Кто закажет реквием

1

Берн, Швейцария

5 сентября 1993 года, воскресенье.

На террасе кафе на набережной небольшой речки Аре за столиком, покрытым стерильно чистой скатертью в белую и красную клетку, одиноко сидел мужчина. Перед ним так же одиноко стояла стеклянная кружка с пивом.

Высокий, светловолосый, с длинноватым носом абориген прошел мимо — то ли слишком близко, то ли действительно задев скатерть —, и вежливо бормотнул:

— Энтшульдиген зи, битте.

Он уселся за соседний столик, поговорил на местном диалекте немецкого с появившейся словно бы ниоткуда кельнершей в чистеньком сером шерстяном костюме и переднике в такую же клетку, как и скатерти на столиках (и таком же стерильно-чистом).

«Н-да, — подумал первый посетитель, разобравший из разговора только два слова: «бир» и «круг», то есть «пиво» и «кружка», — Заботы у них, конечно, специфические. Вот как лыбятся. Хотел бы я и так лыбиться. Только не с чего.»

Грустивший в воскресный день, как в самый гнусный понедельник, посетитель был русским. Он занимал довольно высокий пост в Генпрокуратуре Российской Федерации, а в командировке в Швейцарии находился, выражаясь официальным языком, со следственной миссией. Результатом следственной миссии и командировки в целом был большой жирный нуль. Человек из Генпрокуратуры разговаривал ни много ни мало с заместителем начальника I-го европейского управления МИД Российской Федерации. Носитель высокого дипломатического ранга выглядел очень аккуратным и чистым, под стать вот этим скатеркам. В цивилизованной Европе аккуратность и чистоплотность въедаются в кожу, равно как в средней полосе России (да и в других ее полосах тоже) к человеку, словно зараза, пристают расхлябанность и неряшливость. По-европейски аккуратный и профессионально вежливый мидовский начальник очень извинялся, но никаких материалов не предоставил, никакой помощи не смог оказать.

— Время сейчас, сами понимаете, смутное. Разоблачение за разоблачением, отставка за отставкой... Один скандал с «Сиабеко» чего стоит. Скандалы и разоблачения российской общественности сейчас на пользу не пойдут. Прошу вас понять меня правильно, но я абсолютно ничем не смогу вам помочь.

— Почему? — устало удивился следователь. — Мы же с вами вроде бы пока что на одну страну работаем.

— Вы абсолютно правы, — только улыбнулся дипломат, — в том смысле, что «вроде бы». И, наверное, отчасти правы в том, что «пока». Затевать сейчас громкие расследования — все равно, что пытаться долбать дно лодки, несущейся в бурных волнах.

«Черт бы тебя побрал с твоими литературными сравнениями, чистоплюй хренов», — с досадой подумал человек из прокуратуры и спросил:

— Вы и в самом деле так считаете?

— Я человек государственный. Чиновник, — заместитель начальника управления улыбнулся натренированной улыбкой. — Мое мнение всегда совпадает с мнением начальства.

На этом разговор и закончился. У них, у дипломатов, и отрицательный результат — тоже результат, как в науке. Годами у них переговоры за круглыми столами длятся, а солидный оклад идет, на людях только плачутся, какие они бедненькие.

Начальство значит приказало. А начальству приказало еще большее начальство. Козырев — малец послушный. Он в команде, в обойме. А Степанков и к тем не прибился и к этим не пристал...

— Извините, огонька у вас не найдется?

Человек из Генпрокуратуры машинально сунул руку в карман, достал зажигалку и только потом, сообразив, ошарашенно посмотрел на спрашивающего «огонька».

Светловолосый абориген держал между двумя пальцами сигарету.

Следователь быстро огляделся по сторонам.

— В порядке, — сказал незнакомец, опять же на чистом русском языке, — я проверился.

«Кто же он такой? На кого работает?»

Эти вопросы, спонтанно возникшие у следователя, были вполне резонными.

После развала СССР в Австрии и Швейцарии — странах, во все времена буквально наводненных шпионами — осталось множество агентов различных советских спецслужб. Кое-кто из этих людей стал служить в ведомстве академика Примакова, во внешней разведке, кто-то верой и правдой служил ГРУ, кто-то стал работать на бизнесменов, кто-то на мафию, кто-то сам на себя. Что же из себя представляет этот человек?

— Сюда вы во всяком случае, пришли без «хвоста». Не считая меня, конечно, —незнакомец вежливо улыбнулся. — Вообще-то данный факт заслуживает удивления — вами обязательно должны были заинтересоваться.

— Кто?

— Вы сами прекрасно знаете ответ на сей вопрос — те, кому сведения, которые вы собрались получить, оказались бы во вред.

— Хм, и вы знаете, на кого я приехал получить сведения?

— Скажем так: догадываюсь.

— Вы читали Юза Олешковского — про то, как одному персонажу следователь предложил дело на выбор: дескать, садиться так или иначе уже пора, так что возьми на себя преступление по собственному вкусу?

— Угу. И тот выбрал дело об изнасиловании кенгуру в зоопарке с последующим убийством несчастного животного, — кивнул человек с внешностью цивилизованного европейца.

— Верно. И вы мне напоминаете следователя, который сказал нечто вроде: «Спорим, угадаю, что ты выбрал» и угадал.

— Он сказал: «Мажем, что угадаю...» Итак, вы пытались, в частности поинтересоваться делом о смерти некоего Гюнтера Собецки, гражданина Австрии, так?

— Ну-у... Не фактом самой смерти, она была, кажется, естественной. Инфаркт.

— Первый инфаркт. Бывает, конечно, что и после первого звоночка покидают лучший из миров. Собецки было всего сорок пять лет. Спортивный, к полноте не склонный, сангвиник, родители еще живы, то есть, с наследственностью все о’кей, спиртным и никотином не злоупотреблял — и смерть после первого инфаркта миокарда. Есть одна существенная деталь. Он попил кофе примерно за полчаса до смерти. Кофе не по-венски, к коему он привык, а заваренного каким-то хитрым арабским способом.

— Я этого не знал — относительно кофе, — следователь Генпрокуратуры выглядел раздосадованным.

— Но про все остальное вы знали?

— Более или менее. Летом прошлого года со счета бельгийской фирмы «Омега интернейшнл» на счет Собецки в цюрихском банке была переведена сумма в десять миллионов долларов. Приблизительно через четыре месяца Собецки снял деньги, а еще через полторы недели скончался...

— Оставив после себя молодую вдову, русскую оперную певицу Светлану Рослякову. Ей было двадцать два года, когда умер Собецки. Про то, каких успехов она достигла на оперной сцене, я, по правде говоря, не знаю, а вот относительно вхожести в московский бомонд сведениями располагаю. Вы знаете, что это за фирма — «Омега интернейшнл»?

— Она создала совместное предприятие с Управлением делами КПСС в конце девяностого года.

— Верно, — удовлетворенно кивнул человек с внешностью цивилизованного европейца. — Инициатива создания СП исходила от Управления делами. И вы знаете кто сотрудничал с этим СП?

* * *

9 сентября, четверг.

Город Южнороссийск.

В гостиницу «Интурист» поселился мужчина лет тридцати пяти — тридцати семи. Конечно, свободных номеров — даже в «Интуристе» — как всегда, не было. Естественно, что для симпатичного, ухоженного, одетого неброско, но со вкусом, пахнущего дорогим одеколоном, имеющего «Лонжин» на левом запястье, а на ногах — полуботинки, стоившие две-три средние зарплаты российского обывателя — естественно, что для такого постояльца номер нашелся. Люкс.

Незнакомец, словно сошедший с обложки журнала для деловых людей, не моргнув глазом, выложил сотню долларов за сутки, хотя гостиницу намеревался покинуть завтра до полудня, а поселился он в двадцать сорок.

Администраторша, женщина, которой на вид можно было дать и тридцать пять и сорок пять лет — исключительно благодаря удачному макияжу, но не искусству поддерживать физическую форму — доверительно спросила у нового постояльца:

— Женщину не желаете?

Тот бегло окинул взглядом публику, собравшуюся в холле гостиницы, безошибочно определяя путан и их возможное прикрытие.

Администраторша перехватила его красноречивый взгляд и сказала:

— Ну что вы. Не из этих. Из класса «люкс».

И улыбнулась улыбкой, как бы подтверждающей, что и его в класс «люкс» она поместила не только потому, что он вселился в одноименный номер.

Мужчина, словно сошедший с глянцевой журнальной обложки, немного подумал и сказал:

— Годится.

Он взял ключ от номера и направился к лифту. Через его плечо была перекинута добротная сумка из черной лайки, а в правой руке мужчина нес атташе-кейс с кодовым замком. Кожаный, вишневого цвета, как потом вспоминала администраторша.

Женщина, появившаяся в номере владельца вишневого кейса примерно через час после его вселения, вполне могла бы зарабатывать на жизнь рекламой блеска средства «Жожоба» или сигарет «Лаки страйк» на худой конец. При более удачной раскладке она могла бы выйти замуж за иностранца — швейцара, австрийца, немца — и вести практически столь же насыщенную половую жизнь, как и сейчас, когда в месяц она меняла не более двадцати партнеров. Но, наверное, что-то не устраивало славянскую красавицу в германском или романском варианте. Она брала с клиента девяносто долларов за ночь, сорок из которых отдавала покровителям, охранителям и посредникам. И этот вариант при известной цене доллара в России и обязательном угощении за счет клиента пока что подходил ей больше других. СПИД не пугал ее, так как обязательным условием, которое она ставила перед партнером, являлось пользование презервативом.

Итак, девяносто долларов плюс угощение, но минус презервативы — дама всегда имела их при себе не меньше десятка. На случай, если вдруг попадется партнер, обладающий недюжинной потенцией и выносливостью. Однако, как показывает практика, едва ли в каждом десятом случае ей приходилось расходовать половину запаса или чуть больше. Даже способности африканцев оказались преувеличенными средствами массовой информации и молвой.

Цена и условия вполне устроили мужчину, поселившегося в номере люкс. Высокая упругая грудь без капли силикона или тем паче парафина, крутые, немного тяжеловесные бедра (что особенно привлекало иностранцев), естественный светло-льняной цвет волос, пухлые губки (очень выигрышный фактор как в смысле практики, так и эстетики), изящный, немного вздернутый носик плюс неплохое знание психологии партнера заставляли мужчин желать ее сразу и безо всякого ощущения неловкости и скованности. Последнее достоинство являлось весьма немаловажным для человека, желающего максимально эффективно вложить свои девяносто долларов.

Она представилась Эвелиной. Для любознательных клиентов у дамы была заготовлена легенда, объясняющая происхождение такого не совсем характерного для юга России имечка — ее мать-полька, дескать, так назвала ее. Впрочем, данная версия, возможно, и не являлась легендой.

Мужчина из номера люкс не поинтересовался, откуда есть пошло неординарное имечко, равно как и не выразил вслух восхищения коммуникабельностью Эвелины, что довольно часто делали до умиления непосредственные партнеры из «новых русских»:

— Ну, ты, блин, своя в доску! — примерно так или даже покруче выражались они.

Хотя он оценил ее такт, корректность, неназойливую внимательность, характерные скорее для европейской «общественной женщины» времен Ренессанса, чем для шлюхи, пусть и дорогой, времен послеперестроечной России.

В номер были заказаны две бутылки шампанского, и только после того, как одна из них была выпита, Эвелина и постоялец «люкса» занялись любовью.

Когда они удовлетворяли страсть в положении, характеризуемом специалистами как «поза всадницы» или романтиками как «качающаяся Венера», по лицу мужчины пробежала судорога. Это вполне могло быть истолковано как внешнее проявление оргазма, если бы не произошедшие вслед за этим изменения. Судорога перешла в гримасу, которая не выглядела естественной.

Потом напрягшиеся мышцы размякли, тело мужчины враз превратилось в нечто желеобразное, и Эвелина, почувствовав отвращение, которое не могла скрыть (хотя ее профессия требовала обратное), слезла с партнера.

— Эй, — тихонько позвала она.

Глаза мужчины были полуоткрыты, он не двигался. Одного взгляда на грудь и живот, поросшие густой буроватой шерстью, было достаточно для того, чтобы понять — он не дышит...

Минут через двадцать после этого Эвелина спустилась в лифте на первый этаж и, не глядя в сторону администратора, последовала к выходу из гостиницы.

Утром горничная, пришедшая убирать в номере люкс, не смогла достучаться и открыла дверь своим ключом. Постоялец спал, укрытый до подбородка простыней и покрывалом. Поскольку он просил разбудить его в это время — около девяти утра — горничная такую попытку предприняла...

Дальше все развивалось по стандартной схеме. Медики из реанимации и милиция появились довольно скоро — не прошло и получаса. В присутствии понятых из персонала гостиницы было произведено изъятие документов и вещей умершего с целью идентификации личности. В кармашке сумки был обнаружен паспорт на имя Лобанова Александра Викторовича, пятьдесят шестого года рождения, уроженца Тимашевска Краснодарского края, нынче проживающего в городе Москве по улице Уральской, дом 10, квартира 32. Собственно, те же данные были занесены и в регистрационную книгу при вселении в гостиницу. Билет на самолет, на рейс, вылет которого должен был состояться через час с небольшим, тоже был оформлен на тот же самый паспорт. В кармане пиджака были обнаружены визитные карточки коммерческого директора инвестиционной компании «Стинвест» — того же Лобанова.

Пустая бутылка из-под шампанского, непочатая бутылка в холодильнике, два фужера — сполоснутых, но с отпечатками пальцев, окурки сигарет «Кэмел» в пепельнице, обертки из-под шоколадных плиток в количестве двух штук — все было сфотографировано, подробно записано в протоколе осмотра места происшествия.

Естественно, «пальцы» были проверены по картотеке. Впоследствии была передана факсограмма в столицу. Ни умерший постоялец, ни его гость или гостья нигде не «наследили». Судмедэксперт определил время наступления смерти от обширного инфаркта миокарда между двадцатью двумя тридцатью и двадцатью четырьмя часами девятого сентября. Но это все случилось чуть позже. А пока на месте были опрошены горничная, дежурная по этажу, дежурный администратор. Тот факт, что «кажется к нему приходила какая-то женщина» не должен был привлечь особенного внимания персонала гостиницы, так как женщина покинула номер до двадцати трех ноль-ноль, администратор и дежурная по этажу на этом настаивали в своих показаниях.

Старший инспектор уголовного розыска, выехавший «на труп» и опрашивавший служащих гостиницы без особого энтузиазма, явно не горел желанием искать неизвестного или неизвестную — скорее всего неизвестную — оставившую отпечатки пальцев в номере. Обычная рутина: буханули, потрахались, мужика настиг кондратий, Таких случаев в практике сколько угодно встречается. На насильственную смерть явно не похоже. А у старшего инспектора других дел было выше головы, у него и семейных неприятностей хватало — сократили на службе жену, сын-подросток не хотел идти в восьмой класс, вот уже неделю вместо школы болтался неизвестно где. Да и три звездочки в тридцать пять лет с соответствующим окладом не могли служить стимулом к горению на работе.

Бутылка с остатками шампанского на дне была вскоре подвергнута химанализу, который установил полнейшее отсутствие каких-либо посторонних химических соединений («Абрау-Дюрсо» — это не какая-то подпольная «контора», продукцией которой запросто отравиться можно), да и в организме Лобанова кроме мизерного процента алкоголя ничего не обнаружилось.

* * *

10 сентября, пятница.

Город Южнороссийск.

В эту пору года погода в этих краях обычно стоит теплая, даже жаркая. «Бабье лето» приходится на первые числа октября. Осень этого года исключением не стала. В кронах деревьев разве что только намек на желтизну, цветы на клумбах и в палисадниках горели и пылали — преобладали алые, золотистые, темно-розовые, карминные оттенки.

Только иногда по утрам опускался густой туман, чтобы уже через полчаса после восхода солнца рассеяться, оставив после себя едва уловимую влагу и прохладу.

Остатки тумана реяли в воздухе и в это утро, когда начальник горотдела УВД полковник Петляков вышел из подъезда своего дома и направился к поджидавшей его служебной «Волге». Петлякову надо было сделать не больше десяти шагов, чтобы открыть дверцу автомобиля, сесть рядом с водителем и, коротко поздоровавшись, сказать обычное свое «погнали».

Он успел сделать три или четыре шага. Молодой мужчина с внешностью, которую принято называть незапоминающейся, спокойно встал из-за «Шевроле» темно-вишневого цвета, припаркованного на противоположной стороне улицы, неторопливо поднял пистолет коробчатой формы с торчащей из рукоятки длинной обоймой, столь же неторопливо прицелился в полковника, дал короткую очередь, потом подождал, когда из «Волги» выскочит водитель в милицейской форме с погонами старшего сержанта, и уложил его.

Дальше действия стрелка обрели повышенную скорость — словно совершенный, надежный механизм перевели в иной режим работы. Через пару секунд он уже сидел за рулем «Шевроле», и еще секунд через десять автомобиль рванул с места и, пролетев по узкой полупустынной улочке, мощеной синеватым камнем, свернул и скрылся в квартале, застроенном старыми одноэтажными кирпичными домами.

Темно-вишневый «Шевроле» был найден к вечеру того же дня. Свидетели не запомнили его номер, они даже путались в определении марки автомобиля, Инженер-конструктор Белобородько, толстый старик с густыми седыми усами, бредший в это время на ненавистную службу, куда он вынужден был ходить, даже находясь на пенсии, сказал, что видел нечто «вроде «Мерседеса», обтекаемой формы». Еще меньше могла сказать бухгалтер малого предприятия «Мультипресс» Зайцева. Во-первых, Зайцева находилась от места событий дальше, чем Белобородько, а тот не добрел до подъезда, из которого вышел Петляков, метров тридцать. Во-вторых, она уже, похоже, пожалела, что впуталась в эту историю, то есть, добровольно согласилась давать показания. В третьих, ее познания в зарубежном автомобилестроении, несмотря на молодость, были еще скуднее, чем у престарелого конструктора.

В общем-то там были свидетели и кроме Белобородько и Зайцевой — еще человек пять-шесть, о которых говорили конструктор-пенсионер и бухгалтер «Мультипресса». Но эти свидетели, очевидно посчитали, что их показания ничего не изменят не только в сложившейся системе мироздания, но и в ходе расследования факта убийства полковника милиции Петлякова и старшего сержанта Безуглова.

Вообще-то необъявившиеся свидетели были правы — машина, та самая, «красная», как одинаково определили ее цвет Белобородько и Зайцева, нашлась совершенно случайно. Преступник, можно сказать, подбросил ее. Будучи брошенным около законсервированной стройки, в месте, где машины, тем более такие, обычно не паркуются, иномарка привлекла сначала внимание подростков, а уже потом — стражей порядка отдела УВД Ленинского района. Просто удивительно, как шустрые и смышленые ребятишки не удосужились открыть дверь и завладеть валявшимся на переднем сиденье пистолетом.

Вот когда пистолет, наконец-то, нашелся, он положил конец профессиональным спорам. Техэксперт капитан Чернышев никак не мог взять в толк, из чего же «шмаляли» в Петлякова и Безуглова — уж слишком устрашающим оказался калибр: одиннадцать миллиметров с десятыми. Свидетель Белобородько успел разглядеть даже то, что пистолет-пулемет был таким, «как по видео показывают», то есть у него это явно ассоциировалось с Узи, но Чернышев отлично знал, что две современные модели, мини-Узи и микро-Узи, сделаны под патроны калибра 9 мм «парабеллум», здесь же было нечто помощнее.

Но в конце концов в руки Чернышова попал этот произведенный в США пистолет-пулемет Ингрэм десятой модели, стреляющий как девятимиллиметровым «парабеллумом», так и приспособленный под патроны сорок пятого калибра «аутоматик колт пистол». Этот самый сорок пятый калибр и оставался еще в обойме в количестве шести патронов. Значит, на месте было расстреляно двадцать четыре. Счет, что называется, сходился — на тротуаре на месте убийства было найдено двадцать четыре отстрелянных гильзы.

Старший следователь областной прокуратуры советник юстиции Епифанов, возглавивший следственную группу, не пришел в восторг от действий сотрудников «уголовки», разыскивавших красный «Шевроле» (или «мерседес», или «вольво», или «пежо», или «опель» — Белобородько все эти модели очень напоминали ту, в которой укатил убийца), не говоря уже о поисках стрелка-исполнителя. Разумеется, о составлении фоторобота не,могло быть и речи — во-первых, потому, что описания свидетелями внешности преступника заметно разнились, а во-вторых, Епифанов понимал, что киллер явно заезжий — тип оружия окончательно укрепил его в этом предположении.

— Солидная хреновина, — покачал головой Епифанов, подбрасывая на ладони патрон знаменитого сорок пятого калибра. — Говоришь, у нас Ингрэмы не очень в ходу?

— Честно говоря, — ответил Чернышев, — я его в первый раз вижу вот так, «живьем». А насчет того, что штуковина солидная, это верно. Две пули Петлякову в голову угодили, так теперь впору в закрытом гробу хоронить, если в морге что-нибудь не придумают. Профессионал работал, гадство, короткими очередями стрелял. Ни отпечаточка, ни следочка нигде не оставил. Одно не понятно — зачем же он тогда «машинган» оставил?

С женой погибшего Петлякова Епифанов был знаком, поэтому, направляясь к ней на следующий день, он испытывал чувство более чем тягостное.

Лидия Петровна, пышнотелая сорокалетняя брюнетка, выглядевшая лет на пять моложе своего истинного возраста, за сутки превратилась в старуху и, как показалось Епифанову, даже заметно похудела. Но держалась она с поразительным спокойствием. Только исходивший от Петляковой сильный запах валокордина да набрякшие красные веки свидетельствовали об истинном ее состоянии.

— Лида, — начал Епифанов, — я понимаю, что никакие слова соболезнования Бориса Алексеевича уже не вернут, но все же... Я хотел бы тебе чем-нибудь помочь.

— Спасибо, Виктор, — лицо Петляковой выражало только бесконечную усталость. — Я должна передать тебе одну вещь. Борис велел...

А вещью этой оказалась кассета от портативного магнитофона. Епифанов внимательно послушал ее один раз, потом еще и еще... Это был диалог Петлякова и незнакомца, который уже через две-три минуты прослушивания незнакомцем быть перестал...

... История эта случилась еще в июле. Давая интервью корреспонденту областной газеты, Петляков упомянул о некоем Хасане, одном из «авторитетов». Упомянул потому, что кличка эта, на «фене» обозначавшая кавказца, часто мелькала в оперативных сводках в связи с разного рода «разборками». Реакция оказалась не совсем предсказуемой. Тотчас же после появления материала в печати в редакцию газеты позвонил некто Алиб Хасанов и потребовал опровержения. Одновременно он подал в суд на начальника горотдела внутренних дел, обвиняя последнего сначала в диффамации, а затем и в клевете. Несмотря на то, что в интервью упоминалась только кличка, суд счел жалобу Хасанова вполне достаточным основанием для того, чтобы в рекордно короткий срок рассмотреть дело по обвинению Петлякова Б. А. в нанесении морального ущерба и потребовать от последнего выплаты Хасанову в виде компенсации ни много ни мало одного миллиона рублей.

Еще года три назад подобная ситуация показалась бы фантастической — в первую очередь самим судьям. Не просто офицер милиции, а начальник горотдела обвиняется в нанесении морального ущерба! Впрочем, и сейчас, обратись с подобным иском рядовой, незаметный обыватель, его шансы выиграть дело равнялись бы нулю.

Но Алиб Хасанов не был рядовым обывателем. У него было с десяток квартир в разных частях города, две иномарки, еще одна иномарка, зарегистрированная на временно (несколько лет подряд) неработающего сына, загородный особняк... И еще много разной движимости и недвижимости было у Хасанова, владельца как минимум двух солидных фирм и, по слухам, «опекавшего» еще с десяток. Посему он с полным правом мог ощущать себя гражданином цивилизованного государства и рассчитывать на справедливую защиту своих прав и свобод.

Петляков же обжаловал приговор суда в кассационном порядке, вполне обоснованно мотивируя свое несогласие с решением служителей Фемиды (или мамоны) тем, что кличка «Хасан» достаточно распространена в преступной среде, что он, давая интервью, имел в виду совершенно другого человека, а вовсе не Хасанова А. М. Полковник заявил, что у него и в мыслях не было инкриминировать гражданину Хасанову те правонарушения, о которых он достаточно ясно упомянул в интервью — не тот, как говорится масштаб.

Суд кассационной инстанции оставил протест Петлякова без удовлетворения. Тогда полковник дал еще одно интервью областной газете, более развернутое. Появилась об этом событии заметка и в «Труде».

Буквально через два дня после второй газетной публикации ушел в отставку начальник областного управления внутренних дел генерал-лейтенант Ковалев. А еще через день и состоялся визит Хасанова к Петлякову...

Епифанов уже заучил наизусть последнюю фразу, произнесенную Хасановым: «С Ковалевым мы разобрались — кышнули его. Теперь — твоя очередь. Так или иначе, но тебе тут не сидеть.» После этого секунды через три-четыре послышался громкий стук — очевидно, Хасанов захлопнул за собой дверь. Последнее слово, стало быть, осталось за ним. Или это было предпоследнее слово?

«Мы разобрались...» Мир перевернулся, что и говорить.

Преступник — в этом Епифанов относительно Хасанова был уверен — приходит к стражу порядка и сообщает о том, что они, преступники, уволили его начальника, в открытую сообщает. Они же и назначат нового начальника облуправления? Тогда ситуация похуже, чем в Соединенных Штатах начала века — тогда мафия могла купить полицейского начальника такого уровня, убить его, если потребуется, но ни в коем случае не назначить его.

Или Хасанов блефовал? Обычное хвастовство «горячего южного человека». Он, конечно, обладает весом и влиянием, этот Хасанов, но, возможно, не настолько большим, чтобы «кышнуть» начальника облуправления.

Если он говорил это под влиянием эмоционального всплеска, то «так или иначе, но тебе тут не сидеть» звучит чуть ли не миролюбиво — тут угрозы пострашнее были бы, мат бы прозвучал...

Уже выяснилось, что темно-вишневый «Шевроле» похищен за три дня до убийства Петлякова в соседней области. Ясно, преступление спланировано от и до. Епифанов представил, как этот автомобиль перегоняли сюда. Возможно, это происходило даже днем. Возможно, его даже останавливали гаишники. А что с них толку, если сумма взятки может раза в три-четыре превзойти месячный заработок?

Владелец «Шевроле», оптовый торговец рыбой, даже не стал заявлять об угоне. Такие сейчас правила игры. «Тачка» как пришла, так и ушла, а голова дороже. Почему же так быстро удалось отыскать владельца?

И пушку на месте оставили, с несколькими патронами в обойме. Все это — демонстрация возможностей? Похоже на то...

* * *

Необходимая ретроспекция.

10 сентября. 0 час. 30 мин.

Южнороссийск.

На квартире генерального директора фирмы «Тристан» Полякова мягко и неназойливо закурлыкал телефон. Хозяин, высокий, начинающий полнеть мужчина лет сорока, с аккуратной прической, одетый в атласный халат, накинутый поверх белой сорочки с галстуком, торопливо поднял трубку. Такая экипировка, не очень подходящая ко времени суток — время отсчитывали огромные старинные часы в кабинете Полякова, с маятником почти до пола — и поспешность, с которой он подошел к телефону, указывали на то, что oн ждал — звонка ли, визита ли.

— Владимир Алексеевич? — осведомился голос в трубке. — Минут через двадцать мы готовы передать вам подарок. Вы готовы встретить нас?

— Да-да, — быстро произнес Поляков. — Разумеется.

— Вот и хорошо.

Нажав на кнопку на трубке радиотелефона, Поляков бросил ее на огромный, обтянутый серо-зеленым бархатом диван и возбужденно заходил по комнате. Потом он подошел к книжному шкафу, потянул одну из секций на себя. Секция очень легко выдвинулась — по полу она перемещалась на роликах. На стене позади убранной секции размещался плоский ящичек из нержавеющей стали, выступавший на половину толщины шкафа, в котором сзади была сделана ниша, так что на двух полках книги помещались только в один ряд. Поляков видел во многих фильмах шкафы, где книжные секции открывались, словно двери, и обнаруживался тайный ход. Не очень любивший ломать голову над всякими техническими штуковинами, хотя и закончивший в свое время технический вуз, Поляков вполне резонно рассудил, что проверенный опытом вариант устройства потайного шкафа является лучшим вариантом.

Отперев ящичек магнитным ключом — вот это уж действительно новинка, ни один «медвежатник», даже сумевший подобраться к этому сейфу, не дотумкает, в чем секрет запорного устройства — Поляков вынул из него две пачки зеленых бумажек. Потом немного подумал и вынул еще и третью. Захлопнув дверцу сейфа, он аккуратно поставил секцию книжного шкафа на прежнее место, а деньги опустил в карман халата. .

Человек, недавно позвонивший ему, оказался пунктуальным — как и во всем остальном. Ровно через двадцать минут раздался звонок в дверь.

Поляков прошел в прихожую довольно вместительной пятикомнатной квартиры — результат объединения двух- и трехкомнатной в одно помещение — открыл дверь тамбура, подошел к наружной двери и поглядел в специальный глазок. Это устройство напоминало перископ с подсветкой изнутри, и посетитель, подходивший к двери, был виден сбоку и сверху. Поляков сначала даже думал установить телеобъектив на входе, но потом не стал этого делать: дверь и перегородка, в которую она встроена, сработаны из толстых листов титанового сплава, очередь из АКСа такую преграду не пробивает (опробовано!). Так что в случае опасности можно не спеша вызвать охранников, дежурящих в отдельной двухкомнатной квартире на первом этаже.

Сейчас Поляков наблюдал уже знакомого ему мужчину, которого про себя окрестил усохшим культуристом. Так как объектив наблюдательного устройства находился немного сверху, бросались в глаза большие залысины — «рога» — и гладко зачесанные назад волосы.

Поляков нажал кнопку сбоку от двери, и толстые стальные ригели вышли из нее. Но и это было еще не все. Даже сейчас дверь было трудно открыть, тем более, что снаружи на ней располагалась только небольшая круглая ручка. Только освободив блокировку навесов, становилось возможным сдвинуть с места тяжеленную махину. Теперь дверь открывалась легко — навесы работали с помощью гидроусилителей. Но теперь закрыть открытую дверь становилось намного труднее. Для -того, чтобы закрывать дверь с такой же легкостью, существовал переключатель, как бы заставляющий кинематическую схему устройства «переворачиваться». Поначалу Поляков путался в кнопках и рычажках и тихо тосковал, но потом освоился и вспоминал конструктора, разработавшего этот технический шедевр всего за двести долларов, с некоторой долей восхищения — вот ведь, ничего особенного человек из себя не представляет, а надо же, такую штуковину сочинил.

Поляков быстро и уверенно проделал манипуляции с кнопками и рычажками, и перед ним предстал человек с широкими плечами, державший в правой руке атташе-кейс темно-вишневого цвета. Поляков кивнул ему и указал рукой на открытую дверь в квартиру. Вообще-то этот широкоплечий поджарый мужчина представился ранее Иваном Васильевичем, но Полякова смущала нарочитая... он даже не мог подобрать нужного слова — фольклорность, что ли — имени-отчества. Конечно, на самом деле его зовут не так. Поляков говорил ему «вы», стараясь избегать таких оборотов речи, где надо бы употребить «Ивана Васильевича».

— Прошу, прошу, — Поляков легонько взял гостя под массивный и жесткий (железобетонный мужик какой-то!) локоть и провел его в кабинет.

— Надо вскрывать, — спокойно сказал «Иван Васильевич».

— Что?

— Эту штуку, — «Иван Васильевич» поставил кейс на письменный стол. — Тут кодовый замок. Если подбирать код, то провозишься до морковкиных заговен. А если взламывать, то рискуешь получить вместо бумаг кучку пепла.

— ?..

— Там может быть вмонтирован пиропатрон.

— Но ведь эти документы все равно подлежат уничтожению, — улыбнулся Поляков.

— Вы должны убедиться, что это именно те самые документы.

— Но вы же все проследили?

— Мы все проследили, — ровном голосом произнес «Иван Васильевич», — но вы должны убедиться.

— А как же поступать в том случае, если нельзя взламывать замок? — вздохнул Поляков.

— Надо взрезать кожу сбоку, — едва заметно пожал массивными плечами «Иван Васильевич».

Представителю класса «новых русских», очень богатому человеку даже по меркам нуворишей, было жаль портить такую хорошую вещь.

— Давайте все таки взломаем замок, — сказал он.

— Дело ваше, — ни один мускул не дрогнул на красновато-загорелом лице «Ивана Васильевича».

Поляков принес кусачки и плоскогубцы из дорогого набора, где все инструменты были покрыты хромом, и «Иван Васильевич» в несколько секунд расправился с кодовым замком. Опасения насчет сжигающего устройства оказались излишними.

— Вы их переоценили, — улыбка у Полякова получилась самодовольной, но ему, откровенно говоря, было наплевать, как он будет выглядеть в глазах «Ивана Васильевича». Развязав тесемки толстенной ледериновой папки, Поляков бегло просмотрел содержание нескольких листков и произнес удивленное «охо-хо». Осмотр одновременно и взволновал и удовлетворил его.

— Очень хорошо, — сказал он.

— Вот и хорошо, что хорошо, — подвел черту под историей с кейсом «Иван Васильевич». — Но остаются еще два объекта. Как поступать с ними?

Похоже, что и «Иван Васильевич» не был абсолютно железобетонным — что-то неуловимо смягчилось в нем, когда он понял, что работа его удалась и получила высокую оценку.

— Два других... объекта «под колпаком». А точнее говоря — под стальной крышкой, — тут Поляков подмигнул. — Передавайте Владимиру Филимоновичу привет к скажите, что я очень оценил его участие. А вот об этом, — Поляков вынул

из кармана халата три пачки и одну за другой опустил их в карман пиджака «Ивана Васильевича», — говорить совсем не обязательно. Это мой личный подарок вам.

«Усохший культурист» не стал возражать.

А Поляков, естественно не стал дожидаться, когда с нарочным дойдет привет до Владимира Филимоновича. Он плюхнулся на диван, подхватил трубку, нажал на кнопку с цифрой «8», потом, дождавшись ровного гудка, набрал заветные «095», а после этого номер, о существовании которого знал не очень широкий круг людей, точнее — очень узкий.

— Филимоныч? Разбудил тебя? Не спал еще, говоришь?

* * *

Телефон в начале дня десятого сентября зазвонил у Эвелины Красницкой около восьми утра. Красницкая наглоталась на ночь седуксена и димедрола, поэтому с трудом разлепила веки. Ей показалось, что она видела дурной сон. Но через несколько секунд Красницкая все вспомнила и простонала. Увы, все происшедшее не было сном. В такой ситуации она, пожалуй, оказывалась впервые. А тут еще этот проклятый телефон.

— Доброе утро, — голос показался ей знакомым. И он, голос, являлся частью кошмара, который продолжался, начавшись вчера поздним вечером. Нет, наверное, кошмар все же начался тогда, когда она впервые услышала этот голос. От кошмарного сна спасает пробуждение, а чем спастись от кошмара яви? Сном?

— Доброе, — пробормотала Эвелина и спросила: — Кто говорит? — хотя была абсолютно уверена в том, что узнала говорившего.

— Вы же прекрасно знаете, кто говорит, — собеседник лишал иллюзий, безжалостно поворачивал лицом к ужасной действительности. Голос был жестким, властным, но в нем не чувствовалось и тени раздражения. — Через полчаса я буду у вас. Приведите себя в порядок и оденьтесь.

— Какого черта вы мне приказываете?! — уж она-то могла себе позволить и гнев и раздражение.

— Я не приказываю, я настоятельно советую. После того, что произошло вчера вечером, вам просто необходимо прислушиваться к советам.

— Ага... — протянула она. — Теперь я понимаю. Вы же меня подставили, вы посадили меня в дерьмо, а теперь будете мне советовать.

— Прекратите, — произнес голос. Спокойно произнес, без намека на окрик. — Время сейчас работает не на вас. Вы уже отняли у самой себя не менее трех минут. Повторяю: приводите себя в порядок, одевайтесь, возьмите с собой только самое необходимое. Возможно, вам на какое-то время придется выехать из города.

— Что-о?! Какого... — она не договорила, потому что из трубки послышались короткие гудки.

Через несколько секунд она уже извлекла из последнего сообщения собеседника выигрышный для себя смысл. Она была типичной сангвиничкой, даже с изрядной примесью флегмы, поэтому даже в самых критических ситуациях у нее не случалось излишне бурного всплеска эмоций. И случившееся с ней не казалось ей сейчас уже таким кошмарным.

Минут через двадцать в дверь ее квартиры позвонили. Глазок с сектором обзора в сто восемьдесят градусов давал возможность рассмотреть даже человека, прижавшегося к перегородке сбоку от двери. Но на сей раз никто не собирался прятаться — гость был явно не из тех, кто прибегает к столь несолидным трюкам. Эвелина видела его раньше всего один раз, говорила с ним не дольше получаса, но все равно многое успела понять. У нее вообще присутствовала достаточно развитая способность определять, чего можно ждать от человека в любой ситуации, пообщавшись с этим человеком совсем немного. И вообще, если бы не врожденная лень, Эвелина очень многого добилась бы в этой жизни, но она считала, что и так вполне неплохо устроилась.

Да, это был он, мужчина неопределенного возраста (на вид вроде бы сорок с небольшим, но что-то подсказывало, что на самом деле он старше), широкоплечий, крупнокостный, но подтянутый, даже поджарый. В нем прослеживалась тенденция к отощанию, усыханию вследствие возраста. Слегка тронутые сединой виски, очень гладко зачесанные назад волосы с большими залысинами над лбом, блестящим и выпуклым, складки сбоку от уголков губ. Он ни разу не взглянул на Эвелину так, как смотрит мужчина на женщину, когда мысленно раздевает ее или даже овладевает ею. Даже если некоторые и отводят взгляд и старательно маскируют его полнейшей незаинтересованностью, это все равно заметно. Эвелина в любом случае такие взгляды замечала — даже у весьма древних старичков. Но с ним — незнакомец даже не представился — случай особый.

Да, он осмотрел ее — даже не как барышник осматривает лошадь (это литературное сравнение первым пришло ей в голову, хотя она этих самых барышников в глаза не видела и уж тем более не знала, как они осматривают лошадей), а как землекоп осматривает лопату или хозяйка — нож для шинкования капусты в магазине хозтоваров. Орудие — вот какое назначение он определил ей, Эвелина это только сейчас отчетливо поняла, когда отперла задвижки и открыла дверь.

— Вы уже готовы? — вместо приветствия спросил он. — Нет, пожалуй, не совсем готовы.

И словно предугадав вопросы, которые она собралась задать, гость сказал:

— Произошла неприятность, которую вряд ли кто мог предвидеть. Просто трагическое стечение обстоятельств, вы это понимаете? Никто не виноват, вы в том числе. Но сейчас в ваших интересах побыстрее покинуть этот город — где у вас, насколько мне известно, нет ни ближайших родственников, ни особо близких друзей — а еще лучше и эту страну хотя бы на время.

— В моих интересах?— спросила она не без доли иронии.

— И в моих тоже, — тон его был просто деловитым, без тени озабоченности. — Вот ваш загранпаспорт. Да-да, ваш — Красниковской Эвелины Людвиговны. Вас не в честь Эвелины Ганской назвали, с которой Бальзак венчался в костеле в Бердичеве? — он едва заметно улыбнулся. — Нет, конечно. Вот ваш билет на поезд до Москвы. Только купе. Не потому, что не было СВ. Просто так вы будете привлекать меньше внимания. Постороннего внимания. До Москвы за вами проследят, так что можете чувствовать себя в полной безопасности. Поторопитесь, — напомнил он. — А это вот вторая половина оговоренной суммы — пять тысяч.

Еще через четверть часа незнакомец отвез ее на вокзал, проводил в купе. Со стороны могло показаться, что это профессор консерватории отправляет самую способную свою ученицу на престижный конкурс исполнителей в столицу. Впрочем, как исполнительница она оказалась ученицей довольно способной.

* * *

К вечеру того же дня в городскую прокуратуру нагрянула группа товарищей. Группа предъявила удостоверения работников Генпрокуратуры Российской Федерации. Группа очень интересовалась обстоятельствами смерти Лобанова А. В., по документам — коммерческого директора «Стинвеста».

Днем в гостиницу несколько раз звонили из Москвы, интересовались сначала, где Лобанов, потом — как случилось так, что он уже никогда не сможет в Москву выехать, точнее, вылететь...

Группа товарищей заявила, что у Лобанова с собой был атташе-кейс с очень важными документами. После беглого ознакомления с протоколом осмотра места происшествия выяснилось, что вышеуказанный атташе-кейс отсутствует.

Все закрутилось явно быстрее, чем утром. В прокуратуру была доставлена дежурный администратор «Интуриста», которая вдруг отчетливо вспомнила, что Лобанов, получив ключи от номера и направляясь к лифту, нес в руке «чемоданчик такой небольшой, плоский, ну, «дипломат» приятного красного цвета». Уж очень цвет ей запомнился, да и кожа добротная, хорошая, богатый был чемоданчик.

Они были очень настойчивы, столичные служители щита и меча, до такой степени настойчивы, что администратор вспомнила еще и женщину, которая якобы направлялась к лифту вместе с Лобановым. Врать администратор не очень умела, то есть, ей не удавалось вранье таким серьезным людям, какими являлись визитеры из Москвы. Эта сорокапятилетняя тертая баба отчетливо сознавала, какая сила стоит за ними, поэтому ее оставили обычные наглость и самоуверенность, и врала она на редкость неубедительно, бездарно, хотя и очень старалась. Она чувствовала, что если скажет всю правду, выведет на Эвелину, а еще хуже — на того человека, который подсказал ей, что заезжему гостю в силу его привычек нужна очень «чистая, культурная женщина», то ей несдобровать. Ее отпустили, записав показания про женщину, сопровождавшую Лобанова к лифту, но администраторша чувствовала — ни капли не поверили, теперь затаскают.

Тут же был устроен разнос старшему инспектору уголовного розыска Корнееву, старшему следователю районной прокуратуры Кравцову, а судмедэксперта Милешкина столичные эмиссары вообще рекомендовали «гнать в три шеи» в присутствии последнего.

2

Дмитрий Горецкий назвал свое частное юридическое бюро «Лекс», то есть, в переводе с латыни «Закон». Горецкий посчитал, что если и его фирма получит очередное тысяче- или десятитысячпервое

название «Фемида», то умные люди будут вправе считать его пошляком. А если не слишком умные люди путают «Лекс» с «Алексом» (таких, кстати, оказалось очень много), то уж это их личное дело.

Горецкий начал служить закону или тому, что под этим словом подразумевалось, в должности следователя городской прокуратуры. Он дослужился даже до должности старшего следователя, но потом перешел на другую сторону баррикады — начал карьеру адвоката. Здесь он проработал намного дольше и добился гораздо более заметных успехов. За последние десять лет не было ни единого случая, чтобы Горецкий участвовал в деле по назначению. Нет, он всегда только приглашался, в соответствии с УПК, «самим обвиняемым, его законным представителем, родственниками или лицами по поручению или по просьбе обвиняемого.»

Конечно же, его очень просили, и родственники, и другие лица, он был просто нарасхват. Особенно в делах, связанных с хозяйственными преступлениями — на последних Горецкий, если воспринимать буквально избитую поговорку, съел слона, а не собаку.

Люди, так или иначе связанные по работе с хранением и распределением материальных ценностей, находили Горецкого сами, без участия вышеупомянутых родственников и других лиц, едва лишь замечали легкий сквознячок, дующий в их сторону, либо крошечное полупрозрачное облачко на горизонте, не дожидаясь, пока качнется буря. Директора крупных заводов, управляющие орсами, заведующие базами, завхозы НИИ, работники потребительской кооперации, даже врачи, попавшиеся на выдаче «липовых» больничных листов — все они ощущали участие Горецкого (оплачиваемое участие) и могли рассчитывать на самую квалифицированную юридическую помощь.

Как одичавшая собака является для человека куда более опасным хищником, чем дикий волк, ибо очень хорошо успела изучить психологию двуногого животного, так и Горецкий, знавший методы и способы собирания доказательств, сразу видел дыры, трещины и штопку «на живую нитку» в делах своих клиентов. Бэхаэсэсники были ничем не лучше следователей прокуратуры, они были хуже их. Поэтому и разрушить дело, состряпанное борцом с расхитителями социалистической собственности, было легче.

Занимаясь защитой крупных хозяйственников, Горецкий глубоко изучил структуру финансирования, поставок материалов, сырья, систему сбыта и другие вещи, без знания которых просто невозможно было противостоять настырным прокурорам, как и норовящим вместо халатности или превышения служебных полномочий «пришить» его клиентам умышленное хищение в особо крупных размерах. И он еще раз повторил — теперь уже куда более осмысленно — перефразированное им же изречение классика марксизма-ленинизма: «Социализм — это бардак.» Воровство, которым занимались его подопечные, было в большинстве случаев настолько примитивным и бездарным, что не поймать их мог только ленивый. Борцы с расхищением социалистической собственности не были особенно ленивы, потому что хотели кушать, по той же причине они передавали дело в суд далеко не на каждого своего подопечного, а только на тех, кто вовремя не поделился украденным или же был достаточно мелкой рыбешкой, с которой, существуй она на свободе, не удастся много «наварить».

И Горецкий открыл своего рода ликбез, объясняя своим будущим клиентам, заранее прибегшим к его услугам, или бывшим, которых он спас от срока, как в рамках существующих законов взять достаточно много и не отвечать за это по закону. За консультации он брал авансы, оговаривая заранее процент, причитающийся ему с будущего предприятия. Тех, кто поступал вероломно и этот процент зажиливал — а таких поначалу было достаточно много — Горецкий безжалостно вычеркивал, раз и навсегда, из списков своих клиентов. И они, эти ренегаты, воплотив в жизнь талантливые или даже гениальные проекты Горецкого, попадали под суд. Когда же отступники вновь бросались к стопам Дмитрия Эдуардовича, или же поручали сделать это членам семей, а также другим «законным представителям», член коллегии адвокатов сухо отвечал: «В данный момент я занят и буду занят еще достаточно долго.»

В узком кругу знакомых он комментировал этот факт так:

— Меня умиляет этот бизнес по-русски — нагло вырвать из рук кусок, отбежать за угол и, давясь, в спешке сожрать его, а потом вернуться к тому, у кого этот кусок вырван, и требовательно заглядывать в глаза в надежде получить новый кусок. Мудаки есть мудаки!

Неудивительно, что с началом эпохи Горбачева Дмитрий Эдуардович Горецкий организовал сначала кооперативную адвокатскую контору (диковато звучащее название, но тогда разрешали только такое), а уж позже — свой «Лекс».

В 1988 году бывший обкомовский предводитель коммунистического союза молодежи Владимир Поляков организовал фирму «Тристан». И в референты он взял Горецкого, который к тому времени «Лекс» еще не открыл. Горецкому в данном случае даже не понадобилось разрабатывать проект будущего предприятия, включающего в себя с десяток или больше приемов юридически чистого изъятия денег у государства — идея предприятия принадлежала самому Полякову. А идея эта была, выражаясь словами классика пролетарской поэзии, простой, как мычание. Друг Полякова по комсомольской юности Владимир Бурейко занимал пост генерального директора НПО «Электроприбор», включавшего в свой состав три завода и НИИ с опытным производством. Друзья комсомольцы стали просто перепродавать драгоценные и цветные металлы, другое сырье. Из «Электроприбора» золото, серебро, вольфрам, никель, хром, медь переправлялись в «Тристан», а уже оттуда — куда угодно, но главным образом за границу, поскольку у «Тристана» уже существовала лицензия на такой вид деятельности. Эту лицензию Поляков получил самым первым в области.

Горецкий одновременно являлся и референтом, и юрисконсультом, и даже бухгалтером. Он изо всех сил старался придать союзу «Электроприбора» и «Тристана» вид добропорядочного альянса, но алчность друзей-комсомольцев делала этот союз более похожим на то, что на юридическом языке называется преступным сговором.

И случилось то, что предвидел Горецкий: в 1990 году ОБХСС и прокуратура вышли на связку «Электроприбор» — «Тристан». Но генеральный директор Бурейко к этому времени уже стал недосягаем для правосудия, потому как являлся депутатом Верховного Совета РСФСР. А Полякова с хладнокровием профессионального лоцмана провел через рифы расследований Горецкий. К концу того же девяностого года дело было прекращено «за отсутствием в деянии состава преступления».

Поляков продолжил руководить «Тристаном» с удвоенной энергией. Зарегистрировав дополнения к уставу предприятия, он торговал теперь чем угодно: металлом, лесом, углем, рыбой. Земляк Бурейко активно содействовал получению Поляковым льготных кредитов.

Это было время охлаждения отношений между Поляковым и Горецким. Последний был все-таки немножечко романтиком, его всегда привлекали стройность, законченность, продуманность комбинации, а Поляков, как ни крути, оставался типичным советским экспроприатором — наглым, примитивно-хитрым, ставящим на первый план умение «договориться с человеком». Хотя последнее он всегда делал с обезоруживающей бестактностью, беспардонностью непосредственностью завсегдатая пивных. И, самое примечательное — это срабатывало почти в ста случаях из ста.

