Январь.

Прогулка в новогодний вечер, то есть когда уже стемнело, но ещё не шампанское, как-то сама забралась и поселилась в жизни. Сначала в этом была некая спешка. Успеть оббежать центр города, того первого провинциального города, с редкими украшениями и снежинками в свете фонарей, слепить снеговика или хотя бы бросить во тьму сосульку. Затем пришла в жизнь Москва и однажды заграница, где новогодний вечер дарит шикарные театральные постановки или бульвары полные света и дизайна. Опять спешка, мелкими перебежками, выдыхая впечатления от оперетты и вдыхая предвкушение от новогоднего стола. Всё бегом. Темно как семь, а уж одиннадцать. Не успеем встретить, а что если встретим во дворе, в метро, в машине – не то! Так и пошло, повелось. Всякий вечер перед боем курантов, в тот самый один раз в году, когда стрелки эти ждёшь, мы оказываемся на улице. Маленькая дочка – демонстрация ледовых скульптур, дочка побольше – запускаем фейерверки, ещё больше – обалделые от «Анны Каренины» семеним по льду, стараемся не упасть у подъезда, у самых мандаринов, у самого стола салатов. И даже когда провинция снова стала хозяйкой предкурантной ночи в пандемию, улица никуда не исчезла. Чтобы потом пойти попозже, сейчас надо пойти попозже. Логика выгуливателей собак. За час до президентской пятиминутки я вышел очертить следами энергоинститут. Водитель собаки. И вот тогда мне бросилась одна вещь в глаза, которой раньше не было. Раньше, это я не знаю когда. Раньше, как сейчас дочка или раньше как первый год в Москве? Какое-то раньше не слишком далёкое. Доковидное раньше. Я брёл с поводком и отметил, что машины снуют как в любое другое одиннадцать вечера года, людей мало и все одинокие или парами с блюдами в руках, а блюда все с фольгой, а люди все ругающиеся друг на друга. Собак совсем нет. Но самое яркое новое – мало горящих окон. Типовой квартал с десятками десятиэтажек. С одной точки могу видеть сразу пять-шесть, с их серыми фасадами квадратиков-окон. Но свет горит хорошо если в каждом четвёртом. Некоторые линии стояков с первого по десятый пустые полностью. В отдельных подъездах горело всего одно окно. Мало иллюминации в них, просто свет. Не так как в детстве уж точно. Папа везёт на санках, я черпаю рукой снег с дороги, а мама заглядывает во все горящие окна первых этажей. Обсуждают шторы, люстры, кухни. Все окна горели тогда. Тротуар освещался в детстве не фонарями, а окнами ближайшего дома. Сейчас собака и я свидетели, что людей за окнами в этот праздничный вечер мало. Рестораны закрыты из-за ограничений, клубов-дискотек для молодёжи, таких как были в моё время нет, на улице никто не играет и даже не пьёт. Где все люди? Накупили квартир как инвестиции? Умерли в пандемию? Пришли в гости в другую квартиру и оттого свет только в каждой четвёртой? Последнее кажется самым реальным объяснением. Но когда я сам лично в последний раз так делал, ходил в Новый год в гости? Полагаю, лет пятнадцать назад… Позвонил Руслан, поздравлял, авторитетно желал, благодарил за мои ответные слова. Я перебил его и поделился наблюдением. Нет света в многоэтажках при том в хорошем районе. Друг вынулся из окна своего дома в пригороде и подтвердил. Насколько он мог видеть застройку у себя, света было очень мало. А с учётом новогоднего двенадцатого часа, необычно мало. Он тоже пустился в размышления озвучив все версии. Помолчав мы всё же остановились на том, что все в гостях. Просто конкретно мы не делаем так. А некоторые пенсионеры и вовсе ложатся спать, для них это обычный день. После этого тревога отступила и максимально близко к полуночи собака и я вернулись в одну из квартир, где свет горел. Захотелось дома сделать этого света больше. Я включил все гирлянды, зажёг свечу подаренную в прошлом году. Телевизор, свет экранов телефонов, отражения в окнах изнутри, в зеркалах, свет газовой горелки, мы дали максимум света. Пусть кто-то снаружи не переживает. Всё как в детстве. Наша квартира не пустая.

