Крылья любви

Глава 14

Джини была слишком занята, чтобы беспокоиться о желаниях своего мужа или об их отсутствии. Утренние визиты, послеполуденные чаепития, верховые прогулки в парке в предвечернее время и различные вечерние приемы и развлечения почти не оставляли ей времени для себя самой. Ей также требовалось все больше платьев для столь разнообразного расписания, требовалось увеличивать штат прислуги ради уверенности в том, что каждый визитер будет принят в доме как должно, и к тому же не мешало бы подольше спать.

Благодарение Богу за мисс Хэдли. Они вдвоем каждый день должны были принимать тех, кто привозил песочные часы, забирать у них эти часы, заносить в особый журнал имена и адреса владельцев, а после короткого, но внимательного осмотра лордом Ардетом отсылать часы обратно. Если граф был в это время занят, ворон стоял, словно часовой на страже, наблюдая затем, как распаковывают коробки и разворачивают бумажные свертки. Джини не спрашивала, да она и не хотела знать, откуда ворону известно, какие именно часы нужны Ардету, но принимала его хриплое «нет» как достаточную оценку. Кроме того, многие часы были чересчур большими, чересчур разукрашенными или уж слишком явно новыми. Джини не нуждалась в особых познаниях, чтобы отличить серебро от золота, крашеную жесть от драгоценного металла, филигранную работу от гладкого основания, которое описывал Ардет.

Помимо помощи в этих чисто формальных, чтобы не сказать конторских, делах, мисс Хэдли была просто неоценима, обучая Джини тонкостям светского обхождения. Джини родилась и выросла в помещичьем доме, но это не был уровень лондонского высшего общества. Мисс Хэдли знала в городе всех и каждого, мало того, она знала их странности – к примеру, какие две вдовствующие герцогини не разговаривают друг с другом и почему, какие леди не посещают тех приемов, на которых обычно бывают их мужья, и так далее. Она разбиралась в том, какие приглашения важны, отношениями с кем из светских львиц не следует пренебрегать и какие дома пользуются слишком неблагоприятной репутацией для того, чтобы их посещала женщина, которая дорожит безупречностью своего имени. С помощью этой женщины более старшего возраста Джини смогла избежать по меньшей мере половины тех ловушек, о существовании которых даже не подозревала.

Мисс Хэдли и Мари помогли Джини пополнить ее гардероб. Если Мари питала пристрастие к нарядам вызывающего и порой слишком пышного стиля, а также к ярким краскам, то мисс Хэдли была достаточно практичной, чтобы гнаться за ухищрениями моды. Лавируя между этими двумя направлениями, Джини установила для себя приемлемый стиль, который был для нее удобен и казался ей достойным супруги лорда Ардета.

С течением времени Джини заказала новую одежду и для самой мисс Хэдли, поскольку та должна была сопровождать графиню во время большинства ее визитов, в то время как Ардет занимался своими инвестициями и проектами. Он отдавал должное и политике, которой стал заниматься с целью улучшить общее положение своих дел, а женщинам предоставил возможность проводить время по-своему.

Новые платья Джини были по преимуществу черного или темно-серого цвета, но она настояла, чтобы мисс Хэдли выбирала для себя более живые и светлые тона одежды. Одна из них должна выглядеть повеселее, утверждала Джини, иначе они будут всюду вносить с собой мрак и печаль. Мисс Хэдли выглядела теперь гораздо привлекательнее и моложе своих лет, особенно при помощи косметического искусства Мари. Она сделала себе более модную прическу и утратила вид особы, для которой ее последняя трапеза могла стать последней в жизни. Мисс Хэдли по меньшей мере два раза в день осыпала свою хозяйку благодарностями, что очень смущало леди Ардет. Джини чувствовала, что это она должна благодарить высшие силы за ниспослание мисс Хэдли. Иначе она чувствовала бы себя одинокой и потерянной.

Джини была также благодарна капитану Джеймсу Винроссу. Отставной офицер появился в Ардет-Хаусе в качестве то ли управляющего, то ли делопроизводителя, то ли просто помощника в делах. Во всяком случае, его мать считала приемлемым для своего младшего сына любое из этих определений. Обыкновенная работа за жалованье не соответствовала ее жизненным установкам, но быть правой рукой графа – обязанность вполне достойная, некое почетное бремя ответственности.

