Глава 3

На следующее утро в ванной над раковиной я увидела карточку.

«КРАН ПОДТЕКАЕТ, – гласила она. – ПОСЛЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ЗАТЯНУТЬ КЛЮЧОМ». Стрелочка указывала на маленький гаечный ключ, привязанный к трубе ярко-красной шерстяной нитью.

«Бред какой-то», – подумала я.

Но это было еще не все. В душевой кабине табличка над мыльницей гласила: «ГОРЯЧАЯ ВОДА ОБЖИГАЕТ!» На бачке унитаза: «РУЧКА РАЗБОЛТАНА. НЕ ВЫРЫВАТЬ!» (Можно подумать, я собиралась дергать.) Вентилятор на люстре был, очевидно, «СЛОМАН», несколько плиток у двери «ВОТ-ВОТ ОТВАЛЯТСЯ», так что нужно было «СТУПАТЬ ОСТОРОЖНО». Еще одна интригующая карточка проинформировала меня, что лампочка над аптечкой работает, но только иногда.

Они были по всему дому. Я шла по ним, словно по следу из хлебных крошек в сказке. Окна были «НАГЛУХО ЗАКРАШЕНЫ», перила «РАСШАТАНЫ», стулья – «БЕЗ НОЖКИ». Казалось, я попала в какую-то странную игру, и она выбивала меня из колеи, вызывала иррациональную потребность, чтобы все вокруг было новеньким и работало как часы. Я удивлялась, как нормальный человек может жить в таких условиях, – впрочем, Миру сложно было назвать нормальной.

До приезда в Колби я знала о Мире только то, что она была на два года старше мамы, не замужем и унаследовала все деньги моего деда. Мира жила в Чикаго первые несколько лет, пока мы разъезжали по всей стране на нашем Воларе, и единственное, что я ясно помню о ней, – это пончики, которые она делала из готового покупного теста, жарила и обсыпала сахаром и корицей. Кажется, она всегда либо готовила, либо ела.

Когда мама похудела, она будто открыла для себя новую религию. Она хотела поделиться благой вестью со всеми вокруг: сперва со мной, а потом с легионами женщин, толпами стекавшихся на ее занятия, и со всем белым светом. Но Миру обратить ей явно не удалось: в кладовой в моей комнате были все виды товаров от Кики, какие только существовали в природе, аккуратно сложены и не распакованы. (Свои я добавила туда же.) А тем утром Мира приготовила пончики. Я сидела и смотрела, как она поглотила пять штук – раз-два-три-четыре-пять – один за другим, облизывая пальцы и безумно хихикая.

Мира всегда была любимицей дедушки и бабушки: она получила художественное образование, обладала потенциалом и считалась примерной дочерью. А мама, напротив, была дикаркой и внешне, и по образу жизни и утратила их благосклонность, когда в двадцать лет забеременела, бросила институт и родила меня. Мы так много переезжали, что ее родители не всегда знали, где мы живем, – не говоря уж о том, как мы выглядим. Наши немногочисленные визиты к Мире обычно заканчивались скандалом, поводом к которым служил какой-нибудь эпизод из детства, который Мира и мама помнили по-разному. В последний раз я видела ее на похоронах бабушки в Цинциннати – мне тогда было лет десять. Мы тогда задержались ровно настолько, сколько требовалось, чтобы узнать, что Мира унаследовала все, – а вскоре после этого она переехала в Колби.

Съев два пончика, я поняла, что мои потерянные двадцать килограммов легко вернутся, если я все лето буду питаться тем, что мама называла балластом. Так что я отправилась на пляж и час бегала трусцой, включив музыку на полную громкость.

Когда я вернулась, Мира находилась в студии – большой захламленной комнате по соседству с кухней. На ней был желтый комбинезон и тапочки, волосы собраны в пучок, из которого торчало штук семь ручек, с колпачками и без.

– Хочешь посмотреть на мою похоронку? – весело спросила она. – Я работала над ней всю неделю.

– Похоронку?

– Ну формально это называется «открытка с соболезнованиями», – объяснила она, устраиваясь поудобнее в офисном стуле, сиденье которого было поднято на максимальную высоту. – Но, знаешь, надо называть вещи своими именами.

Я взяла два куска ватмана, которые она мне протянула. На первом она нарисовала пастелью цветы, поверх которых написала: «Мне так жаль…»

А на втором – макет внутренней части открытки: «Любая потеря – это тяжкое бремя, но особенно тяжела потеря бывшего возлюбленного. Какими бы ни были обстоятельства, вы любили друг друга. Мое сердце и мысли с тобой в это непростое время».

