Красавица Амга

Глава тридцать вторая

Весть, принесённая сыном, оглушила старика Аргылова. Он догадывался, что у белых дела обстоят не самым лучшим образом, но никак не предполагал, что настолько уж плохо. Вроде и потери незаметные, и боёв крупных не слыхать, а вот-таки выдохся генерал. Разные люди и рассказывают по-разному, но доверять россказням — что совсем не знать; могут пять превратить в десять, а десять переделать в сто. Если судить по войскам, что день и ночь толкутся по дорогам, людей у белых должно остаться ещё предостаточно. Почему бы им с этими силами не собраться и не ударить по Якутску? И подвод и коней, должно быть, собрано достаточно — спасу нет, сколько сил потрачено на это, сколько злобы накопилось из-за этих коней да подвод! Однако Михась Артемьев — светлая голова, слов на ветер не бросает. Уж, наверное, он-то не меньше нашего жаждет сжить со света красных этих, но если не получается — что же делать? А как надеялись на этого Пепеляева! Не знает старик Аргылов, как другие, но сам-то он вполне уверовал в его силу! И вот всё насмарку! Неужели настали дни, когда всем его мечтам суждено развеяться в дым? Ох, беда-то какая! А может, Михась Артемьев всё это наговорил сгоряча, с досады и горечи? Едва ли, однако, такие слова и сгоряча не бросают! Ах, горе! Камня на камне не оставить бы от этой проклятой страны, где все устроено так несуразно!

Ночью старик вовсе не сомкнул глаз, до утра проворочался на ороне. Ужасно даже представить, что ему придётся покинуть родовое гнездо и двинуться в неведомые дали, навстречу неизвестности. Где, к какому берегу его прибьёт? Ведь там у него не будет ни родных, ни знакомых, ни хамначчитов… Кто станет там оберегать его, защищать его достаток и благополучие? Надо сделать так, чтобы Валерий с этим Чычаховым сопровождали его неотлучно. А может, всё же остаться тут? Это ничего, что Артемьев грозится, с Михасем всегда можно уладить миром. Он меня не тронет и пальцем, слишком многим обязан. А красные?.. В прошлые годы даже те, кто открыто выступал на стороне белых с оружием в руках, как-то оставались без ущерба. Могут и меня так же… Но тут течение мыслей старика прервалось: в его ушах явственно послышался вопль дышавшего на ладан Окейо: «Отомстит народ!» А вот и залитое кровью лицо старика Чаачара. Митеряй кончиком одеяла вытер с лица пот. Нет, пусть даже Чека и оставит его в покое, ему житья не дадут свои. Его ненавидит даже Банча, свой человек… Тем более, что Митеряй сумел всё-таки воздать Банче сторицей: отобрали коней, всех подчистую. Поделом ему! Надо было его ещё и под дуло ружья поставить, но опять воспротивится этот Сарбалахов… Теперь, конечно, Банча этот не пощадит его, ох, не пощадит. Нет, нет! Оставаться здесь нельзя. Та стрела вонзилась в его коновязь совсем неспроста! Как бы он ни старался себя уговорить, путь к спасению остался единственный: он должен бежать вместе с белыми. Артемьев передавал, что надо им готовиться к новым схваткам. Ну что ж, воевать так воевать! Теперь уже нечего беречься и оглядываться, всё решено. Завтра же надо будет выкопать всё спрятанное и перевезти сюда. На восток с собой придётся взять Суонду, иного надёжного человека у него и не осталось. Суонда с того времени, как на его глазах расстреляли старика Чаачара, стал неузнаваем. Перепугался дурень, разобраться, что к чему, у него мозгов-то не хватит…

Назавтра, поздним вечером, старик Аргылов с Суондой уже привезли откуда-то кладь на трёх санях и перетаскали в амбар. На амбарные двери старик навесил тяжёлый замок и, пробормотав что-то, похожее на заклинание, плюнул в замочную скважину.

Поужинали в гнетущей тишине, будто вернулись с похорон. И хотя старик Митеряй не обронил ни слова, все поняли, надвигается что-то зловещее. Коней старик велел на ночь отвести в лес на старый заброшенный выгон. Занёс из амбара старую заржавленную берданку, полязгал затвором и поставил её перед сном к изголовью. Когда Суонда привычно заложил дверь засовом, Митеряй рассердился и велел отодвинуть засов: ничего ценного в доме уже нет, всё ценное лежит в амбаре, под замком. Пусть дверь останется открытой, сподручней при нужде выскочить наружу.

А Суонда тоже лежал без сна. За последние дни он передумал больше, чем за всю жизнь. Предметом его путаных и мучительных размышлений был его хозяин. Прежде Суонда считал его воплощением самого разума. Видимо, ошибался… Никаких других устремлений, кроме наживы, у того за душой не было. Умный человек разве станет себя так вести? Разве станет он бессмысленно всё копить да копить? Век человеческий — вот он, не дальше броска сучком. Что же, Митеряй собирается всё богатство взять с собой на тот свет или рассчитывает, что оно спасёт его от роковой доли? Нет, подлинно умный человек не стал бы так поступать!

