Корона мира

Глава XV

Огромный дракон лежал, отдыхая, в ложбине среди черных скал высокого мыса, закрывающего от свирепых юго-западных ветров обширную акваторию мессантийской гавани. Змей много потрудился за эти дни и теперь чувствовал в своем большом крылатом теле усталость и довольство. Показался белый город, усилиями Мило превращенный из грязной, вонючей дыры в сияющую столицу. У заново укрепленных причалов покачивались сотни кораблей из всех стран Закатного океана. На почетном месте среди них была «Полночная звезда».

— Сегодня мы подпишем последний договор, — говорил Конан, поглядывая с высоких скал. Мессантия о его прибытии еще не подозревала, но от Меццо он уже знал, что Зингара и Аргос с перепугу подписали вторую часть соглашения. Стигиец — купец Кебексенуф — и старый асгалунец — сам Нирах, второй человек в гильдии «Гамилькар» после Седека — признались в своем заговоре, что трудно было не сделать в присутствии столь грозного судилища, представленного Конаном, устрашающим изнеженных роскошью и лестью южан Майлдафом, который казался им куда большим варваром, нежели киммериец, проницательным загадочным Тэн И, величественным Озимандией и хитроумным Евсевием. Более же всего стращал сообщников величавый и непроницаемо черный, говорящий мыслями огромный крылатый змей.

Действительно, ураган, пришедший с полдневного восхода, был колдовским, насланным стигийцами. Именно он отнес «Полночную звезду» к берегам страны пиктов. Именно купцы из «Гамилькара» подкупили, а более просто — сговорили дикарей, разбередив им раны, нанесенные войной с Аквилонией, напасть на корабль, где будет сам Конан. Именно там должен был присоединиться к ним купленный за огромные деньги Табареш. Именно асгалунцы заплатили саббатейцам за похищение Этайн — на случай, если Конан ускользнет и от пиктов, и от пиратов, — и Адгарбал — так назвался поборник культа Золотого Павлина — блестяще выполнил поручение.

Но заговорщики недооценили боеспособность «Полночной звезды» в битве с морем, и Джоакино, лишившись указаний хозяина, подал сигнал раньше времени. Не учли они, что боевой флот Зингары значительно прибавил в мощи, а хайборийское дворянство еще способно владеть мечами и не окончательно погрязло в безделье и пьянстве, благодаря чему абордаж был отбит. Никто и предполагать не мог, что будут вытворять на Океане трое изгнанников и что устроит в пуще отправившийся за водой Конан со спутниками. И уж тем более никто и подумать не мог, что далекие Острова на Закатном океане окажутся не выдумкой и властно вмешаются в ход событий.

Но радость от победы не была полной. Дракон улетал. Являться на черном крылатом змее прямо в Мессантию было излишне для короля державы, считавшейся оплотом митрианской веры. Вместе с ним улетал Хорса.

Ожоги на теле гандера быстро заживали: то ли действовала мазь, которую тут же добыл из походной котомки Тэн И, то ли сказывалась благодать, которую обрел Хорса, пребывая на Зеленом острове. Все хранили молчание, стараясь не касаться такого решения гандера, даже Бриан Майлдаф. И были печальны, даже Конан. Один только Меццо, казалось, воспрял духом.

Этайн пришла в себя еще в воздухе и весь путь до этого злополучного Черного мыса была счастлива, как никогда в жизни. Хорса был предупредителен и нежен. Казалось, он переборол себя, он останется здесь. Но так только казалось. Хорса умирал. Умирал для нее и для многих, находящихся здесь. Ибо это не было секретом: Касталиус и Сотти оставались на материке лишь для того, чтобы сдать преемникам свои дела. Они уезжали на Острова, к Бейдиганду Справедливому и Песнопевцу, к Ллейру и к черному дракону, который нашел пристанище там же, к холмам и садам Гленллана и другим островам. А Хорса уходил сейчас.

