Спасение рядового Мосина

"Разговорился с одним из военных врачей, который рассказал мне много интересного о поранениях, причиняемых японскими огнестрельными снарядами."

Гейнце Н. Э., "В действующей армии, 1904"

Я закончил мединститут в последние годы Советской власти. Вместо того, чтобы сделать, как сделало подавляющее большинство моих сокурсников – распределиться если не в самую Москву, то хотя бы в Подмосковье, я зачем-то распределился по линии 3-го ГУ МЗ СССР. Сперва в интернатуру по общей хирургии, а затем и как «молодой специалист». И тут же я оказался в пустынно-безводной местности – в одной из среднеазиатских республик.

Плюсом было то, что меня сразу приняли на 1.0 ставки врача-хирурга в хирургическое отделение, одной из центральных медсанчастей этого бывшего спрута советской медицины – 3-го ГУ МЗ СССР, широко разбросавшего свои цепкие щупальца по «средмашевским объектам» на всей территории СССР – то есть, на 1/6 суши 3-й от Солнца планеты Солнечной системы. Те из вас, кто после института самостоятельно, без какой-либо протекции, пытался устроиться хирургом хоть в какое-нибудь, пусть даже самое захудалое хирургическое отделение, меня сразу поймут. Это означало возможность начать своё становление в качестве оперирующего хирурга, о чём мои неблатные и непородистые сокурсники, сплошь угодившие в Москве в поликлиники, не могли и мечтать. К тому же 100 000-й город-красавец имел статус областного центра, а медсанчасть, как я уже писал, статус центральной…

Платили там соответствующе, помимо 25% за работу в «средмаше» я получал ещё 20% за «пустынно-безводность». На 1.0 ставки выходило чистыми 250 руб. в месяц на руки, и я, будучи тогда бесквартирным холостяком, решительно не знал, куда девать деньги.

Меня поставили «дежурантом» 12/12, и счастью моему не было предела – самостоятельные аппендэктомии и вскрытые гнойники сразу же посыпались из-под моего скальпеля как переспелый урюк с придорожных чинар…

На более сложные операции меня, разумеется, ещё не пускали, но и возможность ассистировать опытному хирургу была для меня воплощением мечты в реальность – я «рос» с каждой ассистенцией, и недалёк был тот час, когда я сам всё это мог оперировать!

Дежурили мы по двое, и в одно из таких дежурств из окрестной воинской части класса «стройбат» к нам доставили солдата срочной службы по фамилии Мосин. Мне эта фамилия запомнилась с детства, с героических книжек про революцию и гражданскую войну. Мосин – создатель легендарной винтовки, т.н. «трёхлинейки Мосина», из которой, к примеру, стреляет легендарный Саид. И вот у этого рядового, однофамильца Мосина, было одиночное слепое огнестрельное ранение живота!!!

Моё возбуждение понять легко – военно-полевой хирургический случай был редкой удачей для начинающего хирурга в мирное время. Афганистан, в котором тогда очень сильно стреляли, находился совсем недалеко, и войска оттуда ещё не выводили, но у нас-то шла вполне мирная советская жизнь.

Ранение было в правую подвздошную область, и там же располагалось входное отверстие. Как объяснил Мосин, он бросал пистолетные патроны в костёр, и вот результат. Понятное дело, врал, как сивый мерин, парню было 24 года. Но дознаваться не стали, сделали обзорный снимок брюшной полости – тупоконечная пистолетная пуля располагалась справа от тела III-го поясничного позвонка – и сразу же взяли в операционную.

Пуля пробила переднюю брюшную стенку, вошла в брюшную полость, прострелила купол слепой кишки в трёх местах и ушла в забрюшиное пространство, застряв в толще паравертебральных мышц. В брюшной полости уже плескалось н-ное количество содержимого слепой кишки, грозя каловым перитонитом, а червеобразный отросток был синюшным, располагаясь в зоне раневого канала.

