Часть первая

Уезжай, уезжай, уезжай,

так немного себе остается,

в теплой чашке смертей помешай

эту горечь и голод, и солнце.

Иосиф Бродский

Глава 1

Сознание возвращалось медленно, исподволь. Сначала появились тактильные ощущения – кожа почувствовала прикосновение простыни, легкий сквозняк шевелил волосы на голове. Затем возник звук – монотонный шелест, который необоримо тянул сознание обратно, в омут сна. Но именно этот назойливый шум заставлял непроснувшийся мозг отождествлять раздражение. Это было трудно – попытки вырваться из сладкого плена приводили только к еще большему погружению в его глубину.

Затем в набор вялых чувств резко вошел запах. Словно нож, он сразу и бесповоротно отсек сон от бодрствования. Пахло оладьями. Чудесными, ароматными и только такими, какие делает мама… Мама, мамочка.

Матвей потянулся и открыл глаза. Реальность сразу же расставила все по своим местам. Монотонный звук, так раздражавший сонный разум, оказался шумом капель, бьющего в окно дождя – в открытую форточку порывами задувало прохладным, влажным воздухом. Из-за закрытой двери доносились негромкие звуки и тихий женский напев. Матвей поежился, еще плотнее закутался в тонкое одеяло и, окончательно проснувшись, огляделся.

Господи, какое все вокруг привычное и родное! В полумраке рассвета он рассмотрел старый ковер, висящий на стене. В детстве это была огромная карта таинственного и обширного мира, неведомая никому кроме него. Маленький Матвей видел там загадочные острова, широкие проливы и скрытые дороги. Тысячи историй, интересных и захватывающих рождались в его голове, пока он вот так же лежал в утреннем томлении, ожидая когда мама, а чаще это все же был папа, позовут его завтракать. Открывалась дверь и в проеме возникала широкая фигура отца, в неизменном своем синем трико и майке – обычная его домашняя одежда. Пока Матвей был совсем маленьким, отец подходил к кровати, садился на край и начинал щекотать его. Матвей как мог уворачивался, сердился, но все заканчивалось его счастливым смехом и капитуляцией на руках отца. Когда он подрос, отец оставался в дверях и нарочито строго приказывал:

– Боец Подгорный! Пять волшебных дел зовут тебя!

Это была их игра – «Пять Волшебных Утренних Дел Настоящего Мальчика». Встать, сходить в туалет, умыться, позавтракать и почистить зубы. Потом было много других дел: зарядка, сборы в садик, потом в школу, а затем и в институт. Но эти пять дел были главными в любое утро…

Матвей повернулся на бок, пружины возмущенно скрипнули под его весом. Ну да – для его нынешних, почти девяноста килограммов старая подростковая кровать была слишком слаба. Он еще раз сладко потянулся и резко сел. Взглядом поискал одежду, взял джинсы и не вставая натянул их. Это словно стало сигналом – дверь открылась, и в проеме появилась мама.

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Мамочка… Постаревшая, ставшая такой маленькой… но с такими же любящими и родными глазами. Матвей вскочил и крепко обнял ее. Большой, широкоплечий мужчина бережно держал в руках хрупкую пожилую женщину. Он осторожно провел рукой по седой голове, вдохнул запах ее волос и с нежностью произнес:

– Мамочка…

Женщина прижалась головой к его груди, обняла за талию. Несколько секунд они стояли так, обнявшись.

Затем она резко отодвинулась, ее глаза округлились. Быстро развернулась и с криком «Оладушек!» метнулась из комнаты. В ноздри ударил резкий запах подгоревшего теста. Матвей выдохнул, прикрыл глаза и счастливо засмеялся. Он был дома…

С тех пор как он открыл глаза, его не отпускало странное чувство. Не прошло еще и десяти часов, как он, усталый после перелета и поездки из аэропорта, бросил сумку в прихожей. Обнял мать, принял душ, с удовольствием поужинал и завалился спать. Проснулся – и вдруг, все что с ним происходило до этого потеряло всяческие краски. Как будто он вспоминает прочитанное, пережитое не им. Вот сейчас он стоит в коридоре родной квартиры, слышит голос мамы из кухни, вдыхает привычные запахи – и как будто не было всех этих лет. Не было долгих лет в институте, конвульсивных поисков работы после. Все сложилось в серую и скучную картину, полную странных событий. Череда театров, знакомство с Натальей, какая-то торопливая свадьба, рождение Антошки, найденная работа, совсем не интересная ему… Только тоска по сыну была настоящая.

Сейчас было такое чувство, будто бы только сегодня он по-настоящему проснулся, а все, что с ним происходило, было мороком – марой, как говорила Наталья. И никуда он не уезжал, а так и жил в родительском доме, окруженный любовью мамы и надежной защитой отца.

Матвей потряс головой, провел рукой по волосам. Глянул в зеркало, висящее в полутемном коридоре. Увы, вот вам и доказательства. Из мутного стекла на него смотрел высокий мужчина. Прямая спина и развернутые плечи могли обмануть кого-либо на первый взгляд, но усталые глаза, залысины на лбу и мелкие морщины безжалостно выдавали весь принадлежащий ему «сороковник».

– Вот так, старина, годы… – тихо сказал Матвей отражению и невесело усмехнулся, – увы… пойдем уж совершать «Пять Волшебных Утренних Дел Настоящего Мальчика»…

Уже полностью рассвело, и дождь как-то тихо и незаметно закончился. В открытое окно вливался шум города, щедро приправленный оглушающим чириканьем воробьев и сладострастным воркованием голубей. Матвей, посвежевший после душа, сидел за маленьким кухонным столом, и глядя то в окно, то на плиту, уминал мамины оладьи.

Светлана Николаевна, разрумянившаяся и счастливая хлопотала у плиты. Ее руки, как перчатками покрытые слоем муки, привычно скатывали шарики из теста, хлопком сплющивали их и оправляли на шипящую сковородку. Маленькая, тесная кухонька нисколько не сковывала ее движений. И совершенно не мешала ей разговаривать. Матвей привычно включился в поток маминой беседы, периодически вставляя требующиеся по смыслу междометия. Он знал, что для мамы весь этот утренний процесс кормления «своих мужиков» был сродни медитации для иных йогов.

Работая и разговаривая, она настраивала себя и окружающих на принятие нового дня, на осмысление и анализ дня минувшего. Такая вот древняя женская магия. Матвей знал это и, принимая, включался в так нужный ему сейчас ритм.

Наконец Светлана Николаевна сняла последний оладушек, положила на тарелку и присела на табурет. Вытирая руки полотенцем, внимательно посмотрела на слегка осоловевшего Матвея.

– Похудел как сыночек, кожа да кости…

Матвей усмехнулся, похлопал по округлившемуся животу, иронично протянул.

