Любимая невеста

Переводчик_Sinelnikova

КАТЕРИНА

С минуту я слышу только крики.

Аника. Аника. Аника.

Ее имя повторяется снова и снова в моей голове, когда я бросаюсь на ковер рядом с Виктором, хватая крошечную ручку, протянутую на окровавленном ковре. В этот момент я забываю о Викторе, нашем споре, разговоре, который у нас только что был, обо всем, что произошло в саду. Мир сужается до маленького неподвижного тельца передо мной, ее кожа восково-бледная, глаза закрыты, на щеках бахрома ресниц.

Виктор уже тянется к ней, подхватывая ее на руки. Лука тянется, кладет руку ему на плечо, пытаясь остановить, но Виктор отбрасывает ее.

— Виктор…возможно, было бы нехорошо перемещать ее…

— Убирайся с моего пути! — Рычит он, поднимаясь на ноги с дочерью, заключенной в объятия. — Позовите гребаного доктора, — добавляет он, ни к кому конкретно не обращаясь, и я вижу, что Левин уже в движении, тянется за своим телефоном. Я задаюсь вопросом, не должна ли я сделать это сама, но Виктор уже направляется к лестнице, а я хочу быть тоже с Аникой. Я не хочу выпускать ее из виду ни на мгновение. И я также хочу быть со своим мужем прямо сейчас. Все остальное отходит на задний план перед ужасной возможностью того, что мы можем потерять Анику.

Мы не потеряем ее. Этого не может случиться. Я этого не допущу.

Я думаю об этом снова и снова, следуя за Виктором наверх, как будто я действительно могу что-то с этим сделать.

— Где Елена? — Спрашиваю я, затаив дыхание, когда мы достигаем коридора, и он поворачивается, чтобы идти к комнате Аники.

— Она была в игровой комнате, когда началась стрельба, — коротко говорит он. — Часть нашей охраны находится там, обеспечивая ее безопасность.

— Должна ли я проверить, как она…

— Делай, что хочешь. — Его голос прерывистый, все его внимание сосредоточено на ребенке у него на руках. — Я остаюсь с Аникой.

Я следую за ним в спальню, наблюдая, как он укладывает ее на одну сторону кровати. Из-за большой кровати в ее комнате она выглядит маленькой в ее нынешнем состоянии, ее светлые волосы спутались вокруг лица, кровь на рубашке, как уродливое, ужасающее пятно. Невозможно сказать, ее ли кровь, или может кого-то другого.

Я прижимаю одну руку к груди, когда подхожу ближе, желая, чтобы все замедлилось, чтобы моя паника отступила, чтобы я могла думать. Чтобы я могла быть рядом с Виктором, который бледен как смерть, стоит на коленях рядом с кроватью и тянется к руке своей дочери. Ее ручка в его руке очень маленькая, безвольно повисла, и я с трудом сглатываю, сдерживая слезы. Слезы сейчас ничему не помогут. Честно говоря, я, вероятно, могла бы принести больше пользы, присмотрев за Еленой или спустившись вниз, чтобы помочь Софии и Ане. Но я не могу оторваться от этого места.

Раздается резкий стук в дверь, и Левин входит.

— Врач уже в пути, — отрывисто говорит он. — Я сказал ему, что первоочередная задача Аника.

— Отправь его наверх, как только он приедет. — Виктор протягивает руку, касаясь живота маленькой девочки. — У нее все еще идет кровь. Катерина, принеси что-нибудь…

В спешке я почти протискиваюсь мимо Левина, ища первую попавшуюся ванную или гардеробную. В нескольких шагах от меня есть бельевой шкаф, и я хватаю горсть мочалок, спешу обратно в комнату и вручаю одну Виктору. Он качает головой, все еще сжимая руку Аники.