Прежде Суонда думал, что хозяин хотя и оскаливается по-звериному, да знает меру, различает, где добро, где зло. Оказалось, ошибался Суонда и здесь. Стараясь угодить Пепеляеву, разграбил своих сородичей подчистую! А что сделал он со стариком Чаачаром? О, этого Суонда никогда не забудет! Разве возможно, чтобы позабылось такое? Даже к своим домочадцам зверь зверем. Подумать только: чуть не уморил голодом дочь! Вот почему, зная своего отца, Кыча не хотела тогда уезжать из города. А он-то, безмозглый дурак, увёз бедняжку силой! Плохо вышло и с тем раненым красным, которого нашла и спрятала голубка Кыча. И там он поступил не по-хорошему… Окаянный я, одно только горе от меня моей голубушке… Как она, бедняжка, должно быть, сердится на меня! А ведь сама-то добра ко мне… Как бы счастлив он был, если бы довелось ему когда-нибудь доставить ей хоть малую толику радости.

Нет, совсем старик не похож на отца: задумал выдать Кычу за пожилого и лысого офицера! Даже зверь любит и лелеет своего детёныша, идёт ради него на смерть. Нет, старик не зверь. Он хуже!..

Как бездумно до сих пор жил Суонда! Будто уши ему заложило, глаза не видели. Старик Чаачар ушёл в тот мир, раскрыв ему глаза, отворив уши. Со времени того ужасного дела, которому он был свидетелем, с Суонды словно спала привычная сонная одурь. Но этого пока никто не знал. Об этом не подозревал сам хозяин, не догадывалась и Кыча.

К полуночи хлынул волной морозный воздух — это зашли снаружи несколько человек и оставили дверь приоткрытой.

— Хозяева! Гости пришли! Харлампий, затвори-ка дверь! Митеряй!

При свете зажжённой свечи замаячили три фигуры.

— Откуда едете? — спросил старик.

— Наши дороги известны, возвращаемся из наслегов. Опять сборы подвод. Брр, мороз!

— Поднимись, старуха! Вскипяти побыстрее чайник! — приказал Аргылов и, склонив голову набок, вгляделся: — Кто это с тобой? — спросил он Сарбалахова.

— Не узнал? Это же зять твой, Угрюмов, ротмистр.

— Э-э…

Гости разделись.

— Харлампий, растопи печку, — распорядился Сарбалахов.

— Я тебе не истопник! — прорычал Харлампий, косолапя, подошёл к спящему Суонде и стянул с него одеяло. — Кто это тут растянулся? А ну, подымайсь!

Суонда повернулся к нему спиной. Харлампий поддал ногой Суонде в мягкое место, схватил его за жёсткие, как болотная осока, волосы и заставил сесть. Не выказав возмущения, Суонда стал одеваться.

Скоро камелёк загудел, и вскипел чайник. Ааныс поставила на стол котёл с мясом.

— Сколько ведёте коней? — осведомился Аргылов.

— Четыре клячи. Были в обобранном наслеге, так что спасибо и на этом. Что-то на столе пустовато. Митеряй, не найдётся ли чего-либо у тебя?

— На днях тут ночевали ваши, так они весь мой запас вылакали.

— Ладно тебе прибедняться! — стал уламывать его Сарбалахов. — Авось что-нибудь да найдётся.

— Старая, пойди-ка посмотри, может, что и осталось…

Ааныс принесла бутылку спирта.

— Это дело другое! — обрадовался Сарбалахов. — К тому же гости мы не простые. Помнится мне, что в тот раз мы сватались и твоя дочь обручилась с ротмистром, хоть и разошлись тогда не совсем как подобает. Так ведь, Николай Георгиевич?

— Да, да… — ни слова не поняв из сказанного Сарбалаховым по-якутски, Угрюмов согласно закивал головой.

— А где же невеста? Хорошо бы и её увидеть за столом.

— Приведи! — велел Аргылов жене.

Ааныс быстро метнулась и так же быстро вернулась из-за перегородки.

— Захворала она…

— Хе, что это она у вас всё хворая да хворая? Притворяется небось! — усомнился Сарбалахов.

— Заматерела. Мужскую ласку хочет, вот и строит капризы, — громко чавкая, объявил Харлампий. — Хорошенько выездить её — только и дел.

— Митеряй, ты погоди! — увидев, что Аргылов принялся было разливать спирт по рюмкам, всполошился Сарбалахов. — Смаковать из рюмок некогда, разливай в стаканы. Время не ждёт, уже поздно.

Не раздеваясь, Суонда прилёг на орон и отвернулся к стене. Его клонило ко сну, но спать не давало какое-то беспокойное предчувствие. За столом, очевидно, выпили: все враз замолкли, доносилось только чавканье да посудный звяк.

— …Почтенный Митеряй! Прежде чем поднять этот стакан, хочу я сказать вот про что. Помолвка между Николаем Георгиевичем и вашей Кычей уже состоялась давно. Ты сам знаешь, какая теперь жизнь. Не время выполнять все требования принятых обычаев. На войне — как на войне… Мы сегодня приехали к вам, чтобы завершить уговор, соединить жениха и невесту. Выпьем за это!

— Больного-то ребёнка?.. — У матери задрожал голос. — Побойтесь хоть бога!

— А ты не бойся, Ааныс. Женщинам свойственно притворство. Как будто сама не знаешь. Вот увидишь: дочка утром поднимется здоровой.

