Квентин

Глава 11 СТЕНА НЕЧЕСТИВЦЕВ

Уолтер Квентин Перри сбежал вниз по ступенькам и попал прямиком под дождь. Когда он заходил в помпезное здание городской мэрии, тучи только собирались над Салланшем — густели, наливались зловещей чернотой, выстраивались в ряд. И вот — полило. Первый европейский ливень, окропивший посланца адмиральского Фонда. До этого везло, стороной проносило, и Уолтеру даже начинало казаться, что над всей Европой — безоблачное небо.

Молодой человек надвинул шляпу на нос, поднял воротник и приготовился мокнуть. До отеля всего десять минут ходу, но ливень был силен — тридцати секунд хватит, чтобы превратиться в лягушку из пруда.

La Grenouille! Ква-ква-ква!..

Оставалось покориться судьбе. Уолтер осторожно ступил в ближайшую лужу…

— Идите сюда, господин Перри! Да скорее, я уже вся продрогла!..

Не увидел — шляпа помешала, но голос узнал. Взялся за мокрый фетр, приподнял краешек. Так и есть! Баронесса фон Ашберг в знакомом «летном платье» и синем чепчике.

Зонтик. Кислое выражение на физиономии.

— Извольте проводить меня к авто!

Молодой человек вздохнул. Так хорошо день начинался!

«Лето древней Окситании» завершилось веселым карнавалом и фейерверком. Гости стали разъезжаться, но посланец Фонда адмирала Фаррагута не спешил. Тому имелось несколько причин, и самая очевидная под боком — доктор Ган. Немец вел себя примерно, о «биллоне» даже не заговаривал, зато прикупил в ближайшей лавке пачку бумаги, надел шляпу и сел писать. Уолтер ходил по номеру на цыпочках, стараясь не мешать, заказывал завтраки и обеды, а вечерами снимал с приятеля головной убор и толкал в сторону кровати. Отто Ган обзывал себя гнусным эгоистом, но отказывался покидать и отель, и город, пока не завершит работу.

Шеф в далеком Нью-Йорке отреагировал на задержку спокойно. В ответной телеграмме советовал не слишком зависать в здешнем салуне, но поставил условие: привезти из Салланша чего-нибудь стоящее для музея, а главное, «установить отношения». Уолтер немного подумал — и отправился прямиком в мэрию.

Глава города, уже виденный им бойкий толстячок, воспринял намек насчет «установить» с восторгом, тут же набросав проект договора о сотрудничестве, а заодно и решил вопрос с подарком для музея. Гостю был продемонстрирован украшавший одну из стен кабинета пейзаж — «Луг возле Салланша в лучах заката», исполненный масляными красками. Толстячок предложил заокеанским друзьям несколько работ этого же художника, причем совершенно даром. Молодой человек принялся тереть подбородок. В живописи он ничего не понимал, но догадывался, что вывезти «культурную ценность» из Франции не так просто. Мэр, уловив суть проблемы, шепотом открыл американцу страшную тайну: художник — это он, толстячок, и есть, поэтому проблем с документами не будет.

Ударили по рукам, скрепив отношения рюмкой хорошего коньяка. За разговором художник-любитель попытался защитить родной Салланш от гнусных и совершенно необоснованных обвинений. Это у них-то, в замечательном древнем городе, нет ничего интересного? Кле-ве-та! А уникальная застройка первой половины XVIII века? А фундамент римской триумфальной арки? И для любителей всяческих ужасов кое-что имеется, Стена Нечестивцев, например. Если вечером возле нее постоять — кошмар до утра обеспечен.

Стену со столь страшным названием молодой человек твердо обещал обозреть, причем непременно вечером, чем очень утешил толстячка. Расстались почти друзьями.

И вот — дождь. Дождь и баронесса. После их последней встречи Зубная Щетка куда-то пропала, Перри облегченно вздохнул.

Явилась…

— Господин Перри, нам следует как-то договориться!

В салоне голубой «Испано-сюизы» было тепло и душно. Шофер отсутствовал, молодые люди устроились на заднем сидении и принялись сохнуть. К сожалению, Зубная Щетка не хотела делать это молча.

— Как? — вздохнул Вальтер. — Поговорите с бароном, пусть завещание изменит. Ну… Давайте я ему напишу.

Чудо помотало головой, скривившись, словно от дольки зеленого лайма.

— «В здравом уме и твердой памяти». Дядя не в том состоянии, ни один юрист не согласится. Это какой-то ужас! Я вам не все рассказала. В завещании предусматривается не просто брак, а совместное проживание в течение минимум двух лет, отсутствие аргументированных доказательств супружеской измены…

Молодой человек тут же вспомнил свою прежнюю работенку.

— …И еще кое-что, о чем даже противно упоминать. Два года мне… нам будут выдавать фиксированную сумму из дядиного капитала, и только потом… Кошмар! Я должна угощать какого-то американца собственным телом, причем каждую ночь!..

Уолтер поразился формулировке, но решил не заострять.

— Успокойтесь, фройляйн Ингрид, у меня нет ни малейшего аппетита. Но почему так? Барон… Он, по-моему, нормальный человек и вас любит.

— Любит, в том-то и дело! — Зубная Щетка оскалилась, продемонстрировав острые зубки. — Дядя уверен, что без него я пропаду. Непрактичная я. А также легкомысленная и увлекающаяся…

Помолчала и заговорила серьезно.

— Дядя считает, что в ближайшие годы в Германии случится что-то страшное. Мне лучше уехать из страны, вы — гражданин США. Дядины капиталы уже в американском банке. Я не знаю, что делать, господин Перри. На моем личном счету — ни пфеннига, неделю назад меня прогнал любовник, предварительно надавав пощечин. Денег, мерзавец, потребовал, сказал, что проигрался, а на самом деле, конечно, на кокаин.

— Вы мне его покажите, — предложил Уолтер. — Всю жизнь будет на аптеку работать. Причем не на кокаин.

Зубная Щетка взглянула странно.

— У меня никогда не было братьев, господин Перри. Но сейчас мне нужен не брат. Вы этак изящно намекнули на отсутствие аппетита. После таких слов хочется повеситься, но… Я догадываюсь о причине. Как эту причину зовут?

— Маргарита фон Дервиз… Марг.

— Это потому что я невезучая, — констатировала фройляйн Ингрид. — Ни отца, ни матери, ни надежного мужчины рядом. Теперь еще и дядя… В кои-то веки выпал шанс соблазнить розовощекого американского провинциала, и тут не фортуна… Я не жалуюсь, братец, и не ищу сочувствия. Просто жизнь — изрядное scheisse!.. Все, разговор окончен, но дождь идет, поэтому сидите и скучайте. Или спросите меня о чем-нибудь, о погоде, например.

С погодой была полная ясность (то есть совсем наоборот), и молодой человек поинтересовался другим.

— Господин Вениг? — Зубная Щетка фыркнула. — Это все дядины игры в рыцарей. Сказала бы «дурацкие», но не хочу его обижать. Какие-то Средние века, подогретые к ужину! Несколько дядиных знакомых, фронтовых друзей, вообразили себя Рыцарями-Рыболовами. Был такой Орден когда-то — Анфортаса, хранителя Грааля…

Уолтер невольно кивнул. Знакомо!

— Может, и не вообразили, может, и в самом деле их кто-то мечом по плечу треснул, но в любом случае это смешно. В Крестовый поход они пойдут, что ли? Михель Вениг там вроде фельдфебеля в роте, хозяйством заведует.

Бывший сержант перевел слышанное на привычные звания. Фельдфебель — сержант и есть, только Первый, First Sergeant.

— Орден какой-то странный, не такой, как в книгах. Посвящение у Рыболовов не главное, имя новичка вырубается на каменной доске, чуть ли не на скрижали, причем буквы должны начать светиться. Фосфором, наверно, натирают. Теперь и вас, кажется, вписали, чтобы дядино место не пустовало… Неужели вам такое интересно, господин Перри?

Ответа дожидаться не стала, отвернулась. Уолтер предпочел промолчать.

Лил дождь. Брат и сестра не смотрели друг на друга.

В холл «Звезды Савойи» Перри вошел практически сухим. Тучи исчезли, уступив небесный простор беззаботному южному солнцу, древняя каменная брусчатка сохла прямо под подошвами, и о прошедшем ливне напоминали только упрямые темные лужи. Молодой человек прикинул, что самое время вытащить Отто Гана на прогулку. Еще зачахнет за своей писаниной!

Поинтересовался у портье, нет ли свежей почты, поглядел на часы, прикидывая, скоро ли обед.

