Глава 2 Ланч вдвоем

По образу жизни Алан был настоящим бродягой. Но как бы далеко ни забрасывала его судьба, он неизменно возвращался в родной город, где его знала каждая собака. Неторопливо шагая по знакомой с детства дороге, он с удовольствием подставлял и без того загорелое лицо теплым солнечным лучам и легкому ветерку. После «прелестей» пустыни этот городок в горах казался просто раем. Вот только придумать бы, чем здесь заняться...

Алан выпросил целый месяц отпуска, чтобы провести его с братом. Филип и Анджела — брат и подруга детства — были для него единственными по-настоящему близкими людьми. Его шутливая реакция в ответ на сообщение Тори не совсем соответствовала действительности. На самом деле он был серьезно огорчен тем, что не успел на их свадьбу. Перспектива провести отпуск в одиночестве Алана тоже не слишком радовала. Он привык всегда быть на людях, в гуще событий и дел.

Можно, конечно, навестить хорошенькую девчонку Мэри Клер, что живет в долине. Он иногда встречался с ней в перерывах между экспедициями, и она была ему рада. Неплохо бы также повидаться с друзьями школьных лет, навести порядок в доме Филипа...

— Эй, Алан, привет! Надолго в наши места? — окликнул его мистер Браун, хозяин мясной лавки.

— Привет, Сэм! — помахал рукой Алан. — Посмотрю на ваше поведение! Может, и задержусь малость.

— Вот-вот, задержись. А то местные девчонки тут без тебя совсем приуныли, смотреть жалко. Я-то, как знал, что ты приедешь, завез сегодня парную телятину. Заглянешь?

— А как же! Отложи для меня кусочек понежнее!

Вот кстати! Алан тут же вспомнил, что обещал этой забавной малышке зайти к ней на ланч. Почему бы и нет? Хотя к этому времени он уже придумал себе множество занятий, предложение мистера Брауна повернуло его мысли вспять. А именно — к коттеджу, из которого он не так давно вышел. И, естественно, к его новой хозяйке. Конечно, она значительно уступала Анджеле ростом, а Мэри Клер — пышностью форм. Зато с ней не соскучишься: девочка за словом в карман не лезет. А глаза у нее... Алан на миг даже насвистывать перестал. Очень красивые глаза. Да только не в этом дело. Девочка шутит, смеется, а в глубине этих бездонных глаз... Печаль? Нет, что-то похуже. То ли тоска, то ли страх. Похоже, кто-то обидел малышку. И сильно. Ладно, решил Алан, другие дела подождут.

Он зашел в коттедж Филипа, где обнаружил большие перемены. Красота, чистота, уют — просто картинка из модного журнала. И это вместо их бывшей холостяцкой берлоги! Ясно — эти голубки решили свить здесь семейное гнездышко. Алан ностальгически вздохнул, отыскал в кладовке большую плетеную корзину с крышкой и отправился за покупками, приветствуя по дороге знакомых и перекидываясь шуточками с продавцами. Вскоре корзина была полна: овощи, фрукты, кусок парной телятины, свежий хлеб... Так... Телячья отбивная в сухариках и овощной салат, а на сладкое — клубника со сливками. Именно то, что надо этому глазастому заморышу.

Алан невольно хохотнул, вспомнив, как девушка выглядела в старом халате Анджелы и тапках его брата. Филип и его невеста удивительно подходили друг другу — оба были рослые, статные. А эта малышка... Интересно, сколько ей лет? Он разглядел только огромные серые глазищи под тюрбаном из полотенца, да ощутил под руками маленькое стройное тело, когда усаживал ее в кресло. Вспомнив об этом, Алан почувствовал теплую волну в груди и поспешил к коттеджу, который покинул сегодня утром. Время приближалось к ланчу, когда он позвонил в дверь с возгласом:

— Открывай, любимая! Кормилец пришел!

— Разве я тебя приглашала?

Тори появилась в дверях, на этот раз вполне одетая, и Алан восхищенно присвистнул. Нет, она не принарядилась, как он ожидал. На девушке были старые голубые джинсы и тонкий белый свитер. Но простенькая одежда удачно подчеркивала ее изящную округлую грудь, тонкую талию и стройные ноги. На лице Тори не было косметики, но оно в ней и не нуждалось. Бледное утром личико теперь разрумянилось от движения. Под густыми ресницами сияли голубые глаза (да-да, на этот раз совершенно голубые!), составляя красивый контраст с падавшими на плечи блестящими и пышными черными волосами.