Горецкий же с его опытом и эрудицией оказался попросту не нужен теперь Полякову, у которого было много денег, который мог нанять сколько угодно аудиторов, референтов, адвокатов примерно такого же уровня, как Горецкий — во всяком случае сам Поляков так полагал.

Мудрый Горецкий еще в начале девяносто второго года ушел из «Тристана» и создал свою юридическую фирму. Это был год, когда достиг апогея своей карьеры тезка и коллега Горецкого, «генерал Дима», авантюрист масштаба Григория Распутина, воровавший миллионы долларов, создавший совместно с представителями генералитета множество подставных фирм в России и не меньшее количество за рубежом, четырежды женатый.

Дмитрий Горецкий внимательно следил за карьерой своего тезки — при этом он пользовался информацией, доступной, мягко говоря, не очень широкому кругу. Так что крутое падение Якубовского было Горецким предсказано — нельзя, находясь на самом верху, на виду у очень многих, так откровенно воровать, ибо то, что возможно в условиях единовластия, абсолютно противопоказано в условиях противостояния властей.

Когда в начале девяносто третьего года это противостояние еще больше усилилось, Горецкий, осторожно нащупав проход наверх, дал понять, что у него имеется информация, которая может оказаться очень эффективной — в нужное время и в нужном месте.

Горецкий решился на это вовсе не из чувства мести Полякову, он был выше реализации принципа «око за око, зуб за зуб», считая любую месть бессмысленной, Вообще глава «Лекса» ничего не потерял после ухода из «Тристана», он не бедствовал. Квартира, загородный дом, иномарка, заграничный паспорт — стандартный набор. без которого он чувствовал бы себя немного более несчастным, хотя этот же набор и не делал его более счастливым. Так что Горецкий никому не собирался мстить, просто в один прекрасный день он задумал комбинацию, просчитал все ходы и решил воплотить комбинацию в жизнь.

Люди, которые должны были воспользоваться информацией Горецкого, не обратились к нему в нужное время.

Конфронтация наверху уже прошла свой апогей, как считал Горецкий, — именно с того момента, когда первый заместитель Генерального прокурора Российской Федерации Макаров предложил парламенту страны рекомендовать Президенту убрать Бурейко, первого вице-премьера, и парламент не слишком настойчиво рекомендовал, а Президент не торопился убирать. Примерно в то же время полетели со своих постов министр безопасности и замминистра внутренних дел. Одна сторона явно одолевала другую, все последующие события, даже более радикальные с виду, более громкие, не могли изменить ситуации, повернуть ее вспять.

Теперь информация Горецкого вроде бы не только становилась не очень нужной, но и могла бы всерьез навредить ему впоследствии. Однако он еще заранее распланировал ходы — как на случай победы «тех», так и «этих». Когда сохранялась ситуация, которую можно было назвать «трагическим равновесием», Горецкий наблюдал и ничего не предпринимал, но как только он понял, что «те» обязательно победят «этих», он стал действовать по заготовленному им на случай именно такого исхода варианту.

И вот там, наверху, «прочухались», как выразился Горецкий. К нему прибыл гонец, аж из Генпрокуратуры. Гонец Горецкому сразу не понравился. Это был просто не очень серьезный человек, если не сказать большего. С такими людьми «эти» никогда не победят — таково было резюме Горецкого, и оно лишний раз подтверждало правильность его прогноза. Конечно, его бывший партнер Поляков, которого следовало отнести к отряду «тех», были ничем не лучше посланника из столицы, но у Полякова и ему подобных «шла масть» — по-иному эго можно было бы назвать благоприятным историческим периодом.

Человек из Москвы предварительно созвонился с Горецким, они договорились о встрече — что называется, на нейтральной территории, поскольку следовало соблюдать «предельную конфиденциальность». При встрече москвич сразу же предъявил удостоверение работника Генпрокуратуры и еще другое, фиктивное, но очень добротно сработанное — на имя коммерческого директора инвестиционной компании «Стинвест».

— Приходится знаете ли прибегать к конспирации, — широко улыбнулся гость. — Вживаюсь в образ этакого «крутого» парня, ворочающего миллиардами. Надеюсь, нет необходимости напоминать о том, что встреча наша должна носить исключительно конфиденциальный характер?

— Напоминать не надо, — сухо ответил Горецкий, — но и мне, надеюсь, позволительно будет поинтересоваться, уверены ли вы в том, что вас не вели?

— Да что вы! — Столичный денди улыбнулся пошлой улыбкой манекенщика, и Горецкий понял, что его информация попадет в не очень надежные руки. — Да что вы? Предпринято столько предосторожностей — мне кажется, даже излишних — да к тому же я и сам обладаю некоторым опытом работы...

— Хорошо, — не совсем вежливо прервал его Горецкий. — Я передаю вам вот эту папку. В ней собраны финансовые документы, деловая и частная переписка...

— Частная?! — теперь уже гость перебил его. — Но каким образом сюда попала частная переписка?

— Послушайте, — тяжело вздохнул Горецкий, — вам не кажется, что в данном случае щепетильность, мягко говоря, не по средствам? Если уж вы взялись играть против их команды, то должны знать: они ничем не гнушаются. Не станете же вы жалеть новый костюм, прыгая от несущегося на вас автомобиля в придорожную канаву?

Московский гость промолчал.

— Так вот, — продолжил Горецкий. — Частная переписка присутствует здесь в виде ксерокопий. Здесь же, — он раскрыл папку и показал плоскую пластмассовую коробочку, — две кассеты с записью телефонных переговоров. Хотя это, конечно, косвенные улики, но вам они могут пригодиться. Эти сукины дети вообще в некоторых случаях действуют весьма осторожно, хотя в большинстве случаев действуют нагло и самоуверенно.

— Скажите, — теперь уже человек из Генпрокуратуры спрашивал более корректно, даже как-то ласково, — а как вам все это удалось собрать?

— Как удалось? — Горецкий криво улыбнулся. — Хобби. И бывшая специальность — я почти пять лет проработал следователем прокуратуры. Хотя и не оперативный розыск, но все-таки... Ладно, будем надеяться, что тот материал сослужит вам хоть какую-то службу. Прощайте. Вам лучше уйти прямо сейчас, а я покину этот дом позже. Незачем подставлять хорошего человека.

Покинув дом «хорошего человека» минут через десять после ухода московского гонца, Горецкий, перед тем, как усесться в свой скромный «Форд-сьерра», осторожно огляделся по сторонам. Он не заметил ничего подозрительного, но что-то подсказало ему: «Пасут».

Горецкий никогда не был паникером. Со стороны он вообще производил впечатление человека чуть ли не беспечного. Так что если уж его посещало чувство неосознанной тревоги, то этому чувству следовало доверять полностью.

Он так и поступил. Покружив по центру города, а потом, чуть ли не ободрав бок какому-то «жигуленку», Горецкий втиснул свой автомобиль в ряд в тот самый момент, когда на светофоре после зеленого уже горел желтый свет, газанул, проскочил перекресток, вызвал вполне предсказуемую реакцию водителя «Жигулей» ("Чтоб ты, падла, перевернулся!») и вылетел на относительно свободный от машин проспект, выходящий за черту города.

Тут же обнаружились и преследователи. Они ехали в темно-сером «Ауди». «Ничего, что «Ауди», поглядим, что впереди», — то ли Горецкий уже где-то слышал эту дурацкую присказку, то ли она только что пришла ему на ум.

А впереди уже маячила хитрая дорожная развязка. Несколько дней назад Горецкий там проезжал, и он знал, что дополнительная «прелесть» состояла в том, что на дороге, идущей перпендикулярно продолжению проспекта — уже внизу, под мостом — велись ремонтные работы. И хотя велись они, судя по всему, достаточно давно и могли в течение этих нескольких дней уже и завершиться, Горецкий, памятуя о том, что в стране; под названием Россия никогда ничего не делается слишком быстро, рискнул все же поймать преследователей в ловушку именно на дороге под мостом.

Почти не снижая скорости, он свернул вправо, покатил вниз. Теперь он не был виден преследователям. Знак, изображающий треугольную кучу и согбенную фигурку с лопатой, был на месте. За деревянным щитом, на котором висел знак, должна быть настоящая, не нарисованная куча гравия а за ней — раздолбанное асфальтовое покрытие и вырытая в земле яма. То ли здесь оползень какой то случился или вымоина под асфальтом образовалась, то ли какую забытую коммуникацию срочно отрывать понадобилось.

Проехать здесь мог либо самоубийца, либо человек, хорошо знающий дорогу. Самоубийцей Горецкий не был, он просто объехал справа бетонную опору моста, потом свернул влево перед следующей опорой, выезжая снова на дорогу — уже за вырытой ямой. Правда, проделал он этот трюк на скорости километров семьдесят в час и посчитал за чудо, что не врезался во вторую опору моста — асом вождения Горецкий себя не считал.

А теперь — ходу по совершенно свободной дороге. Секунд через тридцать Горецкий оглянулся. За ним никто не ехал. Тогда он свернул на дорогу, идущую параллельно той, по которой только что выехал из города.

* * *

10 сентября, пятница.

Южнороссийск.

Около девяти вечера в квартире Епифанова зазвонил телефон.

— Привет большому начальству, — послышался в трубке слегка скрипучий, но довольно приятный баритон. — Не узнал, да? Это Горецкий. Я не из города звоню, наверное, поэтому плохо слышно. Еле пробился к тебе. Ты вообще-то очень занят?

— Дима, ты вообще на каком свете живешь?! — Горецкий почувствовал, что Епифанов, что называется, на взводе, хотя он редко «заводился». Уж он-то знал, что Горецкий живет на этом свете и ни на минуту о данном факте не забывает.

— Витя, что-то случилось? — вопрос звучал, как утверждение.

— Случилось многое. А по телефону я тебе могу очень мало сказать, В общем, сегодня утром Петляков погиб.

— Что-о?! Где? Каким образом это случилось?

— Убили его. Из своего дома выходил, на работу направлялся.

— То-то я звоню ему всю вторую половину дня, никто трубку не берет.

— Лида с дочерью ушли к матери Бориса. Той очень худо. «Скорую» вызывали, но в больницу не свезли. А зачем ты собственно звонил Петлякову?

— Да затем же и звонил. Я ему звонил вчера вечером, говорил с ним, он... Слушай, нам обязательно надо встретиться. Только вот по телефону мы опять же не должны об этом договариваться.

— Дима, я не совсем понимаю... — события прошедшего дня и в самом деле почти лишили Епифанова возможности что-либо понимать.

— Слушай, Викташа, слушай. Вспомни-ка хорошенько, говорит тебе что-либо такое слово, как «Дунай». Вспоминай события пятнадцатилетней давности. Ассоциации у тебя должны возникнуть типа: «О шея лебедя, о грудь, о барабан», что означает два-три-ноль. А с «Дунаем» что связано?

— Вспомнил, — вздохнул Епифанов. «Дунаем» непонятно почему называли «пивную точку», которую они совместно с Горецким посещали, как теперь казалось, в незапамятные времена. Эту «точку» снесли тоже достаточно давно, не меньше десяти лет прошло. Теперь там какая-то контора, кажется.

— Это хорошо, что ты вспомнил, Давай-ка мы с тобой там завтра встретимся, Часов эдак...

* * *

10 сентября, пятница.

Южнороссииск.

— Слушайте мeня внимательно, — Клюев поднял на клиента немигающий взгляд. — Вот эту штуку мы прикрепим к вашей одежде, лучше всего под воротником сзади Чисто, сухо. Желательно только, чтобы вас не хватали за шиворот. Эта вещица стоит довольно больших денег, так что желательно ее сохранить.

— А если они станут меня обыскивать? — мужчина с мягкими, словно размытыми чертами лица, с грустными глазами за стеклами очков вовсе не был похож на акулу бизнеса. Клюев подумал, что наверное, определение «лох», даваемое вымогателями и разного рода жуликами подобным типам, очень верно отражает сущность последних — это, возможно, ощущается только на уровне подсознания: говорящие на разных языках одинаково смеются, произнося «Ха-ха-ха», и одинаково фыркают, ощутив внезапный холод. Лох, лох, лох...

— Эту штуку практически невозможно обнаружить даже с помощью специального прибора. Вряд ли у них такой прибор будет. Но без мини микрофона никак нельзя, мы должны быть достаточно близко от вас, чтобы не потерять из вида.

К таким хитростям приходилось прибегать потому, что неизвестные, похитившие жену клиента и требующие за нее выкуп, установили довольно нетрадиционные условия контакта: клиент должен просто ехать по достаточно приблизительно оговоренному маршруту с невысокий скоростью. Все остальное решат за него. Клюев был почти уверен, что клиента собираются надуть, то есть, и деньги забрать,и жену не отдать. «Затейники, мать их перемать», — без особой радости подумал он.

Вообще-то вымысел «наехавших» можно в общих чертах спрогнозировать. «Тойота» клиента оборудована радиотелефоном. В месте, которое вымогатели сочтут подходящим, они его и остановят.

Но данная схема, как оказалось, получила развитие: «Тойоту», как и предполагал Клюев, остановили, но владельца быстренько пересадили в другой автомобиль, темно-зеленый «Форд-скорпио», после чего два объекта разъехались в разных направлениях.

Если учесть еще одно условие, которое поставили похитители — сумку с деньгами оставить на заднем сиденье «Тойоты» — то задача наблюдателей усложнялась.

Однако сидевший за рулем обшарпанной, видевшей виды «Волги» Клюев ни секунды не раздумывал — он поехал вслед за «Фордом».

Вскоре «Форд» свернул в квартал «хрущоб», запетлял по улочкам, вдоль которых разрослись каштаны, клены, акации, посаженные, наверное, еще в те времена, когда появились здесь неказистые железобетонные коробки. Но «джунгли» скорее упрощали, чем усложняли задачу преследователям.

Вот «Форд» остановился перед одним из домишек, и Бирюков услышал в наушниках:

— Уже приехали, да?

Это клиент, неплохо усвоивший роль наивного придурка, выдал необходимую для определения создавшейся ситуации фразу.

— Приехали. — ответил густой голос, в котором скользила ленца и насмешка. — Никодим, погляди-ка еще раз по сторонам, мы никого лишнего не привезли?

Послышался шорох, потом едва различимый щелчок, и другой голос, звучавший потише и глуше, произнес:

— Вроде бы никого.

— Я вас уже предупреждал и еще раз предупреждаю, — снова зазвучал голос вязкий и густой, словно каша-размазня, — если вы вздумаете играть с нами, то это будет последняя азартная игра в вашей жизни! Вперед!

Теперь снова шорох, потом через некоторое время звук захлопнутой двери.

— Пора! — сказал Бирюков, и они с Клюевым спешно покинули «Волгу».

Быстро выйдя из-за угла, Клюев резко сбавил ход и сразу весь преобразился — теперь это был этакий простой до умиления парняга пролетарско-казацкого происхождения, не испорченный интеллектом и воспитанием и посему предельно раскованный.

— Ш-шо ты там все слушаешь, бля? — это уже относилось к Бирюкову, который шел, слегка пошатываясь и по-дурацки пританцовывая в такт музыке, слышной только ему в наушниках плейера.

Клюев хлопнул Бирюкова по плечу, тот шатнулся с заметно большей амплитудой, но устоял на ногах и, улыбнувшись улыбкой дебила, погрозил приятелю пальцем.

— Ф-фуцаны! — услышал Бирюков в наушниках.

Это произнес второй похититель, шедший вслед за жертвой и бросивший на «фуцанов» презрительный взгляд из-за плеча.

Обладатель сочного голоса, крупный мужчина в кожаной куртке, шел первым, за ним «лох», а длинный парень, окрестивший так нелестно Бирюкова с Клюевым, замыкал цепочку. Все правильно, только очень наивный мог поверить сейчас в то, что состоится выдача заложницы. Неизвестно, верил ли в это «лох», но инструкции Клюева он выполнял старательно — все время обнаруживал свое существование звуками, то покашливая, то теребя воротник, под которым сидел «клоп».

Они вошли в подъезд. Клюев обнял Бирюкова за плечи и тихо, но внятно произнес:

— Теперь считай ступеньки.

И Бирюков весь превратился в слух.

Когда раздались щелчки, напоминающие звуки, издаваемые ключом, который проворачивается в замочной скважине, Бирюков сказал:

— Это на третьем этаже. Точно на третьем.

— Лады, — кивнул Клюев.

Наблюдатели все так же не спеша дошли до следующего подъезда, сделали вид, что пытаются рассмотреть номера квартир на жестянке с облупившейся краской, потом повернули назад и вошли в тот же подъезд, в который с полминуты назад вошла троица.

А в одной из квартир — теперь предстояло узнать в какой именно — на третьем этаже между тем происходили события, озвучиваемые «клопом».

— Лиза! — это голос «лоха».

— Тише, тише! — это голос старшего из пары вымогателей-похитителей. — Как и обещали, мы сохранили вашу супругу в абсолютной целости и сохранности.

— Но...

— Было бы просто неосмотрительно с нашей стороны давать ей полную свободу, оставляя одну в незнакомой квартире. Во-первых, женщины любопытны, во-вторых, взбалмошны.

«Черт побери! — подумал Бирюков. — То ли у меня слуховые галлюцинации, то ли еще что, но мне все время кажется, что я где-то слышал этот голос. Да и по виду мне этот здоровяк кого-то напоминает.»

— Если вы так настаиваете, мы ее сейчас развяжем, — звучал сочный тягучий голос, — потом все вместе сядем и поговорим, как старые знакомые. Никодим, развяжи даму.

Клюев вытащил из кармана чувствительный микрофон направленного действия и прослушал сначала квартиру слева — тихий монотонный голос, наверняка радио на кухне. Теперь квартира напротив. Есть! Сняв наушники с головы Бирюкова и сравнивая звуки, доносившиеся из устройства, соединенного с направленным микрофоном, Клюев убедился: «лох» и его похитители находятся здесь.

Сделав знак Бирюкову и спрятав понадежней дорогостоящий микрофон, Клюев сунул руку в карман брюк и снял с предохранителя пистолет.

Бирюков тоже спрятал «плейер» и посмотрел на приятеля. Клюев едва заметно кивнул.

Это только в кино удается с первого раза снести с изящной небрежностью дверь, сделанную из ДВП и сосновых реек. Спецназовцы для подобных целей используют увесистый молоток. Нет, несмотря на кажущуюся ветхость, дверь «хрущевской» квартиры требует к себе достаточно серьезного отношения.

Отмерив себе небольшой, шага в два разбег, Бирюков рванулся к двери, подпрыгнул и шарахнул йоко-гери в дерматиновое покрытие.

Бутерброд упал маслом вверх. Дверь распахнулась сразу и настежь, унося с собой часть притолоки в виде деревянных щепок и стального паза, куда входил язык замка.

Двумя секундами позже Бирюков «отоварил» кулаком по лбу таращившегося на него здоровяка в кожаной куртке. Только сейчас Бирюков заметил модную «трехдневную» бороду на лице этого молодого мужчины.

— Тихо, ти-хо! — приказал Клюев «Никодиму», выхватившему ТТ, но не решавшемуся сделать выстрел.

По лицу «Никодима» пробежал зеленоватый «зайчик», скользнул по глазу, остановился на лбу. Очень это удобная штука — австрийский пистолет «Глок-18». В трубку-стержень возвратной пружины вмонтирован источник лазерного излучения. Нажмешь на спуск и можешь не убирать палец с крючка до тех пор, пока девятнадцать пуль калибра 9 мм «парабеллум» не попадут в то место, куда указал луч лазера. Можно произвести и девятнадцать одиночных выстрелов, но сейчас переключатель на пистолете Клюева стоял в положении непрерывной стрельбы.

Неизвестно, знал ли «Никодим» обо всем этом, но «зайчик» явно заворожил его. ТТ упал на пол.

Ненашев, когда автомобиль остановился в очередной раз, прислушался и приоткрыл крышку багажника. Он все боялся, что самодельный блокиратор соскочит, замок защелкнется и тогда ему без посторонней помощи не выбраться. А уж от кого такая помощь может исходить, гадать не приходится. Век бы такой помощью не пользоваться.

Какой-то парк. Куда же это они приехали?

Через несколько секунд Ненашев смог определить свое нынешнее местоположение. И он сразу откинул крышку багажника кверху, потом, пружинно разгибаясь, выбросил наружу ноги, а вслед за ногами и все свое гибкое тело.

Водитель тоже выбрался из автомобиля. Он путешествовал в более комфортабельных условиях и, очевидно, поэтому не очень спешил оставлять транспортное средство. Звук, возникший сзади, привлек его внимание. Водитель быстро оглянулся... и получил сокрушительный удар в челюсть.

Все это происходило на очень тихой улочке нового района, прозванного в народе «бедным». Здесь, на окраине городского парка, выросли трех- и четырех этажные особняки, сюда проложили хорошее шоссе — вoт почему после последнего поворота Ненашев почти совсем не ощущал качки и тряски в своем «плацкарте».

Бросив мимолетный взгляд в салон и обнаружив, что заветная сумка лежит на прежнем месте — на заднем сиденье, а ключей нет в замке зажигания, Ненашев сказал:

— Вот ведь cyченыш!

Порывшись в карманах «сученыша», который, казалось, не подавал признаков жизни, и обнаружив там газовый револьвер «Умарекс» (точная копия настоящего), который он оставил владельцу, Ненашев, наконец, нашел и ключи.

Бросив прощальный взгляд на особняк, напротив которого они остановились, Ненашев сел в автомобиль, завел мотор и, осторожно объехав тело, распростершееся на асфальте, укатил с места происшествия.

— Вот так-то лучше, — одобрительно сказал Клюев, когда «Никодим» бросил оружие. — Вам не надо помогать? Сами справитесь? — это уже относилось к клиенту.

Тот закончил развязывать супругу, изящную шатенку, одетую в кожаную куртку «болотного» цвета и красное шелковое платье. Она только втягивала воздух ртом, освобожденным от тугой повязки (в качестве последней похитители использовали ее же разноцветную косынку) и громко всхлипывала.

— Машину вам вернет чуть позже наш товарищ, — продолжал Клюев. — Вы должны позвонить по известному вам телефону, и он сразу же объявится, приедет к вам. А сейчас вам лучше уйти отсюда.

Клиент, обнимая пошатывающуюся супругу за плечи, вывел ее из квартиры. Бирюков прикрыл за ними входную дверь — насколько ее можно было теперь прикрыть.

— Ребята, — обратился Клюев к «крутым» (точнее, к одному из них, поскольку второй еще не пришел в себя), — да ведь вы какие-то дилетанты, честное слово. Николаич, если тебя не затруднит, подними пистолет этого засранца. И второго обыщи.

Когда Бирюков перевернул второго, он сразу вспомнил, где он раньше видел это лицо и слышал этот голос. И кличку он вспомнил — «Подлосник». В его группе был высокий крепкий парень, которого сам Бирюков прозвал Лосем, а кто-то вслед за этим прозвал Подлосником — не Лосенком — другого юнца из группы, который был чуть пониже и пожиже Теперь Подлосник прибавил в весе не менее двадцати кило, заматерел. Да и борода не позволяла издали узнать в нем розовощекого курносого отрока.

— Хм, — сказал Бирюков, извлекая из внутреннего кармана куртки Подлосника «макаров». — Номер спиленный, как и следовало ожидать. Ты его не помнишь? — спросил он Клюева, кивая на распростертые на грязноватом линолеуме сто восемьдесят пять сантиметров и сто десять килограмм.

— Нет, — помотал головой Клюев.

— Это называется — дороги, которые мы выбираем. Случайно встретил, теперь вот его. Он примерно твоего, возраста, чуть помоложе. И, как оказалось, порядка на два менее способный, чем ты.

Напарник Подлосника, длинновязый малый, стриженный «под горшок», что придавало его голове сходство с головкой мака, только ошалело хлопал глазами, не понимая, о чем же идет разговор.

Тем временем Подлосник замычал и открыл глаза. Со времени его «отключения» прошло не менее трех минут. Он попытался вскочить на ноги, но пошатнулся и опустился на корточки, опираясь руками о пол.

— Э, парниша, — заботливо сказал Бирюков. — После нокаута нельзя так резко двигаться. Эй ты, пойди-ка сюда! — это уже относилось к длинновязому. — Руки подними!

Он профессионально похлопал его по бокам, по пояснице — есть шустряки, которые носят оружие на спине, заткнув его за пояс сзади. Нет, похоже, что Клюев прав — дилетанты.

— Теперь сходи на кухню, намочи там полотенце или тряпицу подлиннее и принеси сюда. Да не вздумай убегать — я тебя, когда догоню, похлеще отмудохаю, чем его!

Длинновязый безропотно подчинился.

Клюев присел на стул, стоявший у противоположной стены, и наблюдал за происходящим. Выглядел он заинтригованным.

Длинновязый вернулся из кухни, держа в руках мокрое, сероватого цвета полотенце.

— Посади его вон туда, — Бирюков указал на продавленный диван, покрытый какой-то тряпицей, — а полотенце обмотай вокруг головы.

И опять приказание Бирюкова было исполнено беспрекословно и точно.

Настала очередь Подлосника узнать Бирюкова. Точнее, узнал-то он его раньше, но только сейчас обрел достаточную ориентацию в пространстве и внятную дикцию.

— Шеф, — прохрипел он, — ну разве ж можно так больно бить?

— Только так и нужно, Подлосник, — наставительно сказал Бирюков. — Слушался бы ты меня лет десять назад, получился бы из тебя человек. А сейчас из тебя даже рэкетира путного не вышло.

Подлосник не ответил. То ли не хотел спорить с Шефом — Бирюков вспомнил, что многие называли его так; не сэнсей, не сэмпай, а именно Шеф, вкладывая в обращение оттенок уважительный, а вовсе не панибратский — то ли переживал по поводу своей бездарности.

Долговязый «Никодим» понимал, что человек, «вырубивший» его коллегу, заслуживает уважения не только потому, что он это сделал («Бля-а-а! Я такой удар фиг когда видел и фиг еще когда увижу!»), но еще и потому, что коллега его — которого он знал вообще-то под кличкой Балык — называет этого человека — атас! — Шефом.

— А хата эта чья? — Бирюков обвел взглядом комнату. Обстановка знавала лучшие времена. Но давно, весьма давно.

— Так, кента одного, — неопределенно сказал Балык-Подлосник.

— Ладно, это важно только в том случае, если сюда вдруг нагрянут менты. Будем считать, что он и в самом деле ваш приятель, хозяин квартиры. Вы пришли к нему в гости, а мы, в свою очередь, зашли в гости к вам. Как же так получилось, что вы бедного лоха раздели? Надо же — десять «штук» с него потребовали.

— Ага, он бедный, — обиженно протянул Балык-Подлосник. — Он их за два месяца соберет — не фиг делать. А то, может быть, и скорее.

— Угу, так и отметим, — кивнул Бирюков. — Вы по собственней инициативе «наехали» на него? Ведь он в городе всего ничего, несколько дней назад приехал. Но предположения свои я все-таки выскажу. Он кому-то когда-то платил, да видно задолжал, так?

— Нет, — помогал головой бывший ученик Бирюкова.

— Тогда я ни фига не понимаю.

— Шеф, я тебе тоже ни хрена не скажу. Но он вроде Паниковского, понимаешь?

— Нарушитель конвенции, что ли? — спросил Бирюков.

Подлосник мельком взглянул на ничего не понимающего «Никодима», кивнул. Бирюков сразу вспомнил о том, что Подлосник тогда, больше десяти лет назад, кажется, учился на первом курсе вуза. Достаточно развитой и грамотный был парнишка. Сейчас ему около тридцати. Его напарник «Никодим» лет на шесть-семь моложе. Но они отличаются друг от друга, как люди, выросшие в разные века и в разных странах. Подлосник сформировался в стране, где, как ни крути, всем правили обман, кумовство, блат, но в которой все же стыдились прослыть «жлобами», «бычарами», старались скрыть свою неотесанность. Для таких же, как «Никодим», образование, эрудиция, воспитание, эстетика — категории абсолютно бессмысленные. Все решает количество «бабок», лучше в валюте, и возможность увеличения притока этих самых «бабок». Методы и средства добывания оных значения практически не имеют, кроме одного условия — они должны быть максимально простыми и не очень трудоемкими.

— Ладно, на нет и суда нет, — пожал плечами Бирюков. — Начальству своему скажите, что лоха у вас кореша его отбили, можете даже сказать кто именно.

— Шеф, «пушки» бы желательно получить обратно, — попросил Подлосник.

Бирюков вопросительно посмотрел на Клюева, тот сказал:

— Без обойм.

Вынув обоймы из пистолетов, Бирюков бросил их по очереди, сначала ТТ «Никодиму», потом «макара» Подлоснику. «Никодим» оказался на удивление неловким, он поймал пистолет, едва не уронив его.

После этого рэкетиры-любители спешно покинули квартиру «одного кента». Клюеву и Бирюкову оставаться в ней хотя бы на минуту дольше вовсе не имело смысла.

— Странноватая история, — сказал Бирюков, глядя вслед удалившемуся «Форду».

— Похоже на прощупывание, — Клюев почесал переносицу большим пальцем. — Этот тип недавно вернулся из-за кордона, статус его здесь не ясен. Вот кто-то из больших и сильных и захотел узнать, что этот Кондратьев из себя представляет.

— Но какая-то часть информации у больших и сильных, похоже, есть. Кондратьев нарушил какое-то соглашение или кодекс.

— А может быть, соврал этот амбал?

— Зачем ему врать? — пожал плечами Бирюков. — Он вообще мог ничего не сказать. Хотя, если бы мы пообещали пристрелить его, он бы и сообщил кое-что посущественней, но я не думаю, что эти примитивы допущены к более или менее стоящей информации.

В тот же день, предварительно созвонившись с Кондратьевым, они вызвали его к себе, в помещение, которое Ненашев называл «офисом», Клюев нейтрально «штаб-квартирой», а Бирюков полусаркастически «конторой».

Это была та самая комнатка с тамбуром, которая раньше принадлежала знакомой Ненашева, возглавлявшей фирму и получившей от Ненашева определение раззвездяйки. По причине того, что девица полностью подтвердила вышеуказанное определение, оказавшись безалаберной и несобранной, фирма тихо угасала. Платить даже почти символическую цену за аренду в ведомственном здании «раззвездяйка» уже не могла, и Ненашев, познакомившись с начальницей общественного учреждения, патронировавшего лопнувшую фирму, за небольшую взятку получил согласие на аренду помещения охранно-сыскным предприятием «Инвереск».

Название предприятия было плодом коллективного творчества и представляло из себя кентавра (по словам Бирюкова), где человеческий перед соответствовал усеченному слову «инвестигейшн», то есть, расследование, а лошадиный зад — слово «рескью», то бишь, спасение. «Победив» с помощью Епифанова органы МВД и сломив сопротивление горисполкома благодаря целенаправленным и умелым наскокам, друзьям в достаточно короткие сроки удалось открыть этот самый «Инвереск».

Конечно же, власти Страны Советов сделали все возможное, чтобы усложнить жизнь новоявленным пинкертонам. Им запрещалось, например, использование технических средств скрытого наблюдения даже на охраняемом объекте. То есть, охранник должен был стоять столбом и смотреть на всех входящих и выходящих и просто шастающих возле «охраняемого объекта» и ни в коем случае не пытаться скрытно наблюдать за ними, даже если они, по мнению охранника, и замышляют какую-то мерзость против «охраняемого объекта». Так что использование «клопа» и высокочувствительного направленного микрофона в случае обнаружения означало бы автоматическое аннулирование лицензии. А сделать это мог любой мент, несмотря на то, что лицензию выдавал не он.

То же самое касалось и использования оружия — оно могло быть применено только для самообороны, но ни в коем случае не для защиты «охраняемых граждан и третьих лиц», как гласил «Закон о частной детективной и охранной деятельности в Российской Федерации».

Созданию «Инвереска» предшествовало получение индивидуальных лицензий Клюевым и Ненашевым, обошедшееся в копеечку, а точнее — почти в полтораста тысяч рублей с носа. Бирюков, как не имевший стажа работы в органах внутренних дел и безопасности, не должен был мечтать о получении лицензии. Но он занял при образовавшемся «Инвереске» место консультанта по безопасности (именно так, абсолютно непонятно для непосвященных, хотя и посвященные тоже не очень понимали) по периодически возобновляемым договорам. Вообще-то он должен был обучать Клюева и Ненашева спецприемам, которыми те и так неплохо владели. А лицензирование предприятия обошлось друзьям почти в четыреста тысяч рублей.

Но уже обещанный Кондратьевым гонорар в пять тысяч долларов (ровно половина суммы, которую похитители требовали за его супругу), при позавчерашнем курсе на ММВБ почти по тысяче «деревянных» за «зеленый» перекрывал все предыдущие траты и издержки.

Итак, «нарушитель конвенции» явился в назначенное время в офис (штаб-квартиру, контору), чтобы взять ключи от своего автомобиля, сумку с остающимися там семью с половиной тысячами долларов (две с половиной он уплатил еще раньше в качестве аванса).

Можно было, пожалуй, уловить тень сожаления на лице Кондратьева, когда Ненашев при нем извлек деньги из сумки, пересчитал и вручил их вместе с ключами от автомобиля владельцу. Наверное, «нарушитель конвенции» не совсем охотно расставался с пятью тысячами. Похоже, что он испытывал смешанное чувство досады и разочарования.

«Вот жук, — подумал Бирюков, — наверняка уже все просчитал — дескать, полтора дня работы и такой «навар». Надо было, чтобы его дражайшую супругу продержали в том клоповнике неделю или две.»

— Какие-нибудь проблемы? — спросил он у Кондратьева.

— Нет-нет, все в порядке, — поспешно ответил тот. — Но у меня к вам будет еще одна просьба... Видите ли, дня через два мы с женой уедем отсюда. А в течение этих двух дней мне хотелось бы воспользоваться вашими услугами.

— То есть, речь идет о бодигарде? — Клюев специально использовал этот новомодный термин. Он занимал пост главы «Инвереска» меньше месяца и уже с удивлением ловил себя на том, что старается пустить пыль в глаза клиентам.

— Да, именно, — кивнул Кондратьев. — Речь идет об услугах телохранителей.

Разумеется ему, жившему за границей, термин этот был знаком.

— Идет, — согласился Клюев. — У нас ставка начиная от сотни долларов за сутки. Учитывая, что в данном случае создалась обстановка повышенного риска, мы бы хотели получить по увеличенному тарифу, а именно по четыреста долларов за сутки.

— Вы сказали — повышенного риска? — лицо Кондратьева удивленно вытянулось.

— У меня сложилось впечатление, что похитители вашей супруги не собирались удовлетвориться десятью тысячами долларов и что вообще это похищение было частью какого-то более развернутого плана...

3

Необходимая ретроспекция.

Берн, Швейцария.

5 сентября 1993 года.

— Я очень немногих начальников уважал, — сказал человек с внешностью цивилизованного европейца, — и в числе этих немногих был Шебаршин Леош д Владимирович, мои бывший шеф. Профессионал. человек на своем месте. Плохо, когда делом, в котором нужны специальные знания, занимаются люди, всю жизнь просидевшее в «заместителях по общим вопросам». Общие вопросы — это дело политиков. К сожалению, сейчас все перевернулось, и надо быть большим политиком, если хочешь удержать в руках большое дело — я говорю о вашем шефе. Он взялся за безнадежное дело, он проиграет рано или поздно. Скорее рано, чем поздно. Но я вам все же помогу.

Нельзя, конечно, сказать, что собранный вами материал — верхушка айсберга, но большая часть сведений от вас еще скрыта. Вы знаете, что сын Бурейко жил у Якубовского в Цюрихе целый год?

— Я оценил ваше чувство юмора. — сказал человек из Генпрокуратуры. — Ведь об этом факте даже газеты писали.

— Да, он прибыл в начале лета девяносто второго, а убыл весной этого года. Вспомнил неутешную вдову Гюнтера Собецки Светлану Рослякову. Не прошло и двух недель после смерти Собецки, как она встретилась с Бурейко-младшим.

— Это проверенные сведения?

— Извините, но если бы я работал под «крышей» журналиста, то даже при исполнении обязанностей по «прикрытию» не допускал бы халтуры и в моих репортажах не фигурировали бы непроверенные факты.

— Убедили, снимаю вопрос. А где Рослякова встречалась с Бурейко-юниором — в Швейцарии или Австрии?

— Хороший вопрос, — одобрителъно кивнул светловолосый и отпил большой глоток пива из кружки. — Сколько пива в Европе выпили русские эмигранты, начиная с девяностых годов прошлого века, и сколько они Европе доставили хлопот. Конечно же, они встретились в Австрии. Нельзя привлекать особенного внимания к себе — новоиспеченная вдова все-таки, Окружение... Но окружение — это в-третьих или даже в-четвертых. Потому что во-первых и во-вторых там есть много наших людей. — Было не совсем понятно, того светловолосый в данном случае подразумевал под «нашими».

— Да, они вообще-то вели себя достаточно осторожно —

что Рослякова, что Бурейко-младший. Но все же факт передачи денег нам удалось зафиксировать.

— Ого! А какова их дальнейшая судьба?

— Об этом вы спросите у Бурейко-младшего или у его папаши. Если, конечно, успеете добраться до последнего.

— Но зачем понадобилась такая достаточно сложная комбинация — с вовлечением Собецки, гражданина другого государства?

— И опять хороший вопрос. Вы имеете в виду, наверное, почему Росляковой понадобилось выходить замуж именно за Собецки? Видите ли, Собецки был ничем не хуже и не лучше зарубежных подставных партнеров. Многие из них оказываются менее вероломными, чем наши соотечественники.

— Кого из соотечественников вы имеете в виду?

— Ну, я не собирался приводить конкретный пример... Хотя вот — один из вчерашних россиян, имеющий паспорт гражданина независимой Латвии, но большую часть времени живущий в Германии и Австрии и замеченный в контактах с фирмами-посредниками, «отмывающими» деньги за украденное poccийское сырье, недавно надул своих партнеров. Вообще нынешние дельцы — явление особое, хотя и не очень интересное.

Давайте восстановим знакомую нам обоим — вам она, да же более знакома, чем мне схему. В России в высоком кабинете сидит человек и раздает лицензии на торговлю (в данном случае я имею в виду примитивный вывоз сырья, в том числе и стратегического). У чиновника в России благ хватает — служебные автомобили, за бесценок приватизированная государственная дача с участком земли в несколько гектаров, за такую же символическую цену приватизированная квартира сотни в две квадратных метров. Но все это — не настоящее. Все настоящее — по их мнению, находится здесь. Именно здесь они видят свое продолжение: в своих детях, которым они обеспечили надежный старт, продав украденное у граждан своей страны золото, алмазы, нефть, вольфрам, титан, никель, медь, апатиты — пальцев рук и ног не хватит, чтобы пересчитать и десятую часть того, ч то воруется.

Зачем наркотики, к чему торговля «живым товаром», для чего заниматься сложными махинациями с ценными бумагами, если есть нефть, лес, икра, уголь, пушнина? На их век, а также на век их детей и внуков, наверное хватит с лихвой. Они, то сеть, демократы, обличенные высшей властью, видят свое будущее здесь — в ипостаси директоров солидных компаний, крупных промышленников, финансовых воротил. Магнатов, одним словом.

Он говорил негромко, но внятно, жестикулируя скупо, так что со стороны могло показаться, будто говорит ок о какой-то мелочи, которая его не очень-то и трогает.

— Но ведь здесь, на Западе, люди должны вкалывать не разгибаясь или им должно очень уж повезти, чтобы они получили хотя бы половину того, что имеет какой-нибудь замминистра в правительстве России.

Хотя российский чиновник в массе своей еще и не доволен своим положением. И действительно — что может дать ему «новый русский», получивший, допустим, лицензию на вывоз топочного мазута? Пачку-другую долларов? Неплохо, в России доллар считается чуть ли не основной валютой, но все же это не его, доллара, почва. А вот тут, в oбществе с развитой экономикой, доллар работает Можно купить недвижимость — она дорожает сейчас, она будет дорожать всегда. Можно положить доллар в надежный банк и он станет потихоньку, но уверенно приумножаться. А лучше всего вложить доллар в какое-нибудь дело. Но для всех подобных операций нужны надежные люди здесь. Из кого можно рекрутировать таких людей? Из эмигрантов «третьей волны» или из «новых», живущих здесь и еще только мечтающих получить гражданство? Можно. Но надо быть очень наивным, надо быть наивным романтиком, чтобы полагать, будто при воровстве, принявшем сейчас миллионные масштабы — речь, как вы понимаете. идет о миллиардах долларов — кто-то будет играть по правилам. Конечно, те, кто эту лавочку открыл, то есть, начал торговать Россией оптом и в розницу, понимали что все проконтролировать невозможно — это же не командная экономика в клаустрированном, наглухо запечатанном государстве, хотя. впрочем, и при такой системе существовала теневая экономика. Но все же господа устроители торгов российскими богатствами пытались придать этому делу возможно большую организованность — как, об этом я гам расскажу, если вы еще не знаете сами.

Ну вот, поначалу все шло вроде бы неплохо. Господа, по которым в России Бутырка плачет, обосновалась первыми здесь в тишайшей благоустроеннейшей стране, только начали вкушать от благ и щедрот многовековой цивилизации, как вдруг — злой чечен ползет на берег Женевского озера и точит свой кинжал. А на что же они надеялись, полагая, что демократия — это воплощенная возможность воровства только для них одних? Нет уж, теперь всем воровать дозволено — в меру, конечно, своих возможностей и интеллекта.

И они пытались внести организованность в ширящийся хаос. Как? Они, квази-демократы — сейчас я их имею в виду — поставили Якубовского старшиной над теми, кто, по их мнению, не должен проносить валютный кусок мимо их державного рта. Это же надо до такого идиотизма додуматься_— учредить должность полномочного представителя правоохранительных органов, специальных и разведовательных служб и поставить на эту должность прохиндея из прохиндеев, вчерашнего смотрителя метл и унитазов. Мы-то, наивняки, полагали, что вершиной дурости господ демократов останется назначение Бакатина на должность Председателя КГБ, ан нет, запас выдумок у них неисчерпаем. Да о чем вы там все думаете, в России?

— А кто — мы? — устало пожал плечами следователь Генпрокуратуры.

— Ну, хотя бы конкретно работники прокуратуры, сотрудники министерства безопасности, военные, наконец. Народ — ладно. Он сейчас безмолвствует, он вообще — стихия, которая буйствует в полном соответствии с циклами солнечной активности. Пик активности, и бац! Нету Союза. Но то в период максимума случилось, сейчас активность светила на убыль пошла, а хаос все ширится и ширится. Сейчас нужны решительные действия, чтобы остановить беспредел.

— Как в августе девяносто первого? — кисло ухмыльнулся следователь. — Может быть, вам со стороны и виднее, но знаете ли, тут, пожалуй, уместна поговорка: «Чужую беду и рукой разведу, а к своей и ума не приложу.»

— Вы считаете, что это уже не моя беда? А с чего бы я к вам подходил?

* * *

11 сентября суббота.

Южнороссийск.

Епифанов появился в условленном месте в одиннадцать утра. Он сразу выделил «Форд» Горецкого из стайки иномарок, припаркованных безо всякого порядка и системы у небольшого трехэтажного здания — то была уже не контора, сменившая «пивточку», то был офис фирмы «Тексас ЛТД.»

— Офигеть можно, — вместо приветствия произнес Горецкий, как всегда мощно пожав руку бывшему коллеге. — Я тебе когда еще говорил: завязывай ты с этим делом — с государственной службой. Я ведь тебе как старший товарищ советовал, как ветеран новичку. Но скоро вашу службу, наверное, и так разгонят к фигам собачьим и тем самым облегчат тебе выбор.

— Ты меня для этого вызвал — чтобы сообщить о грядущем разгоне прокуратуры?

— Нет, это только информация к размышлению. Интродукция, по-иностранному выражаясь, к нашей беседе. Ты газеты центральные читаешь? Вот тебе сегодняшний номер «Комсомольской правды».

Он сунул слегка оторопевшему Епифанову свежий номер «Комсомолки» и ткнул пальцем в коротенькое, в несколько строк сообщение.

«Генеральный прокурор Российской Федерации В Степанков направил Президенту письмо, в котором он обратил внимание на незаконность действий подчиненного ему Главного управления охраны. Несколько дней назад вице-президент А, Руцкой не был допущен сотрудниками управления в свой служебный кабинет в Кремле».

— Ну и что? — спросил Епифанов, машинально отметив про себя, что цена на бензин в Москве составила на Аи-92 и А-76 соответственно 140 и 130 рублей за литр, хотя собственного автомобиля у него не было.

— А то, что кышнут скоро вашего шефа, и тогда жди расформирования, как при товарище Сталине. Или переподчинят министерству юстиции, как новый его глава Калмыков требует. Господину Генеральному прокурору надо бы занимать более последовательную позицию, а то у него и Дунаев друг, и Баранников друг, и даже Якубовский почти что друг, и в то же время он за Руцкого заступается, правда, не слишком активно. Я не могу сказать: «Ну их всех к матери Бени», потому что сам влез в большое дерьмо под названием политика. Ты знаешь, почему погиб Петляков?

— Догадываюсь, — глухо произнес Епифанов.

— Ни хрена ты не догадываешься, господин советник юстиции, — Горецкий со злостью ударил ладонью по рулю автомобиля. — В том, что он погиб, наверное, и моя вина есть.

— Твоя?!

— Да. В общем, был у него один знакомый тип. Они учились когда-то вместе. Карьеру только по-разному сделали. Тот приятель Бориса теперь в Генеральной прокуратуре служит, а для Борьки пост главного мента города оказался вершиной карьеры — теперь это уже точно можно констатировать, Я не буду рассказывать о том, как Борька меня со своим московским приятелем свел. Они, Главная прокуратура, сейчас под вице-премьера копают, под его связи с теневиками и прочими мафиози. Вот я ему и выдал историю трогательных отношений главы «Тристана» Полякова и нынешнего вице-премьера Бурейко, как говорится, в письмах и фотографиях. Фотографии в таких делах, конечно, на фиг не нужны, а вот платежные поручения, факсы, счета-фактуры, накладные, расписки — эти сурово-прозаические документы обладают куда более мощной взрывной силой, нежели фотографии обнимающихся друзей с подписью на обороте: «Вова Поляков и Вова Бурейко — друзья». Нда-а! — Горецкий яростно поскреб согнутыми пальцами густую черную с проседью бороду. — Да пусть бы они и дальше воровали, хер с ними. В России испокон веков воруют, Борьку вот уже не вернуть. Ведь я ему, Петлякову, давно рассказал про досье свое гребаное. Ему с полгода назад цена намного более высо кая была, вот тогда бы им, служителям закона, и приехать.

Нет, мое дело, конечно, собачье, я то знаю, что стену башкой не прошибешь. Я не слишком и переживал, что они интереса к моим материалам не проявляют. Значит, думаю, другие интересы. А какие у них интересы могут быть? Хрен их знает... С воровством, похоже, только депутаты Верховного Совета на своих сходняках борются, да еще Шурик Руцкой «чемоданчиками» пужает. Эти телешоу да газетные публикации сейчас совсем мало что значат, Кто нынче масс-медиа особенно верит?

Епифанов промолчал.

— То-то же... Нужен человек в мундире с большими звездами. Чтобы взял за шкирку любого из этой шайки великих реформаторов — да в Матросскую Тишину или в Лефортово. Только ведь и от «посадки» толку мало — этих мудил-гэкачепистов сажали да выпустили. Теперь уж навсегда выпустили, окончательно и бесповоротно. В какой раз суд отменяется...

Да, но ведь самое главное, что щеголь тот московский, друг Борьки, произвел на меня впечатление пустышки. Останься он где-то в провинции, сидеть бы ему в майорах, если бы он, конечно, на дочке какого-нибудь начальника не женился. Конспиратор хренов! Инкогнито! Коммерческий директор инвестиционной компании. Фиг его знает, как он теперь сам выкрутится, ведь это же он «хвоста» за собой притащил к дому Петлякова, я-то хорошо проверялся.

— Не выкрутится он, — сказал Епифанов, глядя перед собой.

— Что? — Горецкий резко повернулся к нему, взгляд его был недоверчивым. — Ты-то откуда знаешь?

— Дима, ети твою мать, ты, наверное, забыл, чем я по службе занимаюсь. Как фамилия твоего «инкогнито»!?

— Сейчас вспомню... Колобов? Нет. Елки-палки, ведь смотрел же его «ксиву», даже две. Балабин?.. О! Есть —Лобанов!

— Все правильно, коммерческий директор инвестиционной компании «Стинвсст» Лобанов. В «Интуристе» ночью — с четверга на пятницу — концы отдал. Я бы этот случай и не отметил, да шум поднялся, коллеги его из столицы вчера прикатили. А так-то у меня дел — выше головы. За прошедшие сутки по области больше десятка насильственных смертей, война самая настоящая идет, озверел народ. Ага, значит, ты через Петлякова на этого Лобанова вышел? И он прямо на встречу с тобой прикатил?

— Ну, наверное, — пожал плечами Горецкий — Я не знаю, где он там у вас фиксировался.

