Крайние меры

1

Питтману отчаянно хотелось спать, но сон не шел. И он, и Джилл, потрясенные сообщением о самоубийстве Стэндиша, бодрствовали у телевизора до двух часов ночи в ожидании дополнительных сообщений по каналу Си-Эн-Эн. Рассказ о долгой и славной карьере Стэндиша то и дело прерывался демонстрацией фотографий — его собственных и остальных «Больших советников» со времен их юности и до самой смерти. Из цветущих молодых людей они превратились в старцев, каких изображают на иконах, и хотя сохранили надменный вид знаменитых дипломатов, стали хилыми, что, естественно, бросалось в глаза. Кто совсем облысел, у кого череп едва прикрывали жиденькие седые волосы. Лица избороздили морщины, шеи обвисли. Только глаза, как и прежде, горели честолюбием.

Когда стало ясно, что до утра свежих материалов ждать не приходится, Питтман с неохотой выключил телевизор. Он лежал на постели, уставившись в потолок, и никак не мог расслабиться.

Джилл наконец уснула и дышала ровно. «Покончил с собой выстрелом из пистолета». Услышанная дважды, эта фраза все еще стояла в ушах Питтмана, не давая покоя.

Чего-чего, а самоубийства Питтман ожидал меньше всего и теперь пытался проанализировать последствия случившегося. Итак, «Большие советники» убили одного из своих, чтобы предотвратить возможную утечку информации. Операция с Питтманом в качестве козла отпущения настолько вышла из-под контроля, что привела к смерти Энтони Ллойда от инсульта. Третий из великой пятерки застрелился, скорее всего, от страха.

Не так давно Деннинг, ликуя, сказал: «Двое сдохли. Осталось трое». Но Питтман не разделял маниакального восторга Деннинга. Хорошо, конечно, что в стене единства «Больших советников» пробита брешь и они все больше становятся уязвимыми. Но если события будут развиваться столь же стремительно, Юстас Гэбл и Уинстон Слоан могут скончаться от старости и отчаяния.

«Проклятье, — думал Питтман, — надо немедля что-то предпринять».

Когда они с Джилл прибыли в Вашингтон, ярости Питтмана не было предела. Он хотел лишь одного: расквитаться с «Большими советниками» за то, что они с ним сделали. Но встреча с Брэдфордом Деннингом показала ему, что слепая злоба до добра не доводит. Пример тому сам Деннинг, ведь он просто-напросто впустую тратил свою жизнь. Вот и сегодня довел себя до исступления и едва не погиб.

Питтман, не отрывая глаз от потолка, вдруг осознал, что ярость Деннинга и ужас «Больших советников» — не что иное, как две стороны одной медали. Одержимые прошлым, они губили себя.

«Но со мной дело обстоит по-другому, — думал Питтман. — Я не хочу ничьей смерти, даже своей, как еще неделю назад. Самоубийство больше не кажется мне естественным выходом, напротив, я потрясен. Я хочу жить. Господи, как же я хочу жить. Просто не верится!»

Из раздумий Питтмана вывела Джилл, — она шевельнулась и, к его удивлению, села, подтянув к подбородку колени. В темноте был едва различим ее силуэт.

— Что ты сказал? — спросила она.

— Ничего.

— Но ты разговаривал. Бормотал что-то.

— Бормотал? А я думал, ты спишь.

— То же самое я думала о тебе.

— Нет. Никак не мог уснуть.

— Я тоже. Ты бормотал что-то о желании жить.

— Просто размышлял вслух.

— Это прекрасно! За какую-то неделю ты проделал поистине огромный путь от пистолета во рту до стремления выжить любой ценой.

— Я думал о Деннинге.

— Да. Надо позвонить в больницу, узнать, как он там.

— Представляю, до чего он обрадуется, узнав о самоубийстве Стэндиша. Как бы сам не умер от счастья.

— Именно радость и привела его на больничную койку.

— Это уж точно. То же самое, если не хуже, может случиться с уцелевшими «Большими советниками». С эмоциями шутки плохи. И если Юстас Гэбл и Уинстон Слоан загнутся, я отправлюсь следом за ними, потому что не смогу доказать свою невиновность. Надо действовать, а то не успею...

— Что?

— Я репортер. И лучше всего умею брать интервью. Думаю, это наш единственный путь к спасению.

2

Едва рассвело, Питтман, поеживаясь от утренней прохлады и следя за клубами пара, вырывавшимся изо рта, поставил машину у телефонной будки рядом с придорожным кафе. Шум редких машин казался особенно громким в тишине раннего утра. Джилл следом за Питтманом выбралась из автомобиля и стала рядом с телефонной будкой, а он, пробежав глазами листок с номерами, опустил монету и набрал нужные цифры. После третьего гудка трубку снял мужчина и с подобострастием, свойственным слугам высокопоставленных лиц, ответил:

— Резиденция мистера Гэбла...

— Попросите его.

— Позвольте узнать, кто говорит, сэр.

— Лучше бы сказали, что в такой ранний час не следует беспокоить мистера Гэбла.

— Простите, сэр. Не понял.

— Сейчас шесть утра, а вы сразу подняли трубку. Дежурите у телефона? Видно, неспроста.

— Я и вправду не понимаю вас, сэр. Если желаете говорить с мистером Гэблом, назовитесь, пожалуйста.

— Я тот, кого он хочет убить.

На другом конце провода наступило молчание.

— Давайте, — продолжал Питтман, — сообщите ему.

— Как вам будет угодно, сэр.

Питтман ждал, поглядывая на Джилл, ее лицо, обычно свежее и румяное, сейчас было серым от напряжения и усталости.

Через тридцать секунд в трубке послышался слабый старческий голос, похожий на шуршание сухих листьев.

— Юстас Гэбл слушает.

— Говорит Мэтью Питтман.

— Да? — услышал Питтман после некоторого молчания. Гэбла мучила одышка. — Я читал о вас в газетах.

— Похоже, вы не очень удивлены таким ранним звонком.

— Я давно ничему не удивляюсь, — сказал Гэбл. — Это неудивительно в моем возрасте. Я только не понимаю, с кем говорю. Вы как-то странно представились моему помощнику.

— Ясно, что не понимаете. Видимо, не одного меня замыслили прикончить.

Гэбл откашлялся и произнес:

— Что вы имеете в виду?

— Это не телефонный разговор, я понимаю. Другого и нельзя было ожидать от дипломата, мастера вести секретные переговоры. И все же нам с вами есть о чем потолковать.

— Возможно. Но каким же образом, если телефон вы исключаете?

— При личной встрече.

— О?! Но где гарантия, что вы не убьете меня так же, как моего друга и коллегу.

— У меня тоже нет никаких гарантий. Тем более что вашего коллегу убили вы, а не я.

— Побойтесь Бога, мистер Питтман. У вас богатая фантазия. То вы заявляете, что я собираюсь убить вас, то, что убил своего друга.

— Эта линия не прослушивается, так что давайте говорить на чистоту.

— Ошибаетесь, иногда прослушивается.

— Надеюсь, это не помешает вам вступить в переговоры?

Гэбл снова откашлялся.

— С гордостью могу сказать, что за все время своей деятельности никогда не отказывался от переговоров.

— В таком случае выслушайте меня. Совершенно очевидно, что ситуация вышла из-под контроля. Вы не ожидали, что я так долго смогу оставаться в живых. И впутаю в это дело массу людей.

Гэбл молчал, в трубке лишь было слышно, как тяжело он дышит.

— Вы разрушили мою жизнь, — сказал Питтман. — Теперь у меня появилась возможность разрушить вашу. В общем, ситуация патовая. Пожалуй, лучше всего мне исчезнуть. К нашему обоюдному удовольствию. Естественно, с солидным капиталом. Миллион долларов и паспорт с чужим именем.

— Не слишком ли много вы просите?

— Такова моя цена. Еще потребуется паспорт для Джилл Уоррен.

— С паспортом все не так просто.

— Но не с вашими связями в Госдепартаменте. Подумайте над моим предложением. Я исчезаю. Ваша тайна сохранена. У вас не остается больше проблем.

— Возможно, я и соглашусь встретиться с вами, но заранее отменяю все ваши нелепые и ложные обвинения, в частности, в том, что я стремлюсь скрыть убийство. Мы ведем с вами гипотетическую дискуссию.

— Что же, мистер Гэбл, я принимаю ваши правила игры.

— Только дайте мне время подумать.

— Хорошо. Перезвоню вам в десять утра. Не могу задерживаться у телефонного аппарата.

3

Питтман постучал, и миссис Пейдж тотчас открыла дверь. Ее роскошное платье было измято и казалось несколько неуместным с утра в заштатном мотеле. Зато выглядела она энергичной и готовой к решительным действиям.

— Вы слышали утренние новости? — спросила она.

— О самоубийстве Стэндиша? — Питтман кивнул.

— Он всегда был самым слабым из всей пятерки, полная противоположность моему отцу, наиболее сильному среди них. Надо и дальше оказывать на него давление.

— Именно этим я и занимался сегодня с самого утра.

— Каким образом? — поспешно спросила миссис Пейдж.

Питтман объяснил.

— Будьте осторожны. Отец — великий манипулятор.

— И убежден, что тут ему нет равных. На это я и делаю ставку. Пусть думает, что никто не переиграет его на его же поле.

— А вы собираетесь это сделать? Да, риск не малый.

— У меня нет выбора. Просто прятаться мы не можем. Должны постоянно атаковать. По пути в Вашингтон сделаем несколько остановок. Я встречусь с людьми, у которых когда-то брал интервью.

— С кем именно?

— Со специалистом по системам безопасности и экспертом-оружейником. Я все объясню по дороге.

— А вдруг они вас узнают? — спросила миссис Пейдж. — По газетным статьям и телевизионным сообщениям...

