Красная Казанова

Глава девятая

Такая гибкая в иных вопросах, по части суеверий и ревнивой подозрительности, Мария Семёновна выказывала косность и упрямство. Хотя, жаловаться на строптивость «половины» ГПОТу случалось не часто. Привезя её из деревни, весёлую, ладную, Прохор Филиппович и сам удивлялся умению жены приспособиться к новым условиям. Лишь в двадцатом, когда он вступил в РКПБ, Мария Семёновна дрогнула и даже обмолвившись, как-то невзначай, назвала мужа по имени-отчеству. Впрочем, она легко побросала в печку иконы, но, вот с чем Прохор Филиппович так и не смог справиться, это с непоколебимой верой супруги в сглаз и порчу, в заговоры… А ещё — сны, карты и тому подобный вздор.

— Так ведь, не она ж одна. А ревность, что ж… — поразмыслив на досуге он пришёл к заключению, что инженера в общежитии не было, да и быть не могло.

Ясно как дважды два, ведь после скандала на лекции … После «молнии» из Москвы, в которой, с подачи Полины, её знакомый секретарь ЦКа комсомола обрисовал Дантона такими красками, что принимавшая депешу телеграфистка, наверно и сутки спустя, сидела за аппаратом кумачовая, очкарик обходил гражданку Зингер за сто вёрст. И туда, где она, носа бы не сунул! Значит, версия с «физкультурниками» отметалась и, вообще, сейчас на первый план выступила проблема трамваев, а уж калошу-то достать…

— Мы раздуваем пожар мировой, церкви и тюрьмы сравняем с землёй, ведь от тайги до британских морей… — ГПОТ бодро завернул в знакомый тупичок и минуты черед две стоял под старой липой.

Конечно, он мог перепоручить эту миссию кому-нибудь из многочисленных уличных оборванцев, понимая, что любой из них за гривенник перемахнёт не только забор, а и Шухову башню. Но, во-первых, беспризорников в переулке не оказалось. В этот час их шумные ватаги уже рассыпались по базарам. Те же, которые промышляли в одиночку, околачивались теперь на городском вокзале, в надежде стянуть, если повезёт, у зазевавшегося носильщика, в картузе и длинном фартуке, произведение шорно-чемоданной фабрики «Пролеткожа». Во-вторых, кто бы поручился, что завладев чужой собственностью, сорванец не отколет номер вроде: «дядь, одолжи червонец». Опять стать жертвой шантажа?

— Ну уж дудки! — Прохор Филиппович ухватился за скобу, вскарабкавшись, только не на самый верх, как давеча, а поднявшись над кромкой крыши, сразу переступил на неё и пробежав, согнувшись, по железному, отчаянно грохочущему, скату до угла, спрыгнул по ту сторону ограды на наваленную, прямо у стены котельной, гору угля.

Очутившись на широком дворе, главный по общественному транспорту осмотрелся. Впереди, ещё неясный в утренней дымке, белел сквозь деревья, корпус «секретного» института. За спиной и вдоль забора сплошняком торчали сухие палки крапивы, словно обвешанные тряпками пожухшей листвы. Тут же, валялись какие-то ржавые колёса, кирпичи…

— Ага, есть!

Почти у самых ног лежала мокрая от росы калоша, сверкавшая как антрацит, и лишь поэтому, Прохор Филиппович не сразу заметил её. Впрочем, обрадовался он рано. Из пристройки выплыла расхлябанная персона неопределённых лет, в разбитых отрезанных валенках, кургузом, перепачканном ватнике и с красной, давно небритой, физиономией.

- Это чаво? — грозно тараща глаза, спросила персона фальцетом, взяв главного по общественному транспорту повыше локтя. — По какому-такому тут?

