Кровавые игры

ГЛАВА 9

Вилла Петрония располагалась в прибрежных скалах и смотрелась просто великолепно. С одной стороны ее в море вдавался усыпанный кипарисами мыс, с другой вырубленная в камне тропа спускалась к песчаному пляжу. Длинная галерея с приземистой колоннадой выходила в сад, смыкавшийся с атриумом неправильной формы. Стены здания были выкрашены в бледно-коралловый цвет, но сейчас вечернее солнце делало их золотисто-червонными.

В окнах кабинета опального советника императора тяжело колыхался морской простор, сам Петро-ний сидел за рабочий столом, созерцая краски заката. В одной руке он держал стило, в другой – какой-то внушительный свиток с уже сломанной, но не утратившей зловещего вида печатью. Стук в дверь вывел его из забытья.

– Кто там?

– Это я, Сен-Жермен. Твой слуга сказал, что ты хочешь меня видеть.

– Входи же.- Петроний отвел взгляд от окна и встал, чтобы приветствовать гостя.- Садись. Ты, полагаю, все понял?

Отрицать не было смысла.

– Да, я видел, как они выходили. Трибун оставил шестерых солдат у подножия скалы, один занял пост на мысу. Они словно ждут чего-то.

Петроний вздохнул.

– Мне вручили указ.- Он встряхнул документ.- Меня ждет тюрьма, а потом смерть. И семью мою тоже. Тигеллин настроен решительно.- Он отложил стило в сторону и хлопнул ладонью по стопке бумаг.- Вот мое завещание. Я сделал для тебя копию на тот случай, если возникнут недоразумения.

Сен-Жермен покачал головой.

– Вряд ли они возникнут, Петроний.

– Могут. И потому копия должна храниться у достойного и, желательно, незаинтересованного лица В противном случае все будет отдано на милость нашего августейшего императора, а он, оказывается, не очень-то ко мне расположен.

Отвечать было нечего. Сен-Жермен взял бумаги.

– Что мне надлежит с ними сделать? Петроний взглянул на море. Солнце почти село, от

горизонта тянулась золотая полоска

– Какое-то время просто держи их при себе. Они датированы и скреплены моей личной печатью. Основное в них – вольные для моих некоторых рабов. Я хочу, чтобы ты проследил, дадут ли им ход, и, если понадобится, вмешался. Не в первый раз Нерон норовит заграбастать имущество своих, как он полагает, врагов.- Советник побарабанил пальцами по столу.- Я составил также записку для императора, но отправлю ее с трибуном. Хотелось бы мне видеть, как он будет ее читать.

– Это твое похвальное еловой – спросил Сен-Жермен, наслышанный о некоторых неписаных римских традициях. Согласно одной из них патрицию, обвиняемому в злоумышлениях против монарха, полагалось посылать тому покаянные вирши, восхваляющие порфироносца. Это делалось вовсе не из надежды смягчить свою участь, хотя вероятность подобного разрешения ситуации все же существовала.

– Мое похвальное слово, да.- Улыбка Петрония больше напоминала гримасу.- Боюсь, Нерон найдет в нем больше пчел, нежели меда 1. Хочу совершить единственный честный поступок в жизни, мой друг.- Словно сраженный внезапной усталостью, советник тяжело опустился в кресло и кивнул гостю на длинную кушетку возле стены.- Прости, что обременяю тебя своим поручением, но здесь больше нет никого, кому я мог бы довериться. Все мои гости – римляне, а значит, так или иначе принадлежат к команде Нерона, Ни на одного из них нельзя положиться, поэтому я обращаюсь к тебе.

– Хорошо.- Сен-Жермен спокойно кивнул.- Не беспокойся, все будет в порядке. Если сочтешь нужным что-то добавить, сделай это в ближайшее время. Я хочу уехать еще до того, как им вздумается проявить служебное рвение. Солдаты могут потребовать у присутствующих отдать им все твое, и мы попадем в сложное положение.- Свернув бумаги, он аккуратно обвязал их протянутой ему лентой.- Когда едешь ты?