Операция заключалась в нижнесрединной лапаротомии, иссеченнии отверстий в слепой кишке и закрытии их трёхрядными швами. Аппендэктомию старший товарищ (Иванов Иван Николаевич, замечательный хирург и прекрасный человек с несколько сложным характером) доверил мне, и меня просто распирало от счастья. Мне тоже было тогда 24 года. Потом долго аспирировали содержимое и санировали брюшную полость (Иван Николаевич был особо щепетилен в этих вопросах), потом дренировали. Потом послойно ушивали лапаротомную рану. Последнее – первичную хирургическую обработку огнестрельной раны передней брюшной стенки – Иван Николаевич так же доверил мне, доверил полностью, вообще уйдя из операционной!!!!!

(Дорогой Иван Николаевич, если ты ещё жив и сейчас читаешь эти строки, помню тебя, твой суровый и безжалостный тутеляж, безмерно тебе за это благодарен и храню в своём сердце самую горячую благодарность за всё…)

Закончив, я нехотя вышел из операционной, чувствуя окрыление вместо усталости, перебирая в уме ход операции и соображая, что лично я бы мог сделать лучше, если бы пришлось самому оперировать подобный случай. Иван Николаевич уже переоделся в свою повседневную хирформу, халат и шапочку и сосредоточенно заполнял историю болезни поступившего. Оглушительно звонил телефонный аппарат, на который хирург усиленно не обращал внимания. Ему это плохо удавалось, ибо д-р Иванов был холериком и неврастеником, («дёрганный», как это называют в немедицинской среде), хотя и полностью владел собой во всех ситуациях.

– Возьми, кто там, – велел он. – Сейчас з@eбут…

Я снял трубку.

– Алло. Дежурный хирург zyablikov.

– Воинская часть #NNNN. Капитан Кузембаев. К вам сейчас поступил рядовой Мосин?

Я ответил, что да, к нам, только не «сейчас», а пять часов назад, и ему только что закончили операцию.

– Пулю достали? – не обратив никакого внимания на моё замечание, напористо спросил капитан Кузембаев.

– Пулю? – я сперва не понял вопроса. – Ах, пулю… видите ли, товарищ капитан. У вашего Мосина – огнестрельное ранение брюшной полости с провреждением толстого кишечника, поэтому операция вообще-то заключалась в том, чтобы ликвидировать последствия ранения, восстановить целостность кишечника, санировать брюшную полость и предотвратить перитонит…

Не прошло и двух лет, как я закончил мединститут, поэтому студент во мне ещё сильно сказывался. Видимо, это почувствовал и капитан Кузембаев на другом конце провода.

– Это всё понятно, доктор, – с явным пренебрежением произнёс он. – Вы же врачи, поэтому обязаны делать всё необходимое. Меня, как командира, сейчас интересует другой вопрос – достали пулю?

– Очень странная постановка вопроса, товарищ капитан, – не скрывая обиды, ответил я. – Такой сложный случай, как огнестрельное ранение брюшной полости, вы сводите к извлечению пули. Пуля – что пуля? Сама по себе пуля для организма неопасна, а вот раневой канал, который она оставляет…

Минуты две я старательно объяснял этому капитану Кузембаеву, что такое огнестрельное ранение и в чём заключается работа военно-полевого хирурга. Иванов продолжал писать историю болезни, прислушиваясь к разговору. Озабоченное выражение его лица сменилось на ехидное.

– Так что вот в чём тут дело заключается, – закончил я. – Операция одна из сложнейших, помимо вышеперечисленного пришлось выполнить и аппендэктомию, и первичную хирургическую обработку раны…

– Да понятно это всё, не надо мне объяснять простые вещи, – с явной досадой отозвался мой собеседник. – Мы все тут взрослые люди, Стрижов. Я вообще не об этом спрашиваю, я, как командир и старший по званию, спрашиваю – достали пулю? А вы мне два часа докладывете непонятно что!

