Глава XI

На северо-восточную «страну» господство Киева распространилось не позднее конца X — начала XI в., так как князь Владимир Киевский посылал туда своего сына Ярослава, предположительно уже после того, как южнорусское преобладание установилось над Новгородом. Изучение топографии куфических монет в сопоставлении с другими данными обнаруживает что в IX — первой половине XI в. не существовало прямых наезженных путей с Северо-востока к Южному Поднепровью, что они шли преимущественно через Новгородский край, а затем через Смоленский.

Они шли в направлении к Ловати, Волхову и Зап. Двине (?), частью Мологой и Мстой, но главным образом через оз. Шлино, а также верховьями Волги. От оз. Мстино (куда с Волги можно было подъехать и с Мологи, и с Медведицы, и с Тверцы), двигались прямо на запад р. Шлиною и оз. Шлино (где найден бочонок с 200 диргемами), а оттуда волоком в Явону, на которой у старого города Демана открыт клад с куфическими монетами[589]. Этот путь, таким образом, шел параллельно и частью совпадал с «Деманской дорогой» (помянутой нами выше на основании письменных источников более позднего времени), соединяя Поволжье с Ловатью: с Явоны шли в Полу, впадающую в Ловать почти у самого Ильменя. Верховья Волги помечены находками кладов выше Зубцова, откуда выходили к Меже и Зап. Двине или на Селигер[590]. Волжский путь шел в Болгары, к средней и нижней Волге. Не так давно в печати было высказано мнение, что он обходил ростово-суздальское междуречье Клязьмы и Волги и шел Волгою от Ярославля до устья Оки[591]. Это неверно. От Ярославля до устья Оки по Волге совсем неизвестно находок куфических монет[592]. Места от Костромского района до устья Оки были довольно безлюдными. Здесь наши памятники письменности не указывают никаких поселений[593]. Наоборот, путь через Ростовское озеро и по Нерли чрезвычайно явственно обозначен находками кладов и отдельных монет[594]. С Нерли попадали несколькими путями на Волгу, но главный из них проходил через район Ростова[595]. Места эти отнюдь не были безлюдными[596]. Можно только отметить, что в IX–X вв. славянское население, занимая места, удобные для земледелия, располагалось первоначально главным образом вдоль водных путей. Плодородная Опольщина заселялась славянами вглубь преимущественно в XI–XII вв.[597]

Путь р. Вазузой с Волги на Смоленск не был в древнейшее время широко использован[598]. Но в первой половине XI в. путь из Смоленска Волгой был хорошо известен, судя по житию Бориса и Глеба; а в конце XI — начале XII в., как мы видели выше, был более или менее обычным. Во второй половине XI в. проникают уже в Ростовский край через землю вятичей, но только известия Ипатьевской летописи 40–50-х годов XII в. позволяют говорить, что «прямоезжая» дорога «сквозѣ вятичѣ» стала более или менее проторенной.

Итак, киевское преобладание над Северо-востоком устанавливается предположительно уже после того, как оно установилась над Новгородом. Вполне возможно, что совершилось это, как свидетельствует Комиссионный список Новгородской 1-й летописи, при Игоре, установившем дани «мерям». Напомним, что, по Константину Багрянородному, Игорь держал в Новгороде сына Святослава.

В то время северо-восточный край еще был в какой-то степени мерянским, хотя славяне количественно значительно преобладали и очень рано меряне частью слились со славянским населением, частью были им оттеснены. Нет ничего удивительного в том, что в новгородской легенде второй половины XI в. меря призывает князей-варягов совместно с кривичами и словенами: во-первых, было известно сообщение летописного свода о том, что Игорь уставил дани словенам, кривичам и «мерям», во-вторых, в Новгороде и в княжой среде знали, что меря принадлежит к числу племен, издавна плативших дань «русским» князьям, т. е. князьям Игоревой династии.

Когда «Русская земля» распространила свою «дань» над северо-восточною «страною», там уже существовал славянский «город», соответствующий старому Смоленску и старой Ладоге. Город этот — Сарское городище близ Ростова, которое археологи отожествляют с древнейшим Ростовом. Городище, расположенное на р. Саре, близ с. Диабол (Деболы), известно и по летописной записи 1216 г. в Новгородской 1-й летописи: «и быша (князья Мстислав и Владимир) на Городищи на рѣцъ Саррѣ, у святѣи Маринѣ, въ великую суботу, мѣсяца априля въ 9; прииде князь Костянтинъ съ ростовьци, крестъ цѣловаша». Как видно, к началу XIII в. городище было еще не совсем заброшенным. Теперь установлено П. Н. Третьяковым, что материал слоя IX–X вв. на городище однотипен с гнездовским (старосмоленским) городищем и с соответствующим слоем старой Ладоги. О славянском происхождении Ростова свидетельствует само название, имеющее явно славянское обличие.

Вполне понятно, что древнейший летописный свод не упоминал о Ростове. Свод этот носил в значительной мере южный, киевский «областной» характер. Не упоминает о Ростове и Константин Багрянородный, что подтверждает оторванность северо-восточной «страны» от Южного Поднепровья в X в. Отношения «Русской земли» к Ростовскому краю в то время ограничивались, повидимому, получением дани. Мы знаем, что в следующем столетии Ярослав приезжал в Ростовскую землю из Новгорода[599]; Святослав Черниговский, когда присылал своего сборщика дани, держал в Новгороде сына[600]; Мстислав приезжал из Новгорода в Ростовскую землю[601] (сведения о Борисе в Ростове взяты, как известно, Шахматовым под сомнение). Таким образом, вероятно, что в X в. дань в «Русскую землю» доставлялась через Новгород. В новгородских летописных записях встречаем первое упоминание-о Ростове (о том, что Ярослав сослал туда новгородского посадника Константина)[602]. О Ростове предшествующего времени упоминание встречаем в «Повести временных лет» — памятнике начала XII в.

Из каких источников о Ростовском крае мог почерпнуть сведения знаменитый печерский «черноризец»? Во-первых, из предшествующей летописной традиции, сообщавшей о мери, как даннице «Русской земли». Во-вторых, из рассказов ростовского епископа Исаи, вышедшего из монахов Печерского монастыря и приезжавшего из Ростова на юг, о чем мы знаем достоверно. Печерский летописец не мог не знать, какое сопротивление в Ростове оказывала языческая среда мероприятиям по христианизации края, не мог не знать о насильственной смерти предшественника Исаи епископа ростовского Леонтия, тоже поставленного из монахов Печерского монастыря. Он знал также, вероятно, что по смерти епископа Исаи Ростов был оставлен без епископа, что было не случайностью, так как следующий епископ был назначен только около середины XII в. Надо думать, что Исаия рассказывал и местные предания о языческой мери. Вполне понятно, таким образом, почему летописец написал о Ростове, что «перьвии насельници» там — меря. Надо сказать, что эти сведения не совсем лишены оснований. По наблюдениям П. Н. Третьякова, славянское сарское городище выросло на восточно-финском поселении VII–VIII вв., близ которого обнаружено и кладбище его обитателей; есть основание считать это поселение мерянским[603]. В IX–XII вв. край был славянским. Но упорное сопротивление местного населения христианизации края объясняет, почему печерский летописец помещает на Ростовском озере мерю, а на Клещине-озере — «мерю же», не упоминает о Ростове как средоточии местного славянского населения и не говорит, что здесь издревле было «свое княжение», подобно тому как он говорит о Новгороде, Полоцке, Смоленске. Зато ему пришлось разъяснить о Рюрике, родоначальнике единственно законной, по его мнению, династии, что тот посылал своих «мужей» в Смоленск, Полоцк и Ростов.