– Я не поеду,- довольно рассеянно ответил Петроний, поглядывая на сверток.- Потом спрячь это, чтобы их не дразнить.

– Не поедешь? – Сен-Жермен внимательно посмотрел на советника. В комнате становилось темно.

– Император хочет полюбоваться, как меня запорют бичами. Я не доставлю ему этого удовольствия.- Петроний поднялся и взял с полки огниво, чтобы зажечь ближайшую лампу.- Мне всегда нравилось одиночество, но никогда не хватало времени на него. Я привык думать, что оно еще меня ждет. Что я когда-нибудь удалюсь от людей и напишу что-нибудь стоящее.- Огниво чиркнуло, засветилась вторая лампа. Петроний вышел из-за стола.- Я обманулся!

– А как же гости? – тихо спросил Сен-Жермен.

– Гости гостями. Я обещал им хорошее развлечение, и оно у них будет. Мне самому надо развлечься. Я хочу насладиться пьесами греческих музыкантов и твоей игрой на египетской арфе, иначе зачем бы ты вез ее в эту даль. Танцовщики-сицилийцы нам спляшут, а модный римский поэт прочтет свои вирши. Право, это будет замечательная пирушка.- Теперь горели все шесть ламп, и римлянин потянулся, чтобы опустить ставни.- Ты ведь поиграешь мне, верно?

Сен-Жермен сидел совершенно недвижно.

– Да,- сказал он через мгновение.- Я буду играть.

– Спасибо.- Петроний повернулся, чтобы открыть стоящую на столе шкатулку.- Это моя печать.- Он протянул Сен-Жермену вычурное кольцо.- Хочу, чтобы ты сравнил гравировку на камне с отпечатками на бумагах, которые я тебе дал. Если сочтешь, что печать подлинная, сломай ее прямо при мне.

– Сломать? – Сен-Жермен встал. Ему была знакома эта печать, и он нимало не сомневался, что оттиски ей отвечают. Документы, свернутые неплотно, позволили удостовериться в том,- Печать безусловно подлинная. Почему ты хочешь ее уничтожить?

Петроний оглядел свои ногти и спокойно сказал:

– Мне хочется застраховаться от всяких сюрпризов. Печать эта может попасть к Нерону или к кому-то еще. А потом освобожденных мною рабов сошлют на галеры, у моих друзей найдут мои письма с призывами обезглавить империю, а мои земли окажутся заложенными под вздорные обязательства. Такое уже бывало с другими, и я свидетель тому.- Тон его был беспечен, но лицо оставалось серьезным. Темно-голубые глаза подернулись поволокой. Он словно бы что-то видел в никому не доступной дали. Он и впрямь сейчас видел внутренним взором десятилетней давности Рим, императорский двор и себя – молодого, уверенного, пользующегося искренними симпатиями юного императора.- А ведь это все было когда-то! – вырвалось вдруг у него.

– Что было? – эхом откликнулся Сен-Жермен, вопросительно вскинув брови.

– Ничего,- проронил Петроний.- Не было ничего. Не теряй времени, друг. Выполни мою просьбу.

Сен-Жермен оглядел печать и невольно залюбовался вырезанной из сардоникса фигуркой Дианы с оленем и луком в руке.

– Жаль,- выдохнул он, бросая кольцо на пол и дробя его ударами каблука.

– Отлично,- сказал Петроний, поддевая носком сандалии то, что осталось. Камень, разбитый в крошку, вылущился из оправы, само кольцо было смято и сломано.- Так-то надежнее. Осталось еще кое-что.

– Что ж, позволь мне уйти,- сказал Сен-Жермен и повернулся к двери.

– Нет.- Петроний поймал его за руку.- Нет, ты должен быть здесь. Останься, мне нужен свидетель.

Ответом ему было молчание. Через короткую паузу Петроний отвернулся к окну и сказал:

– Я поступаю вполне обдуманно. И доверяю тебе. Мне нечего больше добавить.

– Хорошо.- Сен-Жермен изучал римлянина, пытаясь представить себе, каким он мог бы стать лет через десять… или через двадцать. Ведь повернись все по-другому… Он отогнал от себя эту мысль. Подобные размышления лишены всякого смысла, и он это знал.- Делай что должен.

