«КРАСНАЯ КАПЕЛЛА». Советская разведка против абвера и гестапо

ЗАДАНИЕ ЭРДБЕРГА

Война, хотя ее и ожидали со дня на день, явилась неожиданной для руководителя берлинской легальной резидентуры Захара. Сообщение о нападении Германии на Советский Союз потрясло его: в нижнем белье и тапочках на босу ногу он вышел из квартиры и уселся на крыльцо, обхватив голову руками. Все еще не мог поверить в то, что его предупреждения, которым он и доверял, и сомневался одновременно, сбылись жутким образом. Вероятно, в таком состоянии он мог находиться долго, если бы его не вызвали в резидентуру. Из Москвы поступила срочная шифровка, которая подтверждала очевидный факт развязывания войны. В этой связи необходимо было уничтожить секретные документы, обеспечить контакты с ценной агентурой на будущее и принять дополнительные меры по обеспечению безопасности командированных советских граждан во время их пребывания в Германии и пути следования к пункту обмена на немецких дипломатов и специалистов. Захар постепенно пришел в себя и отдал распоряжения оперативным работникам об исполнении указания Центра. Воцарилось тревожно-томительное ожидание, обостренное внезапным обрывом повседневной связи с Родиной.

То, что писали в эти дни немецкие газеты и передавало радио, осознавалось с трудом: настолько чудовищным, невероятным оно казалось по своим тяжелейшим последствиям.

Разведчики искали контакта с обер-лейтенантом войск СС, начальником отряда, блокировавшего советское посольство и запрещавшего неофициальные выходы его сотрудникам в город. Знакомство удалось установить, и оно развивалось. Резидентура рассчитывала при необходимости воспользоваться им для нелегального проникновения в город. Но полной ясности в позиции эсэсовца не было: он мог оказаться потенциальным помощником, но в той же мере и провокатором.

23 июня 1941 года, на второй день войны, из Москвы поступил срочный запрос: уничтожены ли шифры для связи с Центром и может ли Корсиканец по рации связаться с ним?

В центральном аппарате разведки происходило что-то непонятное; по-видимому, в суматохе первых дней войны произошла какая-то путаница, кому-то не то послали или по каким-то причинам пришлось спешно отменять прежние распоряжения и давать новые. Чтобы исполнить просьбу руководства и дать ему исчерпывающий ответ, следовало немедленно встретиться с представителем берлинских антифашистов.

Начатая разработка обер-лейтенанта охранной команды СС требовала немедленного завершения. Поэтому говорить о какой-то его проверке было нелепо, надо было рисковать, многое поставив на карту, прежде всего жизнь разведчика.

После продолжительного обсуждения в резидентуре пришли к выводу, что Бережков, первый секретарь посольства, договорится с немецким офицером о выезде в город со своим другом, пообещав за это солидную сумму наличных марок. При этом передача денег должна была выглядеть как дружеская помощь, а не подкуп или взятка. Все остальное Коротков брал на себя: проверку на маршруте и обнаружение хвоста, отрыв от него, если он будет, и выход на встречу. Затем в обговоренное время и в нужном месте Бережков подберет его и они вернутся в посольство. Захар одобрил общую идею операции, но предупредил Короткова, что в случае провала он ему не позавидует, вся ответственность ляжет на него.

24 июня 1941 года ворота посольства отворил дежурный эсэсовец, и на Унтер-ден-Линден выехал видавший виды посольский «оппель-олимпия». За рулем сидел Бережков, справа от него обер-лейтенант с пристегнутым палашом, на заднем сиденье Эрдберг. Даже издали он очень походил на влюбленного молодого человека, которого война разлучила с его девушкой и с которой он собирался попрощаться, возможно навсегда. Коротков находился в посольстве без семьи, и некоторые считали, что он холостой. Рядом с ним лежал портативный чемоданчик.

— Хочу оставить Гретхен на память сувениры. — Коротков кивнул на чемодан, на который уже скосил глаза обер-лейтенант. — Трудно сказать, чем все это кончится. А майне либе фрейлейн это как-то поможет.

Обер-лейтенант согласно кивнул. Война войною, а любовь — любовью. Сойдя у станции метро, разведчик неторопливо спустился вниз и сел в подошедший поезд. В те далекие времена метро было надежным средством обнаружения и ухода от сыщиков. Без специальных раций и блокпостов на узловых остановках они были бессильны что-либо предпринять и почти всегда теряли объект наблюдения.

Сменив несколько маршрутов и пересаживаясь в различные вагоны, Эрдберг на одной из станций подземки встретился с Идой — Элизабет Шумахер, активной и надежной антифашисткой берлинского подполья. Она ответила на поставленные Александром вопросы. Со своей стороны, он передал ей 20 ООО марок.

— Время сейчас непредсказуемое. Вам могут потребоваться средства на разъезды, приобретение типографской техники, бумаги, почтовых знаков оплаты, да мало ли чего еще. Понимаю, что этого недостаточно, но при первой возможности постараемся переправить дополнительные средства. Теперь, Элизабет, слушай внимательно и запоминай. Необходимо передать Арвиду Харнаку, что исходная цифра для перешифровки букв — 19405. Запомнила? Повторяю, 19405. Прежняя цифра 37745 недействительна, ясно?

Успеха вам, Элизабет, и до встречи после победы! Как передашь — твое дело. Главное, чтобы Арвид знал, и никто больше. Прощай!

Через два часа Степанов, он же Эрдберг, он же Коротков, был подсажен у намеченной станции метро Бережковым и благополучно возвратился в посольство. Его с нетерпением поджидал Захар.

— Как прошла встреча? Хвоста не было? Обер-лейтенант ничего не заподозрил? Может быть, он запомнил места, где ты выходил и подсаживался, еще наведет сыщиков, начнут докапываться, что-нибудь откроют?

— Все в полном порядке, — ответил Коротков и уточнил подробности. — Уверен, что обер нас не подведет. Он в этом деле замешан и теперь стал нашим сообщником.

— Пиши проект телеграммы в Москву, дело срочное.

Коротков взял шифроблокнот.

«Москва

Совершенно секретно

тов. Виктору

На ваш запрос сообщаем, что шифры сожжены. Но как было договорено, Корсиканец свяжется с вами в эфире, когда с ним будет установлена личная связь резидентуры.

Степанов в городе встретился с Идой и уточнил, что радиопередатчики находятся — один у Корсиканца, второй у нее. Для Корсиканца и Старшины переданы 20 ООО марок, а также уточненная инструкция по шифрованию. Сообщено, что вместо прежней будет использоваться новая исходная цифра — 19405 для перешифровки на буквы.

24 июня 1941 г.

Захар».

Этот документ является своеобразным ключом к пониманию событий тех лет. Существует не менее трех вариантов описания того, как проходил выезд Короткова в город и его встреча с представителем антифашистов. Разобраться в них было бы непросто, если бы не найденная в архиве скромная подсказка.

Из версий прежде всего необходимо остановиться на трофейных документах гестапо. Это допросы арестованных берлинских подпольщиков и попытки следствия воссоздать картину их «преступной» деятельности. Показания подпольщиков были получены под пытками и потому являлись вынужденными. Антифашисты, насколько это было возможно, пытались сбить гестаповских следователей с толку. Поэтому в том месте обвинения, где говорится о том, что Ганс Коппи принял от Эрдберга две рации 22-го и 24 июня 1941 года, мы имеем дело с очевидным искажением истины. Храбрый антифашист взял вину на себя, не желая выдавать гестапо единомышленницу — Элизабет Шумахер. Свое объяснение имеет утверждение антифашистов о том, что передача радиоаппаратуры произошла в самом начале войны, а не раньше. Именно с этого момента они вступили в смертельную схватку с нацистами и вермахтом.

Есть воспоминания, принадлежавшие перу друзей и очевидцев тех событий. Но мемуары — особый вид творчества, которому свойственны субъективизм, а порой и добросовестное заблуждение. На одном таком ошибочном утверждении, появившемся в Германии, следует остановиться подробнее. Так, Эрдберг, которого называют то военным атташе, то советником посольства, пришел на встречу якобы сильно взволнованным, призывал активно разворачивать сопротивление фашистам, осуществлять саботаж.

Коротков был человеком редкой выдержки и самообладания. Он мог быть приятным и умным собеседником, поражая логикой и глубиной мысли, бывал упрямым, отстаивая перед начальством свою точку зрения, даже грубым, нетерпимым с коллегами, ставившими личные интересы выше служебных, но никогда не был слабым или нервным. Поэтому на встрече он предстал, скорее всего, предельно собранным, но отнюдь не взволнованным.

Вряд ли он дал совет развивать сопротивление и активизировать саботаж. Таких указаний из Центра не поступало, а заниматься самодеятельностью он не стал бы, поскольку понимал, что нелегальная резидентура, в создании которой он принимал участие, мало приспособлена для такого рода занятий. Призывать к ним — означало обречь агентуру на гибель.

Работники посольства, а с ними и разведчики резидентуры выехали из Берлина 2 июля 1941 года и через Турцию прибыли в Ленинакан на советско-турецкой границе 18 июля того же года. Следовательно, выход в город Эрдберга 24 июня был, скорее всего, последней личной встречей нашего разведчика с берлинскими антифашистами. Но могла бы быть и еще одна встреча с ними.

Среди инструкций, оставленных подпольщикам, имелось расписание радиосвязи с Центром, которое заслуживает того, чтобы с ним познакомились в подлиннике.

«Совершенно секретно

ИНСТРУКЦИЯ

для связи корреспондента «Д-6» с корреспондентом «А-1»

(«А-1» — наша радиостанция, расположенная на территории СССР.

«Д-6» — радиостанция Корсиканца.)

1. Работа производится в числа месяца кратные «4» и «7». Корреспондент «Д-6» может производить вызов в следующее время суток:

от 02.00 до 03.15 немецкого времени на волне 52,63 м.

