Лидер 'Ташкент'

Ерошенко Василий Николаевич

Лидер "Ташкент"

Аннотация издательства: "Внимание! Голубой крейсер идет в Севастополь!" Такие донесения часто передавали весной и летом 1942 года на свои аэродромы фашистские самолеты-разведчики. И десятки "юнкерсов" поднимались в воздух, чтобы перехватить советский корабль. На его курс заранее выходили вражеские торпедоносцы и катера. Но ничто не могло помешать кораблю вновь и вновь прорываться в осажденный город. "Голубой крейсер" - это лидер эскадренных миноносцев "Ташкент", корабль, ставший на Черном море почти легендарным. Во всех боях лидером командовал капитан 3 ранга Василий Николаевич Ерошенко, ныне контр-адмирал в отставке. В его воспоминаниях рассказывается о боевых походах славного корабля, о героическом экипаже "Ташкента", подвиги которого навсегда вошли в историю Советского Военно-Морского Флота.

Содержание

Глава 1. Тревожная весна

Голубой красавец

Путь к командирскому мостик

Новый корабль и старые знакомые

"Будьте готовы!

Глава 2. В строй эскадры

Шквал на Буге

По военным фарватерам

Севастопольский рейд

Глава 3. Курс-Одесса

Главный калибр открывает огонь

В море бывает всякое

Два августовских дня

Война проверяет, война учит

Глава 4. Навстречу новым боям

История четвертой башни

Эсминец "Фрунзе"

Возвращение в строй

Глава 5. Кавказские базы

"Плавать можем нормально"

"Через перевал"

Сквозь штормы и огонь

Раздумья под Новый год

Глава 6. Между Севастополем и Большой землей

В резерве штаба флота

Двое с "Москвы"

Евпаторийская ночь

"Летучий голландец"

Глава 7. Прорывая кольцо блокады

Трудные мили

Памятный Феолент

Камышевая бухта

С сибиряками не пропадешь

Неожиданный пассажир

Прощай, "Безупречный"!

Один за двоих

Глава 8. Родной наш корабль

Когда надевают "первый срок"

Подвиг котельных машинистов

"Турбинам работать до последней возможности!"

И все-таки дошли

"Достоин гвардейского звания"

В полдень 2 июля...

Оставляя частицу души

Вместо последней главы

Приложение. Лидер эскадренных миноносцев "Ташкент". Николай Семашко

Глава 1. Тревожная весна

Голубой красавец

В конце сорокового - начале сорок первого года многие черноморцы заглядывались на новый корабль, показывавшийся то в одном, то в другом порту. Само по себе появление у нас на Черном море еще одной "боевой единицы" стало уже делом обычным - флот рос и планомерно пополнялся кораблями различных классов. Но этот корабль привлекал особое внимание. Им нельзя было не любоваться.

Слегка откинутые назад мачты и трубы, первая из которых как бы срослась с крыльями мостика и обтекаемой рубкой, острый форштевень и "зализанные" обводы высокого полубака - все это словно подчеркивало стремительность корабля, говорило о большой скорости его хода. А возвышавшиеся над палубой орудийные башни и торпедные аппараты давали представление об его ударной мощи, свидетельствовали, что он создан для активного морского боя.

Словом, это было выразительное сочетание быстроты и силы. И с общим обликом корабля удивительно гармонировала не совсем обычная окраска его бортов и палубных надстроек - не просто серо-стальная, "шаровая", как у других, а с голубоватым оттенком. Она придавала кораблю нарядный, несколько щеголеватый вид, который всегда радует глаз моряка.

"Голубой красавец" - так прозвали новый корабль, будто сговорившись, военные моряки в Севастополе, Одессе, Батуми. А гражданские люди, не особенно сведущие в тонкостях корабельной классификации, стали называть его "голубым крейсером". Они были, впрочем, не так уж далеки от истины. И по вооружению, и по водоизмещению (почти четыре тысячи тонн) лидер эскадренных миноносцев "Ташкент" - таково было официальное наименование голубого красавца представлял собою нечто среднее между обыкновенным эсминцем и легким крейсером.

Уместно сказать несколько слов о самом понятии "лидер эсминцев", поскольку этот термин встречается теперь уже редко. Он появился на том этапе развития военно-морского искусства, когда эскадренные миноносцы, ставшие потом почти универсальными боевыми кораблями, предназначались еще главным образом для торпедных атак. Теоретики этого класса кораблей считали тогда, что во главе ударных групп эсминцев должны идти "ведущие", или "лидеры", - корабли несколько больших размеров, с усиленным вооружением, с особенно высокой маневренностью.

Вторая мировая война существенно изменила взгляды на назначение эсминцев. Использование их для торпедных атак в новых условиях свелось к единичным случаям. Вместо этого эсминцам пришлось решать множество других боевых задач. Лидеры же, как сильнейшие среди эсминцев, послужили прообразом новых серий эскадренных миноносцев, а значение особого "подкласса" постепенно утратили. И термин "лидер" стал исчезать из флотского обихода, сделавшись достоянием военно-морской истории, подобно тому, как это, в силу других причин, произошло с термином "линкор".

Но четверть века назад мы еще жили "классическими" представлениями о морском бое, опиравшимися на опыт первой мировой войны. Новый лидер означал для нас прежде всего то, что у Черноморского флота появился еще один корабль, способный возглавить стремительную атаку легких надводных сил против крупных неприятельских кораблей. Действительные боевые задачи наших лидеров и эсминцев оказались, быть может, не такими романтическими, но не менее трудными. Впрочем, не буду забегать вперед.

В те предвоенные месяцы, о которых идет сейчас речь, "Ташкент" проходил интенсивные ходовые испытания. Поэтому его и можно было встретить сегодня на Севастопольском рейде, завтра - в какой-нибудь из кавказских баз, а через день - снова в Севастополе или Одессе.

Командиром "Ташкента" был мой старый товарищ капитан 3 ранга Евгений Николаевич Жуков. А я командовал "Москвой" -другим лидером, находившимся в строю уже три года. Естественно, я не упустил возможности побывать на "Ташкенте", как только оба корабля встретились в одной базе. Я уже знал, что новый лидер показал отменные мореходные и маневренные качества. Скорость его при работе турбин на полную мощность достигала 44 узлов, что соответствует в переводе на сухопутные меры примерно 80 километрам в час. Такая скорость являлась рекордной не только в масштабах нашего Черноморского флота.

Жуков водил меня по лидеру, не скрывая гордости за свой корабль. Он действительно производил отличное впечатление. Разумеется, я не увидел чего-то необыкновенного, но по сравнению с "Москвой" на "Ташкенте" было немало нового.

Понравились мне и ходовой мостик, и очень удобная рубка, и протянувшийся вдоль всего корабля закрытый штормовой коридор, по которому можно попасть из любого внутреннего помещения в любое другое, не выходя на верхнюю палубу. Непривычно просторными показались машинные отделения, где часть вспомогательных механизмов разместилась под съемным настилом. Ну и, конечно, покрепче корпус, посолиднее вооружение. Как-никак настоящая башенная артиллерия! До того ее имели на нашем флоте только крейсера да линкор.

Я еще не сказал, что лидер унаследовал свое название от корабля, известного по гражданской войне. Правда, тот "Ташкент", входивший в состав Волжской военной флотилии, был просто вооруженным пароходом. Но его имя прославлено подвигами экипажа, сформированного из революционных балтийцев, и стоит во флотской истории рядом со знаменитым "Ваней-Коммунистом". Зная об этом, черноморские "ташкентцы" еще больше гордились своим лидером. Нельзя было не заметить в них какой-то особой подтянутости. Наверное, все краснофлотцы, назначенные на новейший корабль, считали, что им оказана честь.

Еще большая честь - командовать таким кораблем. И, прощаясь в тот раз с Евгением Николаевичем Жуковым, я немножко ему завидовал.

Не думал я, что скоро приду на "голубой красавец" уже не в качестве гостя и что с этим кораблём будет связано самое памятное во всей моей флотской службе, да и во всей жизни.

В конце зимы, кажется в феврале, я неожиданно получил приказание явиться к командующему Черноморским флотом вице-адмиралу Ф.С. Октябрьскому.

Надо сказать, что Филипп Сергеевич Октябрьский очень хорошо знал командиров кораблей, хотя их и становилось на флоте все больше. Он всегда был в курсе того, как идут у каждого из нас дела, имел собственное, не только по аттестациям, представление о наших личных качествах, часто выходил то на одном, то на другом корабле в море.

Словом, встречаться с командующим мне приходилось нередко. Но обычно это происходило если не на корабле, то на каких-нибудь совещаниях. Весь стиль работы адмирала Октябрьского приучил нас, командиров, смотреть на персональный вызов к нему в штаб флота как на нечто такое, для чего должны быть совершенно особые причины. Я даже не мог вспомнить, был ли хоть раз в кабинете комфлота с тех пор, как получил там приказание сдать другому командиру эсминец "Шаумян", а самому принять "Москву".

И поскольку серьезных провинностей я за собой не знал, оставалось предположить, что меня снова ожидают какие-то перемены в службе.

Вхожу в кабинет несколько взволнованный. Представляюсь, называя себя еще непривычным, только что присвоенным мне званием - капитан третьего ранга...

Командующий идет мне навстречу от письменного стола. А может быть, он и не сидел перед этим за столом. Филипп Сергеевич всегда отличался подвижностью, непоседливостью, выдававшими кипящую в нем энергию. Рассказывали, что, обдумывая что-нибудь, он обычно шагает по кабинету, поглядывая на бухты и рейд, которые хорошо видны из его окон, на Корабельную сторону с Малаховым курганом. Должно быть, из-за нелюбви к сидению за столом командующий и завел у себя высокую конторку с наклонной доской, у которой можно работать стоя. Среди остальной довольно торжественной обстановки, полагавшейся в кабинете "по штату", эта конторка выделялась своей простотой.

Поздоровавшись со мною, командующий без всяких предисловий объявил:

- Товарищ Ерошенко, Военный совет флота имеет в виду перевести вас командиром на "Ташкент". Как смотрите на это?

- О таком корабле можно только мечтать! - выпалил я, не будучи в состоянии скрыть свою радость, да и не заботясь об этом.

- Я так и думал, что уговаривать не придется, - весело сказал Филипп Сергеевич. И, отбросив официальность, перешел на "ты": - Корабль получаешь отличный, с отборным экипажем. И сам ты, хоть человек еще молодой, а моряк уже старый, опытный. В общем, справишься.

Мы сели. Командующий сообщил, что Жуков назначается с повышением на другую должность, а "Москву" примет у меня капитан-лейтенант Тухов. Затем Филипп Сергеевич заговорил о моих практических задачах на новом корабле.

"Ташкент" находился в это время на заводе. По завершении цикла ходовых испытаний он пришел на завод для установки недостававшего еще на лидере вооружения и некоторой другой техники. Предстояло, кроме того, произвести кое-какие корпусные работы, требовавшие постановки корабля в док. Во всех работах в целях ускорения их участвовал и личный состав лидера. Одновременно отрабатывалась организация службы -экипаж осваивал свои обязанности по корабельным расписаниям, отшлифовывал навыки действий на боевых постах.

- Самое главное, - энергично подчеркнул командующий, - быстрее наладить боевую организацию, сплотить экипаж, в кратчайший срок сделать "Ташкент" по-настоящему готовым к бою. Филипп Сергеевич не сказал ничего такого, что выходило бы за рамки привычных для меня задач и понятий. Время было мирное, но боевая подготовка являлась основным нашим занятием, повышение боевой готовности - постоянной заботой. И все же эти слова командующего прозвучали как-то особенно значительно. Может быть, потому, что в тот знаменательный день вообще все воспринималось мною необычайно глубоко и сильно.

Окрыленный оказанным мне доверием, я испытывал огромный душевный подъем. Жалел, что нельзя отправиться на "Ташкент" немедленно. Командующий предупредил: я должен не просто передать "Москву" новому командиру, но и помочь Тухову освоиться, немного поплавать вместе с ним.

Путь к командирскому мостику

Прошло недели три, прежде чем я смог отбыть к новому месту службы. Сев в Симферополе в шестиместный самолетик, я наконец ощутил происходящую в моей жизни перемену. И, ощутив ее, забеспокоился: как-то пойдут у меня на "Ташкенте" дела? Сколько ни служи, а перевод командиром на другой корабль, пусть даже самый желанный перевод, заставляет о многом задуматься.

Я летел в тряском самолетике, почти не замечая подробностей пути. Нахлынули воспоминания - и о недавнем, и о далеком. Перед глазами проходила вся моя флотская биография.

Как это сказал командующий? "Хоть человек еще молодой, а моряк уже старый..." Может быть, и в самом деле еще молодой - мне тридцать три года. А морскую форму, если считать и курсантскую, ношу пятнадцатый год. Но мысленно зачислил себя в моряки гораздо раньше.

Трудно объяснить, как это получается, что море вдруг потянет к себе, потянет властно, неудержимо того, кто и в роду не имел моряков, и сам не у моря вырос. Одно могу сказать - так бывает. Так было и со мной.

Мой отец, железнодорожный служащий, связанный всею своей долгой трудовой жизнью со станцией Екатеринодар, а потом Краснодар, надеялся, кажется, что и я выберу себе профессию, причастную, так или иначе, к сухопутному транспорту. Поначалу к этому и шло. После школы я учился в дорожно-строительном техникуме, летом работал на ремонте путей. Вокруг были кубанские долины и зеленые предгорья. А мне все виделось море, на которое довелось взглянуть в Новороссийске еще в детстве, не давали покоя качающиеся на нем корабли...

