Глава 2

– Санька, привет! Привет, солнышко, входи скорее мне холодно!

Даже заспанное Катькино лицо казалось прекрасным, даже в спутанных непричесанных волосах находила она непередаваемую прелесть. Как было устоять перед ее красотой мужчинам, если она – женщина – и то млела, рассматривая подругу с ревностной доскональностью…

Катька открыла ей не сразу. Вопила из-за двери, что сейчас, сейчас, погодите только, куда-то запропастились ключи и все такое. Из этих ее воплей Александра поняла, что Катерина ночевала дома одна. При матери и больной сестре та никогда не позволяла себе подобных воплей. Да мать Катерины и сама бы ей открыла, вставала та очень рано, а теперь шел уже одиннадцатый час.

Катька приоткрыла дверь, высунув в щель точеный носик в очень аккуратных и очень симпатичных веснушках, будто специально кем распыленных для придания ее облику еще большей эротичности, хотя куда уж больше…

Втащила ее в квартиру, захлопнула дверь и тут же, без стеснения пошла на кухню, представив ей на обозрение свое абсолютно голое и абсолютно совершенное тело.

– Ты чего это с самого утра приперлась? – с непередаваемой небрежностью, как могла только она, поинтересовалась Катька, припадая пухлым со сна ртом к носику чайника. – Случилось чего?

– Почему сразу случилось? – Александра обессиленно уселась к круглому столу, стоящему возле окна в их кухне и тут же отвернулась.

Ну не могла она смотреть, как ползет по загорелой, неприлично высокой и неестественно твердой Катькиной груди оброненная ее ртом капля кипяченой воды. Ну, больно просто было ей и от вида ее тела, живого, трепетного и до бесстыдства сексуального, и от того еще, что Катька, кажется, совершенно не была ничем опечалена.

Тут же в голову настойчиво постучался омерзительный вопрос: а как же Ромкин труп на ее даче?! Как она его воспринимает? Как нечто само собой разумеющееся, или как?!

И очень хотелось спросить Катьку именно об этом, но спросила отчего-то о другом.

– Кать, ты это… – Губы не слушались, расползаясь в разные стороны, будто и не губы это были, а подтаявшее желе. – Кать, ты снова была с ним, да?!

Красивое гибкое тело Катерины едва заметно вздрогнуло и всего лишь на секунду напряглось. Чайник в ее руках чуть дернулся, и еще одна капля, покрупнее предыдущей, сползла между ее грудей к совершенному пупку, в котором поблескивал непонятного происхождения камешек. Неужели бриллиант?

Отвечать подруга не торопилась. Поставила чайник, и не поставила даже, а швырнула его на газовую плиту. Медленно повернулась на пятках, которые всегда напоминали Александре два крупных розовых лепестка, до того были бархатисты и ухожены. Потом уселась к столу напротив Александры, без стеснения пристроив свою голую грудь прямо на клетчатой скатерти. Посмотрела на нее, как на больную и спрашивает:

– Ты что же, теперь меня будешь всю жизнь из-за него преследовать, Сань?

– Почему всю жизнь? – Александра мазнула сухим шершавым языком по губам и поморщилась, ощущение было таким, будто наждачкой провела по оголенным нервам. – Я просто…

– Просто что, Сань?

Катькины соски-горошины хищно целились в Александру, мешая думать, говорить, спрашивать и отвечать. Ей все казалось, что Катька вот-вот, прямо сию минуту, возьмет и выстрелит в нее своей дразняще зрелой плотью, и убьет ее наповал не своей красотой, так страшной какой-нибудь правдой, которую знать и хотелось, а с другой стороны, и не очень.

Изменить уже ничего нельзя. Ничего!!!

– Послушай, милая, – ласково и совсем не притворно проговорила Катька, вытянула руку, коснулась ее ледяных пальцев, пыльных от прикосновений участливого дачника и долгого блуждания по дачному поселку. – Я же сказала тебе раз и навсегда, он мне не нужен! А если я так говорю, значит, так оно и есть на самом деле! Да к тому же…

– К тому же что?

От Катькиного прикосновения, от того, как нежно и почти трепетно трогала та сейчас ее пальцы, Александру начало трясти.