Петроний облегченно вздохнул.

– Я бесконечно тебе благодарен.- Подойдя к двери, он дважды хлопнул в ладоши и обратился к секретарю: – Скажи жене, что я готов встретиться с ней и детьми.

Секретарь – вышколенный и обученный многому раб, один из тех, кому была обещана вольная,- сдержанно поклонился.

– Да, господин.

– Что теперь? – спросил Сен-Жермен, ощущая усталость.

Петроний подошел к стоящему у стены комоду и, открывая его, проговорил:

– Небольшие предосторожности. Не хочу полагаться на волю случая.- Он взял в руки чашу из халцедона, ножка которого изображала Атласа, взвалившего на плечи небосвод, и с видимым удовольствием ее оглядел.- Ты помнишь, когда подарил мне эту ве-шицу?

– Да, помню.

Тогда Петроний принес ему свеженький экземпляр только что написанной книги стихов, весьма отличающихся от других его виршей – поверхностных и циничных. Это была лирика, тонкая, проникновенная, сравнимая лишь с поэзией Катулла 1 или гречанки Сапфо 2. Сен-Жермен, глубоко тронутый этим знаком приязни, в свою очередь одарил его одной из своих лучших поделок.

– Я время от времени перечитываю твои стихи. Они просто великолепны.

– У тебя неплохой вкус,- усмехнулся Петроний. Он поставил чашу на стол, в пятно яркого света- Нерон жаждал заполучить ее. уж и не знаю, как удалось мне ему отказать.

Сен-Жермен кивнул.

– Ты не назвал имя мастера?

– Нет. Я не хотел, чтобы по настоянию Нерона ты изготовил другую. Думаю, ты меня понимаешь.- Он опять загляделся на чашу.- Она восхитительна. И уникальна – чему я очень рад.

– Я польщен.- Сен-Жермен сказал это без тени рисовки, он знал, что Петроний воспримет все правильно.

– Тогда, думаю, ты простишь мне то, к чему я ее назначил?

Из той же шкатулки, в которой хранилась печать, римлянин извлек маленькую стеклянную бутылочку с плотно закрытой пробкой, заполненную густой темной жидкостью. Осторожно откупорив бутылочку, он вылил ее содержимое в чашу, потом щедро разбавил его вином из старой греческой амфоры, стоящей на полке. Перебалтывая смесь в чаше, римлянин задумчиво произнес:

– Знаешь, были времена, когда Нерону показался бы мерзким его нынешний замысел, В те годы он ни за что не пошел бы на это. И вовсе не из любви ко мне,- советник невесело хохотнул,- а из отвращения к самой идее убийства Он переменился не так уж давно.

– Оружие просвещенных монархов – ссылка,- сказал Сен-Жермен, чтобы что-то сказать.

– Им он и оперировал, с огромным, надо отметить, рвением.- Удовлетворенный состоянием смеси, Петроний вернул чашу на стол.- Людей ссылали по поводу и без повода. Убийство, как превентивная мера – это что-то совсем новенькое в его арсенале.- Римлянин торопливым движением взъерошил свои мягкие каштановые волосы.- Да, конечно, он приказал казнить свою мать, но с ней дело другое. Ты ведь не знал Агриппину? А если бы знал, уверяю тебя, сам захотел бы ее задушить.

– Но… тебя ведь тоже могут сослать,- осторожно сказал Сен-Жермен.- Придворным, попавшим в немилость, голов не снимают.

– Обвинение этого не позволит,- с горечью произнес Петроний.- Тигеллин не дурак. Доносы его шпионов недвусмысленно говорят, что я причастен к заговору Пизона и сплетаю вокруг Нерона новую сеть. Я, по их мнению, слишком опасен, чтобы оставить мне жизнь. А Нерон с удовольствием этому верит. Он верит сейчас всякому вздору. Вот почему я и попросил тебя сломать родовую печать. Ее могли бы использовать для фабрикации новых наветов. Я не хочу, чтобы из-за меня пострадал кто-то еще. Хотя кое-кто все-таки пострадает.