— Ты сделаешь это, — твердо говорит он. — Рана у нее в животе. Держи ткань там. Я не могу…

Он замолкает, но я знаю, чего он недоговаривает. Он не хочет отпускать ее руку, потому что не уверен, что у нее получится выкарабкаться. Я тоже не уверена… может ли такой маленький ребенок, как Аника, выжить после такой раны? Она все еще дышит, но неглубоко, ее кожа восковая и бледная. Я прижимаю ткань к ее животу, чувствуя новый приступ тошноты при виде крови, расплывающейся по ткани, но не отпускаю. Я никогда не была особенно хороша в такого рода вещах, что, я полагаю, является недостатком, будучи в мафиозной семье и будучи замужем за лидером Братвы. Кровь и насилие — часть нашей жизни. Особенно в последнее время становится все более и более ясно, что быть брезгливой, это не то, что я могу себе позволить.

— Где, черт возьми, этот гребаный доктор? — Виктор рычит себе под нос, его губы плотно сжаты. — Если она умрет, потому что он опоздал…

— Он будет так быстро, как только сможет, я уверена в этом, — тихо говорю я. — Она будет жить, Виктор. Она должна…

— Ты этого не знаешь. — Затем он поднимает на меня взгляд, и я вижу неприкрытую боль в его глазах. Я не уверена, что когда-либо видела от него такой уровень эмоций без того, чтобы что-то не сдерживало их, скрывая от меня истинную глубину. Теперь я, конечно, знаю почему… почему он хотел, чтобы жена трахалась и родила ему наследника, и ничего больше. В этом разговоре есть еще кое-что, что, я знаю, нам тоже нужно обсудить… но не сейчас.

— Она боец, — мягко говорю я, убирая окровавленную ткань с ее живота и заменяя ее чистой. На этот раз окрашивание происходит медленнее, что, я надеюсь, является хорошим знаком, а не признаком того, что мы ее теряем. — Это Аника, Виктор. Она чертовски упряма, ты это знаешь. Она не собирается уходить в таком виде.

Виктор смеется над этим, поразительный звук срывается с его рта, как будто он этого и сам не ожидал.

— Ты права, — ворчит он, потирая большим пальцем хрупкие, бледные костяшки Аники. — Из них двоих она — наш маленький боец. Она так легко не сдастся.

Я бросаю на него испуганный взгляд, задаваясь вопросом, понял ли он, что только что сказал. Наш маленький боец. Что-то теплое и мягкое расцветает у меня в груди, потому что, когда я думаю о причинах остаться с Виктором, помимо обязательств и моего собственного нежелательного желания, я думаю о его дочерях. Об Анике и Елене, которым нужна мать, кто-то, кто может научить их думать самостоятельно, видеть за пределами мира, в котором они вырастут. Кто-то, кто может сделать для них лучше, чем сделала моя собственная мать. Я знаю, что Виктор женился на мне, чтобы я была им мачехой, но то, что он так сказал, называя Анику нашей, кое-что значит для меня.

Почему он просто не может заниматься чем-то другим? Мое сердце сжимается в груди, когда я смотрю на своего красивого мужа, который держит за руку свою дочь, его лицо напряжено, его глаза умоляют ее бороться и выжить. Я знаю, что, если Аника умрет, его потеря будет неисчислима. Я не могу понять, почему он не может прикинуть это к женщинам, которые проходят через его склад, почему он не может подумать о родителях, которые теряют своих детей. Я поговорю с ним об этом снова, думаю я про себя, нервно поглядывая на дверь, пока мы ждем доктора. Может быть, это заставит его взглянуть на вещи по-другому. Может быть, есть какой-то способ убедить его.