– Да уж, мам… похудел…

Он откинулся на спинку стула, потянулся. Взгляд его уперся в висящую на стене, среди грамот и дипломов, фотографию отца. Матвей погрустнел. Мать, проследив за его взглядом, опустила глаза. Матвей тихо спросил.

– Как папа?

Светлана Николаевна, как-то уж совсем незнакомо, по старушечьи подперла ладонью щеку.

– Ох-хо-хо, сынок… – так же тихо ответила она, – врачи говорят – на этот раз выкарабкался, но как будет в следующий раз никто не знает… ты когда к нему?

Матвей сгорбился, уставился на свои руки. Затем взял ложечку и начал помешивать почти допитый чай. Магия чудесного утра улетучилась. Все сразу стало слишком резким, громким и тягостным. Сразу вспомнились причины заставившие его приехать- налагающиеся друг на друга, вытягивающие из него последние силы. Болезнь отца, сложности в отношениях со своей семьей, отсутствие смысла жизни, да много еще… Матвей глухо, не поднимая глаз произнес:

– Да сейчас и поеду… позавтракаю и вперед… – он несмело поднял глаза, – мам… я у вас поживу пока?

Мама с легкой грустью посмотрела на него. Вздохнула сочувственно.

– Что, совсем плохо?

Матвей вздохнул и неохотно ответил, глядя в сторону.

– Да не так что бы уж совсем… только нам нужно отдохнуть друг от друга…

Мама слегка наклонилась, ловя его взгляд. Мягко, но настойчиво спросила:

– А Антошка-то как?

Матвей вздрогнул. Этот вопрос разом всколыхнул в нем массу чувств – и обиду, и тоску, и боль, и непонимание. Перед глазами возникла и пропала картинка – маленький, наверное, лет трех Антошка, уронивший на себя детский столик, сидит в углу и тихо плачет. В поднятых на него карих глазенках – неизбывное детское горе. Матвей сглотнул слюну, поднял на мать глаза и, скорее, доказывая себе, чем ей, быстро заговорил.

– Я им денег оставил… там ее мама, родные… не дадут пропасть. А Антошка… я ведь не навсегда, поживу тут, может, работу какую найду… опять же связь есть – по интернету можно общаться… просто мам… там, – он спешил и проглатывал слова, торопясь передать маме всю свою боль, – вообще трудно… работы для меня нет, все косо смотрят – сижу, дескать на шее у тещи… а я не виноват. Культура сейчас никому не нужна, режиссеров как собак нерезаных… а по утренникам работать, душа не позволяет…

Он остановился, наткнувшись на невеселый мамин взгляд. Отвел глаза и глухо закончил:

– Да ладно – справлюсь. Как вы тут поживаете?

Мама еще раз вздохнула и нежно погладила его по руке. Тихо, почти шепотом сказала, покачав головой:

– Ладно, Матюша… ты большой мальчик, думаю, сам разберешься.

Она встала и начала собирать посуду. Матвей исподлобья следил за ней. Но Светлана Николаевна вновь включилась в свой волшебный процесс, и он расслабился. Как ни в чем не бывало мама продолжала:

– Да все так же, сынок – живем потихоньку. Отец все по дому копается – за балкон вон взялся, хочет мне там цветник устроить… Лиза со своим Петькой живут – то дружно, а то и ругаются. Как у всех, в общем… Звонила вчера – завтра приедут, соскучилась, говорит, по брату…

Матвей откинулся на спинку и прикрыл глаза. Журчание маминого рассказа перемешалось со звуками осеннего утра за окном. Стало очень легко и пусто. Что-то, теперь совсем неважное уходило, оставляя внутри полную пустоту. Готовую заполниться чем-то необъяснимым. Это ожидание для него было всегда слаще всего. Однажды, совершенно неожиданно для себя, он испытал подобное чувство придя в церковь.

Внешне набожная семья его жены истово исполняла все обряды православной веры. Ну или им казалось, что все. Периодические попытки заманить его в ближайший храм он отметал, мягко как мог. Он не был атеистом, был даже крещен и по-своему верил в Бога, пускай Он ему казался далеким и не связанным с его жизнью. Как бухгалтерия в театре – Матвей знал, что она есть, но не пересекался с ней никогда… Но вот их, такая показная, вера ему претила.

И вот, как-то в начале зимы, проживая свой очередной неудачный период, он сам не зная как, оказался перед воротами небольшого храма. Не того – огромного и сверкающего, покрытого позолотой, с кучей дорогих машин на парковке, куда так любили ходить его новые родственники, а маленькой, сделанной из частного дома церквушки.

Тоскливо бродя в поисках спокойствия по обледенелым улицам города, он случайно забрел на какую-то глухую площадь. Вокруг стояли покосившиеся двух- и одноэтажные дома, очень старые и обветшалые – такие районы еще чудом и нерасторопностью местных чиновников сохранились на рабочих окраинах города.

Промозглый ветер гнал по пустой улице мусор, кисло пахло печным дымом. Солнце изнеможенно склонилось к закату и в некоторых окнах зажглись тусклые огни. Матвей поежился, поднял воротник и поплотней запахнул плащ. Спросить дорогу было решительно не у кого – рядом не было ни остановки общественного транспорта, ни какого-либо завалящего магазина. Лишь на углу стоял небольшой павильон с надписью «Прием стекла», но и он, как видел Матвей, был закрыт на огромный висячий замок.

Внезапно в боковом проулке мелькнула тень человека, и Матвей решительно шагнул в его сторону. Человек распахнул дверь одного из низеньких домов, стоящих рядком вдоль улицы, и вошел внутрь. Дверь за ним стала закрываться, и Матвей отчаянно и громко крикнул.

– Э-ээ… товарищ, подождите!

Человек остановился и широким, ярко освещенным силуэтом ожидал в наступающем сумраке. Матвей, запыхавшись, подошел ближе и, прикрываясь рукой от бьющего в глаза света, начал сбивчиво объяснять.

– Понимаете, я заблудился! Не могу понять – как мне выбраться отсюда! Подскажите пожалуйста!

Человек помолчал, затем густым басом, непонятно и мудрено, произнес.

– От себя не уйдешь, мил человек! А любой другой путь приведет тебя к Богу.

Матвей поперхнулся и спросил недоуменно.

– Простите, что?

Человек отодвинулся. Приказал.

– Входи!

Матвей, не без сомнения, шагнул в узкий коридорчик и только тут разглядел собеседника. Коренастый мужчина, облаченный в черную монашескую рясу. В дремучих глубинах бороды, лежащей на бочкообразной груди, поблескивал желтизной большой крест. Из-под кустистых бровей на Матвея испытующе смотрели добрые карие глаза. Матвей оторопел и, запинаясь, пробормотал:

– Простите, батюшка… я вот…

Батюшка усмехнулся, развернулся и пошел вперед по коридору. Оглянувшись, добродушно проговорил.

– Бог простит! Заходи коли уж пришел… и дверь запри за собой.