Сен-Жермен ничего не ответил. Он окинул бесцельным взглядом ярко освещенную комнату, обставленную с большим вкусом, потом покосился на стопку бумаг, с которыми работал Петроний. Внимание его привлекла придавливающая их металлическая фигурка, изображающая фантастическое танцующее существо.

– Эта отливка…

– Эта? – Петроний взял в руки прессик.

– Да. Она этрусская, верно? – Отсвет лампы упал на фигурку, и маленькое существо ухмыльнулось.

– Думаю, да Я купил ее у одного центуриона, вернувшегося из похода. Он откопал ее в какой-то глуши. Весьма изящная безделушка, ты не находишь? -Римлянин протянул статуэтку гостю.

– О да! – Сен-Жермен взял статуэтку, и существо ухмыльнулось ему. Нечего ухмыляться, приятель, подумал он. Тебе, конечно, пять-шесть веков от роду, но я все же постарше тебя.

– Если она тебе нравится,- улыбнулся Петроний,- возьми ее. Мне это будет приятно.

Сен-Жермен вытянул руку, существо казалось живым. Оно словно прикидывало, можно ли спрыгнуть с ладони, его поддерживающей, или лучше не рисковать.

– Ты любишь изящное, ты коллекционируешь такие вещицы. У тебя останется обо мне какая-то память.- Римлянин описал рукой полукруг.- Нерон наверняка присвоит все это. Кровь уже перестала его смущать.

Послышался стук в дверь, мужчины вздрогнули.

– Это Мирта и дети,- буркнул смущенно Петроний.- Входите же, я вас жду!

Мирта оделась изысканно, как на вечерний прием. Ей очень шло зеленое одеяние из индийского шелка, перехваченное в талии пояском. Прозрачную и почти невидимую накидку, укрывавшую ее плечи, удерживала золотая застежка, она чуть подрагивала при ходьбе. Женщина держалась непринужденно и, подойдя к мужу, устремила на него спокойный полувопросительный взгляд.

Дети нервничали. Девочка лет девяти была очень бледна, она тут же схватила отца за руку. Шестилетний мальчик остался у двери и, когда отец поманил его, отвернулся, вытирая глаза кулачком.

Одной рукой прижимая к себе дочь, Петроний двинулся к сыну.

– Марцелл,- сказал он серьезно и ласково.- Страшное позади. Солдаты ушли. Они не заберут ни тебя, ни Фаусту. Мы с мамой тоже останемся здесь. Они хотят нас забрать, но мы их надуем.- Спазм, перехвативший горло, мешал ему говорить.- Сейчас я угощу вас вином. От него и тебе, и сестренке, и маме захочется спать, вы пойдете и ляжете… совсем ненадолго.- Почувствовав, как шевельнулась Фауста, он наклонился и поцеловал ее в теплый пробор.- Шесть лет это не так уж много, Марцелл, но я хочу, чтобы ты держался как взрослый.

Марцелл повернулся и, разрыдавшись, уткнулся лицом в отцовский живот. Фауста, исполненная решимости вести себя лучше, чем брат, попробовала усмехнуться, но по щекам ее заструились слезы, а нижняя губа предательски затряслась. Подошедшая Мирта встала возле нее и обхватила мужа за шею.

Сен-Жермен пожалел, что не решился уйти, поддавшись на уговоры. Чужаку не пристало быть соглядатаем горя близких людей. Он отвернулся, сосредоточенно разглядывая этрусскую статуэтку.

Первой опомнилась Мирта; лицо ее оставалось спокойным, хотя глаза увлажнились. Она обвела языком пересохшие губы и хрипло сказала;

– Что ж, муж мой, где же питье? Нет смысла затягивать это.

Петроний, двигаясь медленно, словно во сне, повернулся к конторке.

– Здесь…- собственный голос показался ему чужим, он кашлянул.- Тут немного, но каждому хватит.

Мирта взяла чашу.

– Это… связано с чем-нибудь неприятным?

– Что? – спросил Петроний, делая вид, что не понял вопроса.- Оно, кажется, немного горчит, но это проходит.

– Петроний,- она чуть возвысила голос.- Ответь.