— Я брал у них интервью пять лет тому назад, когда был значительно полнее и носил усы. Так что вряд ли меня узнают. Но как бы ни был велик риск, я все равно не отказался бы от встречи. Без их помощи мой план не сработает.

Не прекращая разговора, Питтман подошел к соседней двери и постучался. Появился Джордж, и все стали спускаться по бетонным ступеням к машине, где их ждала Джилл.

— Дайте ключи от ваших номеров, я оставлю их на стойке и рассчитаюсь, — сказал Джордж.

— Прекрасно, — ответила Джилл. — Встретимся в ресторане.

— В ресторане? — с неподдельным ужасом переспросила миссис Пейдж.

— Хорошо, хорошо, это «Рей Роджерс» — закусочная вроде «Макдональдса». Считайте, что вы решили обогатить свой жизненный опыт. Времени нет, возьмем все навынос и подкрепимся в пути, не выходя из машины.

— Время. Да, конечно. Но нам следует сделать еще кое-что, — твердо произнесла миссис Пейдж. — Заехать в больницу. Навести справки о Брэдфорде.

4

Питтман стоял в потоке света люминесцентных ламп, вдыхая острые лекарственные запахи. В дверях кардиологического отделения появилась Джилл. Питтман помрачнел, увидев суровое выражение ее лица.

— В чем дело? — спросил он, чувствуя, как похолодели ладони. — Только не говори, что он умер.

— Он покинул нас.

Навстречу Джилл шагнула миссис Пейдж. Лицо ее стало пепельно-серым.

— Он умер?!

— Нет, ушел в буквальном смысле слова. Исчез. Убежал, — ответила Джилл. — Медсестра зашла к нему в пять утра и увидела пустую постель. Деннинг освободился от капельниц, выключил приборы наблюдения за сердцем, чтобы не загудели, когда он станет снимать с груди датчики. Одежда хранилась в шкафу в палате. Деннинг переоделся и выскользнул из больницы.

— И откуда только у него силы, — удивился Питтман. — Что за дьявольщина взбрела ему на ум?

Джордж покачал головой.

— Вчера он просто устал, а теперь может довести себя до инфаркта.

— Очевидно, считает, что риск полностью оправдан. Хочет добить их. Двоих, оставшихся из пятерки «Больших советников». Только так можно объяснить его одержимость.

— Проклятье! В игру вошла «темная лошадка», — бросил Питтман. — Деннинг вышел из-под контроля, и одному Богу известно, какой вред он может нанести нашему плану.

— Сейчас не время охать да ахать, — заявила миссис Пейдж. — Мы должны действовать. Что вы на меня так смотрите?

Питтман шагнул к ней.

— Миссис Пейдж, нет ли у вас каких-нибудь связей с «Вашингтон пост»? Необходим сотрудник отдела некрологов, способный оказать нам одну услугу.

5

Восемь часов спустя, уже во второй половине дня, Питтман вновь оказался в Фэрфаксе. Быстро миновал его, проехал по 29-й дороге на запад и затем по 15-й в направлении поместья Юстаса Гэбла. Как проехать, Юстас Гэбл объяснил Питтману во время второго телефонного разговора, состоявшегося ровно в десять, как и было условлено. Щурясь от яркого солнца, Питтман то и дело поглядывал в зеркало заднего вида, чтобы удостовериться, что серый «форд»-универсал с Джилл за рулем не затерялся в густом потоке машин. Универсал и все размещенное внутри оборудование были арендованы с помощью кредитной карточки Джорджа. Питтман подумал, что Джордж заслуживает самой высокой награды, но теперь главное — остаться в живых. Лишь в этом случае бедный Джордж будет вознагражден по заслугам. Питтман проезжал мимо фермерских полей и перелесков, казавшихся в солнечных лучах золотыми, и молил Бога о том, чтобы дал ему еще раз увидеть эту красоту, увидеть Джилл. Он тосковал по Джереми, чувствуя, что сын где-то рядом, помогает ему.

«Придай мне сил, сын».

Питтман подъехал к щиту с надписью «ЗАГОРОДНЫЙ КЛУБ „ЭВЕРГРИН“» и повернул налево, в густую тень деревьев. Проехав еще милю, свернул направо, на обсаженную дубами и посыпанную гравием дорогу. Взглянув в зеркало заднего вида, заметил, что Джилл поставила свою машину в придорожных кустах, как было условлено. Сердце у Питтмана защемило. Только сегодня он ощутил свое одиночество.

Он миновал поворот, за которым начался пологий подъем. Наступил апрель, вокруг расстилались роскошные луга, но как контрастировала эта мирная картина с внутренним состоянием Питтмана. По мере приближения к жилищу Гэбла его все больше одолевал страх. А ведь еще неделю назад он не испытывал ничего, кроме безразличия, когда, узнав, что Джонатан Миллгейт вывезен из больницы, тайком пробрался в имение в Скарсдейле.

В тот день Питтман все свои силы направил на то, чтобы собрать материал для статьи и выполнить долг перед другом, Бертом Форситом. Мысль о самоубийстве вытеснила страх, когда он под дождем крался в особняк. Он не испугался, обнаружив Миллгейта в импровизированной больничной палате над пятиместным гаражом в окружении медсестры, доктора и «Больших советников». Чувство страха просто атрофировалось, Питтману было все равно, что с ним произойдет. Мысль о самоубийстве выработала в нем иммунитет к ощущению опасности.

Теперь же все обстояло по-иному.

6

Особняки располагались далеко от дороги, на значительном расстоянии один от другого. За белыми деревянными изгородями топтались лошади. Слева и чуть впереди Питтман увидел высокую каменную стену. Он подвел машину к закрытым металлическим воротам и остановился в поле зрения телевизионной камеры, смонтированной на гребне стены слева от ворот. Следуя полученной инструкции, он высунулся из окна автомобиля, чтобы камера могла его запечатлеть.

Ворота с шумом открылись. И сразу закрылись, как только Питтман въехал на территорию. Он видел это в зеркале заднего вида. Он катил по мощеной дороге через широкую, поросшую прекрасной травой луговину. Дорога проходила через холм. На его противоположной стороне, справа, ближе к вершине, Питтман увидел уютно расположившийся на склоне обширный одноэтажный комплекс с архитектурой в стиле Франка Ллойда Райта. Белые известняковые стены, искусственные террасы, темные деревянные балки крыши великолепно вписывались в ландшафт. Питтман подумал, что за многочисленными деревьями и кустарниками жилище Гэбла не видно снизу, оттуда, где располагалось поле для игры в гольф.

Охраны видно не было. Со стороны Питтмана можно было бы принять за ничем не примечательного, хорошо известного хозяину посетителя, который беспрепятственно въехал в ворота. Питтман вел машину вниз и вправо, мимо густых елей, по извилистой дороге. И чем ближе подъезжал к дому, тем больше удивлялся. На обширной территории царило безлюдье. Ни садовников, ни конюхов. Вообще никого. Но должен же кто-то заботиться о многочисленных лошадях в загоне рядом с длинной, обсаженной елями конюшней. Даже машин нет, видимо, они в гараже у противоположного конца дома.

«Охрану, надо полагать, убрали, чтобы не испугать меня. Словом, сделали все, чтобы усыпить мою бдительность и заманить в ловушку».

Однако тишина и безлюдье только насторожили Питтмана, не позволяя ему расслабиться, обострили чувство опасности. Мозг послал приказ телу — быть начеку.

Подъехав к дому, Питтман вылез из машины и огляделся. Где-то журчала вода. Видимо, поблизости бил фонтан. Легкий ветерок прошелестел в листве деревьев. Заржала лошадь.

Дверь открылась, и Питтман, оторвав взгляд от конюшни ниже по склону, увидел, как появился на террасе высокий, худой старик с узким морщинистым лицом, жиденькими белыми волосами и дорогими очками на носу. Темно-синяя тройка вполне гармонировала с горделивой осанкой хозяина дома. Питтман узнал Юстаса Гэбла.

— Ровно четыре. Я восхищен вашей пунктуальностью. — Даже издали было видно, как тяжело дышит Гэбл. — Входите, нам есть что обсудить.

Питтман еще раз оглянулся и, не заметив ничего подозрительного, поднялся по ступеням. Увидев протянутую ладонь Гэбла, Питтман нахмурился.

— Это дурной тон, мистер Питтман. Грубость не способствует успеху переговоров.

— Я не привык иметь дело с людьми, вознамерившимися меня убить.

— Формальности в цивилизованном обществе играют огромную роль, — заметил Гэбл. — Даже во время переговоров с заклятым врагом следует быть вежливым и проявлять уважение.

— Возможно, вы правы. Но я не терплю лицемерия.

Гэбл кашлянул и поднес ко рту носовой платок. Гримаса боли, исказившая морщинистое лицо, позволила Питтману понять, насколько тяжело старику стоять прямо, выдерживая дипломатический этикет, сохраняя тот вид, которым он мог в прошлом гордиться.

Преодолев боль, Гэбл вновь протянул Питтману руку.

— Следование определенному ритуалу позволяет держать под контролем эмоции и способствует соблюдению определенного порядка.

— Не это ли вы говорили себе, организуя убийство Джонатана Миллгейта?

Лицо Гэбла превратилось в маску. Морщины стали похожи на трещины в коре пережившего множество бурь дерева.

— А Берт Форсит? А отец Дэндридж? Их убийцы тоже держали под контролем эмоции и соблюдали определенный порядок.

Гэбл с трудом вдохнул.

— Порядок диктуется необходимостью. Я все еще жду вашего рукопожатия.

С подчеркнутым безразличием Питтман пожал наконец протянутую руку, и от него не ускользнул торжествующий взгляд Гэбла. Еще бы! Экс-дипломат одержал победу. Старец жестом пригласил Питтмана в дом.