Я старалась не думать о том, как все могло бы быть, потому что это кажется верным путем к разочарованию и страданию. София научилась жить с положением и обязательствами своего мужа, закрывать глаза на то, с чем она могла не соглашаться, и существовать в мире, который она, возможно, не выбирала для себя. Мне должно быть легче, потому что я была рождена для этого, воспитана для этого. Я родилась в мире жестоких мужчин, которые творили злые вещи, и я всегда знала, что мне придется закрывать глаза на то, что делает мой муж. Так почему же с Виктором так сложно? Это потому, что то, что он делает, сильно отличается от перевозки оружия или продажи наркотиков? Это потому, что я не могу перестать видеть лица его дочерей каждый раз, когда смотрю на Сашу? Это потому, что я женщина, заботящаяся о его девочках, которая не может понять, как то, что он делает, вообще имеет какую-либо моральную ценность, несмотря на его аргументы? Или это просто потому, что я хочу его, потому что мои чувства к нему больше, чем просто обязательства, неважно, как сильно я хочу притворяться иначе, и я не могу оправдать это перед собой, пока он не изменится?

Ход моих мыслей резко прерывается открывающейся дверью, когда входит доктор, его лицо мгновенно напрягается при виде Аники на кровати. Я уверена, что он должен знать, что Виктор не воспримет смерть своей дочери легкомысленно, и этот человек, должно быть, дрожит на своем месте, зная, что ответственность за спасение Аники лежит на нем.

— Что случилось? — Быстро спрашивает он, осматривая сцену перед ним: неподвижное тело Аники, ее рука в руке Виктора, ткань, которую я прижимаю к ее животу.

— Было нападение. — Тон Виктора натянутый и ломкий. — Перестрелка. Анику поймали где-то в середине этого. Я не уверен, какие именно у нее травмы…

— Извините. — Доктор отталкивает меня в сторону, оставляя с окровавленной тряпкой в руках и моим сердцем, снова учащенно бьющимся, моя тревога возрастает при взгляде на его лицо. — Здоровому взрослому человеку было бы трудно выжить, — кратко говорит он, глядя на Виктора. — Для ребенка ее возраста…

— Она не может умереть, — резко говорит Виктор. — Я полагаюсь на тебя, чтобы…

— Я сделаю все, что в моих силах, Пахан, — говорит доктор, почтительно склоняя голову. Я на мгновение поражаюсь адресу, но после недолгого раздумья понимаю, что в нем есть смысл. Конечно, здесь, рядом с его конспиративной квартирой, в России, у Виктора есть врач, который предан ему и осознает его положение. Неудивительно, что мужчину практически трясло, когда он вошел. Он достаточно хорошо знает, кто такой Виктор и его репутацию.

— Она маленький ребенок, — продолжает доктор своим спокойным голосом с сильным акцентом. — Я не волшебник. Но если ее можно спасти, уверяю вас, что я…

— Делай все, что должен, — резко говорит Виктор.

— Я так и сделаю, но сейчас мне нужно, чтобы вы оба отошли, чтобы я мог заняться своей работой и осмотреть ее.

На мгновение мне кажется, что Виктор собирается отказаться. Его челюсть сжимается, и я вижу, как ему трудно отпустить руку Аники. Он осторожно опускает ее на кровать и поднимается на ноги. Я подхожу к той стороне, на которой он стоит, и наполовину ожидаю, что он оттолкнет меня или проигнорирует. Все его внимание сосредоточено на маленькой девочке, лежащей на кровати, что неудивительно. Но каково же мое удивление, когда он протягивает руку, его широкая, грубая ладонь обхватывает мою, когда он крепко сжимает ее. Когда я поднимаю на него глаза, он все еще смотрит прямо на кровать, наблюдая за доктором, как ястреб, следящий за Аникой. Его лицо напряжено, он постарел на несколько лет за считанные минуты, хотя он все такой же холодный, безжалостно красивый, как всегда, но в этот момент мой жестокий муж не отталкивает меня, не наказывает и не отгораживается от меня. В этот момент я нужна ему, и хотя у меня есть так много причин отстраниться от него, закрыться и отойти в сторону, оставив его наедине с его беспокойством и горем, я этого не делаю. Я не могу найти в себе силы позволить ему страдать в одиночестве. В конце концов, по крайней мере, он заботился обо мне, когда я больше всего в нем нуждалась. Он помогал мне, кормил меня, купал меня, делал все, что мог, чтобы убедиться, что я выжила. И теперь, когда это не я лежу на кровати, страдающая и близкая к смерти, я знаю, что он нуждается во мне больше, чем когда-либо.

