Лётные дневники. Часть 5

Там какой-то съезд. Чегой-то решают. Да пошли вы все, козлы. Всех в Магадан. Я ничего не хочу. Все-таки устал.

9.09. Отпуск. Возвращались из Сочи с чувством: как бы чего не вышло в крайнем рейсе. Поэтому, страхуя Сашу на пупке в Норильске, я перестраховал: когда он начал низко выравнивать, земля набежала и он понял, что надо хватать, я, боясь взмывания или хоро-о-шего козлища, аж за пупок, придержал ему штурвал. А он не хватанул. Врубились в полосу с перегрузкой 1,5.

Конец летней работы, отпуск, отдых, усё.

Спину и шею грел в Сочи бишофитом в кровати, под шорох дождичка. Отоспался, начитался газет. Бишофит помог: чуть побаливает, но входит в норму. Надо плавно втягиваться в физический труд. Главное, в Сочи выспался.

16.09. Получил отпускные. С августовской и сентябрьской зарплатой, за 36 дней отпуска, на руки – 4100 деревянных. Но это не труд мой стал дороже цениться. Это инфляция подстегнула. А народ в массе своей как получал двести, так и получает.

Я тут в баньке разговорился с коллегой-пилотом, пенсионером, что, да как, да сколько… Сидевший рядом человек, видимо, из крестьян, слушал-слушал, а потом возмутился. Ну, вы даете, мужики. Я столько не получаю, сколько вам пенсия…

Я ему ответил, что мы не получаем, а зарабатываем. Но он не понял и стал доказывать что-то насчет того, как он в уборочную… Ну, кто на что учился.

Однако если его величество гегемон и трудовое пьющее крестьянство нас не понимают, и не хотят понять, а хотят получать больше за свои дедовские серп и молот, то это пахнет диким русским бунтом. И я спрятал свой язык подальше.

Ибо я – за капитализм, где надо вкалывать, а не получать. И скрутить-таки шею колхозам, чтобы мой банный собеседник забрал свой пай земли, взял свои вилы в мозолистые руки, крепостные, пораскинул мозгами и стал бы пахать на себя. А со мною в бане заключил бы договор на поставку, допустим, картошки. А я бы заплатил ему, а сам, вместо того, чтобы горбатиться после полетов на поле, пошел бы в спортзал, а в теплице вместо огурцов выращивал бы розы. Для души.

18.09. Вчера с детьми ездили за грибами, и сегодня собираемся. Оказывается, в жизни, кроме службы, есть еще радости. Да только летчику они отмеряются мизерной дозой, а его величеству гегемону – во вполне достаточном количестве Он-то себе грибов давно насолил.

Кто на что учился, Вася.

Но мне повезло нынче на отпуск: еще только начинается золотая осень, еще не было ни одного заморозка, тепло и солнечно, и нет комаров. Не сильно уставший за лето мозг строит планы. Хочется сделать и то, и это. Правда, в дебильном нашем государстве и купил бы материал, так нету, надо воровать. Вчера на свалке искал трубы для водопровода, нашел; а в парке украл пару толстых труб: валялись в траве; распилил и увез, пойдут на теплицу. Я бы заплатил, но надо красть.

И ремонт в доме надо, но это по дождям. И машину. И погреб. И отпуска не хватит.

Партию большевиков разогнали. Рушат истуканов, собираются закопать тело основателя. Партия рухнула враз, рассыпалась, как громадное, с виду крепкое, но трухлявое внутри дерево. Ей уже не воскреснуть никогда. И ничегошеньки не изменилось в моей жизни.

Я, в дикости своей, понял лишь одно. Мне повезло родиться в таком лживом государстве, так мне в нем врали все и так врут по сей день, ну, вчера еще врали, кончая Горбачевым, – что ни единому официальному слову верить нельзя. Ни е-ди-но-му. Ни-ко-му.

А у кого реальная власть, вот пример.

Лечу из Сочи, везу зайца-пилота. Он среди пассажиров вдруг узнает директора ракетного завода, выпускающего, кроме ракет, еще ширпотребом и холодильники «Бирюса». Когда-то у них с директором были деловые связи по полетам. Заяц взвился пробить для меня вожделенный морозильник, за которым я охотился по всему Союзу. Ни грамма не веря, я все же создал им условия для выпивки коньяка, который заяц готовил для меня. Директор в подпитии снисходительно пообещал вещицу; баба, что слетела с ним, записала мои данные. Жди, тебе позвонят.

И я жду. Мне нужен морозильник, как и всем другим. И сильная личность, власть имущая, мне с барского плеча может кинуть. Но, скорее всего, забудет.

Вот у кого реальная власть. А мне поют про демократию. Претворять в жизнь барскую милость будет его секретутка, которая ублажала его на курортах и которую мы тоже поили. Вот у нее – реальная власть.

И так во всем государстве. Репин шесть лет назад так же лебезил перед власть имущим большевиком, и ему кинули вожделенную черную «Волгу», предварительно всласть наслушавшись униженных просьб и вежливых напоминаний.

И не верю я про ту морозилку, кому я там нужен. Хорошо, хоть сам не унижался и не просил; заяц работал. Потому-то и не будет морозилки. Преданности не выказал. Но власть имущий меня по плечу потрепал. Командира корабля. Пассажир. В полете. Потому что командир тут – проситель. И устраивает пьянку пассажиру в вестибюле.