— Боеприпасы подвезли, мистер Перри!

Уолтер не слишком удивился. Поглядел назад, в сторону одинокой печальной пальмы, рядом с которой стояли кресла для гостей, махнул рукой:

— Что в зарядных ящиках? «Терольдего», «Марцемино» или «Бароло»?

— Память у вас однако! — восхитился чернявый переводчик. — Привез я граппу. В бой вступает тяжелая артиллерия.

Знаток чужих наречий ничуть не изменился. Пиджак, как и прежде, нараспашку, галстука нет, на рубахе оборвана верхняя пуговица. Взгляд веселый, искренний, хоть сейчас за протокол садись.

Приглашать гостя было некуда, в гостинице не имелось даже бара, и молодой человек потащил переводчика в номер, заранее сочувствуя доктору Гану. Тот, однако, отреагировал с невиданной чуткостью. Вежливо поздоровавшись, сдвинул шляпу на ухо и заявил, что идет обедать, а потом — совершать моцион. Без свежего воздуха работа не спорится.

Auf Wiedersehen!

Уолтер подвинул стулья к столу, взял два стакана, взглянул на свет, прикидывая, не стоит ли вымыть еще разок.

— У вас на подоконнике газеты, — негромко проговорил переводчик.

Молодой человек даже не обернулся.

— Искал результаты бейсбольных матчей. К сожалению, здесь даже такого слова не знают… Да вы садитесь!

Рукопись доктора Гана со всеми предосторожностями переложили на кровать, переводчик извлек из портфеля тяжелую темную бутыль, но открывать не спешил.

— Может, сначала пристрелка? Недолет, перелет, вилка… Следствие закончено, мистер Перри. Мы знаем, кто убил Паоло Матеи и Эмилио Сегре.

— Убил? — поразился Уолтер. — Но полковник сам был у пещеры. Это же Filo di Luna!

Чернявый помотал головой.

— Это Джованни Новента, тот самый полицейский. Допросили его невесту, родственников, нашли дневник. Убил якобы из чувства мести — хотел покарать осквернителей Лунной дороги. Типичное помешательство на религиозно-мистической почве. Однако его двоюродный брат — германский подданный, они встречались месяц назад. И действовал Новента скорее всего не один… Но этим пускай полковник занимается.

Бутылку открыл, плеснул в стаканы. Выпили молча. Итальянец вновь покосился в сторону подоконника.

— Огорчу еще больше, мистер Перри. Известного вам Никола Ларуссо уволили со службы и, вероятно, будут судить. Новента — его подчиненный, тут уж и Строцци не поможет.

Бывший сержант Перри промолчал. Закон есть закон, устав есть устав. Жалко усача!

— Пристрелку закончили? — поинтересовался он, когда переводчик вновь взялся за бутылку.

Тот немного подумал.

— Пожалуй, да. Сейчас я еще налью, встану, а вы мне двиньте в челюсть. Останусь без пары зубов — не страшно.

— Не хочу, — равнодушно бросил любитель в среднем весе. — Попросите Строцци, он чемпион.

Итальянец налил на донышко, встал, застегнул пиджак.

— Полковник просто сорвет с меня погоны. И поделом! Я еще пытался с ним спорить, дилетант!.. Смотрел на вас, мистер Перри, и думал: бедный парень, янки-коммивояжер, оказавшийся не в то время не в том месте. Строцци сразу сказал: «Мухоловка мух не ловит».

Уолтер вспомнил незадачливого Руди:

— Погоны? Вы тоже лейтенант?

Итальянец улыбнулся.

— Кажется, у вас тут целая очередь. Я вам так и не представился, не хотелось врать. Капитан Кармело Лароза. А на филологическом факультете учится мой младший брат. И точно так же орет.

Убрал с лица улыбку, достал из портфеля папку с медной застежкой.

Легкий щелчок.

— Это позавчера. Сам фотографировал.

Снимки были свежие, глянцованные, с острыми зубчиками по краям. Анна… Голова на подушке, однако повязки уже нет, глаза открыты. Снова Анна, но уже в больничном халате, сидит на краю койки. Лицо незнакомое, странное.

— В телеграмме от Строцци было два слова: «много лучше», — вспомнил он.

Капитан Кармело Лароза кивнул.

— Именно так. Опасности для жизни нет, открыла глаза, может сидеть и даже вставать. Это и в самом деле «много лучше». Однако речь и память, к сожалению, не вернулись. Насчет же перспектив врачи только разводят руками. Когда ее первый раз посадили, синьорита Фогель заволновалась, стала оглядываться, как будто что-то потеряла. Кто-то догадался — дал ей бронзовый цветок пассифлоры. Взяла в руку — и так и не выпускает.

Молодой человек уложил фотографии на стол. Встал, шагнул к подоконнику, взял пачку газет, развернул веером.

— Интересовались? Умные люди называют это «предмет для переговоров».

Капитан подобрался, словно для прыжка. Сжал кулаки.

— Мистер Перри! Вы даже не понимаете, что делаете! О судьбе этой несчастной девушки мы могли бы договориться. Не первый случай, разведчиков обменивают, выкупают… А вы!.. Вы же начинаете войну!..

Уолтер Квентин Перри постарался улыбнуться как можно беззаботнее.

— Да что вы? Я лишь посоветовал полковнику почитать французскую прессу. Здесь такие репортеры, акулы пера! Особенно им удаются опровержения. Берут, знаете, лягушку… La Grenouille! Ква-ква-ква! Раз — и под каток.

С катка все и началось, однако чтобы понять это (газеты были французские), Уолтеру пришлось взять грех на душу и потревожить доктора Гана. Тот сперва принялся брыкаться, потом стонать, наконец, собравшись с силами, все-таки взялся за перевод. Увлекся, заулыбался, затем начал хохотать, размахивая шляпой. Однако очень скоро вновь стал серьезным, под конец же принялся посматривать на приятеля с некоторой опаской.

Итак, в одной из марсельских газет появилась небольшая заметка при фотографии. На снимке — нечто невнятное: расколотая и разбитая на все, что только возможно, черепичная крыша посреди большой груды камней. Заголовок не оставлял место сомнениям. «Какая чушь!» вещал некто, скрывшийся под псевдонимом «Ж. С.». И в самом деле! По газетным редакциям уже не первый день стаями летают самые настоящие утки, нагло крякая о том, что неподалеку от Аржентьера, департамент Савойя, происходит нечто невероятное. Естественно, ничего подобного не было — и случиться не могло. Каток не мог одушевиться, сойти с ума и отправиться плющить ни в чем не повинный крестьянский дом. Каток — это машина! И уж тем более не имеет смысла сплетничать об испытаниях нового оружия. Никаких подобных испытаний возле франко-итальянской границы не проводилось. Точка. Восклицательный знак! Фотография же взята из парижской «Фигаро», где обсасывался не менее нелепый слух о каких-то таинственных шахтах в чешских Судетах.

Французы! Сограждане! Не верьте сплетням, не поддавайтесь на провокацию!

Читатели, проявив завидную солидарность, на провокацию не поддались, однако исполнились законным любопытством. В следующем же номере оное было полностью удовлетворено, даже с избытком, на целый разворот. «Ж. С.», открывший забрало и ставший Жерменом де Синесом, взялся за дело серьезно. Большая статья, комментарии экспертов, рисунки, фотографии. Уолтер сразу же узнал виденные им снимки из Судет и Тешина, планету в разрезе и даже таинственный «гравитационный пояс Земли», изображенный с особым тщанием. Имелся и параболоид-убийца, почти такой же, как на эскизе Лекса.

Жермен де Синес не оставил от всей этой ненаучной чуши камня на камне. Гравитационное оружие невозможно в принципе! Шахты в Судетах и Тешине не имеют к нему ни малейшего отношения. Франция не собирается включаться в «гравитационную гонку», параболоидов не имеет и заводить не собирается. У Аржантьера никаких шахт нет, район закрыт исключительно как приграничный, а не по иным фантастическим соображениям.

Возьмите с полки учебник физики, сограждане!

Эксперты в один голос с ним согласились. Высказались даже военные, очень скупо, но веско. На франко-итальянской границе все спокойно, перемещения войск носят плановый характер, как и строительство в районе Аржентьера, где намечено возвести учебный центр.

Никакой паники, дорогие французы! Все это лишь лягушачий концерт после дождя.

Ква-ква-ква!