Сейчас я чувствую себя виноватой за свои подозрения, думая, что он стоял за моим похищением, еще больше чувствую себя дурой. Оглядываясь назад, думая обо всем, что он сказал мне в саду, это похоже на нелепую паранойю. Единственное, что удерживает меня от чувства полного стыда, это тот факт, что каждый мужчина в моей жизни до сих пор, включая Виктора, обращался со мной таким образом, чтобы заставлять меня думать, что такая ужасная вещь вообще возможна.

Наказания не помогли, мрачно думаю я. Даже сейчас я чувствую боль и одеревенение от последнего, которое он назначил, не говоря уже о том, что мы делали у того дерева в саду. Но даже в них я чувствую противоречие, потому что, как бы сильно я ни возмущалась тем, что мой муж “наказывает” меня, методы, которые он использует, заставляют меня чувствовать, что я таю изнутри, как будто какая-то глубинная, первобытная часть меня всегда нуждалась именно в этом. Как будто я этого хочу, заслуженно это или нет.

Доктор прочищает горло, вырывая меня из моих мыслей, и я чувствую, как Виктор напрягается рядом со мной.

— Ей понадобится операция по удалению пули, — говорит доктор. — У нас нет времени везти ее в ближайшую больницу, она не справится с поездкой. Мне придется найти способ создать здесь стерильную обстановку и попросить вашего человека послать за помощью. Пока она стабильна, но мне нужно будет прооперировать ее как можно скорее.

— Делай то, что нужно, — коротко говорит Виктор. — Левин позаботится о том, чтобы у тебя было все, что тебе нужно.

— Спасибо. — Доктор смотрит на меня. — Это твоя жена?

— Катерина Андреева, — говорит Виктор. — Моя жена и мачеха моей дочери.

— Ей понадобится тщательный уход, если она переживет операцию, — говорит доктор. — Твоя жена справится с этой задачей?

— Я стою прямо здесь, — четко говорю я, мое раздражение вот-вот достигнет предела. — Вы можете говорить непосредственно со мной.

Доктор смотрит на Виктора, как бы подтверждая это, и я вижу, как губы Виктора подергиваются с необычным намеком на юмор, особенно в данных обстоятельствах. Я забыла, что временами ему нравится моя дерзкая сторона.

Просто не всегда, когда это направлено на него.

— Ты слышал мою жену, — хладнокровно говорит Виктор.

— Простите, госпожа Андреева, — говорит доктор, слегка бледнея. — Что я хотел спросить, так это справитесь ли вы с этой задачей? Я знаю, что не все могут справиться с медицинскими…

— Со мной все будет в порядке, — твердо говорю я ему. — Аника и моя дочь, насколько я могу судить. Что бы ей ни понадобилось, я помогу.

— Очень хорошо. — Доктор, кажется, испытывает облегчение от того, что разговор не разгорелся так, как мог бы. — Пожалуйста, попросите вашего человека сделать приготовления как можно быстрее.

— Оставайся здесь, — говорит мне Виктор, все еще держа меня за руку. — Я поговорю с Левиным и сразу вернусь.

Он не сказал "пожалуйста", хотя я вряд ли ожидала этого от него. Тем не менее, это прозвучало скорее как просьба, чем приказ, самое близкое к этому, что я когда-либо слышала от него.

— Хорошо, — тихо говорю я. — Скорее возвращайся.

Виктор удивленно посмотрел на меня.

