Акт 3-й В двух картинах

1980 год.

Картина I

Гостиничный номер с двумя кроватями. На стене висит большой плакат-календарь с олимпийским Мишкой, рядом — принесенный откуда-то плакат «Пятилетке качества — рабочую гарантию». На столе — хрустальная ваза с 25-ю розами и торт, в котором горят пять свечей. Рядом — арбуз, новенький кассетный магнитофон, коньяк «Арарат», шампанское и пачка «Marlboro».

Открывается дверь, входит Константин с Верой на руках. Он в костюме, она — в вечернем платье. Увидев плакат и торт со свечами, Вера начинает смеяться, и Константин чуть не роняет ее на пол. Став на ноги, Вера подходит к столу. С двух сторон они одновременно задувают свечи на торте.

ОНА. Костя, у тебя талант по организации праздников, по тебе плачет отдел культуры ЦК.

ОН. При виде моей анкеты у твоих комсомольцев слезы высохнут сами.

ОНА. Да брось ты, у Брежнева самого жена еврейка, или брат жены. Нет, вспоминаю, муж сестры, то есть шурин.

ОН. Да, я знаю, в нашей стране евреи — такие же люди, как все. Только им чаще других приходится это доказывать.

ОНА (не обращая внимания на его реплику). А знаешь, как еще мужей сестер называют? (Что-то говорит Константину на ухо, оба смеются.) У меня для тебя подарок. Закрой глаза. (Достает из сумочки и надевает ему на руку часы.) Открой. С олимпийской символикой, такие нашим спортсменам дарили, — противоударные, и нырять в них можно на семь футов под килем. Я правильно футы указываю, товарищ камышовый моряк? Нравятся?

Константин рассматривает руку, на которой две пары часов.

ОН. Очень. Японские от советских уже на минуту отстают. Нет, действительно, нравятся, только потом браслет подрегулирую. (Снимает и кладет часы в карман.)

ОНА (несколько расстроено). Так и знала, не понравились.

ОН. Мне мама на день рождения подарила два галстука. Через неделю прихожу к ней на воскресный обед в одном из них. Смотрю — она чем-то расстроена, допытываюсь. Что, говорит, второй не понравился?

ОНА. Ты мне говорил, что у нас с твоей мамой много общего.

ОН. Ну, хотя бы я, это уже не мало. Буду носить, честное слово. Я тебе про Хельсинское совещание рассказывал? Нет? (Рассказывая, открывает шампанское, наливает его в оставшиеся от прежнего убранства номера граненые стаканы.) Выходят после заседания в холл перекурить Брежнев, Форд и Жискар Дэстен. Форд говорит: «Господа, после подписания заключительного акта в Европе начнется отсчет нового времени. Сверим наши хронометры», — и достает карманные часы на золотой цепочке. Щелкает крышкой, на крышке надпись: «Самому деловому президенту от бизнесменов Америки». Жискар достает свои: «Самому обаятельному президенту от женщин Франции». Брежнев — свои: «Графу Воронцову от графини Курагиной».

ОНА (прыснув, но потом подавив смех). Как ты не боишься эти анекдоты рассказывать? Тут же всё может прослушиваться. Один сероглазый товарищ говорил, что через телефон можно прослушать любое помещение, в котором он установлен.

ОН. Вера, не разглашай государственные тайны. И потом, за анекдоты уже давно не сажают.

ОНА. Не сажают, но визу закрывают.

Звонит телефон. Костя берет трубку, молча слушает, после паузы становится по стойке смирно, показывает Вере рукой на невидимые погоны на плечах.

ОН. Так точно, товарищ, да, искренне, искренне смеялась, товарищ полковник…

Кладет трубку. Вера смотрит на него с недоумением.

ОН (смеется). Это дежурная по этажу звонила. Она нас теперь любит, причём с каждым днем мы становимся для неё всё дороже и дороже. Спрашивает, не сгорели ли свечки раньше времени. (смеются оба.)

ОНА. Помнишь Марину? (Костя смотрит непонимающе.) А, ты же ее не можешь помнить… Моя знакомая, с которой я должна была встретиться в ресторане, в Ялте, когда мы с тобой познакомились. Она в тот вечер не пришла — прощалась с курортным другом, местным работником горячего цеха.

ОН. Какого цеха?

ОНА. Горячего: в жаре, по колено в воде. Пляжный фотограф.

ОН. Теперь она ездит отдыхать только в Ялту?

ОНА. Представь, нет. Года три она ездила, а потом развелась и перебралась к нему. В школе преподает! Это после кафедры МГУ! Можешь себе представить?