Капитан Винросс не забивал себе голову пустяками. Он был счастлив получить реальную работу: помогал писать спичи, отыскивать подходящие места для госпиталей и домов ветеранов, сопровождал леди, когда граф был чем-то очень занят. Как младший сын, не имеющий собственного постоянного дохода после того, как вышел в отставку, он мог либо жить на пособие своего старшего титулованного брата, либо поселиться в качестве вконец обленившегося бездельника в доме матери.

Теперь же вел вполне достойную жизнь в Ардет-Хаусе. Комнат здесь было достаточно, чтобы разместить чуть ли не целую армию, и капитан не чувствовал себя нежелательным или чересчур назойливым гостем. К тому же он избавился от неуемных забот бесконечно любящей, но очень беспокойной матушки, которая принимала слишком близко к сердцу его хромоту и приходила в ужас от его ночных кошмаров. В Ардет-Хаусе Джеймс избрал для себя самые дальние комнаты в надежде, что тогда его дурные сны не нарушат чей-то покой. Мысль о том, что он своими криками разбудит новобрачных, почти не давала уснуть ему самому.

Узнав, что лорд Ардет – человек необычный, Джеймс первым долгом подумал, уж не бродит ли тот по ночам по коридорам своего дома после полуночи, что не свидетельствовало бы о благополучном медовом месяце. Однако прислушиваться к сплетням слуг о своем новом патроне капитан, разумеется, не стал. Случилось, однако, так, что сам лорд Ардет разбудил Джеймса Винросса в первую же ночь и молча вручил ему носовой платок, чтобы тот вытер пот и слезы. Граф спокойно и мягко заговорил с ним о своих планах на будущее. То ли что-то в голосе лорда Ардета, то ли его спокойное, терпимое отношение к беде другого человека настолько подействовало на Джеймса, что он уснул крепким, мирным сном. С той ночи кошмаров у него больше не было.

Джини не была по натуре свахой, но подумывала о том, что ее компаньонка и капитан, пожалуй, вполне подошли бы друг другу. Они примерно одного возраста, разве что офицер на год-два помоложе. Выросли в почти одинаковых условиях, за исключением того, что в семье Винроссов не было ни пьяниц, ни любителей делать долги. Характер у обоих серьезный, и хотя и тот и другая хлебнули в жизни свою долю неприятностей, это не лишило их доброты, дружелюбия и желания заниматься делом.

Джини составила некое подобие расписания тех повседневных занятий, в которых принимали бы совместное участие и компаньонка, и капитан. Следила за тем, чтобы в тех случаях, когда они обедали дома, оба присутствовали за обеденным столом. Настаивала на том, чтобы капитан сопровождал ее и мисс Хэдли в театр и в гости, если его милость не нуждался в эти часы в помощи. В театре устраивала дело так, чтобы два ее новых друга сидели рядом, просила их выполнять некоторые поручения совместно, предлагала им беседовать между собой в то время, как сама вела разговоры с Оливом, но она вовсе не была свахой. Конечно же, нет! Она сама пострадала от постороннего вмешательства в собственную жизнь, знала, к каким последствиям это может привести, и не имела ни малейшего желания устраивать личные дела двух взрослых и умных людей. Но разве это не было приятно?..

Из всех своих новых занятий и развлечений Джини больше всего любила театр. В юности она побывала в лондонском театре всего один раз, когда их семья приехала в город в связи с тем, что Лоррейн пришло время выезжать в свет. Кроме этого она видела любительские спектакли в домах у соседей и представления бродячих актерских трупп в каком-нибудь большом амбаре или на ярмарке. Теперь все было совершенно другое и потрясало Джини. Ее возбуждало уже само помещение театра, такое большое и роскошное, при этом не имело особого значения, разыгрывают на сцене драму или фарс. Многолюдье, яркий свет, собственные ложи – все это дополняло получаемое от спектакля удовольствие, не говоря уже о том, что она была модно и красиво одета, на шее у нее сверкали драгоценные ожерелья, рядом сидел самый красивый мужчина в Лондоне, а на их ложу направлялись многочисленные бинокли.