от 16.15 до 17.30------- ||------ 42,50 м.

от 22.30 до 23.15------- ||------ 46,10 метра.

Волны корреспондента «А-1» будут сообщены особо.

2. Корреспондент «Д-6» в качестве позывного употребляет 4, 1 и 6-ю буквы немецкого названия дня недели, в который производится связь.

3. Корреспондент «А-1», услышав вызов корреспондента «Д-6», дает свой позывной: в четные дни месяца «Wbr»

в нечетные числа «Stk de mst»

4. При работе оба корреспондента употребляют только выражения международного «Q» — кода и любительского жаргона. Открытая передача на любых языках категорически запрещается.

5. Вызов и передачу шифровок производить по возможности короче. При передаче шифровок в заголовке передавать только условный номер радиограммы и число групп. Нумерацию телеграмм начинать с № 21 и далее нумеровать числами, кратными «3» и «5» (24, 25, 27, 30 и т. д.).

6. В случае необходимости изменения расписания связи корреспонденты договариваются посредством шифротелеграмм».

Для несведущего человека инструкция выглядит довольно сложной и громоздкой. Не имея специальных навыков, а их у берлинских антифашистов не было, трудно запомнить порядок позывных и передач, не прибегая для этого, по крайней мере на первых порах, к конспективным записям.

Условия связи предусмотрены только для Корсиканца, хотя рассматривалась подобная возможность и для Старшины.

Отсылка Корсиканца к международному коду без уточнений и примеров чревата недопониманием корреспондентов, так как каждая из сторон, участвующих в радиообмене, могла вкладывать в него свой субъективный смысл.

Но главное — Центр не сообщил Корсиканцу длину собственной волны, без чего связь с подпольщиками принимала односторонний характер. При всем желании в Берлине не могли принять и расшифровать указания Москвы, а они были неизбежны. Нарком госбезопасности Меркулов, отдав в мае 1941 года распоряжение о том, чтобы шифры и порядок связи с берлинской нелегальной резидентурой были показаны ему лично, вероятно, ознакомился и с приведенной выше инструкцией. Имел ли он в виду первоначально ограничиться односторонней связью с Корсиканцем и лишь в дальнейшем перейти на двусторонний обмен шифротелеграммами — неизвестно. Последнее обстоятельство заставляет предположить, что длина волны «А-1» могла быть сообщена радисту Харнака дополнительно, хотя и не обязательно. Важна мотивировка этого решения руководства. Нельзя исключать, что она была продиктована озабоченностью Центра безопасностью Корсиканца, так как сокращала выходы в эфир его радиостанции «Д-6».

Поэтому 24 июня 1941 года следует считать днем, когда личные контакты резидентуры внешней разведки в Берлине прервались с группой Корсиканца на длительный период и она начала действовать по своей инициативе с учетом обстановки, но с той же целью — содействовать разгрому германского фашизма. Группа Корсиканца не изменила своей ориентации на Советский Союз, видя лишь в нем реальную силу, способную сокрушить фашизм, помочь воссозданию новой миролюбивой Германии.

СВЯЗЬ ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО!

Оборудованная в районе Бреста приемопередающая станция для Корсиканца «А-1» перестала существовать в первые же дни войны, уничтоженная стремительно наступавшим вермахтом. Другого приемного пункта у внешней разведки не было, и Фитин, получив из Берлина подтверждение тому, что «Д-6» может связаться с Москвой, срочно обратился 25 июня 1941 года к заместителю начальника 5-го управления НКО СССР генерал-майору А.Б. Панфилову с просьбой установить связь с нелегальной радиостанцией, находившейся в Берлине. Желательно, чтобы радиосеансы проводились из Минска и полученные материалы пересылались в 4-е управление НКГБ, указал Фитин. Но Разведывательное управление Генштаба Красной Армии не смогло выполнить просьбу коллег из внешней разведки, так как быстро менявшееся положение на фронте и отступление Красной Армии постоянно корректировали оперативную обстановку. И, увы, не в лучшую сторону!

Попытка обогнать время и как можно скорее принять сигналы Корсиканца не достигла цели. Внешняя разведка по-прежнему оставалась лицом к лицу с необходимостью установления радиоконтакта с берлинским подпольем. Будь в Германии хотя бы один разведчикнелегал, не пришлось бы предпринимать рискованные поспешные шаги без гарантии того, что они принесут ожидаемые результаты.

Стоило, однако, взглянуть на карту Европы, чтобы заметить, что расстояние от Стокгольма или Лондона до Берлина было намного короче, чем от Минска или Москвы, не говоря уже об Урале. Это натолкнуло руководство разведки на мысль — использовать радиостанции резидентур НКГБ—НКВД в Великобритании и Швеции для прослушивания эфира и нахождения позывных Корсиканца. Резидентам в Стокгольм и Лондон были сообщены время и длина волны «Д-6» с указанием слушать их постоянно и немедленно докладывать о результатах. Наступила пауза, которая чем дальше, тем становилась тягостнее. В Центре не могли понять, в чем дело: берлинцы имели, как считалось, исправную, опробованную аппаратуру, радисту Кляйну показали, как работать на ней, дали порядок связи с Москвой — что еще требовалось?! Все казалось надежным, отлаженным, и о каких-либо неурядицах не могло быть и речи. Но чем дальше, тем настойчивее руководство разведки терзал вопрос: почему молчит Корсиканец? О том, что Кляйн по неосторожности повредил рацию, узнали позднее.

В дни немецкого наступления 1941 года на Москву большая часть центрального аппарата внешней разведки выехала из Москвы на Урал. На Лубянке осталась лишь небольшая оперативная группа. Перебазировалась из Москвы и приемопередающая радиосистема. Даже при самых благоприятных условиях Центр лишился на месяц-полтора, а то и больше возможности принимать сигналы зарубежных корреспондентов.

Кураторство над разведкой вновь вернулось в НКВД, и ее делами, как прежде, занялся Берия. Он проявил особый интерес к положению немецкого отдела, игравшего в общем раскладе сил одну из ключевых, если не главную роль, а также спросил о причинах отсутствия связи с Корсиканцем и Старшиной. Получив необходимые разъяснения, потребовал активизации работы отдела и, в частности, предложил возобновить слушание рации Корсиканца из Стокгольма. Одновременно Берия порекомендовал выяснить в Разведывательном управлении Генштаба Красной Армии и в Коминтерне, нет ли у них возможностей в Швейцарии для установления связи с Вольфгангом Лангофом, немецким коммунистом, проживавшим в одном из швейцарских городов. Как было известно Берии, он якобы имел связь с группой Старшины. Через Лангофа, далее радиоточку Коминтерна или Разведывательного управления, полагал Берия, можно было наладить прямой контакт со Старшиной. По мнению Берии, использование возможностей антифашиста Шульце-Бойзена во время войны могло быть высокоэффективным.

Часть указаний наркома Фитин тут же принял к исполнению, а над другой серьезно задумался. Радиостанция в Стокгольме так и не добилась успеха в поиске позывных Корсиканца. Может быть, резидентура не приложила всех усилий для этого или она исчерпала свои возможности? Фитин пригласил заместителя начальника немецкого отдела майора госбезопасности П.М. Журавлева и радиоэксперта, чтобы вместе с ними оценить ситуацию и найти оптимальный вариант решения. Выполнить поручение наркома, касавшееся Швейцарии, было непросто. Фитин сообщил Журавлеву, что Коминтерн никого не имеет в Швейцарии и обращаться в ИККИ с просьбой оказать содействие — напрасная трата времени.

— Свяжитесь без промедления, — указал Фитин, — с работниками Разведывательного управления и выясните, можем ли мы рассчитывать на их поддержку.

При этом Фитин не мог не вспомнить, что совсем недавно из рук внешней разведки ускользнула вербовка А. Абрамсона, сотрудника МОТ в Женеве. Как бы он сейчас пригодился! Тогда было решено не мешать военным работать с этим человеком. Добрые дела не забываются, и военные коллеги, рассчитывал Фитин, откликнутся, помогут.

Ответ «военных соседей» разочаровал Фитина. Разведывательное управление сообщило, что имеющиеся у него возможности в Швейцарии не позволяют подобрать надежного курьера, способного совершить поездку в Берлин. Начальник разведки, хотя и огорчился, продолжал обдумывать возможные варианты действий. Какая-то пока неясная ему самому мысль мелькнула в его голове. «Надо будет к этому еще вернуться», — подумал он.

Никаких обнадеживающих вестей не поступало и с берегов Балтийского моря, хотя радист возобновил регулярное прослушивание эфира. Несколько позднее Лондон вдруг сообщил, что рация резидентуры приняла радиосигналы Корсиканца. По сообщению лондонского резидента, «Д-6» работал в 23.30 по местному времени на обусловленной до войны радиоволне, длиною 46,1 метра с позывными AER при слабой слышимости. В дальнейшем сигнал не повторился.

Об этой новости П.М. Журавлев срочно доложил начальнику немецкого отдела капитану госбезопасности А.М. Короткову. Начался всесторонний и придирчивый анализ полученного донесения. Выходило, что радист «Д-6» ориентируется в условиях связи, однако посланные ему радиосигналы из Куйбышева, судя по всему, до него не дошли.

В принципе радист лондонской резидентуры мог бы наладить дальнейший поиск корреспондента «Д-6», однако за берлинской рацией, как стало известно, ведут радионаблюдение англичане.

Пришли к одному выводу: в Лондоне рисковать и привлекать внимание к агенту не будем, а вот в Москве в ближайшие дни необходимо создать приемно-передающий пункт и организовать регулярный контроль за работой «Д-6».

— У меня предчувствие, Александр Михайлович, что мы рискуем вновь столкнуться с непроходимостью радиоволн. Надо ставить очень мощный приемник, чтобы услышать Корсиканца, а положение в Москве напряженное, — высказал свое мнение Журавлев.