Матвей торопливо закрыл дверь. На улице окончательно стемнело, и порывистый ветер стал невыносимо холодным. Он прошел коротким коридором и вслед за священником вошел в комнату.

К его удивлению, комната оказалась храмом. Прямо перед ним светился в полумраке иконостас, а в ее центре, на поставке, отражала мягкий свет свечей икона Христа. Матвей резко остановился, рука непроизвольно сложилась в Христов символ, и он неуверенно осенил себя знамением. Батюшка одобрительно оглянулся на него и по-хозяйски начал собирать огарки свечей.

А Матвей благоговейно замер. Запах ладана, тепло горящих свечей, уютный полумрак и тихое бормотание батюшки неожиданно произвели на него потрясающий эффект – дыхание перехватило, на глаза навернулись слезы. Из полутемного угла на него, ласково и мягко, смотрела Богородица. Колеблющееся освещение создавало полное впечатление ее живых глаз.

Стальной стержень, в последнее время держащий в напряжении все его существо, исчез и все, что составляло его жизнь за дверью храма, рассыпалось в труху. Он застыл, так и не войдя внутрь. Не хотелось ни двигаться, ни дышать. Только стоять вот так и пропускать через себя все это струящееся спокойствие.

– Благодать божья… – тихо сказал незаметно подошедший батюшка.

Он серьезно и внимательно смотрел на Матвея. Матвей посмотрел в глубину его глаз, обрамленных сеточкой морщин и увидел в отражении себя – маленького растерянного мальчика, раздавленного непонятным и тревожным миром. И столько сочувствия и понимания было в глазах батюшки, что Матвей неожиданно для себя разрыдался. Батюшка обнял его и, похлопывая по спине, тихо успокаивал.

– Поплачь, сынок, поплачь… Бог по-разному входит в нас…

Матвей рыдал, жалея и себя, и свою несложившуюся жизнь, рыдал от обиды и разочарования. Рыдал и не понимал, что с ним происходит. Взрослый мужик, в непонятном районе, в загадочном доме, стоит и плачет на груди незнакомого мужчины! Однако при всей нереальности происходящего, Матвей понимал – с ним происходит что-то важное. И вместо серого железобетона действительности перед ним начала проявляться другая сторона жизни, давно забытая и, казалось бы, похороненная на дне его души… Он выплакивал всю несправедливость, происходившую с ним последнее время, он выпускал в мир несбывшиеся мечты и ожидания, а взамен впускал… что?

Он последний раз всхлипнул. Смущенно отодвинулся от батюшки. Тот заботливо заглянул ему в глаза, покачал головой и отступил на шаг. Матвей развернулся к иконе Христа и трижды истово перекрестился.

Он уже и не помнил, что вошло в него в тот день. Но необъяснимое спокойствие и уверенность в будущем осталось с ним с этого странного вечера.

Они еще долго сидели с батюшкой в полумраке его кельи, пили душистый чай вприкуску с медом и черствоватыми булочками и говорили, говорили… Обо всем сразу и ни о чем… Ему было уютно, тепло и… душевно. Именно так для себя определил это состояние Матвей – душевно. И пусто. После сброшенного напряжения, он чувствовал себя ч у дно – от немного стыдной для него истерики не осталось и следа. Как актер он знал что происходит. Напряжение и сброс. Ему казалось, что уж это-то он знает на отлично, ноэто тоже оказалось ошибкой. Ничего, оказывается, по-настоящему он и не испытывал до этого. Так, очередной суррогат.

Потом была та же самая, давно опостылевшая жизнь с вечными московскими проблемами – работа и деньги.

Но осталось в сердце эта уютная часовенка и этот свободолюбивый и умнейший батюшка, высланный на окраину за своеволие. Который так и не сказал – как жить…

Матвей хранил это вспоминание в дальней кладовой своей памяти. И иногда, когда совсем накатывало, доставал его, сдувал пыль и тихо наслаждался им. И ждал – чего-то волшебного и необычного, которое обязательно должно было случиться…

– Сынок! – голос мамы вырвал Матвея из задумчивости. Сознание вновь наполнили звуки и ощущения домашнего утра. Светлана Николаевна тревожно заглядывала сыну в глаза. У Матвея закружилась голова – переход из воспоминаний к реальности был слишком резок. К тому же мамины глаза смотрели точно с такой же добротой и сочувствием, и на мгновение оба этих лица соединились в одно бесконечно любящее его существо. «Бог, мой…» – мелькнула мысль и пропала. Матвей встряхнул головой, успокаивающе улыбнулся.

– Все в порядке, мам… задумался просто…

Он встал, чмокнул маму в щеку и, выходя из кухни, крикнул:

– Спасибо, мамуль! Очень вкусно!

Светлана Николаевна улыбнулась и уже в спину спросила Матвея:

– Ты чай еще будешь?

Матвей развернулся, схватился за турник в проеме двери, который давным-давно соорудил для своих детишек отец Матвея, подогнул колени и повис на нем. Дверная коробка угрожающе затрещала. Матвей слегка подтянулся. Сдавленно пробормотал:

– Не… – он встал на ноги и с сомнением посмотрел на свои руки. Пожал плечами, – я к папе поехал, ты что-нибудь будешь передавать ему?

Мама покачала головой.

– Сейчас соберу, сынок… – неожиданно стукнула себе ладошкой по лбу, – вот дура старая! Забыла! Тут с утра тебе уже Сережка звонил – просил тебя ближе к вечеру ему позвонить…

Лицо Матвея расплылось в довольной улыбке. Он по-кошачьи прищурился:

– Серый…

Глава 2

Неугомонный город не хотел успокаиваться. Схлынули, казавшиеся бесконечными пробки, улицы опустели, а воздух посвежел и разогнал дневную хмарь. Состав прохожих кардинально изменился – вместо сцементированного потока серьезных и суровых менеджеров, вечно спешащих по городским своим делам, появились небольшие группки смешливой молодежи, флиртовали влюбленные парочки, мамы катали своих малышей…

Матвей, чертыхаясь и ругая Серого, назначившего встречу именно здесь, пробирался по забитой под завязку автостоянке возле нового торгового центра «Астория». Солнце давно уже село, а огромную площадь освещало только несколько слабеньких фонарей и свет фар паркующихся автомобилей. Игра света и резких теней создавала иллюзорную картину, в которой совсем терялась ориентация несовершенного человеческого зрения.

Глубокие тени, таящие в себе неприятные сюрпризы, то и дело предъявляли свои права на разные части тела Матвея. Он то ударялся коленкой о незамеченный столбик ограждения, то вмазывался бедром в торчащее зеркало машины и каждый раз опуская ногу, терялся в неизвестности – какой сюрприз ожидает его еще.