— Да ты, оказывается, настоящая красотка! — искренне поразился Алан.

— А что, здесь кто-то интересовался твоим мнением? — надменно спросила Тори, загораживая вход. Конечно, она рассчитывала на такой эффект и его восхищение было ей приятно. Но она вовсе не собиралась это демонстрировать. Не дождется!

— Я думал, все женщины любят комплименты, — простодушно признался ее незваный гость.

— Я не женщина! — мрачно парировало прекрасное видение.

— А кто же?

— Художник, — обреченно созналась Тори. — Художником родилась, художником живу, художником и...

— Ай-ай-ай! Как расточительна природа, — огорчился Алан. — Зачем, спрашивается, художнику такое прелестное личико, такие очаровательные округлые...

— Ну?! — рявкнула Тори.

— ...брови! — невинно закончил Алан. — Округлые брови. Чем ты опять недовольна?

— Не понимаю, почему я до сих пор не захлопнула дверь перед твоим носом? — задумчиво спросила Тори, прислоняясь к косяку.

— Наверное, есть хочешь, — объяснил Алан, для убедительности выставив перед собой корзину. — Телячьи отбивные, овощной салат, клубника со сливками.

М-да, меню было впечатляющим. Тори сглотнула слюну и молча посторонилась. Алан с деланной опаской проскользнул мимо нее в холл, а потом, весело насвистывая, отправился на кухню — хозяйничать. Тори почему-то сразу стало спокойно и уютно в этом пока что чужом доме. Она удовлетворенно улыбнулась, вспомнив, как загорелись его зеленые глаза, когда она появилась в дверях.

Пока Алан готовил еду, Тори продолжала разбирать ящики с вещами, присланные из Аризоны. Открывая их один за другим, она проникалась горячей благодарностью к отцу. Он прислал все, что она просила, упаковав вещи с толком и с любовью. Чего нельзя сказать о тех чемоданах, которые упаковывала сама Тори в рассеянности и тоске, накануне своего бегства. Ни одна из вещей, полученных из Аризоны, не напоминала ей о Джордане. Отец прислал только то, что она покупала сама или получала в подарок от него — единственного теперь близкого человека. Близкого человека, который был сейчас так далеко от нее... Внезапно на девушку нахлынули воспоминания.


Когда Тори была маленькая, родители называли ее Кошечкой. Она действительно походила на хорошенького и забавного котенка. Большеглазое личико «сердечком», мягкая грация движений, копна блестящих черных волос... Глаза у Тори и вправду меняли цвет: гнев делал их темно-синими, радость — голубыми, печаль — серыми... А уж если они становились зелеными, родители точно знали, что их ненаглядная Кошечка задумала какое-то озорство. В те времена ее переполняли радость жизни, любопытство и непрерывная жажда деятельности.

— Виктория, давно пора спать. Ну закрой свои глазки, дай им отдохнуть, — уговаривала ее усталая няня.

— Я же тогда ничего не смогу видеть! — возмущалась неугомонная Тори и таращила глаза, пока сон не делал ее веки такими тяжелыми, что они закрывались сами собой.

Но уже на рассвете у двери в комнату родителей раздавалось звонкое мяуканье, и, услышав долгожданное: «Заходи, Кошечка!» — маленький лохматый тайфун в пижамке врывался в комнату и с разбега запрыгивал на широкую родительскую кровать, бурно ласкаясь сразу к папе и маме и без умолку болтая.

Родители были художниками. У маленькой Тори тоже обнаружился талант. Она могла рисовать с утра до вечера, и ее рисунки были необычными. Отец называл их антропоморфными: растения и животные имели человеческие черты, а люди походили на цветы, птиц, рыб и зверей. Большие листы бумаги, которые Тори ежедневно вывешивала на большой стенд, сделанный отцом специально для этой цели, поражали буйством красок. На них причудливо переплетались пальмы и люди, огромные яркие цветы принимали в объятия маленьких девочек, дети летали на спинах радужных птиц. Мальчики и девочки вместе с зайцами и медвежатами играли Солнцем и Землей, как мячиками, и дарили друг другу живых слонов, жирафов и синих китов.

