Летучая мышь

ГЛАВА 16

Он открыл дверь сам — и я тотчас узнал его: коротышка в сером, которого я видел на кладбище, когда хоронили Артуняна, — он ещё так осторожно оглядывался.

— Господин Баум?

— Он самый. А вы кто?

— Меня зовут Джордж Пэнмур, — я назвал то имя, под которым представился в свое время Артуняну, — Вам обо мне говорили…

— Входите. Я вас видел на русском кладбище.

Квартира выглядела скромно — небольшие комнаты, мебель будто перевезена из фамильного поместья — больно уж громоздкая. Эстелла Баум оказалась уютной маленькой женщиной, хлопотливой, как курица. Баум познакомил нас и предложил мне пройти в кухню — там можно поговорить спокойно. Она затрясла головой, выражая высшую степень неодобрения, и немедленно удалилась из гостиной, оставив нас в обществе двух сонных кошек и неоконченного вязания. Баум выключил телевизор и предложил мне рюмку коньяку. Налил и себе, и мы расположились друг против друга в тяжелых креслах.

— Я вас давно жду, — сказал Баум, — Арам меня предупредил. Я не знал, как с вами связаться, — он не успел сказать, — во второй раз мы уже не встретились.

Баум понимающе кивнул, — Но я вас все-таки отыскал. Вернее, кого-то, кто выдал себя за вас. В вашем кабинете на улице Соссе.

Баум высоко вскинул кустистые брови и стал похож на симпатичного удивленного хомяка:

— Pa possible — невозможно!

— Тем не менее это произошло.

— Как он выглядел, этот тип?

Я постарался описать предыдущего Баума как можно подробнее, но нынешний только головой покачал:

— У нас такого нет.

— Более того, он отвез меня к себе, на улицу Этьен Марсель.

— Адрес мне ничего не говорит. Вы уверены, что встреча произошла именно в моем кабинете?

— Уверен. Снаружи висела табличка: "Начальник отдела документации". И ваше имя.

— Я начальник отдела исследований. На моей двери должность не обозначена — просто имя и фамилия.

— А номер комнаты какой?

— Триста шестнадцать. Третий этаж.

— А я был в семьсот девятнадцатой, на седьмом.

— Господин Пэнмур, — Баум говорил со мной терпеливо и мягко, как с душевнобольным, — в нашем управлении комнаты семьсот девятнадцатой нет, потому что нет седьмого этажа. Последний — шестой, там расположены технические службы.

— Но в лифте была кнопка с цифрой "семь"!

— Значит, вы были не у нас.

— Вот это да! — я залпом выпил рюмку.

— Расскажите все с самого начала, — предложил Баум, протягивая мне бутылку с коньяком. Я налил себе еще. Кошки во сне зашевелились, одна даже попыталась встать, но, разморенная теплом, снова улеглась на ковер. Баум ногой в домашней туфле ласково потрогал её.

Я начал свой рассказ с моих встреч — с Артуняном, с Альбером Шаваном, с того, как я был "арестован" возле "Sexy-Bizzare". Поведал, как били меня в контрразведке, как я улизнул от своих мучителей и встретился с Баумом, как он мне помог. И дальше — как взял напрокат машину и какая это оказалась машина. Потом о сражении в доме Бонтанов. О дальнейшем путешествии. Закончил на том, как симулировал автокатастрофу. Кое о чем я счел за лучшее умолчать: об убитом арабе, о бумагах Сегюра, о Бракони и находке в его доме. Когда я закончил, Баум спросил, не запомнил ли я номера машины, на которой меня увезли от дверей ночного клуба.

— Запомнил. У меня память на такие вещи. 5502 75. Или 5592.

— Министерский номер. Установить нетрудно, — он потянулся за лежащим на столике блокнотом, записал. — А номер дома на улице Этьен Марсель?

— Не заметил. Но могу специально сходить и посмотреть.

— Завтра же и сходите, ладно? И опишите людей, которые вас били.

Я описал, как мог, он сделал пометки в блокноте.

— А как они были одеты?

В моем описании первое место занимала обувь — её я разглядел лучше всего.

— Они обращались друг к другу по имени?

— Не слышал. По-моему, это профессионалы. Знают, как бить, куда ударить, чтобы побольней. И при этом никаких эмоций — скучное занятие, тысячу раз это проделывали.

— А как выглядит квартира на улице Этьен Марсель?

Пришлось напрячь память — я ведь был ещё не в себе, когда туда приехал. Но кое-что все же вспомнилось.

— Пьет хозяин шотландские виски "Блэк Лейбл" — дорогое удовольствие во Франции. А квартира безликая. Знаете, он не чувствовал себя дома — даже входную дверь открыл как-то неуверенно. Может, я и ошибаюсь…

— Он говорил, что это его квартира?