Господи, мелькало в ее голове, неужели она его вот этими самыми руками, а?! Неужели не дрогнула, не смутилась, не забоялась?! Это ведь усилий требует, так? Еще каких усилий, взять и воткнуть в спину нож! Надо суметь попасть в межреберное пространство, суметь проткнуть жесткую плоть из крепких мышц…

– К тому же мне кажется, что Ромка впервые по-настоящему влюбился, Сань, – абсолютно без притворства произнесла подруга, продолжая поигрывать ее грязной ладонью. – Он просто переродился с тобой, поверь. У него сейчас одно имя на устах – это твое.

– А как же ты? У него и к тебе была любовь, если мне не изменяет память.

С памятью было все в порядке. И она безобразно обнажающее то и дело, в любое время дня и ночи, поставляла Александре пламенные историйки их бывших отношений – Катьки и Романа.

– Так то не любовь была, какая же ты чудная! – Катерина резво убрала свою руку под грудь, приподняв ее еще выше. – То плотское удовольствие и не более! Почти скотское, учти! А к тебе у него совсем-совсем другое чувство. К тебе у него… Это просто наваждение какое-то. Он просто бредит тобою. Санечка то, Санечка это, а как Санечка к этому отнесется. Ты, к примеру, знаешь, что он ссуду собрался в банке брать, чтобы дом твоей бабули отреставрировать в современном стиле?

– Нет. – Она почти подавилась этим коротким словом из жестких, отрицающих все на свете, букв. – Нет, не знала.

– Вот же! А он собрался. И меня, между прочим, поручителем попросил быть. Вот, может, отсюда и сплетни. Тебя же сплетни сюда наверняка пригнали в такую рань. Я не ошиблась, милая? Нас кто-то видел вместе, так?

Катькины изумительные глаза изумительно неопределенного цвета – то они были бирюзовыми, то фиалковыми, то сверкали ослепительным сапфировым блеском – глядели на Александру добро и с любовью.

– Ну, Сань, ну чего ты? Ревела к тому же. Давай, давай, рассказывай. Нет, погоди. Поставь пока чайник и бутербродов каких-нибудь наделай, а я пойду приму душ и надену на себя что-нибудь…

Что-нибудь оказалось очень скудными шортиками, открывающими Катькин зад почти полностью, два лоскута узкой ткани, буквально рвущиеся с треском под натиском ее груди, и резинка, задравшая ее волосы высоко на макушку.

Она вернулась из ванной очень скоро и тут же села к столу, наблюдая за тем, как хлопочет Александра на ее же собственной кухне.

Так было всегда. Где бы они ни были, где бы ни гостили или ни заночевали, Катька всегда была сторонним наблюдателем, а Александре обычно доставались все хлопоты по устройству их общего быта.

Она не роптала и раньше, не роптала и сейчас. Хоть на чем-то сосредоточиться, кроме мыслей о трупе, коченеющем сейчас в домике дачного поселка.

Вскипятила чайник. Достала из холодильника батон вареной колбасы и масло. Достала из хлебницы сладкую булку с изюмом и, нарезав ее тонкими ломтиками, принялась делать бутерброды.

– Изюм и колбаса? – Катька лениво подняла бровки. – Что-то ты, Санька, и правда не в себе.

– Ничего. Пойдет. Больше никакого хлеба нет, – отрывисто пояснила Александра, невольно покосившись на Катькины узкие ладошки.

Могла или не могла эта нежная холеная ручка хладнокровно воткнуть нож меж мужских лопаток? Если да, то что именно стоит за этим? Глупая бабская агрессия или что-то такое, о чем Александре никогда не догадаться, сколько бы она ни старалась?

Закончив с бутербродами, она налила им обеим по огромной кружке чая с сахаром и села к столу. Какое-то время они молча завтракали. Катерина при этом очень пристально ее рассматривала, а Александра еще более пристально рассматривала клетчатую поверхность стола. Кусок ей в горло если и лез, то через великую силу. Она просто насильно заталкивала его туда, боясь собственного истеричного выпада.

Может, все же зря она приперлась к Катерине? Может, стоило начать с Ксюши? Вместе они что-нибудь бы да придумали. А Катька, она же известная притворщица и выдумщица. Ей соврать – не дорого взять…

– Сань, ну Санька же! – не выдержала подруга, со стуком поставила на стол опустевшую кружку и снова вцепилась в нее, теперь уже в руку повыше локтя. – Ну, прекрати ревновать, а! Ну, ты же знаешь, что я с ним при таких обстоятельствах ни в жисть! Ну!

– При каких обстоятельствах? – Александра вскинула на нее покрасневшие, помутневшие от слез и горя глаза. – Можно с этого места поподробнее, Кать?