– Слишком сильно? – поинтересовалась она. Я разглядывала страницу, на которой мелким шрифтом было написано: «Мгновения с Мирой», с сердечками вместо обеих букв «о».

– Да нет, – промямлила я. – Просто никогда раньше не видела открытки по такому случаю.

– Это новая тенденция, – пояснила она, вынимая ручку из волос. – Специализированные открытки с соболезнованиями по различным запросам. Смерть бывшего мужа, смерть начальника, смерть почтальона…

Я уставилась на нее.

– Я серьезно! – воскликнула она и, развернувшись на стуле, потянулась за коробкой позади себя. – Вот, слушай. – Она достала открытку. – Наружная сторона: «Он был мне как друг…» Внутренняя: «Иногда услуга может стать чем-то большим, чем рутина, если служащий подходит к делу с душой, юмором и заботой. Он был мне как друг, и я буду очень скучать по нашим ежедневным встречам». – Она взглянула на меня с широкой улыбкой. – Понимаешь теперь, о чем я?

– И это вручается почтальону?

– Его вдове, – поправила Мира, бросая открытку обратно в коробку. – У меня они есть на все случаи, для всех профессий. Тут уж ничего не поделаешь. У людей теперь все очень персонализировано. Так что и открытки должны соответствовать.

– Не знаю, купила ли бы я открытку для вдовы почтальона.

– Ты – может, и нет. Но ведь ты вообще не любитель открыток. А некоторых хлебом не корми – дай отправить открытку. На них мой бизнес и держится.

Я посмотрела на полки на дальней стене, заставленные коробками открыток.

– Это все твои творения?

– Да. Я делаю по две-три штуки в неделю с тех пор, как закончила художественную школу. Тут есть открытки, которым по десять-пятнадцать лет.

– И ты делаешь только похоронки? – спросила я.

– Ну начинала я со стандартного набора. – Она поправила банку с ручками на столе. – Дни рождения, валентинки и так далее. Хотя особенным успехом пользовались открытки с Нонни.

– Подожди, – внезапно сказала я. – Мне знакомо это имя.

Мира улыбнулась и выудила из-под стола еще одну открытку.

– Да, она была первопроходцем. Нонни сделала мне имя в этом бизнесе.

Я сразу же узнала маленькую девочку в костюме морячка и маминых туфлях на каблуке. Она была звездой открыток, новым веянием после кота Гарфилда. Как-то, когда у нас еще не было денег, я умоляла маму купить мне куклу Нонни на заправке.

– Господи! – Я взглянула на Миру. – Я и не знала, что это придумала ты.

– Да. – Она ласково улыбалась, глядя на открытку. – У нее были свои пять минут славы. Но потом, после всей этой шумихи, я решила сосредоточиться на чем-то совершенно новом. Меня завораживали соболезнования. Это терра инкогнита.

Я, опешив, смотрела на нагромождения коробок, занимавших целые полки. Целая жизнь, посвященная смерти.

– У тебя когда-нибудь заканчиваются идеи?

– На самом деле – нет. – Она болтала ногами в голубых пушистых тапочках. – Просто поразительно, сколько разных способов существует для того, чтобы сообщить миру о своем сочувствии. Я еще и близко не подошла к тому, чтобы исследовать их все.

– И все же. Это немало мертвых почтальонов.

Она удивленно распахнула глаза, а потом рассмеялась – одно-единственное взрывное: «Ха!», и из ее волос с громким стуком выпала ручка. Она не обратила внимания.

– Наверное, ты права, – сказала она, снова глядя на полки. – Совсем немало.

Кот Норман вскарабкался на подоконник и с трудом разместился на его ограниченной площади. Снаружи раскачивались многочисленные кормушки Миры. На каждой примостилось по несколько птиц. Кот Норман поднял лапу, стукнул по стеклу и, зевнув, зажмурился, греясь в солнечных лучах.

– Что ж, – произнесла Мира, – у тебя сегодня первый день. Тебе стоит осмотреться, познакомиться с городом.

– Может, я так и сделаю, – решила я, и тут раздался грохот входной двери.

– Это я! – крикнул кто-то.

– Человек Норман! – откликнулась Мира. – Мы здесь.

Норман заглянул в кабинет, осмотрелся и зашел. Он был босиком, в джинсах и зеленой футболке, на воротнике которой висели солнцезащитные очки в красной квадратной оправе. Его волосы, достававшие до плеч, были еще не настолько длинными, чтобы придать ему раздражающе хипповый вид, но стремительно приближались к критической отметке.

– Ну, Норман. – Мира сняла колпачок с очередной ручки и начала рисовать контур дерева на новом листе бумаги. – Нашел что-нибудь интересное этим утром?

Он широко улыбнулся.