Он произнес с большим напряжением:

– Меня уверяли, что это не больно и вскоре навеет сон. Ты и так достаточно натерпелась, чтобы я…- Советник осекся, наблюдая, как она пьет.- Мирта, мы жили вместе, но розно. Ты хотела покоя, я же его никогда не искал, но всегда ценил тебя и искренне сожалею. Мне тяжело видеть, что мое безумие довело тебя до…- Нет, не то хотел он сказать ей, совсем не то, но она, кажется, поняла недосказанное. Мирта передала мужу чашу и на мгновение прильнула к нему.

– Не имеет значения, дорогой. Рано или поздно смерть приходит ко всем. Я рада, что ты не оставил нас во власти тирана.- Она взглянула на притихших детей.- Ну же, Фауста, Марцелл, хлебните вина. Отец его сам для вас приготовил.

Мальчик взял чашу первым и быстро отпил из нее.

– Кислое,- сказал он, вытирая губы тыльной стороной кисти.

– Зато крепкое,- ласково произнесла Мирта.- Это хорошее вино.- Она положила ладонь на плечо сына.- Скоро я отведу тебя в спальню и посижу с тобой, пока ты не уснешь.

Фауста смотрела в чашу.

– Отец, там осталось совсем немного. Тебе может не хватить.

Петроний нежно провел ладонью по светлой, только-только начинавшей темнеть головке.

– Не волнуйся, родная. Я найду, чем утолить свою жажду.- Теперь и его охватило спокойствие. Пропасть между ним и семьей все разверзалась, и рке никакими силами нельзя было повернуть события вспять.- Я вас всегда любил и люблю,- сказал он, забирая у девочки чашу, потом опустился на колени и обнял детей. К тому времени, как придет его черед, тела их станут холодными и недвижными. Пути назад не было. Петрония кольнуло чувство вины. Ему отчаянно захотелось как-нибудь оправдаться, сказать им, например, что однажды они все поймут и… Он покраснел от смущения. До него вдруг дошла вся нелепость вскочившей в голову мысли. У них уже не будет времени, чтобы что-то понять. Медленно поднявшись с колен, Петроний поцеловал жену. Их губы встретились и разошлись – так они целовали друг друга на ночь. Они были просто товарищами, и никогда не испытывали от этого каких-либо неудобств.

– Нам пора, дорогой. Тебе еще многое надо сделать, и наше присутствие будет тебя стеснять.- Мирта слегка улыбнулась, потом повернулась к детям: – Идемте же, Фауста, Марцелл. Мы погуляем в саду, я расскажу вам сказку, а там придет время ложиться…- Она повела сына с дочерью к выходу, не взглянув больше на мужа.

Когда дверь закрылась, Петроний потер ладонью лицо и судорожно вздохнул. Потом, овладев собой, поднял чашу.

– Сен-Жермен,- сказал он, глядя на мускулистого Атласа,- прости мне это кощунство.- В следующее мгновение чаша ударилась о пол и превратилась во множество разлетевшихся по кабинету осколков.

Пока Петроний с ведомыми только ему одному целями копался в позолоченном шкафчике, Сен-Жермен оставался недвижен. Сердце его ныло, но говорить ничего не хотелось. Да и что тут можно было сказать? Гордый римлянин больше нуждался в молчаливой поддержке, чем в проявлениях никчемного сострадания. Скоро все кончится, но самое трудное было еще впереди.

– Ночью они умрут,- проронил Петроний совершенно обыденным тоном, вновь направляясь к двери. Происходящее казалось ему нереальным, словно вместо него действовал кто-то другой.- Это все равно случилось бы через день или два.- Он хлопнул в ладоши и приказал опечаленному рабу: – Позови Ксенофона.

Сен-Жермен кашлянул.

– Мне тоже пора. Если ты хочешь услышать мою игру, я должен настроить арфу.- В какой-либо сложной настройке великолепный египетский инструмент ничуть не нуждался, но ему хотелось побыть одному. Плакать он давно уже не умел, а горечь внутри все копилась, ей надо было дать какое-нибудь разрешение. Арфа может утешить, она – преданный друг.