Беспокойство Питтмана все возрастало. Он с трудом подавил желание броситься назад, вскочить в машину и как можно быстрее бежать из поместья. Но тут же стал себя успокаивать. У Гэбла была возможность уничтожить его. Это легко сделал бы снайпер, когда Питтман поднимался по ступеням террасы.

«План, — подумал он. — Я должен придерживаться нашего плана. Я не могу больше скрываться. Все мои возможности практически исчерпаны. Это последний шанс».

— Вам известны мои условия, — произнес Питтман.

— Да. Теперь выслушайте мои. — На тонких губах Гэбла появилось некое подобие улыбки. — Проходите, пожалуйста.

Питтман переступил порог и почувствовал, как на висках от напряжения вздулись вены.

7

Пока Гэбл закрывал дверь, Питтман успел заметить, что стены и потолок отделаны различными породами тропических деревьев, включая черное и тиковое. Освещение казалось чересчур ярким, хотя источники света видны не были. Жара стояла невыносимая. Проходя по выложенному каменными плитами коридору, Питтман заметил на термостате двадцать семь градусов по Цельсию. Слишком много даже для холодного зимнего дня, не говоря уже о теплом апрельском деньке. Гэбл от своей немощи все время зябнет, подумал Питтман. И видит неважно. Поэтому такой яркий свет. К чувствам страха и опасности примешалась жалость. Но он подавил ее, уверенный, что опытный дипломат сумеет использовать каждую его слабость. Скорее всего, яркий свет и жара — часть хорошо продуманной мизансцены, необходимой Гэблу для давления на собеседника.

Двигаясь по вестибюлю влево, в ту сторону, куда жестом указал Гэбл, Питтман прислушивался к шаркающей походке старика. Открытая дверь вела в просторную комнату. Из огромных, от пола до потолка окон виднелись пруды у подножия холма и песчаные ловушки поля для гольфа.

В комнате находились двое мужчин. Один старик с ввалившимися щеками и аккуратно подстриженными седыми усами нервно ерзал на краю дивана. На нем была темная тройка, почти такая же, как у Гэбла. Ямочка на подбородке с годами стала еще заметнее. Питтман сразу его узнал. Это был Уинстон Слоан — второй из оставшихся в живых «Больших советников».

Другой мужчина, лет тридцати, стоявший посреди комнаты, был высок и широкоплеч, с короткой стрижкой, подчеркивавшей решительное выражение лица. Костюм его не выглядел таким безупречным, как у Гэбла и Слоана. Слишком широкий пиджак, слева под рукавом заметная выпуклость. Питтман вгляделся в здоровяка. Где же он его видел? И тут до него дошло, что этот тип был среди тех, кто напал вчера вечером на дом миссис Пейдж.

Питтман повернулся к Гэблу:

— Я полагал, мы будем одни.

— Но в переговорах должны принимать участие все заинтересованные лица. Надо ли представлять моего коллегу Уинстона Слоана?

Слоан попытался привстать.

— Нет необходимости, — ответил Питтман.

Гэбл указал на второго мужчину:

— Мой помощник, мистер Уэбли.

Питтман кивнул, притворившись, будто видит его впервые.

— Уверен, вы не станете возражать, если мистер Уэбли совершит некоторые акции, связанные с проблемой безопасности, — продолжал Гэбл.

Поначалу Питтман не понял, о чем идет речь, но затем, догадавшись, спросил:

— Иными словами, вы хотите, чтобы этот тип меня обыскал?

— Мы пришли сюда с открытой душой. В оружии нет никакой необходимости.

— Но ваш помощник, я вижу, вооружен?

Уэбли прищурился.

— Ношение оружия входит в круг его обязанностей. Надеюсь, это не создаст нам проблем.

Питтман поднял руки.

Уэбли взял что-то со стоящего позади него кресла и подошел к Питтману. Это оказался портативный металлоискатель. Уэбли принялся им орудовать, и, когда диск опустился вдоль спины к поясу, раздался писк. Уэбли запустил руку под пиджак Питтмана и извлек кольт.

Гэбл поцокал языком и произнес укоризненно:

— О каком доверии может идти речь, если вы явились с пистолетом?

— Сила привычки. В последнюю неделю я только и делаю, что обороняюсь.

— Надеюсь, уже к вечеру оружие вам не понадобится.

— Всей душой разделяю вашу надежду.

Уэбли продолжал орудовать металлоискателем. Прибор пропищал еще несколько раз.

— Ключи и монеты. Пряжка ремня. Ручка, — коротко бросил Уэбли.

— Проверьте ручку. И хорошенько посмотрите, нет ли у нашего гостя с собой микрофона.

Уэбли закончил обыск и отрапортовал:

— Все в норме.

— Прекрасно. Присаживайтесь, мистер Питтман. Приступим к обсуждению вашего предложения.

— Не вижу в этом смысла, — вмешался Уинстон Слоан. — Проще всего позвонить в полицию и засадить этого типа в тюрьму за убийство Джонатана Миллгейта.

— Неделю назад это было бы возможно, — ответил Гэбл. — Мы, собственно, на том и сошлись тогда. — Он откашлялся и обратился к Питтману: — Как вы могли догадаться, мы собирались свалить на вас вину за то, что сделали сами. В вас идеально сочетались давняя вражда к Миллгейту и склонность к самоубийству. Лучшего кандидата просто не найти. Никто не поверил бы вашим оправданиям, да и доказательств у вас никаких не было. И вообще, какие оправдания, какая тюрьма? Вас прихлопнули бы, не дав рот раскрыть.

— Тот тип в моей квартире?

Гэбл кивнул и пояснил:

— Он дожидался вашего возвращения вместо полицейского, которого мы подкупили.

Слоан покраснел, явно встревоженный.

— Не болтай лишнего.

— Не имеет значения, — возразил Гэбл. — В создавшейся ситуации откровенность прежде всего. Не так ли, мистер Питтман?

— Разумеется. Без откровенности не найти выхода из создавшегося положения.

— Это уж точно.

— Одного понять не могу, — продолжал Питтман. — Зачем было возлагать на кого-то вину за смерть Джонатана Миллгейта? Тяжелобольного старика, державшегося на одном кислороде. Отключили бы систему жизнеобеспечения, а после того, как наступит смерть, подключили бы снова. И вам не потребовался бы козел отпущения. Все выглядело бы совершенно естественно.

— Я так и намеревался, — заявил Слоан, став из красного темно-багровым.

— И вы были правы, — сказал Гэбл. — Но только вначале. Вспомните, джентльмены, как развивались события. Джонатан, чем хуже становилось его здоровье, тем больше боялся смерти. Последние несколько лет стал заигрывать с церковью. Появился священник. Отец Дэндридж. Отвратительный тип. Не знаю, что у них были за отношения. Этот поп преследовал нас в течение всей вьетнамской войны. Устраивал демонстрации, пресс-конференции, критикуя каждый наш шаг во Вьетнаме. Потом вынудил Джонатана отойти от политики. Вмешивался в его деятельность как члена правительства. И вдруг спустя двадцать лет Джонатан делает его своим личным духовником.

— Джонатан Миллгейт, по словам отца Дэндриджа, хотел перед встречей с Богом исповедаться бесстрашному, достойному духовному наставнику, — пояснил Питтман.

Взгляд Гэбла стал ледяным.

— Перед встречей с Богом. Совсем забыл, что не так давно вы общались со служителем церкви.

— Был свидетелем организованного вами убийства отца Дэндриджа.

— Нечего было совать нос не в свои дела.

— Ни при каких обстоятельствах он не разгласил бы тайны исповеди.

— Это по-вашему. А я не раз встречал дипломатов, которые намеренно передавали всякого рода секретную информацию своим коллегам, чтобы потом получить те же сведения от третьей стороны. Одному Богу известно, что успел Джонатан наболтать священнику, но уверен, исповедь на смертном одре явилась бы для нас настоящим ударом. Находясь в больнице, Джонатан не переставал твердить, что должен увидеться с отцом Дэндриджем. Ему, видите ли, требовалось облегчить свою совесть. — Последние слова он произнес с нескрываемым презрением. — Затем из Министерства юстиции просочилась информация о том, что расследуются слухи о тайном плане закупок ядерного оружия в бывшем СССР, где Джонатану отводилась роль посредника.

— Посредника? Хватит играть словами. Вы прекрасно знаете, что Джонатан Миллгейт был торговцем оружием, — с отвращением заявил Питтман. — Оружием самого худшего типа. Что могло служить ему оправданием?..

— Безопасность мира! — негодующим тоном воскликнул Гэбл.

— Именно. Это был ваш главный козырь. Ваш и ваших дружков! Вы то и дело с ним возникали.

Безопасность мира. Клялись, что служите человечеству, а старались только для собственной шкуры.

— Неужели вы настолько наивны, что верите, будто с распадом Советского Союза исчезла коммунистическая угроза?

— Я совсем не наивен. В Боснии, где идет кровавая бойня, может произойти все что угодно. Да и в бывшем СССР тоже. Неизвестно, как поведут себя там республики после десятилетий гнета. Не ударятся ли в другую крайность?

— Имея при этом доступ к ядерному оружию, за которое ни бывшее правительство, ни распадающаяся армия не несут ответственности. — Как бы в подтверждение своих слов Гэбл сделал энергичный жест. — В случае прихода нового «красного» правительства не исключено использование им для укрепления своей власти ядерного оружия. Что же плохого вы видите в предотвращении подобной угрозы?

— В вашей интерпретации ничего. Но я слишком долго был репортером, чтобы не уметь читать между строк.

— О чем это вы?