Фраза была закончена чем-то неразборчивым, напоминающем «…твою мать».

– Пуля… пуля вообще ушла в забрюшинное пространство! – теряя терпение, закричал я. – К позвоночнику!! Чтобы её оттуда достать, нужно делать отдельную, очень объёмную операцию, только какой в этом смысл!!!

Я еле сдержался, чтобы максимально разборчиво не добавить «…твою мать», уж очень велик был соблазн. Я с тех пор такого соблазна ещё ни разу не испытывал.

В трубке вместо ответа запищали короткие гудки, чему я был несказанно рад – этот разговор с тупицей-капитаном вымотал меня… точнее, не вымотал, а обломал выросшие на операции крылья, и я, наконец, ощутил усталось, накопившуюся после 4 часов стояния за операционным столом.

– Много говоришь, – упрекнул меня старший товарищ .– С военными надо проще, по уставу – «так точно», «никак нет», упал-отжался… а ты разводишь какие-то антимонии.

– Но как же, Иван Николаевич? – ломающимся от обиды голосом отозвался я. – Ведь этот козёл задаёт идиотский вопрос, про пулю. При чём тут вообще доставание пули, когда кишка прострелена и каловый перитонит светит?! Нужно же объяснить ему по-человечески, в чём состоит проблема и как мы пытались её решить, чтобы потом не было недоразумений…

Ехидное лицо Ивана Николаевича стало ещё ехиднее.

– Ты в армии служил, zyablikov?

– Нет, Иван Николаевич, я поступил сразу после десятилетки, а в институте была военная кафедра.

– Что ж тебя там не научили, как обстановку докладывать нужно?

Я объяснил, что ОТМС нам преподавали военные медики, в душе интеллигентные люди, в отличие от солдафона-строевика, который вёл у нас НВП. Как всегда, говоря о военной кафедре, я оживился – уж больно это была волнующая тема, о которой ни один выпускник мединститута не смог бы говорить равнодушно.

Вдруг снова зазвонил телефон. Я красноречиво посмотрел на старшего товарища.

– Бери, отвечай. Учись, учись с вояками разговаривать, – велел мне он.

– Иван Николаевич, а может, вы сами… как оперировавший хирург…а я послушаю, поучусь, как надо…

– Учиться уже пора не в теории, а на практике! – резко ответил хирург. – Не существует юридического понятия «оперировавший хирург». Операцию делали вдвоём, ответственность пополам, бери и сам разговаривай, учись по ходу дела. Иначе нахера было сюда ехать, сидел бы в своей Москве… Думаешь, хирургия тебе это что, просто так?

Делать нечего, пришлось снова брать трубку.

– Ординаторская? Моя фамилия – майор Лысиков, – раздался командный баритон из трубки. – Мне дежурного хирурга.

Ого! Уже целый майор, наши ставки растут.

Я ответил, что дежурный хирург zyablikov у телефона. Конечно же, майор интересовался рядовым Мосиным. Отруганный Иваном Николаевичем, я решил занять теперь «выжидательную тактику» и отвечать строго на вопросы. Я сделал паузу, как будто усиленно вспоминаю, и ответил, что да, поступал такой пациент.

– Так он у вас сейчас? – сразу встревожился майор Лысиков. – Как состояние Мосина?

Я ответил что да, у нас, точнее – в реанимации, состояние соответствует объёму и тяжести перенесенной операции.

– Почему рядовой в реанимации? Кто разрешил?! Такая тяжёлая была операция?

– Очень тяжёлая.

Я опять выжидательно помолчал. Выжидал и мой собеседник, поэтому мне пришлось продолжить:

– Помимо основного этапа, пришлось выполнить аппендэктомию и первичную хирургическую обработку огнестрельной раны передней брюшной стенки.

– Да-а, дела… – явно расстроился майор Лысиков. В чём заключался «основной этап», он не спросил. – Это всё понятно. А пулю достали?