– Еще одна вещь, и я отпущу тебя, Сен-Жермен.- Римлянин усмехнулся.- Не так уж давно в приемной моей толпились сенаторы и генералы. Я не отказывал никому. Где они все теперь? Никто за меня не вступился!

– Возможно, никто и не знает о твоем положении,- неуверенно предположил Сен-Жермен.

– Не говори чепухи. Я стал прокаженным. Все избегают меня, опасаясь заразы.- Он опустился в кресло – Через месяц сад будет в цвету. Я этого уже не увижу.

– М-да.- Сен-Жермен повертел в руках танцующую фигурку.- Я сохраню твой подарок, Петроний.

Тот равнодушно кивнул.

– Можешь хранить, можешь – нет. Все суета, все тщетно.

Послышался осторожный стук в дверь.

– Это Ксенофон, господин,- произнес старческий голос.

Римлянин не шевельнулся.

– Входи, Ксенофон.

Старый раб внес деревянный ящичек и маленький тазик с ворохом перевязочного материала. Подойдя к Петронию, он замер.

– Я готов, господин.

Секунду помедлив, Петроний выложил на стол обе руки.

– Тогда делай свое дело. И учти, вечер мне еще нужен. Я хочу хорошенько повеселиться.

Грек освободился от ноши и принялся аккуратно раскладывать ножи и бинты.

– Это древняя и почитаемая традиция,- вновь усмехнулся Петроний, покосившись на длинный нож.- Женщины предпочитают ванну, чтобы выглядеть поопрятнее.- Он поморщился, когда лезвие прикоснулось к запястью. Кровь забила толчками, стекая в таз. Грек, смазав рану каким-то составом, занялся перевязкой. Петроний прислушался к своим ощущениям. Боль перемещалась вверх по руке. На мгновение ему сделалось дурно, но он быстро справился с приступом тошноты.- Два моих предка умерли так же. И по той же причине.- Грек обратился ко второму запястью, но рука соскользнула, и кровь хлынула на пол. Плечи Петрония задрожали, однако через мгновение дрожь унялась.- Как долго это продлится?

– До утра, господин. Ослабишь бинты, все случится скорее. Снимешь повязки, умрешь через час.- Лицо грека ничего не выражало, но глаза его были большими и скорбными. Он бросил нож в тазик.- Я вымою пол.

– Оставь,- буркнул Петроний, вставая. Первая боль прошла, вместе с ней улетучились страхи. Голова его сделалась ясной, а тело стало удивительно легким. Выйдя из-за стола, римлянин подошел к Сен-Жермену.- Вот все и кончилось. Ты можешь идти. Не могу высказать, как я тебе благодарен. Эта благодарность теперь мало чего стоит, но тем не менее прими ее как мой последний дар.

Сен-Жермен приобнял его за плечи.

– Для меня она многое значит.- Он внутренне покривился. Любые слова сейчас были никчемны. Петрония уже уносило отливом в те дали, где все человеческое теряло свой смысл.

Римлянин пошевелился, освобождаясь, и отступил на пару шагов.

– Пустое.- Он кивком отпустил Ксенофона и покачал головой.- Ты и сам это знаешь.

Внутренне Сен-Жермен с ним согласился, но все же сказал:

– Мир появился из пустоты. Многие мудрецы утверждают, что в ней-то и заключается средоточие всех наших чаяний и устремлений.

В темно-голубых глазах Петрония мелькнули веселые искорки.

– Спасибо, дружище. Кто мы такие, чтобы игнорировать мнение мудрецов? – Он дернул щекой и сказал другим тоном; – Не будем произносить прощальные речи, ибо пафос в любой его форме всегда душе претил. Возьми эту безделушку, бумаги и вспоминай меня… хотя бы какое-то время.

– Мы ведь еще не прощаемся,- пробормотал Сен-Жермен.- Надо перенести в атриум арфу. Скажи, что бы тебе хотелось услышать? – Беспечный тон давался ему нелегко.