Остальные газеты Уолтер лишь просмотрел, пересчитал и взвесил в руке. Пачка образовалась увесистая. Были парижские издания, были и швейцарские, франкоязычные. Нынешним утром Перри увидел в киоске мюнхенскую «Süddeutsche Zeitung» с памятным снимком на первой полосе.

Просвещенная Европа антинаучную чушь с презрением отвергала и панике не поддавалась.

— Не надо по званию! — махнул рукой капитан Лароза. — Потом выяснится, что вы старше, выйдет конфуз, а я и так чувствую себя, словно ваша лягушка под катком. Называйте по имени, оно мне нравится.

Бывший сержант не стал спорить. Имя у парня и вправду красивое.

— Хорошо, Кармело. Какое-то время назад человек, очень прилично знающий физику, меня твердо заверил, что использовать гравитацию в военном деле невозможно. To ne može biti, jer ona nikada ne može biti!

Итальянец невольно вздрогнул.

— Он что, серб?

— Хорват, если не ошибаюсь. Никола Тесла.

Рука капитана, вновь взявшегося за бутылку, дрогнула, граппа плеснула на скатерть. Перри с трудом сдержал усмешку.

— Дурная фантастика. Fantastična stvar! Никаких шахт у Аржентьера нет.

Итальянец все же справился, разлил остаток по стаканам. Взял свой в руки, взглянул в глаза.

— Их там, конечно, нет, мистер Перри. Я не первый год в разведке. Вся эта газетная истерика — обманка, отвлечение внимания. Настоящие шахты скорее всего южнее, где-нибудь у Сен-Жермен де Бьена, на направлении главного удара. Конкретикой сейчас занимается Генеральный штаб, а у Дуче на столе лежит приказ о переброске войск на границу с Францией. Прекратите все это, мистер Перри! Только не говорите, что вы — рядовой курьер. Не смешно!..

Выпил залпом и подвел итог.

— Cazzo![92]

Молодой человек, не дождавшись перевода, отхлебнул из стакана и решил, что самое время переходить в ближний бой. Комбинация все та же, беспроигрышная. Сначала хук в печень…

— Обратитесь к правительству Соединенных Штатов Америки.

Капитан Лароза покрутил стакан в руке, явно собираясь отправить его прямиком в направлении ближайшей стенки. В последний момент все же раздумал, поставил на стол.

— Мистер Перри! В Белом доме и государственном департаменте никто об этих играх скорее всего не знает. Я имею в виду ваше настоящее руководство. Сообщите ему! Дуче готов пойти на уступки, даже в ущерб некоторым нашим интересам. Мы не хотим, чтобы загорелась Европа.

Схватил бутылку со стола, наклонил горлышко над стаканом… Тщетно! Подняв портфель с пола, выхватил из него новую, такую же тяжелую и темную.

— Война и так на носу, вчера началось восстание в Судетах, немецкое население требует воссоединения с Рейхом. Вот они, ваши шахты! Если сегодня взорвется Тешин, я не удивлюсь. Понимаете, что может быть дальше? Напишите, пошлите телеграмму! Остановите это, мистер Перри!..

Любитель в среднем весе приготовился к следующему хуку, на этот раз в голову, но опоздал.

— Анну Фогель можете забирать в любой момент, — взгляд итальянца был спокоен и трезв. — После гибели министра Дивича специальный агент Мухоловка уже не представляет для нас особого интереса. У нее дома большие перемены, новое правительство взяло курс на воссоединение с Рейхом. Ваша девушка — отработанный материал. Это не оскорбление, мистер Перри, а ее единственный шанс. Увозите синьориту Фогель куда вам угодно, мы подготовим все нужные документы. Только сообщите своему самому-самому главному. Мы согласны на серьезные переговоры. Италия не хочет новой мировой войны!

Матч завершился за явным преимуществом. Но это не ринг и не спорт. Здесь можно и добивать.

— О чем вы, мистер Перри? Правительство лишь визирует то, что кладут на стол. Разве вы не помните, как в 1916 году один-единственный человек решил судьбу мира?

— На нем была титановая маска?

— Как в ваших книжках? Нет, он даже очков не носил. Более того, не занимал никакого поста в администрации США, частное лицо, друг президента Вильсона. Но именно этот человек решил, на чьей стороне будет воевать американская армия. Вильсона устраивали оба варианта, он вообще ничего не понимал во внешней политике. А если бы Штаты выступили на стороне Германии?

— Извините, Кармело, но мы с вами здорово выпили и, кажется, заехали не туда. Не верю я в Злодея, который всем миром крутит.

— Он не один, у него есть деньги, влиятельные друзья и целая сеть организаций, в том числе и ваш аполитичный географический фонд. Эдвард Мандел Хаус по прозвищу полковник Хаус. Неужели не слыхали?

— Ага, а мы его птенцы. Эта самая… молодая гвардия. В 1916-м полковнику сколько лет было? А сейчас?

— Мистер Перри! Если мировую войну начнет полковник Хаус Второй, кто-нибудь заметит разницу?

Открыть глаза Уолтер все же сумел и даже оценить увиденное. Потолок, черная шляпа, доктор Отто Ган… Он принялся вспоминать, помыл ли стаканы, а главное, вернул ли драгоценную докторскую рукопись на стол.

— Вальтер! — Отто наклонился, взглянул с тревогой. — Вам плохо, Вальтер?

Перри задумался.

— Наверное, нет, просто пьян, как свинья. Не спрашивайте ни о чем, Отто! Я и сам не соображаю, чего натворил. Боюсь, и вы не объясните.

Доктор Ган неуверенно оглянулся, сжал губы.

— Все-таки… Все-таки решусь спросить. На столе фотографии вашей девушки, новые, с зубчиками по краям… Что-нибудь получилось?

Ответа ждать не стал, нахмурил брови.

— Не говорите, уже понял. У вас такой взгляд, Вальтер, будто вы подняли на ее защиту все легионы Ада.

Подумал немного и добавил не в лад:

— Помогай вам Бог!

Уолтер хотел поблагодарить, но внезапно сказал то, в чем и самому себе не решался признаться.

— Не понимаю, что со мной, Отто. В Швейцарии я встретил женщину, ее зовут Маргарита, Марг. Я хочу прожить с ней всю жизнь и ради этого сделаю, что угодно. И я хочу помочь Анне, спасти ее, увезти подальше. Но… Мне будет очень больно, если она исчезнет, если мы не сможем хотя бы изредка видеться. Так не должно быть, верно?

Доктор сдвинул шляпу на нос и внезапно рассмеялся.

— Так не должно быть в нашем паршивом бюргерском XX веке. А вот Персиваль Галльский, рыцарь Круглого стола, вас бы хорошо понял. Парень оказался точно в такой же ситуации.

— И что… Что он сделал?

— Как что? — удивился Отто Ган. — Нашел Святой Грааль!

Я УВОЖУ К ОТВЕРЖЕННЫМ СЕЛЕНЬЯМ, Я УВОЖУ СКВОЗЬ ВЕКОВЕЧНЫЙ СТОН, Я УВОЖУ К ПОГИБШИМ ПОКОЛЕНЬЯМ…[93]

…Там где Джудекки высится оплот, где льдом врата покрыты и решетки, где не огонь, а холод руку жжет, где путь до Искусителя короткий, где не сыскать тропы ведущей вспять, где и следы — случайные находки, где речь людскую, слыша, не понять, где имя Божье гаснет, возникая, где даже Смерть не станет докучать…

На черной ледяной скале — распятая девушка. Беспощадные клинья пронзили запястья, впились в нагие ступни, пригвождая бессильное тело к недвижной стылой тверди. Ледяное острие пробило грудь.

Сердце билось — вопреки всему.

В глаза ударил холодный вихрь, скользнул острыми клыками по коже, закрутился водоворотом.

— Виновна?

— Виновна, — шевельнула губами Мухоловка, удивляясь, что еще способна говорить.

Вихрь загустел, налился тяжелым мерцающим огнем, плюнул в лицо ледяными крошками.

— Вот и получи по полной. Новичкам мы обычно сообщаем три новости, и все очень хорошие…

Водоворот обратился каменной громадой, такой же черной, ледяной. Надвинулся, ударил болью.

— Кое-кто надеется на Страшный суд. Мол, пересмотрят, войдут в положение. Не надейся, приговор окончательный. Почему так, тебе когда-нибудь растолкуют, лет этак через миллион.

Скалу качнуло, накренило назад, тело распятой девушки погрузилось в лед целиком. Замерли удары сердца, чужой голос теперь доносился издалека, словно из иного мира.

