Костры Сентегира

XXI

Лошади и женщина стояли под низким полупрозрачным куполом нежно-льдистого оттенка: Шерл и Сардер в попонах, Карди в пончо и ягмурлуке с капюшоном, натянутым поверх светлой косы.

— Давай сюда, чела: я уже успела все тюки упаковать, пока тебя по коридорам и тупикам мотало.

— Не боялась, что заблужусь? — спросил он с робкой полуулыбкой.

— Велика потеря, тоже мне, — она фыркнула. — Ты особь самостоятельная и своевольная. Слишком даже.

Его накидка лежала поперек седла, и Сорди немедленно в неё влез.

— Теперь надо отсюда выкапываться, — проговорила Кардинена. — Я начала — ты продолжишь.

И вложила ему в руки… нет, не лопату, но что-то вроде огромного черпака.

— Только внутрь башни не кидай, прошу тебя: мокреть разведёшь.

Содержимое черпаков было подозрительно липким и пахло…ну да, пахло свежей лесной земляникой.

— Унюхал? Ага. «Кто говорил, что земляника всего слаще по утрам? Твои губы слаще». Это Тиль Зеркальщик сказал. Уленшпигель.

— И это вовсе не снег.

— Ну вроде да. Помнишь, как один прыткий горшочек запрудил все окрестности городка сладкой кашей? Сказка братьев Гримм.

— И жителям приходилось всякий раз проедать в ней дорогу, чтобы выйти или выйти.

— У нас проблема полегче. Ты попробуй.

Сорди скатал комок в пальцах и лизнул.

— Мороженое. Домашнее.

…В первый дачный год у семьи не было денег на покупку холодильника. Зимой это не играло роли, а в марте мама набила погреб снегом и плотно его утрамбовала. Сын-малолетка старательно ей помогал и получил награду: мать долго крутила в кастрюльке, наполовину воткнутой в снег, смешанный с молоком клубничный сироп — вправо-влево, — взбивая в пену. Получилось ну почти настоящее мороженое, как то, что иногда завозили в их сельский магазинчик.

— Нет, верно. Даже лучше.

— Хорошо, что у тебя не развилась ностальгия, — усмехнулась Карди. — Да ты не просто отгребай, а притаптывай. Скорее получится.

Когда они вышли на волю и вывели за собой лошадей, вокруг была весна. На небе играла утренняя заря, сугробы сильно подтаяли и покрылись жёсткой коркой, а из тёмных проплешин вовсю выглядывали лиловые, пурпурные и белые крокусы величиной с кофейную чашку.

— Это потому, что Дракон вернулся к себе на небо, — объяснила Та-Эль. — Там у этого баламута усадьба на уровне седьмого неба: особняк в два этажа с мансардой, вокруг сад в английском духе, с газонами, руинами и водопадом. А время от времени — и хозяйка в лице меня. Да ты чего лопухи поразвесил, а ногу зараз на стремя? В седло пока не смей садиться: дорогу придётся пробивать, лошади ведь не обуты.

Однако дело это оказалось нетрудное и даже весёлое: в середине лощины покров едва достигал щиколоток. Сорди заподозрил, что Кардинена специально задаёт ему работу, чтобы не мешал думать: после юморного эпизода со сладким снегом она погрузилась в некую мрачность.

Наконец, он решился спросить, в чём дело.

— Ты сильный, — неохотно пояснила она. — Стал или был — иной разговор. И ты меня выкупил по полной программе. Оттого здесь так нехило и пораспускалось всё. Только по-настоящему вина должна выходить с потом и кровью. Штука в том, что это не тебя, а ты сам должен простить.

Сорди хотел было уточнить — кого: других или самого себя. Но понял и без слов.

Потому что марево испарений, что стояло над землей, вмиг развеялось утренним ветром, и на горизонте, как и всегда, стал Белый Сентегир.

Только теперь видно было, что внизу склоны его заросли хвойными деревьями, а на снегах вершины расцвели подобия гигантских алых тюльпанов.

— Он теперь стал совсем рядом, — произнесла Карди. — А не так далеко от его подножия было такое озеро: узкое, как лист камыша, изогнутое, словно карха, и очень глубокое. Почти бездонное. У вас в этом роде тоже есть славное море — священный Байкал. Но Цианор-Ри куда меньше.

К полудню снег растаял настолько, что путники сбросили накидки, распахнулись и стащили попоны с лошадей, предварительно растерев их потную шкуру. А когда уселись верхом, отдохнувшие скакуны мигом припустили бойкой рысью.

— Истосковались, — проговорила Кардинена.

— Ага, — ответил Сорди. — Может быть, если ты расскажешь об озере Цианор, печаль твоя и моя поразвеется?

Она посмотрела на него, чуть недоумевая, а потом…

Потом расхохоталась от всей души.

— Я ж о конях, а ты… вон куда повернул.

— Путь ещё не кончен, дорога пряма, и никто ведь не знает, что может с нами случиться — зачем помирать раньше времени, верно?

Так разговаривая, они двигались дальше, пока не настал ранний вечер.