— Обвинения Министерства юстиции весьма специфичны. Джонатана Миллгейта подозревали в скупке оружия. К сожалению, он не собирался субсидировать его уничтожение на территории России, — нет, он скупал его. А зачем, черт побери! Чтобы уничтожить в США, переправив через океан? Слишком дорого! И слишком опасно! Шутка ли, такое количество боеголовок! К тому же, кто платит за оружие? Правительство Соединенных Штатов? Не похоже. Для любого члена кабинета подобная сделка явилась бы политическим самоубийством. Итак, вам предстояло решить две проблемы: как оплатить оружие и что с ним делать после того, как оно станет вашей собственностью. Мысль эта не давала мне покоя с того самого момента, как я узнал, что Миллгейт под подозрением. Но при некотором размышлении я понял, что вы оплачиваете оружие вырученными от его перепродажи деньгами.

Гэбл искоса взглянул на Питтмана:

— Я потрясен, мистер Питтман.

— Вряд ли это можно принять за комплимент.

— Нет, я действительно поражен. Вы поняли всю гениальность операции.

— Гениальность? — Питтман ушам своим не верил.

— Угрозы атомной войны со стороны бывшего СССР больше не существует, — безапелляционно заявил Гэбл. — В то же время появляется возможность поддержать баланс сил в других регионах. Не секрет, например, что Северная Корея предпринимает отчаянные попытки создать ядерное оружие. Каков результат в случае успеха? Северная Корея устанавливает контроль над Юго-Восточной Азией. Представьте, что Южная Корея тоже получает ядерное оружие. Возникает патовая ситуация. Обе Кореи уравновешивают одна другую.

— Нет. Уничтожают одна другую. И вовлекают в ядерный конфликт остальной мир, — возразил Питтман.

— Вовсе не обязательно. — Эмоциональный накал разговора повлиял на Гэбла не в лучшую сторону. Он ссутулился и, буквально задыхаясь, глухим голосом произнес: — Ради спасения мира можно пойти на небольшой риск.

— А заодно увеличить свой банковский счет? Какое лицемерие. Прикидываетесь радетелями нации, а сами получаете кругленькие суммы от военно-промышленного комплекса. И это начинается с сороковых, с антисоветской кампании и вплоть до скандала Иран-Контрас. Бедные налогоплательщики! Сколько средств выудили у них на вооружение Ирака, чтобы противопоставить его Ирану? Вы посоветовали США начать войну с Ираком и получили за это кучу денег от промышленников.

Ярость заглушила в Гэбле боль, и он снова принял надменную позу.

— Я не собираюсь обсуждать с каким-то репортеришкой тонкие нюансы внешней политики. Вы не имеете доступа к секретной информации и не знаете, сколько переговоров весьма деликатного характера я провел, сколько соглашений заключил. И все на благо Соединенных Штатов.

— Вот-вот. Секретность — старая песня. Хорошо иметь под рукой тайну и обогащаться за ее счет в результате развязанной войны или удачной сделки с оружием.

— Эти проблемы — выше вашего понимания, — заявил Гэбл. — Вы здесь с единственной целью — каким-то образом разрешить наши противоречия и сгладить впечатление от разрушительного эффекта вашего ничем не оправданного вмешательства в дела, не имеющие к вам никакого касательства. Итак, возвращаюсь к главному. После утечки информации о якобы причастности Джонатана к покупке оружия в России можно было ожидать, что репортеры появятся в больнице очень скоро, через несколько часов, а то и минут, в надежде, что Миллгейт сделает заявление. Поэтому и пришлось вывезти Джонатана из больницы, чтобы он не сказал журналистам то, что намеревался поведать священнику. Вы последовали за ним в Скарсдейл. Проклятье! Что вы делали в его комнате? Не войди вы к нему...

— Трубки оторвались от игл, введенных в вены. Прекратилась подача кислорода. У Миллгейта начались судороги. Казалось, он вот-вот умрет.

— На этом и строился наш расчет, — едва скрывая раздражение, процедил Гэбл. — Я и мои коллеги уже простились с ним. Все, кроме медсестры и доктора, вышли из комнаты. Они отключили систему жизнеобеспечения. И тоже ушли. Джонатан, так или иначе, был обречен на смерть. Тут появились вы и подключили систему. Миллгейт наконец получил возможность исповедаться. Не войди в этот момент в комнату медсестра, мы так и не узнали бы о его предательстве.

— Если бы на этом остановиться... — пробормотал Слоан.

— Мы не могли, — отрезал Гэбл. — Этот человек, как нам стало известно, — он ткнул пальцем в Питтмана, — стал свидетелем того, что мы сделали с Джонатаном, и при желании мог нас уничтожить. Один из сотрудников охраны, ехавший на автомобиле сопровождения, обратил внимание на такси, следующее за машиной «скорой помощи». Прибыв в поместье, он сразу же доложил мне о такси, и я отправил его на поиски подозрительной машины. Такси он догнал, но пассажира, естественно, там уже не было. Однако водитель показал чек, которым тот расплатился. Представьте нашу тревогу, мистер Питтман, когда мы, изучив ваше прошлое, установили, что вы были репортером. Что нам оставалось делать? Позволить вам сочинить статью о том, как мы пытались умертвить своего друга, и о том, что он вам открыл? Бесспорно, нет! Но, по счастью, у нас имелась иная возможность. Наше расследование показало, что семь лет тому назад вы преследовали несчастного Джонатана и что недавно у вас произошел эмоциональный срыв. Свалить на вас вину за смерть Джонатана оказалось совсем не сложно. В наших руках был чек, который вы столь опрометчиво дали водителю. Отпечатки ваших пальцев обнаружили как на ручке двери, ведущей в комнату, где находился Миллгейт, так и на приборах жизнеобеспечения. Стремясь во что бы то ни стало осуществить свою личную извращенную вендетту против Джонатана, вы убили его, чтобы потом покончить с собой.

— И если бы вашим людям удалось, они посодействовали бы мне в этом?

Гэбл изящно развел руками.

— Конечно, если бы полиция их не опередила. Но у меня имелись возможности организовать ваше самоубийство и в камере.

— Вы, я вижу, не сомневаетесь в своей способности манипулировать нашей системой для достижения своих целей.

— Я дипломат, один из тех, кто проектировал и создавал нашу систему. И потому все мои планы сбываются.

— Отчего же в данном случае вы были обречены на провал?

Гэбл уставился в пол.

— Итак, я жду ответа, — настаивал Питтман.

— Должен вас поздравить, вы оказались значительно изобретательнее, чем это следует из вашей биографии. Поверьте, если бы не ваша изобретательность, ни за что не согласился бы я на эту встречу. Для самоубийцы вы потрясающе живучи.

— Понимаете, я передумал.

Гэбл, казалось, был озадачен.

— Я не хочу убивать себя. И виной тому — вы.

— Не понял.

— Ваши действия так меня напугали, что я задал себе вопрос: почему пытаюсь спастись, если искренне желаю уйти из жизни? Ведь вы могли мне в этом помочь. Не так ли? Но при некотором размышлении я пришел к выводу, что самоубийство было моей идеей, а не вашей. И самое главное, вы заставили меня по-другому взглянуть на некоторые вещи. Я любил своего покойного сына, страшно тосковал по нему. Но ваши действия отвлекли меня от отчаяния, и я понял, что смогу жить с болью потери, что необязательно уходить в небытие.

Гэбл с недоумением посмотрел на Питтмана и, помолчав, со вздохом произнес:

— Жаль, что моим людям не удалось застрелить вас в Скарсдейле. Насколько все было бы проще!

Тут раздался голос Слоана:

— Первым был Джонатан. Затем Энтони. И вот теперь Виктор. Хватит. Я хочу, чтобы мы пришли к соглашению. Хочу остановить это безумие.

— Для этого мы и собрались, — ответил Гэбл. — Остановить безумие.

Во время разговора человек, представленный как Уэбли, стоял, прислонившись к стене, справа от Питтмана, поигрывая конфискованным кольтом.

— Чтобы переговоры оказались успешными, — заявил Гэбл, — обе стороны должны извлечь из них пользу. Итак, мистер Питтман, сообщите, что вы дадите нам в обмен на миллион долларов и два паспорта, которые получите вы.

— Безопасность. Душевное спокойствие.

— Прекрасно! Нас это вполне устраивает. Но что вы имеете в виду? Каким образом намерены предоставить нам безопасность и душевное спокойствие?

— Исчезну.

— Нельзя ли пояснее?

— Инсценирую самоубийство. Причем так, что труп не сможет быть идентифицирован.

— Говорите конкретнее.

— Ваши люди устраивают мне западню на одной из ваших яхт, а я взрываю ее и себя вместе с ней. Мое тело найти невозможно, его съели акулы или другие пожиратели трупов. На самом же деле меня на яхте не будет. Но ваши люди, наблюдая за взрывом с борта другой яхты, клятвенно подтвердят, что видели меня в момент взрыва.

— А ведь это может сработать! — с энтузиазмом заявил Слоан.

— На одной из моих яхт, говорите? — Гэбл поморщился. — Не слишком ли жирно?

— Зато правдоподобно. Учитывая нанесенный вам колоссальный ущерб, полиция ничего не заподозрит.

— В этом есть смысл, — быстро произнес Слоан.

Гэбл укоризненно посмотрел на него и снова перевел взгляд на Питтмана.

— Прошу извинить моего коллегу за столь опрометчивое заявление. Видимо, он забыл главное правило ведения переговоров — никогда не проявлять своего отношения к аргументам оппонента.

— А я полагал, мы решили быть откровенными до конца, — заметил Питтман.

— Почему же в таком случае вы сами не придерживаетесь этого правила? Так я вам и поверил, что вы исчезнете и больше не будете представлять никакой опасности!

— Именно так, не сомневайтесь, — соврал Питтман.

— А где гарантии?

— Я уже сказал. Мечтаю, чтобы меня оставили в покое, не охотились за мной. Хочу жить!

— Под новым именем?

— Да.

— С мисс Уоррен?

— Да.

— Видимо, в Мексике или, возможно, еще дальше к югу. В стране с такой экономикой, где миллион долларов весит значительно больше, чем в Соединенных Штатах.

— Да.