Эх, зла не хватает. Вот он, реальный наш развитой социализм. Все мы – сраколизы. Потому что нам всем очень надо морозилку.

А завтра подберутся кадры у Ельцина, рассядутся у крантиков и будут нас по плечу трепать Поэтому я им и не верю.

Жаль, что не умею я холодильник своими руками сделать. И как хорошо, что многое все-таки руками умею. Это – лучшая гарантия независимости.

Но все-таки как приятно, что съезды партии превратились в разъезды. Все же остается какая-то надежда.

19.09. Основное сопротивление перестройке, повторюсь, – на местах. Это – директора. Всех рангов и мастей.

А значит, надо приватизировать. Но ведь оборонку не приватизируешь. И тяжмаш. И иже с ними. Это и есть военно-промышленный комплекс. Воротилы. Олигархия.

И какой бы доброй ни была улыбка милейшего Рыжкова, никогда не надо забывать, что он многие годы был директором Уралмаша, а значит, так же пьянствовал в полете и трепал по плечу командира. Как треплют по холке симпатичного глупого бычка в стаде скотов. И командир, глупейше улыбаясь, пускал слюни, что ему отломится нечто вожделенное.

А встанешь поперек – сметут. Пока власть – у них. Партия им только служила. Всякие там федирки, шенины. С ними в доле были члены Политбюро, высший генералитет. Все они – гекачеписты. Павлова они приблизили, выдвинули, подзудили, а теперь он же – козел отпущения.

Теперь партии нет, и Политбюро нет, но все они живы и опять рвутся к власти. Их поддерживает абсолютно большая часть стариков страны. Даром, что ли, Зыкина поет дифирамбы Язову, что он, мол, и Лермонтова наизусть в лицах читает, и сам, видите ли, поэт…

Все они – поэты… в одних бардаках поены, в одних баньках мыты-парены.

Значит, борьба будет тихая и долгая, на сколько хватит им здоровья. А им его хватит. Это мы скорее сдохнем в бессильных попытках что-то сдвинуть.

Значит так. Когда в Москве народ – народ! нар-р-р-рёд, черт возьми! – делал ту августовскую революцию, – чем занимались остальные? Те, что не нар-р-рёд? Те, которых большинство? Ибо под танками крутились и попадали под гусеницы все-таки, в основном, пацаны, да те, кому делать ночью нечего.

Нар-р-р-ёд себе работал. И я – работал. Я в ту ночь не спал, летел в небе. И народ не спал – в цехах, в ночную смену. И народ же просто – спал после работы. По всей стране.

Это к вопросу о том, что лет через пяток – как бы новые историки, всплывшие на пене, пиша новую историю КПСС, или ГКЧП, или еще черт знает чью новейшую историю, – как бы они, родимые, не оболванили нас истиной, что нар-р-рёд спас Белый дом, нар-р-рёд остановил танки, и т.п.

Народ знать ничего не знал.

Но через несколько дней, когда кому-то взбрела идейка поощрить медиков, помогавших защищать тот Белый дом, а именно: повысить их, фигурально выражаясь, в классе, – короче, ощутимо материально, – на следующий день после объявления с утра ломилась толпа врачей-бутербродников – сотни и тысячи. Мы! Пахали! Мы защищали! Нас поощрите! Меня, меня! Мне! – и до драки…

Вот ваш нар-р-рёд. Их на деле-то было десяток, да и до дела-то не дошло. Но – выгода, мелкая, ма-асковская, бутербродная… а уж известно, что москвич за копейку зайца в поле на четвереньках догонит… не моя поговорка, слышал не раз.

И этот народ делал революцию?

А весь Советский Союз?

Вот так же и в 17-м году нар-р-рёд сверг буржуев. Знаем мы этот народ.

Народ безмолвствует. А когда унюхает, откуда пирогами пахнет, туда и кинется.

Все делает кучка заинтересованных лиц.

А мы молча пашем. Ослы.

Мне ли было до той революции, когда сверхпродленная саннорма и забота буквально о хлебе насущном. Та революция меня этой зимой не накормит.

А почти ничего не производящая, паразитирующая на стране Москва бродит оттого, что жрать-то хочется, а в мутной воде, среди идеек, среди информации, глядишь – ухватит свой бутерброд.

Они, москвичи, петербуржцы, столичные баловни, может, годик всего-то и поголодали… если назвать голодом мясо в магазинах по 7 р., сахар по прописке всем, да хлеб любой всегда, и кылба-аса-то, са-асисчки га-аряченькие тож. Это что ли – голод? Бананасов им… А нам – зла не хватает.

Видели бы они красноярское картофельное действо. Видели бы они, как миллионный город, все как один, пролетарии и профессора, во вторую неделю сентября, хворые, здоровые, старики и подростки, на автобусах, на любой ценой доведенных до рабочего состояния к этому, скупо отпущенному природой погожему дню личных машинах, с прицепами и без, с утра пораньше, с вилами на плече, сплошными потоками транспорта, на все четыре стороны – и по окрестным полям!

Это вам не в колхоз. Этот день – год кормит. А вечером какая пыль и дым над городом, и рев тяжелых грузовиков, и толпы народу у гаражей, и мешки, мешки, мешки…

А кто не успел – изворачивается на неделе. А потом зарядят дожди.