— Костёр будем разжигать в чистом поле или как? — спросила Кардинена. Что-то я ни пещер, ни иных укрытий не вижу.

— Ветер, — ответил невпопад Сорди. — Влажный ветер с открытого пространства. Снег и земля пахнут не так.

— Ты думаешь? — она встрепенулась.

— Я не знаю: это ведь ты здесь людей водила. Местность изменилась и вообще шуточки шутит, однако.

Но она почти не слушала, вглядываясь вперед.

— Когда Магомету нужно, гора идёт…

— Да, ты говорила…

— Облако, озеро, башня.

— Набоков…

— Дурень. Я про Цианор. Над этой водой почти всегда стоял туман таким длинным облаком.

Она сжала колени на крупе Шерла — тот ржанул и радостно сорвался в галоп, будто и не провёл весь день, меся копытами чёрную грязь. Сардер молча подтянулся за ним. Отыскали еле заметный поворот, щель, устланную мелкой галькой, что осталась от ручья или реки, переменившей русло…

И озеро раскрылось перед ними с вышины, точно бутон прекрасной лилии.

Отсюда не было видно его дальних берегов, хотя вовсе не из-за тумана. Удивительной красоты багряные облака стояли над неподвижной, как бы стеклянной водой, на поверхности которой плавали отпавшие от них клочья. И башня тоже была — вернее, оставшийся от нее фундамент и часть стен нижнего этажа.

— Спускаемся, — сказала Карди. — Только аккуратней — сам понимаешь, тропа не торная.

Однако несла она их быстро — свежая зелень, ретиво лезущая из-под прошлогоднего сена, вовсю скользила под копытом.

На берегу всадники спешились, расседлали коней и пустили их на вольный выпас.

— Травки пощиплют и заодно постерегут, как всегда, — заметил Сорди.

— Не думаю, что здесь найдётся что-нибудь по-настоящему враждебное, — неохотно отозвалась Кардинена.

— А Тэйн?

— Шутишь. Давно вперёд ушел, пока мы разбирались с нашим призванием. Стоит в месте, где, по его расчетам, пройдем уж точно. Перед самым Сентегиром.

Потом он спросил, не желает ли его старшая поесть — воды из великого озера они уже хлебнули. Была она сладкой и неожиданно тёплой.

— Разве что семян лотоса, да они не созрели. Цветов вон сколько, смотри.

— Это лотосы?

— Конечно. Когда становится совсем холодно, они закрываются и уходят на дно вместе с листьями. Этой ночью тоже нырнут.

Теперь, будто некто о стороны протёр ему глаза, Сорди увидел отчётливо: вдали от берега — широкие буровато-зелёные листья, плавающие на поверхности воды, а посреди каждого скопления — тёмно-розовый цветок с изящно вырезанными лепестками. Лотосы он видел и на Ниле, и на Волге, однако здесь они были гораздо пышнее.

— Ну, положим, я тебе не лотофаг и управляться с этой травкой не умею. Чай монгольский сготовить?

— Это вроде жирного молочного супа? Сам потребляй, коли есть охота.

Карди развернула попону посреди более-менее просохшего пятна рядом с башней и уселась так, чтобы видеть воду. «Что это с ней, — подумал мужчина, доставая твердую плитку «Оолонга», соль, молочный порошок и коробочку с пряностями. — То веселилась, а то вдруг сникла. Отродясь такой вялой не была».

Чай на костерке вскипел быстро и получился куда как вкусен, несмотря на отсутствие сливочного масла. Сорди впихнул полную пиалу в пальцы спутнице — выпила.

— Ночевать будем где — в башне? — спросил он. — Темнеет вроде бы.

— Нет, — ответила она с необычно ровной интонацией. — Так нет ни пола, ни перекрытий. Это заброшенная станция Зеркального Братства.

— Ну ладно: ты ложись где сидишь, я рядом, лошади с обеих сторон и еще тёплым укроемся.

Так он и поступил: подоткнул покрепче попоны и остальное тряпьё и как-то вмиг уснул.

И снились ему невнятные, но отнюдь не пугающие сны про конец света: плоты из мертвецов, окрашенных в радужные оттенки, носились по ветреному небу, время от времени от них отщеплялось одно из тел и рухало вниз. Пара, окрашенная золотым, бойко перепрыгнула через изгородь и приблизилась к его соседке (тут он понял, что вся земная поверхность в таких его соседях). Тот, кто пощуплей, был ангел, высокая фигура в тюбетейке, из которой тянулись вверх три зыбких молнийных зигзага, — его женщина. Он (не Сорди, не Сергей, некто с иным именем) подумал было, что и ему не помешал бы такой свидетель (это слово он произнёс чётче остального), но тут на глади океана закружились, завертелись круглые кожаные челны — эскимосские, нет? В каждом сидел гребец с веслом, которое он держал поперёк туловища.

Тут Сорди проснулся — оттого, что воздух вокруг изменился. Стал более плотным и — да, звучным.

Осторожно выполз из кокона, даже не надеясь, что это пройдёт незамеченным Кардиненой, — но прошло-таки.

