Круг зари

Николай Курочкин, грузчик ГОСТЬ Рассказ

По печному пролету мартеновского цеха неторопко шел молодой человек невысокого роста в начищенных туфлях, поношенных, но тщательно отутюженных брюках, в хлопчатобумажном рабочего покроя пиджаке, тоже отглаженном и надетом сегодня специально, чтобы не сильно запылилась рубашка. Светлые волнистые волосы прикрывал мохнатый берет, к каким в последние годы пристрастились художники и кинооператоры телевидения. На упрямом подбородке сквозила русая, еще не совсем отращенная бородка.

По рабочим площадкам ходили сталевары и подручные в суконных штанах и поддевках, другие люди, но молодой человек ни с кем не здоровался: знакомых не попадалось.

Шел он уверенно и не шарахнулся в сторону, когда прямо над ним резко треснуло и с самого кончика задранного хвоста завалочной машины от плохого контакта сыпанули искры. Он даже головы не повернул, лишь прошагнул в дверь сталеварской будки — так мартеновцы по давней привычке называли пульт управления, увешанный хитрыми циферблатами и прочими приборами, — дождался, когда машина отъехала боком, и пошел дальше, поглядывая по сторонам с любопытством человека, попавшего в знакомую, но слегка позабытую местность.

Надо сказать, местность эта была основательно прожарена сухим воздухом огневой температуры и, хотя поминутно орошалась блестящими струйками искусственного дождя, продувалась огромными плоскими мордами вентиляторов, палило здесь немилосердно.

Это было тоже знакомо. Да оно и неудивительно: еще не прошло и года, как он ушел из мартена; ушел осенью, сейчас на дворе середина лета.

Что здесь изменилось за это время? Как будто бы ничего. Жара. Языки хвостатого пламени. Запах горелого железа. Лязг механизмов. Гул. Выкрики команд. Все то же.

Впрочем, есть и новое. Плакаты вот призывают всемерно бороться за качество — идет десятая пятилетка. Опытным глазом парень заметил: темп работы не только не уменьшился, но даже увеличился. Не успевала потухнуть заря выпуска плавки над одной печью, как тут же разгоралась над другой.

«Красиво работают, черти, как по сценарию, — ритмично», — казенным словечком определил он.

Стоп! Молодой человек с усмешкой окинул взглядом печь, против которой остановился. Она всегда считалась самой захудалой. Подручные здесь вечно менялись, сталевары-«тошнотики», вечно недовольные жизнью, интереса ни в ком не вызывали… Да и быть довольным нечем здесь. Печь из года в год гуляла в отстающих. Сам он тоже ушел именно с этой рабочей площадки.

Молодой человек хотел уже двинуться дальше, но что-то его остановило, наблюдал работу подручных: бригада готовилась к заливке чугуна, и наконец догадался: не видно бестолковой суеты, не слышно ругани. Да и лица сосредоточенные, не кислые. Захотелось самому взять трамбовку и потолкать немного доломит за столбики передней стенки, наращивая повыше ложные пороги. Подручные делали это споро: кран уже навесил над заливочным желобом ковш и, только подручные отошли, сгребая пот с лиц, наклонил его. Оранжевая толстая струя чугуна воткнулась в желоб, казалось, остановилась — так классически равномерно наклонялся ковш.

Командовал заливкой широкоплечий мужчина в наглухо застегнутой черной спецовке. Стоял он к парню спиной, широко расставив ноги в прочных ботинках с квадратными носами, еле заметно двигал приподнятой ладонью: чуть вправо, влево, хорош… Хорош был и сам.

…Ни единой капли чугуна не щелкнулось на площадку, лишь клубы алого пламени скользили по струе да слышалось легкое шипение.

«А ведь прав Георгий, — подумал парень. — Вот эту картину надо было написать: хозяин! И не просто хозяин, а хороший хозяин этот дядька. Мастер с большой буквы! Филигранная работа…»

«Мастер с большой буквы», мановением руки приказав крановщику сменить ковш, пошел в будку. Мельком глянул, потом еще раз, остановился.

— Ты? — сказал он удивленно и обрадованно. — Здравствуй, здравствуй, Недогонов! Каким ветром? Хотя да: связь с производством, творческий поиск сюжетов или как там у вас…

— Ну, зааллилуил… Да просто соскучился. А еще проще — иду на крайнюю печь.