— Старик, ты чего молчишь? Ведь она и тебе родная…

Аргылов лишь покосился на жену и промолчал.

У Суонды сон как рукой сняло. Повернувшись лицом к столу, он искоса стал наблюдать за происходящим.

— Харлампий, хватай её!

Уронив блюдце на стол, Харлампий резво вскочил и, перебирая кривыми ногами, бросился к запечью. Кычу в накинутой шубке он настиг возле входа в хотон, оттащил её назад и толкнул обратно за перегородку.

Ааныс бросилась к дочери.

— Харлампий, ты там стой! — распорядился Сарбалахов.

С винтовкой в руках Харлампий сел у печки.

— Покараулю! Ишь скачет, кобыла необъезженная…

Суонда обстоятельно разглядел громилу, затем перевёл гневный взгляд на хозяина. Но до Аргылова его укор не дошёл, по-прежнему не замечал Суонду.

Поначалу Аргылов хотел было отказаться от этой женитьбы: что за смысл породниться с людьми, которые завтра уже начнут уносить ноги? Но затем в голову ему пришла мысль другая: люди Пепеляева, когда им станет терять нечего, совсем особачатся — об этом и Артемьев предупреждал. Не посмотрят, что он помогал им, разграбят, разденут до ниточки, спрос с них не велик будет. Надежда на Валерия своего тоже невелика — могут не посчитаться с ним. Другое дело — русский офицер. Такой зять оказался бы хорошей защитой.

Перебросившись с Угрюмовым несколькими словами, Сарбалахов зашёл за перегородку.

— Ааныс, выйди отсюда. Молодых в брачную ночь принято оставлять одних. Ведь такой у нас, якутов, обычай.

— Он мне не зять!

— Что ты, Ааныс?.. Отец уже выпил рюмку, соединяющую дочку с ротмистром.

— Пил он, а не я, — возразила мать, теснее прижимая к себе Кычу. — Пока жива, не отдам дитя…

— Не очень-то выставляйся своей жизнью! Есть у нас под рукой мастер этого дела, он не поморщится.

— Мама, милая, иди. Я сама…

Ааныс поднялась и тут же упала на свою кровать.

— Ты меня за человека не считала, брезговала даже смотреть в мою сторону, — прогудел над Кычей Сарбалахов. — Отплатил я сполна за твою гордыню. Разборчивая невеста, говорят, на плешивого нападает. Х-ха! Выйди, старая! Прихвати постель…

Сарбалахов сильно дёрнул её за плечо. Ааныс закричала, как под ножом.

— Ты что, спятила?! Чего орёшь?

Вполголоса ругаясь, Сарбалахов отошёл и натолкнулся на Угрюмова. Ротмистр, уже без кителя, весь взвинченный, топтался как беговая лошадь на старте.

— Ну?

— Мать не хочет выйти из чулана. Вы не обращайте на неё внимания.

— Добрый вечер, мадемуазель Кыча.

Кыча в шубе сидела молча, прижавшись к стене. На лице лишь затравленно горели глаза.

— Раздевайтесь, Кыча. В одежде — неудобно. Стесняетесь? Ничего, это на первых порах… Некоторые женщины предпочитают, когда их раздевают мужчины. И вы, может…

— Не подходите!

— Ка-ак не подходить?! Я вам муж… Куда и зачем я пойду от собственной жены? И чего вы боитесь? Родители ваши согласны. Ведь мы не тайком… Или страшно впервые? Не бойтесь, милая.

Рассудив, что объяснений достаточно, Угрюмов перешёл к действиям — протянув руки, он нагнулся над девушкой. Кыча, напружинив ноги, внезапно ударила ими ротмистра в грудь. Попятившись, ротмистр чуть не упал.

— Ах так? Есть женщины, которым нравится поломаться. Знаю я и таких!

Угрюмов схватил Кычу за левую руку и потянул её к орону, когда заметил в правой её руке уже занесённый и направленный в ударе нож. Ротмистр успел вывернуть её руку, и выпавший нож звякнул об пол. Угрюмов отшвырнул Кычу к стене.

Ааныс закричала дурным голосом и вцепилась в его спину. Ротмистр, не оборачиваясь, толкнул её прочь, поймал вскочившую Кычу, повалил на орон и сверху донизу разорвал на ней платье.

— Суонда! Суон-да-а! — отчаянно закричала Кыча.

Весь превратившийся в глаз и ухо, Суонда в два прыжка очутился за перегородкой, оторвал от Кычи Угрюмова и, схватив его в охапку, вышвырнул, как сноп, из чулана к камельку. И встал, загородив собою вход в чулан.

— Стреляйте! Стреляйте же в него! — в поиске револьвера хватаясь за бок, закричал упавший ротмистр.

Харлампий заклацал затвором, досылая патрон в патронник, но Суонда, изловчившись, выдернул за ствол винтовку из его рук. Харлампий, не устояв, растянулся на полу. Страшней медведицы, защищающей детёнышей, взревел, потрясая стены дома, Суонда и застыл, подняв над головой, как дубинку, винтовку, готовый обрушить страшный удар на голову того, кто посмеет шевельнуться. Ротмистр и Харлампий лежали на полу, вобрав головы в плечи. Сарбалахов сделал движение выхватить из кармана пистолет, но Суонда, заметив это, сейчас же подскочил к нему и, целя прикладом в голову, заорал:

— А-аа-ы-ыы!