Огляделся по сторонам: вокруг рассвело, только свет был какой-то странный, холодный, стирающий все оттенки, кроме серебристо-розового. Лотосы раскрылись, некоторые причалили к берегу.

— Луна и лунные цветы, — сказал он тихо.

Однако его услышали — может быть, лишь увидели. Нечто с сухим шелестом змеиного выползка скользнуло по тугой от заморозка земле, пытаясь скрыться, но Сорди перехватил: рука вцепилась в нечто мягкое, тёплое…

И резко, с болью, отпрянувшее.

Девушка встала над ним, опираясь спиной на камень, видимо, отпавший от разрушенной стены: худощавое тело, белые волосы, чуть розоватая, как жемчуг, кожа и какая-то длинная хламида цвета тёплой луны.

Он приподнялся, потирая едва не вывихнутое запястье.

— Мужчина не должен меня касаться, — проговорила она.

— Я не буду, — пообещал он. — Откуда ты?

— Откуда пожелаю: из башни, из чаши цветка, с луны в полнолуние… На запах твоей крови, аромат твоих снов…

Привидение, вампир? Сорди в сомнении покачал головой. Безумная? Это вернее, только до сих пор ему не встречались в стране Динан лишённые разума. Даже среди эремитов. Даже в Лэн-Дархане, где экстравагантное поведение выставлялось прямо-таки напоказ.

— Ты зачем подошла?

— Я тут живу, разве не сказала тебе?

— Где — на Луне или в лотосе?

— На Луне. Внутри цветов я только по озеру плаваю.

Точно — малахольная.

Но вот цветы…

«Виктория Регия, — сказало нечто внутри. — Лист этого растения выдерживает вес ребёнка, цветок похож на гигантскую лилию. Безмятежные боги пребывают в лотосе».

— Ты хочешь выдать себя за Дюймовочку? — пошутил он.

— Я не хочу выдавать никого. Не хотела, — глаза широко раскрылись — чёрные провалы на пол-лица, в которых не было ни единого блика. — Хотела, но не могла. И за это мужчины сделали мне больно.

— Это твоя вина? — спросил он. — То, что ты в себе несёшь.

— Да, это моя тяжесть. Не будь её, я бы и в самом деле могла взлететь в воздух. На луну или на гору.

— А кто делит эту тяжесть с тобой?

— Они. Мужчины. Но я их простила, и все они умерли. Зачем оставшийся в живых допрашивает меня о таком?

— Я не такой мужчина. Я не мужчина, — Сорди встал с земли, выпрямился и подошёл к ней — плавно, не желая испугать. — И не собираюсь дотрагиваться до тебя — только спросить и получить ответ

— Её тоже спрашивали, — прошептала она. — И сильно хотели ответа.

— Кого? — он уже знал ответ.

— Мою кохану. Мою кукен.

— Ты помнишь её и твоё имена? Не говори, какие. Не произноси ничего — лишь кивни.

Мир разломился надвое, вспыхнул и снова слился и погас, когда девушка медленно, будто цепляя тяжесть на коромысло, наклонила голову. В глазах вспыхнули огромные луны.

— Майя-Рена, — сказал он мягко. — Стоит между тобой и твоей кукен что-либо скверное или это всё — между вами двумя и Господом?

— Он хозяин Последнего Дня и на нём решение, — ответила она заученной фразой.

И начала падать наземь. Сорди подхватил девочку в объятия — так, будто взял за стебель поникший цветок.

— Ма, иди на моё место под покрывалами. Вы нашли друг друга — ты и твоя возлюбленная. Только не буди ее прямо сейчас. Пусть она проснётся так, словно ты никуда и не уходила.

Челнок отплыл от берега и погрузился вглубь. Луны в небе и на озере закатились.

«Как удивительно, — думал Сорди, сидя на берегу и наблюдая за звёздами и облаками. — Вот Волчий Пастух — их с Карди и тянет друг к другу непрестанно, да лишь для поединков, в чём бы это ни выражалось. Для соперничества: только оно одно и приносит радость обоим. А Майя-Рена пускай принесёт моей воительнице покой и тишину».

Обнял плечи руками — утро обещало быть холодней вечера — и продолжил:

«Нет, откуда у бывшего правоглава и крещёной католички такие типично исламские формулировочки? Неужто в воздухе носятся?»

И уснул — очень крепко и без сновидений.

А наутро первым, что он увидел, поднявшись на ноги, были Майя-Рена и Карди. Одна сидела на некоем подобии табурета, разделив волосы на пробор — великолепное золотое руно, сзади достигающее пят. Другая бережно расчёсывала всё это костяным гребнем: её собственная белокурая коса, аккуратно переплетенная алой лентой, была перекинута через плечо холщовой рубахи, расшитой неяркими знаками.

Услышав его шаги, женщины обернулись, и Кардинена пропела:

— Время мою косыньку на две расплетать… так, что ли, мой ученик?

Глаза её сияли чистейшей васильковой синевой, щёки зарумянились от холода, который натягивало от большой воды.