— После обстрела телефонными звонками вчера вечером, — раздраженно произнес Гэбл, — позволительно будет спросить, каким образом вы намерены оградить нас от тех, кого посвятили в наши личные проблемы?

— Вы имеете в виду вашу дочь?

— И ее тоже.

— Телефонные звонки служили лишь средством привлечь ваше внимание, — сказал Питтман. — Оказать на вас давление, вынудить согласиться на эту встречу и все уладить, пока не разразился скандал. Суть в том, что ваша дочь ничего конкретно не знает. Если вы примете мои условия, я отправлюсь к ней и...

Откуда-то из глубины дома послышался негромкий телефонный звонок. Следом еще один. Питтман посмотрел мимо Уэбли в ту сторону, откуда доносился звук.

— Не обращайте внимания, — бросил Гэбл. — Это телефакс, он в моем кабинете и подключен к вспомогательной линии. Два звонка, и начинается прием.

Питтман кивнул и продолжил:

— Если вы примете мои условия, я отправлюсь к вашей дочери и поведу себя настолько иррационально, что она усомнится в достоверности всего того, что слышала от меня. А совершенное мной самоубийство прибавит ей скептицизма. И тогда обвинения в ваш адрес покажутся ей несостоятельными.

— Что же, неплохо, — оживился Слоан. — К его словам стоит прислушаться. По крайней мере, появится возможность покончить с этой неприятной ситуацией.

— Уинстон! — Гэбл сверкнул глазами. — Твои реплики вынуждают меня вопреки обыкновению нарушать протокол. Прошу впредь не прерывать меня.

— Но...

— Уинстон! — Гэбл тяжело дышал, волнение подорвало силы старого дипломата.

Слоан дернулся, словно от удара, и уставился в пол.

Дыхание Гэбла постепенно выровнялось, и, взяв себя в руки, он мрачно посмотрел на Питтмана.

— Значит, вы передали моей дочери лишь ограниченную информацию?

— Именно так.

Гэбл покачал головой.

— Что-то не доверяю я вам.

— Не доверяете?

— Вряд ли вы откажетесь от помощи моей дочери, получив ее поддержку. Это было бы в высшей степени нелогично. Чтобы выглядеть убедительным, вы наверняка рассказали ей все, что знаете сами. Полагаю, наш разговор ни к чему. Что, собственно, вам известно? Что мы у вас покупаем? За что, собственно, миллион долларов да еще два паспорта?

— В Гроллье был преподаватель, некто Данкан Клайн.

Гэбл приподнял свои густые брови, жестом предложив Питтману продолжать.

— Он собирал вокруг себя наиболее одаренных учеников, — сказал Питтман. — Формировал маленькие учебные группы и занимался воспитанием юношей.

— Естественно, хороший учитель всегда воспитатель.

— Но хороший учитель не склоняет своих подопечных вступать с ним в сексуальные отношения, — добавил Питтман.

Лицо Гэбла напряглось, морщины стали глубже.

— Данкан Клайн тщательно готовил нескольких избранных, — продолжал Питтман. — Это требовало времени, преданности, необычайной доброты и силы убеждения. Наконец он становился главной частью их существования, от него зависело их эмоциональное здоровье, и они не могли противиться его домогательствам. Вы и все остальные «Большие советники» вступали с ним в интимные отношения, что наложило отпечаток на всю вашу дальнейшую жизнь.

Гэбл по-прежнему не сводил взгляда с Питтмана, которому темное лицо старика сейчас казалось сплошной сеткой морщин.

— Интимные отношения? — переспросил Гэбл. — И вы действительно верите, что я пошел на крайние меры, лишь бы скрыть этот факт? Кстати, он имел место. Вы правы.

Гэбл закинул голову и расхохотался каким-то скрипучим хохотом. Кадык на его тощей шее запрыгал. Казалось, он вот-вот задохнется. Поморщившись, старик извлек носовой платок и, закашлявшись, приложил ко рту. От напряжения лицо налилось кровью. Постепенно он успокоился и продолжил:

— Конечно, мы имели с Данканом связь. — Он с трудом сглотнул и спрятал платок. — Если вы разгласите это, я без труда использую ваши разоблачения с пользой для себя и получу сочувствие в средствах массовой информации. В современной Америке не существует такого понятия, как стыд. В стране господствуют похоть и жалость. Вам не известно ничего, что могло бы скомпрометировать меня, мистер Питтман. Зря отняли у меня время.

— Но вы не дали мне закончить.

— О, неужели вы собираетесь сообщить мне что-то более существенное?

Питтман почувствовал, как сдавило грудь. Сердце учащенно билось. Гэбл не поверил, что Питтману известна его подлинная тайна. А Питтман так на это надеялся! Надеялся, что в процессе разговора старик, так или иначе, сам себя выдаст. Но он не учел одного. Дипломат никогда не сообщит никакой информации, прежде чем не услышит ее из уст самого оппонента.

8

Пот прошиб Питтмана. Рубашка прилипла к телу. Он тщетно пытался скрыть охватившую его дрожь. «О'кей, — сказал себе Питтман. — Ты считал своим главным оружием интервью и поэтому явился сюда. Вот и докажи, что это так. Посмотрим, сможешь ли ты извлечь пользу из интервью с дипломатом мирового класса — специалистом по ведению переговоров».

Он повернулся к высокому, от пола до потолка, окну, пытаясь привести мысли в порядок.

Сквозь стекла в комнату лился солнечный свет, заставляя Питтмана щуриться. Тем не менее он мог видеть внизу ели, удивительно зеленые и чистые. Сейчас в преддверии возможной смерти они казались Питтману особенно красивыми. Еще дальше, у подножия поросшего лесом склона, в этот погожий апрельский день шла игра в гольф. Человек в электрокаре, миновав песчаную ловушку, двигался в направлении стены, окружающей поместье Гэбла, туда, где приземлился его мяч.

Питтман посмотрел на песчаную ловушку и вновь поразился горькой иронии совпадений. Кошмар начался всего неделю назад вблизи одного поля для гольфа и, видимо, должен закончиться рядом с другим.

— Мистер Питтман, — начал Гэбл, — если вы можете сообщить нам что-то важное, сделайте это побыстрее, пожалуйста! Боюсь, в противном случае мистер Уэбли вынужден будет принять соответствующие меры, чтобы обезопасить вас.

Продолжая щуриться, Питтман повернулся к Гэблу.

— О, да у вас со лба пот течет ручьем, — заметил «Большой советник». — Надеюсь, это не нервы? Нельзя демонстрировать оппонентам свои эмоции. Я, по крайней мере, их стараюсь скрывать.

— При чем тут эмоции? Просто в комнате очень жарко. — Питтман вытер пот со лба.

— Это рекомендации доктора — поддерживать в доме температуру не ниже двадцати восьми градусов по Цельсию. У меня со здоровьем небольшие проблемы. Можете снять пиджак. На вас, я смотрю, еще и свитер.

— Со мной все в порядке. — Питтман вновь устремил взгляд за окно, человек в электрокаре теперь был полностью скрыт окружающей поместье стеной. — Факс, который поступил несколько минут назад...

— Что случилось с этим факсом?

Питтман посмотрел прямо в серые глаза Гэбла и произнес:

— Он адресован мне.

Дипломат не нашелся что сказать и переспросил:

— Вам?

— Что все это значит? — поинтересовался Уинстон Слоан.

Проигнорировав вопрос коллеги, Гэбл заявил Питтману:

— Это абсурд. Кто мог послать вам сюда факс? Номер факса конфиденциален.

— Не более, чем ваши личные телефонные номера, — ответил Питтман. — Позвонила же вам вчера вечером дочь! А Джилл звонила по вашему конфиденциальному номеру, Уинстон. Затем мы позвонили по секретному номеру Виктора Стэндиша. Но опоздали. Он успел разнести себе череп. И все потому, что не мог дольше тащить бремя вашей общей тайны. Я узнал ваши номера благодаря своим связям, точно так же, как факс, по которому сейчас поступил некролог в память Данкана Клайна. Уверен, он небезынтересен всем нам.

Гэбл нахмурился.

— Мистер Уэбли, проследите, чтобы наш гость оставался на месте, пока я схожу в кабинет за факсом.

Мистер Уэбли приподнял кольт Питтмана и сказал:

— Не беспокойтесь. Он не шелохнется.

Питтман смотрел вслед Гэблу, который, с трудом поднявшись на ноги, вышел из комнаты и, с королевским видом прошествовав по коридору, исчез.

9

Пот стекал со лба, заливая глаза. Возбуждение и невыносимая жара вызывали приступы тошноты. Питтман вновь повернулся к окну и на несколько секунд ослеп от яркого солнечного света. Ели казались еще красивее, трава неправдоподобно зеленой. Игроки в гольф шли мимо пруда, окруженного деревьями.

Вдруг внимание Питтмана привлекло какое-то движение. У основания склона. Рядом со стеной. С ее внутренней стороны. Игрок, ехавший в электрокаре в сторону поместья, теперь взбирался по склону в направлении жилого комплекса. Питтман не знал, как ему удалось перебраться через стену, но в том, что это тот же самый человек, не было никаких сомнений. На нем были белое кепи и красная ветровка. И хотя широкий козырек частично прикрывал лицо, видно было, что человек этот далеко не молод. Двигался он с неторопливой решительностью, держа что-то в правой руке. С искаженным от напряжения лицом, явно преодолевая усталость, он поднялся выше, уже почти скрылся за елями, и тут Питтман его узнал. Накануне вечером он платил за его выпивку, потом следовал за ним до особняка миссис Пейдж, а когда старик в изнеможении свалился с ног, отвез его в больницу. Брэдфорд Деннинг. Утром Деннинг ускользнул из кардиологического отделения больницы и сейчас, едва переставляя ноги, направлялся к дому, вновь появившись из-за елей. Казалось, бывший дипломат полностью утратил разум. Рассмотрев в руке старика пистолет, Питтман испытал шок.

