Культурные особенности. I. Отпуск на «Счастье»

Глава 6 Миа. Эрвин. Остров. Шелест камыша

Миа, неприкаянная дочь Туманного леса

Когда зверь железный в реку нырнул – испугалась я не на шутку. Думала, вверх по течению повернём, к городку крестовых. Была я там – безопасно, скучно, дома каменные, кресты вокруг да слова в ушах непонятные. Только и радость, что поют красиво. Только мы не туда повернули, а вниз. В дельту, в пасть тварям речным. Наши туда не ходят, а кто ходит – те не возвращаются. Маар – мелкую дома ещё пугали, чтобы лучше спала. «Не ложись, де, на бочок». А теперь мы и сами перетрусили. Но обошлось, зря твари речной водой булькали да к нам жвалы тянули – крестовый воин им не по зубам оказался. Орёл. И сам – орел и машина его рычащая, ладная. Ой, и звонкий же рык у нее. Грозный, да стройный, уверенный я аж заслушалась. А потом мы на море вышли, она под нами и лодкой обернулась, опять зарычала да поплыла. Куда – не знаем, вода чёрная за бортом бурлит, на небе закат огнём плещет, звезды над головой мерцают да в ожерелье богини складываются. И – гляжу – крестовый паренёк впереди на небо косится, да голову в плечи вжимает. Невольно, но явственно. И лицо у него – в стекло хитрое видно – белое все. Лиианна нос кривит да посмеивается, а я смотрю и от страха холодею… Ошиблась я, не крестовый это. С небесного корабля человек, слышала я – это они звёзд и неба боятся.

– Как так? – Лиианна спрашивает. Не верится ей. Как бояться, если оттуда пришли, едва ли не руками звезды щупали? Вон корабль их в небе висит, жёлтым светом горит, невесть как с богиней ночною не сталкивается.

Паренёк на носу оборачивается на нас, смотрит. Глаза большие – видно, не понимает он нас, просто голоса слушает.

– Да так, – отвечаю Лиианне я, – слышала я про корабль тот: ящик то железный без дверей, без окон. Крестовый бог туда своих людей запихивает, в небо швыряет – себя славить, слова непонятные по миру разносить. А может, на богиню ночную взъелся, с неба сбить хочет, ожерелье звездное рассыпать – кто их, богов этих знает, зачем дерутся и чего не поделили они.

Говорю, подружек успокаиваю, а у самой руки трясутся. Ой, плохо мне. Звёздные – они такие, в ящике по небу лететь – с умом расстаться недолго.

Как бы ни пришлось нам с Лиианной обратно, к вождю в лапы бежать.

Но обошлось.

Уберёг великий предок, обошлось. Оклемался парень, собрался, зверя своего железного по воде погнал. Ведёт, зверь ревет, парень вперёд смотрит, ветер в лицо – лишь пена летит, да волосы развеваются. Видно, не паренёк уже – воин, не хуже наших, цацками увешанных. Абы кто дракона не убьет. А Лиианна-чертовка ещё и перо с волос на воду уронила – достал. Он, да приятель его мелкий, он еще чуть не убился при этом. У меня аж сердце заколотилось, а Лиианна знай себе, фырчит под нос.

А там мы и до берега доплыли. На дом звёздный посмотрели, из пузырей сверкающих сделанный, на чудо морское, к рукам приученное, да на машины странные – я от удивления и забыла, что бояться надо. И правильно сделала – встретили там нас хорошо. Может случайно совпало, может великий предок подсобил – но как раз к ужину прибыли. Огонь горит, котлы булькают, женщины звёздные вокруг суетятся, и тут мы. Вовремя, чтобы показать, как Ур-раковину от скорлупы чистить, да в котле варить. Вкусная штука, если уметь. А я, слава предку – в этот раз не великому, папе моему – умею. И Лиианна умеет, хоть и хуже, чем я. А звёздные не умели, да теперь научились. Хоть и без языка, на одних жестах – но не глупые они там, поняли, что к чему. Освоились и мы заодно, огляделись и на чужих людей посмотрели.