Сведения о Ростове и Ростовской земле до середины XII в. (до 1157 г.) скудны. Не очень много дает и археологический материал, который мог бы служить важным дополнением к письменному. Грандиозные раскопки, предпринятые в 50-х годах прошлого столетия Уваровым и Савельевым, разрывшими более 7000 курганов, будут, по словам А. А. Спицына, «долго оплакиваться наукой и служить грозным предостережением для всех любителей массовых раскопок»[604]. Нас интересует, какова роль Ростова в истории образования ростовской территории. Какие же данные мы извлекаем из материала по интересующему нас вопросу?

Позволим себе начать с указания на два древних известия о Ростове. Это — ростовское известие под 1135 г. записанное по припоминанию в XII в. о том, что «ростовцы» побили новгородцев на Ждане-горе[605], и запись ростовской летописи под 1152 г. о том, как «ростовци», получившие весть о затруднительном положении Ярославля, осажденного болгарами, немедленно вышли, побили болгар и освободили Ярославль. Достоверность первого из них не вызывает сомнений: сведения подтверждаются новгородской записью о тех же событиях, имеющейся в Новгородской 1-й летописи. Равным образом и второе известие не вызывает сомнений: оно дошло до нас в тексте владычного ростовского свода в составе Типографской летописи и подробно рассказывает о событии. Эти драгоценные известия не оставляют сомнения в том, что в Ростове была военная организация, возглавляемая, вероятно, местной знатью, распространявшая свою власть на «областную» территорию. Мы знаем, что городские полки были и в других городах «области»: в Суздале, в Белоозере, позже — во Владимире. Но есть основания полагать, что военно-организующая власть Ростова распространялась на всю «областную» территорию. Так, во-первых, Георгий Симанович, посаженный в Суздале в качестве воеводы-кормильца при малолетнем князе Юрии, считался «ростовским тысяцким». Мы знаем, что Юрий и его семья жили в Суздале. Из Киево-Печерского патерика узнаем, что и Георгий Симанович жил именно в городе Суздале[606]. И тем не менее встречаем достаточно ясные указания на то, что он считался не суздальским, а «ростовским» тысяцким. Это указание не возбуждает сомнений, потому что имеется в Ипатьевской летописи, текст которой первой половины XII в. обычно употребляет термины «Суздаль» и «суздальский» в обобщающем смысле, и если Георгий Симанович назван «тысяцким ростовским», то потому, что тысяча в действительности носила название «ростовской»[607]. Во-вторых, после смерти Андрея Боголюбского произошли события, записанные современником во Владимире, и из подробнейшей записи видно, что центр, руководивший военными силами «области», был ростовским, хотя перед тем почти в течение 20 лет г. Владимир был на положении княжеской резиденции. «Ростовци» пытаются остановить непрошенного князя Михалку и «по повѣлѣнью ростовець» владимирский полк в количестве полутора тысяч человек выехал против «князема». И это было несмотря на то, что во Владимире нарастали настроения, явно враждебные распоряжениям «старейшего» города.

Мы не знаем точно, как и когда образовалась ростовская тысяча; быть может, во времена Ярослава, а быть может, гораздо раньше. Но те сведения, которыми мы располагаем, говорят за то, что предпосылки к образованию военной организации, возглавляемой местной знатью, существовали уже в X в. Выше мы говорили, что материал Сарского городища IX–X вв. однотипен с гнездовским (старосмоленским) и соответствующим слоем старой Ладоги. Под Ярославлем известно большое кладбище гнездовского типа, причем варягам принадлежат только два погребения, и притом не самые богатые; остальная масса погребений принадлежит местным воинам кривичам[608]. Самые древние записи о Ростовской «области» (1024и 1071 гг.) явно свидетельствуют о существовании местной знати («старая чадь», «лучшие»), богатой пашнями («житом») и промысловыми угодьями («скорою» и «рыбой»). Обитатели Сарского городища IX–X вв. имели достаточные возможности и средства, чтобы, подобно военной знати старого Чернигова и старого Смоленска, иметь своих ремесленников. Впоследствии, с развитием свободного городского ремесла, некоторые характерные изделия, аналогичные находимым в Сарском городище, были вытеснены на периферию. По наблюдениям. археолога-исследователя, «украшения в виде „коньков“ и треугольных подвесок в районе костромского течения Волги и в бассейне озер Неро и Плещеева в несколько видоизмененных формах сохраняются вплоть до XII–XIII столетий, удерживаясь, однако, главным образом не в центральных областях этого края, лежащих вокруг феодальных городов, а на периферии, в частности в области костромского течения Волги»[609].

События XI в. застают знать на; территории «области»: «в стране той», по «погостам». Это — местные люди; по крайней мере, у «лучших жен», которых избивали по «погостам» на Шексне, оказалась родня среди «повозников»[610]. Эта знать вызывает против себя озлобление низов населения, что приходится связывать с усилением и распространением поборов. Она обогащается хлебом, «скорою» (мехами), медом, рыбой, как явствует из летописного рассказа. Много позже, в Пермской земле усилением поборов и недовольством населения пользовались волхвы, чтобы вызвать движение языческой реакции. В подобной же роли волхвы выступают в XI в. в. Ростовской, «области», причем восстания, возглавляемые ими, направлены против знати («старой чади», «лучших жен», 1024, 1071 гг.).

Можно полагать, что на рубеже X–XI вв. южнорусская земля играла некоторую, стимулирующую роль в распространении дани, в расширении ростовской территории. Во-первых, в конце X или в начале XI в., в Ростове был посажен Ярослав. Впоследствии он приезжал из Новгорода в Ростовскую «область», усмирил восстание волхвов и «устави землю ту». Возможно, что, подобно тому как Ольга уставляла погосты и дани в Новгородской земле, Ярослав уставлял «погосты и дани» на Северо-востоке. Затем, само название г. Ярославля заставляет думать, в согласии с местным преданием, о деятельности Ярослава. Но значение «Русской земли» на Северо-востоке приходится в данном случае ограничить, хотя русское имя и перешло на Северо-восточный край. Во-первых, территория древней «Русской земли» не знала термина «погост». Он бытовал в Новгородской земле, в Смоленской и на северо-востоке. Очевидно, он существовал там (во всяком случае — на севере) до установления «русской» власти. Во-вторых, пребывание Ярослава в Ростово-Суздальской земле было непродолжительным. Потом он уехал и из Новгорода. С начала XI в. и до конца его (до 1095 г.) никто из «русских» князей в Ростовской земле не сидел. Не сидели там сыновья Ярослава, биографические сведения о которых мы имеем. Не княжил там Святослав Ярославич Черниговский, присылавший туда сборщика дани из «Русской земли». Так же, видимо, поступал и Всеволод. Только раз, судя, по «Поучению» Мономаха, он посылал в Ростов сына Владимира. Епископ из Руси встретил к своей деятельности резко враждебное отношение, как мы говорили выше.

К 70-м годам XI в. территория Ростовской «области» была уже значительной. В ее состав входило Белоозеро, а по Волге от Ярославля и по Шексне лежал ряд погостов. Сам древний город Белоозеро, как показывает летописный текст XI в., был расположен при истоках р. Шексны, что подтверждается летописными известиями более позднего времени[611]. По известиям 90-х годов XI в. ростовская областная территория охватывала «Поволжье» не только от Ярославля до Шексны, но и далее, до р. Медведицы.