Побледнев, Сарбалахов выдернул из кармана руку.

— Суонда! Что с тобой? Успокойся! — Аргылов стал осторожно подходить к Суонде.

А тот, как юла, вертелся на месте, стараясь одновременно уследить за всеми. Увидев, что Харлампий вытягивает из-за голенища торбасов нож, Суонда занёс винтовку над его головой. Улучив момент, Аргылов незаметно схватил свою берданку и спрятал у себя за спиной. Увещевая и успокаивая своего хамначчита, старик Митеряй всё подходил, подходил к Суонде сзади и, подойдя, изо всех сил ударил его окованным в железо прикладом чуть ниже затылка.

Суонда начал медленно поворачиваться лицом к хозяину и вдруг рухнул к его ногам. Ротмистр, Харлампий и Сарбалахов, все трое, набросились на Суонду и стали вязать его.

— А он жив ли? Может, мы вяжем труп? — спросил, останавливаясь, Сарбалахов.

— Живой, живой!

— Он нам нужен живым. Увезём в слободу, мы там с него семь шкур спустим!

Сарбалахов повернул голову Суонды к себе.

— Старик Митеряй, а рука у тебя до сих пор ещё тяжела!

Остывший ротмистр преувеличенно властно распорядился:

— Собирайтесь! — И подхватил с крюка шубу.

Суонду, всё ещё в беспамятстве, потащили к выходу. Ротмистр злобно плюнул в сторону перегородки и вышел.

Кыча изо всех сил забилась в руках матери, пытаясь освободиться.

— Суонда!

Сарбалахов подошёл к перегородке:

— Дочка твоя рвётся поехать с нами? Можем взять с собой.

— Нет! Тарас, почему ты нас мучаешь? Что мы тебе сделали плохого?

— Спроси дочку! Запомни, Кыча: брезговать Сарбалаховым — нажить себе врага! Мы ещё наведаемся…

— Собаки!

Ааныс зажала Кыче рот.

— Покажем ещё, какие мы собаки!

Захлопнулась дверь. Затих вдали удаляющийся скрип санных полозьев. Мать с дочерью, обнявшись, плакали. Аргылов некоторое время стоял, прислушиваясь к ним, что-то хотел сказать, да не нашёл что.

— Тьфу! — сплюнул он, оглядев ружьё. — Сломал об затылок того сатаны… Хорошее было ружьё…

— Суонда! — захлёбываясь слёзами, заплакала Кыча.

— Жив он, голубка моя! Его оглушили. Бог поможет…

Шатаясь, Кыча вышла в переднюю и упала на опустевший орон возле дверей.

С непривычной поспешностью объехав окраинные южные наслеги, Валерий и Томмот возвращались назад в предрассветных сумерках зимнего утра.

Чычахов ехал сзади неторопкой хлынью, ведя за собой двух коней, запряжённых в пустые сани: объехали несколько наслегов, а добыли всего две подводы. Томмот заметил, что Валерий на этот раз действовал без прежнего злого ража и коней этих он скорее выпросил у зажиточных людей, чем отобрал. С тех пор как они побывали в Сасыл Сысы, Валерий заметно изменился. Он стал мрачен, немногословен, что-то его угнетало. А от Томмота всё не отступала мысль: что с красным отрядом Курашова в Чурапче? Если правда, что белые разгромили отряд и захватили пушки, то почему Аргылов так хмур, словно и не рад этой вести. Будто заранее предполагая, что в этой поездке добыча у них будет небольшой, Валерий не стал дожидаться возвращения Лэкеса, уехавшего за сеном. Сказал, что управятся сами. В наслегах заезжали почему-то только к богачам да зажиточным, минуя бедняков, и каждый раз Валерий с хозяином усадьбы старался остаться с глазу на глаз, чтобы о чём-то тайно побеседовать. Томмота же под всяким предлогом высылал из дома. И ещё заметил Томмот: беседы эти были не из приятных: у хозяина дома всякий раз пуганые глаза…

Почти рассвело, когда Валерий остановил упряжку.

— Покорми коней! — бросил он Томмоту, а сам молча отошёл к обочине.

Когда Томмот управился, они уселись рядом на передние сани.

— Что происходит с тобой?

— А что со мной? — огрызнулся Валерий. — Ничего!

— Врёшь! Разве я слепой? На этот раз ты выехал не для сбора подвод, а для чего-то другого. Объясни, что случилось?

— Раз ты всё видишь и понимаешь, то чего ещё тебе надо? — отвернулся Валерий.

— Слушай, Аргылов! Я не тросточка, которую кому угодно можно прихватить с собой. Я не хочу подставлять голову, ничего не зная. Если и лишусь её, то мне надо знать — за что. Если не хочешь, можешь не рассказывать, я молить не стану. Но знай одно: мы больше вместе не будем. Если нет доверия, то лучше ходить врозь.

— Кто тебя привёл сюда? Через кого ты удостоился этого доверия? Отвечай!

— Ещё неизвестно, кто кого привёл, — спокойно возразил Томмот.