Люди, как люди, хорошие. Высокие, низкие, кто бритый, кто с бородой. Одёжка простая – наши вояки морды бы покривили – да удобная. А кожа на лицах тёмная, мутная, в складках вся – густых, что татуировка наша, только без смысла. И вечно красные глаза – видать плохо им там, наверху, в железной коробке. Я бы, наверное, вообще померла. На шум и старшая звёздных пришла – тоже девка, только в железе. Видно, что воин и мужики её слушаются. Лиианна когда её, в броню закованную, увидела – опять фыркнула под нос, совсем по кошачьи, да сказала, что у звёздных ум от тряски поехал, когда бог крестовый их ящик в небо швырял. Где это видано, мол. А я ещё подумала – хорошо бы нашу деревню так запустить, может у вождя и его своры ум от тряски на место встанет. Поговорили мы. Немного, по-нашему, по-человечески она едва десяток слов знала, а я по-ихнему и того меньше. Так что руками помахали и разошлись.

А там и ур-раковина в котле созрела, над деревьями запах поплыл – острый, вкусный, аж в животе заурчало. Ужин подоспел. И парень светловолосый, что нас от деревни вёз, обнаружился – подошёл, есть позвал. По чину, вежливо, как полагается. На пальцах, конечно, на нашем он вообще ничего не умел. Но руками махал забавно, грех отказаться. Огонь горит, люди вокруг сидят – не как мы, без порядка. Сидят, ур-раковину в пальцах щёлкают, едят, нахваливают. А там и брага привезённая подоспела. Выпили они по одной, потом следующую…

Огонь на камнях горит, дрова смолою трещат, языки пламени под ветром трепещут и гнутся. А песни у звёздных – длинные, тягучие, звук за звуком плывёт, на руладах – звенит ручейком, с ветром ночным перекликается.

***

– Нас извлекут из-под обломков… – песня плыла над лагерем, тягучая, протяжная песня нижних отсеков. Народ вокруг Эрвина опьянел – резко, как-то сразу и вдруг. В шуме ветра тонули негромкие голоса, стук стаканов и ложек. Огонь плясал тенями на грубых, усталых лицах. Парни с реакторного сидели перед огнём в кружок, вытягивая грубыми голосами свою тоскливую бесконечную песню.

«And there’s that photo on the bookshelf

Among the yellow book for dust

In uniform, with shoulder-boards on…

And he will not her love…»

«Один бог знает, каким зигзагом пробрался сюда этот мотив – с равнин старой Земли, через грязь и полумрак нижних палуб – сюда, на шелестящие галькой пляжи иной планеты» – лениво думал Эрвин, оглядывая людей. Потом долго и мучительно пытался понять – что ещё за дела у него остались на сегодня. Сеть дадут не раньше утра – раньше некому, саперы гуляют вместе со всеми. Вон, их старшина уже заснул на песке, голову – на бревно, клочковатая борода торчит в небо. Ирина давно ушла и, получалось, дел для Эрвина на сегодня нет. Совсем. Стоило так подумать – усталость тут же взяла своё, подкралась на мягких лапах, оглушила, отдавшись звоном в голове и ватной мягкостью – в теле. Стакан в руке опустел – давно плескалась в животе пряная местная самогонка. Звезды сияли на угольном ночном небе – неправдоподобно – большие и яркие. Мерцающие разноцветные огоньки, складывавшиеся на глазах в колдовские узоры. Шумело море, волны шипели вдали, катая по берегу крупную гальку. Шелестел ветер, гремели цикады – мерно, аккомпанементом ударных к тягучей земной песне. Туземки – Эрвин вздрогнул и повернул голову, невольно ища их глазами.