— За Москву я, Павел Матвеевич, спокоен, столица выстоит. В душе согласен с вами, — продолжил он, — что обученный и подготовленный связник-курьер был бы сейчас более чем кстати. Но его нет, начатая перед войной подготовка разведчиков-нелегалов для оседания за рубежом оказалась незавершенной.

— Полагаю, что без связника все же не обойтись. Вот и нарком рекомендует забросить на континент ходока. Но вы правы, Александр Михайлович, где его сейчас взять, время торопит и не оставляет нам почти никакого выбора.

— Фитин как-то вскользь заметил, что у него на этот счет есть мысль, — сказал Коротков и вопросительно посмотрел на своего заместителя.

— Ну что же, вот и обмозгуйте ее общими усилиями.

КУРЬЕР-СВЯЗНИК КЕНТ

Руководство немецкого отдела доложило начальнику разведки свою оценку сложившейся обстановки: нет и в ближайшем будущем трудно ожидать устойчивой радиосвязи с берлинской группой. Отсутствие полной ясности в причинах молчания рации «Д-6» делает необходимой посылку в Берлин надежного курьера-связника. Отдел, однако, не располагал возможностями самостоятельно решить эту проблему.

— У меня тоже нет готовых курьеров, — заметил Фитин. — Попробуйте связаться с Разведывательным управлением Генштаба Красной Армии, поговорите, может быть, у них есть все-таки резидент в Европе? За нами долг не пропадет.

— Павел Михайлович, — встревожился Коротков, — а не получится ли так, что мы отдадим военной разведке Корсиканца, Старшину и Старика. С чем сами воевать будем?

Фитин взглянул на Короткова.

— У вас есть другое решение?

— Нет.

— Тогда надо довольствоваться этим. Если выясните, что «военные соседи» могут нас поддержать, изложите им суть нашей просьбы. Я завизирую телеграмму, а славой, если она будет, сочтемся.

Фитин не ошибся в своих предположениях. В Париже у военных действовал резидент Отто (Л. Треппер), которому они брались переслать задание руководства внешней разведки. Связь с ним осуществлялась через бельгийского резидента Кента (А. Гуревича).

В подготовленном немецким отделом проекте телеграммы говорилось: «Во время посещения Берлина установите контакт с Адамом Кукхофом или его женой. (Указывался их точный адрес, домашний телефон и пароль.)

Договоритесь с ним, чтобы он организовал вам встречу с Арвидом и Харро[37]. Если это почему-то не удастся, то выясните у Адама причины отсутствия радиопередач. Узнайте также, в каком положении находятся близкие друзья Арвида. Полученную от них информацию следует отправить в Москву для Эрдберга, они его хорошо знают. Пусть также готовят квартиры для приема гостей, которые к ним прибудут. Желательно, чтобы берлинские друзья срочно выехали для личной встречи с торгпредом в Стамбул или с консулом в Стокгольм». В том и другом случае назывался пароль для вступления в контакт. На всякий случай предусматривался запасной вариант связи с берлинцами через жену Харро — Либертас Шульце-Бойзен.

26 августа 1941 года Фитин завизировал документ и приказал срочно отправить его с Лубянки на Знаменку, где располагалась штаб-квартира Разведупра. Телеграмму подписал начальник РУ А.Б. Панфилов, оперативный псевдоним Директор, и завизировал комиссар РУ И.И. Ильичев.

И сегодня пересказ текста телеграммы поражает своей откровенностью, раскрытием сокровенных секретов разведки: названы имена и адреса двух ценных информаторов, два секретных сотрудника разведки за рубежом, ее намерения и планы. Однако руководители разведок полагались на стойкость своих шифров и беспредельную верность долгу и присяге офицеров-разведчиков.

Вместе с тем в некоторых российских и зарубежных источниках значительно большей известностью пользуется иной текст телеграммы, содержавший указание об установлении связи с берлинскими подпольщиками, который относят уже к сентябрю 1941 года.

«Совершенно секретно

Кенту. Лично.

для Отто задание Максимовичу[38]

Немедленно отправляйтесь Берлин трем указанным адресам и выясните причины неполадок радиосвязи. Если перерывы возобновятся, возьмите на себя обеспечение передач. Работа трех берлинских групп, и передача сведений имеют важнейшее значение. Адреса: Нойвестэнд, Альтенбургералле, 19, третий этаж справа. Харро. — Шарлотгенбург, Фридерицнаштрассе, 26-а, второй этаж слева. Вольф. — Фриденау, Кайзерштрассе, 18, четвертый этаж слева. Бауэр. Вызывайте Ойленшпигель. Пароль «Директор». Передайте сообщение до 20 октября. Новый план, повторяю — новый, предусмотрен для трех передатчиков.

Директор».

Различия между первой и второй телеграммами очевидны. В последней шифровке даже нет упоминания об Адаме Кукхофе, а запасной вариант для Харро стал основным. Это его адрес стоит первым в приведенном перечне для посещений Максимовичем. Два последующих адреса принадлежат резиденту военной разведки Альте — Ильзе Штебе и, по-видимому, военному радисту Курту Шульце.

Практически с этого момента инициатива в установлении прерванной связи с группой Арвида и Харро перешла в руки военной разведки. Их соратникам оставалось лишь ожидать результатов осуществляемой операции по восстановлению связи.

Сегодня имеется возможность заглянуть за кулисы событий тех лет и хотя бы частично рассеять естественное недоумение по поводу происшедшей метаморфозы с первоначальным вариантом шифровки.

Максимович был русским эмигрантом, который со временем стал сочувственно относиться к большевикам и даже согласился работать на них.

Треппер доложил Директору о вербовке агента Максимовича, источника ценной информации и к тому же имевшего возможности выезда за пределы Франции. Лишь после этого, да и то случайно, он узнал, что Максимович является лицом без гражданства, с временным удостоверением личности — так называемым нансенским паспортом, с которым и по стране-то было небезопасно разъезжать. Но резидент схватился за голову только тогда, когда начальник Разведупра дал задание использовать эмигранта для восстановления связи с нелегальной группой в Праге, а также в Берлине, утратившей ее после нападения Германии на СССР.

Уж очень хотелось честолюбивому Трепперу выглядеть в глазах Разведупра этаким «суперагентом». Вот и понадеялся на авось. И теперь, пригласив Гуревича, сообщил ему о своем проколе. Выбор новой кандидатуры замыкался именно на Гуревиче (Кенте). Он имел солидную репутацию в деловых кругах Брюсселя, несколько зарубежных фирм предлагали ему расширить сотрудничество. В самом Брюсселе у Кента сложились выходившие за рамки официальных отношения со старшими офицерами интендантства, содействовавшими ему в бизнесе и сообщавшими тет-а-тет заслуживающую внимания информацию.

Однако Кент не спешил с предложением своей кандидатуры, понимая, что задание будет не из простых, а Треппер желал предварительно удостовериться в том, что посещение Гуревичем Германии и протектората Богемия и Моравия реально, чтобы второй раз не попасть впросак.

Начав действовать, Гуревич получил рекомендательные письма к коммерческим фирмам в Германии и протекторате, заручился обещанием интендант-майора оказать содействие в получении виз, если возникнут препятствия.

Лишь после этого в Москву ушла телеграмма о том, что Максимович по непредвиденным обстоятельствам выехать на сможет и что поездку в Германию и Чехословакию осуществит Кент.

Отто, который не имел в Париже прямой линии связи с Центром и пользовался для этих целей рацией в Брюсселе, а в ряде случаев и личным шифром Кента, настоял перед руководством Разведупра, чтобы на время отсутствия Кента его шифр передали радисту и заместителю руководителя бельгийской резидентуры Хемницу, он же Карлос Аламо, он же Михаил Макаров. Поездка Кента в Германию, протекторат Богемия и Моравия могла закончиться для Кента и трагически, но радиосвязь из-за этого не должна была прекращаться. Подготовительные мероприятия завершились в октябре 1941 года, и Кент, наконец, отправился в дорогу. Готовясь к операции, он, как обычно, продумал все до мелочей. Через немецкое туристическое агентство «Митропа» заказал билеты туда и обратно, оговорил маршрут следования и назвал точную дату своего прибытия в пражский отель «Штаубек», расположенный в центре города. Все остальное должно было уточниться по ходу дела. В гостинице, куда прибыл Кент, сновали офицеры вермахта и германские чиновники, приехавшие в Прагу по делам. На площадке лестницы отеля с первого этажа на второй висел большой портрет Федора Шаляпина с автографом знаменитого артиста. Метрдотель не без гордости сообщил Кенту (Винсент Сиерра), что Шаляпин, бывая в Праге, постоянно останавливался в этой гостинице. «Неужели идет война?! Как немцы не приказали убрать подальше портрет русского певца?» — подумал разведчик.

Шагая по брусчатке старой Праги, Кент разыскал нужный адрес, где должен был встретиться с разведчиками Ольгой и Франтишеком Вожачек. Однако вместо живых людей он увидел наглухо запертый магазин. Несколько раз разведчик приходил на обусловленное место, но каждый раз видел только дверной замок. Он попробовал позвонить Вожачкам по телефону; длинные, продолжительные гудки, никто не снимал трубку. Кажется, было ясно, что произошло. В последний раз он прошелся мимо безлюдного антикварного магазинчика. Похоже, его заметили. Пожилая чешка вышла из соседней лавки, осторожно поманила в сторонку и шепотом сказала: «Ольга и Франтишек арестованы гестапо». По дороге в гостиницу, а затем на вокзал он думал о том, что супруги Вожачек, вероятно, были славными людьми, поскольку о них помнили соседи, предупредившие незнакомца о смертельной опасности. Условной фразой по международному телефону Кент сообщил Маргарет Барча в Брюссель — своей подруге и помощнице резидентуры, что явка провалена, и он выезжает в Берлин. Маргарет передала это известие Отто.