– Ох, день выдался отличный. Я нашел еще четыре пепельницы для моей скульптуры – одна сувенирная, с Ниагарским водопадом – и старый миксер, да еще целый ящик велосипедных шестеренок в придачу.

«Так я и знала, – подумала я, – чокнутый художник».

– Ух ты. – Мира вытащила ручку из волос. – И никаких солнцезащитных очков?

– Три пары, – ответил Норман. – Одни с фиолетовыми линзами.

– Урожайный день, – сказала она. – Мы с Норманом – большие любители гаражных распродаж, – пояснила она мне. – Я обставила практически весь дом мебелью, которую покупала с рук.

– Вот как. – Я посмотрела на треснувший аквариум.

– Ну конечно! – как ни в чем не бывало отозвалась Мира. – Ты бы видела, что выбрасывают некоторые люди! Если бы у меня только было время, чтобы все починить…

Норман взял в руки эскиз и, рассмотрев, вернул на стол.

– Сегодня утром я видел, как Беа Уильямсон ошивается поблизости, – прошептал он. – Выискивала хрусталь.

– Ох, ну конечно, – вздохнула Мира. – А с ней?

Норман серьезно кивнул.

– Да. Клянусь, она как будто стала… еще больше.

Мира покачала головой:

– Быть такого не может!

– Я серьезно. Просто гигантская.

Я подождала, но никто, видимо, не собирался ничего пояснять. Тогда я спросила:

– О чем вы говорите?

Они переглянулись. Потом Мира сделала глубокий вдох.

– О ее малышке, – тихо пояснила она, как будто нас могли подслушать. – Беа Уильямсон родила девочку с самой большой головой, какую ты когда-либо видела.

Норман согласно кивнул.

– О малышке? – переспросила я.

– О малышке с гигантской головой, – поправила меня Мира. – Ты бы видела ее черепную коробку. Поражает воображение.

– Вырастет гением, – сказал Норман.

– Ну она же Уильямсон. – Мира вздохнула, как будто это все объясняло. Затем для меня она добавила: – У Уильямсонов есть определенная репутация в Колби.

– Они злюки, – объяснил Норман.

Мира покачала головой и махнула на него рукой.

– Хватит. Итак, Норман. Я как раз советовала Коули сегодня изучить окрестности. Знаешь, вчера она познакомилась с Изабель и Морган.

– Да. – Норман посмотрел на меня с улыбкой, и я быстро перевела взгляд на кормушки. – Я слышал.

– Очень хорошие девочки, – заявила Мира. – Хотя Изабель, как и Беа Уильямсон, может быть порой невыносима. Но у нее доброе сердце.

– Да уж, до Беи Уильямсон ей далеко.

– В глубине души все мы добрые, – произнесла Мира, посмотрев на меня. От ее взгляда мне стало не по себе. – Серьезно, – добавила она, как будто думала, что я ей не поверю. Я смотрела в ее яркие глаза и гадала, что она хотела этим сказать.

– Я в библиотеку, – объявил Норман. – Тебе нужно что-нибудь вернуть?

– Ох, Норман, ты мой святой, – обрадовалась Мира и, качнувшись на стуле, указала на стопку книг у дальнего окна. – Без тебя я бы пропала.

– Неправда, – возразил Норман.

– Ох, Норман, – вздохнула Мира. – Я не знаю, что буду делать, когда ты меня бросишь. На велосипеде до библиотеки ехать далеко, и дорога ужасная.

– Никаких проблем, – заверил Норман. – Ну, Коули, поедешь со мной?

Мира уже снова погрузилась в работу, мурлыкая себе под нос какую-то мелодию. Она закинула ногу на ногу, покачивая тапком вверх-вниз, вверх-вниз.

– Наверное, – ответила я. – Только мне надо переодеться.

– Можешь не торопиться. – Он, прихватив книги, неторопливо направился к выходу. – Я подожду снаружи.

Я поднялась к себе, умылась, собрала волосы в хвост и переоделась в толстовку. Из окна я видела Нормана: он надел красные очки и растянулся на капоте, болтая ногами. Его можно было назвать симпатичным – если бы он был в моем вкусе. А это не так.

Я посмотрела на себя в зеркало. С забранными волосами я выглядела лет на двенадцать. Я распустила волосы. Снова сделала хвост. Переоделась и проверила, не заскучал ли Норман. Он, похоже, заснул, нежась на солнышке.

Я еще раз переоделась, прицепила к джинсам плеер и спустилась.

– Готова? – спросил он, как только я вышла на улицу. Я даже подпрыгнула от неожиданности. Значит, все-таки не спал.