— В том-то и дело, что нигде он, как ты говоришь, не фиксировался. Ты же сам сказал — инкогнито. Вот, наломал дров, а мы за все отдувайся теперь. Они, эти супермены из Москвы, хотели тут всем вдуть по первое число, всех разогнать грозились. А чего орать-то? Вообще мы их на место поставили: Во-первых, если Лобанов действовал на собственный страх и риск, то и вся ответственность полностью на него ложится. Во-вторых, смерть его наступила от обширного инфаркта. Никакой химии в организме не обнаружено, алкоголя только в желудке мизер, да шоколада. У нас тут ведь тоже не валенки на своих местах сидят, люди подобных смертей навидались — на несколько диссертаций хватит. Какого, спрашивается, хрена было суперагентом прикидываться? Да и ты, блин, разоблачитель... Газет ты много читаешь, вот что я тебе скажу. Позавидовал, небось, тем, что компромат чемоданами собирают, да публикуют всякие пузыри мыльные. У нас, что ли, головы не так привинчены, как у столичных прокуроров?

— Витя, ты же сам прекрасно понимаешь, что не мог я к вам обращаться. Игра в одни ворота, честное слово. У вас скандалы за скандалами. Гляди-ка: сначала твоего самого главного шефа, Савина, кинули, потом Ковалева. Я уже молчу про тех, кто застрелился, потому что по самые некуда в организованную эту преступность влез. Ну, отец родной, какая же вам вера? И фраер этот, царствие ему, конечно, небесное, по той же причине, небось не стал «светиться».

— Конечно, — проворчал Епифанов, — везде чисто, у нас только нечисто. А с чего ты, собственно, взял, что «хвост» был, что следил за вами кто-то? Привиделось тебе, скорее всего.

— У меня, Викташа, один хороший принцип есть — лучше пять минут побыть трусом, чем потом всю жизнь покойником. Не привиделось мне, в том-то и дело. И кокнуть меня запросто могли, как Борьку вот...

— Да не из-за этого Бориса убили, не из-за этого! У него врагов было — рота целая.

— Витя, но ты посмотри: про материалы, что у меня были, только три человека и знали — я, Борис и Лобанов. Бориса нет и Лобанова нет. Тут поневоле начнешь думать о том, что Бог троицу любит. Документы-то, что я ему передавал, хоть целы?

* * *

12 сентября, воскресенье.

Южнороссийск.

Кондратьев в очередной раз позвонил Полякову. Сейчас глава «Тристана» оказался на месте.

— Нам бы встретиться надо, — заявил Кондратьев.

— У тебя возникли какие-то идеи? — смесь издевки, недоверия, которое он не считал нужным скрывать, звучали в голосе Полякова.

— Будем считать, что да, — Кондратьеву и тон, и сам собеседник не нравились, но он решил раз и навсегда покончить с проблемой.

— Ладно, я буду ждать тебя в своем офисе. Ровно через сорок минут, то есть, в пятнадцать ноль-ноль по московскому времени.

— Угу, в офисе значит ..

— Ну да, — глумливо сказал Поляков. — Мы здесь, в России, и по воскресеньям работаем. Мы же не на благополучном Западе, нам горбатиться надо для достижения благополучия. Ты адрес моего офиса знаешь?

— Да наслышан. Хорошо, я буду у тебя через сорок минут.

Кондратьев позвонил в «Инвереск», спросил, можно ли ему рассчитывать на выполнение условий договора уже сейчас и получил утвердительный ответ.

— В таком случае мне нужна охрана примерно с четырнадцати сорока и до шести часов.

— Хоть круглые сутки. Ведь мы же все оговаривали. Супругу вашу будем охранять тоже, ее-то в первую голову охранять надо.

Клюев повесил трубку и покачал головой.

— Надо срочно вызвонить Костю. Влюбленный и без трех минут семейный антропос использует служебный транспорт в личных целях. Вот с этого-то бордель и начинается — с социалистических замашек.

— Ладно, не ворчи, — сказал Бирюков — Сейчас я его сам разыщу.

Он и в самом деле за несколько минут нашел Ненашева.

К четырнадцати сорока они на «служебной» «Волге» подъехали к дому, где на квартире, оставленной ему на время то ли родственником, то ли знакомым, остановился Кондратьев.

Приватным сыщикам было известно, что Кондратьев покинул Южнороссийск семь лет назад и переселился в Прибалтику. Когда три республики тихо отплыли от советского берега, Кондратьев автоматически стал иностранцем — с капиталом человек везде желаем, даже если он и не слишком хорошо освоил язык коренной национальности. У Кондратьева капитал был, но сколько стоил Кондратьев сейчас, в Южнороссийске, похоже, никто толком не знал. Заявление Подлосника-Балыка о том, что Кондратьев может в два месяца собрать десять тысяч долларов, нельзя было воспринимать всерьез. То есть, эта цифра могла быть и в три раза меньше, и в пять раз больше.

Так ли, иначе ли, но сюда он прикатил на иномарке, стоящей не один десяток тысяч, зная, что автомобиль могут в любую минуту угнать, а то и взорвать вместе с владельцем.

Сейчас этот автомобиль ожидал приватных детективов у подъезда дома, где нашли временный приют Кондратьев и его драгоценная (во всяком случае, подорожавшая за последние два дня на пять тысяч долларов) супруга.

Кондратьев появился как раз в тот самый момент, когда Ненашев заглушил мотор. Бизнесмен ничего не сказал, только безо всякого выражения посмотрел на часы и кивнул. Детективам из «Инвереска» ничего не оставалось, как кивнуть в ответ — что-то Кондратьев был не похож на себя обычного, решимость во взоре появилась и движения обрели быстроту и четкость.

Преобразившийся «лох» сел в автомобиль, открыл дверцу со стороны пассажира. На переднем сиденье расположился Клюев — не по старшинству, а потому, что хорошо знал: сидящий рядом с охраняемым объектом, как правило, подвергается большему риску быть застреленным или взорванным (впрочем последнее верно в том случае, когда жалеют взрывчатку и взрывают заряд относительно небольшой силы, расположенный на днище как раз под местом водителя). Бирюков расположился сзади, прикрепив, перед тем, как они тронулись, «клопа» под воротник Кондратьева.

— Так спокойнее, — ответил он на немой вопрос.

Ехать им пришлось не долго, вскоре Кондратьев и детективы уже входили в офис «Тристана». Вывеска у входа не очень заметная, решетки на окнах на первом этаже скромные, в любой лавочке, торгующей шоколадом и жвачкой, и помощнее ставят сейчас.

Зато внутри чувствовалось, что «Тристан» — фирма не просто богатая, а очень богатая.

Малый под два метра росточком, с покореженным лицом и развинченными движениями кикбоксера преградил им путь:

— Вам назначено?

Научился произносить фразу, смысл которой до него самого пока, наверное, не доходит.

— Да, — кивнул Кондратьев.

— Фамилия? — охранник продолжал отрабатывать оклад, который ему положил Поляков. Кондратьев на сто процентов был уверен в том, что оклад этот мизерный, цифру и вслух-то, небось, стыдно произнести.

Мысленно обозвав охранника помесью осла с орангутангом, Кондратьев назвался.

Страж снял трубку, повторил в нее фамилию посетителя, секунд через пятнадцать сказал:

— Вы проходите А вы останетесь здесь, — последние слова относились к Бирюкову и Клюеву.

Теперь уже частным детективам захотелось «вырубить» самонадеянного, явно перенявшего повадки у хамоватого хозяина цербера.

— Послушайте, — тоном, каким разговаривают с пьяными или лицами с явно выраженными признаками умственной отсталости, попытался объяснить Кондратьев, — эти люди со мной. Это моя охрана.

— Внутри этого здания охрана вам не понадобится, — Кондратьев готов был поклясться, что эту фразу козло-орангутанг был не в состоянии придумать самостоятельно, тут ощущалась режиссура хозяина.

— Соедини-ка меня с твоим шефом, — устало сказал Кондратьев, а Бирюков и Клюев одновременно подумали, что он в очередной раз выглядит совсем не «лохом». То ли впечатление от первой встречи оказалось обманчивым, то ли Кондратьев изменился.

Охранник напряженно размышлял какое-то время — очевидно, ситуация не была проработана заранее. Наконец, он отважился принять решение самолично, нажав несколько кнопок на телефонном аппарате, потом подав трубку Кондратьеву.

— Послушай, Владимир, я не понимаю этих финтов, — устало-скучным голосом произнес Кондратьев.

— А в чем дело? — тон хозяина офиса был сдержанно предупредительным.

— Твоя охрана не пропускает мою охрану.

— Зачем тебе охрана? — Поляков весело недоумевал. — Я же не держу никого рядом с собой. Поднимайся ко мне на второй этаж, кабинет мой сразу найдешь.

— Ладно, — решил Кондратьев. — Оставлю охрану на первом этаже.

— Пожалуйста, Стас, пожалуйста, — теперь Поляков давал понять, насколько снисходительно относится к капризам и странностям гостя.

— Мы подождем вас здесь, — сказал Бирюков и вынул из-за пазухи наушники плейера. — Музычку послушаем. Музыку-то у вас слушать можно, босс?

«Босс» то ли вообще проигнорировал вопрос, то ли едва заметно пожал плечами.

Поднявшись на второй этаж, Кондратьев обнаружил в приемной Полякова какого-то молодого человека в спортивном костюме и армейской пятнистой куртке.

— Это в приемной у тебя, надо полагать, секретарь? — бросил он, входя в кабинет, настолько обильно оснащенной компьютерами, телефонами, факсовыми аппаратами и аппаратами множительной техники, что он, кабинет, создавал иллюзию присутствия в каком-то шпионском центре, где собирают и тут же подвергают анализу целую лавину информации.

— А, в приемной? — Поляков улыбнулся широчайшей улыбкой. — Нет, не секретарь, референт. По технике безопасности. Садись, Стас, — хозяин кабинета, не приподнимаясь из вертящегося кресла, обитого светло-коричневой кожей, указал на несколько таких же кресел, расположенных вокруг стола.

Руки Поляков не подал, Кондратьев тоже явно не собирался этого делать.

— Говорят, ты уже несколько дней, как припожаловал в нашу сторонку, а былых партнеров обходишь стороной.

— То, что тебе докладывают обо всех новоприбывших, свидетельствует о хорошо налаженной службе оповещения или о широком круге знакомств, — спокойно прокомментировал Кондратьев. — Но ты не знаешь, зачем я сюда прибыл. И понимаешь, что рано или поздно мы должны были встретиться.

— Конечно, неплохо было бы обсудить перспективы сотрудничества, — это был высший пилотаж ерничества, которому можно было обучиться, только находясь на высоких комсомольских, партийных или советских постах.

— Перестань, — поморщился Кондратьев. — Ты же прекрасно знаешь, что сотрудничать с тобой и вообще с кем-либо из вашей... компашки, которая раньше называлась вроде бы «конфедерацией ассоциаций российских предпринимателей», я не стану. Поскольку методы, используемые вами, у цивилизованных бизнесменов вызывают, мягко говоря, активное неприятие.

— А ты тоже цивилизованный бизнесмен, Стас? — теперь уже Поляков в открытую ваньку валял.

— В той степени, насколько мне позволяет мое советское прошлое и продолжающиеся контакты с «новыми русскими». Я покупаю товар — хотя и знаю, что он наверняка ворованный — уже там, вот в чем вся разница. Это ваше дело — сбывать товар по демпинговой цене, а мое дело — воспользоваться этим, по возможности не нарушая законов, которые давно уже приняты в цивилизованном мире. А если кто-то сознательно гонит «дезу», пытаясь дискредитировать меня, то я могу только повторить по этому поводу баечку про человека, который хотел метнуть камень в другого, да не смог, так как слаб оказался, и уронил камень себе на ноги.

— А ты себя не переоцениваешь, Стас? — улыбка Полякова была такой же широкой, но глаза напоминали глаза бесноватого.

— Нет, не переоцениваю. Под вашими законами никогда не подписывался, потому что они сродни воровским. А в этом деле с партией меди вы на порядок больше моего «наварили», потому как вообще ничего за нее не платили, но сознательно распустили слух, что я всех надул. Как же — господин Кондратьев, проживающий в Австрии гражданин Латвии. Откуда у него доступ к российским средствам массовой информации. Зато к вашим услугам вон какие тиражи, вон какие стаи щелкающих зубами борзописцев вроде мерзавца Караулова. У вас люди в самых что ни на есть верхах. Но ты знаешь, мне удалось проследить, откуда есть пошла эта «утка» о Кондратьеве, проживающем в Австрии гражданине Латвии и эшелонами продающем российское золото, никель и прочее стратегическое сырье.

— Интересно, интересно, — теперь уже Поляков не улыбался.

— Я рад, что тебя это заинтересовало, — теперь уже улыбнулся Кондратьев, но неестественной, резиновой улыбкой. Он сунул руку в карман пиджака и извлек оттуда сложенный вдвое листок бумаги. Положив листок на край стола так, чтобы часть листка выступала, Кондратьев ловким щелчком отправил «послание» по гладкой полированной поверхности. Посыл оказался настолько удачным, что бумажка остановилась как раз перед Поляковым. Тому просто ничего иного не оставалось, кроме как развернуть «послание» и прочесть его.

Он начал читать, и лицо его мгновенно утратило выражение иронии и рассеянной скуки, которое он, словно маску, так старательно надевал в течение всего предыдущего разговора. Теперь это настоящий Поляков. Он изучал листок достаточно долго, наверное, больше минуты. Чувствовалось, что Поляков сознает — надо прекратить чтение, таким же щелчком переправить листок назад, опять широко улыбнуться.

— Можешь оставить это у себя, — Кондратьев словно бы разрешил сомнения на тему: «читать иль не читать».

Поляков поднял голову.

— Что это за... бред?

— Ай-яй-яй, Вова, — Кондратьев словно бы смакуя, произнес имя хозяина роскошного кабинета. — К чему столь непарламентские выражения? Только что был весел, остроумен, даже обходителен, хотя вообще-то ты обходительность своеобразно понимаешь. Что же, я удовлетворю твое любопытство Это — достаточно подробная схема, объясняющая, как кредиты, выданные под закупку товаров первой, можно сказать, необходимости, превратились в деньги на счетах фирм-посредников, а потом на счетах фирм за границей. Со счетов же закордонных фирм они перекочевали на счета конкретных людей. Там фигурируют знакомые тебе лавочки — московский «Июль», германская «Штерциг Хандельсгезелльшафт», которая давно присосалась к российскому сырью, и даже самая одиозная «Дистал А», детище Якубовских в Швейцарии. Ты наверняка успел рассмотреть в схеме свой скромный «Тристан». Хочешь теперь спросить меня, какова дальнейшая судьба этого материала. Он будет опубликован либо в «Фольксштимме», либо в «Корьерре делла сэра», либо где-то еще, либо сразу в нескольких из вышеназванных и неназванных изданий.

Почему я так поступил? Чтобы объяснить широкий общественности на Западе, а заодно и достаточно узкому кругу деловых людей, в чем заключается разница между мной и вами, хотя, возможно, с точки зрения просвещенной Европы разница эта не так уж и велика. Но я вынужден спасать свое реноме. Глупо, конечно, надеяться на то, что этими материалами заинтересуется Прокуратура России — мы-то с тобой знаем, кто вас прикрывает. Хотя, откровенно говоря, мне наплевать на то, что с вами случится здесь. Просто я прибыл сюда, к тебе для того, чтобы заявить: обливать себя дерьмом я не позволю.

— Н-да... — неопределенно произнес Поляков. — Значит, это и есть твое... конструктивное предложение? А почему ты, собственно, именно ко мне с этим пришел?

— Я же сказал тебе, в самом начале разговора, что «вычислил», откуда это дерьмо лилось. Одним из тех, кто этот зловонный источник породил, был ты.

— И у тебя даже есть доказательства?

— Эх, ешь вашу мать! Как вам, так можно самую отчаянную ахинею нести, а как вас за жопу прихватят, так сразу начинаете орать: «доказательств!» Вот мудаки типа Руцкого и собирают эти доказательства «чемоданчиками», а им бы лучше чем-нибудь другим заняться, потому как эти «чемоданчики» — к п... дверца. Прокуратуру ведь вы под себя подмяли, органы госбезопасности давно кастрированы. Если вы чего и побаиваетесь, так это серьезных публикаций там. Одно дело, когда борец с организованной преступностью генерал Гуров выдает по первой телепрограмме, что вот, мол, народный депутат Тарасов-Тарасян «нагрел» Россию на столько-то миллионов долларов. Это все до фени. Публика не реагирует, поскольку разоблачениями нынче пруд прудить можно, органы ничего сделать не могут по причине, которую я уже упоминал. И другое дело, когда материал о ком-то из вас появляется там. Тут и солидные банки вдруг в кредитах начинают отказывать, и на светские приемы приглашать перестают, и даже детей из частной элитной школы вежливо просят забрать, поскольку родители других детей возражают, ведь они, родители, прессу регулярно читают. Я не один такой пример знаю. Там честное имя много значит.

— Ну, нам в европах не жить, — Поляков изобразил улыбку уголком губ. — Мы здесь родились, здесь и пригодимся.

— Ой ли? То-то твой друг и благодетель дочь в Штаты рожать отправил.

— Это ты о ком? — от Кондратьева не ускользнуло, что Поляков напрягся.

— Ах, святая простота!Да о нем же все, о Владимире Филимоновиче, о Бурейко.

— Другом он мне был достаточно давно, теперь только с днями рождения один другого поздравляем, не больше. А уж насчет благодетельства... Ладно, мне все ясно. Ты сюда приехал для того, чтобы предупредить меня, что готовишь мне пакость.

— Пакость? — Кондратьев снял очки и потер переносицу. — Какие вы, господа советские номенклатурщики, все же демагоги Хорошо, пусть это называется пакостью. Да, я приехал сюда для того, чтобы предупредить тебя. Но меня-то атаковали без предупреждения.

— О чем ты? — вроде бы абсолютно незаинтересованно спросил Поляков.

— О том же — о похищении моей жены и требовании выкупа.

— Очень сочувствую. Ты уже приготовил выкуп?

— Держите карман шире, господа. Не на того напали. Засим прощайте, — Кондратьев резко поднялся и, не прощаясь, пошел к двери.

«Референт по технике безопасиости», по-прежнему сидевший в приемной, проводил его внимательным взглядом.

Сев в машину, Кондратьев побарабанил пальцами по рулю к сказал. словно бы ни к кому не обращаясь:

— Сколько вы возьмете за то, что проследите за господином, у которого я только что был, и выясните, не связан ли он с похищением моей супруги?

— Пожалуй, нисколько, — немного подумав, ответил Бирюков.

— Bы не хотите за это дело браться?

— Я этого не сказал.

— Тогда что означает «нисколько»?

— Это означает «нуль». Допустим, что мы, даже не проводя расследования, по истечению какого-то периода времени дадим вам ответ: «непричастен». Точно такой же ответ мы дадим вам,проведя расследование и убедившись в том, что господин Поляков действительно непричастен к похищению вашей супруги.

— Верно, — покачал головой Кондратьев.

— Очевидно, вы просто некорректно сформулировали вопрос, — осторожно вмешался Клюев. — Наверное, вас интересует вообще, кто же именно задумал похищение?

— Нет, — Кондратьев ответил даже как-то поспешно. — Меня интересует только Поляков.

— Меня он, честно говоря тоже интересует, особенно после того, как я послушал только что вашу беседу, — сказал Бирюков. — Так что, ответив вам «нисколько» на вопрос о цене, я имел в виду и то, что мы будем удовлетворять свое здоровое любопытство. Мой коллега и начальник, — он кивнул на Клюева, — согласится со мной. Будем считать, что пять тысяч долларов мы получили за целый комплекс операций...

— Я, честно говоря, не знаю, согласится ли ваш начальник работать на таких условиях, — покачал головой Кондратьев.

— О, вы его не знаете! Когда я расскажу ему о вашем разговоре с Поляковым, он, наверное, будет готов еще и приплатить вам за столь интересное дело.

Кондратьев с интересом посмотрел на Клюева, потом сказал:

— Ладно, я заплачу вам тысячу долларов сразу. Если вы не возьметесь за эту работу совсем, то как-нибудь вернете.

— А где же вас искать? — спросил Клюев.

— Я оставлю вам адрес. С вызовом и визой проблем не возникнет. Ваша забота — только получить загранпаспорта. А сейчас а заберу жену и завтра же покину не слишком гостеприимный Южнороссийск. Вы проводите нас до Воронежа.

— Вы считаете, что этого достаточно? — засомневался Клюев.

— Достаточно, нет ли, но не таскаться же вам за мной по всей России.

— Как хотите, — пожал плечами Клюев. — Только день к тому не слишком удачный получается: понедельник, тринадцатое число.

— Мне везет по понедельникам, а с числом тринадцать у меня тоже все о’кей, — улыбнулся Кондратьев.

4

Москва, Ясенево.

Воскресенье, 12 сентября.

Раньше это была служебная дача. Ее хозяин ушел в отставку в конце девяносто первого года, но дачу упорно не покидал, сидел на ней всю зиму, будто ожидал каких-то изменений.

Изменения не заставили себя ждать. Хозяину — или бывшему хозяину — позвонил его приятель, генерал-майор Великжанин из Службы охраны прежнего Девятого ynpaвлeния.

— Ты не очень занят? — спросил генерал-майор.

— Издеваешься, да? Ты же прекрасно знаешь, чем я сейчас занимаюсь. Даже внуков на жену оставил, она там одна с ними воюет. А я — чистый тебе Топтыгин в берлоге. Хорошо, что из берлоги пока не гонят.

— Тогда и к тебе налечу. Пора уже от спячки просыпаться, весна вон на дворе.

— Это там, в центре, весна, а здесь-то еще зима...

Генерал из бывшей «девятки» не задержался, приехал буквально через несколько часов после телефонного разговора на черной служебной «Волге». Крепкий молодой человек занес в дом коробку из плотного белого картона, оставил ее в прихожей и сразу же удалился. От коробки пахло прежним, удивительно быстро забывающимся временем, то был запах апельсинов, кондитерских изделий и еще чего-то тонкого, неуловимого.

Да, содержимое коробки оказалось подарком из безвозвратно ушедшего прошлого. Коньяк «Гандзасар», который воюющий Карабах вроде бы уже перестал выпускать, «Столичная» в больших «экспортных» бутылках, ветчина, бананы, печенье...

— Однако, — покачал головой Данилов, хозяин еще не отобранной дачи, — не было, как говорится, ни гроша, да вдруг алтын.

— Так ведь ты же плачешься, что лапу тут сосешь, как медведь, — загрохотал Великжанин. — Вот я и решил, что тебя подкормить надо. Да и подпоить, впрочем, тоже.

Вообще-то Данилов был не очень коротко знаком с Великжаниным. Служба в ПГУ — а Данилов отдал ей без малого тридцать нет жизни — к знакомствам, компаниям, за исключением компаний коллег, не очень-то располагает, Но в последние пять лет, вплоть до своей отставки, Данилов занимал должность заместителя начальника информационного управления ПГУ. Он руководил работой службы в странах Центральной Европы. Хотя оставалось достаточно много оперативной работы, но все равно она сводилась к контролю за агентами и руководителями подразделений, а в основном функции Данилова стали административными. Появилось больше возможностей посмотреть, что же делается внутри той страны, интересы которой он защищал, будучи «бойцом

невидимого фронта» в Австралии, Швейцарии, ФРГ, Люксембурге.

И Данилов понял, что со страной происходит неладное. Вообще-то, как человек, проведший по долгу службы годы там, куда миллионы обитателей Страны Советов сочли бы за огромное счастье вырваться хоть на неделю, он имел возможность сравнивать жизнь здесь и там по параметрам и критериям. Но тогда еще существовала надежда (или иллюзия?), что когда-то произойдут так называемые перемены к лучшему.

В последние годы у Данилова, который в принципе был чужд любым проявлениям политиканства и в душе считал (да и вслух произносил), что разведчик должен просто честно служить стране, как самураи когда-то служили феодалам, не задумываясь особо над тем, плоха ли, хороша ли страна — у этого самого Данилова возникло ощущение, что страна становится невменяемой. Но что значит — страна? Это люди, ее населяющие. Так вот, Данилов считал, что людям Страны Советов — как всей массе, так и очень многим по отдельности — нужны услуги психиатра. Можно было рассуждать о том, поможет врач или нет, но любой здравомыслящий человек обязан был заявить во всеуслышание: надо что-то делать.

Как знать, может быть, все происходящее со страной, с ее народом, объяснялось причинами космического масштаба, каким-то не совсем удачным взаиморасположением планет — Данилов опять же не очень доверял подобной муре, во всяком случае, он не видел в подобных объяснениях серьезной системы, но различал приемы и методы явных шарлатанов — но ему становилось предельно ясно: страна втягивается в очень серьезный всесторонний кризис.

«Перестройка», «демократия», «гласность» — эти лозунги не сбили с толку удручающе трезвого Данилова, который вслед за известным английским парламентарием считал, что за всем надо видеть бифштекс. И он с поразившей его отчетливостью видел, до чего корыстолюбивы, беззастенчиво наглы и беспринципны те, кто в очередной раз позвал массы на баррикады. Уж эти-то бифштекса алкали!

Удивляло другое — как легко перешли в стадо баранов те из знакомых Данилова, кого он считал людьми, обладающими аналитическим складом ума, даже чуть ли не мудрецами.

Вот и сейчас кто-то сражался за бифштекс. Этот кто-то — точнее, группа, объединяющая людей, готовых не поступиться бифштексом — хотел использовать его, Данилова, в качестве орудия. В то, что Великжанин вытаскивает его из небытия да прямехонько в свои соратники, отставной замначальника информационного управления не верил. Он знал, какую ступеньку занимает при новой власти Великжанин.

А представитель Службы охраны меж тем активно хозяйничал. Правда, он спрашивал Данилова, позволительно ли будет, допустим, по данному, случаю воспользоваться вот этими фужерами богемского стекла, интересовался, с чего Данилов предпочитает начать, с водки или с коньяка, но все равно ситуацией владел он.

Выпили по первой, закусили и сервелатом, и свежими помидорами. Великжанин заговорил о том, что сейчас, как и во время любой революции, трудно с кадрами.

— А усатый товарищ как сказал? «Кадры решают все», — при этом Великжанин пристально посмотрел на отставника Данилова, словно желая видеть его реакцию, а по ней узнать, согласен ли он с тезисом великого усача.

— Так ведь сейчас, насколько мне известно, с кадрами проблем нет. — развел руками Данилов. — Молодые, энергичные мужики — многим и сорока-то нет.

— А вот мы посмотрим через год... Да что год — через полгодика посмотришь, многие ли из них останутся? На революционных баррикадах кто-то обязан жертвой пасть в борьбе роковой, — подмигнул Великжанин.

Был он с виду грубоват, простоват, а прибаутки насчет революционной целесообразности в следующий момент могли смениться какой-нибудь похабщиной. Но Данилов, умеющий составлять верное впечатление о людях чуть ли не с первой встречи, понимал — образ рубахи-парня Великжанин на себя надевает сознательно, чтобы, если кому-то удастся разглядеть что-либо под этой маской, он, любопытствующий, сразу увидел бы маску очередную.

Вот и тогда, в начале весны девяносто второго года Великжанин балагурил, подливал, подливал. Споить он, что ли рассчитывал Данилова? Безнадежное дело.

Нет, как выяснилось, он и сам хотел «дойти до кондиции», чтобы приступить к вполне серьезному разговору.

— Короче, — наконец-то Великжанин заговорил о главном, — есть мнение, как гутарили в эпоху застоя, создать нечто вроде теневого кабинета служб.

— Теневого? — переспросил Данилов. — Но ведь теневые кабинеты формируются, как правило, оппозицией.

— Э-эа, так ведь то — у них. А у нас страна особая. Чего тебе про эту страну рассказывать, хотя ты, наверное, полжизни за ее пределами прожил. Нельзя, понимаешь ли, нам по их методам существовать. Тут тебе враз штук десять оппозиций образуется и все кабинеты формировать начнут. Так, собственно говоря, и будет, ты сам знаешь, ты все предвидишь, ты же предупреждал еще когда, что «кувыркнемся» мы, еще, помнится, году в восемьдесят седьмом предупреждал. Нельзя допускать, чтобы оппозиция хоть толику власти получила. Я не сторонник «твердой руки», а Россия не Чили, но на самотек все пускать, власть на части рвать негоже. А наш теневой кабинет будет существовать без разделения портфелей, хотя каждый будет заниматься тем, что он лучше всего умеет.

— И что же, по-вашему, лучше всего умею я? — спросил Данилов, вспомнив поведение Великжанина в августе прошлого года. Сначала он безоговорочно поддерживал своего начальника Плеханова, который поддерживал ГКЧП, потом, кажется, в течение одного дня сменил мнение на диаметрально противоположное, яростно осуждал заговорщиков.

— О-о... «По-нашему», как ты выражаешься, умеешь ты многое. Ты получше Каспарова с Карповым шахматную доску с расстановкой всех фигур в голове держишь, хотя фигyp-то у тебя больше, чем у шахматистов, — Великжанин многозначительно поднял вверх толстый палец.

— Ну, относительно фигур могу сказать одно: иных уж нет, а те далече. Кто в России, вроде меня, в отставке сидит, кто остался там — я имею в виду тех, кого «расконсервировать» не успели умники вроде Бакатина.

— Вот последние-то нас в первую очередь и интересуют.

— А что же, нынешнее руководство госбезопасности совсем ситуацией не владеет, что ли?

— Эх, Валентин Игнатьевич, — покачал готовой Великжанин. — Давай-ка мы с тобой еще по одной врежем под копченые миноги. Настоятельно рекомендую — эта рыба получше некоторого мяса будет.

Выпили «под миноги».

— Я ведь что могу сказать, — Великжанин, похоже, «дошел до кондиции» или делал вид, что дошел, — сказать я могу одно: очень правилен лозунг «Доверяй, но проверяй». Вот ты и будешь подсказывать, где это самое руководство нынешнее допускает ошибки, где компетенцию свою превышает, в чужую, то есть, епархию суется. Сейчас ведь не сталинские и даже не «никиткины» времена. Помнишь, как Хрущев «валютную» статью сначала нарушил, приказав валютчиков расстрелять, а уж потом изменения в кодекс распорядился внести. Нельзя сейчас сплеча рубить, нам с западом отношения надо налаживать. Во-первых, совместные предприятия образовываться начнут — партнеров зарубежных никак обижать нельзя. Во-вторых, права человека...

В общем из этого разговора Данилов сделал правильный вывод: его звали в своеобразное «теневое политбюро». Это не будет «райская группа», вроде существовавшего при Брежневе прибежища отставных маршалов и генералов, которые получали солидную надбавку к очень солидной пенсии и ничего не делали.

И еще кое-что понял Данилов уже с самого первого разговора с Великжаниным — ему придется быть двойным агентом. Уж больно его хотели заставить работать на себя профессиональные борцы за бифштекс.

Он дал согласие, попросив для вида сутки на обдумывание предложения. За эти сутки он посмотрел кое-какие свои заметки, доселе ни разу не попадавшие на глаза ни коллегам, ни начальству, не говоря уже о посторонних людях...

... Сейчас Данилов вспомнил события полуторагодовой давности, очень хорошо вспомнил, даже среди разведчиков он отличался выдающейся памятью.

Вечерело, накрапывал небольшой дождик, холодало. Тем не менее Валентин Игнатьевич позвал:

— Клифф!

Молодой кобель породы колли, сверкая умными узкими глазами, вбежал из веранды.

— Гулять сейчас пойдем, понял?

О, это Клифф очень даже понимал. Гулять он согласен не только в моросящий дождь, но даже и в том случае, если с неба стали бы падать градины размером с куриное яйцо — Данилов в этом был уверен.

Он взглянул на часы. Без пяти минут восемь.

Надев на пса ошейник — чего Клифф очень не любил — и пристегнув поводок, Валентин Игнатьевич вышел из дома. Охранники у ворот дачного комплекса спрятались в будочку. Данилов подумал, что если бы они находились снаружи, перед воротами, пришлось бы произносить дежурную фразу, показывая на Клиффа: «А вот он в любую погоду тянет на прогулку...» Сейчас же он только кивнул им.

Выйдя из ворот и увидев, что вокруг почти ни души — только вдалеке выгуливали собак двое мужчин — Данилов отстегнул поводок и направился по узкой тропинке в березовую рощу.

Воздух был густо-синим и стволы берез словно бы светились в нем. Зрелище завораживало своей фантастичностью.

Данилов еще раз взглянул на светящийся циферблат часов. Он держал путь на поляну, которую они с Клиффом облюбовали не так давно.

Здесь, на поляне, сейчас было светлее — наверное, обозначился просвет в синих тучах, через которые уже опустившееся за горизонт светило бросало последние лучи.

Пес внезапно зарычал.

— Спокойно, Клифф, свой! — прикрикнул на него Данилов.

От прогалины на противоположном конце поляны к ним направлялся человек. Данилов пошел навстречу.

— Не заблудились? — спросил он, пожимая руку пришельцу, мужчине лет тридцати пяти в темной курточке из плащевой ткани и такой же кепочке. В левой руке молодой человек держал закрытый зонт.

— Нет, — бодро ответил гость. — Места знакомые. А к тому же — что может быть лучше плохой погоды? Правда, Клифф?

Клифф мимоходом обнюхал брюки вновь прибывшего и, не найдя в их запахах никакой новой информации, заслуживающей толики собачьего внимания, степенно потрусил дальше. Вообще он держался высокомерно, как и подобает крупной породистой собаке.

— Вот ведь какой мерзавец, — прокомментировал его поведение хозяин. — Наверное, кто-то из очень далеких его предков пас овец во владениях какого-то лорда. Генная память, ничего не поделаешь. Так что у нас нового, Миша?

— В прошлое воскресенье «Сильвио» встретился в Берне с Ефимовым из Генпрокуратуры, передал информацию. Контакт прошел незамеченным, «Сильвио» подстраховали. Проверены обстоятельства стрельбы у Якубовского — грубо сработанная фальшивка, дешевый спектакль.

— Так я и думал, — кивнул Данилов.

— Нас беспокоит объект «Агасфер». В понедельник он прибыл на пароме из Стокгольма в Таллин, вечером того же дня был уже в Риге. Ранним утром во вторник выехал в Москву, где взял у своего родственника автомобиль, вообще-то принадлежащий ему, родственник управляет по доверенности, и отправился на юго-восток, предположительно в Южнороссийск.

— Предположительно?

— Да, — голос Миши звучал виновато. — Он родом оттуда. К тому же у «Агасфера» и раньше были дела в Южнороссийске.

— Мне это не совсем нравится, — покачал головой Данилов. — Все дело в том, что оттуда вчера вернулись люди «Сатрапа». А вот следователь из Генпрокуратуры по фамилии Лобанов тоже был там и при загадочных обстоятельствах умер в гостинице в ночь с четверга на пятницу.

— Вы думаете, что Лобанов ездил в Южнороссийск для того, чтобы встретится там с «Агасфером»?

— Нет. Уж больно это нелепо nолyчается. Почему бы им, в таком случае, аж во Владивостоке не встретиться? Им проще было бы пересечься в Москве, а еще лучше в Питере. Что у тебя еще ценного, Миша?

— Есть и еще кое-что. Нам, кажется, удалось выйти на «Угрюмого».

* * *

Необходимая ретроспекция.

11 сентября, субботa.

Щварцвальд, земля Баден-Вюртемберг, ФРГ.

Каждое утро он отмеривал свои восемь-десять километров легкого бега, перемежаемого быстрой ходьбой. Его экипировка отличалась от обычной экипировки джоггеров — вместо кроссовок «Найк», «Пума» или «Рибок» он признавал только тяжелые армейские ботинки со шнуровкой выше щиколотки, он никогда не позволял себе бегать в спортивных брюках, а тем более — в трусах, предпочитал опять же армейские брюки из грубой темно-серой ткани.

В такой одежде и обуви можно не думать о том, что промочишь ноги или оцарапаешься о колючий кустарник, не надо искать удобную дорожку с гравиевым покрытием.

Сохранились еще в тесной, давно обжитой, перенаселенной Европе такие вот места, ландшафтом напоминающие украинские Карпаты, где он когда-то бывал в отпуске, а тишиной и безлюдием — Мещеру, где он родился и вырос.

Теперь леса Карпат и леса Мещеры находятся в двух разных государствах. Он мало представлял себе, как это должно выглядеть. И Карпаты, и Мещера — все это было слишком давно. В последний раз он был в Союзе больше десяти лет назад — ездил туристом на Олимпиаду. А теперь он прервал даже связи с людьми, которые передавали ему сообщения в виде десятка коротких, только ему понятных фраз, а потом исчезали на месяц, на полгода.

Его сейчас звали Детлеф Петцольд. Впрочем, его давно уже так звали. Если бы, разбудив среди ночи, кто-то назвал его по имени, данному ему при рождении, он никак не отреагировал бы.

Сбегая вниз по склону, поросшему высокими папоротниками и лавируя среди кустов и стволов сосен, Петцольд не сразу заметил внизу, у самой дороги, ярко-синее пятно.

Синяя куртка женщины. Она сидела, положив голову на колени. Услышав шорох, женщина повернулась и увидела Петцольда.

— Эй! — окликнула она его. — Помогите мне, пожалуйста.

— Что у вас тут стряслось? — деловито поинтересовался Детлеф, приближаясь к женщине.

Лет двадцати восьми-тридцати. Лицо продолговатое, нос немного с горбинкой, глаза голубые, волосы светлые, без видимых признаков химических осветлителей. В общем, довольно привлекательная.

— Я подвернула ногу.

Она вытянула длинную стройную ногу, обутую в высокий, чуть ли не до колена полосатый носок и модную кроссовку на толстой, «губчатой» подошве.

С ней все ясно. На таких «подушках» хорошо бежать по твердому ровному покрытию, тогда они амортизируют, смягчают толчки, снижают нагрузки на суставы. А эта дуреха подалась в лес, где высокая подошва только увеличивает вероятность риска подвернуть ногу на неровной почве.

Он охватил крупной мускулистой ладонью ее щиколотку.

— Вот тут больно, так?

— Да.

— Ага, ничего страшного, просто сильное растяжение. В худшем случае — разрыв связок.

— Ну вот, вы меня утешили, — она улыбнулась измученной улыбкой.

— Как умею, — он угрюмо улыбнулся в ответ. — Где вы живете?

— Вообще-то я из Фрайбурга. Но здесь...

— Ладно. Считайте, что вам повезло До моего дома не больше полукилометра отсюда. Если вы не возражаете, я оттранспортирую вас туда, а уж оттуда отвезу домой.

Они прошли метров сто — Детлеф поддерживал ковыляющую незнакомку под руку, со стороны левой, подвернутой ноги.

— Послушайте, — сказал он. — Эдак мы и до вечера не доберемся. Людей здесь почти не встречается. Давайте-ка, я просто отнесу вас.

Не дожидаясь его согласия, он легко, словно невесомую, подхватил женщину на руки и быстро пошел, даже обрадовавшись тому, что нагрузка при сегодняшней пробежке-прогулке получилась больше, чем всегда.

Как и предполагал Петцольд, им никто не встретился по дороге к дому. Только на расстоянии метров в сто проехали два автомобиля. Если незнакомка боится быть скомпрометированной, то ее опасения напрасны.

Донеся женщину до своей калитки, Детлеф осторожно поставил ее на землю, потом достал ключ, отпер калитку.

— Прошу, — сдержанно пригласил он даму.

Она запрыгала на одной ноге, слегка касаясь опоры поврежденной ногой. Детлеф отметил, что незнакомка находится в прекрасной спортивной форме — прыжки ее были на удивление легкими, длинными, эластичными.

Словно уловив на расстоянии мысли Петцольда, та обернулась и сказала:

— Когда-то я была чемпионкой Эрфурта по прыжкам в длину.

— Вот как! Значит, вы с Востока.

Вообще-то он уже определил это по диалекту.

— Нет, я же вам сказала, что сейчас живу в Фрайбурге. А сюда я приехала к родственникам.

— Очень хорошо. Ковыляйте в дом, чуть позже я отвезу вас к ним. Это не очень далеко, надеюсь? — шутливо спросил он.

— О нет, не больше трех километров.

— Да вы не только выдающаяся прыгунья, но и неплохо бегаете длинные дистанции.

— Не смейтесь надо мной, пожалуйста.

— И не думал. Вы не возражаете, если мы выпьем кофе прямо на кухне?

— Что вы, какие возражения! Мне так неудобно, я причинила вам столько хлопот.

Она сидела на стуле с высокой резной спинкой (стул сделал он сам) и наблюдала, как хозяин наливает воду, разжигает горелку, засыпает кофе в кофемолку. Во время всех этих манипуляций он не произнес ни слова, даже не поинтересовался, как ее зовут.

— Послушайте, — окликнула его женщина, — мне было бы интересно узнать имя своего спасителя. Хотя, кажется, я его и так знаю.

— Вот как? — он обернулся, но большого удивления лицо его не выразило.

— Да, вас зовут Угрюмый, — сказала она, глядя прямо в глаза Детлефу.

Произнесла она это по-немецки — «мюрриш», неподражаемо грассируя на двух «р». Да, да, все правильно, берлинский диалект.

— Почему же Угрюмый? — он разглядывал ее, словно бы оценивая шутку.

— Не знаю, почему, но ведь вас так зовут, да? Честное слово, ногу я в самом деле подвернула. И я действительно живу во Фрайбурге. Зовут меня Маргитта Хоффмайстер.

— Хм, может быть. Но кто же вы такая, Маргитта Хоффмайстер?..

Он учился в инъязе и занимался тяжелой атлетикой. В спорте успехи были скромные — чуть-чуть не дотянул до кандидата в мастера спорта. Он помнил слова одного товарища, который утешал: «Не инвалид и то хорошо. В спорте первый разряд означает грань, отделяющую нормального человека от инвалида». Впрочем, отсутствие должного роста спортивных результатов следовало объяснить, скорее всего, скудноватым студенческим питанием. У Василия — так звали его тогда — была одна только мать, работающая учительницей, так что рассчитывать на достаточно серьезную денежную поддержку не приходилось.

Зато в другом он достиг успехов более чем выдающихся. Мать преподавала в школе немецкий язык, Василий учился в ее классе. Возможно, гены матери имели решающее значение, возможно, он просто не видел иного пути, кроме продолжения обучения тому, чему уже очень неплохо выучился. Перед уроком немецкого он переводил тексты одноклассникам, в институте переводил «тысячи» сокурсникам — все же больше сокурсницам, так как их было больше.

Он свободно говорил, мог достаточно похоже изобразить, например, саксонский диалект, регулярно слушал «Дойче велле» по транзисторному приемничку, ежедневно читал массу литературы — в том числе и суперзапретные «Штерн» и «Шпигель». Кроме того, он бегло читал по-английски и по-голландски, достаточно прилично знал датский.

Будь у Василия происхождение поприличнее, то есть, имей его родители социальный статус повыше, или удайся он внешностью, ему открылась бы карьера служащего торгпредства, переводчика при очень высоком начальстве или специалиста по древнегерманскому языку со степенью доктора наук.

Но сумрачного вида увалень со здоровенными крестьянскими ручищами, грубыми, словно вытесанными из дерева топором чертами лица, и небольшим ртом, будто бы тем же топором прорезанным, не очень-то вписывался в интерьер гостиных, залов для пресс-конференций и саммитов и прочих помещений, где суждено было блистать людям пусть и менее способным, чем он, но обладающими незаурядными способностями к извлечению пользы для себя из контактов с себе подобными. И не то, чтобы он был неловок, угловат — занятия спортом все же наложили отпечаток — но производил Василий впечатление человека маргинального, заранее обреченного на существование тускловатое, на выполнение функций «подхватчика».

Многие из легковесных его сокурсниц находили Василия к тому же и порядочным занудой, хотя очень охотно спали с ним. Что верно, то верно, душой компании он никогда не был. Даже выпив, он не становился оживленнее, разговорчивым, как часто бывает с людьми замкнутыми и немногословными.

Перед последним курсом его вызвали в деканат. Там желал видеть Василия Промыслова мужчина неопределенного возраста, внешности незапоминающейся, смахивающий на начальника отдела кадров или бухгалтера. Этот невзрачный мужчина сказал, что он из комитета государственной безопасности к предложил пройти в пустующую аудиторию.

Промыслов очень спокойно прикинул, кто же это мог «простучать» про наличие у него «бундесовской» литературы, существует ли еще возможность журналы спасти, и какая участь ожидает его самого — турнут или дадут закончить институт.

Но Владимир Федорович, как представился человек из органов, повел речь совершенно в ином ключе. Он предложил Василию не просто пошлое сотрудничество с грозной организацией — тогда, в семьдесят пятом, она вновь обрела черты печально знаменитого ЧК — он предложил работу после окончания института.

Промыслов говорил себе иногда, повторяя слышанное на какой-то диссидентской волне выражение, что советский человек относится к КГБ со смешанным чувством страха, любопытства и отвращения. Но теперь, получив, пожалуй, самое серьезное предложение в своей жизни, он вдруг осознал, что отвращения он не испытывает вовсе, страха — разве что самую малость, да и не страха вовсе, а осторожной опаски, а вот любопытства оказалось через край. В двадцать один год любому человеку хочется узнать многое, а Промыслов отличался повышенной любознательностью, хотя внешне не особо выказывал это...

С тех пор прошло ни много, ни мало восемнадцать лет. Детлеф Петцольд, бывший торговец автомобилями, уже перестал колесить по дорогам Германии, Бельгии, Голландии, Люксембурга, Австрии. Оставив торговлю автомобилями, он осел в небольшой деревушке километрах в тридцати к северу от Фрайбурга. Здесь, в закутке между Францией и Швейцарией, много туристов, катающихся на лыжах зимой и просто путешествующих летом. Петцольд открыл автомобильную мастерскую, в которой кроме него трудились еще трое слесарей. Но года два назад он вдруг продал автомастерскую, хотя дела у него шли очень даже прилично, и стал работать водителем грузовика в небольшой строительной фирме.

Осенью девяносто второго года Петцольда навестил незнакомец. Прибыл он к нему домой и предложил посредничать при, как он выразился, «транспортировке автомобилей».

— Я все же хотел бы знать, в чем будет заключаться моя работа, — сдержанно поинтересовался Петцольд.

— Ну, съездить во Францию, сесть там в автомобиль и перегнать его в Плауэн или Дрезден.

— А почему вы обратились с этим предложением именно ко мне? — Гость сразу показался Петцольду подозрительным, несмотря на всю его внешнюю респектабельность: дорогой, со вкусом подобранный костюм, «Мерседес», на котором он приехал, очки в золотой оправе на вполне интеллигентном лице.

— У вас богатый опыт по части автомобилей, — незнакомец посмотрел Петцольду прямо в глаза, и Детлеф уловил в его взгляде будто бы даже какую-то скрытую насмешку.

— Может быть, — пожал плечами Петцольд. — Но должен вам сказать, что я отошел от всех дел, связанных с торговлей автомобилями.

— Да ладно, Угрюмый, — незнакомец произнес эту фразу на чистейшем немецком языке, только кличку произнес по-русски.

— Не понимаю, о чем вы? — на широком лице Петцольда с крупными, грубыми чертами не дрогнула ни одна жилочка. — Что это вы сейчас сказали?

— Что сказал, то уж и сказал, — незнакомец улыбнулся улыбкой совратителя малолетних. — Если вы еще ощущаете себя таким обеспеченным — с некоторых пор — то вас, разумеется, не может заинтересовать мое предложение. Вы ведь даже не поинтересовались условиями контракта.

— Послушайте, господин...

— Вайзель, — незнакомец вынул из нагрудного кармана визитную карточку и вручил ее Петцольду. — Извините, я даже забыл представиться.

— Так вот, господин Вайзель, — сухо и бесстрастно начал Петцольд, — вы должны, во-первых, раз и навсегда забыть, что существует такой Детлеф Петцольд, к которому вы имели наглость обращаться со столь сомнительным предложением. А во-вторых, вы должны сейчас же покинуть мой дом, ибо если вы не сделаете этого самостоятельно, я вышвырну вас силой, а потом сообщу в полицию о вас, как о торговце крадеными автомобилями.

Реакция незнакомца оказалась не совсем такой, как предполагал Петцольд. Вместо того, чтобы попытаться объясниться, или тем паче снова начать провоцировать, этот Вайзель — или кем он был на самом деле — быстро, не попрощавшись, покинул дом.

Конечно, сейчас, когда границы России открылись, в Европе, где границ практически не существует, можно добраться до любого места и найти любого человека. Поэтому Петцольд и не прятался особенно, только убрался с оживленного перекрестка и все.

Он сам подал в отставку, можно сказать. Вернее, отставка его произошла автоматически. В середине девяносто первого года он просто перестал выходить на связь. Разумеется, для агента это случай небывалый. Его не раскрыли, не перевербовали, он просто оставил привычное занятие. А через несколько месяцев и случилась эта автоматическая отставка. Петцольд даже не стал искать аналогий — что, например, случилось с агентами Австро-Венгрии, когда империя распалась? Что случилось со всеми подданными империи? Их бросили. Пример белочехов, вернувшихся домой через несколько лет, пропутешествовав вокруг земного шара, наводил на размышления.

Конечно, Россия автоматически становилась правопреемницей Союза. Почти во всем, наверняка и в том, что касалось заграничной агентуры. Но Детлеф Петцольд себя вычеркнул, сознательно вычеркнул, о чем и сообщил связному в конце того же девяносто первого, за несколько дней до Беловежского соглашения... Его не тревожили, что вообще-то было явлением ненормальным.