— Вы изволите быть магистром и предводителем, — с шутливой чопорностью заметила Майя. — Вам положено иметь две боевых косы. И, прошу вас, не вертитесь на этом булыжнике, а то он, чего доброго, кричать под вами начнёт, будто ирландский камень королей.

— Вот уж что мне не к лицу — в короли подаваться, — ответила Кардинена. — Хотя вот королева у меня уже есть.

— А у такого красавца, как ваш стремянный, нет кому его расплести-расчесать, — улыбнулась Ма.

Сорди почувствовал, что краснеет без всякого ветра.

— Не дразни его, — предостерегла Кардинена. — Он хоть и носит на себе знаки истинного воина, однако не по полному праву: ни ему истинное имя не наречено, ни для его кархи гран не утведилось.

Пока они так беседовали, рассвело уже окончательно. Майя окончила свои труды, Кардинена встала с места, дожидаясь, чтобы ей с Сорди подвели коней, на удивление выхоленных и послушных: подчинились одному движению девичьей руки.

Взошли в сёдла, проверили переметные сумы, в которые упаковалась вся тёплая одежда: всё равно они порядком отощали и висели спереди седел как пустые бурдюки. Женщины поцеловались и что-то тихо сказали друг другу, Майя протянула подруге камчу, которую та и заткнула за кушак. Шерл покосился на эту идиллию с довольно презрительным видом, но ничего не сказал.

Когда они отъехали на такое расстояние, что голосов не было слышно, Сорди спросил:

— Отчего ты не взяла Майю-Рену с собой?

— Зачем? Лучшие свои драгоценности с собой не возят. К тому же ей тут лучше всего. Разве ты не понял, что она аннуат, озёрница? Ну, русалка. Они живут в подземных водоёмах и потоках, а выходят наружу лишь ради того, чтобы поплавать среди лотосов озера Цианор. Оглянись назад.

Сорди повернул голову: на неподвижной, без единой складки, поверхности раскрылись большие розоватые цветы, внутри каждого сидела крошечная девочка.

— Это их дочери, но взрослые аннуата тоже могут умаляться, — объяснила Карди. — Тебе повезло: если бы то была не Ма и ты отказал бы ей в потомстве, она могла бы, чего доброго, и отомстить. Затянуть в подвалы башни или утопить прямо здесь, у берега.

— Они злые?

— Не думаю. У них, как и у всего в здешнем мире, есть цель и предназначение.

— Тогда другое. Отчего ни она не попыталась тебя удержать, ни ты — остаться?

— Я обещала приходить, как только смогу. А могу я отовсюду. Приходить — и глядеться в двойное — нет, даже тройное — зеркало; отходить душой от стычек. «Мужчина — воин. Женщина — для отдохновения воина».

— Так сказал Заратустра. И еще он сказал: «Ты идёшь к женщине? Бери с собой плётку».

— То сказал не он, а вредная старушенция, которая его передразнивала.

— Тогда зачем ты приняла от Майи такой подарок? Ведь говорила же сама, что для лошади плеть — оскорбление.

Кардинена с укоризной кивнула:

— Знак власти. Признание над собой старшего — только и всего. Хотя иногда приходится пускать в ход как указку — если кто-то не умеет угадать точный миг для прыжка через барьер.

По сторонам дороги горы сдвигались, будто направляя и сторожа их путь: под копытами скрипел щебень, ниспавший со склонов, на самих склонах изгибались слои пород, курчавилась трава.

— Сорди, я вот на твоём месте другим бы поинтересовалась.

— Да?

— Как далеко осталось до места, где нас Тэйн перехватит.

— Ему мы во главе войска нужны.

— А разве мы уже не малое войско? Вздень поверх камзола кирасу, проверь, легко ли Стрелолист из ножен вынимается — и более ничего не надо.

— Карди, твоей русалке ты говорила иное. Прости, я снова виноват.

— Да, — коротко ответила его старшая.

— Я понимаю. Нет дела или поручения, какое бы я не исказил. Нет несчастья, которое я бы не навлёк тебе на голову.

Она коротко рассмеялась — до сих пор Сорди не замечал у неё такого жёсткого смеха.

— Твои ляпы на удивление плодотворны. Благодаря им все узы порвались окончательно, а все узлы связались как нельзя прочнее.

— Однако в этом нет моей заслуги — одна удача. Я не могу принять твоего прощения даром. Даже если вот эти твои слова и есть прощение.

На этих словах Та-Эль резко потянула за повод: Шерл поднялся на дыбы, и опустил копыта, вслед за ним остановился Сардер, по инерции перебирая ногами.

— Ты рассказывала мне разное, толковала об отсрочке, вгорячах давала обещания. Я помню твои слова о том, что вина выходит с твоим потом и кровью. Об Иосифе Флавии. И еще о переходе на ступень.

Кардинена сморщила нос в непонятной гримасе, скосила глаза на свой пояс:

— А уволить меня от исполнения можешь?

— Я не имею права насиловать твою волю. Однако всё стремится к завершению.

— Хм. Я так понимаю, на публичности ты не настаиваешь.

Он кивнул.

