Кровь богов

Глава 19

Река Лавиний петляла по северу Италии. Около Мутины в ее русле поднималось с десяток островков, отрезанных водой от остального мира – от скального выступа с единственным деревом до густых лесов, окруженных водой.

Гай Октавиан смотрел через водную гладь на ожидающего Марка Антония. Ни один из них не доверял другому полностью, а потому один из островов представлялся идеальным местом для встречи. На другом берегу ждали два легиона, построенные в боевом порядке, но они ничем не смогли бы помочь Марку Антонию, если бы Октавиан замыслил предательство. Точно так же ничем не помогли бы ему Седьмой Победоносный и Девятый Македонский легионы, если бы Марк Антоний собрался его убить.

Даже преодоление последнего этапа пути потребовало немалых усилий. Обе стороны обменялись письмами с обещаниями и заверениями гарантировать безопасность друг друга, но кто знал – а вдруг эти обещания не стоили того воска, на котором их написали? Октавиан посмотрел на Агриппу и Мецената. Они побывали на острове и обыскали его в поисках затаившихся солдат или каких-то ловушек. «Осторожности никогда не бывает много», – подумал наследник Цезаря и глубоко вдохнул, с сомнением глядя на покачивающуюся лодку.

– Я думаю, если мы что-то упустили и если что-то пойдет не так, то я хочу умереть, твердо зная, что и Марк Антоний переживет меня ненадолго. Таков мой приказ. Если меня убьют, он не должен покинуть остров живым, – сказал новый римский консул своим друзьям.

Антоний выбирал остров так, чтобы до него не долетели копья легионеров.

– Выкатите луки-скорпионы, и пусть расчеты нацелят их на остров, – добавил Октавиан.

Предыдущим днем легионы успели собрать массивные орудия, и он ощутил определенное облегчение, наблюдая, как волы подтаскивают их к берегу, а потом расчеты нацеливают стрелы на остров. Октавиан Фурин увидел, что на противоположном берегу происходит то же самое, и задался вопросом, каково это будет – стоять на маленьком островке и слышать звон тетивы луков-скорпионов, стреляющих в тебя железными стрелами?

– Готовы? – спросил он друзей.

Агриппа ответил «да», спрыгнув в лодку. Меценат пожал плечами, все еще глядя на ожидающие их фигуры.

– Ты сделал все, что мог, – сказал молодой патриций. – Если это заговор, он живым с острова не уйдет. Обещаю тебе.

– Если только он сейчас на острове, – пробурчал Виспансий Агриппа, усаживаясь на корме. – Высокий человек в броне может быть обычным офицером, задача которого – выманить нас на остров, под удар катапульт и скорпионов.

– Ты у нас оптимист, Агриппа, – фыркнул Меценат.

В лодке молодой патриций прошел на нос. Садиться он не стал, предпочтя остаться на ногах. Четверо гребцов уже заняли свои места. Все они были ветеранами, мастерски владеющими мечами, которые лежали у их ног. Чтобы сменить весла на оружие, им потребовалась бы секунда. Все смотрели на Октавиана, и он кивнул.

– Поехали. Давайте узнаем, чего он хочет. – Новый Цезарь встал у борта, не отрывая глаз от Марка Антония. – Отчаливайте, или гребите, или как это у вас называется!

Агриппа скривился, но гребцы оттолкнулись от берега и погнали лодку к острову. Четыре весла синхронно опускались в воду, разгоняя лодку. Октавиан обнаружил, что ему нравится лететь над водой, и Виспансий Агриппа, заметив, как изменилось выражение лица его друга, улыбнулся.

– Есть какая-то магия в маленьких лодках, – заметил он. – Но галеры еще лучше.

Улыбка Гая Октавиана соскользнула с лица при упоминании о флоте, который покинул Брундизий. Его соконсул Педий провел закон, сместивший Секста Помпея с должности командующего флота, но корабли этим вернуть не удалось.

– Когда мы здесь закончим, мне понадобится флот, – заявил преемник Цезаря.

– Это и есть весь твой флот, – с горечью ответил Меценат, кивая на их лодку.

Октавиан фыркнул:

– Я уже думал об этом. Рано или поздно, мне придется раздавить Секста Помпея. Без контроля над морем мы не сможем переправить легионы, не сможем схватиться с Кассием и Брутом.

Агриппа кивал, потирая подбородок.

– Флот обойдется в огромные деньги, – ответил он. – У Секста сколько, двести галер? Постройка половины этого числа обойдется в десятки миллионов сестерциев… и потребуется время, чтобы подготовить легионеров для войны на море.

– Какой смысл договариваться с Марком Антонием, если я не могу покинуть Рим из-за страха перед пиратами? – спросил Октавиан. – Деньги я найду… и людей. У тебя полная свобода действий, Агриппа. Построй мне флот.

Когда лодка подошла к острову, три пассажира выбрались на берег. Гребцы начали надевать легионерскую броню, которая до этого лежала на дне лодки. Консул нетерпеливо ждал, и его пальцы поглаживали рукоятку гладия.

Марк Антоний спустился на пятачок песка, к которому они пристали, с улыбкой наблюдая за происходящим. Выглядел он здоровым и сильным, ростом чуть уступал Агриппе, а фигура его оставалась стройной, несмотря на годы.

– Добро пожаловать, консул, – приветствовал он Октавиана. – Ты прошел долгий путь с того времени, как эту должность занимал я. Как я тебе и писал, моя честь гарантирует тебе безопасность. У нас перемирие. Я хочу представить тебе моего компаньона. Пройдешь со мной?

Человек, которого Гай Октавиан видел в последний раз уезжающим в Галлию, похоже, совершенно не боялся вооруженных солдат. Он держался расслабленно, как любой римский патриций, наслаждающийся теплым днем на берегу реки. Октавиан улыбнулся, считая возможным подыграть ему.

– Я пойду с тобой, – согласился он. – Нам надо многое обсудить.

– Похоже, на этот раз он готов тебя выслушать, – пробормотал Меценат.

Они направились к шатру, поставленному на траве. С этой части острова Гай Октавиан мог лучше рассмотреть легионы, которые Марк Антоний привел из Галлии. Он обратил внимание, что до противоположного берега расстояние от острова меньше, чем до того, с которого приплыл он сам, и решил, что это не случайность. Десяток луков-скорпионов и две центурии лучников наблюдали за ним, готовые открыть огонь при первых признаках предательства. Как ни странно, Октавиану понравилось, что и его воспринимают как угрозу. Ему не хотелось оставаться единственным, у кого нутро завязывалось узлом от тревоги.

Антоний светился радушием, как и положено хозяину. Он заметил, что Октавиан смотрит на его легионы, и заговорил:

– Сейчас трудные времена, Цезарь, ведь так? Лепид придерживался того же мнения, когда я прибыл в Галлию. Я благодарен ему, что он не усмотрел ничего зазорного в том, чтобы передать командование римскому консулу.

– Экс-консулу, – механически поправил его Октавиан, но, увидев, что Марк начинает хмуриться, быстро добавил: – Но по-прежнему человеку, которого Юлий Цезарь называл другом, и, я надеюсь, моему союзнику в эти непростые времена.

– Как скажешь. Я нахожу, что чем больше у меня легионов, тем легче мне найти союзников, – оглушительно рассмеялся бывший консул. – Лепид! Позволь представить тебе нового Гая Юлия Цезаря и нынешнего римского консула.

Мужчина, отсалютовавший Октавиану, выглядел растерянным. Чувствовалось, что ему явно не по себе. Наследник Цезаря видел его впервые, но знал, что сам божественный Юлий считал этого человека идеальным наместником для Галлии и назначил его на этот пост после триумфального возвращения с Востока. С первого взгляда Марк Эмилий Лепид не производил особого впечатления. Из-за легкой сутулости он больше походил на ученого, а не на офицера самого высокого ранга, хотя сломанный в нескольких местах нос и измочаленное ухо говорили о том, что в каком-то бою ему изрядно досталось. От уха остался один лишь розовый хрящ, без намека на раковину. Волосы Лепида оставались густыми, но полностью поседели. В компании с ним и Марком Антонием Октавиан ощущал свою молодость, скорее как силу, чем как слабость.

– Познакомиться с тобой для меня честь, – низкий и твердый голос галльского наместника указывал, что за его стареющей внешностью скрываются решительность и трезвый рассудок.

Октавиан пожал протянутую руку.

– И для меня эта встреча с тобой – большая честь. Как у римского консула, у меня, как я понимаю, самая высокая должность. Присядем? – предложил он, указывая на длинный стол, и первым двинулся к нему, вместо того, чтобы уступить инициативу Марку Антонию. Меценат и Агриппа последовали за другом и встали за его спиной, как только он сел во главе стола.

На лице Антония отразилось раздражение, но он решил, что не стоит выражать по этому поводу недовольства, чтобы не портить достаточно удачное начало встречи. Бывший консул сел напротив Октавиана, а Эмилий Лепид занял место рядом. Четверо его людей встали чуть позади, как будто бы не представляя собой очевидной угрозы, хотя цель их присутствия не вызывала сомнений. Октавиан глянул на своих гребцов, которые заняли позицию напротив этой четверки. Напряжение вдруг начало нарастать, и Марк Антоний поспешил разрядить обстановку, положив руки на стол.

– Позволишь начать? – спросил он и продолжил, прежде чем приемный сын Цезаря успел открыть рот: – Мое предложение простое. В Галлии у меня и Лепида пятнадцать легионов. У тебя восемь, Цезарь, во всяком случае, сейчас, в начале твоего консульского года. Тебе нужна сила, чтобы раздавить Освободителей, а мне – должность и власть в Риме. Я не хочу быть изгнанником в Галлии. Мы вполне можем прийти к взаимовыгодному соглашению, так?

Октавиан возблагодарил богов за римскую прямоту. По крайней мере, и он, и Марк Антоний одинаково не жаловали все эти сенатские игры.

– А какова в этом роль префекта Лепида? – бесстрастно спросил он.

– Мы с Лепидом говорим как один человек, – ответил Марк Антоний, опередив наместника Галлии. – Триумвираты для Рима – не новость. Я предлагаю разделить власть между нами тремя, с тем, чтобы уничтожить Освободителей на востоке. Не думаю, что ты сможешь сделать это без моих легионов, Цезарь.

Октавиан чувствовал, как в голове бешено скачут противоречивые мысли. Ему нравилось это предложение, при условии, что он мог доверять Марку Антонию и Лепиду. Юлий Цезарь сам создал первый триумвират с Помпеем и Крассом. И едва ли кому-то было нужно напоминать, сколь печально закончилась эта история для двух последних. Молодой человек встретился взглядом с Марком и обратил внимание на напряженность в его глазах. Бывший консул занимал сильную позицию, но его что-то тревожило, и Октавиан попытался найти нужные слова, чтобы добраться до причины этой тревоги.

– Нашу договоренность должен признать Сенат, чтобы она стала законной, – добавил он. – Думаю, это правильно. И у меня достаточно клиентов, чтобы обеспечить нужный исход любого голосования.

Марк Антоний начал расслабляться, а Октавиан посмотрел на легионы, построенные на берегу реки.

– Но мне кажется, я выигрываю от этого слишком мало, – сказал он. – Я консул, и Сенат не решается сказать мне слово поперек. Да, у меня есть враги, но я могу набрать новые легионы.

Бывший консул покачал головой.

– Я получаю донесения из Сирии и Греции, и по ним понятно, что у тебя мало времени, Цезарь. Если выжидать долго, Кассий и Брут станут слишком сильными. Я предлагаю тебе возможность разбить их до того, как это произойдет.

Октавиан глубоко задумался под взглядами обоих мужчин, которые ждали от него ответа. Консулов ограничивали во власти, хотя и казалось, будто они могут все. А временная диктатура, которую предлагал Марк Антоний, ставила его над законом, давала ему годы, необходимые для того, чтобы построить флот и подготовить армию. Однако молодой человек помнил, что еще не нашел ту слабость, которая заставила Антония пойти на переговоры, и это не давало ему покоя. Он вновь перевел взгляд с сидящих за столом людей на далекие легионы.

– Как ты платишь своим людям? – небрежно спросил он бывшего консула.

К его удивлению, Марк покраснел, словно от смущения.

– Я им не плачу, – слова, казалось, вытягивали из него клещами. – Частью нашего соглашения должна стать выплата жалованья легионам, которыми я командую.

Октавиан Фурин присвистнул про себя. В пятнадцати легионах служило семьдесят пять тысяч человек плюс тысяч двадцать вспомогательных войск и лагерной обслуги. Новый Цезарь хотел бы знать, сколь долго им не выплачивали серебра. Бедность властителя и верность войск уживались плохо, поэтому Марку Антонию понадобился союз с ним, хотя бы для того, чтобы получить необходимые деньги от Рима или из наследства убитого Цезаря.

В улыбке Октавиана, обращенной к двум сидящим напротив мужчинам, прибавилось теплоты.

– Думаю, ваши идеи мне близки и понятны. Но, наверное, я бы показал себя круглым дураком, выходя на битву с Кассием и Брутом, но теряя при этом Галлию из-за недостатка оставшихся там солдат.

Антоний отмахнулся от этого возражения.

– Галлия многие годы живет в мире. Цезарь сломал хребет тамошним племенам и перебил вождей. Короля, который мог бы стань новым Верцингеторигом[17], теперь у них нет. Они вновь разбились на мелкие племена, враждующие между собой, и останутся такими на многие поколения. Если галлы взбунтуются, я очень быстро узнаю об этом. Им известно, к чему это приведет.

Октавиан с сомнением смотрел на Марка Антония, гадая, не приукрашивает ли тот факты. Чего преемник Цезаря хотел меньше всего, так это войны на два фронта. Бывший консул шел на отчаянный риск, выводя все войска из Галлии, чтобы сделать более весомой свою ставку.

И лишь после долгой напряженной паузы – Антоний и Лепид не сводили с него глаз – Гай Октавиан кивнул.

– Очень хорошо. Я вижу, вы уже подумали о том, как может действовать триумвират. Поделитесь со мной вашими мыслями, а я прикину, что лучше для Рима.

Три дня переговоров совершенно вымотали Марка Антония, а Октавиан выглядел таким же свежим, как в тот час, когда впервые сел за стол. На заре они возвращались в то же самое место – после того, как Меценат и Лепид проверяли, нет ли на острове спрятавшихся вооруженных людей. Но о предательстве, похоже, никто не думал, и Гай Октавиан все больше склонялся к тому, что соглашение будет не только подписано, но претворено в жизнь. Тем не менее каждый пункт, по его мнению, требовал доработки, и он энергично отстаивал свою точку зрения, а более пожилые участники будущего триумвирата лишь вяло сопротивлялись.

Октавиан предложил принятие закона, который придал бы их соглашению легитимность. В обмен Марк Антоний пообещал ему полный контроль над Сицилией, Сардинией и всей Африкой, включая Египет. Впрочем, подарок этот, как говорится, кусался, потому что море контролировал флот Секста Помпея, но наследник Цезаря его принял. Галлия оставалась личной вотчиной Антония, а Лепид получал северный регион, которым столь недолгое время правил Децим Юний. Испания и остальная Италия оставались под совместным управлением триумвирата. Октавиан согласился прислать три миллиона сестерциев и не без удовольствия отметил, как лицо Марка Антония разом помолодело от облегчения – пусть и на короткое время, потому что они тут же углубились в тонкости других пунктов соглашения.

На третий день все трое подписали договор и приложили к нему свои перстни-печатки. Вместе они формировали «Комиссию троих для управления государством»: такое длинное и тяжеловесное название было призвано скрыть истинную причину, подтолкнувшую троих мужчин к его подписанию. Они договаривались о временном перемирии и объединении усилий для достижения своих целей. Октавиан не питал на этот счет ложных надежд, но Антоний никогда не был ему врагом, несмотря на римскую надменность. Его настоящие враги с каждым днем становились все сильнее, и ему требовались легионы и власть, чтобы совладать с ними.

Последняя часть соглашения вызвала больше споров, чем все остальные вместе взятые. В бытность свою диктатором Рима Корнелий Сулла ввел, как он это называл, проскрипции: списки людей, приговоренных к смерти государством. Попавшего в такой список мог убить любой гражданин, а представив в качестве вещественного доказательства голову жертвы, он получал часть его имущества, тогда как все остальное поступало в закрома государства. Октавиан с самого начала чувствовал притягательность этого опасного оружия и старался противостоять искушению. Со своей стороны он внес в списки только девятнадцать человек: участников убийства Цезаря в театре Помпея. Лепид и Марк Антоний добавили своих кандидатов, и наследник Цезаря нервно сглотнул, увидев имена сенаторов, которых хорошо знал. Его коллеги под прикрытием соглашения спешили свести старые счеты.

Еще два дня они утрясали списки, спорили над каждой кандидатурой и кое-кого все-таки вычеркнули. Наконец, подвели черту и под этим. Проскрипции, конечно же, создали бы в Риме хаос, но после продажи поместий этих людей на аукционе Октавиан получал необходимые средства для строительства флота и ведения войны. От этой мысли по его телу пробежала дрожь. Брут и Кассий занимали в списке две первые строчки, а восточная половина римских земель нигде в соглашении не упоминалась. Не имело смысла делить эти земли, пока они находились под властью Освободителей. Но внесение этих имен в список имело особое значение, подводило черту. Кассий и Брут объявлялись врагами государства, в котором ранее их охраняли закон и амнистия. Теперь же на них объявлялась охота.

Через шесть дней после первого появления на крохотном островке Октавиан прибыл туда в очередной и последний раз. Марк Антоний и Эмилий Лепид сияли, радуясь достигнутому: их вернул в правовое поле единственный человек, обладающий для этого достаточной властью. Они по-прежнему далеко не полностью доверяли друг другу, но взаимного уважения за время переговоров у всех троих заметно прибавилось. Антоний медленно выдохнул, когда Гай Октавиан приложил печатку к полному тексту соглашения о триумвирате, включающему как договор, так и проскрипционные списки, и приготовил свой перстень, чтобы выдавить фамильный знак.

– Пяти лет нам вполне хватит, чтобы исправить ошибки прошлого, – сказал Марк Антоний. – Пусть боги будут улыбаться нам все это время.

– Ты вернешься со мной в Рим, чтобы посмотреть, как этот документ станет законом? – с улыбкой спросил Октавиан.

– Нельзя такое пропустить, – ответил Марк.

Берег Сицилии представлял собой идеальное место для базирования пиратского флота. Высокие холмы подступали к самой воде и позволяли Сексту Помпею издалека видеть флаги проплывающих вдали кораблей и при необходимости направлять к ним свои галеры. Сидящие на веслах рабы быстро разгоняли их до крейсерской скорости, и они мчались, вздымая белые буруны. Вот и сейчас он сощурился, повернувшись против яркого солнечного света, чтобы разглядеть поднятый его дозорными флаг, и ощерился, увидев красное пятно на фоне горного пика. Солнце только что вынырнуло из черного облака, висевшего над вулканом – урчащим монстром, который сотрясал землю и убивал рыб, всплывавших на поверхность уже практически готовыми к употреблению в пищу. По ночам вершина вулкана иной раз светилась, выбрасывая кипящую каменную массу.

Этот ландшафт как никакой другой соответствовал переполняющей Секста ярости, и молодого человека радовало наличие власти и силы для того, чтобы диктовать свою волю. Он уже не боялся гнева римского флота, когда направлял свои галеры на перехват торговых судов. Теперь он сам командовал римским флотом, о чем говорилось на листе вощеного пергамента, скрепленного большой печатью. Старшие офицеры отсалютовали ему и встали под его команду, как только увидели эту печать. С того самого момента Помпей получил самое мощное оружие, когда-либо выкованное в Риме. И оно стало отличным дополнением к его твердыне на берегу. Корабли с зерном из Африки и Сицилии больше не плыли к полуострову. Он уже отрезал Рим от половины необходимого ему продовольствия и многого другого, но мог причинить городу еще больше неприятностей.

Секст Помпей повернулся к своему новому заместителю, Ведию. Возможно, ему следовало подобрать помощника среди легион-капитанов, но этот человек сражался с ним бок о бок в годы пиратства, и Секст ему доверял. Ведий, которому еще не исполнилось тридцати, не обладал остротой зрения, необходимой для того, чтобы разглядеть флаги, поэтому ждал новостей, чуть ли не подпрыгивая от нетерпения. Когда Секст познакомился с ним, Ведий дрался за деньги в тавернах, чаще побеждал, но выигрыши обычно просаживал в азартные игры. Чем-то они понравились друг другу с того первого раза, когда Помпей уложил его на землю, сломав ему челюсть. В последующие месяцы Ведий трижды нападал на него, но всякий раз получал изрядную трепку, так что в итоге забыл о мести и заинтересовался римским патрицием, который говорил и вел себя как простолюдин.

Теперь Секст улыбнулся мужчине, узнавшему, что такое вкусная еда, лишь на борту галеры, которая охотилась за римскими торговыми кораблями. Похоже, даже волка можно приручить, если как следует кормить его.

– Поднят красный флаг. Какая-то смелая душа вышла в море, рискнув собственной жизнью, чтобы доставить побрякушки своей любовнице, – сказал Помпей.

В не столь уж далеком прошлом второй флаг имел важное значение для его команды, показывая, сколько в открытом море кораблей. Один или два являлись целью, а большее количество несло с собой немалый риск, и тогда его люди оставались в бухтах и крошечных заливчиках, которых хватало на побережье. Секст почувствовал, как быстрее забилось сердце, предвкушая славную охоту. Он стоял на палубе прекрасной римской галеры, а его легионеры и рабы уже изготовились к отплытию. В маленькой бухте, где он провел ночь, стояли на якоре еще пять галер, ожидающих его приказа. Он прокричал его сигнальщику, наблюдая, как на вершину мачты поднимается флаг. Гребцов мгновенно разбудил хлыст, щелкнувший над их головами. Другие галеры тут же отреагировали, демонстрируя отменную дисциплину, которая так нравилась Помпею. Якоря подняли с морского дна, весла зависли над водой, готовые опуститься. Молодому командующему хотелось громко смеяться, когда его галера двинулась по темной воде к открытому морю. Остальные суда последовали за ней, как охотничьи соколы. Его пиратские корабли, шесть несущих смерть галер, малая часть флота, которым он теперь командовал. Еще двести галер укрывались в бухтах от посторонних глаз, и все ждали его приказа, который бы безоговорочно выполнили.

Появление сестры, покинувшей крохотную каюту, заставило Секста насупиться. Ему не нравилось, как она выглядела. В ее восемнадцать лет он стал ей не только братом, но и отцом, и держал при себе, вместо того чтобы оставлять среди грубых мужчин в одном из лагерей на суше.

– Нет причин для тревоги, Лавиния[18]. Я выполняю поручение Сената, охраняю берег. Ты можешь остаться, пока не начался бой. А потом спустишься вниз, хорошо?

Глаза девушки раздраженно сверкнули, но она кивнула. Ее волосы, такие же светлые, как у брата, обрамляли совсем юное личико. Почти детское. Секст с любовью смотрел, как она завязала волосы на затылке и повернулась к морю, наслаждаясь ветром и брызгами. Отметил он для себя и другое: Ведий ловит взглядом каждое ее движение.

– Следи за вражескими кораблями, – сухо приказал он заместителю.

Ведий был жутким уродом, иначе и не скажешь. Его нос, губы, уши покрывало множество шрамов, а брови превратились в розовое месиво под ударами железных перчаток. Их первая драка произошла после того, как Секст сказал, что его лицо похоже на мошонку, и, если бы не тот счастливый удар, сломавший Ведию челюсть, для Помпея все могло бы закончиться крайне печально. Однако никто не может драться в полную силу со сломанной челюстью, а после этого он показал Ведию, для чего нужен меч. Конечно же, он не мог допустить, что этот урод начнет ухлестывать за его сестрой. В ней текла патрицианская кровь, и Секст собирался найти ей достойного мужа, богатого сенатора или претора. Он увидел, как Лавиния смотрит на морских птиц, и улыбнулся, охваченный нежностью.

Галеры вышли из бухты на половинной скорости: рабы-гребцы только разогревались перед тем, как выплыть из тени на солнце. Сексту понравилось, что галеры без всяких на то приказов выстроились таким образом, что образовали наконечник стрелы. Острием, естественно, была его галера. В пиратские времена его люди, не соблюдая строй, просто мчались на торговые корабли, оглашая воздух жуткими криками. Но флотские галеты четко следовали заведенному порядку, и их дисциплинированность и боевая мощь безмерно радовали предводителя. Он, как и всегда, поспешил на нос, чтобы получше рассмотреть добычу, а галера тем временем все прибавляла скорости.

Два корабля виднелись вдали – крохотные точки на сверкающей под солнечными лучами воде. Вот они заметили его галеры и начали разворачиваться в сторону материка. Поздно. Теперь капитаны успевали разве что направить корабли на берег и разбежаться, спасая свои жизни. Секст рассмеялся. Его снова и снова окатывало фонтаном соленых брызг, а он всматривался в даль, приложив ладонь к глазам, чтобы прикрыть их от яркого солнечного света. На этой части побережья пытающиеся ускользнуть от него суда не могли найти убежища: их ждали только высокие утесы и скалы. Он прокричал приказ, и гребцы еще усерднее заработали веслами, увеличивая и без того большую скорость. Корабли, за которыми они гнались, осознали ошибку и попытались развернуться в сторону моря.

Теперь Секст мог разглядеть единственный парус на одном корабле, в то время как на втором – большой галере – гребцы работали в полную силу, но не убегая, а сближаясь с ним, словно капитан решил, что у него есть шанс победить в бою с шестью галерами. Помпей ожидал, что ему придется преследовать их миль тридцать, прежде чем удалось бы пойти на абордаж.

Ведий возник у его плеча.

– Наверное, капитан хочет умереть быстро, – предположил помощник.

Секст кивнул, хотя и не стал бы утверждать этого наверняка. Действия капитана галеры его озадачили, и он видел, как поднимаются и опускаются весла: галера шла с максимальной скоростью.

– Подними флаги «один», «два», а потом – «атака» и «меньший», – распорядился он.

Ему нравилась легионная система сигналов: он быстро ее освоил, и теперь с их помощью мог отдавать даже сложные приказы. Две галеры Помпей отправил в погоню за торговым судном, а сам намеревался заняться безумцем, который торопился на встречу с ним – вероятно, желая, чтобы ему побыстрее перерезали горло. Секст знал, что они перехватят галеру до того, как она доберется до берега, и видел, как вдалеке две его галеры настигают торговый корабль. На нем уже свернули парус, показывая, что сдаются. Теперь его людям оставалось только забрать все ценное, прежде чем поджечь судно. Помпей вновь повернулся к приближающейся к ним галере. Гребцы уже вытащили весла из воды и втянули на палубу. Обездвиженная, галера покачивалась на волнах словно бревно, целиком во власти стихии.

– Четверть скорости! – прокричал Секст. – Лавиния, спускайся в каюту.

Он бросил на нее быстрый взгляд, но сестра оставалась на месте, держась за мачту и широко раскрытыми глазами глядя на приближающуюся вражескую галеру, море, небо и солнце. Боги, иногда он думал, что эта девушка – просто дура! Она, похоже, ничего не знала об опасности. Помпей не мог приказать Ведию отвести ее вниз и поэтому отвернулся, весь кипя. Слова могли подождать. Галера приближалась, и он уже мог разглядеть лица людей, стоявших на палубе. Ни катапульт, ни лучников или копьеметателей он не видел: никакого подвоха не ожидалось.

– Подходим ближе, – крикнул он Ведию, который отдал гребцам и этот приказ.

Его корабль сближался со сдавшимся, а остальные галеры окружили их со всех сторон. Хоть и опасаясь лучников, которые могли внезапно появиться на палубе, Секст перегнулся через нос галеры и крикнул:

– Этот корабль – отличный подарок! Я вас благодарю. Сдавайтесь, и я почти никого не убью!

Ответа не последовало, и он увидел, как рабы сдавшегося судна подтаскивают лодку к краю палубы и спускают ее на воду. Двое мужчин перебрались в лодку и начали грести, направив ее к галере Секста. Тот вскинул брови, повернувшись к Ведию.

– Это что-то новое, – в его голосе слышалась тревога. Цезаря избрали консулом, и не исключалась возможность, что в лодке сидели его люди с приказом признать власть Рима. Впрочем, значения это не имело. Сенат назначил его командующим флотом, капитаны эти приказы видели и подчинялись им. Отказываться от этого поста он не собирался.

Помпей приказал сушить весла, и его желудок дернулся, когда галера закачалась на волнах. Он все так же настороженно наблюдал за приближающейся лодкой с двумя мужчинами на борту.

– Кто вы? – спросил он их, и ему даже не пришлось повышать голос.

– Публий и Гай Каска, – ответил один из сидящих на веслах людей. Он тяжело дышал, непривычный к физической работе. – Свободные граждане и Освободители в поисках убежища.

Секст подумал о том, чтобы утопить их, однако на тот момент они могли стать источником свежих новостей из Рима. Он услышал, как Ведий достает из ножен кинжал, и покачал головой.

– Приведи их на борт и пошли людей на галеру. Я знаю эти имена. И хочу услышать об убийстве Юлия от тех, кто принимал в нем участие.

Вдали уже пылал торговый корабль. Секст улыбнулся. Поднимающийся к синему небу черный дым напоминал развевающийся флаг.

– Лавиния! Быстро вниз! – внезапно рявкнул он.

– Я хочу посмотреть! И услышать, что они скажут! – запротестовала девушка.

Секст огляделся. Едва ли два брата могли представлять собой опасность.

– Ладно, оставайся, – с неохотой разрешил он. Ни в чем не мог ей отказать!

Ведий улыбнулся, обнажив сломанные зубы и белесые десны. Но Лавиния полностью проигнорировала его, и улыбка увяла.

Глава 20

Солнце еще грело спину Агриппы, хотя лето давно сменилось осенью и деревья оделись в красное с золотом. Он стоял у кромки воды Авернского озера шириной в добрых полмили и смотрел на противоположный берег. Там, на месте маленькой деревеньки, теперь вырос форпост Рима, где десятки тысяч людей работали не покладая рук от зари и до сумерек. Одновременно на громадных стапелях строились корпуса двенадцати галер. Даже с такого расстояния молодой человек видел копошащихся людей и слышал стук молотков, который доносился до него в неподвижном воздухе. Три уже построенные галеры кружили по озеру, выполняя различные маневры – атаковали и уходили из-под удара, имитируя грядущие сражения.

– Ладно, я потрясен, – признал Цильний Меценат, стоявший рядом с Агриппой. – За несколько месяцев ты сотворил чудо. Но я вижу в твоих планах одну маленькую проблему.

– Нет никаких проблем, – возразил его друг. – Октавиан дал мне два легиона и всех плотников и кораблестроителей Италии. Два дня тому назад я подписал приказ о полной вырубке леса в поместье одного сенатора. Так тот даже не пикнул. Я построю корабли, Меценат.

Молодой патриций посмотрел на верфь на противоположном берегу и на гоняющиеся друг за другом галеры.

– В этом я не сомневаюсь, мой друг, хотя даже несколько дюжин галер – это еще не флот. Однако…

– С сорока галерами я с ним справлюсь, – прервал его Агриппа. – Я не один год плавал на этих кораблях. Знаю на них каждый уголок и могу улучшить их. Пойдем со мной на одну из них. Я придумал оружие, которое удивит Секста Помпея.

Двое мужчин зашагали по берегу. Меценат слышал приказы, которые отдавались гребцам. Слова далеко разносились над гладкой, как стекло, поверхностью озера. Виспансий Агриппа буквально принял слова нового Юлия Цезаря о том, что при строительстве флота он может тратить, сколько сочтет нужным. И денег уходило так много, что Октавиан послал Цильния на юг, чтобы проверить, на что ежемесячно тратятся такие миллионы. А из того, что тот увидел, выходило, что расходы будут только возрастать.

– Я обнаружил одну неувязку в твоих планах, Агриппа, – Меценат улыбнулся. – Ты строишь флот в секрете от всех, и, я вижу, готовишь легионеров, чтобы они знали, что надо делать в бою. Но, боюсь, возникнут определенные трудности, когда понадобится выйти в море.

Агриппа мрачно глянул на него.

– Я же не идиот, Меценат. Я знаю, что у озера нет выхода к морю.

– Некоторым может показаться, что это проблема, если речь идет о флоте.

– Да. Я вижу, тебя это забавляет. Но берег всего лишь в тысяче шагов отсюда, и я тщательно выбирал озеро. В рабочих у меня недостатка нет. Они пророют канал до моря, и по нему мы выведем корабли.

Цильний вытаращился на него:

– Ты думаешь, такое возможно?

– Почему нет? Египтяне построили пирамиды, используя тысячи рабов. Землемеры уже готовят маршрут. Тысяча шагов, Меценат! Не так уж и много для людей, которые построили дорогу длиной в миллион шагов.

Стук молотков усиливался с приближением к верфи на берегу. Множество людей, обливаясь потом, работало под солнечными лучами. Меценат присвистнул, глядя на ближайшую галеру. Он и представить себе не мог, как она огромна. Дальше вдоль берега выстроились еще одиннадцать судов, находившихся в различной степени готовности. Патриций протянул руку к одной из дубовых балок, отходящих от киля галеры. Пахло свежей стружкой, и Цильний видел сотни плотников на лесах и площадках, обеспечивающих подход к любой части строящегося корпуса. У него на глазах восемь человек удерживали на месте деревянную балку, вставив ее концы в подготовленные гнезда, а девятый заколачивал фиксирующий эту балку деревянный клин шириной с его руку.

– Сколько ты им платишь? – спросил Меценат.

Агриппа фыркнул:

– В два раза больше, чем им заплатили бы где-то еще. А бригадиры плотников получают в три раза больше. Октавиан сказал, что у меня полная свобода действий, а самое главное – это скорость. Она обходится недешево. Я могу построить ему флот, но цена будет высокой, если он хочет получить корабли в самом скором времени.

Цильний взглянул на своего друга и отметил не только его усталость, но и гордость. В волосах Агриппы застряли стружки, щека была белой от опилок, но глаза его ярко блестели. Он сильно загорел и буквально светился здоровьем.

– Нравится тебе эта работа, – Меценат широко улыбнулся.

Прежде чем Виспансий Агриппа успел ответить, они услышали шум приближающейся колесницы на дороге, которая вела в расположенный в десяти тысячах шагов Неаполь.

– Кто это? – подозрительно спросил Агриппа.

– Мой друг. Он хотел посмотреть на корабли, – ответил молодой патриций.

– Меценат! Как я смогу сохранить в секрете строительство флота, если ты приглашаешь друзей, чтобы они посмотрели, что я делаю? Как он вообще смог миновать блокпост на дороге? – возмутился кораблестроитель.

Его друг чуть покраснел.

– Я дал ему пароль. Послушай, Вергилий – поэт и умеет хранить секреты. Я просто подумал, что он захочет написать несколько строк об этом месте.

– Ты думаешь, у меня есть время для поэтов? Может, ты притащишь сюда еще и художников со скульпторами? Это секретный флот, Меценат! Отошли его немедленно. Он уже увидел слишком много, только приехав сюда. А так у него еще и возница! Что ж, его я задержу. Назначу жалованье, и он будет работать здесь вместе с остальными. Никто не уйдет отсюда раньше весны.

– Тогда я возьму Вергилия с собой.

Оба наблюдали, как поэт слезает с колесницы, оглядывается и изумленно таращится на массивные каркасы галер. В воздухе висела пыль, и Публий Вергилий Марон несколько раз громко чихнул, вытирая нос квадратом дорогого шелка.

– Сюда, – позвал его Меценат. Его друг увидел двоих мужчин и быстрым шагом направился к ним.

– Послушай, – прошептал тем временем провинившийся патриций Агриппе, – он действительно хороший поэт. Октавиан его любит. Он уже знаменит в больших городах. С таким лучше быть любезнее. Его стихи обессмертят тебя.

– Не нужно мне такое бессмертие! – рявкнул кораблестроитель. – Я хочу построить флот до того, как Секст Помпей уморит эту страну голодом!

К ним подходил мужчина небольшого роста, с брюшком и черными кудряшками, обрамлявшими лицо. Он снова чихнул и недовольно застонал:

– Право, Гай Цильний, я думал, здешний воздух будет хорош для меня, но пыль такая неприятная. А ты, должно быть, Агриппа, гениальный судостроитель? Я… я Вергилий. – Поэт помолчал, явно разочарованный тем, что лицо его нового знакомого осталось бесстрастным. – Ах, я вижу, что моя слава не прибыла сюда раньше меня. Неважно, Цильний говорил мне, что ты придумал какую-то новую конструкцию галеры.

– Меценат! – Агриппа не верил своим ушам. – Кому еще ты об этом говорил? Если так пойдет и дальше, то флот Помпея встретит меня, едва мои галеры выйдут в море.

Его друг окончательно смутился и принялся оправдываться:

– Я поделился с ним некоторыми мелочами, чтобы разжечь его интерес, ничего больше. Вергилий же понимает, что никому нельзя об этом говорить, так?