И вот визит этого Вайзеля... Конечно, некоторые агенты использовали свое положение. Способов обогащения, особенно, если существовала «крыша», позволяющая переправлять грузы без таможенного досмотра, как, например, в случае дипломатических отправлений, существовало довольно много, но чтобы заняться откровенным воровством...

Петцольд знал, что из Западной группы войск ворованные автомобили отправляются эшелонами, как имущество армии. Визитер назвал Плауэн и Лейпциг. И в Плауэне, и под Лейпцигом стояли российские части. Угонщики наловчились угонять автомобили даже на туманном Альбионе, переправлять их паромом во Францию, а уже оттуда дорога была известная, накатанная — через Страсбург, Мец, Мюлуз.

Далее автомобили, если они не шли через военных, то попадали в Польшу, где существовали целые предприятия по перебивке номеров, перекрашиванию автомобилей и прочему «камуфляжу».

Петцольд сразу же проверил, существует ли в действительности фирма, указанная в визитной карточке Вайзеля. Затем Петцольд проверил, чем в действительности эта фирма занимается. Выяснялось — продажей автомобилей, в том числе и ворованных.

В таком случае создавшуюся ситуацию можно было назвать типичной ситуацией для психушки. Ему, нелегалу, предлагали торговать крадеными автомобилями! Нет, они там, в России, в самом деле сошли с ума — они всем подряд торгуют, вот уже начали и агентурой приторговывать.

У Петцольда сначала даже возникло желание восстановить связь с Центром и спросить, как получилось, что о нем, «Угрюмом», знает чуть ли не каждый российский мафиозо, промышляющий в Европе. Но связываться с Москвой «Угрюмый» не стал, хотя он мог бы воспользоваться и запасным вариантом, иным каналом.

А вдруг это просто грубая провокация? Вовлечь в криминал, сдать полиции... Но в таком случае проще подбросить германской контрразведке, БНД, данные о нелегале, носящем фамилию Петцольд и работавшем ранее агентом по продаже автомобилей. И не только немцы заинтересовались бы им. Разведки нескольких натовских стран смогли бы предъявить счет Петцольду за ущерб, нанесенный этим странам, они смогли бы поинтересоваться, причастен ли «Угрюмый» к бесследному исчезновению своих агентов.

Нет, вариант с раскрытием нелегала явно не подходит Центру — «Угрюмый» много знает. Проще устранить его физически. Но уж к этому варианту он готов ежедневно и ежечасно. Здесь его устранить труднее, это в большом городе убийце очень легко вынырнуть из толпы и снова бесследно в ней раствориться. А здесь «Угрюмый» знает практически всех в округе, приближение чужака он чувствует на расстоянии...

... И вот теперь эта встреча.

— Допустим, что все это и в самом деле так, как вы сказали — относительно вашего имени и места жительства во Фрайбурге. Но кто же вы на самом деле? — повторил свой вопрос Детлеф Петцольд. — Вы из бывшей «штази»?

— Нет, что вы, — она поспешно замотала головой. — В противном случае у меня были бы крупные неприятности. Ведь после открытия доступа ко всем спискам министерства безопасности ГДР стольких людей уволили с работы и даже отдали под суд...

— Но на кото же вы, в таком случае работаете? Кто вы вообще по национальности?

— Я немка. А работаю... Впрочем, обо мне трудно сказать «работаю», я ведь почти ничего не умею. Да что там «почти» — совсем ничего не умею. Обо мне лучше сказать так — я представляю интересы ваших друзей.

Она смотрела на него широко открытыми темно-голубыми глазами, и весь ее облик настолько соответствовал последним не слишком хитрым фразам, что Петцольд улыбнулся бы, не оправдывай он в любых ситуациях своего прозвища.

— У меня нет друзей, — сказал он. — Во всяком случае, я не знаю об их существовании.

— Но ведь они знают о вашем.

— Очень интересно. В таком случае расскажите мне о них.

— Я их не знаю. То есть, всех не знаю. Это российская внешняя разведка.

— Вы хотите, чтобы я поверил в то, что вас, гражданку ФРГ, завербовала разведка России? Что они, нарушив всю систему разведки, достигли столь выдающихся успехов за такой короткий срок? Нет, девушка, я не настолько наивен.

— Но ведь так и есть на самом деле. Правда, я не знаю, подойдет ли здесь термин «завербовали». Словом, у меня был друг...

— Ладно, оставим пока эти детали. В данном случае меня интересует, что нужно этим... друзьям от меня. А главное — почему именно от меня?

— Они хотят материалы.

— Какие материалы?

— Видеопленку с записью секретного совещания и протоколы этого совещания.

— Очень интересно. Скажите только, о каком совещании идет речь, и я, быть может, начну искать эти вещи — специально ради ваших прекрасных голубых глаз.

— О том, что пленка и протоколы у вас были, знают в Центре.

— Каком центре, Маргарита? О чем вы?

— Вы должны знать, о чем я говорю, — во взгляде женщины были решимость и отчаяние. — И вы должны догадываться, что о вашем знакомстве с видеопленкой знают не только ваши друзья. Из Центра просили передать, что вам угрожает опасность. Меня послал «Густав».

— Какой «Густав»? О чем вы говорите?

— Но ведь вы прекрасно знаете, кто он такой. К несчастью, он исчез. Его... как это называется?.. Эвакуировали, вот.

Любой человек должен был вздрогнуть, услышав это слово. Эвакуировали. Проще говоря, насильно вывезли в Россию. Новые психотропные средства могут сделать из человека послушную куклу, абсолютно лишенную собственной воли, но внешне он будет производить впечатление совершенно нормального.

«Угрюмый» не вздрогнул. Он производил впечатление человека, утомленного прогулкой-пробежкой. Он не упустил вскипевший кофе, приподнял над огнем турку, дождался, пока шапка кипящей пены осядет, и из горлышка турки глянет антрацитово-черная поверхность напитка, потом еще раз опустил турку на огонь, держа ее за длинную ручку, подержал немного и быстро выключил газ.

«Густав» был одним из связных, через которых он выходил на Центр. Нет, здесь решительно ситуация для психушки. Сначала этот Вайзель, явный провокатор. Теперь девица. Либо она играет — в таком случае уж очень она талантливая актриса, даже гениальная, «Угрюмому» практически не приходилось встречать случаев столь правдоподобного перевоплощения — либо...

Либо об «Угрюмом» знает гораздо больше людей, чем нужно. Просто удивительно, как к нему не явились агенты служб безопасности ФРГ и не взяли его под белы руки.

Случай и в самом деле клинический. Боже праведный, да

ведь они там все сошли с ума. Гигантский организм, в котором мозг не просто стал неспособным к нормальным мыслительным процессам, но в силу патологических изменений не может уже контролировать работу жизненно важных органов во всем теле. Вот что происходит сейчас с Россией.

Она сказала: «У меня был друг». Уж не «Густав» ли? Естественно, кто же еще. «Густава» эвакуировали. Может быть, из-за связи с этой Маргаритой, или как там ее зовут на самом деле?

Интересное, мягко говоря, времечко. Не дадут ему тут отсидеться, честное слово, не дадут. Пример распада Австро-Венгрии, пожалуй, неубедителен. Для его случая куда более подходит та же царская Россия, вдруг ставшая социалистической. Целые семьи нелегалов (не революционеров, будь они во все времена неладны, а разведчиков) жили в странах Европы, в той же вот Германии, а с переменой политического климата попали в руки новых властей. Судьбы их разные, но в основном незавидные.

Н-да, незадача у него получается. Он, «Угрюмый», конечно, много чего знает: Но не больше, чем Аркадий Шевченко, Чрезвычайный и Полномочный Представитель СССР в ООН, который еще при Хрущеве деру дал. Уж тот-то во все государственные секреты был посвящен, а все равно не убрали беглеца, хотя Шевченко ни пластическую операцию нe стал делать, ни даже имя менять.

Хотя, может быть, его секрет, «Угрюмого», тянет на половину всех секретов Шевченко — в создавшейся ситуации, когда там, в России, борьба за власть обострилась похлеще, чем два года назад. Несколько экземпляров видеопленки и несколько экземпляров протоколов сейчас могут весить столько же, сколько пакет секретных приложений к пакту Молотова-Риббентропа. Может получиться «бомба».

Нет, пожалуй, на «бомбу» эти материалы уже не потянут, сказал он себе, заканчивая разливать кофе в чашки.

— Вы сказали о друге? — небрежно, словно бы невзначай поинтересовался он. — Это был «Густав»?

Маргарита только молча кивнула, вид ее лучше всяких слов говорил: «Да это был «Густав».

Правильно, ситуация до боли знакомая. «Густав» молодой мужик, примерно его, «Угрюмого», лет. Случается в этом возрасте безоглядно влюбиться, испытывать очень уж большую привязанность. Годы жизни здесь должны бы приучить его к европейской замкнутости, к застегнутости души на все пуговицы. При их роде занятий надо сделаться еще большими европейцами, чем сами европейцы. Домашненького захотелось, рассейского...

Петцольд вдруг поймал себя на том, что последнюю фразу он прокрутил в сознании, «озвучил» ее по-русски. Тоже плохой признак.

— Вы познакомились с «Густавом» давно? — Петцольд спрашивал так, словно речь идет не об общем знакомом, а об особе, которая всем знакома, например, о Вайцзекере или Коле.

— Три года назад.

— Ага, — словно бы про себя отметил Петцольд. — Стена, стало быть, рухнула уже к этому времени.

— Стена к этому не имела никакого отношения. Я жила в ФРГ с восемьдесят седьмого года.

— Пейте кофе, пожалуйста, — напомнил он.

— Спасибо, — она как-то виновато улыбнулась.

— Давайте посмотрим на ситуацию со стороны. «Густава», как вы утверждаете, нет. Следовательно, во-первых, не существует канала для переправки тех вещей, о которых вы упоминали — подчеркиваю, что мы с вами чисто условно предполагаем их существование, как и то, что я ко всему этому имею отношение. А во-вторых, кому это надо — переправка условно существующего материала, если нет «Густава»? Кто в этом заинтересован?

— «Густав» сказал, что в этом заинтересован «Феникс».

— «Феникс»? — переспросил «Угрюмый». — Впервые слышу.

— Но я же не могла ошибиться, — на лице Маргариты появилось выражение отчаяния. — Я не могла ошибиться.

— Очень странно, — произнес Петцольд себе под нос. А про себя подумал, что это и в самом деле странно, ведь «Феникс» ушел в отставку ненамного позже, чем он.

— Что вы сказали?

— Ничего, — Петцольд потряс головой. — Вы все же пейте кофе, остынет. Kaк вы меня нашли?

— «Густав» сказал мне, где вы живете. Я две недели следила за вашим домом. Изучила ваш распорядок дня.

— Две недели?

— Ну, не полных две недели. Я начала следить за вами с понедельника, с прошлого понедельника.

— Угу, — пробормотал он.

Bce-тaки он почувствовал эту слежку. И именно с прошлого понедельника. Заметить не заметил, но почувствовал. Интересно, как же она следила, не обнаружив себя?

5

13 сентября, понедельник

Они выехали из Южнороссийска около девяти утра — впереди «Тойота» Кондратьева, где на заднем сиденье расположился Ненашев, а в «Boлге» были Бирюков и Клюев, который автомобиль вел.

Эту «Волгу», слизав прозвище у Ремарка, Ненашев назвал «призраком шоссе». «Призрак» обошелся приятелям в смешную сумму — две тысячи долларов. Старый знакомый Бирюкова, работавший ныне заместителем директора таксопарка, списал не очень старый, как он уверял, автомобиль. «Не очень старый» означало, наверное, не более десяти лет, потому что справляться о пробеге по счетчику смысла не имело — его перекручивали, наверное, не один раз. Но справедливости ради стоило отметить, что бегал автомобиль еще исправно, ходовая часть была в порядке, ее состояние объяснялось, очевидно, количеством «пузырей», которые водитeли перетаскали автослесарю. Так что ремонт носил характер преимущественно косметический — перетянуть чехлы на сиденьях и спинках в салоне, поставить новые колпаки, нанести защитное покрытие на днище, покрасить корпус и т. п. Цвет у машины остался прежний, темно-серый. Таким образом, «Волга» полностью оправдывала ненашевское прозвище. Подобный цвет еще называют цветом смерти, так как в сумерках он практически неотличим от общего фона.

Сейчас передвигались они достаточно резво, покрыв за три часа почти двести пятьдесят километров. Бирюков с Клюевым не заметили никаких признаков преследования. Было похоже на то, что и до Воронежа провожать Кондратьева не имело особого смысла.

Но вот они проехали мост через Калитву — «Тойота» впереди, «Волга» метрах в двухстах за нею, и машину, за рулем которой сидел Клюев, остановил гаишник. Нормальный, можно сказать, гаишник, в меру молодой, в меру красномордый, как и все его коллеги высокомерный и изображающий крайнюю степень беспристрастности и неподкупности.

Он поднял жезл и махнул им, указывая на обочину. Клюев подчинился, гаишник с погонами старшего лейтенанта, при бляхе, кобуре — представился. Фамилия Васильев ничего не говорила путешественникам.

Старлей отошел, еще раз рассматривая номер машины, потом покачал головой.

— Да-а... — неопределенно произнес он.

Реплика эта, в силу своей ложной многозначительности, заставляла водителя транспортного средства мгновенно прикинуть, во сколько тысяч рублей выльется дальнейшее общение со стражем безопасности движения.

Клюев тоже прикинул, но его не устраивало применение к данной ситуации поговорки «время-деньги», то есть, он не хотел обменивать очень нужное сейчас время — «Тойота» уже скрылась за небольшим взгорочком — на деньги, которые в принципе, никогда не бывают лишними.

«Ну, мудак, рожай, — мысленно поторопил он гаишника. —Скажи, что за дорогой ведется скрытое наблюдение, или что с вертолета засекли, как «Волга» зачесала по трассе сто пятьдесят в час на участке с ограничением скорости. Резина новехонькая, масло не каплет, номера не забрызганы. Соображай наконец, мудовище, к чему ты сможешь пристебаться.»

— Что же это вы так? — озабоченность, тревога — если не за все человечество, то уж за ту часть, которая перемещается, используя двигатели внутреннего сгорания — читается не челе старшего лейтенанта. — Скрываетесь с места происшествия.

— Не понял, — очень спокойно сказал Клюев. — Что за происшествие?

— Дорожно-транспортное, в каком же вы еще могли участвовать. Сразу за Миллерово. Серая «Волга», ваш номер. Все совпадает. Мне по связи передали.

— Мы не видели никаких ДТП, — сказал Клюев, — тем более, сразу за Миллерово.

— Что же, выходит, я с вами в игры играю? — донельзя официальным тоном спросил старлей.

От будки, облицованной белой блестящей плиткой, к ним неторопливо направлялся еще один гаишник, с погонами старшины. И машинешка, синяя служебная «Волга» под будкой притаилась, словно давая понять — бегать от нас бессмысленно.

«Вот козлы, — тоскливо подумал Клюев, — надолго, кажется, тормознули, надо же такому случиться.»

— Чевой-то наши конвойные поотстали, — Ненашев в очередной раз оглянулся. — Кажется, на посту ГАИ их тормознули. Может быть, и мы остановимся? Пора бы уже передохнуть. Однако странно, — он показал рукой вперед, — километра три как от одного поста отъехали, а они опять стоят.

«Они» —это, естественно, гаишники. Только группа показалась Ненашеву странной — какие-то немилицейские прически, чего-то недостает в экипировке, «Мерседес» в сторонке. Конечно, кое-где милиция получает и «Мерсы». Но чтобы здесь, на периферийном участке пусть и важной трассы...

На то, чтобы сообразить: останавливаться ни в коем случае нельзя, у Ненашева ушло секунд пять-шесть, за это время их автомобиль, сбавляя ход, проехал пятьдесят-семьдесят метров, отделяющие его первоначально от группы из трех человек, один из которых поднял полосатый жезл, и сбавил скорость почти до нуля. Группа поплыла мимо, человек с жезлом рысцой подался за останавливающейся машиной — гаишник никогда такого себе не позволил бы.

— Рвите с места! — крикнул Ненашев. — По газам! Это не милиция!

Жена Кондратьева испуганно оглянулась — для того, чтобы посмотреть на Ненашева, но не на преследователей, а они теперь бежали все трое. Первый уже протянул руку к дверце.

— Заблокируйте двери! — приказал Ненашев.

Но, похоже, до Кондратьева чуть раньше дошло, что ситуация, мягко говоря, не совсем обычная. Двигатель приглушенно взрыкнул, и человек в форме цвета маренго стал быстро отходить назад, уменьшаться.

Ненашев оглянулся — лже-менты (теперь он на сто процентов был уверен в том, что к милиции они имеют разве что отдаленное отношение) бежали к своему «Мерседесу».

Надо было принимать решение. На трассе достаточно много машин, сейчас полдень, но этим типам наверняка наплевать на все. То ли с трассы в канаву сковырнут на скорости сто километров в час, то ли... Водитель из Кондратьева по большому счету никакой, финиш будет плачевным.

— Разворачивайтесь! — приказал Ненашев.

Кондратьев не заставил приказывать дважды, повернул, проскочил через разделительную бровку, успел въехать в ряд до того, как налетел огромный, словно танк, «Линкольн».

Находившиеся в «Мерседесе» слишком поздно заметили маневр беглецов, но отреагировали так, как и предполагал Ненашев: в стекле сбоку и в стекле сзади появилось несколько отверстий, от которых разошлись лучами трещины. Перед тем, как упасть на сиденье, Ненашев успел крикнуть:

— Пригнитесь!

На счастье жены Кондратьева, пули прошли в каком-то десятке сантиметров от ее затылка. Только секунд через пять она то ли прислушалась к команде Ненашева, то ли сползла на сиденье, «отключившись» со страха на какое-то время. У этой женщины была явно заторможенная реакция. Ненашев подумал о том, что Кондратьев поступил в высшей степени неосмотрительно и неразумно, взяв с собой жену — такие люди, как она, просто притягивают к себе всякого рода несчастья.

Но больше по ним не стреляли. «Тойота» взлетела на небольшой взгорочек, и сразу стал виден мост, строение поста ГАИ, поселок с левой стороны, серая «Волга» на обочине. Бирюков расхаживал около нее взад и вперед.

— Ага, — сказал Ненашев, — чуяло мое сердце.

Клюев, находившийся в будке ГАИ, увидел «Форд», которой стал спускаться с возвышения.

— Xopoшо, начальник, — сказал он старшему лейтенанту. — Вон возвращаются наши попутчики. Мы сейчас вместе вернемся под Миллерово и осмотрим, какое ДТП там зафиксировано.

— Вы тут будете командовать? — Клюев почувствовал, что за официальным тоном старлея сейчас не стоит ничего, кроме неуверенности.

— Ты хотя бы тридцать раз от пола отожмешься, сынок? — резко приблизив губы к уху гаишника, спросил Клюев.

И в этой ситуации, которую наставления и инструкции называют внештатной, старший лейтенант растерялся. Именно сегодня утром он добросовестно попытался отжаться двадцать пять раз. Не получилось, уже на двадцать третьем разе руки его не смогли разогнуться. Конечно, когда он только начинал служить в ГАИ и не принимал, как теперь, от трехсот до восьмисот грамм водки в день, он мог отжаться и сорок раз. В последнее время он убеждал себя в том, что отжимания от пола — далеко не самая важная вещь в жизни. Ведь он очень неплохо зарабатывал, особенно сейчас, когда появилось столько богатых людей, готовых заплатить две или даже четыре его месячных зарплаты за то, чтобы не потерять на посту ГАИ лишних десяти минут, не говоря уже о водительских правах.

Но сейчас старший лейтенант на несколько секунд, может быть, даже на целых полминуты выпал из привычной среды обитания, тем более, что находился он в помещении один на один с Клюевым, старшина сейчас был рядом с задержанной «Волгой». Конечно, водители, особенно молодые богачи, вели себя очень уверенно, раскованно, но их поведение укладывалось во вполне определенную схему: в восьми случаях из десяти ему говорили с вполне различимым оттенком превосходства в голосе: «Командир, я очень спешу» и сразу же совали деньги. В остальных двух случаях деньги тоже предлагались, но с соблюдением несколько иного ритуала.

А вот про то, сколько он отжимается от пола, его никто не догадался спросить. Конечно, для своих двадцати восьми лет он уже несколько полноват, добрых полпуда прибавил в весе за последнее время, но даже его непосредственное начальство не обращало внимание на этот факт.

— Значит, нет,— именно так, то есть, вообще-то правильно, истолковал его замешательство Клюев. — А у нас в рядовые не брали тех, кто семьдесят раз не мог отжаться.

— Где это у вас? — машинально спросил словно бы находящийся в состоянии транса старлей.

— В спецназе, сынок, — все так же, почти шепотом, произнес Клюев. — Кто приказал нас остановить?

— А чего это я должен перед вами отчитываться? — старший лейтенант на какое-то время вырвался из-под влияния этого то ли гипноза, то ли шантажа.

— Перед инспекцией по личному составу все отчитываются, — многозначительно произнес Клюев.

Старлей почувствовал себя окончательно сбитым с панталыку. Ему русским языком (иным надо сказать, он никогда и не владел — нельзя же считать два-три десятка английских слов, удержавшихся в его памяти со времен средней школы, знанием иностранного языка) приказало по телефону его же начальство: надо обязательно задержать серую «Волгу» с номером тридцать пять-сорок два. Но этот тип, по виду явно не похожий на «лоха», фраера, предъявивший вместе с правами удостоверение агента частного сыскного предприятия, задает весьма странные вопросы. Насчет частного агентства никакой оперативной установки не было.

— Так вот, — продолжал Клюев, — сейчас мы вернемся в Миллерово...

В это время в будочку влетел Ненашев и выдохнул:

— Нас обстреляли. Примерно в трех километрах по трассе отсюда нас попытались остановить переодетые в милицейскую форму преступники. Как расценивать ваше поведение, старший лейтенант? С нами иностранный гражданин, а вы специально задерживаете его сопровождение за несколько минут до того, как на него нападут. Вы заинтересованы в международном скандале?

Ни в чем подобном старший лейтенант не был заинтересован, но он почувствовал, что его, кажется, здорово подставили.

* * *

Понедельник, 13 сентября.

Южнороссийск.

Поляков уже засыпал, когда раздалось курлыканье телефона. Протянув руку, Поляков нащупал трубку, подтянул ее к уху.

— Здравствуй, Володя, — пророкотал сочный мужской голос. — Спишь уже?

— Собираюсь, — ответил Поляков, сразу узнав говорившего. — Здравствуй, Владимир Филимонович. У нас все в порядке. Тебе подарочек показывали уже?

— Показывали. Он оказался слишком даже хорош, ты меня понимаешь?

— Понимаю, я рад, что это так.

— А вот зря ты радуешься. Тот, кто этот подарок для нас с тобой готовил, твой бывший подчиненный, он оказался слишком умным и осведомленным. Просто удивительно осведомленным для Южнороссийска. Надо бы его как следует отблагодарить. Зря ты не позвонил Ивану Васильевичу выразить ему самую горячую признательность, — собеседник коротко хохотнул, но смешок этот происходил явно не из-за веселья или удовлетворения говорившего создавшейся ситуацией.

— Ну, мы сами тут благодарность выражаем, — ответил Поляков и понял, что сон, которому он хотел уж было отдаться со всем удовольствием гедониста, пропал окончательно.

— Но ему-то, твоему подчиненному бывшему, выразили? Разберитесь срочно, — голос Владимира Филимоновича звучал так, словно он сидел сейчас в торце длинного стола и строго выговаривал одному из подчиненных.

— Разберемся, уже разбираемся, — поспешно заверил его Поляков. — У нас все на подходе, как говорится.

— А у тебя все получится? Помощь не нужна?

— Нет-нет, что ты. У тебя и других забот выше горла. Должны же и мы здесь, в провинции, что-то делать.

— Ну, смотри. Желательно, конечно, со всем этим поскорее разобраться. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответил Поляков, понимая, что у могущественного собеседника ночь не будет спокойной.

Он тут же включил лампу на прикроватном столике и набрал номер на кнопочках, размещенных на трубке-аппарате.

— Привет, Брус, — коротко бросил Поляков, едва услышав голос, который запоминался сразу — молодой, с металлическими нотками и в то же время какой-то подлаивающий. — Нами недовольны, Брус. Да и у меня, честно говоря, ваша работа восторга не вызывает.

— Неужели?

— А ты сам подумай — из трех намечаемых целей ты достал только одну. А уж последнюю упустил — там вообще не фиг делать было.

— Ну, про последнюю сначала речи вроде бы и не было — так, одни понты.

— Ладно, хер с ним, с последним. Надо срочно найти второго. Работа аккордно-премиальная, понял?

— Как же не понять. Мы его уже ищем.

— Все, отбой.

Поляков бросил трубку, поднялся из постели, накинул на плечи халат, закурил, щелкнув серебряной зажигалкой.

Недооценил он Горецкого. Не думал, что из него такой серьезный враг получится. Ему всегда казалось, что Горецкий из тех, кто рожден работать на других — пусть и за очень приличную плату, но быть в обслуге. А он, оказывается, может бросить вызов.

* * *

Славка Брусов родился аккурат той самой осенью, когда в далеком-далеком Мехико американец Боб Бимон прыгнул в длину на восемь девяносто. Обитателям того района, где жили родители Брусова, да и самим родителям тоже, откровенно говоря, было начхать на Бимона и на Америку. Потому как догнать и перегнать последнюю явно не получалось, а вокруг царили сплошные бардак и лабуда, как чуть позже сказал бард, которого родители Брусова, впрочем. не знали.

Район, где родился Брусов, размещался на окраине. Такие районы обычно называют Собачевками, Нахаловками, Грабежихами — особо широко фантазия простого люда не распространяется. Этот район Южнороссийска назывался Хапстроем, то есть, словосочетание образовалось из двух глаголов: «хапать» и «строить».

В следующем году американцы опять отличились: трое из них побывали на Луне. Двое даже по поверхности потопали, а третий повисел в аппарате чуть повыше. Южнороссийск ответил Америке, в частности, тем, что снес Хапстрой на своей территории. Родители Вячеслава Брусова с годовалым младенцем переехали в двухкомнатную квартиру в другой район, нравы и обычаи которого не очень-то отличались от привычек и этики Хапстроя. Это позже, когда зарежут почти всех «священных коров», осмелевшие журналисты прилепят подобным районам несмываемое, как чернильное клеймо номерка из вытрезвителя, определение «гетто». А тогда никто и помыслить не мог, что микрорайон Южный, входящий в состав района с городским названием Советский, может по мерзопакостности сравниться с каким-нибудь их Южным Бронксом или Гарлемом.

Вячеслав Брусов родился в такой стране, в таком городе, таком районе и такой семье, что, по всем раскладкам, не мог мечтать вырваться из круга аутсайдеров. Для школьных учителей он явился не просто неизбежным злом, он был квинтэссенцией зла. Циничный хулиган, второгодник, притеснитель младших учеников и своих сверстников, куривший с третьего класса и употреблявший спиртные напитки более или менее регулярно с пятого, Брусов абсолютно вписывался в категорию подростков, о которых говорят, что по ним тюрьма плачет. Тюрьма никуда не делась, в шестнадцать Славка Брусов сел.

Дело-то, в общем, обычное — вместе со старшими избил и ограбил мужика. Эти подвыпившие мужики словно для того и существуют, чтобы им били морду, ломали ребра, отнимали получку, снимали одежду и часы.

В то время Славка уже имел «кликуху». Его звали Брусом. Вообще-то кличка подходила к его внешности. Славку можно было бы назвать Оглоблей, Дрыном, Бревном, но опять-таки фантазия приблатненных отличается просто патологической приземленностью и рождает клички, либо прямо восходящие к имени и фамилии, либо отмечающие уж слишком бросающийся в глаза недостаток (сколько существует Косых), либо смахивающие на слова из «фени» — типа Дыда, Хока, Тасана и т. п.

А Славка, значит, был Брусом. Рослый, крупнокостный, с красноватым, словно при повышенной температуре, лицом, он производил впечатление малого туповатого, но в принципе незаурядного, из которого при определенной раскладке мог получиться какой-нибудь Васька Буслай.

В судье и народных заседателях, очевидно, жива была генная память народа, слагающего песни о гнуснейших и кровожаднейших бандитах Разине и Пугачеве. Поэтому они дали Вячеславу Брусову удивительно малый срок — полтора года лишения свободы.

«Откинувшись», то есть, освободившись из мест, где постоянно ходят строем и поспешно снимают шапку, завидев кого-то из администрации лагеря, Брус здорово поумнел — разумеется, в своей системе морально-ценностных координат.

Он увидел, что на дворе хорошая погода, что новые песни придумала жизнь, что глупо самому возиться с фраерами, отнимая у них последние гроши. Он ударился в занятия бодибилдингом, бросил курить, а из горячительных напитков стал потреблять только коньяк — благо доходы позволяли.

Всего за один год Брус сделался признанным лидером среди так называемых «трудных» подростков и несовершеннолетних правонарушителей. Он бросал в бой отряды юных хулиганов, вооруженных кастетами, нунчаками, цепями от бензопил, обрезками арматуры, отряды, насчитывающие до сотни бойцов. Он подчинял территории и «живую силу», заставлял то и другое работать на себя.

Так и не окончивший среднюю школу Буслай-Разин-Брус неплохо ладил с представителями власти — он ни разу не вошел в достаточно крупный конфликт с милицией и сумел — нет, термин «отвертеться» или совсем уж пошлое «избежать призыва» здесь явно не подходит — прийти к обоюдному соглашению с чинами из военного комиссариата.

Миром правили цинизм, насилие и корысть. Варенников и Громов еще не вывели «ограниченный контингент» из далекого Афгана, ставшего воистину звездным часом не только для вертолетчиков, десантников, спецназовцев и «соловья Генштаба», советского Редьярда Киплинга — писателя Проханова. Афган пролил золотой дождь на работников глубокого тыла — служащих военкоматов. Существовали довольно четкие таксы за отсрочку от призыва, за зачисление призывника в «команду», которая имела следствием службу в непосредственной близости от дома или в благополучном гарнизоне с мягким климатом Прибалтики либо Среднерусской возвышенности.

Брус имел достаточно средств (и связей!) для того, чтобы комиссоваться подчистую, хотя в это время он мог семнадцать раз подтянуться на перекладине, подвесив к ногам двухпудовик.

В двадцать лет Брус сел за руль новенькой «Волги», а еще через два года он сменил ее на иномарку, да не на какой-нибудь «Опель», который на Западе давно пустили бы под пресс, а на новехонькую «Ланцию». Брус приобрел замашки светского человека.

Светскость абсолютно невозможна без денег и связей — бывший второгодник и хулиган крепко усвоил эту, не им придуманную аксиому. Двадцатипятилетний Вячеслав Брусов являлся совладельцем акционерной компании и входил в совет директоров коммерческого банка. Его связи простирались и за границы России, причем Брус тяготел к так называемым бывшим соцстранам. Польша, Чехословакия (Чехословакия, потом отдельно Чехия и Словакия), ГДР, а потом единая и неделимая Бундесрепублик, Венгрия — везде-то он побывал, начиная с беспокойных девятнадцати лет, когда выезжал в Польшу еще по купленной визе, а дома еще не был до конца утрясен вопрос со службой в несокрушимой и легендарной, и заканчивая самым последним временем, когда он выезжал развеяться на остров Мальорка.

Вообще-то интерес Бруса к Европе был специфическим, и вначале стратегия его действий не очень отличалась от стратегии недавнего главаря подростковых банд в родном Южнороссийске. «Челноки» из нерушимого (точнее говоря, тогда еще не разрушенного) Союза республик свободных, развозившие свой нехитрый совковый товар, торговавшие на рынках Варшавы и под Братиславой, в Дебрецене и 3aгpe6e, где еще не началась война, скоро почувствовали на своих шеях мощную и тяжелую ладонь Бруса и ему подобных.

«Крепкие мальчики» — термин этот стал расхожим, но именно они составляли армию вымогателей, таких, как Брус и его подручные.

Поначалу легкость, с которой удается собирать дань с послушных «челноков», с туристов, с соотечественников, прибывших за границу и основавших там бизнес поприличнее, нежели торговля на «блошиных рынках», свобода, с которой он практически беспрепятственно пересекал границы благопристойных европейских государств, вскружили крепколобую голову Бруса. Он слишком буквально понял — как призыв, как руководство к действию — откровения героев видеофильмов, заявлявших: «Когда мне что-то нужно, я просто беру это».

Да этот лозунг был хорош, как рык молодого хищника, отметивший появление нового претендента на долю добычи. Как реагируют в драке на появление нового дерзкого участника? Вначале следует некоторое оцепенение, все спрашивают друг друга взглядами: «Кто это? Ты его знаешь?» Присмотревшись и прикинув, на что нахал способен, с ним поступают сообразно обстановке.

Так и Бруса оценили по меркам, уже установившимся к тому времени, и признали вроде бы и не слишком серьезным и не очень заслуживающим внимания.

Но!

Как внутри России дерзкие пацаны, чей ранг на зоне мог бы ограничиться «шестеркой», а место — парашей, безоглядно и самонадеянно стали теснить «авторитетов», так и за ее пределами люди без роду без племени, появившиеся здесь вопреки всем существующим законам, безжалостно теснили структуры, основанные на партийных и финансовых связях, новые СП, созданные на пресловутое «золото партии», и отпрысков элиты бывшего государства, пустивших здесь, казалось бы, крепкие и жизнеспособные корни.

Что последовало? Естественно, драка. Естественно, убийства на улицах Берлина, Гамбурга, Вены и Праги. Конечно же, взрывы в офисах в Цюрихе, Братиславе и Люксембурге.

«Русские идут!» — возопил благополучный, разучившийся играть без правил Старый Свет. «Они много голодали, их жестоко били, они вошли в Европу, как нож входит в масло» — так или примерно так комментировали приход «новых русских» масс-медиа. Вроде бы «новая волна» была нежелательной для благополучного европейского обывателя.

Но!

Портье и официанты в Лондоне и на Лазурном берегу стали учить русский язык. Никакой отрыв в развитии космической техники и высоких военных технологий не мог стимулировать потребность в знании русского языка, как скромная русская пара, выпивавшая в ресторане Ниццы или Канна за вечер пять-шесть бутылок шампанского «Дон Периньон» стоимостью в пять тысяч французских франков каждая. Бум на Лазурном берегу нельзя было сравнить даже с приходом сюда в свое время нефтяных шейхов.

Все покупается, господа! Десяток бутылок «Дон Периньон» ничем не отличаются от «белого» военного билета.

Случилось так, что Брус «пересекся» с Поляковым. Что же, они оба родились и выросли в Южнороссийске, добились значительного влияния и немалого богатства, но, что называется, несколько разными путями.

Поляков и сейчас ходил, что дома, что за границей, «по верхам» — офисы солидных фирм, кабинеты высоких чиновников, встречи в неофициальной обстановке с людьми, которые оказывали влияние на политику европейских государств.

Брусов тоже вошел в здание богатства и сказочного благополучия, но с другого входа. Быстро наведя справки о своем земляке в Москве, Санкт-Петербурге, за границей, Брус понял, что против Полякова ни в коем случае не стоит «переть буром» — башку могут оторвать. Можно, конечно, поставить все на кон сразу и... проиграть. И он прибег к услугам Полякова, предложив в обмен свои услуги...

... Вот и в этот раз Поляков попросил Бруса, тот позвонил в Вену, а оттуда его знакомый позвонил в Будапешт, где нашли молодого человека, проживающего неопределенно долго в гостинице и имевшего паспорт гражданина Багам.

Не позже, чем через два дня этот молодой человек появился в России как турист из Польши — естественно, уже с паспортом Ржечи Посполитой. Ему нужен был автомобиль и фотография объекта, подлежащего ликвидации. Еще ему нужен был аванс — половина оговоренной суммы.

И вдруг объекта оказалось два. Люди Бруса, наблюдавшие за объектом, доложили, что «козел из Москвы встречался на его хате вовсе не с ним, а с каким-то бородатым видом.»

Объект, на хате которого происходила встреча, был ментом, его надо было ликвидировать в любом случае — он мешал слишком многим, в том числе и Брусу. «Козлом из Москвы», который был Брусу абсолютно до лампочки, должны были, по словам Полякова, заняться очень серьезные люди.

Про вида и речи вначале не было, но когда он «нарисовался», подручные Бруса на всякий случай попытались проследить за ним. Но вид оказался на удивление шустрым и скрылся.

Поляков вначале даже не знал, о ком третьем идет речь. У него была информация, что из Москвы прибывает следователь Генпрокуратуры, который входит в бригаду, занимающуюся расследованием дела Бурейко. Этот следователь прибывает непосредственно к Петлякову, у которого якобы имеются какие-то материалы. Ясное дело, эти материалы очень даже могли касаться сотрудничества Бурейко с партнерами из Южнороссийска — в первую очередь, конечно, с Поляковым. Поляков сразу обратился к Брусу и выразил готовность оплатить услуги. Да, Поляков не предполагал, что Горецкий может нанести удар. Мудрый змий, конечно, поэтому очень и очень осторожный. Поляков мог не сомневаться в том, что Горецкий «просчитал» все их связи с Бурейко, но тот же Горецкий, как юрист, не мог не знать, что одно дело — догадываться или знать о чем-то почти наверняка, а другое дело — документально подтвердить это. Прокуратуру могли интересовать в первую и в последнюю же очередь документы, а версиями, гипотезами и логическими построениями, пусть даже самыми совершенными, ее не заинтересуешь.

И совсем уж ни к чему было появляться еще и Кондратьеву. Будто без него у Полякова забот мало. На всякий случай он дал наводку тому же Брусу, сделав вид, что Кондратьев ему, Полякову, абсолютно безразличен.

— Он своих, можно сказать, обокрал. Бабок у него, как дерьма. Можешь заняться им вплотную, — вроде как услугу Брусу оказывая, посоветовал Поляков.

Так что, вспоминая о Кондратьеве, про которого «только одни понты были», Брус, конечно, был прав. После того, как «троим сучарам» удалось отбить жену Кондратьева и лишить Бруса приличного выкупа, последний, конечно, обозлился. У него уже появился зуб на «сучар» и на «лоха», и он почти не обратил внимание на вторичный совет Полякова с «лохом» разобраться.

И теперь Поляков попрекает Бруса его «проколами». Настанет время, когда Брус пошлет его к гребаной матери, но пока еще рановато. Не надо пока рубить концы. Хотя, если кто-то прибегает к услугам другого — а в последнее время Поляков прибегает к услугам Бруса, обратного не наблюдалось — то он демонстрирует свою ущербность. Брус эту истину еще на зоне усвоил, когда срок «по малолетке» мотал.

Что-то Поляков в последнее время задницу от ментов усиленно прикрывать стал. Те его кореша, что из Москвы приезжали, вроде как «конторские», да только какая сейчас «контора»? Название одно, плюнуть и растереть...

6

15 сентября, среда.

Южнороссийск.

— Славная осень. Здоровый, ядреный воздух усталые силы бодрит, — Ненашев поежился.

— Классик сказал это не о сентябре, а о более поздней поре осени, — заметил Бирюков. — Хотя, конечно, погодка — не подарок, — согласился он.

Откуда-то из Арктики прорвался «язык» атмосферного фронта. Уж с чем этот фронт столкнулся в атмосфере, только к довольно значительному — ночью температура снижалась до плюс пяти — похолоданию добавилась морось, холодная влага висела в воздухе и обладала способностью проникать не только под одежду, но и претендовала на полное оправдание выражения «прохватывает до костей». После очень теплых дней, какие в бывают здесь в эту пору года, «ядреный» воздух заставлял стучать зубами.

— Вот это и есть погодка для настоящего разбоя, — Клюев произнес последние слова почти мечтательно. — Не дрейфьте, мужики, скоро согреемся.

Было уже около десяти часов вечера, и здесь, на пустынном пространстве, отделяющем крайние многоэтажки от «района бедных», не встречалось ни души. Раньше на пустыре, не очень захламленном, росла травка, здесь устраивались пикники поближе к краю пустыря, под кустами, которые росли в изобилии, а теперь, при возведении особняков, были нещадно вырублены.

На пустыре теперь выгуливали собак, и шедший впереди тройки Клюев, памятуя об этом, старался различать в темноте тропинку, выделяющуюся светлой полосой на фоне травы, чтобы не топтать собачье дерьмо.

Все трое были одеты в зелено-коричневые пятнистые комбинезоны, перехваченные в талии ремнями. Клюев настоял на том, чтобы под комбинезоны были надеты пуленепробиваемые жилеты. Его напарники поворчали насчет того, что от кевлара толку никакого почти что, а запаришься в этой жилетке, что в бане. Но, как оказалось, при такой погоде запариться было сложно, даже при быстрой ходьбе.

За плечами у всех троих были рюкзачки. Если бы их остановил милицейский патруль, то самой безобидной предъявленной им статьей УК оказалась бы двести восемнадцать. Заготовленного на этот случай заявления, что он идет сдавать оружие в органы внутренних дел, никто из троих, естественно, не имел, да и время было явно для такого дела неподходящее.

В рюкзачках Бирюкова и Ненашева покоились скромненькие «Скорпионы» шестьдесят первой модели. Эти пистолеты-пулеметы, детища непревзойденных чешских оружейников, будучи снабженными глушителями, обладали очень приличной скорострельностью — до тысячи выстрелов в минуту, а со сложенным прикладом легко прятались под полой пиджака и вообще были бы самым настоящим чудом, если бы не один недостаток — сделаны «Скорпионы» были под патроны калибра 7,65 миллиметра «браунинг», которые на внутреннем российском рынке (естественно, подпольном, разумеется, «черном») являлись редкостью.

Поэтому Бирюкову и Ненашеву оставалось вздыхать, глядя на десять обойм по двадцать патронов — именно столько выдал благодетель Тенгиз Гвирия, полковник информационно-разведывательной службы республики Грузия. Друзья вроде бы собрались уже пополнить боезапас, но у Тенгиза, как и у Грузии вообще, возникли, мягко говоря, большие проблемы. Абхазы побеждали их, коварно воспользовавшись вооружением грузинских формирований на своей территории.

У Клюева была при себе его неизменная гениальная самоделка — предельно укороченный автомат, в котором использовались патроны для АКМСа. Еще у Клюева в кармане брюк находилось австрийское чудо «Глок 18».

Так что троица подходила под определение вооруженного формирования. Правда, Клюев и Ненашев имели право пользоваться пистолетами ПМ, но аренда «макаров» у эмведешников стоила довольно дорого. Прижимистый Клюев арендовать оружие не стал, а пистолет Ненашева в данное время находился в сейфе офиса «Инвереска». Но вообще-то стрельба в их планы не входила, разве что только в случае крайней необходимости.

Их целью был трехэтажный особняк, к которому пять дней назад с минимальным комфортом был привезен Ненашев. Обитатели особняка не отличались особой осторожностью при пользовании переносными портативными рациями. Вообще складывалось впечатление, что они проживали на территории отдельного государства размером с участок под особняк, а при перемещении по Южнороссийску пользуются правом исключительной личной экстерриториальности.

Так что программа сегодняшнего вечера в особняке была детективам знакома в мелких даже деталях.

Дойдя до черты «поселка бедных», имеющей со стороны пустыря вид глухого бетонного забора, сыщики из «Инвереска» остановились.

— Вот он, замок, мать его перемать, — негромко сказал Ненашев, — указывая на светящиеся во тьме прямоугольники. — Ни хрена себе огонек в ночи. Иллюминация на пару киловатт в сумме.

— А ты точно определил, что это именно тот дом, который нам нужен? — в шутку поинтересовался Клюев.

— Да, начальник. Я видел его пару раз днем и один раз ночью. И этих впечатлений мне хватит для того, чтобы узнать сию лачужку на лесной опушке даже в состоянии глубокого одурения. Как будем наносить визит — с парадного входа или с черного крыльца?

— Думаю, что лучше со стороны черного крыльца, —

Клюев, наверное, улыбнулся в темноте, но этого никто не заметил. — А поскольку мы пользуемся не парадным подъездом, то и экипироваться будем соответствующим образом.

С этими словами он перебросил рюкзачок со спины на грудь, вынул из него вязаную маску-шлем, оставляющую открытыми только глаза, натянул на голову. Точно также поступили и Бирюков с Ненашевым. Потом они извлекли из рюкзачков оружие, обоймы рассовали в накладные карманы брюк, на руки надели тонкие синтетические перчатки.

— Готовы? — голос Клюева из-под маски звучал глухо. —Тогда — аллонзанфан!

Бирюков быстро встал спиной к забору и сложил руки на уровне солнечного сплетения. Клюев шустро, словно белка, едва коснувшись руками плеч Бирюкова и опершись ногой о его ладони, оказался стоящим на его плечах. Тяжелые ботинки с рубчатой твердой подошвой создавали некоторый дискомфорт плечам Бирюкова, но он даже ритма дыхания не изменил. Еще мгновение — и Клюев, подтянувшись на руках, оказался на гребне стены.

Точно такую же последовательность упражнений проделал и Ненашев. Затем Бирюков вытянул руки вверх, был подхвачен партнерами, зацепился за ребро плиты и с такой же легкостью, как только что его товарищи, вскарабкался наверх. В другой ситуации он отметил бы, что для мужчины, уверенно преодолевшего сорокалетний рубеж, он находится не в самой худшей форме. Но сейчас было не до того. Внизу под стеной росли какие-то кусты, свет из окон не пробивался через них, а еще там угадывались какие-то сооружения типа парника. Спускаться со стены прямо перед нею значило подвергать себя опасности напороться промежностью на какую-нибудь подпорку.

— Прыгаем дальше в огород, — вполголоса произнес Клюев и первым беззвучной тенью, словно большая ночная птица, порхнул вперед.

Бирюков посильнее оттолкнулся от ребра плиты, полетел через кусты, перед приземлением сгруппировался и, перекатившись через согнутую колесом спину, с удовлетворением отметил, что полет его закончился абсолютно благополучно.

А Клюев, полусогнувшись, быстро и бесшумно, словно тень, уже заскользил вперед по тропинке. Теперь они входили в пространство, достаточно ярко освещенное «иллюминацией» в доме.

Но их, естественно, никто не заметил. Вряд ли кому из обитателей дома пришло бы в голову выходить сейчас на свежий воздух — ватерклозет в доме внутри, а на предмет подышать существует балкончик, который выходит на противоположную сторону, на улицу.

Сейчас пинкертонам предстояло самовольно, без спроса вломиться в чужое жилище. Их действия в случае неудачи наверняка будут истолкованы самым невыгодным для них образом, семьдесят седьмая, «бандитская» статья им гарантирована. Но играть по правилам в нынешние времена значило наверняка оказаться в самой невыгодной ситуации.

Дом возвышался неприступной крепостью. Выглянув из-за угла, Ненашев обнаружил, что стальная решетчатая дверь на крылечке сейчас заперта. Да и вторая дверь, ведущая непосредственно в дом, судя по виду, сделанная из твердого дерева и наверняка укрепленная изнутри, не оставляла никакой надежды быстро ворваться внутрь.

Но вообще-то никто с самого начала не собирался проникнуть внутрь таким тривиальным способом, то есть, через дверь. Зря, что ли, Ненашев проторчал около этого дома несколько часов подряд, прикидывая, как же можно будет атаковать неприступную с виду крепость. Решение им было найдено заранее. Клюев «перспективный план» одобрил.

Ненашев не зря назвал дом крепостью. По самому верху третьего этажа располагались зубцы, как у настоящего фортификационного сооружения, когда просветы между зубцами используются в качестве бойниц. Зубцы были достаточно высокими и толстыми — в кирпич. Если в раствор при кладке не пожалели цемента, значит, вес человека зубец выдержит. Тонкий, но прочный капроновый трос должен был охватить зубец по основанию.

Набросить петлю поначалу представлялось делом почти безнадежным — расстояние между зубцами невелико, чуть больше ширины самого зубца, а бросать надо несколько сбоку, да еще на высоту чуть ли не в десять метров.

Но Клюев быстро убедил всех, что наброс петли — дело далеко не безнадежное. Сейчас это удалось ему всего с пятой попытки. Жестом приказав отойти от места предполагаемого падения зубца, если раствор замешивали все же не на совесть. Клюев начал взбираться вверх. В своих предположениях оказался прав Ненашев: для строительства таких домов раствор замешивается примерно такого же качества, как для возведения старинных соборов, а то и получше.

Используя специальный карабин, перехватывая им узелки на тросе, Клюев секунд за двадцать оказался на крыше особняка. Потом влез Бирюков, который был чуть потяжелее

Клюева, но и его опасения относительно плотности кладки оказались напрасными. Замыкал путь наверх Ненашев.

Потом они, стараясь ступать по возможности бесшумно по железной кровле, прошли вдоль бойниц и зубцов к месту, которое Ненашев определил максимально подходящим для внезапного проникновения в дом. Это были высокие окна вдоль винтовой лестницы, которая располагалась внутри специального выступа.

Что же, Ненашев все рассчитал правильно. На лестнице почти не было света, разве что он проникал только через неплотно прикрытые двери внутренних помещений. Клюеву и Бирюкову предстояло атаковать окна на лестничном выступе с фронтона, а Ненашев готовился спускаться сбоку.