— Цыганский темперамент! — загадочно говорил отец. Родители уверяли, что и внешностью Виктория удивительно напоминает прабабушку Магду, чей портрет висел у папы в студии. Бабушка на нем была молодой и очень красивой. А еще она была цыганкой. Тори долго смотрела на себя в зеркало, а потом опрометью бежала к портрету, чтобы сравнить. На картине была изображена молодая женщина в старинной одежде. Волны черных волос свободно падали на точеные плечи, большие темно-синие глаза смотрели Отрешенно и печально. Высокая шея, нежное лицо, формой напоминающее сердечко, изящный нос с легкой горбинкой, алые, безупречно красивые губы...

Неужели я на нее похожа? — шептала малышка, и в груди разливалось странное тепло. Она будет красивой, как прабабушка Магда! И такой же вечно юной, словно волшебница из сказки. Ведь прабабушка никогда не была старенькой. На портрете она была совсем молодой. А живую прабабушку Виктория никогда не видела. Она знала, что в жизни красавицы Магды случилось что-то трагическое. Мама обещала рассказать Тори об этом позже, когда она станет взрослой. Но не успела.

До двадцати лет жизнь Кошечки была совершенно безоблачной. Родители ее обожали, ровесники любили. Правда, особенно близких друзей у нее не было. Жизнерадостная девочка относилась ко всем ровно и доброжелательно, и ей отвечали тем же. То есть она дружила со всеми, и все дружили с ней. Парни пытались ухаживать за хорошенькой девочкой, но до поцелуев дело не доходило. Где ты, цыганский темперамент? Ау! Тори нисколько не волновали «взгляды со значением» и прикосновения жадных мальчишеских рук. Да и она их, сказать по правде, не слишком волновала. Не было в Тори обворожительного лукавства и кокетства, которые делают привлекательной и сексуальной даже некрасивую девчонку. Она была хорошей партнершей в спортивных играх и на танцах, ее охотно приглашали на пикники и дискотеки... Веселая, остроумная, легкая девчонка эта Виктория Грейхем! — таково было общее мнение. Закадычной подружки у Тори тоже не было. Ей хватало родительской нежности и понимания, занятий творчеством и спортом, учебы... Все это доверху наполняло ее светлый день и не мешало спокойно спать темной ночью.

Но в двадцать лет прежняя Тори умерла. Вместе с мамой. У мамы обнаружился рак. Болезнь протекала быстро, как это бывает только у молодых, еще полных сил людей. Когда ее не стало, отец и Тори с головой ушли в свое — каждый в свое — творчество. Но этого было мало, чтобы продолжать жить. Только тут девушка поняла, как она одинока. И она потянулась к людям, как тянется лиана — обвиться, найти опору. Долгое время усики ее души нащупывали не тех. После нескольких неумелых попыток дружеского сближения и искренности с кем-то из прежних приятельниц, возникало лишь чувство неловкости. Ровесницы Тори оставались в том светлом и безмятежном мире, который был теперь так же далек от нее, как песочница с яркими совочками и ведерками — от ученицы колледжа. Повзрослевшая и исстрадавшаяся девушка хотела иного. Сама того не сознавая, она тянулась к мужчине — сильному, любящему. К тому полному слиянию душ и тел, которое только и могло излечить от боли и дать новые силы для жизни, И однажды, на вернисаже...


— Где прикажешь накрывать, хозяйка? В кухне или гостиной?

Голос ее нового знакомого вовремя извлек Тори из прошлого. Воспоминания о ее первой любви были далеко не из приятных, хотя начиналось все просто сказочно... Она посмотрела на пакет, который только что машинально достала из коробки, — там было аккуратно сложено ее белье. Тори вздохнула. Милый папа! Похоже, он понял ее и не рассердился за то, что дочка решила порвать с прошлым и начать новую жизнь. Эта жизнь будет полностью посвящена творчеству. И больше никаких мужчин!

— Тори, детка, ты не заснула? Я накрываю стол прямо здесь!

Только теперь Тори почувствовала, что из кухни доносится изумительный аромат. Она вдруг поймала себя на нелогичности. Никаких мужчин? А кто там хозяйничает на кухне? Это — не мужчина! — твердо сказала себе Тори. Это — подарок судьбы в компенсацию за все ее страдания. Подарок в виде корзинки, полной отборных продуктов, с незаурядными кулинарными способностями в придачу. Только и всего.