К устью Мологи ростовская дань распространилась, повидимому, от Ярославля по Волге; заметим, что впоследствии моложское княжество выделилось из ярославского. Река Сить, по мнению А. А. Спицына, составляла западную окраину Ростово-Суздальской области[612]. К району Углича ростовская дань могла проникнуть от Ярославля, но, вернее, она проникла непосредственно из Ростова р. Устьем и малыми притоками Волги. Впоследствии, с размежеванием епархиальной (между двумя епархиями) и княжеской (с выделением ростовского княжества) территорий, ростовское Поволжье в узком смысле слова (т. е. связанное с ростовским столом и ростовской епархией) обнимало течение Волги от Ярославля до Углича включительно, но не более. Выше по Волге, в район устья Нерли, впадающей в Волгу (другая Нерль впадала в Клязьму), ростово-суздальская дань могла распространиться не непосредственно из Ростова, а с Клещина по р. Перли. К концу XI в. территория ростово-суздальского Поволжья захватывала уже течение р. Медведицы. По летописному рассказу 1096 г., где-то в районе р. Медведицы были ростовские «данници» (сборщики дани). Их «изъимал» двигавшийся из Новгорода Мстислав или, точнее, посланный им «в сторожѣ» Добрыня Рагуилович. Ярослав, брат Олега, захватившего перед тем Ростовскую «область», стоял на Медведице «в сторожихъ», когда к нему пришла весть о том, что «данници» задержаны. Олег и Ярослав отступили «к Ростову»[613]. Последующие события подтверждают, что территория ростово-суздальского Поволжья простиралась на запад до р. Медведицы. В 1134 г. Всеволод, наступавший из Новгорода, вернулся с Дубна. В 1148–1149 гг. Изяслав, пришедший из Новгорода, чтобы обрушиться на ростовское Поволжье, соединился с Ростиславом Смоленским «на усть Медвѣдици», как было решено заранее, причем Ростислав со смоленскими и «русскими» полками подошел к месту встречи «по Волзѣ»[614].

Мы не знаем, когда Белоозеро вошло в состав Ростовской «области». Оно могло войти в первой половине XI в. Но направление (далеко на север), в котором распространялась ростовская дань, нас не удивляет. Белоозеро — страна веси, куда ездили для меновой торговли восточные купцы, — была хорошо известна как богатейшая страна даже в волжской Болгарии X в. Более 100 лет назад академик Френ пришел в обстоятельном специальном исследовании к выводу, что «страна вису» — это белоозерская весь[615]. Вопрос, конечно, нуждается в пересмотре специалистов. Но следует напомнить, что со времен Френа наука обогатилась новыми данными, подтверждающими те сведения, на которые опирался в своем исследовании Френ[616].

Итак, к концу XI в. территория Ростово Суздальской земли тянулась от устья Нерли клязьменской к устью Которосли, впадающей в Волгу, охватывала Поволжье, от устья Которосли до устья Медведицы, и тянулась по Шексне до Белоозера.

Славянское население, обитавшее на ростово-суздальской территории в XI в., было в племенном отношении более или менее однородным. Рубежей между Ростово-Суздальской «областью» и Смоленской, а также между Ростово-Суздальской «областью» и Черниговской еще не существовало. Так как г. Владимир-Залесский был основан только в начале XII в., верхнее течение Клязьмы оставалось и позднее мало населенным, названия поселений и урочищ в междуречье Клязьмы и Волги становятся известными по летописям только в начале XIII в., а сама Москва в середине и в третьей четверти XII в. имела еще несколько названий, — то можно полагать, что в конце XI в. ростово-суздальская дань не проникла еще вверх по течению Клязьмы (выше области устья Нерли). Можно полагать только, что она распространялась по Опольщине, судя по известиям последующего времени и археологическим данным. С северо-запада складывалась новгородская волость Волок-Ламская, известная уже в первой половине XII в. Здесь рубежей с Ростово-Суздальской землей в конце XI в. по всем признакам еще не существовало. С запада, от верхней Протвы к Пахре и по верхнему течению р. Москвы, продвигалась во второй половине XI в. смоленская дань. С юга наступала дань черниговская, двигавшаяся в направлении на северо-восток от территории Сновской тысячи, и в конце XI в. распространялась от р. Жиздры и Воротынска вниз по Оке. Территория по бассейну верхней Клязьмы и р. Москвы была населена в первой половине XII в. почти исключительно вятичами. Начиная с верховьев Клязьмы и далее к северу тянулись поселения кривичей. В первой половине XII в. ростово-суздальская дань распространялась по территории, населенной вятичами.

Вятичи, заселявшие бассейн верхней Оки и Москвы, были известны Мономаху, владевшему Черниговом еще при жизни отца. «Сквозѣ вятичу» он при жизни отца ходил на Северо-восток. Мы знаем также, что «по двѣ зимы» ходил он на вятичей, на Ходоту и к Кордьну ходил «первую зиму»[617]. Часть вятичей в то время уже была черниговской, и естественно было ожидать, что и остальные вятичи будут притянуты Черниговской областью. Но сильным конкурентом Чернигова была Ростово-Суздальская «область». В 1093–1097 гг. произошли события, ускорившие наступление на землю вятичей со стороны Суздаля.

В 1093 г. умер Всеволод, отец Мономаха, и киевский стол занял Святополк Изяславич. Чернигов был уступлен Мономахом Олегу Святославичу, занявшим стол своего отца, а в 1097 г. окончательно утвержден за Святославичами. В руках Мономаха остались Переяславль Русский и Ростово-Суздальская «область». С этого времени Мономах начинает развивать усиленную деятельность на Северо-востоке.

Надо сказать, что Ростов при Мономахе был уже не на р. Саре, а на берегу Ростовского озера, где он стоит и поныне; может быть, Мономах перенес его туда. Там он выстроил церковь св. Богородицы наподобие церкви Печерской. Первую из указанных в «Поучении» поездок Мономаха на Северо-восток приурочивают к 1068–1072 гг. К этим же годам следует относить построение Мономахом в Ростове церкви св. Богородицы[618].

О последующих десятилетиях в жизни Ростова мы мало что знаем. Мономах, повидимому, вплоть до конца XI в. в Ростове не показывался. Но в 1093–1094 гг. он сажает в Ростове своего сына Мстислава, что как раз совпадает по времени с уходом Мономаха из Чернигова[619]. Через два года Мономах переводит Мстислава в Новгород, а княжеской резиденцией делает Суздаль, где сажает своего юного сына Юрия. С этого времени Ростово-Суздальская земля становится предметом усиленного внимания со стороны Мономаха.

Нет сомнения, что Ростов оставался главою «области». Это первенствующее значение Ростова признавал сам Мономах, что явствует из его «Поучения», в котором он под «Ростовом» разумеет всю волость. Так было и ранее: из письма Мономаха к Олегу и из летописного рассказа об Олеге видно, что они «Ростовом» называли всю «волость». В первой, половине XII в. Ростов назывался «Ростовом великим»[620]. А из событий 70-х годов XII в. следует, что во Владимире всю «область» считали «Ростовской», а князя, княжившего во Владимире, называли «великим князем всея Ростовьскиа земли».

Вместе с тем в XI–XII вв. подымается значение Суздаля. В Новгороде именем Суздаля называли всю Ростовскую волость. В первой половине XII в. и ранее в Киеве также называли нередко «Суздалем» всю Ростовскую «область». Это значение Суздаля было связано, очевидно, с ростом суздальского боярства, значение которого особенно ясно обнаруживается впоследствии в событиях, разыгравшихся после смерти Андрея. В чем же выразилось в дальнейшем усиленное внимание, которое стал проявлять Мономах к Ростово-Суздальской земле?

Во-первых, в Ростово-Суздальскую землю он посылает, как мы говорили, в качестве тысяцкого Георгия Симоновича. Напомним, что, согласно древней южнорусской традиции, тысяцкие имели ближайшее отношение к сбору дани.

