«В тени Лубянки…»

Послесловие

27 декабря 1945 года отец Леопольд Браун, передав дела новому настоятелю, выехал из Советского Союза, вернувшись в США глубоко изменившимся человеком. Борец по природе, теперь он таял, как свеча, подожженная с обоих концов. Только через два года он оправился от московских испытаний и смог вернуться к священническому служению: его берегли, не поручали дел, требовавших много сил. Похоже, вся его жизненная энергия ушла на эти двенадцать лет, проведенных в Москве в качестве капеллана американского посольства и настоятеля церкви Святого Людовика, и до самой смерти его преследовали воспоминания о страшных годах сталинизма. Он написал мемуары, свидетельствуя в них об ужасах коммунизма. 18 июля 1964 года этот исповедник веры скончался.

26 октября 1945 года в Москву прибыл священник-ассумпционист Джордж Антонио Лаберж[197], американец французского происхождения, став настоятелем церкви Святого Людовика Французского. С победоносным окончанием войны у верующих появились надежды на смягчение религиозной политики властей. Весной 1946 года в церкви Святого Людовика Французского прошло первое послевоенное празднование Пасхи, и Алиса Отт написала об этом епископу Пию Неве: «В Пасху 1946 года, впервые с 1923 года, мы звонили в колокола. Это было удивительно для всех. Многие плакали. С тех пор мы расплачиваемся за это каждое воскресенье»[198]. Расплата за «дерзость» была тяжелой, об этом Алиса Отт позднее писала уже из лагеря: «Когда я приходила во французскую церковь, то меня ежедневно встречали двое мужчин, которые расхаживали по двору и ко мне обращались со следующими словами: „Мы скоро закроем твою церковь, а тебя арестуем“».

Весной 1946 года «железный занавес» задернулся окончательно, и в стране началась новая истерия шпиономании. США превратились в главного врага, так что с первых же дней пастырского служения отца Антуана чекисты собирали компромат о его «антисоветской деятельности». Об этом регулярно информировали те же «добровольные помощники» в доме и в церкви, правда, «господина профессора» уже не было, его отправили в лагерь. Горничная отца Антуана показала, что знает его как «антисоветски настроенного человека», что «ему не нравится советский строй, что советская власть содержит в тюрьмах много народа, пострадавшего от большевиков», что, показав на здание НКВД на Лубянке, он заявил — «здесь томятся жертвы большевиков, нужно за них помолиться». И они в церкви молились за этих жертв. На другом допросе она показала, что летом 1946 года отец Антуан Лаберж в присутствии нескольких французов, приехавших в СССР и посетивших его квартиру, «интересовался экономическим положением населения в Советской стране, получаемой заработной платой рабочих, существующими нормами продуктов и ценами на них».

Далее она утверждала, что мать и дочь Отт постоянно посещали Лабержа, и он как-то сказал ей, что Алиса Отт «очень наблюдательна и осторожна, усиленно наблюдает за всеми лицами, присутствовавшими во французской церкви, и докладывает ему о появлении в церкви агентов НКВД». Относительно поведения в церкви этих агентов Алиса Отт написала подробно уже из лагеря: «Они проходили в середину церкви, выбирали скамьи возле прохода, садились и вели наблюдение за интересующими их лицами. Эти люди часто поворачивали головы по сторонам, иногда сидели на скамье, закинув ногу на ногу, и разговаривали, и делали это часто в те моменты, когда нужно было стоять на коленях, — этим самым выдавая себя. Особенно хорошо это наблюдалось сверху, где был хор и где мы с дочерью пели».

Уборщица церкви Святого Людовика привела на допросе слова Алисы Отт, сказанные ею после воскресной Мессы: «Сегодня очень грязно, здесь было много народа и среди них много агентов НКВД, которые всегда бывают в церкви, когда ее посещают иностранцы». Студентка Института иностранных языков подтвердила позднее на следствии, что она «на протяжении ряда лет поддерживала преступную связь с разведчиком Лабержем, посещала его квартиру и передавала ему клеветническую и шпионскую информацию о Советском Союзе». Учительница русского языка утверждала, что по своим взглядам Лаберж «антисоветски настроенный человек», что он постоянно занимается «шпионской работой и во время уроков русского языка выпытывал различные сведения о советской действительности, а также интересовался, в каком объеме преподается военное дело в институтах». Мало этого, она даже заявила, что отец Лаберж, разъезжая по городу в своей машине, «ведет личное наблюдение за интересующими его объектами».

О том, что отец Антуан продолжает помогать монахиням из Малоярославской общины, стало известно от «свидетеля», который сообщил, что тот «очень интересовался подробностями содержания осужденных сестер-доминиканок»[199], кроме того, постоянно интересовался жизнью сестер-доминиканок и в случае их отсутствия на праздничных службах передавал через знакомых, чтобы они «посетили костел в определенное время». Постоянная материальная помощь сестрам-монахиням позднее в «Обвинительном заключении» по их групповому делу была представлена по-другому: «По заданию Лабержа среди населения проводили антисоветскую агитацию, собирали и передавали сведения шпионского характера, за что получали денежное вознаграждение».