В техникуме нашлись еще два заядлых "моряка" - Ваня Кузьмин и Сережа Шипулин. Как-то мы вместе наведались в горком комсомола узнать про путевки в военно-морское училище. Путевок нам не обещали: почему-то их не присылали в наш город. Но мы уже раззадорились и решили не отступать. Нет путевок - поедем так, благо проезд по железной дороге нам бесплатный!

В каком месяце бывает прием в морские училища, мы точно не знали. Чтобы не опоздать, отправились в путь весной, как только окончились занятия в техникуме. Запаслись характеристиками от комсомольской ячейки - и махнули прямо в Ленинград. Там выяснилось, что мы чересчур поторопились: прием осенью. Но это нас не очень огорчило. О том, чтобы вернуться и пожить до конца лета дома, не было и мысли. Через неделю мы уже работали малярами на экскаваторном заводе. А когда настал срок, выхлопотали себе заветные путевки.

Получали их в Смольном, в Ленинградском губкоме комсомола. Шли оттуда по городу, еще недавно совсем чужому, а теперь уже немножко знакомому, и казалось нам, трем восемнадцатилетним парням из Краснодара, что счастливее нас нет никого на свете. Ведь исполнялась наша общая мечта, та, что и сдружила нас.

Но исполнилась она не у всех троих. Ване Кузьмину не помогла и комсомольская путевка: медицинская комиссия не допустила его к экзаменам по состоянию здоровья. Мы с Сергеем Шипулиным очень переживали за приятеля. Нам-то повезло до конца. Осенью 1926 года мы стали курсантами Военно-морского училища имени М.В. Фрунзе.

Учиться было нелегко, давала себя знать недостаточная общеобразовательная подготовка. К тем, кто пришел с комсомольской путевкой, как и к поступавшим в училище краснофлотцам, экзаменаторы приемной комиссии относились снисходительно. Рассчитывали, очевидно, на то, что сознательное отношение к учебе, большое желание стать командирами Красного флота помогут нам одолеть "гранит науки", как принято было тогда говорить.

Мы действительно вгрызались в этот "гранит", не щадя себя. Нередко сидели над учебниками и по ночам. И все-таки не раз брало сомнение: постигнем ли всю премудрость, входившую в программы? Училище имени М.В. Фрунзе официально стало считаться высшим несколько позже, но фактически уже тогда давало знания в объеме высшего военно-морского учебного заведения.

И это несмотря на то, что многое в оборудовании классов и кабинетов относилось ко вчерашнему дню военно-морской техники. Смешно вспомнить: не было даже гирокомпаса - только магнитный. Состояние училища в двадцатых годах не могло не отражать технической отсталости и бедности страны, только-только оправившейся от хозяйственной разрухи и лишь начавшей набирать силы для могучего рывка вперед.

Но если бедновато было с техникой, то подлинное богатство училища составляли его преподавательские кадры. Здесь собрались опытнейшие моряки и видные ученые, люди большой культуры, представители лучшей части старого флотского офицерства. Гордясь славной морской историей России, они беззаветно любили флот, корабельную службу. Наверное, любовь к флоту и помогла им, в большинстве выходцам из дворян, найти свое место в новом, советском обществе.

Помню откровенный рассказ одного из старейших преподавателей Леонида Григорьевича Гроссмана о том, как он после революции ушел было с флота, но затосковал без любимого дела. Он нашел в себе силы вернуться и стал наставником советских морских командиров. Именно наставником, а не просто учителем, потому что Гроссман не только великолепно знал свой предмет, но и умел увлечь им молодежь, поддержать и развить у нас интерес к будущей профессии.

Мы чувствовали у наших педагогов горячее желание сделать нас образованными военными моряками, энтузиастами флотской службы. На всю жизнь я сохранил глубокую благодарность преподавателю мореходной астрономии М.В. Никитину, девиатору С.И. Фролову, математикам М.Ф. Ляскоронскому и Р.А. Холодецкому и другим моим учителям. Им я обязан и тем, что, несмотря на существенные пробелы в школьной подготовке, вышел из училища с достаточными для службы знаниями, и тем, что окончательно утвердился в своем морском призвании. Большое влияние имел на всех нас и начальник училища Юрий Федорович Ралль, потомственный моряк, участник боев с белогвардейцами и интервентами на Балтике, а в дальнейшем - известный советский адмирал. Он был очень близок к курсантам, проводил много времени со своими питомцами.

Особое место занимал среди наших учителей преподаватель морской практики Никита Дементьевич Харин. Бывший корабельный боцман, он приводил нас в восхищение уже своей колоритной внешностью морского волка - богатырский рост, могучие грудь и плечи, широкое обветренное лицо с никогда не проходящим темным загаром. На уроках Харина мы как бы приобщались к настоящей морской жизни. Он учил нас вязать замысловатые узлы, плести маты и кранцы, грести, управлять парусом, был нашим флагманом, нашим адмиралом в первых шлюпочных походах. Никита Дементьевич изумительно чувствовал ветер и волну, знал множество поучительных морских историй. Некоторыми его советами я пользовался, будучи уже командиром корабля.

Весной 1930 года мы прощались с училищем. Каждому, конечно, не терпелось узнать, где ему предстоит служить. Это решалось в конце апреля, после государственных экзаменов.

Порядок распределения выпускников по флотам и флотилиям был довольно своеобразный. Один человек - "первый по списку", то есть тот, кто кончал училище с самыми лучшими показателями, - имел право "свободного выбора моря". Судьбу остальных определяла жеребьевка.

Мы по очереди подходили к столу, за которым сидела комиссия, возглавляемая начальником строевого отдела училища Николаем Брониславовичем Павловичем. Маленькая девочка, дочка кого-то из лаборантов, вращала стеклянную урну со свернутыми в трубочку билетами. На них было написано: Балтика, Черное море, Каспий, Север, Дальний Восток... Если в скобках стояло "гидроавиация", это означало, что вытянувший билет станет, пройдя дополнительные курсы, штурманом морской авиации, которых тогда называли летнабами. Такой жребий достался моему земляку Сереже Шипулину.

Больше всего попадалось, конечно, "балтийских" и "черноморских" билетов: в то время у нашей страны было только два настоящих флота. На Севере и на Тихом океане имелась лишь морпогранохрана, а на Каспии и на Амуре - сравнительно небольшие флотилии.

Предъявлять комиссии вытянутый билет разрешалось не сразу: до утра следующего дня мы имели право "меняться морями". Мне это право не понадобилось. На моем билете значилось: "Черное море". То самое, которое довелось мне увидеть первым из всех морей! То, на которое все время тянуло. И то, которого я, в сущности, совсем еще не знал, потому что летнюю практику мы проходили на Балтике.

О Черном море и службе на нем судят порой превратно. Иной раз встретишь человека, который знает его по отпускам, проведенным на крымских или кавказских пляжах, и соответственно представляет себе жизнь черноморцев. Случается, что и свой брат - военный моряк из Кронштадта или Владивостока считает черноморца "курортником"...

Слов нет, море наше летом теплое, и солнце над ним жаркое. Такое жаркое, что накалившаяся за день корабельная сталь не остывает и ночью. В кубриках и каютах душно, особенно если по тревоге задраены иллюминаторы. Интендант, и коки, бывало, никак не найдут на корабле места, где можно подольше сберечь свежее мясо, - холодильники появились уже потом. Что же до пляжей и прочих курортных благ юга, то они меньше всего касаются военных моряков. Прослужив в Крыму одиннадцать лет, я так и не успел побывать в Ялте, в Алупке...

Оканчивая училище, я не задумывался ни об особенностях черноморской службы, ни об ее преимуществах. Не знал и того, что экипажи Черноморского флота славятся - и по праву! - своей сплоченностью, дружбой. Влечение на этот флот, на это море было у меня безотчетным. Немалую роль, вероятно, играло в этом чувстве то, что на моей родной Кубани моряка всегда представляли черноморцем.

Официальное торжество выпуска совпало с первомайским праздником. Мы в последний раз собрались в. Зале Революции, где в 1917 году выступал Ленин и где училище отмечало все знаменательные даты. Ю.Ф. Ралль зачитал приказ, и все мы, вчерашние курсанты, стали помощниками вахтенного начальника, что соответствовало еще не существовавшему тогда лейтенантскому званию.

Первого мая - выпуск. А второго поезд увозил меня и других "черноморцев" в Севастополь. Тут нас расписали по кораблям. Я надеялся попасть на подводную лодку или торпедный катер, но таких вакансий было мало. Послали на флагманский корабль флота - линкор "Парижская коммуна".

Он принадлежал к знаменитой серии балтийских дредноутов, вступивших в строй еще в 1914 году и модернизированных в советское время. На Черное море линкор пришел в январе того же, 1930 года вместе с крейсером "Профинтерн". Экипаж еще жил впечатлениями двухмесячного плавания вокруг Европы, воспоминаниями о страшном шторме в Бискайском заливе, после которого пришлось ремонтироваться в Бресте, о стоянке в Неаполе, о встрече с Максимом Горьким. В судовой лавочке не перевелись еще итальянские сигареты. Народ на "Парижской коммуне" был с гордецой: кое-что, мол, повидали...

Помощник вахтенного начальника - это командир еще без определенной специальности. Он мог стать артиллеристом или минером, связистом или штурманом. Мне хотелось специализироваться по штурманской части. И потом, я учился в штурманском классе курсов усовершенствования комсостава. Но на линкоре попал в распоряжение старшего артиллериста Федора Ивановича Челпанова, который определил мне быть дальномерным специалистом.

Ф.И. Челпанова помнят многие черноморцы. На "Парижской коммуне" он пользовался особым авторитетом и поистине виртуозно управлял огнем двенадцатидюймовых орудий. Известна была его строгость. Но, не прощая никакой небрежности, халатности, Федор Иванович предоставлял подчиненным большую самостоятельность. И немало опытных артиллеристов гордятся, что были его учениками.

Артиллерия не стала моей специальностью на всю службу. Однако полтора года, проведенные под началом Челпанова, научили многому такому, что нужно не только артиллеристу. И прежде всего по-настоящему, по-командирски отвечать за порученное тебе дело.

После линкора я был штурманом, а затем помощником командира на канонерской лодке "Красный Аджаристан". На ней впервые испытал ни с чем не сравнимую радость и гордость самостоятельного управления кораблем. Правда, там я лишь временно исполнял командирские обязанности. Но довольно скоро, в 1935 году, был назначен командиром строившегося в Севастополе тральщика "Груз".

Командиром корабля мысленно видит себя каждый курсант военно-морского училища. А когда училище уже позади, отчетливо сознаешь, как далеко тебе до заветного командирского мостика. Чтобы мечта о нем обрела какую-то реальность, нужно не просто многому научиться, но и заслужить то особое, доверие, которым облечен командир хотя бы самого маленького корабля. Ведь в открытом море возможны любые неожиданности, а старшие начальники далеко. Недаром за командиром корабля всегда признавалось право в случаях, не предусмотренных уставом и приказами, действовать по своему усмотрению, соблюдая интересы и достоинство Советского государства.

На "Грузе" я понял, что такое командирская ответственность. Я вводил этот тральщик в строй, формировал и сколачивал его экипаж, поднимал на нем флаг... И это был первый в моей службе совершенно новый корабль. Пусть небольшой, но вполне современный, он резко отличался - и внешним видом, и всем своим оснащением - от судов постройки начала века, доставшихся нам в наследство от старого флота. Радостно было сознавать, что наш быстроходный дизельный тральщик - один из первенцев флота нового, который создавала Страна Советов для защиты своих морских рубежей.

С середины тридцатых годов рост флота становился все заметнее. Ускорялось и продвижение по службе командных кадров. Поплавав на "Грузе" около года, я вступил в командование новым сторожевым кораблем "Шторм". Но и на нем долго не задержался - перевели на эсминец "Шаумян". Потом принял "Москву"... Так что до "Ташкента" я, если даже не считать канлодки, командовал уже четырьмя кораблями.

Однако назначение на новейший лидер означало нечто большее, чем просто очередное служебное повышение. И меня все сильнее охватывало нетерпеливое беспокойство.

Очень жалел, что не застану на "Ташкенте" Евгения Николаевича Жукова: он уже отбыл к новому месту службы, временно сдав лидер старпому. Если я чем-то помог Тухову на "Москве", то и для меня были бы полезны советы моего предшественника. Тем более, что с Жуковым мы знакомы давно - с тех пор как вместе плавали на линкоре. Еще тогда я многому у него учился: он был старше и по службе, и годами. А потом именно от Евгения Николаевича я принимал эсминец "Шаумян". Теперь он же передавал мне еще один корабль, правда, на этот раз заочно.

С аэродрома я поспешил прямо на завод. Получил пропуск, оставил в проходной чемодан. И невольно ускорил шаг, увидев за корпусами цехов характерную, чуть наклоненную назад, фок-мачту "Ташкента".

У трапа меня встретил высокий, худощавый старший лейтенант. Я знал его в лицо, как и всех командиров, давно служивших на черноморской эскадре. Это был Иван Иванович Орловский, отныне мой старший помощник.

Новый корабль и старые знакомые

Должно быть, вся корабельная обстановка, где не только служба, но и общий быт тесно связывают людей незримыми нитями, способствует тому, что флотский человек быстро осваивается на новом для него корабле. А для меня это облегчалось на "Ташкенте" еще тем, что среди трехсот с небольшим членов экипажа набралось, не считая комсостава, по крайней мере тридцать - сорок краснофлотцев и старшин, в какой-то степени мне знакомых.

На новый лидер списывали со всех эсминцев лучших специалистов, активистов, а такие люди всегда известны не только на том корабле, где они служат. И все же я не ожидал, обходя в первый раз строй экипажа, увидеть столько знакомых лиц. Одни запомнились по собраниям партийного актива, других встречал на совещаниях передовиков боевой и политической подготовки. А с некоторыми "ташкентцами", особенно из числа старшин-сверхсрочников, уже приходилось вместе плавать.

