Лидия Русланова. Душа-певица

Глава двенадцатая «КАТЮША»

В 1938 году поэт Михаил Исаковский начал писать очередное стихотворение. Только что отгремели первые пушки на Халхин-Голе, неспокойно было на западе страны и на севере в районе Ленинграда на границе с Финляндией. Запахло новой войной. На западе, в Европе, она уже бушевала.

Поэт всегда очень тонко чувствует время и улавливает любое волнение в народной душе. Что такое война для простых людей? Война — это расставания, разлука родных и любимых сердец. Разлука зачастую трагична, потому что — навсегда.

Михаил Исаковский был поэт, о которых говорят — милостью Божией. Его стихи, по точному определению критика и литературоведа, профессора Литературного института им. М. Горького Владимира Смирнова, в море русской поэзии отличает «мощный напор лиризма». Исаковский — «поэт человеческого счастья», «создатель величайших русских песен, песен нашего народа».

Исаковский написал две строфы и остановился. Дальше не шло.

Про того, чьи письма берегла.

«Я не знал, — признавался впоследствии сам поэт, — что же дальше делать с Катюшей, которую я заставил выйти на „высокий берег на крутой“ и запеть песню. Поэтому стихи пришлось отложить…»

Вскоре произошла встреча поэта с композитором Матвеем Блантером[37]. Состоялся обычный разговор двух творческих людей. Над чем работаешь и так далее… Исаковский показал наброски стихотворения. Блантер несколько раз перечитал их и сказал:

— Стихи мне очень нравятся. Хороший зачин. А что дальше?

Исаковский пожал плечами.

«Теперь я буквально не находил себе места, — вспоминал композитор. — „Катюша“ без остатка заняла моё воображение. Вслушиваясь в слова Исаковского, я заметил, что в стихотворении его очень звонкая интонация. И в частности вот что: бе́рег, на́ берег! Какая причудливая игра ударений! Ну прямо-таки как в весёлой народной припевке. Не исключено, что эта деталь окончательно определила подвижной жанр „Катюши“».

Исаковский тем временем работал над заключительными строфами стихотворения. В трижды причёсанных и цензурой, и самим автором биографических заметках поэт рассказывал: «Мы как бы уже предчувствовали войну, хотя и не знали точно, когда и откуда она может прийти. Впрочем, мы не только предчувствовали, что война будет, но в известной мере уже переживали её: ведь в 1938 году ещё пылало пламя войны в Испании; в том же году Красная армия вынуждена была вести и вела тяжёлые бои с японскими самураями у озера Хасан; не очень спокойно было и на западных наших границах. По этим причинам тема Родины, тема защиты её от посягательств врага была темой самой важной, самой первостепенной, и я, конечно, никак не мог пройти мимо неё даже в лирической песне».

Вот именно потому, что песня не загружена риторикой и пафосом ходульного патриотизма, а наполнена простым и настоящим чувством любви девушки Катюши и её жениха, который с винтовкой в руках «землю бережёт родную», наполнена верностью и надеждой на встречу, она стала любимой во всей стране, а потом и в мире. «Катюша» стала символом нашей страны, своего рода позывным. Теперь это именуют иностранным словом — «бренд».

Версию создания песни, оставленную нам поэтом и композитором, надо конечно же воспринимать как своего рода официальную, написанную двумя героями Социалистического Труда, лауреатами Сталинских премий, кавалерами орденов Ленина и Трудового Красного Знамени. Не надо забывать, что многие мемуары, статьи и интервью писались и публиковались, когда часть публики и действующих лиц той или иной истории сидела в тюрьмах, лагерях, находилась в ссылке, на поселениях и была вычеркнута из жизни, из творчества, из искусства.

Но есть и другая версия появления и первого исполнения «Катюши». И она непосредственно связана с нашей героиней.

Однажды на очередных посиделках у Руслановой, после окороков, чая и пирогов с капустой, разговорились о сцене. Русланова начала пенять мастерам разговорного жанра, что они совсем засушили на сцене юмор.

— Стареет ваш юмор, — сказала она им.