«Только не это, — подумал Питтман. — Стоит Гэблу и Уэбли заметить его, да еще с пистолетом, и они подумают, что это я все подстроил. Прикончат Деннинга, а потом и меня».

10

В это время внимание Питтмана привлек звук шаркающих по каменному полу шагов. Он отвернулся от окна в надежде, что никто, кроме него, ничего не заметил, и устремил взгляд на Юстаса Гэбла. За какие-то несколько минут тот, казалось, состарился и выглядел совершенно обессиленным. «Большой советник» внимательно рассматривал принесенный из кабинета листок бумаги.

— Как вам удалось это раздобыть? — спросил старик.

Питтман промолчал.

Гэбл принял самую величественную позу, какую позволяло ему его состояние, и потребовал:

— Отвечайте. Откуда это у вас?

Питтман не знал содержание факса. Ему лишь было известно, что миссис Пейдж использовала свои связи в «Вашингтон пост». И он ответил, как мог, убедительно и в то же время небрежно:

— Полагаю, вы не запамятовали, что в последнее время я работал в газете, в отделе некрологов.

Питтман поднялся и подошел к Гэблу с намерением взять у него листок.

Но тот крепко сжимал факс.

«Проклятье! Если мне не удастся узнать содержание...» — подумал Питтман, стараясь не выдать охватившей его паники.

Неожиданно пальцы Гэбла разжались.

Питтман бросил взгляд на текст с таким видом, словно видел его не раз. Он оказался вовсе не из «Вашингтон пост», а из некрологов «Бостон глоб» и датировался двадцать третьим декабря 1952 года. Заметка о смерти Данкана Клайна.

Кровь застучала в висках у Питтмана. От волнения усилилась тошнота. Стараясь ничем не выдать своих подлинных чувств, он произнес:

— Полагаю, вам было крайне трудно решить — опубликовать ли о смерти Клайна скромную заметку или большой некролог, достойный великого учителя и педагога, воспитавшего множество блестящих учеников. В первом случае его коллег и бывших учащихся Академии Гроллье, пожалуй, удивило бы неуважение к столь замечательной личности, и они проявили бы к данному факту нежелательный интерес. В то же время углубляться в обстоятельства его смерти, давая пищу для разговоров, вряд ли стоило. И тогда, как явствует из этого текста, вы сумели найти отличный компромисс.

В комнате повисла гробовая тишина. Мысли Питтмана лихорадочно работали. Он представил себе Брэдфорда Деннинга, карабкающегося вверх по склону холма. К счастью, старик пока был достаточно далеко. Но Питтмана пугала решительность бывшего дипломата. Он вспомнил, как Деннинг прижимал левую руку к сердцу, а в правой сжимал пистолет.

— Некролог вам ничего не даст, — заявил Гэбл. — Все изложенные в нем факты известны вот уже сорок лет. И ни одного компрометирующего. В противном случае кто-нибудь да заметил бы.

— Лишь в том случае, если бы умел читать между строк, — повысил голос Питтман. Движимый чутьем репортера, он сопоставлял уже известные ему факты с теми, что узнал только сейчас, и открывал совершенно потрясающие связи между ними.

— Данкан Клайн умер в 1952 году, — начал Питтман. — Ранее, в том же году, он неожиданно появился в Госдепартаменте и потребовал встречи с вами. Июль. Эйзенхауэр выдвинут кандидатом в президенты от республиканской партии. Вы в то время были страшно заняты очернением своих конкурентов, готовясь перескочить с лодки правительства демократов на корабль республиканцев, потому что были уверены в победе последних. Ваши консервативные антисоветские заявления полностью отвечали духу времени. Будущее принадлежало вам. Но вот появился Клайн и перепугал вас до полусмерти. Разве не так?

И все же Питтман до сих пор ясно не представлял себе, почему «Большие советники» так опасались Клайна. Однако слушали Питтмана с огромным вниманием, и он понимал, что чувство не обмануло его, что он прав в своих предположениях, и продолжал:

— Вы полагали, что похоронили его в своем прошлом. Но вот Клайн неожиданно появился и вверг всех вас в шок. Испугал настолько, что в самый разгар усилий убедить Эйзенхауэра и его команду принять вас к себе на борт вы неожиданно берете краткосрочный отпуск — все до единого! — и отправляетесь на встречу выпускников в Гроллье. Это было в декабре. Клайн, видимо, сильно давил на вас с того самого момента, когда появился в июле в Госдепартаменте. У вас не было выбора. И вы отправились на встречу, зная, что там увидите Клайна. Встреча пяти дипломатов с Клайном должна была выглядеть совершенно естественной. Вы надеялись решить проблему, не привлекая внимания.

Питтман напряженно следил за тем, как реагирует на его слова Уинстон Слоан, и по выражению лица старого дипломата понял, что избрал правильный путь. Что же до Юстаса Гэбла, то лицо его оставалось совершенно непроницаемым.

— К тому времени Данкан Клайн вышел на пенсию и больше не преподавал в Гроллье.

— Он жил в Бостоне, но скончался, как явствует из некролога, в своем загородном доме в Беркшир-Хиллс. Вряд ли стоить напоминать о том, что западный Массачусетс граничит с югом Вермонта. Итак, на дворе декабрь. Спрашивается, какого дьявола старик, живущий в Бостоне, вдруг оказывается в разгар зимы в горной хижине? Видимо, он поехал туда после встречи с выпускниками. Это недалеко от Академии. И только потому, что главная проблема ваша и его осталась неразрешенной. А довести дело до конца можно было лишь в скрытом от посторонних глаз местечке.

Питтман перевел дух, надеясь, что его внутреннее напряжение со стороны незаметно. Утешало и то, что ни Слоан, ни Гэбл не возражали ему. Представив себе, что Брэдфорд Деннинг карабкается по склону уже совсем рядом с домом, и, не осмеливаясь взглянуть в окно, чтобы в этом убедиться, Питтман переместился к стене с книжными полками, чтобы отвлечь внимание своих противников от окна.

Питтман указал на один из абзацев некролога, который продолжал держать в руках, и прочел его:

— "Данкан Клайн был англичанином. Проработав некоторое время преподавателем в Кембридже, он прибыл в Соединенные Штаты в начале двадцатых годов".

Представляю, как обрадовалась англофильски настроенная администрация Академии Гроллье, залучив к себе бывшего преподавателя Кембриджа. Какая ирония! В течение многих лет выпускники Академии Гроллье становились конгрессменами, сенаторами, губернаторами и даже президентами, не говоря уже о таких выдающихся дипломатах, как вы.

Политическая философия Академии Гроллье ставила во главу угла европейское, и в первую очередь британское, мировоззрение, формируя, таким образом, политическую систему Соединенных Штатов. Я читал конспекты семинаров, которые Клайн проводил с вами. Он специализировался на истории и политологии.

Уинстон Слоан изменился в лице.

— Итак, — продолжал Питтман, — специалист-политолог из Кембриджа устанавливает тесные связи с пятью одаренными учениками и готовит их к блестящей дипломатической карьере. Вы пятеро занимались теоретическим обоснованием внешней политики страны, начиная с администрации Трумэна. Теории, которые Данкан Клайн внушил вам...

— Нет! Только когда мы были совсем юными! — воскликнул Слоан. — Позже мы никогда не следовали теориям Данкана!

— Прекрати, Уинстон! — выкрикнул Гэбл.

— Ты только послушай, что он говорит! Именно этого мы так опасались. Он хочет запятнать нашу репутацию! Мы никогда не были коммунистами!

Так вот, оказывается, в чем дело. Надежды Питтмана наконец оправдались. Слоан проговорился. Слово «коммунисты» взорвалось зловещим эхом. Тишина в комнате стала невыносимой, все замерли.

Медленно, очень медленно Юстас Гэбл извлек из кармана носовой платок. Уинстон Слоан уставился на свои изуродованные старостью руки, видимо, устыдившись неожиданной вспышки. В прошлом блестящий дипломат и эксперт по ведению международных переговоров, он понял, насколько сильно деградировал.

Лишь мистер Уэбли не проявил никаких эмоций, по-прежнему держа Питтмана под прицелом.

Гэбл откашлялся, спрятал платок. Несмотря на возраст и болезненную слабость, он держался с таким достоинством, словно председательствовал на совещании в Белом доме.

— Заканчивайте свою мысль, мистер Питтман.

— В 1917 году революция в России вдохновила английских интеллектуалов, настроенных против истеблишмента. Либеральные преподаватели британских университетов, и в первую очередь Кембриджа, были очарованы социалистическими теориями. Конечным результатом этого явилось создание английских шпионских групп, работающих против Великобритании и Соединенных Штатов. Группы состояли из завербованных профессорами бывших сотрудников. Гай Берджесс, Дональд Маклин, Ким Филби. Сейчас вся картина представляется мне следующим образом: Берджесс и Маклин бежали в Россию в 1951 году. Филби заподозрили в том, что он предупредил их о грозящем аресте. Вас ужаснуло, когда через год у дверей ваших кабинетов в Госдепартаменте появился Данкан Клайн. Я не погрешу против истины, если скажу, что он был чрезвычайно опытным разведчиком. Ведь Филби и другие стали симпатизировать коммунистам только в тридцатых годах, а Клайн — в двадцатых, на десять лет раньше.

Из него получился великолепный вербовщик, обладавший одновременно сексуальными рычагами и силой политического убеждения. А вы и ваши коллеги были так юны, так впечатлительны. Вы окончили Гроллье в 1933 году и поступили в университеты — одни в Гарвард, другие в Йель. Тем временем великая депрессия становилась все глубже. Учитывая охвативший страну хаос, идеи Клайна не утратили для вас своей привлекательности. Но в конечном итоге вы остались лояльными по отношению к капиталистическим традициям. Возможно, осознали, что, следуя идеям Клайна, направленным на подрыв истеблишмента, можете лишить себя перспективы возглавить этот самый истеблишмент.