Вот стоит во главе боцманской команды мичман-богатырь Сергей Филиппович Тараненко - мой сослуживец и по "Шторму", и по "Шаумяну". Приятно, что мы с ним снова на одном корабле. Тараненко - опытнейший моряк и авторитетный коммунист, не раз возглавлявший корабельные партийные организации. Кажется, доволен нашей встречей здесь и Сергей Филиппович. Держится он с подобающей случаю официальностью, но под пышными усами прячется приветливая улыбка. Природа наделила Тараненко истинно боцманской внешностью и внушительным басом. Однако грозный вид боцмана обманчив: человек он добродушный, очень любит детей. Своих у него - трое.

- Как сыновья, боцман?

- Растут моряки, товарищ командир! - и Сергей Филиппович больше уже не прячет доброй улыбки, которая расходится из-под усов по всему его широкому лицу.

Не требуется мне знакомиться и со статным главстаршиной Петром Попко, возглавляющим на лидере группу электриков, с дальномерщиком Григорием Подгорным и комендором Василием Донцом, с веселым и находчивым мичманом Федором Сапьяновым - главой трюмных машинистов, с командиром отделения пулеметчиков Василием Мамонтовым... Все они не первый и не второй год на эскадре. Это умелые и мужественные люди, с которыми ничто в море не страшно. Такие моряки должны стать крепким костяком экипажа, примером для младших товарищей.

Но, конечно, особенно важно узнать командный состав, Здесь это большой коллектив - не то, что на тральщике или на нашей старой канлодке. где, за стол кают-компании садилось вместе с командиром корабля пять человек. На лидере только командиров-артиллеристов - семеро, инженер-механиков - четверо. А всех командиров подразделений по штату более двадцати. И хочется побыстрее составить о каждом определенное представление - насколько подготовлен, каков характером, как понимает свои задачи... Не зная всего этого, трудно уверенно управлять кораблем.

Особенно заинтересованно присматриваюсь к старпому. В лицо и по фамилии я знал Орловского давно, слышал, что он коренной севастополец. Однако близко соприкасаться с ним раньше не приходилось. Оказывается, он из семьи кадрового рабочего Морзавода. А я представлял себе Ивана Ивановича сыном старого учителя или врача: у Орловского тонкое, немного нервное лицо интеллигента.

Первые впечатления о деловых качествах старпома радуют: распорядителен, энергичен, постоянно в курсе всего, что делается на корабле. Вот только, пожалуй, чересчур беспокойного характера. Главное - каков он будет в походах, в море?

Что касается заместителя по политической части батальонного комиссара Сергеева, то тут я не задаю себе никаких вопросов. Шесть лет назад Александр Васильевич Сергеев разделял: со мною первые мои командирские тревоги и радости. Ведь это мы с ним, тогда политруком по званию и военкомом корабля по должности, вводили в строй тральщик "Груз".

Александр Васильевич старше меня на несколько лет, а на военной службе еще с гражданской войны. Политработник он боевой, не из тех, кто делает главным местом встреч с людьми свою каюту. В каюте, особенно в море, его, бывало, и не застанешь. Если комиссар не на мостике, значит, ищи его в машине, в радиорубке или у минеров на юте.

Сергеев в первый же день рассказал, что на "Ташкенте" крепкая и довольно большая парторганизация - свыше тридцати коммунистов. А комсомольцев больше двухсот, то есть две трети экипажа. Замполит познакомил меня со своими помощниками - политруками БЧ-Н и БЧ-V (артиллерийской и электромеханической боевых частей).

Политрук БЧ-V Василий Иванович Смирнов, он же секретарь партийной организации, сразу произвел на меня впечатление человека спокойного, скромного и обстоятельного, каким и оказался на самом деле. Политработником БЧ-II был младший политрук Григорий Беркаль, которого в кают-компании почти все звали просто Гришей. Юношески худощавый, очень живой и подвижной, он выглядел еще моложе своих двадцати с небольшим лет, что, однако, не мешало Беркалю пользоваться уважением не у одних артиллеристов, а и во всем экипаже.

На корабле, где предусмотрена должность старпома, бывает еще помощник командира. На "Ташкенте" эту должность занимал старший лейтенант Сергей Константинович Фрозе - смуглый, с выразительным лицом молдаванин, темпераментный и даже несколько экспансивный, но зато - в этом я скоро убедился - не унывающий ни при каких обстоятельствах. Фрозе я знал до сих пор лишь "издали", как сослуживца по эскадре. А на "Ташкенте" нашел в нем не только хорошего помощника, но и чудесного товарища.

Здесь же надо сказать и о командирах основных подразделений лидера, которым принадлежит важная роль в дальнейших событиях. Из них наиболее хорошо был мне известен командир БЧ-V, или старший инженер-механик Павел Петрович Сурин, мой сослуживец по "Шаумяну".

Про флотских механиков иногда говорят, что у них-де слаба строевая жилка и складываются порой слишком "производственные" отношения с подчиненными. Работа у корабельных котлов и машин в спокойной обстановке действительно несколько похожа на заводскую, и это накладывает известный отпечаток на привычки людей, их манеру держаться. А из-за шума механизмов словесные команды тут нередко заменяются условными знаками, жестами. Но что касается требовательности к личному составу, то, сколько я знал Сурина, это командирское качество всегда было присуще ему в наивысшей степени.

Многим Павел Петрович казался сухим и мелочным педантом. Он и впрямь был способен месяцами помнить про оплошность машиниста или трюмного, не вовремя перекрывшего на тренировке какой-нибудь клапан. А учет всех расходных материалов вплоть до протирочной ветоши вел лично. Он вообще постоянно что-то записывал в блокнот, с которым никогда не расставался, и это тоже не всем нравилось. Однако никто не стал бы оспаривать, что Сурин не просто знаток своего дела, но и самозабвенно ему предан. И еще на "Шаумяне" я имел случай убедиться, какой это смелый и решительный человек.

Нет нужды разбирать тут, почему тогда вспыхнула бочка с бензином, находившаяся на палубе в двух метрах от торпед. А корабль стоял у топливной пристани, куда подошел для приема горючего... Услышав неожиданный сигнал тревоги, я выскочил наверх и застал такую картину: вблизи торпедного аппарата ярко горит какой-то предмет, а механик сидит на нем верхом с огнетушителем в руках. Именно сидит верхом - так мне это в первый момент представилось...

Сурин отнюдь не был виновником случившегося. Но, понимая, какая опасность грозит кораблю, он стремглав бросился с "минимаксом" к месту происшествия, опередив всех, кто находился ближе. И так разбежался по скользкой палубе, что на какое-то мгновение пылающая бочка оказалась у него между ног - как раз в этот момент я и появился наверху. Все обошлось благополучно. Но опасность была быстро ликвидирована в значительной мере благодаря молниеносной реакции Сурина, его самоотверженности.

На "Ташкенте" военинженер 3 ранга Сурин предстал предо мною в обычном виде корабельного механика, только что оторвавшегося от своих дел в скрытых под верхней палубой "низах": рабочий китель забрызган не то маслом, не то мазутом, во всем остальном тоже ничего похожего на внешний лоск. Но в машинных отделениях, куда он меня повел, царил прямо-таки сверкающий порядок. И это при стоянке у заводской стенки, когда на корабле производились различные работы!

Обходя укрытую металлическим кожухом турбину, я нечаянно перехватил укоризненный взгляд механика, которым тот безмолвно указал находившемуся здесь старшине на какое-то упущение. Старшина поспешно шагнул к столику у переборки и поправил раскрытый вахтенный журнал турбины. Вот, оказывается, в чем было дело: журнал лежал неровно, сдвинулся на край столика...

Я мысленно улыбнулся: Павел Петрович оставался самим собою. И значит, на "Ташкенте", как и всюду, где он служил, действовала в полную силу "суринская школа", приучающая людей к сознанию, что в корабельной службе, а уж тем паче в электромеханической' боевой части, нет и не может быть мелочей.

Человеком иного склада был командир штурманской боевой части лейтенант Александр Матвеевич Еремеев, оказавшийся, между прочим, моим земляком-кубанцем - бывшим железнодорожником со станции Кавказская. Веселый острослов, он мог показаться несколько самонадеянным и даже беспечным. Но я не забыл, как при первом моем посещении "Ташкента" Евгений Николаевич Жуков по-дружески похвастал: "Штурман у меня такой, что не отдам никому!" Отзыв прежнего командира корабля был, как показало дальнейшее, вполне обоснованным.

Артиллерийскую боевую часть возглавлял старший лейтенант Николай Спиридонович Новик, минно-торпедную - лейтенант Леонид Соломонович Фельдман. Оба были известны мне как отличные специалисты. Командира боевой части связи и наблюдения к тому-времени еще не назначили. Позже пришли на лидер и некоторые другие из моих новых сослуживцев. С ними читатель еще познакомится.

Чем ближе я узнавал командиров подразделений, старшин, краснофлотцев, тем яснее видел, какой хороший подобрался на "Ташкенте" экипаж. Правда, в море я с ним еще не выходил. Но проверяла людей уже та напряженная подготовка к походам, которой были заняты все на корабле.

Военный моряк учится, совершенствуется всю свою службу. Однако, когда вводится в строй корабль, где все для всех новое, учиться приходится особенно настойчиво. Нельзя было не оценить по достоинству то, чего уже достигли "ташкентцы" до моего прихода на лидер. Большинство моряков чувствовало себя на своих боевых постах по-хозяйски. Это проявлялось и в их деловых, конкретных претензиях к заводу по части различных доделок. А командный состав успел не только многому научить подчиненных, но и сплотить экипаж. Моряков, лишь недавно познакомившихся друг с другом, объединяло уже помимо корабельных списков общее чувство ответственности за добрую славу "Ташкента". На молодом корабле начинали складываться свои традиции.

Незаметно пролетели первые недели моей службы на новом лидере. Хлопот, забот, трудностей было немало, но работы успешно продвигались вперед. Впрочем, нас пока не особенно торопили. Срок выхода "Ташкента" с завода назывался лишь ориентировочно. Крутой перелом в темпах работ произошел после того, как на заводе побывал командующий флотом.

"Будьте готовы!.."

Вице-адмирал Октябрьский прилетел неожиданно. И сразу же командиры всех кораблей, которые достраивались или ремонтировались на заводе, были собраны в салоне крейсера, стоявшего по соседству с "Ташкентом".

- Военному совету флота, - начал командующий, - необходимо иметь ясное представление о состоянии каждого корабля. Прошу всех кратко доложить: что сделано, что осталось сделать для приведения корабля в полную боевую готовность, сколько на это требуется времени...

Мы стали по очереди докладывать. Филипп Сергеевич слушал очень внимательно и не позволял вдаваться в малосущественные детали. Все его вопросы касались только самого основного - того, что определяет готовность выйти в море и решать свойственные данному кораблю задачи. Весь тон совещания наводил на мысль, что это не просто очередная проверка положения дел на кораблях, находящихся в отрыве от главной базы. Выслушав командиров, Ф.С. Октябрьский сказал:

- О задачах по отдельным кораблям будет, с кем следует, дополнительный разговор. Но всех без исключения касается вот что: работы надо всемерно форсировать. И боевую подготовку тоже. - Он окинул нас быстрым взглядом и, как бы отвечая на никем еще не выраженную просьбу пояснить сказанное, продолжал: Люди вы зрелые и вдобавок военные. За развитием событий в Европе следите. Значит, должны понимать, куда клонится дело. А для ориентировки могу сообщить: Германия, как это установлено, сосредоточила много своих войск вблизи нашей западной границы. Обстановка чревата серьезными осложнениями. Нужно быть готовыми ко всему. Потому и требуется сжать, как только можно, сроки оставшихся работ. Завод сделает все, что в его силах...

Такое прямое предупреждение о возможности близкой войны с Германией я услышал впервые. И, наверное, не у одного меня возник недоуменный вопрос, которого, впрочем, никто Ф.С. Октябрьскому не задал: "А как же договор о ненападении?.."

Конечно, мы знали, что представляет собою немецкий фашизм. Видели, как разрастается в Европе гитлеровская агрессия. Кто же не понимал: когда-нибудь предстоит и нам принять бой с Гитлером! И все-таки фактам вопреки верилось, что непосредственной опасности нападения Германии на нашу страну еще нет.

Ведь не только в печати, но и в докладах о международном положении в закрытой командирской аудитории не допускалось даже намека на возможность нарушения Германией договора о ненападении. Наоборот, часто подчеркивалось, что государственные отношения с нею развиваются нормально. В наших портах спокойно отстаивались немецкие торговые суда, которым обстановка на Средиземном море не позволяла выйти за проливы. А в газетах помещалась сперва берлинская сводка о ходе военных действий в Европе, а уже за ней - лондонская. Все это, казалось, подтверждало, что вооруженный конфликт с Германией Советскому Союзу пока не угрожает.

Вот почему слова командующего произвели такое впечатление. Вернувшись на "Ташкент", я прошел прямо к Сергееву, испытывая потребность немедленно поделиться с ним тревожными новостями. Только одному замполиту я и был вправе пересказать все услышанное от адмирала Октябрьского.

В тот же день мы провели собрание командного состава корабля. О том, что приказано всеми силами ускорить подготовку к выходу в море, я сказал прямо, А о том, чем вызывается такая необходимость, - в общих чертах. Предавать огласке информацию о сосредоточении германских войск у советских границ разрешено не было.

Общей напряженностью международной обстановки без упоминания о Германии объясняли мы и всему экипажу поставленные перед ним новые задачи. Но моряки прекрасно поняли, о чем идет речь. Если и раньше краснофлотцы неутомимо помогали заводским специалистам, то теперь все готовы были работать хоть вовсе без отдыха.