* * *

Командировка уже завершилась, а желание прикалываться над Ульяновском живо. Ульбург, Лениняновск, Ульяна-на-Володеволжск. Оказался таким же засыпанным снегом в эту зиму как Москва, только нечищеным – как москвичи говорят – от слова совсем. Тема УАЗиков совершенно оказалась не раскрытой. Интернет сообщает, что по всему миру есть сообщества фанатов «буханок», также и «козлов», занимающихся рестайлингом и умиляющихся над анимешной мордочкой УАЗ-минивена. Везде есть такие сообщества, кроме родины УАЗа. Я не встретил не то что разрисованной-переделанной «буханки», я вообще не встретил на улицах родной автопромышленности. Джипы всех родов импорта буксовали и брызгали коричневым снегом на тротуары. Все японцы и европейцы были здесь. Гелентвагены и Прадо стояли рядами у ТЦ. Но ни одного уазика, ну хотя бы «Патриота», не встретилось. Не перебежал он мне дорогу, не стоял прислонившись к сугробу, не рычал на крутом подъёме. И всё так. Ничего родного не было в городе. Среди коротких старинных улиц с купеческими двухэтажками не успевала родится у меня трепетная благодать от архитектуры, как я упирался в Огромный Стеклянный ТЦ заклеенный светящимися брендами одинаковыми в каждом городе России. К дому Ульяновых не пройти – ремонт. В парк у реки не спуститься – темно и маньячно. По центру не погулять – скользко и непролазно одновременно. Центральные рестораны не имеют в наличии и половины меню. Нет тёмного пива. Нет супа. Нет хлеба. Ни крутона, ни гренок, ни пирожков, ни блинов. Есть только белые рубашки официантов с лицами призывников на медкомиссии и ёлка у входа сложенная из пустых винных бутылок. Какой ты, Ульяновск, неготовый к гостям. Памятник букве «ё» был бы небольшим утешением, если бы имел я лопату откопать его. Смотровая площадка с видом на оба моста была бы моим променадом, если бы не скрипучая рядом сломанная канатная дорога и не бродячие собаки. Одна только Волга, замёрзшая как будто вовсе мелкая, как пруд в парке, ставшая белой пустыней очаровала. Не приглянулась она мне в Волгограде, обычной показалась в Ярославле и Костроме, в Саратове, в Твери. Забавной была на паромной переправе в Мышкине. Красиво лежала в Рыбинске и Угличе. В Калязине и Ржеве тоже скорее просто понравилась. В Ульяновске остановленная морозом наконец-то показалась прекрасной. Ни движения, ни проруби. Нет людей на льду, сколько видит глаз. Зная, что Президентский мост с подъездами равен двенадцати километрам, смотришь на лёд Волги с почтением. Говорят, что летом вся цветёт, злословят, что отмели да погибшие суда не красят. Пока не верю, слепну от белости льда. Если и Волга прокинет мои впечатления, то совсем пропал ты, Ульяновск. Ночью на том берегу азбукой Морзе разговаривают со мной верхушки ветряков ветропарка. Я видел их вблизи Вены, представляю всю мощь. Но на фоне Волги и они только красные диоды, как простая гирлянда из одного красного цвета протянулись по берегу. Спросил у проходящих местных, что за огни – не знали. Я-то подготовился перед поездкой, почитал. На второй день отпустило меня разочаровываться в чужих городах и стал я получать удовольствие от еды. Нашлись всё же в переулках тёплые котлеты и суп, горящие сковороды с мясом и овощи-гриль. Занимался people watching. Всё как везде по России. Полковники обедают с водкой и небылицами о службе. Планируют следующую