Вам, зажравшимся, с холеными, румяными щеками, с тщательно лелеемыми прыщиками, вам – р-р-революционерам, этого не понять. А это тот самый русский народ добывает себе горбом пропитание. Будет картошка – будем жить. Без всяких революций. Это Сибирь. Земли полно. И не надо нам ни белых домов, ни черных, ни коммунистов, ни демократов. А надо нам в меру солнышка и в меру дождичка.

Я видел у человека лопату в специально пошитом чехле. Ну, как партбилет в обложке. Кормилица.

Так что, пока вы там паровозы оставляли, идя на баррикады, мы себе копали картошку. Или грибы собирали. Вкалывали.

Вот поэтому мне Сибирь нравится больше Европы. Народ здесь лучше. Здесь никакого вашего плюрализьма: когда копаешь картошку, то видно, что это – единый порыв единого народа: выжить.

Прошла революция. Или там путч. Ну, как гром прогремел, и все. Что-то игрушечное. Была сто лет партия – и рассыпалась. И что изменилось в моей жизни? На моем рабочем месте? Да ничего.

24.09. Голодная Москва митингует. Возбужденный до предела, с ног до головы обполитизированный, потерявший в этом всякое чувство меры бутербродник хватается за грудки. Какие-то глистоподобные мальчики раздают свои «Искры», из которых ничего, кроме вони, не возгорается. За мэра… против мэра…

В Санктъ-Петербурге произросло 60 000 казаков. Откуда? Ну прям как в той песне: «Еврейское козачество возстало, в Биробиджане ой, был переворот…»

Армения отделяется; все – за. И я – за. Только уж без дураков. По мировым ценам, за валюту. Три года назад я говорил, что отделятся прибалты и армяне. Скатертью дорога.

И Грузия граждански воюет. Пусть повоюет себе.

И вообще, раз в газетах пишут, что не допускать развала Союза, значит – гори оно все синим огнем; скорее бы Россия осталась одна.

Украина вон тоже: сама себе суверенная, а как дошло до крепежного леса, что всю жизнь везли им с Дальнего Востока, так шахты встали… и электростанции… и пошло.

Рубите лес в Карпатах. «Україно, ненька рiдна, ми вiльнi!» – вот вам воля. На халяву воли не бывает.

Рушить надо это единое экономическое пространство. Чтоб лес не возить через все это пространство. А потом деловые люди утрясут все. Не надо только докапываться, честным ли трудом добыт их капитал. У нас у всех все краденое. А добиваются честности те шариковы, кто сам не мог, завидовал, а теперь не терпится отнять и разделить, урвать и пропить.

Мой отпуск золотой осенью продолжается. Грибов наготовили. Гараж разгреб. Шея побаливает, каждое утро делаю «гимнастику для хвоста», разминаю шею и спину. Утром еле разгибаюсь, но насильно заставляю себя двигаться.

На днях встретились с Лешей Бабаевым, распили бутылочку. Он бы мог еще пару лет полетать. А сейчас скучает один. Ну, полетали за столом.

А я как подумаю, что через месяц снова в самолет… Но пока еще впереди месяц отдыха, на даче дел невпроворот; убухаюсь так, что самому захочется отдохнуть за штурвалом.

Намечается новая дача. Вроде бы десять соток земли, как раз то, что мне надо. Где только взять силы? Но Надя тоже желает, через не могу, через болячки, стиснув зубы. Новая, очередная задача в жизни.

25.09. Почему во главе национально-освободительных движений у нас на окраинах империи встали профессора?

Видимо, перед ними, интеллектуальной элитой общества, наиболее ясно встали противоречия между потенциалом Мастера и его фактически развеществленным большевиками нищенским существованием.

То, что открылось мне, пилоту лайнера, три года назад, они наблюдали с 50-х годов. Они ездили за рубеж, общались, и т.д. Им и тогда очевидно было. А сейчас – напрело.

А летчики наши тоже летали за рубеж, и моряки хаживали. Да только мы были в еще более жестких замполитских тисках Системы, где шаг влево, шаг вправо – расстрел, т.е. отлучение от неба.

Профессора не лишишь диплома, и его работа – мозгами и языком. А у летчиков дважды женатому путь за рубеж закрыт. Изменив жене – изменишь Родине. И наш брат ударился в фарцу. Да и интеллект у профессора несколько повыше, особенно когда читаешь незамысловатые летчицкие мемуары. Поэтому наш брат ограничился красивыми бусами, зеркальцами и иголками цивилизованного Запада, купленными за сэкономленную на своей прихваченной картошке валюту.

Если из пилотов в политике кое-кто и достиг успеха, как, к примеру, Раджив Ганди, то и летал он скорее из прихоти. А мы себе шлифовали беззаветную преданность идеям и готовность по первому прыказу – упырёд.

Как тут Горбачев шипел на Литву: профессссорский заговоррр…

Но и другой полюс. Глядя на Грузию и ее президента… Тоже вроде профессор, но ума у него поменьше.

Погода в крае стоит такая, что еще не везде убрали на силос кукурузно-подсолнечную смесь: не было заморозков, и агрономы, рискуя, выжимают небывалый урожай зеленой массы. Раньше косили к 25 августа, а тут на месяц позже – уже початки созрели (бедный Хрущев…), у подсолнуха головы повисли.