ОН. Могу. А ты?

ОНА. А я — нет. Сменить мужа — начальника треста на пляжного фотографа! Москву — на провинцию…

ОН. Ну почему — «провинция»? Курорт. Вон какие дамы отдыхать ездят. (обнимает ее)

ОНА. Курорт — для тех, кто отдыхает. А знаешь, что в Ялте, да и здесь, в Сочи, зимой делается?

ОН. Что?

ОНА. Ничего. Мертвый сезон. Жизнь заканчивается. Здесь надо, как растению, на полгода впадать в спячку…

ОН. Ну, а сама она что говорит?

ОНА (пожимает плечами). Говорит, что счастлива.

ОН (наливает в стаканы шампанское). Тогда давай за счастье.

ОНА. Кто-то меня убеждал, что в вопросах счастья он, как и Пушкин, атеист, и в него не верит.

ОН (со вздохом). Если бы мы пили только за то, во что мы верим…

Выпивают. Константин достаёт из шкафа пакет.

ОН. Теперь твоя очередь глаза закрывать.

Вера с радостью выполняет просьбу. Он достаёт из пакета эротичную прозрачную ночную рубашку.

ОН (серьёзным голосом). С олимпийской символикой.

ОНА (разглядывая рубашку, серьёзно спрашивает). Где?

Ответ он шепчет ей на ушко. Оба смеются.

ОНА. Я должна это немедленно померить.

Уходит в ванную. Костя подходит на цыпочках к дверям и, убедившись, что заработал кран, быстро подходит к телефону и набирает номер.

ОН. Людочка, привет, это я. Да, всё в порядке, ещё на пару дней придётся задержаться. Ну, ты же знаешь, конец квартала, всегда аврал. Ириша спит? Что у нее в школе? (пауза.) А у тебя? (пауза.) Ладно, всё, целую, у меня всего одна пятнашка. Да, с автомата. Всё, завтра позвоню.

Подходит к столу, включает новый кассетник. Звучит песня: «Миллион, миллион, миллион алых роз». Костя обрывает один из бутонов и посыпает лепестками постель. Раздевается под музыку. Открывается дверь ванной.

ОНА. При свете в этом ходить нельзя.

ОН. А Светы здесь нет, так что выходи смело.

ОНА. Не выйду. Гаси.

ОН. Эксгибиционизм в малых дозах полезен в любом количестве.

ОНА. Сейчас надену халат.

Под тяжестью последнего аргумента Костя подходит к выключателю и гасит свет со словами: «Вот так и живем, в темном царстве».

Свет гаснет. Некоторое время слышна песня: «Прожил художник один, много он бед перенес, но в его жизни была песня безумная роз»…


Картина II

Утро. Вера одна спит в постели, Кости в номере нет. Раздается стук в дверь. Проснувшаяся Вера прячется под простыню. Дверь открывается, входит Костя с полотенцем, переброшенным через руку, как у официанта, и с подносом, на котором дымятся чашки с кофе.

ОН. Товарищ ответственный работник, позвольте задать безответственный вопрос. Вам кофе в постель или в чашку?

Вера садится в постели, завернувшись в простыню.

ОНА. С буржуазным образом жизни бороться еще труднее, чем с мелкобуржуазным, товарищ безответственный работник. В постель, конечно, в постель.

ОН (ставит поднос на тумбочку, садится рядом). Эдуард Мане. Завтрак на тумбочке.

ОНА (пробует кофе). Индийский?

ОН. Обижаешь, бразильский.

ОНА. Поедем сегодня на Рицу? Мы в детстве, когда с родителями отдыхали в Сочи, всегда туда ездили.

ОН. «Кто на Рице не бывал, тот Кавказа не видал»… А меня в детстве только на Каролино-Бугаз возили, есть такое место под Одессой. С одной стороны море, с другой — лиман, между ними — песчаная коса…

ОНА. А что такое лиман?

ОН. Озеро, только солёное.

ОНА. А если озеро, то почему — лиман?

ОН. Турецкое название. То, что сейчас — наш юг, когда-то было севером Турции. Помнишь, папа Остапа Бендера был турецкоподданным… Ты — как наши вожди: полмира объездила, а в Одессе так и не была.

ОНА. А ты почему в зарубежную не хочешь? Сколько раз тебе предлагала, один звонок — и ты в списке. Или жену отправь. Капстрану не обещаю, а Венгрию или Болгарию — без проблем.

ОН. Спасибо, мы еще родной край не изучили. «Широка страна моя родная…»

ОНА. Окажите мне любезность, укройтесь в ванной, мне тоже нужно позвонить на оставшуюся «пятнашку».