26 октября 1941 года Кент прибыл в Берлин и находился в нем до 5 ноября. Город встретил разведчика неприветливо. Стояла холодная погода, по небу плыли низкие серые тучи. В столице Третьего рейха Кент разместился в гостинице «Эксельсиор», напротив городского вокзала. Отдохнув с дороги, он вышел пройтись по улицам, посмотреть витрины магазинов. Несколько раз заходил в кинотеатры, но, не досмотрев фильмы, выходил из кинозалов. Все было в порядке, хвоста не наблюдалось.

Вечером Кент спустился в банкетный зал, где его внимание привлекла живописная группа: несколько генералов русской царской армии, словно сошедшие с экрана знаменитого фильма «Чапаев», и вокруг них адъютанты с серебряными с аксельбантами.

— Кто эти господа? — спросил он у официанта.

— О, это генералы Краснов[39] и Шкуро[40], — подобострастно изогнулся слуга.

— Давно они здесь?

— Практически с первого дня войны с Россией. Говорят, большие друзья фюрера, но он ими, кажется, не очень интересуется.

На следующий день Кент был принят заместителем директора «Дойчебанк» и решил с ним некоторые деловые вопросы. Выйдя из офиса, опять побродил по улицам и, видя, что за ним никто не следует, из будки телефона-автомата позвонил Альте — разведчице Ильзе Штебе. Ее мать ответила, что дочь по делам находится в Дрездене и, когда вернется в Берлин, неизвестно. В случае отсутствия Альте Кент должен был попытаться связаться с ее радистом — Куртом Шульце. В пригороде Берлина Кент отыскал нужный ему дом. На звонок вышел невысокий, плотный пожилой мужчина. Разведчик назвал пароль и услышал отзыв, Курт пригласил гостя войти в дом, где представил Кента своей жене. Они прошли в отдельную комнату. Кент сразу приступил к делу. Он сообщил, что ему поручено передать для резидентуры Альте программу радиосвязи с Москвой и познакомить Курта Шульце с правилами шифропереписки. Курт все понимал, казалось, с полуслова, и это понравилось Кенту.

Разведчик не знал, что, выходец из многодетной семьи, Курт Шульце в Первую мировую войну был призван в военно-морской флот, приобрел специальность радиотелеграфиста и служил бортрадистом на крейсере. После демобилизации работал шофером такси, а последнее время — на почте. В 1920 году К. Шульце вступил в КПГ, и она воспитала его, честного немецкого патриота, убежденным интернационалистом. В 1929 году он дал согласие вести разведывательную деятельность в пользу Советского Союза.

Одно смущало Кента: Курт как будто бы не знал Альте, хотя и участвовал в подпольном Сопротивлении антифашистов. Задавать лишние вопросы было не положено, и разведчик не стал отступать от правила. Когда деловая часть беседы закончилась, жена Курта угостила их обедом. Расстались по-дружески, крепко пожав друг другу руки.

С Куртом Шульце произошла следующая история. Давно сотрудничая с военной разведкой, он ожидал, что с начала гитлеровской агрессии против Советского Союза его востребуют, и он окажется полезным бойцом невидимого фронта. Но проходили дни, недели, а о нем никто не вспоминал. Наконец, к нему обратился давний товарищ по партии Вальтер Хуземан, который попросил Курта помочь организации Шульце-Бойзена — Харнака наладить радиосвязь с Москвой. Курт Шульце, возможно, подумал, что это и есть то самое поручение, которое он столько времени ожидал, и включился в деятельность организации. Об инициативе Шульце-Бойзена и берлинских коммунистов Москва ничего не знала. Что ж, война вносит свои коррективы и в деятельность разведчиков.

Кент присвоил Курту Шульце псевдоним Берг, под которым он в дальнейшем упоминался в переписке бельгийской резидентуры с Центром и между военной и внешней разведками.

Через сутки, убедившись, что слежки нет, Кент связался с Либертас Шульце-Бойзен. В бесхитростном для непосвященного разговоре он упомянул пароль и тут же услышал отзыв. Разведчик повесил трубку и направился по адресу в солидный дом, расположенный на одной из престижных улиц Берлина. Поднимаясь по его широким ступеням, Кент читал на медных дверных табличках имена владельцев апартаментов — офицеров абвера, гестапо и нацистских чиновников, повсюду была выгравирована фашистская свастика. Закралось сомнение: туда ли он вообще пришел? Кент вернулся к телефону-автомату, придумал правдоподобный предлог, почему он не может явиться на квартиру, и попросил Либертас встретиться с ним на улице вблизи станции метро. Либертас пришла, слегка запыхавшись от быстрой ходьбы, и после приветствия тактично, но твердо заметила разведчику, что было неосторожно с его стороны дважды звонить на квартиру.

— В вашем голосе чувствуется иностранный акцент, а наш телефон может прослушиваться. В нацистской Германии это в порядке вещей.

— Каюсь и взываю к вашему милосердию. Будьте великодушны к скитальцу. Тем более вы так эффектны... В кино не снимаетесь?

— Пыталась, — рассмеялась Либертас в ответ на эти комплименты. — Но сейчас у нас ввели всеобщую трудовую повинность, и я устроилась референтом в бюро научно-популярных фильмов имперского министерства пропаганды доктора Геббельса.

О том, что она тайно собирала фотодокументы, свидетельствующие о преступлениях нацистов, Либертас умолчала. Кент договорился с Либертас о встрече с ее мужем — Харро, который все время находился по делам службы под Берлином.

Вечером следующего дня разведчик ждал Харро у конечной станции метро. Падал редкий снег, дул пронзительный ветер. Рука, державшая портфель из крокодиловой кожи, закоченела. Сигара — дополнительный опознавательный признак Кента — гасла. Неожиданно разведчик обратил внимание на приближающегося к нему статного офицера в кожаном плаще с погонами. Кто это? — насторожился Кент. Он никогда не видел Харро и не имел даже его описания: это лишнее, если для установления контакта существуют пароль и отзыв. Приветливая улыбка Харро Шульце-Бойзена развеяла сомнения Кента, и он успокоился.

Шульце-Бойзен привел разведчика в тот самый дом, который накануне так его озадачил. Либертас с улыбкой встретила мужа и гостя и пригласила к накрытому столу. Завязалась непринужденная беседа. Кент с тревогой думал о том, что происходило в эти часы за тысячи километров, под занесенной снегом Москвой, в блокадном Ленинграде, где остались самые близкие ему люди. Геббельсовская пропаганда уже предвещала скорую и окончательную победу вермахта над советскими войсками, народами великой России. Харро, словно прочитав его мысли, уверенно произнес:

— А все-таки Советский Союз свернет шею Гитлеру! Поэтому мы, немецкие патриоты, продолжаем борьбу против фашизма, помогаем Советскому Союзу.

— Да, так и будет! Вся борьба еще впереди, — отозвался Кент.

После ужина Либертас оставила мужчин наедине. Харро рассказал о положении в группе, отметив, что дела идут неплохо. Шульце-Бойзен не проводил различия между антифашистским Сопротивлением и участием группы в разведывательных операциях, считая, что и то, и другое является частью общей борьбы с нацистским режимом. Он передал гостю ряд важных военных и политических сведений. Разведчик, внимательно слушая Харро, едва поспевал записывать все в свой блокнот симпатическими чернилами поверх различных заметок.

По словам Шульце-Бойзена, немецкое командование в 1942 году основной удар планирует нанести в направлении нефтеносных районов Кавказа, прежде всего Майкопа. Это диктовалось острой нехваткой горючего для ВВС и боевой техники. По подсчетам немецких экспертов, собственного бензина Германии должно хватить до марта 1942 года. Поставки румынской нефти задачи не решают. Грозит остановка транспорта и боевой техники. Поэтому Гитлер с таким вожделением смотрит на Кавказ, до которого, по его расчетам, ближе всего дотянуться германским армиям. Для восстановления нефтяных скважин на захваченной немцами советской территории потребуется, по предварительным расчетам экспертов, от шести до девяти месяцев. Группу войск под Москвой и Ленинградом немецкое командование предполагало укрепить, в частности, за счет солдат и офицеров воздушно-десантных сил, участвовавших в боях за Крит. Переформирование этих частей проводилось, по имеющимся данным, в Болгарии. Наступать на Ленинград немецкое командование, по словам Харро, не собирается. Оно рассчитывает задушить город в кольце плотной блокады.

Антифашист указал на то, что за первые месяцы войны люфтваффе понесли на Восточном фронте значительные потери. Пополнение ВВС новыми самолетами серьезно отставало от потребностей авиации. Большинство авиазаводов в оккупированной Европе лежало в руинах. Небольшую часть из них можно было использовать только для мелкого ремонта самолетов.

Вместе с тем Германия и ее вооруженные силы располагали большими возможностями для ведения химической войны.

По просьбе Кента Харро сообщил местонахождение ставки Гитлера и сказал, что там же разместился со своим штабом Геринг. По соображениям безопасности расположение штаб-квартиры фюрера часто менялось. Далее Шульце-Бойзен отметил, что немцы захватили в Петсамо (Финляндия) советский дипломатический код, который полностью не уничтожили при отступлении Красной Армии. Германская контрразведка разгромила на Балканах разведсеть англичан и завербовала нескольких радистов, с помощью которых вела радиоигру с Лондоном. Адмирал Канарис, начальник абвера, якобы завербовал шефа разведки комитета сражающейся Франции, резиденция которого находилась в Лондоне. Из-за этого разведывательная сеть генерала де Голля во Франции понесла значительные потери.

Перед уходом Кента снова появилась в гостиной Либертас и предложила мужчинам кофе. Было уже довольно поздно. Кенту хотелось побыть подольше в обществе этих симпатичных людей. Но пора было возвращаться в гостиницу. Шульце-Бойзен проводил советского разведчика до метро, пожелав ему счастливого пути.