Никто не отменял увольнения в город, но оно прекратилось как-то само собой. Завод вел работы на корабле в две смены, и моряки считали своим долгом все время быть рядом с рабочими. А до их прихода на борт, в ранние утренние часы, проводились тренировки на боевых постах, корабельные учения.

Дни пошли горячие, загруженные до предела. Но ни от кого я не слышал жалоб на усталость. Краснофлотцы не раз спрашивали, нельзя ли добиться, чтобы работы шли в третью смену, ночью. Однако завод и так делал максимум того, что мог. Почти ежедневно бывая у директора А.В. Самарина, я видел, как этот хмурый, неразговорчивый человек мобилизует все свои ресурсы. Занятые у нас на корабле рабочие бригады трудились поистине самоотверженно. За первую половину июня они закончили монтаж вооружения, на что при обычных темпах, вероятно, потребовалось бы еще месяц.

До нас не доходило больше никаких сведений об обстановке у западных границ. В газетах появилось сообщение ТАСС, где говорилось, что, по мнению советских кругов, Германия соблюдает условия пакта о ненападении так же неуклонно, как и Советский Союз, и назывались провокационными распространяемые за рубежом слухи, будто она готовится на нас напасть. Перечитывая это сообщение, я старался понять, какие цели оно преследует. Чувствовалось: рассчитано это на кого-то за пределами нашей страны. Во всяком случае, я не допускал мысли, что командующий передал командирам кораблей просто какие-то слухи. Да и штаб флота, видимо, не без оснований держал с тех пор работы, на "Ташкенте", как и. на других кораблях, под усиленным контролем.

На душе часто бывало тревожно. Обходя по вечерам корабль, проверяя сделанное за день, я мысленно спрашивал себя; успеем ли, будем ли вовремя готовы?

За электромеханическую и штурманскую, боевые части беспокоиться не приходилось - лидер уже плавал. Хуже обстояло дело с артиллерийской и минно-торпедной, личный состав которых, по существу, не приступал к практической огневой подготовке.

Вооружение "Ташкента" выглядело внушительно, особенно главный калибр. Спаренные 130-мм орудия, установленные в трех наших башнях, - новинка отечественной морской артиллерии. Они обеспечивают поражение целей на дистанции до 20 миль (37 километров). Полигонные испытания подтвердили высокую скорострельность и другие достоинства этой системы. Но лишь командир БЧ-II Новик и восемь комендоров, выезжавших на артполигон вместе с ним, стреляли из этих орудий. Будет ли у нас время, чтобы все артиллеристы прошли нормальный курс учебных стрельб? Не провел лидер и ни одной учебной торпедной атаки.

В середине июня "Ташкент" поставили в плавучий док для проверки подводной арматуры и покраски корпуса. Теперь можно было увидеть корабль до самого киля. Он и в доке оставался удивительно красивым. Внушали уважение огромные гребные винты с блестящими бронзовыми лопастями. Моряки осматривали поднявшееся из воды стальное тело корабля с тем невольным почтением, которое вызывает вид всего крепкого, надежного, сильного. Их взгляды словно говорили: вот ты какой у нас здоровяк!

Докованием завершался план заводских работ. Считанные дни оставались до выхода в море. Наступила суббота 21 июня...

День выдался солнечный, знойный. Все в природе напоминало о том, что уже вошло в свои права лето. Даже на завод доносились с раскинувшихся за городом полей медвяные запахи цветов и трав. Широкий Буг, искрясь под солнцем, лениво катил к морю свои зеленоватые воды.

В такой день особенно жарко в железной коробке дока. К полудню корпус корабля накалился, словно натопленная печь. Лица и спины работающих людей мокры от пота. Но они будто и не замечают этого. Спускаясь с палубы вниз, все время слышу вокруг песни.

Подошли Сергеев и Фрозе. Помощник докладывает, что, по его расчетам, за вечер и ночь доковые работы будут закончены. Значит, завтра, в воскресенье, как и намечалось, спускаем корабль на воду. Это еще не объявлено экипажу, но люди и сами видят, что дела осталось немного. Потому и настроение у всех сегодня такое боевое.

Раздается сигнал на обеденный перерыв. Моряки поднимаются из глубин дока на корабельную палубу. На полубаке все шумно приветствуют только что появившегося на борту электрика Григория Шульженко. "Качать его!" - задорно требует чей-то звонкий голос. Мгновение - и увесистый Шульженко взлетает над полубаком, подкинутый в воздух дружным усилием матросских рук.

А в стороне стоит зардевшаяся от смущения чернобровая дивчина в рабочем комбинезоне. Это Галя из малярного цеха. Она пришла сейчас на корабль вместе с Григорием и, видно, не ожидала, что появление их обоих на палубе привлечет общее внимание.

Но могло ли быть иначе, если всем на корабле известно: вчера Григорий и Галя справили свадьбу. Их наперебой поздравляют все, кто не успел раньше. А сорок "ташкентцев" были накануне на их свадьбе. Праздновали ее в пригородном селе над Бугом - родном селе и моряка, и девушки. До села недалеко, и я заранее обещал жениху с невестой отпустить всех, кого они пригласят. В последнее время краснофлотцы ходили на берег только по делам, но тут случай особый. Часто ли так бывает, что матрос женится в родном краю, а его корабль, полный друзей-товарищей, стоит рядом!

В числе гостей был на свадьбе и я. Столы, расставленные в садочке возле хаты родителей невесты, ломились от угощений. Отец Гали оказался работником судостроительного завода, а по фамилии - тоже Шульженко, как и большинство его односельчан. Оба "батьки Шульженки" - Гришин и Галин отцы, - обнявшись и притопывая каблуками, дуэтом выводили задорные шуточные прибаутки. Им вторил, звонкоголосый дуэт молодых.

А потом все притихли, заслушались, когда "ташкентцы" запели хором старинную матросскую "Раскинулось море широко...". В этом селе, давшем заводу не одно поколение корабельных мастеров, а флоту многих моряков, должно быть, издавна любили все, что связано с морем.

Свадебное веселье было еще в полном разгаре, когда мы с Фрозе возвращались на корабельном катере на завод. За этот вечер, проведенный в чудесном украинском селе у привольного Буга среди простых и сердечных людей, мы отдохнули душой от забот и треволнений последних напряженных недель. И как-то улеглись тревоги, не хотелось думать ни о чем плохом. Могли ли мы знать, что это последняя мирная ночь, а в следующую разразится военная гроза!

В пятом часу утра 22 июня меня разбудил телефонный звонок. Дежурный но штабу базы взволнованно сообщил: Германия начала войну, только что был налет на Севастополь...

Несколько часов спустя на верхней палубе "Ташкента", уже выведенного из дока, состоялся общий митинг экипажа и обслуживавших корабль рабочих. Выступил батальонный комиссар Сергеев. Потом брали слово старшины, краснофлотцы, заводские мастера. Это был один из бесчисленных митингов, на которых в тот день армия, флот и вся страна выражали гневное возмущение подлым нападением фашистов, решимость разгромить коварного врага.

Закрывая митинг, я поблагодарил товарищей с завода за все, что они сделали для быстрейшего ввода "Ташкента" в строй. А экипажу объявил: корабль отныне на военном положении, сейчас начнем принимать боезапас, топливо и продукты, чтобы в полной готовности ждать боевого приказа командования.

Глава 2. В строй эскадры

Шквал на Буге

На "Ташкенте" почему-то все были уверены, что нас немедленно вызовут в Севастополь - главную базу черноморцев, где находились другие корабли эскадры и ее штаб. Это отражало общее стремление экипажа скорее стать в строй действующего флота, принять участие в его боевых делах.

Однако нам приказали оставаться пока на заводе. Было понятно, что все корабли не могут понадобиться на войне сразу, а рассредоточение, их по портам - разумная мера защиты от налетов неприятельской авиации. И все же бездействие тяготило команду.

Это бездействие, конечно, не означало безделья. Экипаж напряженно занимался боевой подготовкой, нес вахты, караульную службу. Продолжалось устранение мелких недоделок и дефектов, которые неизбежно обнаруживаются в корабельном хозяйстве после длительных заводских работ. Командиры и старшины придирчиво контролировали все действия подчиненных. Даже Сурин, и раньше исключительно строгий, сумел стать еще требовательнее. С первых дней войны наш механик постоянно, где бы ни находился, носил на брючном ремне кобуру с наганом. Не потому, конечно, что оружие могло ему практически понадобиться, а, наверное, из стремления всем своим видом подчеркнуть суровость обстановки.

Краснофлотцы трудились, не покладая рук. Однако привычное сознание важности их будничных, "мирных" занятий уже не приносило морякам прежнего удовлетворения. Экипаж хотел воевать, а терпеливо ждать своего часа еще не умел. Людей мучило, что орудия нашего корабля молчат и сам он стоит у причала, в то время как враг продвигается все дальше в глубь страны.

Мы в то время не особенно много знали о том, как развертываются боевые действия флота. Самым значительным событием первых дней войны, о котором кратко сообщило и Совинформбюро, был набег черноморских надводных кораблей на порт Констанца - основную военно-морскую базу противника. Сведения, поступившие по флотским каналам, подтверждали, что смелый набег причинил врагу существенный урон: артиллерийский огонь кораблей вызвал пожары в нефтехранилищах, повредил портовые сооружения и железную дорогу, прервал сообщение между Констанцей и Бухарестом.

Все это сделали утром 26 июня два лидера - "Харьков" и "Москва". Но для "Москвы" ее первый бой стал и последним: лидер погиб у неприятельских берегов. Сперва, когда до нас не дошло еще никаких подробностей, и в штабе базы знали лишь о самом факте гибели лидера, мне не хотелось верить, что это правда.

Потеря, тяжелая для всего Черноморского флота, была для меня большим личным горем. Я долго командовал "Москвой", знал на ней каждого краснофлотца. Прошло каких-нибудь три месяца с тех пор, как этот корабль принял у меня капитан-лейтенант Тухов... Представить, что его нет в живых, мне было трудно.

Мы познакомились с Александром Борисовичем еще в училище, вся его флотская служба прошла на моих глазах. Человек глубокий и вдумчивый, строгий к себе и взыскательный к товарищам, он не со всяким шел на дружбу. Но если уж подружился, то навек. А к кораблям, на которых служил, привязывался так, что и в самые спокойные дни стоянки редко уходил домой.

В командование "Москвой" Тухов вступил уверенно, и я не сомневался, что передаю корабль в надежные руки. Но только время и походы могли выработать то полное взаимопонимание между новым командиром и экипажем, которое так много значит в бою. Меня угнетала мысль: не вызвала ли трагический исход первого боя "Москвы" какая-нибудь роковая оплошность, связанная с молодостью командира? И может быть, все кончилось бы иначе, останься на корабле я? Три года готовил я экипаж "Москвы" к боевым действиям. Там бы мне и воевать.

Невольно приходило на ум, что на "Ташкенте" я пока в еще более трудном положении, чем был Тухов на "Москве": встретил войну командиром корабля, на котором ни разу не выходил в море. От таких мыслей стоянка в порту делалась еще тягостнее.

Долгожданный приказ - следовать в Севастополь - пришел в середине июля. На лидере необычайное оживление. Не дожидаясь команды об изготовлении корабля к бою и походу, моряки еще и еще раз проверяют свои заведования. Мне не приходится почти ни о чем напоминать командирам подразделений - у них все продумано, предусмотрено.

- Разрешите орудийным расчетам находиться на боевых постах непрерывно? спрашивает командир БЧ-II старший лейтенант Новик.

Даю на это "добро" - на переходе не помешает иметь в максимальной готовности все огневые средства. Новик спросил о расчетах башен главного калибра. Что касается зенитчиков, то они уже вообще переселились к своим орудиям.

Основные зенитные средства лидера - батарея 37-миллиметровых автоматов. Расположена она на специальной площадке у второй трубы. Как-то, обходя ночью корабль, я поднялся на эту площадку и обнаружил краснофлотцев, отдыхающих около пушек. Некоторые еще не спали и встали при моем появлении.

- Значит, вы и ночуете здесь? - спросил я, несколько удивленный.

- Так нам спокойнее, товарищ командир, - ответил за всех комсорг батареи старшина 2-й статьи Григорий Гутник. - Если тревога, мы уже на месте...

Фашистская авиация еще не бомбила завод, но моряки знали про налеты на Севастополь и другие приморские города, и в инициативе зенитчиков был резон. Вскоре они окончательно обжили свою площадку, стали тут и обедать, и ужинать.

Выход в Севастополь назначили с таким расчетом, чтобы засветло спуститься по реке в лиман и дойти до рейда, а морской переход совершать в темное время. Выдержать этот график, однако, не удалось.

Сама река в нижнем течении широка. Но ширина глубоководного корабельного фарватера не превышала 80-100 метров. Это почти вдвое меньше длины корпуса такого корабля, как "Ташкент", о чем все время надо помнить. Впрочем, если хорошо видны створные знаки и буи и нет сильного ветра, проводка корабля по реке не представляет сложности, а в день нашего перехода прогноз погоды никаких неприятностей не предвещал.

Мы отошли от причала, развернулись, легли на первый речной створ... Наконец-то я получил возможность почувствовать корабль на ходу, посмотреть, как он ведет себя на циркуляциях, как слушается руля и машин и в конечном счете - командира.

"Ташкент" слушался меня отлично. Уже после первых поворотов мне стало хорошо и спокойно, появилось знакомое, всегда радостное ощущение собственной слитности с кораблем. Строгая тишина мостика, нарушаемая лишь ровным гулом турбовентиляторов, помогала настроиться на походный лад.