ОН. Подслушивать некрасиво.

Направляется в ванную.

ОНА. Ты настолько перевоплотился в верного мужа, что кричал в трубку, как на переговорном пункте. Даже если бы рядом был водопад, а не струйка из крана, тебя было бы слышно.

ОН. Постарайся не перевоплотиться в змею, когда будешь шипеть, прости, шептать шепотом, как делишься ты опытом… на семинаре крохотном.

ОНА (швыряя в скрывающегося в ванной Костю подушкой). Поэт-передвижник. Душ прими и о душе подумай…

Вера надевает халат, подходит к зеркалу, расчесывает волосы. Затем идет к телефону, снимает трубку, но в этот момент из ванной с намыленной головой появляется Константин.

ОН. Связь со столицей под угрозой, воды в кране нет.

Вера, вздохнув, идет в ванную, через секунду оттуда доносится шум воды.

ОНА (возвращается в комнату). А еще инженер!.. (Набирает номер.) Привет, ну как вы там? У меня все в порядке, завтра последний день семинара, послезавтра вылетаю, в Москве буду в четыре часа. Пришли водителя. (Смеется.) Да, и машину тоже пришли. Как Олежек? Кашляет? Действительно кашляет, или на музыку идти не хочет? Ладно, завтра пусть не идет. Да. (Пауза.) Конечно, соскучилась. Что тебе привезти? Про чурчхелу я помню, что еще? Заднюю часть? Чью? (Смеется.) Не переживай, все свое ношу с собой. Ты еще помнишь, как это по-латыни? Я тоже. (пауза) Откуда?.. Из кабинета секретаря по идеологии, он любезно вышел, деликатный. Когда у тебя коллегия? (пауза.) Ну, ни пуха, ни пера. Нет, скажи «к черту». Вот, теперь точно утвердят. Все, целую, не скучай. Пока.

Подходит к зеркалу, вглядывается в отражение, но, как у всякой женщины, общение с зеркалом ведет к изучению не глубины, но поверхности. В ванной стихает шум воды, появляется Константин в расстегнутой рубашке, с полотенцем на шее.

ОН (примирительным тоном). Хотел побриться, но с вечера еще не отросло. Раньше не мог понять, зачем английские джентльмены бреются два раза в день…

ОНА (будто не слыша сказанного). Твои замечания про «деление опытом на семинаре крохотном» я слышу в последний раз… У нас с тобой стратегический паритет. На одну твою жену приходится один мой муж. Так было, так есть и так будет.

ОН. Человеку даровано великое благо: не знать своего будущего.

ОНА (неожиданно раздражаясь). Чушь! Оставь свои банальные афоризмы!

ОН. Афоризм — это отредактированный роман.

ОНА. Да ну тебя…

Вера уходит в ванную. Костя включает магнитофон, вставляет кассету, закуривает, звучит «Охота на волков». На куплете «…Волк не может нарушить традиций, видно в детстве, слепые щенки, мы, волчата, сосали волчицу, и всосали — нельзя за флажки. Волк не может, не должен иначе…» Вера возвращается в комнату. Костя подходит к ней, несколько раз протягивает ей руку, но она, еще сердясь, отталкивает его. Наконец, она сама протягивает Косте руку, и он целует ее ладонь.

Костя наливает коньяк, разрезает арбуз. Песня заканчивается. Костя выключает магнитофон, протягивает один стакан Вере.

ОН. Не чокаясь. Как он здесь точно — про нас и про флажки…

Выпивают, закусывают арбузом.

ОНА. Тебя не смущает, что мы завтракаем коньяком?

ОН. С утра не выпил — день пропал. (Подливает в стаканы.) А вообще к такому напитку относиться надо, как к женщине. Сначала полюбоваться его видом (поднимает бокал), затем согреть его своим теплом (сжимает стакан в ладонях), вдохнуть его аромат и лишь потом сделать маленький глоток, наслаждаясь вкусом.

Вера повторяет все действия за Костей, отпивает.

ОН. (подливает в стаканы) Когда человек выпивает 50 грамм, он становится другим человеком, и этот другой человек тоже хочет выпить. (Чокаются и выпивают.)

ОНА. Ну что, поедем сегодня куда-нибудь?

ОН. А мне казалось, что тебе путешествий и без меня хватает.

ОНА. Хватает. Но иногда так жаль, что тебя нет рядом… Знаешь, кстати, я как впервые за границу попала? Это еще в университете было. Включили меня в состав тургруппы в Венгрию. Ну, все как положено, утверждение характеристик, бюро райкома, медкомиссия… Посадили нас в поезд, на границе стали загранпаспорта выдавать — раньше не рискнули, чтобы мы их не потеряли.