Питтман перевел взгляд с Гэбла на Слоана. Оба хранили молчание.

— Вы просто приспособленцы, и на принципы вам наплевать, — продолжал Питтман. — Победи в Соединенных Штатах коммунизм, вы и тогда оказались бы в верхних эшелонах власти. Но с началом второй мировой войны коммунизм потерял в Соединенных Штатах всякую популярность. Советы оказались угрозой, не меньшей, чем нацизм. Итак, вы, продвинувшись в верхи Госдепартамента, мало того что отбросили свои прежние прокоммунистические взгляды, так еще стали устранять конкурентов, обвиняя их в тайных симпатиях к коммунистам. — Питтман не переставал думать о Брэдфорде Деннинге, с пистолетом в руке подбирающемся к особняку. — При Маккарти, в годы антикоммунистической истерии, вы ломали судьбы многих дипломатов и на этом строили свою карьеру. И вот появляется Данкан Клайн. Зачем? Чтобы шантажировать вас, требуя денег? Или разоблачить, как коммунистов и тем самым положить конец вашей политической карьере?

В комнате было настолько тихо, что Питтман слышал, как пульсирует в ушах кровь.

Юстас Гэбл покачал головой.

— Вам известно гораздо больше, чем я мог предположить, — произнес он, устало вздохнув. В его голосе звучали растерянность и разочарование. — Вы и в самом деле блестящий журналист. Я согласился на встречу с вами, чтобы лично убедиться в степени вашей осведомленности. И все-таки вы ошибаетесь.

— Не думаю.

— Данкан вовсе не пытался нас шантажировать. Он не требовал денег, — проговорил Гэбл.

— Чего же тогда он хотел?

— Чтобы мы придерживались тех принципов, которым он нас учил. Мы рекомендовали правительству политику, крайне жесткую по отношению к Советскому Союзу, а Данкан был сторонником сотрудничества между обеими державами и требовал, чтобы мы изменили свою позицию. Полнейшая чушь. Советы к этому времени превратились в глазах общественности в настоящее чудовище, и ни о каком сотрудничестве не могло быть и речи. Подобная позиция для политика или дипломата оказалась бы настоящим самоубийством. Антисоветизм был единственным путем для успешной карьеры.

— Следовательно, продвижение по служебной лестнице было для вас важнее всего остального, — сказал Питтман.

— Само собой. Ничего не достигнешь, если отобьешься от стаи.

— Итак, на одну чашу весов вы поставили свои амбиции, на другую — Данкана Клайна и...

— Убили его, — договорил Гэбл.

Питтман почуял опасность и весь напрягся. Делиться информацией не входило в привычки Гэбла. Почему же он это сделал? Чтобы скрыть беспокойство, Питтман взглянул на листок с некрологом.

— Здесь сказано, что Данкан Клайн скончался от переохлаждения во время снежного бурана.

Господи! Питтман все понял и невольно прошептал:

— Снег...

— Именно, мистер Питтман. Снег. Данкан стал алкоголиком. Когда мы встретились в хижине, он отверг все наши аргументы, продолжал требовать, чтобы мы смягчили нашу политику в отношении Советского Союза, иначе он разоблачит нас как бывших сторонников коммунизма. Метеорологи предсказали метель. Было еще светло, но из-за снежной пелены мы не видели даже озера, расположенного прямо за домом Данкана. Он успел набраться еще до нашего появления. Не будь он так пьян, мы, возможно, не обошлись бы с ним подобным образом. Но он буквально потерял человеческий облик. И это навело нас на мысль об убийстве с помощью спиртного. Мы все подливали и подливали ему, притворяясь, что пьем вместе с ним. Мы ждали, когда он свалится с ног. Во всяком случае, надеялись на это. Надо отдать Данкану должное: даже в этом своем состоянии он все же заподозрил неладное и перестал пить, несмотря на все наши уговоры. В конечном итоге пришлось действовать силой. И тут снова надо отдать Данкану должное: многие годы занятий греблей сделали свое дело. В свои шестьдесят с лишним, да еще вдребезги пьяный, он дал нам настоящий бой. Но нас пятерых одолеть не смог. Вы, Уинстон, кажется, держали его за руки. Верно? Мы лили виски ему в глотку. Данкана рвало, но мы продолжали лить.

Питтман с отвращением слушал. Сцена, описываемая Гэблом, напоминала убийство его жены.

— Когда наконец он потерял сознание, мы вытащили его наружу и оставили в сугробе, — сказал Гэбл. — Его бывшие ученики и преподаватели Академии Гроллье знали, что он алкоголик, и сообщение о смерти в результате сильного переохлаждения должно было выглядеть достаточно пристойным, поскольку многим из них удалось пронюхать об истинной причине смерти, точнее о том, что, как они считали, произошло в действительности (будучи пьяным, он в одной рубашке вышел из дома и замерз во время бурана). Никто не подозревал, что это наша работа. Мы уничтожили все улики, сели в машины и уехали. Снег быстро замел следы. Один из родственников Данкана забеспокоился, когда тот не вернулся в Бостон после встречи выпускников Гроллье. Высланный к загородному дому наряд полиции штата обнаружил машину Данкана, а после тщательного обследования территории — торчащую из сугроба голую ступню. Какое-то животное стянуло с него ботинок и отгрызло на ноге пальцы.

— И сорок лет спустя ваш поступок послужил причиной кошмаров, преследующих Миллгейта, — заметил Питтман.

— Джонатан был самым чувствительным среди нас, — обронил Гэбл. — Странно. Во время вьетнамской войны он рекомендовал уничтожать деревни, где жители были замечены в симпатиях к коммунистам. Он знал, что население этих деревень будет истреблено до последнего человека, однако спокойно спал, не испытывая угрызений совести. В то же самое время его любимого пса пришлось усыпить из-за неизлечимой болезни почек. Целую неделю Джонатан оплакивал собачонку, похоронил ее возле дома и воздвиг каменный памятник на могиле. Однажды, два года спустя, я совершенно случайно увидел, как он разговаривает с захороненной собакой. Вряд ли в случае с Данканом его замучили бы угрызения совести. Бескровная смерть, бывший друг уснул со снежной подушкой под головой, холод предохранил тело от разложения. Так все и случилось бы, не отгрызи проклятый зверек у покойника пальцы. Ужасная картина полностью завладела воображением Джонатана. Его стали преследовать кошмары, хотя я полагал, они должны прекратиться. Однако несколько лет тому назад он вновь вернулся к этой навязчивой идее. Я был поражен. Советский Союз рухнул, но вместо того, чтобы торжествовать, Джонатан меланхолично заметил: «Падение коммунизма служит еще одним доказательством того, что в смерти Данкана не было никакой необходимости». Логика его слов ускользала от меня, логика, но не угроза, которую они таили. Затем Джонатан начал изливать душу отцу Дэндриджу. И я почувствовал, что угроза стала вполне реальной.

— Итак, вы убили его, — подытожил Питтман, — и мы собрались здесь, чтобы разобраться с вашими секретами. Чего только вы не проделывали со мной, чтобы сохранить вашу тайну, скольких людей лишили жизни! Вы далеко не молоды. Здоровье никуда не годится. Вряд ли вы доживете до суда, ведь следствие займет немало времени.

Гэбл, потирая свой тощий подбородок, смотрел на Питтмана глазами, в которых, казалось, затаилась мудрость веков.

— Вы так ничего и не поняли. Несмотря на все, что вам пришлось пережить за последнее время, и нашу уже довольно продолжительную беседу. Конечно, я умру прежде, чем дело дойдет до предварительного слушания в Большом жюри. Меня не пугает наказание. Тем более, что я не совершил ничего преступного. Но меня волнует моя репутация. Всю свою жизнь я посвятил беззаветному служению любимой стране и не хочу, чтобы мое имя вываляли в грязи только за то, что я убил растлителя детей, алкоголика и к тому же коммуниста. Данкан Клайн был воплощением зла. В молодости я так не думал. Я восхищался им. Но с годами понял, насколько он отвратителен. Его смерть не явилась потерей для человечества. Моя репутация стоит сотен тысяч данканов клайнов. Сколько благих дел я совершил для этой страны! Они не исчезнут вместе со мною. И никто не вправе замарать мое имя, пусть даже я вынужден был пойти на крайние меры ради спасения карьеры.

— Вашей карьеры, — повторил Питтман.

— Именно, — ответил Гэбл. — Все остальное ничего не значило. Боюсь, я завлек вас сюда обманом. Миллион долларов, два паспорта... Сожалею, но у меня с самого начала не было намерения передавать их вам. Я хотел выяснить, что вам известно. Оказалось, достаточно много. Но доказательств у вас нет. И потому вряд ли вы представляете угрозу для моей юридической безопасности. Другое дело для моей репутации. В этом смысле и мой друг Уинстон опасен. Он не способен держать язык за зубами. По счастью, и та, и другая проблемы имеют одно решение. Мистер Уэбли, прошу вас.

— Да, сэр.

Уэбли подошел к Питтману и остановился у него за спиной. Сердце Питтмана упало, когда он услышал звук взводимого затвора кольта.

— Нет!

Ствол тяжелого пистолета неожиданно возник в поле зрения Питтмана, сбоку. Гром выстрела ударил по барабанным перепонкам. На противоположной стороне комнаты Уинстон Слоан судорожно хватал ртом воздух, тело его дернулось, из груди и спины на диван брызнула кровь. Последняя судорога, и старик осел, как карточный домик, из-под которого выдернули основу. Голова поникла, центр тяжести сместился вперед, и тело скатилось на пол. Питтман готов был поклясться, что слышал скрип цепляющихся друг за друга костей.

Питтман пребывал в шоке и вопрос «Почему?» замер у него на губах.