— Сказал, что отвезет меня "к себе". И дал лейкопластырь, чтобы залепить порезы. В ванной он, стало быть, ориентируется.

— Как вам показалось — квартира вообще обитаема? Живут в ней?

— Думаю, да. Или специально для меня ей придали жилой вид. На столике в прихожей были письма, а на вешалке — мужская шляпа и плащ.

— Давайте вернемся к той комнате, которую вы приняли за мой кабинет. Когда вы вылезли в окно, то обратили внимание на соседние здания?

— Помню крышу дома напротив. Но особо ничего не разглядел — там парапет высокий.

— Что-нибудь все-таки разглядели? Какие-нибудь дома? Может, что-то необычное?

— Дом напротив — кирпичный. И выше того, в котором я находился. Иначе бы я просто его не увидел — я ведь прятался за парапетом, полз, согнувшись.

— Стало быть, этажей восемь?

— Не меньше.

— А на улице Соссэ все дома на противоположной от нас стороне — из серого камня, а не кирпичные.

— Вот как!

— Излишне и говорить, что мы никогда не пользуемся услугами автошколы Марсо. Припомните ещё что-нибудь…

— Да, я же видел Эйфелеву башню! Довольно близко — может, в километре. Или ближе. Тогда я на это внимания не обратил, но теперь понимаю, что от улицы Соссэ она гораздо дальше.

— Вы её видели прямо за кирпичным зданием?

— Да. Прямо перед собой.

— Значит, улица, на которой вы были, проходит перпендикулярно прямой линии, если её начертить от Эйфелевой башни к этому дому?

— Что-то в этом роде.

— На ваше суждение, что до башни около километра, к сожалению, полагаться нельзя. Знаете, расстояние — вещь обманчивая…

— Пожалуй.

— Что ещё вспомните?

Я подумал. Ага, вот. Где-то поблизости проходит метро: пока я ждал своего спасителя в гараже, явственно чувствовал, что пол вибрирует. Я даже, от нечего делать, фиксировал в голове, насколько часто проходят поезда. Примерно каждые семьдесят секунд.

— На разных линиях метро в Париже поезда ходят с разной частотой, одобрительно сказал Баум, — Это ваше наблюдение может оказаться полезным.

— И вот ещё что. Насчет маршрута. Трудно, конечно, его определить, находясь в багажнике, однако я чувствовал, как меня прижимает к стенке на поворотах. По-моему, мы поднялись по спиральному пандусу, развернулись круто и сразу же оказались на улице с большим движением: я слышал уличный шум. Потом остановились, ткнулись во что-то, в тротуар, видимо. Повернули направо и ещё раз направо… — я прикинул в уме и спохватился: — Господи, я видно, совсем одурел в этом багажнике, мог бы и сам сообразить, что с улицы Соссэ направо не повернешь. Там же одностороннее движение.

— Во именно, — отозвался Баум, записывая что-то, — А с какой стороны было солнце, вы не заметили?

— Солнца не было — туман. Или утренняя дымка.

— Может, необычные звуки или запахи?

— Нет. Просто уличный шум.

Баум оторвался от блокнота, посмотрел на меня:

— Раннее утро — какой уж такой особый шум?

— Машин было уже много.

— Из этого следует, что вас везли по оживленной магистрали. Потому и машин много. Движение одностороннее?

— Не могу сказать.

— Жаль, это сократило бы круг поисков. Но, по крайней мере, нам известно, что здание, в котором вы побывали, находится на оживленной улице, примерно в километре от Эйфелевой башни, поблизости проходит линия метро, по которой поезда идут каждые семьдесят секунд, а напротив стоит кирпичный восьмиэтажный дом. Кроме того, в здании, которое нам предстоит отыскать, имеется подземный гараж. Можете что-нибудь добавить?

— Пожалуй нет.

— Попробуем обойтись тем, что есть, — он поднялся, — Предлагаю выпить кофе. Эстелла уже легла, но она обычно оставляет кофейник на плите, чтобы не остыл.

В кухне, за накрытым красной скатертью столом, мы не спеша выпили по чашке крепкого кофе. Я рассказал Бауму о своих отношениях с акционерным обществом "Луна", не упомянув при этом, что убил одного из их людей. О Бракони и его космическом передатчике тоже умолчал: будет ещё время для исповеди. О предстоящей встрече с коммунистом — ни слова. Однако попросил Баума узнать, если возможно, сколько некий Р. Брансон платит биржевому маклеру Жюлю Робертону, чья контора находится на Итальянском бульваре в доме N 48. Кустистые брови снова взметнулись, но их обладатель ни о чем не спросил, только записал данные в блокнот.