Вопреки благоприятному прогнозу вскоре небо начали заволакивать иссиня-черные тучи. Воздух над рекой словно застыл в душной истоме. Штурман Еремеев, выглянув из своей рубки, доложил, что атмосферное давление резко падает.

На Черном море известен тропическими ливнями район Батуми. Не все знают, что ливни, не уступающие по силе батумским, но в отличие от них сопровождаемые обычно шквалистым ветром, бывают порой и здесь, в районе лиманов. Кажется, такой ливень и собирался обрушиться на нас. Это не беспокоило бы меня, будь мы уже в море или хотя бы в лимане. Но попасть под непроглядный ливень, да еще с ветром на узком речном фарватере - перспектива не из приятных.

- Товарищ командир, похоже, идет шквал... - озабоченно произнес, будто подслушав мои мысли, вахтенный рулевой старшина 2-й статьи Андрей Ковалев. Это бывалый, опытный моряк, до военной службы плавал на черноморских танкерах.

Мы со штурманом, настороженно следим за горизонтом. Если уж шквал тут захватит, важно, заранее знать, с какого румба он нагрянет. Хорошо бы встретить его прямо по курсу. При всех прочих вариантах корму легко может занести в сторону от фарватера. Вот был бы скандал: едва успев отойти от заводской стенки, посадить корабль на мель. А такое здесь, на реке, кое с кем случалось...

- Товарищ командир! По-моему, шквал налетит с правого борта.

Это опять Ковалев. И он прав. Вот уже справа потянул свежий ветер. По тихой до этого поверхности реки загуляли вдруг белые барашки. Увеличиваем ход: надо успеть выйти на следующий створ. Там, за поворотом реки, наш курс, кажется, совпадет с определившимся направлением ветра.

"Право руля!" Лидер послушно ложится на новый створ. В ту же минуту все окружающее скрывает завеса воды, шумно хлынувшей с небес. Не видно уже ни берегов, ни реки. Дальше идти немыслимо - мы не в море... Чтобы быстрее остановить корабль, ставлю стрелки машинного телеграфа сперва на "средний назад". Одновременно приказываю отдать якорь. Такая возможность была предусмотрена. Главный боцман Тараненко стоял со своими людьми наготове.

Грохочет якорьцепь...

"Якорь забрал хорошо!" - кричит боцман в мегафон с полубака. Мы со штурманом, промокшие до нитки, не сводим глаз с картушки компаса. Картушка успокаивает: корабль удержался на курсе, а значит и на фарватере.

Минут через пятнадцать вокруг начало светлеть. Еще немного, и дождь прекращается. Стих и ветер. Шквал унесся куда-то дальше. Теперь, когда снова видны берега и створные знаки, можно в полной мере оценить, насколько удачно стали мы на якорь. Только просто ли в удаче дело? Маневр корабля обеспечили искусный рулевой, умелая боцманская команда, отлично натренированные строгим Суриным турбинисты, которые с такой быстротой реагировали на сигналы машинного телеграфа.

За несколько минут я узнал о выучке экипажа то, чего не узнаешь за недели стоянки у причала. Пусть это был не бой, а лишь вводная, которую дала нам природа. Стихия сродни бою тем, что так же требует от моряков мгновенной реакции на внезапные изменения обстановки, на неожиданные команды. И при столкновении со стихией, как и в бою, корабль запросто может попасть в беду из-за того, что один человек сделает что-нибудь неправильно или не вовремя. Шквал на реке никого у нас врасплох не застал, и это кое-что значило.

Уже в сумерках проходим лиман. За ним - черноморские просторы. Впереди показался силуэт эсминца, замигал узким лучиком сигнальный фонарь. Принимаем семафор: "Стою на якоре, засолена котельная вода". Эсминец оказался заводским - накануне вышел на ходовые испытания и вот застрял на рейде...

Задерживаться здесь не входило в наши планы. Однако не выручить товарищей нельзя, тем более что котельной воды у нас много. Подходим к борту эсминца. Трюмные вооружают шланги. О своих действиях доношу по радио в Севастополь.

Непредвиденная стоянка на морском рейде кончилась тем, что зенитчики "Ташкента" провели здесь первую боевую стрельбу. Было уже за полночь, когда в темном небе послышался гул самолетов. Батареи на берегу открыли заградительный огонь. И наши автоматы присоединились к ним, выбросив ввысь наперерез врагу сноп светящихся трасс.

Стрельба длилась минуты три-четыре. Фашистские самолеты сбросили бомбы где-то в стороне и скрылись. После отбоя я поздравил зенитчиков с боевым крещением, похвалил за инициативные действия.

По военным фарватерам

Уйти с рейда мы смогли лишь под утро. В переход вклинилась еще одна неожиданность. "Перехвативший" нас катер высадил на борт старшего лейтенанта, который оказался чем-то вроде лоцмана военного времени. Представившись, он доложил:

- Имею указание провести вас до Севастополя по военным фарватерам.

Из пояснений старшего лейтенанта следовало, что нам надлежит идти дальше совсем не так, как намечали мы с Еремеевым, тщательно сделавшим предварительную прокладку.

Оказывается, в этом районе моря нашим флотом поставлены минные заграждения. Где их поставили, военному лоцману знать не полагалось. На его карте были обозначены лишь границы безопасных фарватеров, от которых кораблям ни под каким видом не разрешалось уклоняться.

Это было нечто совершенно новое, и я чуть не вспылил: казалось странным, что о таких существенных изменениях обстановки нас не известили заблаговременно. Но "отводить душу" на ни в чем не повинном старшем лейтенанте глупо, и я заставляю себя спокойно принять к сведению его информацию. Еремеев принимается за новую прокладку.

В соответствии с указаниями "Ташкент" идет от рейда с параванами. Они существенно снижают скорость хода. Защитить же могут лишь от якорных мин, присутствие которых здесь, а тем более на фарватерах, прикрытых своими минными полями, кажется весьма маловероятным.

Чем дальше, тем сильнее дают себя знать новые условия плавания. Временами идем всего-навсего 16-узловым ходом. Больше не дашь - предписанный фарватер прижимает нас к прибрежной отмели, а у лидера шесть с лишком метров осадка...

Миновали остров Березань - памятное место, где в девятьсот шестом году царские палачи расстреляли лейтенанта Шмидта и его товарищей. Поднимающееся солнце рассеивает дымку, становится отчетливо виден берег. В сиянии безоблачного июльского утра он выглядит обманчиво спокойно и мирно. Но война напоминает о себе: справа на большой высоте появляется самолет. Он идет на пересечку нашего курса. По таблице определяем - "хейнкель".

Сыграна тревога. Зенитчики открывают огонь, и впереди самолета возникают кучные хлопья разрывов. Наши снаряды явно не долетают до цели, но самолет все же отворачивает в сторону. Краснофлотцы довольны: "У фашиста кишка тонка!".

- Будем считать эту стрельбу еще одной тренировкой, - говорю я Николаю Спиридоновичу Новику.

Получаем радиограмму о новых изменениях маршрута: приказано выйти к Севастополю по другому створу, которым корабли пользовались редко, и лишь потом повернуть на привычный.

Очевидно, это связано с тем, что на подступах к главной базе продолжает ставить мины неприятельская авиация. Там уже подорвался эсминец "Быстрый". У входа в севастопольские бухты затонул плавучий кран.

На "Ташкенте" известно об этих печальных случаях, но с приближением к опасной зоне не замечаю на доступных моему наблюдению постах ни малейшей нервозности. Люди настороже, однако, вполне спокойны. Сергеев, обошедший машинные и котельные отделения говорит, что и там народ держится как нельзя лучше.

К повороту на Инкерманский створ подошли в темноте. И вдруг минер, наблюдавший за параванами, тревожно доложил на мостик:

- В левом параване мина!...

Надо же так - прямо у Севастополя! А я еще сомневался, действительно ли необходимы параваны. Через две минуты нужно поворачивать на девяносто градусов, причем как раз влево. Поворот с застрявшей в параване миной - дело рискованное. Да и вообще не тащить же ее в бухту!

Командир БЧ-III лейтенант Фельдман, мгновенно оказавшийся около меня, предлагает застопорить ход и освободиться от мины, осторожно подтянув ее к борту, а затем обрубив минреп - трос, соединяющий мину с ее якорем. Это тоже сопряжено с известным риском, но иного выхода не вижу. А мы уже у точки поворота. Приказываю остановить машины.

С крыла мостика мне почти не видно, что делается на полубаке, где минеры под руководством командира боевой части начали выбирать параван. Фельдман мог бы оставаться на мостике, но предпочел быть у параванбалки, ближе к своим людям.

В тревожной тишине, охватившей корабль, слышу отрывистые команды Леонида Соломоновича:

- Выбирай! Осторожно! Отталкивай шестом! Зубило готово?

Минута очень напряженная. Аварийные партий стоят по своим местам, готовые первыми броситься куда потребуется, если у полубака раздастся взрыв...

Разрядка приходит довольно неожиданная. С полубака кричат:

- Никакой мины нет! В параване фарватерная веха!

Не спешу принимать это на веру - мало ли что может померещиться впотьмах. Приказываю Фельдману еще раз все проверить, не ослабляя мер предосторожности. Через минуту поступает повторный доклад: все точно, действительно веха.

Большая и тяжелая фарватерная веха стояла на якоре. Как ее подцепил параван, вахта в темноте не углядела. А дальше уже нетрудно было принять ее за застрявшую в параване мину. Что ж, еще одна вводная. Вновь проверялись и выучка людей, и их выдержка.

Ввожу лидер в Северную бухту. Вот мы и в Севастополе... Переход от завода, в мирное время такой короткий и простой, что о нем, пожалуй, нечего было бы сказать, растянулся на целые сутки и был полон разных осложнений. Очевидно, надо привыкать к тому, что теперь все будет не так, как прежде, даже если корабль и не ведет боя,

В севастопольских бухтах, насколько их можно рассмотреть в темноте, нет особых перемен. Линкор и крейсера - на своих постоянных местах на рейде, и это как-то сразу всех успокаивает. Не заметно пока и следов вражеских налетов на берегу, в городе. Ново, необычно в знакомой картине лишь полное затемнение. В центре и на Корабельной стороне, на Северной и на рейде - ни единого огонька. Таким мы не видели Севастополь даже в дни больших флотских учений. Тогда тоже, бывало, его затемняли, но далеко не так тщательно.

Когда "Ташкент" подошел к швартовой бочке и на корабле все смолкло, мы обратили внимание и на другое: вокруг, в бухтах и в городе, царит непривычная тишина. Она казалась чуткой и настороженной.

К борту "Ташкента" подходит катер. На лидер поднимаются командующий эскадрой контр-адмирал Л.А. Владимирский и командир 2-го дивизиона миноносцев капитан 2 ранга Б.А. Пермский. Встречая своих начальников, ловлю себя на ощущении, будто не видел их давно-давно. А дело, наверное, не во времени далеким успело стать все, что было до: войны...

Лев Анатольевич Владимирский поздравляет с благополучным прибытием в главную базу. Кратко докладываю ему об обстоятельствах перехода. Командующий эскадрой тут же объясняет, почему нас направили на другой створ: накануне противник вновь ставил с воздуха мины вдоль Инкерманского створа, и подход к Севастополю с запада пока закрыт.

Командующий разрешает объявить готовность номер два. Я приглашаю прибывших к себе в каюту. Туда же идут Сергеев и Орловский. Нам приятно, что старшие товарищи, несмотря на поздний час, не спешат уйти с лидера: очень хочется побольше узнать о войне.

Контр-адмирал Владимирский рассказывает главным образом о делах флотских, вводит нас в курс обстановки в Севастополе и вообще на Черном море. Крупных морских сил у противника на этом театре пока нет, и вряд ли они могут в ближайшее время появиться. Для нашего флота все отчетливее определяется как главное направление боевой деятельности активное содействие сухопутному фронту, поддержка его приморского фланга. Гитлеровцы понимают возможности Черноморского флота и, видимо, не оставят попыток запереть его в базах минами, вывести корабли из строя ударами с воздуха. Противовоздушная оборона, как и противоминная, - это то, что все время будет требовать особого внимания.

"Ташкенту", сообщает командующий, предстоит, базируясь на Севастополь, готовиться к будущим операциям. Значит, пока опять только боевая подготовка... На лидер завтра перенесет свой брейд-вымпел командир дивизиона.

- Серьезно займитесь отработкой главного калибра, - говорит контр-адмирал, обращаясь и к Пермскому, и ко мне. - Ну, а у зенитчиков, - добавляет он, практики, очевидно, и так будет достаточно. "Гости" нас навещают теперь иногда и днем, а уж ночью, обязательно. Надо полагать, прилетят и сегодня....

Спрашиваю Льва Анатольевича об обстоятельствах гибели прежнего моего корабля. Владимирский мрачнеет - наверное, ему тяжело вновь к этому возвращаться. Но от рассказа не уклоняется.

Мы узнаем, что лидер "Москва" подорвался на мине в тринадцати милях от Констанцы, когда, обстреливаемый тяжелой береговой батареей противника, отходил уже с огневой позиции. Разломившись от взрыва надвое, корабль стал быстро погружаться. Экипаж держался героически. Орудийные расчеты до последней минуты вели огонь по добивавшим тонущий корабль самолетам. Носовая часть лидера уже скрылась под водой, а корма еще оставалась на плаву, и даже в эти мгновения продолжало стрелять зенитное орудие на юте.

Все это видели моряки "Харькова", но спасти никого из товарищей они не могли. Вздумай командир "Харькова" застопорить ход, и второй наш корабль неизбежно был бы потоплен береговой батареей или самолетами. Он и так имел уже повреждения. Возвращение лидера в базу обеспечили его мужественные котельные машинисты, которые влезли в горячие поврежденные котлы и сумели ввести их в строй.