Позднее сестра-монахиня Антонина Кузнецова вынуждена была подтвердить, что письма заключенных сестер из лагерей и ссылок, которые, на ее взгляд, «представляли наибольший интерес», она давала читать отцу Антуану (а ранее отцу Брауну). В материалах следствия это признание превращалось в показание якобы «свидетеля», что обвиняемая Кузнецова «поддерживала преступную связь с настоятелем костела в Москве» Антуаном Лабержем, причем эта «связь» была представлена следствием как «шпионская деятельность в пользу Ватикана».

Священническая служба отца Антуана становилась практически невозможной: открытое наблюдение за всеми его встречами, постоянные провокации со стороны властей ясно давали понять, что вопрос высылки его из страны практически решен. Следствие уже готовило «Справки на Лабержа Антонио, 1905 года рождения, француза, члена ордена ассумпционистов, подданного США, бывшего священника американского посольства в Москве»[200]. В первой «Справке по архивному делу № 39967» значилось: «Лаберж имеет постоянный контакт с советскими гражданами, от которых получает информацию». Далее утверждалось, что в своей деятельности он «имеет большой успех, и Ватикан остается довольным полученными сведениями». Во второй «Справке по архивному делу № 301019» значилось: «По материалам дела Лаберж с момента вступления в 1946 году в обязанности настоятеля польского костела стал проводить антисоветскую разведывательную деятельность, привлекая к этому католиков из числа советских граждан. Общаясь с советскими гражданами, Лаберж обрабатывал их в антисоветском духе и, как правило, интересовался кругом вопросов, далеко выходящим за рамки религиозных тем». Результатом этого компромата стал вынужденный выезд священника Джорджа Антуана Лабержа из Советского Союза весной 1947 года.

Священник-ассумпционист Жан Тома[201] прибыл в Москву 23 мая 1947 года. Работы в церкви Святого Людовика Французского настоятелю хватало, а помощников практически не осталось: к этому времени были арестованы многие прихожане. Власти начали процесс «вывода» прихода из-под покровительства французского посольства, которым храм пользовался с 20-х годов. 6 декабря 1947 года была арестована староста церкви Алиса Бенедиктовна Отт, после увода из квартиры матери в тот же день была арестована и дочь, Алиса Альбертовна Отт. Оправдались слова Алисы Отт, переданные епископу Пию Неве: «Мы не живем, мы сгораем»[202]. Следствие велось под непосредственным руководством министра НКГБ Абакумова, с ним Алиса Отт встретится на одном из допросов и напишет об этом из лагеря: «Он тоже стал требовать от меня признания в шпионстве в пользу Ватикана, Франции и Америки. Не добившись, стал угрожать, что арестует мою дочь. Я тряслась за свою дочь, но и не верила в такую жестокость»[203]. Мать не подозревала, что дочь Алиса была арестована в тот же день. Дни и ночи шли допросы: сначала во внутренней тюрьме на Лубянке, позднее — в Лефортовской тюрьме, где было больше возможностей для «экспериментов» над заключенными, так что следствие по делу затянулось до августа 1948 года. Страшным кошмаром для Алисы Отт и ее дочери стал «конвейер» допросов с 28 по 31 марта: с 12 часов ночи до 6 часов утра и вновь с 12 часов дня до 17 часов вечера.

Серьезные показания против матери и дочери Отт дали многие «свидетели»: бывшая домработница, девушка-прихожанка, по заданию чекистов встречавшаяся с секретарем военного атташе Франции; вывезенный для допросов из лагеря «господин профессор»; досрочно освобожденная прихожанка, бывшая сексоткой, но расшифровавшая себя в начале войны и осужденная за это в лагерь. Многие из «свидетельниц» позднее, в 1948 году, будут арестованы по стандартному обвинению в шпионаже и отправлены в лагерь. Но сейчас они свидетельствовали. Например, полуграмотная домработница, понимавшая лишь русский язык, подписала «свои показания» о разговорах в доме на французском языке.

Именно в отношении Алисы Отт и ее дочери «господин профессор», привезенный из лагеря, отличился особо необузданной фантазией в своих «свидетельских» показаниях: «Отношения с Отт у меня были весьма сердечны. Впоследствии у нас были личные симпатии, и наши взаимоотношения приобрели романтический характер. Она приглашала меня бывать чаще в церкви, справлялась о моем здоровье, устраивала мне свидания с Брауном вне очереди». Когда Алисе Отт прочли эти показания на очной ставке, она так прокомментировала свои «близкие» отношения с ним: «Я с ним никогда не была знакома. Человек был отталкивающий, липкий, заискивающий. Ко мне подходил как к заведующей, когда спешил, чтобы я попросила священника принять его без очереди».