Неожиданный и резкий порыв ветра обдал его влажной волной. Начал накрапывать легкий дождик. Матвей наконец вышел на свободную площадку и растерянно оглянулся. Он совсем заблудился в этом стойбище лоснящихся автомобильных туш. Вокруг, куда хватало глаз, рядами стояли неузнаваемые в резком свете фонарей средства передвижения, всегда находящихся за гранью выживания российских граждан. Это была конечно не Москва, но среди машин Матвей не видел ни одного «Жигуля» или иного представителя российского автопрома. Сплошь иномарки.

Матвей на секунду задумался – вот ведь странная до иезуитства вещь. Казалось бы, из каждого утюга сообщают о падении уровня жизни россиян, о кризисах, волнами накатывающих на страну, о цене на бензин, в очередной раз перешедшей психологическую грань. Но это нисколько не влияет на желание соотечественников передвигаться на собственном автомобиле. И непременно импортном. Хотя само понятие импортное, в связи со сборкой мировыми автопроизводителями основных своих моделей в России давно уже стало проходным. И тем не менее люди находят деньги и на покупку, и на содержание своих железных коней. Люди беднеют, машины становятся дороже, но все странным образом совпадает в их желаниях.

Матвей давно уже не имел своей машины – хватало и тестевой старенькой «Тойоты», на которой они по очереди ездили на дачу. Да и не чувствовал он нужды и желания торчать в изматывающих пробках Москвы. Как-то так складывалось, что особо передвигаться по городу ему не было нужды – все необходимое находилось рядом…

Эх, Измайлово… При всей своей, честно сказать не очень крепкой любви к Москве, Матвей трепетно относился к двум ее районам – наполненному московским волшебством Останкино и зеленому, доброму Измайлово. И если в Останкине он любил просто гулять, особенно теплой ранней осенью, когда земля покрывается густым слоем павших дубовых листьев, а в воздухе ощущается тот тонкий, почти уловимый аромат старой Москвы, то в Измайлове он чувствовал себя просто дома. Выйдя из метро, проходил по узким, зеленым улочкам и попадал на Первомайскую улицу, где всегда останавливался, завороженно глядя по сторонам. Неширокая и тихая, застроенная разномастными домами всех времен и эпох, разделенная ровно наполовину двойным лезвием трамвайных путей она каким-то волшебным образом переносила Матвея совсем в другое место.

Не становилось шумной, суетливой Москвы, глох ее вечный гул, исчезало ощущение давления многих человеческих душ. И в наступившей тишине появлялась усадьба боярина Никиты Романовича Захарьина-Юрьева, брата Анастасии, первой жены Ивана Четвертого. Которого позже нарекут «Грозный». И еще деревенька вокруг – сонная, дремлющая в полудневной жаре.

Именно отсюда и пошел знаменитый российский род Романовых, тех самых, императорских. Владеющих этой самой деревенькой вплоть до перехода ее в Царский приказ.

Был еще Измайловский остров на Серебряно-Виноградном пруду, где юный Петруша, будущий основатель русского флота, на маленьком ботике совершал свои первые плавания. Этот ботик он бережно сохранил и даже перевез его в Санкт-Петербург. И называл не иначе как «дедушка русского флота».

Все это было в восторженных глазах Матвея. И даже каким-то неведомым образом проявлялось в современном бестолковом облике этого района. Москва для него всегда была местом соединения несоединимых понятий.

В этом районе Матвей и жил последние годы, стараясь без нужды не выезжать за границы столь любимого им места. Собственно говоря, это было нетрудно – дача тестя находилась недалеко. Сразу за МКАД существовал поселок Восточный, где в Горенском лесопарке так любили гулять Матвей с Антошкой.

Все это мелькнуло и пропало из озабоченной Матвеевой головы. Становилось все прохладнее, и он начал замерзать в тонкой куртке. Еще раз растерянно оглянувшись, он с облегчением заметил надпись на металлическом щите – «Линия 7. Проход к Центру». Сгорбившись и засунув руки под мышки, двинулся в нужном направлении.

Перед самым выходом со стоянки, где стояли совсем уж дорогие машины, в кармане Матвея зазвонил телефон. Мельком глянув на незнакомый номер, он поднес трубку к уху.

– Алле? Слушаю!

После небольшой паузы из динамика, раздался тихий, приглушенный голос.

– Ты принес деньги для выкупа? – и добавил уже совсем зловеще: – Если нет – мы убьем твоего друга…

Матвей с сомнением отодвинул трубку и еще раз глянул на номер. Неуверенно пробормотал.

– Ладно, Серый… хорош прикалываться…

Непонятность происходящего рождало неприятное чувство в животе. Из трубки тем временем жестко продолжали:

– Сергей в наших руках! А его жизнь – в твоих… Медленно повернись… так. Покажи руки…

Неожиданно для самого себя Матвей понял, что боится. Сюрреалистическое ощущение – внешняя обыденность окружающего мира и грозные, невозможные слова из телефона. Наверное, это происходит не с ним? Откуда это ощущение одновременно пустоты и холодного липкого комка внутри? Он – просто человек, идущий на встречу к однокурснику. Никогда не имеющий проблем с полицией и властями. И все же – какая-то мелкая, виноватая часть его естества задрожала и эта противная, стыдная дрожь передалась всему его телу.

Он медленно повернулся и увидел свое растерянное отражение в тонированном окне стоящего на обочине автомобиля. Матвей не успел разглядеть марку машины, да и было совсем не до того. Презирая себя, он протянул руки вперед. Стекло медленно поехало вниз.

Из темной глубины салона на Матвея выдохнул клуб табачного дыма и густой смех. Еще ничего не понимая, он нагнулся и заглянул внутрь.

На заднем сиденье, тесно сомкнувшись сидели друзья Матвея – Серый, Ганс и еще кто-то, неузнаваемый в полумраке. Увидев их смеющиеся рожи, Матвей с шумом выдохнул долго сдерживаемый грудью воздух и помотал головой.

– Вот балбесы…

Смеющийся Серый, огромный и уже основательно пьяный, высунулся из окна и, тыча пальцем в грудь Матвея, заревел.

– Матюха! Ты лох!!!

Было так радостно видеть эти родные лица. После пережитого напряжения пришло расслабление – Матвей с силой обнял вылезшего из машины Серого и довольно болезненно двинул ему в бок, тот осекся, охнул, но продолжал смеяться.

Бар «Мясникофф» был полон. Клубы серого табачного дыма, иногда пахнущего совсем не табаком, постоянно перемешивались бродящими туда-сюда суетливыми посетителями. Громкая музыка, в стандартном для таких питейных заведений репертуаре, то и дело прерывалась громким смехом многочисленных компаний, сидящих в отделенных друг от друга тонкими перегородками кабинках. Взмыленные официанты, в форменных передниках, ловко уворачиваясь от не совсем трезвых клиентов, разносили в больших стеклянных стаканах пиво и немудреные закуски.