— Тогда предлагаю игру. Типа чтобы снять обоюдную… хм… неловкость. В Киргизии бывал? Там есть такое свадебное состязание, называется Кыз-куумай, «Догони девушку». Сначала парень пытается добраться до девушки, которая скачет впереди, и чмокнуть её в щёчку, но если ему не везёт — нерасторопен там или девушке не люб, отчего она прытче обычного уворачивается, — на обратном пути она едет позади и пускает в ход камчу. Сойдёт?

Сорди кивнул снова.

— Тогда снимай карху, стягивай верхнее и кидай всё мне. Рубаху тоже можно, хотя не обязательно. Дистанция — вон до того белого пятна вдали. Думаю даже, что это юрта и в ней люди живут. Сардер по умолчанию уступает Шерлу, тем более что сидишь ты в седле как кот на диване, так что дело чисто. Ну а если тебя такой расклад не устраивает — можешь меня поцеловать не по-детски и закрыть счёт.

Он презрительно фыркнул, раздеваясь.

— Ну, тогда… Смотри сам. Желаешь гнать во весь опор — прошу пана. Если совесть иное велит — придержи Сардера, обгонять всяко не стану. Но насчёт прочего учти: ни коня, ни руку я особо утишать не намерена.

Сорди вывел жеребца вперёд, потрепал по холке, успокаивая. Толкнул краем стремени.

И когда уже поднял жеребца в галоп, почувствовал ожог, легший поперёк нагих плеч. Едва не передал это лошади, судорожно стиснув колени — такова была боль.

«Не выдержу. Я ведь не знал. Когда православы хлестали меня поясами и пинали…»

Тогда было легче. Но Кардинена в Замке и позже. Но Эррант, которую в молодости примерно так учили соблюдать нужный ритм — хлеща ремнем по ногам. Но сёстры милосердия, которых ранили… даже Майя! Они были женщинами…

«А я муж. Воин. Да. И Сардер уж точно ни при чём».

В ответ на его мысли ещё один удар пришёлся по прежнему месту, однако…

Это возбудило не протест — азарт. Сорди прибавил ходу, дёрнулся влево, желая избежать, но когда его в третий раз настигло, лишь рассмеялся в душе.

«Я знаю. Теперь я знаю».

Что именно — он не мог себе объяснить. Петлял, как дикий зверь, не пытаясь глянуть в глаза преследователю, нагибался к холке и распрямлялся будто в желании получить очередной посыл. Во рту возник едкий вкус железа, будто Сорди грыз удила, дышать было почти невозможно — каждый вздох проходил через раскалённое жерло, кожа промокла и слиплась — нечто отдельное от тела. Последние метры до белой отметки он прошёл невредимо — но понял это, лишь когда незнакомые руки переняли повод и бережно спустили Сорди, почти беспамятного, наземь.

Очнулся он во вполне ожидаемой позиции: задницей кверху, голова повернута на подушке вбок, чтобы ничто не мешало дышать.

И судя по застрявшему во рту и глотке мерзкому вкусу — блевать тоже.

— Тише, — проговорил кто-то приятным баритоном. — Вот чего не нужно — это ворохаться. Я тебя от синяков бадягой набодяжил по уши и тёплой тряпкой прикрыл. А мазь едучая, не дай Бог в глаза попадёт. Славно ещё, что в сих краях энтропия сдулась напрочь: раны сами собой исчезли. Кожа, ты учти, полопалась, как на старом диване.

— Ты к-кто? — спросил Сорди.

— Давай потом друг другу представимся. Когда последний парад наступит. Пить-полоскать хочешь?

— Угу.

— Я тебе сейчас морковного соку дам. С соломиной, чтобы тянуть через неё. Ты такого в беспамятстве литра два через себя пропустил. Туда и обратно, как говаривал один хоббит по имени Бильбо. И через все телесные отверстия сразу.

— Прости.

— Чего уж там. Не впервой на матрас клеёнку постилать.

Акцент был незнакомый, чуть шепелявый, выбор слов излишне простонароден, но распевные интонации, из-за которых кажда фраза делалась строкой из поэмы, искупали всё.

Рука, что держала фаянсовый стакан, протянулась книзу — смуглая, короткопалая, слегка пахнущая чистым металлом. Сорди вцепился в неё, пытаясь приподняться, но другая рука тотчас придавила его затылок к постели:

— Не порть мою работу. Хочешь, чтобы твоя прекрасная белая шкурка так и осталась навек пятнистой? Пей вон знай.

Сок был очень душистый и чуть едкий — чувствовался корень имбиря.

Сорди не торопясь вытянул его весь и отвалился назад.

— Это от простуды, — пояснил голос. — Боялись, что лихоманка прикинется.

— Кто ещё?

— Хозяйка твоя.

— Она здесь?

— Не совсем. На дальнюю верховую прогулку отправилась. Ты чего думаешь, чудик, — ина о тебе тревожится хоть на волос? Она, знаешь ли, человек от природы жёсткий и прямой, хотя в то же время весьма затейливый, а ты её вдобавок раззадорил своими приставаниями. Ну ничего, зато фасонной езде выучился. Этим искусством именно так и овладевают, хотя без того трагизма обстоятельств.

