Глава 11

Я, признаться, тяжело переживал смерть Поинсеттии. Да, она низко пала, но не следовало желать ей зла. Какая бессмысленная и жестокая смерть, независимо от того, покончила она с собой или же ее кто-то убил. Меня страшила мысль, что на самоубийство ее могла толкнуть угроза выселения. Я гнал эту мысль прочь, но она вновь и вновь возвращалась ко мне с упорством суслика, роющего нору под землей.

* * *

Но независимо от моих чувств жизнь шла своим чередом.

Воскресным утром я встретил Этту-Мэй. На ней было платье из темно-синей ткани с вышивкой в виде гигантских белых лилий и шляпка цвета яичной скорлупы, надетая набекрень. Туфли тоже были белые. Этта никогда не носила обуви на высоких каблуках, однако уступала мне в росте всего лишь каких-то несколько дюймов.

По пути я спросил ее:

– Ты говорила с Крысой?

– Да, позвонила ему вчера.

– И что?

– Да как всегда. Поначалу говорил нормально, а потом опять завел свою песню. Мол, он не из тех, кого можно отвергнуть, будто я чем-то ему обязана. Дерьмо! Да я убью Реймонда, если он снова начнет пугать Ламарка, как в Техасе.

– Он что-нибудь сказал Ламарку?

– Он даже не считает нужным с мальчишкой разговаривать. Почему ты спросил об этом?

– Сам не знаю.

* * *

Церковь Первого африканского баптиста была построена по образцу испанского монастыря. Высоко на стене розоватого цвета, на большом мозаичном панно истекал кровью Иисус, страдающий во имя блага всей своей паствы. Хотя, скорее всего, никто этого не замечал. Прихожане – мужчины, женщины и даже дети были разодеты в пух и прах. Платья, костюмы из шелка, лакированные туфли и белые перчатки. Улыбки и поклоны, которыми обменивались в воскресенье представители двух полов, выглядели бы просто неприлично в каком-нибудь другом месте. Но воскресенье – день, когда следовало чувствовать себя прекрасно и отлично выглядеть.

Рита Кук пришла с Джексоном Блю. Должно быть, он давно уже положил на нее глаз и занял вакантное место, как только она надоела Крысе. Так поступают многие мужчины. Они уступают другим право разбить лед, а потом получают возможность свободного плавания.

Дюпре и его новая жена Зари тоже были здесь. Как-то раз она сказала, что Зари – африканское имя, а я имел неосторожность спросить, какую именно часть Африки она имеет в виду. Она не знала и разозлилась на меня за то, что своим вопросом я поставил ее в глупое положение. И злилась до сих пор.

Я увидел Оскара Джонса, старшего брата Оделла, на лестнице, ведущей в церковь. Этта останавливалась со всеми, кого еще не успела повидать, а я двинулся туда, где стоял Оскар.

Как я и подозревал, Оделл прятался в тени колонны.

– Изи, – окликнул меня Оскар.

– Как дела, Оскар? А, Оделл, и ты здесь!

Сходство между братьями было удивительным, даже одежда висела на них одинаково. Они оба говорили тихо-тихо. Я присутствовал при их беседах и никогда не мог разобрать ни единого слова.

– Оделл, – сказал я, – мне нужно с тобой поговорить.

Я указал на Оскара, и тот изобразил нечто вроде поклона в мою сторону, желая этим сказать, что мы с ним наговорились на год вперед.

Мы с Оделлом обогнули церковь и спустились по узкой цементированной дорожке.

– Послушай, у меня есть дело к белому человеку, который здесь работает.

– К Хаиму Венцлеру?

– Как ты догадался?

– Он здесь единственный белый, Изи. Я не говорю о сегодняшнем дне, потому что он еврей, а они молятся по субботам, как я слышал.

– Я хотел бы с ним познакомиться.

– Что ты имеешь в виду, Изи?

– Я должен кое-что узнать о нем. Налоговый агент схватил меня за одно место, и если я этого не сделаю, он меня упечет в тюрьму.

– Так чего же ты хочешь?

– Я хочу, чтобы меня представили ему, вот и все. Я мог бы для начала поработать в церкви.