Во-вторых, Мономах оказывал, по некоторым признакам, руководящее влияние да деятельность Юрия. Так, например, по Патерику, Юрий, подражая отцу, построившему церковь св. Богородицы в Ростове, создал церковь «въ градѣ Суждалѣ, в ту же мѣру»[621]. Здесь идет речь не о церкви св. Спаса, построенной Юрием в Суздале позже, а о церкви св. Богородицы, распавшейся в начале XIII в. («яже по лѣтехъ вся та распадошася»). В начале XIII в. летописец приписывал ее построение Владимиру Мономаху и Ефрему, епископу Переяславля-Русского[622]. Очевидно, Юрий строил ее под руководством отца.

Сам Мономах начал часто ездить в Ростово-Суздальскую землю. Из четырех поездок Мономаха к «Ростову» три падают как раз на изучаемый период, и притом на самое начало XII в. Некоторые сведения показывают, в каком направлении развивал свою деятельность Мономах на Северо-востоке. В 1108 г. он основал г. Владимир-Залесский на Клязьме.

Город Владимир-Залесский впервые упоминается под 988–990 гг. в тексте Владимирского Полихрона[623].

Однако сведения, сообщаемые в этих известиях, о построении города Владимира-Залесского Владимиром Святославичем не соответствуют действительности. Первое достоверное известие о Владимире-Залесском встречаем под 1108 г. в Львовской летописи — о построении г. Владимира-Залесского Мономахом. Прибавление, которого нет в печатном тексте Львова («а заложил его преже Володимеръ Киевскии»), вызвано, очевидно, желанием согласовать это известие с известием того же свода под 988 г. Известие Львовской летописи о построении Мономахом г. Владимира подтверждается, во-первых, данными «Поучения» Владимира Мономаха. В «Поучении» после сообщения о том, что Мономах у Аепы взял дочь, говорится: «идохомъ Смоленьску, и потомь идохъ Ростову». Известие о женитьбе Юрия на дочери Аепа имеется в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях под 6615 (1108) г. и датировано 12 января. Таким образом, подтверждается известие Львовской летописи о пребывании Мономаха в Ростовской земле в 1108 г. Во-вторых, известие Львовской летописи подтверждается статьей рукописи Археографической комиссии, содержащей Новгородскую 1-ю летопись, «А се князи русьтии», где читаем о том, что Мономах поставил Владимир-Залесский, причем сообщаются хронологические данные, указывающие на 1108 г. Известия об основании Владимира-Залесского Владимиром Святославичем такого же, возможно, происхождения, как и ложные известия о том, что им были посланы Федор и Илларион в Ростово-Суздальскую землю[624].

Внешним поводом к построению города послужило, очевидно, нападение болгар на Суздаль в 1107 г. В этом году Юрий был в Киеве, вероятно, вызванный отцом, где отец его женил на дочери половецкого князя. Тем временем болгары, воспользовавшись отсутствием князя (с ним, вероятно, уехал и Георгий Симонович), напали на Суздаль: «сущии же людье въ градѣ не могуще противу ихъ стати, не сущю князю у нихъ». Осажденные решились на вылазку и побили болгар. Из рассказа можно заключить, что на Клязьме укреплений не было[625]. Однако оборона от нападений болгар едва ли была главной целью построения города. Дело в том, что город был построен не ниже впадения. Нерли на Клязьме, а выше, в 10 км от устья Нерли. Таким образом, он охранял подступы к Ростово-Суздальской земле со стороны Черниговской «области». Так правильно понимали дело историки Н. Барсов и С. Ф. Платонов. Основание Владимира-Залесского, по мнению С. Ф. Платонова, как бы предваряло основание Москвы. «Следя по летописям за первыми судьбами Москвы, — писал С. Ф. Платонов, — мы прежде всего встречаем ее имя в рассказах о военных событиях эпохи. Москва — пункт, в котором встречают друзей и отражают врагов, идущих с юга. Москва — пункт, на который прежде всего нападают враги суздальско-владимирских князей. Москва, наконец, — исходный пункт военных операций суздальско-владимирского князя, сборное место его войск в действиях против юга. К Москве поэтому смело можно применить указание, сделанное Н. П. Барсовым относительно Владимира-на-Клязьме. По словам Барсова, он был построен „едва ли не в видах ограждения Ростово-Суздальской земли со стороны Черниговского порубежья“»[626]. Имея в виду сказанное нами выше, получаем основание полагать, что начало распространения ростово-суздальской дани на вятичей было положено Мономахом. Постараемся точнее определить, когда и как ростово-суздальская дань распространилась на территорию северо-западных вятичей.

В Ипатьевской летописи под 1149 (6656) г. читаем, что Владимир Давыдович и Святослав Ольгович стали «въ своихъ вятичѣхъ, ожидаюча и зряча, что ся тамо учинить межю Гюргемъ (Юрием) [и] Изяславом». Они предполагали итти «на Вятичѣ к Ростову». Как можно понять из рассказа, сфера владения вятичами уже была разграничена. Крайним черниговским поселением на севере, по летописным данным, служил Колтеск, расположенный на Оке, где ныне с. Колтово, между реками Каширкой и Лопасней. Из летописи видно также, что через Колтеск ходили из Черниговской земли в Ростово-Суздальскую, как показывает Ипатьевская летопись под 1146 г. Путь этот шел к р. Москве или к р. Яузе и (у Мытищ) к р. Клязьме или к р. Мерской, или Нерской, и этим притоком р. Москвы и волоком к р. Клязьме. Летопись знает «Волочек», находившийся на р. Мерской или близ нее, не очень далеко от Клязьмы[627]. Устьмерска упоминается под 1207 г. в Лаврентьевской летописи: «князь же великыи приде отъ Коломны на Устьмерьскы». Коломенская волость Устьмерска упоминается в завещании Калиты[628] (в XII в., как известно, Коломна была рязанской). Селение Устьмерску знают грамоты XVI в.[629] «Устьмерский стан» описывают писцовые книги, причем в Устьмерском стану отмечают: «пуст., что было слц. Мытищево»[630]. Летопись отмечает и другие географические названия этого района (Литова, р. Дроздна, впадающая в Клязьму близ Мерской). Черниговская дань не распространилась далеко к северу от Оки и остановилась приблизительно там, где показывают черниговскую окраину летописные известия 40-х годов XII в.

Таким образом, к 40-м годам XII в. здесь образовался черниговско-суздальский рубеж. Как далеко он проходил от Оки? Некоторые данные получаем при рассмотрении местоположения с. Голубина, упомянутого в Воскресенской летописи под 1207 г. Нельзя согласиться с мнением Надеждина и Неволина, что Голубино и Волочек лежали на левом, северном берегу Клязьмы. В летописи говорится, что Волочек лежал где-то на Мерской и что оттуда Георгий посылал полк «за реку Клязьму». В Волочек приехал из Голубина. Следовательно, Голубино лежало южнее или юго-восточнее р. Клязьмы. Георгий шел по следам рязанского князя Изяслава. Откуда Георгий пришел в Волочек? Узнав о том, что Изяслав и Михаил воюют «села около Мозквы», он поехал против них из Владимира; вероятно, ехал он через Москву и там получил сведения, что враг около Голубина. Но в Голубине он их уже не застал, а узнал, что Изяслав «на Мерске», а Михаил «на Литове». Не удалось ему настигнуть их и на Мерской, и, как мы говорили, он послал полк «за реку Клязьму». Таким образом, данные летописи вполне допускают, что летописное Голубино лежало на месте большого села Голубина, расположенного при р. Выдре, в б. Московской губернии Серпуховского уезда, в 50 км от уездного города, в настоящее время — Михневского района Московской области[631]. К западу от Москвы шло смоленское порубежье, а в юго-западном направлении соседями оказались не только смоленские поселения, но и черниговские, так как нижняя часть течения Протвы была захвачена Черниговом. Верхняя половина Протвы находилась в смоленских руках, и грамота Ростислава Смоленского (1151 г.) отмечает лежавший здесь погост Беницы. Однако во второй половине XII в. или в первые десятилетия XIII в. Чернигов распространил свою дань и выше по Протве, судя по тому, что во власти Рязани, отнявшей после татарского нашествия у Чернигова часть владений, оказались Лужа, Боровск и Верея, перешедшие впоследствии к Москве[632].

