ИЗАБЕЛЛА БАВАРСКАЯ.

«Нередко в час ночной, мне снится странный сон

И пробуждаюсь я… как камень давит он.

Любовь, желание и ревности томленья

Мне отравляют жизнь в минуту пробужденья».


Пылкая, надменная, самовластная, с неизменно сжатыми углами рта, Изабелла Баварская с первого взгляда казалась необузданной и злой. Но в спокойном состоянии духа ее физиономия представляла собою спокойную, несколько строгую германскую красоту. Кровь галлов, смешавшись с кровью скандинавов и итальянцев, расцвела в ней пышным цветком. Лицо у нее было продолговато, нос с небольшой горбинкой, тонкие губы, густые брови дугой, большие голубые глаза с длинными шелковистыми ресницами, блестящие зрачки этих глаз дышали сладострастием; лицо было белое с розовыми щеками. Руки у нее были удивительной формы: маленькие, с ямочками. Ее свободная осанка напоминала скорее юг, чем запад, словом все в ней дышало негой и страстностью.

Изабелла бывала иногда весела, резва, даже шаловлива, но теперь лицо ее выражало совсем другое: вся ее сосредоточенная фигура напоминала скульптурное изваяние, низкий лоб был нахмурен, побледневшие губы выражали досаду, и с ее кошачьей грацией она теперь напоминала львицу.

Ее не заметил пока ни один из братьев, и она не знала, на что решиться: подойти ли к ним или же удалиться так же не слышно, как и вошла. Дождется ли она случая увидеться без свидетелей, глаз-наглаз, с герцогом Орлеанским?

Остаток стыда боролся в сердце супруги с пылкостью любовницы, чуждой всякого самообладания. Но стыд напрасно боролся против ревности: статуя медленно скользнула с подмостков и очутилась как раз перед герцогом, который тотчас же встал и предложил ей свое место.

– Как! Это вы, королева? Какой приятный сюрприз! – сказал он.

– Вы бы постыдились говорить со мною, герцог, после того, что мы узнали!

– А что же вы узнали такого важного?

– Да вы откуда теперь, позвольте вас спросить?

– Мы сейчас только из Совета.

– А до Совета где вы были?

Орлеанский медлил с ответом. Король, улыбаясь, мешал в камине дрова и в душе восхищался мыслью, что у него жена – настоящая Лукреция, президент Суда любви, так строго относящаяся к поведению принца крови.

В глубине души Карл VI чувствовал снисхождение к брату и говорил сам себе:

– Он на четыре года моложе меня, у него железное здоровье, огненный темперамент, пылкое воображение!

И добрый брат, добрый король, продолжал еще усерднее ворочать головни.

– Где же вы были до Совета? – повторила королева, раздраженная молчанием принца.

– Перед Советом я присутствовал на свадьбе Мариеты Ангиенской с одним из моих офицеров, мессиром Обером ле Фламан.

– Так это правда? Вы не отрицаете?

– Зачем же мне отрицать? Я даже не понимаю, почему вы удивлены, королева, ведь вы даже приданое дали невесте.

– Вы так просили меня об этом! Но тогда я не знала, почему вы так упорно хотите выдать эту девушку за человека неприятного и смешного, и почему она нисколько не противилась этому.

– Она бедная девушка. Я дарю ее мужу, Оберу ле Фламан, значительное поместье, она станет теперь дамой высшего общества. Для нее это партия, каких, по нынешним временам, не много.

– А-а! Вы дарите ее мужу поместье? А тут, кто-то говорит, что вы кстати дарите ему и наследника… Это достойно такого благородного принца, как вы… такого…

Изабелла готова быта забыть о присутствии короля, раздражение увлекало ее. Вдруг она остановилась.

– Вы, конечно, шутите, королева, – сказал герцог двусмысленным тоном, в котором было и желание удержать Изабеллу, и вызов.

– Нет, нет, – с укоризной вмешался король, – королева не шутит! Ведь вы, брат мой, как сюзерен, имеете же право первой ночи.

– Если бы вы, государь, и не уничтожили этого права, то я не стал бы пользоваться им. Я не хотел бы так плохо вознаградить верного слугу.

– Хорошо, Луи очень хорошо! Я желаю, чтобы в мое царствование законы пользовались уважением, и вы первый должны подавать тому пример.

Изабелла, задетая за живое настолько же мужем, насколько любовником, заговорила с живостью:

– К чему это лицемерие, эти извороты, герцог? Разве вы не видите, что нам хорошо известна эта история? А от кого мы ее знаем? От другой девушки, брошенной вами.

– О ком вы говорите?

Орлеанский, по-видимому, искренно не понимал в чем дело.

– О ком? Мало ли их у вас! О Колине Демер! Вы два раза виноваты! Вы сделали два преступления, две подлости!