– Разумеется, – без запинки поддакнул Вергилий Марон. – Поэтам известны многие секреты. В любом случае, я подозреваю, что не задержусь надолго в этом мире. Слабею с каждым днем…

Он энергично высморкался, и Агриппа раздраженно глянул на него.

– Твой возница останется здесь, – заявил он поэту. – Меценат отведет лошадей в город и возьмет тебя с собой.

Вергилий моргнул.

– Он именно такой, как ты и говорил, Цильний, – сказал он своему другу. – Суровый истинный римлянин, но сложен, как молодой Геркулес. Он мне нравится. – Поэт повернулся к Агриппе. – Раз уж я увидел строительство твоего флота, можно ли доверять мне в достаточной степени, чтобы устроить небольшую экскурсию?

– Нет, – отрезал тот, едва сдерживаясь. – Я занят.

– Цезарь сказал, что я должен ознакомиться с детальными планами, – вмешался Меценат. – Я взял с собой Вергилия, чтобы он все записывал. Даю тебе слово, ему можно доверять.

Агриппа в раздражении вскинул глаза к небу, а потом отвел своего товарища на десяток шагов, чтобы Вергилий не услышал их разговора.

– Он не кажется мне… мужчиной. Меценат. И я слышал, что таким доверять нельзя. Они сплетничают, как женщины.

– Как это, он не мужчина? – наивно спросил Цильний.

Агриппа покраснел и отвернулся:

– Ты знаешь, о чем я. По крайней мере, скажи мне, что он, ты понимаешь… – у него перехватило горло, и ему пришлось выдавливать из себя слова. – …он, как бы это сказать, дает, а не берет.

– Не могу взять в толк, о чем ты, – ответил Меценат, хотя его глаза весело блестели. Кораблестроитель по-преж-нему не смотрел на него.

– Он – ножны, а не меч! Боги, я не знаю, как об этом сказать! Но ты понимаешь, о чем речь.

– Да, понимаю. – Меценат рассмеялся. – Просто меня интересовало, в какие слова ты это облечешь. Вергилий! – оглянулся он на гостя. – Мой друг хочет знать, ты меч или ножны?

– Что? Э… меч, определенно. Доброе римское железо, вот кто я, – отозвался Публий Вергилий.

Агриппа застонал. Он долго сверлил обоих мужчин мрачным взглядом, но потом не выдержал. Молодой человек гордился своим творением, и какая-то его часть хотела им все показать.

– Ладно, идите за мной, – сдался он, наконец, и тут же зашагал к галере. Вергилий с Меценатом обменялись улыбками, двинувшись следом. Агриппа, не оглядываясь, начал подниматься на строительные леса, с легкостью, свидетельствующей о том, что для него это – привычное дело, переходя с платформы на платформу. Его спутники, конечно, отстали, но все-таки забрались на верхнюю платформу, с которой им открылась незаконченная палуба. Настил положили еще не полностью, так что они видели скамьи гребцов.

– Сначала я хотел поставить четыре абордажных ворона[19] вместо одного обычного, – стал рассказывать кораблестроитель. – Результат на дне озера. Галера от этого стала слишком тяжелой. Но я все равно поставлю не один, а два, чтобы побыстрее переправлять людей на борт вражеского судна, хотя в этом случае, если волны сильные, галера несколько теряет в устойчивости. Но я найду способ это исправить. – Агриппа посмотрел на Мецената, ожидая понимания, но на лице его друга-патриция отражалось недоумение. – Гребцами будут не рабы, во всяком случае, на этих судах. Только лучшие бойцы, отобранные на состязаниях октавианских легионов. Я предлагаю двойную оплату тем, кто станет победителем и получит место гребца. В результате у нас на каждом корабле будет, как минимум, в три раза больше бойцов.

– Это плюс, – признал Цильний Меценат. – Но Помпей командует двумя сотнями галер. Тебе потребуется что-то еще.

– Это не все, что у меня есть, – сухо ответил Агриппа, глядя на Вергилия. – Если вы хотите посмотреть, поклянитесь, что умрете, прежде чем кому-то об этом расскажете. Мне и без того довольно сложно удерживать здесь моих рабочих, чтобы они не убежали в город и не выболтали все, что здесь видели.

– Даю тебе слово, честью клянусь, – ответил Меценат, и Вергилий со всей серьезностью повторил его слова.

Агриппа кивнул и свистнул одному из людей, работавших на палубе.

– Поднимите катапульту, – приказал он.

– В катапультах нет ничего нового, – пожал плечами поэт. – Их используют на всех флотских галерах.

– Чтобы метать камни, которые чаще пролетают мимо, – прорычал Виспансий Агриппа. – Точность попадания – это проблема, но мне удалось ее обойти. Ничего подобного у них нет.

По приказу бригадира плотников, к которому обращался Агриппа, шесть человек принесли снизу стойки и веревки. На глазах Мецената и Вергилия они начали собирать на палубе метательную машину, закрепляя опоры круглой платформы в специальных пазах в палубе, чтобы после выстрела катапульта оставалась на месте и не каталась по кораблю во время шторма. На платформу установили бронзовые шары со штырями, которые точно вошли в пропиленные для них гнезда. На шары поставили еще одну круглую деревянную платформу диаметром в шесть футов, которая могла легко вращаться на этих шарах, верхней частью утопленных в общую канавку, даже при установленной на ней катапульте, которую собрали с завидной быстротой, свидетельствующей о большой практике.

– Я вижу четырехлапый якорь… – начал Меценат.

– Смотри, – оборвал его Агриппа.

Катапульта напоминала миниатюрную копию лука-скорпиона, какие использовали легионы. Никакой пращи с тяжелым камнем. А вместо стрелы на ней установили большой четырехлапый якорь, привязанный к бухте веревки. Люди на палубе ждали сигнала, и Агриппа взмахнул рукой. Все трое вздрогнули, когда катапульта выстрелила, и якорь взлетел в воздух, потащив за собой веревку. Он пролетел сотню шагов, прежде чем резко пошел вниз и ткнулся в мягкую землю.

Руководитель строительства выглядел очень довольным, когда повернулся к своим гостям.

– Камень может не попасть в корабль или стукнуться о палубу и отскочить в воду. А якорь пролетит над вражеским кораблем и вцепится в дерево, – объяснил он. – Наши противники попытаются разрубить веревку, но в ее волокна вплетена медная проволока. На каждой палубе будет по три таких катапульты, и, когда якоря вцепятся в борт, мои люди быстро подтащат вражескую галеру. Потом мы перекинем абордажные вороны и нападем на них прежде, чем они организуют оборону.

Меценат и Вергилий кивали, но, похоже, идея Агриппы не произвела на них должного впечатления.

– Вы увидите, – продолжил их друг. – На кораблях, спущенных на воду, новые катапульты уже установлены. Я собирался испытать их сегодня, до того, как из-за вашего прибытия все утро пошло псу под хвост.

Он повернулся и прокричал приказ капитану ближайшей галеры, одной из трех, продолжавших маневрировать на озере. Его зычный голос, конечно же, услышали, о чем капитан и сообщил, вскинув руку. Гребцы вытащили весла из воды, чтобы их галеру догнала преследующая. Меценат и Вергилий вовремя успели повернуться, чтобы увидеть, как с палубы выстрелили тремя якорями, которые перелетели через вторую галеру и прочно зацепились за дальний борт. Три команды легионеров уже накручивали веревки, словно рыболовную леску, упираясь ногами в деревянную палубу.

Натянувшись, как струны, веревки начали наклонять галеру. Ее команда устремилась к тому борту, откуда ожидалась атака. Галера потеряла устойчивость, сильно накренилась, люди с паническими криками заскользили к воде. Весла с одного борта вылетели из воды, а у другого копошились в наступающей воде потерявшие ориентацию гребцы. Панические крики оборвались громким всплеском: судно перевернулось, открыв изящные обводы корпуса. Все произошло так быстро, что Агриппа не успел даже открыть рта.

Меценат нервно сглотнул слюну, осознав, что произошло: на его глазах утонули двести, а то и больше человек. Даже тех, кто умел плавать, накрыло перевернувшейся галерой. Команда первого корабля застыла, потрясенная содеянным.

Гай Цильний посмотрел на Агриппу и увидел на лице своего друга и ужас, и радость.

– Боги, я думал… – Кораблестроитель приказал команде первой галеры вытаскивать из воды спасшихся и вытер с лица пот.

– Ты знал, что такое случится? – спросил его Вергилий с округлившимися от ужаса глазами.

Агриппа покачал головой.

– Нет, – мрачно ответил он. – Но никто и не думал, что это игра. Я готов использовать все средства, которые послужат нашей победе.

На озере перевернувшуюся галеру окружали с шипением лопающиеся пузыри воздуха, и были слышны слабые крики тонущих людей, попавших в ловушку на палубе для гребцов. Но кое-кому все-таки удавалось выплыть. Они выныривали на поверхность и кричали, молотя по воде руками и ногами, изо всех сил пытаясь удержаться на плаву, пока их не спасут.

– Мне нужны еще двадцать миллионов сестерциев, чтобы прорыть канал, – добавил Агриппа. – Я построю Цезарю галеры, которые ему нужны, и уничтожу Секста Помпея, чего бы это ни стоило.

– Я прослежу, чтобы ты их получил, – ответил Меценат. Его привычная веселость исчезла при виде утопающих.

Октавиан Фурин поднял руку, и другие участники аукциона разом замолчали.

– Четыре миллиона сестерциев, – произнес он.

Аукционист кивнул и отложил в сторону документы на право собственности, чтобы новый владелец мог забрать их после окончания торгов. Никто не посмел вызвать неудовольствие консула и члена триумвирата, хотя поместье Светония по праву считалось лакомым кусочком, учитывая выход к реке и дом на холме неподалеку от Рима. Оно примыкало к другому поместью, унаследованному Октавианом от Цезаря, и консул не мог упустить возможность расширить свои владения. И все-таки казалась странной необходимость торговаться за собственность, которая лишь благодаря ему попала на рынок. Десять процентов от окончательной цены причиталось гражданину, который убивал неудачника, попавшего в проскрипционные списки, и после их опубликования не раз и не два возникали жуткие ситуации, когда целые толпы врывались в дома этих людей и выволакивали их на улицу. Частенько доказательством права на вознаграждение служила голова человека.

Но со Светонием ничего такого не произошло. Сенатор исчез сразу после консульских выборов, и Октавиан наказал каждому из своих шпионов и клиентов незамедлительно сообщать ему все новости, как о Светонии, так и об остальных еще живых освободителях. Пока же всю собственность сенатора конфисковали и продали с аукциона, а вырученные за это деньги пошли на обучение и экипировку новых легионов.

– Следующий лот – вилла в сельской местности рядом с Неаполем, ранее принадлежавшая Публию Каске, – объявил аукционист.

Октавиан знал это имя: оно принадлежало одному из двух братьев, которых так и не удалось поймать. До него доходили слухи, что оба укрылись у Секста Помпея, но точно консул этого не знал. У него не возникало желания прикупить и это поместье, но он не уходил, чтобы узнать, сколько серебра оно принесет в военную казну.

Ставки делались вяло, богатые люди пытались понять, не захочет ли консул и триумвир в какой-то момент назвать свою цену. Гай Октавиан чувствовал на себе их взгляды и качнул головой, чуть отвернувшись от аукциониста. Торговля сразу оживилась, потому что это поместье на юге славилось виноградниками и плодородными землями. «В Риме еще есть деньги», – подумал Октавиан. И его задача состояла в том, чтобы собрать их даже больше, чем собрал Цезарь на войну с Парфией.

Он устало потер глаза, когда цена поднялась до четырех миллионов сестерциев и большинство участников прекратило борьбу. Тайный флот Агриппы требовал чудовищных затрат, но наследнику Цезаря не оставалось иного выхода, кроме как закачивать в корабли все больше золота и серебра. Без флота легионы, которые он контролировал на пару с Марком Антонием, не могли покинуть Италию. Но цена хлеба уже возросла в три раза. Да, многие из горожан еще не потратили три сотни сестерциев, полученных согласно завещанию Цезаря, но Октавиан понимал, что пройдет не так много времени, прежде чем они вновь начнут бунтовать, требуя всего лишь еды. Триумвир покачал головой, представив, что тогда будет.

Торги завершились на шести миллионах и четырехстах тысячах сестерциев. Октавиан махнул рукой аукционисту, который побледнел, как полотно, решив, что консул хочет назвать свою ставку после завершения торгов. Но тот покачал головой и указал на документы на владение поместьем, которое купил он сам. Триумвир лишь хотел, чтобы их прислали в один из его городских домов, а деньги он уже сам направил бы на оплату приготовлений к войне. После его ухода обстановка в аукционном зале заметно разрядилась.

Аукционный дом находился на вершине Квиринальского холма, и Октавиан едва заметил ликторов, которые тут же пристроились к нему, когда он направился к Форуму. Новое здание Сената почти достроили, и он согласился встретиться с соконсулом Педием около храма Весты, чтобы присутствовать при закладке последнего камня. Римская жизнь бурлила вокруг, когда он спускался с холма, и его губы непроизвольно поджались от воспоминаний о том, как ему приходилось буквально проталкиваться в этом месте сквозь ликующую толпу. В этот день его никто не приветствовал, и консул дрожал всем телом. К концу года в Риме заметно похолодало. Во всех смыслах до прихода новой весны было еще очень далеко.

При подходе к Форуму ощущение, что жизнь в городе бьет ключом, только усилилось. Открытое пространство заполняли тысячи людей – мужчин и женщин, приехавших в Рим по делам, от владельцев тысяч торговых домов до сенаторов и специалистов по праву, толкующих различные законы. Некоторые толкователи проделывали это прямо на улице в окружении толпы. Рим строился и перестраивался словами и идеями, а уж потом мечами, и по-прежнему оставался молодым. И Октавиан это чувствовал. Сенаторы не отгораживались от граждан – во всяком случае, в определенные дни каждого месяца. Они ходили среди толпы на Форуме, выслушивая требования и просьбы тех, кого представляли. К ним обращались с самыми разными вопросами, от жалобы на соседа до обвинения кого-то в убийстве. Шагая по Форуму, Октавиан заметил Бибула, увлеченного разговором с богатыми купцами, только чуть более толстыми, чем он сам. Как и новый Цезарь, Бибул увеличил свои владения на проскрипционных аукционах. Не вызывало сомнений, что его люди находились в зале, который только что покинул консул, с четкими инструкциями, за что и до какой цены надо бороться.

Бибул увидел проходящих мимо суровых ликторов, и его взгляд поискал среди них Октавиана. Несмотря на свои успехи, молодой человек знал, что мира с толстяком у него не будет. Благодаря стараниям Октавиана Марк Антоний вернулся в Сенат куда более могущественным, чем прежде. И теперь консул на расстоянии чувствовал ненависть Бибула. Но он позволил ей согреть полного сенатора. Бибул не поздоровался, предпочтя сделать вид, что не заметил проходящего мимо консула.

Квинт Педий стоял у входа в храм Весты, беседуя с Квинтиной Фабией. Октавиан просиял, увидев верховную жрицу, компанию которой обожал. С тех пор, как он стал консулом, ему едва ли удалось перекинуться с ней парой слов, но он точно знал, что она оставалась среди его сторонников, хотя бы ради своего племянника Мецената.

К его удивлению, Фабия направилась к нему с распростертыми объятиями:

– Цезарь, судя по всему, я должна поздравить тебя.

Октавиан посмотрел на Педия, который пожал плечами, и позволил Квинтине обнять его, что она и проделала с удивительной для женщины силой.

– С чем? – спросил он, когда весталка освободила его.

– С твоей помолвкой, разумеется.

– Знаешь, Квинтина, перспектива женитьбы на двенадцатилетней девочке особой радости не вызывает.

Он встретился с дочерью Марка Антония только раз после ее возвращения в Рим, и намеченная женитьба являла собой лишь один из пунктов заключенного договора. Октавиан Фурин жалел Клодию, но в Риме подобные свадьбы считались залогом взаимной поддержки. И эта помолвка нисколько не отразилась на популярности триумвира у дам благородной крови. Всех их привлекала его власть. Стройная фигура и молодость каждой из них составляли крепкий коктейль, и Октавиан мог, если бы захотел, менять партнерш хоть каждую ночь. Он подозревал, что Фабия прекрасно об этом осведомлена и просто подтрунивала над ним, и потому попытался сгладить излишнюю резкость.

– Просто у меня полно других дел, Квинтина. Извини.

– Разумеется. Молодые люди всегда влюблены, – усмехнулась верховная жрица.

– Возможно, не могу сказать. Мои грезы связаны с новыми легионами, обученными и подготовленными за зиму.

Октавиан посмотрел на Квинта Педия, которого исключили из разговора. Он, похоже, завидовал такому вниманию верховной жрицы к его соконсулу.

– Докладывай, Педий, – сказал ему преемник Цезаря. – Я пришел сюда не для того, чтобы говорить о любви. Во всяком случае, сегодня.

Педий откашлялся.

– Очень сожалею, госпожа Фабия, но нам придется отложить наш разговор на другое время.

– Хорошо, хотя я знаю несколько римских вдов, которых порадовала бы встреча с таким зрелым мужчиной, как ты, Педий, – ответила весталка. – Они куда интереснее, чем те юные девушки, которым отдает предпочтение Цезарь. Эти реки никогда не пересыхают, даже в отсутствии мужчины. Подумай об этом, пока вы будете тратить попусту это прекрасное утро.

И она вошла в храм, оставив мужчин таращиться ей вслед. Квинт Педий покачал головой, не зная, насмехалась ли жрица над ним или говорила чистую правду.

– Мы собрали шесть новых легионов и внесли их названия в списки Сената, – начал он рассказывать триумвиру. – На данный момент легионеры по большей части еще остаются крестьянами и ремесленниками. Их подготовка ведется около Арреция, и мечи и щиты они пока получают по очереди.

– Так купи еще, – предложил Октавиан.

Педий в отчаянии шумно выдохнул:

– Я бы купил, будь у меня для этого золото. Ты представляешь себе, сколько стоит полная экипировка пяти тысяч человек, не говоря уже о тридцати? Мечи должны привозить из Испании по суше, потому что Секст блокирует западный берег. Тысяча миль, Цезарь! Вместо месяца по морю дорога занимает в четыре раза дольше, так что пока им приходится упражняться палками и разнокалиберным оружием столетней давности. И если я куда-то обращаюсь за деньгами, мне говорят, что Цезарь уже здесь побывал и сундуки пусты.

Октавиану не требовались напоминания о том, что Секст Помпей организовал блокаду побережья. Да еще Кассий и Брут все это время наращивали силы в Греции и Македонии. Он прекрасно понимал, как сжимается удавка на горле страны.

– Золото тоже поступит по суше, из шахт в Испании, и я занимаюсь созданием флота, чтобы прорвать блокаду Секста Помпея. Эти расходы опустошают казну, но я смогу прикрыть легионы, – ответил он.

– Я бы предпочел, чтобы ты больше делился со мной своими планами, – ответил Педий. – Хотя проскрипции заткнули рот некоторым из твоих врагов, главные проблемы никуда не делись. Мы не можем начать кампанию без новых легионов, которые будут охранять Рим, и кораблей, которые поведут наши легионы. Пока эти проблемы не решены, мы заперты на своей территории.

– Все верно, консул. Нет смысла вновь и вновь возвращаться к нашим трудностям. Я бывал и в более сложных ситуациях, поверь мне, – заявил ему Гай Октавиан.

К его удивлению, Квинт Педий улыбнулся, пожевал изнутри губы, а потом вскинул на него глаза.

– Бывал, это точно, – согласился второй консул. – И выходил из них с честью. Город по-прежнему уверен, что ты все сделаешь правильно, Цезарь, как будто ты взмахом руки можешь доставить сюда дешевое зерно. – Он наклонился к Октавиану и так понизил голос, что его слов не мог услышать даже стоявший ближе всех ликтор. – Но, все, чего ты добился, у тебя могут отнять, если такие люди, как Брут, Кассий и Секст Помпей найдут союзника в Риме.

Октавиан Фурин резко взглянул на Педия и некоторое время наблюдал за его пребывающей в непрерывном движении челюстью.

– Ты пытаешься меня предупредить? – уточнил он. – Марк Антоний поставил все на меня, Педий. Он не такой дурак, чтобы рисковать нашим союзом ради таких людей.

– Возможно, – ответил его соконсул. – Надеюсь, ты прав. Как знать, может, я чрезмерно подозрительный старик, но иногда подозрительность – не самое плохое. Ты еще очень молод, Цезарь. Для тебя будущее выглядит гораздо более долгим, чем для меня. Думаю, неплохая идея – помнить об этих годах, принимая то или иное решение.

Октавиан на мгновение задумался. Он знал, что Юлия Цезаря много раз предупреждали об убийцах, но он всегда игнорировал эти угрозы.

– Я буду готов ко всему, Педий. Даю тебе слово.

– Хорошо, – Квинт улыбнулся. Мне все больше нравится быть консулом в паре с тобой, молодой человек. Я не хочу, чтобы все это быстро закончилось[20].

Глава 21

Марк Брут едва сдерживал злость, вызванную скорее, потерей физической формы, чем молодым греком по имени Клиант, который танцевал вокруг него с учебным мечом. Совсем недавно он бы с легкостью расправился с этим юношей, но вместе с годами от него ушла и немалая доля скорости движений. И только ежедневные спарринги позволяли Бруту удерживать хоть малую ее часть.

Он знал, что лицо и голая грудь у него сейчас раскраснелись, как после бани. На вдохе воздух попадал в легкие горячим, словно из духовки, и пот лился по всему его телу градом, тогда как противник выглядел все таким же свежим. И пусть Марк понимал, что подобные мечты – глупость и полная бессмыслица, ему хотелось, чтобы юность вернулась хоть на мгновение. Тогда он поставил бы грека на место.

Клиант все еще побаивался римского проконсула, который выбрал его в партнеры по спаррингу. Несмотря на тридцатилетнюю разницу в возрасте, он пока так и не смог нанести противнику выводящий из строя удар и лишь несколько раз черканул по его рукам красной краской, которая покрывала деревянный меч. Тем не менее молодой человек чувствовал, что поединок складывается в его пользу, и ему нравилось, что друзья подбадривают его криками, стоя за чертой тренировочной площадки. Афины, конечно, управлялись Римом, но толпа открыто поддерживала юного грека.

Вдохновленный этими криками, Клиант блокировал атаку щитом и нанес удар в шею римлянина. Это был опасный удар, чреватый смертельным исходом даже в бою на деревянных мечах. Брут разозлился, отражая его, и перешел в наступление, нанося удар за ударом, и заставил Клианта отступать. Когда-то Марку мало кто мог противостоять в бою один на один, и даже сейчас его мастерство производило впечатление, хотя он тяжело дышал и вспотел так, что с его мокрых волос летели капли.

Клиант не спешил переходить в атаку. Все удары, которым его обучили на тренировочных курсах, не могли пробить защиту римлянина. Однако он не хотел выиграть только потому, что соперник полностью вымотался. Он взглянул Бруту в глаза и прижал меч к бедру, острием вниз. Оба были одеты только в короткие штаны, без ремня с ножнами, но намерения Клианта не вызывали сомнений. Марк Брут выпятил нижнюю губу и принял вызов. Он подошел ближе, пристально следя за противником, и тоже прижал меч к бедру, готовый к единственному удару. Молодым людям такое нравилось: ставка на быстроту реакции. Брут, полностью расслабившись, следил за глазами Клианта.

В атаку грек пошел без предупреждения, нанеся удар, который в тренировочных классах выполнял за свою короткую жизнь тысячу раз. Он принял решение, и его рука с мечом тут же взлетела вверх. Но к своему ужасу Клиант почувствовал, как меч противника прочертил красную черту на его шее, и краска, смешавшись с потом, закапала ему на голую грудь. Тут же последовали два коротких удара: по внутренней стороне бедра, от которого в настоящей битве человек быстро истекал кровью, и в бок. Случилось все в мгновение ока, и Брут хищно улыбнулся, отступая на шаг.

– У того, кто действует вторым номером, скорость обычно выше. Разве тебя этому не учили? – спросил довольный римлянин. – Подготовленный боец реагирует быстрее того, кто планирует удар.

Клиант поднес руку к шее, и на его пальцах осталось красное пятно. Затем он посмотрел вниз, туда, где краска капала с правого бедра. Толпа затихла, и он поклонился римскому наместнику.

– Я запомню урок, – пообещал юноша. – Еще разок?

Но тут головы всех присутствующих повернулись на хлопки, разнесшиеся по тренировочной площадке. Брут увидел Гая Кассия, стоявшего у ограждения, бодрого и подтянутого. Узнав составляющих ему компанию Светония и Гая Требония, он почувствовал, как закаменело его лицо, и бросил учебный меч Клианту, который едва успел его поймать.

– Не сегодня, – ответил он уже на ходу. – У меня, похоже, гости.

И направился к троице, которая дожидалась его.

– Присоединитесь ко мне в бане? – пригласил их Марк. – Мне надо смыть пот.

Кассий охотно кивнул, тогда как по выражению лица Светония чувствовалось, что это предложение ему определенно не нравится, и он резким движением провел рукой по жидким волосам. Гай Требоний оглядывался вокруг с неприкрытым интересом. Они последовали за Брутом в бани, которые располагались рядом с тренировочными площадками, в одном здании с раздевалками. Мужчины разделись и передали одежду рабам, чтобы те ее вычистили и пропарили. Марк Брут не обращал внимания на остальных, зная, что им все равно придется его дожидаться, хотят они этого или нет. Он спокойно стоял, пока его поливали водой, а потом повел гостей в самую жаркую парную, чтобы пот вытравил грязь из его кожи. В окружении незнакомцев старый Кассий, конечно же, не мог обсуждать свои планы, поэтому все четверо молчали, окутанные паром, а потом вслед за Брутом окунулись в холодный бассейн и улеглись на столы, где рабы стали втирать им в кожу масло и счищать грязь скребками из слоновой кости, вытирая их о набедренные повязки.

Прошел добрый час, прежде чем их оставили одних. Иногда знатные люди предпочитали подремать после бани, а многие хотели поговорить о делах. Рабы скромно ушли, но остались за наружной дверью в надежде, что посетители, уходя, из благодарности бросят им несколько монет.

Светоний не подозревал, что его волосы после пара и масла напоминали змеиные хвосты и никоим образом не прикрывали его лысину. Он поднял голову и увидел, что остальные лежат на столах, закрыв глаза.

– Как приятно найти в Афинах настоящую римскую баню! – сказал он. – Нам так много надо обсудить.

Звук, который издал Брут, более всего напоминал стон, но он сел. Остальные последовали его примеру. Светоний прикрыл руками обвисший живот и дряблые бедра. Баня лишала человека достоинства, и он сожалел, что не может завернуться в тогу.

– Так что привело вас сюда? – спросил Марк Брут. – Я надеялся послушать оратора Фенеса, который сегодня выступает на агоре.

– А его стоит послушать? – спросил Кассий.

Марк пожал плечами и взмахнул рукой.

– Ты же знаешь греков. Они видят в мире только хаос и не предлагают решений. Это паутинки на ветру, в сравнении с римскими мыслителями. По крайней мере, мы, римляне – практики. Если видим хаос, разбиваем ему голову.

– Они такие самодовольные. Я это давно знаю, – ответил Гай Кассий. – Помнится, один грек говорил мне, что они придумали все, от богов до секса. Я указал, что римляне взяли их идеи и улучшили. Арес стал Марсом, Зевс – Юпитером. И, разумеется, хотя мы не могли улучшить секс, именно мы догадались заниматься им с женщинами.

Брут рассмеялся, хлопнул его по плечу.

– Не хочу прерывать вашу дискуссию о философии, – вмешался Светоний, – но у нас есть более важные дела.

Кассий и Брут насмешливо переглянулись, а он заметил это, и его рот превратился в тонкую полоску неодобрения. Гай Требоний в это время просто наблюдал за ними, не решаясь присоединиться к разговору. Марк вздохнул: он так хорошо расслабился после бани, и ему не хотелось возвращаться к делам.

– Тогда скажи мне, Кассий, – заговорил он все же, – кто или что привело тебя сюда из Сирии?

– Кто же еще, как не Цезарь? – ответил Кассий Лонгин. – Ты знаешь, что он сформировал триумвират?

– С Марком Антонием и галльским военачальником Лепидом. Да, я не настолько далеко от Рима, чтобы не знать об этом, – кивнул Брут.

– У него теперь власть, как у императора! – выкрикнул Светоний, которому надоел этот мягкий тон собеседников. – Ведет себя как диктатор. Продает нашу собственность, издевается над законом. Ты знаешь о проскрипциях?

Марк Брут зло усмехнулся:

– Я внесен в список, это мне известно. Что с того? На его месте я бы поступил так же.

– Ты же не смиришься с возвышением нового Цезаря, сколько бы ни притворялся, – прошипел Светоний.

Брут мрачно смотрел на него, пока тот не отвел глаз.

– Держи себя в руках, Светоний, во всяком случае, в моем присутствии, – потребовал Марк. – Я, в конце концов, проконсул Македонии. А кто ты… я теперь и не знаю.

Светоний вытаращился на него, а Кассий улыбнулся и, чтобы скрыть улыбку, повернулся к обиженному бывшему сенатору спиной.

– Я изгнанник! – воскликнул Светоний. – Вот кто я. Я один из Освободителей. Я спас Рим от безумного тирана, который превратил Республику в посмешище, который уничтожил столетия цивилизации, став слишком могущественным, чтобы сохранять баланс сил. Вот кто я, Брут. А кто ты?

Марк Брут воспринял эту тираду, как лай пса, и только улыбка его чуть увяла. Но Светоний и не дожидался ответа. Через мгновение он продолжил, и его слова полились, словно прорвавший дамбу поток.

– Несмотря на все что я сделал для Республики, мой дом забрали, законную амнистию, касающуюся меня, отменили, и моей жизни угрожает опасность! Даже здесь, в Греции, опасность эта исходит от любого римлянина, который увидит свой шанс в том, чтобы отрубить мне голову и заработать целое состояние. Ты думаешь, тебе ничего не грозит, Брут? Мы прошли такой долгий путь, а теперь можем потерять все, потому что этот ублюдок пытается присвоить власть, которая ему не принадлежит. Он свалит нас, если мы его не остановим.

– Ты напоминаешь мне перепуганную старуху, сенатор, – ответил Марк Брут. – Попытайся вспомнить о своем достоинстве.

– О моем достоинстве?! – взвизгнул Светоний.

Марк отвернулся от него, оставив нервного сенатора с раскрытым от изумления ртом.

– Я не сидел, сложа руки, Кассий, – продолжил Брут, словно забыв про Светония. – Я работал с легионами и легатами, добиваясь их верности. Я поднял налоги, чтобы заплатить еще за два легиона, в основном из греко-римлян. Они упражняются каждый день и поклялись в верности именно мне. Ты можешь сказать о себе что-то похожее?

Старый сенатор улыбнулся:

– У меня семь легионов в Сирии и еще четыре пришли из Египта. Всего одиннадцать. Полностью вооруженные и экипированные всем необходимым. Они уважают Республику, и без цезарианцев, нашептывающих им в уши всякую дурь, они абсолютно верны тем, кто освободил Рим. Я тоже не терял времени даром. Ты знаешь, что я не из таких.

Слова Кассия, особенно о количестве легионов, порадовали Брута, и он кивнул, признавая его заслуги, прежде чем бросить взгляд на Светония.

– Знаю, – согласился он. – Видишь, Светоний, Кассий и я работали рука об руку. Создавали армию, пока ты надувал щеки и чесал языком в Риме.

Светоний, как и остальные, сидел голым, так что они увидели, как краснота опускалась с его перекошенного лица, пока не добралась до нижней части живота.

– Это я обезопасил наше будущее, передав флот Сексту Помпею! – возмущенно воскликнул Светоний. – Если бы мы с Бибулом не позаботились об этом, ты бы уже в этом году столкнулся с вооруженным вторжением, Брут. Вот что принесло тебе мое «надувание щек»! Необходимое время!

– Я уверен, все согласны с правильностью этого решения, – Кассий попытался ослабить напряженность. – Секст Помпей молод, но его ненависть к фракции Цезаря хорошо известна. Ты поддерживаешь с ним связь? – спросил он Марка.

– Да, – ответил тот, взглянув на Светония, который смотрел прямо перед собой, и пожав плечами. – Флот у него только на западе, и мое имя не вызывает неприятных ассоциаций ни в его лагере, ни у него самого. Конечно же, мы на связи. Вы знаете, что к нему перебрались братья Каска?

– Нет, я не знал, – ответил Кассий. – Хорошо. Но их поместья продали, чтобы пополнить казну.

– Еще один повод для них быть с нами, – заметил Брут. – Сейчас нам никакие сюрпризы не нужны. Мы можем использовать флот, чтобы высадиться на римской территории, или дождаться их здесь. Да, Светоний, я знаю, что они придут. Октавиан и Марк Антоний не могут игнорировать нас, когда в Риме иссякают запасы зерна. Они должны прийти. И они высадятся в Греции, как сделал Юлий Цезарь, когда воевал против Помпея. Только на этот раз они потеряют половину армии, которую Секст Помпей отправит на морское дно. Я все правильно понимаю, Кассий?

– Я на это надеюсь, – ответил худощавый сенатор. – На этом основана наша надежда покончить с ними.

Когда они выходили из бань, Марк Брут сунул руку в кожаный кошель, чтобы бросить рабам несколько медных монет. Потом он достал серебряный сестерций и кинул его Кассию. Тот, хмурясь, поймал монету, но потом, разглядев ее, рассмеялся:

– Спаситель Республики? Знаешь, Брут, мне кажется, это нескромно.

Марк сухо улыбнулся и кинул другой сестерций Светонию, который, поймав ее, всмотрелся в вычеканенный на металле профиль.

– Ваши имена просто не поместились, – объяснил им Брут. – А сходство есть, правда. Как проконсул, я несу ответственность за чеканку денег, так что особых проблем не возникло. И нам надо постоянно напоминать гражданам, почему мы убили в Риме этого человека. – Он кивнул Светонию. – В этом, надеюсь, у нас расхождений нет.

Кассий поджал губы при слове «убили», но, когда он отдавал монету, на лице его читалась удовлетворенность.

– Действительно, образ – это все, – согласился он. – За долгие годы жизнь меня этому научила. Люди знают очень мало – только то, что им говорят. И я убедился, что они готовы поверить чуть ли не всему, что слышат.

Брут хмыкнул и бросил сестерций одному из банщиков. Раб низко поклонился, не веря своему счастью.

– Я никогда не отрицал, что у меня есть личные причины для участия в этом, Кассий, – сказал Марк. – Все, что я сделал, все, чего достиг, накрывала тень Юлия Цезаря. Что ж, я зажег факел и разогнал темноту. Монеты – еще один шаг в этом направлении. Мы спасли Республику, если только теперь не отдадим ее этому мальчишке Октавиану.

– Мы не отдадим, – заверил его Кассий Лонгин. – Он придет к нам, а прийти он может только морем.

– Если только они не пойдут через север Италии и не ударят с суши, – мрачно изрек Светоний. Брут и Кассий повернулись к нему, но он не собирался им поддакивать. – А что? Расстояние такое же, как из Сирии. Нельзя же просто игнорировать угрозу нападения с суши. Что для легионов миллион шагов?

– Сенатор, – в голосе Марка Брута слышалось презрение, – если они поведут так много людей так далеко на север, нам об этом скажут. У нас есть флот, помнишь? Если цезарианцы уйдут на север, мы займем Рим задолго до того, как они успеют вернуться. Я буду счастлив, если они это сделают. Тогда мы разом решим все наши проблемы.

Светоний пробурчал что-то нечленораздельное, и его лицо снова побагровело. В толпе греков римляне выделялись и короткой стрижкой, и военной выправкой. На улице Марк махнул рукой отряду солдат, который дожидался его. Они отсалютовали и взяли их в кольцо.

– Должен сказать, что ты поступил правильно, выбрав Афины, Брут. – Кассий на ходу оглядывался по сторонам. Приятный город, дома далеко друг от друга. Боюсь, в Сирии слишком жарко летом и слишком холодно зимой. Страна суровая, зато легионы более закаленные.

– Сколько у тебя кораблей, чтобы перевезти их? – спросил Марк Брут.

– Кораблей? Ни одного, – ответил пожилой сенатор. – Я отослал все Сексту Помпею. Мне они не нужны, отсюда до Верии[21] есть дорога по суше. А для переправы через Босфорский пролив есть паромы. Рядом Византий. Тебе надо как-нибудь взглянуть на этот город, Брут, если ты там не бывал. В чем-то он такой же греческий, как Афины, даже старше Рима.

– Да, когда моя голова хоть на день вылезет из петли, я, возможно, потрачу время на старые карты и города, – кивнул Марк. – Сколько времени потребуется твоим легионам, чтобы добраться до Македонии?