Проводив командующего и комдива, я обошел корабль, поднялся на площадку к зенитчикам, заглянул в кубрики. Почти все, кому это позволяла объявленная готовность, уже спали. Мне спать не хотелось, хотя и был на ногах вторые сутки. Рассказ Владимирского о последних минутах лидера "Москва" разбередил у меня тягостное чувство какой-то невольной вины перед старыми сослуживцами, с которыми я не был вместе в тот грозный час.

Снова встал перед глазами Александр Борисович Тухов - сдержанный, немного медлительный в движениях, скуповатый на улыбку, но полный внутреннего обаяния для всех, кто узнавал его поближе. Вспоминаю то замполита Георгия Терентьевича Плющенко - спокойного и вдумчивого под стать командиру, то нашего веселого минера лейтенанта Холодного, вокруг которого собиралась, бывало вся кают-компания, когда он садился за пианино или начинал читать вслух любимые главы из романов Ильфа и Петрова. Вижу знакомые лица старшин, матросов... Где вы, мои друзья, что с вами? Ведь не может же так быть, чтобы с большого корабля, затонувшего вблизи берега, пусть неприятельского, никого-никого не осталось в живых...

Много лет спустя я узнал, что в то время, о котором идет сейчас речь, был жив еще и Тухов. Тяжело контуженный и сброшенный взрывом с мостика, он был подобран из воды и оказался в плену, из которого трижды бежал. Два побега были неудачными, и Александр Борисович снова попадал в лагеря и тюрьмы. В третий раз, преодолев много препятствий, он выбрался из Румынии и нашел в северных районах Одессщины советских партизан. Капитан-лейтенант Тухов погиб в бою с гитлеровцами в 1944 году, будучи начальником разведки партизанского отряда "Буревестник". Ныне, когда пишется эта книга, в рядах Краснознаменного Черноморского флота служит пошедший по стопам отца сын Александра Тухова Борис, которого помню совсем маленьким мальчонкой.

После войны стали известны мне подробности гибели военкома "Москвы" батальонного комиссара Плющенко. Во время боя он находился на верхней палубе, воодушевляя своим мужеством бивших по врагу артиллеристов. Взрыв мины застал Плющенко вблизи того места, где корабль переломился, и политработник погиб вместе с кораблем, разделив участь большей части экипажа.

А с двумя краснофлотцами с "Москвы" мне предстояло встретиться очень скоро. Но об этом - в свое время.

В ту нашу первую военную ночь на Севастопольском рейде я так еще и не заснул, когда раздались выстрелы зениток и сразу же загремели корабельные колокола громкого боя, вызывая экипаж на боевые посты.

Выбежав на мостик, я увидел непривычную еще для меня картину: по небу шарит множество прожекторов, и некоторые из них уже поймали своим голубым лучом вражеские самолеты. С берега и с кораблей вовсю бьют зенитки.

Орловский, осмотревшись, стал комментировать обстановку:

- Бомбардировщики над городом - это, наверно, для отвлечения внимания... Главные, пожалуй, те, что над морем. Они и идут пониже... Должно быть, опять с минами...

Если так, то маневр фашистов разгадан - на пути этой группы самолетов встала завеса заградительного огня, К ней присоединила свои очереди и наша зенитная батарея. Большинство самолетов отворачивает от светящихся трасс. Эти если и сбросят мины, то где попало. Но некоторые пытаются прорваться через завесу.

Один из них у нас на глазах упал в море где-то за входными бонами.

По радио поступает команда: "Всем прекратить огонь, в воздухе наши истребители". И мы уже видим, как к освещенному прожекторами "юнкерсу" протянулись из темноты пулеметные трассы "ястребков". Похоже, и этому фашисту не уйти...

Скоро вокруг опять становится тихо и темно. Вряд ли налет что-нибудь дал гитлеровцам, а потери они понесли. Противовоздушная оборона Севастополя, когда увидишь ее в действии, производит отрадное впечатление. Наша главная база оказывает врагу ощутимый отпор.

Севастопольский рейд

На "Ташкент" прибывают недостававшие по штату командиры подразделений. Командиром боевой части наблюдения и связи назначен лейтенант Николай Яковлевич Балмасов. Он служил в такой же должности на эсминце "Быстрый", подорвавшемся вблизи Севастополя на магнитной мине. Связисту повезло жив-здоров и снова в строю. Только багровый, едва успевший затянуться шрам на приятном широколобом лице Балмасова напоминает "ташкентцам", что их новый товарищ изведал уже на войне больше, чем они.

Из Ленинграда приехал военинженер 3 ранга Алексей Павлович Латышев, адъюнкт Военно-морской академии. Человек с задатками ученого, он не усидел, однако, в кабинете, когда началась воина. Попросив направить его на действующий флот, Латышев с радостью встретил назначение командиром электромоторной группы лидера.

С его приходом электромеханическая боевая часть Сурина укомплектовалась командным составом полностью. Машинную группу в ней возглавляет военинженер 3 ранга Александр Иванович Кутолин, а трюмно-котельную - воентехник 1 ранта Иван Васильевич Колягин.

Что касается Латышева, то на этого способного и деятельного флотского инженера помимо общих обязанностей командира электромоторной группы вскоре были возложены основные заботы о новом противоминном защитном устройстве.

Немецкие магнитные мины явились одним из неприятных сюрпризов войны. Мы я говорю о корабельных офицерах - мало знали об этом оружии противника, о том, как оно действует. Помню, в начале войны приходилось слышать и такие суждения, будто магнитная мина, когда над ней проходит корабль, подвсплывает и ударяется об его днище. К борьбе с этими минами мы заблаговременно не подготовились, Обычные же средства противоминной защиты, которым у нас всегда уделялось много внимания, тут помочь не могли.

Первые подрывы кораблей на магнитных минах заставили принимать срочные меры. На кораблях начали монтировать специальные устройства, призванные уничтожать или хотя бы ослаблять магнитное поле, образуемое стальным корабельным корпусом и приводящее в действие механизм мины.

Основу таких устройств, на первых порах довольно примитивных, составляла обнесенная вокруг всего корпуса обмотка, по которой пропускался электрический ток. При изменении курса корабля силу тока требовалось также изменять, руководствуясь особой таблицей. На некоторых кораблях обмотку прилаживали на скобах, приваренных к борту. У нас проложили ее вдоль ватервейсов - желобов, предназначенных для стока воды с палубы.

Для обслуживания нового вида корабельной техники выделили группу краснофлотцев-электриков, которых и возглавил Латышев. Он с головой ушел в освоение этого своего заведования, а затем с увлечением занялся его совершенствованием. Но вряд ли Алексею Павловичу, могла тогда прийти в голову, что в будущем ему суждено стать большим специалистом в области размагничивания кораблей.

Первые наши средства защиты от магнитных, мин, конечно, оставляли желать лучшего. Однако что-то давали и они. Корабли стали увереннее плавать в тех районах, где предполагалось присутствие магнитных мин. А флотские минеры тем временем самоотверженно раскрывали секреты нового морского оружия. Их героический труд - исследование мин неизвестных ранее видов было делом опасным и не обходилось без жертв - позволил найти в дальнейшем вполне эффективные способы противодействия также и этому боевому средству врага. Ставка фашистских стратегов на магнитную мину как на оружие, способное уничтожить наш флот или запереть его в базах, была бита.

"Ташкент" начал выходить из Севастополя в непродолжительные и недалекие учебные походы. Они посвящались отработке конкретных задач курса боевой подготовки и проверке тактико-технических данных корабля. Значение этих выходов заключалось и в том, что экипаж привыкал к военным условиям плавания, требовавшим особой бдительности. И сама учеба теперь могла в любую минуту перейти в бой.

Нельзя было не оценить организаторские способности командира БЧ-II Новика. Его подчиненные - командиры орудийных башен Константин Алексеев, Вениамин Макухин и Михаил Татаринов - были самыми молодыми из командиров подразделений "Ташкента". Все три лейтенанта только что окончили училище. К тому же им досталась совершенно новая техника. Николай Спиридонович Новик очень быстро поставил на ноги молодых артиллеристов, приучил к необходимой самостоятельности. Бесспорна заслуга его и в том, что орудийные расчеты, составленные из моряков с разных кораблей, за короткий срок приобрели хорошую слаженность. Это отметил и командующий эскадрой, когда в его присутствии "Ташкент" стрелял на Севастопольском рейде.

Но пройти нормальный курс огневой подготовки комендоры лидера все же не смогли. И их умение использовать свое оружие предстояло проверять не на учениях, а в бою.

Следует сказать, что уже первые недели войны существенно изменили представления корабельных артиллеристов, да и командиров кораблей о том, как будет выглядеть наш конкретный противник. Ведь раньше мы исходили из того, что вести огонь придется прежде всего по чисто морским целям - неприятельским кораблям. Стрельбы по берегу тоже включались в планы боевой подготовки, однако не считались главными. Но война на Черноморском театре складывалась так, что потребовалось в первую очередь готовиться к стрельбам именно по береговым целям. Из морских же стрельб оставалось весьма актуальным отражение атак торпедных катеров. И предметом все большей заботы становилась подготовка зенитчиков.

Приходилось признать, что довоенные методы их обучения кое в чем отстали от требований современного боя. Корабельные зенитчики учились стрелять по целям, летящим на сравнительно небольшой высоте и с не ахти какой скоростью. Самолеты реального противника летали и гораздо выше, и намного быстрее. А как мы судили до войны о результатах учебных стрельб? Если разрывы проектировались на буксируемом самолетом рукаве, стрельба уже получала положительную оценку. Если же потом в рукаве обнаруживали дырочку - пробоинку, было уже совсем хорошо. Но ведь, пожалуй, и тогда в принципе было известно, что современный самолет может получить много пробоин и все-таки продолжать полет, оставаться боеспособным.

Дело было, однако, не только в качестве учебных стрельб и их оценках. Наши 37-миллиметровые автоматы (а некоторые корабли еще не получили их и имели на вооружении совсем старые, лендеровские зенитные пушки) оказались недостаточно сильным оружием против новейших самолетов. Об этом и до войны заходила иногда речь в товарищеском командирском кругу. Но слишком громко выражать сомнения в совершенстве какого-либо вида нашего оружия было, так сказать, не в духе того времени. И приходилось успокаивать себя тем, что высшему начальству, наверное, виднее.

Иллюзии относительно возможностей наших наличных зенитных средств держались у некоторых товарищей еще долго. Помню, уже в августе мы, идя к Одессе, заставили своим огнем отвернуть встретившийся немецкий бомбардировщик. И один находившийся на "Ташкенте" работник политотдела сказал мне с восхищением: "Твой корабль совершенно неуязвим с воздуха!..".

Разубеждать его я не стал. Но для меня, как и для Сергеева, Орловского или Новика, уже давно было ясно: отпугивать самолеты противника нашими автоматами можно, а вот сбивать - труднее.

До самолетов, идущих на высоте более двух с половиной тысяч метров, нам вообще было не достать. А когда они шли пониже, "юнкерс" или "хейнкель", казалось прямо прошитый автоматной очередью, совершенно не обязательно после этого падал.

"Что хорошо у нас, то хорошо! - говорили мы друг другу, вспоминая про главный калибр, нашу гордость.- Но как бы нам, раздобыть посильнее зенитки?" Дальше я расскажу, как мы их потом получили.

Вскоре после нашего прихода в Севастополь изменилось служебное положение батальонного комиссара Сергеева. В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР о введении в армии института военных Комиссаров мой заместитель по политической части сделался военкомом "Ташкента", отвечающим за все на корабле наравне с командиром. Права Сергеева весьма расширились, из какого-либо подчинения мне он вышел.

Однако особых перемен в наших отношениях с Александром Васильевичем Сергеевым не произошло. "Тебе-то с комиссаром повезло", - слышал я иногда от командиров, у которых - бывало ведь и так - возникали те или иные разногласия со вчерашними замполитами, получившими комиссарские права.

Что я мог на это сказать? Что мы с Сергеевым в свое время на тральщике "Груз" уже работали вместе как командир и комиссар и что к этому нам, следовательно, не привыкать? Но ведь и в последнее время, когда комиссаров не было, а были замполиты, формально находившиеся у командиров в подчинении, мне не приходило в голову "командовать" корабельным политработником. Для меня было само собой разумеющимся, что он вправе, да и обязан без обиняков, по-партийному сказать мне о любой моей ошибке или промахе, что он может о чем угодно со мной спорить и, если надо, хоть в ночь-полночь прийти ко мне в каюту. Мнение политработника, его советы всегда очень много для меня значили. И я испытывал глубокое удовлетворение, если видел, что мы одинаково смотрим на вопросы, которые предстояло решать.

На "Ташкенте", как и раньше на "Грузе", я шел к Сергееву поделиться всем, что меня заботило или тревожило. Его каюта по правому борту под полубаком такая же просторная, как старпомовская, расположенная напротив. Но кажется, что у политработника каюта теснее. Кроме обычных дивана и кресла тут стоят еще несколько стульев: на диване не помещаются активисты - участники разных совещаний. Много места занимают книги, журналы, рулоны старых стенгазет. Порядка здесь меньше, чем у старпома, стол постоянно завален бумагами... Зато у каюты свое лицо - сразу видно, кто в ней живет.

Придешь к Сергееву иной раз чем-нибудь взбудораженный, а уходишь уже совсем в другом настроении. Александр Васильевич всегда расскажет что-то примечательное о людях. Спокойный характер, житейский и служебный опыт помогают ему не слишком принимать к сердцу разные мелочи. А такое свойство человека всегда на пользу и тем, кто с ним рядом.