– Именем Феба, государыня! Стоит ли самый обыкновенный случай такой грубой брани.

– Да, – сказал король, перестав ворочать головни, – ты, Изабелла, заходишь слишком далеко.

Он встал, оттолкнул ногой стул и заговорил тоном властным и в то же время как будто примирительным:

– Я думал, что вы шутите, а выходит, что вы оба выходите из себя. Твои глаза пышут гневом, Людовик, а по вашим глазам, королева, видно, что и вы сильно раздражены, это уже ссора. Да разве при французском дворе подобное приключение новость? Благодарение Богу, любовные грехи всегда отпускаются. Мой указ против разврата направлен только против насилия. Если прародители наши были наказаны за ослушание, то и тогда наибольшее наказание понесла женщина. А мы прибавили к этому наказанию еще стыд. Женщина сама должна непрестанно беречь свою честь. Следовательно, там где не было насилия, нет и преступления, а лишь проступок, единственным оружием против которого мы ставим выговор. Постановив это, мы, по закону, предоставляем вам, королева, как председательнице Суда любви, наложить на Людовика штраф, но как государыня, вы должны относительно его воспользоваться правом помилования, точно так же, как поступаю и я, а затем, пусть об этом больше и речи не будет.

Королева слушала, нахмурив брови.

– Ну, полно! – сказал Карл VI, уже вполне добродушно, – подайте друг другу руки.

– Незачем, – пробормотала Изабелла, – я об этом больше говорить не стану.

– Руку подайте! Cordieu!… Что же, я не король, что ли? Руку, говорят вам! А!.. Ну, хорошо! Нагнитесь, королева, чтобы я мог поцеловать вас в знак примирения. Ну, теперь я пойду распорядиться на счет нашего бала. Это наш первый бал на маслянице, и я хочу, чтобы он был великолепен.

Очень довольный своим судом, Карл VI ушел, и пока слышны были его шаги, раздававшиеся по плитам, оба противника сидели молча друг против друга. Но едва звук шагов замолк в отдалении, тон разговора между Изабеллой и Орлеанским круто изменился: «ты» заменило «вы» и ссора снова возгорелась.

– С ума ли ты сошла, Изабелла, – сказал герцог. – Разве можно было говорить со мною так при нем?

– Я не могла удержаться от гнева, до которого довела меня твоя измена. И теперь еще, если бы я не удерживалась, я бы разодрала тебе ногтями все лицо.

– Вот уж чисто германская ревность, моя красавица. Наши французские дамы так не делают.

– Оттого, что они меньше любят.

– Нет! – а оттого, что они лучше мирятся с жизнью. Будем говорить напрямик, моя королева; связавшись с тобой, я ведь не заключал условия быть у тебя в кабале.

– Значить, кабала выпала только на мою долю?

– Нисколько! И мне, и тебе предоставляется полнейшая свобода.

– Ах! У тебя нет ни сердца, ни души!

– Я вам сейчас докажу противное: я прочту вам балладу, сочиненную в похвалу вам. Садитесь и слушайте.

– Вы издеваетесь, Луи, мы очень виноваты перед королем, и ваше поведение служит мне жестоким наказанием.

– О, пожалуйста, ни слова об этом, моя прекрасная королева! Любовь и угрызения совести – эти два слова не рифмуют. Лучше прослушайте мои стихи.

– Людовик, эта девушка, которую вы выдали замуж, останется при вас?

– Это будет зависеть от ее мужа.

– Ну, слушайте. Я согласна забыть ваше вероломство, только с одним условием. Вы дали им поместье, пусть они уедут туда завтра же. Я требую этого.

– Вы очень недоверчивы, Изабелла. Ведь теперь при ней будет муж, который будет стеречь ее. Это один из моих лучших офицеров.

– Один из самых преданных вам? Да? Преданный до бесстыдства!

– Вы клевещете на него!

– Так вы очень дорожите ею, этой женщиной! Нет, все равно, я остаюсь при своем.

– Хорошо, будь по вашему… но послушайте же мою песню.

– Такая и песня видно, как ваша любовь!

– Она написана очень трудным метром. Рифмы у нее особенные, это аллегория, из которой видно, что она вдохновлена королевой!

– Ах, я знаю вас, пустой рифмоплет! Вы ничего не любите кроме шума, празднеств. Кроме того, что блестит и сияет, прекрасные цветы, песни, раззолоченные одежды, переменных любовниц. Вы жестокий и бесцельный честолюбец, вы занимаетесь политикой только затем, чтобы иметь средства удовлетворять вашей нелепой расточительности, вы любите искусства от безделья и из тщеславия, вы рыцарь только на турнирах, но вас страшит война с ее трудами и опасностями; вы полюбили меня мимоходом, как всякую другую, недурную собой женщину: и вот теперь вас уже удивляет и тревожит страсть, неосторожно пробужденная вами из-за каприза, страсть, которая опутывает вас, и вы заметили это только сегодня, как птица, которая в первый раз потянет цепочку и чувствует себя на привязи.