– Они уже маршируют. К весне у нас будет армия, которая найдет что противопоставить армии триумвирата, потрепанной после морского вояжа. Мы поведем в бой девятнадцать легионов, более девяноста тысяч человек, в большинстве своем ветеранов. И те жалкие остатки римской армии, которые останутся после столкновений с флотом Секста Помпея, не смогут устоять перед нами.

– Командовать, естественно, буду я, – вставил Марк Брут.

Кассий внезапно остановился, и другим пришлось сделать то же самое, так что толпа греков была вынуждена обходить кольцо из охранников. Так вода обтекает брошенный в неглубокую реку камень. Послышались проклятия на греческом, но римляне их проигнорировали.

– Мне представляется, что у меня больше легионов, Брут, – возразил Гай Кассий. – Мы же не хотим проиграть войну до ее начала, начав препираться из-за этого?

Марк оценил решимость в голосе худощавого человека, который смотрел ему в глаза.

– У меня опыта больше, чем у тебя или у любых пяти твоих легатов, – ответил он. – Я не один год сражался в Галлии, в Испании и в Египте. Я не ставлю под вопрос их веру в тебя, Кассий, но при Цезаре я не мог проявить себя. И теперь этого не повторится.

Кассий Лонгин, в свою очередь, начал прикидывать, как долго ему следует стоять на своем и когда лучше сдаться.

– Тогда командовать будем вместе, – предложил он. – Армия слишком велика, чтобы приказы отдавал один человек. Тебя это устроит? Каждый со своими легионами?

– У меня восемь против твоих одиннадцати, Кассий, но думаю, они сделают все, что нужно, когда придет время. Я только хочу, чтобы кавалерия подчинялась мне, – ответил Марк Брут. – Я знаю, как использовать экстраординариев.

– Очень хорошо, – ответил Гай Кассий. – У меня их восемь тысяч. В знак дружбы они твои.

Четверо римлян двинулись дальше. Светоний качал головой. Его раздражение только нарастало: его спутники обсуждали будущее без учета роли, которую сыграли он и Бибул.

– Вы думаете, все дело в войне? – с усмешкой спросил он. – Или в нескольких монетах с хвастливыми словами?

Брут и Кассий остановились вновь. Оба одарили его суровым взглядом, но Светоний продолжал, отказываясь плясать под их дудку.

– И кто из вас станет императором, когда все закончится? Кто будет править Римом как владыка? – поинтересовался он.

– Светоний, я не думаю, что… – начал Кассий, но к его изумлению тот поднял руку, предлагая ему помолчать.

– Я знал тебя мальчишкой, Брут, – повернулся Светоний к Марку. – Ты помнишь?

– Да, помню.

В голосе Брута слышалось предупреждение, но вышедший из себя бывший сенатор ему не внял. Толпа по-преж-нему обтекала их с недовольным ворчанием.

– Тогда мы с тобой верили в Республику, видели в ней не фантазию, а что-то реальное, что-то достойное, и считали, что за нее можно отдать жизнь, – напомнил ему Светоний. – А Юлий в это не верил. Республика стоит жизни, помнишь? Она также стоила смерти. Мы пытались спасти Республику, но, судя по тому, что ты сейчас говоришь, ты об этом уже забыл. Помнишь, как ты когда-то ненавидел таких людей, как Помпей и Корнелий Сулла? И военачальников вроде Мария, готовых на все, лишь бы заполучить власть? Цезарь тоже был одним из этих людей, частью этой омерзительной болезни. Он стремился уничтожить Республику, и его приемный сын – такой же. Если Октавиана убьют, если он потерпит поражение, нельзя допустить, чтобы его место занял человек с теми же устремлениями. Республика зависит от доброй воли тех, кто достаточно силен, чтобы изорвать ее в клочья, и она достойна большего, чем жизнь отдельных людей. Я положил на это жизнь и готов ради этого умереть, если придется. Таковы ставки – больше, чем война, или флот, или еще один диктатор. В итоге или нами будут править императоры, или мы станем свободными людьми. Поэтому мы противостоим Октавиану: не ради мести, не для того, чтобы защитить себя. Причина в том, что мы верим в Республику, а он – нет.

Брут уже какое-то время порывался что-то сказать, но, в конце концов, закрыл рот. Гай Кассий в изумлении посмотрел на него.

– Я думаю, хотя бы один из нас должен подумать о том, что произойдет после нашей победы, Кассий, ведь так? – холодно спросил Светоний. – Есть шанс вернуть прежние права, договор между свободными гражданами и государством, воскресить свободу. Или мы можем стать лишь еще одной плетью той лианы, что душит Рим последние пятьдесят лет.

Он сунул руку в кошель, достал монету, которую дал ему Брут, и поднял ее над головой.

– Спаситель Республики, – повторил Светоний вслух надпись на монете. – Что ж, почему нет, Брут? Почему нет?

Глава 22

«Каблук» полуострова Италии прятался в тумане и сумраке. Галерный флот пытался обогнуть его по серому, бурному морю. Секст Помпей вытер воду с лица, когда его в очередной раз окатило брызгами от разбившейся о нос корабля волны. Он лучше других знал, как трудно приходится его командам в шторм. Глубокий киль на галерах отсутствовал, что позволяло быстро скользить по воде, но за скорость приходилось расплачиваться неустойчивостью в бурных водах, и весла использовались для того, чтобы не дать галерам перевернуться.

Секст видел, как шторм быстро накатывал с горизонта, видел фронт черных облаков, изливающихся потоками воды и сверкающих молниями. Они били в море, а оно, казалось, огрызалось на них, вздымаясь волнами и пенясь белыми гребнями.

Его легионного капитана тошнило. Он перевесился через борт, и Секста передернуло, когда он почувствовал, как принесенные ветром ошметки рвоты попадают ему на лицо и шею.

– Ради Марса, шел бы ты вниз, а?! – крикнул он измученному человеку.

Несчастный поплелся на корму, крепко держась за ограждение. Помпей прошел по качающейся палубе к носу, всматриваясь в серое море. Вокруг десятки галер зарывались носом в волны и поднимались над ними. Наиболее уязвимыми суда становились в тот момент, когда весла приходилось убирать на нижнюю палубу, а отверстия для них закрывать просмоленной материей, чтобы внутрь не залилась вода. Капитаны некоторых галер уже отдали такой приказ и подняли маленький штормовой парус, но большинство продолжало идти на веслах, и ледяная вода заливалась через отверстия в деревянных бортах. Ее приходилось вычерпывать, чтобы галера не пошла ко дну, но, по крайней мере, корабль оставался управляемым. Другие, огибая сушу, полагались лишь на парус, рулевые весла и изредка проглядывающий сквозь туман берег. Секст нервно сглотнул слюну, в любой момент ожидая услышать жуткий треск, указывающий, что какая-то галера напоролась на скалу или два корабля столкнулись друг с другом. Такой риск существовал всегда, но галерам не грозила особая опасность, если они находились неподалеку от берега. И только такой безумец, как Помпей, мог отправить их в бурю в открытое море, где волны и ветер грозили расправиться с ними.

Волна перехлестнула через нос, окатила предводителя флота, и его начало трясти. По палубе забарабанил дождь, еще уменьшив видимость. Секст вглядывался в далекий берег: смутную полосу на сером фоне. Ему требовалось найти укрытие до того, как шторм ударит в полную силу, но, судя по тому, как все складывалось, командам галер предстояло выдержать очень многое, прежде чем они успели бы обогнуть «каблук». Глядя на корабли, Помпей видел, как на все новых и новых галерах вытаскивали весла и поднимали парус, чтобы не пойти ко дну. Так что управлялись они теперь только огромными кормовыми веслами. Сквозь брызги и туман предводитель смотрел, как солдаты забирались на мачты и кричали оставшимся на палубе, что видят впереди. Он застонал, понимал, что ему сильно повезет, если ни одна галера не пойдет ко дну, и пожалел, что рядом нет Ведия. Но его заместитель был единственным человеком, которому он мог доверить вторую половину флота. Секст точно знал, что Ведий никогда его не предаст. А на случай, если бы такое все-таки произошло, он оставил двум своим людям необходимые инструкции, чтобы те по-тихому убили его.

Помпей почувствовал, как по загривку побежали мурашки, а когда обернулся, то нисколько не удивился, увидев Лавинию. Она стояла, держась за главную мачту. Одной рукой девушка прикрывала глаза, вглядываясь в даль, и он подумал, что выглядит она, в своем плаще, который трепал ветер, и с неестественно бледным лицом, как призрак. Флотоводец повернулся к носовой части корабля спиной и направился к сестре, покачиваясь вместе с палубой.

– Я не могу одновременно тревожиться о тебе и о корабле. Что не так с твоей каютой? – спросил ее Секст.

Лавиния вскинула на него глаза:

– Я пришла, чтобы глотнуть свежего воздуха, ничего больше, – ответила она. – Внизу нечем дышать. И корабль переваливается и прыгает, словно бешеный.

Несмотря на тревогу, ее мученический тон вызвал у брата улыбку. Он протянул руку, чтобы убрать с лица девушки прядь мокрых волос.

– Скоро все закончится, обещаю, – сказал он. – Обогнем мыс, и море сразу успокоится.

Помпей вновь посмотрел на грозовые облака, и по его лицу сестра поняла, что причины для волнения все-таки есть. Так что ее нервозность только усилилась.

– Станет только хуже, – пробормотала девушка.

Секст улыбнулся, чтобы успокоить ее.

– Мы же счастливчики, помнишь? Так что прорвемся.

Такая у них была давняя и горькая шутка. Слишком много несчастий обрушилось на их семью. И если удача и могла улыбнуться кому-то из Помпеев, так только Сексту и Лавинии. Девушка закатила глаза от этой жалкой попытки поднять ей настроение. Ее брат увидел, что она дрожит всем телом, и понял, что ее плащ промок насквозь.

– Ты замерзнешь, если останешься на палубе, – проворчал он.

– Не больше, чем ты, – возразила его сестра. – По крайней мере, здесь не воняет потом и рвотой. Это… внизу так неприятно.

– Ничего, переживешь, – в голосе Помпея не слышалось сочувствия. – Для нас это обычное дело, так? Говорю тебе, не могу я и приглядывать за тобой и одновременно командовать флотом.

В этот самый момент галера резко упала вниз, словно не сумела подняться на гребень волны, и провалилась во впадину. Лавиния вскрикнула, и Помпей торопливо обнял сестру и мачту, держа их обеих.

– Я думаю, что мне больше нравилось, когда ты был пиратом. Тогда ты привозил мне драгоценности, – заметила девушка.

– Которые ты продавала, а деньги давала в рост! Я давал их тебе, чтобы ты ими наслаждалась, а не зарабатывала на них, – вздохнул ее брат.

– Кто-то из нас должен зарабатывать, – ответила Лавиния. – Когда все закончится, мне понадобится приданое. А тебе – деньги на покупку дома, если ты заведешь семью.

Флотоводец обнял ее еще крепче, вспоминая тысячи разговоров в более трудные времена. Детьми они потеряли все, кроме имени их отца и нескольких верных слуг, которые все еще чтили Гнея Помпея Великого. И в самые тяжелые периоды брат и сестра говорили о том, что когда-нибудь они будут жить в собственном доме, в мире и покое. Им никто не будет угрожать, за ними не будут охотиться…

– Приятно знать, что ты по-прежнему заботишься обо мне, – улыбнулся Секст. – И мне будет еще приятнее, если ты пойдешь вниз и найдешь хороший плащ, который я смогу надеть… и еще один, сухой, для себя.

– Хорошо, – кивнула девушка. – Но я вернусь.

Помпей отвел ее к люку и держал его открытым, пока Лавиния спускалась по трапу, после чего закрыл. Он улыбался, возвращаясь на нос корабля и глядя на серое море, замечая все, что произошло за это время.

По крайней мере, капитаны из Сирии знали, что надо делать, пришлось признать Сексту, когда его корабль следовал за ними. Десять видавших виды галер, несмотря на бурное море, следовали четким строем, умело выдерживая позицию относительно друг друга. Чтобы добраться до него из Сирии, им пришлось пересечь Средиземное море, и этот поход отразился и на галерах, и на людях. Помпей сказал себе, что принял правильное решение, поставив сирийских капитанов в авангард флота, идущего на восток вокруг «каблука».

Секст дернулся, когда услышал громкий треск где-то слева. Он всмотрелся в ту сторону сквозь льющий как из ведра дождь, но не смог ничего разглядеть. Только южный берег Италии все-таки просматривался в серой мгле, и Помпея это подбадривало. Он понимал, что мучиться осталось недолго, и скоро, обогнув мыс, они попадут в более спокойные воды. Конечно, хотелось бы держаться ближе к берегу, но там возрастала опасность напороться на скалы.

Ветер начал завывать у мачты, и носовая часть, казалось, поднырнула под еще одну огромную волну. Секст крепко держался за поручень, чтобы не вылететь за борт. Он кашлянул, выплюнув ледяную соленую воду. Позеленевший бронзовый таран вновь показался над водой. Флотоводец вдруг почувствовал, как навалилась усталость, но он понимал, что шторм еще не достиг их и они находятся на самой его границе. Оглянувшись, Помпей увидел, что его капитан по-прежнему находится на палубе, согнувшись в три погибели. Цветом лица он напоминал труп, но все же держался, кляня все и вся. Секст улыбнулся, сказав себе, что обязательно расскажет капитану, как тот выглядел, если они оба выживут.

Впереди сирийские галеры по-прежнему рассекали волны. Пережидать шторм им было просто негде. Оставалось только продолжать путь, чтобы скорее обогнуть «каблук» и повернуть к Брундизию. Помпей вновь и вновь говорил себе, что Кассий прав. У него достаточно кораблей, чтобы организовать блокаду всей страны: разделив флот на две части, зажать ее, словно щипцами кузнеца. Ни у кого не было ста галер, не говоря уже о двухстах двенадцати, которыми он командовал. Этого вполне хватало, чтобы уморить Рим голодом.

Шторм ухудшил бывшему пирату настроение: он почувствовал, как внутри все холодеет от злобы. Его отец мог бы править Республикой, и они с Лавинией выросли бы, ни в чем не зная отказа. Все это отняли у них в египетских доках, где рабы убили их отца, чтобы порадовать Юлия Цезаря.

Долгие годы Секст понимал, что он всего лишь муха, жалящая бок римского быка. Люди, верные его отцу, до сих пор посылали ему донесения о том, что происходит в городе. Отталкиваясь от них, он рискнул и приехал в Рим, чтобы лично выступить перед Сенатом, пренебрег возможным арестом и казнью. Ведий отговаривал его, убеждал, что нельзя доверять этим старикам сенаторам. Но человек, молодость которого прошла в драках в портовых тавернах, не мог понять, что Секст хорошо знал этих людей. Его отец был одним из них. Правда, он все равно боялся, что они припомнят ему пиратство и попеняют на молодость, но все получилось, благодаря угрозе, которую представлял собой Октавиан и его легионы. Помпей получил в свое распоряжение флот, которому не было равных, и когда Сенат проголосовал за это решение, он ощутил, как отступает боль, не отпускавшая его со дня смерти отца.

Теперь с ним связался Кассий, и он пошел на контакт. Его флот стал тем оружием, которое могло потрепать армию Цезаря еще до битвы. Да так потрепать, что он потерял бы все шансы на победу. Секст вновь протер глаза от соленой воды, брошенной ему в лицо ветром, и хищно ощерился. С юных лет он убедился в том, что не существует такого понятия, как справедливость. Его отца забрали у него, и это никак не могло быть справедливым. Точно так же, как и триумфальное возвращение Цезаря в Рим, который распластался перед ним, словно перед живым божеством. Помпей долгие годы провел в отчаянии и горечи, выживая только потому, что оказался более безжалостным и готовым на убийство, чем любой из его людей. Он прошел жестокую школу и знал, что никогда больше не быть ему невинным ребенком, который когда-то играл с Лавинией. Его улыбка стала шире, и губы разошлись, обнажая зубы. Все это уже не имело значения. Кассий и Брут убили тирана, а у него наконец-то появился шанс потрепать армию Октавиана. Молодой человек точно знал, что придет день, когда он вернет все, что отняло у него семейство Цезарей, а больше его ничто не интересовало. Тень отца наблюдала за ним. И честь старика стоила того, чтобы пройти через шторм.

Побуждаемый какой-то странной радостью, причину которой он не понимал, Секст вдруг запел одну из песен, какие поют матросы, когда работают. Пел он плохо, но громко, достаточно громко, чтобы капитан забыл о морской болезни и удивленно посмотрел на него. И другие члены команды улыбались и качали головами при виде своего молодого вожака, который орал песню и отбивал ритм ногами на носу корабля.

Внезапно Помпей почувствовал вес плаща на мокрых плечах: Лавиния накинула его на брата, глядя на него, как на безумца.

– Гребцы внизу говорят, что впереди воет какое-то морское чудовище. Сказать им, что это всего лишь твое пение? – подмигнула ему девушка.

Секст улыбнулся ей, кутаясь в плащ. Пенных бурунов становилось все больше, дождь лил с прежней силой, брызги от волн, которые разбивал нос галеры, летели в лицо.

– Постой здесь со мной! – прокричал он. – Кораблю нужна толика нашей удачи.

Они стояли вместе, рука в руке, пока флот не обогнул мыс, оставив за кормой бурные волны, гром и молнии.

Агриппа стер со лба капельку грязи, которая начала подсыхать, вызывая зуд. Он уже и не помнил, когда спал больше нескольких часов подряд, и едва держался на ногах. Но они это сделали! Две тысячи человек с лопатами и тачками прокопали канал больше тысячи шагов длиной, и только узкая перемычка отделяла его от моря. Тридцать с лишним землемеров работали с Виспансием, тщательно проверяя глубину. Ширина канала составляла около дюжины локтей, чтобы пропустить узкие галеры с веслами, сложенными на палубе, но Агриппу, конечно же, прежде всего, беспокоила не ширина, а глубина. Он провел день, вновь и вновь проверяя расчеты землемеров. Если бы пустые галеры не смогли пройти над дном канала, все их усилия пошли бы прахом. Он посмотрел на гигантские ворота, которые сдерживали воды озера. Их создание – отдельная песня. Опытные строители вбивали мощные деревянные стойки в глину ударами огромных камней, подвешенных над ними. Мокрые от пота бригады рабочих поднимали и опускали их по сотне раз. Ворота разместили на коротком расстоянии от озера, и только потом убрали перемычку. Плотники работали день и ночь, и ворота выдержали напор воды. Но никому из рабочих не хотелось находиться рядом с ними, когда они рыли канал к морю. Дерево иногда стонало, и вода просачивалась через маленькие трещинки, отчего земля на дне канала становилась влажной и липкой. Работа была тяжелой, но, как и обещали Агриппе землемеры, две тысячи человек могли построить практически все, и наконец-то прорыли канал.

На озере галеры продолжали маневрировать и гоняться друг за другом: каждая новая команда получала необходимые навыки, чтобы на борт своего корабля подняться уже полностью подготовленной. Вдоль берега Виспансий Агриппа расставил мишени для лучников, одна из первых галер, оказавшаяся слишком тяжелой, стояла на якоре, вся истыканная стрелами, напоминая дикобраза. Агриппа нахмурился, гадая, кто забыл отдать приказ собирать стрелы. Каждая из них стоила больших денег, хотя в Неаполе выросли целые предприятия, обслуживающие создаваемый флот. Все телеги, выезжающие за ворота лагеря, сначала следовали на север, потом поворачивали на запад и, наконец, на юг, но Агриппа все равно опасался, что секретность превратилась в полнейший фарс. Его людям приходилось каждый день гонять местных мальчишек, которые пробирались на берег Авернского озера и воровали инструменты или просто глазели на маневрирующие по воде галеры. Кораблестроителю пришлось повесить двух плотников, которые убили местного жителя, поймав его на краже. На единственной дороге он выставил стражу, но неапольские чиновники постоянно пытались миновать блокпост, чтобы чего-то от него потребовать – то справедливости, то компенсации за какое-нибудь деяние его людей. Если бы не строящиеся галеры, которые росли на глазах, Виспансий бы, наверное, впал в отчаяние, но серебро Октавиана лилось потоком, а новые корабли спускались на воду. Влажное дерево, из которого строили галеры, изгибалось и меняло форму, корабли требовали присмотра и постоянного мелкого ремонта, но его плотники знали свое дело.

Землемеры ждали его команды, но Агриппа только устало смотрел на них, прокручивая в голове все тонкости, чтобы убедиться, не упустил ли он что-то важное или даже критическое, чего уже не переделаешь после того, как откроются ворота. Он оглядел канал и внимательно изучил его дно, залитое известковым бетоном, уложенным на глину. Его заверили, что бетон не пропустит воду, но он все равно волновался, что вода уйдет, уровень озера понизится, и вывести галеры в море не удастся.

Агриппа глубоко вдохнул и помолился Минерве. Он мог рассчитывать на благосклонное отношение богини мастеровых к столь сложному проекту, как строительство канала к морю. Затем последовала молитва Нептуну, а под конец молодой человек сложил пальцы в знак рогов, отгоняя злых духов. Вспомнить еще какого-нибудь бога или богиню, у которых он мог бы попросить поддержки, Виспансию не удалось, поэтому он поднял и резко опустил руку.

– Поехали, – прошептал он. – И чтоб все было хорошо!

Ворота из толстого бруса удерживались на месте тяжелыми железными запорами, вделанными в камень. Для того чтобы выдвинуть каждый из них, требовалось двенадцать человек. Агриппа наблюдал, как один смельчак-строитель спрыгнул в канал, чтобы выбить главную распорку. Запоры удерживали ворота на месте, пока он не вылез из канала, а потом их начали отводить. Створки ворот чуть разошлись, вода с ревом выплеснулась в канал, и по мере того, как нарастал зазор между створками, ее поток все увеличивался и увеличивался.

Створки полностью ушли в пазы, и две бригады строителей, которые ворочали железные запоры, тяжело дышали, покончив с порученной им работой. Агриппа побежал вдоль канала, сначала особо не торопясь, а потом так быстро, как только мог. Вода обгоняла его, и он увидел, как мощнейшая волна поднялась над другими воротами, расположенными в конце канала, локтей на десять, а то и больше, окатив всех, кто стоял неподалеку. Но никто не жаловался – наоборот, все радостно смеялись. Когда кораблестроитель добрался до вторых ворот, по ровной водной поверхности плавала вырванная с корнем трава и какие-то растения. Море находилось совсем рядом, и он пожалел, что канал прорыт не до конца. Оставались-то какие-то пятьдесят футов песчаной почвы. Но землемеры настояли на вторых воротах, на случай если что-то пойдет не так: или они ошибутся с уровнями, или, того хуже, если их увидят с моря и атакуют. Корабли Секста Помпея плавали где-то в этих темных водах, и он мог высадить на берег десять тысяч человек, если бы увидел там что-то подозрительное.

Строители громко и радостно закричали, увидев, что канал заполнился, держит воду и его уровень такой же, как и в озере. Агриппа наконец-то позволил себе улыбнуться, жалея, что ни Меценат, ни Октавиан не видят всего этого. От гордости у него выпятилась вперед грудь, и он громко рассмеялся, наслаждаясь запахом соли и водорослей, наполнявшим воздух. После завершения строительства последнего участка канала им предстояло открыть и вторые ворота, но к этому моменту новые галеры уже рядком выстроятся в канале, и поток коричневой воды вынесет их в море. Октавиан получит флот, который расправится с галерами Секста Помпея.

Марк Антоний стоял на утесе рядом с Марком Лепидом и смотрел на портовый город. В последний раз он приезжал в Брундизий, чтобы поставить под свое начало шесть мятежных легионов и наказать виновных. Теперь та история представлялась ему мелким эпизодом. Двенадцать легионов расположились вокруг города – огромная армия, способная на долгие годы разрушить экономику всего региона, высасывая из него все полезное, от лошадей и продовольствия до железа, бронзы и кожи.

– Сегодня я обедаю с Буччо и Либурнием, – Марк Антоний сухо улыбнулся. – Я думаю, легаты хотят загладить разногласия, возникшие у нас, когда они взбунтовались, находясь под моей командой.

Эта мысль вызвала у него смех. Действительно, как судьба иной раз разводит людей, а потом вновь собирает их вместе! Жизнь словно смеялась над его планами. Годом раньше Антоний и представить себе не мог, что будет стоять на этих утесах союзником молодого человека, которого едва помнил, а Сенат превратится в его ручного зверька. Но тут триумвир помрачнел, вспомнив, что годом раньше Юлий Цезарь был жив. И никто, конечно, не мог предсказать, что произойдет после его убийства. Так что Марк Антоний мог полагать себя счастливчиком, потому что выжил и поднялся в иерархии власти, независимо от того, кто еще поднялся вместе с ним.

– Они, похоже, доверенные люди Цезаря, – ответил Лепид. – Может, спросить у них о переправе в Грецию? Сколь долго мы будем оставаться здесь без кораблей?

– Сколько придется, чтобы не допустить вторжения, – неуверенно ответил Марк Антоний. Ему не нравилось, когда Октавиана называли Цезарем, но это происходило все чаще и чаще, и он полагал, что достаточно скоро его будут называть только так, и не иначе. – Я согласен – это плохо, торчать здесь и ждать. Хотелось бы заполучить новый флот, но с тем же успехом можно мечтать и о крыльях. Я не знаю всех его планов, Лепид. Сейчас мы – та стена, которая не позволяет Бруту и Кассию высадиться на этом берегу. Пока мы остаемся такой силой, они не решатся пересечь море. Кто бы мог подумать, что эти галеры окажутся такими важными? Будущее Рима вдруг зависит от флота, а легионы вроде бы и не при делах.

– Тогда мы должны строить новые корабли! – раздраженно воскликнул бывший галльский наместник. – Но если я завожу об этом речь, этот его друг, Меценат, говорит, что волноваться тут не о чем. Ты говорил об этом с Цезарем? У меня бы поднялось настроение, если б мне сказали, что работа в этом направлении началась. Не хочу сидеть год за годом на этом берегу, ожидая нападения.

Марк Антоний улыбнулся, чтобы скрыть улыбку. Он прибыл из Рима только днем раньше, тогда как Эмилий Лепид находился в Брундизии чуть ли не три месяца. Антония работа триумвирата устраивала полностью, хотя он понимал, что у его соправителя могло сложиться иное мнение. Но он не собрался напоминать Лепиду, что его включили в триумвират только по одной причине: чтобы при разногласиях Марк Антоний получил на голос больше. В остальном мысли бывшего префекта Галлии его нисколько не волновали.

Обдуваемые ветром, они шли по утесам, глядя вниз на темно-синее море. Оба чувствовали, что один только его вид поднимает им настроение, а ветер продолжал трепать их тоги. Даже с такой высоты Марк Антоний не видел Греции, но он мысленно представлял себе находящихся там Брута и Кассия. Капризная судьба забросила его на этот берег, а Рим, когда все закончится, будет помнить только победителей.

Взгляд Марка устремился вдаль, где море становилось серым и плескалось больше пенных бурунов. Краем глаза он уловил справа какое-то движение, повернул голову и замер. Его хорошее настроение свернулось, как скисшее молоко.

– Клянусь богами, ты это видишь? – мгновением позже спросил Лепид.

Марк Антоний кивнул. Вдали появился флот галер, стремительных, быстрых и опасных. Многие шли со сломанные веслами, часть была сильно потрепана штормом, но их становилось все больше и больше, и настроение Антония падало и падало.

– Шестьдесят… нет, восемьдесят… – бормотал Эмилий Лепид.

Всего «каблук» обогнули, как минимум, сто галер. Половина флота, возглавляемого Секстом Помпеем. Марк Антоний обнаружил, что его рука инстинктивно сжалась в знак рогов. Хватало и того, что флот блокировал восточное побережье Италии, перехватывая даже маленькие лодки с посыльными и полностью перерезав торговые пути.

– Похоже, Помпей прослышал о том, что здесь собираются легионы, – Марк Антоний тяжело вздохнул. – Клянусь Юпитером, чего бы только я не отдал за флот! Я отправлю гонца в Рим, но теперь мы не сможем переправиться в Грецию, даже если Октавиан найдет завтра дюжину галер.

Глава 23

Безлунной ночью галеры Агриппы легко вышли в темное море. После завершения строительства канала он три ночи дожидался идеальных условий, чтобы открыть вторые ворота. В шторм он выйти не мог: волны были слишком высоки для его заново сконструированных галер. Потеря устойчивости стала наибольшей из опасностей, потому что каждое из его изобретений прибавляло веса верхней части галеры. От нескольких нововведений пришлось отказаться: они или сильно замедляли ход, или превращали галеру в смертельную ловушку для всех, кто находился на нижней палубе. Месяцы на берегу Авернского озера стали самыми нервными, но и самыми восхитительными в жизни Виспансия, и теперь он полностью подготовился к выходу в море. А если бы и не подготовился, Октавиан все равно послал бы к нему Мецената с приказом переходить к активным действиям.

Сейчас у его знатного друга впервые не нашлось слов, когда он увидел, как корабли выходят из канала. Агриппа чувствовал, что Цильний Меценат хочет быть где угодно, но не здесь, но гордость не позволяла ему отказаться от выхода в море. Им предстояло вдвоем встретиться с врагом в открытом бою, располагая всего сорока восемью галерами. Все зависело от точного выбора времени и элемента внезапности… и удачи, которая не очень-то жаловала Агриппу, когда ставки были особенно высоки.

В темноте общение между кораблями осуществлялось при помощи фонарей с заслонками. Лучи посылались с тем, чтобы определить позицию каждой галеры в общем строю. Вторая половина дня и вечер ушли на то, чтобы завести суда в канал. Их тянули веревками, потому что весла лежали на палубе. И конечно же, момент, когда корабли выходили на глубокую воду, вызвал прилив радости.

Виспансий Агриппа не мог не гордиться достижениями римлян. Его люди проложили тропу в море там, где ее раньше не существовало. Они строили громадные корабли, а когда их проекты проваливались или доказывали свою неприемлемость, разбирали готовые суда и начинали все заново без единой жалобы. Агриппа дал себе зарок наградить и команды, и офицеров, если кто-то из них выживет.

Ночная тьма, раскинувшаяся над морем, могла прятать целый флот вражеских галер, дожидающихся их. Агриппа нервно сглотнул, вышагивая по палубе. Его большие руки то сжимались в кулаки, то снова разжимались. На юге лежал остров Сицилия, на который он и держал курс, с длинной береговой полосой, изрезанной множеством маленьких бухт, где, по словам шпионов, и базировался вражеский флот. Он надеялся под покровом ночи подойти к острову как можно ближе. После этого его новое оружие и тактика или принесли бы ему победу, или обрекли на поражение. Его команды усердно готовились к бою, но Агриппа понимал, что они еще не научились маневрировать с такой легкостью, как бывалые матросы римского флота. Он вытер пот со лба, когда новые корабли подняли паруса, чтобы использовать ветер, дувший в сторону Сицилии. Его галера легко скользила по морю вместе с остальными: слышалось только шипение воды, рассекаемой ее носом. Сицилия чуть ли не вплотную подходила к самой южной точке Италии, но им предстояло пройти добрые двести миль. Агриппа продолжал кружить по палубе, мысленно представляя себе карту. При всех надеждах на новые корабли, его так и подмывало не ввязываться в бой, а увести галеры на восток, где их с таким нетерпением ждал Октавиан. Кораблестроитель понимал, что при удаче он может провести день у берега где-то южнее, а следующей ночью обогнуть «каблук» Италии, возможно, даже до того, как Секст Помпей узнает, что новый римский флот побывал в этих водах. И это было бы правильным решением, если бы Помпей не разделил свой флот на две части и не увел сотню кораблей на другую сторону «каблука». Новости, которые привез Меценат, изменили все намеченные планы.

Двойная блокада сводила на нет прибрежную торговлю. Рим уже находился на грани голода, и долго так продолжаться не могло. Блокаду необходимо было прорвать, и Агриппа чувствовал, как сильно давила на него ответственность. Если он провалит свою миссию, Октавиана запрут в Италии на долгие годы, и ему придется начать переговоры, а то и сдаться Освободителям. И Виспансий знал, что второго шанса не будет, потому что его друг поставил все на него.

Все сорок восемь галер подняли паруса, ловя ночной ветер, но Агриппа их, можно сказать, не видел. Белые паруса могли заметить издалека, поэтому его люди вновь и вновь окунали их в огромные чаны с раствором марены, пока они не обрели красно-коричневый цвет. Теперь заметить их в темноте мог только очень наметанный глаз. Да, днем казалось, что паруса покрыты засохшей кровью, но требуемая маскировка обеспечивалась.

– У меня есть кувшин хорошего вина, – подтверждая свои слова, Меценат стукнул глиняной чашей по кувшину.

Агриппа покачал головой, но потом понял, что друг мог этого не увидеть.

– Не для меня, – сказал он вслух. – Теперь, когда мы в открытом море, мне надо сохранять ясность ума.

– Тебе следовало родиться в Спарте, – ответил Меценат. – Я нахожу, что хорошее красное вино только расслабляет меня. – Он наполнил чашу и выругался, потому что вино выплеснулась на палубу. – Полагаю, за удачу! – И он выпил. – А тебе надо немного поспать, если ясность ума так необходима. По крайней мере, море сегодня спокойное. Я бы не хотел обрести могилу в воде, выплевывая собственные внутренности через ограждение.

Агриппа не ответил. Он думал об окружающих его галерах. Меценат, похоже, не понимал, сколь многое от него зависит. Каждое улучшение, каждое тактическое нововведение придумал он. Если он потерпит неудачу, будут потеряны полгода и невообразимые деньги, не говоря уже о его жизни. Ночь надежно скрывала корабли, но заря откроет их вражеским глазам. И Виспансий не знал, радоваться ему или страшиться того момента, когда они увидят первую неприятельскую галеру, стремительно сближающуюся с ними.

Ведия вырвал из сна Менас, его заместитель. Он проснулся со стоном и чуть не скатился с койки, но его удержала рука Менаса.

– Что такое? – еще сонно просипел первый помощник Секста Помпея.

Он так долго спал на палубе, что маленькая каюта, предназначенная для капитана, казалась ему невероятной роскошью. Матрас, возможно, тонкий и комковатый, не шел ни в какое сравнение с деревянным полом и куском парусины вместо одеяла, как в дождь, так и в ветер.

– Световой сигнал, – доложил Менас, продолжая трясти начальника за плечо.

Этому человеку, кадровому военному, конечно, не нравилось, что у него такой командир, но свое отношение он тщательно скрывал и держался подчеркнуто нейтрально. Ведий скинул его руку с плеча, резко сел и выругался, ударившись головой о балку.

– Все, проснулся, – пробормотал он, потирая ушибленное место и выходя из крошечной каюты.

В темноте он последовал за Менасом и поднялся по короткому трапу на палубу к тусклой лампе. Посмотрев в ту сторону, куда указывал его подчиненный, он увидел свет вдали на горном пике. Наблюдатели разжигали костер, когда замечали в море что-то движущееся.

– Кто-то пытается проскочить под покровом темноты, – в голосе Ведия слышалась мрачная радость.

Вероятно, груз имел немалую ценность, раз капитаны и владельцы рисковали кораблями, которые могли в темноте наткнуться на скалы. При этой мысли Ведий громко потер мозолистые руки. Мысленным взором он увидел сундуки с золотом и серебром, а возможно, даже всю легионную казну, хотя предпочел бы обнаружить на борту молоденьких дочерей какого-нибудь толстяка-сенатора. Поскольку Секст никогда не отпускал от себя Лавинию, он крайне редко держал на своем корабле женщин ради выкупа. Ведий давно уже обходился без женской ласки и усмехнулся, подставив лицо ветру. Проститутки Сицилии не шли ни в какое сравнение с римской девственницей, которая могла провести в его каюте несколько дней.

– Выводи нас из бухты, Менас, – скомандовал он. – Давай ощиплем эту жирную римскую курочку.

Менас натужно улыбнулся. Этот грубый человек, который раньше зарабатывал деньги боями в тавернах, вызывал у него отвращение, но Сенат поставил флот под начало таких, как Ведий, и ему оставалось только повиноваться, не имея возможности ни с кем поделиться своими мыслями.

Корабли, которыми командовал Ведий, могли позволить себе ни от кого не таиться, потому что держали западное побережье Италии под полным контролем. Менас снял с ремня горн и сигнал полетел над водой. Восемь галер базировались в этой бухте, и все они пришли в движение, едва услышав сигнал: капитаны начали готовиться к отплытию, как только увидели костер на горном пике. В свою очередь, и они протрубили в горны, по цепочке передавая сигнал в следующие бухты.