— Там сейчас такая пылища, что мало и увидишь: печь-то на двухванную перестраивают. Только, думаю, турнут тебя оттуда, не поглядят, что художник.

— Хм.. Где это видно, что художник?

— Ты даешь! — сталевар улыбнулся широким лицом. — В мартене все знают, что теперь художник. Да и любому видно — кудри, бороду отпускаешь. Нашим такая живописная арматура ни к чему, лишний горючий материал. А без каски и вообще по цеху ходить не полагается. Будто не знаешь? Возьми запасную в будке, занесешь потом.

— Спасибо, — Недогонов надел каску.

— Тебе хорошо, — вздохнул сталевар: — сиди себе, малюй. А то на пляж иди, натурщиц там сколько угодно. Нет, что ни говори, а тебе хорошо!

— Хорошо… — согласился Недогонов каким-то странным голосом.

— А что? Это мы тут жаримся, как проклятые…

— Слушай, Геннадий, а ты-то как на этой печи оказался? Неужели молодому инженеру-металлургу не нашли ничего лучшего?

— Ты даешь! — Геннадий осуждающе покрутил головой. — Сейчас на каждой печке по инженеру. А эта печь тем более — двухванная. Будто не знаешь?

Недогонов поперхнулся и, чтобы сталевар не заметил его смущения, торопливо отошел. Будто с луны свалился, искал виновницу-печь, а ее и в помине нет.

«Будто не знаешь, — усмехнулся он, шагая по цеху. — Знал бы ты, Геннадий, что я и газет-то в руки не беру… А ведь именно я был сюда кандидатом в сталевары. Как же это я, а? Нового нет, кроме… Словом, «а в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо…»

Конец цеха виделся как бы в тумане, и шуму там было больше. Свод крайней печи уже уронили, и завалочная машина с разбегу стучала длинным хоботом, сбивая переднюю стенку. Монтажники в широких поясах толстенными стальными тросами стропили балки, снизу подрезали их; снопами вылетали искры, а в том месте, где еще недавно кипела сталь, стоял грохот и рев могучего двигателя. Сквозь плотные клубы пыли с трудом можно было разглядеть бульдозер — острым ножом он вспарывал ванну, сдвигал и сваливал вниз раскаленные, красные еще кирпичины, поворачивался, гремел, усердно трудился на небольшом пятачке, на самом горячем месте и самом пыльном.

Недогонов посочувствовал трактористу: наверняка работает в кислородном аппарате — там, где находился сейчас тракторист, не мог помочь никакой респиратор — легкая марлевая маска для такого пекла — фу-фу!

Он оглянулся и спрятался за чью-то неподвижную спину: по пролету шла девушка в каске, курточке и спортивных брюках.

«Неужели Геннадий сказал, что я здесь?» — промелькнуло вдруг, но девушка подошла к посту «Комсомольского прожектора», состоящего из двух — красной и черной — квадратных досок с надписью «хорошо» и «плохо», развернула рулончик и на красной доске прикнопила «молнию»: «Привет коллективу Уралстальконструкции, занявшему сегодня 1-е место!» Потом легкой походкой удалилась.

Недогонов вышел из-за спины рабочего, тот стоял с непонятным аппаратом на груди и передвигал рычажки, глядя не на аппарат, а в облако пыли, на трактор.

До слез обидно стало парню, что никому не нужен здесь. И эта девчонка — такая знакомая, даже больше, чем просто знакомая! — шла, оказывается, по своим делам, а не увидеть его. Выходит, мартен прекрасно обходится без него. А сталевар Геннадий Рогов варит сталь на двухванной печи, которую он, Недогонов, до этого и в глаза не видел. Сейчас даже трактористу позавидовал, хотя тот, видать, совсем изжарился. Трактор вон уж свесил гусеницы над рабочей площадкой и остановился, рокоча мотором.

— Упарился тракторист, должно быть, — заметил Недогонов.

— С чего бы это я упарился?! — отозвался рабочий с аппаратом на груди. — Я, кстати, теперь не тракторист, а оператор радиоуправляемого трактора…

Недогонов покашлял, сказать было нечего. Лишь подумал: «Как же это я умудрился почти что целый год такого валять дурака?!»