Хорса не стал лгать. Он рассказал Этайн о той, кого встретил там. Он не стал ей рассказывать об аромате яблок Гленллана и о старом маяке, о часовне на холме и о Песнопевце. Он знал, что это ничего ей не объяснит. Он знал теперь, что не это было причиной. Если бы не роковой взгляд на маленькой площади у храма, он не расстался бы с Этайн сейчас.

Этайн знала, что он сделал для нее все, что мог. Она видела его страшные ожоги, она видела царапины и мелкие раны, оставленные мечом Адгарбала. Она знала, что он не лжет ей. Она не ненавидела его и не прощала. У нее просто не было на это сил. Любовь, осветившая ее жизнь на эти полтора года, билась теперь, словно потерявшееся в просторах неба облако. Вокруг была только головокружительная лазурная пустыня. И облако это летело в никуда и безнадежно таяло…

Дракон улетал, унося в корзине Хорсу. Светлые волосы гандера еще виднелись, и коренастая сильная фигура еще была различима с земли. Он не махал рукой, не кричал ничего на прощание. Просто стоял и провожал быстро уходящий вниз и на восход берег и тех, кого он оставлял там. Некоторых — навсегда.

Этайн, красивая и застывшая, точно дивной работы статуя, тоже стояла на самом краю обрыва, провожая его, уходящего в небеса и на закат. Прощальный поцелуй полынной печатью забвения горел, не остывая, на ее губах.

Для остальных, в том числе и для Майлдафа, стоящего на шаг за ней, чтобы графиня — не попусти Митра! — не сотворила чего-нибудь над собой, она улыбалась жалко и равнодушно смотрела вдаль.

Дракон превратился сначала в большую черную птицу, потом в точку, потом и вовсе пропал вдали.

— Пойдемте, моя госпожа. — Это Тэн И подошел к ней и тихо взял за руку. Она почувствовала, что один только кхитаец ведает, что происходит с ней сейчас.

— Партия за Океан сыграна, — молвил Тэн И. — Осталось войти в комнату, где лежат приготовленные дары. Серьезные игры кончены. Продолжается смешное кхитайское шествие — жизнь. Кто знает, какую маску сорвет перед вами будущее? Пойдемте, госпожа.

Опершись на руку Тэн И, Этайн пошла вниз по узкой тропинке. Океан ритмично шумел, словно утверждая преходящесть всего сущего.

Договор был подписан тем же днем. Появление Конана со свитой и признавшимися и готовыми еще неоднократно признаться во всех мыслимых и немыслимых злодеяниях и всех смертных и бессмертных грехах зачинщиков заговора стало для всех большой, но, кажется, даже приятной неожиданностью. Мило и Фердруго, проведя в вынужденном общении несколько дней, нашли друг друга весьма достойными и благородными людьми и даже решили как-нибудь вместе поохотиться и поплавать по морю, благо рассказ монарха из Кордавы о свирепой буре привел Мило в неописуемый восторг: аргосцу тоже воэмечталось побороться со стихией и совершить тем самым какой-нибудь подвиг.

Порешили дружить, помогать друг другу, пресекать поползновения кушитов и ванахеймцев, повнимательнее следить за шемитами, а стигийцев и Барахас и вовсе объявили лютыми врагами и торжественно поклялись прищемить им хвост и сослать всенепременно на галеры. Аквилонии дозволялось строить корабли, содержать их за соответствующую мзду в портах Аргоса и Зингары, нанимать беспрепятственно моряков и торговать всюду, где душе будет угодно, платя при этом льготные пошлины. Все понимали, что до достижения описанного единства пока было очень далеко, но и разорвать договор было трудно — так уж хитро его состряпали — да никто и не собирался этого делать.