Ведий почувствовал, как усиливается дующий в лицо ветер: гребцы опустили весла в воду, и галера начала набирать скорость. Ничто не могло сравниться с этим ощущением скорости и мощи, и он поблагодарил Секста Помпея, который привел его в этот морской мир, а потом потер челюсть, чувствуя давнюю боль. Ведий был обязан Сексту всем с той поры, когда этот молодой человек спас его и дал ему цель в жизни, которая иначе так и прошла бы в пьяных драках в тавернах. Он говорил себе, что Помпей никогда не побил бы его, будь он трезв, но сломанная челюсть срослась неправильно, так что Ведию приходилось жить с болью, а каждая трапеза превращалась для него в пытку. Зато теперь он был главным. Этот римский патриций постоянно ему что-то приказывал, но в эту ночь командовал он, Ведий. Заместитель Секста уже понял, что ответственность – тяжелая ноша, но ему это нравилось.

– Средний ход! – прокричал он, а потом велел принести чего-нибудь выпить, чтобы прогнать остатки сна. Римский легионер предложил ему воды, но Ведий осмеял его:

– Я ее никогда не пью! Вино кормит кровь, парень. Принеси мне бурдюк.

На нижней палубе эти слова услышал начальник гребцов, и бой барабанов, задающий темп, ускорился. Гребцы, недавно спавшие на скамьях, уже втянулись в работу. Галеры направились к выходу из бухты в строгом строю, все прибавляя и прибавляя в скорости. Каждому капитану хотелось первым настигнуть добычу. Вскоре они оставили позади остров Капри, расположенный в сотне миль севернее Сицилии.

Виспансий Агриппа всматривался в темноту, ловя и снова теряя из виду световую точку, которая появилась вдали. Ночное небо вращалось вокруг Полярной звезды, до зари оставалось еще много часов, и он не мог понять, кто мог жечь костры на холмах Капри, когда его корабль проплывал мимо в темноте.

– Мне нужна информация, Меценат, – Агриппа смотрел на своего друга, и ему показалось, что тот пожал плечами, но полной уверенности в этом у него из-за темноты не было.

– Никто не знает, где вражеский флот, – ответил молодой патриций. – У нас есть клиенты на Сицилии и на всех островах, но они не могут держать нас в курсе событий, потому что связи с материком нет. Ты плывешь вслепую, друг мой, но я думаю, ты не предполагаешь, что костер разжег какой-то пастух, чтобы согреться в ночи.

Агриппа не ответил – от раздражения у него перехватило дыхание. Они шли на юг, и остров Капри темной громадой возвышался по его правую руку. Лишь на самой высокой точке острова пылал огонь. Флотоводец напрягал зрение, вновь и вновь вглядываясь в темноту и пытаясь разглядеть вражеские галеры, отплывающие от острова и атакующие его флот.

– Я не планировал ночной атаки, – пробормотал он. – Мы не сможем использовать якоря, не видя врага.

– Иногда боги играют в свои игры, – небрежно ответил Меценат.

Его, похоже, сложившаяся ситуация совершенно не волновала, и уверенность Цильния Мецената помогла Агриппе тоже обрести спокойствие. Он уже собрался ответить, когда увидел что-то вдали и перегнулся через правый борт. Молодой человек долго вертел головой из стороны в сторону, пытаясь что-то уловить в расплывчатых тенях.

– Не свались. – Меценат протянул руку и схватил его за плечо. – Я не хочу сегодня оказаться в командирах. Ты единственный, кто понимает, как все это работает.

– Клянусь Аидом. Я их вижу! – воскликнул Агриппа. Он практически не сомневался, что и вправду видит длинные корпуса галер.

– Корницен! Три коротких! – закричал он.

Этим сигналом отдавалась команда построиться в боевой порядок, следуя за флагманом, и Агриппе оставалось только верить, что капитаны галер это поймут и последуют за ним. Затем флотоводец отдал еще полдесятка новых приказов. Море было гладким, как зеркало, но для реализации задуманного ему требовался свет.

Цильний Меценат с интересом наблюдал, как сворачиваются паруса, а весла опускаются в воду. Галера Агриппы сначала закачалась на воде, а потом вновь двинулась, набирая все большую скорость. Патриций почувствовал, как она ускоряется, и улыбнулся. Вокруг другие галеры повторяли действия флагмана. О маскировке забыли, капитаны выкрикивали приказы.

Короткая заминка позволила вражеским галерам приблизиться, хотя Меценат видел белые буруны, которые весла взбивали лучше, чем сами корабли. В горле у него пересохло, он наполнил еще одну чашу и тут же выпил.

– Мы будем плыть вдоль берега до зари, – сказал Агриппа. – Боги, когда взойдет солнце? Мне нужен свет.

Он слышал барабаны других галер, которые ускоряли ритм, побуждая гребцов увеличивать темп. И если сначала корабли шли со средним ходом, то по приказу капитана они принялись разгоняться.

– Они же не могут так мчаться, во всяком случае, долго? – спросил Меценат.

Агриппа кивнул в темноте, невидимый своему другу, надеясь, что это правда. Его команды многие месяцы наматывали мили, кружа по озеру. Гребцы стали стройными и поджарыми, как охотничьи собаки, но гребля выматывала людей, даже тех, кто находился в прекрасной физической форме. И Виспансий понятия не имел, смогут ли легионные галеры, которыми командовал Секст Помпей, догнать его флот и протаранить бронзовыми носами.

– Так почему ты здесь? – заговорил Агриппа только для того, чтобы снять напряжение, которое грозило его задушить. – В смысле, на корабле?

– Ты знаешь почему, – ответил Меценат. – Я не могу положиться на тебя в таком деле.

Даже в темноте каждый из друзей увидел сверкнувшие в улыбке зубы другого. Скрип весел и ритм барабанов нарастал, и Агриппа чувствовал, что сердце у него бьется, как у оленя, убегающего от стаи волков. Ветер ревел в ушах, заставляя крутить головой, чтобы слышать врага.

– А на самом деле? – спросил он громче, чуть ли не выкрикнул.

Насколько флотоводец мог судить, вражеские галеры почти их догнали, и он напрягся, готовясь услышать трест дерева, ломающегося под ударами бронзовых таранов. Теперь никто не думал о маневрировании: гребцы налегали на весла, вкладывая все силы в каждый гребок.

– Потому же, почему ты рискуешь своей шеей в полной темноте! – прокричал в ответ Меценат. – Ради него. Все ради него.

– Я знаю, – ответил Агриппа. – Думаешь, он знает, что ты чувствуешь?

– Я – что? – крикнул его товарищ, не веря своим ушам. – Что я чувствую? Ты специально выбрал момент, когда наши жизни висят на волоске, чтобы сказать мне, что я, по твоему мнению, влюблен в Октавиана? Ты самодовольный ублюдок! Ушам своим не верю!

– Я просто подумал…

– Ты подумал неправильно, невежественная горилла! Боги, я пришел сюда, чтобы рядом с тобой встретить жестокого врага – не на суше, а на море, – и что я за это получаю? Мы с Октавианом друзья, большой ты, волосатый горшок с помоями. Друзья!

Меценат хотел сказать что-то еще, но где-то рядом раздался громкий треск. Закричали люди, послышались всплески, но в непроглядной тьме ссорящиеся друзья не могли сказать, откуда доносятся звуки, и тонут ли воины с их галеры.

– Мы с тобой еще поговорим об этом, когда все закончится! – рявкнул Цильний Меценат. – Я бы сейчас вытащил меч, если бы мог тебя разглядеть и не будь ты единственным, кто знает, как вести морской бой.

И тут, услышав смех Агриппы, кипящий от негодования патриций едва не ударил его.

– Ты хороший человек, Меценат, – ответил предводитель флота, и в темноте вновь блеснули его зубы.

Если бы Цильний мог видеть своего друга, он бы встревожился: мышцы его напряглись до предела, а вены вздулись от страха и ярости. Агриппа не видел врагов, темнота связывала его по рукам и ногам, он не знал, не протаранит ли их вдруг в следующее мгновение вражеская галера. Болтовня с Меценатом хоть немного, но отвлекала.

– Я хороший человек, обезьяна, – огрызнулся патриций. – И ты тоже. А теперь, пожалуйста, скажи, что мы сможем обогнать эти галеры.

Агриппа посмотрел на восток, молясь о первом солнечном луче. Он чувствовал, как скрипит и напрягается галера, словно живое существо. Капли соленой воды летели через палубу и холодными иголками кололи лицо.

– Я не знаю, – пробормотал флотоводец.

Ведий отступил на шаг от носа галеры, пытаясь что-нибудь разглядеть в темноте. Кто бы там ни был, кораблей у них было много. В какой-то момент он подумал, что угодил в ловушку, но чужие галеры бросились наутек – их весла резво взбивали белую пену. Заместитель Секста Помпея приказал гнать на полной скорости, и его галеры быстро сокращали расстояние, отделяющее их от этих странных, темных кораблей. На короткое время он даже отдал приказ разогнаться до скорости тарана. Галеры просто летели над водой. Ведий знал, что долго гребцы не выдержат. Скорость тарана развивалась перед столкновением с галерой противника. Сто ударов сердца корабль несся все быстрее, а потом приходилось снова снижать скорость. В какой-то момент флотоводец резко повернул голову на громкий треск, но ничего не увидел, а его гребцы едва не потеряли сознание.

– Снова средний ход! – крикнул он и услышал звук горна, передающий приказ на соседние корабли. Позади раздались нервные крики: одно судно едва не снесло весла другого, пройдя практически вплотную к нему.

Ведий повернулся к одному из лучников.

– У тебя есть зажигательные стрелы?

– Да, – ответил тот.

В море старались обходиться без огня. Пакля и промасленная ткань, закрепленные на наконечнике стрелы, существенно снижали дальность стрельбы. При непосредственном столкновении с противником Ведий использовал зажигательные стрелы только против торговых судов, по большей части с тем, чтобы поджечь их после того, как с них забирали все ценное. А деревянные галеры, двигающиеся на большой скорости, намокали настолько, что практически все зажигательные стрелы, попавшие в них, гасли сами, а оставшиеся быстро тушила команда. Но теперь предводитель отдал именно такой приказ и наблюдал, как двое солдат принесли маленькую жаровню с углями. Они обращались с ней крайне осторожно, как с малым ребенком, прекрасно понимая, к чему приведет пожар на деревянном судне. Стрела вспыхнула желтым, когда лучник поднес ее к углям. В их красном отсвете он натянул тетиву и отправил стрелу в черное небо по широкой дуге.

Все следили за ее полетом. Ведию показалось, что он увидел движущиеся весла, напоминающие ножки краба или паука, но в следующий миг стрела с шипением утонула в море.

– Еще одну. И еще. Не меньше дюжины. И в разных направлениях. Мне нужно увидеть, за кем мы гонимся! – скомандовал помощник Секста.

Яркие огоньки снова и снова поднимались и падали, и их света вполне хватило, чтобы Ведий смог представить себе общую картину. Впереди находилось не меньше нескольких десятков галер, хотя он и не сумел точно сосчитать их. Они тоже перешли на средний ход, оставаясь достаточно далеко, чтобы до них не могли долететь никакие стрелы. Ведий посмотрел на восток, в поисках первых признаков зари. Теперь он даже огорчился, что Секста нет рядом и он не видит эту огромную добычу, хотя в его отсутствие уверенность Ведия в себе только росла. Ему нравилось, что теперь он главный. Ничего, после завершения боя Помпей узнает, что друг не подвел его в сложный момент. Галеры Ведия растянулись широким фронтом, охватывая добычу с флангов.

Флотоводец почувствовал, как корабль дернулся, и громко выругался, потому что галеру начало разворачивать. Он услышал крики на нижней палубе и нахмурился. У кого-то из гребцов разорвалось сердце или он просто лишился чувств от напряжения. Весло вырвалось у него из рук и сбило ритм остальным. Такое иногда случалось, и начальник гребцов знал, что надо делать: тело убирали, и на место гребца садился кто-то из солдат.

Галера замедлила ход: остальные гребцы воспользовались заминкой для короткого отдыха. С губ Ведия сорвался короткий смешок, когда он почувствовал, как весла вновь опустились в воду и скорость опять начала нарастать. Он никогда не скакал на лошади в битву, но предполагал, что ощущения при этом бывают такие же. Враг убегал, а до восхода солнца оставалось всего ничего. Флот Ведия мчался по темному морю, и он, чувствуя, как нарастает возбуждение, положил руку на бронзовый таран. Солнце всходило, и предводитель ста галер полностью подготовился к сражению.

Глава 24

Заря быстро вынырнула из моря: ни горы, ни холмы не вставали преградой на пути первых лучей. Солнце сначала появилось над горизонтом горящей полоской, позолотив волны и открыв друг другу оба флота. Агриппа нервно сглотнул, увидев, что у противника галер гораздо больше, чем у него. Но и Ведий никак не ожидал, что от него убегало так много кораблей.

Солнечный свет еще прогонял темноту, а Агриппа уже выкрикивал новые приказы, и на мачте появились другие флаги. Он заставил своих капитанов вызубрить новую систему, чтобы враги не смогли понять его сигналов, и с мрачным удовлетворением отметил, что командующий вражеским флотом пользуется знаками, которые сам он прекрасно понимал. Теперь оставалось только правильно и максимально быстро на них реагировать. Когда у противника так много галер, требовалось использовать по максимуму все, что играло им на руку.

Вражеский флот отреагировал на сигналы со свойственной легионам дисциплиной, как, собственно, и ожидал Виспансий Агриппа. Противник расширил фронт и образовал широкую дугу, чтобы взять беглецов в клещи. Галер им для этого хватало. Он видел перед собой шестьдесят кораблей, но многие еще оставались на второй линии, скрытые от него другими судами. Агриппа глубоко вдохнул, заставляя себя сохранять спокойствие. Он спланировал грядущий бой, он не спал из-за него ночами и теперь не мог стряхнуть оплетавшие его щупальца холодного ужаса. Однако он знал, что сделал все необходимое для того, чтобы одержать верх над столь сильным противником.

– Сигнальщик, держи наготове флаг «Атака». И подними «Приготовиться», – отдал предводитель флота очередную команду.

Агриппа не отрывал глаз от широкой дуги преследующих его кораблей. Расстояние до них не превышало мили, и он мог прочитать флаги, которыми передавались сигналы. Он кивнул, когда сигнал «Скорость атаки» появился на одном корабле – вероятно, флагмане. Из этого следовало, что командующий вражеским флотом находился именно на нем.

– Этот корабль – наш! – прокричал Виспансий. – Сигналы «Табанить», «Разворот» и «Атака».

На поднятие флагов ушло время, но капитаны галер Агриппы поняли, что означает сигнал «Приготовиться», в считаные мгновения остановили корабли и начали медленный разворот. В этот момент они были наиболее уязвимы. Если бы противник настиг их, когда они располагались бортами к нему, все закончилось бы очень быстро. Агриппа видел, как ускоряются вражеские галеры, как они, напоминая птиц, взмывающих в небеса, рассекают гладкую воду. Но они опоздали. Корабли Виспансия уже развернулись к ним носом. Весла ушли в воду, и галеры набирали ход. Прошли считаные мгновения, и оба флота уже сближались с огромной скоростью.

– Боги, как же их много! – воскликнул Меценат, так сжав поручень, что у него побелели костяшки пальцев.

Агриппа не ответил, не отрывая глаз от сверкающего под солнцем моря. Да, на каждый его корабль приходилось по два вражеских, но он знал, в чем его шанс: выжить в первом столкновении, уничтожив флагман противника. Потом уже ему не составит труда рассеять остальных.

Он подозвал одного из рулевых, который передал контроль над галерой своему товарищу, пока Агриппа указывал на нужный ему корабль и объяснял, что требуется. Рулевой слушал внимательно, щурясь от солнечного света, а потом побежал на корму, чтобы выполнять полученные указания. Виспансий мог бы отдавать команды с носа – его голос долетел бы до кормы, так как длина галер это позволяла – но он хотел большей точности.

Его маленький флот бил в центр дуги, занимаемой большим флотом противника: ничего другого Агриппе не оставалось. Если бы битва происходила на суше, враг тут же зашел бы с флангов, но галеры не могли маневрировать с той же скоростью, что легионы на поле боя. Чтобы потопить корабли Виспансия, его противнику требовалось врезаться в них тараном либо сцепить галеры абордажными воронами, перебраться по ним на палубы вражеских кораблей и схватиться с экипажами в рукопашной.

Флоты сближались, и Виспансию Агриппе оставалось только надеяться, что он хорошо подготовил своих людей. Первая стычка на море – испытание нервов. Капитаны с обеих сторон выкрикивали приказы, стремясь перехитрить надвигающегося противника. Агриппа шумно сглотнул. В качестве своего главного оружия он намеревался использовать сам корабль – провести его вдоль борта вражеского флагмана, сломав его весла и убив сидящих на этой стороне гребцов. Тогда, если бы все пошло, как он задумал, флагман лишился бы половины гребцов. Но если бы он ошибся, результатом стало бы лобовое столкновение, таран в таран, и оба корабля пошли бы ко дну до того, как их команды успели бы хоть раз взмахнуть мечами.

Виспансий тяжело дышал от страха и возбуждения, глядя на командующего вражеским флотом, который стоял на носу своей галеры. Он видел ритмично опускающиеся и поднимающиеся весла. Ему было известно, что легионные капитаны предпочитали уходить влево, чтобы соприкасаться с противником правым бортом, на котором обычно находились лучшие бойцы, но он понятия не имел, кто командует флагманской галерой – легионный капитан или один из пиратов Секста Помпея.

– Приготовить абордажный ворон! – проревел Агриппа. – Приготовить гарпакс! – Катапультные расчеты обрадовались, услышав придуманное ими название нового оружия. «Грабители»[22] могли красть у противника целые корабли, если срабатывали в хаосе битвы.

И справа, и слева флот Агриппы схлестывался с врагом, но сам он сосредоточился только на одной галере, которая неслась к нему. Если бы у него сдали нервы, и он повернул бы слишком рано, вражеский таран пробил бы борт его галеры, и сражение для него закончилось бы на дне моря. Их разделяли лишь пятьдесят шагов, вторая галера не сворачивала с курса, и Виспансий внезапно осознал: командующий вражеским флотом не свернет, так как полностью уверен, что его противник не решится на лобовое столкновение и подставит борт под удар тарана. Он не мог сказать, откуда пришло это понимание, разве что основанием для него послужила прямая, по которой следовала вражеская галера.

– Агриппа? – ровным голосом спросил Меценат, зачарованно наблюдая за приближением врага.

– Еще рано! – пробормотал его друг.

Он отдал приказ в самый последний момент, решив, что больше тянуть нельзя.

– Все весла из воды! – проорал он. – По левому борту из воды и на палубу!

Весла поднялись над водой, поэтому галера осталась на прежнем курсе, а гребцы левого борта затащили свои весла на палубу. Рулевой повернул кормовые весла до упора, и корабль начал забирать вправо, практически сохраняя скорость.

Агриппа крепко схватился за поручень, когда его галера проходила вдоль вражеского корабля и ее острый нос перерубал десятки весел, как тростинки. Он слышал крики: разрубленные весла убивали гребцов, ломали им позвоночники и ребра, разбивали головы. Куски дерева летали по нижней палубе, круша все живое. Галеры разошлись: одна в целости и сохранности, вторая – залитая кровью и наполовину выведенная из строя.

Команда Виспансия Агриппы торжествующе заревела, когда весла с обеих сторон вновь ушли в воду. Им хотелось бы добить врага, но к ним приближался еще один корабль, и они не собирались при развороте подставлять борт под удар.

Виспансий видел, что, кроме галеры впереди, чуть дальше по правому борту шла еще одна.

– Приготовить гарпакс! Цель по правому борту! – выкрикнул он.

Вокруг кипело сражение. Многие корабли потеряли весла с обоих бортов и теперь беспомощно покачивались на воде. Другие при столкновении получили пробоину и уже начали тонуть. Рискнув на мгновение оторвать взгляд от приближающихся галер, Агриппа увидел два перевернувшихся корабля, медленно погружающихся в воду в окружении бурлящих пузырей воздуха.

Еще одна галера летела на него, чтобы отомстить за флагмана, вторая проходила мимо. Виспансий приказал расчетам гарпаксов открыть огонь. Вражеские команды в изумлении наблюдали, как якоря выстрелили из катапульт и перелетели через палубу. Легионеры начали сматывать веревку, и острия якорей крепко вонзились в борт. Все оставшиеся члены команды перебежали на левый борт, чтобы уравновесить корабль. Галера, которая приближалась к ним, ушла влево, а корабль, зацепленный якорями, перевернулся и начал тонуть. Агриппа почувствовал, как накреняется и его галера: веревки тянули с все большей силой.

– Топоры! Ради Марса, рубите веревки! – проорал он, и в его голос ворвалась нотка паники.

Он проклял медные проволоки, вплетенные в веревку. Они выдержали первые удары, и корабль продолжал накреняться – тонущая галера тянула его за собой. Наконец, первая веревка лопнула с резким звоном, который разнесся над водой. За ней последовала вторая. Третья, когда ее разрубили, ударила по лицу одного из солдат, сбросив его в море. Лицо его превратилось в кровавое месиво.

Галера Агриппы выпрямилась, подняв волну, которая окатила гребцов на нижней палубе.

– Расчеты гарпаксов! – прокричал он уже хриплым голосом. – Подготовить новые веревки и якоря!

Они везли с собой второй комплект, но, пока воины занимались этим, еще одно судно приблизилось к ним на полной скорости. Агриппа едва успел дать команду вновь убрать весла с левого борта. Галеры столкнулись корпусами, дерево застонало. Виспансий ощерился, увидев, что вражеские солдаты готовы перебросить на его палубу абордажные вороны.

– Абордажные группы! Все наверх! Отбросить врага! – захрипел он.

Предводитель флота не мог покинуть свой пост на носу, но увидел, как Цильний Меценат вытащил гладий и схватил щит с деревянной стойки, на которой они хранились. С первой волной солдат Меценат бросился к тому месту, куда, как ожидалось, противники должны были перебросить абордажный ворон, в то время как другие солдаты готовили собственные перекидные трапы. Вражеская галера встала под углом, и абордажный ворон на корме не достал до нее, зависнув, как деревянный язык, а люди стояли рядом, не имея возможности добраться до врага. Зато носовой ворон упал на палубу вражеской галеры, и железный шип впился в дерево.

Солдаты Агриппы побежали по нему, но еще больше защищали собственную палубу. Виспансий видел на вражеской галере центурию легионеров, но его вторая задумка сразу доказала свою эффективность. Каждый из его гребцов получил это место, лишь доказав свое умение биться на мечах. Они оставили весла и побежали наверх, так что бойцов у Агриппы оказалось в три раза больше, чем вражеских легионеров, и каждый из них владел мечом лучше многих. Меценат вместе с ними перебежал на вражескую палубу, отражая и нанося удары. Его группа расширяла плацдарм, чтобы в бой могли вступить все новые и новые солдаты-гребцы.

Впрочем, бой этот больше походил на резню. Обе сторону сумели прорваться на палубу вражеской галеры, но тех, кто ступил на корабль Агриппы, тут же изрубили в капусту, а тела их выбросили за борт. Солдаты Виспансия, наоборот, смели все на своем пути и ворвались на нижнюю палубу, где положили гребцов на пол. Под восторженные крики они выволокли на палубу капитана в шлеме с плюмажем, попытавшегося спрятаться внизу, увидев, что его корабль захвачен. Еще живого, его выбросили за борт, и он пошел на дно под тяжестью собственной брони. Агриппе хотелось оставить себе этот корабль, но вокруг еще кишели враги.

– Поджигайте его и быстро возвращайтесь, – приказал он, оглядывая море в поисках новой угрозы, пока под дикие крики гребцов черный дым не поднялся над захваченным кораблем. Агриппа не стал слушать эти крики: он привык к тому, что справедливости в бою не бывает. Молодой флотоводец знал, что эти люди атаковали его не по своей воле, но не мог ничего поделать, не мог проявить милосердия. Его солдаты вернулись на галеру, и абордажные вороны заняли исходное положение.

Галеры разошлись, колонна черного дыма поднималась все выше, над палубой вражеского корабля плясали языки пламени. Агриппа громко поздравил своих людей с победой, когда они рассаживались на скамьях нижней палубы, бросив мечи под ноги и вновь взявшись мозолистыми руками за весла.

Сражение разбилось на отдельные бои. На огромном пространстве одни корабли гонялись за другими. Воду покрывали масляные пятна, куски дерева и человеческие тела, причем некоторые из них еще двигались. Агриппа видел перевернутые корпуса, но не мог сказать, его это галеры или вражеские. Из тех, что продолжали сражение, он узнавал свои с одного взгляда, и ему нравилось число оставшихся на плаву и продолжавших сражаться.

Потом он повернулся на треск катапульт и увидел, как якоря выстрелили с одного из его кораблей, зацепили вражескую галеру и принялись подтаскивать ее к себе. То ли благодаря удаче, то ли из-за появившегося навыка, обе галеры не накренились, а лишь сошлись бортами, после чего солдаты-гребцы по абордажным воронам ворвались на корабль противника и захватили его, уничтожив все живое.

Подошел Меценат, тяжело дыша после яростной схватки. Он изумленно оглядывался, потому что никогда раньше не видел морского сражения.

– Мы побеждаем? – спросил он, положив меч на поручень.

– Еще нет. – Агриппа покачал головой. – Половина кораблей, которые ты видишь, обездвижены. Мы можем их захватить, но смысла в этом нет. – Четвертной ход! – приказал он, и галера медленно двинулась среди горящих кораблей. Кругом кричали люди, остававшиеся на охваченных огнем галерах, задыхающиеся от черного дыма. Ветер усилился, отгоняя дым на восток. К изумлению Мецената, солнце лишь чуть поднялось над горизонтом. Он-то думал, что сражение длилось уже много часов.

Пока они лавировали среди выведенных из строя кораблей, Агриппа заметил галеру, с которой вступил в бой в самом начале битвы. Ее команда предприняла героические усилия, чтобы перенести часть весел на другой борт и обеспечить потрепанному кораблю хоть какую-то подвижность. Агриппа увидел новые сигналы, появившиеся на его мачте, и огляделся, чтобы понять, много ли кораблей реагирует на них. Прошла вечность, прежде чем на них отозвались: он увидел, как флаги поднимаются на далеких галерах, и они начинают возвращаться.

Виспансий приказал поднять на мачте свои сигналы, чтобы перегруппировать флот, а потом ему осталось только ждать.

– Сейчас мы все и увидим, – мрачно изрек он, после чего поискал глазами ближайшую галеру, не поврежденную в бою, но с флагом римского флота и повысил голос: – Вон тот корабль. Не будем дожидаться, что они сами придут к нам.

Его люди устали – они гребли всю ночь, а потом сражались, – но Меценат увидел, с какой дикой радостью расчеты гарпаксов принялись свертывать в бухты веревки и заряжать катапульты. Они не собирались проигрывать это сражение, пройдя столь долгий путь.

Слепящая ярость начала захлестывать Ведия, когда он увидел, как вражеский флагман поднимает на мачте новые сигнальные флаги. Они ничего не значили даже для опытных легионных сигнальщиков, которые у него служили. Кем бы он ни был, думал Ведий, этот ублюдок обхитрил его. Летающие якоря легко и быстро уничтожали его галеры. Три перевернулись у него на глазах еще до того, как на нижней палубе навели какое-то подобие порядка.

Заместитель Секста содрогнулся, вспомнив, что представляла собой нижняя палуба. Он-то думал, что его желудок уже никогда не завяжется узлом. И убийство, и изнасилование он воспринимал с ледяным спокойствием. Но то, что он там увидел… Оторванные конечности, разбитые головы, истерзанные тела валялись повсюду, вперемешку с обломками весел. Таким стал результат столкновения с вражеским флагманом. Предводитель флота больше не хотел спускаться вниз, где воняло испражнениями, а кровь – в таком количестве Ведий ее никогда не видел – собиралась в лужи и вновь растекалась при покачивании галеры. Он чувствовал себя совершенно беспомощным, ожидая удара тарана в борт, который послал бы его корабль на дно. Но при этом помощник Помпея не запаниковал, а его легионная команда работала дисциплинированно и в поте лица, делая все, что положено, выбрасывая трупы и конечности в воду, перенося часть уцелевших весел на другой борт. Конечно, нескольких воинов вырвало, но они лишь вытерли рты и продолжили работу. Менас делал все наравне с остальными, и Ведий проникся уважением к этому римскому офицеру. Он не чурался грязной работы, тоже выбрасывал трупы и обломки весел с нижней палубы и с головы до ног перемазался в крови, словно провел это утро на скотобойне.

Все это время Ведий мог лишь наблюдать за ходом сражения да подавать сигналы, чтобы удержать свой флот единым целым, в то время как враги рвали его на части. Все их галеры оказались вооруженными этими проклятыми стреляющими якорями, а когда корабли сближались, они расправлялись с легионерами Секста, как серп расправляется с пшеницей. Ведий видел, как четыре вражеских судна затонули под ударами таранов, и его люди радостными криками отмечали каждую такую победу, но он знал, что его потери гораздо больше. Даже теперь, когда его галера обрела подвижность, заместитель Помпея понимал, что основная часть флота, которым он командовал, пошла на дно, горит или беспомощно покачивается на волнах: весла его кораблей были сломаны, а палубы завалены трупами.

Сощурившись, он наблюдал, как вражеский флагман неспешно возвращается, как его нос разбрасывает в стороны обломки и трупы. У него на глазах галера изменила направление движения, прибавила скорости и, словно оса, атаковала корабль, который возвращался, выполняя его приказ. Ведий бессильно выругался. Половина гребцов погибла, и он не мог тягаться с врагом в скорости, не говоря уже о том, чтобы идти на таран. Впервые ему в голову пришла мысль, что надо собирать оставшиеся галеры и удирать с поля боя. Хотя бы для того, чтобы сообщить Сексту о новом оружии и тактике.

Но он медлил с этим приказом, так как сначала хотел увидеть, сколько его кораблей уцелело. Возможно, у него их оставалось еще гораздо больше, чем у врага, и тогда он мог обратить поражение в победу, хотя и дорогой ценой.

Галеры спешили к нему со всех сторон, отзываясь на поднятые на мачте сигнальные флаги. И с каждым вернувшимся судном отчаяние Ведия нарастало. Всем им досталось в бою. Он видел кровь и проломленные борта. Кое-где гребцы сидели чуть ли не в волнах. Многие галеры чудом держались на воде, и заместитель Секста сомневался, что им удастся доплыть до берега. Только три корабля не получили видимых повреждений, и их команды с ужасом смотрели на результаты сражения. Ведий покачал головой. Он знал, что эти люди не привыкли к поражениям, но это ничего не меняло. Маленький вражеский флот из сорока или пятидесяти галер разорвал их в клочья.

Двадцать девять судов добрались до Ведия, и к тому времени вражеский флагман взял на абордаж одно из них. Надежда на благополучный исход не покидала флотоводца, пока он не увидел черный дым, поднявшийся над атакованным судном. Флагман же поплыл дальше, выискивая новую цель. И он поднимал на мачте новые сигналы, смысл которых оставался для Ведия тайной. Однако он увидел, как подплывают другие вражеские корабли, выстраиваясь в боевом порядке за флагманом. Прикрывая глаза от ярких лучей, Ведий сосчитал их, и итог совершенно ему не понравился.

– Менас! Сосчитай их еще раз! Солнце слепит глаза! – приказал он.

Его помощник начал считать вслух, хотя вражеские галеры постоянно перемещались.

– Одна… две… двадцать три… двадцать пять… двадцать… восемь. Я думаю, все. Поднять сигнал «Атака»?

Ведий на мгновение закрыл глаза и потер их, прогоняя усталость. Он не мог сказать, что его жизнь была хорошей, но светлых дней в ней тоже хватало, это точно.

– Перестань мыслить как легионер, Менас. Самое время бежать, чтобы укрыться в бухтах, которые мы хорошо знаем, – принял он решение.

Его заместитель кивнул:

– Будет исполнено.

Он отдал приказ, и потрепанные галеры двинулись на юг, к Сицилии.

Меценат смотрел, как два флота вновь выстраиваются вокруг своих флагманов. Виспансий Агриппа уже знал, что они потеряли только двадцать галер, но и это воспринимал как неудачу. Его гарпаксы показали себя смертоносным орудием и доказали свою эффективность в бою, точно так же, как двойные абордажные вороны и замена гребцов на легионеров.

– Они отходят, – Меценат повернулся к стоящему рядом с ним другу. – Куда?

Агриппа смотрел на отступающий флот Секста Помпея.

– На юг… в той стороне – юг. – В его голосе не слышалось гордости. Молодой человек так устал, что едва мог говорить.

– Будешь преследовать? – спросил Цильний.

– Я должен. Нам надо в ту же сторону. Я не возражаю против того, чтобы потерять день и сжечь их всех. Уйти от нас они не смогут.

– Думаешь, тебе удастся сделать это снова, со второй половиной флота Секста Помпея? – спросил Меценат.

Агриппа огляделся. Десяток кораблей горел, и его галеры обходили их по широкой дуге, чтобы пожар не перекинулся на них. Другие вражеские корабли перевернулись, и спасти их не представлялось возможным. Но хватало и тех, которые просто покачивались на волнах, оставшись без управления с перебитой командой.

– Если мне дадут месяц на ремонт и подготовку новых команд для галер, которые мы не сожгли, то – да, Меценат, – ответил Виспансий. – Я думаю, мы сделаем это снова. Мы должны.

Глава 25

Марк Брут улыбался. Он обнаружил, что молодая жена принесла в его жизнь множество преимуществ. Это был стимул оставаться крепким и подтянутым, не сдаваясь возрасту. Кроме того, в Портии начисто отсутствовал цинизм, который с годами только накапливался в нем. Она часто и много смеялась, причем так заразительно, что и он не отставал от нее. И даже когда Брут просто думал о жене, его настроение, обыкновенно мрачное, сразу улучшалось.

– Ты надо мной смеешься, – Портия надула губки, зная, что мужу это нравится. Ночами, которые они проводили вместе, он иной раз нежно кусал нижнюю губу юной женщины, наслаждаясь ее полнотой.

– Я бы не посмел, – ответил Брут. – Я салютую твоему римскому духу, который и проявляется в желании заботиться о муже во время военной кампании. Но должен сказать, что я уже пробовал твою готовку, и это занятие лучше оставить слугам.

Женщина ахнула в притворной ярости и подняла котелок, словно хотела швырнуть им в супруга. Одета она была в наряд греческой крестьянки, то есть в простую белую тунику, перехваченную широким поясом, и темно-красный плащ. Когда она говорила, ей нравилось проводить руками по дорогой материи, которая буквально оживала и становилась ее частью, пребывая в постоянном движении. Брут с любовью смотрел на свою жену, которая стояла перед ним в украшенных драгоценными камнями сандалиях, стоивших дороже любого из крестьянских домов, мимо которых они проезжали каждый день. Ножки у нее были такие маленькие, и она так мило шевелила пальчиками… В темные волосы Портия вплела серебристые ленты, и эту моду уже начали копировать римские женщины из лагеря, одеваясь проще и не злоупотребляя косметикой – будто надеялись, что станут такими же красавицами, как супруга Марка.

– Я буду приглядывать за своим мужем! – заявила она.

Брут шагнул к ней вплотную и обнял за талию.

– Ты знаешь, я бы не хотел ничего другого, но возможно, кровь твоего мужа кипит постоянно, и ей надо немного остыть, – улыбнулся он.

Портия оттолкнула его:

– Ты не пробовал мою курицу, тушенную с травами, муж. Если бы попробовал, не стал бы смеяться надо мной.

– Я тебя верю, – сказал мужчина, но в его голосе слышалось сомнение. – Если хочешь, я не буду жаловаться. Каждый кусочек станет нектаром, и я с улыбкой прожую самое жилистое мясо.

– О! Ну я тебе покажу! Ты пожалеешь, что произнес эти слова, когда этой ночью будешь спать в одиночестве!

Портия отошла, размахивая рукой, в которой держала котелок, и зовя слуг. Брут с любовью смотрел ей вслед, а потом его взгляд сместился на огромный лагерь. Он увидел, как некоторые легионеры улыбаются, заметив молодую женщину, и оценивающе оглядывают супругу командующего. Лицо Марка на мгновение потемнело. Конечно, от этого никуда не деться. У него не было уверенности, что какой-нибудь молодой петушок не рискнет головой, решив приударить за ней, руководствуясь похотью или романтикой и утопив здравый смысл, как щенка в ведре с водой.

Брут глубоко вдохнул, позволив теплому воздуху наполнить легкие, и медленно выдохнул через нос. Ему нравилась Греция. Молодым солдатом он уже проходил по этой самой земле, где сейчас собирались его легионы. Тогда его спутником был умудренный опытом ветеран, которого звали Рений, вспыльчивый и безжалостный сын Рима, уже долгие годы покоящийся в могиле. На мгновение Марк со всей ясностью увидел, как они маршировали к месту встречи легионов. Он покачал головой, наслаждаясь этими воспоминаниями. Каким же он тогда был молодым! Тогда еще не умер никто из тех, кого он любил, а с Юлием они дружили, рассчитывая оставить яркий след в этом мире.