С началом войны на корабли стало поступать множество всяких распоряжений и указаний, в том числе и по совсем несущественным вопросам. Иные указания не поймешь от кого и исходили. Было, например, такое поветрие - уничтожать или куда-то сдавать все, что может гореть. Избавлялись от картин, каютных штор и занавесей, от "лишних" книг и тетрадей... Как будто такие вещи представляли главную пожарную опасность на корабле, где находятся сотни тонн мазута и боеприпасов, от которых избавиться все равно нельзя! С Сергеевым и в таких случаях было легко. Мы по возможности не делали того, что обоим казалось неразумным. Взяв грех на душу, не сдали береговым интендантам ни шторы, ни даже палубный тент, и раскаиваться в этом не пришлось.

Забот хватало и, настоящих, не выдуманных. Беспокоило, например, то, что при контрольных ходовых испытаниях никак не удавалось развить самый полный ход: каждый раз начинал угрожающе нагреваться главный упорный подшипник второй машины.

Причины неисправности долго оставались неясными. Не удавалось выявить их даже Павлу Петровичу Сурину, который мучился этим и сделался очень раздражительным. Всем, кто имел к подшипнику какое-либо отношение, начиная от командира машинной группы Кутолина и кончая вахтенными у масляного насоса, заранее доставалось от старшего механика за предполагаемый недосмотр.

Все оказалось и проще, и серьезнее, чем мы могли предположить. Когда подшипник наконец вскрыли, там неожиданно обнаружили куски картона, а из масляной магистрали извлекли целый картонный лист, свернутый в трубку. Засунул картон в магистраль кто-то на заводе. В славный рабочий коллектив, не жалевший сил, чтобы лучше подготовить наш корабль к боям с врагом, проник негодяй, попытавшийся учинить на "Ташкенте" диверсию.

Расчет у предателя был довольно тонкий: при малых и средних ходах, когда расход масла невелик, трубка передвигаться в магистрали не будет. А когда потребуется выжать из машин все, что они способны дать, напор масла пропихнет картон к подшипнику и выведет его из строя. Авария могла произойти еще на переходе с завода. Ведь столкнись мы где-нибудь с противником и потребуйся для боевого маневра "самый полный", я вряд ли посчитался бы с предупреждением машинной вахты о том, что греется подшипник...

Поисками диверсанта предстояло заняться соответствующим органам. А на лидере прошли во всех подразделениях специальные собрания личного состава. Командиры и политработники призывали моряков быть бдительными, помнить, что враг коварен и борьба с ним идет не только на фронте. История с подшипником, окончившаяся, к счастью, благополучно, послужила для нас памятным уроком.

К августу обстановка на сухопутных фронтах стала еще более грозной. Из сводок Совинформбюро явствовало, что бои идут под Ленинградом, в районе Смоленска, под Киевом...

8 августа было объявлено осадное положение в Одессе. Командиры кораблей знали требование Верховного Главнокомандования: Одессу оборонять до последней возможности. Впрочем, это для черноморцев само собой разумелось - ведь речь шла о городе, самом дорогом и близком для нас после Севастополя.

Одессу обороняла на суше Отдельная Приморская армия. В помощь ей на флоте формировался из добровольцев 1-й Морской полк.

Уже и до этого некоторые наши краснофлотцы спрашивали командиров боевых частей, комиссара Сергеева, а при случае и меня, нельзя ли временно списаться с корабля, чтобы бить врага на берегу. Доводы у всех были одинаковые: лидер, мол, все равно пока по-настоящему не воюет, только от самолетов отбивается, а там на берегу дела, видно, горячие и люди нужны. Когда же в экипаже прослышали про морской полк, ко мне так и посыпались рапорты - десятки краснофлотцев и старшин просили отпустить их защищать Одессу. То же происходило и на других кораблях.

Я понимал чувства и стремления моряков, рвавшихся на фронт. Эти люди любили флот, любили свой корабль. Но в трудные для Родины дни они хотели быть там, где настала большая боевая страда, еще не дошедшая до нас. Каждый рапорт был проникнут высокими патриотическими чувствами, и я очень сожалею, что у меня не сохранились эти волнующие документы, заслуживающие того, чтобы привести их здесь. Но отпустить с лидера, не снижая его боеспособности, можно было лишь немногих: на корабле каждый человек на счету.

Комиссар или я вызывали моряков, подавших рапорты, чтобы объяснить причины отказа. Мы повторяли то, что говорилось уже не раз: предстоят и "Ташкенту" боевые дела, ждать их теперь, очевидно, недолго... Краснофлотцы выслушивали это невесело. Они завидовали двенадцати своим товарищам, которых было решено отпустить в морскую пехоту.

Эти двенадцать "ташкентцев" представляли почти все корабельные подразделения. Из артиллерийской боевой части уходили, например, краснофлотцы Педай и Письменный. Были среди уходящих и машинисты, минеры, строевые...

Для проводов наших добровольцев экипаж построился на верхней палубе по большому сбору. Напутствия были короткими - у борта уже ждал катер. На крейсерах, стоявших дальше на рейде, заиграли оркестры - там провожали своих.

Черноморская эскадра посылала сражаться на суше первый, пока еще небольшой отряд своих бойцов. И все, кто оставался на кораблях, были в этот час душой и сердцем с ними. Наверное, многим вспоминались рассказы о гражданской войне, когда вот так же уходили на сухопутные фронты матросы, про которых сложились потом песни и легенды.

Через несколько дней после этого капитан 2 ранга Пермский, по-прежнему державший свой брейд-вымпел на "Ташкенте", вернувшись из штаба, вызвал к себе командиров кораблей.

- Товарищи командиры! - начал комдив торжественно и многозначительно. Нам приказано изготовиться к боевому походу. Командование флота поручает эсминцам оказать огневую поддержку войскам, обороняющим Одессу...

Глава 3. Курс - Одесса

Главный калибр открывает огонь

Ночной переход дивизиона эсминцев прошел спокойно, и ясное августовское утро застает нас в Одессе. "Ташкент" ошвартован у причала портового холодильника. С мостика открывается панорама знакомых гаваней крупнейшего приморского города нашего юга.

В порту оживленно. Стоят под разгрузкой транспорты, пыхтят буксиры, передвигаются куда-то плавучие краны. По гаваням рассредоточены военные корабли. Виднеются характерные, узкие и высокие, трубы крейсера "Коминтерн", напоминающего своими очертаниями "Варяга" или "Аврору". Тут же и дивизион канонерских лодок - тоже черноморские ветераны. Среди них "Красный Аджаристан", корабль, на котором я служил несколько лет назад. Дальше эсминцы "Незаможник" и "Шаумян"... Все эти корабли входят в так называемый Отряд поддержки Северо-Западного района, возглавляемый контр-адмиралом Д.Д. Вдовиченко. В оперативное подчинение ему поступает с прибытием сюда и наш дивизион.

Отдаю себе отчет, что почти обычная на первый взгляд картина порта, вероятно, очень обманчива. Знаю - положение в Одессе напряженное. Потерпев неудачу в первых своих попытках овладеть городом, враг подтягивает свежие силы.

С суши Одесса окружена. От переднего края нашей обороны до центра города максимум 35-40 километров. И большей частью это безлесная приморская равнина, более удобная для наступления, нежели для обороны. Под Одессой сосредоточено более десятка вражеских дивизий. Наших сил гораздо меньше, особенно мало танков и авиации.

Несколько дней назад по решению Верховного Главнокомандования все армейские и флотские части, защищающие город, объединены в Одесский оборонительный район (OOP), который подчинен Военному совету Черноморского флота. Командующий районом - бывший командир Одесской военно-морской базы контр-адмирал Г.В. Жуков, старый моряк, участник гражданской войны и недавних боев в Испании.

Наше первое боевое задание - поддержать артиллерийским огнем армейские подразделения в районе Дофиновки, пригородного селения к востоку от Одессы. Задача вообще-то не из сложных. Но для "Ташкента" это, в сущности, первая практическая стрельба главным калибром, если не считать того случая, когда наши башни выпустили по нескольку снарядов на Севастопольском внешнем рейде. И потому понятно, что артиллеристы волнуются, а с ними и весь экипаж.

Стрелять предстоит с высадкой на берег собственного корректировочного поста. Корпост возглавляет лейтенант Григорий Борисенко, командир группы управления артиллерийской боевой части.

Это добродушный, несколько флегматичный толстяк, никогда не обижающийся на товарищеские шутки в кают-компании, которые вызывает, во-первых, невероятный аппетит Борисенко, а во-вторых, общепризнанное его внешнее сходство с Наполеоном. Наш "Наполеон", выглядит в своей новой роли довольно внушительно он в каске, при нагане, на поясе гранаты. Гранаты и каски, а также винтовки получили и входящие в состав корпоста радисты Фишич и Скворцов, Краснофлотец Чащин, назначенный для их охраны, снабжен ручным пулеметом Дегтярева.

Корректировщики со своей рацией и солидным сухим пайком (о нем Борисенко проявил особую заботу) еще ночью отправились к назначенной им точке побережья на корабельном барказе. "Ташкентцы" сердечно их напутствовали. Как-никак люди пошли на передний край, а это и необычно, и заманчиво для моряков, которым редко выпадает случай увидеть врага вблизи.

К Дофиновке с нами идет один эсминец, два других поворачивают к западу - у них своя позиция. Идти нам недалеко, всего несколько миль. Башни уже развернуты в сторону берега.

С нетерпением ждем исходных данных от Борисенко. Общее возбуждение захватило и комдива. Он не может устоять на месте и начинает шагать взад и вперед по мостику. Пермский старше меня, наверное, лет на шесть-семь, но и для него это первый настоящий, не учебный, бой, как и для всех на "Ташкенте".

Связист Балмасов появляется с бланком в руке - координаты цели! Новик и Еремеев быстро производят расчеты. В башнях - все на "товсь".

- Через минуту будем в точке залпа! - объявляет штурман.

Итак, начинаем... Николай Спиридонович Новик подает со своего КДП командно-дальномерного поста - первую боевую команду в башни.

Гремит залп, отдаваясь легкой дрожью во всем корабельном корпусе. Голосок у новых "стотридцаток" как будто ничего, посолиднее, чем был у орудий на всех кораблях, которыми я командовал прежде. Но пошел ли наш первый залп куда надо?

На тренировках по управлению огнем бывает такая команда: "Время остановить". Там это - привычная условность, необходимая, чтобы проверить правильность расчетов. А сейчас кажется, будто время в самом деле остановило свой бег - так долго ничего не сообщают корректировщики. Потом едва поверилось, что после залпа прошло всего полторы минуты.

Сколько успели передумать и Новик, и Еремеев, и я. Как ни будь натренирован в расчетах на открытие огня, а первый залп - это первый залп, и если он производится из новых для тебя орудий по цели, от которой близки наши позиции, - тут придет в голову всякое. Страшное это дело даже в мыслях ударить по своим...

Тревоги и сомнения разом снимает Балмасов, прильнувший к переговорной трубе с центральной радиорубкой:

- Товарищ командир! Корректировочный пост передает: залп упал в расположении противника!

Военком Сергеев мгновенно оказывается у микрофона боевой трансляции. Он сообщает артиллеристам в башнях, машинистам у турбин, всему экипажу, стоящему на своих постах:

- Товарищи! Наш первый залп попал в цель! Снаряды "Ташкента" бьют по врагу!

Получаем от Борисенко корректировку. Даем второй залп, третий, переходим на поражение... Вслед за нами открыл огонь миноносец.

Борисенко доносит, что нашим огнем уничтожено шесть автомашин, и, давая новую корректуру, просит ударить шрапнелью по кукурузному полю, где засели вражеские автоматчики. Они, оказывается, обнаружили и обстреливают корпост. "Мешают работе", - поясняет Борисенко.

- А снаряды-то летят с персональными адресами! - говорит Сергеев, уже наведавшийся во вторую башню и вернувшийся снова на мостик. Он рассказывает, что строевой Борищук, расписанный на подаче снарядов, успевает перед погрузкой в элеватор надписывать мелом: "Гитлеру", "Антонеску"...

"Хорошо стреляете! Видим бегущих фашистов!" - передают корректировщики. Комиссар повторяет их донесение по трансляции.

Ко мне торопливо подходит Балмасов. Он чем-то взбудоражен, шрам на лице от волнения побагровел еще сильнее. Стараясь перекричать грохочущие залпы, связист объясняет: в наши переговоры с корпостом влез чужой радист, который пытается давать ложную корректировку.

Пока соображаем, как быть, наш Фишич, тоже услышавший вражеского радиолазутчика, сам находит выход. "Действительны только сообщения с фамилиями своих радистов", - предупреждает он. И каждая корректура предваряется изменяющимся все время паролем: "Королеву... Мухину... Козленке... Айзину..." Исчерпав фамилии своих товарищей на корабле, радисты корпоста пускают в ход собственные: "Фишичу... Скворцову..." А вражеский радист уж замолчал - понял, что его перехитрили.

Огонь ведем на малом ходу, делая вдоль берега короткие галсы. Зенитчики наготове у своих автоматов и пулеметов, во все глаза смотрят распределенные по секторам наблюдатели. Однако, несмотря на ясную погоду, немецкой авиации в воздухе сегодня нет. Может быть, услали ее куда-нибудь, не ожидая здесь наших кораблей?

Внезапно недалеко от борта разрывается с резким противным треском довольно крупный снаряд. Над водой поплыл желтоватый дымок. Второй снаряд упал еще ближе. Осколки пронеслись чуть не прямо над мостиком, и кто-то инстинктивно пригнулся.

Новик классифицирует: снаряды бризантного действия, калибр дюйма четыре-пять. Откуда вдруг взялась эта батарея?..