Повесив автоматы на ремнях на правое плечо, сняв предохранители, все трое разом скользнули вниз на тросах, закрепленных все на тех же зубцах.

Когда Ненашев излагал свой план «взятия крепости», он, нервно хихикнув, высказал предположение, что окна в крепости могут быть забраны пуленепробиваемым стеклом. Но, как выяснилось, забота о повышенной безопасности хозяев дома не простиралась дальше — или выше — мощных решеток на окнах первого этажа.

Брус сидел, развалившись в удобном кресле. Перед ним на панированной поверхности столика черного дерева лежали несколько листков очень качественной, ослепительно белой бумаги с напечатанным на ней лазерным принтером текстом.

Это был своеобразный отчет, составленный группой работающих на Бруса бывших работников министерства госбезопасности. Да, те же самые деньги, которые позволили Вячеславу Брусову выстроить этот великолепный особняк то ли в мавританском стиле, то ли в стиле кого-нибудь из французских королей, которые давали ему возможность нежиться под щедрым солнцем на Балеарских островах, сделали также возможным и получение информации о людях, которые были известны даже не всем высшим чинам руководства бывшего КГБ. Сейчас Брус внимательно выслушивал рассказ бывшего гэбэшника.

— А что с тем немчурой, который «завязал» с органами? Не колется?

— Не колется, — покачал головой бывший комитетчик. — Есть сведения, что к нему бывшие друзья и сослуживцы дорожки ищут.

— Да? — Брус разлил по пузатым коньячным рюмочкам темно-золотистую влагу. — Может быть, он и в самом деле клад какой-то заветный нашел, а?

— Нет, похоже, что у него есть какие-то документы, которых многие наверху боятся.

— А кто боится?

— Мне бы самому хотелось знать это, — едва заметно улыбнулся отставной рыцарь плаща и кинжала, Был он чуть постарше Бруса, года на три, на четыре. Но если Брус в последние восемь лет шел к цели, определенной им же самим четко, ясно и бесхитростно, шел путем прямым, не отвлекаясь на разную ерунду типа поисков истины и размышлений о сути происходящих событий, то молодой человек, ушедший в отставку в звании капитана, испытывал сейчас чувство досады из-за бесполезно потраченных сил, времени и чувство фрустрации, то есть, глубокого разочарования. Он затратил на четыре звездочки пять с половиной лет учебы в техническом вузе, потом еще два года в Краснознаменном институте КГБ им. Ю. В. Андропова, начал набираться практического опыта в работе, которая ему нравилась, потом грянули реформы, перемены, реорганизации, и он вроде бы остался не у дел... Выполнять роль мальчика на побегушках он не захотел. И, наверное, ошибся, приняв такое решение. Да, уход в так называемые коммерческие структуры приносил доход повыше, чем служебный оклад плюс надбавка на звание, плюс выслуга, но кто он теперь при этом вот жлобе с физиономией вчерашнего «любера»? У жлоба есть большие деньги и — к непреходящему изумлению бывшего чекиста — обширные связи за границей.

— Надо бы поплотнее заняться вашей агентурой, — раздумчиво произнес жлоб, отпивая — усвоил-таки — крохотный, неспешный глоточек из рюмки.

— Пожалуйста, — с некоторой даже обидой сказал человек с двумя высшими образованиями, — это очень подробные и грамотно составленные списки.

Брус подтянул поближе к себе листок, подтянул небрежно, как делает это только человек, ничего никогда не производивший, но зато очень много чего потреблявший.

— Ага, — сказал он через некоторое время. — Вспомнил, вот на этого хмыря, как его... Пет-цоль-да мои ребята выходили с год назад.

— Возможно, — пожал плечами собеседник, — выходили-то вы на него опять же с моей подачи. Кстати, зачем он вам тогда понадобился?

— Так ведь он вроде промышлял автомобилями, а у нас как раз раскручивался автомобильный бизнес.

«... твою, жлобяру, мать! — выругался про себя бывший комитетчик. — До чего же мы докатились — прислуживаем этим хамам! Один из самых талантливых нелегалов, «Угрюмый» — и вдруг «автомобильный бизнес»! Ладно, — тут же одернул он себя, — не нравится жлоб, оставь его. Не хочется? То-то же.»

— Нет, — очень терпеливо стал объяснять бывший наследник Берзина и Ягоды, — этот человек, по нашим данным, располагает информацией, которая может стоить не один миллион долларов.

— Да ну? — насмешливо спросил бывший зек, твердо усвоивший правило никогда открыто не выказывать явной заинтересованности в чем-либо.

От собеседника, конечно же, не укрылся алчный блеск в глазах Бруса и болезненная гримаса вроде жалкой улыбки придурка. Это у Бруса со времен его хулиганской юности: блажная полуулыбка возникала у него по сигналу из подсознания в момент высшего напряжения. Комитетчик, умудренный знанием психологии, уже после нескольких контактов с Брусом отметил в нем эту особенность.

— Я же говорю, — глаза бывшего чекиста улыбались, — что ему. похоже удалось завладеть документами...

А в комнате на втором этаже сидел человек, который только что получил разрешение Бруса на то, чтобы кассир выдал двадцать пять тысяч долларов — вторую половину гонорара за убийство полковника милиции Петлякова. Эти деньги надо было еще передать в третьи руки за границей, в Венгрии. А уже из этих третьих рук должен получить плату исполнитель. Таким образом, никто никого не знал лично. Брус не один раз уже пользовался услугами киллеров, проживающих за кордоном, и он понял, что это лучший вариант. Использовать же наемных убийц из родных палестин и даже проживающих не в России, а вообще в эсенговском пространстве — дело крайне ненадежное, даже в том случае, если хладнокровный исполнитель живет где-то в Горном Балахшане.

Стекло жалобно дзенькнуло, то есть, прореагировало на удар тяжелого ботинка точно также, как реагируют все обычные стекла.

Надо было, по возможности, сначала разбить стекло как можно большей площадью, а уже потом влетать в освободившееся пространство. Клюев и Ненашев проделывали это упражнение не один десяток раз, Бирюкову же приходилось отваживаться впервые в жизни.

И он, на секунду зажмурившись, ожидая, что острые осколки вот-вот врежутся в тело, качнувшись, словно маятник — сначала мощно оттолкнувшись ногой от стены, а потом начав безостановочное падение, полетел на невидимую преграду, выбросив вперед ногу.

И ничего страшного не случилось. Осколки стекла не ранили его. Не произошло и другой неприятности, которая, в принципе, представлялась вполне реальной — то есть, существовала вероятность вылета за перила лестницы. Но Бирюков только ушиб бедро о прутья ограждения. Боль была терпимой, а синяк, который появится впоследствии, в счет не шел.

— Все целы? — хрипло выдохнул Клюев, оказавшись на ступеньках чуть выше Бирюкова.

— Все, все! — раздалось в ответ.

— Впер-ред!

Яркий свет из распахнувшейся двери ударил по глазам, и два силуэта возникли на площадке.

— Что... — послышалось от одного из силуэтов, и в то же мгновение Клюев мощным боковым ударом уложил его на пол.

Следующий попытался ударить ногой рванувшегося вверх по лестнице Бирюкова, который еще не преодолел последние две-три ступеньки и представлял из себя, как казалось, неплохую мишень.

Но мощный блок подбросил ногу вверх, одновременно протянув ее вперед, а еще через долю секунды незадачливый каратист загрохотал вниз по ступенькам, пересчитывая их спиной и затылком. Только чудом он не вылетел в оконный проем. Впрочем, и так результат, кажется, ничем не отличался от падения на асфальт с высоты второго этажа.

После яркого света ничего не видно какое-то время в темноте. Неожиданно возникший после темноты яркий свет, конечно, бьет по глазам, но если это не направленный пучок света, то зрение даже обостряется, разве что веки слегка смыкаются рефлекторно.

Картина, открывшаяся взорам ворвавшихся в комнату на втором этаже детективов из «Инвереска», по силе эмоционального воздействия наверняка превосходила картину Репина «Не ждали» и заключительную немую сцену в спектакле по пьесе комического художника Гоголя.

В комнате как раз происходила выдача денег под расписку. Человек, прикативший из-за границы, получал вторую половину суммы, причитавшуюся за сделанную раньше работу.

Момент, что и говорить, был драматический. В открытом сейфе лежало еще тридцать две тысячи пятьсот долларов и «кассиру» очень не хотелось бы, чтобы кто-то из посторонних в этот сейф заглядывал, даже если эти посторонние свалились с потолка, на них маски, а в руках оружие. Поэтому он сделал чисто рефлекторное движение, пытаясь захлопнуть дверцу.

— В сторону! — послышалась команда. — Руки за голову!

Оставив Ненашева сторожить сейф и кассира с неизвестным, пытавшемся засунуть несколько пачек в большую сумку, стоявшую под столом, Клюев и Бирюков рванулись на третий этаж...

... — ему, похоже, удалось завладеть документами, закрепляющими некий договор.

О том, какой договор закрепляли документы, Брусу не суждено было узнать в следующее мгновенье. Потому что из коридора донесся страшный грохот, звон разбитого стекла, чуть позже — тяжелое хаканье и сдавленные крики.

Бирюков и Клюев наткнулись еще на одного охранника. Тот успел выхватить АКС, но Клюев дал короткую очередь, метя чуть выше направленного на него автоматного ствола. Расчет оказался верным, и прицел точным — АКС вывалился из простреленной в нескольких местах руки охранника. Но в самый последний момент, когда уже он почувствовал резкие удары по руке, охранник успел нажать на спусковой крючок, и страшные кувыркающиеся пули калибра 5,45 миллиметра затенькали по стенам и потолку коридора.

Клюеву и Бирюкову повезло — ни одно из смертоносных жал их не коснулось. Бирюков, вкладывая всю ярость (наверняка у этого сукиного сына, по виду — уголовника, было разрешение на ношение оружия, быть может даже и на этот АКС-74У, а ему, Бирюкову, в три узла надо завязаться, чтобы драного «макара» иметь) в удар, саданул охранника ногой под грудь — длинный, четко выполненный йоко-гери —

отчего тот, скользя по стене, отлетел на несколько метров и грохнулся затылком о кафельный пол.

Бирюков подхватил трофей и вслед за Клюевым, раскрывшим дверь ногой, ворвался в комнату, держа по автомату в каждой руке.

Брус перекатился через подлокотник кресла, полусогнувшись, бросился к небольшому столику, протянул руку к его дверце, но был остановлен грозным окриком:

— Стоять! Руки за голову!

Не веря, что все происходит в его доме-крепости, охраняемом тремя вооруженными стражниками, снабженном системой сигнализации, Брус полуобернулся и увидел человека в армейском камуфляжном комбинезоне, в черной маске, полностью скрывавшей лицо и голову, с узкой прорезью, в которой зло блестели глаза.

Дульный срез короткого автомата с откидным прикладом подействовал на Бруса посильнее, чем окрик. Он послушно поднял руки за голову. Его партнер, как более осторожный и благоразумный, уже раньше сделал это.

— На пол! — последовала новая команда. — На пол, суки!

И опять деловой партнер Бруса выполнил эту команду более четко и быстро. Он даже заранее раскинул ноги пошире, зная, что именно этого требуют бойцы спецподразделений — задержанному гораздо труднее перекатиться на спину и тем более подняться из такого положения.

Замешкавшегося Бруса человек в маске стимулировал ощутимыми ударами ног, обутых в тяжелые башмаки, по внутренней стороне ляжек.

Человек, положивший Бруса на пол, определил, что тот неспроста тянулся к столику-тумбе. Распахнув дверцу, он обнаружил там еще один новенький АКС-74У со вставленным в него рожком. Еще три рожка лежали рядом.

— Ах, падлы! — глухо сказал человек в маске, выдернул автомат из столика, вскинул его на плечо, а рожки один за другим уронил во вместительный накладной карман на брюках.

Другой тем временем подошел к столу, за которым только что сидели Брус и его партнер. Внимание второго человека в маске привлекли листки бумаги, разбросанные по гладкой поверхности стола, а также черный кейс, стоявший под столом...

7

16 сентября, четверг.

Южнороссийск.

Клюев позвoнил Епифанову.

— Мне надо бы встретиться с вами. Чем скорее, тем лучше.

— А встречаться будем напротив аптеки, как всегда? — пошутил старший следователь облпрокуратуры, напоминая о не таких уж давних событиях.

— Знаете, этот вариант может выглядеть более предпочтительным, — вполне серьезно ответил Клюев.

— Пожалейте старика, Евгений Федорович. Куда мне по вечерам шататься, — опять же шутливо взмолился Епифанов. — Ведь вы же, небось, вечером хотите встретиться?

— Я хочу с вами встретиться как можно быстрее, но желательно у вас дома.

— Хорошо, давайте-ка я сейчас соображу. В пятнадцать ноль-ноль годится?

— Годится, — Клюеву подходило любое время.

На сей раз следователь принял его в гостиной.

— У вас, наверное, уже привычка выработалась — на кухне серьезные разговоры вести? — лукаво спросил Епифанов. — Пора уже эту привычку оставить. Не могу же я принимать на кухне главу частного сыскного агентства. Леночка нам изобразит чай и что-нибудь еще к нему, пока супруга на службе.

Дочь Епифанова, девица лет шестнадцати-семнадцати, одетая в мягкие рейтузы, вызывающе обтягивающие ее молодую упругую попку, милостиво улыбнулась и отправилась «изображать» на кухню.

— Студентесса, — прокомментировал Епифанов. — Уже больше двух недель. Университет, юрфак. Не понимаю, зачем ей это нужно? Вполне современная девица, ее сверстники сейчас все в коммерсанты да в менеджеры себя готовят.

— Но вы-то, небось, не особенно ее отговаривали? — предположил Клюев.

— Ох, не особенно, — притворно вздохнул Епифанов. — Итак, что у вас стряслось серьезного?

— Вы полагаете, что у меня только серьезные дела случаются?

— А то как же? Вам на них везет, вас мелочи стороной обходят, — прищурился Епифанов. — Опять кто-то кого-то убил, а орудие убийства совершенно случайно у вас оказалось?

— Нет, — Клюев почувствовал, что Епифанов, несмотря на внешне совсем несерьезное поведение, совсем не шутил сейчас или шутил в очень малой степени — то есть, имела место иллюстрация выражения: «Во всякой шутке есть доля правды». — Давайте я расскажу все с самого начала. Итак, мы охраняли одного клиента по фамилии Кондратьев. И нам случайно удалось подслушать его разговор с неким Поляковым, знаете такого?

— Кто же не знает генерального директора могущественного «Tристана»? Не каждая фирма может себе позволить держать филиалы в Москве и Санкт-Петербурге.

— Даже так? — Клюев почувствовал себя слегка уязвленным профессионально.

— Да-да. Но что же интересного было в том случайно подслушанном разговоре?

— Кондратьев предупреждал Полякова, что собрал материал о... словом, об обычном наборе махинаций, характерных для «новых русских». Не буду вас утомлять деталями. Если вас этот разговор уж очень заинтересует, прослушаете его запись. Но дело в том, что Кондратьев подозревал Полякова в нанесении ему предупредительного удара. Он заявил, что Поляков приказал кому-то похитить его супругу. Собственно, с похищения супруги наше сотрудничество с Кондратьевым и началось. И нам удалось выяснить впоследствии, что это действительно так. Выкуп за похищенную жену Кондратьева был доставлен к дому некоего Вячеслава Брусова, с которым Поляков связан. Дальше — мы сопровождали Кондратьева и его жену, покидающих Южнороссийск. И представьте себе, их пытались убрать. Не знаю как, но убрать — убить ли, похитить ли. Это случилось на трассе, уже при выезде из области почти что. Гаишники устроили провокацию — я в этом более чем убежден, хотя доказательств конкретных нет — задержав автомобиль сопровождения, а шедший впереди автомобиль Кондратьева сначала попытались остановить, а потом обстреляли. То, что стреляли люди, связанные с Брусовым — однозначно. Равно как и то, что Поляков все это контролировал. Откуда такие заключения? Из наблюдений, разумеется.

— Вот вам чай, — в дверях появилась новоиспеченная «студентесса» с большим расписным подносом, на котором лежали бутерброды, стояли две вместительные чашки с чаем, два стаканчика и бутылка вишневого ликера.

— Очень вам благодарны, мамзель, — сказал Епифанов. Он подождал, пока дочь выйдет из комнаты, и спросил:

— Как долго вы за ними наблюдали?

— Да собственно, с воскресенья, с того дня . когда Кондратьев нанес визит Полякову. Надо сказать, что Поляков и Брусов, хотя и защитили свои места проживания от проникновения в них хоть целого взвода спецназа, но устройствами для связи — телефонами, «уоки-токи» — пользуются весьма и весьма беспечно. Наверное, потому, что в городе и области они никого не боятся.

Епифанов никак не отреагировал на последнюю реплику Клюева.

— Из этих разговоров и из других источников нам удалось узнать, что люди Брусова охотятся за неким Горецким, — продолжил Клюев, — и мне кажется, что этого Горецкого вы должны знать.

— А почему вы решили, что я должен знать Горецкого? — Епифанов поглядел пораженным.

— А потому, что всего за один день мне удалось навести о нем справки, получить вполне удовлетворяющие меня по объему сведения. И я выяснил, что Горецкий некогда работал в городской прокуратуре, где посчастливилось работать и вам. Это же элементарно, Ватсон.

— Вы говорите — за один день собрали справки о Горецком? — удивленно покачал головой Епифанов.

— Ну не в объеме книги из серии «Жизнь замечательных людей», конечно, поскольку, как выяснилось, Горецкий — личность выдающаяся во многих отношениях, и узнать о нем можно многое, но кое-что я узнал.

— Знаете, вы все больше растете в моих глазах как сыщик.

— Спасибо, — Клюев мимоходом отреагировал на комплимент или констатацию факта. — Так вот, что касается Горецкого — мне кажется, что вы в состоянии помочь ему. Как специалист и как просто давний его знакомый.

— Послушайте, но почему вы настаиваете на том, что я — давний знакомый Горецкого?

— Потому, — Клюев раскрыл кейс и положил перед Епифановым бумагу.

Епифанов стал читать и лицо его удивленно вытянулось.

— Ну как? — спросил Клюев. — Свой адресочек и телефончик видите? Это, насколько я понимаю, координаты всех людей, к которым сейчас может обращаться Горецкий, у кого может скрываться. Куда уж там мне — на Брусова кто-то очень оперативно работает. Достаточно умело и большим числом.

— Откуда это у вас?

— Виктор Сергеевич, мы могли бы уже, наверное, договориться о том, что я не должен сообщать вам все источники своей информации. Как старому знакомому я вам признаюсь — данный списочек у меня от Брусова; как я его получил, вам, наверное, неинтересно. А сейчас я вам покажу еще один списочек, очень забавный списочек, из области «совершенно секретно». Не знаю, входит ли в компетенцию прокуратуры пресечение разглашения подобных вещей, но вам, опять же как старому знакомому, я дам это почитать.

И он опять, словно фокусник, извлек новые бумажки из кейса.

Прочитав, Епифанов только и смог сказать, что «ох-хо-хо».

— И еще, — завершил свой рассказ Клюев — В разговорах Полякова и Брусова упоминалась некая цель, в отличие от двух других уже пораженная. Две других цели, как мне кажется, это Горецкий и Кондратьев. Вы не знаете, кто был поражен?

Епифанов понял, что не только опасения Горецкого за свою безопасность были не напрасными, но что и его предположение относительно связи убийства Петлякова со своим преследованием было верным.

* * *

Чтобы назначить встречу Горецкому, Епифанов позвонил ему с телефона, установленного на квартире Клюева. На той самой, второй квартире, про которую, как надеялся сам Клюев, знали только те, кому положено знать.

— Дима, — сразу сказал Епифанов, — я признаю твою правоту. Я посылаю к тебе ребят. О них распространяться не буду, тем более по телефону. Они же посоветовали назначить место встречи по известным только нам с тобой признакам.

Местом, известным только Горецкому и Епифанову, стал городок неподалеку от Таганрога, где друзья-следователи очень давно пили бесплатное пиво, закусывая его бесплатными же рыбными деликатесами. Естественно, данное мероприятие тогда организовал Горецкий.

Клюев с Бирюковым прибыли в тот городок к середине следующего после беседы с Епифановым дня, то есть, в пятницу. Они поискали «Форд» Горецкого на условленном месте, но не обнаружили его. Зато Клюев успел заметить чернобородого мужчину среднего роста и тощеватой комплекции, одетого в дорогую кожаную куртку. Но мужчина, очевидно, тоже заметил их, потому что юркнул за железную будку

— жалкую лавчонку, которую хозяин ее наверняка гордо именовал «шопом».

— Да, это Горецкий, — определил Клюев. — Судя по описанию Епифанова. Надо полагать, что он считает себя неплохим конспиратором. При такой конспирации ему быстро голову снесут.

Конспиратор Горецкий приблизился к их машине через минуту. Очевидно, это время ему потребовалось для того, чтобы сличить полученную по телефону информацию с наблюдаемыми объектами.

— Дмитрии Эдуардович, — окликнул его Клюев, когда Горецкий какими-то, как, очевидно, ему самому казалось, хитрыми зигзагами приближался к их «Волге», — мы здесь.

Они подобрали Горецкого, подъехали к его «Форду», оставленному хозяином на соседней улице, и проговорили больше часа.

— Что же, раз переправка «компромата» не удалась через «следователя-инкогнито», мы можем предложить свою помощь, — заявил Клюев.

— Но у меня самого есть друзья в Москве, которые в несколько приемов смогут доставить документы по назначению.

— Чем больше в системе звеньев, тем выше вероятность отказа, — возразил Бирюков. — У нас же существует возможность доставить вашу «бомбу» непосредственно в Генеральную Прокуратуру России.

— Неужели? — Горецкий лукаво посмотрел на собеседников: дескать, деловые вы ребята, но в саморекламе все же надо меру знать.

— Ужели, Дмитрий Эдуардович, — в тон ему ответил Клюев. — Несколько месяцев назад мы уже проделывали это. Вы ничем не рискуете. Сделаете копии, документы останутся при вас. Единственное, что вам сейчас надо сделать, так это спрятаться получше.

Ох-хо-хо, после того, что вы мне понарассказывали, я даже не знаю, как это сделать.

8

Петцольд чувствовал — теперь пойдут «гости». И вовсе не визит Маргитты Хоффмайстер послужил причиной для такого заключения. Слишком долго он жил, вверяя себя своей интуиции, чтобы сейчас не поверить ей.

Как поступить сейчас? Выйти на «Феникса»? Но какой властью тот обладает сейчас? Кому понадобятся документы, каков их «вес» сейчас? Общество ко всему уже привыкло, как постепенно организм привыкает к наркотикам, алкоголю, любому яду вообще. Доза — точнее две одинаковых, хранимых в разных местах, известных только Петцольду — возможно, не окажет уже заметного воздействия на организм общества.

Почему эвакуировали «Густава»? Ведь он был не более, чем связным. Из-за Маргитты? Допустим. Значит, всего-навсего произошел обрыв одного проводка, одной цепочки.

* * *

17 сентября, пятница.

Ясенево.

Клифф радостно метался по пoляне, попеременно изображая то преследователя, то преследуемого. Подругой Клиффа по этой своеобразной игре в пятнашки была восточноевропейская овчарка Гера.

— А вот интересно, если он ее трахнет, — предположил Великжанин, глядя на собак, — какие щенки получатся? И получится ли что-то вообще?

— Должно, наверное, что-то получиться, — пожал плечами Данилов. — А почему тебя интересует именно «Угрюмый»? И разве у Примакова нет ничего на него?

— Все есть у Евгения Максимовича, да только нету этого самого «Угрюмого». Как в воду канул. Я тебе еще когда говорил — эвакуировать его надо. Или там потихоньку убрать.

— Это мы всегда успеем, — Данилов подумал о том, что дуболом Великжанин, никогда не поймет, что это за явление было — «Угрюмый», и сколько надо вложить времени и трудов, чтобы подготовить такого человека — разумеется, имея нужный «материал».

— Нет, Валентин Игнатьевич. Сейчас надо успеть. Не позже конца следующей недели. А еще лучше — дня через три. Всех на уши поставить, но на «Угрюмом» поставить точку.

— А как на это Примаков посмотрит — если узнает? — Данилов искоса взглянул на собеседника.

— Ты его боишься, что ли? — вопросом на вопрос ответил Великжанин. — Наш это человек, наш. Другие нас сменят — он и тем свой будет. А пока он будет делать то, что от него требуется. Человек умный, мягкий и покладистый — когда надо быть покладистым. А с теми, кто не хочет быть покладистыми, у нас разговор короткий. Уж какой вроде бы грозный начальник Степанков — как же, он по закону и нашу службу вроде как проверять может — а как турнул его Александр Иваныч от Бурейко, так он и убрался несолоно хлебавши. Раз уж мы от Генерального Прокурора кого угодно прикрыть можем, то от академика-разведчика — вообще как два пальца обо...ть. Но академик не станет шуметь, потому и сидеть ему в своем кресле долго, как при Мишке еще сидел. А Степанков последние денечки в своей должности догуливает.

Данилов знал, что Бурейко все же являлся в Генеральную Прокуратуру несколько раз и давал показания. Хотя чуть больше недели назад люди Коржакова действительно «турнули» прокурорских. Чем Прокуратура вооружена? Бумажками. Ерин-то от нее четко отмежевался, Ерин Генеральному Прокурору нынче не союзник, А у Коржакова сейчас власти сосредоточено, пожалуй, побольше, чем у Президента, потому что он влияет на Президента, а не тот на него.

— Значит, так, — подытожил разговор Великжанин, — надо срочно найти «Угрюмого».

* * *

Констанц, земля Баден-Вюртемберг.

18 сентября, суббота.

Клаус Зигерт был рад старому знакомому.

— Детлеф, сынок, я уж думал, что ты укатил куда-нибудь за океан.

— С чего бы это? — Петцольд пожал жесткую и шершавую, словно коряга, руку старика.

— Ну, разбогател...

— Разве я похож на человека, который когда-нибудь разбогатеет? Единственный водоем, который я способен преодолеть по воде или по воздуху — разве что вот это озеро.

— Так ты собрался в Швейцарию? — водянистые глазки Клауса хитро взглянули из-под серовато-седых бровей.

— Вечно ты меня в чем-то подозреваешь. Нет, даже в Швейцарию я не собрался.

— А почему бы и нет? Твоя «Лорелея» на ходу.

— Разве? — прищурился Детлсф.

— А как же? Главное — сердце, мотор. А уж мотор, который ты поставил на «Лорелею», будет служить вечно. Парус —

дело ненадежное. А яхта с мотором — все равно, что богатая невеста.

— Тогда, пожалуй, я прокачусь на этой «богатой невесте».

С той стороны Боденского озера смотрела Швейцария — неестественно яркие, словно на поздравительной открытке, сине-зеленые горы. По глади озера сновали редкие сейчас яхты. Сезон заканчивался.

— За все лето ты ни разу не показался, Детлеф, — сказал Клаус. — А уж какие стояли денечки!

«Лорелея», небольшая, всего в восемь тонн водоизмещением яхточка, стояла в небольшой естественной бухточке, образованной двумя вдающимися в воду песчаными отмелями. Наскоро осмотрев двигатель, Петцольд запустил его. Зигерт оказался прав — мотор яхты функционировал, как часы.

— Осторожно выведя «Лорелею» из заводи, Детлеф Петцольд прибавил обороты. На открытом пространстве уже ощущалось небольшое волнение. Его создавал умеренный восточный ветер. Развернув нос яхты против ветра, Петцольд направил «Лорелею» в сторону Фридрисхафена. Но, пройдя вдоль берега километра три, яхта, следуя за извивом береговой линии, повернула на северо-запад Здесь озеро образовывало более узкий и более короткий рукав.

Выключив двигатель и всматриваясь в поросший редким лесом и кустарниками берег, Петцольд вращал штурвал яхты до тех пор, пока она не остановилась, слегка покачиваясь на невысокой волне.

Петцольд бросил за борт якорь, потом, манипулируя прибором, напоминающим прибор дистанционного управления телевизором, стал искать что-то под толщей воды. Наконец он нашел то, что искал, и поздравил себя: место выбрано правильно, и запомнил он это место очень хорошо.

Скрывшись в небольшой рубке, Петцольд появился из нее минуты через три, облаченный в резиновый гидрокостюм с ластами и маской.

Подойдя к борту «Лорелеи», он сел на него и, словно заправский ныряльщик, кувыркнулся назад.

Под водой Петцольд пробыл недолго, с полминуты всего. На поверхности он появился с небольшим плоским ящичком в пластиковой оболочке.

Подплыв к борту «Лорелеи», Петцольд забросил ящик на палубу, ухватился за свисающий с борта короткий веревочный трап и ловко вскарабкался на палубу.

Человек, расположившийся на берегу метрах в двухстах от того места, где стояла на якоре «Лорелея», смотрел в бинокль с двадцатикратным увеличением.

— Есть! — прокомментировал наблюдатель. — Все идет, как по-писаному. Он все-таки взял эту штуковину.

Человек с биноклем говорил по-русски.

— Может быть, и его здесь возьмем? — тоже по-русски спросил второй, которого с реки вовсе не было видно, так как он находился в углублении, поросшем густой шелковистой травой.

— Охренел, что ли?

— А чего тут особенного? Щелкнуть отсюда, — он кивнул на продолговатый футляр, несколько напоминающий те, в которых носят скрипки, — и концы, как говорится, в воду. Самое милое дело.

— А потом что?

— К посудине вон на лодочке доберемся. Тут никого, считай, нету, да и вообще немцы народ спокойный и доверчивый, даже чересчур. А то потом пасти хмыря этого — умучаешься. Вон сколько раз он от нас отрывался.

— Хм... Надо подумать, — сказал человек с биноклем — Вообще-то ты, наверное, прав.

Оба они были молоды, не больше тридцати лет на вид, не очень чтобы спортивные, но достаточно подтянутые, с развернутыми плечами. И одеты оба были почти что одинаково — те же высокие кроссовки, хотя разных фирм и разной расцветки, те же куртки с капюшонами, те же спортивные брюки. И стрижки у них были одинаковые — почти что голые затылки, открытые уши.

— Конечно же, я прав, — подтвердил второй. — Ведь босс как наказывал — действовать по обстоятельствам. Если не сможем тиснуть у него пакет в этой посудине, то придется «пасти» его до Фрайбурга. А я уже задолбался таскаться за ним.

Сказав это, он быстро расстегнул молнию на футляре и извлек из него короткую автоматическую винтовку со стационарным глушителем.

Петцольд на «Лорелее» стянул с себя гидрокостюм, обнажая мускулистый плечевой пояс, выпуклую грудь, широкий торс.

Перекрестие оптического прицела скользнуло по туловищу, стало медленно подниматься к голове. Лучше стрелять в голову. На таком расстоянии пуля калибра девять миллиметров снесет половину черепа, второй выстрел уже не понадобится.

Внезапно державший винтовку молодой человек обмяк и положил голову на поросший травой валик, на который он только что опирался локтем, словно на него вдруг накатила неодолимая сонливость.

Его партнер, неотрывно следивший за человеком на борту яхты в бинокль и ожидавший с секунды на секунду совсем негромкого чавкающего звука, после которого человек на яхте должен был осесть, изогнуться, дернуться, рухнуть — словом,как-то отреагировать на несколько граммов свинца, летящих со скоростью, более чем вдвое превышающую скорость звука — так ничего и не дождался. Он оторвался от бинокля я обнаружил, что товарищ его вроде бы задремал, сморенный еще теплыми осенними лучами и свежим, чистым ветерком с озера.

О том, что товарищ не просто задремал, свидетельствовала черная дыра как раз под левым ухом.

Бинокль стукнулся о землю, так как наблюдатель слишком низко наклонился, а ремешок был длинным.

— Эй, — позвал он второго, словно бы игнорируя зрелище страшной дыры под ухом.

Но потом взгляд его метнулся влево — ведь пуля могла прилететь только оттуда.

Бело-голубая яхта стояла, на глади озера метрах в трехстах от берега. Неужели стреляли оттуда? Это совершенно невозможно — ведь яхту, хоть и несильно, но все равно покачивает. А вдоль берега быстро скользнувший взгляд не обнаружил никого. Но очень даже может быть, что в него сейчас кто-то целится, точно так же, как минуту назад целился в его товарища.

Человек в яхте, доставший со дна — клад? сокровище? особо важные документы? — сразу будто перестал существовать.

Мать-перемать, да они же здесь, на берегу, на открытом месте, превратились в отличные мишени. Уж об этом их никто не предупреждал, да и они предположить подобного развития событий не могли.

Надо срочно рвать когти, делать ноги, линять отсюда. Вон там, в сотне метров металлическая сетка, ограда какая-то, и деревья там густо растут.

Он подхватил с земли большую клетчатую сумку и побежал — полусогнувшись, делая неожиданные рывки из стороны в сторону.

Когда он уже подбегал к сетчатой изгороди, ему показалось, что параллельно его перемещению кто-то бежит вдоль высоких кустов.

А что там за изгородью? Какие-то домики, цветники, теннисные корты. Частная собственность у гадов. Вход воспрещен. Как это по-ихнему: «Айнтритт ферботен». Клал он с прибором на их частную собственность и на них, немцев.

Нет, сейчас нельзя много мелькать, его заметят, запомнят, а здесь это ему совсем уж ни к чему, особенно сейчас.

Что же делать?

Надо рвануть вон туда, к углу изгороди, обогнуть ее, а дальше направиться в Констанцу тем же путем, каким они с товарищем попали сюда.

Но едва он достиг угла изгороди, как перед ним, словно из-под земли, вырос человек.

Беглец машинально сунул руку в карман куртки, нащупывая рукоять безотказного полицейского пистолета «Хеклер-Кох». Нажав пальцами на переднюю стенку рукояти, он тем самым автоматически взвел ударник. Выстрел последует сразу же, едва его рука покинет карман, практически в то же мгновение.

— Руки вверх! — прокричал человек.

И то, что крик прозвучал по-русски, парализовало волю беглеца — ненадолго, правда, на секунду-другую, но сейчас все решали не секунды даже, а их доли.

Беглец бросил на землю сумку, которую он держал в левой руке, правую руку медленно вытащил из кармана куртки и поднял обе руки вверх.

— Хорошо, — сказал незнакомец, державший револьвер с длинным стволом так, что черная дырочка дула все время назойливо лезла в глаза. — Теперь подойди к ограде и положи руки на нее. Вот так, повыше.

Беглец повиновался, но едва рука незнакомца — правая рука, это он сразу почувствовал — скользнула в карман его куртки, он резко опустил правый локоть, одновременно делая быстрый поворот на месте.

Он отлично освоил этот прием, повторив его не одну сотню раз на тренировках. Более того, прием получился два раза и в боевой обстановке, когда ситуация напоминала теперешнюю. В первый раз он отрубил омоновца, во второй раз довольно спортивно выглядевшего чешского полицейского.

Но сейчас локоть провалился в пустоту, а наносивший удар беглец развернулся на сто восемьдесят градусов. Вообще-то, даже если удар локтем и не совсем удается, всегда есть шанс захватить голову противника, продолжив вращение и оказавшись у него за спиной.

Однако противник не позволил безнаказанно вращаться дальше. Он изо вех сил ударил стволом только что изъятого «Хеклер-Коха» чуть позади и пониже уха беглеца. Тот рухнул наземь ничком, завершив все же вращение, но явно без пользы для себя.

— Отлично, — прокомментировал другой мужчина, появившийся на месте событий несколькими секундами раньше падения.

* * *

К Клаусу Зигерту подошел высокий худой мужчина и, поздоровавшись, сказал:

— К вам сегодня приехал Детлеф Петцольд, не так ли?

— Может быть, — Клаус посмотрел на незнакомого гостя исподлобья. — А вы, извините, кто такой?

— Я его друг, — ответил высокий мужчина.

— Не знаю, — пожал плечами Клаус. — Здесь я вас впервые вижу. Как вас зовут?

— Дитер фон Зюлов, — мужчина слегка склонил голову. — Я из Гамбурга.

— Вы что же договаривались с господином Петцольдом встретиться здесь?

— Нет, это не совсем так. Если господин Петцольд все же появится вскоре, передайте ему, пожалуйста, что я буду ждать его примерно через час в ресторанчике. В каком — он знает. До свидания.

Высокий мужчина ушел, а Клаус недоуменно покачал головой.

Через четверть часа яхта «Лорелея» подошла к причалу.

— Эй, Детлеф, тут к тебе только что приходил какой-то Дитер фон Зюлов. Из Гамбурга. Он сказал, что ты его хорошо знаешь, и что он будет ждать тебя в ресторанчике. Он сказал, что ты сам знаешь — в каком ресторанчике. Он сказал, что будет ждать через час, так что у тебя осталось минут сорок.

— Дитер фон Зюлов? — переспросил Петцольд. - А как он выглядел?

— Такой... словно жердь.

— Худой и высокий, значит, — кивнул Петцольд, — Понятно.

— Ты его знаешь?

— Знаю.

Естественно, Петцольд не знал Дитера фон Зюлова из Гамбурга. Если даже в Гамбурге и существовал человек с таким именем и фамилией, то вероятность его встречи когда-либо с Петцольдом была исчезающе мала. «Дитер фон Зюлов» на условном языке означало о предстоящей опасности, которую партнер не в силах отвести. А ресторанчик в Констанце — один из нескольких — служил местом встреч Петцольда с посланцами из Центра. Что-то, очевидно, случилось.

— Странно, — пожал плечами Клаус. — Он мне сказал, что он вроде бы твой друг, а ты, кажется, даже не совсем хорошо его помнишь.

— Насчет друга это он преувеличил, — скупо улыбнулся Петцольд. — Просто хороший деловой партнер, который дорожит моим расположением.

Через полчаса он уже был в небольшом ресторанчике у площади. Заняв столик неподалеку от входа, так, чтобы была видна входная дверь, Петцольд заказал бутылку рейнвейна и сырные палочки. Не спеша потягивая легкое вино, он стал ждать.

«Партнер из Гамбурга» появился скоро. Окинув взглядом полупустой зал, он сразу нашел Петцольда и направился к нему.

— Добрый день, — сказал он.

— Добрый день, — отозвался Петцольд.

Он подумал о том, что в Центре могли поменяться и пароли, так как поменялось много людей. Слишком много людей.

— Вам привет от «Феникса», — сказал длинный.

— Ого. Значит, он лично направил вас ко мне? Ему что-то понадобилось?

— На первый случай ему понадобилось, чтобы вы еще немножко пожили, — «партнер из Гамбурга» говорил без малейшего акцента, и Петцольд невольно стал пытаться отгадать, кто же он по национальности. Неужели тоже немец, как и Маргитта Хоффмайстер? Но Маргитта не профессионал, это просто случайность, что она вышла на контакт с ним. Возможно, этот «фон Зюлов» и не немец — с каких это пор «Феникс» стал пользоваться услугами граждан ФРГ как агентов — тогда как же ему удалось так быстро разыскать его, да еще здесь, в Констанце?

Словно отвечая на вопросы, которые Петцольд задавал себе, визитер сказал:

— «Феникс» давно пытается наладить связь с вами. Вы ни за что не поверите, но о вас в России знает слишком много людей — гораздо больше, чем это необходимо для вашей безопасности.

— Представьте себе, я об этом догадался достаточно давно. И предпринял кое-какие меры.

— Однако кто-то догадался или узнал о предпринятых вами мерах, — кисло ухмыльнулся длинный. — Вы ни за что не догадаетесь, кто совсем недавно жаждал встречи с вами.

— Кто же?

— Некоторые из российских предпринимателей «новой волны». Очень их почему-то заинтересовал тот контейнер, который вы должны были вытащить из Боденского озера.

— Почему я должен вам верить? — Петцольд не дал гостю перехватить инициативу и задал этот вопрос для того, чтобы попытаться очень быстро прикинуть, как же так получилось, что ему не удалось обнаружить слежки.

— Вы мне можете не верить. Но, очевидно, еще кто-то кроме вас знал, что хранится на дне Боденского озера, не так ли?

И, не дожидаясь ответа на свой вопрос, «Дитер фон Зюлов» сказал:

— Деньги или психотропная дрянь — не все ли равно? Ведь вы же знаете, как это делается в некоторых случаях. Тут важен только результат. Для вас в данном случае результат получился отрицательным. И не только для вас. Кто-то стал валить агентов. Совершенно случайно хорошим людям в глубине России удалось завладеть интересными списками. В них, представьте себе, была и ваша фамилия — со специальной пометкой. Надо полагать, что «сдали» вас раньше, а теперь кому-то понадобилось избавиться от вас. «Фениксу» это стало известно. Мы чудом догнали мерзавцев, которые охотились за вами. Вы никогда не поверите, что это были за типы. Самые заурядные преступники, безо всякой подготовки. Ясно одно — самостоятельно они ни за что не смогли бы выследить вас. Только вчера вечером мы появились здесь, а сегодня мы, найдя вас, нашли и их. Почему вы работаете совсем без прикрытия, почему никто не контролирует вас в таких ситуациях, как сегодня?

— Такой уж у меня выработался почерк, — сухо ответил Петцольд. — Выпейте вина.

— Спасибо, — ответил гость.

— Кто, вы говорите, охотился за мной? — Петцольд не испытывал сейчас ничего, кроме чувства досады. — И почему вы уверены в том, что им кто-то помогал?

— Я же сказал — непрофессионалы. Я могу назвать их просто бандитами. А относительно тех, кто курировал их... Знаете, у нас существует версия, что это люди из Управления охраны.

— Что за ерунда?!

— Да, симбиоз, что и говорить, не совсем банальный,— узкие губы «фон Зюлова» разошлись в улыбке, — но скорее всего так оно и есть. Не руководствуясь мы этой догадкой с самого начала, не знай, кто стоит за мафиози, то в случае, если бы бандитам удалось реализовать свой план, все выглядело бы, как, тривиальная «разборка». — Он произнес последнее слово по-русски, слегка понизив голос. Легкий акцент почудился Петцольду — похоже на Прибалтику. — Да, ведь Детлеф Петцольд — торговец автомобилями. Сейчас многие коммерсанты в Германии имеют дела с восточными партнерами. Могло статься и так, что Детлеф Петцольд торговал не только теми автомобилями, которые попали к нему легально. Правдоподобная версия?

— Вполне, — покачал головой «Угрюмый». — Эта версия выглядит даже более реальной, чем все, что со мной происходило в действительности.

Ему совсем не хотелось рассказывать о прошлогоднем визите прохиндея Вайзеля. Как знать, может быть, тот визит был кем-то зафиксирован? Или, более того, Вайзель не был простым аферистом?

— Хорошо, — сказал после некоторого раздумья Петцольд, — что нужно «Фениксу»?

— Документы, которые вы сегодня достали со дна Боденского озера. Я уверен, что у вас где-то еще спрятаны их копии. Это на тот случай, если нам не удастся доставить их адресату.

—А кто же адресат?

— Прокуратура России.

— Ого, — покрутил головой Петцольд. — Я бы мог рассказать вам, — тут он оглянулся по сторонам, — почему я не очень верю в действительность этой миссии.

— Рассказать вы можете, — «фон Зюлов» похлопал себя по нагрудному карману куртки, — здесь штука, которая «оглушит» даже высокочувствительный направленный микрофон. А в то, что вы не верите в необходимость и действенность передачи документов, разрешите, в свою очередь, не поверить мне — вот какой каламбур получается. Зачем же вы, в таком случае, доставали контейнер со дна озера? Не для того же, чтобы полюбоваться на его содержимое, а потом возвратить на прежнее место.

— Не для того, — согласился Петцольд. — Но все дело в одной вещи... Мне кажется, что, познакомившись с содержимым контейнера, вы и сами сильно засомневаетесь.

— Не думаю.

— Ладно, начнем с фактов общеизвестных. Даже в российской прессе промелькнуло сообщение о том, что в течение неполных двух лет — девяностого и девяносто первого —. разными коммерческими структурами из России было вывезено стратегического сырья на несколько миллиардов долларов. Данные расходятся. То есть, эксперты из министерства внешнеэкономических связей России считают, что миллиардов было около четырех, а по моим данным — никак не меньше пятнадцати. Я моту обосновать свое утверждение.

Обратите внимание: еще существовал Союз, а Россия уже себе кое-что позволяла. Иван Силаев, бывший предсовмина РСФСР, показал кукиш Госбанку Союза и вырученную валюту разрешил оставить во французском банке «Порипа» и в монакском «Паласе». Выходит, мне уже начиная с конца восьмидесятых годов надо было обратить все свое внимание на таких, как Силаев? Собственно, я так и сделал.

Итак, сколько же слямзили в том конкретном случае с «Порипа» и «Паласом»? Вроде бы широкой общественности объявили, что около тридцати миллионов долларов. Да, во Франции и в Монако, в тех двух банках было оставлено тридцать. А всего за отчетный, как выражаются бюрократы, период — не менее сотни. Только во Франции и Монако. И только по стратегическому сырью, вывоз которого удалось зафиксировать — в какой-то степени. А всего за те два года всей валюты, которая могла бы попасть в Союз и не попала, было — слушайте меня внимательно — около пятидесяти миллиардов долларов. С чем эта цифра сопоставима? Это — половина суммы, вложенной в экономику Западной Европы по плану Маршалла, хотя тогда доллар был потяжелее.

А отчего такое стало возможным?

А оттого, что в самом начале девяностого года несколько высокопоставленных чиновников и — обратите внимание — будущих политических лидеров России встретились кое с кем из такого же западного контингента в тишайшем и уютнейшем Люксембурге.

Что, вам уже слегка интересно? Имен я пока называть не стану. Вы потом все увидите и услышите — существует и аудиозапись того совещания.

Кто же представлял противоположную сторону, кто сидел напротив россиян?

Крупнейшие банкиры, директора десятка фирм и концернов, политики с достаточно значительным «весом». О репутации их всех пока не будем распространяться.

О чем шла речь?

О том, как превратить российское сырье в валюту, долженствующую осесть на Западе. Это был достаточно продуманный план, в котором учитывались многие нюансы законодательств европейских стран. Чувствовалось, что на боссов работали специалисты, эксперты — экономисты и юристы-международники.

— Кому удалось присутствовать на том совещании? Я имею в виду — из ваших друзей? — спросил «фон Зюлов».

— Ну, скажем так — не на самом совещании, а рядом. В одной бельгийской фирме, представители которой участвовали в том совещании, работал мой человек, в качестве консультанта. Он-то и добыл копии документов. А уж установить подслушивающее устройство в пластмассовой обложке блокнота, которым пользовался шеф фирмы, заглядывая в этот блокнот, как в шпаргалку, составленную консультантом — установить «жучка» туда оказалось вообще проще простого. Они почему-то вели себя весьма беспечно, господа заговорщики. Никакой особенной конспирации, никакой технической предосторожности, никаких представьте себе, пломбированных вагонов. Только и того, что удалили из зала посторонних, да проследили, чтобы посторонние не проникали во время совещания. А разговоры там велись интересные.

— Но если разговоры представляют интерес — для многих, я догадываюсь, — то почему вы сомневаетесь в том, что эти документы произведут необходимый эффект сейчас?

— Сначала я вам скажу, почему этого не произойдет во-вторых, а потом — почему этого не произойдет во-первых, — лицо Петцольда ничего не выражало, кроме усталости, накопившейся за долгие годы постоянного нервного напряжения. — Итак, почему во-вторых. Я давно не был в России, но большое, как сказал незабвенный русский поэт, видится на расстоянии. Для себя я бы несколько конкретизировал мысль: процессы, происходящие внутри большого объекта, четче фиксируются на некотором удалении от него. Так вот, мне удалось зафиксировать на расстоянии, что общественность России уже привыкла к скандалам, ко всяким громким разоблачениям, пусть даже и судебным разоблачениям, не только журналистским. Кого сейчас волнует процесс над членами ГКЧП, пусть там даже невесть что вскроется? То-то

же. Общественность адаптировалась к потрясениям. Причем под общественностью в данном случае понимаю, в основном, не массы, а наиболее активную ее часть — политиков, крупных чиновников, генералитет, офицерство в армии.

— Смею вас заверить, вы ошибаетесь, — сказал «фон Зюлов», — и довольно сильно ошибаетесь. А что там у вас насчет «во-первых»?

* * *

Необходимая ретроспекция.

17 августа 1991 года, суббота.

Москва.

В этом здании, построенном из современных материалов по суперсовременной строительной технологии в березовой роще в конце Ленинского проспекта, должны были происходить встречи с разведками «дружественных стран». В число последних входили не только разведки стран социалистического лагеря, бывшей ГДР, но также и разведки стран Ближнего Востока.

Прошло всего несколько месяцев с тех пор, как здание было сдано в эксплуатацию. В нем действительно побывали высшие чины из бывшей гэдээровской «Штази», нашедшие убежище в СССР, разведчики из Ливии, Сирии, Иордании, Египта.

Естественно, об этих визитах знал только очень и очень ограниченный контингент посвященных.

В середине августа здесь несколько раз собирались также люди, к разведке отношения не имеющие вообще или весьма опосредствованное. Об их встречах не знал никто, кроме них самих.

Встреча, происходившая сегодня, также была сверхконфиденциальной.

В небольшой комнате, разместившись на мягких диванчиках, сидели друг против друга два человека. Разница в их возрасте составляла два десятка лет. Старший вот уже почти три года являлся председателем Комитета госбезопасности СССР, а до этого тридцать лет проработал начальником разведки, ему пришлось терпеливо, ступенька за ступенькой, подниматься по лестнице власти.