Оглядываясь в прошлое, Брут едва узнавал того молодого человека, каким он был, когда впервые пересек Грецию. Юлий в то время обретал политическую власть в Риме, но ему требовалась мощная армия. Марк хотел стать его генералом и оказывать ему максимальную поддержку. Тогда он и представить себе не мог, что придет день, когда он нанесет своему другу смертельный удар.

Под лучами солнца, еще стоявшего достаточно высоко, Марк Юний сел на упавшее дерево, за которым заканчивался сад крестьянского дома, где они с женой остановились на эту ночь. Перед его глазами проплывала юность, и он растворился в ней. Вспомнил Тубрука, управляющего поместья Юлия неподалеку от Рима. Брут не хотел увидеть разочарование в глазах этого человека, если тот еще не покинул этот мир. Тубрук никогда бы не понял, как они могли разойтись так далеко. Да, некоторым лучше умереть раньше, чтобы у них не разбилось сердце от случившегося после их смерти.

Мать Брута, Сервилия, была еще жива – старая женщина с седыми волосами, но сохранившую былую осанку. Цезарь любил ее, и Марк не мог этого не признавать, хотя его многие годы задевала близость матери и его друга. Но в конце концов, Юлий бросил ее ради египетской царицы, единственной женщины, которая родила ему сына.

Брут вздохнул. Он видел, как его мать состарилась буквально за одну ночь, перестав притворяться молодой. Он даже думал, что она зачахнет и умрет, но Сервилия выдержала удар. Годы только закалили ее, как тик или кожу. Он дал себе слово повидаться с ней по возвращении в Рим, возможно, в компании молодой жены, хотя и понимал, что Сервилия с Портией тут же сцепятся, как кошка с собакой.

– О чем ты думаешь? – внезапно раздался у него за спиной голос его молодой супруги.

Марк не слышал, как она подошла, и вздрогнул, раздраженный тем, что кто-то может оказаться так близко к нему без его ведома. «Возраст крадет все достоинства», – подумал он. Тем не менее Брут улыбнулся жене:

– Ни о чем. Ни о чем важном.

Портия нахмурилась. Это тоже ей шло.

– Хочешь, я покажу тебе мой шрам? Доказательство, что мне можно доверять? – спросила она внезапно.

И прежде чем он ответил, молодая женщина откинула плащ, обнажив длинное, загорелое бедро. Другой рукой она потянула наверх греческую тунику, открыв розовый шрам длиной чуть ли не с его руку. Брут огляделся, чтобы убедиться, что никто не смотрит, наклонился вперед и поцеловал шрам, отчего Портия шумно вдохнула и провела рукой по его волосам.

– Не следовало тебе этого делать, – Марк чуть осип. – Я видел, как люди умирали от менее тяжелых ран.

– Этим я показала тебе, что я не какая-то пустоголовая куртизанка, которую можно игнорировать. Я римская матрона, муж, с римской силой духа… и прекрасно готовлю. Ты можешь доверять мне свои мысли, целиком и полностью. А сейчас ты был очень далеко…

– Я думал о Юлии, – признался Брут.

Его жена кивнула, сев на бревно рядом с ним.

– Я так и подумала. Когда ты думаешь о нем, у тебя меняется лицо. Становится таким грустным.

– Что ж, мне довелось увидеть много грустного, – ответил Марк. – И я отдал слишком большую часть своей жизни на поиски правильного пути. – Он указал на легионы, лагерь которых тянулся на многие тысячи шагов. – И я только надеюсь, что нашел его. Я хотел бы вернуться в Рим, Портия. Хотя я люблю эту землю, мой дом не здесь. Я хочу вновь пройти по Форуму, возможно, какое-то время послужить стране консулом…

– И я этого хочу… для тебя – не для меня, муж, ты понимаешь? – закивала юная женщина. – Я счастлива там, где находишься ты. Ты достаточно богат, чтобы жить, ни в чем себе не отказывая, тебя любят и уважают. – Она замялась, не зная, как далеко можно на этот раз зайти в споре, который возникал у них неоднократно. – Я не хочу тебя терять. Ты знаешь, я умру в тот же день.

Брут повернулся к ней, привлек к себе. Рядом с ним она чувствовала себя такой маленькой, а он даже сквозь одежду ощущал жар ее кожи, вдыхая аромат волос.

– Ты, конечно, злишься, знаю, – пробормотал он, – но я все равно тебя люблю. И я не проиграю, Портия. Я свалил тирана, царя. Что же мне теперь, преклонять колено перед мальчишкой, который называет себя тем же именем? Я знал настоящего Цезаря. Октавиан не имеет права на это имя. Никакого права.

Портия потянулась вверх и обхватила его лицо руками. Ее прикосновения, как ни странно, холодили кожу.

– Ты не сможешь сложить разбитое, любовь моя. Ты не сможешь изменить весь мир. Я думаю, что из всех Освободителей ты сделал и пострадал более чем достаточно для одной жизни. Так ли это ужасно – наслаждаться теперь плодами своих трудов? Отдыхать летом в окружении рабов, готовых выполнить любое твое желание, проводить годы в красивой вилле у моря… У моего отца есть такая вилла в Геркулануме, и она прекрасна. Каждый день он пишет несколько писем и управляет своим поместьем. Разве в этом есть что-то постыдное? Я так не думаю.

Брут смотрел на нее. Нельзя было сказать, что жена не понимает его, не понимает, что им движет. Еще до свадьбы он рассказал ей все о своем прошлом: и о неудачах, и о триумфах. Портия вышла за него, полностью отдавая себе отчет, кем он был и кем все еще хотел стать, но это не мешало ей вновь и вновь убеждать его отойти от дел и наслаждаться жизнью. Марк очень сожалел, что их сын умер в младенчестве. Воспитание ребенка отвлекло бы ее внимание от мужа. Однако больше молодая женщина не беременела, словно ее способность к деторождению умерла вместе с их мальчиком. Мысль эта расстроила Брута, и он покачал головой.

– Я не так стар, как твой отец, Портия, по крайней мере, пока, – ответил он. – Мне остался еще один бой. Если я не стану участвовать в нем или если мы проиграем, обо мне будут говорить, лишь как об убийце, а не как об освободителе Рима. О Марке Бруте будут говорить, только как о жалком предателе, и только таким его будут изображать в рассказах. Я видел, как это делается, Портия. И я не позволю поступить так со мной. Я не могу позволить им так поступить со мной! – с этими словами Марк Брут протянул руки, чтобы взять жену за запястья, и прижал ее ладони к своей груди напротив сердца.

– Я знаю, что ты хороший человек, Марк, – сказала она тихо. – Знаю, что ты лучший из всех вас, что ты лучше, чем этот тощий Кассий, или Светоний, или все остальные. Знаю, это задевало тебя – быть частью их интриг, как теперь задевает то, что ты все еще ведешь борьбу. Мне кажется, ты придаешь слишком много значения тому, как тебя видят другие, любовь моя. Что такого в том, что простые маленькие люди живут в неведении о том, кем ты был и кто ты теперь? Неужели твое достоинство такое хрупкое, что ничтожнейший нищий на улице не может посмеяться, как дурачок, когда ты проходишь мимо? Ты будешь отвечать на все оскорбления, даже от людей, которые недостойны завязывать тебе сандалии? Ты действительно освободил Рим, муж. Ты восстановил Республику или, по крайней мере, дал людям шанс увидеть, как жить дальше без диктаторов и царей, обращающихся с ними, как с рабами. Тебе все это говорили дюжины раз. Тебе недостаточно? Ты сделал больше, чем большинству людей удалось бы сделать за дюжину жизней, и я люблю тебя за это, но времена изменились, и теперь настала пора тебе опустить меч.

– И я так и сделаю, клянусь, но после победы. Только после этого, Портия, – пообещал Брут. – Боги сделали моими врагами всех львов Рима. Если их можно победить, то больше некому превратить империю в пепел. Республика продолжит жить, и в ней еще тысячи лет будет царить мир. И я держу все это в руках, точно так же, как держу в них тебя.

На последней фразе его руки скользнули вниз и начали щекотать молодую женщину, так что она завизжала и застонала. А Марк продолжал щекотать, не обращая внимания на ее протесты, и боролся с ней, пока из глаз у нее не покатились слезы.

– Ты чудовище! – хохотала Портия. – Ты же не слушаешь меня!

Он снова помотал головой:

– Я слушаю, ты знаешь. Какая-то часть меня хочет, чтобы я ходил свободным человеком, заработав и выстрадав эту свободу для Рима. Я этого хочу, но не могу допустить, чтобы мной правили цари – больше такому не бывать. Ни Марку Антонию, ни тем более Октавиану, это не удастся. Я выйду с ними на бой в последний раз, и, если мне улыбнутся боги, приеду с тобой в Рим, а все эти молодые люди будут таращиться на твою красоту. Этого мне вполне хватит.

Грусть стояла в глазах Портии, хотя, отвечая, она пыталась улыбаться.

– Я надеюсь на это, любовь моя. Я буду молить об этом богов.

Она положила голову ему на грудь, прижалась к мужу, и какое-то время они сидели молча, глядя на равнину, где легионы готовились к вечерней трапезе.

– Я так его любил, ты знаешь, – нарушил паузу Брут. – Он был моим лучшим другом.

– Знаю, – сонно ответила его супруга.

– Однажды я сражался против него, Портия. Здесь, в Греции. В Фарсале. Как бы я хотел, чтобы ты увидела его! Ему не было равных. – Марк медленно вздохнул. Перед глазами у него плыли яркие воспоминания. – Он разбил армию Гнея Помпея, а после завершения сражения нашел меня на поле боя. Обнял, как я обнимаю тебя, и простил мое предательство.

Его голос дрогнул: воспоминания вернули старые обиды и наполовину похороненную злость. С того самого момента Марк Брут стал человеком, прощенным за предательство благородным Цезарем. Такое ему уготовили место в легендах и поэмах Рима: предатель-слабак, обязанный жизнью хорошему человеку. Брут внутренне содрогнулся, и по рукам, которыми он обнимал жену, побежали мурашки. Он так и не признался Портии, что чувствовал в тот день в Греции, многие годы тому назад. Он рассказывал ей о другом: как боялся за Республику, когда Цезарь привез Клеопатру и своего сына в Рим. Рассказывал о своей уверенности в том, что они собираются положить начало династии, чтобы править миром. И это была правда, но не вся. Только часть правды. На самом деле Цезарь подписал себе приговор в тот день у Фарсала, когда сломал своего друга Брута, нанес ему незаживающую рану, простив его на глазах у всех.

Портия, похоже, задремала в его объятьях, и он приподнял ее, поцеловав в лоб.

– Пойдем, любовь моя. Позволь мне попробовать твою курицу, тушенную с травами.

Женщина шевельнулась, зевнула и потянулась как кошка, а он с любовью смотрел на нее.

– День такой теплый. Далеко нам еще идти? – спросила Портия.

– Не очень, хотя я отошлю тебя в Афины, когда встречу легионы Кассия, – отозвался ее муж.

– Я бы предпочла остаться в лагере.

– Ты это говорила сотню раз, но в лагере легиона тебе не место. Это я точно знаю. Я отправлю тебя обратно, прежде чем мы пойдем маршем к берегу.

– Я не понимаю, почему ты должен идти на встречу с Кассием, если берег находится в противоположном направлении.

– Он приводит больше половины армии, Портия. Это же логично – увидеться до того, как начнется сражение, – объяснил Марк. – И в Греции не так уж много мест, где можно выстроить в боевой порядок девяносто тысяч человек. Здесь, во всяком случае, это не получится.

– И как называется место, куда мы идем? – спросила Портия.

– Филиппы, – ответил он, пожимая плечами. – Обычный город, как и любой другой.

Октавиан глубоко вдохнул морской воздух. Он стоял на утесах над Брундизием, и перед ним на многие тысячи шагов расстилалось море. Солнце грело спину, но он не мог расслабиться, особенно в компании Марка Антония. Отделенному от него пропастью более чем в тридцать лет, новому Цезарю приходилось прилагать все силы, чтобы не смущаться в присутствии этого человека, который знал совсем иной Рим, до того, как первый Цезарь стал властителем и города, и всего остального мира.

Даже с утесов Гай Октавиан не мог видеть берега Греции, прячущиеся за далекой дымкой. Его внимание захватила полоска темно-синего моря, где сражались два флота галер. Они напоминали игрушечные кораблики, и он находился слишком далеко, чтобы слышать приказы или треск катапульт, выстреливающих якорями и камнями.

Виспансий Агриппа обогнул «каблук» Италии прошлой ночью, воспользовавшись спокойствием моря и тихим ветром. Октавиан узнал о том, что флот идет к нему, только утром, когда совершенно вымотанный гонец прибыл с другого побережья полуострова, промчавшись весь путь на огромной скорости и останавливаясь лишь для того, чтобы сменить лошадь. Октавиану и Марку Антонию пришлось подняться на самую высокую точку берега, чтобы увидеть галеры Агриппы, и им сразу стало понятно, что Секста Помпея тоже предупредили об их приближении. Его флот уже выстроился в боевом порядке, когда первые лучи солнца осветили корабли Виспансия. Секст Помпей сразу пошел в атаку, зная, что гребцы противника устали, проведя в пути целую ночь.

– Боги, ты это видел?! – воскликнул Марк Атоний. Он прошел чуть дальше по проложенной по утесам тропе, не отрывая глаз от морской битвы. Он, как и Гай Октавиан, прекрасно понимал, что их будущее в руках Агриппы. Если бы друг Октавиана потерпел поражение, легионы не смогли бы пересечь море без серьезных потерь. К тому же Антоний все еще был сердит из-за того, что ему не сказали о строительстве секретного флота на Авернском озере.

– Что? – спросил преемник Цезаря, не поворачивая головы.

– Рядом с ближайшим к нам горящим кораблем, у скалы, на две галеры левее. Одна только что перевернулась. У твоего друга получается неплохо, несмотря на то что кораблей у противника больше, – восхитился консул.

При напоминании об этом Октавиан скрипнул зубами. Флот Агриппы числом уступал врагу более чем вдвое, хотя «каблук» обогнули почти пятьдесят галер. Наследник Цезаря подозревал, что некоторые из них служили только для того, чтобы отвлечь на себя часть сил Секста Помпея. Конечно, большинство кораблей сражались с полными командами, но некоторые старались протаранить противника и носились на полной скорости. Октавиан увидел, как одна галера носом врезалась в борт другой, и та начала тонуть. Но атакующая галера не смогла отцепиться от нее, и теперь обе команды сражались на палубах не только за победу, но и чтобы определить, кому достанется оставшийся на плаву корабль. Весла двигались в попытке отвести судно назад, и Октавиан понял, что атакующий корабль принадлежит к флоту Секста Помпея. Гребцы Агриппы при столкновении кораблей оставляли весла, хватали мечи и выскакивали на верхнюю палубу. Это тактика таила в себе немалую опасность, потому что галера становилась уязвимой в случае атаки еще одного корабля противника, но столь резкое увеличение солдат имело решающее значение, в чем Октавиан раз за разом и убеждался.

Даже зная, что у кораблей Виспансия красные паруса, он не мог точно сказать, кто одерживает верх. Некоторые галеры Агриппы при легком ветре неуклюже покачивались, словно старые женщины, и Октавиан мог представить себе постоянный ужас, в котором пребывали команды, ожидая большой волны. Ее вполне хватило бы для того, чтобы отправить их на морское дно. Они, конечно, могли чувствовать себя в относительной безопасности, когда гребцы работали веслами, но галеры становились особенно неустойчивыми, если эти люди бросали весла и хватали мечи, чтобы вступить в бой. По крайней мере, одно судно уже перевернулось и затонуло от легкого удара тарана.

– Ты можешь сказать, кто побеждает? – спросил Марк Антоний.

Голос его звучал нервно, и Октавиан взглянул на него, прежде чем покачать головой. Марка не отпускало напряжение, как, впрочем, и его: оба понимали, сколь высоки ставки, но при этом не могли повлиять на исход.

– Ничего нельзя сделать! – воскликнул новый Цезарь, а потом, понизив голос, добавил: – Стоя здесь, ничего не сделаешь.

Посмотрев на солнце, он обнаружил, что провел на утесах все утро. Полдень миновал, а битва продолжалась, и все больше кораблей горело, тонуло и переворачивалось, затрудняя маневрирование для остальных. Общее сражение распалось на отдельные поединки, проверку выдержки и воли к победе. Каждый капитан решал, схватиться ли ему еще с одним кораблем противника или постоять в сторонке, давая гребцам передохнуть. Октавиан вдруг осознал, что ничего прекрасного в этом нет. А ведь он почему-то ожидал красоты… Но в реальности этот морской бой напоминал схватку двух старых бойцов, окровавленных, с заплывшими от синяков глазами, но не падающих только потому, что они повисли друг на друге. На кону стояло его будущее, и он взмолился Юлию и Марсу, прося даровать Агриппе победу.

Приемный сын Цезаря не считал себя наивным. Он знал, что некоторые преступления остаются безнаказанными. Воры и убийцы иногда продолжали жить, и очень неплохо, умирая счастливыми и старыми в окружении семьи. Юлий однажды рассказал Октавиану о человеке, который ограбил друга и удачно вложил деньги в дело. Друг его умер в бедности, тогда как вор процветал и стал сенатором. Однако человек имел право добиваться справедливости, пусть даже за нее приходилось бороться. Наследнику Цезаря справедливость не принесли, он должен был ее добиваться и не мог успокоиться, пока оставался в живых хотя бы один Освободитель, пока они продолжали гордиться своим преступлением.

Октавиан видел монету с головой Брута и словами на обороте, объявляющими, что тот «Спаситель Республики». Он стиснул зубы, когда эта монета возникла перед его мысленным взором. Нельзя было допустить, чтобы такие люди творили историю. И он не мог допустить, чтобы преступление превратилось в благородный поступок.

Секст Помпей видел вокруг себя только отчаяние. Его команда сражалась долгие часы. Они пережили три абордажные атаки, едва успевая развести корабли, прежде чем враг сокрушил их. Лишь несколько человек не получили ранения, многие жадно пили воду и выискивали момент, чтобы передохнуть. Конечно, выносливости им хватало, но только их молодость служила неистощимым источником энергии. Совсем недавно Секст отметил очередной день рождения с легионными капитанами. Они поднимали тосты в его честь, а те, кто помнил его отца, произносили красивые речи. Братья Каска прочитали новую поэму, написанную Горацием, которая широко распространялась в городах. Поэт прославлял Республику как самое великое достижение человеческого ума.

Это счастливое и уже такое далекое воспоминание пришло, когда Помпей смотрел на обломки галер и тела, плавающие вокруг. Никто в Риме не знал, что в самой узкой части полуострова он держал лошадей, чтобы поддерживать связь с Ведием. Он все сделал правильно, но этого оказалось недостаточно. Предупреждение пришло вовремя, он успел выстроить флот к приходу врага, и на заре не сомневался в успехе. Однако несколько строк, нацарапанных на пергаменте, не подготовили его ни к убийственной тактике галер, с которыми ему предстояло столкнуться, ни к жутким, со свистом рассекающим воздух якорям, пролетающим над головой. Дважды команде его корабля удалось спастись, перерубая веревки. Они еще лежали на палубе, с вплетенными в них медными проволоками. У них не было ни минуты покоя, чтобы вырвать якоря из бортов и сбросить в воду.

Сексту оставалось только наблюдать, как вражеские галеры разнесли и потопили половину его флота. Начали его корабли хорошо, тараня противника и срезая весла, но на каждый потопленный корабль они теряли три, а то и четыре своих. Вражеские галеры носились, как шершни, выпуская с близкого расстояния зажигательные стрелы, а потом беря его суда на абордаж, пока команда гасила эти стрелы, чтобы не допустить пожара. У Секста ушло слишком много времени, чтобы понять, что половина кораблей, которые противостояли ему, укомплектованы только гребцами и не представляют реальной угрозы. Они все шли под красными парусами, обвисшими или надутыми ветром. Самые опасные прятались среди остальных, перебрасывали двойные абордажные вороны, атаковали его людей, убивали, поджигали захваченные галеры и двигались дальше.

Над морем стелился густой дым, и со всех сторон Помпей слышал скрип и плеск весел. Он не знал, окружают ли его враги или он может рискнуть, подняв на мачте сигнал сбора. В конце концов, он резко отдал команду гребцам идти средним ходом, хотя они выбивались из сил, и после восхода солнца уже не одно мертвое тело пришлось выбросить за борт. О рывках и быстрых маневрах боевой галеры пришлось забыть, рассчитывая лишь на медленное продвижение.

Резкий порыв ветра отнес дым, давая возможность увидеть, что происходит вокруг. Но радости зрелище не принесло. Десятки перевернутых галер напоминали дохлых рыб, всплывших на поверхность, а вокруг плавали человеческие тела. Многие другие суда горели, и, когда воздух очистился от дыма, Помпей увидел три корабля, круживших в боевом порядке, выискивая цель для атаки. На одной стояли катапульты, заряженные якорями. Секст понимал, что они ринутся на него, как только заметят, и отдал приказ разворачивать галеру. Он подумал о сестре Лавинии, которая находилась в каюте: нельзя было допустить, чтобы враги захватили ее.

– Идем к берегу и как можно быстрее! – скомандовал он. – На последней четверти мили мне нужна таранная скорость. Последний раз, а потом мы высадимся на берег и рассеемся.

Вымотавшиеся донельзя гребцы услышали его голос, и прибавили частоту гребков, не обращая внимания на ноющие мышцы. Галера рванула вперед, и Помпей услышал крики за спиной. Вражеские корабли тоже прибавили скорости.

В бою галеру Секста отнесло на многие мили от Брундизия. Он увидел неподалеку песчаную бухту и указал на нее. Его рулевые направили судно к ней.

Лавиния вышла из каюты. Она выглядела зеленой после долгих часов, проведенных в вонючем сумраке. Девушка увидела преследующие их галеры и берег впереди, и у нее оборвалось сердце от жалости к брату. Как античный герой, он стоял на носу и всматривался в воду. Но и тут молодой человек улыбнулся, стоило сестра подойти и коснуться его руки.

– Держись за меня, – велел он. – Если мы на такой скорости напоремся на скалу, удар будет очень сильным. Здешнего побережья я не знаю.

Девушка схватила его за руку, когда корабль вдруг начало трясти и раздался скрежет песка о дно. Секст выругался себе под нос, испугавшись, что галера окончательно сядет на мель у самого берега. Но начальник гребцов отдал приказ, те из последних сил налегли на весла, и тряска прекратилась: судно вновь вышло на глубокую воду.

– Почти на месте! – крикнул Помпей.

И тут у одного из гребцов отказало сердце. Его весло сбило ритм остальных, и галеру начало разворачивать прибоем.

– Все равно близко, – сказал Секст Лавинии.

Он рассчитывал, что галера носом вылезет на песок, но вместо этого ее колотило волнами, ломая весла с одной стороны. Флотоводец протянул сестре руку.

– Пошли, придется тебе замочить одежду.

Вдвоем они спрыгнули в воду и выбежали на берег. Почувствовав песок под ногами, Секст немного успокоился. Вражеские корабли в бухту не заходили. Моряки на них заметили, как галера Помпея едва не села на мель, и теперь противник кружил в море, изредка посылая стрелы, не долетавшие до берега.

Корабль Секста било волнами, и не было сомнений, что прибой скоро разнесет его в щепки, но команде уже ничего не грозило. Они спрыгивали с палубы в воду и выбирались на сушу. На нижней палубе гребцы какое-то время сидели неподвижно, тяжело дыша и приходя в себя после последнего рывка. Потом они оставили весла и тоже покинули галеру. Некоторые просто падали в воду, не в силах сделать несколько шагов до берега. Другие помогали им, вытаскивая ослабевших товарищей из воды на песок.

Когда все собрались, уставшие и вымокшие, Секст и Лавиния посмотрели на море. Оно стало более бурным, и на волнах появились пенные гребни. На суше вдаль уходили выжженные солнцем холмы, пепел их надежд.

Капитан галеры, Квинт, тоже остался жив. Прыгая с галеры, легионный офицер не удержался на ногах и весь вымок, так что теперь напоминал мокрую курицу.

– Какие будут приказы? – спросил он первым делом.

Секст едва не рассмеялся от абсурдности этого вопроса.

– Сможешь ты вывести наших людей отсюда, Квинт? – вздохнул он. – Флота больше нет. Мы снова сухопутные. – На секунду Помпей задумался, потом продолжил: – Могут быть и другие выжившие. Выведи людей на самую высокую точку и осмотри берег. А мы с сестрой пойдем в ближайший город.

Квинт отсалютовал и приказал команде следовать за ним. Моряки поплелись к холмам, чтобы найти уходящую вверх тропу, а Секст остался сидеть на горячем желтом песке, глядя на море. Лавиния наблюдала за ним, не находя слов утешения для брата. Чайки кричали в вышине, галера скрипела под ударами волн. Прошло немало времени, прежде чем он повернул голову и улыбнулся сестре.

– Пошли, – он взял ее за руку и повел через дюны к холмам, к тропе, которая уводила их от моря, где он потерпел столь жестокое поражение.

– Что теперь? – спросила Лавиния.

Помпей пожал плечами и покачал головой.

– Цезарь и Марк Антоний переправят легионы в Грецию. Я не смогу их остановить.

– Нет, Секст. Я про другое. Что будет с нами?

В ответ бывший флотоводец указал на маленький кошель, висящий у него на ремне.

– Я не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. У меня есть драгоценные камни и золотые монеты. Если доберемся до города, будем там в полной безопасности. Потом отправимся в Испанию, где еще есть люди, которые помнят нашего отца, Лавиния. Они нас укроют.

Тропу брат и сестра нашли, но очень крутую, и им пришлось подниматься по ней вверх, хватаясь за кусты. Им вспомнилось время, когда они еще детьми вот так лазали по горам. Секст первым взобрался на гребень, опередив Лавинию на несколько шагов, и остановился, в ужасе от того, что увидел перед собой. С губ его сорвался стон, в котором слышались злость и отчаяние. Лавиния удивленно взглянула на брата, но через мгновение тоже добралась до гребня и все поняла.

Капитан Квинт стоял в окружении тех, кто ушел вместе с ним. Все замерли со связанными руками, опустив головы. Цепочка легионеров с любопытством поглядывала на появившихся брата с сестрой.

Центурион в шлеме с плюмажем выступил вперед, переводя взгляд с одного на другую.

– Секст Помпей? – спросил он. – У меня приказ триумвиров Юлия Цезаря и Марка Антоний на твой арест. Твое имя в проскрипционном списке.

Секст повернулся к сестре, стоявшей чуть позади, и протянул ей кошель, так, чтобы этого никто не видел.

– Спасибо, что показала мне тропу, – сказал он ей и отступил от нее на шаг.

Глаза центуриона блеснули. От него не укрылся одинаковый цвет волос Секста и Лавинии. Но девушку явно переполнял ужас. Центурион откашлялся, приняв быстрое решение. У него самого были дочери, а в приказе ничего не говорилось про сестру Помпея.

– Если ты не доставишь нам хлопот, я прикажу одному из своих людей отвести… местную девушку в город, – предложил он арестованному.

Секст чуть ссутулился, пытаясь скрыть страх, охвативший его при виде легионеров. Он знал, что такое проскрипционный список, и по радостным лицам солдат понимал, что они уже прикидывают, как потратят награду, назначенную за его голову.

– Спасибо, центурион. – Он на мгновение закрыл глаза и покачнулся от усталости, наконец-то свалившейся на плечи. – Я буду тебе признателен, если ты выберешь в сопровождающие… достойного человека.

– Об этом не волнуйся. Мы с женщинами не воюем.

Секст видел, как Лавиния смотрела на него широко раскрытыми, полными ужаса глазами, когда широкоплечий легионер мягко взял ее за руку и повел вниз по тропе.

Глава 26

Октавиан не просто вымотался. Он подозревал, что для описания его состояния требуется новое слово, а этап «вымотаться» он миновал неделями раньше. Речь шла не о том, что он не спал или не ел. В этом молодой человек себе не отказывал: иногда он спал как убитый, чтобы подняться вновь несколько часов спустя. Однако каждый день приносил с собой столько новых вопросов, которые требовали немедленного решения, что триумвир трудился в поте лица с того самого момента, когда поднимался еще до прихода зари, и пока, наконец, не падал на кровать, обычно в одежде. Реализация сложнейшей задачи по перемещению и снабжению двадцати легионов вместе с дополнительными войсками требовала участия тысяч людей, целой армии конторщиков и поставщиков. Все они выполняли отданные им приказы, но иногда ничего не могли сделать без личного участия правителя.

Именно в этой области Марк Антоний не выказывал особенного таланта, и Октавиан подозревал, что тот рад переложить на него основную нагрузку. Если бывший консул соглашался что-то сделать, Октавиан обнаруживал, что без его личного вмешательства никто не ударял пальцем о палец. В результате молодой человек не мог отделаться от мысли, что им тонко манипулируют. Если бы он не доводил дело до конца, легионы до сих пор оставались бы в Италии, дожидаясь, когда же их переправят в Грецию.

Обеспечение безопасности Рима на период его отсутствия – военная кампания требовала времени – стало для Гая Октавиана транспортно-снабженческим кошмаром. Второго консула, Педия, вполне устраивало руководство Сенатом, благо никакого сопротивления никто не оказывал, но все остальное!.. Десятки тысяч людей требовали огромного количества провианта и воды. После месяцев блокады наследник Цезаря забрал для солдат треть запасов зерна из городских хранилищ, что не способствовало улучшению настроения горожан. Однако Октавиан понимал, что снабжение может сыграть решающую роль в борьбе с Брутом и Кассием. Голодные солдаты никогда не сражались с полной отдачей.

Он сомневался, что его противников одолевали те же заботы. Они могли собрать провизию и солдат со всего востока, а о последствиях думать позже. Иногда у Октавиана возникала мысль, что в Греции он сможет высадиться только лет через двенадцать, которые уйдут на наведение порядка в римских землях.

Легионы, которые он оставлял в Риме, выглядели вполне пристойно, но тот, кто разбирался в военном деле, сразу увидел бы, что их подготовка только началась. И тут Марк Антоний тоже не проявил заинтересованности. Это он, Октавиан, набрал три легиона в самой Италии, выплачивая вознаграждение молодых людям, которые поступали на военную службу, а потом отвел их, еще не пришедших в себя от столь резкой жизненной перемены, в лагеря для подготовки.

Преемник Юлия чувствовал мягкое покачивание палубы галеры под ногами. Они ждали восхода солнца, чтобы причалить к берегу. За этот месяц Октавиан в пятый раз пересекал море. Каждый час светового времени использовался для переброски в Грецию солдат на заполненных до отказа галерах, но они все-таки потеряли два корабля и шестьсот человек в одном из первых переходов. Галеры столкнулись и перевернулись так далеко от берега, что никто не смог спастись. После этого капитаны стали более осторожными, но переброска солдат замедлилась, и вся операция заняла на неделю больше, чем планировалось.

Октавиан посмотрел на восток, на просветлевшее небо. Тьма уходила с греческого берега, где собиралась армия, готовясь к походу в глубь полуострова. Молодой консул покачал головой, думая о грандиозности поставленной задачи. Никогда раньше в одном месте не собиралось двадцать легионов. Сто тысяч солдат плюс сорок тысяч вспомогательных войск и обслуги, да еще тринадцать тысяч всадников, которых Агриппа сумел каким-то чудом перевезти на своих галерах. Армия заняла все побережье, новые дороги протянулись на тысячи шагов, к лагерям, где размещались прибывающие солдаты, и складам для всех необходимых припасов.

Новый Цезарь застонал при мысли о том, сколько все это стоило. Казна Рима опустела. Он убедился в этом сам, пройдя по хранилищам аргентариев и Сената. Его приказы с требованием увеличить производство, отправленные на все шахты, где добывались золото и серебро, и монетные дворы, ничего не дали: все и так работали на пределе. Но он знал, что денег в Риме хватало: некоторые сенаторы заработали целые состояния на проскрипциях и ссужая золото под высокие проценты во время кризиса. Октавиан выдал расписки на десять миллионов ауреев. Он знал, что этот долг будет тяжелой ношей висеть на государстве добрых полвека, но не видел другого выхода. Какое-то время он придерживал деньги, которые унаследовал, но потом пустил их на военные расходы и теперь старался не думать о том, как быстро они утекли.

Рассветало быстро, и капитан галеры уже выбрал место для швартовки у одной из новых пристаней. Он быстро и ловко подвел корабль к берегу. Октавиан подождал, пока абордажный ворон перекинут с левого борта на пристань и ступил на него.

Десяток человек дожидались его, и он заставил себя улыбнуться, но улыбка тут же стала искренней, потому что среди встречающих он увидел и Мецената, и Агриппу. Однако в следующий момент у наследника Цезаря создалось ощущение, что эта маленькая толпа буквально проглотила его: каждый требовал внимания, и на него навалилась апатия, застилающая разум туманом. Октавиан тряхнул головой, разгоняя этот туман, и вновь заставил себя быстро соображать и еще быстрее реагировать.

Он не мог понять, что с ним происходит. Да, он молод, и здоровье у него крепкое, но сон и еда больше не восстанавливали ни его дух, ни плоть. Каждое утро триумвир просыпался в полном замешательстве, борясь с невидимыми кошмарами, прежде чем понимал, что уже не спит. Умывшись и одевшись, он возвращался к работе и вынужден был напрягать мозг в поисках правильных ответов и решений.

– Дайте консулу пройти, слышите? – внезапно рявкнул Агриппа.

Октавиан тряхнул головой. Перед глазами прояснилось. Он уходил от пристани, но люди со всех сторон задавали вопросы и пытались показать ему какие-то документы. Молодой человек понимал, что что-то отвечал им, но не мог вспомнить, что именно. Агриппа по пустым глазам друга догадался: что-то не так – и, воспользовавшись своими габаритами, оттолкнул некоторых просителей, несмотря на их недовольство.

– Нет, Пентий, не настолько это важно, – услышал Октавиан голос Мецената, отвечающего на чью-то просьбу. – А теперь на минутку избавьте нас от вашего шума. Армия не погибнет, если вы чуть подождете, так?

Октавиан не знал, с кем говорил его друг, но ответ этого человека Меценату не понравился: он надвинулся на него, и парочка отстала, сцепившись в жарком споре.

За прошедший месяц порт Диррахий изменился до неузнаваемости. «С легионами это не проблема, – отрешенно подумал Октавиан. – Они могут построить что угодно». Он огляделся, выйдя на дорогу, которая вела в теперь уже большой город. Огромные склады, в которых под надежной охраной хранилось продовольствие и снаряжение, тянулись по обе ее стороны. Легионы валили лес и пилили доски, которые потом сбивали вместе, строя целые улицы. Мастерские и кузни работали день и ночь, воздух наполняла вонь кожевенных чанов. Всему этому хозяйству предстояло остаться здесь, но легионеры уходили отсюда в сандалиях, подбитых новыми гвоздями, а экстраординарии – с починенной или замененной упряжью. Новый Цезарь видел тысячи приказов по реквизиции и перевозке, и теперь, когда он шагал по дороге, подробности кружились у него перед глазами.

Конечно, все просители могли сопровождать Октавиана Фурина по огромному лагерю. Но когда он поравнялся с первыми палатками легионеров, Меценату и Агриппе удалось убедить остальных не привлекать громкими криками его внимания. В прошлый раз Октавиан остановил Агриппу, когда тот намеревался столкнуть особо назойливого поставщика в море вместе со всеми его документами, но на этот раз его охватила странная летаргия, не позволявшая открыть рот, и он лишь наблюдал, как здоровяк объяснял кому-то еще, куда тому следует идти с его требованиями.

После этого они пошли дальше втроем, и Агриппа сердито оглядывался, чтобы убедиться, что никто не смеет приблизиться к ним.

– Слава богам, это последний раз, – облегченно выдохнул Агриппа.

Солнце только поднималось, дорога сверкала под его лучами, а безоблачное синее небо обещало еще один жаркий день. Они проходили через старый лагерь, где солдаты появились шестью неделями раньше. Легионы всегда вставали рано, по привычке и заведенному порядку, так что вокруг уже мельтешили тысячи людей. Некоторые ели овсянку и пили отвары из трав, а многие уже начали боевые тренировки, разминая мышцы, затекшие после ночевки на каменистой земле. Атмосфера в лагере царила дружелюбная, легионеры приветствовали Агриппу, издали замечая его крупную фигуру и указывая на него соседям по палатке. Он быстро стал знаменитостью: человек, уничтоживший флот Секста Помпея и позволивший армии переправиться в Грецию.