«Ответственный теперь за них, вроде, раз привёз»

Прислушался – в мелодию песни вплетаются гортанные звуки чужого языка. А чуть погодя нашел их и глазами. Все трое сидят чуть в стороне, благоразумно. Но тоже подпевают, пусть и не зная слов. Красиво получается. Мелкая уже заснула, средняя трепалась о чем-то с рыжеволосой растрепанной Лизой – крановщицей из третьего грузового. Без языка, на одних пальцах, свет от костра танцует джигу на лицах у обеих. Старшая из всех трех, Мия – вроде бы так ее имя – посмотрела Эрвину в лицо и улыбнулась. Льдистый небесный свет растекался, плясал под черными волосами – на щеках и высоких скулах, мигнул, отражаясь звездным огнем в широко распахнутых глазах.

Эрвин встал. Нога подвернулась, закачалась, дрогнула под подошвами, ставшая вдруг мягкой земля. Деревенский самогон оказался куда крепче, чем Эрвин думал. А в глотку тек так легко. Собрался, сделал шаг, потом другой. Вышел на пляж. Умылся, поймав в ладоши убегающую меж камней струйку воды. Волна разбилась о камни невдалеке, обдав Эрвина потоком брызг и соленой пены. Рубашка намокла, зато прочистилась голова. В деревьях за спиной закричала ночная птица. В пузырчатом доме дрогнул и погас свет в одном из шаров – темное пятно на мерцающем желтом фоне.

«Должно быть, это Ирина. Спать легла, – подумал Эрвин, глядя, как гнутся и дрожат на ветру желтые от света листья деревьев, – пора и мне».

Эрвин шагнул было к дому, оскользнулся на гальке и вспомнил, что забыл занять себе квартиру в одном из пузырей. Не до того было. Под ногами зашипела волна, обдала сапоги белой, сверкающей пеной. Ветер задул с берега – несильный, теплый и ласковый, шелестящий листьями ветерок. Эрвин махнул рукой и решил, что будить Ирину из-за такой мелочи глупо. Развернулся и зашагал – по пляжу, мимо длинношеего Чарли, увлеченно закусывающего строгой табличкой. Походя потрепал морского змея по голове и свернул в камыши, к припаркованной бэхе.

Достал брезент из Н.З., кинул на землю и улегся сверху, бездумно глядя, как трепещут и гнутся камыши под ветром. Ярким, сверкающим обручем – звезды, их свет струился, плыл сквозь тонкие, шелестящие листья. Узор созвездий – странен и дик. Эрвин нашел желтую большую звезду, мерцающую, словно опаловая бусина. Вроде, Солнце. То, вокруг которого бежит Земля. А рядом мерцающий алый гигант – мятежный Аздарг, если память не забыла школьную программу.

– А Семицветья отсюда не видно, – Эрвин еще успел этому огорчится. Ненадолго, прежде, чем его веки сомкнулись…

**

Миа, непутевая дочь Туманного леса.

Врать не буду, сама не знаю, зачем я тогда встала и пошла прочь от костра. Крестового парня разыскать, да спросить про место ночлега. Вроде бы – это я так Лиианне сказала. В первой половине даже и не наврала. А вот во второй – ночь теплая, ветер мягкий, переночевали бы так. Сама не знаю, зачем. Или знаю, да не скажу.

Вот богиня ночная – она знает, с неба видела, да бог крестовых – его ящик железный как раз над головой проплывал. Треугольный, большой, сияющий – звезды меркнут. Я ему еще украдкой язык показала – пусть знает, как людей по небу швырять.

Показала, да и свернула в камыши. А там зверь-машина, да парень, что нас привез. Не утерпела, подошла, села рядом. Гляжу – спят. Оба. Дремлют. Машина на колесах, как ей и положено, парень рядом, на траву прилег. Утомились за день, забегались, одну непутевую дочь леса спасая. Теперь у машины скула набок, железо порванное блестит, да клык драконий в колесах застрял. А парень – лежит, кулак под голову закинул, лицо расслабилось, совсем другой вид приняло. Истинный, как мама моя говорила. Видно, теперь, что доброе. Днем был упрямый да злой, а сейчас… Под глазом – синяк, да губы в кровь съедены.