«Видимо, институтский сторож» — догадался Прохор Филиппович и стараясь отвечать как можно добродушнее, кивнул на свой трофей:

— Да вот, понимаешь, уронил…

— Обронил? — недоверчиво переспросил «сторож» и поманив ГПОТа корявым пальцем с грязным ногтем, задышал в лицо перегаром. — У нас, в восемнадцатом годе, тоже тёрси один у провиантских складов. Калошу, мол, потерял. Ну разыскали мы, ясный крендель, калошу-то, а она, аглицкая!

— Чего болтаешь, дед, язык без костей! Какая, аглицкая? Глаза-то протри!

Действительно, калоша Прохора Филипповича была вполне благонадёжная, фабрики «Красный треугольник», но пьяный так легко отступать не собирался.

— А ты не кричи, потому, я при исполнении. Истопником тут. Значит, обязан за порядком наблюдать, шобы усё по закону. Шоб ежели лазутчик, то тебе положена иностранная амуниция. А то, всяк повадиться в нашинском, в кровью добытом… — истопник стукнул кулаком в грудь. — Может, я на водку имею права спросить, за оскорблённое патриотическое чуйство.

Дабы избежать лишнего шума, главный по общественному транспорту полез в карман. Но получив на опохмел, бдительный патриот только утвердился в своих подозрениях, принявшись довольно фамильярно подмигивать и (к ужасу Прохора Филипповича) величать его то «благородием», то «превосходительством».

— Ты, твоё благородие, не боись. Я с энтой властью разошёлся во взглядах. Они, сучьи дети, мине новых пимов не выдали.

— Какое…

— У тебе, говорят, без того жарко, незачем, говорят. А мы, лучше, твои пимы возьмём да и отдадим на светлое будущее. Мать их!

— ...какое я тебе благородие?! Очумел, что ли?!

— Да, брось. Я, ведь, враз смекнул… Облик у тебя больно генеральский. А с энтих, — истопник махнул рукой куда-то в крапиву, — никакого вида. Не-е… Вот при хозяевах-кровососах был инженер. На брюхе цепочка, такой собака важный, подойти страшно. А у таперешних, очкастый, тощий как блоха, ти-тити, ти-тити… Я ему и на комячейке высказал. Ты, говорю, консо… Ты консо-мо-лец, а я партейный и мине… Неважно мине, шо ты инженер. Мы не для того вас, подлецов, учили, шобы без пимов кочегарить. Губошлеп, растудыть…

— Губошлёп, значит? Худой, очкастый… А по фамилии как, не Кульков часом?

— Хе, и говорит, не контра. Взять бы тебя, да расстрелять для порядка. Счастье, шо я с энтой властью… А-а, ладно. Тебе инженер нужон? Забирай! Но и меня не позабудь.

Главный по общественному транспорту снова полез в карман, но истопник замотал нечёсаной головой.

— Пого-одь, эт само собой, но я имею насущную необходимость проделать с им, за пимы, одну штуку. Помню, под Екатеринославом стояли, был у нас в дивизии Исламка-татарин, — пьяный подпустил в голос дрожи, уронил слезу. — Хороший татарин, улыбчивый, всё «ёк» да «ёк». Мы над им часто так шутковали. Случалось, раза по три на дню.

— Что ж это, за шутка такая? — осторожно поинтересовался Прохор Филиппович.

— Весёлая шутка, большевистская. Сам увидишь. Я б без подмоги управился, да сноровка моя уже не та, а инженер, шустрый-шельма, как таракан, его попридержать бы, пока к месту поспею. Тут точность важна…

— Точность?

— Ты слушай! Консо-консомолец твой…, наш то есть, по чётным числам ходит в столовку «Светлый путь». По площади, мимо забора. Талон значит ему положен. Ты его останови, вызнай шо вам с Врангелем потребно и бежи оттеда. Но наперёд свисни, будто так, от радости чуйств. То, мине сигнал…

И истопник ещё долго костерил изобретателя и советскую власть, но главный по общественному транспорту его уже не слушал.

«По четным дням… Прекрасно. Нашёл! Нашёл интеллигентика! Отыскал и безо всякой Эврики!»