Королева была права: герцога тревожила ее пылкость, он хотел лишь позабавиться над ней.

– Чтобы говорить так долго, нужно, по крайней мере, сесть.

Подтолкнув к камину кресло, Орлеанский хлопнулся в него и принялся мешать уголья, как только что мешал король, брат его. В таком положении он слушал королеву с видом человека, решившегося выдержать целый час скуки.

Изабелла не заметила или притворилась, что не замечает этого скучающего вида. Она продолжала свою отповедь, как женщина, решившаяся настоять на своем и добиться повинной от этого герцога который изменял ей для соперниц, недостойных королевы.

– Людовик, – говорила она, – неужели вы никогда не будете благоразумнее? Если бы я думала, что все это лишь увлечения молодости, я бы переносила терпеливо, любя вас, я также думаю и о будущем. Я ведь не то, что обольщенная девочка, которая плачет и честь которой прикрывают браком. Чтобы заставить меня изменить обязанностям супруги и королевы, нужны были могучие чары, и горе вам, если связь, соединяющая нас, была с вашей стороны лишь прихотью мимолетной фантазии! А я? Я вложила в это всю душу свою, всю мою жизнь в этом мире, а в будущем – может быть вечное проклятие…

При этих последних словах, герцог поднял голову, но почти тотчас же опустил ее, под проницательным взглядом, в котором доканчивалась мысль, трудно выражаемая словами.

Изабелла продолжала, задыхаясь:

– Куда только не завлекло меня желание создать вам славу и могущество! Чего я ни делала, чтобы предоставить вам в королевстве власть, которой вы пользуетесь за устранением дядей короля и этого Иоанна Неверского, который завидует вам и ненавидит вас! Сказать ли вам все? В ослеплении моей страсти совершенно бескорыстной, имеющей целью только вашу будущность, разве не мечтала я иногда, что между вами и престолом стоить лишь слабый и болезненный король, для которого смерть была бы, может быть, благодеянием, лишь бы только она была спокойная и медленная.

Орлеанский вскочил с места, выпрямился во весь рост и, отступая в ужасе, вскрикнул:

– Что вы говорите, королева!

– Да, я настолько люблю тебя, – холодно проговорила Изабелла.

– Что же это за любовь? Она страшит меня. Или мы вернулись к временам королей первой династии? Или вы хотите присоединить имя Изабеллы Баварской к именам Брунгильды и Фредегонды?

– А! Ты думаешь, что можно безнаказанно играть счастьем женщины такой, как я! Совратить ее со стези добродетели и потом бросить, как выдохшийся цветок? Нет, нет! Раз свернув, благодаря тебе, с пути добра, я почувствовала как в душе моей проснулись новые свойства. Честолюбие охватило меня, когда я увидела, что власть уходит из рук моего супруга и возвращается к его дядям, и это честолюбие послужит только в пользу тебе, если ты захочешь, или же ты будешь только орудием его. Выбирай же! Но знай, что отступление невозможно.

– Королева, вы приводите меня в ужас и глубоко огорчаете. Какое бремя вы хотите возложить на мою леность, мою беззаботность? Если я возвышал голос в Совете, если я даже принимал участие в политике, то единственно из желания поддержать привилегии дворянства, на которое так часто стали нападать в последнее время, да еще чтобы недопустить войны, которую ненавижу всем сердцем. Но домогаться власти! Примерять на голову себе корону? Э, ваше величество, она и не удержится на мне, она упадет мне на шею, как ошейник невольника.

Королева закрыла себе лицо обеими руками и прошептала:

– Корона или ошейник – ты их попробуешь.

В эту минуту любимый паж герцога, постучавшись в дверь, вошел в залу и прямо подошел к герцогу.

– Паж, что тебе надо?

Паж проворно сунул в руку принца письмо, прошептав:

– Ваше высочество, от герцогини Неверской. Потом громко, как будто только в этом и состояло его поручение, проговорил:

– Мессир Обер ле Фламан с супругою желают вам представиться.

– Пусть подождут! Я теперь занят с королевой.

– Пусть войдут, – сказала Изабелла.

– Пожалуй, пусть войдут! – проговорил беспечно Людовик.

Когда паж вышел, Изабелла Баварская поспешила прибавить повелительным тоном.

– Пусть войдут и пусть сейчас же уезжают в свое поместье, – слышите ли?

И, не дожидаясь ответа герцога, она быстро вышла.

Загрузка...