Мило чрезвычайно обрадовался возвращению целым и невредимым обожаемого младшего сына, прослезился даже. На радостях пообещал женить Конти на полюбившейся ему деве, о благополучии коей тут же поведал ему Сотти. Градоначальника Мерано король собрался было вернуть к мессантийскому двору, но градоначальник был непреклонен в своем намерении сложить дела, чем весьма огорчил Мило. Впрочем, Сотти немедленно порекомендовал на сей важный пост своего приятеля Вьялли, и король всерьез занялся рассмотрением данной кандидатуры.

Погибшим смертью храбрых Арриго, братьям Родригесам и другим членам экипажа «Полночной звезды» зингарцы воздали почести, Норонье было вынесено порицание за небрежение (но с должности его не сняли, учитывая значительность прежних заслуг перед двором), а вернувшемуся вместе с послами Аргоса, ездившими в Тарантию и державшими там совет, Мегисту вручили регалию и отсыпали тысячу пятьсот сорок шесть монет золотом — так посчитало казначейство.

На тысячу монет Мегисту присмотрел себе недурной корабль, товар и нанял экипаж, а на триста монет устроил на борту «Полночной звезды» пышное празднество. Участвовали, кроме Хорсы и безвременно павших, все, кто отплывал на борту нефа из Кордавы.

Преступников, изловленных Конаном и Запатой, заключили в крепость для дальнейшего дознания, а следствию поручили проверить деятельность гильдии «Гамилькар» в портах Аргоса и Зингары.

Что касается короля Аквилонии, то авторитет его на Океане сделался непререкаем, и киммериец стал более популярен в Мессантии, чем даже Мило или принц Конти. Слухи о черном драконе все же каким-то образом распространились по городу, и вскоре на улицах можно было видеть, как перекрашиваются вывески на тавернах и художники малюют там страшного черного змея с крылами, хвост коего закручивается в надпись: «Черный дракон».

Барон Полагмар был весьма горд собой и приглашен чаще бывать в Тарантии и Фрогхамоке.

Прошло семь дней. Торжества кончились, и государственные заботы призывали к себе. Конан со свитой собирался сегодня покинуть Мессантию и отплыть вверх по Хороту домой. С аквилонцами уезжал и Меццо. Кажется, ему удалось немного скрасить эти дни для графини Этайн.

Конан, Тэн И, Евсевий, Майлдаф и Гонзало стояли на корме «Полночной звезды», встречая рассвет.

— Итак, игра доведена до конца, — говорил Тэн И. — Я не берусь утверждать, государь, ибо не являюсь мастером ее, но на моей памяти нет ни такой стратегии, ни многих комбинаций, что были проделаны в эти дни. Ключи от Океана были нашим выигрышем, и мы их добыли.

— Сомневаюсь, — отвечал Гонзало. Ему было рассказано обо всех невероятных приключениях, и старый морской волк и бывший пират нимало им не удивился. — Океан неподвластен воле человека, сколь бы ни был он силен или сведущ в магии. Море останется при своем, проглотит все материки и острова, кто бы ни населял их прежде, и выплюнет новые, если захочет. Но вы все равно сделали то, чего не достигал никто, как бы ни хвалились прошлым на ваших Островах Бейдиганд Справедливый, Ллейр или Песнопевец. Я бы хотел как-нибудь доплыть туда, да, боюсь, грехов многовато. Может быть, Фрашку сумеет.

— Ты не прав, Гонзало, — возразил Евсевий. — Мы не собираемся властвовать над Океаном. Мы лишь желаем не причинить ему бед, дабы он не чинил вреда нам. Сотти рассказывал о том, что видел в пещере за зеркалом. Мы, наверно, тоже хотим попасть в такое место и подольше не уходить оттуда.

— И чтобы Океан был на нашей стороне, — добавил Майлдаф.