Его более молодой визави хотя и проскочил быстро несколько этих скользких и крутых ступеней, но сейчас находился не на очень высокой должности: он был просто депутатом Верховного Совета РСФСР, то есть, хотя и самой влиятельной, самой большой, но все же только одной из республик, входящих в Советский Союз.

Однако нынешний статус собеседника председателя КГБ вводил в заблуждение последнего. Его вообще трудно было ввести в заблуждение в силу его профессиональной ориентации. Крючков знал, что нынешний депутат очень скоро станет фигурой очень значительной, точно так же, как пешка становится ферзем.

В свое время Владимир Александрович проглядел начало продвижения этой пешки. А теперь депутату оставалось несколько ходов по полям, где он ни одного раза не оказывался под боем. Что же, проход был просчитан не плохо. Любивший и понимающий шахматы Крючков не мог не отмстить данного факта.

А все началось с того самого момента, когда центр тяжести во внутренней и внешней политике стал двигаться с идеологии на экономику. На практике для очень многих это означало накопление средств любыми методами и способами.

Было время — настолько долгое, что его следовало бы охарактеризовать словом «всегда» — когда ПГУ добросовестно передавало «золото КПСС» дружественным партиям, чтобы те подрывали и расшатывали устои в стане противника, в странах, где социализм не строился или строительство оного не намечалось в ближайшие сроки.

Но вот подули новые ветры. С начала 1990 года практика передачи ПГУ денег зарубежным партиям, просуществовавшая чуть ли не семь десятилетий, была упразднена. КПСС стала заниматься коммерцией. Разные органы на самом ее верху, начиная от Академии общественных наук при ЦК КПСС и заканчивая Управлением делами оного, стали создавать разного рода СП, при создании которых доля заграничного партнера почему-то всегда оказывалась значительно меньше доли советской стороны.

Конечно, на это обратил внимание Шебаршин, но все сводилось к обычной констатации фактов — ведь все свершалось «руководящей и направляющей». И Крючков, видевший, что средства переправляются за рубеж, минуя теперь ПГУ и даже во многих случаях Международный отдел ЦК, среагировал тоже достаточно индифферентно, все по той же причине — он слишком долго был партийным функционером, чтобы усомниться в правоте и рациональности действий вышестоящих.

Но скоро — это было начало девяносто первого года — Владимир Александрович понял, что, во-первых, не только

Горбачев, но и подчиненное ему, Крючкову, грозное ведомство не контролирует ситуацию как в собственной стране, так и за рубежом.

Откололась Прибалтика, исчезла ГДР, ширились волнения в Закавказье. Все это были очень неприятные события, но они не являлись самым большим злом.

А самым неприятным для главы передового отряда партии являлся тот факт, что КГБ в ближайшем будущем рисковало остаться вообще без средств. Оставалось рассчитывать на деньги, выделяемые из бюджета, но и этот ручеек при таком мягкотелом президенте и генсеке, которым являлся Горбачев, мог быть стараниями левых сил вообще перекрыт до минимума.

Нужно было идти на компромисс — но не с левыми же силами, естественно. Надо было договариваться с теми, кто стоял за кулисами, манипулировал общественным мнением и за год-полтора сумел аккумулировать нешуточные средства.

Разведке не составило большого труда определить, что за очень многими операциями по перекачке средств из Союза за границу стоят люди, очень тесно связанные с этим не самым заметным пока депутатом ВС РСФСР, хотя внешне, надо сказать, депутат всем вышел — и ростом, и статью.

И Крючков поговорил с Бурейко в марте девяносто первого года.

Тот был предельно откровенным:

— Владимир Александрович, вы не можете не понимать, что Союз трещит по швам. Я не пророк, но думаю, не ошибусь, если скажу, что усиление центробежных тенденций приведет к тому, что уже через год от нас, то есть от России, уйдут все. Сейчас спасение СССР — в России, а спасение России, естественно, в СССР. Понятно, это должен быть совсем иной союз, в первую очередь без Горбачева на посту Президента. Вы же понимаете, что нельзя не считаться с мнением масс — идеология сейчас не работает, а силовое воздействие на них будет малоэффективным. Лучше всего сделать ставку на популярную личность, на харизматического лидера. Нам не надо тратить слишком большие средства на его избирательную кампанию — он и так станет Президентом России.

Но — это еще не все. Нам нужны особые права в составе нового Союза, созданного вовсе не на основе уже существующих соглашений.

Крючков понял, что этот очень серьезный крупный мужчина с несколько мальчишеским выражением лица — из-за оттопыренных ушей, наверное — пойдет очень далеко. Он не будет предлагать себя кандидатом на пост Президента — он предпочитает полутень яркому свету. Хотя высокие посты, дающие настоящую, реальную власть, наверняка будет занимать. Он не станет суфлировать первым лицам в государстве, как Бурбулис, понимая, что ошибки и просчеты первых лиц очень даже запросто могут быть списаны на суфлера. Но он более сговорчив, чем Бурбулис. С последним Крючков тоже встречался, и современный российский Макиавелли показался главе КГБ в чем-то даже слишком прямолинейным.

На Бурейко можно будет положиться — тот сумеет подобрать кандидатуры «влиятелей».

В общем, тогда, в марте, они пришли к соглашению. КГБ должен был отстаивать геополитические интересы России, подчиняя ей все республики, которые можно подчинить. Он же, комитет, находит пути устранения Горбачева, его отставки. За это госбезопасность получает свой прежний статус и средства, которые она сочтет необходимыми для своего нормального функционирования.

Но при теперешней, августовской встрече выяснилось вдруг, что каким-то странным образом не был решен самый главный — или чуть ли не самый главный вопрос — о месте и роли Коммунистической партии.

— Владимир Александрович, — Бурейко улыбнулся широкой мужской улыбкой, — а почему вы, собственно, придаете этому такое уж большое значение? Я вот партбилет еще на стол не клал и делать этого не собираюсь. Я вынужден напомнить вам то, о чем говорил раньше — в верхах как-нибудь мы все уладим.

Но Крючков прожил слишком много лет в той системе, где все решала партия власти, точнее, партия, целиком и полностью представляющая собой власть. Он не мог представить себе, как что-то может делаться без ведома и позволения достаточно небольшого отряда людей, спаянных жесточайшей дисциплиной. Предельно трезвый, начисто лишенный всех слабостей, присущих людям, не знающим, что такое холод вершин власти, на которых нет места ни дружбе, ни доверию, ни преданности, ни благодарности, он все же находился в плену старых схем — ведь он сам был немолодым человеком.

Конечно, он рассчитывал на союз с «партией Бурейко» на период смещения Горбачева. А после он найдет средства и методы для того, чтобы восстановить статус кво, хотя и в обновленной, реформированной державе.

Крючков не ошибался, верно предугадав, что пройдет каких-то пару лет, и прежние демократы станут приверженцами авторитаризма — они собственно, всегда ими оставались, но в первый, переломный момент надо было изобразить из себя демократов.

Так что председатель КГБ СССР не представлял себе достаточно ясно схему сотрудничества с «партией Бурейко» после свержения Горбачева, он только понимал, что за этой партией будущее. Понимание зиждилось на очень хорошем знании создавшейся ситуации.

Крючков был душой заговора, его мозговым центром. Но не только его колебания предопределили неудачу переворота. Его партнеры, которых он, вообще-то, собирался переиграть, повели себя не совсем предсказуемо. Что ж, они могли себе такое позволить — политическая ситуация работала на них.

Сразу же после провала путча была распространена версия, будто группа «Альфа» и другие подразделения КГБ СССР отказались арестовать Ельцина и штурмовать Белый дом. Никто ни от чего не отказывался, никто не посмел ослушаться приказа — по той простой причине, что приказа такого НЕ БЫЛО. Крючков не отдавал его.

Более того, спецподразделениям КГБ (в том числе спецподразделению разведки в составе двух групп ее учебного центра) был отдан приказ первыми в бой не вступать, только ожидать ответной реакции противника. О том, кто именно окажется противником, Крючков мог предполагать только достаточно приблизительно.

Крючков знал одно — руководство России в целом не нарушит достигнутой ранее договоренности. Поэтому на совещании на Лубянке в девять тридцать утра девятнадцатого августа, на которое председатель КГБ созвал начальников управлений комитета и членов коллегии, им настоятельно подчеркивался тезис, по которому они пришли к полному согласию с Бурейко — «Россия — оплот СССР, и СССР — оплот России». Хотя и было отмечено, что российское руководство призывает страну к всеобщей забастовке, но вместе с тем Крючков заявил, что с ним, российским руководством, можно будет договориться — как же, ведь он не далее как два дня назад получил гарантию поддержки.

Но как могут нарушить договоренности стороны, которые с самого начала только и думали, как перехитрить, как обыграть друг друга? И Крючков хотел поставить руководство России перед фактом, сделав несколько опережающих шагов — ведь он не сообщил им дату переворота — и те разыграли спектакль совсем не по запланированному сценарию.

И они обыграли Крючкова, свалив его руками Горбачева — нельзя не признать, что из форосского заточения был освобожден политический труп — а потом заточив его самого в Матросскую Тишину.

Конечно, арест выглядел в глазах главы КГБ вероломством, но он должен был признать — иначе его друзья-враги и не могли поступить. Как же еще поступать с главарями «красно-коричневого путча»?

Однако заточение в то же время было данью условности: и длилось оно не так уж долго, и обращались с высокопоставленными зеками куда как деликатно. Их участь явно несравнима с участью Кирова или даже с участью Цвигуна и Майорова. Мавр сделал свое дело, мавр должен был удалиться, предварительно немного посидев. Мавр не очень тронул высшее российское руководство, а оно не очень тронуло его, превратив суд над ним в то, что иначе как термином по «фене» «отмазкой» — и назвать-то нельзя.

И на предварительном следствии, и на суде-балагане Крючков четко выдержал установленную линию — Горбачев был информирован о готовящемся введении чрезвычайного положения, следовательно, именно Горбачеву нужно разделить ответственность с членами ГКЧП. Попробовал бы он хотя бы заикнуться о том, что вел переговоры с людьми, которым было очень выгодно свалить Горбачева!

Естественно друзья-враги Крючкова здорово похозяйничали в его вотчине, теперь уже бывшей вотчине. Партия победителей посылала туда свои лучшие кадры — лучшие в том смысле, что они являлись лучшими друзьями людей, захвативших власть.

И эти лучшие кадры должны были делать все, чтобы никто другой, кроме представителей «партии власти» (хотя от данного термина открещивались и политики, и говоруны политические обозреватели), не имел доступа к миллиардам в валюте, надежно осевших за границей.

Однако процесс накопления капиталов не был простым и не нарушаемым извне.

В феврале 1992 года Бурбулис подготовил распоряжение Президента и сам завизировал его — это распоряжение давало хитрой фирме «Промэкология» из Екатеринбурга, имеющей в штате не более полутора десятков человек, право продать десять тонн «красной ртути» по цене от 150 до 400 тысяч долларов за килограмм (!).

В прокуратуре имелись люди, не разделявшие официальную версию. Эти люди раньше допрашивали Бурбулиса, и он дал им кое-какие показания, проливающие свет на события, произошедшие в период с конца девяносто первого года по настоящее время.

Именно Бурбулис сообщил о «якобы имевшем место совещании в Люксембурге» и о переговорах с Крючковым непосредственно перед августовским путчем.

Вот эта информация ни в коем случае не должна была выходить из под контроля.

Разумеется, прокуратура могла предъявить тому же Бурейко обвинение по той же сто семидесятой статье — двух-трех громких дел, о которых знала даже общественность, хватило бы для того, чтобы «раскрутить на полную катушку». Но в том-то и состояла вся сложность, что подобраться к Бурейко в этот период было совершенно невозможно — люди Коржакова наглухо прикрыли его от работников прокуратуры. А общественное мнение, как ни странно, не очень-то склонялось в пользу Степанкова, благосклонно прощая душке Владимиру Филимоновичу воровство — на Руси издавна правители не правили, а кормились.

Если бы удалось документально доказать стратегическую подготовленность разграбления России и роль «реформаторов» в смещении Горбачева, то общественное мнение, пожалуй, удалось бы заметно изменить.

Десять дней в сентябре — начиная с того времени, когда Бурейко наконец-то милостиво разрешил следователям прокуратуры задавать ему вопросы, и заканчивая днем появления знаменитого Указа № 1400 были временем высшего напряжения, кульминационным пунктом. И в то же время это были потерянные дни...

Степанкова очень успешно водил за нос давний его приятель «генерал Дима», то обещал дать показания на Бурейко, то вдруг забывая о своих обещаниях. Кончилось тем, что он, используя адвоката Макарова, бывшего сексота КГБ, известного в кругах гомосексуалистов под кличкой «Таня», спровоцировал Степанкова — тот сказал Макарову по телефону, что Якубовский доставляет ему слишком много хлопот. Макаров сразу же задал явно провокационный вопрос: «Так что, может быть, убрать его?» Тот, кого следовало убрать, радостно хихикнул, сидя рядом с Макаровым. Степанков пробормотал в ответ на предложение адвоката нечто неопределенное.

* * *

Констанц, земля Баден-Вюртемберг.

18 сентября,суббота.

— Так что же насчет «во-первых»? — спросил Дитер фон Зюлов.

— А во-первых — общественное мнение на Западе. Деловые круги, ведущие политики — их всех устраивает команда, создавшаяся при Президенте России или даже создавшая его самого. А то, что эта команда создала, по существу, такой же режим, как в годы застоя, мало кого интересует. Я, конечно, имею в виду режим внутри страны и силовые министерства. Они ни в коем случае не допустят, чтобы пострадал кто-то из их команды.

— Позвольте, но ведь команда эта довольно часто обновляется, — пожал плечами «человек из Гамбурга».

— Это заднескамеечники. Там есть люди, которые никогда никуда не уходили и не уйдут, хотя время от времени и происходит рокировка — я имею в виду Коржакова, Бурейко, Шахрая.

— И опять-таки, насколько мне известно, Бурейко временно отстранен от выполнения им своих обязанностей.

— Это не более чем маневр, та же самая рокировка. Кость, брошенная общественному мнению. Нет, сейчас те, кто удерживает власть, слишком сильны, чтобы их можно было сшибить каким-то досье.

— И все же надо это делать во имя спасения будущего страны.

— Разве я что-то говорю против, — Петцольд пожал массивными плечами.

Когда Петцольд и высокий мужчина, расплатившись с официантом, покинули ресторанчик, официант, обслуживающий их только что, поднялся по винтовой лестнице на второй этаж. Здесь, в небольшом служебном помещении, запертом на ключ, находился человек, которого официант впустил незадолго до прихода в зал на первом этаже высокого худого мужчины.

— Итак мой друг, — приятно улыбаясь, сказал человек, освобожденный официантом из своего добровольного заточения, — долги у порядочных людей принято отдавать вовремя.

Он открыл спортивную сумку и извлек из нее несколько плотных пачек.

— Вот ваши пять тысяч марок, — он аккуратно положил деньги на столик.

— Вам удалось... наблюдение? — спросил официант.

— Да, друг мой, — человек опять широко улыбнулся. — Конечно, это все выглядит не очень-то красиво — со стороны. Но если партнеры обманывают тебя чуть ли не на каждом шагу, то надо делать выбор — оставаться щепетильным и разориться или принять некоторые меры предосторожности и сохранить свои деньги. Теперь я точно знаю, что останусь с деньгами — благодаря вам. Следовательно, часть этих денег должна принадлежать вам. Желательно, чтобы о нашем соглашении не знал никто. Или вы заявите об этой статье дохода в федеральную налоговую службу?

— Нет, — официант радостно улыбнулся в ответ на шутку, — до такой степени, надеюсь, я никогда не поглупею.

— Вот и хорошо, — незнакомец крепко пожал ему руку, — прощайте, друг мой.

После этого незнакомец, среднего роста мужчина с фигурой бывшего спортсмена — то ли гимнаста, то ли борца — быстро спустился по лестнице, бесшумно, словно он был бесплотным и невесомым, пересек зал и вышел на улицу. Здесь он огляделся по сторонам, потом подошел к припаркованному в углу небольшой площади бордовому «Альфа-ромео», сел в него, поставив на сиденье рядом с собой сумку, и уехал.

Минут через десять он остановил автомобиль около увитой плющом виллы, позвонил, нажав на кнопку, вмонтированную в массивный гранитный столбик рядом с калиткой. Услышав характерное щелканье автоматического замка, человек с фигурой бывшего гимнаста или борца открыл калитку и прошел во дворик, аккуратно замощенный сероватой плиткой с гладкой поверхностью и обсаженный с боков яркими осенними цветами.

В доме его ждали. Мужчина, внешность которого заставляла вспомнить Шварценеггера, только более сухощавый и с еще более высоким из-за залысин лбом, встретил гостя на веранде, залитой лучами щедрого еще солнца.

— Шпрехен зи дойч, Иван Васильевич? — гость радостно осклабился.

— Все бы тебе дурачиться, Елисеев, — беззлобно проворчал тот, кого он назвал Иваном Васильевичем. — Но чувствую, что у тебя полный порядок.

— Вестимо, — гость перестал улыбаться. — Зря вы беспокоитесь, зря самолично все хотите проконтролировать. Ведь в этих местах, да в эту пору года, русских, даже «новых», не густо бывает. Могут, знаете ли, обратить внимание.

— Кто?

— Да та же БНД.

— Ладно, пусть себе обращает. Я есть лицо официальное, представитель солидной державы, с которой они, хотят или не хотят, должны считаться. Что удалось сделать?

— То, что и задумывали. Аудиозапись не удалась, как и предполагалось. А вот с видео — полный порядок. Есть у меня специалист, к завтрашнему дню по артикуляции губ подробнейшую «распечатку» сделает. Но, похоже, этот длинный тип был не единственным — кроме меня, естественно — кто интересовался «Угрюмым». Там, на озере, пара дилетантов задумала убрать моего друга Детлефа Петцольда. Вам эти люди известны?

— Откуда? — вид Ивана Васильевича давал возможность предположить, что он говорит правду.

— Нет, «Угрюмого» и в самом деле глупо было бы убирать. Он очень способный, очень толковый агент. А потом он мне почти что друг уже — я столько за ним следил, что вроде как сроднился с Петцольдом уже.

— Это ваши дела. Вы из одной с ним лавочки, вот и разбирайтесь друг с дружкой. Мне же важно, чтобы теперь гонец от «Угрюмого» не оказался более прытким, чем мои люди.

Последнюю фразу Иван Васильевич произнес не то, чтобы вполголоса, но даже как-то под нос себе, так что собеседник вряд ли понял что-то.

В это время из автомобиля, стоявшего метрах в тридцати от виллы, на которой происходил вышеописанный разговор, двое мужчин вели наблюдение. Ни Иван Васильевич, ни Елисеев — подлинные ли это были имена, не так уж вaжно — не позаботились о том, чтобы застраховать себя от подслушивания. Елисеев считал, что свое дело он уже сделал, ему особенно страховаться уже и ни к чему. Он достаточно подстраховался уже тем, что отправил на тот свет официанта. Вероятность того, что парень станет пересчитывать деньги уже сегодня, была практически стопроцентной. Деньги, конечно, не пахнут, но состав, нанесенный на бумагу внутри пачки, проникнув в организм через поры кожи, уже через несколько минут приведет к остановке сердца. Еще через десять-двадцать минут этот химический состав полностью испарится, и даже специальный анализ, если ему подвергнутся деньги, даст нулевой результат.

Иван Васильевич, хотя и работал в органах госбезопасности более четверти века, больше привык наступать, нежели обороняться, такова уж была специфика его службы.

— Отлично, — кивнул один из наблюдателей — Теперь-то мы знаем, кто поведет «курьера». Двое придурков на озeре внесли большую сумму, надо сказать. Вовремя мы их... отделали.

— Но мне все же кажется, что эти уголовники как-то были связаны с «Иваном Васильевичем». Его можно назвать ангелом смерти, он ликвидатор по амплуа и по призванию, хотя вообще довольно заурядный тип, тонкостью мышления никогда не отличался. Так что, сказанное им «Елисееву», будто он не имеет понятия о людях, намеревавшихся убрать «Угрюмого» на озере, не следует воспринимать слишком уж серьезно.

— Версия, может быть, и достаточно оригинальная для того, чтобы быть правдивой, но... — с сомнением в голосе произнес первый наблюдатель. — Ведь «Иван Васильевич» хотя и из «дуболомного» ведомства, но все же профессионал. Зачем же ему было пользоваться услугами каких-то кретинов?

— Сейчас все переменилось. Ведь эти кретины пользуются услугами спецслужб.

— Н-да, против этого трудно что-либо возразить. «Елисеева» оставим в покое?

— Да, до лучших времен. Теперь все внимание — на людей «Ивана Васильевича».

9

Москва.

19 сентября, воскресенье.

Кирилл Беклемишев встретил Клюева и Бирюкова на перроне Курского вокзала. Беклемишев ничуть не изменился со времени их весенней встречи, даже борода была точно такая же, «трехдневная». Черная куртка обтягивала его необъятные плечи и грудь, делая Кирилла похожим уже не на Джанфранко Ферре или Лючиано Паваротти, как острил по адресу приятеля Клюев, а на нечто монументальное, неподвластное времени и прочим стихиям.

Конечно, Клюев и тут не удержался:

— Кирюха, ты — просто вылитый памятник Александру Третьему Миротворцу. Вместе с конем, подчеркиваю, — сказал он, обняв Беклемишева за плечи.

— Сам ты конь с... — беззлобно огрызнулся Беклемишев.

Он крепко пожал руку Бирюкову и спросил:

— А Константина где потеряли?

— У Кости медовый месяц.

— А-а... — протянул Беклемишев. — Бывает. Ну, братья-разбойники, опять, значит, с каким-то сюрпризом прибыли, неймется вам. И опять поездом. На самолет командировочных средств не хватает, детективы хреновы?

— Так надо, Кирюха, — серьезно ответил Клюев.

— Ну, точно, опять какую-то «бомбу» привезли, — он кивнул на атташе-кейс в руке Бирюкова. На этот раз говорил он чуть потише.

— Угадал, — сказал Клюев. — Только «бомба» не в кейсе.

* * *

Мюнхен.

20 сентября, понедельник

Когда объявили посадку на самолет А-310 компании «Люфтганза», лысоватый мужчина в очках — по виду типичный доктор из какого-нибудь университетского центра — неторопливо поднялся из кресла, взял изящный черный кейс и направился к выходу на летное поле.

Находившийся в том же зале ожидания широкоплечий мужчина с красноватым лицом и большими блестящими залысинами незаметно подал сигнал двум молодым людям.

Но он сделал это не совсем незаметно, во всяком случае, его жест — демонстративно поднятое к глазам запястье с часами и последующая заводка часов — обратил на себя внимание мужчины и женщины, которые до этого момента, казалось, были заняты только друг другом. Мужчина, судя по всему улетал, а женщина, похоже, провожала его.

— Все правильно, — сказала женщина. — Их трое. Вон тот лысоватый пожилой мужчина и двое мальчиков специфической внешности.

— Да — согласился мужчина. — Мне кажется, Курт тоже «вычислил» их. Но лучше будет, если он подстрахуется как-то. И я его по возможности прикрою. От этих шакалов всего можно ожидать. Счастливо, дорогая.

Он нагнулся и поцеловал женщину в щеку.

* * *

Москва.

20 сентября, понедельник.

— Ну, этот ваш Горецкий — дока, — Макаров, первый заместитель Генерального Прокурора Российской Федерации, покачал головой. — Это же надо, самое настоящее расследование провел. И самое главное — со всеми документами.

Он припечатал толстую пачку листов жесткой ладонью.

— Теперь-то мы Владимира Филимоновича прихватим за одно место. А то он, видите ли, забывчивостью страдает: не помнит, когда какие документы в суете да спешке подмахивал. Мало того, что он с партнерами Поляковым и Лесовым — последний по совместительству является еще и зятем Бурейко — загнал за рубеж больше половины государственных запасов вольфрамового концентрата, так он еще и партнеров по этой своей «Конфедерации союзов предпринимателей» надул. То-то в стране электрические лампочки как в конце девяносто второго года пропали, так их до сих пор и нет. Дефицит из дефицитов. Россия во мгле. А как же этим лампочкам быть, если почти весь вольфрам через разные хитрые СП за кордон и сбагрили. А Горецкий с точностью до килограмма зафиксировал — когда было продано, кому и по какой цене. Последний документ, насколько я могу определить после беглого просмотра, датирован апрелем девяносто второго года. Эх, одного только жаль — подзадержались эти документы. Десять дней назад... — он полистал перекидной календарь. — Да, десять дней назад могли уже у нас быть.

— Могли бы, — вежливо улыбнулся Клюев, — если бы вы поручили доставить их нам. Уж у нас осечек не бывает.

— Так уж и не бывает? — недоверчиво покосился Макаров. — Вы, кажется, уже были в Прокуратуре России?

— Да, в мае этого года. Меня принимал Яковлев.

— Угу, — Макаров вспомнил про не совсем удачный, вернее совсем неудачный визит Яковлева в Швейцарию. — А вы что же, по службе этим занимаетесь — расследованиями?

— В принципе — да. Я возглавляю частное сыскное агентство.

— Вот оно что. Ну и как — чувствуется конкуренция со стороны официальных органов? — Макаров хитро прищурился. — Ревность ощущается?

Вместо ответа Клюев только страдальчески вздохнул.

* * *

Москва.

21 сентября, вторник.

Генеральный Прокурор Российской Федерации Степанков собирался ехать на работу, когда его задержал звонок телефона.

— Валентин Георгиевич? — голос в трубке был ему незнаком. — Доброе утро.

— Доброе, — машинально ответил Прокурор, раздумывая над тем, кто бы это мог узнать номер его телефона. Словно отвечая на его мысли, незнакомый собеседник сказал:

— Вы меня не знаете, Валентин Георгиевич, но у моих друзей есть очень ценный для вас материал. По делу, которым вы вплотную занимаетесь вот уже два месяца. Я не могу говорить очень долго, потому что нас сейчас наверняка слушают.

В это время в небольшой двухкомнатной квартире, находящейся в доме, сданном в эксплуатацию пять лет назад в Теплом Стане, человек в наушниках выругался:

— Вот сучара! Все-то он что-то предполагает!

— Может быть, это профессионал? — спросил второй, сидевший рядом и тоже слышавший разговор, усиленный чувствительной и мощной аппаратурой.

— Все может быть. Засекай, откуда звонят.

Степанков взглянул на часы и спросил:

— И что же вы в таком случае предлагаете?

— Примерно через полчаса, уже находясь на работе, вы получите записку. В ней будет все изложено.

— Есть — сказал второй, — звонок был из телефона-автомата у метро «Юго-Западная», записывай номер автомата...

— Та-ак, — сказал первый, — готово. У нас там кто-нибудь есть?

— Сейчас, — второй поспешно набрал номер. — «Десятка», где вы сейчас находитесь?

— На проспекте, ближе к метро «Проспект Вернадского».

— Ни хрена не успеешь. А впрочем попытайся. Автоматы у метро «Юго-Западная», номер автомата... Звонил мужчина.

Через некоторое время пульт замигал.

— Это «десятка», — послышалось в наушниках. — У «Юго-Западной» — голяк. Видно ученый звонил.

— Эй, — сказал второй, — надо поставить в известность шефа.

Генерал-майор Коржаков снял трубку, находясь в машине, направлявшейся в Кремль.

— Александр Иванович, поступил сигнал от службы контроля. Кто-то хочет пробиться к «Губе». Только что звонил ему домой.

— Кто звонил, не определили? — Коржаков держал не менее сотни человек в группе, которая занималась прослушиванием телефонов. Официально, то есть для непосвященных, эта группа называлась службой контроля. Сейчас Коржаков держал на круглосуточном прослушивании телефоны всех, кто, по его мнению, принадлежал к оппозиции — от лидера Хасбулатова до отставного министра Глазьева.

— Не успели, — ответила трубка. — Судя по всему, звонил профессионал. С «Губой» пойдут на контакт сегодня в прокуратуре.

— Хорошо, — Коржаков уже отключился от говорившего и набрал другой номер. — Сергеич, кто у тебя непосредственно «Губой» занимается? Понял. Надо крепко сесть «Губе» на хвост. Уже сейчас. С ним ищут контакта, хотят перехватить какое-то сообщение.

— Внутри его конторы это сделать сложновато, — засомневался голос.

— Надо, надо сделать! Все, мне некогда, еду за Президентом.

Степанков получил записку с почтой, о чем ему сообщили по внутреннему телефону, хотя и тот, конечно, мог прослушиваться.

Найдя нужный конверт, Генеральный Прокурор извлек из него листок плотной бумаги.

«Валентин Георгиевич!

У нас имеется документальный материал, подтверждающий связь ныне отстраненного от выполнения своих обязанностей первого вице-премьера В. Ф. Бурейко с целой сетью западных фирм и банков, имеющих устоявшуюся репутацию «отмывщиков» денег. Кроме того, существует оформленное соглашение между группой российских предпринимателей, возглавляемой непосредственно Бурейко, и так называемой промышленной группой, куда входили не только промышленники и банкиры, но также и ведущие политики, из числа которых несколько человек наверняка связаны с преступным бизнесом.

Встречу желательно провести сегодня вечером, от 18 до 20 часов на вашей даче.

Записку обязательно уничтожьте."»

21 сентября, вторник.

Москва, Кремль.

В тот день Президент принимал участие в совещании с руководителями исполнительной и представительной власти.

Сопровождающийего лично начальник охраны Коржаков сказал:

— У меня есть сведения, что Хасбулатов затевает какую-то крупную провокацию. Будет использоваться Степанков. В качестве главной ударной силы.

— А что именно затевается? — взгляд Президента выражал только хмурую озабоченность.

— Конкретно я пока не знаю, но судя по всему, опять начинается возня вокруг правительства.

Президент молча кивнул.

Спустя полчаса он дал согласие на досрочные перевыборы Президента России.

21 сентября, вторник.

Уже стемнело, когда Степанков вместе с охраной появился на своей даче.

У ворот его ждала «Волга» с потушенными фарами.

Из автомобиля навстречу Степанкову вышел высокий худощавый человек с чемоданчиком в руке.

— Здравствуйте, Валентин Георгиевич, — сказал незнакомец, протягивая руку. — Генерал-майор КГБ в отставке Данилов.

— Я вас помню, Валентин Георгиевич, — Степанков поздоровался с ним. — Вы были заместителем начальника информационного управления ПГУ, правильно? Я встретился с вами на Лубянке двадцать второго августа девяносто первого года.

— Все-таки это было двадцать третьего, — поправил его Данилов.

— Ну, куда мне тягаться с профессиональным разведчиком, — развел руки Степанков. — Прошу вас.

Они прошли во двор, а затем и в просторный дом, построенный из кирпича и сосновых бревен.

— Где мы расположимся? — спросил хозяин. — В кабинете?

— Можно и там, — согласился Данилов. — «Глушилка» у меня с собой и давно включена.

— Вы думаете, что меня и здесь слушают? — недоверчиво спросил Степанков.

— Я не думаю, Валентин Георгиевич, я это знаю. Удивительно, что они оставили вас в покое после обеда сегодня. Мне, конечно, не хотелось бы слишком сгущать краски, но все гораздо серьезнее, чем вы думаете. Но перейдем к главному, —

Данилов раскрыл чемоданчик и вынул оттуда небольшой плоский кейс, сделанный из легкого светлого сплава. — Вот, именно здесь находятся документы, подтверждающие существовавшее раньше предположение, что именно Бурейко является руководителем — я подчеркиваю: руководителем — организованного разграбления России. А еще здесь есть запись в высшей степени интересной беседы. Я не буду особенно интриговать вас и сразу назову имя собеседника Бурейко: Владимир Александрович Крючков. Да-да, не удивляйтесь. Эта беседа состоялась еще во времена существования Союза. Супер-демократ Бурейко и ультра-реакционер — ведь такое определение дали ему масс-медиа — Крючков, и они смогли договориться, как это ни покажется странным. Хотя что ж тут странного, в свое время коммунист Молотов смог прекрасно договориться с фашистом Риббентропом. Просто, наверное, как личность, Молотов немногим отличался от Риббентропа.

Должен напомнить вам, Валентин Георгиевич, что я рискую своей репутацией — и еще кое-чем — встречаясь с вами, а тем более, передавая такой вот материал. Поэтому прошу вас просто забыть о встрече со мной. Ведь я играю в команде противника — я за Коржакова официально играю.

Поспешите, у вас еще есть шанс придавить Бурейко. Кстати, здесь указаны и номера его заграничных банковских счетов. Хотя я и не совсем уверен, что это — полный их список.

— Да, — сказал Степанков, — если здесь подлинные документы...

— Извините, что перебиваю, но за подлинность их я ручаюсь.

— ... То возможность, как вы говорите, «придавить» Бурейко представляется воистину уникальная. Теперь-то уж ничего нельзя будет списать на рассеянность и халатность.

— Не боясь показаться назойливым, я бы рекомендовал вам поспешить.

— Почему вы так считаете?

— Извините, мне кажется, что вы их немного недооцениваете, — покачал головой Данилов.

Быстро попрощавшись, он ушел. Еще через пару минут послышался рокот мотора «Волги».

Степанков мог согласиться, что он и в самом деле несколько недооценил защищенность, прикрытость Бурейко. Но сейчас, имея в руках материалы, масса которых уже явно превысила критическую — а произошло это буквально за последние два дня — у него, Генерального Прокурора, имеются и все шансы свалить всесильного фаворита.

Степанков вспомнил последнюю реплику Данилова, едва вернулся на свою городскую квартиру.

Телевизор был включен. На его экране Президент обращался к гражданам России, объясняя, что означает на деле Указ № 1400 о поэтапной конституционной реформе, подписанной им только что.

И Генеральный Прокурор Российской Федерации подумал, что с сенсационным разоблачением Бурейко, пожалуй, придется повременить. На неопределенный срок.

То же самое обращение к народу слушали и смотрели на квартире Беклемишева.

— М-мда, — промычал хозяин. — Руслан Имраныч, конечно, порядочный мудак, но тут я ему где-то даже и сочувствую Ведь это явный удар ниже пояса.

10

Москва.

22 сентября, среда.

Кирилл был чем-то очень озабочен еще со вчерашнего вечера, поэтому укатил сегодня на своем «Джипе-чероки» ни свет, ни заря, часов в шесть.

Бирюков с Клюевым слышали, как уходил хозяин, но, поскольку у них не было определенной программы на сегодняшний день, кроме разве что смутного желания пойти к Белому дому и поглядеть, как же там развиваются события, то они поднялись примерно через час после ухода Кирилла.

Не спеша попив растворимого кофе и заев его оставшимся со вчерашнего вечера сыром, провинциальные пинкертоны покинули квартиру Беклемишева.

Кирилл еще с вечера оставил комплект ключей Клюеву, сказав, что сам он неизвестно когда вернется, и добавив с юмором висельника, что, может быть, не вернется вообще.

Выглянув в окно, сыскари из Южнороссийска определили, что погода сегодня намечается вполне сносная, так что засиживаться дома, тем более при наверняка уже развивающихся в белокаменной революционных событиях, было грех.

Едва они спустились на один лестничный марш, как откуда-то сверху сбежали два крепких молодых человека, чем-то неуловимопохожих друг на друга. Клюеву эта похожесть явно не понравилась, он хотел было сообразить, что же надо предпринять для того, чтобы молодые люди доставили им как можно меньше неприятностей, но тут снизу стали подниматься еще трое подтянутых парней с развитыми плечами, а за ними маячил четвертый.

А вот четвертый не понравился уже Бирюкову — ему, во-первых, показалось, что он где-то уже встречал мужчину лет пятидесяти, по виду напоминающего бывшего атлета, которого сильно подсушила болезнь или неумеренное пьянство.

Ясное дело, трое специфически выглядевших крепких мальчиков очень профессионально перекрыли дорогу частным сыскарям вниз, а двое других не менее профессионально блокировали отход назад.

Клюев на такую выучку уже достаточно насмотрелся, а Бирюков про выучку как-то уж сразу догадался интуитивно, он тоже понял, что не простые грабители или вымогатели мешают им спокойно выбраться из гостеприимного дома Беклемишева.

И верно — тот, что стоял в самом низу, сунул руку в карман темно-синего плаща (где такие добротные плащи до сих пор производят?), достал оттуда книжечку в красной обложке с золотым тиснением — нет, не герб почившего Союза там был изображен, а буквы какие-то, которые из-за слишком короткого времени демонстрирования обложки прочесть не удалось — раскрыл «корочки», поднял повыше и объявил:

— Управление охраны, полковник Архипов.

Потом, выдержав паузу секунды в полторы-две, прибавил то, что и должен был прибавить:

— Следуйте за нами.

И ничего не оставалось Клюеву с Бирюковым сделать, кроме как и в самом деле последовать за ними вниз, потом выйти в тихий московский дворик, где пронзительно светились красно-желтые листья кленов и пылали кисти рябин.

Но не только клены и рябины были замечены частными сыщиками из провинции — две «Волги» двадцать четвертой модели, новенькие, черные, как им, наверное, и было положено в силу функций, дожидались явно их.

— Вы нас собираетесь куда-то везти? — задал риторический вопрос Бирюков, искоса разглядывая окружающую обстановку.

А обстановка, в общем-то, была обычной, то есть, народ кое-какой присутствовал во дворе да и неподалеку тоже. Очень даже может быть, что полковник с залысинами — настоящий полковник, книжечка у него не поддельная, да и «Волги» тоже весьма характерные. Значит, стрельбы в густонаселенной местности эти служивые люди не допустят. Вот

только как бы это поделиться своими размышлениями с Клюевым?

Клюев, похоже, думал о том же. Он сказал:

— Кости с нами нету, как когда-то. А Кирюхе нас нипочем не отыскать.

Да, месяца три назад Костя Ненашев вызволил их из «каталажки». А сейчас ситуация не та, явно похуже сейчас ситуация.

— Послушайте, куда вы меня толкаете? — опять наивно поинтересовался Бирюков.

Двое молодых людей вовсе и не толкали его, а вели, правда, взяв довольно цепко за локти, к машине вели. А к другой «Волге» вели Клюева — тоже двое, с боков нежно и крепко поддерживая, третий уже открывал дверцу автомобиля.

— Полковник, — довольно грубо, повысив голос, спросил Бирюков, — какого черта? Вы можете объяснить нам, что все-таки происходит?

Какая-то дама лет сорока в длинном черном пальто тоже хотела бы знать, что же происходит. Она остановилась и с явным интересом наблюдала процесс конвоирования.

И пожилой дяденька, наверняка помнивший еще времена правления Иосифа Виссарионовича и сопутствующие тому правлению «воронки», тоже очень заинтересовался происходящим, у дяденьки даже щербатый рот под седыми усами приоткрылся.

Это хорошо, что народ наблюдает, с явным удовольствием подумал Бирюков, фиг они теперь стрельбу затеют. Надо что-то предпринимать прямо сейчас, иначе через несколько секунд уже будет поздно.

Он немного согнул колени, повис на рукax у молодых людей, заставляя их инстинктивно напрячься, направить свои усилия вверх, дабы удержать бирюковские восемьдесят пять кило плюс одежда. В следующий момент Бирюков резко вскинул руки вверх по дугам и опять присел, уже гораздо быстpee, уходя за спины своих конвоиров.

Удар ногой в промежность, нанесенный сзади, лишил одного из них, как минимум, на минуту возможности совершить какие-либо активные действия.

А хлесткий круговой удар корнем большого пальца, который в каратэ именуется хайто-учи, угодивший второму в челюсть пониже уха, вообще отправил его в глубокий нокаут.

Теперь надо помочь Клюеву.

Однако Клюев и сам позаботился о себе — едва заслышав шарканье подошв по асфальту и резкие щелчки ударов, он резко повернулся и саданул коленом в пах одному из поводырей. Тот мгновенно сложился пополам, однако второй сноровисто, профессионально захватил Клюева сзади, надавливая ребром предплечья на кадык.

Но и ему не удалось долго удерживать Клюева — Бирюков нанес сильный удар носком ботинка, точно попав в позвоночник. Сноровистый молодой человек захрипел и рухнул наземь.

— В машину, Женя!!! — заорал Бирюков и бросился к той самой «Волге», дверцы которой уже услужливо приоткрыл водитель — третий из тех, кто поджидал их внизу на лестнице.

Этот попытался оказать сопротивление Бирюкову, атакуя его ногой по среднему уровню, а затем пытаясь попасть кулаком в челюсть.

Тому, как топорно этот парнишка пытался провести мае-чудан-гери и ой-цуки-йодан, Бирюков подивился чуть попозже (что же они, козлы, на занятиях по спецподготовке делают? Кто же их, вонючек, учит? А еще «девятка» бывшая, уроды!), сейчас же он просто сильно подсек противника под колено опорной ноги и, продолжая вращение, поразил его круговым ударом ноги в затылок.

Клюев уже сидел за рулем и вращал ключ в замке зажигания. Бирюков перелетел через капот автомобиля, мельком успев отметить пистолет в руке полковника с залысинами, нырнул в дверцу, ушибив при этом колено, и его тут же швырнула на Клюева центробежная сила — Клюев со старта положил машину в крутой вираж.

Бирюков оглянулся. Полковник с залысинами уже запрыгивал в другую машину, а секунду спустя и она тронулась с места. Где находились пятеро остальных бойцов, в суете и спешке нельзя было определить.

— Ну, Николаич, специалист по Москве, давай — руководи и направляй, — с отчаянным весельем сказал Клюев. — Иначе кранты нам. Без Кирюхи хреново. Это он тут все закоулки знает.

— Что хреново, то хреново, — мрачно согласился Бирюков. — Как автомобилист, я этих мест тоже, можно сказать, не знаю. Пока правильно едешь. Вот сейчас налево давай, обязательно на набережную выскочишь, а там вправо свернешь.

Вылетели на набережную, Клюев послушно свернул направо.

— Догоняют вроде бы гады, — глянув в зеркало, не очень обеспокоенно произнес он.

— Женя, да кто же тебя сможет догнать? укорил его Бирюков. — Что за самоуничижение? Дуй пока по набережной самой грязной московской реки Яузы, а там что-нибудь придумаем. Стрельбу они тут не затеют.

— Хрен их знает, тонкон-макутов гребаных, — засомневался Клюев. — Ведь сейчас у них тут вроде как война опять. Что же за дела такие — в мае чуть-чуть сражение не затеяли, теперь, кажется, к началу представления поспели.

— Н-да, перед Белым домом, небось, баррикады уже возводятся. Ага, — он взял трубку радиотелефона — И что же у вас тут слышно?

— ... выезжают на Преображенскую набережную. У нас потери три человека раненными, — судя по всему, это говорили их преследователи. Значит, трое были столь серьезно травмированы, что не успели запрыгнуть в машину. Итак, за ними едут четверо. Но с оружием.

— Да ты что, Титан? — заскрежетал далекий голос (как не крути, а все равно Москва — не Нью-Йорк, до сотовой телефонной связи тут далеко). — Как же так получилось? Отстреливались они, что ли?

— Нет, стрельбы никто не затевал, ни мы, ни они, Рукопашная схватка была.

— Однако ты меня удивляешь, — опять скрежещущий голос. — Помочь я вам сейчас ничем не смогу, далеко вы укатились. Разве что свяжусь сейчас с МВД, вы передавайте время от времени свои координаты, их затормозят на ходу. Куда они следуют сейчас?

— По Большой Черкизовской пошли.

— Ладно, сейчас передам милиции. Отбой.

— Слушай, Николаич, тормознут нас менты, — забеспокоился Клюев, — здесь вон светофоров натыкано — через пять шагов.

— Женя, ты уже третий на красный свет проскакиваешь, насколько я умею считать. Вот там придурок в будочке сидит — тормознул он нас? Он думает, что мы — это они. Спецтранспорт, короче. Главное, они пальбы не смогут здесь устроить. Машин вон сколько. Ладно, будем что-то думать. Теперь ты влево не сворачивай, прямо едь, это Сиреневый бульвар. Ага, машет, козлина, палочкой. Поддай, поддай, Женя. Места родные и знакомые, сейчас «тачку» бросим, затеряемся.

— Ой ли? Сколько лет, говоришь, ты здесь не был?

— Ну, в последний раз четыре года назад приезжал сюда по службе, в командировку. Про наш весенний приезд я не говорю, несколько сумбурно все получилось. Вправо, Женя, резко вправо. А теперь, я думаю, и ноженьки резвые пора уже поразмять.

Клюев бросил «Волгу» к самой бровке, Бирюков, не дожидаясь, пока автомобиль остановится, распахнул дверцу, едва не сшибив идущую по краю тротуара московскую тетку.

— Сволочи, дороги вам нету! — все правильно, нормальная реакция.

Все на своих местах. Толстая и злая. Ничего не изменилось. Ускорение, перестройка, шоковая терапия, либерализация цен, Гайдар, Черномырдин — да хоть Саддам Хуссейн завтра воцарись в Кремле со своими порядками, все равно эти тетки останутся прежними.

Бирюков нырнул за угол дома, пробежал по переулку, потом пересек несколько дворов, время от времени оглядываясь, чтобы посмотреть, следует за ним Клюев или пропал.

Наконец Бирюков остановился и перевел дух.

— Да, Николаич, ты тут вроде как по родному хутору шастаешь, — с некоторым даже удивлением отметил Клюев.

— А то. Вон видишь тот домишко? Ему, наверное, тыща лет уже. Двадцать лет назад там общага была. И занимался я в той общаге любовью с одной ткачихой. Звали ткачиху соответственно — Любовью. Она из какой-то губернии провинциальной была, приехала Москву обрабатывать. Запамятовал, из какой губернии. Лимита, лимита, ведь не вся еще жизнь прожита, как спивалось в одной популярной песенке.

— Ну, тогда тебе всецело можно доверяться. Куда же мы теперь двинем?

— Отдышаться нам надо? Надо. А где это лучше всего сделать?

— В парке?

— Нет, не в парке, там ветрено и сыровато. В пивной лучше всего отдышаться. Да и поразмыслить можно. Сейчас у нас сколько? Почти девять часов. Если изменения не стишком коснулись этого забытого властями уголка столицы, то та пивная еще существует и функционирует с девяти утра.

Они прошли еще немного, потом впрыгнули в троллейбус, проехали, поглядывая на всякий случай в заднее стекло, пять остановок и вышли.

Пивная функционировала, но, как заметил Бирюков, интима здесь стало явно меньше. Теперь разливали автоматы, а кружек не было. Редкие еще с утра посетители использовали кто банки, кто пакеты из-под молока. Пришлось сбегать в соседний магазинчик, где имелось пиво бутылочное и баночное. Друзья-провинциалы не стали пижонить и взяли по паре бутылок «Золотого колоса». Вернувшись в пивной зал и став в угол поближе к свету, они, наконец, почувствовали, что им предоставляется возможность отдышаться.

— Да неплохо прогулка по Москве началась, — покачал головой Клюев. — Но вот что мне интересно, Николаич — как эти гады поступили бы, если бы мы вместе с Кириллом из дома выходили, а? Тоже попытались бы повязать? Но ведь они с нами двоими не справились, точнее, почти что даже с тобой одним — а насчет Кирюхи... — он опять покачал головой.

— Ну, не знаю, — ответил Бирюков. — Может быть, они и не подумали, что мы такими шустрыми окажемся. Для двоих или даже троих среднестатистических обывателей этого с лихвой бы хватило — пятеро обученных волкодавов да плюс еще этот полковник Дурындасов, хмырь красномордый. Преторианцы, блин. Ну их в задницу, Евгений, ты посмотри лучше, какая пронзительная осень стоит на дворе.

Да, парк, на который открывалось обозрение из широкого и высокого почти во всю стену — окна, был великолепен. Только тут никто, кроме южнороссийских пинкертонов, похоже, не обращал внимания на горящий вовсю костер осени...

— И правильно, — вещал краснолицый, очень коротко остриженный — очевидно, для нейтрализации солидной плеши — мужик в ветровке. — Пора уже этого чучмека, Хасбулата удалого, к ногтю. А то, е-мое, развел терпимость веры — сквозь черножопых в Москве уже не протолкнешься.

— Ну ты, бля, все в кучу смешал, — презрительно скривил губы его оппонент, бородач в клетчатой кепочке — При чем тут вообще черные? И при чем тут конкретно Хасбулатов? Да будь он хоть папуасом — он глава-законно-избранного-парламента. Конституцию ведь никто не отменял.

— Ну вот, — вполголоса констатировал Бирюков. — Вокс-попули-вокс-деи. Глас народа, стало быть, глас Божий. Никуда не денешься от проклятой политики. И в связи с этим хочу я заметить, Женя, — очень неприятен мне интерес этой самой стебаной службы охраны к нашим скромным особам. Стоп! — он вдруг замер, словно бы пораженный каким-то зрелищем за окном. — Да ведь он в Южнороссийске был! Ну да, около гостиницы «Интурист», я его там видел. Сейчас вспомню, когда. Так, стало быть, у нас сегодня двадцать второе... Среда. Точно, две недели назад, тоже в среду. Кондратьев к нам на следующий день заявился, в четверг к вечеру. Только, говорит, приехал, нападение на жилище, жена похищена... Кондратьев... Кондратьев... Слушай, а Кондратьев вообще-то здесь при чем?