— Хорошо, я сейчас приду! — живо откликнулась она и заставила себя еще немного поработать, разложив белье на полке большого старинного шкафа, хотя теперь все ее мысли приняли исключительно гастрономический характер. Ничего удивительного — за месяцы, проведенные в пустыне, она ни разу не ела досыта. Впрочем, и аппетита у нее тогда не было. Ее добрый спутник, которого Тори про себя называла Стариком, с трудом уговаривал ее съесть хоть кусочек. Она ела, чтобы его не огорчать, не чувствуя вкуса, не испытывая удовольствия... Сейчас Тори отметила про себя, что аппетит неожиданно вернулся. Наверное, это действие целебного горного воздуха, сказала она себе и поспешила на кухню, с удовольствием вдыхая запахи жареного мяса, пряностей и свежих овощей.

Сказать, что Тори ела с удовольствием, значит не сказать ничего. Она поглощала гастрономические шедевры Алана почти с жадностью, время от времени нетерпеливо отбрасывая за плечи шелковистые пряди волос. Алан поглядывал на нее с улыбкой и наконец не выдержал:

— Может, тебе снова надеть тюрбан, малышка? Это еще больше увеличит скорость уничтожения отбивных.

— Слушай, — возмутилась Тори, несмотря на искреннюю признательность за заботу и вкусный ланч, — сколько можно называть меня малышкой? Думаю, я ненамного младше тебя.

— Да? А сколько тебе лет?

— Уже двадцать пять!

— Действительно ненамного. Кто бы мог подумать? А выглядишь ты гораздо моложе.

— А тебе сколько? — перехватила инициативу Тори.

— Тридцать. Возраст важных решений...

— Ага. А теперь я буду задавать вопросы, — заявила Тори, расправившись с последним кусочком. — Кто ты по профессии?

Лицо Алана на миг помрачнело, будто он сбросил веселую маску. Но он тут же лучезарно улыбнулся.

— Выбирай любую профессию, какая тебе больше по вкусу. Я не жадный. Что ты скажешь, например, насчет Джеймса Бонда?

— Не в моем вкусе!

— Капитан Немо?

— Фу! У меня морская болезнь.

— Шерлок Холмс?

— Мрачно и старомодно!

— Ну на тебя не угодишь!

— А ты скажи правду, — посоветовала Тори. — Может быть, она мне понравится.

Она подумала, что словесная дуэль бодрит, тем более что ей давно не приходилось вот так легко шутить и пикироваться. Но все же хотелось испытывать больше доверия к человеку, которого она столь легкомысленно пустила в свой дом. Кто все же он такой, этот ее зеленоглазый кормилец? Тори никак не могла избавиться от некоторой настороженности — уж слишком он был загадочным.

Алан предложил ее вниманию еще нескольких персонажей, обладателей мужественных профессий. Но Тори лишь скептически улыбалась и качала головой. Наконец ей надоела эта игра, и она задумчиво процитировала фразу из любимой детской книжки:

— Я не знаю, где мы, Тотошка, но это не Канзас.

После чего спокойно приступила к десерту, демонстративно потеряв интерес к бредовой информации, которую продолжал выдавать ее таинственный полузнакомец. Тот некоторое время молча смотрел, как Тори расправляется со спелой клубникой, обильно сдобренной сливками. Потом устало улыбнулся и шутливо поднял руки:

— Сдаюсь! Просто до сих пор моя профессия не вызывала энтузиазма у девушек. Ладно, дело привычное. Я — археолог.

— Да? — усомнилась Тори. — Опять шутишь? Сейчас проверим.

Она проворно вскочила и выбежала в гостиную, где стоял ящик с ее сокровищами. Тори осторожно достала оттуда изящную старинную вазу из фарфора и понесла ее Алану на экспертизу.

— Посмотри, правда, удачная подделка под старину?

— Это не подделка. XIX век, отличная работа, — сказал Алан, даже не взяв вазу в руки.

Тори хмыкнула и вернулась в комнату, где бережно поставила драгоценную вазу на каминную полку. Алан вошел вслед за ней и стоял в дверях, испытующе глядя на девушку. Тори, обернувшись, с удивлением заметила выражение какой-то детской беззащитности, мелькнувшее на этом на редкость мужественном лице.

— Теперь я тебе верю, — мягко сказала она. — А почему ты не хотел говорить? По-моему, это удивительно интересно и необычно. Изучать прошлое, по осколкам собирать ушедшую культуру, воссоздавая жизнь, которой нет уже тысячи лет.