— Откуда ты взял про езду?

— Видел твой героический финиш. Да кто бы сомневался! Ина командир к своему делу относится ответственно: учит, оберегает, но уж никогда не станет окутывать тебя теплом, как обычная женщина. Дзенский мастер, типа того.

— Можно подумать, ты её так плотно знаешь.

— Кого — высокую госпожу Та-Эль? Шутишь. Я ж охранником и личным ординарцем при ней служил.

Ординарцем.

Сорди не выдержал — рванулся из объятий, сел на ложе, откинув пахучие тряпки. Боль ввинтилась в рёбра стаей зубоврачебных свёрл, кислая тошнотная вонь подступила к гортани, но, по счастью, дальше не двинулась.

Лицо на фоне белоснежных войлоков и янтарного цвета решетки казалось почти коричневым — округлое, тонкобровое, большеглазое. Чёрный волос вился крутым бараном, зрачки сливались по цвету с радужкой.

— Дар, — пробормотал Сорди.

— Зато вон ты вовсе не подарочек, — рассмеялся тот, развёл руками. Зубы некрупные, чистые, тоже сияют: как и весь он. Есть люди, у которых малейшее движение поёт…

— Кардинена о тебе знала, что жив? Но ведь рассказывала…

— С недавних пор — знала, конечно. Ты думаешь, она перед тобой отчитывается?

— Юрта. Вот почему я решил. Карди ведь не могла издали разобрать, что это именно юрта.

— Юрт или джурт, по-здешнему, — вообще мир. Малая человеческая вселенная внутри большой и безбрежной. А я кочевник и свой мир, свой дом ношу с собой. Вожу во вьюках. Увижу красивое место — поставлю. Так что не береди себя: умолчать наша ина ещё может, солгать или схитрить — никогда.

Уселся рядом с Сорди, снова приобнял осторожно, стараясь не касаться больных мест.

— Ты скоро сделаешься совсем прежним, светловолосый. Даже ещё прекраснее. Здешние горы и воды всё излечивают.

— И твою контузию?

— Ты слышал насчет неё? Её здесь и не было. Проснулся целым. Не говори больше — тебе трудно.

— Рядом с тобой — нет, нисколько.

— Всё равно ложись. Тебе принести ещё попить?

— Не надо. Не ходи никуда.

Сорди внезапно для самого себя притянул юношу, уложил с собой рядом:

— Скажи имя.

— Даларн. Кроме тебя никто не будет его знать. А ты кто?

— Сэрен. Я его только что его придумал. Красивое имя?

— Очень: если оно лишь для одного меня.

И несмотря на то, что малейший жест навстречу тянет из рук ссохшиеся жилы, а ответное движение бередит едва зажившие рубцы, оба они сплетаются в немом объятии.

Ибо не нужно никаких слов, когда ты сам, вы сами — одно восклицание…

Когда ласки так целомудренны, как не бывает и с женщиной, а их завершение — острей наточенного копья.

…Они лежат, наконец насытившись и отвалившись друг от друга; Сэрен ничком, Даларн лицом кверху, Теперь гостю видно, что белизна передвижного дома не так безупречна: отверстие над очагом слегка закоптилось, рядом с низким столиком и чем-то вроде шкафа или высокого ларя отгорожено место для кузнечной мастерской. Впрочем, самая грязная работа совершается на открытом воздухе, а здесь хозяин лишь собирает и шлифует свои хитроумные изделия.

— Сэрен. Ты пахнешь, как имбирная коврижка.

— Скорей — морковная запеканка. И хватило у тебя ума поить того, что умеет обходиться без еды и выделять через кожу.

— Это отменилось на время — ради того, чтобы я мог о тебе позаботиться.

— Правда?

— Госпожа Кардинена так шутила.

— Ты очень искусен. Был с кем-то кроме меня?

— В действующей армии это обыденность. Командование запрещает держать батальоны добрых услуг по причине самоличной добродетели, а без этого впору бросаться на всё, что движется. Вот и находим естественный отток. Только… Нет, это не называется «был». Ты мой первый.

— И ты мой первый.

— Как это тебе показалось?

— Я отыскал себя. Впервые я нашёл себя. А ты?

Даларн смеётся:

— У меня пока нет никаких слов. А когда придут — наверное, сложу целую касыду.

— Тебе надо с этим поторопиться — думаю, когда наша повелительница вернётся, то заберёт меня себе.

— Я уже с ней напросился. Когда конец пути уже на пороге, нет проку соблюдать уговор. Однако у нас впереди целая неделя. Почти. Ну, три дня это наверняка. Знаешь, Сэрен, если ты можешь усесться прямо, я сниму кожу с твоей косы — ты, как и наша повелительница, ушёл от власти Змея. И от магии Волчьего Пастыря. А твой Стрелолист отыскал себе верные ножны. Вторые или самые главные?

Оба смеются: как удивительно, боль и слабость отошли от Сорди. Ему даже кажется, что навсегда… как отпавшая от него змеиная, волчья, человеческая кожа.