— Успеха в работе и доброго здоровья! — ответил Кент.

Вернувшись в Брюссель, Кент, по договоренности с Шульце-Бойзеном, передал в Москву до конца ноября 1941 года его информацию под общим заголовком «Радиограммы Харро». Отправить сведения одним разом было невозможно, шифровать Кенту приходилось не более 3—5 телеграмм за сеанс. Не одну ночь он провел обрабатывая данные, переданные ему Харро, взбадривая себя крепким кофе и не расставаясь ни на минуту с трубкой.

Вся информация, полученная Кентом от Харро, вскоре легла на стол Сталина. Он сумел ее правильно оценить и сделать из нее ряд необходимых выводов. Вскоре Красная Армия нанесла гитлеровцам поражение в битве под Москвой, развеяла миф о непобедимости германской армии. Гитлеровский «блицкриг» окончательно провалился. Из данных разведки Сталин сделал вывод, что для продолжительной войны на Востоке у Германии не хватит ресурсов, несмотря на захват практически всей Европы. В связи с этим в военных кругах и среди гражданского населения Германии все шире распространялись настроения тревоги и неуверенности за будущее.

Вскоре Директор сообщил радиограммой Кенту, что переданные им сведения были доложены Главному хозяину (Сталину) и получили высокую оценку. За успешное выполнение задания Кент представлен к награде.

Сообщения Харро в копиях поступили во внешнюю разведку и были показаны Берии. Однако никаких распоряжений об их направлении адресатам от него не поступило. Вместе с тем они привлекли его внимание, убедив в том, что Старшина и Корсиканец располагают информационными возможностями, которые в условиях войны с Германией приобрели еще более важное значение. У него возникла мысль использовать Кента для дальнейшей связи с источниками в Берлине, и он распорядился, чтобы руководство внешней разведки как можно детальнее выяснило возможность новой поездки Кента в Германию. В случае, если это окажется возможным, следовало подготовить задание для Старшины, постараться получить от него сведения о планах германского руководства и внутреннем положении страны.

Вместе с тем не все в отчете Кента о поездке и возобновлении контакта с берлинскими антифашистами показалось Берии убедительным. Он порекомендовал Фитину выяснить все детали. Вызывало вопросы, как была установлена связь с Корсиканцем. Недоумение, в частности, вызывало то, откуда появился неизвестный радист Берг и что ему передал Кент, поскольку ничего подобного в задании внешней разведки не предусматривалось, а также каким образом разведчик вошел в контакт с Элизабет, хотя явка к ней ему не давалась.

Фитин дал указание Журавлеву обсудить эти и прочие вопросы с представителем руководства Разведупра. Между двумя ведомствами возникла оживленная переписка.

Из дополнительных ответов Кента и комментариев начальника немецкого отделения Разведупра вырисовывалась следующая картина. По данному ему телефону 99-58-47 разведчик связался с Арвидом и Харро. Арвид сообщил, что все — Лео, Карл, Штральман и Итальянец — здоровы. Организация выросла и имеет хорошие возможности для работы.

Курт Шульце был вовлечен через местных коммунистов в организацию Харро, помогал молодому радисту, обучил товарищей азбуке Морзе и пользованию радиоключом. В соответствии с заданием Бергу был передан шифр бельгийского резидента. По поводу Элизабет Кент ничего не ответил, но можно предположить, что поскольку разведчик имел дело с Харро Шульце-Бойзеном, то последний рекомендовал именно ее для поддержания связи. Элизабет Шумахер, она же Ида, принадлежала к группе Старшины и не раз выполняла его поручения.

Радиосвязь группы с Центром отсутствовала из-за неисправности аппаратуры и недостатка опыта у радиста. Двусторонней связи с Центром группа из-за этого не имела. По своей инициативе разведчик порекомендовал временную радиосвязь антифашистов с Москвой вести на основной волне 47 метров и запасной 51 метр ежедневно. Позывные Центра, day, необходимо было подтвердить. Новую поездку в Берлин Кент мог повторить не ранее середины февраля 1942 года. Задержка, по его словам, вызвана трудностями в получении германской визы.

Однако и после посещения Кентом Берлина, его встреч с Харро и Бергом не произошло никаких изменений: связи с группой Корсиканца и Старшины по-прежнему не было, хотя казалось, все сделано для ее возобновления.

Вместе с тем новая программа радиосеансов с Центром и условия двусторонних радиообменов, с которыми во внешней разведке согласились, не предусматривали определенных часов выхода в эфир. Возможно, подразумевалось ранее указанное время. Вышедший из строя радиопередатчик мог быть восстановлен как с помощью Кента, так и самими антифашистами. «Так в чем же дело, почему, как и раньше, молчит Берлин?» — не понимали во внешней разведке. К анализу привлекли эксперта радиоцентра. После ознакомления с соответствующей документацией радист-эксперт заявил:

— Ничего удивительного в этом нет. Рация у берлинских антифашистов маломощная. При всем желании они вряд ли могут связаться с системой в Куйбышеве. Нужен очень опытный и умелый радист, чтобы что-то сделать для возобновления связи.

— Вы абсолютно уверены? — спросил Журавлев эксперта.

— Совершенно. Ничего другого за этим нет, — ответил радист.

Из такого резюме вытекала необходимость новой поездки Кента в Берлин. Нужно во что бы то ни стало возобновить связь с немецкими антифашистами. При этом Журавлев не забыл, что Разведупр сообщил: следующая поездка разведчика в Германию могла состояться только в феврале будущего года. До указанного срока оставалось немного. И когда он наступил, внешняя разведка обратилась к военным коллегам с напоминанием о том, что пора бы Кенту отправляться в путь. Вот тогда-то Журавлев и услышал поразившую его неприятную новость: группа Кента в Брюсселе провалилась. На долгие переживания по этому поводу времени не было. Связь с антифашистами надо было восстанавливать любой ценой.

НОВЫЕ ГОНЦЫ

После тщательной и придирчивой проверки внешней разведкой были отобраны два опытных агента, свободно владевшие немецким языком. Было решено в декабре 1941 года перебросить их по воздуху из Великобритании на Европейский континент, чтобы они кратчайшим маршрутом достигли цели. Англичане, как союзники, по взаимной договоренности помогали советской разведке и предоставляли ей свои объекты на территории Великобритании. Агенты Вахе и Бригадир имели навыки работы в тылу противника, но их следовало обучить прыжкам с парашютом. Во время одной из тренировок на британском полигоне получил серьезную травму и был госпитализирован Вахе. О его дальнейшем использовании не могло быть и речи, а Бригадиру, подстраховывавшему напарника, нечего было и думать отправляться в дорогу одному. Парашютистов выбрасывали только парами.

Таким образом выезд Вахе и Бригадира в Берлин провалился, не успев начаться. В Москве очень надеялись на его положительный исход и уже подготовили в Лондон указание о том, чтобы при встрече со Старшиной агент советской разведки сообщил: Кент — человек Москвы, и ему вполне можно доверять, а также передавать через него информацию, как это уже имело место. Наряду с этим уточнялись и подтверждались условия двусторонней связи между Москвой и Берлином, предложенные Кентом в ноябре 1941 года. Задание Вахе было отменено.

Руководство разведки приняло решение более активно использовать стокгольмскую резидентуру, которой следовало найти кандидатуру курьера-связника для Берлина.

Резидентуру возглавлял Борис Аркадьевич Рыбкин, он же Ярцев, он же Кин (1899—1947). Родился в крестьянской семье на Украине. С десяти лет работал наборщиком в типографии, окончил коммерческое училище. В 1920—1921 годах воевал в рядах Красной Армии. С 1921 года — в органах ВЧК—ОГПУ, с 1930 года — в органах внешней разведки НКВД— НКГБ. Под дипломатическим прикрытием находился в длительных командировках в Иране и Финляндии. Позднее работал в центральном аппарате разведки. Погиб после войны в автодорожной катастрофе в Чехословакии.

Зоя Ивановна Рыбкина, она же Ирина, урожденная Воскресенская (1907—1992), родилась в семье железнодорожного служащего. С 1921 года работала в органах ВЧК—ОГПУ, с 1932 года — в органах внешней разведки. Выполняла задания в Харбине, Берлине, Стамбуле. С 1938 года замужем за Б.А. Рыбкиным. Накануне и во время Великой Отечественной войны находилась с ним в командировках в Финляндии и Швеции, как заместитель резидента, вела оперативную работу. С 1944 года — в центральном аппарате разведки. В 1953 году уволена из органов МГБ. Впоследствии стала известной детской писательницей, написавшей, в частности, «Рассказы о Ленине».

Ожидали, что Кин подберет подходящего связника, тог будет регулярно наведываться в Германию. Сотрудники немецкого отдела прикидывали, что через Стокгольм удалось бы восстановить контакты с Брайтенбахом, Фильтром, Винтерфильдом, Цототом и Лицеистом. В отношении последнего пока не знали всей горькой правды о его двурушничестве и по-прежнему питали на его счет иллюзии. Не знали также, что Лицеиста давно нет в Берлине, что он переправлен гестапо в Швецию.

Поручение, данное Центром резидентуре в Швеции, имело неожиданный отклик. Кин срочно сообщил, что его заместитель Ирина не знает Фильтра и ранее его дела не вела. Кин просил ориентировать его относительно Фильтра, чтобы решить, какого связника лучше подобрать для него.

Соответствующие сведения были немедленно направлены Кину. Ему предложили самостоятельно определить, стоит ли агенту резидентуры Историку встретиться в Берлине с Винтерфильдом. Было дано согласие и на то, чтобы недавно приобретенный агент Адам, один из директоров шведской торгово-промышленной фирмы, поддерживавшей отношения с рядом стран, в том числе с Германией, установил контакт не с кем иным, как с Лицеистом! Нового агента хотели проверить в работе с лицом, в отношении которого все-таки имелись некоторые сомнения. Рассчитывали таким образом одним выстрелом убить, как говорится, двух зайцев: удостовериться в благонадежности и Лицеиста и Адама.