Октавиан поднялся на вершину холма, оглядел лежащую дальше равнину и вдруг почувствовал, будто что-то тяжелое давит ему на глаза. В утреннем свете он не сумел разглядеть границу огромного лагеря, простирающегося во все стороны. Требовалось более острое, чем у него, зрение, чтобы увидеть линию раздела между двумя армиями, однако она существовала. Марк Антоний самостоятельно командовал своими легионами, и Октавиан ощутил злость при воспоминании о еще одном источнике раздражения. Его соправитель настоял на том, чтобы переправиться первым. В результате легионы Антония заняли лучшие места, в тени и рядом с водой, а потом бывшему консулу хватило наглости жаловаться на каждый потерянный день, пока Октавиан переправлял в Грецию своих солдат. Находясь вдали от Рима, Марк Антоний полностью игнорировал множество домашних проблем, сосредоточившись только на своих войсках и разведке территории, которая лежала впереди. Поначалу очередность переправы казалась мелочью, но теперь легионы Марка автоматически, без официального решения, оказывались в авангарде общей колонны. Октавиан обнаружил, что покусывает нижнюю губу, и грустно улыбнулся при мысли, что оставшийся в Риме Педий поступает аналогично, прежде всего, заботясь о своих интересах.

– Ты поел? – спросил Меценат.

Новый Цезарь поднял голову. Его глаза оставались пустыми, но он пытался обдумать ответ. Ему вспомнилась миска овсянки с медом, но, возможно, это был вчерашний завтрак. Такие мелочи, как еда, тонули в круговерти других дел, а молодой человек слишком устал, чтобы задумываться о них и загружать ими свою память.

– Я не голоден, – ответил он, хотя передумал, еще когда произносил эти слова, осознав, что есть ему как раз хочется. Тут энергии у него вдруг прибавилось, и взгляд триумвира прояснился. – Последних лошадей привезут к полудню, – сказал он. – Начальник порта в Брундизии поклялся мне в этом. Обещал, что они будут здесь, чего бы это ни стоило. Переправа закончена, Меценат. Сегодня мы можем выступить.

Цильний Меценат заметил, что у Октавиана дрожат руки, и на лице у него появилась тревога. Он бросил взгляд на Агриппу, а потом перевел его на руки Октавиана, привлекая внимание здоровяка.

– Я думаю, сначала тебе надо поесть, – заявил он. – Даже если Марк Антоний двинет свои легионы в этот самый момент, далеко ему не уйти. Съешь что-нибудь горячее, а потом приляг. Клянусь богами, ты выглядишь вымотанным, Октавиан.

– Не вымотанным, – пробормотал преемник Цезаря. – Нужно новое слово. – Усилием воли он чуть выпрямился и попытался навести порядок в налезающих друг на друга мыслях. – Да, я что-нибудь поем. Агриппа, пожалуйста, приведи ко мне этих людей. Я не могу их игнорировать.

– Очень даже можешь, я тебе постоянно твержу об этом, – ответил Виспансий Агриппа. – Я с ними поговорю и разберусь, есть ли среди их просьб что-то действительно неотложное. Сомневаюсь, чтобы такого набралось много, с учетом ситуации.

– Хорошо, – кивнул Октавиан, не скрывая облегчения. Его тошнило от мелочей. Как и окружающим его солдатам, ему хотелось двинуться в путь, хотелось сражаться. В списке приоритетов больше не значилась покупка тысячи седел у какого-нибудь греческого купца.

Втроем друзья подошли к командному шатру, и сердце Октавиана упало: его дожидалась еще дюжина людей, лица которых просияли при виде консула.

Марк Антоний спешился, пребывая в прекрасном расположении духа. Его командный шатер находился на переднем крае лагеря переправившихся в Грецию легионов. У него вошло в привычку по утрам объезжать внешний периметр, зная, что солдаты узнают его по сверкающей броне и это поднимает их боевой дух. Ему хотелось, чтобы каждый день его видело как можно больше людей. Тем самым триумвир напоминал им, что сражаться они будут под началом конкретного человека – а не обезличенного Сената. Он давно уже исходил из того, что такое очень важно, когда речь шла о моральном духе отдельно взятых легионов, а те, которыми он командовал, состояли по большей части из незнакомцев. Лишь некоторые помнили его по военным кампаниям Юлия, и, когда они приветствовали Марка Антония, он останавливался и проводил с ними минуту-другую, зная, что эти минуты они будут помнить до конца своей жизни. От него это не требовало особых усилий, зато простые солдаты млели от восторга, когда командующий беседовал с ними, а если он вспоминал имя и место, где они встречались в далеком прошлом, не находили себе места от счастья. Люди, которые в молодости сражались с Верцингеторигом, стали старшими солдатами, а кое-кто дослужился за прошедшие годы и до еще более высокого звания. И если память услужливо подбрасывала эпизод из тех дней, Антоний не мог поверить, что прошло так много времени. Он чувствовал себя стариком.

– Легаты, – обратился он к ожидающим его людям. – Какое прекрасное утро! Есть новости с побережья?

Этот вопрос он задавал каждый день и, откровенно говоря, не мог понять, что так задерживает Октавиана. Случалось, что его подмывало повести легионы в глубь материка, чтобы Октавиан догонял его, но здравый смысл всякий раз перебивал этот импульс. Среди местного населения у Антония хватало шпионов и информаторов, и он знал, что Брут с Кассием собрали огромную армию. Ему могли понадобиться все существующие легионы, и даже еще несколько.

Мысль о том, что Рим будет в руках таких людей, как консул Педий, настолько тревожила Марка, что он оставил в Италии Лепида. Третий триумвир получал возможность пересидеть конфликт в относительной безопасности, но, по крайней мере, Антоний мог не волноваться, что потеряет Рим, сражаясь с его врагами. После убийства Цезаря жизнь преподнесла ему немало сюрпризов, но он полностью доверял бывшему галльскому наместнику, потому что честолюбие у того отсутствовало полностью.

В результате Марку Антонию пришлось назначить другого командующего своего левого крыла. Он не знал, является ли Понтий Фабий самым способным из его генералов, но тот был старше всех и прослужил двадцать пять лет, занимая все должности, от сенатора до легионного трибуна. Антоний обратил внимание, что его заместитель стоял чуть в стороне, и его не удивило, что именно Понтий заговорил от лица всех легатов.

– Последние корабли прибыли, триумвират, – доложил он. – Есть надежда, что мы выступим сегодня. – Он улыбался, произнося эти слова, зная, как давно ждали эту весть.

Марк Антоний на мгновение обратил взор к небесам.

– Жаль, что эти новости не прибыли вчера. Тогда мы бы уже были на марше. Тем не менее приятно слышать, – отозвался он.

Приложив определенные усилия, триумвир воздержался от критики Октавиана, словно раньше не делал этого постоянно. В результате практически все полагали, что находятся в главной армии, которую сдерживает второсортный довесок.

– Легионы готовы к маршу? – спросил Антоний собравшихся.

Все закивали. Триумвир возвышался над ними на голову, и энергия била в нем ключом. Он хлопнул Понтия по плечу, проходя мимо, и потребовав подавать завтрак. Слуги бросились исполнять приказ.

– Сегодня наш день. Составьте мне компанию, – пригласил он легатов. – У меня даже есть свежий хлеб, только не спрашивайте, где я его взял. Мой поставщик или гений, или вор. Я еще не решил, какой ответ правильный.

Все заулыбались, заняли привычные места в командном шатре и получили от слуг по чаше воды, только что принесенной из родника. Задержался только Понтий, чтобы отдать соответствующие приказы. Все двенадцать легионов начали паковаться, чтобы поскорее оставить берег позади.

– Когда мы здесь закончим, пошли гонца к Цезарю! – крикнул Марк Антоний своему заместителю. – Этим утром я ухожу на восток. Увидимся на следующей стоянке. – Он взял чашу с водой, чтобы запить хлеб, поковырялся в тарелке с вареными овощами и оглядел стол в поисках чего-то более съедобного. – Если, конечно, он сможет нас догнать.

Мужчины за столом, конечно же, засмеялись, хотя уже думали о предстоящей кампании. Проблема состояла не в том, чтобы найти вражескую армию. Все донесения сообщали об одном и том же: Брут и Кассий нашли для своих легионов отличную позицию и укрепляли ее не один месяц. Для каждого легата этот сценарий считался наихудшим: наступать на хорошо обученных солдат, которые выстроили мощную оборону. Никто из них не придал особого значения названию города, сообщенному разведчиками. Филиппы, возможно, и назвали в честь Филиппа Македонского, отца Александра Великого, но для римлян, завтракающих в командном шатре в то утро, это был просто еще один греческий город, расположенный в двухстах пятидесяти тысячах шагов к востоку, до которого они могли дойти за двенадцать дней, а то и быстрее. Как у охотничьих собак, марш укрепил бы их ноги и согнал лишний жир. Они прибыли бы туда готовыми согнуть в бараний рог любого, кто посмел противопоставить себя воле Рима.

Слова Марка Антония стали быстро известны легионам Цезаря, расквартированным на берегу. И даже если бы Понтий Фабий не был кузеном Мецената, Гай Октавиан получал всю информацию о передвижениях и намерениях своего коллеги, как минимум, еще от пяти источников. Октавиан находил полезным держать доверенных людей в ближайшем окружении других триумвиров, следуя совету, который несколькими месяцами раньше дал ему Педий. Речь шла не о доверии или его отсутствии. Новый Цезарь уже давно целиком и полностью принял мнение Агриппы: командующему прежде всего необходима информация, и человек никогда не будет слепым, если каждый день ему будет докладывать о происходящем тысяча глаз.

Когда в полдень легионы Марка Антония двинулись в путь под звуки горнов и радостный рев солдат, которые после долгих месяцев подготовки сделали первый шаг к битве, триумвир в удивлении дернулся, услышав те же горны и рев у себя за спиной: легионы Цезаря синхронно снялись с места.

Глава 27

Город Филиппы строили как крепость в горах, но триста лет – большой срок, чтобы смотреть на север в ожидании мародерствующих племен. В результате исходные каменные стены и агора остались на месте, но их окружили сотни других домов, образовавших узкие улицы вдоль гребня холмов. Кассий порадовался, увидев маленький храм Филиппу Македонскому, спрятавшийся на купеческой улице. Он знал другого человека, объявившего о своей божественности, и эта мысль вызвала у него улыбку. Если бы не хорошая дорога к побережью, маленький город давно бы зачах вместе со славой своего основателя, а может, и самого Александра.

Поначалу городок играл лишь роль сборного пункта, куда Кассий и Брут намеревались привести свои легионы, дожидаясь, пока Секст Помпей серьезно ослабит армию Октавиана и Марка Антония, пытающуюся переправиться в Грецию. Когда же в Филиппы пришли новости о проигранных Помпеем морских сражениях, Брут и Кассий изменили свои планы и начали подыскивать наилучшее место для битвы. Марк Брут первым предложил сделать Филиппы основой их оборонительной линии. Они располагали выходом к морю по Эгнатиевой дороге[23], построенной на месте более старой и позволяющей перебрасывать любое число людей и количество снаряжения. Филиппы располагались на гребне холмов и были практически неуязвимы с запада, как и рассчитывал отец Александра Великого при выборе места для крепости. С точки зрения Гая Кассия, плюсом служила высокая гора с отвесным склоном на юге и раскинувшееся у ее подножия болото. Зимой выпало много дождей, так что ни один легион не смог бы форсировать это топкое место.

Когда Кассий и Брут решили превратить Филиппы в свой командный пункт, солдаты выстроили массивный деревянный частокол по краю болота. Сочетание особенностей местности и римского мастерства обещали, что город не будет атакован и с этого направления. При этом с севера Филиппы прикрывали горы, а на востоке лежало море. Враг мог подойти только с запада, чтоб попасть под удар боевых машин двадцати римских легионов. Его ожидали и деревянные копья, и железные стрелы луков-скорпионов, и тяжелые камни катапульт.

Прошло больше месяца с того дня, как поступили первые донесения о высадке в Диррахии. Оба командующих посылали на разведку все больше экстраординариев. Кассий привел из Сирии парфянских конных лучников, которые точно поражали цель, даже мчась галопом по пересеченной местности. Постоянные стычки указывали, что легионы Октавиана и Марка Антония обязательно подойдут, но пока дело только ими и ограничивалось. А Кассий и Брут стремились узнать как можно больше и о противостоящей им армии, и о местности, по которой она будет продвигаться к их линии обороны.

Старый Кассий Лонгин тихонько рыгнул в кулак, глядя на болота. Он ел то же самое, что и легионеры, и пища эта не сильно ему нравилась. С другой стороны, пребывание на одном месте позволило нарастить запасы продовольствия и амуниции. Командующий прекрасно понимал, что галеры, захваченные у Секста, могут в самом скором времени блокировать побережье Греции. Не получали они с Брутом известий и от братьев Каска. Кассий полагал, что они или утонули, или погибли при разгроме флота Помпея.

Гай Кассий подозревал, что он слишком много и часто думает о втором командующем их армии, а не о тех людях, которые им противостояли. Марк Брут по-прежнему оставался для него загадкой, пусть они и знали друг друга очень давно. Убийца Цезаря словно не старился и оставался таким же, как и в те далекие дни, когда занимался боевой подготовкой экстраординариев. Командир парфянских стрелков ходил за Брутом, как верный пес, радуясь любому доброму слову римлянина. От мысли об этом настроение Кассия не улучшилось. Марк каким-то образом завоевывал уважение всех, кто его окружал, не прилагая к этому никаких усилий. Сам Кассий таким даром не обладал и злился, когда его легаты, разговаривая с ним, искали взглядом Брута. Они ждали от него одобрительного кивка, забывая о Кассии. Рыгнув снова, командующий мрачно подумал о том, как торжественно провожали легионы жену Брута, когда она уезжала.

Кассий задумался, не следовало ли ему вновь поднять вопрос о командовании правым флангом. Легионы обычно полагали, что именно на правом фланге находится командир всей армии, а Брут вывел своих военных на гребень холмов, ни с кем не советуясь. Его легионерам предстояло принять на себя основной удар, но это, казалось, приносило им лишь радость и гордость.

Командующий стер с лица все следы неудовольствия, прежде чем сел на коня и поехал вдоль гребня, излучая – во всяком случае, как ему казалось – доброжелательность и уверенность в себе. Ему хотелось, чтобы окружающие видели его именно таким. По левую руку от него птички ловили насекомых, порхая над болотами, тогда как впереди не такой уж пологий склон вел к западной равнине. Именно на вершине склона Брут расположил свои легионы в ожидании врага. Кассий мог кивать только себе самому, проезжая по расположению своих сирийских легионов. Они как раз ели, и он видел, как напрягались и салютовали ему те, кто его замечал. Другие поднимались, едва не вываливая на землю содержимое деревянных тарелок. Пожилой командующий рассеянно махал им рукой, предлагая вернуться к еде, сам же думая о том, как еще можно улучшить позицию.

– Хорошо, что мы расположились здесь, – пробормотал он себе под нос. Он знал, что Филипп Македонский выбрал это место, чтобы сдерживать орды фракийских племен, но вроде бы на этот город так никто и не напал. Ни в болотах, ни на равнине около города никогда не проливалась кровь. «Теперь все изменится, – подумал Кассий с удовлетворенностью и ужасом. – Лучшая кровь Рима зальет все вокруг». Но он понимал, что по-другому не бывать.

Он поравнялся с легионерами, сидевшими под оливковым деревом, таким старым, что его мог посадить сам Филипп. Те поднялись, прежде чем он успел их остановить.

– Мы готовы к бою! – крикнул один.

Кассий кивнул в ответ. Он знал, что они готовы. Не только эта группа – все. И теперь ему требовалось одно: чтобы Марк Антоний и Октавиан чуть переоценили свои силы и сломали себе хребет, бросившись на позицию их легионов, защищенную, как никакая другая.

Октавиан щурился на солнце, а в голове у него в такт ударам сердца ухала боль. За прошедшие восемь дней он привык к жажде, понимая, что верхом ехать проще, чем маршировать. Легионам приходилось ждать приказа на остановку, прежде чем они могли выстроиться в очередь, чтобы наполнить свинцовые фляжки чистой водой. Наиболее опытные солдаты пили экономно, рассчитывая время между остановками, так что при подходе к каждой у них оставалось немного воды.

В первый день они прошли от побережья двадцать тысяч шагов, во второй – почти двадцать четыре. Такой и осталась их средняя скорость: легионы поймали темп, а мышцы солдат окрепли. Любимым занятием для них стал подсчет пройденного расстояния. При шаге в три стопы, умноженном на число шагов, не составляло труда получить искомый результат. Даже без карт легионы представляли себе, сколько уже пройдено и сколько осталось.

Когда они остановились в полдень, Октавиан нашел место в тени дерева у дороги, вытер с лица пот и посмотрел на свою полированную стальную флягу на медной цепочке. Он знал, что ее надо наполнить, но во рту у него еще оставался металлический привкус после последнего глотка, и молодой человек боялся, что от теплой, как кровь воды, его вытошнит. Но следующую остановку отделяли от этой долгие часы, и Октавиан понимал, что должен встать и наполнить флягу из одной из бочек, которые следовали за легионами, или попросить кого-то это сделать. Но никто не появлялся. Водовозы сейчас подъедут, сказал он себе. Однако солнце жарило все сильнее, и головная боль не уходила, только усиливаясь.

Консул покачал головой, пытаясь стряхнуть пот, заливавший глаза. Вокруг никто особо не страдал от жары. Меценат и Агриппа вообще выглядели свеженькими и расслабленными. Они стояли неподалеку, о чем-то болтая.

Гай Октавиан раскрыл рот как мог широко, чувствуя, как хрустнула челюсть, с тем, чтобы прийти в чувство. В последнее время он не фехтовал на учебных мечах с Меценатом и Агриппой и даже не бегал. Может, причина заключалась в этом? Он вышел из формы и чувствовал это. Холодная вода, конечно же, могла помочь. Привкус металла во рту усилился, и его замутило.

– Цезарь? – услышал он голос.

«Меценат», – подумал молодой человек и открыл рот, чтобы ответить, но голова чуть не лопнула от боли, заставив его застонать. Октавиан обмяк, сползая со ствола, у которого сидел, и повалился на землю. Пот крупными каплями скатывался с его лица.

– Проклятие! Цезарь! – кричал кто-то рядом с ним.

Он слышал слова, но содержимое желудка уже поднялось к горлу. Обуздать рвотный рефлекс Октавиан не смог. Он почувствовал сильные руки, подхватившие его, а мгновением позже словно соскользнул с обрыва в ревущую тьму.

Меценат прикрыл глаза, наблюдая, как вдали легионы Марка Антония переваливают через очередной холм. Он отправил посыльного с сообщением, что Цезарь заболел. Сохранить это в секрете не представлялось возможным. Несмотря на публичные заявления триумвиров о братской дружбе, Марк Антоний с подозрением отнесся бы к известию, что его союзник остановил своих солдат, тогда как он продолжил марш к вражеским позициям.

Легионы не остановились, и Цильний Меценат облегченно вздохнул. Меньше всего ему хотелось услышать громкий голос Марка Антония с предложением помощи. Лучшие легионные лекари уже занимались Октавианом, хотя его друг не особо надеялся на успех. Они умели отрезать раздробленную конечность и могли остановить кровь, прижигая рану железом. Раненые солдаты иной раз выживали после их лечения, а кое-кто даже выкарабкивался после лихорадки, которая обычно следовала за такими операциями. Однако раны на теле Октавиана отсутствовали, если не считать укусов каких-то насекомых, которые набросились на них в песчаных дюнах. Меценат лениво почесывал такие же укусы на собственной коже, гадая, как скоро им прикажут идти вперед, с командующим или без.

Во второй половине дня каждый из восьми легатов побывал в палатке лекарей. Люди попрятались в тени деревьев. Все почувствовали безмерное облегчение, когда солнце покатилось к западу и тени заметно удлинись. С другой стороны, эти тени всем напоминали о потерянных часах.

Агриппа вышел из палатки. Выглядел он подавленным.

– Как он? – спросил Меценат.

– Весь горит, – вздохнул его товарищ. – Какое-то время начал говорить, но всего лишь бредил. Он еще не очнулся.

Цильний огляделся, чтобы убедиться, что их не подслушивают. Легаты Буччо, Силва и Либурний тесной кучкой стояли неподалеку, и он наклонился к другу.

– Как думаешь, это падучая болезнь? Приступ которой мы уже видели?

Агриппа пожал плечами.

– Что я знаю о медицине? Его мочевой пузырь не опорожнился, слава богам. Между прочим, хорошая идея – накрыть его попоной. Я… рассказал лекарям о том случае.

Меценат резко глянул на него.

– Зачем? Он не говорил, что хочет, чтобы об этом знал кто-то еще.

– Я подумал, что они быстрее смогут его вылечить, если будут знать предысторию. Нам придется как-то это объяснять, Меценат. Или ты думаешь, что мы сможем остаться здесь на несколько дней, и никто не будет задавать вопросы? В любом случае, сказанного не вернешь. Я думаю, ему это не повредит. Все знают, что эта болезнь была у Цезаря… и у Александра.

Цильний Меценат на мгновение задумался.

– Пожалуй, – согласился он. – Я напомню об этом, может, после того, как выпью с несколькими легатами. Скажу, что болезнь вызвало пребывание на земле Александра.

– Это нелепо, – фыркнул Агриппа.

– Но правдоподобно. Благородная болезнь Цезаря. Это означает, что в нем течет кровь Цезаря, и их связывает не только имя. Скажу им, что вреда она ему не принесет.

Друзья замолчали, стоя в ожидании, что из палатки лекарей придет весть об улучшении состояния Октавиана.

– Нам он нужен, Агриппа, – нарушил долгую паузу Меценат. – Только он связывает все воедино.

– Имя Цезаря… – начал было Виспансий.

– Не только имя. И не только кровь, – возразил Цильний. – Люди тянутся к нему. Боги, и он ведет себя так, будто рожден для этого! Такую огромную армию никогда не собирали, если не считать той, что противостоит нам. Занимайся этим Марк Антоний, мы бы до сих пор оставались в Риме, и ты это знаешь.

Меценат небрежно отбросил ногой камень.

– Он взял на себя командование легионами на Марсовом поле… и они его приняли. Если бы он захотел вырезать Сенат, то мог бы это сделать, там и тогда. Только чувство чести остановило его, а так он в одну ночь стал бы императором. Клянусь богами, Агриппа, подумай об этом! Он обратился к римским легатам после того, как погибли консулы, и они присоединились к нему. Именно тебе Октавиан поручил создание флота. Кто еще с этим бы справился? Возможно, у него все-таки есть что-то в крови! Но он нужен нам сейчас, иначе эта армия станет армией Марка Антония, и все, что сделал Октавиан, само упадет ему в руки.

– В прошлый раз он быстро оклемался, – наконец, ответил Агриппа.

Меценат устало вздохнул.

– В прошлый раз не было лихорадки. Этот приступ более тяжелый, эта болезнь страшнее. Я молюсь, чтобы завтра он поправился, но, если этого не случится, нам все равно придется двинуться дальше. Марк Антоний на этом настоит.

– Я смогу сделать носилки, – ответил Агриппа. – Может, подвесим их между двух лошадей… – он замолчал, уже прикидывая, как это осуществить. – Такое возможно.

К заре следующего утра Антоний уже прислал гонцов, чтобы выяснить, куда подевался его арьергард. И, словно зная, что Октавиан по-прежнему без сознания, его соправитель приказал как можно быстрее догнать его.

Виспансий Агриппа работал быстро, разобрав на доски водовозную телегу и используя захваченные с собой инструменты. Солнце едва показалось над горизонтом, когда он забил последний гвоздь и удовлетворенно осмотрел творение своих рук. Конечно, ничего изысканного не получилось, но навес прикрывал носилки от прямых лучей солнца, и Виспансий отдал указание по пути регулярно смачивать губы Октавиана водой.

Их друг не подавал признаков жизни, когда носилки закрепили к седлу одной лошади. С другой стороны Агриппа поставил своего коня, но вся конструкция сильно шаталась, поэтому он сдался и подозвал легионеров, чтобы они держали носилки по очереди. Несколько раз они с Меценатом сменяли легионеров, наблюдая за больным.

Весь этот долгий, трудный день они шли на восток под палящим солнцем. В полдень на очередной остановке Агриппа и Меценат намеревались передать носилки двум легионерам. Они не удивились, когда к ним на глазах легионов подъехали два легата – Флавий Силва и Буччо. Буччо был одним из тех, кто предпочел поднять мятеж, но не нападать на занявшего Форум Гая Октавиана. Он поставил будущее на Цезаря, и на его лице, естественно, читалась тревога. Флавий Силва отдал свою честь в руки этого молодого человека, когда принес ему клятву верности на Марсовом поле. Ни один из них не хотел, чтобы Октавиан потерпел неудачу, пройдя столь долгий путь.

Меценат воспользовался моментом, когда легаты стояли рядом с Агриппой, загораживая его больного друга от всех.

– Пожалуйста, постойте на этом месте, – попросил он их, после чего осторожно развязал ремни, удерживающие Октавиана на носилках, сунул руки под простыню и достал наполовину наполненный бурдюк для вина. Буччо в недоумении уставился на него, но тут же сообразил, что это значит.

– Умно, – прокомментировал он.

– Это придумал Агриппа, – ответил Цильний. Он отошел к кустам, чтобы вылить мочу, и сразу же вернулся. – Самое трудное – пристроить бурдюк вновь. Кто-нибудь хочет попробовать?

– Нет-нет, – ответил Силва. – Такое могут делать только близкие друзья.

Меценат вздохнул.

– Никогда не думал об этом… ну да ладно, он ведь и есть мой друг. Я попрошу вас закрыть меня от ненужных взглядов. И если можно, никому об этом не говорите.

Молодой человек вернул пустой бурдюк под простыню, и его лицо напряглось. Какое-то время он шевелил там руками, потом вытащил их, уже пустые, и завязал ремни.

– До вечера хватит. Меня так и подмывает дать этот бурдюк Марку Антонию, когда он в следующий раз пожелает выпить вина, – усмехнулся он.

Буччо рассмеялся, но, посмотрев на остальных, увидел только тревогу за судьбу человека, который лежал на носилках без сознания, и принял решение.

– Думаю, я какое-то время понесу носилки. Составишь мне компанию, легат Силва?

Его коллега кивнул, поплевал на ладони и взялся за рукоятки.

Меценат удивился тому, как сильно тронул его этот естественный порыв. Легаты подняли носилки, а легионеры, которые находились поблизости и видели, что они собирались делать, одобрительно кивали и улыбались.

– Тогда вперед, – сказал Буччо. – Так или иначе, Филиппы мы увидим.

Он щелкнул языком, давая лошади команду следовать за ним, и все вместе они двинулись дальше мимо легионов, которые строились, чтобы продолжить марш. Мецената и Агриппу порадовало, что солдаты громкими криками приветствовали своих легатов, несущих Цезаря в битву.

Марк Антоний пребывал в мрачном настроении, изучая лежащие перед ним карты. Конечно же, он не мог назвать их точными, но они появились благодаря усилиям сотен разведчиков и экстраординариев, потративших на получение этих данных всю прошлую неделю. Парфянские лучники собрали хороший урожай, но многие все-таки выжили, чтобы ползком или верхом вернуться к нему и описать увиденное картографам. Самые лучшие сумели даже кое-что зарисовать углем на пергаменте, затаившись в болоте или выглядывая из-за вершины холма.

Полученная карта обошлась в тридцать семь жизней, не говоря уже о минимум десяти солдатах, которых теперь лечили от нанесенных стрелами ран. Марк Антоний понимал, что многих подробностей не хватает, и задавался вопросом: не может ли быть так, что лучшими разведчиками были именно те, кто погиб под стрелами парфянцев? Он не находил слабых мест в позиции, выбранной Кассием и Брутом.

– Что думаешь, Понтий? – спросил он. – Посмотри свежим взглядом. Надеюсь, ты увидишь скрытое от меня.

Его заместитель подошел к столу, на котором расстелили карту, придавив ее кусками свинца. Он видел мощный гребень, возвышающийся над болотом, а также ломаную линию крепкого частокола, защищающего подход к крепостным стенам с юга. На самом гребне квадратики помечали расположение вражеской армии. Определить ее численность не представлялось возможным, но раньше Марк Антоний надеялся, что его армия больше, а теперь видел, что ошибся.

Понтий не ответил сразу. Поэтому триумвир задал вопрос, ответ на который интересовал его больше всего.

– Покажи мне, откуда я могу атаковать, не считая запада. Боги, и как они только нашли такое место? Море и горы с двух сторон, болото с третьей. И можно не сомневаться, Понтий, что они подготовились к нашему наступлению с запада. Если мы выберем этот путь, людей поляжет немерено, и без всякой гарантии победы.

Он уже начал думать о том, что эту военную кампанию преследует злой рок. Сначала Цезарь свалился с какой-то загадочной болезнью: это же надо, на поле боя его принесли на носилках! Марк Антоний поехал к Октавиану, когда тот прибыл в лагерь, и увиденное совершенно его не порадовало. Он лучше других знал, как это важно – иметь Цезаря на своей стороне. Разве он сам не лишился двух легионов? Они дали бы им огромное преимущество… А умри триумвир до битвы, легионы и вовсе восприняли бы случившееся как очень дурной знак. Антоний скрипнул зубами. Он бы легче перенес смерть Цезаря, отыскав способ прорвать оборону легионов Кассия и Брута на гребне у города.

Он помнил, какой хитрый лис этот Кассий. Ему было известно и о том, что Брут – сильный полководец, умело использующий экстраординариев, но такое!.. Здесь везде чувствовалась рука Кассия Лонгина. С учетом того, что подчинялись ему римские легионы, в подготовке обороны ошибок быть не могло. Кассий и Брут с удовольствием будут защищать свои позиции, дозволяя Марку Антонию биться головой о стену.

– Как я понимаю, ты проводил разведку болота? – внезапно спросил Понтий.

– Конечно, – ответил триумвир. – В некоторых местах вода по шею, а черная грязь может засосать лошадь. Там пути нет. Я удивлен, что они потратили столько времени на постройку частокола. Честно говоря, такого препятствия, как болото, больше чем достаточно… – и он замолчал. В Галлии Юлий Цезарь переправлялся через широкие реки. Марк Антоний это видел. А что такое болото в сравнении с теми переправами? Оно гораздо более мелкое, чем река, и нужна всего лишь тропа…

– Я думаю… – начал Понтий.

Марк Антоний поднял руку, прерывая его.

– Подожди. Просто… подожди. Если я проложу тропу через болото, достаточно узкую, тростник скроет моих людей. – Он дождался кивка помощника и продолжил с нарастающим возбуждением: – Они знают, что мы должны подняться на этот проклятый гребень, так я поднимусь на него с юга. Мои люди разрушат этот частокол… что построено одним человеком, может уничтожить другой. Надо только понять, как пересечь болото. Причем незаметно для них.

Он хлопнул Понтия по спине и вышел из шатра, оставив заместителя провожать его взглядом.

Глава 28

Брут мрачно наблюдал, как экстраординарии Марка Антония подъезжали так близко, как только решались, и метали копья и свинцовые шары. Шары летели дальше и могли причинять немалый урон, хотя копий опасались больше. Они целились в легионеров, стоявших или сидящих на корточках на гребне, но Марк Брут не видел, чтобы кого-то убило или даже ранило, хотя и не исключал этого. Он знал, что цель экстраординариев – разозлить обороняющуюся сторону до такой степени, что солдаты оставят свою безопасную позицию и ринутся в бой. Конечно, присущая его легионам дисциплина им бы этого не позволила, но Брут знал, что пассивность раздражает. Пара копий и железных стрел из луков-скорпионов полетели в ответ, но, конечно же, урона экстраординариям не причинили. Это оружие могло сказать свое слово только при массированной атаке. А до этого, и Брут это знал, его люди будут терпеть удары противника и помнить, что у них появится шанс отплатить за все сторицей.

Конники Марка Антония вели свою игру большую часть в течение двух последних дней, радуясь каждому крику боли, вызванному ими. Бруту не мог понравиться человек, прибегающий к такой тактике. Конечно же, легионам, пришедшим из Рима, придется или атаковать, или, поджав хвост, убираться восвояси. Марк Брут прекрасно знал, как много они съедают каждый день. То же количество продуктов ежедневно забирали со складов в Филиппах для его армии.

На заходе солнца командующий поднялся на городскую стену и посмотрел на свои стоящие в боевом строю легионы, занявшие верхнюю половину западного склона. Если бы Антоний и Октавиан пошли в атаку, им пришлось бы подниматься по склону, где их ждали копья, свинцовые шары, железные стрелы и еще несколько видов угощения. Ситуация могла бы вызывать чувство глубокого удовлетворения, если бы ни один недостаток сильной позиции: враги могли маневрировать, а он – нет. Они могли обследовать окрестности, выискивая слабину, а ему оставалось только стоять и ждать, когда же две армии сойдутся в смертельном бою.

С крепостной стены, построенной на гребне, открывался отличный вид на запад. Брут видел и уходящую вдаль равнину, и огромный лагерь Октавиана и Марка Антония. Конечно, для него это зрелище выглядело странным: высокие валы, утыканные пиками, ворота, часовые, легионные орлы… Такой враг ему не противостоял никогда. Обычно все это видели перед собой армии других государств, с тех самых пор, как его народ впервые вышел за пределы семи холмов с железным оружием в руках.

Увидев Марка Антония на противоположном правом крыле, Брут ощутил разочарование. Каждая сторона располагала двумя командующими и двумя армиями, но Кассию противостоял Антоний, тогда как ему, Марку Бруту, предстояло вновь увидеть этого мальчишку, назвавшего себя Юлием Цезарем. Брут откашлялся и сплюнул на сухой камень у ног. Он очень хорошо помнил Октавиана. Когда-то он учил его ездить верхом, во всяком случае, в кавалерийском строю. Губы полководца дернулись, когда он осознал, что именно предательство привело его к участию в битве против этого молодого человека. Возможно, то ж самое почувствует и Октавиан, когда придет время.

Брут помнил мальчика, но понимал, что в бою, когда он начнется, его ждет встреча с мужчиной. Он сказал себе, что нельзя недооценивать нового Цезаря. Марк помнил свою молодость, когда не болели суставы и движения не сковывала ужасная медлительность, появившаяся в последние годы. Он помнил свое тело, не отличающееся от отлаженного механизма, на котором раны и ушибы заживали, как на молодом псе. При этой мысли командующий потянулся и поморщился от хруста и боли в позвоночнике.

– Если ты помнишь меня, мальчик, то должен бояться встречи со мной, – пробормотал он, глядя вдаль, будто Октавиан мог его услышать. Один из охранников повернулся к Бруту, но тот проигнорировал его вопросительный взгляд. Он еще не видел людей Гая Октавиана в деле. Экстраординарии, которые донимали его войска, судя по знакам отличия, относились к галльским легионам и хотели, чтобы солдаты армии противника это знали. Марк Брут чувствовал нарастающую злость его легионеров, которым приходилось стоять и ждать, в то время как враги носились перед ними, выкрикивали оскорбительные слова и пытались хоть кого-то убить при каждой атаке.

Самые большие армии, которые когда-либо собирал Рим, стояли на расстоянии в тысячу шагов друг от друга, а то и меньше. Солнце скатывалось к горизонту, и длинному летнему дню через несколько часов предстояло перейти в ночь. Брут вновь откашлялся и сплюнул, устав дожидаться темноты.

Кассий Лонгин поднял голову и увидел гонца, спешащего вниз по склону к его позиции. Раскрасневшееся лицо солдата вызвало у него легкую тревогу.

– Что такое? – спросил он, избегая формальностей.

– Ты должен прийти. Люди в городе думают, что заметили какое-то движение в болоте, – сообщил легионер.

Кассий выругался, усаживаясь на лошадь, и вдавил пятки ей в бока, чтобы быстрее подняться по склону. Он оглянулся и увидел, как экстраординарии Марка Антония несутся в атаку, чтобы опять наглотаться ими же поднятой пыли. Увидел над их головами вращающиеся в пращах черные шары и непроизвольно пригнулся. Легионеры, мимо которых он проезжал, в очередной раз подняли над головами щиты.

Командующий трусцой следовал за гонцом. Землю повсюду чуть ли не целиком скрывали сидящие и стоящие солдаты. Так они провели прошлый день, да и этот ничем от него не отличался.

Когда они миновали ворота, Гай Кассий заметил одного из трибунов, который махал ему рукой с лестницы, ведущей на стену. Еще больше помрачнев, командующий подъехал к лестнице и вслед за трибуном поднялся на крепостную стену. Так он увидел направляющегося к нему Марка Брута.

Трибун нашел нужное ему место и указал в сторону болота. Кассий и Брут всмотрелись в ровную гладь воды и заросли тростника, поднимавшегося выше человеческого роста.

– Там. Видите? За деревом с кривым стволом, – показал трибун.

Кассий наклонился вперед, прищурился, но с годами уже не мог похвастаться острым зрением, так что видел только пятна бурого и зеленого.

– Я ничего не вижу на таком расстоянии! – раздраженно фыркнул старик. – Расскажи мне, что там такое.