Это было время, когда Русланова запоем читала русскую классику и современную литературу, стихи Есенина, Ахматовой, рассказы Аверченко, Тэффи, Зощенко. Словом, тех авторов, которые теперь числятся в великом списке классиков отечественной литературы начала XX века. О прочитанном она не делилась ни с кем, только с мужем. В её библиотеке было много книг, ставших в Советской стране редкими, потому что их авторы уехали за рубеж и жили теперь кто в Париже, кто в Берлине, кто в Белграде, а кто и вовсе перебрался в Америку. Книги она покупала у знакомых букинистов, которые знали её вкус и зачастую припрятывали то, что ей могло быть по душе и за что она охотно и хорошо платила.

Русланова похвалила Хенкина:

— Вот Володя — изумительный артист. Читает Зощенко. Юмор Зощенко — современен. Но я понимаю и тот… Ведь я застала то время… Многое помню… Иногда даже страшно становится от того, что я знаю и помню…

Гаркави, чувствуя, что жена может сказать лишнее, попытался остановить её. Но Русланова сделала властный жест и продолжила:

— Политика… Политика… У нас слишком много песен про политику. Маршевые… Походные… И все — похожи. На что похожи? На гимны. А гимн должен быть один. Остальные — песни. И юмор должен быть не такой сухой. Вот расскажу вам историю… Я такой юмор больше люблю. И людям он больше по душе.

И Русланова стала рассказывать историю, как она уверяла, произошедшую с ней несколько лет назад во время гастролей по югу советской России. Рассказывала она эмоционально, в лицах, артистично. Став артисткой «разговорного жанра» ещё в детском приюте, она знала, как надо «врать», чтобы тебя слушали даже свои. На своих-то, кто знает тебя как облупленную, произвести впечатление куда труднее.

Рассказывала о молоденькой польке, о певице. Они встретились у кассы, получали гонорарные за концерт, в котором принимали участие обе. Полька — совсем небольшую сумму. Русланова — значительно большую. Та заметила разницу, и её это уязвило. Руслановой стало неловко за то, что она получила больше, и она пыталась ей объяснить, что это — и за прежние концерты. Но полька оборвала её на полуслове и в отчаянии рассказала «о своей жизни в Варшаве: сколько и как она в былое время зарабатывала…»:

— Вы можете мувич по-польску? Ну ладно, я буду шпарить на русски. Варшаву знаете? Не были? Тогда вы не были нигде. Рим, Париж, Афины — это камни и анекдоты. Выброшенные деньги. Варшава! О, эти польские пани! Там есть на что тратить деньги. Я пела… Не помню уж где… Рядом с шампанским. Получала с пробки. Чем больше пробок… Тем сильнее кружится голова. Один пан у меня интересуется, сколько я получаю в час. Я говорю: «Сто пятьдесят злотых»…

А «свои» уже лежали на стульях, давясь от смеха, оставив в покое и окорока, и пироги с капустой. Русланова же, чувствуя кураж, продолжала:

— Он говорит: «Я вам дам эти деньги, но только не пойте». Я ему говорю, что не могу жить без песни. А он говорит, что песня его не возбуждает, даже наоборот. Предлагает двести злотых с условием, чтобы я помолчала. Вызывает извозчика. Я сажусь рядом с паном и небрежно, словно от дуновения ветра, показываю ему место, откуда у меня выходят звуки. Понимаете, какое место? Как это звучит музыкально… Показываю ему свою мембрану… Он говорит: «Чудесная грудь» — и начинает её гладить. Абсолютно невежественный в музыке человек! Я возмущена, но любезно говорю пану, что он мало образован для меня, что я ради его культурного развития буду всё-таки петь. Он кладёт на мою мембрану триста злотых. Я вам говорила, что в Варшаве есть куда бросать деньги. Я их ловко смахиваю с мембраны в сумочку. Кружится голова… Через час я снова рядом с шампанским. Летят пробки. Кружится голова. Я снова куда-то еду. Пан просит меня петь. Умоляет петь. Становится на колени. Поднимает мою юбку, а я продолжаю петь. Пан в восторге. «Вы чудесно поёте!» — говорит он и кладёт опять на мембрану две сотни злотых. Я делаю вид, что падаю в обморок, а на самом деле падаю на кровать от излишне выпитого шампанского. При чём здесь кровать? Откуда кровать? Не помню. Но я пою! Я пою ровно час! За временем я слежу. Певица не должна перепевать или перепивать… Не знаю… Как правильно будет по-русски, но по-польски я зарабатываю неплохо… О! Варшава!