– Ну… При таких, что теперь мой Ромка с тобой и все такое… Я никогда бы не допустила его до тела, зная, что он теперь твой, Санечка!

– Но вас же видели вместе, – осторожно вставила Александра, сочтя, что случай начать разговор, ради которого сюда явилась, наконец-то ей представился. – Ты же не станешь этого отрицать?

– Нет. Не стану. И что с того, что видели? Мы же не перестали быть друзьями, дуреха! Это же нормально. К тому же у нас есть нечто общее, что связало нас почти навечно.

– Да? И что же это? – Она чуть не упала с табуретки, услышав подобное, пришлось даже вцепиться в край стола, чуть скомкав клетчатую ткань.

– Ты! Ты, дурочка ты наша! – с чувством выпалила Катька и полезла к ней целоваться. – Ты нас связала до гроба! Я люблю тебя и вовсе не собираюсь от тебя отказываться из-за твоей глупой необоснованной ревности. И Ромка тоже тебя любит. Вот и…

– И?! – выдохнула с горечью Александра, решив, что вот-вот сейчас она ей обо всем и расскажет.

– Вот и приходится нам с ним видеться время от времени. – Загорелые плечи беспечно дернулись, колыхнув тяжелую грудь под яркой полоской ткани. – Но это же…

– Кажется, это самое время было как раз вчера, так? – перебила ее Александра, поняв, что если она ей сию минуту ничего не выложит, то потеряет сознание точно. – Вчера вечером точнее, так?!

Катька испугалась!

Александра не первый год ее знала, она изучила свою любимую подругу вдоль и поперек, научилась читать чувства и настроение за ее прекрасным фасадом, сколь бы искусно тот ни был заретуширован.

Катька испугалась, причем достаточно сильно, до непозволительно неприятной бледности, моментально сделавшей ее загорелое лицо болезненно желтым.

– И… что конкретно тебе донесли? – пролепетала она и глянула на Александру затравленно, но оправилась достаточно быстро, затараторив: – кому же это приспичило открывать тебе правду, а? Кто же такой дотошный? Кому покоя чужая личная жизнь не дает? Не той ли толстозадой Ксане, что роет землю, будто крот?!

– Это так важно?

– Да не особо, но… Все равно хотелось бы знать, откуда ждать ножа в спину?

Почему она так сказала??? Почему??? Почему упомянула про нож и про спину???

Александра даже рот ладонью прикрыла, чтобы не заорать. Уставилась на Катьку остановившимся взглядом и молча с ужасом наблюдала за тем, как возвращаются на лицо подруги все краски жизни.

Лгунья? Лгунья…

– Нож в спину может получить кто угодно, от кого угодно и в какое угодно время, – пробубнила Александра сквозь ладонь, почти не разжимая рта.

– Вот-вот! И я о том же! Так кто тебе донес про меня и про Ромку?

Вопрос прозвучал с таким откровенным подтекстом, с таким намеком на то, что все же было о чем доносить, что не понять этого не смогла даже Катька и тут же смутилась.

– Ты это… – Ее голые плечи уныло поникли. – Я вовсе не то имела в виду, Сань. Ты не подумай ничего такого, ладно? Не было ничего. Точно не было! Ромка он… Он оказался на удивление порядочным и… И моими прелестями не прельстился. Это точно!

– А… А прелести все же предлагались. – Александра зажмурилась, так и не отняв ладонь ото рта.

Сейчас вот наступил самый удобный и самый нужный момент для того, чтобы сказать ей обо всем. О том, например, что Ромка убит и что труп его она видела собственными глазами на Катькиной даче. Сказать и посмотреть на реакцию.

Она не сказала.

Ну, скажет, рассудила, и что дальше?! Прикажет ей – своей любимой подруге – написать явку с повинной? Чушь собачья! Катька ей в лицо рассмеется в лучшем случае, в худшем вытолкнет за порог, но ни писать, ни признаваться ни в чем не станет, это точно. А то еще, чего доброго, переведет стрелки на нее и обвинит ее во всех грехах смертных, и в смерти Ромки обвинит. Чего, собственно, она и боялась изначально.

Надо ехать к Ксюше и с ней решать, как быть дальше. Кто-то же должен обнаружить этот самый труп! Ну, милиция там или еще кто. Пускай сами обнаруживают и сами ведут расследование. Ей это не под силу точно. Она со всем этим ни за что не справится. Либо набьет себе шишек, либо попадет в жесткий расследовательский переплет, либо сама умрет от тоски и горя.

Надо ехать к Ксюше.

Загрузка...