— Знаете, что самое странное? — сказал он, — Зачем им столько хлопот? Использовали министерскую машину — или, может, просто министерские номера. Оборудовали какое-то помещение, чтобы было похоже на нашу контору. Придумали, как организовать бегство — точно рассчитав, что такой человек, как вы, не упустит представившейся возможности. Кто-то взялся изобразить меня. Потом вся эта авантюра с неисправным наемным автомобилем — это и хлопотно, и дорого. Вас сначала запугали, потом мистифицировали и в конце концов попытались уничтожить. К чему такие сложности? Прямо-таки готический роман.

— Действительно, — согласился я, — Чего бы им меня не прикончить сразу? Я же был у них в руках.

— Похоже, будто после вашего так называемого бегства произошло что-то важное, что заставило их переменить первоначальный план. Решили: хватит его запугивать, пора убить.

— Есть у вас какие-нибудь догадки?

— Терпеть не могу догадок. Но все это не по-французски. Сложно, да и стиль не тот. Больше смахивает на советскую разведку. Эти норовят использовать побольше народу. Но у КГБ денег мало. Как и у нас, впрочем.

Он хихикнул и, снова став серьезным, постучал пальцем по блокноту:

— Попробую определить, куда вас привозили. И разузнать насчет этой самой "Луны".

— А могли бы вы показать мне досье Маршана из вашего архива?

Баум только присвистнул:

— Интересно, а ваши люди сделали бы такое для меня, случись мне попросить?

— Сделали бы, — солгал я.

Прежде чем ответить, он встал и, сняв с плиты красный эмалированный кофейник, снова наполнил наши чашки.

— Нет, этого я делать не стану. Странно даже, что вы о таком просите. Но я сам займусь этим досье и, если замечу что-то интересное, сообщу вам. Это самое большое, что я могу.

— Что вы сами думаете о Маршане? — спросил я.

— Видел его всего несколько раз, когда он заглядывал в наше управление по официальным поводам. Из всех министров, в подчинении которых мы бывали, он интересовался контрразведкой больше всех. Часто запрашивал весьма секретные сведения. Даже когда возглавлял уже другие ведомства.

— И вы ему давали?

— По минимуму. Если досье, которые он требовал, были очень уж секретными, отправляли подчищенные дубликаты. Политикам, сами знаете, доверять не следует.

— Вы ему не доверяли?

— Доказательств против него не было. И слава Богу — а то пришлось бы допрашивать его, а наше руководство никогда бы на это не пошло.

— Что, по-вашему, он делал?

— Изо всех сил разваливал нашу контору. Пытался, во всяком случае. У вас столько лет действовал Ким Филби, советский шпион — думаете, у нас ничего такого нет? И наши в средствах точно так же неразборчивы. Сам факт, что управление контрразведки подчинено политическому ведомству, делает нас весьма доступными, позволяет манипулировать контрразведкой. Я бы вывел её из-под такого начальства, но меня не спрашивают, стараюсь хотя бы её сохранить — это главное.

— И чтобы контрразведка не пострадала, готовы терпеть шпиона в кабинете министров?

Баум пристально посмотрел на меня, отхлебнул коньяку:

— Да ведь это самое простое уравнение. Предположим, в правительстве другой страны сидит ваш агент и передает вам секретную информацию, нанося вред своей стране. В основном — политического свойства информацию. Иной раз и техническую, и даже военную — о типах и численности вооружения, размещении войск и прочем. Но ведь министрам такие материалы не всегда доступны, их возможности раздобыть и скопировать секретные документы не столь уж велики. В основном они имеют дело все-таки с политикой, и документы, которыми они располагают, касаются политики. Вот эти тайны они и выдают врагу. Конечно, это плохо, но тут ничего не поделаешь. Однако это всего одна часть уравнения. Вторая его часть — разведка и контрразведка, подлинные инструменты государственной власти. Если какие-то силы из-за рубежа способны разрушить службы безопасности вашей страны, они, считайте, разрушают её государственную мощь. И открывается поистине бездна, куда лучше не заглядывать. Потому вы, британцы, и шли на такой риск, терпя у себя Филби — разведчика-предателя, а мы у себя и того пуще — видного политика Андре Маршана.

— Значит, вы уверены, что Маршан был шпионом?

— Нет. В его поведении всегда чувствовалась нерешительность, колебания какие-то. Потому он и не стал премьер-министром. Его шпионская деятельность — если он был шпионом — выполнялась под каким-то давлением, а вовсе не из политических убеждений. Может, он старался удержаться в каких-то пределах. Отнюдь не герой, конечно, — самый рядовой шпион, которого завербовали с помощью шантажа, смертельно уставший от постоянного риска и моральной нечистоплотности. В каком-то смысле он был антиподом вашему Филби — тот ведь действовал из идейных побуждений.

— Да, конечно.