— А куда ты собираешься идти? Без меня…

— А хоть к Топоркову, не отвергнет, думаю, если приду к нему.

Не дожидаясь ответа, Томмот остановил коня и направился к своим саням.

Поехали дальше.

«Больше вместе не будем… — негодовал Валерий. — Ишь, наглец, как заговорил! Мало ли ты чего захочешь? Последнее слово останется за мной. А пока будешь ходить в упряжке! «Ещё неизвестно, кто кого привёл». Смотри-ка ты! Хамначчитское отродье… Грозит, что пойдёт к Топоркову! Конечно, тот его не отвергнет, такой лёгкий на подъём да бесстрашный парень — подарок хоть кому. А вдруг и в самом деле… Кроме него, нет у Валерия ни одного надёжного человека. Не успеешь оглянуться, как тут же тебя продадут с потрохами. А этот из тех, про которого говорят? «У доброго коня — плётка одна, у доброго молодца — слово едино». Расставаться с ним никак нельзя, а тогда что же — выложить ему всё?»

Валерий придержал коня.

— Чычахов, иди сюда! Поговорим…

— Мы уже поговорили. Холодно, давай погоняй!

Валерий кинул лошади клок сена и пошёл к Томмоту.

— Не сердись! — заулыбался он ещё издали и, подойдя, сел рядом. — Был неправ, таясь от тебя. Велено было молчать…

— Ну и молчи себе дальше, раз так велено.

— Ладно, не обижайся. Или правда думаешь, что не доверяю тебе?

— Хватит! Не нуждаюсь я в твоих секретах. И слушать не хочу.

— Не говори так! То, что я расскажу, касается нас обоих. Мы сидим в лодке, которая идёт ко дну.

— Что-о? — резко повернулся Томмот.

— Да, именно так…

— Ты можешь объяснить по-человечески?

— Проигрываем мы, Томмот.

— Шутишь! Проиграть без сражения?

— Почему без сражения? А Сасыл Сысы?

— Да ведь мы, мы обложили их!

— Ещё неизвестно, кто кого там обложил. То, что Пепеляев в Сасыл Сысы потерял лучших бойцов, это ещё не беда. Самое страшное, что он потерял время.

«Не его слова, — догадался Томмот. — Вторит кому-то».

— Какой трус так говорит?

Валерий стал стегать кнутом на обочине.

— Говорит человек похрабрее нас с тобой.

— Кто он?

Валерий, не решаясь, покряхтел.

— Ладно, хватит! — Томмот подхватил вожжи.

— С каких это пор ты стал таким обидчивым?

— Не люблю вот так — с подходцем да с оглядкой. Говорить, так говори, молчать, так молчи.

— Говорил мне это Артемьев.

— Артемьев? — искренне удивился Томмот. — А пушки, захваченные у красных в Чурапче?

— Враки!

Выронив вожжи, Томмот сник головой, пряча лицо.

— Артемьев говорит, что сейчас уже надо готовиться к новым схваткам, а улусным баям велит вывезти отсюда всё своё добро. Не вешай носа, Томмот! Придёт пора, когда и в нашем озере всплывёт малявка, и в нашем небе зальётся жаворонок.

— Так что же делать-то?

— Вот решай, но чтобы об этом разговоре молчок! Не думаю, что ты проболтаешься, но для порядка должен предупредить. На восток поедешь с нами?

Этот с виду простодушный вопрос — Томмот знал хорошо — и был и приказ, и угроза: «Попробуй только откажись!»

— Придётся… В Чека меня встретили бы без лобызаний.

Уже шагая к своим саням, Валерий обернулся назад:

— Артемьев тебя хвалил!

«Сообщить немедленно! И как-нибудь воспрепятствовать увозу ценностей! Так, значит, Артемьев мне поверил… Ну что же, продолжим знакомство там, на востоке…»

В слободе, как только Валерий и Томмот успели перешагнуть порог штабного дома, полковник Андерс накинулся на них с бранью:

— Почему так долго? Командующий потребовал к себе новую партию боеприпасов и оружия. Подвод сколько привели? Только две? Берите вдобавок ещё одного коня. Вот по этой бумаге из склада получите оружие и боеприпасы. Передадите генералу, что обоз с продовольствием прибудет к ним сегодня вечером.

— Брат полковник, мы очень устали…

— Выполняйте приказание! Боеприпасы сдайте лично начальнику штаба полковнику Леонову. Знаете, куда везти груз?

— Как куда? В Сасыл Сысы… — Валерий понял, что отговорки бесполезны.

— Не в Сасыл Сасы, а туда, дальше Абаги. — Андерс махнул рукой куда-то на север. — Из Чурапчи идёт отряд Курашова, генерал их должен перехватить… Поторапливайтесь! Из охраны складов возьмите дополнительно ещё одного солдата.

— Из Чурапчи? Красные?

— Да, именно они, красные! Чего вы тут болтовню развели?

«Как же это? А как же тогда их план?» Валерия пронизал страх: о ложности доставленного им плана красных догадался ещё Артемьев, теперь догадка подтвердилась…

— Где мы там найдём дружину?

— Местность, как бишь её… Арылах, что ли… Знаешь такую?

— Да, знаю…

— Вот, там… где-то там! И нечего стоять!