И если при таком урожае не будет молока и мяса…

Не знаю, как где, а наш край себя всем обеспечил. Все у нас есть: и уголь, и нефть, и энергия, и золото, и алмазы, и лес, и рыба. И хлеб, и картошка, и всякая овощь, и земля, и вода, и заводы. И народ еще не совсем спился. Жить бы да жить.

Для наших шахт лес издалека возить не надо. За нашу проклятую норильскую медь и никель можно покупать сталь. Да и не в этом дело. Дело в коммунизме. Коммунизм сидит в нас всех.

«От каждого по способности» – глупее лозунга нет. Это противоестественно. Даже на даче я работаю не по способности, а пока не кончу конкретное дело, не разгибаясь. Надо. Жизнь заставляет.

Ну, и «каждому по потребности». Лозунг шариковых. Нет уж, каждому – по его труду, по конечному результату, по пользе.

Но тогда надо перестать кормить партийных работничков. А им до ноября еще идет зарплата. Когда нужна расплата.

Как они завопили: «Только не охота на ведьм!» Отрыгивается им 37-й год, завертелись. А ведь они и их сторонники – это 20-30 миллионов потенциальных врагов, пока не издохнут, будут тормозить, саботировать.

Моя бы воля – всех, кто в кабинетах парткомов сиживал, отстранить, дать в руки серп и молот и не допускать к принятию решений. Даже лояльных, даже тех, кто пристроился к перестройке. Как бы они ни твердили, что среди них много честных людей и т.п. Они не способны мыслить иначе, чем по-советски.

Честный человек в партийный кабинет не сядет. Честный человек комсомольским богом не будет, задницу лизать и яйца на поворотах заносить партийному боссу не станет. Все они – приспособленцы, бесталанные работники, захребетники, посредственности, которых жизнь забросила пеной наверх.

Поэтому пусть даже мы потеряем эту «честную» часть, пусть общества убудет на их «потенциал», но – всех отстранить и забыть само слово коммунизм. Ибо в нем – притягательная, бездельная и безответственная, хапужническая и халявская зараза. Преследовать их не надо, но заставить работать – простыми исполнителями. А рискуют и принимают решения пусть деловые люди.

Так их и в деловой мир просочилось видимо-невидимо. Не отделишь.

Политика, политика… эх ты, летчик.

26.09. Вчера вечером, в сумерках, ехал с дачи, заехал на гору, и такая вокруг была золотая красота, такой покой, такая умиротворенность, что залюбовался задремавшей природой и сквозь подступившие слезы подумал: «Господи, слава тебе, что даешь возможность наслаждаться простой радостью бытия. Годы еще не старые, работа есть, болячки еще терпимы, семья нормальная, проблем особых еще нет. Это же лучшие годы жизни!»

Сколько раз уже я себе так говорил: «это же лучшие годы жизни». Оборачивается так, что много, много было лучших лет жизни, грех обижаться. Слава тебе, Господи.

Умиротворенность. Надя сказала бы: блаженненький.

Страна развалена. Булгаковская разруха быта, политический распад, угроза голодной и холодной зимы, экстремизм и преступность, разброд и неверие, безразличие и бесчеловечность кругом. А я блаженствую. И уж отнюдь не мучаюсь комплексом, как жить дальше.

Пошли они все, козлы. Завтра еду за опятами. Сегодня пришел из баньки: день отдыха. А там оно как-то образуется. Без меня образуется. Я отпахал, и на зиму обеспечен. Голода у меня не будет.

И холода не будет: есть рефлекторы и теплорадиаторы. Есть, на худой конец, две буржуйки. Нет – сложу в доме печь, выведу трубу в окно. Кирпича наворую, лесу кругом хватит. Еще другому сложу печь – за сало. Я – умею.

Я умею многое и поэтому в этой разрухе – выживу. Инструмент есть, запасся.

Пусть тревога мучает тех, кто привык всю жизнь за чужой спиной или за счет обмана. Кто умеет достать, выбить, выманить, выпросить. Кто не умеет руками. Пусть их мучает комплекс; я же сплю спокойно. Вот – истоки моего блаженства.

Большевики больше всех воровали, руками водили; они же больше всех и орут о голоде и холоде. Так поди же попляши. Поделом.

Я ехал с Украины в Сибирь добровольно: себя испытать. Я готовился к суровой жизни, выработал в себе какой-то аскетизм, и хоть и ленив от природы, но все же сам себя многому научил. А теперь мне здесь ничего не страшно. Я руками при нужде сделаю себе и дом, и верстак, и печку, и балалайку.

Но лучше всего я все-таки умею пилотировать самолет. Пока здоровье есть, это мой основной кусок хлеба. Так зачем тревожиться напрасно. Нервы мне, блаженненькому, нужны для дела.

30.09. Голодновато. По понедельникам в магазинах хлеб да соль. За молоком очереди. Яиц нет. Сегодня раздобыл ливерную колбасу 3-го сорта. Кот не ест. Я ем. Ну, допустим, с детства люблю ливерную колбасу; я не избалован: пирожки с ливером, бычки в томате были изысканным лакомством, а сыр… ну, сыр я пробовал пару раз только по великим праздникам. Так тогда же ливер был съедобный, вкусный, печеночный, а сейчас… ухо-горло-нос, сиська-писька-хвост; и кот не ест, а я – по инерции…

На Украине нет авиатоплива. Суверенитет! Как летать на Львов, на Одессу? И летать ли? По мне, гори они синим огнем; Россия велика.