Было понятно, что в это место, во всей своей красе пришла та самая, так ожидаемая некоторыми слоями нашего общества, «пьяная пятница». И встречали ее люди самых разных классов и сословий. Компания «белых воротничков» тесным кружком сидя вокруг сверкающего кальяна, по очереди причащались к его сладкому дурману. Откровенно гопотистая банда, в спортивных костюмах, накачивала себя пивом, под столом доливая «беленькой». Туда тревожно поглядывал стоящий у выхода здоровенный вышибала, безошибочно угадывая причину будущих проблем.

Компания Матвея заняла самый дальний столик. Уже было выпито немало, и разговор прихотливо плутал вокруг да около, постепенно приобретая явственную круговую циркуляцию. Матвей, блаженно откинувшись на спинку дивана, по старой своей режиссерской привычке, сквозь дым наблюдал за людьми. Глядя на размытые лица, пытался угадать их явные и тайные стремления и желания. Этому его научила жесткая муштра театрального института- актерская школа Мастера, который требовал от своих студентов историй обо всех встреченных людях, разгадывая и разбирая на занятиях их тайный мир. Матвей только много позже понял и оценил этот драгоценный подарок – умение видеть живых людей, чувствовать их миропонимание.

Он увидел Серегу, который, подобно ледоколу, пробивающемуся через льды, разрезал своим массивным телом суету бара. В его мощных лапах были зажаты кружки с пивом и пакеты со сн э ками. Недолгий его путь закончился у псевдокожаного диванчика, куда он с шумом и плюхнулся, создав тектоническую волну, слегка подбросившую тощего Ганса. Тот возмущенно икнул, едва сумев спасти свою кружку с пивом. Серега заржал, выставил драгоценный груз и успокаивающе хлопнул Ганса по узкой спине.

– Жрать тебе надо больше, Ганс! А то высохнешь совсем! Кожа да кости…

Ганс скривился, глотнул, с наслаждением выдохнул.

– Да жру я… Кость у меня, того – тонкая!

Серый с сомнением оглядел его, хмыкнул.

– Ну да… кость тонкая. Зато рот резиновый – ты чего на пиво насел?

Ганс придвинул к себе принесенную кружку, сдул пену и через ее край хитро посмотрел на Серого.

– Пиво есть жидкий хлеб, и надлежит его употреблять при всяком возможном случае, дабы не приводить тело свое в истощение!

Дробно захихикал. Серый озадаченно округлил глаза и после паузы неуверенно спросил:

– Это откуда?

Ганс довольно хрюкнул в кружку и поднял лицо с нарисованными пивной пеной усами. Радостно проорал.

– Ганс святой Равноапостольский! Уложение о питии 18 года!

Был он сейчас невыносимо смешон – тощее тело, в военизированном френче, скуластое лицо под шапкой белобрысых волос, и льдисто-голубые глаза наглядно подтверждали его кличку.

Ганс, в миру Юрий Каренин, был яростным и фанатичным реконструктором. Специализировался он в основном на периоде Второй мировой войны, выбрав для собственной реализации сторону вермахта. За что, собственно, и бывал бит нашими патриотичными согражданами – идущий по улице белобрысый немчура в эсэсовской форме вызывал прямо-таки генетическую ненависть у русского человека. В его маленькой квартирке, забитой до отказа разным военным хламом, проживали такие же маленькие и светлые жена и сын. И, как ни странно, они целиком поддерживали увлечение своего главы семейства.

Сейчас, в баре, сидящие рядом, подвыпившие Серый и Ганс являли поразительное, коренное несходство, иллюстрировавшее визуальное различие русского этноса. Огромный, темноволосый, краснолицый Серега и маленький белобрысый Ганс, являясь этнически русскими, находились явно в разных полюсах расовой сегрегации.

Интересно – лениво подумал Матвей – а как я выгляжу в их компании?

Он сидел, отвалившись на спинку дивана, держа в руках кружку с недопитым пивом. Его состояние опьянения достигло той чудесной точки, когда весь мир состоит только из приятных вещей. Приятный шум бара, приятный запах сигарет и самое главное – приятные люди вокруг. Его захлестнуло чувство общности со всем миром. Матвей наслаждался. Он смотрел на своих непохожих друзей, слушал их обычный треп и отдыхал душой.

Где-то посередке… – додумал он.

Из всей их большой компании, за заставленными пустыми стаканами и кружками столом, остались только они втроем. И это тоже было правильно – они всегда заканчивали вечеринки. Трое неразлучных друзей со школьной скамьи. Жизнь бросала их и раскидывала в разные стороны, но неумолимый рок вновь сводил и швырял в жернова юношеских приключений. Разошлись по домам более дисциплинированные, а может, просто уже наученные наконец горьким опытом Димка, Рита и Вадик, загруженные пивом под горло, но демон Большой пятницы уже управлял оставшейся троицей. Будущий вечер, в связи с этим был покрыт туманом неизвестности.

Серый наконец не выдержал. С умеренной силой, зная разрушительную мощь своей руки, стукнул по столу и провозгласил, сведя густые брови:

– Доколе будем полоскать барские кишки этой бодягой? Не пора ли водочки, господа?

И с отвращением поглядел в кружку. Ганс встрепенулся и просиял. Он вскочил и отдал честь, вызвав неодобрительные взгляды гопотистой бригады.

– Я понял вас, минхерц! Будет исполнено в лучшем виде!

Подхватив плащик, он резво ускакал в сторону выхода. Серый и Матвей переглянулись, одновременно хмыкнули. Водку в баре не продавали, в магазинах, по новой традиции после десяти тоже, но Ганс умудрялся находить искомый напиток в любое время и в любом месте.

Он говорил, что после десяти на улицах города появляются новые вурдалаки нового времени. Это было братство Гонца – люди, отправленные за добавкой. Узнавая друг друга с феноменальной точностью, они передавали информацию о точках, где можно было взять вожделенный продукт. И ведь брали!

Матвей допил свое пиво, поставил кружку и посмотрел на раздобревшего, расплывшегося на диване Серого. Тот улыбнулся и подмигнул Матвею.

– Вот, Матюха! Так и живем… канешно не столицы ваши, но видишь тоже мал, мал веселиться можем…

Матвей достал две сигареты из пачки, подкурил их и одну отдал Серому. Затянулись. Матвей с симпатией махнул Серому.

– Куйня это все, Серега! Москва, Питер, да любой город! Везде это дерьмо! – он обвел рукой задымленное помещение, – везде люди, а они, как говорил один классик, никогда не меняются…

Серый хмыкнул, почесал голову, вспоминая, затем выдохнул вместе с дымом.

– Э-ээ… «Люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…»

Матвей изумленно округлил глаза, глядя на довольно ухмыляющегося Серого. Недоверчиво спросил:

– Ты, это… серьезно? Все помнишь? Это же когда мы ставили Мастера? На втором, нет – на третьем курсе? Офигеть, Серега…

Серый довольно заржал. Протянул руку и положил ее на плечо Матвея.