Если к 40-м годам XII в. образовался суздальско-черниговский рубеж, то распространение дани на вятичей, обитавших по р. Москве, следует относить к более ранним временам и связывать начало этого дела с деятельностью Мономаха на Северо-востоке. Москва первоначально могла быть «становищем», «станом», где князь останавливался со своей семьей, со своей дружиной, когда был в полюдье. По крайней мере знаем достоверно, что «город» Дмитров был заложен Юрием двумя (?) годами раньше, там, где князь останавливался во время «полюдья»[633].

Вместе с тем в северо-западном направлении в первой половине XII в. не было значительного продвижения. Поволжье выше Медведицы оставалось как бы нейтральной территорией или в сфере влияния Новгорода. На Холохольне и позже, когда Верхнее Поволжье было присоединено к Ростово-Суздальской «области», хозяйничали новгородцы. С Верхнего Поволжья можно было проникнуть в самое сердце Ростово-Суздальской земли — к Переяславлю, к Ростову. Но Мономах держал и в Смоленске и в Новгороде своих сыновей, и ему не представлялось существенным в интересах военной безопасности Ростово-Суздальской земли распространять ростово-суздальскую дань в северо-западном направлении. Сам он приезжал в начале XII в. в Ростовскую землю через Смоленск, т. е. следовательно, по верхней Волге, о чем говорят и его собственные слова: «усрьтоша бо мя слы (т. е. послы) отъ братья моея на Волзѣ»[634]. Только по смерти Мономаха отсюда начались нападения на Ростово-Суздальскую землю (1134, 1135, 1148–1149, 1180–1181 гг.).

В 1134 г. новгородцы решили воспользоваться тем, что Ростово-Суздальская земля была временно уступлена Юрием и там не было князя. По Новгородской 1-й летописи Всеволод, сидевший в Новгороде, хотел «в Суждали» посадить своего брата. Новгородцы шли верхней Волгой и затем, повидимому, по р. Нерли к Переяславлю. На «Ждане горе», находящейся на р. Кубре, притоке Нерли, «ростовци» нанесли новгородцам поражение[635]. Ростовцы оказались в состоянии сами, без князя, организовать, оборону. События 1135 г. обнаружили, что подступы к Переяславлю не были укреплены, не было укреплено и устье Нерли. По Никоновской летописи Кснятин (Константин) при устье Нерли был построен Юрием Долгоруким. Известие помещено под 1134 г. Но в 1133–1134 гг. Юрий был в Киевщине. О возвращении Юрия «Ростову» Ипатьевская летопись передает вслед за известием о битве на Ждане-горе. Таким образом, г. Кснятин при устье Нерли мог быть им построен только после битвы ростовцев с новгородцами в 1135 г., по возвращении его в Ростово-Суздальскую землю.

Тогда же, возможно, Юрием были построены и некоторые другие «городки» из числа упомянутых в рассказе о событиях 1148–1149 гг. Разрыв с Изяславом Киевским и прекращение уплаты дани в «Русскую землю», политика Юрия в Новгороде, желание навязать новгородцам своего сына, враждебное отношение к Святополку, сидевшему в Новгороде, привели к войне 1147 г. Юрий воевал «новгородские волости», взял Новый Торг и «всю Мсту», задерживал новгородских «гостей», творил новгородцам «пакости на путех». Новгородцы обвиняли Юрия, что он захватывает их «дань»[636]. Может быть, он собрал дань и на Верхнем Поволжье. В ответ Святополк пытался предпринять поход в 1147 г., а зимой 1148–1149 гг. Изяслав с Ростиславом Смоленским нагрянули на Поволжье, о чем мы говорили выше, и опустошили берега по обеим сторонам Волги, «много» воевали «людье Гюргево», от Кснятина пошли к Углечу и далее к Мологе, «попустошили» до Ярославля и увели 7000 пленных. При этом летопись отмечает, что было взято шесть «городков»[637].

Итак, к середине XII в. выяснилось стратегическое значение территории Верхнего Поволжья. Но, видимо, ни при Юрии, ни при Андрее Боголюбском северо-восточная «держава» не была еще достаточно сильной, чтобы овладеть всем Верхним Поволжьем до р. Вазузы, как сделал это позже великий князь Всеволод. К середине XII в. ростово-суздальская дань несколько продвинулась к северу от Москвы, распространившись в бассейн р. Сестры, где в 1154 г. на р. Яхроме был основан г. Дмитров. Два года (?) спустя была укреплена Москва, лежавшая на окраине вятичской зоны, тянувшейся по бассейну Оки. Район Москвы был довольно населен. Курганы вятичей тех времен находятся и поныне к северу от Москвы (в Митине, Тушине, Никольском, Болшеве, Пушкине), к западу (в Черневе, Ангеловке, Немчиновке), к югу (в Дьякове, Царицыне, Чертанове) и к востоку (в Косине, Троицком и т. д.). Довольно много вятичских курганов раскопано на окраинах города, в современной городской черте Москвы[638]. Нет ничего удивительного, что уже при Юрии Долгоруком здесь был, как мы предположили, сопоставляя известия о Дмитрове, хозяйственно-административный центр, становище, где князь, останавливался при объезде, находясь «в полюдьи». Уже в X в., как показали раскопки в Зарядье, здесь, на берегу Москвы-реки существовало селение[639]. С этим вполне согласуется известие 1147 г. о том, что Юрий Долгорукий здесь давал «обед силен» своему союзнику Святославу Ольговичу и его дружине. Этот центр — Москва — находился в XII в. недалеко от границ княжеств Смоленского, Черниговского и Рязанского; на север пролегал путь в Новгород. Понятно, что именно здесь было поставлено по приказу Юрия укрепление: на устье Неглинной, выше р. Яузы. Крепость Москва Юрия Долгорукого помещалась, видимо, на Боровицком холме, в юго-западной части нынешнего Кремля. Если год, указанный Тверской летописью (1156), верен, в чем можно сомневаться, то надо предполагать, что непосредственно строил укрепление не сам Юрий, а сын его Андрей, еще ранее связанный с Кучковичами, как явствует из статьи Археографической рукописи[640].

Освобождение Новгорода от господства юга, запечатлено в словах Комиссионного списка Новгородской 1-й летописи, относящихся к дани, ранее платившейся Новгородом в Киев: «еже не дають». К сожалению, неизвестно, когда именно Новгород освободился от этой дани. Вероятно, это произошло не сразу. Еще южное известие середины XII в. упоминает о ней[641]. Ростово-Суздальская земля освободилась от дани в «Русскую землю», как мы видели, при Юрии Долгоруком. Но это освобождение не было прочным. К концу своей жизни Юрий переехал на юг, в Киев, разместив своих сыновей на юге и Андрея в Вышгороде, сохранив за собою обладание Ростово-Суздальской землей. Таким образом, господство «Русской земли» над Северо-востоком должно было по сути дела возобновиться, что, конечно, не отвечало интересам ростово-суздальского боярства. В свете этих отношений понятны последующие события: переезд Андрея на Северо-восток «без отнѣ волѣ», т. е. против желания отца; интриги в этом событии Кучковичей («его же лестью подъяша Кучковичи»), принадлежавших не к южным, а к числу северо-восточных, «суздальских» бояр, некоторые из которых оказались размещенными по «городам» и «селам» на юге в последние годы жизни Юрия, о чем прямо свидетельствует Ипатьевская летопись; избрание по смерти Юрия князя Андрея «ростовцами» и «суздальцами», т. е. руководящими слоями Ростово-Суздальской «области», знатью Ростова и Суздаля («ростовци и суждалци, здумавше вси, пояша Аньдрѣя сына его старъйшаго, и посадиша и в Ростовѣ на отни столѣ и Суждали»); попытки Андрея добиться учреждения на Северо-востоке особой митрополии (РИБ, VI). Старейшинство было оторвано от киевского стола. С этого времени скорее можно было думать, что идея общерусского господства будет перенесена на Северо-восток, чем о возобновлении преобладания «Русской земли» над Северо-востоком.

