Кто закажет реквием

1

У Бирюкова пропала дочь Кристина. Вообще-то Кристина называлась его падчерицей, если придерживаться официально принятой терминологии. Но Бирюков этот термин предпочитал не вспоминать.

С некоторых пор он редко навещал Кристину. Он сам не знал почему, но все же догадывался, что причина укладывается в тривиальную пословицу: «Чего не видит глаз, о том не болит сердце». Сердце болело у Бирюкова при одном только взгляде на дочь — та как две капли воды была похожа на покойную мать, на Вику. И чем старше она становилась, тем сходство все больше усиливалось. Наверное, это объяснялось все же тем, что Кристина входила в тот возраст, в котором он впервые встретил Вику. Память сохранила именно тот, прежний образ жены, а все внешние изменения Бирюков вроде и не замечал.

Pазительное сходство матери и дочери не один раз заставляло Бирюкова вспомнить достаточно старый голливудский фильм «Наваждение», где главного героя шантажировали, пользуясь тем, что дочь была «совершенной копией» матери, которая погибла в самом начале. Главный герой не догадывался, что его дочь осталась жива, что она существует, из-за этого он и попался в ловушку. Бирюков смотрел фильм уже давно, он и не помнил всего содержания, только фабулу в общих чертах. Но по мере взросления Кристины (вот уж имечко придумали либо покойная жена, либо ее первый муж!) он невольно «примерял» ситуацию того триллера на себя.

Кристина носила фамилию Бирюкова, который женился на Виктории, когда девочке было пять лет. Сейчас же девочке было уже двадцать, она училась на четвертом курсе университета и жила у матери Бирюкова под Южнороссийском — полчаса езды на автобусе или пятнадцать минут на электричке. Почему-то так сложилось после гибели жены — мать Бирюкова, раньше не очень-то жаловавшая неродную внучку, теперь сильно привязалась к ней и чем больше старела, тем все больше держалась за «Христину».

С осени девяносто первого года, когда погибла Вика, все и пошло-покатилось: пришла беда — отворяй ворота. Стремительно поползли вверх цены при замершей на одном месте зарплате, почва зашаталась под ногами у большинства. Бирюков тогда ушел из НИИ, где обстановка напоминала ситуацию на тонущем корабле, на котором спасательных шлюпок и жилетов явно не хватало на всех.

Друг Бирюкова, старый прохиндей Тертичный, перетащил его в кооператив, основанный под идею разработки и производства радиотелефонов, но почти сразу скатившийся на «купи-продай». Правда, покупали и продавали электронную технику. Сначала вроде бы пошла «пруха». Бирюков зарабатывал тысяч по двадцать в месяц — деньги по тем временам очень приличные. Он почти все отдавал матери на содержание Кристины — во-первых, растет еще, жрать надо, что крокодиленку, во-вторых, девка, красавица, модница.

К концу девяносто второго года фирма Тертичного с треском лопнула. Бирюков не смог даже получить полностью деньги за октябрь, хотя работал он от звонка до звонка, никак не меньше десяти часов в сутки, постоянно что-то отлаживая, ремонтируя, настраивая. Надо было бы взять сердечного друга Тертичного за душу: по слугам, деньги за выполнение октябрьских заказов на счет фирмы все же поступили. Но Тертичный плакался, что у него гора долгов, из-за которых его могут и пришибить до смерти.

Страшно вспомнить, что пережил Бирюков тогда — месяца три сам перебивался с хлеба на воду, потом, словно в одночасье вспомнив, что у него приличная квалификация костолома, подался охранником к богатому дяде. Дядя, сволочь, платил по мизеру, накапливая стартовый капитал. Мать Бирюкова, отчим и Кристина существовали, считай, только на две мизерные стариковские пенсии плюс ненамного больший приработок отчима, охранявшего тепличное хозяйство. Иван Петрович, отчим, приворовывал еще рассаду — старой закалки человек, он перед тем, как сойтись с матерью Бирюкова, отсидел три года за экспроприацию госсобственности на складе, которым заведовал. Россиянину вообще приворовывать учиться не надо, это умение у него в генной памяти записано. Полоса лихолетья сменяется полосой относительного благополучия, но все равно надо урывать, ловчить, припасать что-то на черный день.

Кристина не вернулась домой в пятницу пятнадцатого октября. Бирюков как раз поехал к матери, отвез деньги. В последнее время такие наезды он совершал не к определенному сроку, а по мере поступления дензнаков, что стучалось вне какого-либо упорядоченного расписания.

Бирюков прождал Кристину до того времени, когда и последний автобус, и последняя электричка должны были прийти — все безрезультатно. Мать все повторяла, что «Христина», должно быть, поехала на квартиру к Бирюкову, что-то ей понадобилось, а позвонить оттуда нельзя, потому как телефона здесь нету — не подсуетились вовремя, а теперь вообще ничего сделать нельзя, за все надо сумасшедшие деньги выкладывать.

— Да нет же, ма, — возражал Бирюков, — она бы мне позвонила предварительно на службу, насчет этого Кристина очень обязательная. У подруг в общежитии она не могла остаться?

— Еще чего? В этом-то шалмане? Да если бы даже и так, она бы загодя, то есть, с утра меня предупредила. Ты же вот сам говоришь, Валерка, что девка она обязательная, не ветродуйка, как вся молодежь нынешняя. Она всегда даже записывала, когда во сколько вернется. Ты, бабка, говорит, забудешь, а как взглянешь, так и вспомнишь сразу. Задерживалась, конечно, случалось. Я же не проверяла, где она на самом деле была...

— ... Вот этого только и не хватало — твоих проверок, — вставил Бирюков.

— А и неплохо бы, — мать поджала губы. — Время-то сейчас страшное. Вон по телевизору чуть не каждый день фотографии показывают — все молодые ребята и девки, вышел или вышла такого-то числа и с концами. Их, наверное, ребят этих, уже косточки где-то догнивают. Нет, стра-ашное нынче время, после войны и то не так страшно было.

— Ладно, — сказал Бирюков, — я домой поеду.

— А на чем же ты доберешься? — мать решительно замахала руками. — Давай-ка, ночуй здесь, здесь у тебя тоже дом. А завтра в половине шестого первый автобус идет, на нем и покатишь, если так уж к спеху. Только куда спешить, от судьбы не уйдешь. Если уж что случилось, так случилось...

* * *

Утром Бирюков уехал на первом автобусе, почему-то предпочтя его более дешевой и более быстрой электричке. Ехал он почти с комфортом, потому что сидел у окна — правда, прижимаемый к жесткой стенке непомерно широким мужиком, от которого исходил запах подсолнечного масла.

Домой заезжать он не стал, поехал в офис «Инвереска». Несмотря на очень раннее время, да еще субботу, там уже был Ненашев.

— Ну-у, молодожен, — Бирюков настолько поразился, увидев Костю здесь, что даже позабыл на какое-то время о своих неприятностях. — Уж кого-кого, а тебя я здесь ожидал встретить в последнюю очередь. Эй, да ты никак с Анжелой своей уже успел подраться?

И в самом деле, на левой скуле Ненашева просматривалась широкая ссадина. Скула уже приобрела красновато-синий оттенок.

— Ага, — угрюмо ответил самый младший (естественно, только по возрасту) сотрудник фирмы «Investigation & rescue», — подрался. Только не с женой, а из-за нее.

— Понимаю. Женщина она видная, нравы нынче вольные, — Бирюков произносил эти слова вроде бы машинально, потому что опять думал о Кристине, а не о молодой жене Ненашева.

— Совсем вольные — не окажись меня там чисто случайно, уволокли бы ее неизвестно куда.

— Где это «там», Костя? — Бирюков опять вроде позабыл про свои проблемы.

— Да возле гаража. Она, понимаешь ли, на «тачке» вчера уехала. Уже стемнело, а ее все нет. Я жду. И вдруг у меня появляется надобность пойти в гараж. Ладно бы для себя, а то для соседки. У нас на лестничной площадке соседка живет, бабуля, Ивановной все ее кличут. Она кого угодно «достать» в состоянии. У нее, видать, с самого рождения «крыша поехавши», а тут вдобавок ко всему возраст обезьяний, маразм крепчает. Сейчас же она ко мне пристала вот с чем: у нее в прихожей сын установил дополнительную блокировку двери — нечто вроде более мощной цепочки, а ей конструкция вдруг почему-то разонравилась. Сын ее редко навещает, вот она и норовит к соседям напроситься: вы уж помогите одинокой старушке. Да, таким же образом и ко мне: «Костик, у меня эта штуковина тяжело закрывается и открывается. Боюсь, когда-нибудь запрусь и помру. Как ко мне тогда попасть?» А я про себя думаю, хоть и грешно конечно: «Неплохо было бы, тогда бы ты, бабуля, к соседям со своими проблемами, как в собес, не шастала.»

Но делать нечего. Поглядел я конструкцию на двери у Ивановны и говорю: «Можно вот этот выступ отпилить. Тогда трение таким сильным не будет. А открыть дверь снаружи все равно никто не сможет, тут и оставшаяся часть выдержит.»

А старушка, естественно, в своем стиле вопрошает: «А кто же мне отпилит?»

Выматерился я про себя, вернулся к себе в квартиру, взял ключ от гаража, поскольку большинство инструментов у меня там хранится, куртку набросил и пошел.

А гараж, который тесть построил, слегка на отшибе, хотя, конечно, от «хаты» не очень далеко. Но дело в том, что находится он в закутке, то есть свет от окружающих домов туда не попадает, а фонарь, который там имеется, все время какая-то зараза разбивает.

Вот только вхожу я в этот закуток, глядь — «Волжанка» вроде наша, то есть, Анжела подъезжает А за нею следом «тачка» с притушенными огнями. Сроду туда на машине никто не заезжал, чего там делать?

У меня сразу внутри все похолодело — чую ведь я нутром, когда должно случиться что-то сверхординарное.

И точно — подъезжает Анжела к гаражу, а эта машина, приотстав метров на десять-пятнадцать, останавливается. Ну, замок-то на гараже весьма примитивный, хотя в нем вроде бы пять тысяч комбинаций — это чтобы отмычку, значит, подобрать, надо пять тысяч сочетаний перепробовать.

— Сапожник без сапог ходит, — перебил его Бирюков. — Ума, что ли, не хватает поставить там электронную отмычку с дистанционным управлением?

— Руки не доходят. Да, Анжела выходит из машины и начинает этот примитивный замок открывать. А тут из машины, что сзади остановилась, два типа каких-то — шасть! К ней! Под руки схватили, рот, очевидно, сразу зажали, потому что крика никакого я не слышал, и к своей машине волокут.

От того места, где я находился, до места драматических событий, значит, метров пятьдесят было — есть вроде бы для закрытых помещений классическая легкоатлетическая дистанция шестьдесят ярдов. Так я эти ярды под европейский рекорд, наверное и прочесал. Даром, что кроссовки растоптанные, все время с ног норовили свалиться.

Долетел я до машины, а из нее уже третий мудак выскочил — заднюю дверь открыл, чтобы в нее, значит, жертву затащить можно было. Я ему ка-ак врезал по затылку сходу, так он с катушек и полетел. Но те двое шустрыми оказались. Топот они, конечно, услышали — асфальт, эхо между бетонными стенами скачет. Короче, один из них меня встретил сразу правым прямым. Я успел слегка отклониться, — Ненашев потрогал скулу, — а не сделай я этого, то приключение неизвестно как закончилось бы.

Утонченную технику мне применять недосуг было. Двинул я этого боксера ногой по мужской его гордости, он согнулся, я по затылку кулаком добивал. Третий было Анжелу к себе хотел прижать — чтобы, наверное, ею закрыться — да она не растерялась, ногой его по голени ударила. Он ее отпустил, я подскакиваю к нему, чтобы, значит, плюху в хлебало выписать, а мальчонка-то вострым оказался: ножиком — вжик! — прямо перед моим носом.

Я тогда смекаю: не до жиру, быть бы живу, ведь со мной еще и Анжела здесь. Мне за теми двоими смотреть еще надо, не только за этим специалистом по холодному оружию. Хватаю Анжелу и оттаскиваю ее к двери гаража. Этот гад с ножом начинает быстро пятиться, еще быстрее впрыгивает в автомобиль — за руль, конечно — дает задний ход. Его кореша, один распрямившись, а другой согнувшись, разве что от земли слегка отклеившись, поспешают за ним. Я с Анжелой стою, а они удирают. Вот, смотались они очень быстро, я даже как следует серьезность обстановки оценить не успел. Молодые волчары, лет по двадцать пять...

— Ты успел их рассмотреть? — спросил Бирюков.

— Да как тебе сказать... Темно, конечно, было, но я по чувству, по реакции определил — двоих ведь я отрубил все-таки. А этого, что ножом махал, я, конечно, запомнил. Рожа здоровая, обросшая. В шапочке вязанной он был. В общем, классический вариант то ли рэкетира, то ли полудебила.

— А дальше-то что?

— Да ничего интересного. Я замок тот злосчастный открыл, «тачку» в гараж загнал, дверь опять на замок запер. Анжелу взял за руку и домой повел. Во дворе в нашем — никого, машинешки той и след простыл.

— Иномарка, небось, была?

— Иномарка. На отечественной вроде бы и не с руки сейчас разбоем промышлять. «Форд» какой-то, вроде «скорпио». Да, вернулись мы с Анжелой домой, только вошли — звонок в дверь. Во блин, думаю, продолжаются приключения. Выглядываю — Ивановна. Нету, говорю, ножовки, позабыл, что отдавал кому-то. А она: а что же мне теперь делать? Я чуть не ответил: да удавиться, маразматичка старая. Но сдержался, разумеется. Завтра, говорю, все сделаю, Ивановна. Она заворчала и к себе утопала. А тут телефонный звонок. Я как чувствовал: эти гады, что у гаража тусовались. Поэтому трубку подхватил, чуть ли не из рук у Анжелы вырвал. Подношу трубку к уху, слушаю, говорю: «Алло?» А в трубке молчание. Я уж было собрался трубку класть, как оттуда мат: «Повезло тебе сегодня, тра-та-та, но мы ее все равно тра-та-та...» И отбой. Хорошо, конечно, что не Анжела трубку брала, но все равно ситуация от этого ненамного упрощается.

— А после звонили, нет? — Бирюков машинально поскреб подбородок, заросший за ночь густой щетиной.

— Нет, — покачал головой Ненашев. — Но ты понимаeшь. что дела это все равно не меняет.

— Это точно. Хреновато получается — все одно к одному.

— То есть?

— Дочка у меня вчера пропала. Дома не ночевала.

— Ну, дело молодое...

— Нет, это на нее совсем не похоже.

— Понятно, а почему ты думаешь, что эти события как-то связаны?

— Не знаю, — Бирюков устало пожал плечами. — Думаю, наверное, потому, что думается. И предчувствия у меня вроде бы были.

— Ты знаешь, я, когда за ножовкой этой дерьмовой шел, я тоже чувствовал: что-то должно случиться. Когда привык в заварухи влезать, просто кожей начинаешь грядущие пакости чувствовать.

— Тебе надо было трубку не класть, когда эти мудаки звонили, а сбегать к соседям, позвонить на АТС. Впрочем, бегать, наверное, ни к чему было: звонили, скорее всего, из телефона-автомата, раз так скоро объявились. Итак, они знают номер телефона, номер квартиры... Будем ждать их следующих шагов. Может статься, что они и сюда позвонят. Интересно, как скоро они это сделают?

— Зря, наверное, это тебя интересует. Дочку ведь искать надо.

— Ты полагаешь, что я в состоянии до чего-то путного додуматься? Легко сказать: искать. Где, мать-перемать, как?

— Но с чего-то же надо начинать? Обо мне говорил, что сапожник без сапог ходит, а сам... Сыскари мы али не сыскари, спасатели мы или не спасатели? Ты, Николаич, себя не на то место просто поставил: ты ведь вроде бы в статусе клиента пребываешь, которому помогать надо, а ты над поднимись...

— Все правильно, Костя: дважды два — четыре, Волга впадает в Каспийское море, а лошади кушают овес.

Телефон дал о себе знать. Так рано никто никогда еще не тревожил совладельцев и сотрудников «Инвереска».

Ненашев бодро подхватил трубку.

— Охранно-сыскное предприятие «Инвереск», — выстрелил он служебную фразу.

— Ага, — уже по тому, каким тоном было произнесено первое слово, по тому, какая зависла пауза, Ненашев сразу сообразил: надо записывать. Он ткнул пальцем в клавишу магнитофона, соединенного с телефонным аппаратом, и сказал:

— Ну-ну, я слушаю.

При этом он подал знак Бирюкову, чтобы тот включил еще и пеленгатор. Последнее устройство было плодом творческой фантазии Бирюкова, но «доводили до ума» его все вместе. Сам Бирюков очень скромно заявил, что его вклад в создание пеленгатора не превышает сорока процентов, остальные же шестьдесят — доля «коллективного гения».

— Это хорошо, что ты слушаешь, — голос в трубке густой, сразу видится крупный и уверенный в себе мужик. — Там у тебя такого Бирюкова нету?

Ненашев мимикой и жестами показал Бирюкову: подними параллельную трубку. Бирюков осторожно нажал кнопку на трубке-аппарате, поднес ее к уху.

— Бирюков есть, а зачем он вам? — нейтральным тоном спросил Ненашев, одновременно показывая на секунды, бегущие на табло таймера пеленгатора — еще двадцать секунд и номер аппарата, с которого позвонили сюда, будет выдан на табло.

— Ты позови, он сам знает зачем, — чувством такта и воспитанностью обладатель густого голоса, говорящий на тяжеловесном местном диалекте, явно не отличался.

— Сейчас позову, — Ненашев положил трубку на стол и мигнул Бирюкову. Тот выждал несколько секунд, посмотрел на табло пеленгатора — там уже высвечивался шестизначный номер — и сказал:

— Бирюков у телефона.

— Ага, — опять пауза и сопение. — Ты дочери своей еще не хватился?

Бирюков почувствовал, как у него закололо в кончиках пальцев рук и разом возникла холодная пустота внутри.

— Еще нет, — стараясь говорить как можно спокойнее, ответил он.

— А зря. Домой она теперь не скоро попадет. Это от тебя будет зависеть, когда она попадет домой. А то может и вообще не попасть.

— Ладно, — жестко произнес Бирюков, — давай покороче. Ты намерен поставить мне какие-то условия?

— Ага. Угадал. У вас, в вашей лавочке, богатые клиенты случаются, которые вам в валюте платят. Короче, ты нам двадцать «штук», а мы тебе дочку.

— Понятно, — Бирюков уже полностью справился с волнением, только на лбу его, несмотря на прохладу в плохо отапливаемом помещении, выступила испарина. — Двадцать тысяч, естественно, «зелеными»?

— Не-а, рублями, — радостно заревел невидимый собеседник Бирюкова. Очевидно, он считал свой ответ очень остроумной шуткой.

— Хорошо, тогда кому я должен эти деньги передать?

— Я тебе позвоню через полчаса по этому номеру. А может, (он произнес: «А можа...») через час. Если тебе нужно, ты будешь ждать. Я с умными людьми посоветуюсь, потом тебе скажу. Ты, главное, бабки начинай собирать, без бабок никакого разговора не состоится.

И не успел Бирюков спросить его о том, смогут ли ему дать какие-то гарантии относительно безопасности Кристины, как послышались частые гудки.

Ненашев, не отрывая взгляда от цифр на табло, уже схватил со стеллажа толстый том в самодельном переплете и стал лихорадочно листать его.

Однако, когда он нашел то, что искал, и еще раз сверил номер, высвечивающийся на табло с данными справочника, лицо его вытянулось.

— Ни хрена себе! Это номер регистратуры поликлиники в Заводском районе.

— Но поликлиника сейчас, насколько я понимаю, еще не открыта.

— Правильно понимаешь, она часов с восьми, самое раннее, начинает функционировать. А до восьми у нас, — он взглянул на часы, — еще двадцать восемь минут.

— Н-да, — Бирюков ударил правым кулаком в левую ладонь. — Будь на нашем с тобой месте какой-нибудь ментяра, он сразу бы рванул в эту регистратуру, «снимать пальчики» с телефонной трубки, а потом по этим отпечаткам сразу же отыскал в картотеке какого-нибудь Володьку Лысого, в миру Мудозвонова Владимира Жлобеевича, у которого одна судимость за совращение малолетних и еще три — за изнасилование со взломом.

— А вот и нет. Нынешние ребятки даром что идиоты — он ведь полудебил, этот, что звонил — а трубку телефонную рукой в перчатке держать приучены. Их на хип-хоп не возьмешь. Но ты не дрейфь, Николаич, ибо нет тех крепостей, перед которыми бы мы еще не...

Он не договорил, потому что телефон опять запищал. На сей раз Бирюков цапнул трубку — резко, но осторожно, даже изящно, как кот лапой ловит кузнечика в траве.

— Алло, — хрипловатым от волнения голосом произнес он.

— Мне Бирюков нужен.

Голос был ему знаком, только телефонная связь вроде бы искажала его.

— Кристина?! Да ты!.. Да ты знаешь?..

— Я все знаю, Валер, только ты не волнуйся.

По имени она стала звать его еще в детстве, в шутку подражая матери, потом и мать стала звать Викой, мотивируя такое обращение тем, что так принято на Западе. Теперь отцом она называла его только при посторонних.

— Все в порядке, — сказала Кристина, — только очень желательно, чтобы ты меня забрал отсюда поскорее.

— Откуда, Кристина?

— Ну-у... В общем, из отделения милиции.

У Ненашева, слушавшего разговор по параллельной трубке — он ее чисто по инерции забыл положить — даже глаза свело к переносице. Впрочем, он, возможно, и переигрывал, стараясь поскорее освободиться от напряжения.

— Из какого? — быстро спросил Бирюков. — Говоря кратко и четко, ты ведь служебный телефон занимаешь сейчас.

— Это Заводской райотдел.

Бирюков быстро переглянулся с Ненашевым. И поликлиника в том же районе, который был расположен на противоположном от них конце города. Времени на то, чтобы pасспрашивать Кристину о деталях, о том, как она оказалась там, не было.

— Через полчаса я приеду к тебе, — сказал Бирюков и прервал связь.

Он тут же набрал номер телефона Клюева и, что называется, с разбега выдал:

— Женя, заводи «нашу маленькую газель», я выскочу на перекресток минут через семь, все объясню потом, надо все делать очень срочно.

Такое название транспортного средства имело мало общего с объектом — это был не обещанный богатой публике новый автомобиль, который на самом деле назывался «Газелью», а детище того же автозавода, скатившееся с его конвейера тридцать лет назад. Но бегала «Волга», благодаря общим стараниям Бирюкова и Клюева, весьма резво, неутомимо, без сбоев.

На условленном перекрестке Бирюков практически на ходу нырнул в автомобиль, посетовав:

— Надо, чтобы наш друг Сережа Муравкин, великий угонщик, украл нам иномарку. А то едем мы сейчас в такое место, где по одежке встречают.

— Больница-вуз-тюряга? — деловито произнес странноватое словосочетание Клюев.

— Почти что последнее — Заводской райотдел милиции.

— Понятно, — кивнул Клюев. — Морды бить кому-то будем?

— Посмотрим по обстоятельствам.

Бирюков сказал это вполне серьезно. Они с другом и партнером не любили милицию, милиция не жаловала их. И весь этот под нелады возникали регулярно, с периодом недели в три-четыре. Последняя стычка с милицией —^: московской — случилась как раз три с небольшим недели назад, когда Бирюкова и Клюева привезли в отделение на Новой Басманной, откуда они благополучно бежали. Так что по срокам выходило, что пора начинать очередной этап активной конфронтации.

— Дочка моя там каким-то образом оказалась, — объяснил Бирюков.

— Ага, — опять кивнул Клюев.

— А что «ага»? Я сам не могу взять в толк, как она туда могла попасть. Она дома ночь не ночевала. А утром было развлечение на любителя — телефонный звоночек в наш офис. За Кристину, якобы похищенную, требовали выкуп.

— Менты, что ли, требовали?

Бирюков осторожно повернул голову: непохоже, чтобы Клюев шутил, однако предположение его звучало не очень серьезно. Хотя... Сейчас от чего угодно «отмазаться» можно, вопрос только в цене. Он поделился своими соображениями с Клюевым.

— А вот сейчас на месте и поглядим, каковы у них в данный исторический момент порядки. Они, мерзавцы, к правовому государству шустрее всех бегут, поди поспей за ними. Ты с собой ничего не прихватил?

— А что я должен был прихватить? — начал было Бирюков, но осекся — вспомнил радостное рычание того жлоба в трубке: «Не-а, рублями». — Некогда мне было, домой даже не успел заскочить.

— Ладно, ничего страшного, — успокоил его Клюев. — Может быть, и «башлять» не придется, воспользуемся влиянием нашего друга Епифанова.

— Епифанов — это, наверное, на крайний случай, — засомневался Бирюков. — Областная прокуратура все же. Кредит может быстро исчерпаться, если по любому поводу к нему обращаться станем.

Райотдел был как райотдел — неказистое серое здание, фасад которого годы перестройки, либерализации цен и построения рыночных отношений уж никак не сделали более привлекательным.

И дежурный — черноволосый, черноусый капитан со злым темным лицом — к оптимизму не располагал.

Бирюков представился, спросил о Кристине.

— Ага, — хмыкнул капитан. — Хорошо еще, что у нас камера свободная есть и мужиков сегодня не очень много поступило. А то насчет приятного общества мы ничем не смогли бы ей помочь. Вы, стало быть, папаша?

— Стало быть, — капитан Бирюкову не нравился, но капитану, похоже, не нравился не только Бирюков, но и все остальное человечество. И то, что общался капитан не с лучшей его частью, скорее являлось следствием мизантропии, а не причиной.

— Я могу ее видеть? — спросил Бирюков после некоторой паузы.

— Можете, наверное. — Капитан вроде бы задумался перед тем, как принять окончательное решение. Но вот решение было принято.

— Беспалько!

То ли заспанный, то ли с рождения имевший вечно помятую физиономию старший сержант возник откуда-то из глубины полутемного, пропитанного неистребимым казенным запахом коридора и, полностью игнорируя присутствие Бирюкова, уставился на капитана.

— Вот родитель чадом интересуется, — сказал капитан, тоном своим давая понять, что и о чаде, и о родителе думает нехорошо. — Открой женскую камеру, выпусти ту, что сегодня утром привезли. Бирюкова ее фамилия.

Старший сержант, жестом велев Бирюкову подождать его в начале коридора, направился к дальней двери. Погремев ключами, он отпер дверь, приоткрыл ее. Из камеры тотчас же послышалось бормотание:

— Не, начальник, бля, ну сколько можно?

Внешность обладательницы пропитого контральто мог дорисовать даже человек с минимально развитым воображением.

— Помолчи, я тебе говорю. Ты у меня напросишься, — ворчал старший сержант лениво, чувствовалось, что ему все порядком надоело. — Прикручу к батарее, а потом еще на сутки за мелкое хулиганство оформим. Бирюкова кто здесь, ты?

— Я, — услышав это, Бирюков почувствовал несказанное облегчение. Многие проблемы разрешены, а с остальными он уж как-нибудь управится.

— Выходи, — мотнул головой старший сержант.

Бирюков почему-то напрягся, ожидая увидеть нечто не совсем обычное и не совсем приятное.

И предчувствия его не обманули, как выражался друг и коллега Клюев.

Кристина появилась из двери.

Босая, в разорванной короткой юбчонке. Блузка ее была в столь же плачевном состоянии. На левой голени виднелась свежая ссадина, а когда Кристина вышла на свет, Бирюков рассмотрел на левой ее скуле небольшую припухлость и синяк.

— Ну вот, — он постарался, чтобы улыбка его получилась ободряющей и в то же время беззаботной. — С приключеньицем тебя. Ладно, не горюй, до свадьбы заживет. Ты вообще-то в порядке?

— В порядке, — Кристина тоже улыбнулась в ответ, но чувствовалось, что через силу. Она выглядела усталой, даже вымотанной, но не это больше всего беспокоило Бирюкова — какая-то непохожесть присутствовала, словно бы перенесенные страдания наложили отпечаток не только на внешнее, но и на внутреннее ее состояние.

Бирюков взял ее за руку, и они все втроем, включая хмурого старшего сержанта, подошли к стеклянной загородке дежурного.

— Как она к вам попала? — спросил Бирюков у капитана.

— А пусть сама расскажет, — чувствовалось, что весь мир существует только благодаря снисходительному к нему отношению капитана. — Патрульная машина ее подобрала в половине шестого утра вот в таком виде.

Да, для середины октября экипировка у Кристины была не самой подходящей. Бирюков сразу же снял с себя кожаную куртку и набросил ее на плечи Кристины.

— Могу я ее сейчас забрать с собой?

— Как это — забрать? Она задержана, составлен протокол задержания.

— Ладно, капитан, — сказал Бирюков устало, — не надо только лапшу мне на уши вешать. Я кроме букваря еще и УПК проштудировал по роду занятий. Так вот: протокол задержания составляется только в отношении лица, подозреваемого в совершении преступления. Вы обязаны сообщить ей, в чем она подозревается — это самое первое и самое главное право задержанного. О том, что задержанный имеет также право требовать проверки прокурором правомерности задержания, я вообще не упоминаю. Впрочем, в прокуратуру мы можем обратиться наравне с задержанной.

— Только пугать нас не надо, — чувствовалось, что капитан напрягся, почувствовав опасность.

— Никто никого не пугает. Просто я хочу вам напомнить статью УПК, где четко оговорены основания для задержания: либо надо застигнуть лицо, подозреваемое в совершении преступления, при совершении оного, либо очевидцы или потерпевшие должны непосредственно указать на него, либо на подозреваемом, его одежде или в его жилище должны быть обнаружены явные следы преступления. Насколько я могу судить после беглого ознакомления с ситуацией, ни первого, ни второго, ни даже третьего основания у вас нет. Так что, наверное, я могу сейчас забрать у вас свою дочь.

— Как у вас все просто, — теперь уже тон капитана был явно пониже, звучали в нем и согласительно-умиротворяющие нотки. — Ведь был составлен протокол задержания...

— ... который подлежит утверждению начальником органа дознания, либо лицом, его замещающим, — Бирюков просто вырвал, не то что перехватил нить разговора. — А поскольку протокол еще не утвержден, то его вроде бы и не существует в природе.

— Хм, — покрутил головой капитан. — Подкованы вы, однако, в статьях.

— Род занятий требует. Кстати, УПК еще требует, чтобы орган дознания уведомил семью подозреваемого в совершении преступления о его задержании. Будем считать, что вы это уже сделали: ведь дочь звонила мне от вас с вашего согласия. Значит, уведомление не могло помешать установлению истины по делу — и я догадываюсь, по какой причине: дела-то, собственно, никакого и не было.

— Ладно, забирайте свою дочь и посоветуйте ей не гулять по ночам в таком виде. Погода к тому же не очень подходящая...

Бирюков, Кристина и замыкающий шествие Клюев поспешно спустились по неровным, кое-как уложенным ступенькам — это, впрочем, замечала только босоногая Кристина — и направились к «Волге».

— Женя, ты оставлял машину без присмотра на достаточно долгое время, — озабоченно сказал Бирюков.

— Ну и что? — Клюев даже слегка опешил от такого, не совсем прогнозированного поворота разговора.

— Тот чукча, оставивший свою «тачку» на Красной площади, оказывается, был более предусмотрительным, чем ты — он хоть «секретку» догадался поставить. Давай-ка осмотрим нашу «маленькую газель» на всякий случай — не собирался ли кто порадовать нас сюрпризом.

— Да что ты, Николаич? В десяти шагах от «ментовки»?

— А фиг их всех разберет, Женя. Вчера был Костя и я, сегодня, может быть, тебе кто-то какую-то пакость вознамерился сделать. Давай не будем судьбу искушать.

Но самый тщательный осмотр автомобиля не выявил никаких признаков подготовки «сюрпризов». Окна были плотно задраены, под днищем ничего лишнего не висело, да и вообще интуиция подсказывала Клюеву, что никто не копался в машине за время их отсутствия — а это не более пятнадцати минут.

Наконец они разместились в «быстроногой газели» — Клюев с Бирюковым спереди, Кристина на заднем сиденье.

— Давай, Женя, отъедем от этого неблагополучного заведения, — попросил Бирюков, — а уж тогда и побеседуем спокойненько.

Клюев отогнал машину метров на триста от райотдела и припарковал ее на тихой улочке под кленами, листва которых переливалась всеми оттенками желтого и красного цветов.

— Ну, Кристина, давай рассказывай, кто тебя похищал — деловито, без тени волнения сказал Бирюков.

— Ой, а про это ты откуда знаешь?

— Такой вот я всезнайка получаюсь.

— А все, представь себе, по классической схеме вышло — я уже на вокзале была, на перрон выходила, как вдруг возникает передо мной вежливый и аккуратно одетый молодой человек, в простеньком плащике, в кепочке с помпончиком. Без излишеств типа «кожана» до щиколоток, белого шелкового шарфа или кроссовок до колен. И физиономия у него тоже официально-вежливая. Вот этот молодой человек мне и говорит: «Кристина Викторовна Бирюкова?» Я слегка обалдела, конечно. «Ага, — отвечаю. — А в чем, собственно, дело?» Тут он опять улыбается и объявляет: «Уголовный розыск, старший инспектор Хохлов». И тут же раскрывает книжечку, подносит мне к лицу. В общем, там освещение нормальное, книжку он держал достаточно долго, так что я успела рассмотреть и фото, и фамилию, и должность. Все как надо: Хохлов, старший инспектор, старший лейтенант.

— Ты прямо-таки Эркюль Пуаро, — Бирюков почесал переносицу. — Сыщик-интеллектуал. А теперь напряги память и восстанови перед мысленным взором эту книжку еще раз. Ну, получается?

— Не очень, — покачала головой Кристина. — Что-то такое есть, конечно... Удостоверение я видела еще вчера вечером, после этого довольно много времени прошло, а главное — событий разных много случилось.

— Ты на события пока не отвлекайся, о них потом поговорим. На фото в документе этот Хохлов в форме был или в гражданской одежде?

— Н-не очень помню, — Кристина слегка прикрыла глаза. — Кажется, все же в гражданской одежде.

— Кажется или наверняка?

— Не могу точно сказать.

— Так вот, запомни на будущее: звание, записанное в удостоверении, должно совпадать с количеством звездочек или звезд на погонах, для чего и фотографируются всегда в форме.

— Это сколько же всего помнить надо для всякого случая...

— Вот как раз этот случай — особый, — Бирюков энергично ткнул пальцем в спинку сиденья. — Сейчас каждый грабитель, аферист или наводчик на квартирную кражу такую липовую «ксиву» под нос сует. Ладно, пойдем дальше. Он тебя куда-то пригласил, так?

— Да, к машине. Она на улице под стеночкой стояла, у выхода на перрон. Я к машине подошла, он дверцу приоткрывает — заднюю дверцу, на переднем какой-то жлоб здоровенный за рулем сидел. Ага, он приоткрывает дверцу и говорит: «Здесь нам будет удобнее побеседовать». А я ему: «Какие могут быть беседы, о чем? У меня вон электричка сейчас отойдет.» А он: «Ваша электричка, — на часы посмотрел, — отходит только через пятнадцать минут.»

Ну, что делать? Не кричать же на всю привокзальную площадь. Он дверцу пошире приоткрыл и очень так ловко меня вовнутрь затолкал. Вот тут я и поняла: что-то не так. То есть в тот момент я еще верила, что он из уголовного розыска, но я же столько слышала про разный ментовский беспредел...

Я ему и говорю: «Вы что себе позволяете?» И по глупости к другой двери дернулась. А она, конечно, запертой оказалась. Этот Хохлов мгновенно придвинулся ко мне вплотную, водитель с места рванул машину. Я было рот открыла, чтобы заорать, как этот лже-инспектор — тогда-то я вроде и догадалась, что ненастоящий он милиционер — выхватывает пистолет: «Тише!» И пистолет сует под бок.

— Пистолет какой был? — быстро спросил Бирюков.

— Ну, обычный — «макар».

— Однако поднаторела! — не удержался от комментария слушавший молча Клюев.

— Ладно, дальше что было, — Бирюков явно не выражал восторга по поводу знакомства дочери со стрелковым оружием.

— Поехали мы, на проспект вскоре выскочили и быстро-быстро покатили в направлении Заводского района. Конечно, на светофорах останавливались, но у меня как-то решимости не хватило пытаться окно разбить, закричать: пистолет-то все время под боком.

Я этого типа в кепочке спрашиваю: «Куда вы меня везете?» А он: «В нужное место». Я ему: «Что еще за места такие? Вы за это ответите. Я фамилию вашу четко запомнила — Хохлов. И должность тоже. Что за беспредел такой?» И тут он, представь себе, говорит: «Никакого беспредела, по беспределу отец твой специалист.» Мне не по себе стало, я окончательно поняла, что к милиции они никакого отношения не имеют. Но я все же дурочкой прикидываюсь: «При чем тут мой отец? И во-вторых, вы же меня, а не отца неизвестно куда на ночь глядя везете.» Он так хмыкнул и говорит: «Всех, всех соберем в одном месте, будь спокойна.»

После этого я замолчала, он тоже молчал. Вижу, окраины уже пошли. Тут все что угодно они со мной могут сделать. Ну, думаю, сейчас водителя сзади руками за шею схвачу — лучше уж с этими гадами вместе погибать, чем одной. И только я собралась с духом, чтобы это сделать, как машина вкатывается в ворота какой-то шараш-монтажной конторы. Заводик вроде какой-то, проходная небольшая, окошечко в ней светится, но ворота нараспашку, мы свободно проехали, никто не вышел, не спросил.

Двор большой, запущенный какой-то, заасфальтирован не везде, колдобины. Вокруг двора корпуса, которые вроде и не работают давно: темно в них, часть стекол выбита.

Мы к зданию трехэтажному подъехали — оно на административный корпус похоже. Водитель машину остановил и сам сразу вышел. А этот, что в кепочке и плаще, блокировку на двери с моей стороны убирает. Я подумала: «Вот ведь идиотка — могла же сама это незаметно сделать по пути и на ходу выскочить. Даже и не на ходу, а когда на светофоре стояли.»

— Да, тут ты не додумала, именно так и надо было поступить, — Бирюков покачал головой, словно Кристина еще не была рядом с ним и ее освобождение зависело только от этого действия. — Только автомобиль чуть притормозил — раз-два и ходу.

— Наверное, я все же пистолета очень боялась, — Кристина поежилась. — Все время, гад, под боком держал.

— Хорошо, подъехали вы к этому зданию...

— Водитель вышел, подошел с моей стороны и открыл дверь. Тут он впервые голос подал.

— Голос — это хорошо, — удовлетворенно отметил Бирюков. — Ты его узнать сможешь, хорошо запомнила?