Самое большое удовольствие доставляли ей оперы, потому что Ардет нашептывал ей на ухо переводы исполняемых на сцене арий. Щекочущее покалывание в ухе она воспринимала куда живее, чем музыку. К тому же Ардет был очень доволен, и это радовало Джини.

Они не посещали балов, публичных ассамблей и слишком многолюдных раутов. Зачем, если на подобном сборище ни с кем толком не пообщаешься, а танцевать Джини было уже нельзя? Достаточно бывать в немноголюдных приятных компаниях, где можно спокойно побеседовать с интересным тебе человеком и где никто не обращает особого внимания на несоблюдение строгого траура. Многие семьи потеряли сыновей во время последней войны и оказались в сходных обстоятельствах. В знак траура некоторые лондонцы носили черную повязку на рукаве, а женщины еще и черные ленты в волосах. И жили привычной жизнью.

Джини осмелела настолько, что на некоторые утренние визиты брала с собой ворона. Однажды она взяла его с собой в парк, считая, что глупая птица должна преодолеть страх перед полетами вне дома. Особенно это понадобится, если они уедут в деревню. Ворону вряд ли понравится просидеть всю дорогу в закрытой карете. Джини и сама боялась такой перспективы.

Если леди Поумрой позволительно явиться со своим вонючим пекинесом, а миссис Смит-Корбетт с пестрым котом на поводке, украшенном бриллиантами, то и Джини можно усадить черного ворона себе на обтянутое черным шелком плечо, на всякий случай прикрыв рукав белоснежным носовым платком. Олив имел бешеный успех, и в результате его тоже пригласили совершать светские визиты.

Джини предварительно выясняла, что в гостиной не будут присутствовать ни кошки, ни очень большие собаки, ни леди с перьями в прическе. В свою очередь, она предупреждала Олива, чтобы он не позволял себе никаких скверных выходок.

Олив пил чай с блюдечка, брал кусочки бисквита из рук. Называл хозяйку дома по имени, кланялся, произносил на прощание «здор-рово» или «блеск» и, случалось, прихватывал с собой какую-нибудь сережку или блестящий ключик, которые Джини как можно быстрее возвращала. Он редко ругался, никого ни разу не клюнул и позволял дамам почесать то место у себя под клювом, куда он сам не мог дотянуться. Он даже делал кульбиты и другие цирковые штучки, когда ребятишек приводили из детской, чтобы они посмотрели на ворона графини, который умеет считать. Дети приходили в восторг от Олива и от Джини. Мало кто из взрослых гостей хотел видеть детей, говорить с ними или позволить дотронуться до себя ручонками. А леди Ардет была совсем другая. И ничего страшного не было в том, что ворон сядет тебе на голову. Все это, вместе взятое, обеспечивало Джини симпатии любой хозяйки аристократического дома.

Собственно говоря, мисс Хэдли и капитан Винросс от рождения принадлежали к этому кругу, а Джини стала частицей бомонда в самый подходящий момент. Через несколько недель она уже не могла бы скрывать свою беременность, а также избегать пренеприятнейших вопросов о ее сроке, но к тому времени празднования в честь победы союзников уже закончатся, большая часть самых известных домов знати будет заперта на все замки и ставни, а хозяева отбудут в свои имения в провинции. Ардет как раз успеет привлечь на свою сторону многих членов кабинета министров и лидеров парламента, приведет в порядок свои финансовые дела, предоставит надежным доверенным лицам контролировать свои вложения, а сам будет готов к отбытию.

До отъезда Джини сделала один очень важный визит, который долго откладывала. Она не взяла с собой ни компаньонку, ни ворона, ни даже свою горничную. Она не пригласила, вернее, не упросила Ардета сопровождать ее. Это была обязанность, которую она возложила только на себя. Лишь с Кэмпбеллом в качестве кучера и с выездным лакеем, который должен был открыть дверь кареты, она поехала к своей сестре в Кормак-Хаус на Гросвенор-сквер. Она выбрала время, когда, как она узнала, лорд Кормак находился на каком-то серьезном политическом совещании. Если она и Лоррейн не смогут поговорить наедине спокойно и благожелательно, больше визитов не будет. Никогда! Вдовствующая леди Кормак, мать Элгина, отправилась в Бат. В ином случае Джини не поехала бы в этот дом.