Территория Ростово-Суздальской земли формировалась несколько позже большинства других «областей»: значительная часть ее территории образовалась во второй половине XII и первой половине XIII в., в эпоху господства феодального способа производства. Северо-восточному князю приходилось в первую очередь быть князем, радеющим о том, чтобы обеспечить эксплоатацию смердов и «блюсти» их, распространить ростово-суздальскую дань и суд, хотя дань как источник обогащения знати в эту эпоху не играла той роли, какую она играла раньше. В этом отношении его деятельность отвечала интересам «ростовцев» и «суздальцев». Но в отмеченную эпоху характер княжеской власти меняется, и уже поведение Андрея со временем вызвало против него озлобление тех самых Кучковичей, которые раньше имели влияние на его поступки, Андрей стал избегать боярского окружения и удалил «мужей отца своего передних». Он выбрал своей резиденцией г. Владимир и старался возвысить этот «пригород», а потом удалился в Боголюбово. Но забота о всей «области» в интересах правящего класса, о распространении суда и дани, об эксплоатации смердов оставалась главной заботой владимирского князя[642].

В событии времен Боголюбского обнаруживается значительное продвижение ростово-суздальской территории в двух направлениях: на севере — в Заволочье, на юго-востоке — от нижней Клязьмы до Заволжья. В обоих случаях продвижение вызывала деятельность владимирского князя.

Если мы взглянем на карту Ростово-Суздальской земли XII–XIII вв., то увидим, что новгородские владения на Сухоне и близ Сухоны как бы разделяют ростовские владения на нижней Сухоне (Устюг) и ростовские владения на Белоозере. Как это случилось? Как Ростово-Суздальская «область» могла допустить, чтобы ее владения на Сухоне были отрезаны новгородскими погостами? Вопрос решается просто. Оказывается, что Новгород вышел на Сухону (с севера, как мы видели) раньше Ростова. В самом деле, уже по грамоте Святослава 1137 г. новгородцы имели становище «у Вели» и, южнее, становище «у Тотьмѣ» на р. Сухоне. Вместе с тем первые известия об Устюге появляются только в первой половине XIII в.; о «суздальских» смердах в Заволочье новгородские источники говорят не ранее 60-х годов XII в.; к этому же времени относятся и первые столкновения новгородцев с Ростово-Суздальской землею из-за дани в Заволочье. Самое раннее известие, которое позволяет подозревать, что дело идет о споре за дань на север, относится к 1149 г., когда новгородские сборщики («даньници») двигались «въ малѣ», о чем проведал Юрий. Он послал князя Берладского «с вой», и новгородцы стали «на островѣ», а «они, противу ставше», начали «городъ чинити въ лодьяхъ», и на третий день произошло побоище и много полегло «обоихъ»[643]. Но достоверно мы не знаем, где разыгрались эти события и куда шли новгородские «даньници»; об этом Новгородская 1-я летопись умалчивает. Таким образом, распространение ростовской дани в Заволочье имело место в 50–60-х годах XII в., во всяком случае едва ли раньше 30–40-х годов, когда новгородцы уже обосновались на Сухоне.

В Важский край новгородцы проникали как бы с двух сторон. Во-первых, с северо-запада, с Моши на Вель, где позже сидел «владычный волостель», откуда, очевидно, верхней Вагой они спустились на Сухону (Тотьма), и, во-вторых, с Двины вверх по Ваге в Шенкурье, ибо Шенкурье с Подвиньем вплоть до Ваймуги составляло один погост, а Вель лежала за пределами Шенкурского погоста. Как могли ростовцы удовлетворить свое стремление к богатому Заволочью? Они могли обойти новгородцев на Сухоне (Тотьму) и с Сухоны (ниже Тотьмы) распространить свою дань в бассейн Ваги, с юго-востока от новгородских владений в Шенкурье и на Вели. Здесь оставались неосвоенными плодородные места по pp. Кокшенге и Устью. Нет никакого сомнения, что дело происходило именно так.

По грамоте 1314–1320 гг. «ростовские межи» проходили где-то к югу от Паденги и Селенги, что уже заставляет искать их в районе Устья и Кокшенги[644]. В грамоте Святослава реки Устье и Кокшенга не отмечены новгородскими становищами. Таким образом, эти места никогда не принадлежали новгородцам, как ошибочно полагал М. Едемский, автор специальной статьи, посвященной истории Кокшенского края[645]. Наш вывод подтверждается также тем, что по актам первой половины XVI в. и летописям территория по pp. Кокшенге и Устью и места по верхней Ваге принадлежали к Устюжской земле[646]. Ростовская дань проникла сюда именно с Сухоны, и путь этот хорошо известен летописям. Он шел с Городишны к верховьям Кокшенги, на которой известия XV в. отмечают «градки» и «городок Кокшенгский». Так с Сухоны в XV в. ходили на Кокшенгу, на Селенгу и к Ваге[647].

Близ Кокшенги и ныне лежит «Ростовский погост Рожества Богородицы». Известен еще «Ростовский Вознесенский погост» на Вели. Но, к сожалению, мы не знаем, когда эти погосты возникли[648]. Проникала ли в то время ростовская дань в места на Вели и в верховья Ваги, неясно; во всяком случае в этом можно сомневаться.

Столкновения ростовцев с новгородцами из-за Заволочья были неизбежны. Во-первых, владения новгородцев и ростовцев лежали чресполосло. Во-вторых, новгородцы были непрочь собирать дань и с «суздальских смердов», существование которых в Заволочье они все же признавали; о том и другом свидетельствует Новгородская 1-я летопись. В-третьих, новгородцы стремились ходить за данью в Заволочье кратчайшим путем, т. е. через белозерские владения ростовцев.

Под 1166 г. Лаврентьевская летопись отмечает: «тое же зимы иде Мстиславъ за Волокъ». О каком Мстиславе идет речь? В Новгороде в то время сидел князь Святослав. Мстислав Георгиевич, брат Боголюбского, был изгнан другими братьями из Ростово-Суздальской земли ростовцами, ушел в Царьград, где получил «волость»[649].

Таким образом, Мстислав, помянутый под 1166 г., мог быть только сыном Боголюбского, о котором ниже, под 1168 г., мы читаем: «тое же зимы посла князь Андрѣи ис Суждаля сына своего Мстислава на кыевьскаго князя Мстислава с ростовци и володимерци и суждалци». Посылка Андреем сына «за Волок» тем более представляется значительным событием, что ни Андрей, ни отец его Юрий никогда, сколько нам известно, не ездили на север и даже в северные ростовские города Ярославль, Углич и Белоозеро, как будто те были в непосредственном ведении ростовцев[650]. Не слышно о построении там этими князьями церквей или укреплений. Область деятельности Юрия, например, захватывала районы р. Нерли клязьменской, Опольщину, р. Нерли волжской, Москвы и Яхромы (Суздаль, Кидекша, Владимир, Юрьев-Польский, Переяславль новый, К снятии, Москва, Дмитров).