- По кораблю стреляют из лесопосадки, что под холмами! - докладывают Новику из второй башни.

Возможно, это полевая батарея, только что выдвинутая на новую позицию. Жаль, нашим корректировщикам не видна лесопосадка, где она укрывается.

Сбивая пристрелку противника изменением хода, ведем огонь по прежним целям. А фашистские бомбардировщики появились в этот день, лишь когда корабли, выполнив задачу, возвращались в гавань.

После швартовки обходим с комиссаром кубрики и боевые посты. Матросы воодушевились. Это надо понять: столько ждали, когда же наконец сможем ударить по врагу, который топчет родную землю...

- А как бы, товарищ командир, пощупать ту батарею, что прячется в лесочке? - обращается ко мне визирщик второй башни Николай Бобров. - Если подойти к бережку чуть поближе, мы бы ее разглядели!

Этот Бобров первым и заметил, что по кораблю стреляют из лесопосадки. Обещаю выяснить, когда буду вечером в штабе, нельзя ли, в самом деле, несколько приблизиться к берегу, если пошлют завтра на ту же позицию.

Тогда уж дадим ей прикурить! - заверяют краснофлотцы.

Вернулись корректировщики. Их окружают на палубе таким плотным живым кольцом, что опоздавшим уже трудно пробиться к героям дня. А каждому хочется поговорить с теми, кто сегодня собственными глазами видел фашистов и даже был обстрелян засевшими в кукурузе автоматчиками.

Личный состав корпоста горд вниманием товарищей. Только Борисенко флегматичен и невозмутим, как обычно. Вступив на корабельную палубу, он первым делом осведомляется, не забыли ли заявить для его команды расход на ужин...

Поздно вечером идем с комдивом в штаб базы уточнить обстановку и получить задание на следующий день. Улицы затемненного города безлюдны, движения почти нет. Гнетущее впечатление производят скелеты больших жилых домов, разбитых бомбами, - это я вижу впервые. Местами на нашем пути встречаются груды камня и не засыпанные еще воронки. Очевидно, это последствия сегодняшнего налета. Какими веселыми, многолюдными были совсем недавно улицы этого прекрасного города! Едва верится, что это та самая Одесса - так изменила ее лицо война.

В оперативном отделе штаба кратко докладываю о действиях "Ташкента". Будь наша первая практическая стрельба не боевой, а учебной, Новик и его помощники не один день просидели бы над составлением отчетов и вычерчиванием графиков, которых сейчас никто не требует.

Получаю задание на завтра, аналогичное сегодняшнему. Попутно спрашиваю, не заняться ли батареей, обнаруженной в лесопосадке. На это дают "добро". Пермский решает, что пойдет завтра не с нами, а на одном из эсминцев.

На войне быстро привыкаешь к тому, что недавно было необычным, новым. Вторая стрельба по берегу прошла уже гораздо спокойнее: меньше переживаний, больше уверенности в своих действиях. Основным событием нового боевого дня явилось подавление вражеской полевой батареи, скрывавшейся в молодом лесочке. Приблизительное место батареи было нам уже известно.

- Пусть только себя покажет, тут мы ее и накроем! - пообещал Николай Спиридонович Новик.

Свое обещание командир БЧ-II выполнил. Завязавшаяся артиллерийская дуэль длилась недолго. После нескольких залпов наших башен батарея замолчала. Дальномерщики, которым в этот раз удалось хорошо ее рассмотреть, доложили, что две вражеские пушки уничтожены, а две другие, по-видимому, повреждены.

Старпом торжественно огласил по трансляции составленный прямо на мостике приказ с объявлением благодарности артиллеристам, достигшим пусть скромного, но бесспорного боевого успеха. А Балмасов и его радисты уже вели переговоры с корпостом, и несколько минут спустя орудийные башни ударили по указанным с берега новым целям.

Около полудня мы приняли радиограмму с приказанием следовать в Севастополь для конвоирования отправляющихся в Одессу транспортов. На курсе отхода дали еще парочку залпов всеми башнями - пусть подольше помнят гитлеровцы черноморский корабельный огонек! Корпосту я приказал ждать нашего возвращения на крейсере "Коминтерн".

И в этот день нам повезло: пока были на огневой позиции, самолеты противника не показывались. Мы тогда не знали, что фашистское командование отвечает на появление под Одессой быстроходных артиллерийских кораблей переброской сюда со Средиземного моря пикирующих бомбардировщиков "Юнкерс-87" с экипажами, имеющими опыт атак по морским целям.

Повторяю, первые наши боевые стрельбы были в общем простыми. Но это не мешало мне, подводя мысленно им итог, испытывать чувство удовлетворения. Скороспелая и далеко не завершенная огневая подготовка экипажа давала все-таки неплохие результаты. Воевать корабль мог - это факт. А учиться воевать лучше и лучше придется всю войну.

В море бывает всякое.

"Ташкент" идет головным, миноносцы у нас в кильватере. Слева уже показался Тендровский маяк, за ним видна узкая, поросшая мелким кустарником песчаная коса.

Эти места хорошо знакомы черноморцам. В горячую пору летней учебы эскадра, бывало, надолго приходила из Севастополя на уединенный Тендровский рейд. Тут стояли и крейсера, и линкор, и множество кораблей поменьше. С рассветом на рейде начиналось оживленное движение: одни корабли снимаются с якоря, другие возвращаются после выполнения ночных учебных задач. Из морской дали доносится гул орудий... А в воскресные дни по рейду скользили десятки шлюпок под парусами. Весело проходили вечера. Летом на косе постоянно находились бригады рыболовецких колхозов, и молодые рыбачки любили потанцевать, попеть с краснофлотцами.

Теперь рейд пустынен, а на косе развернут Тендровский боевой участок береговой обороны, прикрывающий морскую дорогу между Крымом и осажденной Одессой.

В море пока спокойно. Но сама возможность спокойных, без помех со стороны противника, переходов, особенно днем, кажется, еще не укладывается в сознании многих членов нашего экипажа. Люди, настроенные на высокую бдительность, внутренне убеждены, что противник вот-вот должен появиться, если не в воздухе, так на воде. И если противник не появляется, его все равно обнаруживают.

- Перископ справа, курсовой сорок, дистанция три кабельтова!

- Перископ слева, курсовой сто двадцать, два кабельтова!

За час поступает три-четыре таких доклада, а то и больше. Каждый доклад заставляет менять курс, уклоняться от предполагаемой подводной лодки соответствующим маневром, который повторяют корабли, идущие за нами. А их наблюдатели в свою очередь обнаруживают другие "подводные лодки".

Что только не принимается за перископ! Плавающая консервная банка, кусок намокшего дерева, оторвавшийся поплавок рыбацкой сети... Или просто мелькнет что-то неясное под гребешком волны - и на мостик идет очередной доклад. А командиру некогда выяснять его достоверность: если уж отворачивать, то немедленно.

Как же быть с этим? Ругать чересчур усердных наблюдателей, не принимать их доклады во внимание? Но ведь вражеские подводные лодки на Черном море существуют. Потопление одной из них нашими катерами-охотниками уже подтвердилось, еще две или три потоплены предположительно. Атака из-под воды всегда возможна, и своевременное обнаружение действительного перископа вопрос жизни или смерти для корабля и всех нас. Однако нужно как-то сократить число ложных докладов, нервирующих ходовую вахту.

Пока не происходит никаких особых событий, поочередно вызываю на мостик командиров боевых частей. Осведомляюсь о состоянии техники, о замечаниях по вахте, о том, как вообще держатся и несут службу наши люди. И поскольку от всех подразделений выделяются дополнительные наблюдатели, говорим с каждым командиром и о претензиях к ним.

Потом на якорной стоянке наблюдателей специально собирал и вразумлял комиссар корабля. Линию по отношению к ним мы взяли такую: пусть каждый не только учится распознавать разные плавающие предметы, которых в море всегда хватает, но и возьмет на себя больше ответственности за свои доклады, а не бьет тревогу, когда и сам чувствует, что ему просто что-то померещилось в волнах.

А старпому не дает покоя новое противоминное защитное устройство. После того как на циркуляции палубу чуть-чуть захлестнуло волной, обмотка, в который уж раз, заискрила и дала дымок. Пришлось, конечно, отключать питание. Латышев и электрики "приводят в чувство" свое капризное заведование.

- А что будет, когда начнутся осенние штормы? - ворчит Иван Иванович Орловский. - Не нравится мне, товарищ командир, это хозяйство.

Мне тоже не нравится - с размагничивающим устройством действительно много мороки. Но что поделаешь, если лучшего пока нет! Решаем при первой же возможности переделать кожух над ватервейсами, чтобы он более надежно защищал обмотку от воды.

Разговор об обмотке прерывает доклад с КДП. Дальномерщик Григорий Подгорный обнаружил справа по курсу в полумиле от корабля плывущего человека. Скоро его рассмотрели и сигнальщики в стереотрубу. Человек плывет к кораблям, машет рукой.

Уменьшаю ход и подворачиваю навстречу пловцу. Миноносцы, на которых еще не знают, в чем дело, повторяют маневр "Ташкента". Еремеев настороженно следит за моими действиями. Мы со штурманом уже научились понимать друг друга без лишних слов. Знаю: если подойдем слишком близко к кромке военного фарватера, он вовремя предупредит.

Вдруг прямо по носу появляется немецкий бомбардировщик. Он летит встречным курсом очень низко, почти на бреющем. Наши зенитные автоматы открыли огонь, застрочили и пулеметы. Самолет несется вдоль строя кораблей, весь окруженный разрывами снарядов. Потом пытается отвернуть, но уже поздно. "Юнкерс" плюхается в воду, отскакивает от нее, как на пружинах, и плюхается снова, теперь уже окончательно. Мгновение - и он скрывается под водой.

Сразу вспоминаю про плывущего человека, о котором совсем было забыл в горячке этой минуты. До него уже не больше ста метров. Чтобы не задеть пловца винтами, приходится дать задний ход. Фрозе командует спуском барказа.

А несколько минут спустя, когда барказ с подобранным из воды человеком уже подходил под тали, у борта неожиданно раздались револьверные выстрелы и какой-то шум, быстро утихший. Затем Фрозе появился на мостике, ведя под руку незнакомца в мокром разорванном комбинезоне. По щеке человека струилась кровь.

- Вот, товарищ командир, подобрали, а он еще стреляет! - выкрикнул возбужденный Сергей Константинович, протягивая мне отобранный у спасенного пистолет. - Смахивает на фашиста...

Пистолет, однако, советский - ТТ. О комбинезоне ничего не скажешь - такой может быть и нашим, и чужим. А человек стоит и молчит, он явно не в себе. Но глаза его мне понравились. Честные глаза, хорошие.

- Отведите в лазарет, пусть доктор перевяжет. Потом разберемся, - сказал я помощнику.

И тут незнакомец, будто проглотив какой-то комок, наконец заговорил:

- Подождите, товарищ командир, сейчас все расскажу... Я старший лейтенант Данилко. Спасибо, что спасли!.. Еще больше спасибо, что сбили эту сволочь! Он тут носился над водой, чтоб меня прикончить...

Спасенный оказался командиром звена флотской истребительной эскадрильи, базирующейся под Одессой. Увлекшись воздушным боем, он погнался за группой отбомбившихся вражеских самолетов. Над Тендрой сбил один из шестерки бомбардировщиков, которых держал в поле зрения. Тут же обнаружил, что горючее на исходе, а боезапас кончился. Хотел идти на таран, но бомбардировщики пушечным огнем повредили мотор. Истребитель кое-как спланировал на воду, и летчик, будучи уже ранен, успел выбраться из кабины прежде, чем самолет затонул. А фашистский бомбардировщик - он один здесь остался, остальные скрылись из виду - принялся летать взад и вперед над морем, обстреливая плывущего летчика из пулеметов. Этого фашиста мы и отправили на дно. Должно быть, ослепленный звериной яростью, он видел только человека на воде и не сразу заметил приближавшиеся корабли.

Плавая на спасательном поясе, летчик все время держал в руке пистолет. Когда фашистский самолет проносился над ним, он, не имея другого оружия, отвечал на пулеметные очереди "юнкерса" выстрелами из ТТ по его кабине. Затем понял, что это бесполезно, и решил поберечь последние патроны. Когда летчика подняли на барказ, он разрядил пистолет в воду, чего наши моряки, понятно, никак не ожидали. Это была непроизвольная реакция человека, испытавшего крайнее нервное напряжение, - действие, которому потом и сам он не находил объяснений.

По приходе в Севастополь летчика отправили в Морской госпиталь. А через некоторое время на одном из совещаний в штабе ко мне подошел командующий военно-воздушными силами Черноморского флота генерал-майор авиации Н.А. Остряков.

- Вы командир "Ташкента"? - спросил он. - Отличного истребителя вы нам сохранили! Данилко снова в строю и воюет геройски.

В очередной переход Севастополь - Одесса отправляюсь не только командиром корабля, но и начальником конвоя. В его составе теплоход "Абхазия", ставший военным транспортом, и другие суда. У них на борту новые, только что сформированные подразделения морской пехоты и грузы для осажденного города: военная техника, боеприпасы, медикаменты. Кроме "Ташкента" с транспортами идут четыре катера-охотника. Главная их задача - уберечь суда от атак подводных лодок.

Конвоирование грузовых судов с Гражданскими экипажами - новая функция легких сил флота. Вообще-то она не так уж нова. И в первую мировую войну проводкой конвоев на морских коммуникациях было занято много боевых кораблей различных стран. Но о том, что нам придется заниматься этим на Черном море, мы как-то не думали. Правда, особой подготовки конвоирование почти не потребовало. А капитаны транспортов - люди бывалые, прекрасные моряки.