Лоррейн ждала ее. Джини гадала по пути, останется ли она дома по случаю визита сестры, и даже удивилась, когда ее немедленно проводили в маленькую уютную гостиную, полную игрушек и детских книжек с картинками.

– Я хотела поблагодарить тебя за то, что ты написала маме, – заговорила Джини после того, как был кончен обмен обычными приветствиями ради соблюдения декорума перед слугами и они с сестрой остались вдвоем у чайного столика, на котором стояли вазочки с имбирными бисквитами и миндальным печеньем. Джини любила миндальное печенье, но не думала, что сестра об этом помнит. Она съела одно, а баронесса тем временем произнесла несколько пустых фраз насчет того, что благодарить не за что.

– Когда она получила известия о твоих обстоятельствах, она, естественно, откликнулась. Ведь она тебе мать, – напомнила Лоррейн.

Мать, которая за все предыдущие несколько лет не прислала дочери ни строчки. Джини проглотила свои горечь и обиду.

– Да, я получила от нее письмо на этой неделе. Она поздравила меня с замужеством, словно ни Элгина, ни связанного с его именем скандала не существовало.

– А у мамы всегда так. Если она сама не была свидетельницей чего-то плохого, значит, его и не существует вовсе.

Вот почему, подумала Джини, их с Элгином посадили на корабль и выпроводили из страны чуть ли не сразу после того, как викарий произнес проповедь на их свадьбе.

– Большинство из тех, кто причисляет себя к высшему обществу, ведет себя точно так же, даже слушать не желая ни о неприглядных делах, ни о незаконных детях.

Джини тоже не хотелось обсуждать малоприятные сюжеты.

– Она прислала в подарок серебряный поднос.

– Тот большой, со слонами, обезьянами и пальмами?

– Да, и с экзотическими плодами. Он занял бы не меньше половины обеденного стола, а так как края у него достаточно высокие, разговаривать с теми, кто сидит за столом напротив тебя, было бы не слишком удобно.

– Вот именно. Разве ты не помнишь, что эта чудовищная махина занимала чуть ли не всю стену в кладовой дворецкого? Мама пыталась всучить этот поднос мне в качестве свадебного подарка, но я сказала ей, что не могу его принять. Если он так долго принадлежал ее семье, пусть остается с ней.

Они обе рассмеялись – искренне и вполне дружелюбно.

– А я-то думала, кому она попробует сплавить его в следующий раз, – заметила Лоррейн.

– Не пойму, зачем она вообще приобрела его. У нашей мамы вроде бы неплохой вкус.

– О, я полагаю, что маме преподнесла это чудовище на ее свадьбу наша двоюродная бабушка Лоретта. И никто не знает, сколько несчастных новобрачных вынуждены были держать у себя в доме этот ужас десятилетиями, дожидаясь, когда можно будет вручить его еще одной бедняжке. Теперь настал твой черед.

– Но следующей не будет. Я выставлю его на аукцион в пользу фонда вдов и сирот. Я поблагодарила маму за ее доброту к этим обездоленным. И добавила, что, зная ее щедрость и великодушие, уверена в ее согласии с таким решением.

– Ее хватит апоплексический удар.

– Неужели? – спросила Джини и поднесла к губам чашку с чаем, чтобы скрыть невольную улыбку.

Лицо у Лоррейн стало серьезным.

– Прости мое невнимание, Джини. Я ничего не подарила тебе ни на твою первую свадьбу, ни на вторую.

– Это не так. Ты отдала мне свое белое муслиновое платье, оно было на мне во время венчания.

Лоррейн казалась потрясенной:

– О, дорогая моя, какой же я была жестокой… Как я могу надеяться, что ты меня простишь?

– Ох, перестань, пожалуйста, просить прощения! Давай вырвем страничку из маминой книжки и перестанем говорить о прошлом. – Джини отпила из чашки пару глотков. – Мама выразила желание, чтобы мы заехали повидаться с ней по дороге на север.

– И вы это сделаете?

– Я подожду, пока отец подтвердит приглашение, тогда и поговорю об этом с Ардетом. Он, как бы это сказать, был не слишком доволен, когда узнал, как вели себя наши родители, а память у него прекрасная. Да я и сама не уверена, что хотела бы увидеть наших родителей и Ардета под одной крышей.