— Кондратьев вовсе ни при чем, а при ком получается — при Полякове, — ответил Клюев. — Точнее — против Полякова. А тот, соответственно — против него. А еще против кого играл Поляков? — он наставил на Бирюкова указательный палец.

— Против нашего... — начал Бирюков.

— ... друга, — продолжил Клюев.

— ... Горецкого. А человек из Генпрокуратуры, который с Горецким должен был встретиться, проживал как раз в «Интуристе», перед которым я этого... погоди, как его... ага, Архипова встретил. Ну, брат, каша какая получается на постном масле — он что же, ради этого приезжал? Из столицы. По какой-то информации. Откуда информация? — рассеянно бормотал Бирюков.

Клюев не перебивал его. Уже не один раз приходилось наблюдать Бирюкова вот таким бормочущим, словно пребывающим в трансе, а при выходе из транса, как правило, выдающего очень даже нетривиальную мысль.

Так случилось и на сей раз. Бирюков зажмурился, словно бы стряхивая остатки сонной одури или наваждения, и очень спокойно сказал:

— Смотри, два разных случая с участием одного объекта — Генпрокуратуры. Сначала от них едет человек в Южнороссийск, наверняка созвонившись предварительно с кем-то — да с полковником Петляковым, вот с кем — и одновременно с этим человеком появляется Архипов, Потом едем мы, сообщаем Беклемишеву, что привезли «компромат», он кому-то звонит, мы договариваемся о встрече, ты встречаешься — и через два дня к нам заявляется этот опричник, требуя, чтобы мы следовали за ним. Мы-то за ним не последовали, но что следует из всего этого? Они либо прослушивают Генпрокуратуру, либо... — теперь уже он уперся указующим перстом в Клюева.

— ... либо у них там свой человек или даже несколько, — завершил логическое построение Клюев.

— Угу, а с кем мы этим открытием должны теперь поделиться?

— Наверное, с Яковлевым. Дескать, был я у вас позавчера, а вот теперь выясняется, что против вас играет очень

серьезная команда. Но боюсь, что не доберемся мы к нему, не доберемся... Теперь Яковлева и всю Генпрокуратуру, небось, еще более зорко «пасут». На дальних подступах к нему нас под белы руки и возьмут.

— Так сегодня утром уже брали, — заметил Бирюков. — Нам бы раньше догадаться, но кто же знал...

— Что будет революция?

— Угу.

— Надо было знать.

— Вот и я о том же. Ладно, Евгений. Сейчас мы окончательно отдышимся и выйдем позвоним. Тут у меня на 12-й Парковой один знакомый... одна знакомая живет. Мы ей и позвоним, и если она за это время никуда не уехала, не вышла замуж, да к тому же еще окажется сейчас дома, найдем у нее приют.

Знакомая не уехала, не вышла замуж — во всяком случае, Бирюков решил так по ее интонации — и не пошла на службу. Бирюков тут же затащил Клюева опять в тот самый магазинчик, где они брали пиво, купил бутылку «Распутина», полкило сыра, полкило конфет, упрятал все это в купленный здесь же полиэтиленовый пакет, и они направились в гости.

Поднявшись на улицу Первомайскую, друзья сели в трамвайчик, проехали в нем несколько остановок, и вскоре Бирюков уже звонил в знакомую дверь квартиры на четвертом этаже дома «хрущевской» постройки, но снаружи выглядевшего очень даже прилично.

Дверь им открыла женщина лет тридцати пяти, с волосами, про которые люди, имеющие поэтико-романтический склад интеллекта, говорят: «цвета меди». Лицо у женщины слегка продолговатое, глаза серые, разрез глаз широкий. Клюев отметил про себя, что вкус у Николаича весьма неплохой.

— Ну, Наталья, — Бирюков не был похож на себя обычного, — целоваться будем?

Не дожидаясь разрешения или ответа, он шагнул через порог, слегка наклонился и поцеловал женщину в щеку.

— Э, — спокойно отметила Наталья, — уже начали причащаться с утра.

— Наташа, — Бирюков сделал широкий жест в сторону Клюева, — вот это мой друг и коллега. Зовут его Женей. А это, Женя, Наташа, тоже мой друг и тоже коллега — правда, бывшая коллега. Были времена, когда я занимался проклятой наукой.

Да, они действительно были коллегами, даже заканчивали один и тот же факультет одного и того же вуза — приборостроительный МВТУ, только в разное время.

Бирюков сразу принялся удивительно споро и удивительно активно помогать хозяйке накрывать на стол.

— Это будет ранний обед или поздний завтрак? — улыбаясь, спросила Наталья.

— Это будет второй завтрак, ланч, — наставительно заметил Бирюков, — за ним полагается много пить и мало есть.

— За ланчем?

— А когда же еще пить? Обед у них там в семь вечера. Разве можно успеть с семи до ночи напиться? И не посидишь толком.

Когда они уселись и выпили по первой — за встречу, как и полагается — Бирюков спросил Наталью:

— Отвечай, как на духу — ты за большевиков али за коммунистов?

— Ну их всех куда подальше, — ответила та довольно тактично. Обычно она говорила в таких случаях: «в задницу». — Они в свои игры играют, а мы за них получай синяки и шишки. Но из-за своего дражайшего братца я невольно должна сочувствовать тем, кто засел сейчас в Белом доме.

Бирюков знал, что у нее был брат, всего на один год моложе ее, что он служил в армии.

— Не понял, — сказал Бирюков. — Из этого следует, что доблестные Вооруженные Силы уже выступили на защиту Конституции? Во, блин, совсем мы не следим за событиями, Евгений.

— При чем тут Вооруженные Силы, Бирюков? — Наталья словно бы дивилась непонятливости своего приятеля. — Во-первых, Лешка уже почти год, как уволился из армии. А во-вторых, вы там, в своем Урюпинске, вообще, что ли, ни о чем не ведаете?

Бирюков обиделся. Не то, чтобы уж очень, но обиделся. Наталья не в первый раз называла его родной город Урюпинском, известным широкой публике как заповедник для блаженных идиотов по анекдоту, заканчивающемуся словами: «Эх, уехать бы в Урюпинск». Восемнадцать лет назад он порвал с девушкой, москвичкой, достаточно часто подшучивающей над Бирюковым из-за его провинциального происхождения.

Поэтому и сейчас он саркастически проворчал:

— Куда уж нам. Мы там до сих пор с вилами на трамвай бросаемся. А уж что касаемо таких высоких материй, как столичные сплетни — ва-ащще полный мрак. Мы, конечно, понимаем, что очень важно знать, кто нынче трахает Аллу Борисовну, или сколько клозетов на даче у Лужкова, только недосуг нам из-за нашей тмутараканской возни.

— Во, понес, понес, — Наталья почему-то обратилась за поддержкой к Клюеву. Тот только дипломатично улыбнулся.

— Бирюков, ты мою девичью фамилию помнишь? Ведь это я по своему бывшему мужу, пьяни трамвайной, Братухина. Ну, напряги остатки интеллекта. Я ведь тебе раза три говорила про свою бывшую фамилию.

— Говорила, — Бирюков немножко поостыл. — Сейчас, вспоминаю... Вот — Ур-ван-це-ва! — победно выдал он секунд через пять всего.

— Ну?..

— Что ну? Урванцева и Урванцева, не очень, надо сказать, благозвучная фамилия.

— Бирюков, ешкин свет, ты про знаменитого скандалиста и вечного залупежника — извини за выражение, конечно, но ведь ты вынуждаешь — подполковника Урванцева совсем не слышал?

— Это который общество — или что-то вроде армейского профсоюза — «Защиту» организовал?

— Вот именно!

— Во, блин, — Бирюков удрученно покачал головой, — а я ведь и не туда, и не того... Ну, дак у вас тут столько событий за это время произошло, за четыре года-то. Надо же — тот самый Урванцев!

А тот самый подполковник Урванцев обладал редкой способностью не нравиться начальству. Просто даже удивительно. как он в свои тридцать пять лет дослужился до такого звания. Люди, подобные ему, до сорока лет ходят в старших лейтенантах, а потом подвергаются увольнению из армии, к примеру, за карьеризм — суд офицерской чести, представление начальству и т. п., все необходимые формальности соблюдены.

В 1991 году Урванцeв, тогда еще майор, образовал нечто вроде армейского профсоюза и назвал эту организацию «Защита». Организация, призванная, по замыслу Урванцева, защищать интересы военнослужащих, членов их семей, была признана подрывной. Конечно, случилось бы это несколькими годами раньше, не миновать бы Урванцеву трибунала с последующим разжалованием и осуждением на длительный срок по одной из статей о воинских преступлениях.

Но Урванцева сложновато было осудить по вышеупомянутым статьям хотя бы потому, что он обладал депутатским иммунитетом, заседая в Верховном Совете РСФСР.

Когда случился путч, его злейший друг и самый высокопоставленный начальник Дмитрий Язов распорядился арестовать Урванцева одним из первых. И это было исполнено, то есть, почти исполнено — Урванцев бежал, когда его пришли арестовывать.

Вообще-то странная рисовалась картина для внимательного стороннего наблюдателя: после путча много говорилось и писалось о списках, составленных ГКЧП. Это были списки лиц, подлежащих немедленному аресту и даже вроде бы уничтожению. Сразу в нескольких таких списках фигурировал Ельцин, которого должны были, по меньшей мере, раз пять ликвидировать и еще раз пять арестовать. Примерно такая же картина наблюдалась с Бурбулисом, Хасбулатовым, Собчаком, Поповым. Но с ними ничего не случилось, даже звонками телефонными их не тревожили, не говоря уже про вынужденное бегство в Разлив или Швейцарию. Кто сидел? Валерия Новодворская в Лефортово сидела и была освобождена после провала путча.

И Урванцева попытались арестовать, хотя его фамилия, как выяснилось впоследствии, в тех знаменитых списках не фигурировала.

Урванцев бежал, чуть-чуть не дождавшись ареста — генная память в нем, видать, жила, чуял он гудение мотора «черного ворона». И бежал он в Белый дом — потому что больше вроде бы и некуда, поскольку он к Белому дому уже привык.

В то время, как будущие герои Грачев, Лебедь и Кобец маневрировали, делая заявления, которые никакой мудрец не смог бы трактовать однозначно, защитник притесняемых «салаг» и офицерских вдов Урванцев безоговорочно присоединился к защитникам Белого дома.

Как человек военный, он понимал, что Белый дом продержится всего несколько минут в том случае, если его начнут штурмовать только одни десантные группы под командованием генерала Лебедя, не говоря уже о группах спецназа КГБ.

Но никто не стал штурмовать Белый дом. Получи тот же Лебедь четкий приказ командования, он не задумываясь бы выполнил его — это Урванцев знал наверняка. Если военные и спецназовцы КГБ приказа не получили, значит, за этим стояло что-то, кроме нежелания восьмерки заговорщиков выставить себя в очень неприглядном свете перед мировым общественным мнением.

Реакционный ГКЧП был арестован, вместе с ним были арестованы несколько реакционных генералов, при очень странных обстоятельствах ушел из жизни маршал Агарков, не совсем ясными были и обстоятельства смерти одной из ключевых фигур заговора Бориса Пуго, а демократы сразу же бросились делить власть.

И опять-таки власть не должна была достаться таким, как майор Урванцев, вскоре ставший подполковником — единственная награда за верность идеалам демократии.

Более или менее поделив власть, демократы стали приворовывать. Масштабы воровства определились предрасположенностью к оному, умноженной на высоту служебной ступеньки. Вовремя удержавшийся от штурма цитадели демократии и ставший военным министром Грачев через одного только «прапорщика Пронина», фигуру не менее легендарную, чем исторически известный поручик Киже, оформил фактически на свой личный счет двенадцать «Мерседесов». Личный друг Грачева, командующий ЗГВ Матвей Бурлаков воровал эшелонами. Генерал армии Константин Кобец, чье поведение во время осады Белого дома было тоже достаточно двойственным, развернул широкомасштабную деятельность на ниве коммерции. Он возглавил комитет по подготовке и проведению военной реформы. Вскоре этот комитет создал несколько СП с зарубежными фирмами. Кобец просто не мог не войти в контакт с Бурейко и восходящей звездой прохиндейства Якубовского. В марте 1992 года Кобец вместе с Якубовским создал при комитете по подготовке и проведению военной реформы некое информационное агентство. Устав последнего содержал сорок пять пунктов. Агентство могло осуществлять какие угодно операции: от торговли лесом и драгоценными камнями до продажи ракетных технологий.

Невооруженным глазом была заметна воровская спайка наверху. В максимально короткий срок глава МИД Козырев удовлетворил просьбу генерала армии Кобеца о перерегистрации диппаспортов «генерала Димы», в максимально короткий срок первый зампред правительства России Бурейко предоставил Якубовскому под роскошный офис информационного агентства огромную площадь на восемнадцатом этажс здания на Новом Арбате.

Но все же апофеозом грандиозного фарса стало более чем стремительное восхождение Якубовского по служебной лестнице — за пять дней он превратился из лейтенанта в полковника, а еще через неполных два месяца — в генерал-майора разведывательной службы при правительстве Российской Федерации. Такая карьера была характерна разве что для юных большевиков, более других правил усвоивших одно правило: революцию в белых перчатках не делают.

Но едва Бурейко подписал приказ № 1727-рс с грифом «совершенно секретно», едва тот же Бурейко поставил свою подпись на удостоверении генерал-майора Якубовского, полномочного представителя правоохранительных органов, специальных и информационных служб, за номером 0145, как новоиспеченному генералу пришлось срочно рвать когти (иной термин здесь применять было бы неуместно хотя бы потому, что сам «генерал Дима» очень широко использовал в разговоре тривиальный мат).

Якубовским вплотную занялась Прокуратура Российской Федерации, которая тогда, в девяносто втором году, обладала еще значительной силой и влиянием.

И в раскрытие всех махинаций высших армейских чинов весьма значительную лепту внес скромный подполковник Урванцев, депутат Верховного Совета России. Именно им была собрана информация о деятельности Кобеца и Якубовского, в том числе и информация явно секретного характера.

Последнее обстоятельство — публикация секретных документов — было чревато для военного человека очень серьезными последствиями, вплоть до трибунала. «Когда у собаки отнимают кость, она огрызается», — сказал незабвенный поручик Лукаш, приказавший привязать на дворе возле кухни своего денщика, ворующего у него обеды. В данном же случае речь шла не о кости и не о порции паштета, Урванцев замахнулся на самое священное — на власть, пытаясь вышибить ее из рук, которые только что ее, власть, захватили.

Урванцева попытались устранить физически — впрочем, весьма бездарно, поскольку ослабленное ведомство Баранникова в то время не могло сделать этого по причине нахождения по одну с Урванцевым сторону баррикад, а ведомство Коржакова еще не набрало силы. Что же касается армии, то она всегда напоминала слона в посудной лавке, так что такую деликатную вещь, как организация несчастного случая с военнослужащим Урванцевым, она не смогла сделать.

Итак, Урванцев не был отдан под суд трибунала, не был ликвидирован. Он всего-навсего попал под увольнение из армии — как же, ведь вовсю шла военная реформа под водительством Кобеца. Урванцев даже не был просто травмирован. Значит, он должен был продолжать, в силу своей природной зловредности, портить кровь людям с генеральскими погонами, а также людям, занимающим посты, соответствуете генеральским званиям.

Конечно, все это не должно было продолжаться бесконечно. Когда вновь политики призвали обывателей на баррикады, а перед Белым домом опять стали баррикады возводиться, за Урванцевым опять пришли.

Но Урванцев это предвидел. Ко времени прихода на его квартиру взвода ОМОНа его след уже, что называется, простыл...

Однако система паспортной прописки, мощное орудие тотального контроля за гражданами государства-лагеря не была упразднена правителями-реформаторами (совсем они идиоты, что ли?). Посему «вычислить» места, куда мог бежать мятежный подполковник, было проще простого.

Подполковник в отставке Урванцев мог укрыться на квартире у сестры на 12-й Парковой улице. Вполне мог укрыться, чего ему особенно далеко убегать. Во всяком случае, проверка квартиры родственницы никогда не помешает.

И пятеро бойцов ОМОНа плюс их командир в звании старшего лейтенанта да еще водитель в звании сержанта отправились на 12-ю Парковую улицу. Отправились они часа через три после того, как закончилась неудачей попытка захватить Урванцева дома — подполковник, может быть, фрукт важный, но ведь дел у карательных органов в связи с возникшей по вине «красно-коричневых» заварухой невпроворот.

Конечно, у старшего лейтенанта, возглавлявшего отделение бойцов, имелось при себе фото Урванцева. Но когда он, предварительно позвонив его сестре Наталье Урванцевой из телефона-автомата, убедился, что она находится дома, и минут через пять-семь нагрянул на квартиру, то обнаружил там двоих незнакомцев без документов.

Разумеется, эти типы начали препираться — по какому праву, а как же неприкосновенность жилища. Но у старшего лейтенанта был устный приказ его начальника — арестовывать всех подозрительных. Да еще и сам он. был малый сволочной, вздорный, попавший в ОМОН после службы в десантных войсках, которые еще раньше спасли его от срока за циничное хулиганство — он вместе с дружками избил парня с девушкой, а девушку потом, опять с дружками, изнасиловал.

Так что Клюеву с Бирюковым, выпившим только половину бутылки «Распутина», во второй уже за сегодняшний день раз пришлось подвергнуться грубому и беспардонному вмешательству в их жизнь карательных органов.

И выбирать тут не приходилось. Устраивать в квартире Наташки учебно-показательный рукопашный бой с курносым мудаком (так мысленно окрестил начальника патруля Бирюков) и его мудаковатого вида подчиненными друзьям и в голову не пришло. К тому же у этих типов были наготове АКСы, из которых они, не очень задумываясь, могли бы затеять стрельбу — азарт начавшейся охоты на людей очень ясно читался на их физиономиях.

Кляня свою планиду за то, что Наташка Урванцева, его знакомая, оказалась сестрой того самого «залупежного подполковника», и за то, что он втянул еще и Клюева в такое пренеприятнейшее приключение, Бирюков спустился по лестнице, подталкиваемый в спину стволом автомата. Ай-яй-яй, почему же он не пошел к другому знакомому, к Викташке Ильину, который живет на 15-й Парковой. К тому разве что рэкетиры могли бы только нагрянуть, да и то вряд ли: Викташка со всеми всегда мог договориться, поладить.

А Клюев вспомнил точно такой же омоновский налет, случившийся три месяца назад. Тогда их с Бирюковым вызволил Костя Ненашев. Теперь Костя Ненашев далеко, да и обстановочка тут, в столице, нагнетается сволочная: того и гляди станут народ хватать прямо на улицах и разбираться по законам чрезвычайного положения.

А Наташа бежала за ними по лестнице и требовала от омоновцев отчета о том, куда они собираются везти ее друзей, по какому такому праву вообще их арестовали, но старлей, начальник конвоя, только рычал, как цепной пес, и из его отрывистых реплик можно было понять только то, что это не ее дело — куда они волокут этих подозрительных типов, из-за которых «вся вонь в Москве и поднялась».

Пинкертонов из Южнороссийска затолкали в микроавтобус, где место им нашлось только на полу. Омоновцы разместились на сиденьях, старлей сел рядом с водителем, и «черный воронок» образца девяностых годов тронулся по улице столицы.

Ехали они достаточно долго. Бирюков понял, что направляется их транспорт к центру. Так оно и оказалось: выходя из микроавтобуса, Бирюков прочел на табличке на здании, куда их вводили, надпись «Новая Басманная улица». Ara, этой улице когда-то размещалась военная комендатура, куда же привезли их? И к чему такие почести — могли бы и в Измайлово в какое-нибудь отделение сдать.

У Клюева же возникла мысль, что запрут их здесь наверняка надолго, и что неплохо бы попытаться позвонить полковнику Бероеву, его номер Клюев помнил наизусть. Уж такой чин из министерства безопасности на этих барбосов, судя по всему, подчиненных МВД, влияние должен возыметь. А вообще-то за два прошедших года Бероев, возможно, и генерал-майора успел получить. Но подумав, Клюев решил все же Бероеву не звонить. Во-первых, номер телефона ему был известен только домашний, а вероятность застать Бероева дома не весьма велика — уж Клюев-то знал, какая это служба. А во-вторых, что-то ему настоятельно подсказывало: не надо сообщать настоящую фамилию, ведь Управление охраны наверняка попытается разыскать их, а обзвонить все ментовские пульты связи — пара пустяков.

Поэтому, когда их затолкали в камеру, уже битком набитую разношерстной публикой — были тут и «лица кавказской национальности», и типы, одна только внешность которых воссоздавала в памяти серию картинок из передач «По сводкам МВД», и мужики, смахивающие на бомжей — Клюев вполголоса сказал Бирюкову:

— Николаич, надо придумать какую-то легенду. То есть, представиться не попадавшими в сферу внимания милиции гражданами Москвы. Реально существующими гражданами, проживающими в Москве, на которых у МВД нет никаких данных, кроме паспортных — может быть, сличать фотографии им просто недосуг будет.

— Ты знаешь, это все наверняка сейчас в компьютер может быть заложено, — засомневался Бирюков.

— На десять-то миллионов?

— А чем им еще заниматься?

— Ладно, попытка — не пытка. Давай-ка, прикинь «клиентуру».

Бирюков задумался. На себя-то он мог «прикинуть» чьи-то данные, а вот с Клюевым, который моложе его на семь лет, дело обстояло посложнее — у Бирюкова в памяти вертелись только имена, фамилии, адреса и домашние телефоны московских приятелей в возрасте от сорока и старше. Ага, все-таки нашел, кажется.

— Слушай,— тихо сказал он. — Тебя зовут Анатолием Федоровичем Савкиным. Тебе тридцать пять лет, ты из города Жуковского Московской области, живешь по улице Гагарина в доме номер десять, в квартире пять. Запомнил? Все просто: Гагарина, десять, пять, Савкин.

— Ладно, — Клюев наморщил лоб, стараясь усвоить данные «легенды». — А ты кто же будешь?

— Я буду Ильин Виктор Макарович. А живу я на 15-й Парковой. Недалеко от дома и работаю: директором продуктового магазина на 13-й Парковой.

— Не очень ты смахиваешь на директора магазина, тем более продуктового, — покачал головой Клюев.

— Если бы ты хоть раз видел сильно пьющего Савкина, ты бы тоже в нем себя не узнал. Это во-первых, а во-вторых, не такие уж они здесь психологи. Слушай, ты отлить не желаешь?

— Изо всех духовных сил, — Клюев только сейчас вроде бы ощутил эту прозаическую потребность. Да и то: пили они достаточно давно, у подруги Бирюкова он постеснялся в клозет сходить. — Давай-ка попросимся.

И он несколько раз стукнул кулаком в массивную дверь. Разумеется, секунд через десять из-за двери последовало обычное в таких случаях обещание: «Я те, бля, сейчас постучу!»

— Начальник, нам в туалет надо, — просительно сказал Клюев.

— Рано еще, — раздался из-за двери нарочито ворчливый голос.

— Так что же, в узел, что ли, завязывать? — теперь Клюев говорил уже гораздо более дерзко.

Очевидно, стоявший по ту сторону двери милиционер прикидывал и такую возможность, потому что несколько секунд действий он никаких не совершал. Но вот в замке заскрежетал ключ. Потом дверь открылась, на пороге возник хмурый молодой ментенок.

— Начальник, елы-палы, вот с корешем около пивной замели, — Клюев кивнул на Бирюкова. — А мы и отлить даже не успели, сил терпеть нету. Позволь душу облегчить, а?

— По одному только, — ментенок изо всех сил пытался казаться строгим.

— Так ведь пили то вместе, одновременно, начальник! — теперь Клюев опять выглядел записным подхалимом.

— Ну ладно, — буркнул ментенок, —только по-быстрому.

По всему было видно, что ему до чертиков надоела возня с таким количеством задержанных, надоело повторение операций отпирания и запирания двери.

В туалете Клюев сразу же кивком указал Бирюкову на окошко. Оно было узким и размещалось высоко, под потолком, но при желании они могли бы бежать и через него — если бы не страж, находившийся в коридоре за полуоткрытой дверью.

— Не получится, — шепнул Бирюков. — Надо будет, — он кивнул на дверь и сжал свободную руку у себя на горле, ласково и нежно. Я сделаю один.

Он вышел в коридор первым. Ментенок отступил в сторону — правильно все делал, то ли его так инструктировали, то ли он инстинктивно не позволял подконвойному приблизиться на опасное расстояние. Но Бирюкову-то и не надо было особенно приближаться. Глуповато улыбаясь, он сказал, обращаясь к конвойному:

— Фу-у, русский кайф.

— А второй что же? — забеспокоился ментенок.

— У него кайф подольше получается, — умиротворенно произнес Бирюков и нанес милиционеру неожиданный, очень быстрый и мощный маваши-гери в солнечное сплетение. Бил он подъемом стопы, плашмя как бы, чтобы не покалечить парнишку, но даже такой «шлепающий» удар мгновенно сбил незадачливому стражу дыхание и заставил его согнуться пополам.

В тот же момент в коридоре возник любитель более продолжительного кайфа, сграбастал обмякшее тело милиционера в охапку и швырнул его в открытую дверь туалета.

Бирюков рванул по коридору, пулей пролетел мимо стеклянной кабинки дежурного, выскочил на улицу и побежал через проезжую часть — благо народ еще шел на зеленый свет. Уже оказавшись на противоположной стороне улицы, Бирюков оглянулся через плечо — Клюев следовал за ним метрах в пяти.

Теперь рывочек в толпу, не обращая внимания на возмущенные крики — и никакая собака их не догонит, не найдет.

Они бежали дворами аж до самой Елоховской церкви. Только тут, перед величественным зданием, Бирюков приостановился и перевел дух.

— Ты, Николаич, однако, даешь, — тяжело дыша, сказал Клюев. — И не угонишься за тобой.

— Порядок, Женя. Могли бы вот в храм войти, возблагодарить специального святого, который покровительствует беглым узникам, да я, к стыду своему, имени его не знаю. А со временем у нас не очень...

Поминутно оглядываясь по сторонам, Бирюков подошел к телефону-автомату у станции метро «Баумзнская» и набрал номертелефона Натальи Урванцевой. Та, очевидно, пребывала в сильном волнении, а услышав голос Бирюкова, разволновалась еще больше.

— Валера! Откуда ты звонишь? Что с вами? Вас отпустили?

— Как же, держи карман шире! Эти отпустят. — Тут он еще раз оглянулся. — Наташка, ты брательнику своему скажи, если он к тебе позвонит, чтобы не вздумал к тебе припереться — ведь это за ним наверняка приходили.

— Ой, да ведь он только что и звонил. Я ему все рассказала. Он тоже очень обеспокоился за вас.

— Ну, спасибо ему за заботу. Когда он звонил?

— Минут десять назад, наверное. Он просил меня сообщить ему, что с вами, как только у меня будет какая информация. А еще он грозился сесть на БТР и поехать вас вызволять. Он сказал, что если о вас долго ничего не будет слышно, то он все измайловское отделение вверх дном перевернет.

— Погоди-ка, — остановил ее патетический рассказ Бирюков. — Он, брательник, номер своего телефона, говоришь, оставил?

— Да.

— Это очень даже хорошо, диктуй срочно, я запомню.

Наталья повторила два раза номер телефона, Бирюков попытался определить по нему, в каком же районе этот номер поставлен.

— Ладно, Наталья, — сказал он. — Не переживай особенно. Очень, конечно, плохо, что не удалось нам с тобой про жисть поговорить. Помнишь, как в той песне: «Наташка, Наташка, ей-богу, не вру, ты словно ромашка стоишь на ветру?» А заканчивается та песня так: «Нам было приятно, но ты уж прости — пора мне обратно, пора мне идти». В общем, Наталья, буду жив, позвоню.

Он повесил трубку и в очередной раз огляделся по сторонам.

Вокруг были не очень спешащие люди, Клюев рядом стоял.

— Слушай, Женя, я думаю, что Урванцеву позвонить надо? Как ты думаешь, где он может сейчас находиться?

11

22 сентября, среда.

Москва.

Этот человек знал невидимый город едва ли не лучше, нежели город, расположенный над ним. «Верхний» город назывался Москвой. Разумеется, и Москва не была полностью знакома всем, родившимся и состарившимся здесь людям. Существовали в городе уголки и даже участки площадью в несколько гектаров, которые назывались секретными объектами, «почтовыми ящиками» и т. п.

А «нижний город» был известен исчезающе малой части населения «верхнего» и названия не имел. Вообще-то подземный город следовало бы назвать городом-архипелагом, поскольку не все его части сообщались между собой.

И в этом архипелаге были большие острова, на которых, подобно роте или даже нескольким полкам Робинзонов Крузо могли не один год просуществовать большие сообщества людей. Здесь существовали системы вентиляции, кондиционирования, водоочистки, здесь функционировал транспорт, не говоря уже о просто гигантских запасах продовольствия и топлива и о существовании систем производства электроэнергии.

Но довольно узкий круг людей, собравшихся сегодня, мало интересовал подземный город в целом. Эти люди знали, где находится та часть «нижнего» города, в которой можно пересидеть даже ядерную войну со всеми ее последствиями — разумеется, при условии, что убежище не будет находиться в эпицентре взрыва.

А собрались сегодня министр внутренних дел Виктор Ерин, министр безопасности Николай Галушко, временно отстраненный от выполнения обязанностей первого вице-премьера Владимир Бурейко, комендант Москвы генерал-лейтенант Куликов и представитель службы охраны Президента генерал-майор Великжанин.

Собравшихся интересовала возможность проникновения в Белый дом после того, как он будет взят в плотное многослойное кольцо блокады, через подземные коммуникации, а значит, и возможность снабжения осажденных боеприпасами, пищей, водой, медикаментами.

Пока что среди команды Президента царила растерянность. Уже на следующий день после обнародования Указа № 1400 к Белому дому стали стекаться массы его добровольных защитников, и явно прослеживалась тенденция к значительному увеличению их числа. После того, как «Свобода'», «Би-Би-Си», «Си-Эн-Эн» и другие известнейшие информационные агентствa как-то cразy, будто знали обо всем, что должно было случиться, заранее, в один голос заговорили о кризисе в России, Президент впал в неожиданную ярость отчаяния, весьма усугубленную воздействием больших доз алкоголя, принимаемых в течение вот уже нескольких дней. Только срочно вызванный Бурбулис смог хоть немного успокоить его.

Единого мнения о том, что нужно делать дальше с защитниками Белого дома, после того, как решено было прекратить подачу туда электроэнергии и воды, не существовало. Хотя, конечно, большинство из команды Президента склонялось к тому, чтобы блокировать здание парламента поплотнее — полбеды еще, когда не функционирует канализация, а вот просидев несколько дней без пищи, многие резко поменяют свои политические пристрастия.

Министр безопасности рассмотрел возможность проникновения через подземные ходы в цитадель защитников Конституции групп «Альфа» и «Вымпел», способных, по его мнению, быстро и относительно малой кровью решить проблему. Но Галушко умалчивал о том, что офицеры этих спецгрупп вообще отказываются от любых форм штурма — будь это штурм с воздуха, с земли или из-под земли. Но не владеющий ситуацией министр безопасности блефовал, делая вид, что его ведомство готово в любой момент нейтрализовать защиту Белого дома. Конечно, заявление новоявленного главы некогда всесильного ведомства никто не воспринимал достаточно серьезно. Вообще практически у всех из высшего руководства сложилось впечатление о Галушко как о фигуре слишком незначительной, чтобы достаточно долго занимать пост министра безопасности.

Министр внутренних дел Виктор Ерин чувствовал себя если и ненамного увереннее, чем Галушко, но держался пободрее. Конечно, преступность в России уже практически полностью вышла из под контроля. Конечно, весь аппарат МВД донизу прогнил, разъедаемый коррупцией. Ерин не контролировал даже действия своих подчиненных — ведь среди защитников Белого дома были и милиционеры. Но все эти минусы, пусть даже и слишком серьезные, слишком существенные, перекрывались одним большим плюсом — Ерин был в фаворе у Президента, он был своим. Он доказал личную преданность во время майских волнений нынешнего года. Недавно полученное им звание генерала армии говорило о многом.

Ерин готов был не пожалеть сил и средств для того, чтобы в данной ситуации навести порядок любой ценой, хотя вслух он высказывался против штурма здания парламента.

А еще у Ерина существовали кое-какие интересы по отношению к Белому дому, точнее — к возможной его блокаде с использованием подземных ходов.

Присутствовавшсго на совещании Бурейко интересовало, конечно, как можно более быстрое падение парламента — ведь один из самыx главных его врагов Степанков полностью дискредитировал себя, находясь вместе с такими одиозными фигурами как Ачалов, Варенников, Дунаев и Руцкой. То же самое можно было сказать и о главе Конституционного Суда Зорькине, хотя последний никогда не представлял из себя достаточно серьезного политического противника для Бурейко — да, Бурейко мог ликовать сейчас, праздновать полную победу — разве что ненамного отодвинутую по времени — если бы не одно «но»: Коржаков сказал, что Степанков располагает серьезными козырями против него, каким-то путем к Генеральному Прокурору все же попал «компромат». Разумеется, Коржаков в общих чертах знал, что за материал попал к Степанкову, но он ни в коем случае не мог дать понять это Бурейко — генерал-майор хорошо усвоил правила аппаратных игр. А Бурейко был, есть и будет в аппарате, роль его всегда. будет оставаться значительной, вне зависимости от того, какой официальный пост он займет завтра.

Великжанин, личный друг и подчиненный Коржакова, присутствовал на совещании, во-первых, для того, чтобы знать, какой информацией располагает этот следопыт о подземных ходах — плохо, если он знает слишком много, больше, чем люди из Управления охраны. А во-вторых, он обязан был знать что здесь говорится, какие у кого существуют мнения, какие кто готов принять решения. Вторую свою миссию, в отличие от первой, Великжанин и не скрывал. Он знал, что последнее слово в создавшейся ситуации должно остаться за его другом и шефом. Великжанин был почти на десять лет старше Коржакова, которому в этом году исполнилось сорок три, но он видел не одну взошедшую и засветившуюся звезду на политическом небосклоне и сейчас знал наверняка — через очень короткое время звезда Коржакова засияет ярче всех.

Между тем знаток подземных сообщений продолжал обозначения на вывешенной для всеобщего обозрения карте-схеме:

— Существует старый ход, идущий параллельно Большой Грузинской и Конюшковской улицам, пересекающий внизу улицу Рочдельскую.

— Позвольте, но ведь он пересекает линии метро между «Краснопресненская» и «1905 года», — возразил внимательно следивший за объяснением генерал-лейтенант Куликов.

— Он проходит на несколько метров выше тоннеля метро.

— И во время строительства тоннеля не завалился?

— Представьте себе, нет. Этот ход достаточно хорошо укреплен. Один его конец, со стороны зоопарка, открыт, а со стороны Рочдельской улицы заделан. Если разобрать эту заделку...

— ... То можно запустить в Белый дом зверей, — сострил Великжанин.

Никто почему-то не засмеялся, но Великжанина это не смутило. Он продолжал с хмурой рассеянностью внимать городскому спелеологу, всецело занятый выполнением своей основной задачи — выяснением осведомленности последнего. Сам-то Великжанин прекрасно знал, что со стороны американского посольства — знали ведь, когда вселяли туда американцев — существуют в целости и сохранности смотровые люки системы водоснабжения и телефонных сетей, в стенах которых размещены замаскированные дверцы, ведущие в сухой и чистый тоннель, который как раз и выходит под Белым домом наверх.

— Можно также воспользоваться очень удобным и, я бы даже сказал, просторным тоннелем, идущим от подземной линии, протянувшейся параллельно Киевской линии метро. Этот тоннель пересекается несколькими старыми ходами, один из которых, по моим данным, выходит как раз на Белый дом.

А вот это сообщение весьма насторожило Ерина. Едва дождавшись окончания совещания, он позвонил своей старой знакомой, некогда занимавшей весьма высокий пост в Советском Комитете защиты мира, а ныне подвизавшейся в одном из общественных фондов Российской Федерации.

— Валентина Макаровна, — сказал министр, — нам бы надо срочно встретиться.

— С вами готова встречаться хоть каждый день, — дама явно польстила министру, не отличающемуся неотразимой внешностью.

— Дело достаточно серьезное, Валентина Макаровна, — ровным, нудноватым голосом произнес Ерин, и его хорошая знакомая поняла, что дело и впрямь серьезное.

Через полчаса она уже была в кабинете министра внутренних дел. Опасающийся подслушивания Ерин отвел даму в комнату отдыха, предварительно сухо извинившись за невольное создание интимной обстановки.

— Валентина Макаровна, — сказал он. — Ваш склад, что находится под Новым Арбатом, надо срочно куда-то перебазировать.

— А куда же я его перебазирую? Там одних только коробок с питанием тысяч сто штук будет.

Коробки с питанием были из нескольких партий гуманитарной помощи. Валентина Макаровна очень правдоподобно изображала милую и трогательную нерасторопность, из-за которой она не смогла вовремя распределить накатывающуюся вал за валом гуманитарную помощь среди нуждающихся.

Теперь она с такой же трогательной непосредственностью ужаснулась, что коробки и контейнеры с грузом помощи куда-то исчезнут — ей докладывают об этом, ведь она сама не в состоянии попасть на этот подземный склад.

* * *

Не одни только Клюев и Бирюков испытывали всяческий дискомфорт и, как могли, отбивались от свалившихся на них с утра разных неприятностей — Кирилл Беклемишев, сосредоточенно бубнивший под нос тоже с самого утра, что, возможно, сегодня домой и не вернется, был полон мрачноватых предчувствий. А предчувствия основывались на достоверной информации. Его коллеги, которые изловчились перехватить радиотелефонный разговор, ведущийся между подразделениями одной весьма влиятельной и могущественней службы, принесли на днях тревожную весть: на их банк, офис которого расположился в одном из зданий на Новом Арбате, эта самая служба готовила налет.

Положение, что и говорить, было незавидным. Потому что служба называлась Главным управлением охраны и ей было позволено все или почти все — никто не знал на самом деле, существует ли еще «или». Противодействовать этой силе было равнозначно противодействию ветру, грозе, наводнению или еще какой-то стихии — от того, другого и третьего можно было только спрятаться, скрыться. Но по долгу службы, а точнее, по условиям контракта Беклемишев обязан был защищать все движимое и недвижимое имущество банка от посягательств на него кого бы то ни было.

Добро бы налет готовила организация, к которой подходит определение «преступная группировка» — в этом случае все болееили менее определено, можно поставить в известность правоохранительные органы (хотя особо рассчитывать на помощь с их стороны не приходилось) и применить оружие, право на ношение которого имеется.

В данном случае тоже вроде все было определено, но единственное, что можно было предпринять — это поставить в известность, например, муниципальную милицию, в надежде, что там у кого-то есть зуб на Главное управление охраны.

Беклемишев сообщил о перехваченном разговоре управляющему банком, который находился в явной немилости у всесильного Коржакова, тот поблагодарил и стал связываться со своими влиятельными знакомыми из ведомства Президента.

Все эти меры предосторожности, пожалуй, были равнозначны подушке, прихваченной с собой на случай прыжка на асфальт с четвертого этажа.

А когда вечером Беклемишев увидел и услышал по телевизору выступление Президента, он уразумел, что ситуация становится на порядок хуже — теперь того и жди, введут чрезвычайное положение, тогда уж качать права обычным ментам будет бессмысленно, не то что Главному управлению охраны.

Но до обеда второго сентября ничего не случилось, и Беклемишев, немного даже удивившись, стал успокаиваться...

* * *

Бирюков глубоко вздохнул и сделал третью попытку, крутанув диск семь раз подряд. Опять номер был занят. И только с четвертой попытки удалось пробиться. Ответил мужской голос:

— Вас слушают.

— Мне мужей Алексей Урванцев, — заявил Бирюков.

— Всем он нужен, нарасхват прямо-таки. А вы, собственно, откуда? Кто вы?

— Скажите, что я от его сестры, и он все поймет.

— Вон как? — чувствовалось, что на том конце провода находится удивительно спокойный и покладистый мужик. — Ладно, попытаемся добыть вам Урванцева.

Было слышно, как он прокричал несколько раз: «Урванцев! Урванцева найдите, к телефону его срочно. Родственник какой-то зовет.» Еще в трубке слышались голоса, какой-то стук, скрежет. Интересно, где это все-таки?

Не питавшему особой надежды на то, что Урванцева разыщут, Бирюкову пришлось удивиться уже в который за сегодня раз. Урванцева нашли, и он взял трубку.

— Послушайте, — начал было объяснять Бирюков, — я знакомый Наташи, вашей сестры, вы только что говорили с ней о нас. У нас сложилось такое положение, что...

— Ваше пожелание в общих чертах мне известно, — перебил Бирюкова какой то на удивление невоенный голос. — Вас уже отпустили?

— Можно сказать, что мы сами... отпустились.

— Даже гак?.. В любом случае вам нежелательно сейчас разгуливать по городу.

— Мы их, конечно, спросить не успели, — сказал Бирюков, — но, скорее всего, мы им не очень нужны были.

— Догадываюсь, что им нужен был я. Но сейчас ведь разбираться особенно не будут, поверьте мне. В общем, лучше всего будет, наверное, если вы приедете ко мне.

— А где вы находитесь?

— Там, где и должен находиться — в здании на Краснопресненской набережной.

— Это в Белом доме, что ли? — Бирюков понизил голос.

— Да в здании Верховного Совета, — Урванцев произнес название уже не существующего органа власти без аффектации.

— Однако... — Бирюков мимикой спросил у Клюева: как, мол, тебе такой поворот событий? Клюев тоже ответил: годится, где наша не пропадала.

И они договорились с Урванцевым, что тот встретит их, только гостям, когда они попадут в здание, надо будет позвонить по внутреннему телефону.

— Во чудеса, — удивился Бирюков, — когда они ехали в метро, — а я-то думал, что гам уже менты в три ряда стоят.

Менты в три ряда, конечно, не стояли, и баррикады перед зданием производили впечатление если не игрушечных, то бутафорских уж точно.

Урванцев оказался стройным, молодо выглядевшим, усатым, одетым в офицерскую полевую форму. Лицом он походил на сестру.

Гости в нескольких словах рассказали о себе, описав и события, произошедшие сегодня до их визита к Наталье Урванцевой.

— Что же, господа, — подытожил их изложение Урванцев, — не нравитесь вы государству, это я точно могу сказать. И вы, судя по внешнему виду, раньше служили в армии, так?

— Только я, — улыбнулся Клюев. — Да и то не совсем в армии.

— А как это «не совсем»? — прищурился Урванцев.

— Спецназ КГБ.

— У-у! Вот бы нам таких побольше!

— Вы имеете в виду — сюда, в здание парламента?

— Эх, в том-то и дело, что нет. Если мы будем здесь сидеть, как в мышеловке, они нас, соответственно, как мышат и передавят.

— Что же тогда — захват телеграфов и вокзалов?

— Телеграф сейчас, допустим, свое значение утерял, а вот телевидение не мешало бы взять. Ведь миллионы продолжают подвергаться мозгопромыванию. Им талдычат про то, что здесь засели люди чуть ли не позавчерашнего дня. А если дело дойдет до штурма Белого дома, то жертвы будут совсем уж бессмысленными — во-первых, противостоять артиллерии, танкам и авиации люди, вооруженные автоматами и гранатометами, просто не смогут. Во-вторых, павшие за Конституцию могут быть уже заранее объявлены врагами народа.

Бирюков думал несколько иначе, он думал о «в-третьих» — сейчас события вокруг Белого дома, вокруг схватки Президента с Верховным Советом девяносто процентов жителей столицы расценивают как шоу, как потеху. Панэм эт циркенес! Хлеба и зрелищ! Любо! Любо!

— Нет, — продолжил Урванцев, — грандиозное сражение здесь, на подступах к Белому дому, не имеет смысла ни с какой стороны. По мне — нет ничего лучше хитрой позиционной войны. Окопы, траншеи, всякие там ходы сообщений — вот где есть деятельности для разведки, — тут он хитро взглянул на Клюева.

А Клюев же вместе с Бирюковым решил, про себя, что у полковника психика немного... того. Глядя на профессиональных революционеров типа Валерии Новодворской в России, Звиада Гамсахурдии в Грузии или украинца Степана Хмары, поневоле начинаешь думать о том, что, может быть, маниакальная страсть к ежеминутному и повсеместному восстановлению справедливости и есть не просто своеобразие личности, а явная ее, личности, деформация. Вот и Урванцев, «выдающийся залупежник», борцом за справедливость стал из-за несколько... хм... странного видения этого мира.

— Вы наверняка не возьмете в толк, при чем здесь траншеи и ходы сообщений, — Урванцев улыбнулся в усы. — А вот представьте себе, что под этим зданием или в непосредственной от него близости существует под землей множество туннелей, пещер. Я, собственно, в этом деле полнейший профан, но как раз сегодня к нам припожаловал один очень интересный человек. Своего рода «столичный спелеолог», то есть, выражаясь более определенно — спелеолог, специализирующийся исключительно на Москве. Вот он-то и предложил нам воспользоваться некоторыми подземными ходами, имеющимися в районе Белого дома. Ну, как вам? Что обычно приезжие смотрят в Москве? В последние год-два разпе что приоритеты поменялись, сейчас норовят попасть на какую-нибудь дешевую барахолку или в ресторан, где девки с обнаженными гениталиями пляшут, как когда-то в закусочных «Макдоналдса» часами выстаивали. А вот предоставляется возможность участвовать — или очень близко их наблюдать — в событиях, связанных с борьбой за Конституцию. Кстати, вы обратили внимание на табличку на двери помещения, в котором мы сейчас находимся?

— Зал заседаний Конституционной комиссии, — от Клюева, конечно, никакие детали не укрывались, он все подмечал, все запоминал.

— Вот-вот, — одобрительным тоном произнес Урванцев. — Итак, вы готовы участвовать в увлекательном и опасном предприятии?

— Вы имеете в виду разведку катакомб? — спросил Бирюков.

— Именно.

— Но мы не очень-то удачно для подобного дела экипированы, — заметил Клюев.

— Ну-у, уж этот вопрос мы запросто решим, — Урванцев энергично потер руки. — У вас, насколько я понимаю, размер обуви сорок три по старой системе? — это относилось к Клюеву.

Клюев кивнул.

— У меня сорок четыре, — сказал Бирюков. — Если речь идет о сапогах или армейских ботинках, то, собственно, на размеp больше.

— О них, родимых, о сапогах речь идет, — весело сказал Урванцев и повел их к лифту.

Они спустились в полуподвал, где высилась груды сапог, связанных в пары шпагатом за ушки, и почти до середины высоты помещения лежали тюки с одеждой.

Комбинезоны защитного цвета Клюев с Бирюковым натянули поверх одежды, сбросив только куртки и переобувшись в армейские сапоги.

Потом они опять поднялись наверх, прошли в комнату заседаний комиссии, так и не решившей вопрос с Конституцией. Урванцев кого-то вызвонил, спрятал куртки и обувь Бирюкова и Клюева в сейф («А ля герр ком а ля герр — народ разный шастает»), и они спустились на два этажа ниже.

Здесь Урванцев отдал распоряжение здоровенному детине с капитанскими звездочками на несерьезных «камуфляжных» погончиках:

— Коля, обеспечь наших новых товарищей.

Детина обеспечил товарищей АКСами с откидными прикладами с двумя запасными рожками к каждому автомату. Еще Урванцев раздобыл три карманных фонарика, три подсумка, три каски, обтянутых маскировочной сеткой.

— Ну, теперь хоть до центра Земли, — бесшабашно сказал он.

Еще раз позвонив и велев какому-то Щеголеву с проводником дожидаться их внизу, Урванцев повел Клюева с Бирюковым на «экскурсию по подземной Москве», как он выразился.

А внизу их ждала пятерка экипированных таким же образом «экскурсантов», то есть, тоже в касках и с автоматами, и проводник.

Проводник, неопределенного возраста мужчина, внешности аскетичной, с впавшими темными глазами на лице цвета луковой шелухи, заросший густейшей русой кудрявящейся бородой, был одет в ветровку и спортивные брюки и обут в высокие резиновые сапоги с отворотами — ни дать, ни взять, на рыбалку собрался или грибы собирать.

Выйдя из здания с той стороны, что смотрела на Рочдельскую улицу, проводник уверенно направился к колодцу с открытым люком. Он стал спускаться в колодец, за ним последовал Урванцев, потом четверо из пятерки разведчиков, потом Бирюков с Клюевым, а замыкал цепочку старший группы Щеголев.

Стена колодца в самом низу оказалась разобранной, в образовавшуюся дыру можно было пролезть либо на четвереньках, либо присев на корточки и сильно пригнув голову. Ясно было, что здесь велись подготовительные работы, землю куда-то убрали, только кирпичи, вытянутые из низа стенки, аккуратно сложенные.

Кротовый ход протянулся метров на десять, не меньше, ширина его составляла около метра, высота — метр двадцать-метр тридцать сантиметров. Конечно, за одну ночь, прошедшую со времени оглашения Указа № 1400, вынуть несколько кубометров земли было невозможно. Поэтому заявление Урванцева о том, что проводник к ним припожаловал только сегодня, выглядело, мягко говоря, не соответствующим истине.