— Вторая новость — здесь тоже можно страдать. Некие умники решили, что Ад всего лишь философская абстракция, потому как человек — это и душа, и тело. После смерти тело обращается в прах, душа же нематериальна, а посему неспособна испытывать муки. Какое неверие в наши возможности! В Джудекке даже лучше, чем на Земле, от страданий тут и Смерть не спасет. Оценила?

Лед исчез. Вокруг была пустота, ни верха, ни низа, стылый ветер, шепчущая клочковатая тьма. Никого и ничего, лишь вдали немигающим холодным огнем горела яркая зеленая звезда, изумрудное Око.

— И третья новость, — звезда подмигнула, — муки испытывает тело физическое, материальное, из каких бы элементарных частиц оно не сложено. А значит, нервная система рано или поздно перестанет реагировать. И вместо муки будет скука, прошу прощения за глупую и неточную рифму.

— Придумали? — нашла в себе силы выговорить девушка.

Изумрудное Око вспыхнуло, заполняя собой весь простор.

— Еще как! Очень скоро убедишься. Никакой скуки, сплошная новизна ощущений. Собственно, и… Нет, еще одно. Чисто теоретически ты можешь подать жалобу. Кому? Понятное дело, мне. Не на сам приговор, а на то, что исполнение его преждевременно. Твое тело все еще на Земле, потому и сердце бьется.

Зеленый огонь плеснул, опалил нежданным жаром, зашептал в уши.

— Жалуйся, жалуйся, лично разберусь, времени не пожалею!.. Подобных жалоб, кстати, много. Данте недолго здесь гулял, пару суток всего, но несколько таких случаев отметил. «Я встретил одного из вас, который душой в Коците погружен давно, а телом здесь обманывает взоры». Теперь включаем статистику… И знаешь, со всеми разобрался, жалобщики по сей день ну очень довольны!

Та, которую когда-то звали Анной, закрыла глаза, но зеленое пламя проникало и сквозь веки.

— Молчишь? Тогда подарочек лично от меня — за провал операции. С кем хитрить вздумала, а? Ну, получи, с-сука!

Боль ударила плашмя, разрывая тело на части, впечатывая кровавые ошметья в лед, в огонь, в пустоту…

…ДРЕВНЕЙ МЕНЯ ЛИШЬ ВЕЧНЫЕ СОЗДАНЬЯ, И С ВЕЧНОСТЬЮ ПРЕБУДУ НАРАВНЕ. ВХОДЯЩИЕ, ОСТАВЬТЕ УПОВАНЬЯ.

— Бедный, бедный доктор Ган! — вздохнула директор музея, почтенная пожилая дама с прической, весьма напоминающей крепостную башню. — Честное слово, мистер Перри, я бы ему этот пустячок охотно подарила, если бы он принадлежал лично мне. Но данная единица хранения — часть музейной коллекции, она — собственность Франции, как ни высокопарно это звучит.

Уолтеру везло с городским начальством. Мэр знал немецкий, директор же прилично изъяснялась на английском. И договариваться было просто. Художник-любитель пришел в восторг от мысли, что его картины увидит заокеанская публика, а дама-крепостная башня получила редкую возможность — от души, со знанием дела, пожалеть заблудшего немецкого коллегу.

— Доктор — замечательный специалист, мистер Перри, но эти его фантазии… Так ведь можно и нервы себе расстроить. Нельзя всюду видеть Грааль, особенно там, где его нет и быть не может.

Уолтер предпочел не спорить — ученым мужам и не менее ученым дамам виднее. Хорошо, что доктора Гана удалось уговорить, успокоить и даже отчасти привести в хорошее настроение. Искатель Грааля лишь попросил напоследок еще раз прикоснуться к «биллону». Уолтер уложил теплый кусочек металла на докторову ладонь, тот улыбнулся и повелел Рыцарю-Рыболову вернуть реликвию законным владельцам. Самому Гану это оказалось не под силу.

— Мистер Перри! — Крепостная Башня заговорила вполголоса, словно опасаясь невидимого соглядатая. — Я лично разбирала «Коллекцию Архиепископа». Этот фрагмент — от дароносицы первой половины XVIII века. Есть полные аналогии. На ней действительно был изображен Крест Грааля, но именно тогда данный символ вновь стал популярен на юге Франции. И техника изготовления поздняя, не Средних веков.

Улыбнулась победоносно, но тут же скорчила скорбную мину.

— Только, пожалуйста, не говорите доктору Гану, во всяком случае, сейчас. Лучше я сама ему напишу. И хватит об этом!.. Как вам Салланш? У нас не так часто бывают гости из США.

— Замечательный город, — честно ответил молодой человек. — Маленький, конечно, зато можно все осмотреть. Я даже Стену Нечестивцев видел, специально пошел туда вечером…

Крепостная Башня внезапно рассмеялась, помолодев разом на четверть века.

— И ничего из глубины камня не стонало? Не изрекало хулу на Творца? Не гремело ржавым оружием? Ой, как вам не повезло, мистер Перри! Знаете, кто это придумал? Алоизиюс Бертран[94], автор «Гаспара из тьмы», романтик и фантазер почище доктора Гана. Приехал сюда на несколько дней в 1839 году, увидел пролет средневековой городской стены — и вдохновился. Такое написал! Жаль, не могу спеть, как вы про аллигаторов. «Пей, старина Билли, последний свой грог…»

Посланец адмиральского Фонда изрядно смутился, но виду не подал.

— А вы… А вы попробуйте!

Петь почтенная дама не решилась, но слушать ее было приятно, а временами и страшновато. И в самом деле!

Кайтесь, грешники, кайтесь!

…Принц Конде ведет гугенотов на юг, убивать всех верных Святой католической церкви. В его войске — нечестивые германцы, наемники, кровавая свора. Нет пощады городам и селениям, священникам и монахам, мужам и женам, детям и старикам.

Кайтесь, грешники, кайтесь!

Вот и Салланш — беззащитный городок, для наемников добыча и забава. Не сберечь добра горожанам, не спастись самим, ибо пришла Смерть. Горят дома, и храмы горят, младенцев, оторванных от матерей, вздымают на пики.

Кайтесь, грешники, кайтесь!

Рассмеялся Конде: «Слыхал я про здешний собор, что при самом Шарлемане воздвигнут, много в нем золота и серебра много. Ваш он, ребята!» Заорала яростная свора, в толпу сбилась, заревела, оружием затрясла — и кинулась к собору.

Кайтесь, грешники, кайтесь!

Улица узкая вдоль старой стены крепостной. Бегут наемники, кровавые псы, гремят оружием, хулят Господа, добычу предвкушают. Вот он собор, рядом совсем!..

И пала стена, накрыла нечестивцев.

Кайтесь, грешники, кайтесь!

Когда же уцелевшие горожане решились прийти и взглянуть, стена вновь стояла, нерушима, пуста была улица, и только из глубины камня доносились еле слышные стоны.

— Кайтесь!.. — ладонь с неженской силой врезалась в стол, и молодой человек невольно вздрогнул.

— Зд-дорово! А на самом деле?

Директор снисходительно улыбнулась:

— Здесь не было принца Конде. И гугенотов не было, это же Савойя. Просто остаток средневековой стены, все прочее разобрали два века назад. Но фотографию мы в музее, конечно, разместили — рядом с портретом Алоизиюса Бертрана. Тоже история!.. Мистер Перри, а не организовать ли нам обмен экспозициями, допустим, на полгода? Мы пришлем в ваш Фонд что-нибудь по Средневековью, а вы нам… да хоть про аллигаторов!

— Можно, — рассудил молодой человек. — У нас подобное делается. Я шефу скажу…

— За такое дело надо выпить, — сурово заявила дама. — У меня есть сливовая наливка.

Не довелось. Стук в дверь, растерянное лицо секретарши.

— Je vous demande pardon! Monsieur Perry a demande a une fille…

Директор дослушала до конца, помрачнела.

— Мистер Перри! Вас спрашивает какая-то юная особа. Она в расстроенных чувствах, она плачет. — Ударила голосом: — Бегите!

Зубная Щетка на этот раз была без зонтика и на зубную щетку никак не походила. Зареванная восемнадцатилетняя девчонка, потеки туши на лице, сумочка раскрыта, с платья исчезла брошь с синим камнем. Вид такой, словно встряхнули от души и в шкаф на плечики повесили. Уолтер подбежал, взглянул в глаза.

— Что? Дядя?

Ингрид фон Ашберг помотала головой, всхлипнула.

— Нет, дядя… Без изменений, все то же… Господин Вениг! Он заболел, он… Он умирает!