– Оставляю это на твое усмотрение. Возможно, я буду уже слишком пьян, чтобы что-то воспринимать.- Петроний нахмурился, глаза его помрачнели.- Нет,- резко сказал он,- планы меняются. Забудь о пирушке. Спрячь подальше бумаги и уходи. Сегодня, сейчас же. Или я разбинтую руки. Тебе не следует видеть, во что я этим вечером превращусь. Остальные пусть думают обо мне все, что угодно. Но только не ты. уходи.

– Хорошо, раз ты этого хочешь,- кивнул Сен-Жермен. Он смертельно устал, его очень устраивала такая развязка.

– Да, я так хочу. Твои вещи пришлют позже. Ты не вызовешь подозрений, если уйдешь налегке. Ступай же, именем охраняющего тебя божества! – Голос Петрония сделался хриплым, он тяжело и часто дышал.

Сен-Жермен отступил к двери. Он молчал, не в силах что-либо сказать.

– Прощай, чужеземец. Ты был моим другом. Ты больший римлянин, чем кто-то другой.- Петроний резко поворотился и пошел к письменному столу.

Дверь еле слышно скрипнула и закрылась. Оставшийся в одиночестве человек облегченно вздохнул и потянулся к бумагам. Час пиршества приближался. Самое время заняться приветствием для гостей.

Письмо трибуна Доната Эгнация Бальба к своему бывшему сослуживцу Луцинию Урсу Статиле.

«Урс, старый медведь!

Ходят слухи, что наш легион вскоре может отправиться в Грецию, ибо Нерону вздумалось поучаствовать в тамошней Олимпиаде. Хорошо, если так.

У нас новость. Петроний покончил с собой, закатив перед смертью банкет, каких не бывало. Один из моих родичей там был и унес с собой с десяток золотых чаш. Советник осыпал подарками всех. Он был весел и умер достойно. Его обвинили в заговоре против Нерона, что, разумеется, полная чушь. Ти-геллин высосал все это из пальца.

Он копает и под Корбулона, но наш командир еще крепок и рассчитывает на Грецию, а с ним и все наши офицеры. Императорская благосклонность более способствует служебному продвижению, чем войны. Ох, как высоко мы бы взлетели, если бы генералу в свое время не подгадил зятек!

Что еще? Император наш теперь льнет к Статилии Мессалине 1, бывшей супруге Вестина. Почему бы и нет, раз уж Вестин умерщвлен по глупому обвинению в связях с Сенекой? Кто запретит Статилии вновь выйти замуж (не помню, в четвертый иль ужев пятый раз)? Хотя зачем это ей – непонятно. Император и так от нее без ума. Но Статилии все приелось, ее манит власть. Она не подозревает, что движется по зыбкой дорожке. С кем, с кем, а с Нероном ни в чем уверенным быть нельзя.

Помнишь Задуккура, гладиатора-каппадокийца, в одночасье прикончившего девяносто семь человек? Он выкупился на свободу и теперь на паях со своим бывшим хозяином заведует гладиаторской школой. Это большая потеря для игр, а впрочем… как посмотреть… Ему уже двадцать пять - для гладиатора это старость, самое время передавать свой опыт другим. Нерон пришел в ярость, но что он может поделать? Задуккур ходит гоголем, весталки уже украсили его дубовым венком.

Золотой дом все строится и потрясает! Только для одного крыла его снесли три римских квартала. Сады, в нем возросшие, уже не сады, а леса – с лужайками, тропками и полянами, как в сельском краю. Стройка вобрала в себя озеро близ виа Сакра и двинулась дальше. Внутренние помещения набиты такими диковинами, что занимается дух! Расписывать стены и потолки поручили известному живописцу Фабуллу. Слов нет, работы его хороши, но ведет он себя просто несносно. Сварится со строителями, трудится мало, в день по паре часов, а деньги дерет как за полную смену. И никогда не снимает тогу! Экое щегольство!

Ожидай меня в конце мая. Я обещал отцу, что заеду его навестить, и не премину заскочить и к тебе. Аавненько мы не трепались о бабах!

Жди меня и будь здоров!

Донат Эгнаций Бальб,

трибун XIV легиона "Кошачья лапа".

19 апреля 818 года со дня основания Рима».