В январе 1942 года Кину ушло срочное указание подобрать надежного курьера для поддержания связи с Корсиканцем и Старшиной. Кин и Ирина были озадачены: они привыкли к общению с людьми идейно близкими Советскому Союзу, для которых вопрос о помощи не вызывал сомнений и колебаний. В Швеции дела обстояли иначе: население страны и представители кругов, в которых была заинтересована разведка, в лучшем случае были нейтральны. Выйти на лиц, пригодных для привлечения на сторону СССР, резиденту и его заму долгое время не удавалось.

В начале марта Кин доложил своему руководству, что пока он не в состоянии решить поставленную перед ним задачу. Работавшие с резидентурой по идейным соображениям старые друзья выехать в Германию не могут: они известны своими коммунистическими или просоветскими взглядами и были бы немедленно задержаны фашистами. Приобретенные резидентурой в последнее время агенты еще не проверены и недостаточно опытны. Для направления в Берлин, признавал Кин, они пока не годятся, и использовать их рискованно. Кажется, заверил Кин, все же найден человек для выполнения важного поручения Москвы.

Время шло. Резидент осторожно стал доводить до Центра мнение о том, что агенты Адам и Историк прошли проверку и заслуживают нашего доверия. Один из них мог бы восстановить связь с антифашистами в Берлине. Центр прислушался к этим доводам, да и что ему оставалось делать, если связь через военную разведку с Берлином оборвалась, а других, собственных возможностей не было.

Центр был вынужден в конце концов согласиться с предложением стокгольмской резидентуры о передаче Адаму явки к членам группы Корсиканца. 5 марта 1942 года Кину дали явки для агента к Иде — жене Курта Шумахера — и Бергу. Это было согласовано с военной разведкой. При встречах с подпольщиками следовало передать два зашифрованных письма. Ни в какие переговоры с этими лицами Адам вступать не должен. Свои ответы они передадут также в зашифрованном виде. Кроме того, агенту поручалось передать Бергу 500 германских марок, а также подобрать тайник в одном из берлинских парков. Кроме того, зарыть там в условном месте тысячу марок, хорошо запомнить это место и прилегающие ориентиры.

Выполнение задания требовало от Адама выдержки и хладнокровия. Благодаря поручительству Кина в Центре надеялись, что он с ним справится. Однако прошло еще время, пока зашифрованные письма с диппочтой поступили в Стокгольм, и директор фирмы оформил документы на въезд в Германию. Только в июне 1942 года, спустя полгода после получения стокгольмской резидентурой соответствующего поручения, агент вылетел в Берлин. Солидный шведский коммерсант Адам благополучно прошел таможенный досмотр и устроился в пансионате. В соответствии с местными правилами он зарегистрировался в берлинской полиции как иностранец. Закончив официальные дела, он приступил к выполнению задания резидентуры.

Возможно, из-за недостаточно четкого инструктажа Адам выполнил поручение не совсем точно. Не исключено, что это могло произойти и по его забывчивости.

В отчете Кина о поездке агента в Берлин ничего не говорится о том, как прошла его встреча с Идой, да и состоялась ли она вообще. Контакт с Бергом осуществился не совсем по намеченному плану. Передавая ответное зашифрованное письмо, Берг, опытный и давний агент, неожиданно пустился в пространные рассуждения с незнакомым ему человеком. По словам радиста, в полученном им из Стокгольма письме было написано очень мало и отсутствовали конкретные задания. По своей инициативе он сообщил курьеру, что не хватает радиодеталей, чтобы наладить радиосвязь. Со своей стороны, Адам предложил через свою фирму помочь в приобретении недостающих запчастей. Берг, по-видимому, растерялся и перевел разговор на другую тему. Он заявил, что хотел бы переменить квартиру и поселиться в новом районе. На прежнем месте не было электричества.Агент отсоветовал Бергу делать это, так как в этом случае друзья не смогут его отыскать. Договорился о продолжении контактов через курьера, но о подробностях речи не было. Никаких денег, как предусматривалось, Адам радисту не передал, а 500 марок, обернутых в бумагу и помещенных в бутылку, закопал в парке Тиргартен, запомнив месторасположение тайника.

В расшифрованном письме Берг сообщал, что у него кончились анодные батарейки, а радист Кляйн безуспешно вызывает Москву.

Фитин направил начальнику Разведупра Панфилову отчет о поездке агента в Берлин и полученную от подпольщика более чем лаконичную записку.

Последствия визита Адама в Берлин неожиданно и тяжело отозвались осенью 1942 года. В телеграмме, адресованной Кину и подписанной Берией, сообщалось, что агент стокгольмской резидентуры Адам оказался провокатором. Явки, которые давались ему при посещении Берлина, провалены, а наши друзья — Ида, Берг и Кляйн — арестованы. Кину рекомендовалось принять меры по локализации провала, а также поручить агенту во время очередного посещения Берлина закопать в пригодном для этого месте 500—1000 марок, предназначенных «для серьезного дела».

Адаму надлежало также встретиться с агентом внешней разведки Черновым — Леопольдом Гесселем по паролю «Привет от Ивана Яковлевича» и получить устную информацию, которой он располагал. Гессель подозревался как агент-двойник. В разговоре с ним директору фирмы необходимо дать понять, что все те, с кем он до этого виделся в Берлине, «люди малозначительные и имеют для разведки второстепенное значение».

С тяжелым сердцем Кин встретился с Адамом и объяснил ему новое задание, которое агент брался выполнить в ближайшее время. Агент не скрывал, что ему по душе то, что не надо перевозить шифрованных записок и писем. Он только выразил сомнение, достанет ли 3000 немецких марок, нужных для дела, не привлекая к этому внимания и не вызывая ни у кого подозрений. После беседы со шведским бизнесменом Кин вернулся в резидентуру окончательно расстроенным.

— Что хочешь, Зоенька, — сказал он жене и своему заместителю, — не верю, что Адам провокатор. Посылать невинного человека на верную гибель в лапы гестапо, которое наверняка будет за ним следить, совесть не позволяет!

— Борис, а как же указание Берии?! Пойти против — лучше об этом не думать. Но и брать грех на душу еще тяжелее.

Долго думали супруги Рыбкины о долге, чести и совести, ответственности за гибель невинных людей. На следующий день Кин отправил Берии шифротелеграмму.

«Москва

Совершенно секретно

товарищу Павлу

В связи с полученными от вас указаниями и уже предпринятыми резидентурой шагами по их частичной реализации считаем необходимым высказать свои дополнительные соображения на этот счет.

Резидентура не может поручиться за то, что Адам не является провокатором. В то же время, анализируя его поведение, отношения с нами, мы не находим достаточных оснований, чтобы считать его в действительности таковым.

Полагаем, что выполнение Адамом предложенного Центром задания по локализации провала берлинской группы и по проверке самого агента может только выявить его роль во всем этом деле. Если Адам не провокатор, то во время посещения Германии он, несомненно, будет арестован, и нет никакой уверенности в том, что он сможет выдержать допросы в гестапо. Арест Адама в Германии только усложнил бы и без того тяжелое положение Берга, а не отвлек от него и других внимание германской контрразведки.

Сам факт задержания Адама в Берлине привел бы к дальнейшему усилению антисоветской кампании в печати Швеции, которая и без того уже началась.

Поэтому считали бы целесообразным от посылки Адама в Германию воздержаться.

31 октября 1942 г. Стокгольм

Кин».

В Центре прислушались к аргументам резидента. Указание о встрече Адама с Черновым было отменено.

ФРАНЦ И БЕК

Несмотря на различные трудности, с которыми постоянно сталкивалось руководство и сотрудники центрального аппарата разведки, усилия по восстановлению связи с группой антифашистов в Берлине не прекращались. Если один путь достижения цели оказывался непригодным, брались за поиски других. Перепробовав различные способы, остановились, наконец, на следующем.

Вечером 4 августа 1942 года к небольшому подмосковному аэродрому подъехали легковые автомашины, из которых вышли два парашютиста, готовые к заброске в тыл к немцам, и три молодых лейтенанта госбезопасности, сопровождающие их. Легкий самолет оторвался от земли и стал набирать высоту.

Внизу в темной бездне угадывались лесные массивы, извилины реки, темные провалы водоемов. Штурман самолета заглянул в салон и предупредил: вышли в район заданной цели. Парашютисты поднялись. Лейтенант, стоявший у двери самолета, обнял каждого из них, уходившего в неизвестность, хлопнул по плечу и скомандовал: «Пошел!» Купола раскрывшихся парашютов почти сразу поглотила тьма.

Франц и Бек должны были с помощью партизан добраться до ближайшей железнодорожной станции и сесть в эшелон с немецкими военнослужащими, шедший в Берлин. Экипировка и документы подтверждали, что солдаты-фронтовики направлялись в краткосрочный отпуск на свидание с близкими в Германии.

Большая подготовительная работа была проведена внешней разведкой прежде, чем парашютисты Франц и Бек смогли отправиться по указанному маршруту. После начала войны внешняя разведка создала свою собственную спецшколу — объект 1-го управления, на котором специально отобранных людей обучали пользованию рацией, прыжкам с парашютом и другим навыкам, необходимым для конспиративной деятельности в глубоком немецком тылу.

Для заброски в Берлин довольно быстро отыскали первую кандидатуру — Альберта Хесслера, непримиримого борца с фашизмом. Он родился в 1910 году в семье немецкого рабочего, рос и воспитывался в нужде, не позволившей ему получить законченное среднее образование. Рано начав работать по найму, он сполна познал, что такое непосильный труд и каково жить, не получая даже минимальной оплаты. Девятнадцатилетний А. Хесслер вступил в Компартию Германии, активно участвовал в деятельности Союза красных фронтовиков и движении солидарности с бастующими немецкими рабочими. Штурмовики схватили молодого коммуниста во время одной из акций протеста, но затем по недосмотру выпустили. Альберт знал, что его уже разыскивают, и по согласованию с КПГ эмигрировал в Чехословакию. Когда страсти немного улеглись, Хесслер вернулся в Германию, чтобы продолжить борьбу и организовать антифашистское сопротивление среди молодежи Рурской области.