— Я скоро, — пообещал он. А затем, чудо из чудес, он подносит мою руку к своим губам, и нежно целует ее, прежде чем резко повернуться к двери, чтобы пойти и найти Левина. Я оглядываюсь на кровать и лежащую там маленькую девочку, ее поверхностное дыхание очень заметно.

Борись, Аника, тихо думаю я, обхватывая себя руками и наблюдая за ней, мое сердце колотится где-то в горле. Сражайся за всех нас детка.

ВИКТОР

Кажется, что проходят часы, прежде чем мы узнаем результат операции Аники. Появляется доктор, выглядящий изможденным, но без страха, которого я ожидал бы, если бы все прошло плохо.

— Она стабильна, — говорит он сперва Катерине, а затем мне. — Я не могу с уверенностью сказать, как все будет развиваться. Я даю ее антибиотики для борьбы с инфекцией. Все ее жизненно важные органы выглядят удивительно хорошо для такой травмы, но я не могу давать обещаний, да и не стал бы, Пахан. Ближайшие дни покажут нам, каким будет результат.

Я киваю, чувствуя себя более напряженным, чем когда-либо. Я чувствую, как гнев бурлит прямо под поверхностью, но моя более рациональная сторона напоминает мне, что нет причин вымещать его на этом человеке. Он сделал все, что мог, и я не могу этого отрицать. Он не несет ответственности за то, что случилось с моей дочерью.

Я намерен убедиться, что те, кто это сделал, заплатят своими жизнями.

— Давай пойдем отдохнем, Виктор, — мягко говорит Катерина, кладя руку мне на плечо. — Мы больше ничего не можем сделать, а тебе нужен отдых. Кто-нибудь придет за нами, если ночью что-нибудь изменится.

— Как бы тебе ни хотелось посидеть с ней, — соглашается доктор, — это неразумно. Тебе понадобятся твои собственные силы. Твоя жена права.

При этом на губах Катерины появляется слабая, подергивающаяся улыбка.

— Он может осмотреть остальных? — Тихо спрашивает она. — София неважно выглядела…

— Да. — Я бросаю взгляд на доктора. — Я был бы признателен, если бы ты осмотрел остальных. Жена Луки Романо беременна, и шок, возможно, был тяжелым для нее. Она должна иметь приоритет, но все здесь должны быть осмотрены на предмет их здоровья.

— Конечно.

Я медленно встаю, чувствуя, что Катерина держит меня за локоть. Она не убирает руку, пока мы идем к лестнице, я еле сдерживаюсь, чтобы не повернуться и не пойти в спальню Аники.

— Давай проверим ее разок, — говорю я, делая паузу. — Прежде чем мы разойдемся по комнатам.

— Хорошо. — Беспокойство в глазах Катерины очевидно. — Я думаю, нам обоим станет легче увидеть ее. Я надеюсь.

Кажется, что мало что изменилось, когда мы открываем дверь, чтобы заглянуть к ней. У ее постели сидит медсестра, следит за ее жизненными показателями и ждет, когда понадобится сменить жидкость. Сама Аника спокойно спит, переодетая в чистую пижаму, из-под одеяла виден край ее бинтов. Увидев нас в дверях, медсестра быстро поправляет одеяло, полностью укрывая ее.

— Она хорошо спит, — тихо говорит медсестра, в ее глазах мелькает нервозность, когда она смотрит на меня, и я киваю.

— Мы больше ничего не можем сделать, — тихо говорит Катерина, и я знаю, что она права. Сидение рядом с Аникой только измотает меня, когда все, что мне нужно, это сохранять ясную голову в ближайшие дни, чтобы убедиться, что Алексей и его люди встретят кровавый конец своему внезапному мятежу. — Тебе нужен отдых, Виктор.