Поражённый услышанным, Валерий повёл коней к складам, а Томмот направился к конному двору за пятой подводой. Здесь он отыскал краснобородого начальника транспорта и передал ему приказ полковника Андерса. Тот из сине-бледного сделался красным, как его борода.

— Опять коня? Где я его возьму? Рожу, что ли?

— А вы чего на меня кричите? — в свою очередь повысил голос Томмот. — Разбирайтесь сами с полковником.

— Поймите моё положение: всё тягло подчистую забрали ещё позавчера, сегодня приказано снарядить ещё один обоз. А тут всё давай да давай!

— Федя! Э-э… извините, брат начальник. У Гришки добрые кони, так мы на обоз возьмём Тришкиных, а этому отдадим… Есть тут у меня кобыла…

Прошка! Услыхав знакомый голос, Томмот едва удержался, чтобы не броситься навстречу.

— Клячу не приму! — задиристо сказал Томмот.

— Он будет ещё привередничать! — опять взъярился начальник транспорта. — Проша, запряги ему, и пусть проваливает!

С недовольной миной Томмот нехотя проследовал за Прошей. Вместо приветствия перемигнулись. Хлопоча вокруг коня, Томмот рассказал всё, что узнал от Валерия, и велел эти сведения передать по цепи.

— Надо улучить момент повидаться с дьяконом, — сказал Проша. Затягивая ремень чересседельника, он зашептал Томмоту: — Позавчера возил дружинников к Арылаху. Кажется, белые готовят там засаду. Думал перебежать к красным, но удобного момента не подворачивалось. И вот ещё неприятность: товарища из Абаги Артемьев послал в сторону Нелькана. Тот никак не мог открутиться. Надо бы наших предупредить. Послал я предупреждение через Чакыр, но там эстафета сильно окольна, сигнал не успеет дойти.

— Не успеем предупредить о засаде — быть беде!

— Понимаю, но следят за каждым шагом. Буду стараться попасть в сегодняшние обозники.

Когда Томмот подъехал к складам, там уже нагрузили на сани патронные ящики, и вскоре втроём с солдатом, которого им выделили, на пяти подводах, тронулись в путь.

Остановились они в той небольшой деревеньке, где однажды ночевали, возвращаясь из поездки по северным наслегам. Улучив момент, Томмот выскользнул из дома и быстро пришёл в юрту, где жил старик Охоноон.

В маленькие оконца с кусками льда вместо стёкол едва пробивался зыбкий свет. Перед камельком немолодая женщина в ситцевом платке мутовкой взбалтывала жидкий тар.

— Рассказывайте!

— Нечего, — ответила хозяйка, подоткнув на щеках платок. — А у тебя?

— И мне рассказывать не о чем. Где старик Охоноон?

— Пошёл осматривать петли. А ты откуда будешь?

— Из абагинской стороны.

— Какая потребность в Охонооне?

— Так, пустяки… Вернётся старик, передай, что был человек, заходивший недавно.

Когда Томмот вышел из юрты, за ним тотчас же вышла и хозяйка.

— А тебе… горностаевые шкурки не требуются? — спросила она, теребя концы своего платка.

Томмот резко обернулся и подошёл поближе:

— У вас у самих-то одна-единственная…

— Оказывается, это ты, — улыбнулась хозяйка. — А говоришь, из Абаги. Ты ведь приехал из слободы?

— Из слободы. Когда вернётся Охоноон?

— Не знаю. Позавчера, только прошло мимо нас войско белых, а он лесом — за ними на лыжах. Торопился так, что путём и чаю не выпил. Третий день уже нет. А взял с собой только четверть лепёшки.

— Ничего не велел передать?

— Велел. Если появится человек, который интересуется горностаем, сказать ему, что он пошёл выполнять своё задание.

— Не беспокойся, старик вернётся! — Томмот ободряюще пожал сухой кулачок женщины, боязливо прижатый ею к груди. — Передай, что человек этот благодарит. И не печалься, эджей!

Торопливо перекусив, возчики двинулись дальше на север. Валерий спешил как можно скорее отвезти дьявольский груз, сдать его и вернуться назад. Больше всего он боялся ненароком попасться на глаза Пепеляеву или Топоркову. Говорил, дескать, что красные не пойдут ни со стороны Якутска, ни со стороны Чурапчи, а как обернулось? Слава богу, о нём ещё не вспомнили. Не нарваться бы самому… Скажут, что врал, да к стенке — это у них свободно! Не станут разбираться, что красные могли план свой изменить! Или не дай бог приехать во время боя: в два счёта поставят в цепь — и в пекло!

Коней, впряженных в тяжело нагруженные сани, Валерий гнал во всю мочь — лишь бы скорее сбыть груз, а на обратном пути пусть ползут, как хотят.

Рвались они туда, в Арылах, а когда приехали, оказалось, что генерал, заступая красным дорогу, уже перешёл с дружиной в местность Сырдаах и расположился близ аласа Билистях. Только поздно вечером дозорные привели их к штабной палатке в лесу.

— Стой! — постовой преградил Валерию путь штыком. — Нельзя.

— Вызовите начальника штаба полковника Леонова.

— Нельзя!

— Мы привезли боеприпасы. Бое-при-пасы!