– Я вижу, – вырывалось у Брута. – Какое-то движение, подождите… да. Там.

– Мне сказали, что это болото непроходимое! – возмутился Кассий.

Брут пожал плечами.

– Я посылал людей, и они чуть не утонули, дойдя до половины, так что им пришлось повернуть назад. Но пройти можно везде, если достаточно леса и времени. Мне представляется, Марк Антоний отвлекал наше внимание экстраординариями, готовясь зайти с фланга.

– Зайти с фланга или обойти с тыла, – вновь фыркнул Кассий. – Мне придется забрать людей, чтобы охранять стены и Эгнатиеву дорогу.

– Отдавай приказ, – ответил Брут. – Гребень я удержу.

Оба мужчины услышали внезапно раздавшийся рев и повернули головы.

– Что это? – спросил Кассий.

Но обращался он к пустому месту. Марк Брут уже бежал по стене к лестнице, которая вела вниз. Гай Кассий повернулся к трибуну, вспоминая расположение легионов на склоне.

– Отправь Тридцать шестой и Двадцать седьмой защищать частокол у болота. Я хочу…

Он замялся, будучи не в силах вспомнить, какие легионы находились ближе к воротам, и едва не вышел из себя.

– Возьми еще три и отправь охранять восточную дорогу. Нельзя допустить высадку солдат в нашем тылу, – добавил он нервно.

Этого достаточно, сказал он себе. Что бы ни планировал Марк Антоний, его будут ждать римские легионы. Кассий хрустнул пальцами, показывая свою тревогу. Трибун уже умчался выполнять приказ. Самому старому сенатору статус командующего позволял никуда не спешить и не бегать по стенам, как мальчишке, но ему хотелось узнать, в чем причина этого дикого рева.

Шум все прибавлял в громкости. Гай Кассий отвернулся от болота, не без труда унял волнение, спустился по лестнице на улицу у крепостной стены, сел на лошадь и поскакал к воротам.

Лето выдалось жарким, и уже многие недели Филиппы не знали дождя. Когда экстраординарии Марка Антония скакали вдоль фронта, то поднимали облако пыли, которое следовало над ними, зависая в неподвижном воздухе и становясь все более плотным, поскольку они носились взад-вперед, бросая копья и стреляя из пращей. Чтобы и первые, и вторые попали в цель, экстраординарии приближались к врагу на какие-то тридцать шагов и могли разглядеть лица солдат. Легионы Брута и Кассия стояли спокойно, поставив щиты на сухую землю и держа наготове мечи и копья. Они ненавидели этих всадников, и многие сжимали рукоятки мечей в предвкушении приказа атаковать и уничтожить эту самовлюбленную кавалерию, которая насмехалась и издевалась над ними.

Примерно двести всадников носились взад-вперед перед стоящими легионами, ни на секунду не забывая о том, чтобы находиться на безопасном расстоянии, где они могли демонстрировать храбрость, ничем не рискуя. Даже использовав все копья и свинцовые шары, они продолжали свою игру, делая вид, что бросаются на бесстрастные ряды легионеров и тут же отскакивая назад, словно надеясь, что кто-то из их противников не выдержит и метнет копье. Пыль все поднималась и поднималась, пока, наконец, не повисла оранжево-желтым туманом, сквозь который продолжали виднеться мечущиеся экстраординарии, а открытые участки кожи не покрылись серым налетом.

Новая центурия всадников выехала из ворот главного лагеря, каждый с копьем в правой руке и с пращой и мешком со свинцовыми шарами у левого колена. Офицеры отдавали какие-то приказы, всадники заставляли плясать лошадей, а потом вся центурия пустилась в галоп, сближаясь с застывшими легионами. Все всадники метнули копья, а потом одновременно развернулись и помчались назад, продолжая следить за полетом копий. Другие всадники тем временем в густой пыли скакали вдоль фронта. Конечно же, одни не заметили других.

Столкновение вышло ужасным. Никто никого не видел. Многие пары всадников оказались одновременно в одном месте. Лошади падали, сшибаясь на огромной скорости. Люди разлетались в разные стороны, ударялись о землю, катились по ней. Некоторые ошалело поднимались, другие оставались лежать.

Легионеры увидели, что тридцать или сорок человек не могут подняться, став жертвами собственной самоуверенности. И тут, на второй день оскорблений, копий и свинцовых шаров терпение их лопнуло. Центурионы и оптии заметили опасность и прокричали приказы, но передние ряды уже двигались, вытаскивая мечи, с каждым шагом приближаясь к раненым всадникам. На их лицах читалась жажда убийства. Никто и ничто не могло их удержать, и они побежали вниз по склону. Невидимую черту, на которой две армии стояли два дня, пересекли тысячи людей, целая орда озверевших от радости солдат, орущих во всю глотку.

Те, что находились позади, отреагировали, вскочив на ноги и помчавшись следом, а офицеры уже не знали, что и делать. Прозвучал сигнал атаки? Они не слышали ни горнов, ни приказа. Более осторожные требовали от своих подчиненных остановиться, другие подумали, что не расслышали сигнал, и погнали их вперед. Большинство радовались, что, наконец, тронулись с места. Долгие недели они ждали начала сражения, и вот этот час настал!

Ревущей людской лавиной правое крыло легионов Брута покатилось со склона. На первой сотне шагов пешие солдаты раздавили кавалерию и продолжили движение. Впереди они видели легионы Цезаря, охваченные паникой.

Офицеры, стоявшие выше по склону, теряли драгоценные минуты, пытаясь остановить атаку. Их приказы спускались вниз по командной вертикали. К тому времени первые два легиона увидели, что враг не готов к бою и не ожидает нападения. Легаты отменили приказ об остановке, потому что ситуация позволяла нанести противнику серьезный урон. Они не могли упустить такую возможность, и взяли инициативу на себя, зная, что тем, кто находился позади, не хватало информации, чтобы правильно сориентироваться. Офицеры повели своих людей в атаку, пока легионы Цезаря пытались выстроиться в боевом порядке и в стане врага царил хаос.

Первые два легиона продолжали бежать и орать, готовя к броску копья. Легионы, еще стоявшие на склоне, наконец-то поняли, что им не остается ничего другого, как следовать за ними.

Брут еще находился у крепостных стен, далеко от своих солдат, когда понял, что происходит. Он увидел два легиона, которые продолжали бежать уже по равнине. Поначалу его лицо почернело от ярости. На своем фланге он держал семнадцать тысяч всадников, но спустившиеся на равнину солдаты практически оставили конницу не у дел: теперь она не имела места для маневра и не могла разогнаться. В раздражении Марк Брут смотрел, как два его легиона пересекают пустое пространство шириной в тысячу шагов, отделявшее склон от лагеря Цезаря и Марка Антония. Красно-серая волна сначала проглотила трупы людей и лошадей, а потом покатилась дальше.

Брут почувствовал, как сердце забилось у него в груди. Мгновенно он понял, что легионы ушли слишком далеко, чтобы пытаться их вернуть. И теперь солдатам нужна была подмога, чтобы превосходящий их численностью враг не уничтожил их. Командующий глубоко вдохнул и громким криком приказал наступать. Разъяренные офицеры оглянулись, чтобы понять, кто смеет им перечить, но увидев, что это Брут, присоединились к нему. На гребне у города Филиппы зазвучали горны.

Конечно, какое-то время легионы на склоне пребывали в замешательстве, получив противоположные по смыслу приказы, но Марк Брут вновь и вновь посылал их в атаку и, наконец, пусть медленно, военные выстроились в боевом порядке и двинулись на врага.

Слева легионы Кассия направились к частоколу, чтобы защитить его от атаки Марка Антония, и Брут словно увидел двух змей, наползающих друг на друга. Он привстал на седле – прекрасно обученная лошадь при этом застыла, как памятник – и вдали, сквозь пыль, которую поднимали тысячи сандалий, увидел, как его легионы ударили по войскам Цезаря.

Брут оскалил зубы, и на его лице не читалось ни удивления, ни жалости. Ему хотелось быть там, на равнине, поэтому он вновь сел и погнал лошадь вниз, мимо потных, ругающихся солдат.

Марк Антоний не видел, что творится на склоне, хотя звуки битвы и долетали до вонючего болота. Два дня целый легион работал в липкой грязи, а тысячи его людей валили лес вдали от города, пилили стволы на доски толщиной с кулак и грузили их на телеги, которые потом подвозили к болоту. Работа была тяжелая, легионеров облепляли мухи, на кочках прятались змеи, и при каждом шаге зловонная жижа исторгала не менее зловонный газ. И тем не менее они прокладывали гать, достаточно широкую для прохода двух человек. Она протянулась сначала от края болота до его середины, а затем и до частокола.

В этот день задача Марка Антония состояла в том, чтобы подвести легионы как можно ближе к склону, надеясь, что их укроют заросли тростника. Согнувшись, они пробирались вперед, и на гати уже стояли тысячи человек, тогда как другие тысячи ждали своей очереди пройти за первыми.

Триумвир сам прошел до конца тропы, чтобы взглянуть на деревянный частокол, поставленный людьми Кассия. Все, что построил один человек, мог разрушить другой, вот и его солдаты под покровом ночи подпилили столбы на небольшом участке, заглушая звук грудой тряпок. Город над их головами мирно спал, и тревоги никто не поднял.

Убедившись, что все готово, Марк Антоний отдал экстраординариям приказ отвлекать внимание легионов на склоне у города, а сам дожидался захода солнца. Его людям могло крепко достаться от метательных машин, установленных на крепостной стене. Поэтому он и хотел начать наступление в сумраке, когда защищающиеся не могли точно навести метательные машины на цель, но его людям вполне хватало бы света, чтобы преодолеть склон и взобраться на стену.

Но до того, как нужный момент настал, до того, как солнце коснулось горизонта, Антоний услышал рев тысяч глоток и замер, в уверенности, что их обнаружили. Если бы это случилось, подкрепления поспешили бы на крепостные стены. Ему оставалось два варианта: начать штурм или отступать, причем решение следовало принимать мгновенно. И Марк Антоний принял его. Он выпрямился в полный рост, почувствовав, как протестующе заскрипели колени, и проревел:

– Вперед, в атаку!

Его люди бросились вперед и потянули за веревки, чтобы повалить подпиленный участок частокола. Бревна заскрипели, рухнув в черную жижу, и в следующий миг солдаты уже бежали по ним, взбирались на склон к крепостной стене.

Марк Антоний взглянул на крепость. Стены Филиппы простояли сотни лет, но его солдаты не были дикими варварами: множество из них несли веревки с крюками, а другие – молотки с длинными рукоятками, чтобы выбивать из стены камни и создавать опоры для ног и рук, облегчая подъем. Они взбежали по склону, и очень скоро сотни легионеров залезли на крепостную стену по веревкам. Другие в это время наносили по ней удары тяжелыми молотками.

Поднимаясь по склону следом за своими легионерами, Марк Антоний слышал звуки боя на крепостной стене. При удаче, решил он, Кассий и Брут умрут еще до захода солнца. Он тяжело дышал, мягкая земля крошилась у него под руками, и в воздух взлетали фонтанчики пыли. Добравшись до стены, он полез наверх по веревке. Сердце его ухало, а пот градом лил со лба, когда он преодолел только половину стены. Неважно, сказал он себе, на боль можно просто не обращать внимания.

Седьмой Победоносный легион первым попал под удар, когда легионы Брута докатились до лагеря. Атака застала людей Марка Антония врасплох: они не успели выстроиться в боевом порядке, прежде чем враги подступили к ним, и началась рубка.

Сотни солдат погибли в первые минуты – римская машина убийств перемалывала войска Октавиана. Все больше людей сбегало со склона, но от крыла Антония оставалась только половина, а то и меньше, так как остальные люди ушли к болоту. Они могли лишь оборонять позицию, воткнув щиты в землю и укрываясь за ними. Чтобы избежать удара с фланга, они тоже начали, шаг за шагом, отступать на северную равнину.

В командном шатре объединенного лагеря заболевший Октавиан шевельнулся, не имея ни малейшего представления об опасности, нависшей над его легионами. Он не видел, как легата Силву ударом копья сбросили с лошади, а потом зарубили. Люди, находившиеся рядом, обратились в бегство, заразив остальных, так что оборона тут же рухнула. Восьмой Геминский легион оказывал достойное сопротивление, но тоже начал отступать, чтобы не получить удара с фланга. Его солдаты добрались до земляного вала вокруг лагеря и попытались организовать там новую линию обороны, но к тому времени уже все легионы Брута двинулись вниз по склону, а такой мощной ударной силы, жаждущей их разорвать, они никогда не видели. Поэтому люди Октавиана отступили от лагеря, оставляя врагу все боевое снаряжение и продовольствие на сто тысяч человек… и командующего, лежащего без сознания.

Люди Брута ворвались в лагерь, жаждущие грабить и убивать. Где-то здесь находилась военная казна, сундуки с золотом и серебром, и они без колебания зарубили бы всех, кто встал бы между ними и этими богатствами.

Командирские шатры находились в центре лагеря, о чем прекрасно знали легионеры, потому что они стояли там в любом римском лагере. Нападающие радостно заорали, увидев их, и побежали вперед, словно стая голодных волков.

Глава 29

Цильний Меценат выругался, провалившись в черную жижу по колено. Каждый шаг по болоту стоил немалых усилий. Ему приходилось напрягаться, вытаскивая из топкой грязи ноги, и от необычных движений у него болели колени. Повернувшись, чтобы что-то сказать Агриппе, он поскользнулся на скрытом жижей стволе и плюхнулся в грязь боком, хватаясь за высокий тростник и морщась от холода.

Человек, которого они несли, упал вместе с ним, и Октавиана забрызгало грязью.

– Поднимайся, Меценат! – рявкнул Агриппа. – Нам надо отойти подальше.

Они слышали шум битвы за спиной и голоса людей Марка Антония где-то слева. Болото уходило далеко-далеко и вполне могло спрятать их, поэтому постепенно все посторонние звуки пропали. Осталось только жужжание насекомых да плеск их шагов. Они уносили своего остающегося без сознания друга подальше от всех, в любой момент ожидая услышать чей-то крик, говорящий о том, что их заметили.

Уходя от города, друзья увидели перед собой широкое пространство открытой воды, и поняли, что остаться чистыми им не удастся. Агриппа и Меценат вошли в черную воду, переговариваясь тихими голосами и поддерживая Октавиана с обеих сторон. Его кожа горела тревожащим их лихорадочным жаром. Иногда их друг что-то бормотал, и они надеялись, что сознание начинает возвращаться к нему, но пока обмякшее его тело напоминало мешок с мукой.

– Думаю, достаточно. – Меценат остановился. – Клянусь Марсом, что же нам теперь делать? Здесь мы оставаться не можем.

Они положили Октавиана на высокую кочку, лицом к солнцу, хотя ноги его оставались в воде. В таком положении он хотя бы не мог утонуть. Агриппа надавил ногой на другую кочку, решил, что она выдержит его вес и не уйдет в воду, и сел. Кочка, конечно, осела, но не утонула. Он положил руки на колени, когда Меценат нашел где присесть.

– Если у тебя есть хорошая идея, я готов тебя выслушать, – заговорил Агриппа. Тут он уловил какое-то движение в воде и отдернул ногу от чего-то плывущего под поверхностью. – Надеюсь, это не змея. Думаю, здесь даже царапина приведет к лихорадке, не говоря уже об укусе.

Мужчины помолчали, обдумывая перспективу: ночь в болоте. Едва ли они смогли бы спать, когда по ногам у них ползали бы какие-то твари. Меценат шлепнул рукой по шее, убив комара.

– Стратегия это по твоей части, – он посмотрел на Виспансия Агриппу. – Поэтому, если у тебя есть идеи, самое время поделиться ими.

– Один из нас должен выбраться отсюда и посмотреть, что происходит, – ответил его друг. – Если легионы уничтожены, нам придется провести здесь несколько дней, а потом пробираться к побережью.

– Пешком? Неся Октавиана? У нас будет больше шансов, если мы сдадимся прямо сейчас. Клянусь богами, Бруту сегодня улыбнулась удача, – вздохнул Цильний. – Не думаю, что он отдал приказ об этой атаке. Я не слышал никаких горнов, когда она началась, а ты?

Агриппа покачал головой. Вместе с восемью легионами они с Меценатом в ужасе наблюдали, как стоявшие на склоне солдаты безо всякого предупреждения побежали вниз. Друзья переглянулись и, одновременно подумав об одном и том же, метнулись к командному шатру, где лежал беспомощный Октавиан. Им удалось вынести его, пока легионы Брута еще не добрались до лагеря. На какое-то время они нашли приют среди оставшихся войск Марка Антония, но эти легионы тоже начали отход, и тут Агриппа увидел край болота. Он до сих пор не знал, правильное ли принял решение.

Октавиан вдруг дернулся и начал сползать в черную воду. Меценат успел схватить его под мышки и затащил обратно на кочку. Его друг на мгновение открыл глаза и простонал что-то нечленораздельное, прежде чем они вновь закатились.

– Он весь горит, – Цильний тяжело вздохнул.

Несмотря на лето, вода оставалась ледяной, упрятанная от солнца тенью и камышами. Меценат задумался, ощущает ли Октавиан этот холод, и не поможет ли он справиться с лихорадкой, которая не отпускала их друга.

– Почему он никак не очнется? – спросил Агриппа. – В прошлый раз такого не было.

– В прошлый раз не было лихорадки. Я думаю, за последний месяц или около того он просто загнал себя. Несколько раз мне пришлось заставлять его поесть, но от него все равно остались кожа да кости. – Что-то зажужжало в ухе Мецената, и он хлопнул по нему, внезапно разозлившись. – Боги, если Брут или Кассий окажутся в пределах досягаемости моего меча, я этим шансом воспользуюсь, клянусь!

Солнце садилось, и темнота наползала на болото, казалось, поднимаясь с воды, как туман. Мецената и Агриппу замучили кусачая летающая живность, которых привлекала их измазанная грязью голая кожа. С суровыми лицами они устроились поудобнее. О сне в таком месте, где Октавиан мог в любой момент соскользнуть в воду и утонуть, не могло быть и речи. Им предстояла долгая-долгая ночь.

Гай Кассий сплюнул в чашу с водой, чтобы очистить род от желтой желчи, которая поднималась из желудка. Густая, яркая, она собиралась на дне и противно растягивалась. Командующий вытер губы куском материи, раздраженный тем, что тело предает его в такой момент. Желудок словно перекатывался внутри и горел, но Кассий убеждал себя, что это не страх.

Люди Марка Антония разрушили частокол так легко, словно тот вообще не был преградой. Они поднялись на стены Филипп и убили сотни солдат Кассия. Им не трудно было оттеснять его легионеров, в то время как на стены забирались все новые и новые их соратники.

Чтобы спастись, Кассий Лонгин отступил в северную часть города, где находился его командный пункт, но при этом потерял связь со своими офицерами. Теперь полководец понятия не имел, где находятся его легионы и исполняют ли они приказ защищать край болота. А еще он отослал пятнадцать тысяч охранять Эгнатиеву дорогу, хотя теперь и думал, что это было ошибкой. Этим он только уменьшил число защитников города в тот самый момент, когда на него напал враг.

Кассий протянул чашку своему слуге, Пиндару, который быстренько вынес ее из комнаты. С ним оставался еще и один из легатов, молодой человек по имени Титиний. Оторванный от легиона, он определенно чувствовал себя не в своей тарелке – ходил взад-вперед по маленькому каменному дому, сцепив руки за спиной.

– Мне нужно знать, что происходит, Титиний. – Нервозность легата раздражала Гая Кассия едва ли не больше всего. – Мы можем подняться на крышу?

– Да, конечно. Лестница за домом. Я покажу.

Они вышли из дома и обошли его сзади. Наружная лестница вела на крышу. Кассий быстро поднялся по ступеням, вышел на плоский пятачок и, оглядевшись, увидел легионы, которые покинули склон и переместились на равнину.

– Расскажи мне, что ты там видишь, Титиний, – попросил он.

– Похоже, легионы Брута захватили вражеский лагерь. – Легат сощурился. – Я думаю, враг отступил от лагеря, и уже за ним солдаты выстроились в боевой порядок… Слишком далеко, чтобы разглядеть подробности.

– А здесь? На гребне? Что тут происходит?

Титиний сглотнул слюну. Город растянулся чуть ли не на тысячу шагов, и на стороне гребня, обращенной к болоту, он видел огромное скопление пехоты и конницы. Там шел бой, но легат не мог определить, кто берет верх. Он прикрыл глаза ладонью, чтобы посмотреть на запад, где солнце коснулось горизонта. До темноты оставалось не так много времени, и молодой воин понимал, что спокойной эта ночь никак не будет. Он покачал головой.

– Я не могу сказать, по-прежнему ли мы удерживаем город, но… – внезапно его внимание привлекла центурия всадников, которые ехали по улицам в сторону их дома. – Сюда едут всадники, – сообщил он своему начальнику. – Никаких знаков отличия.

– Они мои? – спросил Кассий, сощурившись. Он тоже посмотрел в ту сторону, куда указал Титиний, но фигуры всадников на таком расстоянии расплывались. Вновь командующий почувствовал во рту вкус желчи при мысли, что его схватят. Если Марк Антоний захватил город, он не мог рассчитывать на легкую смерть. – Они мои, Титиний? – повторил он свой вопрос. – Мне надо знать!

Его голос поднялся до крика, и легат поморщился.

– Я поеду к ним и выясню это до того, как они прибудут сюда. Ты все увидишь сам, – пообещал он.

Кассий смотрел на него, понимая, что этот человек готов пожертвовать ради него жизнью, если конница окажется вражеской. Он едва не отказался от этого предложения. Но время уходило, и если всадники служили под его началом и атака из болота была отражена, то Кассий мог снова взять ситуацию под контроль. Он протянул руку и сжал плечо легата.

– Очень хорошо, Титиний. Спасибо тебе.

Легат отсалютовал, после чего направился к лестнице и быстро спустился на улицу. Кассий проводил его взглядом.

– Сомневаюсь, чтобы я заслуживал такую верность, – пробормотал он.

– Что, что? – подал снизу голос Пиндар.

На лице молодого человека отражалась тревога. Кассий покачал головой. Он был столпом Рима и не нуждался ни в чьей жалости, что бы ни случилось.

– Ничего, юноша. Теперь ты будешь моими глазами, – произнес он в ответ.

Потом Гай Кассий посмотрел на солнце и нахмурился, увидев, что оно превратилось лишь в золотую полоску на западном горизонте. Небо полыхало закатом, и воздух оставался теплым. Полководец глубоко вдохнул, пытаясь продемонстрировать римскую выдержку в ожидании новостей о своей судьбе.

Титиний вдавил пятки в бока лошади, пустив ее легкой рысью по вымощенной брусчаткой улице, так что стук копыт эхом отдавался от стен. Животное недовольно фыркнуло, поскользнувшись на гладких камнях, но легат твердой рукой направил его по улице, которая, как ему было известно, должна была привести его к ехавшим по городу всадникам. Он услышал их задолго до того, как увидел, и у него засосало под ложечкой. Будь это враги, они получили бы особое удовольствие, убив легата. Опознав Титиния по броне, они тут же изрубили бы его на куски. Он обернулся, увидел на крыше фигуры Кассия и его слуги. Молодой человек скрипнул зубами: он слуга Рима и не собирается увиливать от своих обязанностей!

В остатках дневного света он выехал на маленькую площадь, а на другой ее стороне в тот момент как раз появилась конница. Титиний натянул поводья и наклонился к шее лошади. Она заржала и стукнула копытом. Кавалеристы тоже заметили одинокого всадника, и человек десять поскакали к нему, вытаскивая мечи, на случай, если бы им пришлось сразу вступить в бой.

Гулко бьющееся сердце Титиния едва не выпрыгнуло у него из груди, когда он узнал одного из скачущих. Он шумно выдохнул, только в тот момент осознав, как сильно ужас сжимал ему грудь.

– Слава богам, Матий! – воскликнул он, когда всадники приблизились. – Я думал, что это конница Марка Антония.

– Я подумал то же самое, увидев, что ты поджидаешь нас, – ответил его друг. – Как приятно, что ты жив, старина! Конечно же, мне следовало догадаться, что ты найдешь безопасное местечко.

Мужчины спешились и обменялись легионерским рукопожатием.

– Я приехал от Кассия, – объяснил Титиний. – Ему нужны новости. Что здесь происходит?

– Все вверх дном, вот что происходит. Насколько я слышал, мы взяли их лагерь, но они отступили в относительном порядке, и завтра сражение возобновится.

– А что известно насчет атаки на город? – спросил Титиний. Всадники не выглядели побывавшими в бою, и у него зародилась надежда. Но лицо друга предупредило легата, что новости будут нерадостными, еще до того, как тот заговорил.

– Мы не смогли их сдержать, – сказал Матий. – Они закрепились на гребне со стороны болота и в той части города. Выбить их оттуда будет непросто, но у нас есть свежие легионы, отправленные на дорогу к морю. Завтра они вернутся, и я уверен, что мы погоним их отсюда.

Титиний хлопнул Матия по плечу. Его настроение определенно улучшилось.

– Я возвращаюсь с этими новостями к старику, – решил он. – В этой части города относительно спокойно. До вас я никого не встретил. – Страх, который Титиний испытывал ранее, прошиб его потом, и он, вытерев лицо, признал. – Увидев вас, я действительно подумал, что все для меня кончено.

– Вижу, – ответил Марий с улыбкой. – Полагаю, этим вечером с тебя выпивка.

Заходящее солнце окрашивало дома в золотые и оранжевые тона. Слуга Пиндар рассказывал обо всем, что видел после того, как всадники направились к Титинию.

– Он их дожидается. Боги, он… спешился. Они окружили его. Я сожалею…

Кассий на мгновение закрыл глаза, позволяя напряжению покинуть его.

– Пойдем со мной, Пиндар, – велел он. – У меня будет для тебя последнее задание, а потом ты сможешь найти себе безопасное место. Больше я не могу тебя здесь держать.

– Я останусь. Не хочу уходить, – отказался тот.

Кассий застыл у лестницы, тронутый такой преданностью. Потом покачал головой:

– Спасибо, но в этом нет необходимости. Пошли.

Они вместе спустились по лестнице, и царящий вокруг сумрак в полной мере соответствовал настроению Кассия. Он всегда любил серый свет, предшествующий темноте, особенно летом, когда этот период растягивался надолго, и ночь никак не желала приходить.

В большой комнате полководец направился к столу, на котором лежал гладий. Его ножны из жесткой кожи, расшитой золотом, выглядели произведением искусства. Он вытащил меч, положил ножны на стол и большим пальцем проверил остроту режущей кромки.

Пиндар смотрел на своего господина с возрастающим страхом. Кассий повернулся к нему. Увидев боль в глазах молодого слуги, он невесело улыбнулся.

– Если они схватят меня, то устроят из моей смерти цирк, Пиндар. Ты это понимаешь? Я не хочу, чтобы ради их удовольствия меня четвертовали или разорвали, привязав к лошадям. Не волнуйся, я не боюсь того, что за этим последует. Просто сделай все быстро.

Он протянул меч Пиндару, рукояткой вперед. Молодой человек взял его трясущейся рукой.

– Я не хочу этого делать, – пробормотал он.

– Ты предпочтешь, чтобы меня убили на потеху солдат? Унизили? Не волнуйся. Я совершенно спокоен. Я хорошо жил. Я поверг Цезаря. Этого, думаю, достаточно. Остальное просто… детские забавы.

– Пожалуйста…

– Я отдаю жизнь за Республику, Пиндар. Скажи им это, если они спросят. В моем плаще кошель с монетами. Когда закончишь, возьми его и беги подальше отсюда.

Он встал перед молодым человеком, держащим в руке меч. Оба устремили взгляд в потолок, услышав приближающийся стук копыт.

– Сделай это прямо сейчас, – приказал Кассий. – Они не должны схватить меня.

– Повернись ко мне спиной, – попросил Пиндар. – Я не могу… – его голос сорвался, и он тяжело дышал, тогда как его господин кивнул и вновь улыбнулся.

– Конечно, – согласился он. – Только быстро. Не заставляй меня ждать.

Он повернулся к окну, за которым сумерки окутывали город, глубоко вдохнул, ощутив разлитый в воздухе запах дикой лаванды, поднял голову и закрыл глаза. Первый удар меча сшиб его на колени, и из разрубленной шеи вырвался стон. Вторым ударом Пиндар, подавляя рыдания, отрубил ему голову.

Улыбающийся Титиний перебросил ногу через голову лошади и спрыгнул на землю. Когда он подъезжал к дому вместе с Матием и его экстраординариями, на крыше никого не было.

– Пойдем со мной, – повернулся он к Матию. – Он захочет услышать обо всем, что ты видел.

Широкими шагами он направился к двери, переступил порог и застыл как громом пораженный. Остановился и его спутник.

– Что такое? – спросил он.

Титиний покачал головой, лишившись дара речи. Он в ужасе смотрел на тело командующего, лежащее на полу в луже крови. Отрубленная голова откатилась чуть в сторону…

– Пиндар! Где ты? – прокричал Титиний, входя в дом.

Ответа не последовало и, побледнев еще сильнее, легат шагнул к телу, пытаясь понять, что произошло. Мог слуга оказаться предателем? Легат отказывался в это верить. Он услышал, как ахнул Матий, появившийся в дверях. И внезапно Титиния осенило. Он повернулся к своему другу и заговорил:

– Кассий решил, что мы – враги. – Титиний с трудом собрался с мыслями. – Я останусь здесь, а ты поезжай к Марку Бруту. Расскажи ему, что случилось.

– Я не понимаю… – начал Матий.

Легат вздохнул:

– Старик подумал, что сейчас его возьмут. И попросил слугу убить его, чтобы не оказаться в руках Марка Антония и Октавиана. Скорее поезжай к Бруту. Он теперь единственный командующий. Второго уже нет.

Октавиан очнулся в темноте и шевельнулся. Он не мог понять, почему его ноги замерзают, воздух вокруг вонючий, а под головой что-то хрустит при каждом движении. Какие-то мгновения молодой человек еще лежал, глядя на безоблачное небо с множеством звезд над головой. Он помнил привал на марше, неприятный металлический привкус во рту, а дальше у него в голове все путалось. Вроде его куда-то несли, вокруг раздавались приветственные крики – по какому поводу, он не знал, – потом слышался приближающийся звон мечей, а потом его снова куда-то несли…

Он попытался сесть. Ноги еще глубже ушли в ледяную жижу. К ужасу молодой человек почувствовал чью-то руку, которая протянулась из темноты, чтобы поддержать его, и тут же отдернулась. Виспансий Агриппа понял, что его друг просто шевелится, а не соскальзывает в воду.

– Октавиан? – прошептал Агриппа.

– Цезарь, – механически поправил его триумвир. Голова у него болела, и он не понимал, где находится. – Сколько раз я должен тебе повторять?

– Меценат! Просыпайся, – позвал Виспансий.

– Я не сплю! – раздался из темноты голос Цильния. – А ты спал? Ты бы смог спать в таких условиях? Это невозможно!

– Я дремал, но не спал, – ответил Агриппа. – Говори тише. Мы не знаем, кто может нас услышать.

– Как долго я болел? – спросил Октавиан. – И где мы?

– Ты пролежал без сознания много дней, Цезарь, – ответил Агриппа. – Мы рядом с городом Филиппы, и все идет не так, чтобы хорошо.

Он передал очнувшемуся другу фляжку, и тот с благодарностью выпил теплую воду.

– Расскажите мне все, – попросил Октавиан. Ощущения у него были такими, словно его долго били чем-то тяжелым. Все тело болело, ныли суставы, крутило желудок, но он очнулся и лихорадка ушла.

Глава 30

Брут только заснул, когда подъехали экстраординарии, чтобы сообщить ему, что Кассий покончил с собой. Поначалу он разозлился. Как мог старик потерять веру в себя, в Республику, в него?! Ничего еще не закончилось. Они не проиграли.

В прохладной темноте он выпил воды и прожевал кусок валяного мяса, пока кавалерийский офицер наблюдал за ним при тусклом свете масляной лампы. Наконец, Марк Брут принял решение.

– Отправь своих людей в каждый легион, которыми командовал Кассий. Мой приказ – спуститься на равнину и выстроиться в боевой порядок.

Офицер повернулся и побежал к своей лошади, передал приказ сопровождавшим его людям и вместе с ними растворился в ночи.

Брут вышел из командного шатра, поставленного у подножия склона. Он знал, что без Кассия не сможет командовать двумя отдельными армиями такой численности. Приказы поступали бы слишком долго. К тому времени, как дальние легионы получали бы их, обстановка могла кардинально измениться, и они только посеяли бы хаос. Марку не оставалось ничего другого, как свести обе армии вместе, превратить их в единую группировку. Иначе ему пришлось бы смотреть, как их вырезают по отдельности.

Под звездами войска маршировали мимо друг друга на гребне и вокруг болота. Они шли в абсолютном молчании, не зная, мимо врагов они проходят или мимо друзей, и не стремясь это выяснить. Да, Брут отставил Марку Антонию захваченный город, но сомневался, что он от этого что-нибудь выгадает. Два триумвира пришли в Грецию, чтобы атаковать, а не прятаться за крепостными стенами. Кассий умер, и Брут понимал, что теперь они захотят одержать окончательную победу и отомстить за потери, понесенные накануне. При этой мысли полководец мрачно улыбнулся. Пусть приходят. Он ждал этого всю жизнь.

Когда поднялось солнце, его легионы выстроились на широкой равнине у подножия гребня, на котором возвышался город Филиппы. Брут переговорил со всеми легатами – по одному и с несколькими сразу, когда они подъезжали к нему. Он приготовился к сражению, где множеству легионов предстояло схватиться с другим множеством. Марк не сомневался, что талантом полководца он, как минимум, не уступает Марку Антонию и Цезарю.

С рассветом Брут проехал вдоль своих легионов, подсчитывая их число. Его армия потеряла тысячи, но захватила главный лагерь Марка Антония и Цезаря и заставила их легионы отступить с большими потерями. Множество трупов устилало склон, напоминая дохлых ос.

Захвативший Филиппы Марк Антоний, увидев выстроившиеся на равнине армии, повел свои легионы вниз по склону. Брут это видел, но принял вызов. Он помнил, что Антония всегда отличала самонадеянность, и сомневался, что у того был выбор. Если бы он и захотел остаться в городе, легаты убедили бы его, что делать этого нельзя.

Марк Брут побывал в огромном, брошенном лагере на равнине. Все ценное оттуда вынесли, но командующий сожалел, что никто не сообщил ему о смерти Цезаря. Размен Кассия на Октавиана очень бы его устроил. Тогда два старых римских льва сразились бы друг с другом. Бруту едва верилось, что теперь он – единственный командующий столь огромной армии, но мысль его даже радовала. Он самолично возглавлял римскую армию. Ни Гней Помпей, ни Юлий Цезарь более не отдавали ему приказы. Предстоящая битва будет целиком его. И Марк Брут полагал, что это справедливо. Ради этого он и убил Цезаря в театре Помпея. Наконец-то он вышел из тени других!

Он повернул голову, услышав громкий крик солдат Цезаря, от которых его отделяло менее тысячи шагов, и разглядел далекого всадника, скачущего вдоль выстроенных в боевом порядке легионов. Брут сжал рукоятку меча, понимая, что это Октавиан, вновь избежавший гибели, но сказал себе, что это не имеет значения. Смерть новоявленного Цезаря сделает сегодняшнюю победу еще слаще. В голову пришла мысль, что во всем мире у него остались только два врага, и теперь они оба противостояли ему на равнине у города Филиппы. Марк Антоний наверняка чувствует себя очень уверенно, решил он. Еще бы, его люди нанесли поражение Кассию, хотя им и не удалось взять его в плен. Брут про себя поблагодарил старого соратника за проявленное мужество. По крайней мере, этот день не начался с публичной казни одного из командующих.

А Октавиану еще только предстояло доказать свои способности. Его легионы бежали днем раньше, и теперь, конечно же, жаждали отмщения, рассчитывали стереть это позорное пятно со своей чести. Брут холодно улыбнулся и другой мысли. Его солдаты сражались за свободу. И не могли не победить.

Октавиан взмок от пота, хотя проскакал всего лишь какую-то милю с одного фланга до другого и обратно. Он знал, как это важно – показаться своим людям, напомнить, что они сражаются за Цезаря – но, судя по ощущениям, после этого только броня удерживала его в вертикальном положении. Тело же у него стало слабым, как у ребенка.

Цезарь увидел гонца, скачущего к нему во всю прыть – молодого человека, радующегося скорости, с которой он мчался. Он натянул поводья, тяжело дыша и раскрасневшись.

– Дисценс Арторий докладывает, консул! – объявил гонец.

– Пожалуйста, только не говори мне, что Марк Антоний нашел еще один повод, чтобы задержаться, – сказал триумвир.

Экстраординарий моргнул и покачал головой.

– Нет, консул. Он послал меня сообщить, что сенатор Кассий мертв. Прошлой ночью в городе найдено его тело.