— Ты действительно так думаешь? Большинство людей, которых я встречал, считают, что это невероятно скучно. Часы монотонной работы, которая лишь изредка может увенчаться некоторым успехом. Жизнь в палатках, в пыли, из еды — одни консервы, не считая экзотических и небезопасных для непривычного желудка блюд, которыми потчуют аборигены...

— Ну и как звали женщину, которая считала твою работу скучной и неинтересной? — проницательно спросила Тори, снова заметив на его лице выражение обиды и беззащитности.

Удивленно взглянув на нее, Алан вдруг облегченно рассмеялся.

— Ты все правильно поняла, малы... Тори. Клянусь, я больше никогда не буду называть тебя малышкой! Ее звали Лайза. А до нее так считали мои родители.

— А Филин?

— Филип, как и ты, все понимал правильно. Чтобы отвлечь от меня внимание родителей, мой младший братишка добровольно взял на себя роль «гордости семьи». Послушно стал лучшим спортсменом колледжа, усердно занимался науками и т.д. Короче, принял огонь на себя, дав мне возможность заниматься любимой археологией. В конце концов от меня отстали. Филип, между прочим, весьма преуспел в жизни. Он сейчас — управляющий целой сети банков. Собственно, этот его коттедж в окрестностях Хантингтона — дань детству, каприз, можно сказать. Они с Анджелой обожают городок нашего детства. Ну вот. А я... стал тем, кем стал.

— Интересно, с чего это началось? Как тебе пришло в голову заняться таким редким делом? — с искренней заинтересованностью спросила Тори.

Алан как-то неуловимо изменился, сняв маску весельчака. Конечно, он был в этой роли необыкновенно привлекателен с этой своей озорной мальчишеской улыбкой и прищуром зеленых глаз. Но серьезный Алан стал Тори чем-то ближе. Он молчал в задумчивости, и это молчание как будто объединяло их. Тори даже показалось, что они уже были когда-то знакомы. Давно, очень давно...

— Знаешь, — наконец сказал он, — мне все время казалось... и сейчас кажется, что я потерял что-то там, в прошлом. Что-то очень дорогое. И должен это найти.

Тори вдруг вспомнила, что и она не раз испытывала нечто подобное. Ей почему-то стало немного тревожно и захотелось вернуться к той легкой болтовне, которая положила начало их знакомству. Тори тряхнула головой, скидывая наваждение, и весело спросила:

— А полеты над пустыней? Тоже выдумка?

— Нет, это хобби. Хочешь полетать со мной?

— Непременно. Только сначала вымою посуду.

— О'кей, я тебе помогу.

И они дружно отправились в кухню. Тори сняла с крючка фартук в красно-белую клеточку, принадлежавший Анджеле, и попыталась приспособить его к своей фигуре. Это оказалось не так-то просто. Зато у Алана все получалось очень ловко. Он перехватил у нее завязки фартука, сложил передник почти вдвое, обернул им тонкую талию девушки, завязал сзади бант и деловито провел руками по ее бедрам, разглаживая ткань. Это прикосновение неожиданно породило в теле и душе Тори целую гамму ощущений и чувств. Горячая волна окатила бедра вслед за руками мужчины, а потом что-то сладко пронзило ее от горла до паха. Ей захотелось одновременно заплакать и засмеяться, обнять его и ударить. Что такое, Господи? Что этот парень с ней делает?! Проще всего было привычно разозлиться. Тори резко обернулась и гневно посмотрела ему в лицо.

— Никогда больше не смей ко мне так прикасаться! Если не хочешь, чтобы тебя отсюда выгнали раз и навсегда, лучше забудь, что я имею отношение к женскому полу. Я — не женщина! Мужчина ничего не может мне дать, кроме боли и отвращения. Такая уж я уродилась. Понятно?!

Изумление сменилось на лице Алана состраданием.

— Ну и как звали того мужчину, который внушил тебе, что любовь — это боль и отвращение? — мягко спросил он, перефразировав ее слова.

Тори неожиданно для себя разрыдалась, вдруг вспомнив все унижения, весь ужас своего недолгого замужества. Она так горько, взахлеб плакала, уткнувшись лицом в кухонное полотенце, что Алан все же решился осторожно обнять ее за плечи и погладить по голове, как ребенка. Тори не противилась. Так утешал ее папа. Может быть именно таких, нежных и бережных, объятий ждала она поначалу от Джордана — юная влюбленная Тори, в которой еще не пробудилось женское томление. Но все случилось иначе.

Загрузка...