А звезды с неба мерцают, Мие дурной подмигивают, словно видят все…

**

А Эрвину снилось родное Семицветье, закат – нормальный закат родной планеты. Семь цветов – семь полос на полнеба. В ряд, как на флаге. Стук каблуков, тень плывет навстречу – зеленая и голубая полоса заката делят ее надвое, кутают в свет, словно в плащ, играют в волосах. Лица – Эрвин во сне смотрел против солнца, не щурясь – не видно. И не нужно. Он и так знал, кто там идет.

Ирина Строгова.

Это Эрвину снился день их отлета. Три – или пять месяцев назад. Забыл. Неважно. Важно, что сейчас солнце на небе мигнет и скроется за борт висящего на орбите корабля. На его мир ляжет тень. Тогда он и разглядит ее. В гражданском, строгом костюме, на плече – черная, смоляная, коса, тонкие пальцы рассеянно крутят и теребят бантик на кисточке. Через мгновенье. А пока тягучий закатный свет кутал ее фигуру в радужное сиянье. И стук каблуков. Изящных длинных каблуков. Модельные туфли, странные на грубом бетоне летного поля.

– Привет, я тебя не знаю, – прозвенел голос в ушах. Тенью, воспоминанием. Эрвин кивнул. Скоро померкнет свет, они с Ириной скажут друг другу пару незначащих слов и разойдутся. Стук каблуков. Сейчас…

Мгновенье прошло. Свет не померк, наоборот – вспыхнул ярким, ослепительным блеском. Сияющим облаком, радужной короны в черных как ночь волосах. Прозвенели по бетону каблуки – близко, почти у уха.

«Тогда, в реальности, этого не было» – успел подумать Эрвин, прежде чем свет коснулся его губ. Ласково, мягко и одновременно – требовательно. Мир во сне вспыхнул, поплыл, закачался перед глазами. По губам растекся огонь. Сладкий, кружащий голову огонь, пахнущий дымом костра, корицей и пряным соком листьев тари.

«Этого не было»… – успел подумать он. Отстранился, насколько хватило дыханья, и прошептал:

– Ира, не надо, – уже понимая, что это не сон.

И открыл глаза. И увидел высокие скулы, лоб под затейливой челкой. Глаза – озера ясной воды. Широкие, полные озорной усмешки губы.

– Ирина не надо, – прошептал он еще раз. Звездный луч скользнул по ее щеке, вспыхнул на лбу диадемой алмазного света. И еще один – на шее, между ключиц. Эрвин сморгнул, уже поняв, что ошибся. Не Ирина. Туземка, как там ее…

– Не… – начал он. Слово слетело с губ – и кануло, растворилось в шорохах ночи.

– Ангиконди – ответила она. Мелодично и непонятно. Звездный свет задрожал на ресницах, губах вкуса теплой ночи, перца и пьянящей тари. Задрожал, вспыхнул костром, пробежал слепящей волной от ее губ по венам. Мысли смыло и унесло прочь из головы. Миа прервала поцелуй, откинулась, рубашка с тихим шорохом поползла с ее плеч. Эрвин затаил дыхание, сморгнул дважды, глядя, как мерцает и горит колдовским светом кожа. Серебряная диадемой на лбу вспыхнул далекий Архенар, берилловой искрой разметалась между острых ключиц таинственная голубая Спика. И алый, зловещий Аздраг – прицельной точкой под налитой грудью.

Эрвин содрогнулся от нехорошего знака. Рука дернулась ввысь, поднялась, отгоняя морок, накрыла ладонью злую звезду. И замерла. Будто обожгло огнем – так странно было ощутить под пальцами упругую кожу, жизнь и тепло, вместо привычного холода переборок. Под кожей, под его пальцами – биение, нетерпеливое, яростное. Стук ее сердца. Такое, что в его груди сердце дрогнуло и забилось в унисон. Лязгнула пряжка ремня. Миа приподнялась, закинув тонкую руку на борт спящей бэхи. Опустилась обратно. И земля под Эрвином вздрогнула и пошла вскачь. Бешено, в такт крови, звенящей в ушах, мерцанию звезд и рвущемуся ввысь хриплому дыханию. И крику, смятому, утонувшему в шорохе камыша и скрипу гнущихся на ветру деревьев.