В Хатанге упал Ан-12, военный. Не долетел 200 метров до торца, говорят, полная выработка топлива. Штурман погиб. Ну, разберутся.

1.10. Октябрь уж наступил.

С утра мотнул по магазинам, добыл мяса и колбасы – 5 кг на 100 р. Своя игра; мясо – вырезка. Сахара нет, яиц нет, жиров нет. Но потихоньку в коопторге появляются: перец, гранаты, помидоры, икра, красная рыба, – зачем в Камчатку летать. Цены очень высокие, но для меня пока приемлемы. А вот со сладким беда: добираем запасы сгущенки, что годами копилась в холодильниках, спасибо нищим инвалидам-родителям, что присылали… а теперь на Украине суверенитет. У них мясо пока не по 20, а по 7 рублей, и аж два вида колбасы. И шахтеры еще бастуют. Зажрались.

Съездил, получил свои десять соток земли под виллу. В исключительно живописном и тихом месте, но, правда, от асфальта – 4 км лесной дороги… авторалли. Как там строить, из чего строить, как доставлять – ума пока не приложу. Но земля – чернозем, хоть сейчас паши и сажай.

Ну, надежда на то, что наше начальство тоже там, выбрало себе лучшие куски, а значит, дорогу сделают, электричество проведут, скважину пробьют, колодец я сам выкопаю в низинке перед домом. Было бы здоровье.

А воздух там…

В общем, жить и жить. Дел куча.

2.10. Вам слишком долго говорили неправду. Так вот вам вся правда: золотой запас Союза всего 240 тонн. Три вагона. Все наши деньги – простые бумажки, ничем не обеспеченные. Золото пропили большевики.

Союз уже не существует. Закон о пенсиях оказался мифом. А Россия – первая среди нищих. Как жить дальше?

Кто будет кормить меня через три года? Кормить, обдуренного пропагандой, обманутого ложными посулами отдавшего здоровье за миф. Работать никто не хочет; все хотят посредничать и с этого иметь.

Не на кого надеяться, только на себя и на свои руки.

А на кого надеяться миллионам москвичей?

Никак оно не образуется. Никак.

Рушится Союз. Рушится Россия. Завтра отделятся от нее татаре и башкирцы, калмыки и горцы, вогулы и остяки.

Но как мы жили, так и жить будем.

Русский человек всегда кормился от земли; так он и будет кормиться.

Через пару лет, возможно, прекратится добыча нефти, автомобиль станет не нужен. Прекратится добыча угля, не станет электричества, да и ГЭС долго при таких порядках не проработает, откроют заслонки и спустят водохранилище, и Енисей оживет и зарыбится вновь.

Да еще сорок-пятьдесят лет назад здесь, в Красноярске и вокруг, жили без угля и электричества, керосин только в лампах жгли по праздникам, но жили же!

Вот так и мы будем привыкать. Как, к примеру, на даче: свет вырубили, угля нет, а дрова в печке трещат, вода в колодце есть, остальное все добывается тоже руками.

Вполне разумно было бы сейчас потихоньку запасти бочечку-другую того же керосина, и ламповых стекол тоже. Не станет электролампочек – чем освещать дом? А бочки надолго хватит…

Дикость. Но, вероятно, может быть еще хуже. Может наступить полная анархия, и отребье станет сбиваться в стаи. Надо искать оружие. Не ждать от дяди из НКВД порядка – его не будет; не бояться законов – их нет, как уже и нет государства, – а искать оружие и боеприпасы. Будет опять закон сильного. А стрелять у нас в семье умеют все, и неплохо. Понадобится, может быть, добыть того же зверя Попасть. Или же попасть во врага, чуть раньше, чем он в тебя. Допустим, если застанешь его грабящим твое поле, оставляющим твою семью умирать от голода.

Тут уже не о пенсии речь. Выживет хитрый, ловкий, умелый, сильный, здоровый, не обремененный моралью и совестью, безжалостный.

Так же и в бизнесе: те же самые законы.

Жизнеспособные вовремя подсуетились, набрали по 12 холодильников; теперь это валюта. А я летал, зарабатывал мифическую пенсию. И теперь вынужден буду держаться за штурвал до могилы, пока эти деревянные деньги хоть что-то дают. Но вряд ли нам еще повысят зарплату. А инфляция идет вверх.

Уйди я с летной работы – через два года меня на земле никуда не возьмут. Таких будет хоть отбавляй.

Там, наверху, все рушится. Уже разрушилось. Вчера. Уже собраны чемоданы, уже переведена за границу валюта, вырученная за золотой запас. И пускай они не врут нам – есть, есть у них вклады в швейцарских банках. Власть хоть уже и вырвалась из рук, но еще кончиками ногтей держатся. Уже все пропито, растранжирено, роздано дружкам. Крысы уже сбежали, корабль до палубы уже полон воды, еще немного – и последний водоворот… но эти – в надежной лодке.

Подождем еще?

Все же велика Россия, полна сырья; ну не все же поставляется с Украины, Армении или Прибалтики. Местная промышленность будет работать. Нужны промышленники, хозяева, буржуи, люди, решающие дело. Думаю, за год, за два сама жизнь их выдвинет. Дальше некуда. Страна дошла.