Перри вначале не понял. О ком речь? Не о Михеле-Котелке же, этот здоровяк Монблан переживет.

— У него отек легких. Говорят, отравление, но, господин Перри, разве при отравлении бывает отек легких? Чушь какая-то! Бедный господин Вениг! Я его с самого детства знаю, батюшка Михеля тоже нашей семье служил. Господин Вениг — такой добрый… Его через час повезут в Бонневиль, там хорошая больница, специалисты. Может, еще успеют. Я поеду с ним, нельзя бросать одного.

Уолтер, человек практичный, выгреб все, не глядя, из бумажника.

— Держите! Мне с вами съездить?

Девушка чиниться не став, деньги взяла, бросила в сумочку.

— Справлюсь сама, не маленькая. Просто свалилось все сразу: дядя, теперь еще и это. Спасибо, господин Перри!

Размазала тушь платком, попыталась улыбнуться:

— Дайте погляжу, как выглядит брат. Прежде только читать приходилось…

Ингрид фон Ашберг посмотрела в глаза, нахмурилась.

— Американский ковбой и его непутевая сестрица. Жаль, что все так глупо сложилось!.. Несколько минут еще есть, и я должна сказать… Наверняка господин Вениг бредил, но я поклялась передать слово в слово. Господин Перри! Братьев-Рыболовов кто-то убивает. Их нельзя поразить обычным оружием, они охраняют Грааль и сами им защищены, поэтому враги используют яд. Мой дядя… Моего дядю тоже отравили. Сейчас в Ордене Анфортаса, Короля-Рыболова, остались трое: дядя, вы и еще кто-то. Имя я не запомнила.

— Это правда? — осторожно поинтересовался Уолтер Квентин.

— Я уже ничего не понимаю! — Ингрид махнула в воздухе кулачком. — Какое-то безумие! Знаю, что за последние два года умерло несколько дядиных однополчан, он очень по ним горевал. Пожалуйста, разберитесь сами, у меня и так полно проблем. А это вам, господин Вениг просил передать.

Порылась в сумочке, извлекла оттуда коробочку в малиновом бархате.

— Держите! Господин Вениг велел надеть и носить не снимая. Мой Бог! Что же творится? Еще и эта война!

Уолтер почувствовал, как холодеют руки.

— К-какая война?

— Которая вот-вот начнется. Фюрер предъявил ультиматум Чехословакии: вывод войск из Судет в 24 часа и проведение там плебисцита. Поляки тоже чего-то потребовали. В Судетах сейчас резня, в вермахте объявлена мобилизация, Геббельс о чем-то орал в «Спортхалле»… Жизнь — scheisse, я об этом уже говорила и вновь повторюсь.

Ингрид фон Ашберг отступила на шаг, сорвала шапочку-чепчик.

Склонила голову.

— Благословите свою сестру, господин Перри! Мне больше не от кого ждать помощи.

Уолтер Квентин, Рыцарь-Рыболов, понял, что спорить нельзя. Перекрестил, поцеловал в темя.

Проводил до авто.

Коробочку в бархате сунул в карман, даже не взглянув.

— Как же так, мсье… Мистер… Неужели опять война? — в глазах обычно самоуверенного портье плескался ужас. — У меня сын в армии. Bon Dieu! Проклятые боши! Вот, возьмите, только что пришло…

Уолтер перетасовал телеграфные бланки. Открыл наугад первый — тот, что сверху.

«Дядя Уолти! Будь, пожалуйста, осторожнее…»

Ни «сэр», ни «так точно!». Игры кончились. Перри прикинул, что написать в ответ, чем и как успокоить испуганного мальчишку, ничего не придумав, сунул телеграмму в карман. Вторая тоже из Нью-Йорка, наверняка от шефа.

«Бросай все, катись в Париж, оттуда в Гавр…»

Молодой человек невольно кивнул. Дела сделаны, поезд завтра утром.

Третий бланк жег ладонь. Бывший сержант отошел подальше, к высокому стрельчатому окну.

«Кирия собирается на гастроли. Япония, Сингапур, Австралия. Сделаю, что смогу. Сожми за меня правый кулак на удачу, сержант. ILY»

Проклятые пальцы словно окаменели. Не слушались, отказывались сгибаться…

— Была у меня мысль съездить в июле в Швейцарию по вашим, Вальтер, следам, — доктор Отто Ган поправил шляпу, усмехнулся невесело. — Великий штурм Северной стены, скалолазы всей Европы против Огра! Хотелось поболеть за Андреаса и Тони, но теперь… Сами видите!

Станция Салланш, поезд под парами, вещи уже в вагоне. Прощание вышло невеселым. В кармане докторского пиджака — свернутая вчетверо газета. Большие черные буквы кричат «Batailles sanglantes dans les Sudètes!»[95] Ясно без перевода, новости и так на слуху.

…В Судетах — война, восставшие ведут бои за Карлсбад и Теплиц, флаг со свастикой водружен над ратушей Браунау, чешская авиация бомбит жилые кварталы. Польские «добровольцы», не в форме, но при оружии, уже вошли в Тешин, расстреляны попавшие в плен чешские офицеры. Вермахт сосредотачивается на границе, газеты в один голос предрекают отмену Берлинской Олимпиады…

Кому ты нужен, Эйгер-Огр?

— Но вам, Вальтер, огромное спасибо! — доктор протянул ладонь, пожал крепко. — Даже если я ошибся, и вы — фокусник-иллюзионист, а наш «биллон» — всего лишь обломок какой-нибудь дароносицы первой половины XVIII века…

Уолтер сделал вид, что очень заинтересовался пролетной тучкой-невеличкой.

— …Все равно, встряска была полезной. Столько написалось! Жаль, не удалось побывать вместе с вами у Волчьей Пасти в полнолуние. Если верить газетам, теперь там снова стена. Боюсь, Filo di Luna мы увидим не скоро.

Перри почему-то не удивился. Едва ли Дуче решился бы шагнуть на Лунную тропу.

— Мой адрес у вас есть, пишите, трясите, беспокойте. И по вопросу о Граале, и просто так. Второе предпочтительнее.

Прозвенел первый звонок. Молодой человек сунул руку в карман, помедлил немного.

Решился.

— Отто, что это?

Коробочка в малиновом бархате. В таких продают обручальные кольца, разве что размер великоват. Доктор Ган открыл крышечку, взглянул без всякого удивления.

— А разве в магазине вам не сказали? Надо было требовать сертификат. Провинция!

На докторской ладони, там, где когда-то лежал «биллон», — маленькая серебряная рыбка в белой эмали. Витая цепочка, тоже из темного серебра, поверх белого — несколько непонятных букв.

— Но вас не обманули. Вы что у них, Вальтер, попросили? Копию Ордена Анфортаса, Короля-Рыболова? Очень приличная реплика, даже с металлом угадали. Дорого пришлось заплатить?

— Н-не очень, — осторожно ответствовал Перри. — А буквы на рыбке? Что они обозначают?

Доктор взглянул изумленно:

— Даже это не объяснили? Рыба — давний символ Христа. Его апостолы были рыбаками, сам Он тоже рыбачил. В воскресную школу ходили? «Когда же перестал учить, сказал Симону: отплыви на глубину и закиньте сети свои для лова… Сделав это, они поймали великое множество рыбы, и даже сеть у них прорывалась»[96]. Здесь и написано «РЫБА», только по-гречески — «ИХТИС». Если расшифровать: «Иисус Христос Божий Сын Спаситель». Спасибо, что так серьезно отнеслись к посвящению, Eques Piscatoris! Носите — и будете под защитой Грааля.

— Пуля не берет? — ляпнул первое, что пришло в голову, Уолтер, немедленно устыдившись.

Отто Ган расхохотался, подмигнул.

— Комиксами в детстве увлекались? Это же не дикарский амулет! Знак Ордена — символ, пусть и очень важный. Настоящему Рыцарю-Рыболову его даже носить не надо, если он действительно служит Граалю…

Второй звонок. Доктор шагнул к вагону, махнул шляпой.

— …Ибо тому, кто охраняет кубок Царя Царей, обещано то же, что и праотцу Адаму: «Тебе служат солнце, и луна, и звезды, и птицы небесные, и рыбы морские, и птицы, и скоты, и гады».[97] Не пропадайте, Вальтер! Если не будет войны, съездим с вами в Монсегюр, Грааль там, я уверен. Мы его обязательно найдем!..