Позднее, на допросах в 1956 году показания сексота значительно отличались от прежних, «свидетельских» и помогают понять, в каком направлении велось следствие после войны в отношении Алисы Отт: «От органов НКВД я имел задание давать информацию и в отношении Отт, которая, по данным НКВД, якобы являлась агентом Неве по сбору шпионских сведений». Следователи ее отношение к советской власти и «шпионскую работу» в пользу Ватикана связали с гибелью в лагере ее мужа, Альберта Отта, сведения о смерти которого она получила как раз во время войны. Именно это подчеркивал в своих показаниях сексот: «После потери мужа Отт еще больше возненавидела советский строй, и эта ненависть вдохновляет ее на антисоветскую работу».

Одна из выдумок сексота, по-видимому, особо заинтересовала следствие, так что показание было даже подчеркнуто в протоколе допроса и использовано в «Обвинительном заключении»: «Отт я знаю как озлобленного человека. Она предпочитала германский порядок Советскому правительству, о чем несколько раз говорила мне лично». В мае 1948 года обвиняемой Алисе Отт прочли эти показания, и она гордо ответила на эту мерзость следователю: «Я — француженка. Уже третья война, как большая часть мужчин в моей семье убита и искалечена немцами». «Я желала только одного и с самого начала войны верила в это — победу Советской Армии».

Молодая сексотка заявила, что летом 1947 года она присутствовала при разговоре отца Жана Тома и Алисы Отт и что последняя «вводила Тома в курс советской жизни, при этом высказывала разные клеветнические вещи». А студентка исторического факультета МГУ, также работавшая на чекистов, показала, что в декабре 1945 года в связи с отъездом отца Леопольда Брауна из Советского Союза она «была передана на связь американскому разведчику Лaбержу, а потом и Тома, по заданию которого продолжала вести разведывательную работу против Советского Союза». Так что на настоятеля церкви Святого Людовика, отца Жана Тома компромат уже собирался, хотя он об этом и не подозревал.

15 марта 1948 года следователю пришлось срочно прервать допрос Алисы Отт, дочери заведующей церкви Святого Людовика. На полях протокола причину отсутствия подписи допрашиваемой он пояснил «странным поведением обвиняемой: бессвязными речами и разговором с погибшим ранее отцом». До этого Алиса Отт отказывалась подписывать обвинения, несмотря на угрозы и издевательства, помещение в ледяной карцер и неоднократные инсценировки расстрела. Возможно, начало психического заболевания было связано с обвинениями, подписанными сексотом, «в интимных связях ее со священниками», непереносимыми для глубоко верующей католички, либо инсценировками расстрела. 29 марта 1948 года обвиняемая Алиса Альбертовна Отт была направлена на экспертизу в Институт судебной психиатрии. Заключение медицинской комиссии института гласило о «душевном заболевании в форме шизофрении» и о необходимости направления ее на принудительное лечение в психиатрическую спецбольницу МВД.

Несмотря на постоянное давление, угрозы ареста дочери, конвейер допросов и неоднократные помещения в карцер за отказ от сотрудничества со следствием, Алиса Бенедиктовна Отт не подписала предъявленного ей обвинения в шпионаже. Позднее, из лагеря она в одном из заявлений объяснила это так: «Я не могла фальшивым признанием быть причиной ареста и несчастья сотни людей, которых я встречала за столько лет работы в церкви и во французском посольстве». 28 августа 1948 года Алиса Отт, женщина-инвалид шестидесяти двух лет, была приговорена к 15 годам лагерей. И хотя следствие настаивало на отправке ее в особый каторжный лагерь, она попала сначала в общий, а позднее — в инвалидный лагерь, где и встретилась с прихожанками, подписавшими против нее все обвинения на следствии и также отправленными в лагерь «за шпионаж».

После ареста старосты церкви Алисы Отт с дочерью и других прихожан новая приходская «двадцатка» в основном состояла из одних иностранцев, чего и добивались власти. 23 мая 1950 года, несмотря на дипломатические усилия, церковь Святого Людовика у посольства Франции отняли. Переговоры французского посольства с МИДом СССР ни к чему не привели, протестовать было бесполезно: церковь, настоятель которой и «двадцатка» приходской общины — иностранцы, представлялась властям просто аномалией, и формально это противоречило закону. Отец Жан Тома попытался собрать новую «двадцатку» приходской общины из представителей дипломатического корпуса, но власти не признали ее, требуя собрать «двадцатку» советских граждан.

Затем была организована новая «двадцатка» приходской общины, в нее вошли «проверенные» прихожане. Именно ей и была передана церковь Святого Людовика Французского, новых хозяев, естественно, не устраивал настоятель-иностранец, им вменялось в обязанность просить назначения в приход нового настоятеля, но только у епископа, проживающего на территории страны. Они обратились к архиепископу Рижскому, и с его помощью в храм был приглашен новый священник. У отца Жана Тома отобрали ключи от церкви и исповедальни. 25 августа 1950 года он совершил последнюю торжественную французскую Мессу, а 28 августа он покинул Москву.

С этого момента в храме богослужения проводили советские священники, направляемые в Москву архиепископом Рижским. Прихожане в основном были католики польского происхождения, которых в Москве было более двадцати тысяч. Храм был всегда открыт для богослужений, он являлся витриной, демонстрируя иностранцам — дипломатам и туристам — религиозную свободу в СССР, распространяющуюся и на католиков.