Но ничто не бывает вечно. Карди появилась через день, с шумом переступила порог юрты и первым делом схватила со столика пиалу с зелёным чаем. Что заварен он был явно без расчёта на неё, никому из троих не пришло в голову.

— Вот что, кавалеры, — проговорила она, опрокидывая чашку в себя. — Тэйн уже выстроил свой народ на подступах и мается от безделья, лакая кумыс из горла и теряя боевую форму. Нет, что до одёжек и оружия — тут полный ажур. Никаких Аллахом проклятых механизмов: лучники меченосцы и пара-тройка ребят с этими… дальнобойными рогатками имени Давида с Голиафом. И защита от них чисто декоративная. Но если мы не прибудем на днях, воцарится полная анархия.

— Нас только трое, — проговорил Сорди. — Нам не справиться.

— Опять ты за своё. Недавнего урока тебе мало? — усмехнулась Карди. — Перед тремя они расступятся. Только вот это не будет значить никакого Сентегира. Так и застрянем у подошвы горы, а то ещё и назад отбросит. Ему же нужно противостояние армий, помнишь?

— Можно мне сказать, ина? — вклинился Дар. — Я сохранил ту ачару, что направила мой путь, и сделал ещё лучшую.

— Забери с собой, — она улыбнулась. — Глядишь, и пригодится тебе. Только не следует сейчас никуда уклоняться. И не кто иной как ты проповедал мне, что она лишь символ, помнишь? Символ неисчерпаемого множества жилых миров.

— Мы выезжаем сейчас? — проговорил он вместо ответа.

— Ну, стоило бы сначала как следует насытиться, — ответила она. — Чтобы ничто не докучало в пути. А потом — снаряжайтесь и навешивайте на себя все мыслимые регалии.

— Но как быть с войском? — спросил Сорди, когда они завесили резную дверь юрты войлоком и положили ключ на порог — знак того, что любой может владеть покинутым жилищем и брошенными вещами всех троих. Кони, верховые и один вьючный, шли бойкой тропотцой — лучший аллюр в горах.

— О. ты меня снова опередил, ученик. Спрашиваешь, как? Я надеялась, ты помнишь. Ну, расшевели соображение!

— Та песня?

— Угм, — улыбнулась она.

— Я слышал только первый куплет вашего кондотьерского гимна, а ты вроде говорила, что она бесконечна.

— Вот и начни, а мы подхватим. Ты как сегодня — в голосе? Не истратил его на любовные серенады?

Сорди метнул в неё укоризненный взгляд, слегка откашлялся — для пущей важности — и начал:

Нечто тяжело колыхнулось позади — будто вздохнула и покатилась за ними по торной дороге туча, полная громов.

— Не смотрите назад, — тихо сказала Кардинена. — Не надо пока. Это должно ещё целиком выйти из Эреба. Пойте дальше.

— Дальше я знаю, — сказал Дар. — Можно, ина?

— Смеху-то сколько, — буркнул сзади знакомый голос. — Мусульманину вино запрещается, но архи — это ж самое лучшее, что есть в кобыльем молоке. Квинтэссенция, ага. Деньги хороши, когда есть куда тратить, я и тратил не считая: на друзей, на пиры, на тех же породистых скакунов, доспех и оружие.

— Я помню и благодарен тебе, — ответил Сорди.

— Ещё мы для вас всех шапки сделали. С такой же стеклянно-кремнёвой прослойкой внутри, как твой нагрудничек.

— Что, и для Тэйна? — спросила Карди. — А нет — так и мне не надо.

— И нам, верно? — спросил Дар. — Ты лучше песенку подхвати, Корсар.

И тот запел на самых хриплых своих тонах:

Колыхнулся занавес реальности, и побратим, чуть запыхавшись, стал рядом с Сорди: как и под Кертом, под ним тотчас проявился конь.

— Вот спасибо вам, что позвали, — сказал он, встряхнув седой шевелюрой. — А то не одни девы, все возрасты мне оказались покорны. Надоело — аж жуть. Как скажешь, посестра, — моя очередь дразниться?

— Я ведь сил не щадил, отстраивая всё, что подлежало ремонту и реставрации, — ответили сзади с некоей сильно интеллигентской интонацией. — Вот моя верная подруга подтвердит.

— Я бы не очень мне доверяла, — хихикнула Эррант: она сидела бедром к бедру со смирным пожилым офицером в подзорных очочках. — Ибо муж и жена — одна сатана. Кто там у нас дальше на очереди? Ай, Арми, давай в две глотки и четыре руки кота подерём! Нет?

Сеф Армор фальшиво с азартом продолжил:

— Полагаешь, что расквитался с бывшим соправителем? — невозмутимо спросил Карен. — Ну и располагай на здоровье. Мне теперь без разницы. Не будь тебя с твоим докладом высокой ине старлейту — не случилось бы у нас хорошего спутника в лице юного изобретателя. Верно, Теодар?

А Дар повертел головой, так что смоляные кудри растрепались, и нахально пропел:

— Меня-то зачем вызывать, поганцы, — проворчала Карди. — Вот она я.