Октавиан посмотрел на противостоящие ему легионы. Действительно, над командным пунктом не было стяга Кассия. Он вытер пот со лба.

– Спасибо. Это… очень приятное известие.

Стоявшие рядом люди услышали слова экстраординария, и новость быстро распространилась по всем легионам. Послышались жидкие радостные крики, но в основном легионеры и их офицеры не отреагировали. Если кто из них и знал Гая Кассия, то лишь по имени. Зато с Брутом ничего не случилось, а ведь именно его легионы днем раньше вышибли их из лагеря, именно с ними они сегодня хотели поквитаться. Октавиан видел эту решимость в каждом лице, на котором останавливался его взгляд. Его люди знали, что бой будет тяжелым, но им не терпелось его начать.

Две римские армии стояли лицом друг к другу, растянув фронт на тысячу шагов, дожидаясь, пока оставшиеся легионы спустятся с гребня. Поскольку Марк Антоний подходил с востока, Октавиану пришлось уступить ему правый фланг. Он понимал, что его соправитель этого ожидал, да и не мог пропустить его легионы через свои, не нарушив порядка.

Наследник Цезаря сидел в седле и пил воду из фляжки, чувствуя, как ветерок высушивает пот на его лице. Марк Антоний, похоже, никуда не торопился, словно чувствовал, что армии будут ждать его прихода, даже если на это уйдет весь день.

Октавиан предполагал, что легионы Марка Брута могут пойти в атаку внезапно. Его люди определенно только и ждали команды, но Брут предпочел не оставлять фланг открытым, чтобы не подставляться под удар легионов, которые спускались по склону.

Утро уходило, солнце медленно ползло к зениту. Октавиан отбросил пустую фляжку Агриппе и взял у него полную, когда правое крыло наконец-то полностью сформировалось, и обе римские армии изготовились к бою на чужеземном поле. Преемник Цезаря понимал, сколь жестокой будет сеча. Понимал, что каким бы ни был исход, Рим потеряет немалую часть своей мощи. Целое поколение поляжет на этой равнине у города Филиппы.

С обеих сторон на флангах собирались экстраординарии. Это в мирное время они служили гонцами и разведчиками, но в бою выполняли совсем другие функции. Октавиан наблюдал, как они достают длинные мечи и щиты, готовясь к смертному бою, а их лошади пляшут на месте и фыркают, чувствуя нарастающее возбуждение седоков. Он посмотрел направо, где Марк Антоний наконец-то занял позицию в третьей линии. Город и гребень опустели. Обе армии полностью изготовились к бою.

Новый Цезарь также отъехал за первые две линии. Положение солнца говорило о том, что полдень уже миновал. Солдаты справляли малую нужду там, где стояли, и пили из бурдюков и фляжек, чтобы выдержать дневную жару. Большинству предстоял долгий бой, они готовились сражаться весь день, и в конце все решили бы запас физических сил и воля к победе.

Октавиан в последний раз проверил командные цепочки связи с легатами, потребовав подтверждения, что все готовы. Семеро из них пережили вчерашнее отступление, и только тело Силвы досталось стервятникам. Он не был знаком с новым легатом Седьмого Победоносного, зато отлично знал остальных, их сильные и слабые стороны, и мог сказать, кто излишне порывист, а кто чрезмерно осторожен. Брут же не имел такой информации о легионах, которыми командовал, особенно о тех, что прибыли с Кассием, и Гай Октавиан считал, что этот недостаток, если им воспользоваться, мог сыграть решающую роль.

Ответы пришли быстро, и больше Октавиана ничто не сдерживало. Командование левым крылом лежало на нем. Оставалось только отдать приказ.

Люди смотрели на него и ждали. Агриппа и Меценат находились рядом, серьезные и полные решимости. Они спасли ему жизнь, когда он лежал без сознания, сраженный лихорадкой. Но Октавиану казалось, что произошло это в другой жизни, в которой остались и изнурительные месяцы подготовки. А новая жизнь начиналась только сейчас, когда он сидел на коне и обозревал равнину. Тело его совсем ослабело, но он прекрасно понимал, что это всего лишь инструмент. Главное, что дух его оставался силен.

Октавиан Фурин глубоко вдохнул, и в тысяче шагов от него легионы пришли в движение. Он вскинул и опустил руку, и его воины двинулись на врага, с каждым шагом сбрасывая сковывавшее их напряжение. Справа от него Марк Антоний отдал такой же приказ. На флангах обеих армий экстраординарии вдавили каблуки в бока своих лошадей, пустив их рысью. В обеих армиях горны корниценов протрубили о наступлении.

Легионеры шли по сухой земле, поднимая огромные облака пыли. Зазор между первыми шеренгами противников все уменьшался, уменьшался, а потом вдруг почернел от тысяч брошенных копий. Полетели стрелы парфянских конных лучников, выкашивающие экстраординариев. Шеренги потеряли стройность: живые переступали или обходили раненых и убитых, а потом перешли с шага на бег. Наконец, они столкнулись друг с другом, и по равнине прокатился громовой раскат.

Когда армии сошлись, Брут ощутил мертвенное спокойствие: в груди его вдруг словно возник кусок льда. Это молодые ощущали волнение и страх, а он с высоты своих лет отдавал хладнокровные, основанные на логике событий приказы. Иногда он чуть хмурился, видя, как много времени уходит на их передачу по всей командной цепочке, но все-таки не предоставил полной свободы своим легатам. Это была его битва, хотя он уже начал осознавать, как тяжело единолично командовать армией, которую составляли без малого девяносто тысяч воинов. Такую армию не собирал ни Помпей, ни Сулла, ни Марий, ни Цезарь.

Марк Брут видел, что парфянские лучники отлично действуют на его правом фланге, продвинувшись вперед на добрую тысячу шагов в сравнении с его позицией в центре. Он отправил приказ полностью опустошить колчаны с безопасного расстояния, максимально обескровив ряды экстраординариев, а потом сблизиться и взяться за мечи. Да, приказ был правильный, но к тому моменту, когда он добрался до лучников, они уже подались назад, и момент для развития наступления был упущен.

Поначалу легионы Брута надавили на оба вражеских фланга, и он с радостью наблюдал, как его люди прорубаются сквозь легионеров Марка Антония. Командующий надеялся, что тень Кассия все это видит и ликует.

Но и здесь развить успех не удалось. Там, где солдаты Марка Брута дали слабину, вражеские легионы продвинулись вперед, прежде чем он успел прислать подкрепления. Там, где его людям удавалось вклиниться в ряды солдат Октавиана, они обнаруживали, что численность противника резко возрастала, их продвижение затормаживалось и сходило на нет, а потом их еще и начинали теснить. Наличие двух командующих в два раза сокращало цепочку передачи команд, и хотя эта разница проявилась не сразу, по ходу сражения она становилась все более и более заметной.

Брут понимал, что происходит. Он видел битву целиком, как бы находясь над ней – этому он научился у великих полководцев, под началом которых воевал много лет. Поэтому, осознав, что неповоротливые цепочки команд ставят под удар его легионы, он испугался и послал новый приказ, разрешив легатам действовать самостоятельно, по обстановке, в надежде, что они будут быстрее реагировать на происходящее. Но пользы это не принесло. Один из сирийских легионов Кассия вдруг бросился в атаку, сформировав клин, который прорвал первую линию обороны Октавиана. Им дали продвинуться дальше, а потом десять тысяч солдат ударили с двух сторон в основание клина и принялись рубить сирийцев, зайдя им в тыл. Ни один из легатов Брута не сориентировался и не поддержал атаку, так что очень скоро от сирийского легиона остались одни воспоминания, а фронт войск Октавиана снова выровнялся.

Марк Брут послал приказ поменять переднюю линию. Согласно этому приказу, по всей длине фронта, занимаемого легионом, первые две шеренги слаженно отходили, прикрываясь щитами, и уступали место свежим воинам, но приказ этот где-то затерялся. Брут, конечно же, разозлился, но кликнул новых экстраординариев и отправил их к легатам во второй раз.

Он вновь полностью взял командование на себя, и вся передняя линия согласованно отошла, а в бой вступили свежие, полные сил легионеры. Конечно же, поначалу они брали верх над уставшими, тяжело дышащими воинами противника. Но Октавиан и Марк Антоний отреагировали мгновенно, и по всему фронту заменили первую линию. Сражение вспыхнуло с новой силой.

Брут обнаружил, что должен отвести коня назад, потому что его воины отступали под натиском врага. Он увидел, как его парфянских лучников рубили вооруженные мечами экстраординарии, тогда как те еще держали в руках луки. Все его правое крыло оказалось в опасности, поскольку легионы Октавиана начали удлинять фронт и заходить с фланга.

Командующий хладнокровно приказал двум своим легионам ударить по ним, и потом с гулко бьющимся сердцем ждал, когда его приказ начнет исполняться. Одновременно Марк Антоний надавил на другой фланг. Брут отреагировал, прокричав новые приказы конным и пешим гонцам. Оглянувшись, он увидел, что на правом фланге – беда. Легионеры пятились с поднятыми щитами, наталкиваясь на своих и сбивая строй.

– Где вы? – прокричал Марк Брут. – Давайте же! Где вы?

Только тут он увидел, что легионы, которым он приказал поддержать правый фланг, двинулись вбок, через свои же боевые порядки. Это был сложный маневр, требующий мастерства от офицеров, и командующий в ужасе осознал, что помощь уже опоздала. Фланг разваливался, свои сталкивались со своими, в то время как враги наступали сплошным фронтом, активно и с большим успехом используя экстраординариев, наносящих короткие, разящие удары. Началась настоящая резня, и Брута охватило отчаяние. Ему требовался Кассий, но тот покончил с собой. Со всей очевидностью полководец осознал, что все-таки не может в одиночку командовать такой огромной армией.

С гулко бьющимся сердцем он прокричал новые приказы: разъединиться, отойти на сотню шагов и перегруппироваться. Только так Марк Брут мог спасти свой правый фланг, прежде чем враг вырезал бы все его сирийские легионы. Он возблагодарил богов, что мог отдать этот приказ при помощи горнов, которые уже зазвучали над равниной.

Легионы Октавиана тоже знали, что означает этот сигнал. Они усилили напор, чтобы не допустить разъединения, хотя центурии их противника и пытались отходить организованно. Брут увидел, как заколебалась его передняя линия, когда начали трубить горны. Звуки эти отвлекали, а для сражающегося воина потеря концентрации даже на мгновения могла оказаться роковой. Сотни их умерли, пока полководец заставлял свою лошадь пятиться, не желая поворачиваться спиной к врагу. На мгновение он увидел зазор, появившийся между армиями, и тут же его заполнили легионы Октавиана, с ревом бросившиеся вперед, колотя мечами о щиты.

Шаг за шагом армия Марка Брута приближалась к нему, пришедшая в ярость от того, что получила приказ отступать. Брут увидел, что правый фланг обрел хоть какой-то порядок, так что опасность полного его уничтожения миновала. В этой неразберихе он сам на какие-то мгновения оказался на передовой. Ударом меча он рассек шлем одного их противников и удовлетворенно хмыкнул, глядя на падающего воина. Но тут его легионеры сомкнулись перед ним, и он прокричал корниценам новый приказ: остановиться, прекратив отход.

Звуки горнов поплыли над полем боя, но правый фланг продолжал отступать. Брут выругался, увидев, что происходит. Он понимал, что должен послать на подмогу свежие легионы, но Марк Антоний выбрал именно этот момент, чтобы с новой силой ударить по левому флангу.

Октавиан выругался, когда легионы Брута начали отход, прежде чем он сумел зайти им в тыл. У него осталось лишь несколько тысяч экстраординариев, использовавших и копья, и свинцовые шары. Они могли лишь следовать за отступавшими да отчаянно наскакивать на них, нанося удары длинными мечами. При удаче им удавалось и отскочить, но чаще легионеры перерубали ноги лошадям, и те падали с отчаянным ржанием. Октавиан скрипел зубами, но злость только придавала ему сил.

Во рту у него пересохло, а язык и губы едва шевелились. Новый Цезарь опять потребовал у Агриппы воды, и тот передал ему полную фляжку. Он пил жадно, смачивая рот и горло. Его прошибал пот, и ему потребовалось сжать волю в кулак, чтобы оставить на донышке немного воды.

Октавиан видел, что легионы Брута медленно реагировали на изменение обстановки, и прилагал все силы к тому, чтобы воспользоваться этой слабостью противника. Его легионы при наступлении смещались то вправо, то влево, надавливали в одном месте, а потом переносили направление удара на другое, где у воинов Марка Брута возникала слабина. Впервые ощущение победы возникло у Октавиана, когда он увидел, что терпящий поражение правый фланг противника остался без подмоги, но тут Брут в относительном порядке отвел свою армию, и отчаянная битва вспыхнула с прежней силой.

Когда Гай Октавиан двинулся вперед, лошади пришлось переступать через убитых и раненых. Некоторые так жалобно кричали, что их же товарищи быстрыми ударами рассекали им горло. Наследник Цезаря миновал солдата, которому вспороли живот. Он сидел, удерживая внутренности окровавленными руками, и плакал, пока кто-то из легионеров не пронзил ему сердце ударом меча. Октавиан тут же потерял его из виду, но еще долго помнил ужас на лице бедолаги.

Сражение продолжалось долгие часы, а они продвинулись всего лишь на какие-то двести шагов от того места, где армии встретились, даже с учетом отступления легионов Брута по его приказу. Октавиан тяжело дышал, злясь на врага, который и не думал сдаваться. В тот момент его совершенно не радовало прославленное римское мужество. Он приказал двум практически свежим легионам нанести удар по центру и прорвать оборону врага.

Марк Брут выставил свои легионы, чтобы предотвратить прорыв, и Октавиан тут же отдал приказ находящимся на фланге Седьмому Победоносному и Восьмому Геминскому легионам нанести удар, отозвав всех экстраординариев во вторую линию. Оба легиона двинулись вперед с криком: «Цезарь! Цезарь!», целое поколение повергавшим врагов в ужас.

Брута этот маневр застал врасплох. Большую часть своих сил он задействовал по центру. Октавиану показалось, что он слышит, как его противник выкрикивает приказы, но от шума битвы молодому человеку заложило уши, и полной уверенности в этом у него не было. Правый фланг не выдержал атаки и начал поспешно отступать до того, как новые люди поспешили на подмогу.

Самый крайний легион измотали непрерывные наскоки экстраординариев, и он ничего не смог противопоставить атаке пехоты, кроме быстрого отступления. Когда Победоносный и Геминский надвинулись на них с криками: «Цезарь! Цезарь!», они повернулись и снова попытались отойти. Один раз это сработало.

Октавиан наблюдал, как торопливое отступление внезапно прекратилось в бегство: тысячи солдат противника отворачивались от его воинов и бежали прочь. Он послал новые приказы экстраординариям. Те перегруппировались и бросились в погоню, усиливая панику.

Более пятидесяти тысяч человек все еще сражались под началом Брута, уставшие, залитые кровью. Когда правое крыло вырезали у них на глазах, желание продолжать бой покинуло их. Брут не мог остановить их отступления, хотя и кричал, пока не охрип, и направлял по всем направлениям гонцов, таких же измотанных, как сражавшиеся легионеры. Многие успели проехать по пятьдесят и больше тысяч шагов, и их кони, все взмыленные, уже не могли скакать быстро, так что на передачу приказа стало уходить еще больше времени.

Октавиан заметил панику противостоящих ему легионов, вызванную разгромом фланга. Они понимали, что теперь противник зайдет с тыла и отрежет им путь к отступлению. Этого пешие солдаты всегда боялись больше всего: враг и впереди, и сзади, а бежать некуда. Конечно же, они подались назад, отступая и отступая. Легионы Октавиана и Марка Антония торжествующе взревели и пошли вперед, чувствуя, что не просто выжили в этом бою: в каждом шаге отступающего врага они видели свою победу.

Брут в отчаянии оглядывался, пытаясь найти хоть какую-то зацепку, какой-то рычаг, который позволил бы ему повлиять на исход сражения. Но не находил ничего. Его легионы на правом фланге позорно бежали, а на левом отступали. Полководцу не оставалось ничего другого, как отводить назад и потрепанный центр. Тем более что враг, почувствовав, что победа близка, наседал все сильнее.

Легаты Брута снова и снова посылали к нему гонцов, желая знать, какими будут новые приказы. Однако он ничего не мог им сказать – отчаяние сковывало его волю. Его мутило от одной мысли о самодовольной ухмылке Марка Антония и об унижении, которому подверг бы его Октавиан, взяв в плен.

Брут несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь вернуть силы в руки и ноги, которые, казалось, налились свинцом. Находившиеся рядом легионы смотрели на него, тысячи людей знали, что он держит в своих руках их жизни. И он приказал им отступать, отходить все дальше и дальше от черты, теперь заваленной мертвецами, где армии встретились друг с другом. Когда он развернул лошадь, чтобы покинуть поле боя, все закончилось. Полководец видел замешательство и страх на лицах своих людей, которые отходили вместе с ним.

Он смотрел вдаль. Гребень, на котором стоял Филиппы, находился не так уж и далеко. Солнце садилось, и многие его солдаты пережили бы бойню, если бы он сумел довести их до склона. Брут сказал себе, что сможет пройти с легионами через горы и, возможно, даже встретится с женой в Афинах.

Армии Октавиана и Марка Антония преследовали врага, но день катился к вечеру, и, когда они достигли подножия склона, сгустились серые сумерки. Брут уводил свои легионы, оставляя за собой след из мертвецов.

На опушке леса он оглянулся. Только четыре легиона следовали за ним. Многие сдались на равнине или погибли под ударами врага. Да и эти четыре понесли огромные потери, так что Марк Брут сомневался, что по склону поднялись больше двенадцати тысяч человек.

Легионы Октавиана и Марка Антония ревели в честь победы, пока не охрипли. Потом они принялись колотить мечами о щиты, разбрызгивая кровь и благодаря богов, которые даровали им жизнь в этом яростном сражении.

Брут поднимался в гору на коне, пока тот мог его нести. Потом он спешился и, отпустив животное, пошел вместе с остальными. Равнину накрывала ночь, но света еще хватало, и он мог видеть на тысячи шагов вокруг. Светлая утренняя мечта к вечеру обратилась в горы трупов на сухой равнине у города Филиппы.

В темноте Октавиан встретился с Марком Антонием. Полководцы страшно устали, а их броню, одежду и кожу покрывали кровь и пыль, но они обменялись крепким рукопожатием: оба прекрасно понимали, на каком тонком волоске висел исход сражения. Но в этот день триумвиры победили, и все их усилия и риски окупились сторицей.

– Он не уйдет, не получится, – твердо заявил Марк Антоний. Его легионы первыми подошли к склону, и он послал их вперед, преследовать отступающих с поля боя. – Когда он остановится, я его окружу.

– Хорошо, – кивнул Октавиан. – Мы пришли так далеко не для того, чтобы дать ему уйти. – Его глаза так холодно смотрели на Антония, что улыбка того чуть поблекла.

– Прошлой ночью я нашел нескольких Освободителей, которые прятались в городе, – продолжил Марк Антоний, предлагая мир между союзниками, и порадовался, увидев, как оживился его коллега.

– Пришли их ко мне, – выпалил он.

Марк замялся: эти слова прозвучали как приказ. Однако Октавиан был не только триумвиром, но и консулом. И, что более важно, родственником и наследником Цезаря. Антоний кивнул, признавая его право судить освободителей.

Глава 31

Брут не мог спать. За два дня он вымотался до предела, но его разум продолжал метаться, как крыса в закрытом ящике. Высоко в горах он сидел на островке травы, положив руки на колени. Меч, вынутый из ножен, лежал у его ног, а сам он наблюдал, как поднимается луна. В этом прозрачном воздухе он, казалось, мог протянуть руку и ухватиться за белый диск.

Он чувствовал кислый запах собственного пота, у него болели все суставы и мышцы. Какая-то часть Марка Брута знала, что он должен думать о том, как оторваться от врага, но ночь сковывала его волю, требуя окончательно признать поражение. Он слишком устал, чтобы бежать, даже если бы и удалось найти дорогу через горы. Возможно, Кассий в последние свои часы испытывал то же самое: не злость и горечь, а умиротворенность, окутывавшую его всего, как плащ. Брут очень на это надеялся.

В лунном свете полководец смотрел на темные массы людей, перемещавшиеся вокруг него: потрепанные остатки его армии. Он не мог вновь вернуться на равнину, такой шанс давался только раз в жизни. Брут видел огни в городе Филиппы и на гребне рядом с ним и пытался изгнать из головы образы Октавиана и Марка Антония, празднующих его неудачу и свой успех. Этим утром, когда взошло солнце, он так радовался, что единолично командует армией, но, как выяснилось ближе к вечеру, напрасно. Сейчас так кстати пришелся бы сухой юмор Кассия! Хотелось, чтобы его подбодрил бы кто-нибудь из старых друзей. Хотелось утешиться в объятьях жены…

Марк Брут сидел под звездами, а вокруг группами сидели его люди, переговариваясь тихими голосами. Он слышал их страх, понимал их беспомощность, знал, почему они не встанут с ним плечом к плечу, когда вновь взойдет солнце. Зачем вставать, если они могут сдаться благородному Цезарю и спастись? Не будет еще одной великой битвы в горах у города Филиппы, во всяком случае, для Брута. Ему осталось только одно: умереть. Он понимал, что его разум готовится к этому, и, пожалуй, не возражал. Действительно, почему не подвести черту? Он убил первого человека Рима, и темный поток крови вынес его в эту страну, где ветер шевелил плащ, а легкие наполнялись прохладным сладким воздухом.

Брут не знал, могут ли тени мертвых видеть живых. Если они был на это способны, то Юлий сейчас наверняка находился рядом. Полководец всмотрелся в темноту ночи, а потом закрыл глаза, пытаясь ощутить его присутствие. Чернота навалилась мгновенно, совершенно невыносимая. Марк Брут поспешно открыл глаза, избавившись от этой черноты, которая ничем не отличалась от смерти. Какое-то время он держал будущее Рима в своих руках. Верил, что у него достаточно сил, чтобы указать верную дорогу народу и городу, по которой они шли бы еще многие столетия. Увы, это была мечта идиота: теперь он знал это точно. Один человек не мог свернуть такую махину, и римляне пойдут дальше без него, и даже не узнают, что он жил. Брут сухо улыбнулся. В своем поколении он был лучшим из лучших, но этого оказалось недостаточно.

Внезапно ему вспомнился разговор из далекого прошлого. Он сидел в лавке ювелира, которого звали Таббик, и они говорили о том, как оставить свой след в истории. Марк Брут сказал старику, что хочет только одного: чтобы его помнили. Остальное для него значения не имело. Он был тогда таким молодым! Теперь Брут лишь покачал головой. Не имело смысла вспоминать собственные неудачи. Не только ради себя он старался, шел к своей мечте, не замечая прожитых лет.

Сидя в одиночестве на холме, Марк Брут громко рассмеялся над ошибками, которые допустил, над мечтами и над великими людьми, которых знал. Все пошло прахом, все.

В городе Филиппы Гай Октавиан холодно смотрел на четверых мужчин, которых втащили в комнату и бросили на пол перед ним. Он видел, что все они сильно избиты. Светоний опустил голову, уставившись на алую кровь, которая капала на пол с его облысевшей головы. Гай Требоний от ужаса побледнел, как мел, и сидел, раскинув ноги, не пытаясь встать. Еще двоих Октавиан не знал. Имена Лигарий и Галба ничего ему не говорили – они просто значились в проскрипциях. Однако эти люди тоже входили в число убийц, они тоже вонзили кинжалы в Цезаря всего лишь год тому назад, хотя для Октавиана в этот год, наверное, уложились двенадцать жизней. Пленники оглядывались, пытаясь что-то разглядеть заплывшими от синяков глазами. Руки им связали за спиной, так что Галба не мог вытереть текущую из носа струйку крови.

Сидевший перед ними мужчина, молодой и сильный, легко поднялся, словно и не провел этот день на поле боя. Светоний вскинул голову, почувствовав его пристальный взгляд, и тут же отвернулся, сплюнув кровь на деревянный пол.

– Значит, теперь ты станешь императором, Цезарь? – спросил Светоний. – Любопытно, что скажет по этому поводу Марк Антоний. – Он горько улыбнулся, обнажив окровавленные зубы. – Или он тоже падет жертвой твоего честолюбия?

Октавиан склонил голову, и на его лице отразилось недоумение.

– Народ Рима любит меня, сенатор, это так, – ответил он. – Но ты видишь перед собой не императора, во всяком случае, в моем лице. Ты видишь Цезаря и отмщение, которое накликал на свою голову.

Светоний хрипло рассмеялся. С разбитых губ вновь потекла кровь, и он скривился от боли, продолжая смеяться.

– Я видел, как падали Цезари, – ответил он. – Ты никогда не понимал, какая она хрупкая, наша Республика. Ты всего лишь человек с горящей головней в руках, Октавиан, и ты смотришь на свитки великих людей. Чувствуешь жар, видишь свет, и тебе не понять, что ты сжег, пока не останется только пепел.

Наследник Цезаря улыбнулся. Его глаза поблескивали.

– Но при этом я все это увижу, – мягко ответил он. – Тогда как ты – нет.

Он дал знак солдату, который стоял за спиной Светония, и тот поднес нож к шее сенатора. Тот попытался отпрянуть, но со связанными руками это получилось плохо, и нож вспорол ему шею. В перерезанном горле забулькало, и Светоний с ненавистью уставился на Октавиана, словно не веря, что такое могло с ним произойти. Новый Юлий Цезарь смотрел, как он падает на пол, и отвел глаза, лишь когда Гай Требоний издал горестный крик.

– Ты просишь о пощаде? – спросил его Октавиан. – Призываешь милость богов? На мартовских идах ты не держал в руке кинжал. Может, я смогу сжалиться над одним из вас…

– Да, я прошу о пощаде! – воскликнул Требоний. Его голос дрожал от страха. – На идах меня там не было. Подари мне жизнь. Это в твоей власти.

Молодой человек с сожалением покачал головой.

– Ты в этом участвовал. Ты сражался на стороне моих врагов, и я только что обнаружил, что милосердие не по мне.

Он вновь кивнул палачу, Гай Требоний издал отчаянный крик душевной боли, перешедший в бульканье перерезанного горла, и, дергаясь, упал на пол рядом со Светонием. Комнату наполнили резкие и едкие запахи мочи и испражнений.

Оставшиеся двое уже поняли, что просить о пощаде бессмысленно. Лигарий и Галба в ужасе смотрели на триумвира, но молчали, готовясь к смерти.

– Так и будете молчать? – спросил их Октавиан. – Вы чуть ли не последние из этих храбрецов, Освободителей, убивших Отца Рима. Вам нечего мне сказать?

Галба посмотрел на Лигурия и пожал плечами, а потом проклял Октавиана и опустился на колени, ожидая удара ножом. Преемник Цезаря резко махнул рукой, и нож взрезал еще две шеи, усилив запахи крови и смерти, наполнявшие комнату.

Октавиан глубоко вдохнул, уставший, но удовлетворенный. Он знал, что спать будет крепко, а поднимется еще до зари. Теперь из всех Освободителей в живых остался только Брут. И завтра новый Цезарь намеревался поставить точку в своем деле.

Солнце поднялось в безоблачное небо, а Брут все не спал. Прошедшая ночь, казалось, растянулась на целую вечность. Он наблюдал, как светлеет небо на востоке, как окрашивается оно в яркие цвета зари, и поднялся, ощущая себя свежим и бодрым, словно долгие ночные часы не напоминали годы, и он все-таки выспался. Полководец развязал ремешки панциря, снял его, опустил на землю и почувствовал, как прохлада ласкает кожу. Он даже задрожал, получая удовольствие от этих маленьких радостей, которые утро приносило живым. Каждый вдох казался ему слаще предыдущего.

Когда достаточно рассвело, чтобы он мог разглядеть лица людей, Брут понял, что они скажут, еще до первого произнесенного ими слова. Легаты, которые пришли к нему, отводили глаза, хотя он, улыбаясь, заверил их, что им не в чем себя упрекнуть и они его не подвели.

– Идти некуда, – пробормотал один из легатов. – Люди хотели бы сдаться до того, как они настигнут нас.

Брут кивнул. Он почувствовал, что каждый вдох дается ему с бо́льшим трудом после того, как он вытащил меч из ножен. Легаты смотрели, как он проверял остроту кромки, а потом, подняв голову, рассмеялся, видя их печаль.

– Я прожил долгую жизнь, – произнес Марк Брут торжественно. – И у меня есть друзья, которых я вновь хочу увидеть. Для меня это всего лишь еще один шаг.

Он приставил острие к груди, крепко держа рукоятку обеими руками, глубоко вдохнул, а потом резко подался вперед. Лезвие вошло между ребрами и проткнуло его сердце. Мужчины, стоявшие рядом, отпрянули, когда металл вышел из спины их предводителя, а жизнь, как выдох, покинула его тело.

Солдаты Марка Антония двинулись в горы, и легаты приготовились сдаться. Двое вышли навстречу, и новость, что сопротивления не будет, а Брут покончил с собой, быстро распространилась по всей армии.

Солнце еще поднималось, когда появился Антоний, сопровождаемый центурией. Легаты Брута положили мечи на землю и опустились на колени, но триумвир смотрел мимо них на мертвого командующего их армией. Потом Марк подошел к телу, расстегнул пряжку, державшую плащ, и накрыл им мертвого полководца.

– Отнесите его вниз, – велел он стоявшим на коленях легатам. – Несмотря ни на что, он был сыном Рима.

И они отнесли Марка Брута к городу Филиппы, где ждал Октавиан. Там уже знали, что нового сражения не будет – новость эта распространилась с быстротой лесного пожара, – и теперь все смотрели за укрытое красным плащом тело, которое несли на равнину.

Октавиан Фурин подошел к легатам, когда те положили тело на землю. Меч вытащили раньше, и теперь молодой триумвир смотрел на лицо своего врага, мужественное даже в смерти.

– Ты был его другом, – пробормотал Октавиан. – Он любил тебя больше остальных.

Когда он поднял голову, его глаза покраснели от слез. Агриппа и Меценат подошли к нему и встали рядом.

– Вот и конец, – в голосе Агриппы слышалось чуть ли не изумление.

– Это не конец, – ответил Октавиан, вытирая глаза. – Это только начало. – И, прежде чем его друзья успели ответить, он повернулся к одному из легионеров Марка Антония. – Отруби ему голову, – голос нового Цезаря стал более жестким. – Положи к головам Светония и других Освободителей, которые пали здесь. Я отошлю их в Рим, чтобы их бросили к статуе Юлия Цезаря. Я хочу, чтобы люди знали, что я выполняю свои обещания.

Он наблюдал, как голову Брута отделили от тела и положили в матерчатый мешок, чтобы отправить в Рим. Октавиан надеялся ощутить радость от того, что последний из убийц получил по заслугам, и она пришла, нарастая с каждым вдохом.

Марк Антоний чувствовал себя старым и уставшим, когда наблюдал, как у трупов отрезают головы. Впереди его ждали торжественные процессии, и он знал, что ему следовало бы радоваться. Но перед глазами стояли тела последних Освободителей, оставленные гнить в одном из домов города Филиппы. Запах смерти прилип к его волосам и одежде, и он никак не мог от него избавиться. Уже слетались вороны и садились на лица людей, которые ходили и смеялись всего несколькими днями раньше.

Триумвир не мог объяснить грусти, накатившей на него. Он смотрел на поднимающееся солнце и думал о Востоке и египетской царице, которая воспитывала сына Цезаря. Антоний задумался, похож ли мальчик на его давнего друга, показывает ли он признаки величия, унаследованного от отца. Поразмыслив, он кивнул, полагая, что да. Может, к весне ему оставить Лепида в Риме, чтобы тот следил за его делами, а самому отправиться к Клеопатре, увидеть Нил и мальчика, которому со временем суждено править миром? Он дал себе слово, что так и поступит, и вдруг почувствовал, как уходят усталость и плохое настроение. Филиппам на долгое время предстояло оставаться городом мертвых, но Марк Антоний жил и знал, что красное вино и еще более красное мясо помогут ему восстановить силы. Он вдруг осознал, что остался последним живым полководцем своего поколения. А значит, заслужил право на спокойную жизнь.

Эпилог

Марк Антоний еще раз оглядел себя, стоя на пристани Тарса в сопровождении сотни высокопоставленных чиновников этого римского города. С воды дул ветерок, и выглядел римский триумвир в своей парадной форме и сверкающем панцире великолепно. Наверное, он мог и посмеяться над собой, над тем, что нервничал, как мальчишка, глядя на реку. Никто и предположить не мог, что египетская царица прибудет сама, но ее галеру несколькими днями раньше видели у берегов Сирии.

Наконец, вдали появилась огромная галера. Марк Антоний понял, что ее описание – не преувеличение. Весла сверкали на солнце: каждое из них было покрыто пластинками полированного серебра. Пурпурные паруса ловили ветер, облегчая жизнь гребцам на нижней палубе. Антоний улыбнулся. Возможно, на это и делался расчет, но в сравнении с яркими цветами корабля этот римский порт действительно выглядел унылым и облезлым.

Он с удовольствием наблюдал, как огромная галера подходит к пристани, и слышал приказы, отдаваемые на языке, которого не понимал. С одного борта убрали весла, и на пристань бросили канаты, которыми незамедлительно подтянули корабль к пристани, а потом закрепили. На палубе Марк увидел женщину, возлежащую под навесом среди моря ярких подушек. У него перехватило дыхание, когда она поднялась, грациозно, как танцовщица, и ее взгляд скользнул по ожидавшим ее мужчинам. Конечно же, не случайно она выбрала наряд Афродиты, оставляющий обнаженными плечи. Светло-розовая ткань отлично гармонировала с ее загорелой кожей, и Марк Антоний вспомнил про греческие корни этой женщины, проявляющиеся в ее вьющихся черных волосах с вплетенными в них золотистыми ракушками. На мгновение он позавидовал Юлию Цезарю.

Триумвир велел себе не забывать, что она правила Египтом вместе со своим сыном. Именно Клеопатра вела переговоры, когда армия Цезаря вторглась в ее земли. Именно благодаря ей Кипр вновь стал египетским и больше не принадлежал Риму. Ее галера по пути в Тарс проходила мимо этого острова, и ему оставалось только гадать, вспоминала ли она при этом Юлия и указывала ли на Кипр сыну.

На пристань перебросили деревянный трап, и, к удивлению Марка Антония, из трюма появились прекрасные женщины, которые шли и пели. Двенадцать чернокожих солдат первыми сошли с галеры и встали в два ряда, почетным караулом. Возможно, они понимали, как красиво смотрится их черная кожа на фоне полированной бронзы панцирей.

На трап взошла царица Египта, следуя за маленьким мальчиком, на плече которого лежала ее рука. Антоний смотрел на них как зачарованный, пока они шли к нему. Женщины сопровождали Клеопатру, продолжая петь, а она не шла – танцевала.

Марк откашлялся и расправил плечи. Он, в конце концов, триумвир Рима! И как ни трудно ему было, он попытался взять себя в руки и не поддаться чарам царицы, когда она остановилась перед ним, глядя ему в лицо.

– Я слышала о тебе, Марк Антоний, – улыбнулась Клеопатра. – Мне говорили, что ты хороший человек.

Антоний почувствовал, что краснеет, и кивнул. Дар речи едва не покинул его.

– Мы… добро пожаловать в Тарс, царица, – заставил он себя произнести. – Я не ожидал, что ты окажешь нам такую честь.

Царица, не мигая, слушая его, но улыбка ее стала шире. «Клянусь богами, она по-прежнему прекрасна», – подумал Марк Антоний. Их взгляды встретились, и он не хотел отводить глаз.

– Позволь представить тебе моего сына, Птолемея Цезаря, – сказала египетская правительница.

Мальчик выступил вперед, но рука царицы по-преж-нему лежала у него на плече. Темноволосый и серьезный ребенок шести лет от роду смотрел на Марка Антония снизу вверх, не выказывая особого почтения.

– Мы зовем его Цезарион… маленький Цезарь, – продолжила Клеопатра. В ее голосе слышалась любовь. – Как я понимаю, ты знал его отца.

– Да, знал, – ответил Антоний, вглядываясь в лицо мальчика в поисках фамильного сходства. – Второго такого великого человека не было.

Клеопатра чуть склонила голову, слушая его, и все свое внимание сосредоточила на этом высоком римлянине, который пригласил ее в свои земли. Опять улыбнулась, чувствуя, что тот говорит от души.

– Я уверена, что Цезарион захочет побольше узнать о своем отце, Марк Антоний, если ты сможешь рассказать ему о нем, – сказала она.

Затем царица протянула руку, и триумвир повел ее с пристани, пытаясь разбить чары, которые она наслала на него с того самого момента, как ступила на сушу.

– С удовольствием, – ответил Антоний. – Это будет интересный рассказ.