Я киваю, следуя за ней в наши апартаменты. Я чувствую, как усталость пробирает меня до костей, прилив адреналина, начавшийся с нашей встречи в саду, через перестрелку в доме, через всю операцию моей дочери, наконец, спадает, оставляя меня совершенно опустошенным. Трудно вспомнить, почему я был зол на нее или какая вражда была между нами. Прямо сейчас все, что я знаю, это то, что мне отчаянно нужна она, моя жена, моя женщина, чтобы быть кем-то, на кого я мог бы опереться, и несмотря на то, что я знаю о ее опасениях насчет меня… насчет нас, она делает именно это.

Катерина открывает дверь в нашу комнату, и я вижу, что там уже горит огонь, спасибо горничным. Я опускаюсь в одно из кресел перед ним, расстегивая одну из верхних пуговиц своей рубашки. Позади себя я слышу шелест ее одежды, когда она начинает переодеваться, и я чувствую внезапный глубокий прилив желания к ней, но не того, что я привык чувствовать.

Она часто заставляет меня чувствовать себя почти безумным из-за потребности обладать ею, жестоким в своей потребности, почти обезумевшим от желания заставить ее подчиниться мне, владеть ею, сделать ее моей таким образом, чтобы она никогда не могла думать о разлуке со мной. Я часто думаю, как я могу сделать ее физически моей настолько полностью, чтобы она никогда не смогла существовать отдельно от меня. Я чувствую голод, первобытность, но сегодня вечером это не то, что я чувствую. Сегодня вечером все, чего я хочу, это прижать ее к себе, раствориться в сладости ее тела, ощутить удовольствие, которое могло бы немного смыть горе, которое ноет в моих костях. Я хочу ненадолго забыться, отдохнуть от всего этого, почувствовать себя желанным ею. Почувствовать теплый комфорт другого человека рядом, хотя бы ненадолго. Достаточно для того, чтобы я потом заснул и, надеюсь, без сновидений.

— Иди сюда, — говорю я грубо, но надеюсь, что она слышит в моем голосе просьбу, а не приказ.

Я чувствую ее нерешительность даже со спины, где я сижу, но затем ее шаги приближаются, и я вижу, как она обходит кресло с подголовником, выражение ее лица настороженное. На ней нет ничего, кроме лифчика и пары трусиков лавандового цвета, которые облегают ее бедра, и я внезапно хочу ее с такой силой, что у меня пересыхает во рту и пелена перед глазами.

Она моя жена. Мне не нужен предлог, чтобы хотеть ее, и все же я чувствую, что пытаюсь оправдать это. Мне нужно ненадолго забыться. Мне нужно утешение. Мне нужна она…эта последняя мысль почти пугает своей интенсивностью, потому что с тех пор, как Катя умерла, я был полон решимости не нуждаться в другой женщине, по крайней мере, определенным образом, не выходящим за рамки обычных потребностей моего тела. Но что-то в особом сочетании силы и хрупкости Катерины вызывает у меня желание защищать и обладать ею всей одновременно, оберегать ее и одновременно подчинять.

Катерина переминается с ноги на ногу, глядя на меня сверху вниз, а затем внезапно, с резким вздохом, как будто она приняла решение о чем-то, опускается передо мной на колени.

— Это то, что тебе нужно? — Мягко спрашивает она, скользя руками вверх по моим бедрам. — Отвлекающий маневр?

Я киваю, потеряв дар речи от того, как быстро она поняла, о чем я думаю, в чем я нуждаюсь. Она хорошая жена, думаю я, когда ее руки скользят вверх по моим бедрам, а ее тело перемещается у меня между ног. Она могла бы стать лучше, если бы я был тем мужчиной, который ей нужен. Если бы я мог изменить то, что причиняет ей боль.