— Еще бы, — фыркнула Кристина. — Такой типичный бычара. Не говорит, а мычит: ми-ине, ти-ибе. Вот он и сказал тогда: «Выходи, а то я и силой могу тебя выволочь.» Я быстро сообразила: в машине они меня точно скрутят, если останусь, а на открытом пространстве у меня хоть какой-то шанс есть.

И только я, значит, вышла, как этот, что в кепочке, очень цепко хватает меня под руку. Я сразу то ли изображаю обморок, то ли делаю вид, что оступилась — это уж пусть он решает, а отреагировать должен обязательно. Он и отреагировал, подхватил меня. Я использую его движение вверх, освобождаю левую руку, которую он до того захватил, из правой руки по ходу действия выпускаю сумочку и — маваши-учи ему в челюсть! Он, разумеется, такой прыти не ожидал и сразу хлопнулся на спину, даже ноги задрал.

Я — опять же на ходу — сбрасываю туфли, чтобы не мешали, потому как они на высоких каблуках, и начинаю бежать. Почему-то к тому самому трехэтажному корпусу, а не в сторону проходной. Это я потом только сообразила, что правильное решение приняла — до проходной не меньше ста двадцати метров, а до лестницы — метров двадцать. «Бычара» меня пытается удержать за руку, но это у него не совсем получается. А если бы получилось, он мне руку размозжил бы своей клешней или оторвал. Но он только рукав плаща схватил. Плащ на мне расстегнут был — это уже просто везенье.

Короче, правую руку, правое плечо, вообще всю правую половину тела я из плаща извлекаю, и быстро кручусь влево, чтобы ему вообще весь плащ оставить. Это мне удалось, но «бык» тоже хитрым оказался — добычу свою оставил, плащ то есть, и бросился вслед за мной, попытался ударить правой рукой, — она потрогала рукой вспухшую скулу.

— Ну да, только попытался, значит, — хмуро прокомментировал Бирюков. — Интересно, как бы ты выглядела, если бы он тебя все же ударил?

— Ненамного хуже, па, — успокоила его Кристина. — Резкотухи у него никакой, удар тупой до безобразия, как ты выражаешься. Ты же сам учил, что когда мяса излишне много, то его нервный импульс с трудом пробивает. К тому же я еще в сторону ушла, успела вовремя среагировать. Но он на меня навалился, блузку, гад, успел как-то по ходу порвать. Тут я уж совсем разозлилась, такой хиза-гери ему в пах впечатала, даже шмякнуло вроде что-то. Долго он меня помнить будет — колени-то у меня острые, как ты говоришь.

«Бык» в момент согнулся и заревел. Я по лестнице железной, что у стены здания стоит, рванула вверх. Что-то мне с самого начала подсказало: там, наверху, спасение. Лестница высокая — где-то на уровне второго этажа на ней площадка сделана, потом лестница поворачивает на сто восемьдесят градусов и поднимается еще, примерно до высоты третьего этажа. А на самом верху — дверь. Открытая. Такая толстенная деревянная дверь, железками окованная, с крючьями разными. Я внутрь, за дверь — прыг. Дверь успела закрыть, щеколду обнаружила, надежно так ее задвинула. Ну, теперь, думаю, хоть из пушек палите. Вообще-то это я сейчас говорю, что так просто ту задвижку закрыла, а тогда она туго шла, заржавела, видно, давно ей никто не пользовался в этих целях. Но у меня сил прибавилось — я те дам!

Словно заново переживая события вчерашнего вечера, она стукнула кулачком в ладонь, и Бирюков почему-то вспомнил Кристину пятилетней, когда в самый первый раз увидел — летом, на пляже, с матерью, с Викой. Виктории тогда было двадцать три года, даже неполных двадцать три, она была чуть постарше, чем Кристина сейчас. И очень на нее похожей — один в один, как говорят. И голоса у них очень схожи, только сейчас у Кристины голос вроде как осел — наверное, простыла, ночь в такой одежде провести — не шутка.

Но Виктория никогда не смогла бы сделать того, что сделала Кристина вчера вечером. Мать Кристины была женственной, может быть, даже излишне женственной — то есть, слабо координированной, неловкой, тоненькой. Может быть, из-зa этого он и любил ее еще больше — жалость к более слабому существу подсознательно примешивалась.

— Молодец, — Бирюков и сам удивился, до чего грустно прозвучали у него эти слова. — Значит, забаррикадировалась ты, а дальше что?

— Грохот послышался. По лестнице кто-то из них поднимался — кто первым очухаться успел. Потом за ручку двери дергать стал — мне показалось, что это псевдо-инспектор, силенок у него совсем маловато: дверь даже не шелохнулась, с тем же успехом он мог за стальную скобу в стене дергать.

Правильно я определила: инспектор-таки сначала с дверью возился, потому что чуть погодя голос «быка» послышался: «Дай я!». Ой, думаю, этому побольше досталось, злее он, да и здоровее «инспектора». Дергал он, конечно, помощнее, это ощущалось, но сказать, что дверь трещала, ходуном ходила, будет преувеличением. Капитальная дверь, короче, оказалась, супернадежная.

Но мне за дверью было слышно, как они матерятся. «Бык» даже взревел: «Открой, сука!» Нашел дурочку, честное слово. Я чувствовала себя за этой дверью спокойнее, чем за каменной стеной. Но потом оказалось, что у палки два конца, как у двери две стороны. С наружной стороны она закрывалась на еще более мощный запор. Это такая стальная полоса, что сикось-накось накладывается на дверь, а потом на висячий замок закрывается или на винтовой.

Вот они там этой железякой и стали греметь. Потом, слышу, лже-инспектор возликовал: «Во сучка, сама в ловушку заскочила, да еще и захлопнулась. Посиди теперь, посиди.»

Потом он распоряжался, приказывал «быку» сбегать за чем-то к автомобилю, тот вернулся, они закручивали что-то, скрежет слышался. Наконец лже-инспектор громко сказал — чтобы я, значит, слышала: «Ну, за два дня она с голоду, может быть, и не умрет, а вот от холода точно окочурится.» А я словно бы в первый раз подумала: пятница ведь! Даже если кто и работал на этом предприятии, то все равно до понедельника ни одна живая душа там не появится.

«Бык» спросил, не очень громко или просто дверь заглушила, не выпрыгну ли я из окна. «Инспектор» ответил нечто — я фразу не полностью расслышала — в том смысле, что с третьего этажа только идиот прыгать захочет.

Потом они по лестнице вниз пошли, загрохотали. Двигатель через пару минут завелся, автомобиль отъехал.

Клюев так заслушался, что даже рот приоткрыл. А Бирюков подумал, что он и сам почувствовал облегчение, узнав, что Кристина отделалась «малой кровью» — синяк под глазом, потеря сумочки, туфель и плаща были сущими пустяками по сравнению с изнасилованием или даже убийством. А этим ведь приключение очень даже могло закончиться.

— Вот. — Кристина зябко поежилась и поплотнее запахнулась в куртку Бирюкова. — Хорошо, что ты такой здоровый, и я в два слоя твою одежку на себя намотать могу. Холодно там было. Эта шарашкина контора не отапливается, батареи вдоль стен холодные, как лед. Коридор длинный, вдоль него три двери, все заперты. В торце еще одна дверь, эта открытой оказалась. Пустая комната, мусор какой-то на полу, вроде как штукатурка — луна как раз взошла, да еще зарево на небе какое-то все время стояло, комнатушка хоть слабо, но была освещена.

А комнатушка при более внимательном осмотре не совсем пустой оказалась — стеллаж в ней стальной стоял, а на стеллаже толстый рулон бумаги валялся. Видно в том помещении раньше документацию размножали — светокопия, ксерокопия и тому подобные вещи. Установка какая-то посреди комнаты размещалась — ее прямо «с мясом» из пола и выдернули.

Но это все значения большого не имело, а вот бумага ценной находкой оказалась, просто самым настоящим спасением. В кино, помню, еще в детстве видела, как несчастные бездомные газетами укрываются, когда в парках на скамейках спят. Теперь на собственном опыте убедилась — бумага отлично тепло держит. Особенно, если ее в несколько слоев на себя намотать. Но в несколько слоев я, понятно, только до подмышек смогла завернуться, а вот плечи все время зябли, хоть я и прикрывала их тоже.

Так я и прокемарила в углу полусидя-полулежа несколько часов.

Разбудил меня глухой стук — в дверь, похоже, кто-то ломился. И крики во дворе слышны были. А я завернутая — то ли как личинка в кокон, то ли вообще как мумия в свитки. Надо мне вставать да сделать что-то. А что я могу сделать? Стеллаж к двери подтащить, чтобы ее открыть не смогли? А, думаю, стану я драгоценное тепло терять. Не стала, короче, из своего кокона выбираться, не стала баррикаду городить.

Мотор внизу вроде заурчал, потом все стихло, я примерно через полчаса опять заснула.

Но спала недолго — холодрыга ведь ужасная, плечи, плохо прикрытые, мерзнут. Даже нос и уши у меня совсем ледяные были Так что до рассвета пришлось мне бодрствовать. Размотала я свой бумажный кокон, вышла в коридор, взад-вперед с десяток раз пробежалась, разогрелась, повеселела малость.

А тут и в окнах светлеть начало. Надо было думать, как оттуда выбираться. Я на двери задвижку отодвинула, толкнула дверь от себя — без вариантов, все равно, что кирпичную стену толкать. Заперта я оказалась всерьез и надолго — в лучшем случае до понедельника. Можно было, конечно, пытаться разбить стекла в окнах — кстати, рамы там в «мелкую клетку», неизвестно, зачем их такими сделали. Ладно, думаю, разобью я окошко, а к кому взывать стану? Проходная далеко, да и как-то за углом другого здания скрывается. Кричи не кричи, словом, результат один и тот же окажется. Сторож в той будочке на проходной, небось, дрыхнет круглые сутки, потому что пьяный.

И тут меня осенило — не сразу, правда, но осенило: ведь я же в бывшей светокопировальной находилась, там вентиляция обязана быть, вытяжка, а иначе работать невозможно было бы. Чуть больше рассвело, я из коридора в ту комнату вернулась — все правильно, все как надо Я анекдот сразу вспомнила, что мне папашка рассказывал, про индейцев, которых бледнолицые собаки заперли в сарай. Вот сидели те индейцы день, сидели два. а на третий один из них, по кличке Зоркий Сокол, заметил, что отсутствует одна из четырех стен, и они все бежали.

Так вот, вентиляционную трубу там сделали по-советски, с размахом и металла не пожалели. Получились труба размером примерно полметра на полметра. Самый большой мой параметр — ширина бедер, анфас, то есть — в этот размер вписывался.

Конечно, там воздуховод тоже с мясом вырвали, на потолке следы остались. Но в стене отверстие зияло. На высоте примерно метра в два. Если еще учесть то обстоятельство, что влезать туда надо было ногами вперед, как покойничку, то задача получалась трудновыполнимой — это мягко говоря. Но стеллаж, который у стены стоял, мог здорово мне пригодиться. Я перекантовала его кое-как к стенке, в нем весу тонна, наверное. Согрелась, даже вспотела. Верхняя полка оказалась чуть ниже уровня воздуховода, так что мне, можно сказать, здорово повезло.

Ладно, обернула я ноги, а еще ту часть тела, что называется выше ног, бумагой — была охота работать в качестве «ежа» и собирать на себя многолетнюю сажу и ржавчину. После этого я начала движение ногами вперед, руками отталкивалась. Метра через три-четыре труба повернула на девяносто градусов, то есть, горизонтальное направление сменилось вертикальным, но мне и тут повезло — вниз она пошла, не вверх.

С криком: «Ой, мамочки, упаду» я и упала — на рабочее место какого-то шлифовальщика, наверное. Потому что там диски были установлены, круги, на которых что-то обдирали, зачищали.

В общем, на этом этапе у меня трудности случились, я чуть не застряла на самом-самом финише, ногу ободрала, юбку порвала, но все же выползла оттуда.

Вокруг цех увидела — большой, гулкий, пустой. Многие станки, судя по их виду, уже не один месяц простаивают. Металл, холод. Из цеха в цех переход открытым оказался, потом я на лестницу выбралась.

На первом этаже, хотя ворота стальные были заперты, но открытых фрамуг много нашлось, через которые, если захочешь, выберешься наружу. Я очень захотела и выбралась.

Температура на улице та же. что и в помещении — плюс пять-плюс семь по Цельсию, туман какой-то, полумрак. Посмотрела я налево, посмотрела направо — никаких признаков жизни. Индустриальный пейзаж времен перехода к рынку.

Проходную я увидела — все там же, на том же месте, что и вчера, куда же ей деваться. А проходить мне мимо проходной очень даже нежелательно было — вдруг там кто-то на страже, точнее, на стреме был оставлен.

— Ой, ой, сплошной жаргон. Студентка университета, — устало произнес Бирюков.

— Будто бы ты в свое время исключительно на языке светских гостиных изъяснялся, — огрызнулась Кристина.

Бирюков только повернул в сторону Клюева вытянутую свою физиономию, на второй застыл немой вопрос: «И что я могу возразить?» Клюев ответил ему примерно таким же образом.

— Вы мне досказать не дадите со своими комментариями, — Кристина и Клюева зацепила, хотя тот едва-едва рот раскрыл в самом начале ее повествования.

— Да, мимо проходной я, значит, не пошла, а здраво рассудила, что забор вокруг того завода не идеально сплошной. И точно, прошла я вдоль него всего метров пятьдесят-шестьдесят и дыру обнаружила. В ту дыру три слона, идя не друг за другом, а бок о бок и не особо соприкасаясь, могли бы проникнуть на территорию завода без приключений и точно таким же образом выбраться обратно.

Снаружи колея железнодорожная шла, травой сильно заросшая, так что босиком по ней вполне безопасно было перемещаться. Везли меня из центра на восток, край неба уже совсем светлым был, ориентироваться я могла, надо мне, думаю, идти на запад до победного конца.

Частные дома сначала пошли, потом «хрущобы». Народу никого нет в такую рань, потом старуху «бомжистого» вида встретила, автобус сумасшедший куда-то проехал.

Я по тротуару шлеп-шлеп. Куда иду, не очень понимаю, но прикидываю, что минут через двадцать должна буду выйти к конечной станции метро. Ни денег, ни жетонов — все в сумочке осталось, а сумочку подобрали-подмели в том заводском дворе вместе с плащом и туфлями. Я двор немного осматривала — вообще никаких обломков цивилизации, сплошной лунный ландшафт.

Иду я, значит, никого не трогаю, как вдруг мне навстречу милицейская патрульная машина катит. Я им обрадовалась, как своим. Они остановились, подобрали меня, я стала объяснять, что со мной случилось, попросила подвезти хотя бы до какой-нибудь трамвайной остановки, откуда я домой добраться смогла бы. Куда там — в отделение потащили, а уж там оставили то ли до выяснения обстоятельств, то ли до морковкиных заговен вообще, как мой папашка любит выражаться.

— Да-да, — отметил с непонятным удовлетворением Бирюков, — все правильно, это его выражение.

— Хорошо еще, что капитан там попался не очень противный, — продолжала Кристина, — разрешил позвонить. Причем я дважды звонила — сначала на квартиру, потом в офис. То-то образовалась, что тебя, па, там с утра в субботу все же «вычислила».

Бирюкова — да и Клюева не в меньшей степени — позабавила характеристика капитана как «не очень противного». Они-то как раз были уверены в обратном — что противнее типа на всем белом свете трудно сыскать.

— Ладно, Женя, — сказал со вздохом Бирюков, — поехали. Остальное мы знаем. Так вот, Кристина, слушай. Сейчас я отвезу тебя домой. То есть, не к бабушке, а туда, где ты жила раньше, ко мне. До полного выяснения обстоятельств будешь сидеть взаперти и ни на какие звонки не отзываться. Бабке твоей, единственной и неповторимой, я сообщу, что ты в полном порядке. Придется тебе несколько дней занятий в университете пропустить. То-то ты рада, небось?

— Не очень, представь себе, — Кристина дернула плечиком под отцовской курткой. — Четвертый курс отличается от первого по многим параметрам, а уж при нынешних жизненных обстоятельствах сачковать могут только дебилы или отпрыски из о-очень состоятельных семей. Но первых отчислили уже ко второму курсу, а ко вторым я пока еще, к сожалению, не отношусь.

— Хорошо, — Бирюков отметил непонятную интонацию, с которой было произнесено это «пока еще». — Тогда считай, что проведешь несколько дней в вынужденном заточении. Потом все наверстаешь, ведь ты же способная.

— Насчет способностей не отрицаю, — вздохнула Кристина. — Значит, сейчас мы поедем к тебе?

— Да, сейчас мы поедем ко мне. И предупреждаю еще раз: никакого своеволия, сидеть тихо, как мышка.

Они отвезли Кристину на квартиру Бирюкова, где последний в очередной раз повторил свои наставления: на звонки не отвечать, к двери не подходить, есть и пить все, что найдет в холодильнике и кладовке.

— Во, брат, не дадут мне в этом году своей смертью помереть, — констатировал Бирюков, оказавшись снова в салоне «быстроногой газели».

— Теперь куда поедем? — бодро спросил Клюев. Похоже, приключение подействовало на него как-то тонизирующе.

— Чтой-то ты, начальник, развеселился, — подозрительно заметил Бирюков.

— А чего же, известное дело: без звездюлей — как без пряников. Чем больше проблем, тем веселее жить.

— Ну-ну, давай-давай, я не возражаю. Катим сейчас к молодому супругу Косте, истомившемуся в ожидании информации.

По пути в офис Бирюков вкратце изложил Клюеву историю вчерашнего вечернего приключения Анжелы и Кости Ненашевых.

— Теперь и мне, выходит, звоночек какой-то должен быть? — выразил догадку Клюев.

— А я о чем тебе с утра толкую? Но с тобой нечто масштабное должно случиться вообще.

— Например?

— Например, взорвут твою квартиру вместе со всем многоквартирным домом. Но, поскольку у тебя интуиция переразвитая, ты в момент взрыва будешь отсутствовать. А потом обнаружится, что взрыв произошел по твоей вине, так как ты забыл включенный электроутюг и вместе с тем зачем-то открыл краны всех газовых конфорок на кухне. Тебе придется оплачивать восстановительный ремонт жилья и еще возмещать имущественный ущерб всем соседям.

— Однако и фантазия у тебя, Николаич! Ты так убедительно все расписал, что я все это словно наяву представил и меня даже озноб пронял, — Клюев и в самом деле очень натурально поежился.

Но тут «легконогая газель» въехала во двор мрачноватого желто-серого здания, в котором размешался офис «Инвереска».

Ненашев встретил их известием:

— Еще раз звонили. Тебя, Николаич, требовали. Просили передать много нехороших слов. Я их передавать не стану, чтобы ты, во-первых, не решил, что это я злорадствую, а во-вторых, мне и не запомнить столько за один раз.

— Голос был тот же? — деловито спросил Бирюков.

— Да.

— А ты не засек, откуда он звонил на этот раз?

— Из какого-то телефона-автомата.

Клюев, не спрашивая ни о чем, подошел к магнитофону, включил его, выслушал запись и прокомментировал:

— Верно, «бык» он и есть «бык».

— Да, Кристина его точно описала. — Клюев потряс головой и прорычал: — Однако грустно же, девицы! Выходит, они нас вообще за «лохов» держат?

— Либо это кретины, либо кто-то начал играть в «отмороженных», — предположил Бирюков. — Ладно, нас с Костей «авторитеты» могут и не знать. Мы не гордые, переживем. Но ведь с тобой, Евгений Федорович, обязаны более или менее считаться.

— Так ведь с ним и считаются, —заметил Ненашев, — «наехали» ведь только на нас с тобой.

— Но звонят в фирму, в которой Клюев директором. А вообще, Костя, не надо об этом упоминать, а то еще и в самом деле на него беду накличем.

— Принимаю волевое решение, — заявил Клюев. — На сегодня дела всех клиентов — побоку. Тем более, что сегодня суббота — Божий день. Сейчас мы пойдем если не по горячим, то по теплым следам — поедем на место заточения Кристины.

— А мы его сможем найти без ее помощи? — засомневался Ненашев.

— Константин, Константин, ты ведь служишь в такой фирме, где в названии «Инвестигейшн» стоит, то бишь, «расследование», — укор в голосе Клюева звучал совсем уж театрально.

— Ладно, застыдил по самое некуда, — проворчал Ненашев. — Поехали уж. Только на автоответчике сообщение оставлю.

— Судя по ее описаниям, — сказал Клюев, — это должен быть завод по ремонту электродвигателей. Рядом с ним — в одном дворе даже — размещался и завод строительных конструкций.

Они достаточно быстро добрались до Заводского района, и здесь стало ясно, что предположения Клюева, похоже, сбываются: вот пошли неказистые домишки «частного сектора», вот железнодорожная колея, идущая параллельно шоссе, а вот и ворота, одна половина которых вообще отсутствовала, а другая находилась в открытом состоянии неизвестно сколько уже времени. Будочка на проходной словно бы попала в день нынешний из первой половины века.

— Здесь эти два заводика и находятся, — удовлетворенно сказал Клюев. — Предчувствия меня не обманули.

— Храм Спаса на картошке, как выразился бы великий комбинатор, — прокомментировал увиденное Бирюков. — Не завидую я стражу, который здесь спит не на своем месте: в эту хилую будочку каждый может вломиться, а страж наверняка и винтовкой Бердана образца 1870 года не вооружен.

Клюев проигнорировал наличие «КПП», он въехал двор, не снижая скорости. Из будочки никто не вышел, не спросил, куда же они направляются.

— Ага, а вот и трехэтажное здание, — Бирюков вытянул руку, словно гид, обращающий внимание туристов на некую архитектурную достопримечательность.

Клюев объехал вокруг торца здания, и теперь стала видна стальная лестница, ведущая к двери на третьем этаже. Дверь, как ее точно описала Кристина, даже снизу выглядела массивной и очень прочной. Стальная полоса, перечеркивающая дверь крест-накрест, указывала на то, что проникнуть внутрь будет не очень просто.

Однако когда Клюев и Бирюков, оставив в автомобиле на всякий случай Ненашева, поднялись по стальным ступеням, отзывающимся на самое легкое прикосновение к ним грохотом, они обнаружили, что дверь снаружи не заперта на винтовой замок — полоса просто блокировалась стальной чекой, вставленной в небольшую дужку на притолоке, а для верности ее еще прикрутили стальной проволокой. Да, здесь понадобился бы, как минимум, небольшой трактор, чтобы открыть дверь изнутри, толкая ее, а уж Кристине это было точно не под силу.

— Здоровый какой-то гад рукоделием занимался, — Бирюков, кряхтя, разматывал проволоку.

— Так ведь «бык» ее наверняка и завязывал, — пожал плечами Клюев. — Все по рассказу сходится. Он сбегал вниз, как Кристина вспоминала, достал проволоку из багажника, чеку эту тоже, наверное, там же взял, поднатужился, закрутил.

— Вряд ли такая идея могла прийти в башку «быка», — Бирюков, победно хакнув, разогнул последний изгиб, вынул чеку и отставил в сторону стальную перекладину. — Это тот лже-инспектор в кепочке и плаще придумал.

Он открыл дверь. Все правильно — Кристина не говорила о том, что она запиралась изнутри на задвижку перед тем, как начать «эвакуацию» через вентиляционный трубопровод.

Коридор представлял собой картину полной заброшенности: трещины на стенах и потолке, краска на панели облупилась. Пол в последний раз подметали не позже, чем полгода назад. А Кристина была вынуждена ходить здесь босиком.

«Вот ведь подонки, доберусь я все же до вас», — спокойно, безо всякой даже злости, а как о чем-то решенном подумал Бирюков.

Окованная жестью дверь в торце коридора была приоткрыта. Комната за ней оказалась точно такой, как ее описывала Кристина. Обрывки бумаги, стеллаж, приставленный к стене, в которой зияла квадратная дыра — отверстие вентиляционного короба. Все указывало на то, что они пришли на нужное место. Похожая обстановка могла существовать разве что в виртуальном мире, но это уже относилось к области фантастических версий.

— Так, здесь нам больше делать нечего, пошли, — сказал Клюев, — поспешим сообщить о результатах осмотра нашему молодому коллеге.

Они прошли через коридор, спустились по лестнице, пошли к машине. Внезапно Бирюков резко повернул назад, но на сей раз он не пошел к лестнице, а трусцой припустил вдоль стены, время от времени останавливаясь и заглядывая в окна.

— Чего это он? — удивленно спросил Ненашев.

— Полегче что-нибудь спроси, — Клюев пожал плечами.

Бирюков вернулся довольно скоро, выражение его лица было каким-то непонятным — а уж не соответствующим ситуации точно. Он бросился бегом к выходу из двора, но Клюев остановил его:

— Николаич, если не хочешь пока объяснять, не объясняй, но если ты собрался пешком проделать весь обратный путь, я советую тебе передумать. Лучше давай прокатимся.

— И то дело, — Бирюков, весь какой-то изменившийся, запрыгнул в автомобиль. — Давай-ка к проходной, Женя.

Клюев послушно подогнал «Волгу» к будочке.

— А теперь посигналь.

Клюев нажал на кнопку сигнала, напоминающего, как он уверял, по звуку тенор-саксофон. Сейчас обязан был появиться страж с помятой после спанья в дискомфортной обстановке физиономией и вопрошающе воззриться на них.

Страж не появился. Клюев посигналил еще раз. Результат оказался таким же. Бирюков вышел из автомобиля — не спеша, как человек, что-то уже решивший для себя, приблизилсяк будочке, подергал за ручку двери. Потом он подошел к окошку, всмотрелся в него, прикрыв сверху глаза ладонью, как козырьком.

Когда Бирюков вернулся в машину, заинтригованный донельзя Клюев попросил его:

— Николаич, а вот теперь ты можешь объяснить, что все это значит?

— Если бы я сам все до конца понимал, Женя, — теперь Бирюков выглядел вконец удрученным и унылым. — Поехали ко мне домой.

Едва увидев телефон-автомат, Бирюков попросил остановить машину, выбежал, схватил трубку, быстро крутнул диск несколько раз. Он набрал номер еще раз, покачал головой, вернулся.

Всю обратную дорогу он молчал, сосредоточенно размышляя о чем-то. Клюев и Ненашев не стали донимать его расспросами,справедливо предположив, что уж на месте-то все выяснится.

Как только Клюев подрулил к подъезду дома, в котором жил Бирюков, тот выпрыгнул из автомобиля и рванул вверх по лестнице.

— Это дедуктивный или индуктивный метод расследования? — хмуро спросил Ненашев.

— Когда б я знал, Костя, когда б я знал. Ладно, пойдем к нему, не зря же он так бежал. Мне интуиция подсказывает, что веселья много ждет нас впереди.

«Веселье» ожидало их уже в квартире Бирюкова — здесь словно бы пьяный носорог побегал: все разбросано, кое-что разбито, например, несколько тарелок и чашек на кухне и фужеры из стенки в гостиной. Телевизор остался цел, зато телефонный аппарат был расколошмачен вдребезги.

На светлых обоях в гостиной жирной губной помадой было выведено:«Вуе-Bуe, stupid guy!»

— Что можно перевести как «пока, придурок», — мрачно объяснил Бирюков.

— Ох-ох-ох! — выдохнул Ненашев. — Ну и дела! Кто же мог такое натворить?

— Она. Или те, с которыми она ушла, — тон Бирюкова был странным.

— Кто она, Николаич? — озабоченно спросил Клюев. — Кристина, что ли? Ведь здесь только она оставалась.

— Здесь оставалась не Кристина.

2

— Ну, начальник, ты так и заикой сделать можешь — выдавая вот такие заявочки, — Клюев отреагировал на реплику Бирюкова несколько нервно.— Выходит, мы с тобой общались с привидением, да?

— Нет, не с привидением, конечно, — устало ответил Бирюков.

— Господи, а с кем же в таком случае? Ты что, дочку свою от привидения отличить не можешь? Привидения, говорят, бесплотные, а ты на Кристину куртку свою набрасывал. Она рядом с нами в машине сидела, разговаривали мы с ней долго.

— Разговаривали. Но не с Кристиной.

— Во, приехали, — Клюев остолбенело уставился на него — Николаич, отец родной, да что же это с тобой такое происходит, а?!

— Ничего не происходит. Сейчас уже — ничего, а раньше, наверное, наваждение было.

— Наваждение, — как эхо, повторил Клюев.

— Я вообще-то подозревал — на уровне чутья, интуиции, подсознания, чего угодно. Еще когда голос ее по телефону услыхал, когда мы с Костей в офисе были, так и подумал: странновато он звучит, ниже, чем голос Кристины и хрипловато. А потом... Потом меня почему-то не покидало ощущение, что я наблюдаю спектакль, достаточно профессионально отрежиссированный спектакль, в котором актеры отлично вызубрили свои роли по пьесе. Ее рассказ в какие-то моменты казался мне сплошной выдумкой. Хотя она все помнила, даже мои прибауточки. И на месте событий, в той комнате наверху, все оказалось так, как она описывала — слишком подробно, кстати, описывала, человек, переживший потрясение, с пятого на десятое обычно перескакивает, а тут... Да, в той комнате все было, как надо, но внизу, в цехе, я обнаружил, что не существует там прямого выхода из вентиляционного короба — разве что мышь или крыса может выбраться оттуда, но не человек. И окон таких больших в цехе нет, чтобы выбраться наружу. А уж насчет света, якобы горевшего в окошке будочки, что рядом с воротами — вообще чушь собачья.

— Так, — подытожил Клюев. — Надо понимать так, что дочь, будучи в сговоре с какими-то типами, подшутила над тобой, разыграла такой странный спектакль.

— Не моя дочь.

— Откуда же тогда такое точное знание твоих реплик, шуточек? Откуда знание каратэ — хотя бы на словах? Учил ты Кристину каратэ?

— Учил. Но сегодня утром рядом с нами была не Кристина.

— Хорошо, примем эту безумную версию, — согласился Клюев. — Значит, какая-то девица, имеющая с твоей дочерью просто разительное сходство, вместе со своими сообщниками разыграла историю похищения. Для чего?

— Эх, когда бы я знал, — совсем упавшим голосом произнес Бирюков. — Я могу только предположить,что это сделано с целью отвлечения внимания... Слушай, — он вмиг сделался нервно-озабоченным, — офис мы без присмотра оставили.

— Ладно, Николаич, не беспокойся ты так, — сказал Ненашев, — ведь мы его и на ночь оставляли, и еще будем оставлять. Сигнализацию ты делал, она себя вполне оправдывает. Не дежурить же нам теперь там.

— Раньше, возможно, ни у кого не было насущной потребности в нашу контору проникать. Сигнализацию пока только мы проверяли, — покачал головой Бирюков. — А у нас там сейф с документацией, с фотокопиями, с магнитофонными записями. Вдруг кому-то понадобилось влезть — вот и устроил нам веселую беготню с шарадами и головоломками. Давайте, мужики, прямо сейчас туда и поедем, все равно тут любоваться не на что.

И он быстро направился к двери. Пропустив Клюева и Ненашева, он захлопнул дверь.

— Замок теперь надо срочно менять, — буркнул Бирюков , уже спускаясь по лестнице вслед за друзьями, которые, не дождавшись лифта, двинулись пешком.

Похоже, тревога Бирюкова передалась и его товарищам — в здание, где находился их офис, они вбежали на рысях, взлетели по лестнице, свернули в закуток и с облегчением убедились в том, что хотя бы дверь их офиса находится в целости и сохранности. За дверью, внутри офиса, тоже не замечалось никаких следов проникновения. Да и вообще Бирюков излишне скромничал, говоря о сигнализации: сигнализация была хитрейшей и надежнейшей, она поднимала ужасающий вой, стоило кому-то, не знакомому с ритуалом отпирания двери, только прикоснуться к ее замку.

А уж про сейф и говорить нечего. Ненашев ужасался, прикидывая, что же будет в том случае, когда они все разом потеряют ключи от него.

— Только автогеном резать, — трагическим тоном повторял он. — Сверла и пилы к фигам собачьим поломаются.

Поняв, что в их «контору» никто не наведывался, все успокоились, включая Бирюкова.

— Так, — сказал Клюев, — вернемся теперь к вещам актуальным. Ты, значит, всерьез полагаешь, Николаич, что дочь твою подменили?

— Да, всерьез.

— А надпись на стене в твоей квартире — с какой целью она сделана? Чтобы тебя окончательно убедить в версии подмены? Нелогично получается, слушай: они — кто бы там ни был — сделали первый шаг и сразу же свою игру раскрыли.

— Потому что им больше и не надо скрывать ее, наверное. Похоже, эта игра имела целью отвлечь внимание от настоящего похищения. Теперь надо искать Кристину и делать это максимально эффективно и быстро.

Они, наверное, уже в десятый раз прокручивали запись «сочного» голоса, принадлежавшего «быку», как его охарактеризовала Кристина (или лже-Кристина).

— Мне кажется, он напоминает голос того здорового полудебила, которого ты, Николаич, тренировал в молодости. Помнишь, чуть больше месяца назад у нас было дело. Жену заезжего коммерсанта...

— ... по фамилии Кондратьев, — подхватил Бирюков, — мы освобождали, она в заложницах была. Еще бы мне не помнить. У того, кого ты упомянул, кличка Подлосник в юности была. Но это наверняка не он, хотя голос, я согласен с тобой, похож. Нет, голос Подлосника я хорошо помню, это не он. Голос запоминается не хуже запаха. И потом — зачем Подлоснику с нами опять вступать в конфронтацию? Во-первых, он убедился, что этого лучше не делать, а во-вторых, мы почти что друзьями расстались, даже «пушки» им вернули, правда, незаряженные.

— Ага, — хмыкнул Клюев, — а то, что добычу, точнее, приманку из-под носа у них увели да еще впоследствии хозяевам их, Брусу и Полякову, каку порядочную сделали — это все не в счет?

— Ну. насчет последующей каки — эго еще надо доказывать, мы или не мы ее сделали, — заметил Бирюков.

— Для этих бандитов подозрения одного достаточно или догадки, чтобы «наехать». Они же не материалы следствия для слушанья в суде готовили. Решили, что надо рассчитаться с волками позорными.

— Но тебя-то они трогать не стали, — резонно заметил доселе молча слушавший их разговор Ненашев.

— До поры, до времени, — парировал Клюев.

— Ладно, — вернул их к истокам нынешней ситуации Бирюков, — давайте использовать то, что у нас есть, Есть у нас запись голоса и точный адрес — регистратура поликлиники Заводского района. Женя, ты по своей «подпольной» картотеке не сможешь проверить «клиентуру»?

— Могу, конечно, — согласился Клюев, — только времени на это много уйдет, а нам ведь надо...

Телефонный аппарат залился птичьей трелью. Пока Бирюков поднимал трубку, уже было включено устройство, определяющее, откуда исходит сигнал. Магнитофон подключился тоже.

— Алло, — голос в трубке принадлежал молодой женщине, интеллигентной, судя по произношению. — Это фирма «Инвереск»?

Получив ответ, что так оно и есть на самом деле, женщина вежливо поинтересовалась:

— А Бирюкова Валерия Николаевича можно к телефону подозвать?

— Я вас слушаю.

— Ах, даже так, — она, похоже, не была готова к тому, что Бирюков сыщется так быстро. — Здравствуйте, Валерий Николаевич.

— Доброе утро, — Бирюков мимикой показал товарищам: не имею ни малейшего понятия о том, кто это может быть. — А могу я поинтересоваться, кто со мной говорит?

— Поинтересоваться вы можете, но я вашего любопытства по телефону не удовлетворю. И поверьте, это в наших с вами общих интересах — я из автомата сейчас звоню. У вас возникли совсем недавно серьезные проблемы, насколько мне известно. Мне кажется, что я смогу помочь в их разрешении.

— При каком условии?

— Об условиях мы поговорим с вами во время личной встречи, которую я вам собираюсь назначить, — женщина говорила так, словно произносила слова выученной роли. Дело было не в том, что ее произношение не гармонировало с текстом — чувствовалось, что грамотная, правильная речь присуща ей — несоответствие почудилось Бирюкову между ситуацией и произносимыми словами: будто женщина говорила вовсе не то, что хотела бы говорить.

— Хорошо, — согласился Бирюков, — встреча так встреча. А еще один вопрос вы позволите? Оговорюсь сразу: на него вы можете не отвечать.

— Ну, задайте ваш вопрос, — согласилась женщина после небольшой паузы.

— Вы сейчас говорите со мной по собственной инициативе или исполняете чью-то волю?

— Скорее первое, чем второе, — она ответила уверенно и без задержки.

— Это уже лучше. Итак, где и когда мы с вами встретимся?

— Желательно сделать это побыстрее. Сейчас... двадцать минут десятого. В десять пятнадцать я буду ждать вас у входа в центральный почтамт. Одного. Если вы не очень уверены в себе, можете взять с собой деловых партнеров, только они должны будут присутствовать в отдалении. Но мне все же кажется, что вы достаточно уверены в себе.

— Спасибо, вы очень хорошо обо мне думаете, — Бирюкову не понравилось, каким образом женщина оговаривала условия тет-а-тета. — Но как я вас узнаю при встрече?

— Я вас узнаю и этого вполне достаточно. Значит, мы договорились?

— Да, я подойду в десять пятнадцать ко входу в центральный почтамт и буду ждать вас... С какой, кстати, стороны от входа?

— Это не имеет значения. Я же сказала — я знаю вас. До встречи. Отбой.

— Рекбус, кроксворд, большая пронблема, — Ненашев энергично почесал в затылке. — Во-первых, тебе отсюда за пятнадцать минут прогулочным шагом до центрального почтамта добраться можно. Она наверняка знает, где находится ваш «Инвереск».

— А я не очень в этом уверен, — возразил Бирюков. — Телефонный номер — это одно, а адрес... Хорошо, пусть она даже знает, где я нахожусь сейчас. Но ей, возможно, надо что-то взять с собой на встречу. Может быть, она не ожидала. что разыщет меня так скоро по телефону. И потом — сама она может находиться от почтамта достаточно далеко, дальше чем я. Она и в самом деле из автомата звонила?

— Да, из автомата. Но зачем все-таки почтамт? Почему она не назначила встречу поближе к себе, если она живет далеко от почтамта? — продолжал сомневаться Ненашев.

— А вдруг она живет в районе, который я совсем плохо знаю?. Сколько времени и каким образом я должен буду что-то там разыскивать? А центральный почтамт знают все.

— Вот-вот, — теперь Клюев начал высказывать свои предположения. — И ты, Николаич, будешь торчать там, как шиш. Напротив, через улицу, находится громадный домина — этажей восемь старой, высокой постройки, а фасад у него на добрую сотню метров растянулся. Окон в том доме, что семечек в огурце. И из каждого окна вход в почтамт отлично просматривается. И простреливается.

— Что ты мне можешь предложить, Женя? Не пойти на встречу?

— Ты можешь немного не дойти. Конечно, раньше тебя она на месте не появится, но мы с Костей попытаемся «вычислить» ее в толпе при твоем приближении — при условии, что она действительно будет там.