Все сказано верно, — заметил король Конан. — И ты тоже прав, Гонзало. Только мне трудно представить себе такое место. Даже на Островах я думал не о садах и белых башнях, а о том, как бы проникнуть в Стеклянную Твердыню этих злых духов и увести у них третий свиток. А еще больше я думал о том, как бы попробовать вина, что делают из растущего на Островах винограда. Тебе, Тэн И, Бейдиганд Справедливый предлагал, но ты не пьешь. Хорсу напоили так, что он… Ну ладно, об этом рассуждать печально, хотя как еще посмотреть. А вот я не успел попробовать. Так или иначе, месьоры, некогда нам будет радостно вспомнить и это…

Праздник в тарантийском королевском дворце отгремел — играли свадьбу Майлдафа и королевы Народа Холмов.

В музыкальном зале, где вечно было холодно, а потому часто топили камин, остались только слуги, чтобы убрать мусор и помыть пол. Кроме них в зале были еще двое: графиня Этайн и Меццо. Они сидели друг напротив друга на изящных, офирской работы стульях. Рука у аргосца зажила, и теперь они играли дуэт, разные пьесы и мотивы. Получалось очень складно. В Бельверусе Меццо постигал разные дисциплины, но более всего преуспел он в музыке. Почти все аргосцы и без того были от рождения способны к сему сладкозвучному искусству, а Меццо — более многих. В Немедии же под надзором тамошних наставников к его способностям добавилось знание теории, благодаря чему еще развился его талант в импровизации.

После того как черный дракон унес Хорсу, Этайн старались по возможности не оставлять одну. Особенное участие выказывали Майлдаф и Тэн И. Но как-то незаметно к ней приблизился и Меццо. Главным предметом их бесед явились, конечно же, музыкальное и поэтическое искусства. В отличие от Хорсы, который искал всему рациональное объяснение и предпочитал поэзию скорее умозрительную, нежели чувственную, а музыкальными инструментами не владел вовсе, Меццо тонко ощущал все, что нравилось Этайн и влекло ее, и умел выразить эти мимолетные ее порывы в музыке и слове, а также воплотить ее разрозненные впечатления в ясное суждение.

Она все больше уделяла внимания ему, и он показался ей интересным.

На время, которое они проводили вместе, печаль и тоска об ушедшем утихали, становились незаметны, день за днем все более обращаясь в светлую грусть. Внезапно струна на китаре стала звучать как-то иначе, выбиваясь из общей гармонии: вероятно, что-то произошло с колком.

— Ах, неудача! — засмеялся Меццо. — Моя старая китара уже давно капризничает. Жаль, та, что подарили вам тогда, в Аргосе, сгорела! Придется доиграть в другой раз.

— Нет-нет, — поспешила возразить графиня, легко касаясь самыми кончиками пальцев руки аргосца, собравшегося было отложить инструмент. — Не стоит беспокойства. Сейчас мы исправим дело. У меня есть шпилька…

Этайн попыталась извлечь эту шпильку из своей поднятой прически, но рука ее внезапно дрогнула, и черные шелковые волосы графини рассыпались по плечам, резко контрастируя с белым ее лифом.

— Вот. — Она протянула шпильку молодому человеку.

В ответ Меццо, вместо того чтобы забрать шпильку, взял Этайн за руку.

Рука была нежная, теплая и действительно дрожала, словно в ней была не шпилька, а что-то гораздо более хрупкое и драгоценное.

Меццо пристально посмотрел на Этайн. Она опустила взор.

— Госпожа моя, — молвил он. — Я сознаю всю глубину и безутешность вашей печали, и, должно быть, момент не вовсе подходящий, но ныне, видя вас столь прекрасной, я не…

— Не стоит, — тихо сказала она и смело взглянула ему в лицо.

Он смотрел на нее неотрывно, будто боялся, что не увидит никогда. Впрочем, так оно, верно, и было.

«Почему бы нет? — подумала она. — В конце концов, он ведь нравится мне…»

Две китары стояли, прислоненные к ножкам стульев, так и не окончив дуэт, ибо руки Этайн и Меццо соединились.