Поезд тронулся, привычно застучали колеса. Татам-татам, скорей-скорей, прощай-прощай…

Бывший сержант Уолтер Квентин Перри приложил ладонь к виску, отдавая честь паладину Чаши Христовой. Подождал, пока исчезнет вдали последний вагон, подумал немного, расстегнул рубашку.

Старое серебро обожгло кожу. Медальон с надписью «ИХТИС» коснулся сердца.

— Еще! Еще, чтобы почувствовала, дрянь, как это — умирать!..

Анна Фогель попыталась отвернуть лицо. Тщетно! Удар сапога пришелся в рот. Хрустнули зубы, в горло плеснула кровь, не соленая, горькая. Затем что-то тяжелое, страшное врезалось в сердце.

— Туда не бить! — запоздало распорядился кто-то. — Нельзя, чтобы сразу сдохла. Аккуратнее работайте, с толком…

Спасительное забвение так и не пришло, но боль все же отступила. Удары превратились в легкие толчки, отзывавшиеся еле слышным звоном колокольчика где-то возле самого сердца. В живот, в плечо, снова в живот, по колену.

— Поднимите ее!

Знакомый голос донесся словно из иного мира. Снова проснулась боль, прокатилась волной, растекаясь по телу, живому вопреки всему.

Резкий, режущий ноздри запах. Мухоловка застонала, открыла глаза.

…Ночь, белый свет автомобильных фар, острые силуэты надгробий, люди — черные тени. Один, в легком летнем пальто и шляпе, совсем рядом — протяни руку.

— Анна! Как ты могла? Ты же всех предала — Эрца, меня, страну!..

Шарль… За стеклышками очков — отчаяние, словно не ее, специального агента Мухоловку, сейчас убивают, а его самого.

— Ты же самая лучшая, Анна! Я тебе завидовал, всем в пример ставил. Ты же Эрцу как дочь!

В горле булькала кровь, но девушка все же смогла разлепить губы.

— Н-не предавала. Нет!

Старший референт Карел Домучик дернул губы в злой усмешке.

— Конечно! Просто отпустила этого американца. Вот так взяла — и ручкой помахала. Вся наша операция, все планы, оружие, шахты с параболоидами — коту под хвост. Чем мы теперь ответим Гитлеру? Мы на шаг от переворота, немецкая агентура наглеет на глазах, Эрц уже ничего не может сделать. А теперь еще ты…

Мухоловка подалась вперед, выплюнула кровь изо рта, попыталась вздохнуть.

— Он… Вальтер… Ничего не знает. Убивать… Зачем? Не могу больше! Не могу!..

Шарль дернул плечами.

— Зато предавать можешь. Знаешь, Анна, я что-то чувствовал, недаром тебя сюда приводил, рассказывал о том, кто похоронен рядом с братом. Ты будешь умирать долго, но если бы я мог, то убил бы тебя десять раз подряд.

Отступил на шаг, дернул подбородком.

— Сломайте ей руку — правую. И — в гроб.

Земля рванулась навстречу, противно хрустнули кости, боль уже не плескалась — уносила водоворотом. Мухоловка в который уже раз прокляла свое сердце. Бьется и бьется, сволочь!

Глаза уже не видели, мир тонул в кроваво-черном тумане. Что-то ударило в спину, встряхнуло, потом откуда-то издалека, с самого края Вселенной, послышался голос Шарля:

— Леденцы, как ты и просила. Кладу под левую руку. Прощай, Анна!

Негромкий стук, толчки, туман налился чернотой, воздух загустел, залепил ноздри. Сверху доносились еле слышные удары. То ли забивали гвозди, то ли уже бросали на крышку тяжелую кладбищенскую землю.

— Живи… Вальтер, — дрогнули губы.

Мухоловка ждала, что придет страх, но на душе не было ничего, кроме последней, неподъемной усталости. И вопреки всему — боли, отчаянию и смерти, она заставила себя вспомнить: ночное шоссе, желтый огонь фар, слегка растерянный парень на соседнем сиденье. Рыцарю Квентину очень хотелось взяться за руль самому. Смешной мальчишка!

Ночь наполнилась светом и музыкой, закружила в знакомом ритме, понесла вдаль, прочь от кромешной муки.

…Скачет всадник к горам далеким, плащ взлетает ночною тенью. Синьорита глядит с балкона, черный веер в руках порхает. Ты скажи мне, о синьорита, что за слезы твой взор туманят…

Явь и навь сплелись клубком, подернулись коркой черного льда.

— Чувствую, оценила!

Ночь исчезла, уступая место вечному сумраку. Никого и ничего, только на горизонте — зеленая звезда, изумрудное Око.

— Теперь поняла? Слегка блокируем память — и каждый раз совершенно свежие ощущения. И во второй раз, и в миллионный, и даже… Какая цифра тебе так понравилась? Ах, да, в квадриллионный.

Она все вспомнила. Все поняла.

— Джудекка! — изумрудное Око подмигнуло. — А чтобы ты не подумала, будто мы тут лишь кости ломаем… Как будет правильно? Aida? Нет! Allez — oop!..

Пространство дрогнуло, суживаясь и обступая со всех сторон. Что-то мягко толкнуло в спину. Зеленый огонь исчез, превратившись в привычный мягкий свет электрической лампы.

Комната, горящий камин. Кресло. Она в кресле, рядом столик темного полированного дерева. Еще одно кресло — напротив. Там — Он. Самый обычный, серый, неприметный, если бы не горящий в глазах зеленый огонек.

Мухоловка, невольно привстав, открыла рот, попыталась вдохнуть. Получилось. Она подавилась воздухом, схватилась за горло и задышала часто-часто, как выброшенная на берег рыба.

— Какой контраст! — из кресла донесся смешок. — Не холодно? Не жарко? Ничего не болит? Пользуйся, с-сучка! Э-э-э… Нет, не годится, иной формат беседы… Чувствуйте себя как дома, уважаемая госпожа Фогель, потому что вы действительно — дома. Джудекка — ваш последний приют! На столике рядом — коньяк двух разных марок, кстати, весьма приличный, сигареты… Желаете чего-нибудь еще?

Она все-таки справилась. Села ровно, положила руки на колени. На коньяки-сигареты даже смотреть не стала. Нельзя, развезет сразу.

Зеленые очи блеснули.

— Гвозди бы из вас делать, госпожа Фогель. И этими бы гвоздиками — к стене Дита приколотить, чтобы всем прочим неповадно… Шучу, шучу! Данная наглядность среди прочего должна подтвердить еще один тезис: муки моральные подчас бывают пострашнее всякой пытки. И поделом! Уж очень вы меня разозлили, госпожа Фогель! А мне нельзя, должность не позволяет.

Девушка вдруг поняла, что может говорить и даже улыбаться.

— Плохо перевариваюсь?

Сидевший в кресле взмахнул длинной желтоватой ладонью.

— Не обольщайтесь, госпожа Фогель! И не таких растворяли. Дело даже не в вас лично. Подумаешь, очередная шпионка с двумя десятками трупов в качестве приданого! Но постояльцы должны прибывать в Джудекку либо незаметно, яко тать в нощи, либо под всеобщий глас одобрения. Тем и стоим, тем и сильны!.. Вы все-таки выпейте, госпожа Фогель. И не спорьте со мной, это небезопасно.

Девушка, не глядя, нащупала рюмку, взяла бутылку, которая поближе, плеснула, облив пальцы. Выпила залпом, ничего не чувствуя. Из кресла одобрили.

— Вот и правильно. Коньяк улучшает аппетит, обменные процессы в организме, помогает бороться с вирусами и инфекциями, а заодно расширяет сосуды. Как раз то, что требуется перед тем, как в очередной раз заколотят живой в гроб… Это я опять шучу. Так вот, по поводу всеобщего одобрения. Никто нас здесь не услышит, уши отпадут, поэтому скажу, как есть. Подложили вы, госпожа Фогель, мне редкую, редчайшую даже, свинью!

Зеленые огоньки посветлели, полыхнули гневом.

— С формальной точки зрения я даже сердиться не имею права. Явились добровольно, отказались от суда, от апелляции. Хоть в рамочку вас вставляй! И гвоздиками, гвоздиками…

Сидевший раздался в плечах, загустел плотью. Дохнул сухим жаром.

— А по сути? А по сути, госпожа Фогель, ваш случай — совершенно неприемлемый прецедент. Как видите, я с вами откровенен, я, кстати, всегда говорю правду, тем и силен…

Голос упал до шепота, слова вливались в уши, словно липкая болотная грязь.