– Эх, Матюха! Представь – все помню, до последнего слова! Ах, какая постановка была, помнишь? Весь институт собирался на показы!

Он загрустил, поджал губы. Затянулся и печально пробасил.

– Эх, времечко было… мне кажется, это были самые лучшие мои годы…

Матвей сочувственно вздохнул и загасил окурок. Затем встал, под недоуменный взгляд Серого, приосанился, взял в руку пустую кружку и хорошо поставленным голосом громко начал декламировать.

– «Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье и в смертной схватке с целым морем бед покончить с ними? Умереть…»

Шум в зале прекратился, все обернулись и, открыв рот, смотрели на слегка пошатывающегося Матвея. Тот, увидев повернутые к нему изумленные лица, продолжил еще громче.

– «О! Бедный Йорик! Я знал его, Горацио. Это был человек бесконечного остроумия, неистощимый на выдумки. Он тысячу раз таскал меня на спине. А теперь это – само отвращение и тошнотой подступает к горлу. Где теперь твои каламбуры, твои смешные выходки, твои куплеты? Где заразительное веселье, охватывавшее всех за столом?» А?

Серый встал и в порыве чувств обнял Матвея. Громко проорал.

– Матюха! Ты чертов гений!

Матвей похлопал его по спине и гордо посмотрел в зал. Переглянувшись, люди за соседними столиками начали аплодировать. Матвей шутливо поклонился и рухнул на диван. Серый слил из всех кружек остатки пива и протянул Матвею. Растроганно, умильно глядя ему в глаза тихо прошептал:

– Эх, Матвей… какое время… какие мы были…

Затем обернулся и грозно посмотрел на смотрящих в их сторону посетителей. Сразу же восстановился обычный шум, и каждый занялся своим привычным делом – пьяная пятница продолжала сбор своей обычной дани. Серый забрал кружку из рук ослабшего Матвея, залпом допил остатки и грохнул ею по столу.

– А Наташка твоя – зря! Нельзя так с мужиком… не понимают они нас… Вот ты сейчас, что делать будешь?

Он грозно выставил на него палец. Матвей пожал плечами, раскинул руки, едва не теряя равновесия пробормотал:

– Бухать, Серый! Сегодня я буду бухать…

Серый раздраженно мотнул головой.

– Да не… я вообще!

Матвей закурил новую сигарету и долго махал спичкой, пытаясь ее затушить. Наконец спичка погасла, он проводил взглядом синеватый дымок, вздохнул.

– А-аа… пока здесь останусь, Серый… батя в больничке, пока мамке помогу… а там… там посмотрим. В театре меня не ждут… как и дома – на хрен я им всем сдался, проекты-мроекты все заглохли… тоска, Серега… тоска.

Серый пересел к нему, обнял за шею и заговорщически прошептал, дыша горячим перегаром в ухо Матвея.

– Ты не боись, Матюха… здесь не пропадешь! Друзья есть, мякина в башке – и здесь жить можно! Хули нам институт дал? Ты хоть по сцене походил – до Москвы вон добрался, и чё! Ну, а я? Тыркался сначала по утренникам да по корпоративам – задолбало! Да и все наши – кто куда… Юрка Пугачев – представляешь, в полиции работает, а Костя Пономаренко в эти, как его, стилисты подался. Из девчонок только Катька и Сонька в театре, а остальные… Вот и я – плюнул на этот театр, да в бизнес подался! Тут ведь тоже играть надо, Матюха! И как играть…

Матвей поморщился и отодвинулся от Серого. Жалобно попросил:

– Меня сейчас вырвет, Серёга! Не дыши на меня, а?

Серый недоуменно посмотрел на него хмуря брови. Затем хмыкнул и, набрав полные легкие воздуха выдохнул в лицо Матвея. Тот откинулся на спинку дивана и мучительно проревел.

– Серый, скотина!

Серый пересел ближе и, непрерывно хохоча начал дуть в лицо уворачивающегося Матвея. Тот схватил его за шею и попытался пригнуть к столу. Увы, силы были неравны. Легким движением головы Серый легко уходил от захвата и снова выдыхал воздух в лицо Матвея. Наконец тот сдался и жалобно попросил хохочущего Сергея.

– Хорош, Серый! Сдаюсь…

Неожиданно над ними раздался меланхоличный голос Ганса.

– Веселитесь, господа?

Серый вскочил и пьяно обнял пахнувшего уличной свежестью Ганса. Громко заорал.

– Гансик! Фашист ты наш недобитый! Водки принес?

Ганс отряхнул руки Серого, с достоинством сел и, оглянувшись, вытащил из-за пазухи бутылку. Уныло пробормотал:

– Что же вы орете так ханурики… Принес…

Серый обнял их обоих и в восторге прорычал:

– Ото – дило, братцы! Вечер обещает быть нескромным!

Глава 3

Оглушительная телефонная трель, жестко и безжалостно выбросила сознание Матвея из недр сна. Это было настолько неожиданно, что его тело, повинуясь древним рефлексам, бурно отреагировало на внешний раздражитель. Надпочечники вбросили в кровь ударную дозу адреналина, и организм Матвея мгновенно приготовился к извечному, жизненно важному выбору человечества – бей или беги.

Сердце бешено, едва не выпрыгивая, застучало в груди, а дыхание со свистом вырвалось из сведенного горла.

Матвей широко открытыми глазами смотрел в обступающий его полумрак, силясь разглядеть надвигающуюся опасность. Ему потребовалось несколько долгих секунд, чтобы попытаться понять и принять окружающую реальность. Но тут снова зазвонил телефон.

И тут же на Матвея обрушилось печальное осознание своего физического самочувствия. Все симптомы стрессового пробуждения остались с ним и даже усилились до невозможного состояния – рот наполнила горькая слюна, в голове застучали гулкие молотки, резко затошнило.

Похмелье… Родная сестра пьяной пятницы. Мысли Матвея лениво исследовали древнее слово. По – после – хмеля… Предки знали о чем идет речь. И кодировали это знание в удивительном русском языке, полным загадок и тайн. Мы не задумываясь произносим некоторые слова, несущие общий смысл, но стоит попристальней вглядеться в них – и открывается такая бездна… Вот еще слово, передающее состояние Матвея этим, стоит признаться не самым приятным утром – с бодуна. Бодун. Кажется, так в старину называли бадью для хранения всяких жидких веществ, нужных в крестьянском хозяйстве: воды, солений и, конечно, браги…

Вот и говорили – с бодуна, значит, нализался вчера гражданин до чертиков! Матвей выдохнул застоявшийся воздух. Н-да… До чертиков. Память о вчерашнем вечере еще не вернулась, но Матвей не особо торопил ее, справедливо полагая, что удовольствие ему это знание вряд ли принесет. На периферии сознания шевелились некоторые образы, но пока не осмеливались предъявить ему свои вещественные доказательства.