медаль. Гости с юга, мужчины полные, занимающие полкафе, не работают, сидят с чаем, разговаривают по мобильному вставляя русский мат в родную речь. Подростки вставляют родную речь в мат и шумят как их адские колонки в рюкзаках, выныривают из одного бессмысленного магазина и влетают в другой, третий, в фуд-корт. Холодно просто так материться меж сугробов. Народ в целом как везде, чудной, суетливый и близорукий. Не видит красоты края, смотрит на ТЦ из тёмных окон Пасфайндера или с обратной стороны витрины «Бургеркинга», сквозь наклейку, что порочит соседний МакДональдс. Встречи по работе были сродни походу по городу. Народившиеся 30-летние главные врачи, озабоченные обтягивающей одеждой и тюнигом «Приоры» встречали в бедненькой, но чистенькой светлице двухэтажного административного корпуса, который должно быть посещал ещё папа Ильича. Местные фармфирмы ютящиеся в арендованных клетях офис-центров с чайниками и кипятильниками в коридорах на пионерских тумбочках. Секретарши администраторов решающие за всех кому и с кем встречаться сегодня, кто занят, а кто перенёс встречу. И на каждом визите постукивание ботинками о стенку и порог, встряхивание снега, смена бахил и масок, знакомство и улыбка под маской так чтобы по глазам было видно, что я рад и счастлив говорить. Местные все без масок, устало машут рукой, сокращение бюджета медицины региона кажется коснулось и их корпоративной культуры. Главный врач-предприниматель, главный врач-качок, главный врач-политик. Моложе меня. Молодечно. Я бы тоже не отказался руководить клиникой в 30-35. Откуда талант взять? Не научили меня. Улетал «Победой». Много плохого слышал про авиакомпанию, придираются, преувеличивают. Если лететь одному, без семьи, без багажа, без смысла жизни и недолго, то очень даже неплохо. Сложно в целом испортить полёт длительностью час с небольшим. Отсутствие кармана у кресла впереди только смутило. Интересен тот самый злосчастный контроль багажа по размеру, когда твою сумку кладут в железный ящик размером с кота и потом хлопают крышкой, так чтобы она непременно со звуком удара швабры Тора грохнулась о железные края стенок. Грохот этот возвещает, что сумка влезла и подходит под требования ручной клади. Если грохота нет, извините, оплачивайте как багаж. Так вот грохот этот на рейсе из Москвы был только от пассажиров, что искренне изучали систему и тыкали свои сумочки в синий прямоугольник у стойки регистрации. Никто из людей в униформе «Победы» не заставлял в Москве проходить эту неприятную процедуру пассажиров в очереди на посадку. Но вот на обратном рейсе из Ульяновска, а я думаю, что из любого всякого провинциального города, грохот раздавался по залу постоянно. По нему я и вычислил выход на посадку. Персонал компании авиаперевозчика бдил и всовывал невпихуемое в коробку для кота. И о горе тем, чья ноша пружинила под крышкой и не извергал ящик характерного грохота. Пассажиры просили вторую попытку, поворачивали свои портфели боком, сами с большой амплитудой опускали с размахом крышку. Кто-то ставил сверху ногу, кто-то ругался. Особенных последствий по принуждению к оплате я не заметил, но настроение было испорчено у десятка людей, посадка тормозилась, вещи мялись, в людях рождался крепостнический страх, ненависть к НКВД, городу и сварщику синего ящика. Грохот крышки стоял в ушах до самого грохота двигателей.