Иванов, подняв голову от истории болезни, зверской мимикой показывал, что мне нужно просто ответить «нет» и положить трубку, но я решил ещё раз попытать счастья и объяснить смысл проделанной работы этому более высокопоставленному офицеру Вооружённых сил Союза Советских Социалистических Республик.

– Видите ли, товарищ майор, – начал я. – Понимаете, вот пуля. Она летит со скоростью, скажем. 300 метров в секунду, и встречается с человеческим телом. Кинетическая энергия пули такова, что, сохраняя траекторию движения, она на своём пути пробивает ткани и органы. Что и произошло с Мосиным – пуля от пистолета Макарова, или просто пистолетная пуля, пробила ему переднюю брюшную стенку и слепую кишку в трёх местах.

– Да вы что! Какую ещё кишку пробила? – судя по падающему голосу, майор расстраивался всё сильнее и сильнее. Кажется, ни о чём подобном он раньше не слышал, и совершенно новая информация его сильно деморализовала. – В живот ведь было попадание!

– Слепую. Она как раз в животе. Из пробитой кишки в брюшную полость потекли каловые массы…

– Потекли стремительным домкратом, – хмыкнул сзади Иван Николаевич. – Ну ты и трепло, zyablikov. Чувствуется, что в Москве учился. В армии бы из тебя эту дурь в два счёта вышибли.

– И создали угрозу возникновения и развития перитонита, – безжалостно продолжал я.

– Перитонита?!

– Да. То есть, гнойного воспаления брюшины со всеми вытекающими последствиями…

– А пуля? – совсем помертвевшим голосом спросил майор.

– А пуля, сделав своё чёрное дело, продолжила поступательное движение по забрюшинному пространству и остановилась в толще правой подвздошно-поясничной мышы далеко за его пределами…

В трубку напряженно молчали, сзади меня старший товарищ изо всех сил сдерживался, чтобы не захохотать – я уже писал, что Иван Николаевич был «дёрганным»… а я, наблюдая себя в большое настенное зеркало, наслаждался произведённым эффектом.

– И что… что теперь? – спросил, наконец, Лысиков. – Получается, не достали пулю?

– Вопрос доставания тупоголовой пули из организма больного Мосина не был актуален в ходе операции, – как можно любезнее ответил я.

– И что теперь-то? Куда, в Ташкент переправляете? Может, лучше сразу в Москву, в Бурденко?!

– Никуда мы Мосина не переправляем, товарищ майор. Кишку мы ему зашили, брюшную полость дренировали, пусть поправляется и возвращается в строй.

– Как? А пуля? Пуля-то как?!

– Пуля? Пуля… вы не волнуйтесь так, товарищ майор, пуля пусть себе… она же неподвижна, фиксирована в околопозвоночных мягких тканях. Её нам не достать при всём желании, да и нет никакого смысла, поверьте.

Я говорил сейчас подкупающей, но неподдельной искренностью, стараясь исправить неблагоприятное впечатление от своих предыдущих разъяснений. Но было поздно – запуганный мной майор окончательно потерял способность соображать.

– Зачем же было операцию делать, если пулю не смогли достать! – закричал он. – Я думал, там у вас спецы работают, а вы такого простого дела сделать не можете – пулю из живота достать!!

– Не надо кричать, товарищ майор. Мы предотвратили развитие перитонита, жизнь вашему Мосину спасли, а вы всё про какую-то пулю докапываетесь! – повысил и я голос. – Вон, ветераны Войны с кучей осколков до сих пор живут, и этот ваш солдат до ста лет жить будет!

– Не надо оправдываться, Перепёлкин, научитесь сначала докладывать! Взялись докладывать старшему по званию – стойте там и молчите! Не умеете работать – не беритесь!!

– Кто это тут не умеет работать? А четыре часа мы что, по-вашему, в операционной делали?!