ОН. Это мудро!

ОНА. …Всех называют, а меня — нет. Руководитель группы отозвал меня в сторону: «У тебя какая фамилия?» Я говорю — Заречная, он: «Вот паспорт, фотография в нем твоя, а фамилия — Загорная. Варианта два: ты возвращаешься в Москву, человека, который ошибку допустил, конечно, накажут… И второй вариант: ничего никому не скажем, поедешь как Загорная». Понятно, что второй вариант мне понравился больше. А потом пограничники паспорта собрали, завели нас в таможенный зал и сказали заполнять декларации. А я свою новую фамилию вспомнить не могу! То ли Заславская, то ли Задорнова… Ну, думаю, все! В паспорте одна, в декларации — другая, в жизни — третья. Но — повезло, вспомнила. А в Москве меня друзья встречали. «Покажи, какой он, загранпаспорт? А почему у тебя фамилия другая?» Отвечаю: так надо!

ОН. Пианистка Кэт… Так ты в девичестве Заречная?

ОНА. Меня в университете еще Чайкой называли.

ОН. А я, кстати, в драмкружке Треплева играл. (Декламирует). «Женщины не прощают неуспеха. Если бы вы знали, как я несчастлив!» (Закуривает.) Есть, кстати, легенда, что в чаек переселяются души моряков. Поэтому они всегда летят вслед за судном. (Усаживает Веру к себе на колени и обнимает ее). Ты знаешь, я нашей первой встрече в Ялте сначала значения не придал. Потом неделя проходит, другая… И я сам себе удивляюсь — что это я все о тебе думаю? Был в Москве, в ресторанах оглядывался… Представлял, как случайно тебя увижу, приглашу на танец…

ОНА. Да, ты танцевал лучше всех. Но не это было главное.

ОН. А что?

ОНА. То, что ты ни на кого не был похож… И не старался быть ни на кого похожим. (Вера встает, прохаживается по комнате, перебирает цветы в вазе). Знаешь, первый раз я влюбилась в школе… В учителя литературы…

ОН. Красивый был?

ОНА. Не в том дело… Он мне тогда казался старым: представляешь, ему было 24 года! Борис Алексеевич… А потом увидела, как он с физичкой в коридоре целуется. Хотела в реке утопиться, страдала ужасно… И в театральное решила поступать, чтобы от него подальше. Через пару лет приехала домой и встретила его. И — ничего! Время и расстояние вылечили… И с тобой, думала, так будет. Не увижу год — и все пройдет. Но — не получается.

ОН (подливает коньяк). И что, поступила?

ОНА. Не прошла по конкурсу. Может, потому, что была в таком же платье, как одна дама из комиссии?.. Стояла за ним в ГУМЕ четыре часа и зубрила из Чехова: «Чем мне оправдаться?.. Я не мужа обманула, а самое себя…» Возвращаться в Горький не хотелось. Поступила на филфак.

ОН (обнимая Веру). Такой талант пропал!

ОНА. Не пропал. В семейных драмах играю без репетиций.

ОН. Ты, кстати, в курсе, что Горький переименовали?

ОНА (поверив серьезному тону Кости). Нет.

ОН. Был Горький, стал — Сладкий.

ОНА. Почему?

ОН. Так к вам же Сахарова выслали.

ОНА (смеется). Вот у кого талант пропал: врешь и не краснеешь!

ОН. Краснею я только в бане. Кстати, мы на пляж сегодня пойдем?

ОНА. Мне еще на рынок надо — чурчхелу купить. Я из поездок местные вкусности привожу. В Ялте красный лук купила…

ОН. Не понял!? В Москве с луком напряжёнка?

ОНА. Это же красный лук, сладкий, крымский.

ОН. Не пробовал. И зачем нужен сладкий лук?

ОНА (игриво смотрит на него). А зачем горький шоколад? Ты же сам говоришь — то, что было Горьким, может оказаться Сладким…

Вера задергивает шторы, в номере — полумрак.

ОН. А как же чурчхела?

Постепенно свет на сцене гаснет, слышен шепот, поцелуи… Из-за окна доносятся шум набережной, крики чаек и песня из магнитофона в ближайшем кафе:

«Лаванда, горная лаванда,

наших встреч с тобой синие цветы…

Лаванда, горная лаванда,

сколько лет прошло, но помним я и ты…»

Конец 3-го акта.

Загрузка...