В 1935 году КПГ направила Альберта Хесслера на краткосрочную учебу в Москву. Из Советского Союза коммунист-интернационалист отправился сражаться против фашистов в Испанию в составе интербригады, где был политкомиссаром, а затем командиром роты. В схватках с испанскими и немецкими фашистами Хесслер проявил мужество и смекалку, снискал уважение товарищей, воевавших вместе с ним.

В июне 1937 года он получил серьезное ранение и долгие месяцы лечился в испанских, а затем французских госпиталях. Альберт не хотел залеживаться на больничной койке и, едва оправившись от ранения, в августе 1938 года включился в деятельность Союза свободной немецкой молодежи в Париже. Одновременно он стал корреспондентом молодежной редакции «Немецкой свободной радиостанции 29,8». Весной 1939 года КПГ приняла решение о направлении Альберта Хесслера для полного выздоровления в Советский Союз. Восстановив здоровье, он поступил на Челябинский тракторный завод, на котором трудились некоторые бывшие бойцы-интербригадовцы.

В Челябинске коммунист-интернационалист не только получил работу, но и повстречал свою судьбу. Врач завода Клавдия Ивановна Рубцова сразу же приглянулась Альберту, но он долго не решался с ней заговорить. Да и о чем можно было вести беседу, а о чем следовало пока молчать, он не знал. Неизбежное тем не менее произошло. В один прекрасный день Альберт, зайдя в кабинет врача, поинтересовался, что за книга лежит у нее на столе.

— Стихи Владимира Маяковского, — ответила Клавдия Ивановна.

— Интересные? Я, к сожалению, не читал.

— Обязательно прочтите, я уверена, что они вам понравятся. Это один из самых талантливых революционных поэтов.

После этой беседы молодые люди стали часто встречаться, а через некоторое время поженились. Они всегда вместе приходили и уходили со ставшего для них родным завода.

С начала войны А. Хесслер был мобилизован в войска НКВД. Оттуда он и прибыл в разведшколу для совершенствования своей подготовки.

А вот напарника для курсанта Франца, так стал именоваться Альберт Хесслер, долгое время не удавалось подобрать. Не то чтобы не было проверенных, надежных, идейно стойких людей, но требовалось, чтобы о них мало знали или позабыли в Германии, особенно в контрразведке. Если по первому пункту все обстояло благополучно, то второй сразу заставлял задуматься, а затем и отложить дело кандидата в сторону.

В апреле 1942 года в 1-е управление НКВД (разведка) поступило сообщение, что под Краматорском (Донецкая область) был пленен рядовой вермахта Роберт Барт, 1910 года рождения, заявивший о своей принадлежности к КПГ. По требованию Фитина Барт был доставлен из лагеря немецких военнопленных во внутреннюю тюрьму на Лубянке. На допросах Барт заявил, что родился в семье типографского рабочего, поступил учеником наборщика в типографию коммунистической газеты «Роте фане». В 1930 году был принят в члены КПГ и активно занялся политической деятельностью, в частности в красных профсоюзах. В 1933 году был арестован полицией за незаконное хранение оружия и пробыл в заключении один год. Выйдя на свободу, пополнил ряды безработных. Перебивался случайными заработками. Вступил вторично в брак с Анной, с которой был давно знаком. К ней Роберт испытывал глубокие чувства и с большой нежностью рассказывал о том, какой она необыкновенный человек и редкая женщина. В 1939 году Барт был призван в армию, с 1941 года находился на Восточном фронте. Имел воинскую специальность радиста.

Под Краматорском Барт попал под заградительный огонь советской артиллерии и остался в воронке от разорвавшегося снаряда. Когда подошли красноармейцы, он сдался в плен.

— Хватит, повоевал за фюрера. Рад, что наконец нахожусь среди советских людей! Немало солдат думают, как я, но они не решаются нарушить присягу Гитлеру, жестокому и вероломному человеку. Надо расшевелить их сознание, убедить в том, что Гитлер и Германия — это разные понятия. Я думаю, что можно достучаться до немецкого военнослужащего.

— Вы готовы содействовать этому?

— Безусловно, если представится случай.

Находившиеся в СССР немецкие коммунисты-эмигранты подтвердили, что Роберт Барт состоял в КПГ, за революционную деятельность арестовывался, работал в органе КПГ «Роте фане».

Первичная проверка подтвердила первоначальное впечатление: оснований для сомнений в Барте нет. Под псевдонимом Бек он был зачислен в разведшколу. С лета начались занятия с А. Хесслером и Р. Бартом по специальной программе, разработанной с учетом сложности предстоящего задания. В обучении Франца и Бека, помимо специалистов, участвовали Коротков и кадровые офицеры, до войны работавшие в легальной резидентуре внешней разведки в Берлине.

Наряду с учебой, сотрудники школы приглядывались к своим питомцам, старались глубже понять побудительные мотивы, по которым они пошли на сотрудничество с разведкой и взялись за выполнение рискованного задания. Изучали оттенки их политических взглядов, деловые и морально-волевые качества.

Коротков доложил Фитину, что подготовка парашютистов идет по намеченному графику, без срывов и к началу августа будет завершена. В план подготовки были включены и такие аспекты, как создание безупречной легенды для Франца и Бека, объясняющие, где и как они воевали, почему оказались в отпуске в Берлине. Не исключалось, что оба могли попасть в руки германской контрразведки. В этом случае не следовало показывать, что они знакомы друг с другом, и каждому излагать свою, самостоятельную версию. Франц мог бы рассказать, если его вынудят к этому, часть своей биографии, известную гестаповцам, а также сообщить, что прошел перед заброской в немецкий тыл спецкурсы под Куйбышевом, что вместе с ним обучалось еще четыре человека, что старшим в группе был некий Васильев. В описании курсантов Франц мог дать волю своей фантазии, но не иметь кого-либо конкретно в виду из своих друзей.

При безвыходном положении Бек «чистосердечно» признался бы в том, что был завербован в разведшколу и согласился пойти в нее только потому, что рассчитывал при выполнении задания прийти к «своим» с повинной и обо всем рассказать. Однако, оказавшись за линией фронта, стал сомневаться в том, поверят ли ему, и из-за этих колебаний упустил время. Сведения о Франце и о московском объекте следовало сохранить в тайне при любом оказываемом на него давлении.

В целях дополнительной предосторожности предусматривалась вероятность работы Франца и Бека на рации под контролем германской контрразведки. Парашютисты могли сделать вид, что согласились с предъявленными требованиями, но при этом должны были подать сигнал тревоги. Над его выбором офицеры внешней разведки ломали голову не один день. Решение пришло неожиданно и как бы само собой. Так бывает после длительного напряжения и сосредоточения умственных сил на одной-единственной, самой важной задаче.

— Александр Михайлович, — обратился один из офицеров к Короткову, — а что, если у радиста дрогнет рука и он невольно собьется, а затем повторит текст? Бывает же такое.

— В этом что-то есть. Давайте порепетируем и посмотрим, как это будет выглядеть.

Опыт прошел удачно, и все смотрелось вполне естественно; дрожание руки легко объяснялось проявлением волнения из-за большой психологической нагрузки. Сигнал тревоги, таким образом, должен был выглядеть как повторение Францем и Беком нескольких отдельных групп зашифрованного текста. В одном случае это делалось в первой половине радиограммы, в другом — во второй.

Надлежало снабдить Франца и Бека необходимыми документами. На подлинные немецкие документы рассчитывать не приходилось, но в достатке имелись различные трофеи, вплоть до незаполненных чистых бланков, которые можно было использовать в качестве образцов и как надежный исходный материал. Конечно, и при этом придирчивая проверка могла раскрыть искусственный характер бумаг, удостоверяющих личность парашютистов. Но для этого требовались какие-то особые, из ряда вон выходящие обстоятельства и обращающее на себя внимание поведение «солдат-отпускников». Предполагалось, что до этого не дойдет и документы смогут выдержать обычный контроль. Да и кто станет разглядывать под лупой солдатский «аусвайс». Но, увы! Те, кто готовил нашим агентам документы, не все знали о порядке учета и хранения германской документации, и это обстоятельство сыграло позднее свою роковую роль.

Осенью 1942 года наши разведчики захватили германскую инструкцию, из которой следовало, что лица, самовольно отлучившиеся из воинской части вермахта, немедленно брались на особый учет. Полевая жандармерия Германии опубликовала список подобных военнослужащих, и среди них значился Роберт Барт. Следовательно, его могли заранее разыскивать как дезертира. Методика поимки последних сводилась к следующему: устанавливалось дополнительное наблюдение по месту жительства за самовольно отлучившимся военнослужащим. Слежка велась и за женой дезертира, с которой он, как показала практика, постарается обязательно встретиться.

Это обстоятельство выпало из вида при подготовке Бека, а когда о нем узнали, было поздно — курьер находился в Берлине.

Пока же обучение Франца и Бека шло своим обычным чередом. Бек познакомил своего напарника с правилами и обычаями поведения рядового состава германской армии, о чем А. Хесслер имел весьма приблизительное представление. Теперь он не допустит в таком простом на первый взгляд вопросе ни малейшей оплошности.

Для Франца было подготовлено задание, предусматривавшее его проникновение в Берлин под видом рядового вермахта и установление по паролю связи с членами организации Корсиканца. В дальнейшем ему следовало организовать устойчивую радиосвязь с Центром, пользуясь своим шифром. Если по какимто причинам это не удастся, можно было прибегнуть к услугам Бека, имевшего самостоятельную, новую рацию и собственный код. Но это лишь на самый крайний случай, когда Франц исчерпает все свои возможности.