— В Джудекке нет и не может быть ничего святого. Здесь то самое одномерное Дно мира под слоем сверхтяжелых магм, о котором еще напишет господин Даниил Андреев. А вы? Пожертвовали шансом на Спасение ради ближнего! «Нет больше той любви, если кто душу свою положит за други своя»[98]! Душу!.. Такое недопустимо в принципе. Уже сейчас во всех сферах треплют языками о Черном ангеле Белого рыцаря. И мальчишка ваш — кем он себя вообразил? Не трогают — так сиди тихо!

Она мотнула головой, стряхивая чужой шепот. Поймала зрачками зеленые огоньки.

— Мальчишка мой не нравится? Почему? Кого-то из ваших за горло взял? Или сразу за яйца? Крутанет как следует — и выйдет совершенно неприемлемый прецедент.

Зелень вспыхнула огнем. Погасла. Сидевший в кресле вновь стал прежним, неприметным и серым.

— Знаете, я терпелив. И гордыня мне по душе, сам таков. Ну, а вы, госпожа Фогель, держитесь!.. Вашу жалобу я принял к рассмотрению. Не подавали? Странно, у меня зарегистрировано… Не важно! Итак, внимательно изучив дело, нахожу, что в вашем случае имеет место техническая накладка. Сбой! Виной тому — не слишком продуманный эксперимент у Bocca del Lupo. В результате вы, получив тяжелую, но не смертельную травму, оказались на Лунной тропе, а потом попали сюда. Как быть?

Мухоловка сообразила, что до сих пор держит в пальцах пустую рюмку. Спохватилась, поставила на столик. Тихий стук прозвучал, словно удар грома.

— Помиловать тех, кто оказался в Джудекке, не в силах никто, даже Высшая Инстанция. Никто, госпожа Фогель! Но в наших законах столько пунктов, подпунктов… Всякие там «b, c, d, e» — и до бесконечности. Например, возможен отпуск или, допустим, командировка… Вы, госпожа Фогель, коньяка себе все-таки налейте — и выпейте. Врачей здесь нет, лучше озаботиться заранее.

Она послушалась, вновь наполнила рюмку. В горло плеснул жидкий огонь.

— Как заткнуть пасти болтунам? Очень просто, отправить вас, госпожа Фогель, обратно. Оформим командировку — и вперед, на койку, в веронскую больницу. На минутку-другую, не больше. Откроете глаза, миром полюбуетесь… Шучу, шучу! Зачем мелочиться? Лет, допустим, на шестьдесят, до 1996-го. Для меня разницы ни малейшей, обратно все равно сюда вернетесь. Зато политес полностью соблюден. Конечно, грешница из вас уже никакая. Вы полностью выгорели, госпожа Фогель! Станете каяться, поклоны бить, подавать нищим, того и гляди, в монастырь уйдете… Не поможет, говорю сразу. Но это потом, сейчас следует решить главное. Отпустить вас? Не отпустить?

Воздух застыл в горле, руки, перестав слушаться, скользнули вниз, повисли недвижно. Зеленые огоньки надвинулись, задрожали…

— Я же предупреждал, госпожа Фогель, моральные муки куда пострашнее пыток. Ох, как приятно на вас смотреть! «Ты скажи мне, о синьорита, что за слезы твой взор туманят…» Ваш рыцарь, кажется, боксер-любитель? Тогда, как на ринге: один, два, три…

Огоньки слились воедино. Изумрудное Око полыхнуло смехом.

— Не буду, не буду. Просто: нет. Нет! НЕТ!

…Двенадцать стопок, восемь тузов, карты — в восходящем в порядке независимо от масти. Ничего сложного, надо лишь разбросать их поверх фундаментов-тузов, выстроив восемь башенок. Трудность одна — колода выкладывается лишь однократно. Единственный шанс, точно как в жизни.

Пасьянс не сходился.

Вернувшись с вокзала, Уолтер сгреб в кучу все газеты, смял, вынес в коридор на поживу урне. Возвращаться в пустой номер не стал, спустился в холл, узнал у портье адрес ближайшего магазина. Идти оказалось всего ничего, только за угол завернуть. Копии Ордена Рыболова там не продавались, зато карты имелись всякие, на любой вкус. Молодой человек купил две колоды, выбрав рубашки в цвет американского флага.

«Павлиний хвост» его научила раскладывать бабушка Доротея. Долгими вечерами в Пэлл Мэлле, когда выключали электричество и зажигались керосиновые лампы, на чисто выскобленном деревянном столе неспешно строились башня за башней — призрачный замок неведомых германских предков. Елизавету Доротею Софию научила пасьянсу ее бабушка, которая маленькому Вальтеру уже не просто бабушка, а пра-пра, а уж ее саму… Страшно представить!

Замок Павлиньего Хвоста манил, заставлял вглядываться в каждую картинку, появляющуюся из-под пальцев. Сойдется, не сойдется?

Не сходилось. Уолтер словно чувствовал, хотел разбросать карты иначе, мало ли пасьянсов на свете. Но все же рискнул. Ничего сложного, как и его поездка в Европу. Дама бубен, десятка треф, двойка пик… Прокатиться по адресам, собрать старые рукописи, прочитать неведомо кем написанный доклад. Семерка червей, тройка червей, валет пик… Все сделано правильно, можно ставить птички-галочки в отчете, и не он, лопоухий сыщик-неудачник из Теннесси, виновен в том, что война на пороге. Просто возил с собой глупые книжки с нелепыми обложками, просто убегал, когда начинали стрелять…

Есть ли у вас план, мистер Перри? Да, у него есть план, самый гениальный план! Предварительный отчет в Париже, потом Гавр, последняя «полярная» рукопись… Четверка бубен, девятка пик, двойка червей… И ничего уже не изменить, как и в этом пасьянсе. Не стоять замку о восьми башнях. Оплошал ты, Рыболов!

Все было понятно, и в картах, и в жизни, однако Уолтер все же решил добить колоду. Дюжина карт осталась, не больше. Девятка треф, дама треф…

Не удалось и это. Вежливый стук в дверь, острый нос коридорного.

— Je vous demande pardon, monsieur! Извиньите, мистер Перри! Вас… dans le hall… ожидать какой-то monsieur. Он очьень, очьень nerveux. Нерь-вни-чать!

Уолтер бросил карты на стол, немного подумав, прихватил шляпу. Сбежал вниз по ступенькам, подошел к лейтенанту Кнопке, взял за воротник, тряхнул покрепче.

— Что на этот раз, Руди, павлиний ты хвост?

— Добрый день, господин Перри! Почему — павлиний? Не важно, не важно, я пришел сказать, пришел позвать вас… Не бейте меня, господин Перри!

— А ты, Руди, не ори! Сейчас здесь вообще по-немецки лучше не разговаривать. Линчуют, как негра в Алабаме. Что нужно?

— Господин Перри! С вами желает встретиться один очень серьезный человек. Только встретиться и поговорить! Даю слово офицера, вам ничего не угрожает. Слово офицера, оно свято! Это касается того, что сейчас происходит в Судетах. Мы — следующие, только вы и ваше руководство способны помочь. Судеты, наша страна, потом Польша… Это же мировая война! Вы должны выслушать этого человека!

— Пусть приходит.

— Нет, господин Перри, не здесь. Я вас проведу, тут недалеко. Речь идет лишь о беседе, вас никто не тронет. Я слово дал, господин Перри!

— Швы с головы, вижу, сняли? На твоем месте я бы все же надел кастрюлю. К такой физиономии — в самый раз. Пошли!

Двое идут по пустой вечерней улице, сержант и лейтенант. Очень похожие, одного роста, со спины почти не отличить, только у сержанта костюм слегка темнее. Сержант слева, справа лейтенант, первый движется неспешно, упругим ровным шагом, второй торопится, то и дело забегая вперед и возвращаясь.

Сержант смотрит прямо. Его спутник оглядывается, дергает шеей, прячет руки в карманах, вынимает, сжимает и разжимает кулаки.

…Салланш, древний город. Старые дома, осыпавшаяся лепнина, узорные чугунные решетки на окнах. В светлом летнем небе — беззаботные провансальские ласточки.

Тот, что слева, внезапно останавливается, смотрит вокруг. На лице — беззаботная улыбка.

— Знаешь, где мы, Руди? Это уникальная застройка первой половины XVIII века, представляешь? Мне про нее мэр рассказывал.

Снимает шляпу, тычет ею куда-то вправо.

— Пойдем туда, кое-что покажу. Понравится.

«Туда» — в узкий проем между особняками-ветеранами. Двум голодным кошкам разминуться — в самый раз. Сержант идет первым, уверенно, не оглядываясь, все тем же ровным шагом. Лейтенант некоторое время стоит на месте, потом спохватывается, спешит следом.