Внезапно мысли сделали резкий поворот, и его голову наполнил образ бочки, наполненной холодной, чистой водой. Он попытался проглотить тягучий комок в горле, но только закашлялся. Матвей с удовольствием вспомнил, что по опыту своей студенческой молодости – где-то на уровне рефлексов, он всегда прихватывал с собой бутылочку минеральной воды. От этой мысли рот опять наполнился горькой слюной. Матвей с трудом ее сглотнул и приподнял враз загудевшую голову. Он опустил руку вниз и стал шарить в груде брошенной возле кровати одежды.

Снова настойчиво зазвонил телефон. Чертыхаясь про себя, Матвей нащупал его округлые края и поднес светящийся экран к глазам. На экранчике пульсировала надпись – «Серый». Матвей вздохнул, нажал иконку с зеленой трубкой и слабо прохрипел.

– Але? Да? – резко замутило, но он справился с собой и продолжил: – Слушаю, Серый…

Из трубки раздался странно бодрый и жизнерадостный голос Сереги.

– Ты, что??! Спишь что ли, алкаш? Мы же вчера договорились!!!

Матвей поморщился, отодвинул трубку. Напрягся, но память ничего не добавила ко вчерашнему туману. Он недоуменно переспросил, перебивая поток Серегиных слов.

– О чем, Серый? И это… который час?

Трубка взорвалась возмущенным ревом.

– Ты чё, Матюха, обалдел? Я же тебе работу нашел! Уже и с шефом договорился о встрече! Давай подымай свою задницу и галопом ко мне! Адрес я тебе смс скину! Давай, давай! Время – семь утра уже!

Матвей, моргая огляделся. Шторы на окне были плотно задернуты и не пропускали свет нарождающегося утра. Он опять поморщился и пробормотал успокаивающе.

– Хорошо, хорошо, Серег… ты только не кричи, башка болит… сейчас соберусь и приеду!

Трубка неожиданно быстро успокоилась.

– Башка у него болит… Давай уже. Шевелись… Жду. Отбой.

Матвей несколько секунд тупо смотрел на погасший экран. Почесал гудящий затылок и пробормотал:

– Отбой… Н-да…

Кинул телефон на койку, с кряхтением наклонился и наконец нащупал эту проклятую бутылку.

Глава 4

Несмотря на раннее утро, офис фирмы, где работал Серый, бурлил и фонтанировал неуемной рабочей энергией. По широкому коридору, образованному стеклянными матовыми перегородками, сновали молодые люди обоих полов с папками и без. Стоял обычный офисный шум, состоящий из тихого разговора множества людей, работы электронной офисной техники и гудения световых панелей. Матвей почти бежал за ловко двигающимся по коридору Серым, удивляясь про себя, насколько тот органично вписывается в окружающую деловую суету.

Тело Сергея облегал хорошо сидящий темно-серый костюм из, как успел отметить Матвей, довольно дорогой ткани. Светло-розовая рубашка, стального цвета галстук и черные туфли дополняли его модельный облик. Матвей раздраженно и, немного завистливо подумал: – Пижон.

Сам он, едва успев к назначенному времени, особо подготовиться так и не успел. От того и чувствовал раздражение и злость на себя. В мятых джинсах, кроссовках и джинсовой рубашке он выглядел в этих стенах немного странновато. Это был мир галстуков и белых блузок. А бунтарская, изначально придуманная для американских рабочих джинса прямо-таки вопила о его плебейском положении. Серый, встречая его у проходной, или, как он сказал, «у ресепшена», слегка поморщился, но ничего не сказал. Но Матвей шкурой почувствовал его неудовольствие. А оно и понятно… К джинсам прилагалась еще и небритая и помятая рожа… Побриться Матвей тоже не успел.

Так и бежал вслед за Серым, злясь на себя и на весь окружающий мир. Серега же, благоухая парфюмом и правильной, эзотерически направленной энергией напористо вещал Матвею, изредка оглядываясь на него.

– Карочь, Матюха! Фирма у нас небольшая, но важная! Юридически мы занимаемся предоставлением бухгалтерских услуг, но на практике бабки обналичиваем. Среди клиентов – ого, какие крупные конторы! Но тебе этого не надо знать. Тасуем, короче, разные бумажки туда-сюда, а в результате получаем наличку, которую клиентам и возвращаем… за комиссию, естественно. Шеф наш, бывший гэбэшник – у него подвязки во всех банках, плюс система банкоматов для оплаты разных услуг и пополнения баланса. Вот. Есть несколько отделов, занимающихся разными вопросами – я, например, за доставку бабок отвечаю, а есть пацаны, которые банкоматами занимаются… Но есть еще вакансия по документам – нужно готовить покрывающие пакеты и доставлять их клиентам. Такая вот работенка, думаю, ты справишься.

Он неожиданно остановился и резко развернулся всем корпусом. Матвей по инерции сделал несколько шагов и едва не врубился в Серого. Тот выставил палец и упер его в грудь Матвея. Смотрел серьезно и жестко. Матвей вздрогнул. Такого Серого он еще не знал. Всегда вяловатый и ленивый, сейчас это был собранный и целеустремленный хищник. Матвея на секунду замутило, и тошнота подперла кадык. Серый, внимательно глядя ему в глаза, жестко сказал, четко разделяя слова:

– Ты это… Пойми, друг. Никто у нас официально не устраивается, сам понимаешь, дело-то мутноватое… да я тебе вчера рассказывал. Тут все под личную ответственность, короче. Под. Очень. Личную… Ты как, старик? Не передумал? Потом поздно будет…

Матвей сглотнул и немного принужденно хохотнул.

– Да ладно, ты чё, Серый! Раз сказал, значит – готов! Да и куда, собственно, мне деваться?

После недолгой паузы Сергей удовлетворенно хмыкнул, почесал переносицу и поднял указательный палец на уровень лба. Торжественно объявил:

– О'кей! Тогда пошли, Матюха! Порыбачим мы рыбку в мутной воде с тобой еще!

Он резко развернулся и энергично двинулся вперед. Матвей повертел шеей и припустил за ним следом.

Кабинет шефа не удивил Матвея ни размерами, ни какими-либо изысками – довольно просторный и светлый, скупо обставленный обыкновенной офисной мебелью. Удивило другое – практически все горизонтальные поверхности были заставлены бумажными фигурками оригами. Большие и маленькие, белые и цветные, фигурки животных, растений и какие-то бесформенные абстрактные формы стояли на большом письменном столе, занимали все полки белого шкафа со стеклянными дверцами и подоконники двух больших окон.

Матвей и Серый уже несколько минут сидели в полной тишине на двух, стоящих рядом, стульях и внимательно наблюдали за листом бумаги в ловких руках, который на их глазах превращался в бумажного голубя. Хозяин кабинета, на вид лет этак шестидесяти – невысокий, худощавый мужчина в свободной белой рубашке, с распущенным галстуком, не обращал внимания на сидящих напротив него друзей. Он был всецело поглощен процессом. Тонкое лицо с подвижным носом, выдававшее холерический характер, выражало полное отрешение от внешнего мира.