Спустя три года (в 1169 г.) разыгралось побоище с новгородскими сборщиками дани, ходившими «за Волок». По рассказу Синодального списка Новгородской 1-й летописи, Даньслав Лазутинич пошел из Новгорода «за Волок даньникомь съ дружиною». Андрей Боголюбский проведал об этом и прислал на него «пълкъ свои», и они бились. Из новгородской летописи, сохранившейся в более поздней редакции, узнаем, что дело происходило «на Белѣозерѣ»[651]. Как сообщает Синодальный список, новгородцев было меньше, но «суждальць» полегло значительно более; все же новгородцы отступили. Потом они воротились («и опять воротивъшеся») и взяли «всю дань», а «на суждальскыхъ смьрдѣхъ другую». События эти послужили одной из причин похода на Новгород, организованного Андреем тогда же, «на зиму», причем был послан тот самый Мстислав, который за три года перед тем ходил «за Волок».

Другое направление, в котором ростово-суздальская территория в течение XII в., к началу 70-х годов, значительно расширилась, было направление от нижней Клязьмы на восток, к Заволжью.

Под 1172 г. в летописи впервые встречаем упоминание о г. Городце-Радилове на Волге[652]. Он лежал на месте слободы Городец, ныне — города, районного центра Горьковской области, расположенного на левой, восточной стороне Волги, в 53 км от Горького на сев-северо-запад. Остатки валов и местоположение древнего Федорова Богородичного монастыря заставляли думать, что древний Городец лежал на левой стороне Волги, что требует проверки. Городец был расположен выше устья Оки; поэтому возникает вопрос: не был ли Городец основан со стороны Ярославля, не появился ли он в результате продвижения ростово-суздальской дани с северо-запада? Знакомство с показаниями источников вынуждает решительным образом отвергнуть эту мысль. Дошедшие до нас сведения о Городце показывают, что Городец лежал там, где, на противоположной стороне Волги, выходил путь от Владимира, Боголюбова, Суздаля и Ростова к среднему течению Волги. По этому пути двигались войска, когда шли на волжских болгар, и здесь, очевидно, находили продовольственную базу. В самом Городце стоял военно-транспортный флот. Войска подходили на конях. В Городце часть войск погружалась в «лодьи» и «насады». Дорога соединяла Волгу у Городца с устьем Нерли клязьменской и подходила к Боголюбову у р. Сурамли. На пути лежало село или урочище Омут[653]. Любопытно, что к устью Оки подходили от Городца: в XII и в начале XIII в. при устье Оки еще не было соответствующей военной базы. В 1220 г. Юрий и Василько Ростовский сходятся в Городце. В 1172 г. князь Мстислав Андреевич сначала вышел к Городцу, а затем уже спустился вниз к устью Оки, где его ожидали князья муромский и рязанский[654].

Во второй половине XII в. Городец имел уже более или менее значительное население, так как в 1186 г. Всеволод посылал на болгар «воеводы свои с городчаны» и «городчане» принимали также участие в Лшшцкой битве (1216 г.) на стороне Юрия Всеволодовича[655].

Трудно сказать, когда ростово-суздальская территория распространилась от нижней Клязьмы к Заволжью. Еще в начале XII в. укреплений на Клязьме не было, судя по известию о нападении болгар на Суздаль в 1107 г.; вероятно ростово-суздальские владения не заходили тогда далеко на восток от устья Клязьмы; зато в районе Суздаля болгары нашли «погосты» и «села»[656]. Продвижение, повидимому, началось при Юрии, ходившем в 1120 г. на болгар. Но основание Городца вернее относить предположительно к 1164 г., ко времени первого похода Андрея Боголюбского «на Болгары». Он не только служил военной базой при движении против болгар, но и охранял подступы к верхней Волге (ср. нападение болгар на Ярославль в 1152 г.).

Время основания Стародуба и Гороховца нам неизвестно. Стародуб лежал там, где ныне Клязьминский городок, на правом берегу Клязьмы. Первое упоминание о нем встречаем под 1218 г. в Лаврентьевской летописи. Ниже по течению Клязьмы, тоже на правой стороне реки, был укреплен Гороховец, упомянутый в Лаврентьевской летописи под 1239 г. как «град святыя Богородица», т. е. город, доходы с которого шли в пользу церкви св. Богородицы во Владимире[657]. Под 1176 г. в Лаврентьевской летописи рассказано, что Ростиславичи отнимали у владимирской церкви св. Богородицы «городы ея и дани». Не исключена возможность, следовательно, что Гороховец существовал уже в то время как «град святыя Богородица». О времени основания Нижнего Новгорода запись сохранилась. Под 1221 г. читаем, что Юрий «заложи градъ на усть Окы и нарече имя ему Новъградъ»; по сравнению с Городцом он был, действительно, новым городом. «За Новымгородом» начинались «пределы мордовские», как написано в летописи под 1228 г. Но нет нигде прямых указаний, чтобы суздальская дань (муромская дань распространялась на Мордву уже в начале XII в.) охватывала мордовские поселения: летопись говорит только о победах над мордвою ростово-суздальских князей и упоминает Пуреша, «ротника Юргева», т. е. союзника или вассала великого князя владимирского[658].

Важным этапом в истории образования ростово-суздальской «областной» территории было присоединение Верхнего Поволжья, предопределившее образование княжеской «части» на Волоке-Ламском и в Торжке.

Древнейший из сохранившихся договоров Новгорода с великими князьями владимирскими — договор с великим князем Ярославом Ярославичем, составленный в 60-х годах XIII в., предусматривает, что великий князь на Волоке-Ламском и Торжке держит тиуна «на своей части», а новгородцы — «на своей»[659]. Грамота в начале и в конце делает ссылки на дедов и отцов и на великого князя Ярослава Всеволодовича, что вынуждает поставить вопрос, не сложились ли эти отношения владения Волоком и Торжком при Ярославе Всеволодовиче или при его отце.

Нам представляется, что правильное выяснение обстоятельств возникновения этих «частей» может быть дано только при рассмотрении этого вопроса в связи с вопросом, выдвинутым впервые в настоящем исследовании, — о присоединении Верхнего Поволжья к ростово-суздальской «областной» территории. С присоединением Верхнего Поволжья Волок-Ламский оказался в значительной мере оторванным от Новгорода, и его положение существенным образом изменилось. С другой стороны, территория Торжка была теперь в непосредственном соседстве с территорией суздальского Поволжья. В руки владимирских князей перешла территория, лежавшая на стыке трех «областей», «самостоятельных полугосударств»: Ростово-Суздальской, Смоленской и Новгородской.

Когда же Верхнее Поволжье было присоединено к ростово-суздальской территории? Это совершилось не ранее 1181 г., времени битвы при р. Влене. Из летописного описания битвы можно заключить, что к 80-м годам XII в. при устье Тверцы еще не было суздальской крепости, что ростово-суздальская территория только несколько расширилась, захватив течение Волги между Дубной и устьем Тверцы, что где-то в районе Дубны были суздальские «города», которые новгородцы встретили при своем движении на Переяславль-Залесский. Напомним, что в 1180 г. Святослав, внук Ольгов, «из Руси» и сын его Владимир из Новгорода пошли на Ростово-Суздальскую землю. Соединились они на Волге при устье Тверцы. Оттуда пошли на Персяславль-Залесский и на пути («и оттолѣ идуще») положили «всю Волгу пусту» и пожгли «города»[660]. С Волги они свернули в районе Дубны. Река Вленя — левый приток Дубны, протекающий по б. границе Московской и Владимирской губерний. Таким образом, территория между Дмитровом и Волгой уже была к тому времени суздальской. В 40 км от Переяславля-Залесского, на р. Влене, они были остановлены.