– Мама будет весьма польщена появлением графа у себя в доме и, уверяю тебя, встретит его со всей доступной ей любезностью. А папа становится день ото дня все более похожим на человека, не слишком способного рассуждать здраво, чтобы принимать его в расчет. И если они оба отнесутся к тебе с недостаточным уважением, то, я полагаю, никто так быстро не приведет их в чувство, как твой муж. Я сама видела, как он умеет это делать.

Джини тоже видела, но как раз это ее и беспокоило. Ей не нравилось, чтобы не сказать больше, видеть его разгневанным.

Лоррейн продолжала:

– А еще я заметила, что Ардет в состоянии внушить людям, будто он святой… Самый настоящий святой.

– Самый настоящий? Ты так думаешь? Правда, Ардет на редкость удивительный мужчина. И очень красивый…

– Красивый? Если бы он не был так явно помешан на тебе, ты обнаруживала бы у дверей вашего дома кучу девиц, рухнувших на ступеньки в надежде, что он их поднимет.

Джини вспомнила, как легко, без всяких усилий он поднял на руки ее и какой защищенной от всех бед она себя почувствовала при этом.

– Чепуха, – возразила она, не сообразив, что сестра пошутила. – Ни одна девушка не может быть настолько наглой.

Лоррейн расхохоталась над ее наивностью.

– Они способны и на большее. Проницательный взгляд твоего мужа, его королевская осанка, строгий, сдержанный вид пробуждают в любой женщине желание вызвать на его лице улыбку, стремление, чтобы он ее заметил, обратил на нее внимание.

– Пробуждают? – Джини почувствовала себя похожей на ворона Олива, который постоянно повторял услышанное. Однако она хотела услышать больше.

– Ты полагаешь, женщин влечет к Ардету?

– Только не меня, разумеется. Я вполне довольна собственным мужем, да будет тебе известно. А ты можешь считать себя счастливой. И к тому же храброй.

Джини едва не подавилась миндальным печеньем.

– Я? Храбрая?

Лоррейн кивнула.

– Любой согласится, что в твоем муже есть нечто почти угрожающее, нечто свидетельствующее о его уверенности в себе и властности.

– Да, он фигура внушительная.

– Но никто не слышат, чтобы он говорил с кем-нибудь грубо или даже резко. Кормак утверждает, что Ардет не схватится в случае чего за шпагу или пистолет, но мужчины ведут себя с ним осторожно. Ты должна была это заметить.

Джини покачала головой. Она редко замечала кого-то еще, если Ардет находился в комнате.

– Мужчины предпочитают соблюдать осторожность, но женщины дрожат при намеке на опасность. От страха… или от желания.

– К моему мужу? – уточнила Джини в недоумении.

Она считала, что единственная испытывает это чувство.

– Не знаю, стоит ли спрашивать, насколько внешность Ардета соответствует его искусству.

– Какому искусству?

– В постели, гусыня. О чем еще, как ты думаешь, судачат женщины, сидя за своим вязаньем или шитьем? Уж не о петлях и стежках, поверь мне.

Джини почувствовала жар, который распространялся по ее телу вверх, начиная где-то от кончиков пальцев на ногах. Состроив мину, приличествующую графине, удивленной бестактностью вопроса, она сказала:

– Мне и в голову не могло прийти, что ты задашь подобный вопрос.

Лоррейн расхохоталась:

– Как здорово это у тебя вышло! Вот уж не думала, что моя маленькая сестренка стала такой умной и находчивой. Настоящая леди!

Джини на это ничего не ответила. А взглянув на приколотые к ее платью часики, вдруг спохватилась:

– Боюсь, что мне пора собираться. Я надеялась повидать своего племянника.

– Я и не предполагала, что ты приедешь повидаться со мной. – Лоррейн вдруг снова превратилась в ту усталую, поблекшую женщину, какой ее увидела Джини на приеме в Карлтон-Хаусе. – Моему ангелу сегодня нездоровится. Врач собирался сделать ему кровопускание, после чего мальчик будет спать весь день. Может, ты нашла бы время заехать к нам завтра еще раз? – Лоррейн оживилась. – И привезла бы с собой ворона, о котором столько говорят? Питеру это очень понравилось бы. Он очень редко выходит из дома. И вдруг такая удача – познакомиться в один день и с новой тетей, и с говорящей птицей!