Нужны ли еще голод и холод нынешней зимы? Чтобы уж до конца обнажить? Может, оно и так. Но народу все равно достаточно будет лишь найти виноватого и разорвать на площади, а те, кто за кулисами тормозят, останутся в тени.

И все равно, полно еще дурачков, которые не могут поступиться принципами. И все разжигают и расшуровывают топку нашего пресловутого паровоза, когда и так ясно: да в коммунизме уже мы. На дне. Приехали.

3.10. На даче. Не торопясь полдня колотил штакетник; завтра доделаю ворота – и новый забор готов. С утра донимала поясница, но размял.

Вечер. Приготовил нехитрый ужин, дернул две стопки перцовки – и счастлив. Тишина…

Трещит камин. Действо. Покой.

4.10. Кто заинтересован в том, чтобы напугать, встревожить и озлобить народ, расшевелить в нем дремучее, – народ, от которого сейчас ничего не зависит? Народ, которому долбят одно: надо работать.

Почему нас все время пугают: то разрушением связей, то анархией и бунтом, то кооперативами и рынком, вообще хаосом, который обязательно должен наступить?

И доходят ли эти страхи до русского мужика в глухой таежной деревеньке?

Да все это потому, что рушатся их теплые городские места. Рушится их жизнь и благополучие. А моя жизнь не рушится, и в той деревеньке – тоже нет. Мы работали и работаем. Так было всегда. А они никогда толком, производительно, не работали, ибо партийная и вообще административная работа при социалистическом реализме непродуктивна, скорее – только ритуал. Но ритуал, развративший настоящего работника, ритуал, дававший кусок белого хлеба с икрой функционеру.

Так не надо бояться. Не погибнет ни народ наш, ни республики не погибнут. Переболеют – да, но не погибнут. Живут же в мире какие-то Гана, Того, Лесото, Кот-д’Ивуар, наконец. А той Ганы… да Мотыгинский район больше.

Да не может же быть такого, чтобы двухсотмиллионный русский народ, на одной шестой части планеты, народ, имеющий героическую историю, купающийся в природных богатствах, тонущий в лесах, за одну миллионную часть которых та же Гана купалась бы в роскоши, имеющий в недрах всю таблицу Менделеева, да земли, да реки, да Байкал… и пропасть, раствориться… Не поверю никогда.

Большевизм в нашей истории – секунда. Ну… чихнул за рулем, врезался в дерево, помял крыло. Выправим и покатим дальше.

Без сахара проживем год, два. Но ведь на Белгородщине, возле моего Волчанска, как сажали буряк, так и будут сажать. Куда его девать? Будет, будет сахар, утрясется.

Все дело в том, что сажали-то крепостные, с расчетом псов стародубцевых на то, что с завода и института пригонят крепостных на уборку. Летчиков пригонят.

А теперь никто не придет. Придется поголодать; потом через заросшую паутиной задницу должно дойти, что надо выгнать поганых псов, взять свою землю и сажать столько, сколько сам сможешь убрать, либо найми батрака, да прежде еще найди его и уговори. Частная собственность и рынок. Сам будешь сыт и страну накормишь.

Если Левандовский с Медведевым закупят на корню всю красноярскую авиацию и организуют частную капиталистическую авиакомпанию «Левандовский, Медведев и К;», я согласен у них летать. Договоримся.

Но там же крутиться надо, а здесь – только крантики открывай и за веревочки дергай. Там – конкуренция и страх прогореть, а здесь – партийная ответственность. Вот почему Шенин – гекачепист и пугает нас разрушением связей и анархией.

Я об одном мечтаю. Чтоб был у каждого кусок земли, огороженный забором с надписью «Моё», и чтобы никто не мог без моего разрешения переступить его границу. А если переступит, чтобы я бы мог его пристрелить на месте, и закон чтобы был на моей стороне.

Ну-у, скажут большевики, отгородимся в своих крепостях, а как же коммуналка? А строем, с песней, в ногу?

Надо будет – договоримся. Заставит жизнь – пойдем в ногу. Но коммун, коммуналок и казарм не должно быть на земле. Личность должна принадлежать себе, а не строю. А захотим – соберемся и будем хором петь. Но – на сытый желудок, сложив на коленях натруженные на своем поле руки.

А пока мы голодаем, потому что не с чего кормиться. А депутаты наши, большевики, всё в парламентах болтают о чем попало, только не о главном. Боятся. А сами тем временем добывают себе блага, квартиры, машины, дачи, пенсии, деток устраивают в престижные институты, чтоб за границу ухряли и жили там, мучились, вдали от родины.

В пионерах тягостнее всего было стоять на линейке и, глядя товарищам в глаза, петь «в борьбе создавали, и Ленин, и Сталин, отечество наше для нас». В большевиках – то же самое: тягостно было на партконференциях петь «Интернационал», про последний и решительный бой, и, глядя в глаза стоящим в презюдиуме, думать: неужели вот они так истово и безоглядно верят? А те раскрывали рты, глядя сквозь меня оловянными глазами, а потом, после боя, ехали бардак с банькой и предавались там всем порокам, с чувством выполненного долга. Сволочи.