Он ответил не сразу. Я понял, ему пришлись не по вкусу мои поползновения пронюхать что-то о его церкви. Но Оделл был надежным другом и доказал это на деле.

Поразмыслив, он кивнул:

– Хорошо. – И, помолчав немного, добавил: – Я слышал о Поинсеттии Джексон.

Мы стояли возле зеленой двери. Пальцы Оделла сжимали ручку, но он не спешил открыть дверь, ожидая моего ответа.

Я покачал головой:

– Копы хотят продолжать расследование, но я не думаю, что ее убили. Ну кому, скажи, нужно убивать больную женщину?

– Не знаю, Изи. Я знаю только, что ты озабочен своими неприятностями, а то, что человек, живущий в твоем доме, вдруг погибает, тебя словно не касается.

– Я тут совершенно ни при чем. Это какое-то дикое совпадение. – Я был искренен, поэтому и Оделл поверил мне.

Он повел меня по лестнице вниз, в подвал церкви, где дьяконы готовились к службе. Мы увидели пятерых людей в одинаковых черных костюмах и белых перчатках. У каждого над нагрудным карманом с левой стороны был вышит зеленый флажок с ярко-желтыми буквами: "Первый африканский". В руках они держали подносы из темного каштана с зеленой фетровой серединкой.

У самого высокого дьякона была оливково-коричневая кожа и тонкие, в ниточку, усики. Коротко остриженные волосы приглажены и зачесаны на косой пробор. От него исходил аромат помады. Красивая внешность этого человека вызывала какое-то неприятное чувство. Я знал, многие женщины из паствы домогались его внимания. Но как только это им удавалось, Джекки Орр оставлял их в безутешном горе. Он был главным дьяконом церкви, и женщины для него служили только средством добиться успеха.

– Как вы поживаете, брат Джонс? – улыбнулся Джекки.

Он подошел к нам и обхватил правую руку Оделла двумя руками в белых перчатках.

– Брат Роулинз, – поприветствовал он меня.

– Доброе утро, – сдержанно ответил я.

Он мне не нравился, и я терпеть не мог, когда неприятный человек величает меня "братом".

– Изи говорит, – сказал Оделл, – что он не прочь поработать на благо церкви, Джекки. Я подумал о мистере Венцлере. Помню, вы говорили, будто Хаиму нужен шофер.

Лично я слышал об этом впервые.

Но Джекки обрадовался:

– Да, да, верно. Так вы хотите нам помогать, брат Роулинз?

– Совершенно верно. Я слышал, вы делаете доброе дело, заботясь о больных и престарелых.

– Вы все правильно поняли! Его преподобие Таун предпочитает благотворительность не на словах. Он знает, что такое работа, угодная Богу. Аминь.

Двое дьяконов тоже произнесли "аминь". Они были совсем юные. Видимо, им угрожала опасность оказаться в какой-нибудь банде, но церковь на этот раз победила.

Двое других – старики, ласковые, благочестивые люди, способные целыми днями возиться с неистово вертящимися в руках младенцами, и мысль пожаловаться даже не приходила им в голову. Они никогда не помышляли занять высокое место Джекки, это было не для них.

Джекки же был политик. Он стремился к власти в церкви, и звание дьякона давало ему эту возможность. Ему было около тридцати, но он держался как умудренный опытом зрелый мужчина. Люди постарше уступали ему дорогу, чувствуя в нем властность и жизненную силу. Женщины ощущали кое-что другое, но и они позволяли ему все, что он пожелает.

– У меня в течение дня уйма свободного времени, Джекки, – сказал я, – а если понадоблюсь вечером, то всегда смогу договориться с Мофассом, у нас с ним полное взаимопонимание. Оделл говорил, вам нужен как раз такой человек, у которого много свободного времени.

– Верно. Почему бы вам не прийти завтра часа в четыре. У нас будет собрание.

Мы пожали друг другу руки, и я ушел. Этта ждала меня, готовая внять божественному слову.

А я, пожалуй, предпочел бы удовлетвориться чем-нибудь покрепче. Но что поделаешь...

Загрузка...