— Я же сказал, что надо устранить возникшие проблемы, — бросил Гэбл. — Мистер Уэбли, пожалуйста.

Мистер Уэбли, направляясь к дверям, положил кольт на стол и вынул второй пистолет.

— Полагаю, теперь вы начинаете понимать, — произнес Гэбл, обращаясь к Питтману.

Тот в ужасе хотел бежать, но Уэбли блокировал выход. Питтман знал, что стоит ему шевельнуться, и он будет убит. Единственный выход — продолжить разговор.

— Думаете, полиция решит, будто я застрелил Слоана, а ваш телохранитель — меня?

— Естественно. Ведь кольт принадлежит вам. Мистер Уэбли сотрет свои отпечатки, вложит оружие вам в руку и произведет выстрел так, чтобы на ваших пальцах остались следы пороха. Экспертиза и вещественные доказательства подтвердят наши показания.

— Схема не сработает.

— Чепуха. Мотивы убийства известны заранее.

— Я вовсе не это имел в виду. — Питтман хрипел. От страха пересохло в горле. Он не отрываясь смотрел на пистолет в руках Уэбли. — Схема не сработает, потому что разговор прослушивался и записан.

— Что!

Гэбл прищурился, и от этого вокруг глаз появились новые морщины.

— Ваши подозрения были вполне обоснованными, — выдавил из себя Питтман. — Я пришел сюда с микрофоном.

— Мистер Уэбли?

— Вы же видели, сэр, я тщательно его обыскал. У него нет микрофона. Он чист.

— В таком случае стреляйте!

— Стойте! — Колени Питтмана так дрожали, что он боялся упасть. — Послушайте! Когда вы обыскивали меня, то кое-что упустили из виду.

— Я же сказал, мистер Уэбли. Стреляйте! Уэбли колебался.

— Пистолет, — торопливо выпалил Питтман. — Мой кольт. Прежде чем прийти сюда, я навестил человека, у которого брал интервью пять лет назад. Он специалист по средствам электронной слежки, прослушивания. Эксперт не узнал меня и не стал задавать лишних вопросов, услыхав, что мне нужен миниатюрный микрофон-передатчик, который можно спрятать в рукоятке кольта сорок пятого калибра. Я знал, что прежде всего вы постараетесь отнять у меня пистолет и от радости, что это удалось, не догадаетесь об его истинном предназначении в создавшейся ситуации. Вы проверили мою авторучку, Уэбли. Но не удосужились проверить пистолет.

Уэбли схватил со стола кольт и нажал на кнопку, освобождающую обойму.

Питтман продолжал говорить. От страха его подташнивало.

— Неподалеку отсюда в машине находится мой друг. Автомобиль оборудован электронными приборами. Мой друг записал на пленку весь разговор. Больше того, его ретранслировали на полицейской частоте, заглушая все остальные разговоры полиции. Последний час полицейское управление Фэрфакса и все патрули слушали нашу с вами беседу. Только что, мистер Гэбл, вы поведали нескольким сотням полицейских о том, что прикончили Данкана Клайна, Джонатана Миллгейта, Берта Форсита и отца Дэндриджа. Будь у меня время, я вынудил бы вас признаться и в убийстве собственной жены.

— Уэбли! — В пароксизме ярости голос Гэбла прозвучал с неожиданной силой.

— Господи! Он прав. Вот микрофон. — Уэбли побледнел, показав похожий на патрон, но служащий иным целям предмет.

— Будь ты проклят! — заорал Гэбл, повернувшись к Питтману.

— Теперь, по крайней мере, мы квиты — ведь вы давно уже прокляты.

— Стреляйте же, Уэбли! — закричал Гэбл.

— Но...

— Выполняйте приказ!

— Какой смысл, мистер Гэбл?

— Какой смысл?! Никто не смеет издеваться надо мной, делать из меня посмешище! — Старик брызгал слюной. — Он запятнал мою репутацию!

От ярости лицо Гэбла приобрело цвет грязного асфальта.

Уэбли пребывал в нерешительности. Тогда Гэбл подскочил к нему, вырвал пистолет, прицелился в Питтмана...

— Нет! — закричал тот.

...и выстрелил.

Пуля ударила в грудь. Питтман ощутил огромной силы толчок и закричал от страшной боли. Ноги потеряли опору, и он рухнул на спину, ударившись головой об пол. На какое-то мгновение в глазах потемнело, перехватило дыхание.

Ловя ртом воздух, Питтман видел, как Гэбл закашлялся, покачнулся и, едва волоча ноги, двинулся к нему.

Над Питтманом нависло морщинистое лицо старика, нацелившего пистолет прямо ему в лоб.

Палец Гэбла напрягся на спусковом крючке. У парализованного ужасом Питтмана не было сил закричать.

Грохот пистолетного выстрела заставил Питтмана сжаться в комок. Но выстрел был произведен вовсе не из пистолета, зажатого в руке Гэбла, а откуда-то сзади, со стороны окна. Посыпались осколки стекла, а выстрелы продолжали грохотать. Лицо Гэбла залила кровь. На груди отвратительным цветком начало расплываться красное пятно. Пять выстрелов. Шесть. Гэбл склонился, ухватившись за кресло, выронил пистолет, последняя пуля разорвала горло, хлынула кровь, и Гэбл из напыщенного дипломата превратился в валявшуюся на полу бесформенную массу.

Сквозь пробитые выстрелами дыры в окне до Питтмана доносились торжествующие вопли Деннинга.

В большом, с неровными краями отверстии в стекле, словно в раме, появилось гротескное лицо безумца. Кожа так плотно обтягивала скулы, что казалось, это хохочущий череп смотрит в комнату пустыми глазницами.

Почувствовав какое-то движение в другом конце комнаты, Питтман, преодолевая боль, повернулся и увидел Уэбли, который, укрывшись за креслом, целился из кольта в старика за окном.

Пистолет Гэбла валялся рядом с Питтманом. Истекая кровью, с трудом сдерживая рвотные позывы, Питтман схватил оружие и несколько раз подряд выстрелил в сторону Уэбли. Он даже не целился, просто нажимал раз за разом на спусковой крючок, с трудом удерживая прыгающий в руке пистолет. Когда патроны кончились, а держать тяжелое оружие не оставалось сил, Питтман выпустил пистолет из рук, корчась от нестерпимой боли в груди.

Он ожидал ответных выстрелов Уэбли. Но их не последовало. Питтман прислушался. Тишина. Он с трудом поднялся. Рядом лежал мертвый Гэбл, но Уэбли видно не было.

«Неважно, где он, — мелькнула мысль. — Если я не убил его, мне крышка».

Питтман чуть-чуть выпрямился, ухватился за кресло и, заглянув за него, увидел Уэбли, неподвижно лежащего в луже крови.

Через мгновение со стороны окна до Питтмана донесся стон. Несмотря на боль в груди, он заставил себя обернуться. Деннинг обеими руками держался за сердце. Ухмылка на его лице превратилась в гримасу страдания. Глаза, которые секунду назад сияли восторгом победы, были полны ужаса и удивления. Деннинг выронил пистолет, упал грудью на подоконник, соскользнул с него и исчез.

Когда Питтман доплелся до окна, старик был мертв. Он лежал на цветочной клумбе с вытаращенными глазами и полуоткрытым ртом. Руки и ноги все еще дергались, затем движение прекратилось, сменившись мертвенным покоем.

Питтман покачал головой.

Где-то вдалеке послышался вой сирены. Тут же к ней присоединилась вторая. Вой становился все громче. Патрульные машины приближались на большой скорости.

Прислонившись к креслу, Питтман смотрел вниз, пытаясь расстегнуть пиджак. Пуля, ударившая его в грудь, торчала из свитера. Гэбл удивился, что Питтман так тепло одет, и тот испугался, как бы это не вызвало лишних подозрений. Ведь из-за этого свитера Питтман встречался еще с одним специалистом, которого ему в свое время приходилось интервьюировать. Иначе он просто не рискнул бы пойти на встречу с Гэблом.

Специалист этот занимался оружием и способами защиты от него, а свитер был не чем иным, как бронежилетом последней модели.

«Да, я всего лишь совокупность людей, которых мне пришлось интервьюировать», — с грустью подумал Питтман, глядя сквозь разбитое стекло на тело Деннинга.

Он отвернулся от окна, каждый вздох приносил боль. Эксперт объяснил, что бронежилет может задерживать пули и осколки, но не предохраняет от удара. В некоторых случаях не удается избежать ушибов и даже переломов ребер.

«Экспертам всегда надо верить, — подумал Питтман. — Такое чувство, что меня лягнула лошадь».

Сирены — теперь их было множество — раздавались уже совсем рядом.

Питтман проковылял через гостиную, миновав трупы Гэбла, Слоана и Уэбли. В помещении витал отвратительный дух смерти и пахло пороховой гарью.

«Надо выйти наружу. Глотнуть свежего воздуха».

Он прошаркал в вестибюль, ноги едва держали его после пережитого страха. Подходя к двери, Питтман услыхал визг шин на мощеной подъездной аллее. Он открыл дверь и, шатаясь, шагнул на террасу, вдыхая живительный прохладный воздух. Полицейские выскакивали из патрульных машин, на ходу вытаскивая оружие. Служители закона не захлопывали дверцы своих автомобилей. Им было некогда, они бежали прямо на Питтмана. Тот поднял руки, демонстрируя, что не представляет собой угрозы. Но тут среди полицейских он заметил Джилл. Она мчалась едва ли не быстрее всех и звала его. Питтман понял, что, по крайней мере, сейчас ему нечего бояться. Он обнял ее и привлек к себе, забыв о боли в груди. Джилл рыдала. Он прижал ее крепче, словно желая удержать навсегда.

— Любовь моя! Я так боялась тебя потерять, — сквозь слезы говорила она.

— Не сегодня. — Питтман поцеловал ее. — Слава Богу, не сегодня.