– Разумеется, – ответила я и забралась в машину. Сиденье нагрелось и обжигало мне ноги. Норман открыл бардачок, и оттуда немедленно выпало пар шесть разнообразных солнцезащитных очков: «Рэй-Бэны», старушечьи в фиолетовой оправе, узкие с загнутыми дужками в стиле семидесятых.

– Ой! – Он принялся собирать их. – Извини.

Он снял очки, поменял их на зеленые, затолкал остальные в бардачок и захлопнул крышку. Она немедленно открылась обратно.

– Проклятье! – Он снова закрыл бардачок.

– Это все твои? – спросила я, как раз когда крышка вновь открылась и очередная пара вырвалась на волю.

– Ага! – Наконец ему удалось с грохотом закрыть бардачок. – Я их коллекционирую. – Он завел машину. – Хочешь взять одни?

– Нет.

– Ладно, – пожал плечами он. – Как знаешь.

Мы задом выехали со двора.

– Что слушаешь? – спросил он, указывая на болтающиеся на моей шее наушники.

– «Фурий Фьюквея», – ответила я.

– Кого-кого?

– «Фурий Фьюквея», – повторила я.

– Никогда не слышал, – заявил он и указал на магнитолу: – Вставляй.

Я вставила. Это было не совсем честно, потому что песня «Укус» как раз дошла до момента, где солист просто орет поверх грохота барабанов. Норман поморщился, как будто кто-то наступил ему на ногу.

Когда песня закончилась, он спросил:

– Тебе они нравятся?

– Да, – ответила я, возвращая кассету в плеер.

– Почему?

– Почему? – переспросила я.

– Ага.

– Просто нравятся.

– Дерьмо! – громко выругался он, и я уже собиралась сказать ему, что я такого же мнения о хипповой музыке, которую несомненно слушает он, но увидела, что он уставился на закусочную «Последний шанс» на другой стороне улицы. На парковку въезжали два больших автобуса с надписью «Семейные каникулы на пляже» по бортам.

– Что это? – спросила я.

– Придется отклониться от маршрута, – сказал он и, ударив по газам, рванул вперед. Двери автобусов как раз с шипением отъехали в сторону, и на улицу начали выбираться толпы людей – все в купальниках, козырьках и с детьми. Норман вышел из машины, обошел ее, чтобы достать из багажника пару ботинок. После этого он решительно направился к входной двери, лавируя между пассажирами автобусов.

– Пойдем. – Он бросил ботинки на землю и начал обуваться. – Нам может понадобиться твоя помощь.

Я поднялась вслед за ним по ступеням. Уже образовалась очередь, и люди недовольно ворчали, пропуская нас. Норман толкал меня вперед, выкрикивая:

– Извините! Мы сотрудники!

Первым, кого я увидела, была Морган, стоящая за прилавком и потрясенно наблюдающая за растущей очередью.

– Помоги! – прокричала она, завидев Нормана, который помахал ей в ответ и направился на кухню. Через окошко выдачи я видела еще одного повара. Он был постарше, рыжеволосый.

Подошла Изабель со стопкой меню в руках.

– Их по меньшей мере семьдесят, – сказала она Морган.

– Семьдесят? – взвизгнула Морган. – Это шутка?

– Мы можем усадить пятьдесят пять. Остальным придется подождать или есть стоя. Иначе никак.

– Безумие! – Морган смотрела, как заполняются столы. Изабель уже металась от одного к другому, выдавая меню и приборы. – Я просто не могу так!

– Сколько? – прокричал Норман через окошко.

– Семьдесят! – откликнулась Морган. – Это невозможно, их слишком много, а у нас всего два повара, и здесь слишком…

– Только не впадай в истерику. – Изабель толкнула ее за стойку. – Ты мне сейчас нужна, Морган, хорошо?

– Я не могу, – повторила Морган, заламывая руки.

– Можешь, – настаивала Изабель. – Одна половина твоя, вторая моя. Выбора у нас нет.

– О господи, – простонала Морган, затягивая тесемки фартука.

– Давай. – Изабель бросила быстрый взгляд на очередь, подсчитывая – ее губы беззвучно шевелились. И тут она увидела меня.

– Эй, ты! – Она указала на меня. Все посмотрели друг на друга, потом на меня. – Да, ты. С губой.

И к чему были все извинения?

– Что? – спросила я.

– Хочешь принести пользу?

Я обдумала этот вопрос. Я знала, что ничего ей не должна. С другой стороны, мне предстояло провести здесь целое лето.

– Вот и отлично, – заявила она еще до того, как я успела раскрыть рот. Я подошла ближе, и она взяла лопатку для льда, сунула ее мне в руку и указала на автомат для газировки. – За работу.

Загрузка...