Глава десятая МАТЬ ЛУИЗЫ

Кровавые отсветы пожаров бороздили светлое майское беззвездное небо.

Уже четыре дня Луиза Мишель не возвращалась домой.

В маленьком домике на улице Удо помещалась школа и при ней квартирка, где жила Луиза вдвоем со старушкой-матерью. Здесь все было, как обычно.

Мадам Мишель, благообразная старушка небольшого роста, с седой головой и правильными чертами лица, невзирая на снедавшую ее тревогу, занялась приготовлением несложного ужина.

«Если Луиза вернется, она придет голодная», подумала старушка и принялась дрожащими руками чистить картофель. Потом она поставила кофейник в самодельный термос, состоявший из горы вышитых подушечек разной величины.

В дверь кто-то постучал. Мадам Мишель тщательно укрыла шалью кофейник и поспешила к двери. Она знала, что Луиза стучала не так, но ведь то мог быть посланец от ее дочери.

Она обрадовалась, увидев в дверях стройную фигурку цветочницы Мари, жившей в доме напротив.

— Что тебе, девочка?

— Мадемуазель Луиза еще не возвращалась? — с тревогой в голосе спросила Мари.

— Нет еще.

— О мадам, так страшно! Версальцы ходят по нашему кварталу и обыскивают все дома. Они убивают мужчин, уводят женщин и детей. Мы с мамой очень боимся за вас. Не уйти ли вам из дому?

— Чего же мне бояться? — Мадам Мишель гордо выпрямилась и вдруг показалась Мари необыкновенно высокой.

— О мадам, рассказывают такие ужасы! — Мари всплеснула худенькими руками. — Если бы мой друг Кри-Кри был здесь, он бы, наверное, посоветовал, где вам укрыться. Но к нему теперь нельзя пробраться, наш квартал отрезан.

Лицо Мари затуманилось. Казалось, она вот-вот заплачет. Но мадам Мишель, занятая своими мыслями, не обратила на это внимания.

— Спасибо, Мари, что предупредила меня, — спокойно сказала она. — Я подготовлюсь к встрече с этими насильниками.

— Все-таки вам не следует оставаться одной, — настаивала девочка. — Вы можете уйти, ну, хотя бы к вашей сестре. Только не оставайтесь здесь.

Мадам Мишель ласково улыбнулась. Мари смотрела на нее широко раскрытыми от удивления глазами. Как эта женщина могла еще улыбаться и разговаривать? Ходили упорные слухи, что Луиза, ее единственная любимая дочь, расстреляна версальцами.

Как бы в ответ на ее мысли, старушка Мишель заторопилась в маленькую комнатку, служившую столовой.

— Вот что, Мари: Луиза, наверное, не вернется и сегодня. Если версальцы разгуливают свободно по нашей улице, ей не следует приходить сюда. Отнеси своей маме вот это…

Она достала из термоса кофейник и сунула его в руки оторопевшей Мари.

— Кофе немного подбодрит твою маму.

— Но, мадам Мишель, а вы сами? Ведь кофе может пригодиться и вам.

— Возьми его, Мари! — Мадам Мишель устало покачала головой. — Мне оно[31] не понадобится.

Мари поблагодарила и, взяв кофейник, направилась к выходу.

Когда дверь за нею закрылась, мадам Мишель обвела грустным взглядом свое жилище.

Квартира состояла из двух маленьких уютных комнат, служивших одновременно кухней и столовой, спальней и кабинетом Луизы. Ни пылинки, ни соринки. Несколько кастрюлек, висевших над плитой, блестели, как новенькие. Повсюду, на столах, на окнах, в вазах и горшках, стояли цветы.

«Могут притти версальцы, — подумала старушка. — Надо уничтожить все, что может повредить Луизе». И она принялась открывать один за другим ящики стола, за которым по вечерам работала ее дочь. Но вскоре она отступила перед этим трудным делом: здесь было столько бумаг, в них не легко разобраться — какие уничтожить, какие сохранить…

Положив руки на груду документов, старушка застыла на мгновенье, погруженная в свои мысли.

Перед ее глазами предстал образ дочери, стремительной, темпераментной женщины с бесстрашным взглядом больших черных глаз.

«Красная дева Монмартра». Ее прозвали так за длинный красный шарф, окутывавший ее стройную фигуру. С этим шарфом Луиза никогда не расставалась. Разве не был он для нее худшей уликой, чем все эти бумаги?

Мадам Мишель закрыла ящики стола и подошла к окну, привлеченная криками, доносившимися с улицы.

То, что она увидела, заставило ее похолодеть от ужаса. На тротуаре лежал залитый кровью человек. Лицо его было обезображено до неузнаваемости. На ногах торчали годильоты[32], которые, наверное, и привлекли внимание версальцев.

Человек был мертв и, может быть, уже давно. Но кучка людей, возившаяся вокруг него, все еще неистовствовала: на труп сыпались удары палок и камни.