— Извини, но по-моему, ты ерунду говоришь сейчас. Вы с Костей не такие уж большие мастера по наружному наблюдению. Это раз. Там топчется так много народа, что для наблюдения десятка два «топтунов» требуется. Она может появиться откуда угодно: из здания почтамта, увидев, что я ожидаю ее на условленном месте, из автомобиля, припаркованного как угодно близко от места встречи. А насчет простреливаемости — тут уж, как говорится, двум смертям не бывать... Если кому-то надо мне прикорот сделать, он и другой способ найдет.

— Э-э, Николаич, вот тут ты глубоко заблуждаешься, — Клюев почти что возликовал. — Зачем им искать еще какой-то способ? Если они тебя знают — а они тебя наверняка знают — то они должны понимать, что, встретившись с тобой на улице лоб в лоб и даже подкараулив тебя каким-то образом, шансов укокошить тебя маловато, потому как очень уж ты шустрый. А тут ты появляешься на открытом пространстве, подставляешь себя — стреляй, не хочу. Из чего угодно в тебя шмалять можно. Ты помнишь, как прошлым летом ухлопали из СВД мужика, который на встречу с нами приходил? А там стрелку и спрятаться-то негде было, место открытое. Здесь же к его услугам тот «домишко», о котором я говорил.

— Что же, логика у тебя железная, аргументы ты выдвигаешь по делу, — чувствовалось, что Бирюков и сам уже продумывал этот вариант развития событий, о котором сейчас говорил Клюев. — Но надо идти.

— Да почему же надо, Николаич?! Неизвестно еще, насколько ценна та информация, которую она грозится тебе предоставить — это, разумеется, мы берем тот случай, когда она не станет просто-напросто заманивать тебя в ловушку. Не будешь же ты сейчас выдавать декларации типа того, что должен цепляться за любую возможность — на том ловушка и базируется, что людям предлагаемый им вариант кажется очень надежным, спасительным.

— Деклараций я выдавать не буду, — согласился Бирюков. — И не в том дело, что мне эта возможность последней кажется. Просто интуиция мне подсказывает, что останусь я на сей раз живым и даже относительно здоровым.

— У-ух, — только и смог произнести Клюев.

— Все, джентльмены, мне уже пора, — Бирюков взглянул на часы. — А то не доберусь я до почтамта прогулочным шагом.

— Да кто же тебе туда пешком позволит идти, — вздохнул Клюев. — Костя, бери свою «пукалку», которую ты по уставу сейчас в сейфе содержишь.

Клюев подразумевал под «пукалкой» пистолет Макарова, который Ненашев хранил в сейфе, как того требовало положение о частных сыскных предприятиях. Сам Клюев таскал с собой свой верный «Глок-18» с лазерным прицелом везде и всегда.

— Так, Николаич, ты микрофончик с собой возьми обязательно, нам с Костей все повеселее будет — послушать, о чем вы там с ней гутарить будете.

— Микрофончик я возьму с превеликим даже нашим удовольствием, — согласился Бирюков. Ненашев отпер сейф, достал оттуда свой пистолет и миниатюрный, не больше пуговицы для рубашки, микрофон для Бирюкова.

Через десять минут Клюев уже пристроил «Волгу» метрах в ста от центрального почтамта.

— Николаич, — попросил он Бирюкова, — ты своей широкой спиной эту даму, когда она появится, не засти, пожалуйста. Овес нынче дорог, — он показал на видеокамеру, — так что я буду снимать вас ограниченное время, две-три минуты после ее появления и все. О’кей?

— Лады, договорились, — махнул рукой Бирюков.

— Николаич, если тебя пристрелят, помни, что друг Женька Клюев тебя предупреждал.

— Еще как буду помнить, — бодро пообещал Бирюков. — Что еще?

— Ты не спеши так. Ты должен появиться тик-в-тик.

Каждая лишняя секунда ожидания делает тебя более уязвимым во всех отношениях — если не пристрелят, то она будет думать, что ты очень от нее зависишь, очень в ней нуждаешься. И больше двигайся, не стой на месте. Лучше всего, конечно, изобразить «стиль пьяного человека» — уж тогда в тебя будет совсем трудно попасть.

— А воттеперь я уже окончательно пойду, — Бирюков решительно открыл дверцу, ступил на тротуар и не спеша стал двигаться в сторону входа в почтaмт. Он сразу попытался отыскать в не очень густом потоке прохожих (суббота, погода хорошая, сейчас самое время гулять в парках, на набережной, на дачу уехать, возле почтамта только психи .могут слоняться) женщину, которая пришла на встречу с ним. Бирюков даже портрет ее в мыслях создал, теперь ему было интересно, насколько оригинал будет отличаться от «прогноза».

Судя по речи, она должна быть интеллигентной внешности, молодой или, во всяком случае, молодо выглядящей — голос у нее очень бодро звучал. Вон та, что спускается сейчас по ступенькам почтамта, не она ли? Да, Клюев был прав — тут любой человек представляет из себя отличную мишень. Вспомнив о Клюеве, Бирюков стал держаться поближе к внутреннему краю тротуара — чтобы видеокамера смогла зафиксировать всех, кто находился сейчас впереди него, в том числе и женщину, спускающуюся вниз по ступенькам.

Женщина не обратила на Бирюкова внимания. Значит, не она.

Так, теперь надо решить две задачи — при встрече с женщиной не закрыть ее от клюевской видеокамеры и еще не дать себя пристрелить. Интересно, как на практике выглядит пресловутое «качание маятника»? Ведь это надо извиваться во всех плоскостях — неизвестно же, откуда в тебя целиться будут. Лучше, конечно, на каждом шаге резко приседать — вот тогда уж точно схлопочешь в лоб пулю, которую тебе собирались «упаковать» в грудную клетку.

— Валерий Николаевич! — как ни старался Бирюков предугадать ее появление, он не смог этого сделать. У него создалось впечатление, что эта высокая, немного даже тяжеловесная (метр семьдесят пять-метр семьдесят семь и верных восемьдесят килограмм) женщина только что шла по тротуару вместе с мужчиной, который и ростом, и телосложением был под стать ей. Она вроде бы даже рукой прикоснулась к рукаву того мужчины, когда свернула с тротуара и двинулась по направлению к Бирюкову, «Все нормально, — быстро сообразил он, имея в виду взаимное их расположение относительно видеокамеры Клюева, — четко зафиксирует.»

— Да, — Бирюков в одну секунду успел отметить, что одета она весьма богато, но неброско, со вкусом, с чувством меры, с фантазией. И сапоги в тон черной суконной юбке, и куртка черная кожаная гармонирует с шалью на плечах, где цвета черные, красные и синие. Словом, все детали составляют то, что французы иазывают «ensemble». Лицо у женщины широкое, но миловидное, с пропорциональными, правильными чертами, это лицо и взгляд больших серых глаз странным образом внушали чувство безмятежности и покоя, что можно было выразить двумя фразами: «Все проходит. И это пройдет.»

Золотистое свечение великолепного осеннего дня, бездонное синее небо, колодец которого открывался из теснины улицы, цветастая шаль на плечах женщины, ее светлые волосы, ее румянец (наверняка косметика не присутствовала вовсе)_— все это подействовало на Бирюкова так, что он на несколько секунд забыл, зачем, собственно, сюда пришел и какие у него сейчас существуют заботы.

— Итак, — сказал он, словно бы нехотя спускаясь на земную твердь, — это вы мне звонили около часа назад?

— Да, — голос ее был узнаваемым, словно Бирюков слышал его не на протяжении нескольких минут один раз в жизни, а по меньшей мере каждый день в течение нескольких месяцев.

— Вы и в самом деле можете сообщить мне нечто важное? — спросил он, глядя прямо в глаза незнакомки.

— Разумеется, не дурачить же я вас собралась. Наверное, нам надо куда-нибудь отойти.

— Правильно, — Бирюков быстро огляделся. — вон тот скверик, наверное, подойдет...

Он хотел еще что-то добавить, но не успел — какое-то постороннее движение случилось, он успел поймать его периферийным зрением.

И от этого мимолетного мельтешения вдруг наступил разлад во всем. Женщина еще смотрела на него, но взгляд ее потерял осмысленное выражение. Только натренированная реакция позволила Бирюкову подхватить падающее тело. У него было чувство, что поймал он на руки большую тряпичную куклу.

— Эй, вам нехорошо? — фраза эта вырвалась у Бирюкова по инерции, почти рефлекторно.

Он держал тело женщины, успев просунуть руки ей под мышки, ощущая какую-то неживую уже тяжесть, В следующую секунду он догадался перетащить женщину к ступенькам попытался усадить. Но верхняя часть ее тела валилась, стоило только чуть-чуть ослабить поддержку.

Прохожие — да и то не все — бросали взгляды, в которых не было не то что интереса, но даже более или менее живого любопытства. «Знаем, видели, можно было бы что-нибудь и пооригинальнее изобразить», — словно бы говорили их взгляды.

Бирюков подумал о том, что грохнись и он сейчас посреди тротуара, все только обходили бы его, изредка лишь удостаивая вниманием с виде беглого осмотра.

«Вот ведь гады», — безо всякой злости, только с непонятной для самого себя усталостью подумал Бирюков.

Через секунду рядом с ним возник Клюев.

— Быстро заносим ее внутрь почтамта, — сказал он. — Лучше всего будет сказать, что ты оказался с нею рядом чисто случайно.

Бирюков подхватил женщину под руки сзади, Клюев, взялся за ее обтянутые мягкой кожей сапог щиколотки. Им без особого труда удалось занести в здание почтамта тело — Бирюков уже понял, что тащат они не живого человека — и разместить в кресле у обширного низкого стола.

Клюев, отыскав взглядом телефон-автомат, достаточно невежливо оттер от него крупного рыхловатого парня, который в первое мгновение хотел было активно возмутиться, то есть, начать физически воздействовать на этого довольно щупловатого на вид черноусого нахала путем битья его о стену, но потом, словно вдруг вспомнив о чем-то, покорно отошел в сторону.

Бирюков же, повинуясь какому-то безотчетному чувству, почти чисто рефлекторно скользнул рукой в карман куртки женщины и сразу нащупал корешок записной книжки. Воровато оглянувшись, он быстро переправил находку в свой карман.

Когда Клюев вернулся к нему, Бирюкову уже удалось разместить тело женщины таким образом, чтобы оно не сваливалось, подперев его с одной стороны довольно массивным креслом, а с другой еще более массивным столом. Клюев сообщил:

— Я в «скорую» позвонил, сказал, что женщине здесь плохо стало. Может быть, не пройдет и получаса, как они приедут. Ну да, судя по ее виду, ей это уже безразлично.

— Да, — мрачно согласился Бирюков. — Мертвее, как говорится, не бывает. Но нас, наверное, засекли.

— Кто?

— Те, кто это сделал.

Он, прикрыв собой спину женщины от любопытных взглядов, быстро показал Клюеву на крохотную дырочку в ровной, натянувшейся на упругой плоти черной коже.

— Видишь, не за гвоздь же она зацепилась.

— Нам надо исчезать, — тихо произнес Клюев.

— Конечно, хотя может статься, что не один ты фиксировал события. Однако время выиграть мы должны. Двигайся к выходу, я пойду следом за тобой.

Он пошел к окошку, в котором скучала густо накрашенная девица в серо-голубом мохеровом свитере.

— Девушка, вызовите, пожалуйста, «скорую», а может быть, еще и милицию — вон, видите, с женщиной что-то случилось, Сидела и вдруг рухнула.

Он ждал, когда девица скажет: «Все же не так было, это вы с каким-то мужчиной, черным, усатым, ее сюда занесли». Но она не сказала это. Наверное, мало кто вообще обратил внимание на происшествие. Расшевелить эту публику могло, пожалуй, только падение потолка.

— А?.. — девица вопросительно посмотрела на него, потом перевела взгляд на телефон-автомат в зале.

— Боюсь, по нему вообще никуда нельзя дозвониться, — Девица все же привстала и посмотрела сначала на телефон-автомат, потом на женщину за столом, словно желая убедиться в том, что клиент ее не разыгрывает. Только после этого она нехотя потянулась к телефону.

Бирюков быстро пересек зал, в двери едва не столкнувшись с массивной дамой, возмущенно вскинувшей на него взгляд злых, увеличенных стеклами очков глаз.

«Эта жирная мегера меня наверняка запомнила. Такие всегда оказываются свидетелями. Зря я так спешил, елы-палы. Подарочек для ментов получится: хладное тело, а от него стремглав убегает мужик с довольно запоминающейся внешностью.»

Когда он стал спускаться по ступеням, Клюев уже трусцой приближался к «Волге». Автомобиль поехал навстречу Бирюкову, и тот быстро, практически на ходу ввалился на переднее сиденье.

— Немножко заштормило, — прокомментировал Клюев неизвестно что: то ли падение Бирюкова в машину, то ли ситуацию вообще. — И куда мы теперь тронемся, господа сыщики?

— В логово, Женя, в логово, — тоном человека, не знающего сомнений, произнес Бирюков. — Только оттуда мы сможем начать планомерное и решительное наступление.

В «логово», то есть, на тайную квартиру Клюева они проникали один за другим. Только после того, как Бирюков, вошедший последним, осторожно запер за собой дверь, Клюев сказал:

— Мужики, на когда-то проклятом, а ныне признанном благословенным Западе в подобных случаях снимают напряжение одним испытанным методом.

Он распахнул дверцу холодильника, извлек оттуда литровую бутылку «Лимонной», поставил ее на стол, следом метнул две скумбрии холодного копчения, круг сыра сулугуни.

Ненашев тоже засуетился, разыскивая сковороду, маргарин, нарезая найденный в корзинке репчатый лук, привявшие, сморщенные уже помидоры, сладкий перец, помещая все это на сковороду, а потом разбивая в шкворчащую массу яйца.

— Эх, и закатим же мы сейчас пир во время чумы, — мрачно констатировал Бирюков.

— Николаич, никакой чумы нет, штормит только слегка, — осторожно поправил его Клюев. — Стоит только нам сейчас принять по маленькой, как все станет вокруг голубым и зеленым, и все проблемы тоже предстанут в ином свете и цвете. Отдохнуть нам надо, джентльмены, отдохнуть. С утра в бегах, ни разу не жравши — от этого возникают язвы и принимаются неправильные решения. А. вот мы сейчас сядем, все не спеша обсудим, и создавшаяся ситуация окажется проще пареной репы.

— Угу, — кивнул Бирюков, — не хватает только вооруженного ограбления, чтобы она упростилась до предела. Есть похищение, есть «мокруха», есть мошенничество — это я про проникновение в свою «хазу» — есть даже мелкая кража.

Он вынул из кармана куртки записную книжку в черной с золотистым тиснением обложке, подбросил ее на ладони.

— «Щипач» я теперь получаюсь.

— Не понял, — Ненашев обернулся от плиты, на которой уже завершалось таинство приготовления суперяичницы.

— А что тут понимать, — прокомментировал Клюев. — Пришла к нему прекрасная незнакомка на рандеву, а он ее сначала «ошмонал», а потом «завалил» — все в стиле «черного юмора».

— Ситуация выглядит еще похабней, — покачал головой Бирюков. — Блокнотец-то был снят уже с мертвого тела. Надеюсь, мне это простится в разных инстанциях, где я буду представать после ухода из этого мира, и я буду правильно понят. И она рисковала — как выяснилось, даже собственной жизнью — и на меня Женька страху достаточно нагнал, так надо же получить хоть часть информации, предназначавшейся мне.

Он раскрыл книжку наугад, вчитался в записи и сказал почти восхищенно:

— Так в жизни не бывает, мужики. Вы некоего Кондратьева помните?

— Еще бы нет, — сказал Клюев, — сегодня утром только вспоминали в связи с Подлосником. Лох, у которого едва не увели жену окончательно и бесповоротно. Давно не встречались — так это называется. И каким же образом он в той книжке фигурирует?

— Фигурирует он своим адресом в городе Зальцбурге, в Австрии и, как у них там водится, тремя номерами телефонов.

— А мне кажется, — Ненашев снял с гвоздя подставку для сковороды, сделанную в виде какого-то замысловатого кренделька или кружевной салфетки, только из дрянного алюминиевого сплава, бросил ее на стол, с грохотом припечатал подставку тяжелой сковородой. — А мне кажется, что никакого совпадения, а уж тем более чуда здесь нет. Наоборот, у нас продолжаются неприятности, связанные с общением с господином Кондратьевым. Раз он такой раздолбай, то и общение с ним приводит к нехорошим последствиям — невезением ведь заражаются.

— Ага, он совсем невезучий, — закивал Клюев. — Невезучие, брат ты мой, в Южнороссийске живут, в Уфе, Тюмени. А везучие живут в Нью-Йорке, Париже, Зальцбурге на худой конец — там ведь Моцарт родился...

— ... у которого денег на собственные похороны не оказалось, — вставил Бирюков, — и его чуть ли не в братской могиле похоронили. А тут еще и масса визитных карточек, — последняя реплика относилась уже к записной книжке, из-под обложки которой он извлек не меньше десятка разномастных прямоугольничков из плотной бумаги. — Сильные мира сего.

— Уж так и мира, — засомневался Ненашев. — Небось, большинство из Южноросийска.

— Тут ты неправ, Константин. Вот тебе Москва, вот тебе Питер, вот тебе... о, даже Нью-Йорк, где везучие живут, по определению Женьки. А вот и старый знакомый Поляков, век бы о нем не слыхать. И еще раз Кондратьев — визитка на немецком и английском языках.

— Ладно, за встречу с Кондратьевым надо выпить, — заявил Клюев, уже разливший водку по стаканам.

Выпили за встречу с Кондратьевым. Бирюков почти сразу же предложил:

— А теперь — за упокой души этой М. В. Ш. Инициалы на первой странице вверху наверняка ее. Не чокаясь пьем. После этого наступила пауза. Потом Клюев сказал:

— За что же ее убили? Она могла кому-то помешать продолжать шантаж Николаича?

— Наверное, — согласился Бирюков. — Ведь она по телефону сказала мне, что знает о моих проблемах.

— То-то и оно, что по телефону, — покачал головой Клюев. — Телефонная связь — ненадежная связь.

— При существующей системе коммутации ни фига нельзя поделать для безопасности, — пожал плечами Бирюков. — «Клопа» могут воткнуть куда угодно — за исключением разве что телефонного аппарата в нашей комнатушке. Но иначе она никак не могла связаться со мной. Хотя можно рассмотреть и другую версию: М. В. Ш. злодеи не знали, а когда она позвонила, спокойно прибыли на место, увидели, кто со мной вошел в контакт, и убрали ее.

— А если бы на ее месте оказалась какая-то случайно встретившаяся твоя знакомая или просто женщина из толпы, захотевшая узнать, как быстрее добраться до гостиницы «Интурист»? — спросил Клюев.

— А они бы и ее убрали. Самая обычная перестраховка. Кстати, теперь о самом главном: вы не заметили, кто проходил мимо нас за несколько секунд до того, как она начала падать?

— Заметили. Вроде бы, — неуверенно ответил Клюев. — Но на видеопленке ведь это все есть, — он кивнул на стену, отделяющую кухню от гостиной, где лежала видеокамера. — Ты предполагаешь, что ее кто-то ткнул острым предметом типа заточки?

— Судя по размеру дырочки, очень даже может быть. Но стояли мы на достаточном расстоянии от потока прохожих. Так что скорее всего воспользовались какой-нибудь хреновиной с глушителем типа стреляющей авторучки. Она стояла лицом к почтамту за момент до того, как начала падать. — Он слегка задумался, вспоминая. — Нет, не лицом, а скорее в том положении, которое называется «три четверти». Если видеокамера не зафиксировала стрелявшего — а фиксировала она в радиусе метров пятнадцати, не больше — то определение места, откуда стреляли, не много дает. А вот информацию о том, каким все-таки образом ее убили — имеется в виду предполагаемый тип оружия и калибр — мы сможем получить у нашего друга Епифанова.

— Ох, — вздохнул Клюев. — Все-таки разглашение тайны следствия... Кредит доверия, он ведь не безразмерен.

— Ты можешь предложить какой-то другой путь? Попользуемся этим «кредитом», пока сможем еще. Он ведь не в первый раз эту тайну разглашает.

— О’кей, Николаич, ты прав. Тогда звоним ему — не с того телефона, разумеется — назначаем встречу. Но это мы сделаем чуть позже, если ты не возражаешь. Дистанция у нас длинная получится, нутром чую, так что силы надо распределить равномерно.

— Не возражаю, — сказал Бирюков. Он перелистывал книжку. — Все правильно, вот и я. Информация обо мне хранится на странице под буквой «Б». Записана фамилия, в скобочках «Инвереск», потом номер домашнего телефона и номер «Инвереска». Если бы еще знать, когда сделана эта запись, все было бы вообще очень неплохо. Ох ты, а эту визитку как же я пропустил? «Шабалова Марина Васильевна, экстрасенс». М. В. Ш. Точно, скорее всего, это она владелица книжки.

Епифанову они позвонили из автомата на улице. Удивительно, но Епифанов оказался дома, хотя он часто работал по субботам. Встречу назначили в небольшом скверике, в двух кварталах от дома Епифанова — на этом настоял Клюев, мотивируя такое желание тем, что негоже троим полупьяным мужикам вламываться в дом к солидному человеку.

— Н-да, мужики, у вас все получается по Реймонду Чандлеру: «Неприятности — мой бизнес», — сказал Епифанов, едва выслушав историю Ненашева и Бирюкова, а потом про случай у почтамта.

— Что верно, то верно — насчет Чандлера, — согласился Ненашев, — у него этого Марлоу почти на каждой странице очень больно бьют по башке. Удивительно, как он мыслительные способности не утрачивает.

— Хорошо, разузнаю я насчет этой Шабаловой. Делом займется прокуратура Центрального района, может быть, городская. Но ребята и там, и там нормальные, — сказал Епифанов, выслушав сжатую информацию о событиях сегодняшнего утра.

— Будем надеяться, Виктор Сергеевич, — покачал головой Клюев, — сейчас этих нормальных днем с огнем разыскать трудно. Исключения вроде вас только подтверждают правило. Получат они информацию, как на тарелочке, и сразу побегут докладывать тем, с чьих рук они, как выясняется, кормятся. Тем и доложат, кто Шабалову убрал.

— Ну, Евгений Федорович, это уж вы слишком много черного цвета в палитру добавили, — поморщился Епифанов. — Все не так уж плохо.

— Все не так уж хорошо, Виктор Сергеевич, — возразил Клюев. — И я более чем уверен, что называй люди вещи своими именами, не говори они глупостей насчет неминуемого торжества добра и красоты, наверное, и в палитре было бы больше светлых тонов сейчас.

— Опять у нас начинаются дискуссии с философским подтекстом, — теперь Епифанов вроде бы даже развеселился. — Ну нельзя же заставить всех людей сразу жить по правилам да по заповедям — это история человечества с неизбежностью аксиомы утверждает. Ладно, оставим высокие материи на потом. Давайте я позвоню старшему следователю Рудакову, он встретится с вами в приватной обстановке, вы с ним помаракуете, он нарушит закон, раскроет тайну следствия, глядишь, и нарисуется у вас выход из тупика. Вадим Юрьевич мужик компанейский, выпить не дурак, с юмором у него все в порядке.

— Ох, Виктор Сергеевич, — вздохнул Клюев, — не понимал я вас и не пойму, даст Бог, до конца никогда.

Рудаков оказался и в самом деле даже с виду рубахой-парнем: под метр девяносто, вес килограмм сто десять, но живот умеренных размеров, лицо кирпичного оттенка, на темечке солидная плешь в светло-русых волосах, которую он и не пытался даже прикрывать, как это делает подавляющее большинство лысеющих мужчин.

— Ага, — сказал Рудаков, подавая по очереди ручищу-корягу компаньонам из «Инвереска», — явились отбиватели куска хлебушка. Небось, отбоя нету от состоятельных клиентов, бабки не то что лопатой — бульдозером гребете? То супругу кто-то просит протестировать насчет наличия адюльтера, то от рэкетиров кто-то защиту ищет, так ведь?

— Эх, Вадим Юрьевич, когда бы так, — в тон ему ответил Бирюков, запомнивший имя-отчество следователя и характеристику, данную ему Епифановым. — Наша служба и опасна, и трудна, а уж неблагодарна она в первую очередь. А тут еще службы вроде вашей завидуют и стараются при случае лягнуть побольнее.

— Ладно, ладно вам напраслину городить насчет служб, — замахал руками старший следователь городской прокуратуры. — Не надо простачками прикидываться, Епифанов мне про вас все рассказал. Давайте-ка, излагайте историю ваших мытарств, а то уже начало первого, и я неизвестно когда домой попаду. А ведь сегодня суббота. У меня маковой росинки во рту не было. Росинка — это капля или еще что-то, а?

Он извлек из сейфа две бутылки водки, предварительно осведомившись у троицы визитеров, хорошо ли они заперли за собой дверь. Закуска у старшего следователя оказалась совсем уж нехитрой: сало, помидоры, плавленый сырок. Гости от закуски энергично отказались, справедливо ссылаясь на недавний плотный обед. Они пожелали довольствоваться только большим караваем белого хлеба, уже прошедшим стадию черствости и становящимся вполне законченным сухарем.

— Так, ребята, — сразу перешел к делу Рудаков. — Огнестрельное ранение. Калибр не наш. На Западе его двадцать вторым называют, если кто в этом разбирается. Мелкашка, короче. Вроде бы и не должна с большого расстояния эту Шабалову свалить, но видать, шмаляли с небольшого расстояния — минус вам, если вы стрелка не засекли. И потом, патроны были наверняка «трэ от витесс», если кто по-французски понимает — это значит «очень высокая скорость». Усиленные патроны, проще говоря, пуля в них всегда по форме отличается от пули соответствующего калибра. Штука очень неприятная, вроде 5,45, что в наших АКСах применяются. В общем, чего там толковать — профессионалы дело сделали.

Баллистика однозначно определила, что выстрел был произведен под углом приблизительно в ноль градусов по вертикали. Это означало, что стреляли из окна второго этажа с противоположной стороны улицы или из автомобиля, припаркованного неподалеку.

Дома у Клюева они внимательно просмотрели видеозапись.

— Вот, — внезапно сказал Бирюков, указывая на женщину, которая высовывалась из окна автомобиля, стоявшего на той же стороне улицы, на какой стояли и они с Шабаловой. — Расстояние от автомобиля до Шабаловой метров двадцать пять-тридцать. Она как раз стоит спиной к автомобилю. Машина располагается несколько выше уровня низа крыльца у входа в почтамт, так как улица в этом месте довольно круто поднимается вверх. Вот этих тридцати метров и десяти градусов уклона xватает для того, чтобы дуло оружия находилось на практически горизонтальной линии, соединяющей его с уровнем лопаток Шабаловой, куда и вошла пуля.

— Послушай, Николаич, а ты часом не фантазируешь? — Ненашев усомнился в версии, которая так гладко прозвучала в устах Бирюкова.

— Ничуть. Женя сейчас сделает замедленное воспроизведение. Так, а теперь покадрово. Так, скачками назад. Стоп. Смотрим этот кадр и предыдущий.

Клюев послушно проделал все манипуляции с пульта дистанционного управления видеомагнитофоном, и на экране замерло изображение улицы, прохожих и нескольких машин, припаркованных у тротуара и почти что на самом тротуаре.

— Вот, — Бирюков поднялся, подошел к телевизору и указал пальцем на один из автомобилей. — Голова женщины, рука, в руке какой-то продолговатый предмет. Может быть, это слишком хорошо, чтобы быть правдой, но так есть.

— Верно, штуковина эта на складной зонтик похожа, — согласился Клюев.

— То-то и оно, что только похожа, — уверенно заявил Бирюков. — А стреляет эта штуковина пулями калибра 5,56 миллиметра. Главное, что появление женской руки из окна автомобиля по времени совпадает со всеми событиями, происшедшими с Шабаловой и нами. Вот прокрути запись дальше.

Клюев нажал на клавишу, запись воспроизводилась нормально еще несколько секунд, потом изображение запрыгало, пропало.

— Это я Косте камеру передавал, — объяснил Клюев.

— Правильно, и он продолжил съемку. Дальше мы что наблюдаем? Ты бежишь ко мне, увидав, что Шабалова на меня валится, а та машинешка — что? Вот, смотрите, не спеша выруливает и пошла, пошла. Не слишком ли много совпадений, если это чисто случайные совпадения? Женщина высунула руку из окна автомобиля, через пять секунд Шабалова начала падать, а еще через десять секунд автомобиль уехал с места событий. Нет. скорее всего эта женщина и стреляла. Шумов на улице хватает, звук при стрельбе с глушителем, как мы знаем, напоминает любой негромкий щелчок. А у того автомобиля наверняка движок уже работал, когда выстрел производился.

— Жаль, что на таком расстоянии нельзя номера рассмотреть, — Клюев стукнул кулаком в ладонь.

— Да особо жалеть об этом не стоит. Автомобиль мог быть и ворованным. Вспомним нашего приятеля Сережу Муравкина. Сейчас увести «тачку» легче, лет десять назад стакан из автомата с газировкой. Специалистов потому что много развелось по угону.

— Так, Шабаловой не дали рассказать тебе нечто важное. Кто мог помешать? Да тe же, кто все затеял с самого начала, — Клюев хлопнул себя по колену. — Нам надо срочно прощупать наших относительно новых знакомых — Брусова и Полякова. Ведь Поляков в записной книжке у нее тоже фигурирует?

— Да, конечно. Есть запись в книжке, есть визитная карточка.

— Наверное, и это не может быть случайным совпадением, — сказал Ненашев, — мы знакомы с Поляковым, с ним же знакома Шабалова, а когда она хочет познакомиться с одним из нас, то кто-то не дает создать «треугольник».

— Ну, такая версия из серии «может быть, а может и не быть», — возразил Клюев. — Полякова люди, подобные этой Шабаловой, должны облепливать, словно мухи кучу некоей сильно пахнущей субстанции.

— Женя, тут ты, как мне кажется, не совсем прав. Шабалова вроде бы экстрасенсом по делу была, не шарлатанкой, — сказал Бирюков. — Она обладала даром ясновидения, как я слыхал...

Уединившись в гостиной, Бирюков разложил на столе визитные карточки, извлеченные из-под обложки записной книжки Шабаловой, положил большой лист бумаги, который на сленге инженерно-технических работников носит название «разворота» и попросил у Клюева карандаш. Карандаш Клюев ему после не очень долгих поисков предоставил.

Раскладывая из визиток своеобразный пасьянс, Бирюков скрупулезно заносил результаты комбинаций в начерченную им таблицу. Потом он просматривал записную книжку, оттуда тоже делал выписки, заносимые им в другую таблицу. Ниже этих двух таблиц он делал еще какие-то записи, соединял между собой линиями со стрелками и без оных, создавая таким образом нечто похожее на план стратегических действий.

— Ну, Валерий Николаевич, ты ва-ашше навроде мага и чародея получаешься, — скорее с нетерпеливым интересом, чем с иронией произнес Клюев.

— Все тот же избитый метод, Евгений Федорович, — хмуро ответил Бирюков — Пытаюсь представить себя Шабаловой и «вычислить» мотивы ее поведения. Хотя, конечно, мне, сирому и бесталанному, это сделать тяжеловато — Шабанова была женщиной яркой и, похоже, в самом деле одаренной, тут ты оказался неправ, сказав, что она крутилась вокруг таких. как Поляков, с целью выдурить деньги.

— Однако, — Клюев с сомнением покачал головой. — У тебя что же, информация какая-то дополнительная появилась? Ведь ты раньше эту Шабалову если и знал, то понаслышке.

— Никакой информации, кроме ее записной книжки, которую я изучил повнимательнее. Что делается с листками бумаги, которые часто листают? Правильно, они темнеют и стираются. А что означает частое обращение к тем страницам, где записаны номера чьих-то телефонов? Это означает, что там зафиксированы данные людей, чем-то интересных владельцу записной книжки.

— Но если я с кем-то близко знаком, мне вовсе ни к чему обращаться к записной книжке — номера телефонов и адреса таких людей лично я обычно запоминаю наизусть, — возразил Клюев.

— То ж ты, командир. А есть люди, которые не привыкли засорять голову информацией, которая может быть сохранена каким-то иным образом. А хранить ее можно в записной книжке, в компьютере, на лазерном диске — где угодно, одним словом. Шабалова относилась к таким людям, хотя она наверняка отличалась отменной памятью. Итак, кто же интересовал Шабалову в первую очередь? Люди состоятельные, готовые отвалить за совет, который можно трактовать и так, и этак, или за диагноз, который любая медсестра может поставить, кругленькую сумму? Отнюдь. Вот профессор университета — про него я просто слыхал. Вот поэт — визитная карточка его присутствует, причем, изготовленная года три назад, когда у поэта не очень много деньжат, но водилось. С поэтом я тоже знаком заочно, хотя стихами сам никогда не интересовался особо ни в каком амплуа, то есть, не сочинял их и не собирал коллекций стихотворных сборников. Могу сказать определенно одно: это настоящий поэт, взаправдашний. Бывают ведь просто заурядные рифмоплеты — их, как и положено, большинство...

В общем, все остальные симпатии и привязанности Шабаловой тоже распределены по людям, которые занимаются творческой работой, которые делают какое-то дело. К тем, кто делает дело, относится, например врач — очевидно, хирург, потому что вот туг пометочка естъ:«каб. рядом с опер.» Это может означать, что кабинет находится радом с операционной, поскольку в больнице — это третья городская больница, кстати — могут существовать операционные вполне определенного рода, это не зал кассовых операций, как мы можем догадываться.

Ладно, вы поняли, кому Шабалова отдавала предпочтение. Кстати, наш знакомый Кондратьев тоже входит в их число. Неизвестно, какие таланты в нем обнаружила Шабалова, но это мы можем выяснить и попозже.

— Хорошо, Николаич, — Ненашев, до сих пор слушавший молча, самым внимательным образом, теперь возжелал узнать, как метод Бирюкова будет выглядеть на практике. — Значит, ты по всему списку этих интересных людей пробежишься, то есть, со всеми с ними переговоришь, а уж потом, проанализировав материал под условным названием «И это все о ней», попытаешься определить, о ком или о чем тебе собиралась поведать Шабалова в связи с похищением Кристины? Не слишком ли много времени это займет?

— Костя, при самом напряженном режиме опроса — то есть, если бы я был следователем и «вытаскивал» к себе в кабинет на допрос повестками или по телефону — на это ушла бы, как минимум, неделя. Мы этого делать не будем — как говорится в известном анекдоте.

— А что же мы будем делать, выражаюсь словесным блоком из того же анекдота?

— М-мы нанесем визит человеку, у которого недавно был день рождения. И десять против одного, что Шабалова либо лично присутствовала на дне рождения, либо каким-то иным образом встречалась с именинником.

— Лихо вычислено, — покрутил головой Клюев. — А на сей раз по какому методу?

— А ни по какому, — буркнул Бирюков. — У нее в книжке и записано: «Цветы для Ал. Ал-ча". Мы можем догадаться, что «Ал. Ал-ч» — это Богданов А. А., который удостоился записи на двух страницах, не считая пометки про цветы. Про то, у кого когда день рождения, повествуют записи на отдельной странице в конце книжки. Так вот, у Богданова А. А. день рождения был двенадцатого октября, то есть, во вторник на этой неделе. Следовательно, информация четырехдневной давности может содержать и кое-что о ней, предполагавшей возможность похищения Кристины. Объясняю, почему у меня такое предположение возникло: запись «Бирюков Валер. Ник.» с домашним номером телефона и номером «Инвереска» сделана совсем недавно.

— Во брат как! — восхитился Ненашев. — А час назад ты заявлял, что не можешь определить, когда какая запись была сделана.

— Я и сейчас не могу это определить, — пожал плечами Бирюков. — Просто этой же шариковой ручкой, с мелким шариком и жидковатой пастой, сделана запись перед днем рождения Богданова. Всякий, кто усомнится в достоверности данного факта, может сомнения развеять и удовлетворить любопытство, — он положил на край стола книжку, раскрытую на букве «Б».

— Да, — удивленно сказал Клюев, — и в самом деле одной ручкой записи сделаны: «Цветы Ал. Ал-чу» и данные Бирюкова Валер. Ник.

— И я обратил внимание на то, что записей, сделанных этой же ручкой, нет больше нигде.

— Ты успел проверить? — недоверчиво спросил Клюев.

— А куда же мне было деваться? Полистай сам страницы. Вот, на букве «Д» с подразделом «Дела» есть перечеркивания и запись «rendez-vous с Л. 14.10». Она помнит, как пишется «рандеву» по-французски — еще один плюс в портрете героини, либо это признак романтичности натуры, либо достаточно развитого интеллекта. Ладно, идем далыпе: 14.10 — это, конечно, число и месяц, потому что страницы в книжке не сделаны в виде календаря, как иногда бывает. И здесь запись сделана другой ручкой, вот что важно. Ладно, пока ясно одно: необходимо нанести визит профессору Богданову.

3

Профессор Богданов А. А. довольно долго изучал удостоверения и визитные карточки сотрудников «Инвереска». Невысокий, костлявый старикашка с выступающими вперед височными костями, он глядел на гостей из-под густых седых бровей вопросительно и недоверчиво — может быть, еще и потому, что от них ощутимо попахивало спиртным.

— Так что за дело связано с Мариной Васильевной? — наконец задал вопрос Богданов, первым нарушив неловкое официальное молчание, воцарившееся после того, как гости представились и повторили цель своего визита, о которой говорили чуть раньше по телефону.

— Марину Васильевну убили несколько часов назад, — сказал Бирюков, глядя прямо в глаза Богданову.

— О-у-били?! — Богданов так и остался стоять с открытым ртом. — Но как же?.. Хотя... — Он словно увяз в этом «хотя-а».

— Что, Александр Александрович, убийство, похоже, не явилось для вас совсем полной неожиданностью? — Бирюков начал развивать наступление. — Может быть, и Марина Васильевна что-то предчувствовала?

— Марина была у меня позавчера. Да, точно, в четверг. Она сказала буквально следующее: «Похоже, я зря открыла это. Последствия могут оказаться совсем не такими, какие я предполагала. Как же я могла так ошибиться?»

— Это было связано с ее деятельностью в качестве экстрасенса и прорицательницы, не так ли? Она поставила кому-то диагноз или открыла какую-то тайну, так надо понимать? — быстро спросил Бирюков.

— Да, — Богданов посмотрел на него с нескрываемым удивлением. — А как вы догадались?

— Но это же очень просто.

— А-а... Возможно, возможно. Да, наверное, зря она открыла это. — Похоже, Богданов равно был удручен как фактом гибели Шабаловой, так и тем, что не смог ее от чего-то отговорить — Марина всегда обдумывала форму, в которой она будет преподносить человеку информацию, будь то диагноз или известие. Вы понимаете, если перед вами сидит неизлечимый больной, болезнь которого вступила в последнюю стадию, то очень трудно совместить правду с оптимистическим прогнозом — а его-то как раз и ждут в подобных случаях процентов девяносто пять людей. Всем хочется безоблачного будущего.