Ухоженные пальцы ловко складывали бумагу, придавливая в нужных местах, а где этого не требовалось – оставляли свободу рождающейся фигуре. Все это было столь завораживающе, что Матвей невольно забыл и о своем печальном физическом состоянии, и о цели их прихода сюда. Такова была сила искусства, приковывающего взгляд любого ценителя. А это действительно было искусство – Матвей знал цену подобного рода умению. Из обыкновенного бумажного листа формата А4 на божий свет рождалась птица.

Но наконец работа была окончена, и руки шефа еще раз проверили правильность сборки – потянув за два конца фигурки, он добился того, что голубь расправил крылья! Осторожно поставив его на край стола, он поднял на Матвея внимательные серые глаза. Матвей с трудом оторвал взгляд от фигурки, слегка откинулся на спинку стула и посмотрел в лицо шефа.

Черт – промелькнуло в голове – черт… Взгляд шефа был как две капли воды похож на давешний взгляд Серого. Он в очередной раз почувствовал себя на операционном столе – взгляд шефа препарировал и его внешний вид, и оценил его внутреннее состояние, и сделал выводы из этих наблюдений, утвердив оттиск матвеевской личности где-то на полках своего сознания. Все это было и неприятно, и пугающе.

Матвей мысленно поежился, но его характер в очередной раз выдал обычный фортель. Вот так всегда – когда на него чересчур давили, он внутренне подбирался и наружу появлялся другой Матвей – агрессивный и наглый. Он выпрямился и прямо посмотрел в глаза шефа. Тот явно оценил метаморфозу и довольно хмыкнул. Отвел взгляд и посмотрел поверх головы Матвея.

– Нравится? – скорее утвердительно спросил он у него.

Матвей поднял брови, прокашлялся и почему-то сиплым голосом переспросил:

– Оригами? – и мысленно хлопнул себя по лбу. Идиот, что же еще! Он глянул за поддержкой на сидящего безмолвного Серого. Отметив полное индифферентное выражение его лица, быстро произнес:

– Да, конечно! Очень красиво! И так ловко. Вы…

Шеф мотнул головой, тихо произнес, нежно и трепетно погладив фигурку.

– Пять лет собираю…

Повисла неловкая пауза. Матвей напрягся, но решил удержать свой язык от болтовни, уж очень все происходящее было тягостно. Видимо, он принял правильное решение – судя по упорному молчанию до этого столь болтливого Серого.

Через несколько секунд шеф очнулся от своих мыслей, потянулся и вновь глянул на Матвея.

– Значит, вы – актер? Мне Сергей Иванович рассказал… а к нам какими судьбами?

Матвей посмотрел на Серого. Тот едва заметно пожал плечами. Матвей вздохнул и покорно, но несколько косноязычно объяснил.

– Актер… и немножко режиссер… В Москве для меня работы сейчас нет, а тут родители… друзья…

Шеф резко встал, прерывая бормотание Матвея. Это был так неожиданно, что и Матвей, и Серый одновременно вздрогнули. Шеф блеснул на них глазами, снял со спинки стула модный в прошлом московском сезоне клубный пиджак и одним ловким движением надел его. Встал за стулом, опираясь на него руками.

– Я знаю вашего отца… он с моим батей на одном заводе работал… когда-то.

Он пристально и ожидающе смотрел на Матвея. Матвей сглотнул и беспомощно огляделся. Поднял взгляд на шефа и, совсем уж жалобно пролепетал:

– Да… мне папа, кажется, рассказывал… – хотя был готов отдать руку на отсечение, что лицо шефа ему было абсолютно незнакомо. И даже если шеф был полная копия своего отца, среди его знакомых он, как ни напрягался, не мог вспомнить никого хоть немного на него похожего.

Шефа, кажется, удовлетворил невнятный ответ Матвея. Он начал расхаживать перед ними, заложив руки за спину. Резко задавая вопросы, мельком глядел в лицо Матвея. Допрос, – догадался тот.

– Ну… и как вам у нас?

– Э-ээ… да все вроде по-старому…

– Сергей Иванович вам рассказал наши правила?

– Д-да!

– Вы осознаете всю меру вашей ответственности?

– Да!

Вот тут-то вредный характер Матвея и дал о себе знать. Уж очень это все его раздражало. Он вскочил, вытянул руки по швам и, глядя пустым взглядом перед собой, гаркнул:

– К суду не привлекался! В местах лишения свободы не находился! В связях, порочащих советского человека, не состоял!

Серый испуганно, открыв рот смотрел на Матвея. Шеф остановился и пристально посмотрел в его лицо. В наступившей тишине стало слышно тиканье часов на стене. Неожиданно шеф расхохотался. Он упал в кресло и, глядя снизу вверх на Матвея, снял галстук. Все еще смеясь, махнул ему рукой. Матвей неуверенно сел. Шеф вытер повлажневшие глаза и с улыбкой проговорил:

– Да уж… простите меня – перегнул. Я ведь в операх десять лет прослужил. Вот и осталась видимо… привычка. Меня и списали по профнепригодности – выгорела психика.

«Догадываюсь почему», – мелькнуло в голове Матвея. Шеф меж тем продолжал:

– Врачи посоветовали хобби какое-нибудь освоить – для успокоения и расслабления. Дочь обучила искусству оригами и вот увлекся же! Извините!

Он успокоился, расслабился и развалился в кресле. Былого напряжения как не бывало. Даже сидящий рядом, упорно молчащий Серый ощутимо расслабился. Шеф с улыбкой смотрел на Матвея. Все, казалось, разрешилось мирно и к обоюдной симпатии, но что-то жесткое в глазах шефа не давало Матвею так же погрузиться в эту всеобщую эйфорию. Не в силах выдержать наступившую паузу, наполненную непонятными намеками, пробормотал:

– Это вы меня извините… находит на меня иногда…

Шеф поднял руку.

– Все нормально! Сергей Иванович отведет вас в отдел, а Татьяна Петровна введет в курс дел и, если вы готовы – завтра можете приступать к работе…

Он посерьезнел и пододвинул к себе белую папку. Аудиенция была окончена. Это стало понятно и по тому, что Серый быстро и беззвучно встал. Матвей вскочил следом. Почти синхронно они развернулись и пошли к выходу. Около двери их остановил голос шефа. Они развернулись, вопросительно глядя на него.

– Матвей! Я вас попрошу! – он провел по своему, чисто выбритому подбородку, – сбрейте вы это… Удачи!

Они выдохнули и вышли в коридор. Матвей остановился и в упор посмотрел на Серого. Тот отвел глаза и тихо, уважительно сказал:

– Ну ты, блин даешь! Артист…

Загрузка...