Джини согласилась. Визит к сестре оказался не столь неприятным, как она опасалась. К тому же ей хотелось повидать мальчика.

Когда Джини в этот же день за обедом упомянула о приболевшем племяннике, Ардет нахмурился и напомнил ей, о чем говорила Лоррейн на приеме у принца. Вид у Ардета был при этом не только встревоженный, но и сердитый. К счастью, гнев его был направлен только на врачей, которые не имели представления о том, чем нужно лечить ребенка ломимо кровопусканий, которые только ослабляли организм и без того слабого пациента.

– Они лишают дитя крови, необходимой для жизни. Как они могут ожидать, что это восстановит его силы? Скажите им, чтобы они прекратили такое лечение.

– Я? Кто я такая, чтобы говорить приглашенным Лоррейн специалистам, как лечить мальчика?

– Вы его родная тетка. Сделайте это, прошу вас.

Джини послушалась.

Как она и ожидала, Лоррейн рассмеялась ей в лицо.

– Я слышала, что твой муж обладает необыкновенными познаниями, и знаю, что леди Винросс прямо-таки воспевает его успехи в области медицины. Но джентльмены, которые наблюдают за здоровьем Питера, учились в Эдинбурге и признаны лучшими врачами страны.

– Однако они не вылечили короля, не так ли?

– О, но ведь у короля умственное расстройство, как ты знаешь. А у Питера всего лишь слабые легкие.

– Ты все-таки подумай об этом, в словах Ардета есть логика. Он не ошибается.

Пока они поднимались по лестнице, Лоррейн молчала. Остановившись у двери в детскую, вдруг заговорила:

– Да, в его словах действительно что-то есть, потому что после каждого приступа болезни Питер все медленнее поправляется. Я попрошу Кормака поговорить с врачами. Но мой мальчик уж точно почувствует себя бодрее, когда увидит тебя и твоего удивительного ворона.

Олив выронил из клюва позолоченные щипчики для сахара, которые успел утащить с чайного подноса.

Ребенок казался особенно маленьким на огромной кровати, бледненький и худой. Но он улыбнулся и попытался сесть, чтобы поклониться, как подобает джентльмену, своей новой тете, глаза у которой были такими же зелеными, как у него. Олив сделал поклон, сидя на плече у Джини, потом слетел на кровать и с важностью прошелся по ней, ничуть не убоявшись накрахмаленной сиделки, которая хотела было схватить ворона.

– Оставь Питера в покое, несносная ты птица! – прикрикнула на ворона Джини.

Но Питер пришел в восторг от этой шалости, залился смехом и захлопал в ладоши… и тут же начал кашлять и задыхаться, ловя ртом воздух.

Лоррейн приказала сиделке принести последние предписания, а потом отправить лакея за врачом. Она взяла ребенка на руки и, глядя поверх его головы на Джини глазами, полными слез, сказала:

– Прости, но тебе придется уйти. Мальчик перевозбудился.

От того, что увидел ворона? Джини подчинилась, потому что не знала, что еще можно сделать. Уже у двери она обернулась и напомнила сестре:

– Пожалуйста, убеди их не делать ему кровопускания. Он такой слабенький.

– Мы спросим врачей.

А эти «лучшие в стране» эскулапы не знают и не признают никакого другого курса лечения, подумала Джини с болью в сердце и глубокой жалостью к милому малышу.

– В парк, миледи? – спросил Кэмпбелл, когда она села в карету после своего короткого визита. Он был убежден, что сестры разругались в пух и прах, и надеялся прогнать с лица своей хозяйки мрачное выражение. – Нет? Тогда, может быть, к Гюнтеру? Мы могли бы заказать там ваше любимое мороженое. Или за покупками? Вы, леди, очень любите делать покупки.

– Просто домой, Кэмпбелл. Просто домой. – Когда они уже были в дороге, Джини погладила ворона по голове. – Ну а ты что думаешь, Олив?

На этот раз он не нашел что сказать.