Когда гости успокоились, Алексей Алексеев[38] внимательно посмотрел на хозяйку и спросил:

— Лидочка! Я что-то не совсем, видимо, понял: это ты — про нас?

— Господь с тобой. Это я — про нас… Думаю-то я вот о чём: хочу спеть современную песню о любви, о девушке, которая любит и верит в своё счастье. Не романс, нет. Песню! Широкую, раздольную, чтобы дух захватывало и сердце ликовало! Чтобы ноги просились в пляс!

— К Блантеру надо ехать, — сразу сказал Гаркави, довольный тем, что тема пошла, наконец, в более спокойное и безопасное русло.

Поехали. Блантер жил на даче в посёлке Кратово Раменского района. Полчаса на электричке. Прекрасная природа Подмосковья. Хвойный лес. Озеро. Чистый воздух. Тишина. Покой. Все условия для творчества.

Блантер встретил их, хоть и непрошеных, гостеприимно. Угостил огурцами со своего огорода. За чаем разговорились. И, наконец, перешли к главному. Блантер признался, что есть одна мелодия. Но пока работа над ней продолжается. Стихи пишет Исаковский.

— Многое зависит от слов, — уклончиво сказал композитор. — Так что надо подождать.

Встреча грозила закончиться ничем.

— Конечно, — согласился Гаркави и в свойственной ему манере пошутил: — Песен без слов Лида не поёт.

Через неделю Блантер позвонил. По телефону прочитал первый куплет песни:

Русланова выслушала. Слух у неё был цепкий, особенно к стихам. И тут же отреагировала:

— Андрюша… Андрюша-то уже есть.

Песню «Эх, Андрюша, ты помнишь наши встречи…» пели Изабелла Юрьева и Клавдия Шульженко. В ней сквозило что-то одесско-приморское, чуждое и манере, и всему творческому стилю Руслановой, и выйти на сцену с ещё одним «Андрюшей» она ни за что бы не решилась.

— Хотелось бы не воспоминаний о любви. Что о ней вздыхать в который уж раз? Хотелось бы спеть о любви настоящей. Да и Настя — не поётся. Пусть в песне будет девушка и её распрекрасная любовь. А первые две строчки хороши!

— Может, Катюша? Груши — Катюша… А?

— Хорошее русское имя! — согласилась Русланова. — Звучит нежно, ласково. Народу понравится. Передайте Исаковскому, что мы с Гаркави — за Катюшу.

Когда появилась песня в том виде, в котором мы её теперь знаем и поём, Руслановой она понравилась необыкновенно. Певица была в восторге.

Но Блантер ей премьеру не доверил. Впервые «Катюшу» исполнила Валентина Батищева[39], солистка джаз-оркестра Союза ССР. Оркестром руководили Виктор Кнушевицкий и сам маэстро Матвей Блантер. Публика новую песню приняла хорошо. Певица два раза повторяла её на «бис». Блантер и Кнушевицкий от выступления к выступлению всё больше подчиняли мотив общей манере джаз-оркестра. У песни появился танцевальный припев. Так возник по существу новый её вариант под названием «Русский казачок». Это была уже совершенно другая музыкальная композиция.

Руслановой же больше пришёлся по душе её первый вариант — «Катюша».

— Пусть его играют в ресторанах, — махнула она рукой на модную вариацию, которая авторам мелодии и музыкальной обработки казалась более перспективной, — а мне «Катюша» хороша.

Вскоре она записала новую песню на пластинку. И — пошла «Катюша» по стране! Руслановская!

Существует и третья версия того, как «Катюша» попала к Руслановой. Её рассказал в своей книге «Тайны граммофона» известный музыковед Глеб Скороходов: «Песня трижды вызывалась на „бис“. Но первое исполнение произошло ещё раньше, случайно: на последней репетиции Госджаза присутствовала исполнительница народных песен Лидия Русланова. Она не удержалась и через несколько часов спела песню по памяти на концерте в том же самом Колонном зале.