— Нельзя. Отойдите назад!

Валерий в сердцах сплюнул. Из палатки доносился гул голосов, а вскоре высунулось оттуда распаренное, как видно у печки, лицо адъютанта Малышева.

— Вестовой! Зовите сюда полковника Рейнгардта!

— Поручик! — успел окликнуть Валерий нырнувшего было назад Малышева.

Адъютант вышел наружу, широко улыбнулся и протянул руки, будто встретил драгоценнейшего из людей.

— А, Аргылов! Чего надо? Откуда взялись?

Знал Томмот, почему адъютант так неуёмно ласков с Валерием. С недавних пор, когда Валерий подарил ему вот эти его длинные курумы из шкуры харгина и шапку из лап лисиц-сиводушек, они стали друзьями не разлей вода.

— Привезли из Амги боеприпасы. Полковник Андерс наказывал мне лично донести об этом начальнику штаба.

— Послушай, дружище. Я бы посоветовал вам обоим не показываться на глаза командующему. С тех пор как стало известно о выходе красного отряда из Чурапчи, генерал рвёт и мечет. А полковник Леонов сейчас как раз на совещании у командующего. Дела в общем-то неважные. Вчера отряду Курашова устроили засаду в Арылахе, да, видно, их предупредил кто-то, свернули на другую дорогу. Напрасно мёрзли всю ночь под звёздами.

«Дело рук Охоноона!» — с благодарностью подумал о старике Томмот.

Узнав, что генерал в этой палатке, Валерий поблагодарил про себя постового, что тот не пропустил его.

— Что же мне делать вот с этим? — нетерпеливо спросил он и указал на свой обоз.

— Я вызвал полковника Рейнгардта, он сейчас подойдёт. Скажи ему, он распорядится. Ну, меня хватятся!

Едва поручик исчез в палатке, появился полковник Рейнгардт.

Валерий пошёл ему наперерез.

— Брат полковник, мы привезли боеприпасы. Немедленно должны поехать назад. Полковник Андерс велел у вас узнать, что требуется.

— Пулемётные ленты привезли?

— Есть.

Валерий протянул ему сопроводительную бумагу. Быстро пробежав бумагу глазами, Рейнгардт подписал её на своём планшете и отдал назад.

— Три подводы разгрузите здесь. Прапорщик! Берите этих людей, обойдите цепь и раздайте всем боеприпасы. Быстро!

— Слушаюсь! — словно возник из-под земли и вытянулся перед полковником в струнку молодой худощавый прапорщик. Он повернулся к Аргылову: — Берите две подводы — и за мной!

— Я останусь разгружать тут, — сказал Валерий Томмоту и шёпотом добавил: — Побыстрей там, надо проваливать отсюда.

Томмот с прапорщиком двинулись вдоль цепи лежащих в засаде людей, оставляя где пулемётные ленты, где ящики с патронами. Объехав всю цепь, они возвращались уже, когда Томмота окликнули:

— Чычахов! Я Лэкес! Здесь я!

— Чего ему надо? — спросил прапорщик, не поняв по-якутски.

— Говорит, в винтовке заело патрон. Просит помочь.

— Ладно, сходи. Я подожду там.

Глубоко зарывшись в снег возле толстого пня, Лэкес, не попадая зуб на зуб, встретил Томмота жалобой:

— Смотри вот — не взяли меня с собой, так пригнали меня сюда.

— А чем лучше участвовать в грабеже людей? Воевать легче…

Лэкес промолчал.

— Когда-то ты говорил, что не станешь стрелять в ревкомовцев. Но, кажется, стрелять тебе придётся. В тех, среди которых и твой Силип.

— Тише! По обе стороны от меня лежат истые собаки. Но стрелять всё равно не стану.

— Дай сюда ружьё, — Томмот залацкал затвором винтовки. — Заставят стрелять.

— Всё равно не стану! Чычахов, прошу тебя, возьми меня с собой… — Голос у парня задрожал и пресёкся.

— Мне сейчас в слободу.

— Умоляю…

— Боишься?

— Да не боюсь я, ненавижу их… — Лэкес прикусил губу. — Возьми меня с собой…

— Нельзя, Лэкес! Ты должен остаться здесь.

— З-зачем?

Томмот испытующе глянул на Лэкеса и, решившись, приник к нему:

— Сегодня решающий день. Сегодня каждый покажет каждому — кто он. Помнишь, ты мне сказал, что я не белый? Я и правда не белый.

— Чычахов! — восхищённо пробормотал Лэкес. — Я сказал тогда без задних мыслей… Так сболтнул…

— Лэкес, сейчас нет времени на эти разговоры. Говори прямо: хочешь ли ты помочь красным?

— Хочу!

— Тогда улучи момент и перебеги. Там расскажешь об этой засаде.

— Не дадут такой возможности. Давеча хотел сходить в лес по нужде — вернули. Никого в сторону леса не пропускают.

— А ночью, в темноте?

— Ночью группируют по три-четыре человека.

— Тогда вот что. Как заметишь приближение красных, сразу начинай палить. Чтобы предупредить их.

— Х-хорошо…

— Не боишься? Схватят, пощады не жди!

— Пусть!

Где-то сверху, с увала, Томмота окликнул прапорщик:

— Эй! Где ты там? Побыстрей!