9.10. С содроганием думаю о предстоящих полетах: нигде нет топлива. Этот год будем мучиться с суверенными государствами, пока они не перейдут на мировые цены. Пока же на Одессу рейс доходит до Донецка, и сами командиры кораблей, созвонившись с Одессой и убедившись, что топлива нет и не будет, молча разворачиваются, благо, со своим самолетом, без эстафеты, и летят себе назад. И то, с нарушениями: заливают заначку еще дома, добавляют в Казани… короче, как моя прошлогодняя Алма-Ата.

Это – не работа. И надо добиваться гарантированной зарплаты, хотя бы тысячи полторы. Тогда можно и загорать в гостиницах в ожидании того топлива. Летчик спит, а деньги идут.

Если уж в Домодедове пассажиры выскочили на полосу, а в АДП чуть не разорвали диспетчеров, то дальше некуда. Кругом бунты: водочные, сахарные, пассажирские…

Так что – с содроганием…

Но еще десять дней жизни впереди. Как быстро промелькнул этот отпуск.

Оно оборачивается так, что надо бы и Руководство открыть, хоть глазами пробежать, а то ведь можно и забыть, от чего кормишься. Не лезть в дебри, а так, нормальную эксплуатацию, и особые случаи. Для себя.

17.10. По радио интервью с деловым человеком, миллионером. Доктор наук, профессор, был крупным руководителем (читай, директором завода), но решил основать свое дело: брокерская фирма с компьютерной начинкой. Взял кредит – дали под его респектабельное реноме, – деньги в оборот, пошла прибыль, и т.д.

Он дал рабочие места 15 тысячам человек. Он делает какое-то полезное дело, помогает людям торговать, чтобы не бегали и не искали покупатели производителей и наоборот. Он – свободный человек. Надо полагать, вот такие и вытащат страну из дерьма.

Под мое реноме никто кредитов не даст. Поэтому следует ожидать, что страну вытащат более респектабельные люди. А я обречен продавать свой труд и всегда буду зависеть от хозяина, ибо – безынициативен. Я – исполнитель. Моя инициатива не распространяется дальше строительства собственного дома, да и то: как где чего по мелочи украсть, раз нет денег. Найди-ка еще стройматериалы, транспорт, грузчиков, и т.д. Да и денег таких нет, а только на брус надо единовременно 10 тысяч. И цены вот-вот подскочат, и началась гонка за призраком.

Надя недовольна. И место не то, лес, нет людей и пр., и проект не то… все не то.

Ну, а если мы не можем договориться, то нет и смысла затевать. Цены тем временем уйдут. Ладно, хоть будем сажать там картошку.

А если бы не раздумывать, а немедленно добыть денег и вложить их в дом, то через десять лет он окупился бы вдесятеро. Народ все равно побежит из города.

20.10. Последние дни отпуска прошли в прожектерстве. Рассмотрены несколько проектов дома, естественно, моего исполнения. В дереве, кирпиче, из шлакобетонных пустотелых блоков.

И прихожу к выводу. Через месяц-два, скорее всего, с нового года, Ельцин обещает отпустить цены. Естественно, они подскочат, и в первую очередь, не на молоко. Стройматериалы и сейчас дефицит, и строиться может позволить себе очень состоятельный человек, либо вор, с приличным заработком, связями и техникой в руках, т.е., в большинстве своем, начальство высокого ранга. А те, кто берется за производство стройматериалов, озолотятся.

Так вот: достаточно ли я состоятельный человек, чтобы построить себе дом?

Да я нищий. И сейчас-то мы едва наскребем тысяч пять-семь, а оно оборачивается в ближайший год десятками тысяч. Нет, вряд ли потянем.

Если не поймать до зимы стройматериал, то дохлый номер.

Союз рассыпался. Безвластие. Гражданские войнишки местного значения. Беженцы. Интересно, куда придется бежать из Сибири. Каждая суверенная тянет лоскутное одеяло на себя, и уже разодрали на клочки. Из газет: развал Союза для России – трагедия, для республик – гибель. Даже Украина не продержится. Ее зерно и сало никому не нужны, уголь кончается, дышать и так нечем, а закрой заводы – всё.

Ельцин судорожно гребет под себя остатки одеяла: за Россию боится, что не сдюжит и она. Но все же есть надежда.

Для России времена тяжкие; жить, видимо, будем нищенски.

Я вижу один путь: только раздел. И то: Россия останется одна, а у самой татаре с якутами и мордвой – опять раздел. Но все же, продрав на живом теле дыру и выбросив всех желающих самостийности и суверенитета, как тот же Северный Кавказ (на хрен бы он нам, русским, сдался), все же хватит и территории, и людей, и богатств.

Наши богатства – не золото и алмазы: их всю жизнь большевики пропивали. Наши богатства – земля, леса, чистая вода, нефть, уголь, руды. Ну а люди… что ж, с такими людьми можно выжить. Русскому человеку надо видеть перспективу, надо дать ему свободу, мечту.

Дай ему землю – он вспашет; дай еще – еще вспашет, и еще кусок прихватит, просто так, пригодится. Тут – душа, тут есть нечто, непонятное расчетливому европейцу. Вот наш потенциал.

Я на сибиряков смотрю, кто не знал крепостного права, разве только под большевиками. Крепко жил народ. И оживет еще. И мороз не страшен.