Дар тем временем продолжал:

— Кто это не вышел и не дожил? — гулко раздалось спереди, там проявились пока нечёткие шеренги всадников, что, поднимаясь по склону, закрывали собой подножие великой огненной горы. — Врёте, как сивые мерины, что у вас всех под седлом. Ну как, Та-Эль Кардинена, довольно тебе от меня чести? Что-то мало народу ты привела для моей собственной.

— Погоди, — ответила она добродушно. — Кое-кто ещё не допел.

почти выкрикивал тем временем Дар.

— Спасибо, что не забываете меня, сироту, — учтиво произнёс Денгиль. Он, казалось, уже давно пребывал в рядах и теперь лишь выдвинулся на передний план, став рядом со своей кукен: чернопламенный Бахр в поводу, Тергата за поясом. Подмигнул чуть оторопевшему юноше и в свою очередь спел:

— Мы и так ведь наперекрест обручились, — ответила Кардинена, сходя с седла садясь в седло коня-дракона. — Обменялись ныне лошадьми и оружием. Не так важно, у кого раньше было чьё, муженёк.

— Паве нет смысла рядиться в вороньи перья, — ответил он негромко. — Не зови ни себя, ни меня больше никакими именами, и я тебя не буду: ты выше их всех, моя джан.

А позади смыкался невиданный строй, и уже можно было обернуться — увидеть коричневые плащи, и седые волчьи шкуры, наброшенные пастью на головы, и блеск волшебной брони.

— Что, друже Тэйн, достойны мы сразиться с тобой и твоим войском за первенство? Довольно тебе от нас почёта?

— Довольно, — донеслось спереди, и Тэйнрелл отделился от переднего ряда: как и прежде, косат и рыж, чёрный плащ на плечах, капюшон небрежно накинут на голову. — Только вот незадача: истомились мои дети в ожидании. Лошади на месте не стоят, гарцуют как бешеные, кархи ёрзают в ножнах, а люди вперёд меня в сечу рвутся. Даже моя тройка бывших рабов и святош. Не сыграть ли нам на то, какое войско первым сделает шаг навстречу противнику? А под чью руку оно пойдет после битвы — само решится.

— Что же — принято, старый друг. Сегодня хороший день для смерти!

И оба военачальника выступили друг другу навстречу. Сверкнули и зазвенели клинки.

Сорди не видел дальнейшего, потому что ряды подтолкнули его вперёд, спереди тоже накатилась волна. Оба строя нарушились — каждый искал себе поединщика и каждый впал в яростное беспамятство. Он пробивался сквозь толпу, рубил направо и налево: его уже не однажды ранили, однако голову пока удавалось уберечь. А в крови звенела последняя строфа бесконечной литании, что пришла неизвестно откуда:

Потом сразу всё оборвалось, как чёрно-белая лента в неисправном проекторе. Сорди стоял по колено в снегу над мрачным обрывом: впереди виднелось что-то несколько более тёмное. Груда отсыревших веток? Он пригнулся, чтобы рассмотреть получше.

— Огонька бы ещё, — проворчал еле слышно.

С рукояти Стрелолиста — оттуда, где голова Змея прислонялась к его руке, — сорвалась шипящая искра и пала в неясную груду. В глубине сразу затеплилось, пламя резво разошлось по древесным косточкам, выплеснулось наружу — и затанцевало, как храмовая плясунья.

— Вот ты и зажёг свой костёр на Сентегире, — Даларн приподнялся на локте, отбросил в сторону длинный плащ. — Я уж по тебе соскучиться успел.

— Так это и есть он?

— Это и есть я, — рассмеялся белозубо. — Зачем мне отдельный мир, если в нём не будет тебя?

— Отдельный?

— Дурень, — слово прозвучало почти с той же интонацией, как у Карди. — Разве ты не понял, что вокруг этого костра начинается твоя собственная малая Вселенная? Твой джурт с очагом, чей дым уходит через крышу? Поэтому извне видно пылающее множество, а изнутри — лишь то, что сотворил ты сам. В этом заключается твоя работа и моя помощь в ней.

— Я думал, что попаду в рай, а не в пустыню.

— Сэрен, мы двое — уже не пустыня. По твоему слову будут появляться деревья, плодиться звери, постепенно подтянутся и люди — те, которые не в силах зажечь свой собственный огонь. Или те, кто любит без конца перелистывать, пересчитывать собой всё великое множество миров Аллаха. А насчет рая… Знаешь, что тебе скажу? Он остался внизу. Рай для тех, кто ищет любви и прочих кровавых столкновений.

— А то, что над нами вверху? Ну, в метафорическом верху, наверное.

— Царство возвышенных сущностей, отказавшихся от собственного «я». Лоно Божие для тех, кто изжил в себе всё земное. Прожжённый технарь вроде меня сравнил бы его с безопасным термоядерным котлом, что согревает бытие.

— Странно это и не очень уютно, правду говоря. Но как же — ина Та-Эль Кардинена обещала мне, что тоже сюда придёт.

— Значит, придёт. Что ей? Она вхожа во все миры. Она магистр.