Коричневая пуговка

Иван Батурин Коричневая пуговка

На маленькой станции, почти скрытой лохматыми ветвями сосен, в вагон вошел пассажир. На нем был стального цвета плащ, в руке — чемодан. Он был усталый, сонный, точно без отдыха прошел большой путь. На его щеках топорщилась давно не бритая рыжеватая щетина.

Пассажир, положив вещи на свободное место, по-матроски, враскачку, подошел ко мне. Глубоко и шумно вздохнув, он с восторгом произнес:

— Какой чудный воздух, — нектар!

— Сибирский, ягодный.

Поезд огибал деревню. По дороге с граблями, туесками шли девушки, они протяжно пели:

Пассажир поспешно выглянул в окно, но, зацепившись за оконницу коричневой, блестящей, как жук, пуговицей, быстро выпрямился и громко воскликнул:

— Какая интересная песенка!.

— Народная, — сказал я.

— Да, — живо подхватил мой собеседник. — Между прочим, песня — моя страсть. А бы любите музыку? Я утвердительно кивнул головой.

— Вы, наверное, сибиряк? Хотите, я вам сыграю старинную сибирскую песенку?..

Не дожидаясь ответа, мой сосед открыл футляр и вынул новый баян. Распахнув полы плаща, он по-ухарски запрокинул голову, провел пальцами по перламутровым ладам и хриповато запел:

Мягкие, полные тоски звука заполнили вагон. Возле нас столпились пассажиры. Мой сосед, польщенный вниманием, стал исполнять русские классические произволения. Его лицо то хмурилось, то оживлялось.

Когда пассажиры разошлись по своим местам, баянист, вытирая платком лицо, спросил:

— Ну, как?

— Хорошо. Вы мастер.

Он задумался на минуту и, как бы про себя, сказал:

— Музыка — это жизнь. В ней все: слезы, огонь, гром… Вы знаете, как играл Паганини? О, это был замечательный скрипач!

Хотелось спать. Геолог, подвернув под голову руку, прислонился к стенке и, полузакрыв глаза, украдкой, испытующе смотрел на меня. В полночь, проснувшись от сильной качки вагона, я взглянул на геолога и удивился — его веки по-прежнему были полуоткрыты. Что за странная привычка?

Когда забрезжил серенький рассвет, я поднялся и хотел ещё раз взглянуть на соседа, но место напротив меня было пустым. Я вышел в тамбур. Геолог стоял в проходе вагона и как-то необыкновенно, точно слепой, ощупывал верхнюю пуговицу плаща. Было прохладно, справа и слева сизой дымкой курились сонная тайга и желтые разливы хлебов. На востоке пламенело чистое небо.

Увидев меня, пассажир восторженно воскликнул:

— Взгляните, какая красота!

Днем мой спутник играл на баяне, пел и подолгу стоял в тамбуре. Вечером, как и в первый раз, он лег на свое место, полузакрыл глаза и замер. Спал он или нет?

Мы ехали третьи сутки. Геолог, как и в первый раз, играл на баяне, выходил в тамбур или стоял у окна, но спать ложился поздно и голову накрывал плащом. Или он не хотел беспокоить меня своим ненормальным положением во время сна, или… Нет, в этом было что-то другое.

Мысли роились в моей голове. Я пытался отогнать их, старался забыть о баянисте, но не мог. Какая-то неудержимая сила тянула меня к нему, подталкивала и чем больше я сопротивлялся, тем сильное мне хотелось видеть геолога.

Собственно, я не имел никаких оснований подозревать в чем-то этого необыкновенного пассажира и, пожалуй, я оставил бы его в покое, если бы не одно обстоятельство. Произошло это на одной из станций, густо обсаженной березами. Остановка поезда была не продолжительной. Я сошел на перрон.

— В вагоне появился подозрительный субчик, — с ноткой недовольства сказал баянист — и направился в буфет.

«Субчик!» — Я вбежал в вагон, но там почти никого не было. Пассажиры прогуливались у поезда, на перроне. «Субчик!». Какое чудное слово! Значит вор или… Но где он его видел?

Маленькая колючая мысль-догадка зашевелилась в мозгу. Я подумал и решительно зашагал на вокзал… Этот день был одним из тревожных дней в моей жизни. Я чуть не отстал от поезда. Еле-еле успел вскочить на ступенька последнем вагона.

Когда я, запыхавшись и потный добрался до своего места, то узнал, что геолога в поезде нет. Вскоре старший проводник вручил мне короткую телеграмму: «Благодарим, задержали шпиона».