Томмот протянул парню винтовку, ободряюще коснулся его плеча:

— Надеюсь на тебя!

— Надейся! — твёрдо ответил парень.

— Лэкес, вернётся твой ревкомовец Силип, пошлёт тебя на учёбу. Будем учиться вместе в Якутске. Ты понял?

— Понял!

Ах, как захотелось Томмоту сорваться по снежному целику в бег, скрыться в лесной чаще и добраться до своих! Только нельзя, никак нельзя! Дадут отойти шагов на десять — двадцать и изрешетят пулями. Где сейчас этот старик Охоноон? Он мог бы уже вернуться и вести тут наблюдение! А что, если ему, Томмоту, остаться тут на ночь, вызвавшись участвовать в бою? Ночью было бы сподручней бежать. Только оставит ли его тут Валерий — вот что сомнительно. Или попросить разрешения у Рейнгардта? Только как же тогда побег с Артемьевым на восток? Но об этом можно подумать позже, а сейчас надо как можно скорее предпринять что-нибудь. Если сработает западня, устроенная красным, не известно, как пойдут события дальше. Нет, надо на что-то решиться…

Подъезжая к палатке, Томмот невдалеке за деревьями увидел беседующих Валерия и Артемьева.

— …а вдруг они одержат верх? — донеслись до него последние слова Валерия.

— Здравствуйте, Михаил Константинович, — подошёл Томмот.

Артемьев чуть заметно кивнул.

Свидетель в этом разговоре был явно ему не нужен. Томмот почтительно отошёл, однако не настолько, чтобы ничего не слышать. Артемьев был возбуждён. Судя по отрывкам их разговора, Артемьев настойчиво убеждал Валерия в том, что исход предстоящего боя ничего уже не значит. Если белые и победят, то лишь оттянут свой конец на несколько суток. Генерал Ракитин, имея двести пятьдесят человек, напал в Тюнгюлях на гарнизон красных в шестьдесят человек и был разбит. Артемьев настаивал на отъезде как можно скорее, они встретятся в условленном месте. И скорей, скорей, потому что завтра красные могут уже перекрыть дорогу.

— Но если всё предрешено, зачем же напрасно проливать кровь? Не лучше ли отступить сразу?

— Ни в коем случае! — возразил Артемьев. — Тебе что, жалко пепеляевцев, которые драпают в Японию? Пусть воюют! Пусть они побольше уничтожат большевиков, нам потом будет легче.

— Михаил Константинович, — вышагнул вперёд Томмот. — Хочу принять участие в бою. До сих пор не удалось побывать ни в одном сражении.

— Глупости! — оборвал его Артемьев. — Поезжай вот с Аргыловым! — Однако, увидев опущенные глаза парня, добавил чуть мягче: — Боёв ещё хватит и на твою долю. Аргылов, захвати с собой Харлампия. Он будет понадёжней того недоумка. И спешите, спешите!

Откинулся полог палатки, и наружу выглянул человек, заросший щетиной, с отвислыми дряблыми щеками. Он сделал несколько жадных глотков морозного воздуха и опять скрылся. «Да это же Пепеляев! — удивился Томмот. — Как может измениться человек за несколько суток!»

Заметно темнело, затушевывались очертания деревьев вблизи, скрадывались дали. Валерий поехал первым, Томмот в середине, замыкал обоз Харлампий. Они переваливали через небольшой перелесок, когда спереди донеслась брань Валерия:

— У тебя что, глаза вытекли? Не видишь, что люди едут?

— Как мы можем сворачивать с грузом! Вы же порожняком…

Голос Прошки! Томмот вынул из кармана блокнот, карандашом наспех набросал план аласа, где белые устроили засаду, отметил расположение цепей белых и где. установлены пулемёты. Оторвав листик, он положил его в наружный карман.

Валерий зарысил дальше.

Тронув коня, Томмот резко вывернул его поперёк дороги, рассчитывая зацепить встречного коня. Глухо столкнулись оглобли, заскрипела сбруя, взвизгнули озлобленные кони.

— Ты что, и вправду слепой?..

Томмот сошёл с саней и пошёл вперёд.

— Чего опять остановились? — сзади крикнул Харлампий и, не дожидаясь ответа, пустил коня обок с другой стороны.

Прошка стоял возле своего коня, поправляя сбившуюся сбрую.

— Пепеляев устроил засаду около Билистяха, в Сырдахе, — торопливо зашептал Томмот. — Прошка, этой ночью ты должен перебежать к красным и предупредить их. Будь осторожен, белые приняли особые меры. Они знают, что кто-то осведомляет красных…

— Ладно. Передашь моим, что я в далёкой отлучке…

— Держи. Я тут набросал план местности, расположение цепей и пулемётов…

— Хе-хе… Я спешил к тебе, Прошка, на помощь, думал, вы уже на кулаки перешли. А они — ан!.. — мирненько перешептываются. Прошка, не оделишься ли кусочком бумаги? Замучился с куревом, потерял где-то трубку.

— Потом, потом! — засуетился вокруг коня Прошка.

— В другой раз шею сверну! — погрозил Прошке Томмот.

— То мирно, то в крик! — удивился подошедший из обоза Прошки. — Чудно…