Взгляд старика потух, сам он являл зрелище, достойное сострадания — вельветовые истертые брючки, бывшие сногсшибательно-шикарными и модными лет десять-двенадцать назад, залоснившаяся спортивная курточка, седые редкие волосы, опущенные вдоль тела худые руки.

— Ох, да что же это я вас здесь держу? — внезапно встрепенулся Богданов. — Пройдемте в гостиную, пройдемте.

Бирюков и Клюев проследовали за ним в гостиную, где стены, как и положено в жилище ученого, полностью скрывались книжными полками.

— Садитесь, прошу вас, — Богданов указал на низкие удобные кресла. Сам же он устало опустился на небольшую софу.

— Марина довольно часто делилась со мной своими проблемами. С одной стороны нехорошо зарывать талант в землю, грешно даже — как разными религиями определяется. К тому же и доходы немалые ее талант приносил. А с другой стороны — ведь это же приоткрывание ящика Пандоры. Человеку вообще поменьше знать надо — вы же помните библейские строки про приумножение скорби вместе с приумножением познаний.

— Но ведь вы тем и занимались всю жизнь, что приумножали познания, — заметил Клюев.

— Ох, не знаю. удалось ли мне что... Я ведь по специальности психолог. Специализация у меня такая в философии, то есть. У меня степень доктора наук. Сами понимаете, в какие времена приходилось мне заниматься своим делом — не размахнешься особо с настоящей наукой, все заидеологизировано было до абсурда. А теперь вроде бы моя наука вообще никому не нужна. Вот вам и скорбь... Да, о Марине. Ей просто надо было выговориться — не то чтобы «пересадить своих обезьян на плечи другому», нет, но просто разрядиться. Экстрасенс, прорицатель — это такие же способности, как, например, способности к музыке или стихосложению. А человек всегда остается человеком — со всеми своими фобиями, комплексами, со всем несовершенством. Укладывая пациента на кушетку, психотерапевт укладывает вместе с. ним крокодила и лошадь — это не я сказал, это Кестнер сказал, который «Слепящую тьму» написал и который утверждал, что человек слишком быстро поднялся по ступеням эволюции.

Но Марина никогда не надоедала подробностями. Более того, она даже скрывала детали, не говоря уже об упоминании личности своего клиента — или пациента, не знаю, какое определение больше подходит. Такая форма изложения понятна: ведь рассказать все, все подробности, равнозначно, по-моему, нарушению тайны исповеди. Да, и вот она мне выдавала нечто вроде рассказов-загадок. Этакая схема с обозначением персонажей А, Б, X,Y, да еще и с закодированными связями и отношениями между ними.

— И в самое последнее время она вам рассказывала эти рассказы-загадки? Я имею в виду — вот на этой неделе? — осторожно, словно боясь спугнуть неспешное стариковское бормотание, а вместе с ним и удачу, спросил Бирюков.

— Да, и это относилось к тому делу, о котором Марина сожалела. Тут она мне вообще какую-то шараду выдала, — Богданов слабо улыбнулся и покачал головой. — Она сказала: «Сестры-матeри, или тайна, всплывшая через два десятилетия. Доставит ли встреча радость, если у одной постоянная боль, другой лучше бы и не знать обо всем, а третьей уже нет?»

— И в самом деле, — согласился Бирюков, — есть во всем этом нечто конан-дойловское, вроде «Тайны пляшущих человечков», а вместе с тем и зловещее.

— Вот-вот, — подхватил Богданов. — Вы абсолютно точно определили: зловещее. Я, знаете ли, человек не очень впечатлительный, но у меня мороз по коже прошел, когда я это услышал.

Ненашев, вошедший в подъезд дома, где жил Богданов, вместе с Бирюковым и Клюевым, тут же и вышел, не заходя в квартиру. Причем вышел он довольно оригинальным образом: поднялся вверх до площадки последнего, девятого этажа, затем попал через люк на чердак, прошел по чердаку до такого же люка, но сверху последнего, четвертого подъезда, спустился, рискуя быть причисленным к «домушникам», на лестничную клетку и быстро спустился по лестнице вниз.

Но на выходе из подъезда на улицу он уже совсем не торопился — наоборот, постоял в створе двери, оглядывая двор и подходы к нему, и только потом, крадучись, последовал за угол стального гаража, выкрашенного в ядовито-зеленый цвет, и замер, время от времени выглядывая оттуда.

Результатами своих наблюдений он, похоже остался доволен, потому что многозначительно ухмыльнулся и несколько раз кивнул. После этого он незаметно перебежал от своего укрытия к телефону-автомату и быстро с кем-то переговорил. Вернувшись обратно, он подождал, когда из крайнего подъезда станут выходить Бирюков и Клюев. Во время их выхода Ненашев весь превратился в напряженное внимание, словно охотничья собака, сделавшая стойку. И только когда его друзья удалились от дома метров на сто, он не спеша, уже не скрываясь, последовал за ними.

Бирюков подошел к телефону-автомату, и двое парней на противоположной стороне улицы остановились, время от времени украдкой поглядывая на него. Ненашев тоже наблюдал — естественно, за парнями, которых интересовали Бирюков и Клюев. Именно эта пара крутилась у подъезда, в который вошли «инвересковцы».

Таким образом, Ненашев сейчас играл в одну из любимых своих игр под названием «Наблюдение за наблюдателем». И он знал, что нужно постоянно проверяться для того, чтобы оставаться последним в этой цепочке, но не предпоследним. Судя по всему, пока что это ему удавалось.

Вот Бирюков отошел от телефона-автомата, присоединился к Клюеву, скучающему у афишно-рекламного стенда, оклеенного броскими объявлениями. Потом они вместе направились к остановке троллейбуса. За ними на небольшом отдалении проследовали и двое парней, а когда подошел троллейбус, соглядатаи резво впрыгнули в него вслед за поднадзорными.

Ненашев не мог позволить себе такой роскоши — ездить в переполненном троллейбусе, в котором что в будни, что в праздники публики набивалось побольше, чем пресловутых сельдей в бочке. Он подождал, когда к нему подкатит «Волга» и не торопясь сел на переднее сиденье — рядом с Анжелой.

— Forza, сага mia!¹ — скомандовал он.

— Per favore!² — живо откликнулась супруга, и «Волга», словно привязанная к троллейбусу невидимым тросом длиной метров в пятьдесят, покатила вслед за ним.

Ехать им пришлось не очень долго — пять троллейбусных остановок, на пятой Клюев с Бирюковым вышли. Они постояли с рассеянным видом на тротуаре — очевидно, давая возможность и соглядатаям, и Ненашеву, если кто из них по какой причине замешкался, вновь присоединиться к игре в догонялки.

Соглядатаи изображали еще большую отстраненность, чем их поднадзорные, они словно бы пребывали в состоянии, пограничном между сомнабулизмом и ступором. Парни нехотя смотрели по сторонам, вяло переговаривались о чем-то, время от времени делали попытку двинуться в каком-нибудь определенном направлении, но тут же попытку оставляя — ни дать, ни взять, пара обитателей сельской глубинки, попавших в большой город то ли «под градусом», то ли с сильного «бодуна» и поэтому относящихся абсолютно индифферентно к атмосфере кипящего вокруг них уикенда.

Но когда Бирюков и Клюев решительно двинулись с места, молодые люди, наблюдающие за ними, тоже, похоже, приняли решение посетить кафе-бар «Петушиный гребень», расположенный совсем рядом и известный своими коктейлями и сногсшибательными ценами.

Вот как раз из этого бара, вняв негромкому сообщению Ненашева, сделанному по «уоки-токи»:

— Двое парней в куртках из черной плащевой ткани. На одном черные «слаксы», на другом голубые джинсы. Стрижки короткие, но не очень, волосы у обоих темные. Сейчас они находятся на уровне второго витринного окна магазина «Лакомка», — вняв этому сообщению Ненашева, вывалилась тройка крепких ребят, которые были явно навеселе и столь же явно горели желанием проявить отвагу и удаль.

Лучшего объекта для этой цели, кроме как пара праздношатающихся типов с философски отрешенными физиономиями, они и выбрать не могли.

— Эй, хмырь, который час? — спросил самый высокий и широкоплечий из тройки — центральная фигура, соответствующая фольклорному Илье Муромцу.

Поскольку он смотрел куда-то поверх голов, то «хмырем» мог оказаться каждый из двоих соглядатаев. Почему и обидеться надлежало обоим. Они, наверное, и обиделись, но обиду затаили в душе: ввязываться в стычку с пьяными наглецами во время ответственной операции им было уж совсем ни к чему. Один из них пробормотал что-то и прошел мимо «Ильи Муромца». И этого делать тоже не стоило — бормотать под нос вместо вежливого объявления текущего времени. Свирепый славянский богатырь догнал свою потенциальную жертву уже под аркой, на входе в тихий дворик, куда жертва двинулась, передумав посещать «Петушиный гребень».

Дальнейшие события развивались согласно шаблону подобных спектаклей с не шибко замысловатой фабулой. «Что ты здесь расселся, желтомордая (черная, краснокожая) образина? — Разве я кому то мешаю, мистер? — Кого-кого ты куда-то послал?»

У находящихся при деле молодых людей не было абсолютно никаких шансов избежать «разборки», поэтому они решили завершить процесс в кратчайшие сроки. Один из них без размаха, но очень резко нанес апперкот, который принято называть «сокрушительным», в слегка отвисший живот «Ильи Муромца». Славянский богатырь по любым соображениям не должен был вынести такого удара. Он и не стал его выносить — каким-то чудесным образом поймав руку вспыльчивого молодого человека на своем животе и двигаясь удивительно резво для своей комплекции, он развернулся на месте, возложил могучую свою ручищу на затылок противника, другой ручищей выкручивая пойманную руку за спину, и впечатал несчастного физиономией в шершавую и жесткую поверхность стены. Наверное, это действие явилось очень удачной иллюстрацией выражения: «Размазать по стене» — ударенный не упал, а сполз по ней вниз, как сползает кусок чего-то липкого и желеобразного.

Второй молодой человек было бросился на помощь товарищу, но его пыл живо остудили два удара, нанесенных один вслед за другим с очень коротким интервалом по времени. Один удар — ногой — пришелся в солнечное сплетение, второй — кулаком — в челюсть. Молодой человек тоже улегся на не слишком чистом асфальте, в непосредственной близости от своего напарника.

Пожилая пара, заглянувшая было под арку, тут же резко отпрянула назад — хорошо еще, что без стрельбы обошлось, а двое бездыханных с виду тел на асфальте — это просто примета времени «беспредела». Точно так же рассудил и мужчина, решивший войти во двор, но моментально свое решение изменивший.

И только следующий прохожий оказался на удивление отчаянным: он не только вошел под арку, но еще и склонился над телами павших. Этим прохожим оказался Ненашев, прокомментировавший увиденное следующим образом:

— Вас только до дела допусти. так вы и слона измордуете. Дух вы из них, надеюсь, не окончательно вышибли?

— Да что ты, Костя, будто мы изверги какие или неумехи? — почти обиженно пробасил «Илья Муромец». — Все очень корректно, глубокий нокаут, потеря сознания не больше, чем на пять минут. Поэтому желательно эвакуировать их поскорее.

— Какие проблемы, джентльмены? — пожал плечами Ненашев. Выйдя из-под арки на улицу, он подал знак кому-то, и не позже, чем через полминуты на месте происшествия появились два милиционера. Оценив ситуацию, один из них ушел. Еще секунд чрез двадцать под арку стал заезжать микроавтобус — старый трудяга «РАФ». Машина остановилась, из нее вышел второй милиционер.

Со стороны это выглядело вполне обыденно, нормально — служители правопорядка грузят в автомобиль, выполняющий функции «черного ворона», двоих то ли пьяных, то ли обкурившихся «травки» типов, один из которых при падении (вследствие глубокого наркотического или алкогольного опьянения, естественно) даже лоб себе до крови расшиб. Никому из прохожих и в голову не пришло бы обращать внимание на то, что на автомобиле нет никаких опознавательных знаков, указывающих на принадлежность транспортного средства к доблестной российской милиции: мало на каких машинах сейчас менты ездят, то ли по бедности, то ли с целью маскировки.

Итак, тела были загружены в микроавтобус. Руки павших или падших блюстители порядка достаточно бесцеремонно завели за спину и заковали в тонкие стальные наручники.

— Ну, мужики, просите теперь коня любого, — негромко обратился Ненашев к пятерым помощникам.

— На фиг нам твой конь, — ответил один из милиционеров, — нам по бутылке на рыло вполне достаточно. Да «браслеты» не заиграй, верни. Давайте-ка когти отсюда побыстрее рвать, пока придурки из ППС не появились — с ними только свяжись.

Конечно же, никто не хотел связываться с представителями патрульно-постовой службы, поэтому три богатыря рассеялись по прилегающей к арке территории, а Ненашев сел в «Рафик» рядом с «отключенными» соглядатаями и отбыл с места событий в направлении городского парка.

В одну из периферийных аллей микроавтобус и въехал минут через пять после того, как покинул арку на въезде в тихий дворик. Конечным пунктом маршрута оказалось строение, могущее исполнять функции лыжной базы или склада инвентаря для уборки территории парка.

За эти несколько минут «задержанные» уже пришли в себя. Они, правда, не делали попыток боднуть Ненашева головой, пнуть ногой или выпрыгнуть на ходу, вышибив собой дверь, однако с первого взгляда на них становилось ясно — своим положением пленники очень недовольны и воспользуются любой возможностью изменить его.

— Считай себя покойником, козел, — сказал один из них Ненашеву. Спокойно сказал, без намека на какие-либо эмоции и в то же время очень уверенно, словно констатировал уже свершившийся факт.

— А я и то, — Ненашев тоже был непробиваемо спокоен. — Все мы потенциальные покойники. Только у меня много шансов уступить вам очередь на тот свет. Выходить будете самостоятельно или помощь требуется?

Дверца «РАФа» была распахнута как раз напротив какой-то двери, ведущей в полуподвал. Пленники не удостоили Ненашева ответом относительно предоставления помощи и вышли из машины самостоятельно. Здесь на очень небольшом пятачке один из них попытался продемонстрировать Ненашеву боковой удар ногой, который в каратэ называется йоко-гери. Ненашев бьющую ногу очень ловко и аккуратно подхватил рукой за щиколотку и, продолжая движение по дуге, отправил незадачливого каратиста в подвал, предоставив ему возможность пересчитывать ступеньки. На счастье последнего, ступенек оказалось не так уж много, судя по не очень продолжительному по времени грохоту.

— Ну, болезный, — обратился Ненашев ко второму — именно он и предлагал ему считать себя покойником, — ты тоже так умеешь? Или даже что-то покруче отмочить можешь? Тогда давай, не тяни время.

Но «прорицатель» очень трезво оценил свои возможности — противников трое, он один, к тому же скованный, а тут еще кандидат в покойники оказался на удивление резким и координированным. Поэтому вестник смерти Ненашева спустился в подвал без излишне резких телодвижений и отклонений от оптимального маршрута.

— Так-то оно лучше, — оценил его сговорчивость Ненашев. — Глядишь, и удастся тебе выбраться отсюда не только живым, но еще и относительно здоровым.

В полуподвальном помещении две лампы дневного света не в состоянии были рассеять мрак, поэтому затаившиеся в углах тени создавали впечатление застенков или чего-то в этом роде. Справа от входа, за сетчатым заграждением размещалась какая-то мастерская: несколько тисков, стальные ящики — очевидно, шкафы для одежды и инструментов — сверлильный станок, сварочный аппарат.

Именно туда, за сетчатую ограду, и затолкал Ненашев сговорчивого «прорицателя» и его несговорчивого товарища, сильно разбившего при падении голову и повредившего правую ногу, на которую он припадал при ходьбе.

— Вот елкина мать, — засокрушался Ненашев, — что же у тебя, дурашка, кровь так плохо сворачивается? Теперь надо с тобой возиться, а у меня тут не лазарет ведь.

Он открыл ящичек на стене, долженствующий, очевидно, исполнять функции аптечки. Но в ящике оказалось только несколько пузырьков, упаковка таблеток аспирина, наверняка уже непригодного к у потреблению, да баночка какой-то мази.

— Что и требовалось доказать, — констатировал Ненашев — Такой же бардак и запустение, как и везде. А еще этот народ удивляется, что «докторская» колбаса за два двадцать исчезла. Что же мне с тобой, с мудачком, делать?

Средство для спасения раненого от острой кровопотери все же нашлось — в одном из шкафов Ненашев обнаружил вафельное полотенце темно-серого цвета. Он извлек из брюк пленника носовой платок, критически его осмотрел, результатом осмотра сказался доволен, вследствие чего и использовал платок в качестве тампона, закрепив его на ране с помощью полотенца, повязанного вокруг головы в виде тюрбана.

Во время этой процедуры пленник стоял смирно, словно старая лошадь, на которую надевают сбрую в очередной две тысячи первый раз.

— Так, господа наблюдатели, я отлучусь ненадолго. Вас на замок прикрою. Единственное неудобство, которое вы будете испытывать, это сложности с расстегиванием ширинки в случае удовлетворения естественных потребностей. Унитаз, кстати, находится вон там, — он указал на дверь в стене.

С этими словами он и покинул пленников, заперев замок на сетчатой ограде и закрыв за собой тяжелую входную дверь.

Отсутствовал он не очень долго, не более двадцати минут. Отомкнув тяжелую входную дверь, Ненашев негромко, но с интонациями циркового шпрехшталмейстера объявил:

— Группа диких зверей под руководством заслуженного артиста республики Ивана Унитазова.

«Дикие звери» находились в своей загородке. Они сидели — один на верстаке, другой на электродвигателе рядом со станком. При входе «дрессировщика» и его спутников они только нехотя повернули головы.

— Отлично, — удовлетворенно констатировал Ненашев. — Рад видеть вас в добром здравии и в наручниках. Или вы в мое отсутствие уже разыскали где-то ножовку и перепилили их?

Отомкнув дверь загородки, он вошел первым и в самом деле проверил, целы ли наручники.

— Ну, теперь с ними можно беседовать. Сейчас вы расскажете вот этим двум джентльменам зачем вы следили за ними, кто вас заставил это делать. И вообще вы должны будете отвечать на все вопросы, которые вам зададут.

На этом Ненашев счел свою миссию оконченной.

— Так, ребята, — заговорил Клюев. — Начнем с пряника. Будем говорить ласково. Итак, кто вас послал?

«Дикие звери» молчали. Очевидно, «дрессировщик» плохо поработал с ними.

— Что же, этого и следовало ожидать. Ребята вы крепкие. Наверное, даже твердые, тверже некуда. Теперь мы сделаем так: лишим каждого из вас моральной поддержки товарища, то есть, разделим. А разговор начнем с тебя, — Клюев кивнул на парня с перевязанной головой. — Твой товарищ уйдет, а ты останешься для задушевного с нами контакта.

Сказав это, он схватил за шиворот другого парня и потащил его в туалет. Втолкнув его внутрь, Клюев захлопнул дверь. Вернувшись к пленнику в тюрбане, он сказал:

— В общем, малый, как ты догадываешься, пряники уже кончились, остался кнут. Но если ты думаешь, что мы станем тебя бить, то ты глубоко заблуждаешься — зачем на тебя расходовать силы? Лучше уж ты сам себя изувечишь. Ты анекдот про хулигана и садиста не помнишь? А жаль, очень даже ценный анекдот. Если бы ты его помнил, то знал бы, что тебя ждет сейчас. Ножовку мы тебе дать не можем, зато зубы у тебя хорошие, руку себе перегрызть ты сможешь — хотя это уже вроде бы идея из другой байки, про то, как мужик, руку которого придавило тяжелым бревном, руку эту перегрыз, чтобы не закоченеть на лютом морозе. Маэстро, — обратился он к Ненашеву, — освободи-ка одну руку этого мальчонки, а вторую прикуй к ножке верстака.

Ненашев вынул ключ, освободил одну руку пленника, затем защелкнул второе кольцо наручников на опоре верстака. Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы сдвинуть тяжелый верстак с места хотя бы на миллиметр. Пленник теперь вынужден был сидеть на корточках, так как длина цепи не позволяла ему выпрямиться в полный рост.

— Ну, дражайший, — хмуро осведомился Клюев, — ты насморком не страдаешь, нет? А жаль, за несколько часов до окончательной гибели ты мог бы излечиться от него раз и навсегда. Ты знаешь, что находится в большой бутыли, которую принес с собой вон тот дядя?

Он кивком указал на Бирюкова.

— В большой бутыли находится десять литров водного раствора аммиака, или нашатырного спирта, чтобы тебе, неучу, понятней было. Этих десяти литров хватит для того, чтобы ты через несколько часов умер от отравления аммиаком. Он попадет в твой организм через органы обоняния. Вот почему я спрашивал про насморк. Если бы даже у тебя полипы в носу были, клянусь, нашатырь бы их размочил, растворил. А вся прелесть процесса для тебя будет заключаться в том, что жидкость с приятным запахом будет вытекать достаточно медленно — видишь, тут затычка такая специальная имеется, отверстие в ней не очень большое. И булькать жидкость будет, потому как воздух внутрь должен попадать. С музыкальным сопровождением процесс будет, очень сомневаюсь, что ты от этой музыки через час не свихнешься. Вот, сейчас я тебе продемонстрирую, как все это будет пахнуть.

Он отвинтил пластмассовую крышечку на горлышке бутыли, и жидкость с негромким булькающим звуком стала вытекать на пол. Уже через несколько секунд возник омерзительный аммиачный запах.

— В понедельник рано утром здесь надо будет только включить вытяжную вентиляцию, которая сейчас по причине прохладной погоды не включена. Да, убирать придется — ведь от твоего пребывания здесь останутся кое-какие следы. Блевать ты будешь обязательно, может быть, даже и кровью. Фуй, какая мерзость, меня уже выворачивает, — он завинтил крышку и поставил бутыль вертикально.

И в самом деле, у всех уже першило в горле, слезились глаза и даже начинала подступать тошнота.

— Мы не садисты, как тот мужик из анекдота, — сказал Бирюков. — То есть, мы предоставляем тебе выбор — шепнешь нам на ушко, кто тебя заставил делать нехорошие вещи, и можешь топать на все четыре стороны. А нехороший дядя, толкнувший тебя на скользкий путь, возможно, и не узнает о том, что ты кому-то о чем-то поведал. Но если ты будешь молчать... Твоего кореша мы надежно запрем, так что планов на освобождение строить не надо. Он загнется попозже тебя, а может быть, ему даже повезет — если дверь плотно пригнана. Все, парнишка, условия игры я тебе объяснил, время пошло.

С этими словами он опять положил бутыль на верстак, но теперь заботливо подложил под ее низ несколько чурбачков, так, чтобы горлышко бутыли было ниже дна и в то же время она не смогла перекатываться. Расстояние до прикованного «Прометея» составляло не больше трех метров, но дотянуться до сосуда со смертоносным содержимым он не мог.

Очевидно, пленник очень быстро прикинул свои возможности и, как следствие, свои перспективы. Лицо его посерело и не отличалось по цвету от грязного полотенца, повязанного вокруг его головы.

— Эй, — окликнул он собравшихся уходить незнакомцев. — Кончайте вы это...

— Ты можешь распоряжаться только своей рукой, — напомнил ему Клюев. — Можешь также попытаться перервать цепь. Говорят, это иногда получается в экстремальных ситуациях.

Равнодушный тон Клюева вконец добил пленника. К тому же он увидел, как Бирюков подпирает дверь клозета внушительной толщины дрыном, упирая один его конец под ручку, а другой — в глубокую выбоину в полу.

Вот Бирюков, наконец, намертво закрепил дрын под ручкой, ударив по нему ногой. Он дернул за ручку изо всей силы и убедился, что открыть дверь теперь нельзя никакими судьбами.

— Порядок, — произнес он почти удовлетворенно.

— Тогда уходим, — Клюев проверил, насколько устойчиво лежит бутыль.

Ненашев уже стоял поближе к выходу, прикрывая рот и нос ладонью.

Они стали не спеша уходить.

— Постойте! — пленник произнес это свистящим шепотом, очевидно, опасаясь, что услышит его товарищ за дверью в клозете.

4

Мужчина в брезентовой штормовке и болотных сапогах запер дверь гаража, машинально вытер руки о полы куртки и направился к другому входу в дачный домик, на крылечко с навесом, украшенным затейливой вязью из кованого железа.

Но едва он поставил ногу на самую нижнюю ступеньку и оторвал от земли другую ногу, чтобы поставить ее на вторую ступеньку, как в спину ему уперлось что-то твердое. Мужчина вздрогнул, осознав присутствие кого-то чужого.

— Иди вперед, открывай дверь и не вздумай дергаться — сразу сквозняк в организме получишь.

Мужчина повиновался, поднялся на крылечко, отпер дверь, толкнул ее, вошел внутрь домика. Чья-то рука сзади нащупала электрический выключатель на стене раньше хозяина, и помещение на первом этаже, состоящее из двух смежных комнат, осветилось.

Мужчина в штормовке немного повернул голову вбок, чтобы засечь незнакомца периферийным зрением, но на его голову мгновенно обрушилось что-то тяжелое и твердое, отчего в глазах его сначала вспыхнули синие молнии, а потом воцарилась кромешная тьма...

Очнулся он все в том же помещении. Свет горел. Он

полулежал на железной койке, застеленной груботканным покрывалом. Будильник в корпусе из оргстекла, стоявший на столе, показывал два часа.

«Почему два часа, темно ведь на улице? Ах, это ночь сейчас? Мне скоро вставать уже, на рыбалку идти...»

Но отчего так болит голова, раскалывается просто? Он поднял странно тяжелую руку, нащупал сзади и сверху левого уха болезненную припухлость, корку запекшейся крови и сразу все вспомнил.

Да, на него напали вчера вечером, часов в семь. Но с какой целью? Брать то у него здесь нечего — переносной черно-белый телевизор, старенький кассетный магнитофон «Весна»... А машина?! «Жигули» он вчера вечером поставил в гараж и как раз возвращался в дом, когда на него напали. Неужели?..

Он рывком оторвал почему-то ставшее ватно-непослушным тело от койки, пошатываясь, выбежал на крылечко, спустился вниз. Стальная дверь гаража была заперта на замок. Хлопнув себя по карману, он убедился, что ключи на месте. Не веря в очевидное чудо, он отомкнул тяжелый замок, раскрыл створки двери. В тусклом свете фонаря, висевшего на столбе неподалеку, блеснули отражатели фар, стекла.

Ф-фу-у! Все на месте, если «Жигули» на месте. Перенесенные только что волнение и напряжение вызвали у него приступ рвоты. Его просто выворачивало наизнанку. Но когда судорожно сокращавшийся желудок уже не мог больше извергнуть даже ни капли желчи, в голове наступило прояснение, он стал вспоминать события вчерашнего вечера и ночи.

Да, неприятность все-таки случилась. И возможно, последствия ее окажутся не менее неприятными, чем от кражи «Жигулей».

Пошатываясь, он вернулся в дом. Магнитофон почему-то стоит на столе, хотя он раньше находился наверху, на мансардном этаже. Нет, магнитофон специально оставлен здесь тем, кто нанес визит вчера. Он что-то такое вспоминает...

Дрожащей рукой он нажал клавишу воспроизведения. «...— Как давно вы с ним знакомы?» — голос, он уже слышал где-то этот голос. И тут же следом: «— Знаком я с ним уже три... Нет, больше четырех лет назад я с ним познакомился, весной или летом восемьдесят девятого года», — ведь это же его собственный голос, только звучит он, как у сильно пьяного.

А про кого же это он рассказывает? Ах, да, ведь в этом вся неприятность и заключается — он про Бруса рассказывает. Уже рассказал, вернее, на магнитофон даже записали — не только на эту допотопную «Весну», конечно...

«— И в этот, последний раз именно Брусов предложил вам разыграть спектакль с ложным задержанием?» — он, пожалуй, так никогда и не вспомнит лица человека, задававшего ему вопросы сегодняшней ночью, хотя лицо кажется ему странно знакомым — так бывает во сне: ты видишь вроде бы черное пятно на месте лица, но в то же время осознаешь, что этот человек тебе давно знаком.

Ладно, что он там еще наговорил? « — Да задержания, собственно, никакого и не было. Утром она просто пришла в отделение, как мы договаривались...

— С кем договаривались, когда?

— За день до этого. Он мне позвонил, то есть, я Брусова имею в виду, спросил, когда буду дежурить в райотделе. Я сказал. Он предупредил меня, что к нам девушка придет — это якобы девушка какого-то его влиятельного знакомого — и что девушку эту надо будет подержать до определенного момента. То есть, даже не подержать, а пристроить до тех пор, пока ее не заберут.

— И девушка пришла к вам?

— Она не пришла, ее привезли на автомобиле.

— На каком автомобиле?

— На иномарке. «Форд», кажется...

— И что эта девушка сказала вам, когда появилась?

— Она сказала: «Я от Бруса. Он велел, чтобы вы меня тут пристроили пока. Еще он сказал, что все должно делаться в точности так, как вы с ним договаривались.»

— А договаривались вы только о том, чтобы подержать девушку и отпустить, когда за ней приедут?

— Да, конечно.

— А кто за ней должен был приехать?

— Я его не знал. Просто девушка должна была ему позвонить от нас. Тут, насколько я понял, идея заключалась в том, что эту девушку вроде бы похитили, а потом то ли выкуп за нее требовали, то ли что еще. Такое сейчас бывает — дети разыгрывают похищение, чтобы вместе с похитителями выкачать деньги из собственных родителей. Такое время, значит, наступило...

— Вы эту девушку видели в первый раз?

— Да, конечно.

— А эта идея, как вы думаете, она Брусову принадлежит?

— Я думаю, что вряд ли — слишком уж хитро тут все закручено было. Он бы такого не придумал. Скорее всего это тот его знакомый, о котором он упоминал.

— А он только упоминал о нем? Ничего более конкретного не говорил?

— Нет, только сказал, что есть у него знакомый, которому все это и понадобилось.»

Запись разговора прервалась, дальше пошла мелодия, которая была записана на магнитофон раньше, которую он слышал уже не один десяток раз.

Капитан Бобровников приуныл. Если о том, что он вот так исповедовался нынешней ночью, узнает его начальство —это еще полбеды. Гораздо хуже будет, если об этом узнает Брус. Его совершенно не тронет тот факт, что рассказывал Бобровников, будучи под влиянием какого-то наркоза или другой подобной дряни. Как ни крути, а выходит, что он Бруса сдал.

В десять вечера Вячеслав Брусов был уже дома. Сегодня у него получился тяжеловатый день. Ему звонили издалека, из Белоруссии, которая теперь, правда, называется ближним зарубежьем и Беларусью. Обрадовали его, можно сказать: таможня «тормознула» партию псевдофранцузских духов и квaзифранцузского коньяка, которые делались в Польше партнерами Бруса. Пришлось ему прозванивать, пробивать проталкивать. По телефону это всегда делать сложнее, хотя связь с заграницей — не с Беларусью, с Польшей — намного лучше, чем, допустим, с Нижним Новгородом в родной России.

Проблему кое-как удалось убрать — опять же, действуя с той, польской стороны: оттуда позвонили в Беларусь, большому начальнику, но не таможенному, а еще выше, в правительство республики. Министерский начальник поговорил по душам с таможенниками, и Брусу не пришлось даже входить в расходы — но это только на текущий момент, разумеется, потому что должок ему партнеры записали. Министерский чиновник из Беларуси не был ему знаком, он был человеком его польских партнеров. Всегда так получается: если нет своего человека, которому надо платить не слишком много, приходится платить чужим — ощутимо больше.

Поэтому настроение у Бруса было не самым бодрым. Он уже собрался даже отключить телефон, хотя делал это в очень редких случаях, а сейчас тем более ожидал достаточно важного звонка из Москвы, как телефон напомнил о себе.

— Алло, — сказал Брус, сообразив задним числом, что звонят все-таки не из Москвы, потому что сигначы были короткие.

— Привет, — произнес незнакомый голос. — Сейчас ты прослушаешь одну очень важную магнитофонную запись. Трубку не бросай, потому что ты больше, чем мы, заинтересован в продолжении этого разговора.

И сразу же Брус услышал голос капитана Бобровникова. Капитан Бобровников теперь был не ровня Вячеславу Брусову — так, мальчик на побегушках, хотя мальчика, разумеется, приходилось время от времени и подкармливать.

А еще четыре года назад ситуация совсем не напоминала нынешнюю — старший лейтенант Бобровников весьма и весьма ущемлял тогда идущего в гору, но все же еще не очень твердо стоявшего на ногах молодого коммерсанта Вячеслава Брусова, напоминая ему при всяком удобном и неудобном случае о том, что коммерсант в молодости отсидел по пошлой «хулиганской» статье. С тех пор Бруе сделался «крутым», «фигурой», а Бобровников получил всего только одну звездочку на погоны, перебивался с хлеба на квас и подумывал о том, что пора бы уже уйти из «ментовки» куда-нибудь в бизнес или, на худой конец, в охрану какой-то, как нынче выражались, коммерческой структуры.

Разумеется, капитан, даже будучи в состоянии сильного подпития, ни за что не рискнул бы теперь напомнить Брусу о прошлых временах. А Брус же, наоборот, давал понять Бобровникову, что терпит его только по доброте душевной.

Да, выходит, отношение Бруса к капитану было оправданным — сейчас Бобровников нес какую-то ахинею, он его, Бруса, с потрохами, можно сказать, сдавал. Конечно, магнитофонная запись даже при судебном разбирательстве никакого веса не имеет. Да и Бобровников в любом случае от своих магнитофонных откровений откажется (интересно, в каком же состоянии этот засранец показания давал: то ли пьян был в стельку, то ли ему какие жизненно важные органы на барабан наматывали? Скорее, похоже на первое — язык хотя и заплетается слегка, но речь довольно связная).

Нет, в суде эту запись предъявлять не будут — тут общение будет проще и круче. Какие-то мудаки — Брус уже наполовину догадывался, какие — до него добрались. Но как они на Бобровникова вышли? А вообще-то зря он, Брус, в это дело ввязывался. Девка, сучка психованная, фортель выкинула. Ей же самой, идиотке, хуже, у них же там план какой-то многоходовый вроде был. Партнеры, партнеры... Вечно вставят в какую-то дерьмовую ситуацию. А с другой стороны, куда без них, без партнеров, денешься. Вот сегодняшний случай с белорусской таможней — лишнее тому подтверждение.

— Алло, — произнес голос в трубке секунд через десять после того, как закончилась трансляция, — ты все слышал?

— Все, — раздраженно ответил Брус. — Дальше что?

— Дальше мы будем торговаться.

— Что?! — все раздражение и злость, скопившиеся за сегодняшний день, выплеснулись из Бруса. — Да ты охерел, что ли? Кто вы такие, чтобы со мной торговаться?

— А ты прекрасно знаешь, кто мы такие. Недаром же ты наслал своих мудаков на нас. Они жидковатыми на расправу оказались. Непонятно только, зачем тебе все нужно было?

— Короче говоря, пошли вы все на... — Брус собрался уж было нажать кнопку отбоя, но голос в трубке произнес:

— Стоп! Ты можешь многого лишиться, если сейчас не согласишься на наши условия.

— Я?! Чего же я лишусь? — вот тут Брус искренне озадачился.

— У тебя много чего такого есть, — спокойно ответил голос. — Например, около центнера медикаментов на улице Привокзальной в одном очень уютном складе заводика комбикормов. Было медикаментов около центнера — должен в данном случае уточнить, сейчас их там нет. В другом месте они. Ментов ты всех купил, министерству безопасности до тебя дела нет и быть не может, а вот потерять миллионов пятьдесят — это уже нечто ощутимое, правда? К тому же, насколько мне известно, эти «колеса» и «ширялово» не только тебе одному принадлежат, могут тебя партнеры спросить, куда ты их дел.

— Я раньше этого вас, пидеров, так спрошу, что смерть вам кайфом покажется.

— Вот-вот, при встрече и попытаешься спросить. Или очко играет на «толковище» выйти?

Это уже была неслыханная наглость. Но именно она ввела Бруса в состояние какого-то мрачного отупения — словно у него все эмоции исчерпались, и ему все до фени стало. Да, наверное, так и произошло — сколько же можно бросаться в разные стороны, пытаясь то одному, то другому глотку перегрызть.

— Хорошо, падлы, — мрачно произнес Брус. — Разбираться будем на «плешке» выше речного порта.

— Через полчаса, — быстро вставил собеседник Бруса.

— Перебьешься, — Брус желал, чтобы он диктовал больше условий, чем его враги. — В одиннадцать вечера это будет.

— И то дело. Время-то все равно еще детское.

Клюев повесил трубку.

— Назвался груздем — полезай в короб. Так, кажется, определяет фольклор необходимость быть последовательным?

— Так, — кивнул Ненашев. — На какое время договорились?

— На одиннадцать.

— Годится. Муравкин к этому времени наверняка расстарается.

— Ой ли? — недоверчиво покачал головой Клюев.

— Ответ однозначен: «тачка» будет. Не свои же нам гробить, собственными трудами нажитые. Там стрельбу наверняка затеять могут.

— Ну, если стрельбу затеют, то и для нас может не иметь никакого значения, уцелеют «тачки» или нет, — хмуро сказал молчавший до сих пор Бирюков.

— Николаич, нас побить, побить хотели, нас побить пыталися... — бодро возразил Клюев. — Это еще надо будет посмотреть, кто на потерю «тачек» не сможет отреагировать.

— Ладно, это я груздем оказался, хотя и не очень в грузди набивался, мне, следовательно, и в короб надо лезть. А вам-то зачем все это надо? — Бирюков смотрел перед собой в одну точку.

— Ну, начальник, обидел, — протянул Ненашев. — Последний буду гад, обидел.

Он хотел еще что-то добавить, но тут зазвонил телефон. Ненашев на звонок отреагировал быстрее всех.

— Да. Серджио? Серджио! О, Серджио, ты великолепен! — не надо было ни о чем спрашивать, результаты деятельности Муравкина отражались в интонациях Ненашева.

Впрочем, более подробная «расшифровка» информации вызвала такой же восхищенный стон и среди остальной публики, собравшейся на квартире Бирюкова, где хозяин смог навести относительный порядок после разгрома.

— Муравкин увел не один, а два автомобиля, — сообщил Ненашев. — Говорит, что ему напарник помогал. Они уже ждут нас на соседней улице — прямо к дому Сережа не стал подъезжать из соображений конспирации.

Когда же трое сыскарей увидели подарок Муравкина, их состояние зашкалило за отметку «восторг» и уверенно приблизилось к отметке «шок» — «Линкольн-таункар» и «Порше» ожидали их.

— Слушай, Серджио, — почти озадаченно сказал Клюев, — нас ведь трое всего, а тут два таких «танка» — нас на них и не хватит.

— А вы не переживайте, ребята, мы с Бампером составим вам компанию, — Муравкин кивнул на своего напарника, покинувшего «Порше» и приближавшегося к «Линкольну». Кличка, наверное, подходила этому верзиле за метр девяносто с длинными и тяжелыми руками и массивной нижней челюстью.