— Поверьте моему опыту — если против такого человека, как Маршан, нет очевидных доказательств, то лучше оставить все, как есть, и только постараться защитить от него свои службы безопасности.

Слушая с увлечением этот урок реальной политики, я вдруг спохватился, что опаздываю на последний поезд. Мы поспешно договорились о новой встрече, и я стремглав ринулся на вокзал — едва успел. Было уже около часу ночи, когда поезд пришел на вокзал Монпарнас.

В двадцать минут второго я высадился из такси напротив дома, где жила Изабел. Улица была пустынна. Открыв ключом тяжелую входную дверь, я наощупь, не зажигая света, двинулся вверх по лестнице. От лифта к квартире Изабел ведет короткий коридор, её дверь последняя из четырех. Нашарив её в кромешной тьме, я пальцами осторожно провел по раме сверху донизу. Возле дверной петли обнаружил спичку, которую Изабел сунула в щель, уходя вместе со мной из дому. Этому научил её я, а ей никогда ничего не приходилось повторять дважды. Простой старый прием — даже если спичку обнаружат, её ведь ещё надо поместить на прежнее место, не всякий это сообразит.

Ключ легко повернулся в замке. Я прижался спиной к стене и вытянутую руку просунул в дверь, чуть-чуть приоткрыв её. Честно говоря, не знаю, чего я боялся.

Взрыв швырнул меня на пол — пластиковая бомба, должно быть, была прикреплена к стене у самой двери. За первым ужасающим грохотом последовали новые звуки — зазвенели разбитые стекла, посыпалась кусками штукатурка. Мутный белый дым пополз из квартиры, заполнил коридор. Я закашлялся и с трудом поднялся — взрыв опрокинул меня на пол. Я был оглушен, в мозгу вертелось всего одно слово: "пластик". Ну да, пластиковая бомба — их использовали сасовцы в борьбе с французскими правительственными войсками сначала в Северной Африке, потом и в самой Франции. Наверняка и здесь действовали североафриканцы — арабы…

До меня донесся слабый телефонный звонок — ах да, Изабел звонит мне в свою квартиру, как мы условились. Я перешагнул через лежавшую дверь и сквозь дым, спотыкаясь о мебель, пробрался к тому месту, где стоял телефон. Клубы холодного воздуха валили сквозь разбитое окно, мешались с дымом. Телефон оказался цел, я снял трубку. Это была она, Изабел.

— Слушай внимательно. Приезжай прямо сейчас, в твоей квартире произошел взрыв. Я смываюсь. Если, конечно, меня не задержат.

Собственный голос казался мне чужим и звучал будто издалека. Я положил трубку и выбрался в коридор. На мою удачу, там пока никого не было, но внизу уже слышались встревоженные голоса. Кто-то включил свет в подъезде. Я выскочил на площадку и стремглав кинулся вверх. В тот самый миг, когда я оказался этажом выше, одна из дверей открылась, на лестничной площадке появилась супружеская пара — оба в халатах.

— Что происходит? — этот вопрос задал я.

— Похоже на взрыв, — отозвался мужчина, — Где-то под нами.

Втроем мы спустились вниз — к тому времени вышли и соседи Изабел. К счастью, среди полуодетых людей оказались двое, одетые нормально — это делало меня менее заметным.

— Чья это квартира? — раздался голос.

— Здесь живет одна англичанка, — объяснил другой.

Сосед принес ручной фонарик, вошел сквозь проем и сразу же крикнул успокаивающе остальным:

— Тут нет никого!

Народу, между тем, прибывало.

— Что случилось? — прямо в ухо мне прокричала какая-то старуха.

— Что-то взорвалось. Газ, наверное, — постарался я её успокоить.

— Это газ взорвался, — тут же сообщила она во всеуслышание. И пошло-поехало. Двери соседних квартир были распахнуты настерж, и я услышал, как кто-то звонит в газовую инспекцию. Я вызвал лифт, спустился и увидел, как потягиваясь, из своей каморки выходит заспанная консьержка. Эти южанки готовы в любую минуту закатить хорошую, полноценную истерику.

— Che cosa succede — что случилось? — завопила она по-итальянски, почуяв неладное, и ухватила меня за рукав. При этом мужское пальто, накинутое поверх ночной рубашки, с неё сползло и обнажило пышную грудь, не лишенную привлекательности.

— Бегу за полицией, — крикнул я, вырываясь, — La polizia!

— Мадонна миа! — завопила она ещё громче, бросаясь к лифту и волоча за собой пальто.

Улица показалась мне абсолютно пустой, но, свернув налево, я увидел, как от тротуара поспешно отъезжает машина с выключенными фарами. Было темно и я не сумел разглядеть ни номера, ни водителя. Заметил ли он меня и узнал ли — Бог весть.