– Может, груши околачивали… Спирт у вас там, женщины! Вы уже в открытую бездельничаете, – настроение у майор а портилось всё сильнее. – Да вам что, разрезали – зашили, а мне как теперь начальству докладывать?!

Я хотел ответить, но увы – Лысиков бросил трубку.

Ивана Николаевича в ординаторской уже было – ушёл в реанимацию смотреть Мосина. Чувствуя себя полным идиотом, я поспешил за ним. Состояние «огнестрела» было вполне, стабильным, дренажи работали, повязка сухая, светлая моча резво бежала по катетеру в адекватном количестве.

Вернувшись в ординаторскую, я объявил, что всё, трубку я больше не снимаю, хватит с меня этих капитанов-майоров. Мои эмоции сквозили настолько явно, что старшему товарищу стало меня жалко, хотя в глазах Ивана Николаевича прыгали весёлые чёртики.

«Что такое офицерское звание? Каждый офицер сам по себе является совершеннейшим существом, которое наделено умом в сто раз большим, чем вы все вместе взятые. Вы не можете представить себе ничего более совершенного, чем офицер, даже если будете размышлять над этим всю жизнь…»

– zyablikov, а ты романы писать не пробовал?

Старший товарищ удобно улёгся на дежурный топчан за занавеской. Ему давно уже стукнуло за 40.

– Пробовал,– сердито ответил я. – Только не роман, а рассказ. Хороший рассказ, про несчастную любовь.

– И что?

– Ну что… напечатал, послал в три редакции. Год прошёл. Ни ответа, ни привета.

– Ну, ничего. Какие твои годы. Ещё напечатают!

Я долго объяснял Ивану Николаевичу, что самое трудное в литературе – это найти сюжет, и что на поиски сюжета иногда уходят годы, а иногда сюжет приходит непрошенным, сам по себе, как озарение.

– И вот, испытывая озарение, ты вдруг становишься самым счастливым человеком на свете…

Вдруг снова зазвонил телефон – громко, настойчиво, нагло. Я с отчаянием посмотрел на занавески, но они, разумеется, не шелохнулись. Я сидел как раз возле телефона и с отчаянием взял трубку с чувством человека, бросающегося с 9 этажа.

– Хирургия, ординаторская? – раздался такой бравый голос, что сомнений не возникло – теперь звонил подполковник или даже целый полковник. – Говорит командир дивизией, генерал-майор Зародышев!! С кем я разговариваю?

– Дежурный хирург zyablikov, – дрожащим голосом отозвался я. Генерал не стал терять времени и сразу же взял быка за рога.

– Мосин поступил?

Я ответил, что да.

– Прооперировали?

Аффирматив.

– Пулю достали?

Негатив.

– Жить будет?

– Разумеется, будет, товарищ генерал майор, – заражаясь бравостью этого энергичного голоса, голоса командира, ответил я. – Куда он у нас денется!

На том конце трубки довольно хмыкнули.

– Ну вот, наконец-то нормальный хирург попался! – прозвучало оттуда. – А то докладывал какой-то всякую чепуху – кал там рекой хлещет, кишка простреленная, слепой останется!

– У нас не останется, товарищ генерал-майор! Вернётся в строй!

– Ну, то-то! Я всегда врачам верю! Особенно тем, кто чётко и коротко отвечает! Молодец, Снегирёв! Молодцы хирурги! От лица командования объявляю благодарность всей операционной бригаде!

– Рады стараться… ой, Служим Советскому Союзу, товарищ генерал-майор!!! – изо всех сил заорал я, вскакивая со стула навытяжку.

Больше в это дежурство военные не звонили.

На 10-сутки рядовой Мосин в удовлетворительном состоянии был выписан из стационара с рекомендацией продолжить службу в рядах Вооружённых сил Советского Союза. А я встал ещё на одну степеньку на крутой лестнице восхождения к сияющим вершинам Хирургии…

Невынутая нами пуля исчезла в водовороте распада СССР и последующих событий.

Загрузка...