План-задание для Бека утверждалось лично Берией. Начальник 4-го управления НКВД П.А. Судоплатов считал, что военнопленный Р. Барт, предназначенный для заброски в немецкий тыл, является его компетенцией, на худой конец — эту операцию следовало проводить совместно 1-му и 4-му управлениям НКВД. Поэтому подготовленный при самом активном участии Судоплатова план-задание был доложен наркому за подписью Фитина и Судоплатова. В нем ставилась задача: Беку в форме унтер-офицера прибыть в Берлин под видом командированного в одно из центральных учреждений с официальным пакетом. В Берлине он переходил на нелегальное положение. Главная цель — непосредственная радиосвязь с Москвой. Он был снабжен портативной радиостанцией, упакованной как груз особого назначения и запечатанной официальными печатями. Посылка имела тот же адрес, что и якобы официальное письмо. Это был дерзкий и смелый замысел, успех которого гарантировался полной внезапностью для противника и точным совпадением с подлинниками воспроизведенных печатей.

Решив эту часть задания, Бек должен был приступить к сбору сведений о политико-моральном состоянии населения Берлина, выяснить его реакцию на бомбежки союзной авиации. Попутно следовало определить, насколько они эффективны и поражают ли военные объекты. В качестве источников рекомендовалось использовать лиц, с которыми пришлось бы вступать в контакт, а также собственные личные наблюдения. Каких-либо явок в Берлине Беку не давалось. Этот вопрос предполагалось решить в дальнейшем с учетом достигнутых им результатов.

В первой декаде августа 1942 года Франц шел по улицам Берлина, которые он не видел почти десять лет. Когда-то близкий ему город превратился в чуждое нагромождение каменных громад. Следы бомбежек скрыть было трудно. Но снаружи все было аккуратно прибрано, пробоины заделаны фанерой, мостовая выровнена. Пока властям удавалось сохранить видимый порядок, но так ли все гладко было в душах берлинцев? На Волге в районе Сталинграда в то время развернулась невиданная в истории битва. Франц, опытный журналист и пропагандист, уловил, что германские дикторы при слове «Сталинград» невольно сбивались с привычного для них мажорного тона и в их радиосообщениях чувствовалась тревога.

Франц по паролю установил контакт с Идой — Элизабет Шумахер, которая свела его с Харро Шульце-Бойзеном, Гансом Коппи и графиней Эрикой фон Брокдорф. Не осталось свидетелей и документов, запечатлевших эти встречи, но нетрудно себе представить, какую радость испытали антифашисты-подпольщики при виде посланца Москвы, какие вопросы они ему задали и о чем спрашивал он их. С квартиры Эрики фон Брокдорф Франц попытался по рации Кляйна связаться с Москвой. Действуя в строгом соответствии с инструкциями и по имеющемуся расписанию он тем не менее не был услышан Центром, да и сам не смог принять его позывные.

— Ну как, что слышно? Поймал ли Москву? — поинтересовался Кляйн у своего более опытного товарища.

— Ничего не слышу. Надо подумать, в чем дело. Как бы там ни было, пока позволяют обстоятельства, будем вызывать Москву.

3-го и 31 сентября рацию Франца, наконец, услышали в Центре, но наладить двустороннюю связь с ним так и не удалось. Счастье так и не улыбнулось Францу и берлинским антифашистам. Чиненая и перечиненая радиоаппаратура, по-видимому, была не в силах одолеть огромное пространство невидимого эфира и зацепиться за приемное устройство за много тысяч километров от Берлина.

Несколько больше повезло Беку, который 9 сентября сообщил в Москву, что без приключений одолел дорогу и прибыл в пункт назначения. Успеху во многом способствовали партизаны, которые обеспечили «зеленую улицу» парашютистам до железнодорожной станции, где они сели в эшелон, отправлявшийся в Германию. Продовольственные карточки, которыми был снабжен Бек, оказались в Берлине недействительными. Возможно, были просроченными или их заменили за это время на другие. Парашютист пожаловался, что для жизни в столице Третьего рейха требуется много денег. Просил подтвердить получение радиограммы.

30 сентября Бек снова вышел в эфир и был принят в Центре. Он сообщил, что Франц исчез с 16 сентября, у самого Бека не нашлось квартиры. Помощь, которую он рассчитывал получить на месте, ему не была оказана. Телеграмма вызвала ряд вопросов, но ответов на них не было. Бек не появлялся в эфире по непонятной причине.

Но так ли уж трудно было разгадать вероятную причину молчания Франца и Бека, если вспомнить, как и к чему их готовили перед заброской в тыл врага?

В середине октября связь с парашютистами, как по мановению волшебной палочки, возобновилась. Но ничего существенного из Берлина не поступило, радиограммы были полны тревожными намеками, которые свидетельствовали о том, что берлинские антифашисты, по крайней мере часть из них, испытывали затруднения. В отдельных сообщениях глухо упоминалось об аресте членов группы. Центр настойчиво подталкивался из Берлина к мысли о необходимости ввода в действие его стратегических резервов — законсервированных ценных источников.

14 октября 1942 года Бек передал в Центр радиограмму, которая была несвойственна его манере обращения с радиоключом и которую так и не смогли расшифровать. Что это, случайность или заранее обусловленный сигнал тревоги, поданный парашютистом?

На следующий день от Франца поступило похожее сообщение, содержание которого не поддавалось дешифрованию. И опять никто из тех, кто непосредственно был связан с приемом и докладом шифротелеграмм, не обратил внимания на необычный характер донесений из Берлина. Более того, спустя какое-то время Беку, доложившему об исчезновении Франца, были переданы явки к ценным связям. По-видимому, в Центре сочли, что при сложившемся положении ему следовало взять на себя роль радиета и одновременно групповода оставшихся в Берлине источников информации.

Однако, вместо ожидаемого потока ценных сведений, от Бека поступили путаные объяснения, из которых следовало только одно: все явки по какой-то неясной Центру причине провалены. Последующий анализ, проведенный в начале 1943 года, показал, что от имени Франца с Центром работало гестапо. Бек передавал поверхностные сообщения и, по заключению специалистов, пускал пыль в глаза.

Контрразведка СССР в годы войны организовала не одну операцию по дезинформации противника и раскрытию его «законсервированной» или специально забрасываемой в Советский Союз агентуры — при помощи радиоигр. Но если советской стороне удавалось длительное время, вплоть до окончания войны, водить немцев за нос, то почему немцы в свою очередь не могли то же самое проделать с советской стороной?

Проверка возникших подозрений подтвердила, что 14 октября Бек работал в эфире неуверенно, не объявлял группы зашифрованного текста и при их повторении давал другие группы знаков. Следовательно, Бек предупредил Центр, как было условлено, о том, что работал на рации под контролем германской контрразведки.

Но его радиосигнал не привлек того внимания, которого он заслуживал.

Сотрудники радиоцентра на запрос внешней разведки дали ответ, что, по их мнению, сигнал тревоги, поданный корреспондентом, «неудачен», особенно ввиду слабой его слышимости. Радисты не могли уверенно утверждать, была ли путаная телеграмма Бека следствием его преднамеренных действий или плохих метеорологических условий и значительной удаленности.

Неизвестно также, предупредила ли разведка радиоцентр о том, чтобы он фиксировал случаи поступления из-за рубежа радиограмм с какими-либо отклонениями от принятых параметров.

Франц, вероятно, поняв, что его тревожный сигнал не дошел до Москвы и что он участием в радиоигре только помогает фашистам, отказался от предложенной ему роли подсадной утки. Его немедленно доставили в камеру смертников и в начале 1943 года расстреляли. Когда его вели тюремными коридорами, Альберт Хесслер, возможно, вспомнил, как, отправляясь на задание, он пообещал знакомому интербригадовцу встретиться в Берлине после войны, что бы ни случилось. «Жаль, что так произошло, — подумал Хесслер, — еще подумают, что Альберт не сдержал своего слова. А все-таки фашизм будет уничтожен, и на немецкой земле победят мир и социальная справедливость!»

Бек оказался не нужен гестапо после того, как в Москве разгадали его истинную роль. Но позднее германская контрразведка якобы использовала его для ведения радиоигры против англо-американских союзников. Окончание войны он встретил в американском плену. Бек объявил о том, что являлся советским разведчиком, выполнял задание в немецком тылу и хотел бы встретиться с советским представителем. В мае 1945 года военный представитель США в Берлине уведомил своего советского коллегу относительно Роберта Барта. В Москве быстро разобрались, к какой ветви разведок принадлежит агент, и договорились о его доставке во внутреннюю тюрьму на Лубянке. Во время допроса Бек признался в том, что после захвата рассказал немцам о своей причастности к советской разведке и якобы о Франце, хотя это уже не было секретом: германская контрразведка преуспела в дешифровании перехваченной советской переписки по так называемому делу «Красной капеллы». О многих ее участниках она узнала из телеграмм Центра и бельгийской резидентуры Разведупра.

Не располагая всей полнотой информации о случившемся, частично заблуждаясь относительно подлинных причин происшедшего провала, на Лубянке поспешили тем не менее «закрыть дело» и на основании показаний Бека признали его виновным в измене и пособничестве врагу. Он был приговорен к высшей мере наказания и тогда же расстрелян.

Надежда, как говорится, умирает последней. Трудно сказать, чем руководствовался П.М. Фитин, когда в марте, а затем в августе 1943 года обратился к руководству военной разведки с просьбой связаться по телефону в Берлине с Адамом Кукхофом. Глубоко законспирированный военный разведчик, профессионал высшего класса, несколько раз пытался дозвониться до Старика. На его телефонные звонки никто не ответил.

В это время Адам Кукхоф находился в берлинской тюрьме Плетцензе, где и был повешен 5 августа 1943 года.