— Как же так? — спросили Лидию Андреевну музыканты. — Ведь у вас не было даже нот?!

— А зачем ноты? Я запомнила песню мгновенно! — ответила певица.

— Но ведь вы поёте русские песни, а это фокстрот, — продолжали недоумевать музыканты.

— Это прекрасная русская песня, — сказала Лидия Андреевна. — И простите меня, она так понравилась мне, что я не могла удержаться и не спеть её — песня требовала немедленного выхода!»

По опыту знаю, что, когда существует множество версий, недостоверна ни одна из них. Из этого множества надо лепить ещё одну, и она станет правдой. Пусть читатель сам это сделает.

После Руслановой народный, а не джазовый вариант «Катюши» запели лучшие эстрадные голоса страны — Георгий Виноградов[40], Вера Красовицкая[41].

«Катюша» звучала на фронте. Русланова включала её почти в каждое своё выступление перед солдатами. Порой они просили певицу повторить «Катюшу» ещё и ещё.

Именно по имени популярной песни и великого её образа получила своё второе, народное имя ракетная установка М-13.

Песня «Катюша» помогала громить врага и выживать в самых невероятных условиях. Восстанавливать разрушенные дома и растить хлеба на земле, только что очищенной от мин и снарядов.

Сразу появились переделки песни.

Один из вариантов, наполненный ракетно-артиллерийским содержанием, стал гимном гвардейцев-миномётчиков.

Стихотворение Михаила Исаковского на одну строфу больше. Во время репетиций и работы над драматургией песни Русланова отбросила последнее четверостишие:

Сейчас иногда песню поют с шестой строфой. При этом последний стих имеет вариант: «…Уносила песню за собой».

Русланова не хотела расставаться со своей героиней. Говорила, что не надо людей разлучать с Катюшей, не надо уносить от людей полюбившуюся песню. Так авторские песни становятся народными. В работе над этим шедевром счастливо сошлись все три составляющие: великолепные стихи, прекрасная мелодия и поистине гениальная первая исполнительница, которая определила звучание песни, её народный стиль и драматургию.

В те годы советские композиторы действительно написали много хороших песен, ставших народными. Потому что за основу брали русские народные напевы и мотивы. В буквальном смысле черпали из родника богатейшей культуры.

Песня «Катюша» жива до сих пор. И до сих пор любима народом. Живёт именно руслановский вариант, с её названием. Если брать за историческую правду одну из вышеизложенных версий.

Знатоки, упрекая Блантера в неоригинальности, утверждают, что «похожая мелодия звучит у Игоря Стравинского[42] в опере „Мавра“. Сюжет комической оперы вкратце таков: гусар, влюблённый в скромную девушку Парашу, которая проживает со строгой матерью, проникает к ним в дом под видом новой кухарки по имени Мавра. Развязка носит комедийный характер: „переодетый в женское платье кавалер застигнут за бритьём и с позором изгнан“». Стравинский необыкновенно органично совместил в опере «черты лирического романса, разудалой цыганской песни и плясовых ритмов типа русской кадрили». Премьера оперы состоялась в 1922 году в Париже, в Гранд-опера, в рамках «Русских сезонов» Сергея Дягилева. В советской России опера была поставлена в Ленинграде в 1929 году. А затем только в 1973 году в Москве на сцене Музыкального театра им. К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко.

Что ж, такое в музыкальном мире случается часто. Мотив, тема, рождённая одним композитором, развивается другим в мелодию, становясь известным романсом, песней, вальсом, танго.

Земляки Михаила Исаковского летом 1985 года в посёлке Всходы Угранского района Смоленской области неподалёку от родной деревни поэта открыли Музей песни. Музейная экспозиция и зал для выступлений и встреч размещены в Доме культуры. Когда-то Михаил Исаковский дал землякам деньги для строительства этого Дома культуры. Здание срубили из здешней вековой ели. Строили самые лучшие местные плотники. Теперь на родине поэта проводится фестиваль народной песни, который так и называется — «Катюша». Особое место в музейной экспозиции уделено Руслановой.