Лаз выходил в верхнюю часть достаточно просторного

туннеля, по которому можно было идти, почти не сгибаясь и расставив локти в стороны. То есть, два человека, идущие навстречу друг другу, запросто могли бы разминуться.

Кто и когда построил этот туннель? Ведь его пол отстоял от поверхности земли не более чем на пять метров, он обладал достаточной шириной для того, чтобы тяжесть построенных сверху современных зданий давно уже обрушила его потолок, в результате чего все пространство туннеля было бы завалено.

Бирюков скользнул лучом фонарика по потолку и обнаружил, что потолок выложен из кирпича в форме свода. Все гениальное, конечно, просто, но ведь свод легче выкладывать, вставляя кирпичи сверху, а тут сверху была твердь, кирпичи вставлялись сбоку, как бы с торца возводимого свода, по оси туннеля. Любящий поломать голову над тем, почему и каким образом что-то не разрушается, движется или движет, Бирюков мог чувствовать себя удовлетворенным — он сразу дотумкал, по какому принципу делалась кладка.

Но ведь эти кирпичи надо было еще затащить сюда, доставить каким-то образом раствор, не говоря уже о том, что надо было выносить вынутый грунт. Что и говорить, у людей хватало времени и энергии для созидания. Кто были эти люди, и когда возводилась кладка?

Чувствовалось, что воздух здесь затхлый, спертый. Бирюков несколько раз в своей жизни спускался в угольную шахту — здесь все ощущения были схожими. Постоянно хотелось раскрыть рот, подобно рыбе. Уже через несколько минут пребывания здесь охватывала сонливость — верный признак недостатка кислорода в организме.

— Вот... параллельно Калининскому... — обрывками доносились фразы. Очевидно, проводник объяснял. — Да, на СЭВ бывший, на мэрию... Конюшковская сверху.

Ага, мир тесен: Кирилл Беклемишев как раз охраняет банк, который тоже располагается в здании СЭВа, в «раскрытой книге». А номер своего служебного телефона Беклемишев им не сообщил. Теперь жди с моря погоды — пытайся улучить момент, когда опричники не будут «пасти» квартиру Кирилла. Вещички кое-какие там все-таки остались. Ладно, не в ентом дело, как говаривал один персонаж, хрен с ними, с вещичками. А вот чем закончится противостояние властей? Что будет во всей стране? Что будет в Южнороссийске? Урюпинске? Наташка — старая задница, надо будет при случае напомнить ей про эту подковырку насчет Урюпинска.

Но брательник у нее — орел. Это называется — смелость и решительность, быстрота и натиск. Он и «Защиту» организует, он и в ВС комиссии разные создает, он и против всего армейского генералитета выступает, он и под землей ходы-выходы разведывает...

Интересное дело — он, Бирюков, столько лет прожил в свое время в Москве, а ни разу не слыхал тогда про Москву подземную. Другие, значит, были интересы — у него и у всех остальных...

Размышления Бирюкова прервались, так как он внезапно ощутил, что стены и потолок вроде бы ушли куда-то. И звуки шагов звучали уже не так, как прежде.

Включив свой фонарик — до этого момента он просто шел шаг в шаг за одним из разведчиков, света и без его фонарика хватало — Бирюков понял, в чем дело: они вышли в грот. То, что грот был построен позже, чем узкий туннель, не вызывало сомнений: бетонные колонны-подпорки по центру поддерживают потолок со сводчатыми фермами. До потолка от пола не менее трех метров, хотя ширина небольшая — не более четырех метров.

Как далеко грот простирался, определить не представилось возможным, потому что свободное пространство составляло метров пять, а дальше весь проем занимали какие-то коробки, аккуратно сложенные в штабель.

— Что еще за сокровища Тутанхамона? — Урванцев первым шагнул к штабелю.

Луч фонарика заскользил по ящикам из плотного картона, обшитых полиэтиленом, с приклеенными бирочками. Надписи на бирочках были на немецком языке.

— Э, — высказал первым предположение Бирюков, — да похоже, что это — гуманитарная помощь.

И в самом деле, ящики-посылочки были из разных городов. Даты на упаковках стояли достаточно недавние — не далее середины прошлого года.

— Очень интересно, — сказал Урванцев, — кто же владелец всего этого добра? Как давно вы здесь не были? — спросил он у проводника.

— С полгода или даже подольше точно не забредал сюда. Нет, все же больше — глубокой осенью прошлого года был в этой стороне, чуть ли не зимой.

— И этого склада тут не было?

— Не было. Этот грот — проходной. В конце его начинается вполне современный туннель к станции метро «Смоленская». А от того туннеля имеется ответвление, идущее параллельно нашему нынешнему направлению, то есть, по противоположной уже стороне Нового Арбата.

— Значит, туда, в ту сторону, попасть невозможно?

— Нет, почему же, вот мы сейчас пройдем еще немного, и там будет ответвление вправо. Оно идет приблизительно перпендикулярно Калининскому проспекту. Свернув еще вправо, замыкаем кольцо, точнее, нечто вроде буквы «П» — этот грот и туннель за ним являются недостающим звеном для полного кольца.

— Скажите, а людей в этом месте вы когда-либо встречали?

— Хм, случалось, — в свете фонариков можно было заметить, как проводник улыбнулся в свою дремучую бороду.

— А как часто?

— За последние два года раза два и встречал. Но все встречи случались где-то в конце девяносто первого года.

— Кто это был?

— Вот уж этим я не интересовался. В первый раз я увидел, что мне навстречу движется свет, и предпочел свернуть в боковой ход — это как раз в том месте, куда мы сейчас пойдем. А во второй раз я заметил свет в боковом ходе и поспешил вперед. Сколько ни оглядывался потом, ничего не заметил.

— Да, похоже, в этих лабиринтах контактов не очень-то ищут, — заметил один из разведчиков.

— Можете поставить себя на место одиночки и прикинуть, слишком ли вам захочется контактировать с кем-то.

— А я уже поставил и прикинул, — сказал Урванцев. — Это гораздо опаснее, чем пытаться заговорить с незнакомым человеком в подворотне часа в два ночи.

— Да, с подворотней, пожалуй, есть смысл сравнивать, — согласился проводник. — Хотя около нее вас еще могут найти впоследствии, а тут... Мы пойдем вперед?

— Конечно, — ответил Урванцев. — Замкнем это самое кольцо. Интересно все же знать, полностью ли занят грот. Какова, кстати, его протяженность?

— Метров сорок. Может быть, даже чуть побольше.

И они замкнули полукольцо. На последнем отрезке пути, как и обещал проводник, туннель стал очень просторным и высоким — не ниже двух метров. Потолок туннеля был укреплен железобетонными балками.

А грот оказался полностью заставленным коробками. Даже в туннеле, на выходе из грота, на всю высоту туннеля стояли штабеля.

— Основательно кто-то запасся, — констатировал Урванцев. — А назад мы не можем вернуться по этому ходу, то есть, замкнуть кольцо по часовой стрелке?

— Нет, — ответил проводник. — Мне, во всяком случае, такие ходы неизвестны.

— Следовательно, надо пройти в обратном направлении весь тот путь, который мы уже прошли?

— Да, именно так, — подтвердил проводник. — Хотя мы можем и удлинить этот путь: вернуться в наш исходный туннель, свернуть вправо, чуть пройти, потом свернуть влево, а потом еще раз влево. Тогда мы сможем попасть в очень интересное место.

— Куда?

— Так под американское же посольство.

— И там есть непосредственный выход наверх?

— Того, что вы назвали непосредственным выходом, там не существует. Но есть выходы в колодцы — в залитые сверху колодцы водопровода и телефонных сетей. Кто-то позаботился о выходе еще раньше, чем селить туда американцев.

— Ладно, нам там нечего делать сейчас. Вернемся домой.

— Нет проблем, — просто ответил проводник.

Они быстро вернулись в старый узкий ход, по которому и добрались сюда. Здесь, в абсолютной темноте, разрываемой только светом фонариков, все испытали какое-то странное удовлетворение от того, что они вновь попали в это узилище, символизирующее выход к дневному свету.

Но едва группа прошла по старому туннелю метров сто, как замыкающий цепочку Щеголев, оглянувшись — не случайно оглянувшись, он делал это приблизительно через каждую минуту пути — заметил очень слабый свет в туннеле.

— Передайте по цепи командиру, — сказал он, положив руку на плечо идущего перед ним Клюева, — что в туннеле есть еще кто-то кроме нас.

Урванцев отреагировал на сообщение быстро и правильно: он распорядился, чтобы все выключили фонарики — за исключением только идущего первым проводника — и максимально ускорили темп передвижения.

А проводник направлял луч только под ноги, к тому же переключив фонарик на ближний свет.

— Эй, — тихо сказал Клюев замыкающему — не дело получается. Если они нас засекли, то мы можем их прямехонько к своему дому привести.

— Что ты предлагаешь? — отозвался Щеголев.

— Не знаю. На первый случай — двигаться вообще без света. Николаич, передай по цепи предложение выключить свет и остановиться.

Естественно, предложение до Урванцева дошло быстро, он предложение понял. Группа остановилась. Все, быть может, за исключением только проводника, чувствовали себя в абсолютной темноте, словно заживо погребенными. Да, наверное, именно такое ощущение испытывает человек, очнувшийся и обнаруживший над собой неодолимую твердь и сплошную темноту.

— Всем присесть, — негромко скомандовал Урванцев, но и замыкающий цепочку Щеголев, и Клюев с Бирюковым давно уже сделали это, инстинктивно стараясь занимать как можно меньше места в пространстве туннеля.

А свет приближался, теперь он находился уже в какой-то сотне метров от группы. Слышались звуки шагов — глухие, как и все звуки в этом узилище, но достаточно четкие: ведь туннель действовал, как гигантская слуховая трубка. Даже негромкие голоса вроде бы долетали до притаившихся разведчиков.

Клюев осторожно снял автомат с предохранителя. Перестрелка в этих условиях имела заранее предсказуемый результат: практически стопроцентное истребление бойцов как с той, так и с другой стороны. Только растянувшись плашмя на полу туннеля, можно было получить кое-какой шанс уцелеть — если сделавший то же самое противник не догадается послать пулю очень низко. Да и возможность рикошета в таких условиях многократно возрастала.

Но перестрелка может произойти в том случае, если и противная сторона имела тоже оружие. Клюев почему-то был более чем уверен — та группа тоже вооружена.

Действительно, ситуация возникла более чем напряженная. О рукопашной же схватке в столь ограниченном пространстве не стоило особо помышлять.

Значит, оставалось только одно — ждать. Неизвестно чего.

Но вот один фонарик вроде бы внезапно выключился. Потом то же самое произошло и со вторым, с третьим... Такое явление могло иметь единственное объяснение: та группа сворачивает в ответвление, из которого совсем недавно вышла группа Урванцева.

Это уже называлось везением. Несколько минут назад они находились там, где столкновение с незнакомцами было неминуемым.

Однако даже теперь положение виделось не очень-то благополучным. Кто были те люди — судя по «гаснувшим» фонарикам, группа состояла из пяти человек — что столь уверенно свернули только что в боковой ход? Расстояние от Щеголева до поворота составляло метров восемьдесят, так что ему удалось разглядеть короткие автоматы на боку у некоторых.

Группа направлялась к складу гуманитарной помощи? Вряд ли — ведь к нему можно было попасть по более новому, более просторному туннелю, идущему параллельно Калининскому проспекту, или по такому же ходу, ведущему к станции метро «Смоленская», как уверял проводник. Или чужаки тоже вышли на разведку впервые, как и они?

— А что если за ними проследить? — негромко предложил Клюев невидимому в темноте Щеголеву.

— Идея достаточно отчаянная, — ответит тот, подумав несколько секунд. — Эй, Алексей Михайлович, — уже погромче окликнул Щеголев Урванцева, — товарищ предлагает отследить этих «робинзонов». Что ты на это скажешь? Мы втроем потихоньку прогуляемся вслед за ними.

— А не заблудитесь? — Урванцев, конечно, тоже «просчитал» варианты с последствиями проникновения чужаков в Белый дом через подземный ход, и ему представилось однозначно резонным стремление Клюева не выпускать «робинзонов» из-под контроля.

— Авось не заблудимся, — ответил Щеголев. — Вы только на всякий пожарный случай дайте нам еще три рожка — по штуке на брата.

— И по два не жалко, — расщедрился Урванцев. — Мы уж тут как-нибудь дотопаем. Только в этих условиях толку от стрельбы меньше, чем вреда.

— Ладно, — сказал Щеголев, включая фонарик, — мы уж как-нибудь сами сообразим — насчет вреда и пользы. Давайте-ка побыстрее боекомплект, да мы пойдем.

Взяв у товарищей запасные магазины и быстро рассовав их в карманы брюк, троица заспешила к тому месту, где начинался боковой ход.

Они успели — далеко в туннеле еще виднелся свет. Значит, можно было, не зажигая своих фонариков, а следовательно, не подвергая себя опасности быть обнаруженными, преследовать незнакомцев.

А те не свернули вправо — туда, куда они должны были свернуть в том случае, если бы их целью являлся подземный склад ящиков с гуманитарной помощью. Значит, они направлялись к тому месту, где, по словам проводника, существовал выход на станцию метро «Смоленская»?

Щеголев, Клюев и Бирюков прибавили шагу. До пересечения с ходом, ведущим к тайному складу, дорога им была известна, что называется, на ощупь. Когда они добрались до перекрестка — в чем можно было убедиться, подняв руку над головой: теперь потолок располагался выше, пальцы едва касались свода — Щеголева что-то мягко ударило по ноге. Он остановился, предварительно сказав Клюеву, чтобы тот тоже сбавил ход, и пошарил ногой в поисках предмета, за который он, как предполагал, запнулся. Но тут повышался негромкий шорох, и что-то коснулось на сей раз ноги Бирюкова, идущего сзади.

— Это крысы, — догадался Бирюков. — Хорошо, если они не слишком голодные и не слишком глупые.

— Будем надеяться, — проворчал Щеголев.

Все трое сразу вспомнили рассказы и россказни об этих тварях, об этих «комнатных собачках дьявола». Щеголев вспомнил байку о том, что машинист электропоезда метро видел перерезанную надвое тушу крысы размером чуть ли не со свинью. Бирюков по рассказам шахтеров знал, что слишком уж большой опасности крысы не представляют — если, конечно, не принимать во внимание возможности заражения лептоспирозом, очень опасным заболеванием, разносчиком которого крысы как раз и являются. Но в общем-то соседство с шастающими в темноте — и наверняка ориентирующимися в ней лучше человека — омерзительными хвостатыми чудовищами настроения не прибавляло.

Разведчики увеличили темп ходьбы, передвигаясь скользящим, «лыжным» шагом, так как этот туннель был им совершенно незнаком.

Вскоре они уже шли от группы, которую они преследовали, на расстоянии в каких-то пятьдесят-шестьдесят метров. Та, передняя группа передвигалась практически бесшумно, что сразу же наводило на мысль — это не случайные люди, не просто «московские спелеологи», не искатели экзотических приключений.

Кто же они? Эта бесшумная ходьба в темноте — свет фонариков все жене смог охватить слишком большой участок пути — да еще имевшееся у незнакомцев оружие заставляли делать предположения о некоторой профессиональной подготовленности.

— Если они вдруг почуют слежку и станут светить назад, нам надо будет распластаться по стенке, — Клюев заранее спрогнозировал возможное развитие событий и меры предосторожности. — Так мы будем наверняка менее заметны, чем если бы падали ничком, не говоря уже о скорости выполнения того и другого.

Но посветить назад никто из преследуемой группы почему-то не догадался. Хотя группа два раза останавливалась и, наверное, прислушивалась, потому что голосов слышно не было, значит, совещаний не происходило.

Еще минут через десять пути лучи фонариков уперлись в какое-то препятствие. Это был поворот? Ход должен был куда то свернуть? Влево, вправо?

Однако в таком случае группа уверенно двинулась бы в сторону, а тут остановилась. Что же, они зашли в тупик? Вот к такому повороту событий преследователи явно не готовились. Теперь им предстоит пойти первыми, следовательно, это будет передвижение в абсолютной темноте — в таком случае, оторвавшись от группы незнакомцев на расстояние, на которое не достанет луч фонарика (это еще надо успеть сделать, причем неизвестно как), они имеют сомнительную возможность остаться незамеченными.

Но это не был тупик.

Это была дверь. Она поползла вверх, открывая пространство, освещенное хотя и не очень ярко, но все же ярче, чем лучи фонариков освещали туннель.

Преследователи моментально прилипли к стенам, как бы стараясь вдавиться, втиснуться в них.

Дверь поднялась на высоту человеческого роста. Теперь можно было рассмотреть незнакомцев более подробно Одеты они были в темные комбинезоны, обуты в высокие ботинки, на головах черные береты. На плече у каждого висел укороченный АК-73 с подствольным гранатометом ГП-25 — уж Клюев-то сразу узнал эти «игрушки». Сумки, свисавшие по бокам у этих крепко сбитых парней, казались чем-то наполненными.

Да уж, на праздношатающихся эти ребята теперь и вовсе не походили. И вообще все зрелище вызывало ассоциации либо с «крутыми» голливудскими боевиками, либо с фантастикой.

Люди в темных комбинезонах входили в проем и сразу же опускались куда-то. Судя по всему, эта дверь выходила в верхнюю часть какого-то помещения с солидной высотой.

Последний, перед тем, как войти в дверной проем, оглянулся, пошарил лучом фонарика по туннелю, потом шагнул внутрь помещения, поднял руку примерно на уровень груди и коснулся ею чего-то внутри. Дверь почти совершенно неслышно — о приглушенном подвывании моторчика можно было скорее догадываться, чем слышать его — опустилась. Вот она медленно, без скрипа и лязга сомкнулась с полом, и в туннеле воцарилась кромешная тьма.

— Елки-палки, — восхищенно произнес вполголоса Щеголев, — вот это чудеса. Если бы сам не увидел сейчас, ни за что бы не поверил.

— Крутые ребятки, — констатировал Клюев — Хорошо, что мы не обнаружили свое присутствие. Однако все же интересно получается: этот туннель, судя по всему, единственный, который ведет в район станции метро «Смоленская». А в конце туннеля — железная дорога, прямо как в лачужке у папы Карлы. Выходит, проводник про эту дверцу обязан знать?

— Если доберемся назад, спросим, — сказал Щеголев. — А сейчас не мешало бы взглянуть, что же находится за дверцей папы Карло.

Они очень осторожно, останавливаясь и прислушиваясь после каждых пяти-шести шагов, добрались до стальной двери. Она была выкрашена в темно- серый цвет и почти не отличалась по внешнему виду от таких же серых стен, потолков и пола. Да и покрытие ее было толстым, шершавым, так что вполне вероятной представлялась возможность принять дверь за участок стены в конце тупика. На стенке справа от двери в небольшой нише не сразу можно было отыскать металлическую пластину с двумя кнопками — все имело тот же темно-серый цвет.

— Почему кнопки две? — сказал Щеголев. — Не нравится мне это.

— А почему не нравится? — поинтересовался Клюев.

— А вдруг одна из них включает нечто вроде сигнала оповещения? Или свои сообщают: вот, дескать, мы прибыли. Или чужак, забредший сюда, обнаруживает себя, нажав на кнопку.

— Хм — резонно, — покачал головой Клюев, рассматривая две кнопки-близнеца. — Однако мы не услышали никакого сигнала, перед тем, как эти ребята туда входили.

— Сигнал может звучать достаточно далеко от этой двери — если он действительно звучит. Я имею в виду, что он может быть световым или еще каким-то, — подал голос доселе молчавший Бирюков. — Только мне кажется, что никакой сигнал отсюда не подается, а вторая кнопка, то есть, одна из двух, служит для снятия некоторой блокировки. Надо нажать кнопки в определенной последовательности, и только тогда дверь поднимется. Знать бы только, какова эта последовательность.

— А что, если нам тоже попытаться сейчас проникнуть внутрь, — предложил Клюев.

— Отчаянный ты мужик, — покачал головой Щеголев.

— Отчаешься тут, — согласился Клюев. — Сегодня приключения как с утра начались, так до сих пор и не кончаются. Попробуй-ка, понажимай на кнопки.

Они со Щеголевым встали напротив двери, вскинув автоматы.

Бирюков наугад нажал сначала верхнюю кнопку, потом нижнюю. Никакого результата. Потом он нажал на кнопки в обратном порядке. Дверь не двигалась с места. Затем последовала комбинация из двух нажатий на верхнюю и одного на нижнюю. Дверь не отреагировала, Бирюков нажал на обе кнопки одновременно, это тоже не помогло.

— Н-да, — прокомментировал результат экспертизы Бирюков. — Так можно нажимать до морковкиных заговен. Есть здесь какой-то секрет, очевидно.

— Это точно, есть, — согласились его партнеры по безнадежному, похоже, предприятию.

— Куда теперь двинем? — спросил Бирюков.

— А неплохо было бы попытаться выяснить, откуда эти типы шли, — у Клюева, судя по всему, любознательность подавляла все остальные желания и эмоции.

— А не заблудимся? — бодро хохотнул Щеголев. — Без проводника-то?

— Клубочек надо было бы с собой взять, — в тон ему прибавил Бирюков.

— Пошли, что ли? — Клюев говорил об этом, как о чем-то уже решенном.

* * *

Они появились совершенно неожиданно — в пятнистой форме, с автоматами, в масках, оставляющих открытыми только глаза. Было их человек пятнадцать. Когда Кирилл Беклемишев, находившийся в офисе, принял сигнал тревоги по переносной рации и спустился на лифте на первый этаж, там его встретили, перехватили, не дав самостоятельно добраться до гаража, откуда и поступал сигнал тревоги.

Короткие, просто миниатюрные какие-то автоматы сразу привлекли внимание Беклемишева, несмотря на то, что ситуация вроде бы не располагала к проявлению любознательности. Эти автоматы напоминали американские складные «Фолдинг Саб-машинган».

Один из налетчиков (а фиг их знает, кто же они такие на самом деле, ведь сейчас богатая форма и суперсовременное вооружение не обязательно означает принадлежность к госслужбе) приказал Беклемишеву:

— Руки за голову!

Конечно, Кирилл мог послать его куда подальше, мог потребовать от него назвать организацию, которую он представляет, но он знал — как по собственному, достаточно богатому опыту, так и по рассказам коллег, работающих в спецохране — что это бессмысленно: риск схлопотать пулю в лоб очень велик, а толку, даже если будешь знать, кто тебе тычет стволом в спину, немного. Никто из родственников охранников, раненных, травмированных или даже убитых в результате подобных акций спецорганов или бандитских налетов не добился, чтобы были найдены и осуждены виновные (хотя вялые попытки милиции и прокуратуры, конечно, предпринимались чисто автоматически), и не получал компенсации со стороны государства — компенсации от частных фирм, если и поступали, не в счет.

Так что если сейчас перед Беклемишевым были члены так называемого незаконного вооруженного формирования, то любые разговоры были тем паче бессмысленны.

Беклемишев медленно, словно бы равнодушно, обвел взглядом людей в масках. «Профессионально встали, сволочи», — отметил он. Ни один не находился за спиной у того, что скомандовал поднять руки, зато все расположились так, что каждый из них мог отреагировать на начало любого действия Беклемишева выстрелом в голову — Кирилл видел, что черные зрачки автоматов смотрят немного вверх — абсолютно при этом не рискуя задеть товарища.

Старший группы подошел к Беклемишеву и сноровисто обыскал его. «Стечкин» в подмышечной кобуре был найден, извлечен оттуда быстро и профессионально — он только вытянул руку, чтобы вытащить пистолет из кобуры, но сам держался на некотором расстоянии от великана, которого обыскивал.

Беклемишев заметил, что посторонних — в данный момент ими являлись бы обычные посетители — в вестибюле не было. Зато у входа на ступеньках расположилось еще несколько парней в «камуфляже» и черных масках.

— Вперед, — человек, только что разоруживший Беклемишева, сделал два широких шага в сторону, освобождая ему проход к двери.

Матерясь про себя за то, что он дал себя сцапать так легко, Кирилл пошел к выходу.

Выйдя на широкое крыльцо перед входом, он заметил еще нескольких автоматчиков в самом низу, у стены здания.

По Калининскому проспекту проносились автомобили, текла разношерстная толпа, оттуда доносился привычный шум, а тут происходило нечто среднее между вооруженным ограблением (хотя грабить было, собственно, нечего — в помещении офиса находились только бумаги) и эпизодом государственного переворота.

Беклемишева повели в узкий закуток, огороженный высоким железобетонным забором — там находился их гараж.

И там же уже находилась вся охрана банка. В таком же точно положении, как и Кирилл. А некоторые даже в худшем — у водителя управляющего банком кровоточила губа и уже начинал заплывать глаз.

Но худшее ожидало всех впереди — в нижнем этаже, в полуподземном боксе было найдено оружие: пять АКСов, гранатомет, несколько запасных магазинов к автоматам.

Все понимали, что это явная провокация — никто из охраны, а тем более обслуги гаража не мог быть таким идиотом, чтобы прятать оружие в боксе. Место — неудобнее не придумаешь. Во-первых, отовсюду далеко добираться в случае необходимости быстро этим оружием воспользоваться. А во-вторых, гараж расположен как бы в конце огражденного тупика. Что начинать наступать отсюда, что держать здесь оборону — дело гиблое.

Похоже, что прогнозы сбывались: эти типы в масках — люди Коржакова. Из Главного управления охраны. Несколько странноватая экипировка? Нет, ничего странного — их лица не обязательно видеть каждому встречному. Но почему в таком случае они с самого начала не объявили о своей принадлежности?

О том, с какой целью делается эта провокация, Беклемишев знал: кого-то из руководства России не устраивал управляющий банком Гусляков. А скорее всего, управляющий не устраивал самого Коржакова.

И что же налетчики собирались предпринять дальше? Кирилл догадывался, каким может быть ответ на этот вопрос, но все же надеялся, что, возможно, события будут развиваться несколько по-другому.

Увы! Через несколько минут люди в масках втолкнули в гараж еще пятерых охранников — как раз тех, кто еще оставался в помещении офиса банка. Их поставили вместе со всеми — лицом к стене бокса.

— Хреново, Кирюха, — громким шепотом произнес один из только что обезоруженных и плененных, — они там шмон устраивают, в бумагах роются.

— Эх, ешь твою мать, — вполголоса выругался Беклемишев. — Ведь знали же мы, что такое может произойти, а в результате так лажанулись.

Конечно, было более чем обидно и унизительно оставлять охраняемый объект практически на разграбление чужакам — неважно даже, какую государственную службу они представляют. А еще обиднее было осознавать, что они ничего не предприняли заранее, хотя могли что-то и сделать. Ведь Беклемишев получил сведения из надежнейшего источника: от бывшего своего начальника, при котором Коржаков похвалялся, что прижмет хвост этому «магнату херову Гуслякову».

— Они, падлы, оружие в гараж побросали, — опять заговорил Беклемишев.

— Но как же так, ведь ребята здесь неотлучно...

Он не договорил — сильный удар по ребрам, нанесенный сзади ногой, обутой в тяжелый ботинок, сбил дыхание, от боли потемнело в глазах... Беклемишева тоже пнули в спину, точнее, в поясницу, поскольку при его росте достать ногой до более уязвимых мест было сложновато.

— Молчать, суки! — заорал налетчик, нанесший удар.

— Сам ты сука, — Беклемишев обернулся и немного опустил руки.

— Руки!!! — истерически заголосил налетчик. Глаза его, видные в прорезь маски, были белыми — то ли от ярости, то ли таким пустоглазым этот тип уродился. — Стрелять буду!

— А ты выстрели, педераст вонючий, — очень спокойно предложил Беклемишев.

* * *

Теперь впереди бодро шел Клюев, за ним Щеголев, а замыкал цепочку Бирюков, который через каждые двe-три минуты оглядывался назад и старался осветить туннель как можно дальше.

Минут через пять после того, как они выбрались в тот туннель, по которому шли с самого начала, и двинулись по направлению к центру города — как они сами полагали, основываясь на приблизительной пространственной ориентации — их ждал сюрприз: туннель расширился и вырос в высоту. Проводник вроде бы не говорил о таком изменении. Но, поскольку путь был один, то сюрприз мог считаться только приятным, и они продолжили движение. Благо теперь можно было идти во весь рост, не пригибаясь рефлекторно.

Но еще через несколько минут их ждал сюрприз номер два — боковое ответвление влево.

— Что будем делать, мужики? — деловито спросил Клюев, повернувшись лицом к товарищам.

— Я думаю, есть смысл сюда заглянуть, — сказал Бирюков. — Ведь очень даже может быть, что эти «черные люди» ходили недалеко — то есть, сюда. Правда, неизвестно только, что мы сами хотим найти.

— Да уж что-нибудь найдем, — тоном оптимиста заявил Щеголев. — Давайте-ка свернем сюда, а если уж там обнаружится еще какой-то боковой ход, сразу зарулим назад — иначе рискуем заблудиться.

— Свернем так свернем, — Клюев уже зашагал в боковой туннель.

Сюрприз номер три их ждал очень скоро — метров через пятьдесят-шестьдесят. Луч фонарика выхватил из мрака стальную лестницу с перильцами. Лесенка была невысокой — всего несколько ступенек. То ли она заканчивалась в каком-то люке — в потолке явно обозначился проем — то ли поднималась выше.

Подойдя к люку, трое искателей приключений убедились в том, что лестница и в самом деле заканчивалась на уровне потолка, но потолок служил перекрытием между этажами — на втором этаже обнаружилось довольно просторное, метра четыре на пять, помещение, в котором тоже имелась лесенка, верхний конец которой упирался уже в какую-то дверцу.

— Здесь опять кнопки? — вырвалось у Клюева.

— Нет, — успокоил его — да и себя со Щеголевым тоже — Бирюков. — Похоже, что только совсем несложный запор.

Но когда запор был отодвинут, а дверца открыта, перед ними возникла кирпичная кладка.

— Ни фига себе шуточки! — сказал Щеголев — Морды таким шутникам бить надо.

— Да, согласился Клюев. — Шутка, конечно, на любителя.

Но, заглянув внутрь, он несколько изменил свое мнение:

— Эге, да ведь шутка довольно изящной получается.

Кирпичная кладка не подходила вплотную к самой стальной двери, между ними был просвет около полуметра шириной. И щель эта в левой верхней своей части заканчивалась дырой, в которую довольно явственно проникал сероватый свет, напоминающий дневной.

— И куда же это мы попали? Куда добрались? Ну как сейчас на Красной площади наверх выберемся, — сказал Клюев. — Под Мaвзолей?

— Оптимист, — прокомментировал Щеголев. — Туда еще по меньшей мере с полчаса ходу. Поверху. А по этим катакомбам — и того дольше.

— А вот мы сейчас проверим.

Клюев взял автомат в правую руку и пошел по щели, двигаясь левым боком вперед.

Свет, как выяснилось, проникал через разобранную стенку какого-то колодца. Причем непонятно было, с какой стороны стенку разобрали, но похоже было, что с этой: в кирпичах обнаружились какие-то скобы из стальной проволоки, а раствор на них отсутствовал. Похоже, кладка в том месте делалась наподобие детских кубиков, раствором не скреплялась и могла быть разобрана в любой момент с этой стороны — разбирать ее из колодца не имело смысла вообще.

Клюев пролез в колодец. Сделать это было нетрудно, потому как проем оказался довольно просторным. Все как и положено. Сейчас крышка была немного сдвинута в сторону, отчего в колодец и проникал дневной свет.

Нагнувшись к дыре, Клюев вполголоса окликнул товарищей:

— Мужики! Похоже, мы все-таки куда-то выбрались окончательно. Пойду погляжу, что там наверху.

Он влез по скобам, осторожно уперся ладонями в тяжелую крышку, немного приподнял ее и сдвинул в сторону.

Когда голова его оказалась наверху, Клюев невольно зажмурился: даже сероватый рассеянный свет в этом помещении показался ему стишком ярким после тьмы подземелья.

А что представляло из себя помещение, в которое он выбрался? То ли это была бойлерная, то ли какой-то склад, то ли заброшенная мастерская — непонятно. Какие-то баки, трубы, сваленные в кучу металлические конструкции. Свет с улицы проникал в два узких запыленных окна, расположенных довольно высоко, выше человеческого роста. Здесь когда-то были окна нормального размера, но значительная часть их просвета была забрана кирпичной кладкой.

Единственная дверь, большая и двухстворчатая, обитая стальными полосами, отделяла это помещение от других или от улицы.

Бирюков осторожно подошел к двери и услышал шум, донесшийся с той, наружной стороны, потом какие-то отрывистые крики, напоминающие команды.

Найдя щель между неплотно соединенными створками, Клюев прильнул к ней. То, что он увидел, заставило его подобраться, словно перед решающим броском...

* * *

Беклемишев осознавал, что этот тип запросто может нажать на спуск. От всей фигуры незнакомца исходило что-то зловещее, неестественно зловещее, словно это был не человек, а робот, киборг.

Внезапно внимание Беклемишева и того, кого он только что обозвал вонючим педерастом, привлек громкий стук в углу бокса.

Дверь бойлерной распахнулась настежь, в ее створе стояли три человека с автоматами, направленными на людей в масках.

— Бросай оружие! — негромко, но твердо приказал один из них, в котором Беклемишев к огромному изумлению узнал ... Клюева. Переведя взгляд чуть в сторону, Беклемишев увидел и Бирюкова.

Он настолько удивился, что даже рот приоткрыл. Ведь это почти одно и то же, что встретить своего знакомого на Луне.

Похоже, что человек (или все же киборг?), недавно ударивший Беклемишева и его товарища, был удивлен появлением троицы в гораздо большей степени. Во всяком случае, он отреагировал на движение Беклемишева слишком поздно — когда кулачище последнего соприкоснулся с его челюстью. И реакция его была однозначной — так отреагировал бы даже любой неодушевленный предмет на сильный, просто сокрушительный пинок, толчок или удар.

Когда ноги налетчика отрывались от земли, левая рука Беклемишева очень ловко подхватила короткий, в этой могучей длани выглядевший воистину игрушечным автомат.

Соотношение сил в одно мгновенье изменилось — если раньше оно составляло четыре-три в пользу налетчиков, то теперь стало таким же по счету, но у же в пользу Беклемишева и его союзников. Причем, если трое людей в масках стояли на открытом пространстве, то Клюев и его незнакомый товарищ продвинулись вперед и укрылись за колоннами, а Бирюков, наоборот, попятился к двери, готовый в любой момент спрятаться за стеной.

Все трое налетчиков теперь находились под прицелом. Они, конечно, не были новичками в подобных делах, это чувствовалось по их поведению, реакции, стойке. И они очень хорошо понимали, как быстро они могут быть поражены — практически в то самое мгновенье, когда решатся нажать на спусковой крючок.

Однако то, что они были профессионалами, как раз и не позволило им вот так запросто сдаться, несмотря даже на почти безнадежную, почти абсолютно проигрышную для них ситуацию.

Клюев прекрасно понимал их колебания, он и сам в их положении не один раз «прокрутил» бы в голове все возможные варианты. Поэтому он решил ускорить развязку, а одновременно и облегчить выбор своим противникам.

— Сейчас я стану считать — до трех. По счету три, если оружие не окажется на земле, мы откроем огонь. На поражение.

Это всегда действовало. Во всяком случае, кто-то да бросал оружие, чем уменьшал число потенциальных покойников.

— Один! — громко произнес Клюев.

Бирюков еще дальше попятился в створ двери, поднял автомат чуть повыше и подвел мушку под черное пятно маски одного из противников.

— Два!

Два «игрушечных» автоматика брякнулись о бетонный пол, а едва прозвучал следующий счет, и третий автомат был брошен.

— Хорошо, — внятно, но негромко произнес Клюев. — Теперь, вы, все трое, станьте вон под ту стенку, — он показал, вытянув левую руку вперед. — Руки поднять повыше и положить на стену.

Противники беспрекословно выполнили команду.

Товарищи Беклемишева мгновенно подхватили с пола брошенное оружие. Беклемишев подошел к людям, стоявшим лицом к стене, и быстро обыскал их. Магазины к автоматам, ножи в специальных кармашках на голени — улов достаточно богатый.

Поверженный наземь обидчик Беклемишева уже полностью пришел в себя, и его тоже довольно грубо и бесцеремонно обыскали, изъяв кроме всего прочего еще и «уоки-токи», и отправили под стенку к партнерам.

Беклемишев нажал кнопку на радиотелефоне и услышал характерный негромкий зуммер. Щелчок — и зазвучал незнакомый голос:

— Астра, я слушаю. Астра, в чем там у тебя дело?

— У Астры дело совсем хреново, командир. Я уж не знаю, что за цветочек ты, — сказал Беклемишев, — но выслушай мои условия. Я требую, во-первых, чтобы вы назвали себя. Во-вторых, вы немедленно должны покинуть помещение офиса. Если вы этого не сделаете, я лично пристрелю четверых ваших людей. Возьму такой грех на душу, мне не впервой, я бывший майор спецназа КГБ. Четырьмя трупами меньше — четырьмя больше — разница небольшая.

— Эй, майор, — заскрежетал телефон, — ты, мудила, кончай выделываться. Мы сейчас придем туда и всех за яйца вздернем.

— Hy, так мы не договоримся, командир. Я не буду выключать трансляцию, и ты получишь возможность услышать, как умирают твои люди. Ты прекрасно знаешь, где мы находимся. Войну ты здесь фиг затеешь. А если даже и затеешь, мы оборону держать умеем.

— ... твою мать! — заматерился собеседник Беклемишева. — Ты не знаешь еще, с кем дело имеешь. Тебе, падла, в любом случае башки не сносить, выползешь ли ты сегодня отсюда живым или нет, козлина.

— Полегче на поворотах, мудачок, — Беклемишева, казалось, ничего не могло вывести из равновесия. — С кем я имею дело, я, можно сказать, уже догадываюсь. Вы люди Коржакова. Ваш налет на офис банка давно планировался. Так что первый вопрос, можно сказать, решен. Ты можешь не называть себя. А теперь слушай.

Беклемишев прицелился чуть выше головы одного из стоявших у стены и нажал на спуск, прикинув траекторию срикошетировавших пуль так, чтобы они вылетели в высокие окна или хотя бы улетели в дальний угол. «Игрушка» протатакала не очень громко, но, судя по отдаче, патронами она была заряжена мощными, калибр тоже был солидный.

— Слышал, сукин сын? — Беклемишев опять поднес «уоки-токи» ко рту. — Следующая очередь пойдет в затылок. Итак, ты выводишь своих людей из офиса, а мы выпускаем этих четверых.

Он подал сигнал одному из охранников, и тот выскользнул из гаража.

— А ты, Сергей, — сказал Беклемишев, обращаясь к другому, — быстро дуй к любому свободному телефону и обзвони все редакции, которые знаешь. А которые не знаешь, про тех спроси.

— Командир, — Беклемишев вел переговоры, набирая очко за очком. — Самое большее через четверть часа здесь будут корреспонденты нескольких газет. В том числе и тех, которые твоего Коржакова очень не любят — даже в первую очередь будут репортеры из тех газет. Я даю тебе пять минут на размышления. После этого в офисе не должно оставаться ни одного твоего засранца.

Выключив связь, Беклемишев приказал всем своим людям, за исключением только тех, кто держал под прицелом налетчиков-спецназовцев, покинуть бокс.

Выждав после этого минуты две-три, он опять связался с командиром спецназовцев.

— Ну, генерал, решился? — насмешливо спросил Беклемишев. — Каковы ваши ближайшие действия?

— Мы спускаемся вниз, — послышался ответ, прозвучавший как-то уж совсем нейтрально, словно бы собеседник Беклемишева несколько минут назад не угрожал, не ругался площадной бранью.

— Договорились. Как только все ваши люди будут внизу, мы отпускаем пленников. И еще условие — вы возвращаете оружие, отобранное у нас. Оно все зарегистрировано, разрешение на него имеется. Ты сам прекрасно это знаешь, ведь мы — не вы.

Держа пленных налетчиков под прицелом, Беклемишев, Щеголев, Бирюков и Клюев вывели их из гаража. На крыльце перед зданием появились люди в пятнистой униформе и черных масках. Из окон здания наблюдали за бесплатным представлением десятки любопытных. С каждой минутой их становилось все больше и больше.

Конечно, командир спецназовцев явно не был заинтересован в том, чтобы его поражение наблюдало большое количество народа. Он отделился от своей группы и, безошибочно «вычислив» Беклемишева как недавнего партнера по переговорам, крикнул:

— Немедленно освободите людей!

— Только при выполнении последнего условия, — спокойно парировал Беклемишев. — Вы возвращаете наше оружие.

— Какое еще оружие? То, что хранилось у вас незаконно?

— Это провокация! У них ничего не хранилось, — Щеголев неожиданно выступил вперед. - Я подполковник российской армии, депутат Верховного Совета Российской Федерации, и я могу засвидетельствовать, что оружие было подброшено — наверняка вашими людьми. Я могу показать, как это было сделано.

— Ты что, подполковник, вместе со своим чеченцем анаши накурился?! — по всему было видно, что главарь спецназовцев-налетчиков рассчитывает одолеть противника примитивным нахрапом.

— Прежде всего вам необходимо назваться. Мы предполагаем, что вы из Главного управления охраны, но хотелось бы знать, кто конкретно отдал приказ о налете — ибо ваши действия иначе нельзя охарактеризовать, — Щеголев говорил уверенно, чувствовалось, что он сразу и очень правильно оценил обстановку. — И еще неплохо было бы знать, кто этот приказ исполнял непосредственно.

— Ты же не из военной прокуратуры даже, козел, что же ты мне тут права качаешь? — загремел человек в маске. Был он высок и широкоплеч, под стать Беклемишеву, только сантиметров на пять-семь пониже и килограммов на десять полегче. Засученные рукава форменной куртки обнажали толстенные мускулистые предплечья, поросшие густым бурым волосом.

Вдруг командир налетчиков резко повернулся в другую сторону и заорал:

— Уберите фотоаппараты немедленно!!! Камеры выключите, я сказал!

Со стороны Калининского проспекта во двор въехал микроавтобус, из которого, не успел он еще остановиться, вывалились человек с камерой и человек с микрофоном. Из двух легковушек высыпали сразу четверо: три парня и девушка, все энергично защелкали затворами фотоаппаратов.

Беклемишев быстро прикинул, что ею «Стечкин» и три «Макаровых», изъятых, насколько он мог предполагать, у других охранников банка, могут быть заменены трофейными мини-автоматами. Устраивать здесь летучую пресс-конференцию или брифинг тоже не очень-то входило в его планы, хотя он и одобрил мысленно оперативность своих коллег и расторопность журналистов. Факты, что и говорить, предоставляются с пылу, с жару.

— Ладно, проваливайте, — Беклемишев толкнул в спину одного из пленников. — Чешите отсюда.

И те «почесали» к своему автобусу, присоединились на

ходу к группе своих товарищей, сбегавших по ступенькам крыльца и направляющихся к автобусу. Беклемишев обратил внимание, что автобус спецназовцев оказался на удивление обычным — ПАЗ, но стекла у него были тонированными.

Журналисты, имевшие уже, очевидно, опыт общения с человеком в камуфляже и маске, держались сейчас от группы бойцов на приличном расстоянии, оберегая драгоценные «Кодаки» и «Минолты».

Но спецназовцы сейчас даже не сделали попытки вырвать фотоаппарат или разбить видеокамеру. Только главарь их прорычал что-то, махнув в сторону журналистов рукой.

«Пазик» заурчал и сразу рванул с места. Для полноты картины позорного бегства недоставало только свиста и улюлюканья. Однако никто не стал издавать никаких звуков — все понимали, что бегства, собственно, и не было, просто существа, не очень любящие действовать на свету, опять спрятались в тень. Они в любой момент могут нанести очередной удар, гораздо ощутимее этого, по существу не получившегося.

— Нельзя тебя надолго оставлять, Кирюха, — пошутил Клюев, но лицо его было усталым и серьезным. — Вечно ты в какую-нибудь историю влипнешь.

— Однако вы, как я погляжу, шустрики, — Беклемишев явно не мог взять в толк, каким образом неожиданная помощь смогла прийти в самый нужный момент. — С неба вы, что ли, свалились?

— Ну да, со спутника. Откуда и наблюдали за тобой. А когда они тебя совсем уж обижать стали, тут мы не выдержали, вмешались.

— Нет, в самом деле, как вам все это удалось? — Кирилл выглядел настолько заинтересованным, что вовсе и не походил на человека, только что вырвавшегося из приличной передряги.

— Мы вышли по подземному ходу аккурат под ваш гараж. И вышли, наверное, минут через десять после того, как эти гады изъяли оружие, оставленное там их товарищами. Потом в соседнее помещение стали затаскивать вас. Мы ждали и соображали, чем же сможем вам помочь. Но тут ты, как всегда, началскандалить. Пришлось нам выходить из тени и начинать функционировать, — по-быстрому изложил ход событий Клюев. — После мы как-нибудь более подробно об этой операции поговорим, а пока прикинем, где нам с Николаичем — да и тебе, очевидно, тоже — ночку-другую перекантоваться можно будет. Не очень-то у вас тут, в столице, народ гостеприимный.

— Насчет негостеприимности народа — это вы оставьте, — заговорил Щеголев. — Найдем мы вам место...

12

26 сентября 1993 года, воскресенье.

Москва, Ясенево.

Данилов всегда это делал по утрам и вечерам, невзирая на погоду. И сегодня он вывел Клиффа на прогулку.

Уже почти совсем стемнело, тем более здесь в лесу. Когда они вышли на поляну, верный Миша уже ждал там.

— Что, Валентин Игнатьевич, — после короткого приветствия спросил Миша, — опять началось великое противостояние?

— Эх, Миша, в том-то и дело, что оно, по существу, уже заканчивается. И опять у холопов чубы трещат. Белый дом, можно сказать, уже пал. Окончательный момент его падения — вопрос времени. Кто там засел? Баркашов да Макашов — эти воду мутить большие специалисты, буза гарантирована. Большая, кровавая буза.

— Вы так считаете?

— Убежден в этом. Как и в том, что Белому дому не выстоять. Те. кто поушлее, уже сыграли отбой. Вон Степашин, председатель комитета по обороне и безопасности, полномочия сложил двадцать второго, а двадцать первого его уже сделали замом Галушко. Некоторые из ушлых наверняка знали о готовящемся Указе № 1400. Они с тонущего корабля и рванули первыми. А заправляют там бывшие, люди-тени: Баранников, Дунаев, Ачалов. Они себя слишком уж дискредитировали раньше. Или им помогли это сделать.

Данилов молчал.

— Эх, Степанков дрогнул — вот самая для нас большая потеря, Миша. И какую чушь понес, — какие-то незнакомые ранее собеседнику нотки прозвучали в голосе Валентина Игнатьевича. — Он, видите ли, не убежден, что возбуждение уголовных дел сейчас является выходом из создавшейся ситуации. А мы ему материал передали! Сейчас дело Бурейко и компании могло бы вызвать раскол даже в президентской команде. Конечно, кое-кто догадывается, какие силы стоят за Бурейко, но они в хороших отношениях с Коржаковым, в фаворе у Президента. Следовательно, он непотопляем. Вот увидишь, закончится вся эта заварушка, и Владимир Филимонович опять окажется при очень пышном местечке.

— Ничего, Миша, жизнь продолжается. Надо позаботиться об «Угрюмом». Что-то уж очень много возни вокруг него в последнее время. Ему надо укрыться понадежней. Передай, пусть срочно выезжает из Германии. И еще привет передавай.

Да, Степанков очень подвел Данилова, не завершив начатое дело ареста Бурейко. Что ж, Степанкову не откажешь в видении ситуации. Он понимает, что сейчас все решает сила и только сила. А она явно не на стороне защитников Белого дома.

Грачев и Ерин докажут свою лояльность и преданность Президенту, им не впервой. Больше они, по существу, ни на что не способны, кроме как доказывать преданность. Армия за Руцким уже не пошла. На кого же еще можно опереться? Не на кого.

Распрощавшись, Миша растворился в темноте, исчезнув так же бесшумно, как и появился, а Данилов побродил еще немного по поляне, потом позвал Клиффа и побрел домой.

Надо будет возвращаться на городскую квартиру. Эту зиму здесь просто нечего будет делать. Партия проиграна. А начало другой партии не просматривается в ближайшем будущем.

Хотя, если говорить в отдельности об его, Данилова, игре, то ему не в чем себя упрекнуть. Но... Как это там говаривали средневековые врачи? Кровь в норме, желчь в норме, пульс в норме, а пациент умирает...

* * *

4 октября 1993 года, понедельник.

Южнороссийск.

— Вот он, русский бунт, — бессмысленный и беспощадный, — сказал Ненашев, наблюдая за тем, как на экране телевизора на фоне белого фронтона возникают черные разрывы. — А еще это называется так: бей своих, чтоб чужие боялись. Хорошо, что это вы в эту заваруху не ввязались, вовремя вернулись.

— Может быть, и хорошо, — со странной интонацией в голосе согласился Бирюков.

Клюев промолчал.

* * *

Из официальных сообщений. «Комсомольская правда» 6 октября 1993 года, среда:

«... Вчера Указом Президента Российской Федерации Валентин Степанков освобожден от должности Генерального прокурора...»

«... Вчера Владимир Бурейко назначен министром печати и информации России...»