* * *

Вторая командировка года оказалась куда как лучше. Во-первых, никаких очередей в самолёт и заполнения пустоты в аэропорту. Азиаксист отвёз меня на абсолютно новый вокзал «Восточный», что скромно приютился на севере, где-то за ВДНХ и стадионом «Локомотив». Маленький и нестаринный он совсем не походил на ожерелье знаменитых монументальных ЖД вокзалов столицы на кольцевой линии метро. Перевалочная станция, новенький как МФЦ, «Восточный» перехватывал скорые электрички и отправлял всех их в сторону Нижнего Новгорода. Стоянка такси почти отсутствовала, зал ожидания вместил только одно кафе, перрон напомнил о временах, когда с одноклассниками кочевали до грибных мест. Старт наш начинался под такими же навесами у бетонного берега перрона. Сегодня всё лучше, бетон не крошится под ногами, фонари светодиодные, в расписании порядок и мобильное приложение подсказывает куда идти. Что скрывать, билеты теперь покупаются честно, без зайцев, но за средства работодателя. Однако эти улучшения перрона и вокзала нивелируются ослабевших зрением и зимой. Все отличия от той станции после школы размываются, холодный ветер не позволяет смотреть на HD экран, шапка глушит идеального диктора. Электричка-комета всосала нас за пару минут и дорога покатилась комфортно и безостановочно. Чуть хуже «Сапсана», чуть лучше «Аэроэкспресса», наш «Стриж» или как-то так, довёз меня с коллегой до тихого Владимира. Зима в нём оказалась лютая, тёмная, сказочная как в фильмах Роу. Быстрая остановка в отеле и прогулка по центру. Крутые холмы над далёкой внизу рекой, так и видишь здесь укрепления, валы, частокол, глаз сам очерчивает прошлые границы по центральной части города. Домонгольские храмы прекрасно восстановлены, подсвечены и в безлюдье, на морозе, мы стоим свидетели красоты. Стены соборов под прожекторами цвета льда на катке. Иллюминация холодная, сине-белая, но праздник из всех окон и с каждого дерева. В чёрном небе на ветвях сидят огромные мерцающие снежины, сосулищи метровые и прочие символы Руси. У соборов люд катается на коньках, то есть ходит по замёрзшей воде. Местные дети на ветру крутятся на безумном аттракционе как в открытом миксере. Бешено вращаются огоньки, кажется, что слетят с них шапки и сами они вслед. Москвич схватил бы ангину или менингит, а здесь очередь из детей в миксер. Нечищеные улицы светлы и кажутся не беспорядком, а инсталляцией средневековой жизни. Не хватает бабы с коромыслом, стражника в шубе у ворот, стоячих столбов дыма в небе города. Большая Московская приютила нас в ресторанах и барах всех мастей. Здесь и нелепица копирования столичных бургерных, и самобытные рестопельменные с квасом и хреновухой. С мороза хочется какого-то отвратительно дорогого горячего с шикарным супом. Кажется, что в меню этой древней русской столицы мы не поймём ни слова, всё будет с первой красной буквы в полстраницы, с указанием степени терпения заеца и местом споймания лебедя. На деле небольшое разочарование. Лофт. Какой на хер лофт в Володимере? Избегая макдака и почти зажмурившись от донера ныряем во что-то с иностранным именем, но с русской душой. Отогрелись. Скатерть, миска с супом, сметана как айсберг в тарелке, узоры мороза на стекле. В отель пешком по скользким тропам через частный сектор. По пути нас спрашивают дорогу местные. Присматриваемся, не супостаты ли, не монголы – свои. Гуглом показываем им куда. Собаки лают за забором, один и тот же заниженный таксист гоняет по переулкам с лагерным шансоном в салоне, кругами, будто ищет нас как Вий. Мы очертили круг сугробом и не кажемся на люди. Все таксисты, встреченные за два дня, слушали что-то вызывающее кровотечение из ушей. Такое на радио «Шансон» не пустили бы даже ночью. Город не умер после монголов, после всякой полупольской шушары, после кровавой любви своих же князей. Всё стоят три холма и весьма душевно стоят в эту потрескивающую зиму. С Ульяновском не сравнить. Чувствуется место силы. Наскоком не поймёшь, что понравилось, но хочется почитать про эти места, побродить, посмотреть с крутого мыса вдаль. На второй день в противотуберкулёзном стационаре увидел и местных. Туберкулёз плюс ВИЧ, туберкулёз плюс гепатит. В палате по одному, система вентиляции, лучшие лекарства, только люди этого не ценят, не понимают, как им повезло именно в этой образцовой домонгольской больнице. Крашенные дощатые полы, линолеум, память снова разыгралась. Центральные районные больницы Смоленской области так и лезут в ум. Но если любишь, перестань сравнивать. Натёр нос респиратором, напился кофе и снова в такси с песней о тюряге, кушать блины да мясо на Б. Московской. Блинной Московской? Бандитской? Большевистской? Бигдатавской? Умею я не тужить в командировке. Пешая прогулка после обеда вниз с холма до вокзала и прыжок в «Стриж» во время его минутной остановки. Владимир, ты крут и богат, мал, да не увидишь за раз всей красоты. В прошлый раз летом не было времени рассмотреть, а сейчас в мороз не было возможности. Значит увидимся в третий раз. Суздаль я твой исходил вдоль да поперёк, пора и Владимиру дать очередь.

Загрузка...