокровищ Сатаны, всей красоты, которую он собрал вокруг себя, — не стало. Все было повреждено или разлетелось вдребезги в этом чудовищном взрыве. Уникальные произведения искусства были утеряны навсегда для всего мира. Стерты с лица земли! Насколько стал беднее без них этот мир!

Ощущение гнетущей пустоты охватило меня. Словно умерла частица меня самого. Ужас и чувство вины, как будто я сам участвовал в свершившемся святотатстве, сжали мое сердце.

Ева прижалась ко мне, дрожа от страха. Я отбросил прочь тяжелые мысли и крепче обнял ее, пытаясь успокоить. Говорить было невозможно от грохота.

Через некоторое время камни перестали валиться со стен и с потолка. Баркер зажег свой фонарь. Мы пошли дальше, обходя небольшие обвалы и перелезая через нагромождения камней. Тоннель был сильно поврежден. Я впервые молился, — если это можно назвать молитвой, — чтобы не рухнул пол или потолок и не завалило выход из тоннеля. Если бы это случилось, мы умерли бы здесь, как крысы в крысоловке.

Но по мере того как мы пробирались все дальше от эпицентра взрыва, завалов становилось все меньше, хотя позади нас го и дело слышался грохот валившихся камней. Наконец мы подошли к грубо вырубленной в скалах глухой стене,. перекрывавшей проход. Последней, как мы надеялись, преграде перед выходом из тоннеля.

Мы с Баркером долго возились, пытаясь определить, как она открывается. Иногда от отчаяния опускались руки. Батарейки сели. Фонарик почти не давал света. Но, в конце концов, когда фонарик почти совсем погас, Баркеру удалось найти щиток, закрывавший управление механизмом, и опустить стену. Холодный свежий воздух ворвался в тоннель. Совсем близко слышался шум прибоя. Еще минута —-и мы стояли на тех самых валунах, где я видел Сатану, любовавшегося заливом.

Я увидел фонари «Херувима». Яхта качалась на волнах у самого берега. Ее прожектор обшаривал то причал, то дорогу, ведущую через лес к большому дворцу.

Мы поспешно слезли с камней и осторожно начали пробираться вдоль прибоя к причалу.

Справа от нас в небе полыхало зарево пожара. Вершины деревьев казались на его фоно силуэтами карликовых растений на японских пейзажах.

Это были отблески погребального костра Сатаны.

Мы подошли к пирсу и попали в лучи прожектора. Мы храбро продолжали идти вперед. Баркер спрыгнул в подходящий катерок, пришвартованный к причалу. Там, на яхте, должно быть, думали, что мы собираемся к ним. Они направили прожектор прямо на нас.

Загудел мотор. Я помог Еве спуститься в катер и спрыгнул следом. Баркер включил первую скорость, затем вторую, и катер рванулся вперед.

Ночь была безлунная. Над водой стелился легкий туман. Отблески огромного пожара плясали на ленивых волнах.

Баркер правил прямо к яхте. И вдруг резко перевел руль влево и помчался прочь. На палубе «Херувима» поднялся крик. Туман сгущался по мере того, как мы удалялись от берега. Луч прожектора с трудом пробивался сквозь него. Наконец он потерял нас и вернулся обратно к причалу.

Баркер правил к побережью Коннектикута. Он передал мне руль и пошел назад проверить мотор. Ева прижалась ко мне. Я крепко обнял ее свободной рукой. Она опустила головку на мое плечо.

Мои мысли снова вернулись к горящему замку. Что там происходило? Может быть, сильный взрыв и пламя пожара привлекли внимание зевак и добровольцев-пожарных из окрестных деревнь, а также и полицию? Скорее всего, нет. Замок был расположен в отдаленном труднодоступном месте. Но рано или поздно они все-таки там появятся. Что они обнаружат? И как они это воспримут? Многие ли успели сбежать оттуда?

А сколькие остались запертыми в замке Сатаны? Сколько погибло от ножей рабов и бомб Кохема? Среди них были люди, занимавшие высокое положение в обществе. Какие последствия вызовет их исчезновение?! Газеты очень долго будут муссировать эту тему.

Ну и Сатана! При ближайшем рассмотрении просто жулик, нечестный игрок, которого в конце концов подвели им же изготовленные фальшивые кости. Если бы он честно играл в свою игру, он был бы непобедим. Но он лгал. Вся его власть основывалась на лжи. И она не могла быть крепче того, что было ее основой.

Сатану погубила его собственная ложь.

Нет, это не просто нечистый на руку игрок... Он был чем-то большим, гораздо более опасным, чем просто нечестный игрок...

Может быть, его месть еще настигнет нас?

Поживем — увидим.

Я стряхнул с себя оцепенение, отбросил мрачные мысли и решительно вернулся от прошлого к будущему.

— Ева, — прошептал я, — все, что у меня есть, это шестьдесят шесть долларов и девяносто пять центов. В этом состоял весь мои личный капитал, когда я встретил тебя.

—- Ну и что? — спросила Ева, поуютнее устраиваясь у меня под рукой.

— Не так много для свадебного путешествия, — заметил я. — Да, конечно, у меня еще есть десять тысяч, которые я получил за дело в музее. Но я не могу оставить их у себя. Их нужно передать музею. С пометкой: «От неизвестного дарителя».

— Разумеется, — равнодушно ответила Ева. — Ах, Джим, дорогой, тебе мало того, что мы свободны?!

Баркер прошел вперед и взял у меня руль. Я обнял Еву. Далеко впереди показались огни какого-то Коннектикутского городка. Они вновь растревожили болезненные воспоминания. Я вздохнул и с сожалением сказал:

— Все сокровища пропали! Почему я не воспользовался случаем и не прихватил с собой корону и скипетр? Ведь была такая возможность!

— Корона здесь, капитан, — сказал Баркер. Он полез в карман, вытащил оттуда корону и положил на колени Еве. Перед нами засверкали бриллианты. Не веря своим глазам, мы посмотрели на корону, потом на Баркера, потом снова на корону, и опять на Баркера...

— Корона немножко мятая, — спокойно заметил Гарри. — Пришлось ее слегка согнуть, чтобы хорошенько спрятать. Скипетр я тоже прихватил, но он, к сожалению, выпал. Мне некогда было его поднимать. Но я подобрал еще несколько хорошеньких вещиц.

На колени Еве рядом с короной он высыпал еще две пригоршни колец, подвесок и неотделанных камней.

Мы ошарашенно смотрели на него, полностью лишившись дара речи.

— Разделите их пополам, раз уж вы и мисс Ева собираетесь стать одним целым, — сказал Гарри.

И добавил:

— Я очень надеюсь, что они настоящие.

— Гарри! — задохнувшись от восторга, прошептала Ева, осторожно привстав и поцеловав его.

Он подмигнул и отвернулся к штурвалу.

— Вы так напоминаете Мегги, — печально пробормотал он.

Я почувствовал, что в моем кармане лежит что-то круглое и тяжелое. Бомба Кобхема! Не без содроганья я достал ее из кармана и осторожно опустил за борт.

Береговые огни быстро приближались. Я сгреб пригоршню самоцветов с колен Евы и сунул их Гарри в карман. Потом обнял Еву и повернул к себе ее лицо.

— Прямо как я и Мегги! — охрипшим голосом пробормотал Гарри.

Я коснулся губами губ Евы и почувствовал, как они прильнули к моим.

Жизнь воистину сладостна.

А ГУБКИ ЕВЫ СЛАЩЕ ВСЕГО!