— Мы будем присутствовать в этом «танке», — сказал Муравкин. — Бампер наловчился очень внушительно сидеть, его хлебом не корми, дай покрасоваться при «разборках».

— Эй, Серджио, — Ненашев, конечно, успел уже определить, что Муравкин здорово накачался, хотя все остальные полагали, что друг-угонщик только слегка под хмельком. — Сегодня может случиться очень сильный шум. На развлечение это будет мало похоже. Тебе и твоему приятелю вовсе ни к чему подставлять башку под пули.

— Ко-остя! Жизнь — это, знаешь ли, сон удивительный, обман с чарующей тоскою, ну бы ее в задницу. Скукотища везде и во всем ужаснейшая. Иномарку обоссать, что ли? Так ведь все равно не поймут, азиатцы.

И не успел Ненашев толком сообразить, к чему же Муравкин провозгласил последнюю тираду, как тот расстегнул «зиппер» на брюках и стал мочиться на роскошный, сверкающий лаком багажник «Линкольна».

— Все равно скучно, — заявил он, слегка покачиваясь и заканчивая свои действия, которые статья кодекса толковала как неуважение к окружающим, выраженное в особо циничной форме. — Вот раньше меня менты «замели» бы за это сразу , не успел бы я еще и к мотне прикоснуться, не то что расстегнуть ее. Хватали, падлы, без разбора, «луноходы» так по улицам и шастали, денно и нощно. Не переживай, Костя, все будет — хок-кей.

Можно было подумать, что облегчившийся Муравкин протрезвел в один момент — настолько ровно и упруго он шагнул к передней двери «Линкольна», распахнул ее и скомандовал Бамперу:

— Двигайся, драйвером ноне я буду. Твое дело — внушать окружающим уважение и страх.

Ненашев отошел к «Порше», в котором за руль сел Клюев.

— Пора уже, Костя, без четверти одиннадцать, — спокойно сказал он.

Они ожидали от Бруса какой-нибудь пакости типа «коробочки» из нескольких автомобилей, расположившихся сзади, спереди и бокам, или даже засады, но Брус оказался подозрительно корректным: два «Опель-кадета», составляющих его прикрытие, стояли в отдалении, сам он прикатил на «Мерседесе».

Двое устрашающего вида (во всяком случае, им самим так хотелось) парней вышли вслед за Брусом из автомобиля и заняли позицию метрах в десяти сзади от него, многозначительно оттопыривая карманы своих черных кожаных курток. Одного из них частные детективы узнали — он был в охране в доме Бруса в сентябре, когда они десантировались на лестницу с крыши через разбитое окно.

Брус вместо приветствия выматерился и сказал:

— Даю вам час, и чтобы товар был на своем прежнем месте!

— Ты уже проверял? — укоряющим тоном поинтересовался Клюев. — А на слово нам не поверил? Зря. Мы слово держим в любом случае. Товар будет на месте только в том случае, если ты скажешь нам, что за девушку твой человек привозил сегодня утром на «Форде» к Заводскому райотделу и где находится та девушка, которая очень на нее похожа и которую вы похитили на самом деле, а не с понтом. Вот это и будет равноценный обмен.

— Я прежде у вас, сук, яйца через горло вытащу, а потом скажу вам то, что вы хотите — если вы еще будете понимать, конечно.

— Не надо, Брус, — очень спокойно, но в то же время жестко сказал Клюев. — Тебе все же предстоит большая потеря, чем нам — я не имею в виду те сраные морфины-кодеины из твоей «аптечки», а твою полнокровную жизнь. А потерять ее сейчас ты можешь очень даже запросто.

— Это ты мне козел, угрожаешь? — Брус решительно шагнул навстречу Клюеву и сунул руку за пазуху. Двое его телохранителей мгновенно выхватили из карманов курток блеснувшие никелированными стволами пистолеты. Оба они сейчас держали под прицелом Клюева, который, казалось, даже не обращал внимания на весь этот театр.

В следующий момент Брус выхватил из-за пазухи пистолет-пулемет «Узи» и направил его прямо в лоб Клюеву. Надо сказать, что это явилось оплошностью со стороны Бруса — в следующий момент его правая рука, которую он излишне далеко выставил вперед, к своей предполагаемой жертве, сильно дернулась, а «Узи» улетел, описав высокую дугу, далеко в сторону.

Брус никак не ожидал, что Клюев, который был пониже его ростом, сможет так высоко, а главное, так быстро и ловко задрать ногу. Поэтому он замешкался и не смог предотвратить следующего действия его ловкого противника.

Клюев даже не поставил после удара свою правую ногу на землю, а саданул носком ботинка в пах Брусу и, когда тот, раскрыв рот от накатывающей снизу волны боли, слабости и дурноты, согнулся, схватил его за шиворот и резко повернул спиной к себе.

Телохранители Бруса сморгнуть не успели, как перед ними оказался их шеф, за спиной которого, надежно прикрывшись крупным телом, расположился Клюев, приставивший к затылку Бруса свой верный «Глок».

Да, тут было от чего опешить — телохранители не очень-то соответствовали столь высокому званию. Они, правда, участвовали в нескольких перестрелках, но действовали при этом достаточно бездарно, хотя одному из них и удалось случайно застрелить противника. А такую шустрость, какая им была продемонстрирована сейчас, они наблюдали впервые в жизни. Они просмотрели слишком много боевиков, где фантастическая ловкость и подвижность заставляют рассматривать любое умелое действие бойца исключительно в жанре чистой игровой условности.

Поэтому они, остолбенев на какое-то время, абсолютно безучастно наблюдали за тем, как ловкий соперник их шефа, пятясь, оттаскивает его к машине, а два спутника ловкача направляют на них короткоствольные автоматы — оружие, превосходящее по огневой мощи их пистолеты.

Только когда Брус был уже затащен в «Порше», телохранители словно бы вышли из гипнотического транса. А выйдя из этого состояния, они приняли единственное правильное решение — стрелять по колесам автомобилей противника.

И они уже прицелились было, чтобы сделать это, но несколько пуль, выпущенных из «Скорпионов» Бирюкова и Ненашева, заставили обоих выронить оружие и скорчиться от боли. Их правые руки, перебитые в нескольких местах, повисли, как плети.

Бирюкова и Ненашева не оставили без внимания парни из «Опелей», открывшие по ним огонь на поражение. Но ушлые частные сыщики еще за полсекунды до того, как в них полетела первая пуля, упали на землю и сделали то, чего не успели сделать телохранители Бруса — обездвижили все три автомобиля противника.

Из «Линкольна» в перерыве между стрельбой метнулась длинная тень — это Бампер, очевидно, получивший точные инструкции от Муравкина или же умеющий не только демонстрировать себя на «разборках», поспешил на помощь Клюеву, взяв на себя управление «Порше». Автомобиль, до сих пор стоявший боком к противнику, сейчас резко развернулся, взревев мощным мотором, и стал уходить. Бирюков и Ненашев не давали людям Бруса высунуться из-за «Опелей», за которыми те укрылись.

— Ко мне, ребятки! — заголосил из «Линкольна» Муравкин, открывший дверцы с правой стороны.

Легко сказать «ко мне», надо еще было преодолеть те десять-двенадцать метров, что отделяли их от автомобиля.

А преодолеть их можно было только единственным способом — перекатываясь, словно веретено, и при этом еще после каждых двух-трех оборотов постреливая в чернеющие корпуса автомобилей противника.

Бирюков нажал на спуск в очередной раз, но раздался только щелчок.

— Николаич, — Ненашев быстро вставил новый магазин в свой автомат, — приготовься: как только я начну шмалять, ныряй в «тачку».

Двадцать пуль при скорости стрельбы восемьсот сорок выстрелов в минуту могут быть выпущены в течение трех секунд. Поэтому Ненашев быстро перевел флажок на одиночную стрельбу. Он прицелился в лобовое стекло «Опеля», нажал на спуск и крикнул Бирюкову:

— Давай, пошел!

Бирюков в один длинный прыжок преодолел расстояние, оставшееся до «Линкольна», довольно изящно «вписался» в объем салона, часть которого уже занимало не очень крупное тело Муравкина. Двигатель «Линкольна» уже давно набрал обороты, Муравкин являл собой воплощение исключительной собранности и сосредоточенности — сторонний наблюдатель ни за что не определил бы в его облике пьяницу и прожигателя жизни. Он резко рванул громаду автомобиля с места как раз в тот момент, когда Ненашев уже успел переместить центр тяжести своего тела с асфальта в сторону заднего сиденья в салоне. Бирюков к этому времени уже успел вставить новый магазин в свой «Скорпион», он высунул руку в окошко и, почти не целясь, выпустил из автомата длинную очередь.

Муравкин избрал правильную тактику: он бросил свой автомобиль почти прямо на стоявший ближе к осевой линии «Опель». Так что когда боевики Бруса смогли высунуться из своего укрытия, они увидели задние огни «Линкольна» уже метрах в пятидесяти. Вооружены они были пистолетами-пулеметами «Микро-Узи», обладающими очень высокой скорострельностью — тысяча двести пятьдесят выстрелов в минуту, но на расстоянии уже в два десятка метров имеющими такой разброс, что двадцать пуль из магазина улетали в белый свет, как в копеечку. Так случилось и на этот раз.

Муравкин промчал «танк» по выбоинам и неровностям пустыря так, словно ехал по предельно гладкому бетонному шоссе. Только выскочив на окружную трассу, он несколько расслабился и сбросил скорость.

— Однако вы, ребята, и спектакль устроили, — с каким-то печальным восхищением сказал он. — Если каждый вечер такое представление наблюдать, то, глядишь, и помирать перехочется.

А «Порше», с самого начала выехавший на более ровную дорогу, быстро удалился от места событий на такое расстояние, с которого они, эти события, могли бы иметь статус привидевшихся, если бы не присутствие в салоне тяжело сопящего от бессильной ярости Бруса.

Клюев ловко намотал на свой левый кулак ворот кожаной куртки жертвы, так что Брус вынужден был задирать голову вверх и в то же время поворачивать ее влево, словно лошадь, которую сильно тянут за уздечку. Правой же рукой Клюев прижимал дуло безотказного «Глока» под ухо Бруса. Клюев думал о том, что сам Брус и его боевики — кретины и позеры: ехать на «разборку» с такой подготовкой, начиная от выбора оружия и заканчивая личным умением (точнее, неумением) этим оружием пользоваться, могли только люди до крайности тупые и самонадеянные. А ведь с месяц назад, посетив дом-крепость Бруса, они обнаружили там несколько АКСов — оружия, для такого рода боевых действий почти незаменимого. Эти же дураки предпочли «Узи», которые могли быть пригодными только в закрытых помещениях на небольшой дистанции стрельбы.

— Куда? — густым басом спросил, наконец, молчавший доселе Бампер.

— Парк у выставки. Въедешь по второй боковой аллее снизу, — ответил Клюев, почувствовавший, что Бамперу больше ничего объяснять не надо.

Автомобиль летел по пустынным окраинным улицам, словно серебристый болид. Здесь не было постов ГАИ, не пересекали дорогу пешеходы.

Минут через пять-семь Бампер уверенно бросил «Порше» в темную аллею, полого поднимающуюся вверх.

Брус сидел на полу, прикованный наручником за одну руку к той самой ножке верстака, к которой несколько часов назад был прикован парень, посланный Брусом для слежки за Бирюковым и Клюевым.

А Бирюков и Клюев сидели сейчас на хилых и шатких стульчиках, кое-как слепленных из дюралевых трубочек и пятислойной фанеры. Размещались они как раз напротив Бруса, пребывавшего в состоянии, напоминающем состояние среднего алкогольного опьянения или одури от курения «травки». На верстаке над Брусом неслышно функционировал портативный кассетный магнитофон, фиксирующий его откровения.

— Это мой деловой партнер вообще-то, — словно разговаривая сам с собой, произнес Брус. — Он мне делает одолжения, я делаю одолжения ему. Он эту девку мне и сгрузил, и ту, другую, которая на нее очень похожа, попросил... похитить, короче, попросил.

— Куда вы дели ту, похищенную? — Бирюков старался, чтобы его голос звучал спокойно, но, наверное, у него это не слишком получалось.

— А-а, увезли ее. У нас ее взяли и увезли. Тут же еще целая команда была. Колдун ее из Москвы присылал, — Брус неожиданно улыбнулся дурацкой улыбкой.

— Колдун — это и есть тот самый деловой партнер?

— Ну да.

— А кто он вообще такой?

— Пхе! Кто такой Колдун? Это по делу «авторитет».

— А ту, похищенную девушку куда увезли?

— Может быть, в Москву, может быть, за кордон... Мне это и на хер не нужно.

— Ты знал Шабалову?

— Какую еще Шабалову?

— Экстрасенса, прорицательницу.

— А-а, которая «с приветом». Я с ней и этого придурка познакомил, который от Колдуна из Москвы приезжал...

Очнулся Брус от холода. Огляделся. Он находился то ли в лесу, то ли в парке, на краю — в просветах между деревьями виднелись огни фонарей. Спина упиралась во что-то твердое — как оказалось, это был ствол дерева. Он сидел на толстенном корне, отходящем от ствола дерева в виде контрфорса довольно далеко, метра на два, а потом исчезающем в земле.

Голова была мутной, словно с жесточайшего похмелья, во рту ощущалась сухость. Брус попытался вспомнить, что же с ним произошло вчера. Ага, вчера произошла «разборка». Чем она закончилась? Закончилась она вроде бы плохо для него. Брус повернул запястье с надетым на него «Омаксом» так, чтобы на циферблат падал свет от фонарей. Половина пятого. Семнадцатое октября, воскресенье.

А теперь надо определить, где он находится. Брус оттолкнулся от ствола, выпрямился. Голова сильно закружилась, в желудке сразу появилась противная сосущая пустота. Его вырвало. Рвота была мучительной, на лице Бруса, несмотря на холод, выступила испарина. Зато через полминуты состояние его заметно улучшилось.

Он пошел на свет фонарей и вскоре обнаружил, что место ему знакомо, даже очень знакомо. Конечно же, это был конец улицы, на которой стоял его дом. Улица одним своим концом упиралась в край леса.

На дрожащих, ватных будто ногах он добрался до ворот, преграждающих вход и въезд в его обширный двор.

Брус ощупал карманы — ключи оказались на месте. Едва он отомкнул замок и отпер калитку в воротах, как в окне на первом этаже вспыхнул свет. «Охранники херовы, — тупо, даже без злобы подумал Брус, — хоть на это способны — проснуться после срабатывания сигнализации.»

Двое охранников встретили его во дворе — из тех, что выехали вчера вместе с ним на «разборку».

— Шеф, — больше им сказать было нечего.

— И вы, пидоры, дрыхнете!— Брус заскрипел зубами.

— Нет, мы искали тебя везде. Мы на квартирах у этих гадов побывали. Там в одном месте на засаду напоролись.

— Какую еще засаду?

— На ментовскую. Неизвестно, почему они в это время там оказались...

Засада, о которой говорили охранники Бруса, была организована стараниями Епифанова и разместилась во дворе дома, где жил Ненашев. По мнению Клюева, это было единственное место, которое надлежало охранять: жилище

Бирюкова уже, мол, все равно подвергалось разгрому, а у него самого «запасная хата» имеется.

В засаде находилась группа омоновцев. Основанием для проведения этой операции явилось официальное заявление Ненашева и его жены. Заявление было написано под диктовку старшего следователя областной прокуратуры, советника юстиции Епифанова.

Когда вооруженная группа в количестве шести стволов поднялась в лифте на площадку, где размещалась квартира супругов Ненашевых (и которая раньше принадлежала родителям Анжелы), она была встречена людьми в камуфляжной форме, масках и бронежилетах. Во время акции задержания не было произведено ни единого выстрела.

Те же двое, что докладывали Брусу о посещении всех квартир «этих гадов», врали — квартира Ненашевых, которую они столь неудачно посетили, оказалась первой и единственной.

Спасло двоих, не попавших в руки омоновцев, то обстоятельство, что они являлись водителями автомобилей и поднимались позже основной группы и не на лифте, а по лестнице, задержавшись под каким-то предлогом (просто они вполне разумно предположили, что могут иметь место разные неприятные обстоятельства, в том числе и такие, как засада). Посему, заслышав сверху шум возни, они ретировались быстро и умело.

И вот теперь они докладывали Брусу о том, что искали его везде. Известие о встрече с ОМОНом было для Бруса известием не из приятных. С ментами — во всяком случае, с многими из них — он жил в мире и согласии. Быть может, заваруха, случившаяся в Москве в начале этого месяца, все перетасовала, перемешала все связи, все установившиеся отношения?

Но какой бы ни была причина случившегося, это был плохой признак.

— А что с «тачками»? — Брус вернулся к проблемам помельче.

— Пригнали, шеф, пригнали. Правда, резину на них пришлось менять полностью. И стекла лобовые на «опелях» они, суки, искрошили полностью. Но это проблема не очень cерьезная, в остальном с «тачками» все в порядке.

— А посерьезней проблемы есть? — у Бруса опять заболела голова, он поморщился.

— Чика и Костыль ранены. У Чики кость плечевая перебита. Операция два часа длились, мы всего около часа назад

вернулись из травматологии областной. Сначала хирурги запели, что руку, может быть, и отнять придется, но мы «пушки» вынули и пригрозили им, что много чего у них отнимем.

— Хлебальниками не надо было с самого начала щелкать — я же предупреждал вас, козлов, что не с фраерами дело иметь будем, а с волчарами. Ладно, давайте спать сейчас, с утра со всем разберемся.

Утром Брус выпил три чашки крепкого кофе с коньяком. Туман в голове рассеялся, ватное состояние мышц, которое ом ощущал вчера, сменилось ощущением легкости, почти что невесомости.

Но улучшение физического состояния не доставило большой радости Брусу. Эти педерасты, волчары эти «опустили» его. Выход у Бруса оставался только один — карать их. Это надо делать как можно быстрее, теперь каждая минута отсрочки мести работает против него. Охранники, падлы, сами же облажались, сами и звонить теперь будут. Если бы знать, что они никому еще вякнуть не успели о случившемся, то все решалось бы привычно просто — «несчастный случай», гибель от пули, выпущенной кем-то из неизвестных многочисленных врагов.

Сам он тоже порядком обговнялся — похоже, сдал волчарам Колдуна. Хотя опять уж никто никогда не докажет, что это сделал он, Брус. Никто не докажет, кроме тех же волчар, а они этого делать не станут, у них интересы другие.

Хуже дело обстоит с Кретовым. Ведь Кретов, во-первых, здесь, в Южнороссийске, а во-вторых, Брус с ним повязан еще крепче, пожалуй, чем с Колдуном, развязывать, распутывать долго придется, если случится что. Может быть, зря он Кретова с его шустряками-профессионалами в это дело впутывал, может быть, своими силами смог бы обойтись?

— Вот он, коллега, майор Кретов, — Ненашев швырнул на стол фотографию.

— Ну, во-первых, как гусь свинье не товарищ, так и спецназовец ГРУ спецназовцу КГБ не совсем коллега. А во-вторых, господин Кински, где и каким образом вам удалось раздобыть этот портрет в половине десятого утра?

Этой фразой Клюев одновременно подковырнул Ненашева, в очередной раз напомнив о его сходстве с кинозвездой Клаусом Кински, и выразил восхищение его оперативностью.

— Где раздобыл, где раздобыл... Где надо, там и раздобыл. Эта карточка — из клуба бывших афганцев, где Кретов некогда заправлял. Но клуб ему, видать, не очень хлебным местом показался, вот он и организовал охранную фирму.

— Тогда, выходит, он дважды наш коллега, — Клюев улыбнулся в усы.

— Ага, а то ты не слыхал о таких коллегах. Башку кому угодно отвернуть — вот на это головорезы Кретова только и способны. Сейчас он, правда, на более высокий уровень перешел — специализируется на создании «крыш» для бизнесменов, но ведь это, по существу, тот же самый рэкет. Он выбивает для своего «подкрышного» практически все — от льготных кредитов до снижения таможенных пошлин, зато и «доит» его нещадно, используя прирожденные способности к бизнесу. Это называется дешево и сердито. И ведь что самое главное — практически все знают, кто кому создает «крышу», что за всем этим стоит, а мер никаких — я имею в виду меры по пресечению — не предпринимают. Сейчас вызов «грядки», то есть, небольшой и подвижной банды боевиков, стоит от десяти до двадцати миллионов. Согласно добытым мною сведениям, у Кретова под опекой десятка два бизнесменов только по Южнороссийску и области. Отсюда вывод — кому-то невыгодно резать курицу, несущую золотые яйца.

— Глубоко ты проработал этот вопрос, Костя, — вздохнул Клюев. — А вот о женщинах в его разбойной шайке ты, небось, справки не успел навести?

— Процесс уже пошел, командир. Заказ принят, но ответ еще не дан — так бы я сформулировал состояние этого вопроса.

Телефон за последние два дня звонил настолько часто и приносил настолько сенсационную информацию, что ощущение стресса при очередном его звонке уже не возникало. На сей раз звонила Анжела из аэропорта. После позавчерашнего нападения на нее у гаража и вчерашнего нападения на квартиру, хотя и пресеченного, что называется, на корню, Ненашев настаивал на том, чтобы она переждала бурное развитие событий где-то в укромном месте. Однако Анжела вполне резонно напомнила, что она, как-никак, заметно пополняет семейный бюджет, именно подвергаясь чуть ли не каждодневному риску — ему не надо напоминать статистику авиакатастроф за прошлый и текущий год? Смерть и под горшком найдет, от нее никуда не спрячешься — такой цитатой из фольклора она окончательно добила Ненашева, тому только руками осталось развести: ну ни во что мнение супруга не ставится, не говоря уже о беспрекословном подчинении.

— Я вас повсюду вызваниваю, — чувствовалось, что Анжела волновалась и спешила.

— А чего нас разыскивать, — начал было Ненашев, — мы, как всегда...

— Погоди! Я только что видела в аэропорту дочь Валерия, Кристину.

— Где-где?!

— Да говорю же, что здесь, в аэропорту. Она сейчас стоит в очереди на регистрацию билетов на московский рейс. Рейс примерно через полчаса, так что вы можете успеть сюда, если поспешите.

— Анжела, постой! — Бирюков, слушавший их разговор по параллельному телефону, активно вмешался. — Надо выяснить, как ее имя и фамилия. Она же еще не зарегистрировала билет, насколько я понимаю?

— Нет, но...

— Так вот, как-нибудь незаметно свяжись с дежурной, которая проводит регистрацию, и попроси ее зафиксировать данные той самой девушки.

— Ничего не понимаю... Она что, имя и фамилию сменила — Кристина?

— Сменила, но не она. Долго объяснять, а время уже ушло почти что. Мы выезжаем сейчас.

Он быстро положил трубку и спросил Клюева:

— Не доскачем до аэропорта за неполных тридцать минут, так ведь, командир?

— Не доскачем, — подтвердил Клюев. — Светофоров до кольцевой дороги много. Только до нее с полчаса протрюхаем, учитывая еще и заполненность дорог в городе. Плюс, как минимум, минут десять по кольцевой — при условии поддерживания скорости до сотни кэмэ в час. Но ехать нам все равно надо.

— Зачем? — устало-досадливо спросил Бирюков. — Или у тебя дополнительные соображения появились?

— Вроде бы появились.

До аэропорта они добрались, как и прогнозировал Клюев, за сорок минут. Точнее говоря, даже за сорок три — если считать путь «от порога до порога».

Ненашев быстро разыскал Анжелу. Через пятьдесят минут та должна была вылетать в Челябинск. Заботливый и ревнивый супруг настоял на ее переводе с «кавказского» направления на уральское.

— Слушай, Валер, — обескураженно сказала Анжела Бирюкову, — ты был прав: билет регистрировался не на имя Кристины.

— А на чье же?

— На имя Проусовой — именно Проусовой, а не Прусовой — Галины Викторовны, иностранной гражданки.

— Что еще за иностранка? — Бирюков вспомнил, что та девица, двойник Кристины, разговаривала без какого-либо акцента. — Из Прибалтики или Украины?

— Нет, чуть подальше, из Австрии.

— Ага, а почему она, собственно говоря, Викторовна? — внезапно спросил Бирюков.

— Это ты у меня спрашиваешь? — удивленно уточнила Анжела.

— Да нет, похоже, у самого себя, — он покачал головой.

— Эх, вот бы нам ее в Москве догнать, — раздосадованно сказал Клюев.

— Кое-что для этого я уже предприняла, — скромно сказала Анжела.

— Что же? — заинтригованно встрепенулась троица.

— Бортпроводницей с этим рейсом полетела моя подружка Катя. Я ей поручила перед вылетом приглядывать за Проусовой и ее спутником — кстати, тоже Проусовым Яном.

— Родственник, похоже? — спросил Бирюков. — А как он выглядит?

— Лет тридцать семь-сорок. Европейцем он выглядит: аккуратный, ухоженный, здоровый, свежий. Правда, плешивый малость, но все блондины...

— Анжела, не все, — остановил ее супруг. — Так что еще может предпринять твоя подруга Катя?

— Она попытается проследить, куда эта пара направится из Внуково. Но я, честное слово, шокирована просто; ведь это же Кристина. Во всяком случае, сходство просто разительное.

— Твоей подруге Кате не надо выполнять несвойственные ей функции, Анжела, — Клюев, похоже, начинал излагать свои «дополнительные соображения», о которых он упоминал при выезде в аэропорт. — Ей надо срочно передать вот что: в аэропорту ее встретит один наш друг, который за Проусовой проследит вполне профессионально. Пусть только Катя ему покажет австрийскую пару.

— Не понял. Ты не Беклемишева ли в виду имеешь? — с сомнением в голосе спросил Бирюков.

— Да ну! — отмахнулся Клюев. — Во-первых, ты помнишь, где Кирилл живет — это в том случае, если мы его дома застанем, а случай такой весьма и весьма маловероятен. Живет он в Лефортово. А от Лефортово до Внуково до полусотни верст, насколько мне по моей скромной осведомленности известно. Так что добраться до аэропорта к прибытию рейса он не сможет. А во-вторых, он скорее всего сейчас на своей службе, которая, насколько мы все помним, и опасна и трудна, учитывая повышенные любовь и внимание к боссам Кирилла и к нему самому разных личных охран и охранных управлений. Нет, существует у меня один плохой знакомой в стольном городе, где он не проживал с рождения.

— Что еще за плохой знакомый? Почему плохой?

— А потому что сукин сын он порядочный — надо бы выразиться круче, но при Анжеле не стану. Служит он сейчас в министерстве безопасности, а конкретно — во Внуково охраняет мирный сон и покой обывателей или что там ему еще положено охранять. Впрочем, вы его, мужики, и помнить должны — мы с ним совершенно случайно во Внуково встретились, когда улетали оттуда в конце мая.

— Хм, а я думал, он просто так... — бесхитростно признался Бирюков.

— Этот человек ничего просто так не делает, Николаич. И за просто так Гена Федоров ничего делать не станет. Ладно, за ним должок, и если он амнезией не страдает...

— Но ведь его же еще застать там надо, во Внуково, — засомневался Бирюков. — А во-вторых, не станет он этим делом заниматься. Мало ли какие у вас когда с ним были счеты, а сейчас он человек государственный, не станет же он бросать все свои служебные дела и переключаться на слежку за какой-то девчонкой.

— Относительно того, застану ли я его там — уверен процентов на восемьдесят пять, если не на девяносто, что застану. Это раз. Относительно того, что он девчонкой заниматься не станет — верно. Он подполковник серьезного ведомства, хотя и с весьма подгаженной репутацией. Но тут у меня имеется вариант...

Клюев вместе с Анжелой удалился в помещение на втором этаже здания аэропорта. Помещение находилось за закрытой дверью с надписью «Посторонним вход воспрещен».

Минут через десять он вернулся оттуда почти что сияющим — очевидно, с самого начала он слегка блефовал, уверяя Бирюкова относительно девяноста процентов вероятности.

— Даму и ее спутника встретят, — сообщил он. — Ведь они причастны к транспортировке наркотиков и разного рода контрабанде.

— Ага, — кивнул Бирюков, — стало быть, это и есть твой вариант — наркотики и контрабанда? Но ведь ты говорил, что за подполковником должок.

— Забыл он, — обескураженно развел руками Клюев. — Или вспоминать не хочет. Я как только разговор с ним начал, так сразу по тону и стал «вычислять», хочет он помнить про должок или нет. Выяснилось — не хочет. Ладно, будем действовать по принципу: с паршивой овцы хоть шерсти клок.

«Паршивая овца» организовала наружное наблюдение за гражданами Австрии Галиной и Яном Проусовыми. Сразу после получения багажа эта пара проследовала к остановке автобуса-экспресса до «Шереметьево-1», села в этот автобус и благополучно отбыла.

Информацию об этом «порядочный сукин сын» — по не самому «крутому» выражению Клюева — все же передал последнему, хотя и не должен был этого делать. Более того, он совершил тем самым серьезный служебный проступок. Но, очевидно, он оказался не таким уж сукиным сыном и помнил о старых долгах.

В Шереметьево-1 Проусовы поселились в гостиницу. Удалось установить также, что Ян Проусов уточнял в справочной время вылета самолета рейсом Москва-Вена — он не совсем уверенно ориентировался в разнице между московским и среднеевропейским временем.

Теперь можно было попытаться вызвонить и Беклемишева. С пятой попытки это удалось сделать — приблизительно к часу дня. Если обнаружение подполковника Федорова в аэропорту Внуково можно было отнести к категории сверхудач, то обнаружение Беклемишева в огромной Москве просилось в книгу рекордов Гиннеса и подходило разве что к категории чудес. Беклемишев был зафиксирован у себя на квартире в Лефортово. Он сразу оценил сложившуюся ситуацию, как надо.

— Значит, так, ребята, — сказал Кирилл после очень короткого раздумья. — Я вижу два варианта действий: послать человека в Вену тем же рейсом, на семнадцать тридцать, чтобы он там понаблюдал этих Проусовых, или же попытаться получить от них что-нибудь полезное еще здесь, в Москве. Первый вариант, конечно, чреват большими затратами, нежели местный, зато больше вероятности выйти на них — ведь Проусовы остановились в гостинице не на целые сутки, а только до вылета, это значит, что они просто хотят отдохнуть в более или менее комфортной обстановке, но вовсе не значит, что они будут там торчать все время. А если уж они куда выедут, то обнаружить их будет практически невозможно.

— Мы сами думали над этим, Кирилл, — согласился Клюев. — Расходы на полет твоего человека в Вену мы тебе компенсируем целиком и полностью...

— Ладно, — перебил его Беклемишев, — свои, сочтемся. А сейчас я на всякий случай посылаю одного очень шустрого парня в Шереметьево. Может быть, ему еще удастся их застать — он как раз там недалеко и крутится.

«Шустрый парень» Беклемишева был в гостинице уже через двадцать минут после разговора с Южнороссийском. Ему здорово повезло — пара из Австрии как раз собиралась покинуть гостиницу. Он спросил у портье о своих приятелях Проусовых, и портье назвал ему номер. Посланник Беклемишева — кстати, носивший интригующе прозаическую фамилию Иванов — поднялся по лестнице, позвонил в номер, зафиксировал внешность его обитателей, извинился, сказав, что ошибся, спустился вниз, вышел из гостиницы и стал ожидать. Он видел, что девушка и мужчина были одеты и собирались выходить. Если они отлучатся не очень далеко, надо будет хотя бы проследить за ними как следует, чтобы передать напарнику, улетающему тем же рейсом в Вену, эту парочку в целости и сохранности.

Но, видимо, у Иванова случился счастливый день в воскресенье семнадцатого октября девяносто третьего года. Пара пожелала выехать в Москву. Учитывая тот факт, что до вылета рейса оставалось чуть больше трех часов, выезд следовало объяснить только серьезностью и важностью предстоящей личной встречи с кем-то.

Как бы там ни было, Иванов, почувствовав охотничий азарт, сел в свой скромный «Вольво» и пристроился за такси, в которое сели Проусовы. Естественно, от внимания Иванова не ускользнули двое заурядной внешности мужчин, тоже испытывающих по отношению к Проусовым повышенный интерес. Они сели в неприметного вида «Жигули» и тоже последовали за такси — в том, что они едут именно за такси, Иванов убедился уже минут через пять после выезда из Шереметьево.

— Вот нищеброды, — покачал головой Иванов, имея в виду службу наружного наблюдения, или, как их еще называли, «топтунов».

Конечно, эта служба могла быть экипирована и посолиднее. Например, в тех не бросающихся в глаза «Жигулях» могла быть установлена аппаратура, позволяющая с помощью направленного лазерного луча слушать разговоры, которые велись в такси, которое они преследовали, по колебаниям стекол в окошках автомобиля. Но какая-либо аудиотехника, за исключением радиотелефона, позволяющего вести разговоры в достаточно ограниченном радиусе, в «Жигулях» отсутствовала. Имелись у «топтунов», правда, еще и «клопы», то есть, мини-микрофоны, но забросить их каким-то образом в такси они не могли, сколько ни ломали головы над этим вариантом.

Так что теперь представителям службы внешнего наблюдения оставалось наблюдать только затылки «объектов» и прикидывать, о чем же они могли вести разговор.

А разговор происходил следующий. Мужчина выговаривал девушке:

— Я понимаю, что у тебя с нервами не все в порядке, но ведь не существовало вообще никакого повода для того, чтобы так срываться на квартире этого типа в Южнороссийске. Надо было продержаться хотя бы несколько часов еще, и все было бы в порядке. Нам удалось бы благополучно завершить всю операцию.

— А вдруг мне этого захотелось?

— Галина! Столько людей рисковало жизнью...

— ... и сколько истрачено денег.

— Ладно, не будем о деньгах. Они для того и существуют, в конце концов, чтобы их тратить. Но столько людей было задействовано, столько связей, и вдруг, когда все было сделано...

— Ничего не было сделано, — прервала его девушка, мрачно глядя перед собой поверх головы водителя.

— Но почему же? Ведь у нас уже была она.

— Можно было обойтись и без меня, чтобы забрать ее, — девушка произнесла это безразличным, усталым тоном.

— Как ты не понимаешь! — мужчина в запальчивости даже повысил голос, хотя до этого он говорил свистящим шепотом. Он спохватился, бросив взгляд на водителя, и заговорил потише:

— Надо ведь было предусмотреть все варианты. И вариант, по которому мы действовали, был не самым плохим. Он почти что до конца удался, и тут тебе вдруг пришло в голову устроить дикую сцену.

— Он заподозрил неладное сразу, я это чувствовала.

— И для этого случая у нас существовал вариант, сколько тебе можно талдычить! Ты — ложная цель, при выезде ты должна привлекать к себе как можно больше внимания. Задержать должны обязательно тебя, ведь и сейчас здесь существует то, что раньше называлось всесоюзным розыском. Они бросились уже разыскивать ее, в результате в аэропорту обязательно задержат тебя, но, получив документальное подтверждение того, что ты — это ты, пусть даже для этого понадобится запрашивать посольство Австрии, они выпустят тебя.

— Не надо мне все это рассказывать, — попросила девушка. — Я все равно ничего не понимаю в твоих гениальных схемах и вариантах. Зачем было устраивать этот дикий спектакль с похищением и милицией?

— Ну-у! Тут-то как раз все очень просто и логично. Это же подстраховка на случай срыва, если бы ей удалось бежать. И ты, и она рассказывают об одном и том же — от этого любой сдвинуться может, в том числе и этот Бирюков из Южнороссийска. Когда после тебя появляется где-либо она, ей нечего делать. Знаешь, как предотвращают разрушение стальной стенки, на которую все время летят стальные шарики? Эту стенку делают магнитной, слой шариков сразу прилипает к ней, а все остальные шарики бьются уже друг о друга, но не о стенку.

— И все равно я не пойму, почему нельзя было обойтись без меня, — девушка уста то прикрыла глаза.

— Потому что без тебя многие вещи было бы сделать сложнее. Это во-первых. И потом, не исключен вариант, что самую главную вещь придется делать здесь.

— Ты сам не уверен в том, что говоришь.

— Уверен, я никогда не говорю ничего такого, в чем не был бы уверен. И потом, неужели тебе неинтересно взглянуть на родные места...

— ... которых я абсолютно не могу помнить? Это же чушь — родные места. Я покинула их еще тогда, когда ничего не понимала.

— Ладно, перестань, в конце концов, брюзжать. Встряхнись, — теперь и мужчина, словно бы растеряв на ее увещевания все душевные силы, выглядел расстроенным и удрученным. — Какие еще проблемы?

— Проблемы все те же. Я не хочу никого поедать. Не хочу жить чужую жизнь.

— Но если иначе нельзя?

— В гаком случае ничего не надо было делать вообще.

— Вот как? И давно ты пришла к такому решению?

— Не знаю. Кажется, совсем недавно. Я говорила с этим мужчиной и чувствовала, насколько она ему дорога.

— Это и есть твоя благодарность? Ты, значит, никогда не чувствуешь, насколько ты дорога мне?

— Прости, я очень устала от всего. Мне, наверное, вообще не стоило бы рождаться двадцать лет назад — ведь в мире все равно существовал бы точно такой же человек, только более совершенный.

Беклемишев вышел на связь примерно через полчаса.

— Так, парни, все в порядке. Мой человек прочно сидит у них на хвосте. Насколько я уже разбираюсь в этой ситуации, мне кажется, что надо задержать красавицу здесь, в Москве и, соответственно, в России.

— Ты какую Россию имеешь в виду — с кавычками или без? — задал вопрос говоривший с Беклемишевым Клюев. — Страну, которая больше Москвы, или гостиницу, которая меньше ее?

— Я тебе задницу при встрече надеру, остряк. Разумеется, я имею в виду страну.

— Ты прав, Кирилл, — сказал слушавший их разговор по параллельному телефону Бирюков. — Может быть, твоя и моя версии относительно развития событий в чем-то и совпадают. Задержи эту девицу, любыми методами и средствами задержи. Тогда начисто отпадет необходимость в том, чтобы твой человек летел в Австрию. Лучше уж я сейчас отправлюсь к тебе в Москву — я на сто процентов уверен в том, что ты ее задержишь.

Бирюкова провожали Клюев и Ненашевы. Клюев свозил его домой, чтобы Бирюков взял с собой самые необходимые вещи и деньги на дорогу.

— Николаич, а может быть, и мне с тобой рвануть, развеять грусть-печаль? — спросил Клюев.

— Ну да, а кто же «Иивереском» руководить будет? Надо каждый день принимать клиентов и работать с ними быстро и результативно, а иначе они, чего доброго, еще в милицию станут обращаться, — хмуро пошутил Бирюков.

— И это, конечно, верно, — улыбнулся Клюев. — Только ведь хочется иногда послать этих клиентов на четыре буквы, как выражаются в англоязычных странах.