Кто же были эти люди, эти дикари, истязавшие уже убитого человека? Это был небольшой отряд версальской гвардии, состоявший из пяти солдат, сержанта и офицера. Вокруг них толпились любопытные. Мадам Мишель узнала толстого булочника Пишо, виноторговца Дюрси с женой и других «почтенных» обитателей квартала.

Ужас старушки еще больше увеличился, когда она увидела, как жена виноторговца концом зонта бередила раны умершего, чтобы удостовериться, не прикидывается ли тот мертвым.

В самом конце улицы показалась хорошо знакомая сухощавая фигурка мадам Либу. Она мчалась, рассекая воздух своими худыми, костлявыми, непомерно длинными руками. Изредка она оборачивалось и кричала, обращаясь неизвестно к кому:

— Я вам покажу! Я-то хорошо знаю, где она живет!

Только теперь мадам Мишель увидела, что позади мадам Либу идет еще один отряд версальцев.

«Куда их несет?» — со страхом подумала она, увидев, как первый отряд исчез в дверях дома напротив. Она стала перебирать в уме жильцов этого дома. Старуха Клибе; оба ее сына — коммунары, и судьба их неизвестна. Часовщик Рено — один из первых ушел на баррикады. Менье…

Сильный стук прикладами во входную дверь прервал мысли мадам Мишель. Она побежала отворять.

Едва она отодвинула дверной засов, как в комнату ворвался тот самый отряд, который следовал за мадам Либу. Да и она оказалась тут же. Вот оно что! Значит сюда, к ней, к Мишель, вела версальцев эта скверная женщина.

Мадам Либу торжествовала.

— Вот я вас и привела! Вы только посмотрите! Вот ее портрет, — и она устремилась прямо в спальню, где на столике в углу стоял большой портрет Луизы.

— Как зовут твою дочь? — загремел офицер и опустил тяжелую руку на плечо старушки. — Отвечай!

— Луиза Мишель, — последовал спокойный ответ.

Офицеру почудилось, что в голосе матери зазвучали нотки гордости, когда она произнесла имя своей знаменитой дочери.

— Где она? — продолжал офицер.

— Не знаю.

Мадам Мишель владела собой. Прямо в красное от гнева лицо офицера смотрели ее большие грустные глаза.

— Как это не знаешь? Ты должна знать! — Он сделал ударение на слове «должна».

— Она ушла четыре дня назад и с тех пор не возвращалась. Вот все, что я могу о ней сказать.

— Если ты сейчас же не скажешь нам, где скрывается эта красная зараза, ты ответишь за это жизнью!

Прикладом ружья офицер сбросил со столика портрет Луизы.

Мать сделала движение, чтобы поднять его, но офицер опередил старушку. Он наступил на стекло. Оно хрустнуло под его грубым сапогом.

С грустью, ничего не говоря, смотрела мадам Мишель на портрет дочери.

— Обыскать! — коротко приказал офицер.

Те бумаги, которых только что боялась коснуться без разрешения дочери мадам Мишель, теперь летали по комнате, как встревоженные белые птицы.

Мадам Либу с готовностью помогала жандармам в их гнусном деле.

— Если ты не скажешь, где твоя дочь, — не унимался офицер, — мы уведем тебя вместо нее!

Слабый огонек радости зажегся в глазах мадам Мишель.

«Ах, если бы это была правда! Если бы можно было ценой своей жизни купить жизнь дочери!» — подумала она.

— Даю тебе десять… нет, пять минут на размышление, — гудел где-то рядом грубый, режущий ухо голос.

Мадам Мишель закрыла глаза, чтобы не видеть, как руки версальцев безжалостно разрушают ее уютную квартирку, где родилась и выросла ее любимая Луиза.

По звуку падавших и разбиваемых предметов она старалась угадать, чем именно заняты версальцы.

Так и есть: они разбили портрет ее мужа, отца Луизы, умершего уже давно. «Ах, они, наверное, сняли занавеску с клетки Коко, попугая, поэтому он так бьется крыльями о прутья клетки».

Мадам Мишель испуганно открыла глаза. В самом деле, черная сатиновая занавеска, прикрывавшая обиталище дряхлого, но все еще красивого разноцветного попугая, любимца Луизы, была сброшена на пол. Настороженный, нахохлившийся попугай, ослепленный резким светом, забился в угол клетки, к самой кормушке.

Мадам Мишель сделала движение, чтобы приласкать, успокоить птицу. Как бы отвечая на ее заботу, попугай произнес слово, к которому больше всего привык:

— Лллуиза, Ллуиза!

Пронзительный голос птицы окончательно вывел жандармов из себя. Один из них вытащил попугая из клетки и тут же сдавил его пеструю головку.

— Зачем это вы? — Мадам Мишель умоляюще сложила руки.

— Пусть в этом доме больше не будет жизни! — грубо закричал жандарм.

Мадам Мишель растерянно оглянулась по сторонам. Она поняла: в этом доме больше не будет жизни, Луиза сюда никогда не вернется, она ее больше не увидит.

Ее плечи сгорбились. Через несколько секунд она снова подняла голову, окинула взором комнату и сказала:

— Пять минут уже прошло. Я готова итти за вами!

Загрузка...