21.10. День прекрасный, самое время на дачу, но… началось содрогание. С утра квартальный медосмотр, потом поеду в контору. Надо собирать экипаж.

22.10. Профсоюз заявляет, что вроде бы, по слухам, с июля 92 года летчикам, имеющим льготный стаж 40 и более лет, пенсия будет, вроде бы, независимо от среднего заработка, 750 р. Но это все – вроде бы, слухи. И что такое 750 р. летом 92 года?

А Серега Пиляев уверенно строит себе в Енисейске двухэтажный дом. Мотоблок купил, «Нива» у него; руки все в мозолях.

Люди думают о будущем. И пенсия тут лишь подмога: на кусок хлеба, сахар, курево, спички.

Завтра с утра в резерв, на тренажер… Началась осенне-зимняя навигация.

28.10. Сразу после отпуска – четыре ночи подряд. Чтоб жизнь медом не казалась. Почти каждая машина – кроссворд и ребус. То одно, то другое.

Хуже стало добираться на работу: тяжело с автобусами, очереди, драки у входной двери… Все как и было, и все хуже и хуже, и начальство хмуро обнадеживает, что лучшего и не ждите, лучше уже было.

Власть в стране перешла к дерьмократам, они ничуть не лучше большевиков и все заняты обустройством жоп в креслах. А в моей жизни, в жизни народа, так ничего и не изменилось. Только поубавилось надежд и здоровья.

Вчера вот белили кухню, красили, надышался; с 4-х утра потихоньку задыхаюсь, пью лекарство, – но собираюсь лететь в Самару на завод, перегонять новую машину. Если все нормально, то к ночи облетаем, перегоним ее в Курумоч, станем в план, найдем загрузку и к утру, даст бог, отмучившись сутки на ногах, вылетим домой. А там выстоим полтора часа в ожидании автобуса и… см. запись пяти- или семилетней давности «после бессонной ночи…»

Ничего не меняется в жизни. Идет развал всего, все шныряют, тащат куски, пир во время чумы в разгаре, а у нас ничего не меняется.

Народ не знает, что ему делать и как быть, сто миллионов взрослых людей – каждый в отдельности – не знают, не видят перспектив и опустили руки. Единицы – ну, несколько тысяч, – рвут, пока есть что.

Это страшно. Нужна цель и нужен вдохновитель; но я сомневаюсь, что народ хоть кому теперь поверит. Изверились.

29.10. Вычитал мысль, которая уже и так давно крутится в мозгах и просится в формулировку. А именно: пытаться отдать или продать предприятие в собственность кулюфтиву рабочих – это запрягать в одну телегу тупого рабочего коня и трепетную лань выстраданной частной собственности. То есть, смешивать обычный т.н. капитализм с самым оголтелым марксистско-профсоюзным опчим социализмом. Не выйдет. Опчее – оно и есть опчее, ничье, и рабочему на не свое – плевать, у него никогда не будет болеть голова за нюансы, которыми нынче как раз и движется дело.

Я был всегда (а сейчас твердокаменно) уверен: рабочему надо то-то и то-то, и много, и – от сих до сих. И бутылку. Какой с него владелец. Да никакой.

Владелец должен быть творцом, мозгом, идеей, жить делом, ну, и использовать рабочего. Ис-поль-зо-вать. А кулюфтив тех, кого используют, ну, летчиков, к примеру, – это рабочее тело, гидросмесь. Без нас в авиации не обойтись, верно. Но и только. Мне некогда, да и плевать на то, кто, как и за какие веревочки тянет, где и что добывает, чтобы обеспечить мой полет, за который мне надо заработать много денег. И всё.

Слетал вчера за машиной, получил, пригнал. Это наша новая 702-я, уже немного полетала, облезла вся; рекламация, погнали на перекраску; и вот я ее, перекрашенную, обратно пригнал домой. Мое какое дело: поскорее пригнать, ибо сегодня у меня ночная Москва пропадает, т.е. налет, т.е. деньги. Вот и весь мой интерес. И когда б это я еще думал, как и куда воткнуть ту 702-ю, чтоб был меньше простой и убытки, и т.п. Я тут – гидросмесь, рабочий, исполнитель, ездовой пес. Да, пес. Тягло. И я этим удовлетворен, такая у меня профессия. А уж в пределах ее рамок, в небе, в полете, я – творец.

Но гораздо больший творец я – на даче. Там я – собственник, там идеи, там фантазия, там душа болит и по ночам не спится.

Гляжу на творчество людей на дачах: какие дома, какой полет мечты, какая инициатива, пробивная сила, труд, фантазия, сколько вложено средств и души, – гляжу и думаю: нет, шалишь, жива Россия, жив народ! Только волю ему дай и дай «мне, мое, много, навсегда!» – и все устроится. Не дураки мы, и не разучили нас коммунисты творить и работать. Рушится не народ, рушится империя, туда ей и дорога.

Осень нынче затяжная. То чуть приморозит, то снова тепло и сыро. Клевер цвел в октябре, и маслята поздние пошли. Но ничего не сделаешь против природы: грядут морозы, и как ни крутись, а утепляйся, набивай закрома, надевай шубу. Мороз сибирский – здоровый мороз, он все равно наступит. И тараканы вымерзнут. Но мы выдюжим.

*****

© Copyright: Василий Ершов, 2010

Свидетельство о публикации №21008110283