В аэропорту, когда уже объявили посадку, Клюев в самый последний момент загорелся идеей снабдить товарища на время командировки своим «Глоком». Его знакомые должны были бы провести Бирюкова через служебный выход.

— А назад как же? Там знакомых искать?

— Назад можешь на поезде возвращаться. Там же никакого шмона не устраивают.

Но идею вооружения Бирюков отверг самым решительным образом — тем более, за счет Клюева.

— Нутром чувствую, он тебе скоро может понадобиться. А насчет этого добра — так мне и Беклемишев что-нибудь на время даст, не пропаду.

5

«Топтуны» ни на секунду не упускали пару иностранцев из вида. Они тем самым, что называется, застили горизонт Иванову, который только что созвонился с Беклемишевым и получил самые подробные инструкции. Иванов сам раньше служил в той же системе, в корой ныне прозябали «топтуны», он совсем недавно оттуда ушел — то есть, из Второго главного управления. А с Беклемишевым он познакомился лет пятнадцать назад на соревнованиях по дзюдо.

Вломиться в систему, бывшую когда-то тайной за семью печатями, сама попытка ознакомления с которой была чревата серьезными последствиями, то есть, применением самых суровых статей УК, касавшихся преступлений против государства — теперь вломиться в эту систему не представляло особого труда и во многих случаях не влекло за собой последствий.

Так и Иванов, получив вводную от Беклемишева, за четверть часа, используя служебные телефоны, навел самые подробные справки о людях, застящих ему горизонт. Он даже узнал, на какой частоте они ведут радиотелефонные переговоры. Не стоило удивляться тому, что борьба нынешнего министерства безопасности с организованной преступностью не отличалась высокой эффективностью — ведь информация, которую добыл Иванов, могла быть добыта с такой же, если не с большей легкостью любым преступным формированием, так как его материальные возможности превосходили возможности Иванова.

Да, «топтуны» уже раздражали Иванова, они не хотели удовлетвориться классическим положением, гласящим: «Мавр сделал свое дело, мавр может удалиться».

А наружное наблюдение только почувствовало настоящий вкус к отслеживанию иностранной пары, когда та, отпустив такси, привезшее их из Шереметьево, покружила совсем недолго и безо всякой видимой цели по центру, а потом пересела в другой таксомотор, сразу взявший направление к северо-западу от центра и уверенно помчавшийся по Дмитровскому шоссе. Выходит, наводочка верной оказалась: или они возьмут товар, чтобы вывезти его за кордон рейсом, который вылетит через каких-то пару часов, или же получат информацию, касающуюся последующей переправки товара. «Топтуны» мечтали о первом варианте — иностранцы могут взять товар, так как таможенный досмотр в аэропорту, как правило, ничего не выявляет, так что риск получается небольшой. А захват транспортировщиков наркотиков означает несомненную удачу, поощрение по службе и другие приятные последствия.

Мужчина и девушка отпустили такси в начале Лиственничной аллеи и направились к дому старой, дохрущевской еще постройки. «Топтуны» приготовились фотографировать — на случай, если иностранцы для получения или же оставления информации станут пользоваться тайником.

А Иванов прикинул, что девушку хорошо бы умыкнуть здесь — позже случая может и не представиться, у них самолет в семнадцать тридцать, а в аэропорту надо быть максимум минут за сорок до отлета, значит, времени у них в обрез, вряд ли они станут еще забираться в такое же укромное место, как это.

Иванов сам не один раз проводил наружное наблюдение, поэтому он знал все сложности, сопутствующие этой операции. Надо изображать из себя самого заурядного, самого обычного обывателя. А в настоящее время, когда широкие массы вовсе не с пиететом относятся к рыцарям плаща и кинжала, когда они не станут снимать шляпу перед вывеской некогда грозного учреждения, а, наоборот, готовы снять с них башку, необходимость в маскировке, в слиянии с толпой возрастает многократно.

Так что психологическое состояние соглядатаев, которым начальство поручило вести эту пару, Иванов очень даже понимал. Состояние это можно было характеризовать только как неустойчивое.

Когда к машине, в которой разместились продолжатели дела Штирлица и Абеля, направились двое крепких парней, воспаленные глаза и трехдневная щетина на лицах которых не позволяли отнести их к абстинентам и носителям хороших манер, наследники чекистов почувствовали себя неуютно.

— Ребята, — без обиняков и ненужного расшаркивания спросил один из небритых, — вы ведь вроде не наши, не местные?

— А в чем, собственно, дело? — «топтун» уже одним только тоном вопроса рассчитывал осадить зарвавшегося аборигена.

— А дело в том, что если вы здесь еще будете через три минуты, то будете в очень бледном виде.

— Слушай, мужик... — начал было один из топтунов.

— Я тебе не мужик, сука, — действительно, у человека, отсидевшего, «оттянувшего» два срока и во время обеих отсидок бывшего в «глухом отказе», причисление его к масти «мужиков», то есть беспрекословно подчиняющихся лагерной администрации, не может вызвать ничего, кроме сильного раздражения. «Топтун» этого как-то не учел. — Линяйте отсюда, пидоры, по-хорошему, пока вас просят.

В общем-то ситуацию эту создал Иванов, которому посчастливилось заметить вблизи от дома, где скрылся объект наблюдения иностранцев, одного из парней, в котором Иванов безошибочно разглядел человека тертого, жизнью битого, отчаянного, а при теперешней ситуации отчаянного втройне. Иванов шепнул этому человеку, что его тут пасут двое мусоров, а сам он прибыл сюда по неотложному делу — получить порцию «ширялова». Естественно, скромный «Вольво» Иванов на всякий случай поставил подальше — хотя сейчас на иномарках разъезжают и некоторые воры в законе, которым не положено иметь лишнего имущества, не говоря уже о роскоши, незнакомец мог оказаться человеком консервативных взглядов.

Незнакомец на сообщение Иванова отреагировал адекватно. Он прихватил кореша и пошел потолковать с волками позорными.

«Топтуны» тоже видели, кто стоит перед их автомобилем. но они сочли появление двоих блатных накладкой, неудачным совпадением и посему вознамерились осадить их, продемонстрировав табельное оружие. Но едва у них такое намерение синхронно возникло, как перед открытым окошком появился пистолет ТТ, почищенный, смазанный, явно в отличном рабочем состоянии.

— Линяйте, мусора поганые, больше я повторяться не стану, — физиономия у аборигена уже как-то нехорошо дергалась, так что «мусорам поганым» не оставалось иного выхода, кроме как позорно ретироваться.

А Иванов тем временем уже проник в тот самый подъезд, куда прошли мужчина и девушка. Мужчина уже поднял было руку, чтобы в очередной раз нажать на кнопку вызова лифта старой конструкции, в котором неизвестно кто катался между этажами, как удивленно замер: тип в маске, сделанной из вязаной шапочки путем прорезания в ней узкой щели для глаз, вооруженный пистолетом с глушителем на конце ствола, возник в створе двери подъезда.

Человек в маске решительно приказал свистящим шепотом:

— Руки вверх, лицом к стене! — И он махнул стволом пистолета, указывая на стену напротив двери лифтовой шахты. Мужчина и девушка повиновались. Человек в маске подошел к мужчине сзади и вроде бы не очень сильно тюкнул его рукояткой пистолета по затылку. Но даже этого слабого удара оказалось достаточно для того, чтобы мужчина осел, словно мешок, наполненный чем-то сыпучим. Девушка слабо вскрикнула.

А в это время лифт наконец-то пришел на первый этаж. Двери лифта раскрылись, из него высунулись было две бойких старушки, но, увидев маску, пистолет и лежащее тело, они в ужасе отпрянули внутрь кабины. У одной из них хватило решимости нажать на кнопку, и лифт, лязгнув дверями и натужно загудев, опять понес старушек вверх.

Человек в маске схватил девушку за плечо и, развернув ее лицом к выходу, приказал:

— Вперед, живо!

Та повиновалась. У выхода из подъезда человек в маске прошипел:

— Иди к серому «Вольво» и не вздумай оглядываться. Малейшее движение в сторону или даже поворот головы — и пуля будет у тебя в затылке.

Сказав это, он быстро сорвал с лица маску и спрятал пистолет в карман куртки. Когда девушка дошла до автомобиля, налетчик, немного обогнав ее, быстро открыл переднюю дверцу и затолкал девушку внутрь.

Затем Иванов — естественно, это мог быть только он — молниеносно обежал вокруг автомобиля, запрыгнул на место водителя и сказал уже поласковее:

— Будешь вести себя хорошо — все будет тип-топ.

Девушка открыла было рот, чтобы выразить свое мнение относительно создавшейся ситуации, но Иванов строго прервал ее:

— Не люблю болтливых!

Не позже, чем через полчаса он уже сдал пленницу Беклемишеву.

— Вот тебе красавица. Ее спутник, я думаю, не очень нас интересует?

— Верно думаешь, — кивнул Беклемишев. — В любом случае он нас интересует гораздо меньше, чем она. Шуму, надеюсь, не очень много поднял?

— Да нет, — пожал плечами Иванов. — Обычное вооруженное нападение, это даже и разбоем назвать нельзя. Минимум свидетелей, максимум согласия сторон.

Он очень жалел свою шапочку, которую пришлось разорвать. Кроме маски, в голову Иванову не пришла какая-либо еще импровизация.

— Послушайте, — заявила похищенная, — у вас могут быть очень крупные неприятности. Я иностранка.

— Это нам известно, — спокойно ответил Беклемишев. — А неприятностей больше будет у тебя — и очень скоро. Ведь ты же нашкодила в этом самом... Тмутараканске.

Бирюков появился около семи вечера.

— Привет, Кирилл, — устало произнес он, переступив порог квартиры Беклемишева. — Ни тебе суббот, ни тебе воскресений, ни тебе покоя от назойливых провинциалов.

— Не болтай, — добродушно прервал его Беклемишев. — Это и есть жизнь, как говорят у них. Выпить хочешь? Впрочем, лишний вопрос задаю. У меня нормальный бренди, без дураков. Красавицу сразу кликнуть?

— Потом, дай сначала отдышаться.

— И то дело. — Кирилл извлек из бара бутылку с бренди, стаканы, достал из холодильника тонко нарезанный лимон и красную рыбу, нарезанную такими же тонкими ломтиками.

— Давно ты ее... изловил? — тихо спросил Бирюков.

— Нет, часа в три пополудни. У них был самолет рейсом на семнадцать тридцать, сейчас самолет, как можешь догадаться, тю-тю. Никто никуда не полетел. Человек, который с нею был, не очень вам нужен, а? Мы его не стали задерживать.

— И правильно, с этой красавицей, небось, хлопот хватало: она шустрая и хитрая сверх меры.

— Да? — Кирилл несколько удивился. — Я вроде не заметил.

— Пока не заметил. Ладно, давай ее сюда.

— Это можно, — Беклемишев поднялся, прошел в комнату поменьше, которая у него выполняла одновременно функцию кабинета и спальни. — Выходи, деточка, с тобой поговорить хотят.

Девичий голос ответил нечто неразборчивое.

— Ты злоупотребляешь не только моим гостеприимством, но и моей добротой, — забубнил Беклемишев. — Там за тобой приехали, я говорю.

— Никто за мной не мог приехать, — уже погромче сказала девушка.

— Мог, — Бирюков появился в двери. Девушка бросила на него затравленный взгляд и отвела глаза, сразу уставившись в пол.

— Мы ведь очень давно не общались, — сказал Бирюков. — Аж со вчерашнего утра, а ты мне вроде бы и не рада. И хочстся мне знать одну вещь: твой синяк на скуле — это такой искусный грим был или ты сейчас его запудрила? Высший класс маскировки, ничего не скажешь. Ладно, перейдем сразу к главному: Кристина где?

— Я не знаю.

— Но она еще здесь, в России?

— Наверное.

— Послушай, тебя на самом деле Галиной зовут?

— Да.

— А я думал, что и это имя ненастоящее, для маскировки.

— Что вам от меня нужно? Для чего вы меня здесь держите?

— Резонный вопрос. Но тебе и ответ наверняка известен. Мы тебя будем держать до тех пор, пока я не найду Кристину.

— Если вы считаете, что это вам поможет...

— Послушай, Галина, ты даже по мелочам наделала мне достаточно много пакостей. Твои действия здесь, в России, подпадают сразу под несколько статей Уголовного кодекса — слыхала про такой? Такую мелочь, как хулиганство и мошенничество мы отбросим, но уж соучастие в похищении — это достаточно серьезно. А твое соучастие в похищении Кристины можно считать доказанным. Так что при желании я могу тебя задержать в этой стране года на два по меньшей мере. Ты и твои сообщники натворили здесь много дел. Из-за тебя вчера погиб человек.

— Я ничего не знаю, ни про чью гибель и знать не хочу, — в глазах ее вспыхнуло белое пламя, когда она вскинула их.

— Допустим. Но ты знаешь много такого, о чем хотел бы знать и я. Так вот, твое освобождение будет зависеть от того, насколько быстро я смогу найти свою дочь, а это в немалой степени будет зависеть от того, насколько полной информацией для ее розысков я буду располагать. Итак, я совсем недавно сделал заключение, которое, должен признаться, несколько потрясло меня: ты не просто очень похожа на Кристину, ты ее сестра. Это так? Ну, отвечай.

Девушка только кивнула в ответ. Она сидела на низком диванчике, обхватив колени руками, и смотрела в пол.

— Но Кристина до определенного времени и не подозревала, что у нее есть сестра? Возможно, она и сейчас об этом не знает?

Опять кивок.

— И кто же придумал весь этот дьявольский план с имитацией твоего похищения, с заводом, который существует на самом деле, но на котором тебя не было, с милицией, вступившей в преступный сговор с вашей... с вашей... ну, скажем так — группой? Я рискну высказать предположение, что это был человек, который должен был улететь вместе с тобой в Вену?

— Да, — еле слышно произнесла она. Беклемишев осторожно вернулся в гостиную, но дверь за собой только чуть притворил. Бирюков огляделся, нашел стул, присел на его краешек.

В комнате горел совсем крохотный ночничок, и узкое помещение с очень высокими потолками напоминало келью или каземат.

— Однако же богатая у него фантазия, — вздохнул Бирюков.

— Да, — Галина Проусова продолжала смотреть в пол. — Ведь он же сочинитель.

— Писатель?

— Вроде того. Он сочиняет сценарии для фильмов.

— И как, удачно? — Бирюков, будучи знакомым с восточным стилем мышления, усвоил одну истину: прямая не всегда является кратчайшим расстоянием между двумя точками.

— Да, по некоторым его сценариям даже поставили фильмы.

— А сценарии, наверное, приключенческие?

— Приключенческие.

— Тогда все понятно. А кем он тебе приходится, этот сценарист?

— Это мой отец, точнее — мой отчим.

— Что же, — пожал плечами Бирюков, — теперь мы находимся с ним в абсолютно одинаковом положении.

— Я знаю, — теперь она уже подняла голову, но смотрела не на Бирюкова, а куда-то поверх его головы. — Я кое-что знаю о вас.

— Понимаю, Уж он-то собирал информацию обо мне.

— Да. Он собрал достаточно много информации. И написал самый настоящий сценарий, даже не один, а несколько сценариев. Как он объяснял — для нескольких вариантов развития ситуации. — Бирюков все больше убеждался в преимуществе криволинейного пути.

— Но ведь он и сам до поры, до времени не подозревал о существовании Кристины?

— Нет, он знал, что она существует, но не знал, где именно она находится, то есть, где она живет.

— Так-так, — кивнул Бирюков. — И эту загадку ему помогли разгадать — это была женщина-прорицательница, не так ли?

— Да. Он приезжал в Россию уже в третий раз.

— Но разве так трудно было разыскать Кристину? Ведь у твоего отчима были имя и фамилия ее матери?

— Мать Кристины погибла.

— Правильно, два года назад. Но ведь еще тогда всем было известно, что Кристина осталась со мной.

— Мать Кристины погибла около девятнадцати лет назад.

— Что?! — Бирюков даже вздрогнул.

— Ничего. Мне об этом рассказывал Ян, — Галина равнодушно пожала плечами.

— Ага, это твой отчим?

— Да, это человек, который меня удочерил.

— Понимаю. Точнее, ничего пока не понимаю. У меня была жена. Я встретил ее пятнадцать лет назад — уже с ребенком, с маленькой девочкой, которую звали Кристиной. Виктория, то есть, моя будущая жена, рассказала мне о том, что она развелась с отцом Кристины около трех лет назад.

— Понятно, — впервые с начала разговора на ее губах появилась кривая улыбка. — И куда же он подевался?

— Кто? — Бирюков несколько опешил.

— Ну, отец Кристины?

— Не знаю. Не приставать же мне было с расспросами к жене. Честно говоря, меня это не очень интересовало. Я знал только, что они разъехались — то есть, даже не в одном городе разъехались по разным квартирам, а по разным городам. Виктория приехала в Южнороссийск. Когда я встретил тебя вчера утром, то заподозрил что-то неладное... Конечно, ты очень похожа на Кристину, в таких случаях говорят: как две капли воды. Но я, знавший Кристину на протяжении нескольких лет, все же некоторую разницу обнаружил: во внешности, в манере двигаться, в тембре голоса. Я, конечно, читал о том, что однояйцевые близнецы, разлученные в раннем детстве в силу каких-то обстоятельств, при встрече через много лет обнаруживают практически полное сходство во всем. И это несмотря на то, что один из них, к примеру все эти годы пил и курил, а другой воздерживался от всего. У этих близнецов якобы обнаруживали совершенно одинаковый уровень холестерина, билирубина и еще каких угодно веществ в крови, абсолютно одинаковое артериальное давление и прочее, прочее... Женщины были одинаково седыми, мужчины — одинаково лысыми.

Но, повторяю, между тобой и Кристиной разницу я обнаружил, И у меня, после того, как мне стало известно и кое-что еще, сразу же родилась версия, что за похищением Кристины стоит бывший муж Виктории, моей погибшей жены. Я решил, что Кристина ему понадобилась, например, для получения какого-то наследства.

— Никакого мужа не существовало. Во всяком случае, не он был отцом Кристины. Все было несколько сложнее. Жили-были достаточно давно муж и жена. Жена была русской по национальности, а по подданству — гражданкой Чехословацкой республики. Ее родители бежали от большевиков во время гражданской войны из России — случай не очень оригинальный. И эта женщина вышла замуж за чеха. И у них родилась в тридцать восьмом году дочь. Перед самой войной, перед тем, как Германия оттяпала Судеты. Люди надеялись на лучшее, как всегда, они любили друг друга, рожали детей... Девочку, которая родилась перед войной, назвали Властой.

Эта супружеская пара жила в Пльзени, в городе, который весной сорок пятого года освободили американцы. Но мы-то с вами знаем, как все закончилось для Чехословакии, правда?

В сорок восьмом году мать Власты и девочку насильно вывезли в Советский Союз, в Казахстан. Кому-то это, наверное, было нужно. Отца девочки туда же, то есть, в Казахстан, не пустили. И это, наверное, тоже кому-то было нужно.

В Казахстане мать Власты довольно скоро умерла, а сама она рано стала работать, рано вышла замуж. В восемнадцать лет она стала матерью. Дочь назвали Викторией — очень надо заметить, нехарактерным для того времени именем.

Итак, Власта с мужем жили да поживали, а через семнадцать лет после рождения первого ребенка задумали родить еще одного — к тому времени у них было достаточно устойчивое материальное положение, сами они были еще достаточно молоды и смотрели в будущее с оптимизмом. Начало застоя, как теперь выясняется, являлось для советских людей синонимом золотого века. Впереди и в самом деле было немало безоблачных лет — не считая, конечно, Афганистана.

У супругов родилась двойня, девочки. Это, возможно, несколько отличалось от их планов, но разве с судьбой поспоришь? Судьба через два неполных года обошлась с ними еще круче: они погибли на железнодорожном переезде, где на их автомобиль налетел поезд, товарный состав.

— Да, мне Виктория об этом рассказывала, — вырвалось у Бирюкова.

— Вот-вот, с Виктории все, можно сказать, и началось. Или для нее самой началась история. К тому времени отыскался — вернее, он сам отыскал свою семью, которую разыскивал все время — отец Власты. Ваш Брежнев тогда приоткрыл «железный занавес», и из Союза пошел поток переселенцев. Не такой уж мощный, по правде говоря, поток, разделившийся по направлениям — Израиль, Германия, Греция, Чехословакия. Дед вознамерился забрать всех троих внучек. Я не знаю всех подробностей, но старшая внучка, то есть, Виктория, в Чехословакию ехать не захотела, решительно не захотела. Она каким-то образом удочерила свою сестру Кристину, а меня деду удалось все же забрать. Раздел движимого имущества, короче, произошел.

Она во второй раз улыбнулась все той же усталой, кривой улыбкой.

— Дед после этого раздела прожил еще пять лет и умер, оставив меня своему молодому ученику, который эмигрировал в Австрию — уже со мной. Ученика звали Ян Проусов, он меня удочерил.

— Что же, история, конечно, не из разряда банальных, но существуют и более необычные истории и судьбы, — сказал Бирюков после некоторой паузы. — Однако мне непонятны теперешние действия твоего отчима. Зачем ему понадобилось разыскивать твоих сестер? Ведь это же не то, что твой дед, которому вы все были родными по крови.

Он произнес последнюю фразу и подумал, что смысл ее как-то не укладывается в его голове. Подумать только: Кристина — сестра Виктории.

— Ему понадобилось разыскивать только младшую сестру. И для розыска приложить не меньше усилий, чем пришлось когда-то приложить деду. Ведь Виктория переехала в другой город и, как выяснилось, сменила фамилию. Сложно было разыскивать человека в одном государстве, в Советском Союзе, а уж когда он распался на несколько, то задача в несколько раз усложнилась. Виктория родилась в Казахстане, а уехала в Россию. Ян начал поиски только около двух лет назад, когда Союз уже, по существу, распался.

Она опять замолчала, словно говорить было вообще не о чем.

— Ты не ответила на мой вопрос, — напомнил Бирюков. — Зачем ему, твоему отчиму, все это было нужно?

— Зачем? — она еще больше ссутулила плечи, съежилась. — Все из-за меня. Или ради меня. Я неизлечимо больна. Говорят, мое заболевание объясняется нарушениями в генной структуре. Несмотря на мой возраст, я уже перенесла микроинсульт. Я просто обречена умереть — наверное, даже очень скоро — от инфаркта или инсульта. Моя печень не вырабатывает какой-то гормон, который регулирует количество холестерина в крови. Поэтому мои сосуды уже забиты .. этими, как их называют... бляшками.

— И Кристина должна была послужить в качестве донора? — совсем тихо спросил Бирюков.

— Да. Ведь у нее было все в порядке с этим. У нее просто-напросто отщипнули бы кусочек печеночной ткани — так мне объяснили.

— Кто тебе это объяснил?

— Ян.

— Понятно. А где теперь может быть Кристина?

— Я не знаю.

— Послушай, Галина, ведь я же чувствую, когда ты врешь. Там, в Южнороссийске. вчера ранним утром я чувствовал, что ты врешь мне. Наверное, ты не рождена быть актрисой, и даже такой талантливый режиссер и сценарист, как Ян, не в силах тут ничего изменить. Вчера я еще абсолютно ничего не знал, но теперь, когда я знаю уже многое, мне распознать твое вранье еще легче. Я полагаю, что у вас существовал какой-то запасной вариант, по которому Кристину не понадобилось бы вывозить из России. Наверное, здесь, в Москве есть медицинское светило, которое делает пересадку или, как сейчас принято выражаться, трансплантацию, даже таких жизненно важных органов, как печень. Ты мне не подскажешь его имя?

Она молчала.

— Это профессор Бурмак, не так ли?

Бирюков спросил это наугад, целя в белый свет, как в копеечку, но по тому, как вздрогнули плечи Галины, он понял, что попал в точку.

— Это означает, что сейчас Кристина уже может быть у него... — он не хотел даже додумывать продолжения фразы.

— Я этого не знаю, — тихо сказала девушка.

— Разумеется, ты ничего не знаешь. Черт тебя побери, Галина, ведь она же твоя сестра! Как ты можешь хотеть выжить за ее счет? — Бирюков почувствовал, что ничего другого просто не может сказать в этой ситуации — и не только сказать, но и сделать ничего не может.

— Не знаю. Возможно, чтобы понять это, надо встать на мое место.

— А, мне и так все понятно, — он с досадой махнул рукой.

6

Это здание пряталось среди высоких лип с густыми кронами. Но чтобы подойти к зданию, надо было еще преодолеть высокую, метра в три, ограду — чугунную решетку с завитками, о которые можно было опереться, но вверху увенчанную острыми, густо расставленными пиками. Впрочем, для Бирюкова и его спутника чугунная ограда не являлась слишком серьезным препятствием.

А сопровождал Бирюкова высокий, гибкий и неулыбчивый парень по имени Витя. Парня дал ему в подмогу Беклемишев. Витя не работал вместе с Беклемишевым в охране банка, но Бирюкову вовсе и не интересно было знать, чем он занимается сейчас. А Витя, судя по мимолетным наблюдениям Бирюкова, занимался вещами серьезными. Стоило только понаблюдать за тем, как он вставляет обойму в свой пистолет — американский «Ругер П-85» (при этом у любого наблюдателя сразу возникала мысль о всех сложностях, с какими было сопряжено попадание заокеанского чуда сюда, в Москву) — или прячет специальный нож для метания в специальный же кармашек, расположенный где-то под воротником на спине, как на память сразу приходили средневековые ниндзя, делающие настоящие чудеса за весьма умеренную плату, или неотразимый Арнольд в «Коммандо», делающий чудеса за гонорар в несколько миллионов долларов.

— Серьезный молодой человек, — без тени присущей ему обычно иронии отрекомендовал парня Беклемишев. — Сквозь бетонную стену запросто пройдет.

Сквозь бетонную стену проходить пока что не потребовалось. а вот ограду Витя преодолел играючи, обойдя в этом упражнении Бирюкова примерно на треть дистанции.

Иными путями попасть на территорию было нельзя — с одной стороны возвышался корпус в шесть этажей, а с остальных трех была ограда с воротами, на которых красовался массивный стальной замок.

Внутри периметра, обнесенного оградой, было тихо, безлюдно (как, впрочем, и во многих подобных местах в десятом часу вечера) и удивительно чисто. В свете от уличных фонарей, пробивавшемся сквозь густую листву, можно было рассмотреть, что ни на аллейках, ни в траве нет бумажек, окурков, другого сора, сопутствующего человеку цивилизованному. Даже листья, которые сейчас интенсивно опадали, не устилали траву, словно кто то невидимый снимал их с деревьев еще до того, как они собирались упасть.

Целью Бирюкова и его спутника являлось приземистое одноэтажное здание, из окон которого сквозь узкие щели пробивался свет.

Бирюков только оглянулся на Витю, и тот сразу понял, что в данный момент его просят выполнять функции прикрытия и наблюдения, пока партнер будет заглядывать во все окна поочередно — ведь только он мог распознать объект поиска.

На окнах были установлены решетки. Снаружи это в глаза не бросалось наверняка даже днем, потому что основательные, массивные рамы с толстыми оконными переплетами и двойными стеклами сами по себе вызывали в воображении образ темницы. Но внутри, почти полностью повторяя рисунок рам и в то же время соответствуя требованиям современного дизайна, вились довольно толстые стальные прутья.

В первом окне Бирюкову удалось разглядеть в щель между шторами из плотного темно-зеленого материала стол с пробирками, помешенными в штатив, раковину в углу, кресло — никелированные гнутые трубки, стеганые сиденье и спинка. Будь это больница победнее, вместо модерного кресла стоял бы обычный жесткий стул.

В следующем окне уже можно было увидеть людей — мужчину в байковой пижаме, сидевшего на кровати, и мужчину в халате, стоявшего перед ним. Они разговаривали, но Бирюков при всем желании не смог бы узнать, о чем — ни малейшего звука не пропускали рамы и стекла окон.

Третье окно предоставило Бирюкову возможность полюбоваться женщиной, уже заканчивающей одеваться. Судя по немного запотевшему стеклу, это был тамбур душевой. Любоваться женщиной Бирюков не стал, потому что с первого взгляда определил — не она.

Кристину он нашел только в седьмом окне, чуть ли не самом крайнем от угла.

Это было похоже на чудо, даже и на розыгрыш, может быть — за последние три дня мир предстал перед Бирюковым обилием ловушек. Он даже глаза зажмурил на несколько секунд, чтобы убедиться в отсутствии галлюцинации. Нет, Кристина оставалась на том же месте. Бирюкову был виден только затылок и часть спины девушки, сидевшей совсем близко от окна, но он сразу понял, что это Кристина. Нечто большее, чем обычная визуальная память, позволило ему узнать ее. Он с огромным трудом преодолел искушение постучать изо всех сил в толстый брус рамы.

Бирюков отвел взгляд от окна, обернулся, разыскивая силуэт Вити. И не нашел его. Встревожившись, он присел, чтобы быть менее заметным на фоне светлой стены, и стал вглядываться в мешанину стволов и крон, сливающихся в нечто однородное, темно-серое. Тень, отделившаяся от одного из стволов, несомненно, могла принадлежать только Вите.

Еще раз оглядевшись по сторонам, Бирюков выпрямился и сделал шаг навстречу силуэту. Внезапно сбоку на первую тень метнулась другая. Слабый шорох, звук глухого удара, затем опять шорох — это одна из теней легла на землю.

Бирюков зигзагообразными скачками рванул к тому месту, где только что произошла схватка. И уже в следующий после старта момент ощутил какое-то движение слева от себя. Он и сам не смог бы объяснить, что же он почувствовал — то ли колебание почвы, то ли волнение воздуха, то ли вообще движение потока инфракрасного излучения. Но среагировал Бирюков, что называется, молниеносно, его мышцы, его нервы, его разум со скоростью электронной машины проделали то, что в айкидо называется кокью-наге. В данном случае это был бросок практически без касания, Бирюков только проводил по дуге руку, которая на долю секунды раньше должна былa если не снести ему голову с плеч, то, во всяком случае, нанести голове очень серьезные увечья.

Тело противника падало на землю не так, как падает любое тело, внезапно утратившее опору — агрессор перед самым касанием почвы успел сгруппироваться, собираясь упасть сначала на одну лопатку, потом перекатиться через согнутую колесом спину, а уж потом продолжить борьбу за существование в форме активных наступательных действий.

Так бы, наверное, и случилось, не поймай Бирюков в самый последний момент его запястье и не крутани, словно заводную ручку автомобиля. Негромкий хруст, сдавленный стон, тело упало на землю уже не с таким комфортом, как предполагалось, а Бирюков, быстро выпрямившись и продолжая удерживать руку оппонента, впечатал подошвой ботинка его челюсть в достаточно жесткий грунт.

Теперь можно было поспешить на помощь Вите. Бирюков продолжил прерванное непредвиденным вмешательством передвижение и уже в следующую секунду понял, что помощь Вите не потребуется — именно он разделался со своим противником чуть раньше, чем тот собирался разделаться с ним.

— Подвижные ребята, — вполголоса сказал Витя, обыскивая тело, лежавшее без движения и признаков жизни вообще. — Да еще к тому же и с «пушками».

Во внутреннем кармане куртки человека, только что напавшего на него, Витя обнаружил пистолет. На ощупь он определил, что ничего особенного не найдено, обычный «макар», и что куртка на человеке военная.

— Охрана, значит, у них тут, — констатировал напарник Бирюкова. — Это хреновато, но это следовало предполагать.

Да, задача, и без того сложная, теперь усложнялась еще больше — надо было каким-то образом нейтрализовать охранников, ведь через несколько минут они придут в себя. Их можно оставить здесь связанными, можно даже добить, в конце концов, но вполне возможно, что их отсутствие будет замечено очень скоро. Каким образом организована здесь охрана, сколько в ней людей?

— Наверное, надо связать их, оставить здесь, а самим продолжать действовать, — предложил Бирюков, к тому времени уже успевший обыскать своего противника и тоже обнаруживший у него пистолет.

— А больше нам ничего не остается, кроме как разве что по-быстрому смотаться отсюда. Но, я думаю, тебя такой вариант никак не устраивает?

— Абсолютно не устраивает, — согласился Бирюков. Они быстро связали охранников, воспользовавшись их же куртками и рубашками — руки заведены за ствол дерева за спиной и крепко перехвачены в запястьях. Кляпами послужили носовые платки пленников. Эта операция заняла не больше трех минут.

После нейтрализации охранников Витя, сделав знак Бирюкову следовать за ним, скользнул за угол здания.

С этой стороны в стене тоже были окна, только поменьше, здесь же располагалась и входная дверь, на вид вроде бы самая обычная, не укрепленная. Но на стене, сверху и справа от двери, они заметили небольшую телекамеру — вроде тех, чтo устанавливаются в магазинах, у входа в банки и тому подобных местах. Поскольку камера располагалась достаточно высоко, метрах в четырех от земли, то, даже учитывая не слишком большой угол обзора, она могла контролировать пространство в радиусе примерно метров семи.

Заметив камеру, напарник Бирюкова молча указал на нее пальцем и знаками объяснил: обойдем, мол, и постараемся кого-нибудь оттуда выманить.

Когда они встали метрах в двадцати напротив двери, над которой горел круглый плафон из молочно-белого стекла, Витя сказал:

— Нам надо, чтобы дверь хоть чуть приоткрылась. А как только это случится, берем крепость штурмом. Терять ведь нам нечего, не так ли?

Бирюков пожал плечами — за последние два дня он несколько раз пытался ответить на подобный вопрос в том смысле, что терять вроде бы нечего только ему, но на него даже обижались.

— Вот и ладушки, — Витя воспринял пожимание плечами как признак полностью созвучного мышления. — Тогда начнем дразнить хычников.

Он поднял с земли несколько кусочков крупного гравия и стал метать их в дверь один за другим, пережидая до каждого очередного броска секунд пятнадцать-двадцать. Расчет его заключался в том, что охрана в здании или еще кто-то вначале обязательно сверит показания камеры со стуком в дверь, найдет некоторые несоответствия между увиденным и услышанным, а уж после четвертого или пятого удара, когда стук слышать будет невмоготу, обязательно дверь откроет.

Так и получилось. Знаками указав место Бирюкову — под стеной, но не в зоне, которая просматривалась телекамерой — он метнул второй по счету камень, затем, после паузы, третий, четвертый... У охраны оказался то ли плохой слух, то ли крепкие нервы — дверь открылась только после шестого камешка. Приоткрылась она совсем ненамного, однако Бирюкову этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы ударом ноги распахнуть ее значительно шире.

Человек, который держался за ручку двери изнутри, естественно, вывалился наружу. Впрочем, его выход из здания происходил в два этапа — вначале он задержался, наткнувшись челюстью на кулак Бирюкова, а затем стал выходить гораздо быстрее, поскольку тот же кулак активно толкнул его в затылок.

Витя подоспел как раз в тот момент, когда с Бирюковым, занимавшимся укладыванием на землю человека в куртке и брюках защитного цвета, партнер поверженного собирался поступить точно таким же образом.

Партнер был отброшен сильнейшим ударом ноги сначала в створ двери, а затем, с минимальной задержкой во времени, внутрь здания, где он и улегся на покрытый кафелем пол, произведя не очень много шума.

Ворвавшийся вслед за поверженным стражем Бирюков сразу стал определять, за какой же дверью находится комната, в которой он видел Кристину. Определил он довольно быстро, схватился рукой за ручку и изо всех сил дернул.

Но попытка распахнуть дверь с первого раза успеха не имела. Дверь открывалась наружу, и Бирюков по хрусту и скрипу определил, что замок в двери наверняка сломается гораздо позже дверной ручки.

Разбить дверь ударом ноги в прыжке? Тоже маловато шансов на успех, Бирюков понял это. Во-первых, дверь слишком прочная, а во-вторых, она будет пружинить, так как по размеру достаточно большая.

Молнией вспыхнуло в памяти недавно увиденное — стол с пробирками, кресло с никелированными ножками и подлокотниками, раковина умывальника. Вот, раковину надо сорвать и разбивать ею дверь. Но где же эта комната? Бирюков старался запомнить только местоположение той, в которой он увидел Кристину, и теперь, бросившись в другой конец коридора, стал открывать двери наугад.

Рванув на себя ручку первой, он обнаружил, что попал как раз в тот предбанник, где видел полногрудую женщину, надевающую белый халат поверх трусиков и лифчика. И сразу же в глаза ему бросилась вешалка. Как же он на вешалку раньше не обратил внимания? Стальная, массивная, с рожками — делали ее в те времена, когда металл не экономили, когда главным был принцип: «Коряво, зато надежно». Отличный таран, гораздо более удобный, чем скользкая округлая раковина, которая к тому же и разбиться может после первого удара. Схватив пудовую вешалку, Бирюков выбежал в коридор.

И тут он увидел, что шум, произведенный в результате их вторжения, заставил появиться в вестибюле обитателей этого таинственного дома. Первой бросилась в глаза Бирюкову женщина, которая несколько минут назад выходила из душа. В сознании моментально зафиксировались вызывающе короткий, вызывающе обтягивающий тело халат, ярко накрашенные губы, кокетливая белая шапочка. И эта шлюха выполняет ту же самую работу, что и псы в форме защитного цвета — охранники, которых они с Витей только что нейтрализовали — то есть, работу надсмотрщика, цербера.

Ярость позволила тренированным мышцам сработать с мощью и четкостью пресса, штампующего кузова тяжелых грузовиков. Вешалка сразу сделалась невесомой, а дверь разлетелась в мелкие щепки уже после третьего удара.

Еще раз оглянувшись — женщина, двое мужчин, но не в защитной форме, а в белых халатах, вид внушительный, только Витя с ними все равно играючи справится — Бирюков отшвырнул вешалку и, разбирая на ходу остатки завала в виде обломков двери (попросту круша их руками и ногами), ворвался в комнату.

Кристина содержалась в этом помещении одна. Напуганная шумом и грохотом вторжения, она отбежала подальше от двери и теперь стояла, забившись в угол у окна.

Но увидев, кто к ней припожаловал, она мгновенно изменилась в лице и бросилась навстречу Бирюкову. Сказать, что она обняла его, значило бы не сказать ничего. И дело вовсе не в том, что она обняла его слишком крепко, напротив, она казалась несколько ослабевшей. Но пережитые потрясения и страдания так ясно проступили в том искреннем, абсолютно ненаигранном порыве, что у Бирюкова сжал горло спазм.

Однако он ни на секунду не забывал о том, что полное ее освобождение наступит только тогда, когда они вырвутся из этого каземата.

— Одежда твоя где? — быстро спросил он Кристину.

— Не знаю, — испуганно ответила девушка. — Они все отобрали.

— Ладно, — Бирюков бросил взгляд на ее ноги — шлепанцы из кожезаменителя, — уходим по-быстрому, в чем есть.

Он схватил ее за руку, подвел к выходу и выглянул в вестибюль. Тут ситуация изменилась не в их пользу. Витя держал перед собой того охранника, который влетел сюда от удара его ноги. Пистолет Вити был приставлен к затылку жертвы. Повернув голову в сторону входа, Бирюков увидел, что оклемавшийся страж, которого он нокаутировал при вторжении, стоит в двери и целится в Витю.