Так как из известия под 1208–1209 гг. узнаем о существовании г. Твери, принадлежащего к владениям великого князя Всеволода, а запись о Липецкой битве под 1216 г. обнаруживает существование при устье Вазузы суздальского Зубцова и описывает места по р. Шоше, как принадлежавшие к ростово-суздальской территории, то присоединение Верхнего Поволжья могло свершиться только в последней четверти XII или в самом начале XIII в. Как раз в 90-х годах XII и в начале XIII в. Всеволод властно распоряжался Новгородом; и присоединение Верхнего Поволжья к ростово-суздальской территории, что ущемляло преимущественно интересы новгородцев, вернее всего относить именно к этому времени. Труднее определить, когда были выделены «части» на Волоке-Ламском и в Торжке; возможно, что окончательно — позднее, при великом князе Ярославе Всеволодиче, хотя под 1196 г. мы читаем в Синодальном списке Новгородской 1-й летописи, что Ярослав Владимирович, изгнанный из Новгорода, княжил в Торжке, «въ своей волости»[661].

К XIII в. ростово-суздальская дань распространилась также далеко на северо-восток, на обширнейшую территорию. Она охватывала район к юго-западу от Костромы по р. Солонице, район г. Костромы и распространилась вверх по р. Костроме, проникла на Галицкое озеро и оттуда перешла на р. Ушку. Ряд данных показывает, что ростово-суздальская дань на Унжу проникла не с Волги, не с юга, а северо-запада, со стороны Галицкого озера. Во-первых, Унжа впоследствии входила в состав Галицкого княжества. Во-вторых, о поселениях и городах, расположенных по Волге между Костромой и устьем Унжи, впадающей в Волгу, сведения появляются не раньше второй половины XIV в. (Плесо, Кинешма, Юрьевец). В-третьих, территория Костромского княжества не доходила до р. Унжи, и по течению р. Волги занимала пространство от устья Солоницы до р. Елнаты.

Так как о г. Унже говорится уже под 1219 г., надо полагать, что ростово-суздальская дань распространилась на территорию Нерехты, Соли Великой и Галича-Мерьского в течение второй половины XII и начала XIII в., но но раньше. В середине XII в., судя по известию о нападении болгар на Ярославль в 1152 г., восточнее Ярославля «городов» на Волге не было. Можно предполагать, что расширение ростово-суздальской территории в этом направлении было связано в какой-то мере с деятельностью Всеволода и сына его Ярослава Переяславского. Под 1214 г. в Летописце Переяславля-Суздальского и под 1213 г. в Воскресенской летописи впервые названа Кострома в качестве города, тянувшего не к Ростову, а к Владимиру-Залесскому. По данным летописи, в состав владений Ярослава Переяславского входили Тверь, Дмитров и Нерехта.

Распространение дани на Нерехту и Соль Великую отчасти обусловливалось, повидимому, экономическим значением этих мест, известных впоследствии соляными варницами. По данным XIV–XVI вв., юго-западная часть Костромского княжества была наиболее заселенной. Под 1214 г. впервые упоминается в Летописце Переяславля-Суздальского «Нерохъть», т. е. Нерехта, ныне город Костромской области на р. Солонице. Тот же Летописец Переяславля-Суздальского называет под тем же годом Соль Великую, как принадлежавшую к владениям великого князя владимирского. Она лежала, где ныне посад Большие Соли, на нагорной стороне Волги, в 3 км от устья Солоницы. Под 1219 г. великокняжеский владимирский свод Юрия (в составе Воскресенской летописи) говорит об Унже как о городе, к которому прошли болгары от Устюга, но были отбиты унжанами; а под 1238 г. летопись впервые упоминает Галич-Мерьский, в качестве окраинного места, куда доходили от Волги татары. («доже и до Галича Мерьскаго»).

На Сухону ростово-суздальская дань вышла не с Костромы и Унжи, а с запада, с Шексны, как мы видели выше. Нет сомнения, что и Устюг был выдвинут как форпост на северо-востоке, со стороны древних ростовских владений на Белоозере и Шексне, а не со стороны Унжи или Костромы. Об этом свидетельствует древняя связь Устюга с г. Ростовом[662]; к северу же от Костромы и Унжи лежали новгородские владения на Сухоне и близ Сухоны (Вологда, Тотьма). Устюг на Сухоне и Унжа на р. Уиже составляли северо-восточную окраину ростово-суздальских владений. Данных о распространении ростово-суздальской дани на верхнюю Двину мы не имеем. Акты первой половины XVI в. и летописи не называют волостей на Двине, принадлежащих к Устюжской земле[663], хотя отдельные места на Двине могли быть захвачены устюжанами. К сожалению, мы не знаем, когда возник «Ростовский Троицкий погост», расположенный на правом берегу Сев. Двины, примерно в 40 километрах выше впадения в Двину Ваги[664].

Нет оснований утверждать, что ростово-суздальская дань перешла на Вятку, куда впоследствии распространилась дань великих князей московских.

Рассмотрение процесса дробления территории «областей»-полугосударств не входит в нашу задачу. В XIII в., когда еще не вполне закончилось формирование территории самостоятельного Ростово-Суздальского полугосударства, уже появились признаки его территориального дробления.

* * *

Подведем некоторые итоги. Уже в XI в. территория Ростовской «области» растянулась длинной, неровной лентой на громадном пространстве, от устья Нерли Клязьменской до Белоозера, захватывая Поволжье от Ярославля до Медведицы. С образованием местной знати и военной организации в Ростове было связано образование подвластной территории, распространение погостов, а усиление феодальной эксплоатации вызывало сопротивление со стороны низов населения, восстание против тех, кто обладал землями и промысловыми угодьями. Ростов и Суздаль не являлись географическими центрами «областной» территории XI в. В этом отношении история образования территории Ростово-Суздальского полугосударства подтверждает выводы и наблюдения, сделанные нами при рассмотрении истории образования территории других «областей». Термин «погост» (их мы видим и под Суздалем, и по Волге, и по Шексне) не был принесен с «русского» юга, но сохранившиеся летописные известия заставляют предполагать некоторую стимулирующую роль южнорусской земли в лице Ярослава и позже в лице Мономаха, в распространении ростово-суздальской дани, в расширении территории. Получив своего князя, Ростово-Суздальская земля вскоре выходит из состояния подчинения «Русской земле».

В первой половине XII в. к Ростово-Суздальской земле прирастают обширные пространства на юго-западе, заселенные преимущественно вятичами, с центром в Москве. В 40–60-х годах XII в. ростово-суздальская дань нроникаст в Заволочье, где захватывает места по pp. Кокшенге и Устью, конкурируя с новгородской в Важском крае. К 70-м годам, в течение XII в., ростово-суздальская территория значительно расширяется в юго-восточном направлении, от нижней Клязьмы к Заволжью, где на берегу Волги вырастает Городец, а позже, в первой половине XIII в., при устье Оки образуется другой центр — Нижний-Новгород. В конце XII — начале XIII в. к ростово-суздальской территории присоединяется территория по Верхнему Поволжью, на пространстве от Медведицы до Вазузы, что предваряет образование великокняжеских (суздальских) «частей» на Волоке-Ламском и в Торжке, а при устье Тверцы вырастает новый центр — Тверь. Наконец, ростово-суздальская дань проникает в богатые соляными промыслами места по Солонице и к Соли Великой и в течение второй половины XII в. и первых десятилетий XIII в. охватывает костромской район течения Волги, течение р. Костромы и места по Галицкому озеру, откуда переходит на Унжу. К началу XIII в. при устье Юга на Сухоне вырастает Устюг как крайний на северо-востоке форпост со стороны ростовских владений.

Загрузка...