Двое между кирпичных стен. Сержант указывает шляпой вверх, на еле заметную в предзакатной синеве ласточку.

— Руди, птичка!

Тот недоуменно моргает, смотрит вверх.

Ближняя дистанция!

Хук в челюсть!

Кобура нашлась там, где Уолтер и предполагал — слева под лейтенантским пиджаком. Перри достал пистолет, оценил мельком. Борхардт-Люгер, 9 миллиметров, для широкой публики — парабеллум, для прочих — P-8.

Сойдет!

Проверил патроны, сдвинул вверх флажок предохранителя, пнул ботинком стонущую кучу тряпья у стены.

— Вставай!

Руди поднимался медленно, охая и держась за лицо. С трудом выпрямился, всхлипнул:

— За что, господин Перри? Я же слово дал! Пистолет — служебный, я за него отвечаю, если потеряю — под трибунал отдадут!

Сержант хотел сплюнуть, но сдержался.

— Веди! Я — на шаг сзади, если дернешься — вышибу коленную чашечку.

Взял за воротник, подтолкнул.

— Пош-шел!

Куда его заманивают, Уолтер уже сообразил. За этой улицей еще одна, тянущаяся прямиком к средневековому собору. Справа — все те же старые дома, слева — Стена Нечестивцев.

Спрятал руку с пистолетом под полу пиджака, надел шляпу, сдвинув ее на ухо, точно как доктор Отто Ган, паладин Грааля.

«Тебе служат солнце, и луна, и звезды, и птицы небесные, и рыбы морские, и птицы, и скоты, и гады».

И парабеллум в придачу.

До Стены Нечестивцев дойти не удалось. Уолтер уже видел вдалеке ее ровные тесаные блоки, когда дорогу заступил высокий белокурый нибелунг, синеглазый, с глубокими шрамами на щеках. Ноги на ширине плеч, руки сцеплены за спиной.

…Слева — двухэтажный дом, нежилой, с заколоченными окнами, справа — кирпичный забор.

— Добрый вечер, господин Перри! — на прекрасном «хохе» поздоровался белокурый. — Очень рад встрече!

Мухоловка открыла глаза и замерла, не в силах понять и поверить. Белое! Не кладбищенская ночь, не безвидная крышка гроба, не клубящая тьма, не черный лед.

Белое!

Солнечный свет!..

На смену радости пришел страх. «Каждый раз совершенно свежие ощущения…» Вот они, свежие! А то, что память при ней, еще горше. Она попыталась приподняться, упираясь правым локтем в мягкий податливый матрац. Удалось, пусть и не сразу. Девушка оглянулась, раз, другой, вдохнула пропахший лекарствами воздух.

Увидела. Поняла. И закричала — отчаянно, из последних сил, как никогда еще не кричала за всю недолгую жизнь.

— Господи-и-и-и!..

Бывший сержант Перри был хорошим учеником. Объяснят, покажут — обязательно повторит. А вот лейтенант Кнопка сплоховал, не рванул вперед, не упал на теплую брусчатку. Напротив, остановился, замер, теряя драгоценные секунды.

…Пальцами левой руки — за волосы, правая, локтем — в грудь. Пистолет к виску лейтенанта Уолтер приставлять не стал, повернул в сторону незнакомца. Тот кивнул, одобряя.

— Очень хорошо, господин Перри! Лучше не шуметь, поэтому придушите этого mischlinge, и дело с концом!

— Вы же слово! — булькнул Руди. — Слово дали! Только поговорить!..

Белесые брови взлетели вверх.

— Заткни свою вонючую пасть, jude, когда разговаривают два арийца. Все в полном порядке, господин Перри. Объясняю ситуацию. Руководство страны, где проживает этот субъект, наконец-то взяло правильный курс. Наши разведывательные структуры теперь активно сотрудничают, в результате чего и состоялась наша встреча, что очень и очень хорошо!

Улыбнулся, легко приударил подошвой о булыжник, точно давя невидимого таракана.

Уолтер хотел объясниться, возразить, но понял, что лучше молчать. Секунды текли, Руди завозился, задергал ногами, сержант перебросил руку ему на горло, надавив от души, и начал медленно отступать, волоча за собой обвисшее тело. Лицом — к старому пустому дому, к забору спиной. Белокурый не препятствовал, наблюдал с улыбкой.

— Зря это вы! — наконец бросил он. — Не тратьте силы, господин Перри! Все, что я хочу сказать, легко уложить в две фразы. Вы нужны Рейху, господин Перри! Возвращайтесь в Фатерланд, на родину своих предков!..

Лопатки коснулись холодного кирпича. Уолтер почувствовал, как под рубахой наливается холодом серебряная рыбка-медальон. Жаль, что он, не-рыцарь, Рыболов-самозванец и в самом деле не служит Граалю! Белокурого Перри не слишком опасался, но понимал, что разговор — лишь начало.

Так и случилось. Немец вытащил руки из-за спины, сдернул с левой перчатку.

— К сожалению, времени мало, поэтому вынужден применить более действенные аргументы. Если станете сопротивляться, стрелять, вас не убьют, но серьезно ранят. В Рейхе вас вылечат, господин Перри, но больница в этом случае будет тюремной.

Махнул перчаткой.

И тогда опечалился сердцем рыцарь Квентин, молвив себе так: «Не прятался я от боя, и бой не торопил. Но видно, настал мой час!» Когда же из дверей заброшенного дворца выбежали прятавшиеся там вражьи сквайры и слуги подлого звания в числе немалом, звеня оружием и взывая к Бафомету, врагу рода христианского, отбросил рыцарь Квентин тело подлого предателя прочь, ибо негоже защищаться от измены — изменой. Стал ровно, как велит обычай воинский, однако же не поднял оружия, ибо не в нем чуял свою силу. Не стал он молить о помощи Святых заступников и даже сам Святой Грааль, чьим защитником был по праву, ибо ощущал за собой мощь, много превыше той, что дарует Чаша Господня.

И близились к нему вражьи сквайры и подлые слуги. Рыцарь Квентин же стоял недвижно, считая шаги, что от врагов его отделяли. Когда же осталось три шага всего, сам ступил вперед.

И содрогнулась твердь, и взлетели вверх камни и древа, земля же встала выше волн океанских. Ибо служат рыцарю Грааля и солнце, и луна, и звезды, и птицы небесные, и рыбы морские, и птицы, и скоты, и гады, и все, что сотворил Господь. Взметнулся вал из камней, праха земного и древес к самому небу, поглотив злодея, и сквайров его, и слуг подлого звания, и нечестивое оружие их, и мерзкие помыслы, ибо ничто они пред ликом Творца и верных Его слуг.

И успокоилась твердь, сделавшись такой, как прежде.

Не возгордился победой рыцарь Квентин, голову смиренно склонил. «Не моя то сила, — сказал. — Но Сила, коей служу». И засветились под рубахой его греческие литеры на белой эмали.

На том и повесть нашу закончим. Аой!

Руди пришел в себя после третьей пощечины. Ойкнул, схватился за щеку.

— Не бейте, пожалуйста! Что я вам плохого сделал, господин Перри? Меня тоже обманули. Мне обещали, мне слово дали!..

— Знаю. Слово офицера. Оно свято.

Уолтер помог Руди встать, поднял с булыжника парабеллум, сунул лейтенанту в потную ладонь.

— Держите! А то попадете в трибунал, плачь потом из-за вас.

— Сп-пасибо!

Руди принялся, не глядя, тыкать пистолет в кобуру, но внезапно замер, обведя пустую улицу безумным взглядом.

— Господин Перри! Они все — где? Я видел что-то серое, как будто снаряд упал. Но… Здесь же никаких следов, ничего!

Уолтер не спешил с ответом. Поглядел в темнеющее предзакатное небо, смахнул с лица прилипчивую пыль.

— Они вам очень нужны? И следы, и сами…

— Нет! — заспешил лейтенант. — Мне же начальство приказало, а сам я… Нацисты, век бы их не видеть! Но все-таки, господин Перри, что случилось?

Бывший сержант честно хотел ответить: «Не знаю». Не успел. Небо рухнуло, земля ушла из-под ног.

Мать-Тьма укрыла его.

Последним, что слышал Уолтер, уплывая по водам черной реки, был отчаянный вопль лейтенанта Рудольфа Кнопки:

— Помогите! Помогите! Кто-нибудь, скорее! Человек умирает, умирает!..