Только сейчас Бирюков вспомнил о пистолете, который ему вручил Кирилл Беклемишев. Отпрянув вместе с Кристиной назад в комнату и выхватив из -за пазухи ПБ, он высунулся из за притолоки уже гораздо медленнее и, не очень тщательно прицеливаясь в ноги охранника, нажал на спуск три раза подряд.

Три негромких хлопка — и охранник, рефлекторно схватившись за простреленное бедро, присел. Однако уже в следующее мгновенье две пули вошли в дверной косяк в десятке-другом сантиметров от головы Бирюкова.

В отличие от их с Витей пистолетов, пистолеты охраны не были снабжены глушителями. В пустом вестибюле грохот получился оглушительным.

Вслед за этим незадачливый стрелок рухнул на холодный кафель всерьез и надолго: одна пуля вошла в его тело чуть пониже ключицы, зато вторая попала в скулу чуть левее носа.

Надолго успокоив охранника, которого он удерживал, ударом ствола пистолета по голове, Витя, на ходу кивнув Бирюкову, понесся к выходу.

Мужчины в белых халатах так сноровисто улеглись на пол после того, как прозвучал первый достаточно громкий выстрел, что создалось впечатление, будто они проделывали это упражнение далеко не в первый раз. Зато сексапильная медсестра отреагировала совершенно не в духе сурового времени: она взвизгнула, отпрянула к стене и обмочилась.

Таща за руку босоногую Кристину — шлепанцы она потеряла еще на середине дистанции от двери комнаты до входной двери — Бирюков выбежал вслед за Витей в темный двор.

Теперь им предстояло выполнить последнюю, но не самую простую на сегодня задачу — форсировать ограду. Если сами они проделывали данное упражнение без сучка и задоринки, то для Кристины, несмотря даже на ее спортивность, преграда могла оказаться труднопреодолимой, а ведь у беглецов каждая секунда была на счету, надежда на то, что охранников было всего только четверо, могла и не сбыться.

Но все прошло лучше, чем представлялось до начала форсирования — Бирюков, как домкрат, выжал вверх на вытянутые руки Кристину, опирающуюся своими босыми ступнями о его ладони, на самом верху девушка как-то удивительно ловко управилась сама, а внизу, дернув ее за ногу и тем значительно ускорив спуск, Кристину поймал на руки Витя.

«Джип-чероки» ждал их на том же месте.

— Шум получился, — хмуро констатировал Беклемишев, давая с места полный газ.

— Шум получился, — согласился Витя. Больше они в пути впечатлениями и информацией не обменивались.

— Вот в этой комнатушке всего час назад была девушка, как две капли воды похожая на тебя, — сказал Бирюков Кристине, eдва они появились в квартире Беклемишева. — На время операции по твоему освобождению ее пришлось переправить в другое место, потому как неизвестно было, завершится ли эта операция успешно или нет.

Он умолчал о том, что до штурма каземата они с Витей нагрянули на квартиру профессора Бурмака — как оказалось, не очень охраняемую, с неукрепленной дверью — и потребовали от известного хирурга назвать место содержания «подопытных кроликов». Профессор Бурмак, наверное, и в самом деле не знал, где такое место находится, но он назвал им телефон и адрес некоей Клары Борисовны, которая ведала в его клинике очередностью операций и подбором доноров.

С Кларой Борисовной пришлось бы возиться гораздо дольше — в ее квартире была самая современная сигнализация, стальную дверь мог преодолеть только бронебойный кумулятивный снаряд, а размещалась квартира на седьмом этаже — если бы не предварительный звонок Бурмака, которого налетчики грозились из-под земли достать в том случае, если он вздумает внести корректировку в свое распоряжение после их ухода. Но уже внутри квартиры Клары Борисовны возникли осложнения, в результате которых хозяйка была крепко связана, рот ее был заткнут кляпом. С мужем Клары Борисовны поступили точно так же, телефон обрезали.

И вот теперь можно было на какое-то время передохнуть.

— Ты можешь мне объяснить более или менее внятно, чтo же с тобой произошло позавчера — удивительно, кажется, уже неделя прошла — да, позавчера вечeром? — спросил Бирюков у Кристины.

— Ох, могу, — вздохнула девушка. Выглядела она уставшей, лицо ее было бледным, под глазами залегли тени.

— Валер, может быть, погодишь с расспросами? — осторожно заметил Беклемишев. — Теперь-то все позади вроде, а девчонка, небось, голодная, да и устала до чертиков.

— Ничего, будет есть и рассказывать, — настоял Бирюков. — Выпить ей тоже полезно будет, если тебе бренди не жалко.

— Бренди мне не жалко, — почти обиженно прогудел Беклемишев.

— Спасибо, — слабо улыбнулась Кристина. — Наверное, мне и в самом деле необходимо рассказать все сразу...

Вечером в пятницу я торопилась на вокзал. А до того засиделась в читалке — книги на дом не выдают, а завтра семинар, надо уйму материала переработать... Ну, в общем, это неинтересно все — про читалку и семинар. Интересное началось у входа на перрон. Преграждает мне дорогу этакий вежливый и с виду приличный молодой человек...

— Во что он был одет? — быстро спросил Бирюков.

— Темный плащ и кепка.

— А вместе с ним был здоровый и грубый парень с противным тягучим голосом?

— Был, — удивленно протянула Кристина. — А тебе откуда это известно?

— Молодой человек носил фамилию Хохлов и служил в уголовном розыске, — проигнорировав ее вопрос, продолжил Бирюков.

— Все правильно, — удивлению Кристины не было границ.

— Ладно, дальше что случилось?

— Они посадили меня в машину и повезли.

— Ты их спрашивала о том, куда и по какому праву они тебя везут?

— Да, а еще я сказала, что могу разбить стекло и позвать на помощь...

— ... Но этот Хохлов вытащил пистолет и приставил его тебе под бок. Какой, кстати, был пистолет?

— Обычный.

— Что значит «обычный»?

— Пистолет Макарова.

— Ага, все сходится, — с каким-то даже облегчением произнес Бирюков.

— Что сходится? С чем сходится? — Кристина решительно ничего не понимала.

— С тем, что мне рассказывала твоя сестра.

— Сестра?! У меня нет сестры.

— Ладно, об этом потом, как выражался очень давно известный сатирик. Куда они тебя в конце концов привезли?

— В поликлинику.

— Уф-ф! Ты не помнишь, в каком районе города это было?

— Отчего же не помню — в Заводском. В самом неприглядном районе Южнороссийска. Но поликлиника как раз в неплохом месте размещается — там тополя старые вокруг растут.

— А чем они мотивировали свои действия: вечером тебя хватают, везут на край света? Для чего ?

— Вот там-то, в поликлинике, в присутствии главврача, медсестры и еще одного типа в белом халате, вначале скромно умолчавшего о своем звании и функции, этот Хохлов и объявил мне, какую задачу он выполнял, почему задержал меня. Оказывается, у двоих молодых людей был выявлен в крови вирус СПИДа. И оба указали на меня, как на имевшую с ними половые контакты.

— Снова здорово! — ошарашенно выдохнул Бирюков. — Ты что же, в самом деле имела... эти самые контакты?

— Ну конечно же нет, па, — досадливо отмахнулась Кристина. — Но когда тебе показывают объяснение — или заявление, или донос, не знаю, как этот документ назвать — написанное от руки убористым почерком на двух или трех страницах, а твое имя и фамилия в этом документе подчеркнуты жирной чертой, то поневоле начинаешь думать о том, что у тебя либо «крыша поехала», либо тебе кошмарный сон снится. В этих историях болезни, понимаешь ли, все, как надо, было — листки анализов подклеены, страницы заполнены корявым «врачебным» почерком, обложки истрепаны... И фотографии молодых людей тоже были аккуратно вклеены. Одного из них я, представь себе, узнала.

— То есть, как это узнала? — Бирюков поймал себя на мысли, что тон его уж слишком подозрителен.

— Да так и узнала, потому что знакомилась с ним раньше. Знакомство, правда, шапочное. Я его фамилии даже не знала раньше, только имя помнила: Гера. Герман, значит. Подруга знакомила, это ее парень, он тоже в университете учится. Потом я пaру раз еще встречала его. Ну, привет-привет и все. Никаких, словом, контактов, не говоря уже о половых.

Когда я на фотографию Германа посмотрела, молодой человек в плаще и кепочке, который представился старшим лейтенантом Хохловым, заметил, что человека на фотографии я узнала. «Вот ведь как получается, Кристина Викторовна, — гнусным таким голоском тянет, — выходит, знали вы о том, что являетесь ВИЧ-инфицированной, а продолжали иметь контакты.»

Тут я не выдержала и психанула: «Да что вы, — говорю, — за чушь несете? Это провокация какая-то!» И вот тот тип, который с самого начала не представился или которого не представил Хохлов, вдруг подает голос: «Никакой провокации тут нет, в марте этого года вы обращались в анонимный пункт по ВИЧ-тестированию. Реакция у вас была выявлена положительная. Это, конечно, не означало, что вы больны СПИДом, но разносчицей вируса вы являлись, вы это прекрасно знали». Мне бы сразу сообразить, что если тестирование анонимным было, то они меня «вычислить» вряд ли смогли бы, но, очевидно, весь их расчет на том и строился, что я со всеми тонкостями не была знакома. Ну, и реакция у меня сверхэмоциональная, конечно, к анализу не располагающая: «Вы, собственно, кто такой? Чего вы мне лапшу на уши вешаете?» А он мне с этаким достоинством отвечает: «Я — заместитель главного эпидемиолога города Конюхов...» Еще он имя-отчество выдал, но я не запомнила.

И вновь у меня чувство нереальности возникло. Сплю я, что ли, думаю? Электричка моя уже тю-тю, бабка наверняка волнуется, а эти гады какую-то ахинею несут, но ведь обставлено у них все по-настоящему — на сон мало похоже во сне детали размазаны как-то.

И тогда главврач поликлиники — я сразу почти что симпатией к нему прониклась, потому что он изображал какое-то озабоченно-озадаченное сочувствие ко мне: дескать, лично ничего к вам, девушка, не имею плохого, даже совсем наоборот, но вот вынужден заниматься такими вещами в силу обстоятельств и по профессии — да, этот самый главврач и говорит: «Кристина Викторовна, я понимаю, что вам неприятна эта процедура, но ведь надо же что-то делать для того, чтобы остановить СПИД. Возможно, произошла трагическая ошибка — трагическая в том смысле, что не вы явились источником заболевания этих молодых людей, а наоборот, кто-то из них заразил вас. Вон у этого Германа Михайлова списочек контактов — ого-го! Вы в этом списочке четвертой стоите. А ведь возможно, что и еще какие-то контакты он имел, о которых не упомянул, в том числе и гомосексуальные».

Я тогда и говорю ему: «Послушайте, это бред какой то. Если уж вы подозреваете меня невесть в чем, давайте, возьмите анализ, сделайте этот тест, убедитесь в том, что я никакого отношения ни к этим молодым людям, ни к СПИДу не имею.»

Он вроде бы даже обрадовался тому, что все так легко и просто разрешилось: «Отлично, мы вас, собственно, за этим в пригласили сюда».

Я про себя подумала: ни фига себе «пригласили»! Но промолчала. Весь этот разговор происходил в кабинете главврача. И он говорит мне, главврач: «Вот, Лариса Федоровна сейчас очень быстренько возьмет у вас все пробы, а через пару дней нам с вами все станет ясно. Я ведь даже не исключаю того, что имеет место самый обычный оговор. Возможно, эти парни выдавали желаемое за действительное.»

Пошла я по коридору за медсестрой, которая, значит, Лариса Федоровна. Та меня завела в комнату, на двери которой написано «Манипуляционная». Демонстративно так сняла упаковку с одноразового шприца, взяла вначале кровь из вены. Потом сказала: «Я вам сейчас препарат введу — у него действие почти такое же, как у прививки, и последействие тоже аналогичное: может быть покраснение и припухлость. В таком случае вы к больному месту сухое тепло прикладывайте, желательно это место не мочить хотя бы в течение суток.» И опять сняла упаковку со шприца, разбила ампулу, вытянула шприцем ее содержимое. Я закатила рукав, она мне руку выше локтя ваткой со спиртиком протерла, потом очень профессионально — тюк! Я ничего и не почувствовала. Эта Лариса Федоровна ватку со спиртом попросила придержать некоторое время. Ну все как надо, все как обычно в таких случаях происходит! Убаюкала меня просто эта обыденность.

И убаюкала до того, что через несколько секунд я и в самом деле почувствовала — плыву. Как после бокала шампанского — оно в голову сразу ударяет вроде бы из-за углекислого газа, который спирт по крови быстрее разносит.

Медсестра мое состояние заметила и спрашивает так озабоченно: «Что такое? Вам нехорошо?» Я проваливаюсь куда-то и думаю, что это уже и впрямь нехорошо: бабка где-то переживает, а я тут, может быть, загнусь сейчас, и никто меня не найдет, потому что никакая это не прививка, никакая это не проба...

Потом я стала ощущать, как меня куда-то переносят и перевозят. Голос женский: «Я ее сопровождаю». И другой голос, тоже женский: «А что с ней?» «Кома.» «Ой, ужас какой, такая молоденькая!» Потом опять какой-то свет, шум, тряска, меня опять куда-то несли...

— Все ясно, — Бирюков хлопнул себя ладонями по коленям. — Сначала тебя переправили на вокзал и везли на поезде в спальном вагоне. Там два человека в одном купе как раз размещаются. С тобой могли делать все, что угодно — я имею в виду то, что тебе, скорее всего, вводили препарат, чтобы поддерживать «коматозное состояние». Когда ты очнулась?

— Вчера. Скорее вечером, чем после полудня. Темно уже было, хотя сейчас рано темнеет. И очнулась я в той самой комнате, из которой ты меня... изъял.

— Что же, скорый из Южнороссийска, кажется, в двадцать ноль-ноль отходит. Часов двадцать в пути, значит, в Москву тебя доставили вчера часа в четыре пополудни. Выглядело это так со стороны — больную транспортируют из провинции в столичную клинику, дабы здесь начать борьбу за ее исцеление. А на самом же деле...

— Но что все-таки на самом деле? — обеспокоенно спросила Кристина. — Я ничего до сих пор не понимаю. Мне показалось, что содержат меня в какой-то спецпсихушке: на окнах решетки, дверь на запоре всегда, кормят в палате, в туалет выпускают только под конвоем санитаров.

— Да, почти что спецпсихушка, — невесело ухмыльнулся Бирюков. — У нас вся страна — спецпсихушка. Ладно, сейчас тебе надо будет отдохнуть, сил поднабраться. Мы съездим сначала в то место, где твоя сестра содержится — переоденешься. Не знаю, что на ней твое, что ее, а только не возвращаться же тебе в Южнороссийск в этом халатике. Ты сразу поняла, что не в Южнороссийске находишься, когда в себя пришла?

— Да, разговор не наш, московский.

— А кто же говорил?

— Санитары между собой, врач ко мне заходил еще пару раз.

— Вот как? И по какому же поводу он заходил?

— Самочувствием интересовался. Я его спрашивала, почему меня тут держат, а он так ухмылялся и отвечал: «В ваших же интересах, в ваших же интересах».

— Хорошо, выйдут им еще боком наши интересы. А сейчас будем устраиваться на ночлег...

Он подошел к телефону, набрал номер, несколько секунд слушал гудки, потом лицо его прояснилось:

— Наталья, добрый вечер! Наташ, мы так странно разошлись не больше месяца назад, что я почувствовал настоятельную необходимость вновь тебя увидеть. Да ничего я не звезжу, Наташ. Понимаешь, сад листву теряет (уже вроде даже потерял), дочка подрастает — я к тебе сейчас с дочкой своей в гости приеду — вот только в доме не наточены ножи. Урванцева, блин, при чем тут бред? Это почти что классика, это Шуфутинский. Ладно Наташ, я буду предельно конкретен: можно к тебе в гости через час? Все, набился. Отлично. Целую ручки.

Потом они поехали на квартиру к знакомому Беклемишева, где содержалась Галина. Та с нескрываемым интересом разглядывала свою сестру, хотя явно не испытывала особой радости при виде ее. В общем, эта встреча не напоминала встречу любящих сестер.

— Ты отдашь Кристине ту одежду, которая сейчас на тебе, — распорядился Бирюков, — а сама облачишься в ее халатик. И не вздумай опять играть в маскарад, — мрачно пошутил он, — потому что теперь-то я сразу различу вас.

Одеждой сестры поменялись, словно бы разыгрывая концовку одной из сказок, где дочь благородного, но бедного лесника, третируемого раньше злой и коварной мачехой, а также ее дочерьми, становится принцессой, оставляя недавно обретенных родственников ни с чем и в расстроенных чувствах. Вообще-то большая часть одежды, которая была на Галине сейчас, принадлежала Кристине. А Проусовой, чтобы переоблачиться из сиротского халатика в более приличный наряд, надо было добраться до гостиницы в Шереметьево. В номер гостиницы она еще могла попасть, так как карта гостя находилась у нее, а вот деньги все остались у Яна.

— Тебя доставят туда, — сказал Бирюков. — Вряд ли вы обращались бы со мной и Кристиной подобным образом в том случае, если бы мы потерпели поражение. Собственно, я имел возможность на практике убедиться, как это обращение выглядит. Послушай, я где-то читал, что в Штатах уже разработан новый метод лечения твоего заболевания. У больного действительно отщипывают немного печеночной ткани, а потом готовят из этих клеток какой-то бульон, запуская в него вирус, стимулирующий разрушение холестерина. А уж после того, как вирус изменит этот бульон, его вливают обратно в печень через воротную вену. И печень обретает способность регулировать уровень холестерина.

— Я тоже слышала об этом методе.

— Так в чем же дело? Зачем тогда были все жертвы?

— Не знаю. Ян сказал, что американская методика — дело достаточно отдаленной перспективы, а у нас не остается времени.

— Будем надеяться, что у вас еще есть время.

«Топтуны» из ведомства, в котором служил приятель Клюева подполковник Федоров (проще назвать это ведомство так, нежели МБ, ибо безопасность граждан, да и страны тоже оно уж никак не обеспечивало), все же вернулись к дому, в который вошли Проусовы, но уже с другой стороны. Свои «Жигули» они оставили теперь на почтительном расстоянии, сразу сняли с предохранителей табельное оружие, чтобы при повторной встрече с местными блатными не сплоховать.

Они не должны были испытывать что-то вроде комплекса неполноценности — во всем мире для спецслужб создался режим наименьшего благоприятствования и наибольшего дискомфорта. Посол США в Южной Корее Дональд Грегг, ранее бывший резидентом ЦРУ в Сеуле, выразился об этом предельно откровенно: «По сравнению с днями моей молодости положение разведчика стало намного более опасным. Террористы и торговцы наркотиками безжалостны и несговорчивы».

Да, специалисты по внешнему наблюдению готовы были встретить безжалостных и несговорчивых сообщников торговцев наркотиками (они были свято убеждены, что такими те и являются на самом деле) лицом к лицу, но небритые парни покинули данный ареал, так как Иванов выдал им бессрочную и безвозмездную ссуду в размере стоимости нескольких бутылок.

А объект наблюдения «топтунов» сидел в это время на ступеньках лестницы и приходил в себя. Пониже затылка у него возникла припухлость, голова неприятно гудела, зато он с удовлетворением убедился в том, что деньги у него все целы — российские рубли, родные австрийские шиллинги и еще тысяча американских долларов. Даже документы в виде паспорта у него никто не вытряс.

Однако Галина пропала. Ян Проусов испытывал состояние, которое испытывает человек, пораженный прямым попаданием осколка снаряда или мины. Бедолага ощупывает голову, убеждается в том, что она цела, слышит, что его часы тикают, видит, что секундная стрелка бежит — значит, он не оглох, не ослеп, да и часы уцелели. А то, что он не обнаружил правого ботинка вместе с куском штанов ниже левого колена — не беда, ведь боли-то он не чувствует. Боль приходит несколько позже, а с нею и осознание того, что вместе с ботинком потеряна и нога.

Ян осознал, что он находится сейчас в еще худшем состоянии, чем был до приезда в Россию. Тогда он еще не платил тысячу долларов вперед человеку, которому должен был заплатить сейчас вторую половину. так как человек этот обеспечил организацию похищения сестры Галины.

Но теперь уже наличие сестры теряло всякий смысл, ведь самой Галины не было. Кто ее похитил? Что, если эти люди имеют какое-то отношение к ее сестре? Что, если Колдун, человек, которому он должен сейчас отдать вторую тысячу долларов, сам организовал этот спектакль? Он остался у разбитого корыта, как говорят в подобных случаях русские. Ян знал их язык, знал их литературу, знал их фольклор — ведь он был русистом по научной специальности.

Однако у него не оставалось никакого иного выхода, кроме как подняться со ступенек, опять подойти к лифту, вызвать его и подняться на шестой этаж, к Колдуну, с которым его заочно познакомил один русский, ныне проживающий в Австрии. Вместе с Яном Проусовым в лифт вошли двое мужчин незапоминающейся внешности.

7

— Эх, тяжелый все же день понедельник, — в аэропорту Южнороссийска их встретил Клюев. — Видишь, Кирилл загрузил вас на спецрейс — никакого шмона. Зря ты не взял тогда «игрушку». А ты, казачка, натерпелась? — это уже относилось к Кристине. — Терпи, атаманшей будешь. Выборной атаманшей. Какие проблемы, Николаич? Почему ты такой неадекватно сосредоточенный?

— Ты же прекрасно понимаешь, Женя, что проблемы у нас остались, Отвези нас сейчас, пожалуйста, на железнодорожный вокзал, откуда мы поспешим к любимой бабушке, а уж потом...

— А уж потом — суп с котом. Давайте сэкономим время и ваши средства — к бабке вас отвезу я. Все, возражения не принимаются.

Бирюков строго-настрого наказал матери не выпускать внучку из дому по меньшей мере дня два. На вопрос о том, где же внучка пропадала, Бирюков ответил, что загуляла девка, аж в Москву ее занесло. Давала она телеграмму и отцу, и бабке. Только отец получил, а бабка почему-то нет.

Бабка соглашалась с тем, что почта нынче работает из рук вон плохо, как, собственно, и вообще все учреждения работают. Но в то же время она, разыгрывая из себя крайне наивную, спрашивала, как могло получиться, что и Бирюков так поздно телеграмму получил. Бирюков терпеливо объяснял, что в субботу он попал домой вечером, обнаружил на двери записку о том, что на его имя поступила телеграмма, что ему надлежит либо прийти в почтовое отделение, либо позвонить туда. Он позвонил, но там уже никого не было. А в воскресенье у них выходной, так что содержание телеграммы он смог узнать только в понедельник утром — даже и не одной, а двух телеграмм сразу, так как вторая телеграмма поступила как раз в тот момент, когда для Бирюкова разыскивали первую.

Бирюков мог быть уверен в том, что бабка учинит Кристине форменный допрос, так как она не поверила ни одному его слову. Однако сейчас у него не было времени на то, чтобы проинструктировать Кристину относительно поведения на «допросе», потому что его ждал Клюев, с которым они быстро возвратились в Южнороссийск.

— Смотрите, синьоры, — Ненашев выглядел непривычно серьезным. Он выложил на стол сначала лист великолепной финской бумаги, на котором было изображено женское лицо. Похоже, портрет был создан методом ксерокопирования или еще каким-то современным способом.

Ненашев объяснил — портрет сделан лазерным принтером, после того, как компьютер обработал изображение на видеопленке. А изображена там была женщина, высунувшаяся в окно автомобиля стоявшего утром шестнадцатого октября около центрального почтамта.

— Знаете, — говорил Ненашев, — когда они стали свою алхимию разводить, мне показалось, что импровизируют друзья-компьютерщики сверх меры или же просто мне, непосвященному, баки забивают. Ан нет.

Сказав это, он положил на стол фото — тоже женское. Лицо на фотографии было очень похоже на портрет, созданный компьютером.

— Вот, — Ненашев не скрывал торжества, которое, правда, носило мрачноватый оттенок. Он эффектно, словно карту, успешно завершающую раскладывание сложнейшего пасьянса, положил посреди двух портретов третий — уже из газеты.

Клюев взял газету, сложенную в несколько раз, развернул ее и прочел наконец подпись под фото:

— Алла Чепцова будет защищать честь России на чемпионате мира в Австралии.

— Угу, уже отзащищалась, — уточнил Ненашев. — Ты на дату погляди — февраль девяносто второго года. А сейчас, соответственно, октябрь девяносто третьего. Воды много утекло, водки тоже.

— А при чем тут, собственно, водка? — несколько удивленно спросил Бирюков.

— А при том, что этой даме, наверное, следует уже лечиться по методу Довженко.

— Но как же так? Ведь она спортсменка. Вон, в сборную России даже попала.

— Как попала, так и выпала оттуда, — скривился Ненашев. — Вывели ее из состава сборной еще в конце прошлого, девяносто второго года. Мастер спорта по стендовой стрельбе — если не хроническая, то стремительно прогрессирующая в этом направлении алкоголичка.

— Ты говоришь это таким тоном, словно сожалеешь о ее судьбе, — осторожно заметил Бирюков.

— Да, Николаич, сожалею. Потому что знал ее раньше и знал несколько иным человеком.

— Тогда все вопросы снимаются.

— Ну почему же снимаются? Не такой уж я, в конце концов, тонкокожий. Да и потом — что было, то, как принято выражаться, быльем поросло. Я не могу понять одного — время, что ли такое наступило? Все звереют. Бабы идут снайпершами, зарабатывают бабки где угодно — в Абхазии, в Карабахе, в Югославии бывшей.

— Ну, допустим, женщины-снайперы существовали во все времена, — возразил Бирюков. — Возьми хотя бы знаменитую Людмилу Павлюченко — скольких она немцев переправила в другой мир? Несколько рот, полк? Когда она в сорок третьем году в Штаты ездила, Чарли Чаплин, который, как теперь выясняется, был страшно агрессивным по своей психологической конституции, ей полчаса руки целовал, пальчик за пальчиком. Его восхищал факт, что она убила стольких нацистов. Скорее всего, он даже не нацистов в них видел, а просто двуногих животных, как и все остальное человечество. А вообще я подозреваю, что у женщин всегда существовала подсознательная агрессивность^-— больше, чем у мужчин, которым вроде по назначению своему положено быть агрессорами. Ладно, завалила она Шабалову. Так ведь данный факт только нам известен, а менты, возможно, ни в жизнь не докопаются.

— Ох, Николаич, чувствую, что ты меня утешать изо всех сил кинулся, — невесело улыбнулся Ненашев. — Это уж дело ментов — докопаются они, нет ли. В первом случае я особенно горевать не буду, ибо каждый должен нести ответ за то,что совершил, а за преступление — тем паче. Не было у меня с Аллой Чепцовой никаких особых отношении, переспали раз двадцать, а может, тридцать, так ведь сейчас это и близкими отношениями даже не очень считается. Не в этом дело, просто я знал ее как бабу добрую, сердобольную даже, мягкую, и вдруг на тебе — ухлопать ни за здорово живешь человека. Да ладно бы еще мужика матерого, волчару какого-нибудь, у которого руки по локоть в крови. А то ведь... Ладно, вытащу я из госпожи Чепцовой всю подноготную правду, даже если и придется в прямом смысле слова из-под ногтей ее вынимать, — он стукнул кулаком в ладонь.

— Эй, господин вытаскиватель, ты поосторожней все же будь, — осадил его охотничий или сыщицкий азарт Клюев. — Может быть, тебе помочь? Ведь не по злобе же она Шабалову застрелила и не из ревности наверняка. Скорее всего, за ней стоит кто-то, кто очень попросил ее сделать это. Думаешь, он тебе позволит беспрепятственно задавать ей разные вопросы?

— Один справлюсь, — проворчал Ненашев. — Конечно, очень даже может быть, что она на своего хозяина работала. Но и насчет ревности — зря ты такие опрометчивые заявления выдаешь. Николаич прав — баба существо агрессивное, коварное и мстительное.

Чепцова открыла не сразу — очевидно, рассматривала пришедшего в «глазок» в двери. Но уж открыв дверь, реагировала на появление Ненашева бурно, раскованно и непосредственно, как может делать это женщина, пьющая достаточно долго для того, чтобы обрести, как выражаются медики, зависимость от алкоголя, и достаточно пьяная в данный момент.

— Ненашев, бля, вот это визит! Какими судьбами, еть твою мать, какими ветрами? Что-то должно было случиться, раз ты пожаловал к одинокой женщине. Неужели потрахаться больше не с кем?

Она повисла на шее у Ненашева и залезла языком ему в ухо.

— Погоди, Алла, — он с трудом сдержался, чтобы тут же не вытереть обслюнявленное ухо ладонью, сделал это только после того, как Чепцова повернулась, чтобы идти впереди гостя.

Оказывается, хозяйка была дома не одна. Смазливенькая девчушка сидела в гостиной за небольшим столиком и курила, стряхивая тонким пальчиком пепел в массивную пепельницу из горного хрусталя. Пепельницу Ненашев хорошо помнил, хотя сам не курил.

— Олюня, позволь тебе представить своего друга и бывшего хахаля, — Чепцова обернулась к гостю и сделала пошлый жест эстрадного конферансье. — Налей-ка ему штрафную.

Ненашев заметил, что под столом уже стоит пустая бутылка из-под водки, а в бутылке, стоящей на столе, содержимого оставалось на треть. Олюня состроила гостю глазки.

— Алла, — Ненашев сожалел, что застал Чепцову в таком состоянии — вовсе не потому сожалел, что заботился о ее здоровье и нравственности, просто он осознавал, что объясниться с нею сейчас будет достаточно трудно. — У меня к тебе серьезный разговор.

— Ну, ешь твою мать, Ненашев, до чего ты серьезным мужиком заделался — просто атас, — помотала головой Чепцова. — Брезгуешь, что ли?

— Ладно, — Ненашев почувствовал, что она все равно не отстанет, — плесни, только совсем немного.

— А мы и сами помногу не пьем, и гостям не наливаем. Правда, Олюня? — Чепцова достала из бара, встроенного в стенку, широкий хрустальный с толстым дном стакан для виски, плеснула в него жидкости на два пальца.

И стакан этот Ненашев помнил. Она ведь его специально достала? Он выпил, почти не почувствовав ни вкуса, ни крепости водки.

— Закусите, пожалуйста, молодой интересный, — Олюня приготовила ему бутерброд с сардинами, но в глазах ее горел призыв, недвусмысленный, старый и банальный, как старо и банально многое в этом мире.

Думая о том, какая она все же пошлая и развратная дура, Ненашев торопливо сжевал бутерброд, промычал что-то вроде благодарности и решительно взял Чепцову за плечо.

— Идем-ка, Алла, потолкуем на кухне. А Оля пусть телик врубит или музычку послушает пока — не очень громкую, разумеется.

— Что за извращение — заниматься любовью на кухне? — дернула плечиком молодая подруга Аллы. Она полагала, очевидно, что выдала нечто очень остроумное и экстравагантное, посему и улыбнулась победной улыбкой, которая, в основном, предназначалась для Ненашева.

Ненашев в очередной раз подумал о том, какая она все же дура, и ответил Олюне кислой гримасой.

Поплотнее прикрыв за собой дверь на кухне, он тихо спросил Чепцову:

— Ты не очень пьяна сейчас?

— А в чем дело? — веселость ее, похоже, улетучилась.

— Дело достаточно серьезное, как я уже говорил. Мне надо задать тебе пару вопросов.

— Каких еще вопросов? — а она, как выясняется, раньше просто старалась казаться более пьяной, чем была на самом деле.

Ненашев сунул руку во внутренний карман куртки и вытащат оттуда лист плотной бумаги, который аккуратно положил на стол перед Чепцовой.

— Что это? — она наклонилась пониже, будто плохо различала, что же было изображено на бумаге.

— Не что, а кто, — спокойно ответил Ненашев. — Это ты.

— А-а, теперь вижу.

— Да ты и раньше все прекрасно видела. Изображение ведь очень четкое. Ты не догадываешься, где, когда и при каких обстоятельствах этот кадр был снят?

— Не догадываюсь, — лицо ее скрывали свесившиеся пряди светлых волос, а руки, крепко схватившиеся за углы стола, побелели.

— В прошлую субботу, шестнадцатого октября — это в графе «где и когда». А насчет обстоятельств ты должна вспомнить.

— Что я должна вспомнить? — она резко вскинула голову. Глаза се напоминали глаза любого затравленного и загнанного в угол животного — Ненашеву просто не захотелось конкретизировать для себя, что же это за животное. Поэтому он перевел взгляд на точку на стене повыше головы Чепцовой.

— Алла, я не шантажировать тебя пришел, — очень тихо, но внятно произнес он. — Мне очень необходимо знать, что — или, вероятнее всего, кто — заставил тебя сделать это. Кретов?

Она выматерилась. Ненашев почувствовал, что ругательство не имеет адресатом его — просто Алла таким образом выражала свое отношение ко всему миру.

— Откуда у тебя это? — спросила она. — И у кого это есть еще?

— Я отвечу тебе сразу на вторую часть вопроса — ни у кого, кроме меня, нет. У ментов нет. У меня есть несколько таких кадров. Этот — просто самый четкий.

— А кто это снимал? С какой целью?

— Видишь ли, так получилось, что наши пути пересеклись в очередной раз — в довольно неожиданный момент. Ты выполняла задание по ликвидации Шабаловой, а мы, в силу сложившихся обстоятельств, тоже следили за ней.

— Кто это — мы?

— Я и мои друзья.

— Ты же сказал, что обо всем случившемся известно только тебе. Или я неправильно тебя поняла?

— Ты правильно меня поняла в том смысле, что мое мнение и мнение моих друзей чаще всего совпадают.

— А зачем вы следили? Вы что — сыщики?

— Вроде того. Алла, знание всех деталей нынешней моей деятельности тебе мало поможет...

— Мало поможет — в чем? — со злостью в голосе спросили она.

— Ну, — Ненашев немного опешил: он же все считал Чепцову более пьяной и более податливой, — мало поможет в твоем намерении уйти от прямого ответа.

— А кому это я должна давать прямой ответ?

— К счастью для тебя, пока только мне.

Она посмотрела на него долгим немигающим взглядом. Ненашев взгляд выдержал, Алла первой отвела глаза.

— Все дерьмо, — сказала она. — Ничего не имеет смысла.

— Но у других — к примеру, у той же Шабаловой — может быть несколько иное мнение на сей счет. Если не смысл, то причина же должна существовать, по которой ты сделала это. Тебе хорошо заплатили?

— О да! На эти деньги я смогу, — она остановилась, будто подсчитывала что-то, — я смогу достаточно безбедно просуществовать на этот гонорар около полугода. Мне, понимаешь ли, надо пить и колоться — да-да, я уже ширяюсь — это в первую очередь. Ну, а еще мне надо жрать...

— Кто тебе заплатил? — резко перебил он ее. — Тот, на кого ты работаешь?

Она промолчала. Но это был как раз тот самый случай, когда молчание следовало понимать в качестве положительного ответа.

— Послушай, — осторожно произнес Ненашев, словно боясь, что рыбина сорвется с крючка, — но ему-то зачем это было нужно — все-таки лишний труп на себя брать? Рано или поздно все всплывает.

— Не знаю, — она вздохнула — просто так вздохнула, вроде бы даже и с некоторым облегчением, словно речь пошла теперь о вещах сугубо обыденных. — Он на эту Шабалову окрысился прямо с некоторых пор. И вроде бы ни с того, ни с сего. Ведь он ее и раньше знал. А тут вдруг...

— Когда произошло это «вдруг»? На прошлой неделе?

— Кажется. То ли в начале прошлой, то ли в конце позапрошлой. Он мне сначала ее фото показал: «Видишь, Алла? Очень, очень опасная это стерва». А я ему ответила в том смысле, что Шабалову знаю и не подозревала раньше, что она может оказаться стервой. Еще я сказала, что и сам он, кажется, был о Шабаловой несколько иного мнения раньше. А он...

Дверь неожиданно распахнулась. На пороге стояла подруга Аллы.

— Там тебя к телефону, — объявила она и, едва Алла разминулась с ней в двери, одарила Ненашева блудливой улыбкой. Ненашев подумал, что ему предстоит не самое приятное занятие в следующие несколько минут — побыть с нею наедине.

Однако не минуты определяли развитие событий — в следующую секунду произошло нечто такое, что решительно не укладывалось в систему представлений Ненашева об Олюне.

Он мог поклясться, что пистолет с глушителем возник в ее руке из ниоткуда, словно голубь или кролик в цилиндре иллюзиониста. А пистолет должен был неминуемо выстрелить — мгновенно, незамедлительно, без малейшей задержки, потому что держала она его уверенно, сноровисто и вообще решимость во всем ее облике читалась.

И метнуться ему некуда было в тесной кухоньке, и времени для того, чтобы ухватить предмет потяжелее да на голову этой сучонке опустить, решительно не было — она куда быстрей нажмет пальчиком на спусковой крючок.

И выстрела он не расслышит, только толчок ощутит — однажды в него вот так стреляли уже, но тогда он в бронежилете был, да и расстояние раза в три побольше было между ним и стрелявшим в него.

Ненашев не успел домыслить свои грядущие ощущения, потому что Олюня вдруг неожиданно дернулась вперед и упала на стол, вытянув для равновесия руки перед собой.

Тут уж размышления и рефлексия были совсем лишними. Ненашев скользнул боком мимо падающего тела и, свалившись сверху вниз на Олюню, мертвой хваткой сжал ее правое запястье. Не очень громкий щелчок все же раздался, одновременно щелчок вроде как эхом отозвался в углу, где стоял кухонный шкаф. Чуть позже обнаружилось, что в шкафу возникло аккуратное отверстие — как раз такое, какое оставляет пуля калибра девять миллиметров.

Но следующего выстрела он Олюне не позволил сделать — она просто не могла уже пистолет удерживать в руке, которая после этого в течение нескольких минут вообще не могла функционировать.

— Ого, — Ненашев почти что с восхищением разглядывал ПБ, из которого его совсем недавно пытались убить. — А ведь это «игрушка» для профессионалов, в спецназе на вооружении состоит, как же она к такой куколке попала?

И он словно бы за ответом обернулся к стоявшей в двери Чепцовой. То, что это именно Алла толкнула «куколку», ясно было и дураку, к коим Ненашев вполне резонно себя не причислял.

Олюня между тем сползла со стола на стул и, кривясь от боли, массировала правое предплечье. Сейчас все ее мысли были обращены на собственное физическое состояние.

— Ну-ка, обыщи ее, — Ненашев кивком указал Алле на подружку. — Тебе это несколько сподручнее сделать.

Олюня попыталась оказать сопротивление при обыске, но, поскольку верхние конечности у нее действовали «не по полной программе», то Алле без труда удалось извлечь из заднего кармана ее брючек запасной магазин для пистолета, а из кармашка блузки миниатюрный магнитофон — Ненашев с первого взгляда определил назначение этого устройства.

— Теперь веревку бельевую, длинный пояс или еще что-нибудь в этом роде волоки, да поживее, — отдал он следующее распоряжение.

Алла принесла целый моток толстой капроновой веревки, способной противостоять мускульным усилиям связанного слона или носорога, и Ненашев буквально спеленал этой веревкой по рукам и ногам несостоявшуюся Шарлотту Корде или Фанни Каплан. Он оставил ей только возможность орать, коей она в полной мере и воспользовалась, изрыгнув на него поток ругательств, из которых выражение «педераст соленый» не явилось самым непристойным, но своей оригинальностью заставило Ненашева перебрать в памяти все известные ему аналоги этого словосочетания. Он сразу вспомнил ремарковскую «коровью голову, разъедаемую раком» и еще раз сделал заключение о том, что немцы слабы на выдумку в области непристойностей, посему и используют для этого в основном «фекальную область». Только ругательства в английском языке могут более или менее соперничать с русскими.

— Где ты подцепила эту красотку? — сразу же осведомился Ненашев, когда они, оставив Олюню привязанной для полной безопасности дополнительно к стулу и ножке кухонного стола, прошли в гостиную.

— Да так, в одной компании, — Чепцова недоуменно пожала плечами. — Я ведь и подумать не могла...

— Иными словами, ты утверждаешь, что в той компании никто не мог знать Кретова?

— Теоретически — однозначно нет, — не задумываясь, ответила Алла. — Вот потому и удивляюсь.

— Удивляться тут есть чему, полностью с тобой согласен. На меня она произвела впечатление тупой и похотливой сучонки, с некоторой, впрочем, склонностью к сексуальным фантазиям типа лесбийской любви.

— Слушай, Ненашев, ты, блин, вроде как психоаналитик или психопатолог получаешься, — Чепцова смущенно покачала головой.

— Но одно и другое не мешает третьему, — Ненашев поднял вверх указательный палец. — Дура и извращенка вполне может проявить отличные способности шпионки, как и оказалось в данном случае. Значит, сегодня у нас вторник, события, — он с ударением выделил это нейтральное слово, — произошли в субботу. А как давно ты познакомилась с ней?

— В воскресенье утром, — немного подумав, ответила Чепцова. — В субботу я у Томки заночевала, потому что мы там все нажрались до зеленых соплей.

— Томка тоже лесбиянка? — деловито поинтересовался Ненашев.

— Да нет, ну что ты... Собственно, и Олюня эта — так, эпизод, я достаточно редко сталкивалась с подобными вещами. А у Томки в компании той и мужики были. А утром в воскресенье появилась Олюня. Не знаю, какие отношения ее с Томкой связывают, но пришла она в гости именно к ней и некоторых гостей тоже знала. У нее с собой три бутылки «Кристалла» оказались, похмелка грандиозная получилась.

А потом она как-то ко мне перебралась. Прилипла, короче. Я тогда решила, что это... ну, по любви, что ли случилось. Во блин, Ненашев, — она растерянно улыбнулась, — неужели же я такая мужеподобная, что ко мне молоденькие лесбияночки липнут?

— Отнюдь, — вполне серьезно и вполне откровенно ответил Ненашев. — Тем более, что в последнем случае, как выясняется, вспыхнувшая страсть не была вполне искренней, а послужила всего-навсего дымовой завесой для маскировки истинных намерений — следить за тем, чтобы ты не сболтнула чего-то лишнего.

— Но ведь проще всего было бы шлепнуть меня, — Алла наморщила лоб. — Это можно было сделать и вчера, и позавчера.

— Выходит, что нельзя было — вернее, нежелательно. Они проверяли, не выйдет ли на тебя кто-либо из посторонних. Вот посторонний и появился, да еще какой посторонний — сразу начал расспрашивать о Кретове. Тут надлежало сначала шлепнуть постороннего, а потом вытаскивать из тебя все, что ты знаешь о нем. Ну, а после этого резоннее всего было ликвидировать и тебя. Лично я по такой схеме действовал бы, окажись я на их месте. Ладно, не будем терять времени, погутарим с Олюней, она нам может много интересного поведать.

Они вновь вернулись на кухню. Но едва Ненашев уселся на стуле напротив пленницы, как во входную дверь квартиры позвонили. Его реакция была моментальной и максимально подходящей к ситуации: полотенце, висевшее на спинке стула, в долю секунды оказалось обернутым вокруг головы Олюни на уровне ее нижней челюсти, а тугой узел, завязанный пониже затылка, лишал ее возможности каким-то образом сбросить предмет, мешающий издавать достаточно громкие и членораздельные звуки.

— К тебе еще кто-то должен был прийти? — как можно тише спросил он Чепцову.

— Да вроде бы некому приходить, — лицо ее выражало тревогу, и Ненашев понял, что тревога — естественное теперь состояние Аллы, что она с некоторых пор боится всего и всех.

— Ладно, тогда я пойду погляжу, — он мельком взглянул на флажок предохранителя — не переставил ли ненароком сам, а у Олюни «пушка» была готова к бою.

Крадучись вдоль стены, Ненашев подошел ко входной двери сбоку и, изгибаясь, выглянул в «глазок». Вероятность того, что с той стороны начнут палить сквозь дверь, была не очень большой — в сказки относительно того, что можно заметить с наружной стороны, как появляется тень в «глазке», верят, пожалуй, только читатели детективов, а если визитеры и ухлопают одного, то второй из находящихся в квартире вполне будет в состоянии поднять тревогу. Кем являлись визитеры, Ненашев определил однозначно, еще до того, как увидел их. Серьезные молодые люди. Интуиция безошибочно подсказывала ему, что это явно не инспекторы и не оперуполномоченные из уголовного розыска.

Так же на цыпочках, бесшумно, Ненашев вернулся на кухню, взял за руку Аллу и увел ее в гостиную, где тихо притворил за собой дверь. Подняв трубку телефона, он набрал номер, поочередно нанимая мягкие, податливые кнопочки. Диск его, пожалуй, нервировал бы сейчас.

Ответил ему Клюев. Услышал приглушенный голос Ненашева, он сразу спросил:

— Ну что — ужо? Вляпался, говорю, в дерьмо? Захлопнулась западня, да? Отвечай быстро и односложно.

— Не совсем, — тихо ответил Ненашев — Но желательно...

— Что желательно, я и без тебя знаю. Продержись еще хотя бы минут десять.

— Могу и больше.

Ненашев говорил правду. Четвертый этаж, всего один сомнительный вход снаружи через балкон, две обоймы к ПБ плюс две к собственному «макару». Время суток, конечно, позволяет осадившим квартиру не бояться лишнего шума — в одиннадцать утра вряд ли много народа находится дома. К тому же сейчас все напуганы — в основном, прессой и телевидением — и не рискнут даже ко входной двери приблизиться.

Еще один звонок в дверь, очень долгий на сей раз. Хорошо еще, что звуковоспроизводящее устройство модерновое, трель мелодичная получается, а будь на его месте допотопная «трещотка», впору было бы свихнуться.

Олюня, стерва, громко замычала, задергалась, ей стол даже удалось приподнять, к которому она была привязана, ножки стола по полу стукнули. Эх, недоучел, кретин — надо бы ее, сучку, в ванную отвести, там к какой-нибудь трубе привязать.

Да, эти, что за дверью, сразу поняли, что Олюня им открыть не сможет, с первых секунд поняли. Олюня им успела позвонить, когда Ненашев с Аллой на кухне беседовали. Олюня все должна была обтяпать к их приходу и быстренько в квартиру впустить. Без Олюни они все равно не уйдут.

— Да что же мы тут, дрожать, что ли будем, как премудрые пескари? — весело и уже громко сказал Ненашев. — Ты, девушка, с этой штукой обращаться умеешь?

Он, взяв за ствол свой «макар», протянул его Чепцовой.

— Обижаешь, — просто ответила она.

— Тогда стой вон там, — он указал ей на место в прихожей, — и постарайся не прострелить мне башку, если вдруг придется пускать его в дело.

Вслед за этим он решительно шагнул к входной двери, быстро отодвинул защелку, распахнул дверь — но так, чтобы она не задела его в том случае, если с наружной стороны резко ускорят процесс ее открывания.

— Здравствуйте, гости дорогие, — почти приветливо сказал Ненашев, наставляя на молодого человека, стоявшего поближе ко входу, «трофейный» ПБ. — Заждались мы вас. «Пушки» здесь будете вытряхивать или в квартиру занесете?

— Какие пушки, о чем вы? Мы к Николаю Олимпиевичу пришли, — агнец сущий, а не громила.

— Ай-яй-яй, — засокрушался Ненашев. — К Олимпиевичу, значит? А здесь таких нету. Квартиркой вы ошиблись, выходит?

— Но почему же ошиблись? — похоже, пистолет в руке Ненашева на молодого человека не производил особенного впечатления. — Ведь это пятнадцатая квартира, — он кивнул на табличку на двери.

— Ага. Но в таком случае вы домом ошиблись. Этот — одиннадцатый. А вам какой нужен?

— Десятый, — теперь уже в голосе молодого человека слышалась некоторая неуверенность.

— Конечно, конечно! А если бы я сказал, что это дом номер десять, ты бы заявил, что вам нужен одиннадцатый. Или девятый. Вот что, парни, валите отсюда без лишнего шухера и шефу своему передайте, что не такой уж он «крутой», как сам о себе думает.

— Какому шефу? О чем вы? — десять против одного, что этот сукин сын недоумение разыгрывает, хотя разыгрывает неплохо.

— Да валите же! Сколько можно просить?

Молодой человек пожал плечами, повернулся, не спеша пошел к лестнице. То же самое проделал и его безмолвный партнер.

«... Почему Кретова пригласил? Потому что знаю его. Раньше дела всякие с ним имел общие. У него сейчас контора солидная, патентов всяких куча, связи старые остались. Связи — огромное дело. Без связей ты дерьмо, а со связями — человек.»

Бессвязное бормотание, потом повисла пауза. Зазвучал голос Клюева: «— Значит, ты пригласил Кретова, и он взялся за это дело — выслеживать легавых, девку выкрасть, Шабалову завалить?»

«— Не-а, — Брус зашелся тихим радостным смехом, — он сначала вообще не хотел мне помогать. Для него Колдун — пустой звук, хотя тот и «авторитет». Колдун — мой кореш. Я «бабки» Кретову предложил неплохие. Только ведь у него самого «бабок», что дерьма. Но дня через два он чуть ли не задаром вдруг захотел сам все сделать, сказал, что я вообще отвалить могу. В чем дело, говорю? А он начал мне что-то там травить про интерес профессиональный, про пятое-десятое. Но я же Сашку Кретова знаю, это такой змей, он выгоду нюхом чует под землей метра на три. Я думаю, положил он глаз на лопатник, на карман, то есть, того фраера закордонного? Мне Колдун за фраером наказал смотреть, чтобы с ним, значит, все в ажуре было и с девкой его тоже...»

Бирюков выключил магнитофон.

— Как тебе такое предположение — относительно того, что Кретов на «лопатник» Проусова глаз положил? — спросил он.

— Чушь собачья, конечно, — пожал плечами Клюев. — Брус ведь сам же говорил, что у Кретова «бабок» как дерьма. Впрочем, Брус жлобяра и представления у него обо всем самые что ни на есть жлобовские. Но то, что Кретов на порядок побогаче Проусова будет, факт почти несомненный. Нет, Проусов привлек Кретова чем-то иным...

— Скорее всего чем-то, с чем Проусов был связан или чего касался, — задумчиво произнес Бирюков. — Теперь нам однозначно известно, что Шабалова была ликвидирована исключительно по инициативе Кретова, Брус же занимался похищением Кристины, подменой, претворяя в жизнь сценарий Проусова.

— Может быть, стоит расспросить об этом самого Проусова? — предложил Клюев.

— А как ты его теперь достанешь, Проусова? Он ведь укатил, улетел, точнее, в свою благополучную альпийскую республику.

— ... В которой и у нас свои люди имеются.

8

— Здравствуйте, — этого человека Ян Проусов видел в первый раз в жизни, но то, что тот поздоровался с ним по-русски, его насторожило.

— Добрый день, — сдержанно ответил он.

— Меня зовут Станислав Кондратьев, — сказал гость и как-то виновато улыбнулся. — Я живу сейчас в Зальцбурге, в Вене проездом, а вообще когда-то был гражданином СССР. Вот ведь как получается, Ян, в России у нас с вами есть общие знакомые... Один из них — его фамилия Бирюков — знаком с вами, правда, только заочно.

— Я ему чем-то обязан? — еще больше насторожился Ян. После того, как во время последнего визита в Россию на него сначала напал неизвестный тип, а потом его же арестовали люди из МБ, Проусов ко многим вещам, связанным с этой страной, относился подозрительно.

— Нет, — поспешно ответил Кондратьев. — Это как раз он и просил передать. «Никто никому ничего не должен», — буквально так сказал. Но он хотел бы узнать у вас кое-что. Ваш бывший учитель Павел Штястны, жену и дочь которогo в сорок восьмом году выслали в Советский Союз, в Казахстан, разыскал только дочь — когда она уже была взрослой замужней женщиной. Возможно, Штястны говорил вам, какую фамилию носила в то время в Казахстане его дочь? Она оставила свою или взяла фамилию мужа?

— Зачем это вам? Зачем это ему? — вопросом на вопрос ответил Проусов.

— Я могу определенно ответить только на первую часть вопроса. Этот человек в свое время оказал мне услугу, которую трудно переоценить. А относительно того, зачем это надо ему — он сказал буквально следующее: «Проусов должен знать, зачем мне это надо».

— Да? — удивился Проусов. — Именно так и сказал?

— Именно так.

— Ладно, получается так, что я тоже кое-чем обязан этому вашему Бирюкову. Долги надо отдавать. Даже умершим... Вы, наверное, не совсем понимаете, о чем я сейчас говорю. Штястны верил в меня как в своего ученика, он предрекал мне будущее крупного ученого, а я занялся сочинительством, потому что это занятие более эмоциональное, волнительное и денежное. Возможно, я уже тогда предчувствовал, что изменю науке, а, следовательно, и Штястны — поэтому как бы заранее отдал долг, удочерив его внучку сразу же после его смерти.

Пересечь государственную границу Казахстана оказалось делом ненамного более сложным, чем выбраться в соседнюю российскую область.

И рубли российские, и язык русский — все здесь было в ходу, все принималось, все обменивалось.

В Усть-Каменогорск Бирюков попал уже к вечеру. Погода здесь была хуже, чем в Южнороссийске, хотя, как Бирюков определил по карте, находился он ненамного северней. Да, здесь уже дышал континент, здесь была Сибирь. К ночи стало совсем по-зимнему холодно, с Иртыша дул сильный ветер, а на лужах даже схватился тонкий ледок.

В квартиру номер семь дома с таким номером по улице, сохранившей свое революционное название, несмотря на обретение Казахстаном независимости, Бирюкова долго не хотели впускать. То ли хозяйка принимала его за «домушника», то ли наоборот, за представителя правоохранительных органов. Судя по бутылям на кухне и странноватому запаху, оттуда исходившему, там либо варилось какое-то хитрое наркотическое зелье, то ли гнали самогон даже не из табуретки, а из старой овчины.

Хозяйка, русская женщина лет шестидесяти, представившаяся просто Сафроновной, жила здесь с самого начала освоения целины, с пятьдесят четвертого года, а происхождение свое вела из Рязанской области, о чем она и поведала Бирюкову сразу, как бы предложив ему изложить в ответ свою краткую автобиографию.

Бирюков автобиографию изложил, соврав, правда, что в настоящее время он занят коммерцией и приехал сюда договариваться насчет поставки разных сельскохозяйственных продуктов из теплых краев.

Бывших своих соседей, Прокофьевых, Сафроновна на удивление хорошо помнила, хотя с тех пор, как их не стало, прошло уже восемнадцать лет.

— Стало быть, вы им родственником приходитесь? — в очередной раз уточнила она, хотя, похоже, и определила окончательно, что Бирюков к милиции никакого отношения не имеет и квартиру ее тоже грабить не собирается.

— Да, можно сказать, родственником. Не очень, правда, близким, — если бы он сказал, что приходится Прокофьевым зятем, то Сафроновна, скорее всего, просто не поняла бы его.

— А сами, значит, из Южнороссийска?

— Да-да, именно оттуда, — терпеливо продолжал отвечать Бирюков, надеясь на то, что если бы он был из Казахстана или из достаточно близко расположенного Новосибирска, например, то не представлял бы для хозяйки такого интереса — в первую очередь как потенциальный слушатель.

И он не ошибся — одиноко живущая Сафроновна обрадовалась, что появились свободные уши. Сначала Бирюков был ознакомлен с историей освоения целины, потом ему была прочитана краткая четвертьчасовая лекция по истории экологического движения «Семипалатинск-Невада». Был упомянут даже Олжас Сулейменов, как один из зачинателей этого движения. Сафроновна явно не относилась к любителям поэзии, она наверняка даже из любопытства не прочла ни одного стихотворения Сулейменова, когда узнала, что этот общественный деятель раньше был широко известен как поэт.

— Вот так мы тут и живем, как на пороховой бочке, — резюмировала она, явно довольная тем, что на склоне лет обнаружилось нечто интересное и в ее жизни, а еще больше тем, что, несмотря на такую жизнь, она сохранила здоровье и силы, чего никак не скажешь о других.

— Да, — продолжала эта крупнокостная широколицая женщина, — у Прокофьевых вот тоже — первая дочка нормальной получилась, со здоровьем, значит, все в порядке у нее было. А уж когда они двойню завели — ну, поздновато, может, завели, Власте-то, покойнице, тогда уже почти тридцать пять годочков было — то одна из близняшек чуть было не померла вскоре после рождения. Это уж мы сейчас все грамотные стали, понимаем, откуда все беды — от атома, будь он неладен, да еще от космоса — а тогда... Но Прокофьев, он и тогда в этом отношении подкованным был, «голоса» потому что слушал — по радио, я имею в виду. Вот когда у него дочка стала хворать, он, значит, вроде как компенсации у государства стал добиваться. В Москву писал даже насчет этого Семипалатинского полигона. Ну, времена, сами понимаете, не в пример нынешним были. Госбезопасность, — она с удовольствием произнесла это слово, — им, покойником, и занялась. Меня, как соседку, они тоже к себе не один раз вызывали. Для беседы.

— И о чем они с вами беседовали? — спросил Бирюков, очень правильно оценивший значение паузы, сделанной Сафроновной после объявления о том, что она удостоилась такой высокой чести.

— Так ведь все о них же, о Прокофьевых. У них к тому времени связь с заграницей еще обнаружилась.

Все правильно, Павлу Штястны именно тогда удалось их разыскать.

— Да, я слыхал об этом, — кивнул Бирюков, — в Чехословакии у них кто-то обнаружился.

— Вот именно, — с удовольствием произнесла Сафроновна. — Нехорошо совсем получалось — чехи-то эти совсем недавно вроде как отделиться от нас хотели, а тут еще к нам влезают в такое место, где объекты разные. Прокофьев вообще хотел тогда дочку свою за рубеж вывезти, на лечение. Но опять же — времена какие были, а? Это сейчас катаются туда-сюда, кто в Германии, кто в Америке лечится, а тогда — ни-ни!

Бирюков подумал, как бы половчее разузнать у Сафроновны о том, каким образом ей стало известно про намерение Виктора Прокофьева вывезти Галину на лечение за рубеж, но потом решил, что это значения не имеет. Важен был результат — Прокофьев пошел против Системы. Сам Бирюков не помнил, насколько часто лет двадцать назад упоминался в «голосах» Семипалатинск, велик ли был вокруг него шум. Скорее всего, что шума большого не было — тема не созрела еще.

— И не получилось у него, значит, дочку за границу отправить, — вроде бы равнодушно констатировал Бирюков.

— Не получилось. Но родственник их, чех, отец Власты, сюда приезжал. Недолго, правда, пробыл.

«Да, да, — подумалось Бирюкову, — и то ведь почти чудо — визы тогда далеко не всем открывали, а тут, в этих местах, небось и режим существовал какой-то особый. И Штястны наверняка стал интересоваться судьбой своей жены, матери Власты, и про причины болезни внучки стал расспрашивать. А Прокофьевы все и рассказали... Возможно, и не близостью полигона заболевание Галины было вызвано, но ведь человек всегда думает, что если найдена причина, то гораздо легче устранить последствия. Тем более, в тех случаях, когда речь идет о жизни и здоровье самого близкого человека.

А в том, что о каждом шаге Штястны здесь КГБ было известно, сомневаться не приходится. Если даже по официальной статистике в начале пятидесятых годов каждый четвертый или каждый пятый гражданин Страны Советов являлся сексотом, то бишь, штатным стукачом, то к началу семидесятых положение вряд ли сильно изменилось. Да и Сафроновна эта стучала, небось.»

— ... Да, — голос женщины вывел Бирюкова из раздумья, — привез этот чех висюльку такую золотую на цепочке. Большая штучка...

— Кулон, — сказал Бирюков.

— Что?

— Кулоном, говорю, эта вещь называется.

— Ну да, — слегка удивленно произнесла женщина. — Это у них, как это называется, фамильная драгоценность была. Когда Власту с матерью, значит, вывозили оттуда, так мать ее не взяла. А этот чех, отец Власты, драгоценность дочке и привез через столько лет. Только и у нее она не задержалась.

— Почему же не задержалась ?

— А пропала куда-то. Власта ее всегда носила, а как хоронили, так без нее была. Хотя ее и не узнать было — так, запеленатая в гробу лежала, лицо наполовину открытое. Катастрофа страшная, вы же знаете...

— Про катастрофу я знаю.

Старичок хомячка напоминает: щечки полненькие, отвисшие — но не от старческой дряблости отвисли, а от переполненности, от сытости многолетней. И цветом щечки розовенькие, не восковые, как обычно у стариков это бывает. Весь округлый старичок, мягкостью линий и в самом деле зверушку безобидную да ласковую напоминает, вот только глазки его — не просто злые, а бешено-злые — впечатлению о зверушке не дали сложиться.

— Олег Александрович, — Бирюков старался игнорировать взгляды-уколы, — я обещаю вам, что не дам этому делу хода...

— Какому делу? Вы меня просто шантажируете, — залепетал старичок-хомячок, захлебываясь собственной слюной и плохо справляясь с собственными губами и языком.

— Нам удалось установить, что именно вы обнажались у детского сада « Дюймовочка». Родители одной девочки обратились в наше частное сыскное учреждение, попросив разыскать пожилого человека, пристававшего к детям с гнусными предложениями. При желании — нашем желании — вас могут опознать две воспитательницы из этого садика и еще несколько девочек. Вы понимаете, что это может означать для вас?

Бирюков блефовал процентов на сорок, а может, и на все шестьдесят, но цели он достиг.

— Чего вы от меня хотите? — руки у старичка-хомячка тряслись.

— Вот это уже другой разговор. Я хочу, чтобы вы вспомнили события восемнадцатилетней давности. Вы тогда были в звании подполковника и допрашивали студентку третьего курса университета Викторию Прокофьеву. Она не местной была, из Казахстана. Вспоминайте, у нее дед отыскался из Чехословакии, а родители ее тоже были «под колпаком» у вашей организации. Вспомнили?

— Да, — кивнул старичок.

— Тогда расскажите все поподробнее, Олег Александрович.

— А какие могут быть подробности? — старичок, похоже, восстановил в памяти не только события, но и весь свой прежний образ, манеру держаться, свои ощущения от власти. — Она написала под мою диктовку заявление о том, что отказывается от намерения выехать из СССР.

— Но ведь ее родители вроде бы как раз тогда готовились сделать именно это. Написав такое заявление, она, по существу, отказывалась от своих родителей. Вы, конечно, пригрозили девушке отчислением из университета, «волчьим билетом» и прочими вещами из арсенала вашей карательной машины?

— Да, — опять злой взгляд, но теперь в нем твердость чувствовалась. — Она столько лет в университете училась, ее государство содержало, а тут возьми, да эти деньги, что на нее были потрачены, псу под хвост и засунь.

— Почему же псу под хвост? — невесело улыбнулся Бирюков. — Чехословакия все-таки в соцлагере была, в Варшавский договор входила...

— Чушь все это, — старичок махнул пухлой короткой лапкой. — Входили они все... Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит, так и они норовили под крылышко к Западу рвануть.

Бирюков вовремя остановил начинающееся проявление банального маразма.

— Ладно, Олег Александрович, оставим это. Вам, конечно, было известно, что вскоре после этого допроса родители Виктории Прокофьевой погибли там, в Усть-Каменогорске. Причем погибли при довольно загадочных обстоятельствах — у них вроде бы заглох мотор автомобиля на железнодорожном переезде. Они ведь могли бы выскочить из машины. Это была ликвидация, не так ли?

— Не знаю.

— Олег Александрович, вы лжете. У вас был друг-чекист из Усть-Каменогорска, помоложе вас. Когда он вышел на пенсию, то перебрался сюда, в Южнороссийск, поближе к фруктам и черной икре. Неужели же он по пьянке ни разу не похвалился вам своими подвигами и подвигами своих усть-каменогорских коллег? Чевычалов его фамилия. Он умер от инфаркта в прошлом году. Ему ведь теперь все равно уже. Ну, Олег Александрович, были подвиги?

— Ну были, были! — неожиданно тонким голоском взвизгнул старичок-хомячок.

Стальной якорек прочно уцепился за край бетонного блока, капроновая веревка, белея в темноте, ушла вниз.

— Не дрейфь, Николаич, — Клюев в черной маске с узкой прорезью для глаз выглядел устрашающе. Бирюков подумал о том, какое ощущение будет испытывать незнакомый человек, увидев его. Конечно, он и сам выглядел так же. — Не дрейфь, — повторил Клюев — Нам с тобой не в первый раз таким спортом заниматься приходится. Правда, на сей раз мы имеем застекленную лоджию, зато она очень близко от верха, на восьмом этаже.

Понятие низа Клюев, похоже, игнорировал. Он первым скользнул вниз по веревке, слегка притормаживая скорость спуска карабином. На уровне «удобного» восьмого этажа он завис, вытащил из небольшого рюкзачка пластырь, стеклорез. Пластырь разместился на стекле, потом Клюев, опираясь одной ногой о край ограждения лоджии, прочертил стеклорезом по стеклу большой овал. Легкое постукивание, негромкий треск — и кусок стекла вместе с пластырем был извлечен и полетел вниз, на разбитые внизу у дома огородики и клумбы с пожухшими стеблями растений.

Бирюков увидел, как окно лоджии распахнулось, и темная тень — Клюев — исчезла из вида.

Через пару секунд последовало легкое подрагивание веревки — знак того, что и Бирюков может спускаться.

В темноте совсем не чувствуется высота, что бы там ни говорили об особых свойствах вестибулярного аппарата. На лоджию Бирюков спустился совсем уверенно, без всякой дрожи в конечностях и без замирания внутри.

Клюев уже повторял операцию удаления стекла на окне, выходящем из квартиры на лоджию.

Удивительно, до чего крепким оказался сон у хозяев квартиры. Только когда Клюев уже открывал дверь, с постели вскочил мужчина. Он метнулся к столику, но Клюев сильным ударом ноги в живот отбросил его обратно на кровать.

Бирюков быстро пробежал через спальню, щелкнул выключателем у двери.

Крик ужаса замер на устах черноволосой женщины, откинувшейся на деревянную спинку кровати. Невестка умершего Чевычалова, жена его сына — Бирюков видел ее фотографию и раньше наблюдал за ней издали. Приятно сознавать, что ты, рискуя грохнуться более чем с двадцатиметровой высоты, попал хотя бы в нужную квартиру.

— Так, дамы и господа, — глухо произнес Бирюков. — Нас интересуют только золото, камешки и доллары. Будете вести себя тихо, останетесь живыми и невредимыми.

Последнее условие, пожалуй, уже не было выполнено — Чевычалов до сих пор лежал скорчившись, с побледневшим лицом. Очевидно, Клюев здорово «угостил» его по печени.

Долларов они не нашли, зато здесь же, в спальне, на подставке зеркала, сразу бросился в глаза массивный золотой кулон. На кулоне виднелась четко выгравированная надпись, латинская литера Р, перевитая с О. Павел и Ольга.

А в гостиной на полочке книжного шкафа стояла цветная фотография — двое крепких мужчин в пятнистой военной форме стоят, обняв друг друга за плечи, у БТРа. Горы на заднем плане не позволяют усомниться относительно места, где был сделан снимок. Боевое братство. Незабываемый Афган. Полковник Чевычалов и капитан Кретов.

9

— Эй,— раздался негромкий голос из-за густой стены камыша, еще не совсем высохшего, но уже полностью пожелтевшего.

Человек в «камуфляжной» новенькой форме, в новых армейских ботинках, вздрогнул, словно это «эй» произнес кто-то, высунувшийся из-за облака, неподвижно повисшего посреди неба цвета голубой эмали.

Камыши зашуршали, и на островок вышел незнакомец — тоже в форме, но уже сильно вылинявшей, ботинки его, с порыжевшими голенищами и побелевшими передками, тоже явно не выглядели парадной обувью.

Мужчина в новой форме рефлекторно схватился за шейку приклада карабина, ремень которого был переброшен через его правое плечо.

— Правильно, — негромко произнес незнакомец, и мужчина увидел, что тот уже направил на него длинноствольный пистолет с глушителем. — Медленно снимай его с плеча. Очень хорошо, понятливый. Теперь бросай его подальше от себя.

Рука, державшая карабин, на какое-то мгновенье замерла, и тотчас же раздался чмокающий звук. Во влажную, пронизанную корнями травы почву, прямо у носков начищенных ботинок вошла пуля.

Карабин с плеском упал в воду.

— Хорошая была машина, — незнакомец мельком взглянул туда, где только что утонул карабин. — Ты вообще молодец, настоящий мужчина, ни в чем себе не отказывал — захотел иметь карабин Симонова и имел его.

— Кто ты такой? — мужчина в новой пятнистой форме смотрел на пришельца без страха и даже без особого интереса.

— Если мне повезет, то я — твоя смерть, — спокойно сказал незнакомец.

— Ты идиот или пьян? — и опять в голосе мужчины в пятнистой форме не слышалось никаких эмоций.

— Такие, как ты, слишком долго считают всех остальных идиотами и вообще во многих отношениях неполноценными, поэтому начинают видеть мир в кривом зеркале. Я хочу напомнить тебе всего одну фамилию — Чевычалов. Он был суперменом, как и ты. Чевычалова никто не разубедил в его заблуждении, ему посчастливилось умереть достаточно рано. Ты можешь умереть несколько поколебленным в вере в собственную исключительность. Чевычалов когда-то снял кулон с тела убитой им женщины, а ее дочь этот кулон опознала, увидев его на шее невестки Чевычалова. Тогда Чевычалов попросил боевого друга убрать свидетельницу. Всего и делов-то. Ладно, хватит болтать. Надеюсь, ты еще в приличной форме. Не люблю драться со слабыми.

С этими словами незнакомец аккуратно положил свой пистолет на широкий пень, оставшийся от срезанной ивы, и сделал несколько шагов навстречу мужчине в «камуфляже». Тот быстро сунул руку за голенище ботинка и выхватил армейский штык-нож.

— О, вот это по-вашему, по-спецназовски — важно, чтобы у тебя оказалось хотя бы на одну единицу вооружения больше, чем у противника, — прокомментировал незнакомец. — Тогда первый ход за тобой.

Он сделал еще один шаг навстречу сопернику и остановился, свесив руки вдоль туловища.

Мужчина в новой форме тут же сделал выпад левой ногой и молниеносно описал ножом широкую дугу. Острие ножа прошло не далее чем в десяти сантиметрах от подбородка пришельца. Тот просто откинул голову назад, но при следующем взмахе «камуфляжного» уже резко повернулся на месте, провожая своими руками руку с ножом. Когда рука противника достигла крайней точки, его руки сползли сначала по локтю, затем по предплечью и надежно охватили запястье. Пришелец как бы продолжил дугу, которую описывала рука «камуфляжного», вскинув свои руки над головой. В тот же момент он сделал быстрый подшаг и крутнулся на носках. Вслед за этим он так же быстро опустил свои руки вниз — теперь его противник, рука которого ушла вниз за спину, так что локоть торчал вертикально вверх, вынужден был выронить нож и кувыркнуться через голову назад.

Пришелец мог бы остановить движение, сломать ему руку, но он не стал этого делать, а просто классически завершил бросок, который в айкидо называется шио-наге.

«Камуфляжный» вскочил на ноги с натренированной резкостью и быстротой. Но пришелец, назвавшийся его смертью, уже успел забросить штык-нож далеко в камыши.

Теперь он уже никак не стал комментировать действия «камуфляжного», а шагнул к нему правой ногой, перемещаясь боком. После этого его левая нога очень быстро обошла правую сзади, перекрещиваясь с нею. И еще быстрее правая нога «выстрелила» назад.

«Камуфляжный» не успел отскочить, хотя и отреагировал на удар. Подошва тяжелого ботинка впечаталась в низ его груди, заставив дыхание прерваться, а тело, потерявшее на мгновение опору, тяжело упасть назад.

— Потерял ты форму, сукин сын, — без какого-либо выражения заметил пришелец. — Это тебе не автомобилем на беззащитных женщин наезжать.

Он позволил «камуфляжному» во второй уже раз подняться с земли. Тот вставал гораздо медленнее и тяжелее, чем после первого кувырка, но зато потом неожиданно легко и быстро выпрыгнул вверх. Его правая нога, со скоростью освободившейся стальной пружины распрямившись в колене, ударила — в то место, где на долю секунды раньше находилась голова его врага.

«Камуфляжный», едва коснувшись земли ногами, снова атаковал противника — на сей раз широким круговым ударом левой руки. Но рука его наткнулась на руку пришельца, в один момент обретшую твердость и неподвижность ствола дерева.

Контрудар пришельца был сокрушительным — снизу вверх по кругу подъемом левой стопы справа по челюсти «камуфляжного». Голова последнего резко дернулась вверх и назад, он сильно покачнулся, но каким-то чудом устоял на ногах.

Однако сохранение вертикального положения мало что дало ему — он «поплыл», как романтически называют это тошнотворное состояние боксеры, теперь спасала только глухая защита. «Камуфляжный», мобилизовав остатки помутневшего сознания, прикрыл челюсть и лоб кулаками, а живот локтями.

— Да ведь ты ни фига не умеешь, подонок, — с каким-то даже горестным изумлением произнес пришелец. — Что же ты делал в Афгане? Что вы все там делали?

Тут мужчина в новой камуфляжной форме (достаточно, впрочем, уже изгаженной после кувырканий на влажной почве) решил продемонстрировать своему противнику часть того, что же он делал в Афганистане. Оказалось, что он все же весьма неплохо держал удар, потому что в боксе после счета «восемь» уже активно продолжил бы поединок. А тут он вроде бы выматерился и плюхнулся на спину, но в полете извернулся и приземлился на согнутые в локтях руки — оказавшись в метре от заветного ивового пня, на котором лежал пистолет. Словно гигантская пятнисто-зеленая ящерица, он шмыгнул к пню, удивительно ловко и резво передвигаясь на четвереньках. Его правая рука крепко охватила рукоятку пистолета. Теперь оставалось только резко крутнуться, перейти на спину, выбросить руку с пистолетом навстречу смертельной — да, смертельной! — опасности и нажимать, нажимать на спусковой крючок до тех пор, пока не вылетит последний отстрелянный патрон.

Ничего этого «камуфляжному» не суждено было сделать. Небо обрушилось на него, отчего он испытал адскую боль в шее, увидел ослепительную синюю вспышку, а затем все накрыл беззвучный и непроницаемый мрак.

Генерал-майор милиции Скрипник устраивал нечто вроде брифинга. В небольшом помещении в здании областного телецентра, который он почтил своим присутствием, собрались не только снимающие и показывающие журналисты, присутствовали здесь и пишущие, представляющие несколько городских и областных газет.

— ... Теперь что касается убийства директора охранного предприятия «Ликтор» Кретова. — Скрипник изо всех сил напряг память, выискивая слова, которые сам он ежедневно слышал с экрана телевизора — красивые, даже завораживающие иногда слова, потому что ложились они друг за другом удивительно ровно и гладко — словно кто фантастически быстро и ловко возводил кирпичную стену.

Скрипника предупредили, что телевизионная запись будет показана сегодня вечером в подборке новостей. Хотелось выглядеть внушительнее и мудрее, хотелось быть похожим на говорунов-умельцев, выступающих по «Останкино». За акцентом надо следить — южный диалект, тяжеловесный и корявый, так и норовил прорваться.

— Да, это, значит (он произнес «значить», спохватился, подумал о том, что телевизионщики могли бы подправить-подкорректировать, но не делают же этого, гады) было убийство. Кретов погиб во время охоты. На затылке и на шее сзади отчетливо видны следы удара чем-то тяжелым, массивным — возможно, это приклад карабина, найденного в воде в нескольких метрах от трупа, возможно, это какой-то (Скрипник хотел сказать «дрын», но вовремя спохватился) обломок дерева. На теле погибшего также обнаружены повреждения, которые позволяют судить о том, что на него напали сразу несколько человек, потому что Кретов, как известно, был мужчиной физически крепким, прошедшим к тому же специальную подготовку...

— ... Дерьмом он собачьим был, генерал, равно как и ты, — хмуро произнес Бирюков, глядя в экран. Он сидел перед телевизором в своей квартире, один, разве что тени ушедших людей безмолвно присутствовали здесь. На обоях, если присмотреться, можно было заметить следы губной помады, удаленной с помощью губки и стирального порошка.

Протянув руку к столику, Бирюков взял бутылку с коньяком, в которой жидкости оставалось чуть меньше половины, поднес горлышко ко рту, потом передумал, плеснул золотистой влаги в стакан, стал не спеша пить.

Лет двадцать назад он читал где-то заметку о документальном фильме — самого фильма он не видел, он хорошо это помнил. В инкубаторе около конвейера находится отбраковщик, который перебрасывает дефективных, хилых, недоразвитых цыплят на другую ленту, движущуюся в обратном направлении. Неизвестно, что будет с цыплятами в конце этого конвейера — скорее всего, они погибнут, лишенные пищи и присмотра. Все отбракованные цыплята воспринимают свою участь равнодушно, они, собственно, и не должны реагировать в зависимости от того, на который конвейер их поместили — что взять от существа с куриными мозгами, к тому же еще и несмышленыша. И только один цыпленок не хочет мириться с участью изгоя, он бежит против движения ленты конвейера. Рука контролера отбрасывает его назад, к концу ленты, а он упорно возвращается...

Вот так же и Галина — не захотела мириться с участью «отбракованной». Она и Ян, оба не захотели.

Что же, они играли немножко не по правилам. Но... «Остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим». Невозможно объяснить никому из отверженных, что с ними играли по правилам.

Пусть им с Яном повезет, а он, Бирюков, зла на них не держит.