Другой женщине нужно было от меня то же самое. Ей нужны были перемены, чтобы я стал лучшим мужчиной, другим, а я не смог сделать этого для нее. Я не знаю, смогу ли я сделать это для Катерины. Я не знаю, смогу ли я быть больше, чем я был создан, больше, чем тем, кем меня обучали. Я не знаю, возможно ли это вообще. Но, глядя на женщину, стоящую на коленях между моими ногами, на ее красивое лицо, мягкое и открытое, когда ее темные волосы рассыпаются по плечам, и она тянется к пряжке моего ремня, я задаюсь вопросом, есть ли какой-то другой выбор, кроме того, который, как я думал, я сделал безвозвратно.

Мог ли я стать лучше для нее? Я не смог этого сделать ради первой жены. Мысль о том, что я мог бы что-то изменить для Катерины, когда я не смог этого сделать для своей первой жены, которая умерла в результате моего пренебрежения, заставляет меня чувствовать волну вины, настолько глубокую и ошеломляющую, что я почти отталкиваю Катерину, мое желание ненадолго угасает, но ее руки на моей застежке, расстегивают молнию, и когда ее пальцы проскальзывают внутрь, чтобы коснуться моей обнаженной плоти, это с ревом возвращается.

Я никто иной, как мужчина, который может отложить в сторону свои моральные затруднения, мрачно думаю я, когда она обхватывает меня рукой, вытаскивает мой член и проводит рукой по всей его длине. Она выглядит такой красивой, ее спелые, сочные губы приоткрываются, когда она наклоняется вперед, чтобы провести языком по мне, скользя по всей длине к кончику, и в одно мгновение я полностью возбужден, мой член пульсирует в ее руках, когда она скользит губами по его головке.

— О Боже, Катерина… блядь, — ругаюсь я себе под нос, когда она берет в рот еще немного, ее мягкие волосы рассыпаются по моим бедрам, когда ее теплый, влажный рот посасывает всю мою длину, скользя вниз дюйм за дюймом, пока ее язык сплетается вокруг него, а голова покачивается. Ее язык касается кончика, а затем она скользит дальше, вбирая меня в свое горло, проходя весь путь вниз, мышцы ее горла приятно сжимаются вокруг моего члена, и я хватаюсь за подлокотники кресла.

— Черт, это так приятно, — бормочу я, когда она скользит вверх и снова опускается, но я хочу большего. Я не хочу бесчувственного минета, однако, возбуждающе видеть, как моя прекрасная жена по собственной воле становится передо мной на колени перед камином, а я откидываюсь назад и наблюдаю, как мой член скользит между ее губ. Я хочу большего, мягкости ее тела, ее тепла, комфорта ее объятий. Эта женщина, несмотря на все наши конфликты и трудности, связана со мной и моей жизнью, я нуждаюсь в ней и во всем, что она может мне дать.

Я тянусь к ней, снимаю ее со своего члена, и встаю, видя удивление на лице Катерины, когда поворачиваю ее к кровати.

— Иди ложись, — говорю я ей, но опять же, в моем голосе нет ни жестокости, ни намека на приказ. Возможно, именно поэтому она идет без колебаний, вид ее задницы в туго натянутом на нее лавандовом материале возбуждает меня еще больше. Я вижу намеки на рубцы, оставшиеся от ее последней порки, и мой член пульсирует при виде этого, вспоминая удовольствие наказывать ее, слышать, как она умоляет меня, несмотря на полученную порку.

Но это не то, чего я хочу от нее сегодня вечером. Я следую за ней к кровати, раздеваясь по пути. Я тяжело сглатываю от желания, когда вижу, как Катерина спускает трусики с бедер, одна рука поднимается, чтобы расстегнуть лифчик, и она отбрасывает его в сторону. Она поворачивается ко мне лицом, стройная и обнаженная, и я вижу проблеск беспокойства в ее глазах. Ее раны начинают заживать, показывая, где они оставят шрамы, и я знаю, она боится, что я не захочу ее, что я больше не буду желать ее, когда ее бледная плоть покроется шрамами.

Я знаю, что мне будет все равно. Во всяком случае, шрамы на ее теле напоминают мне о ее силе, о том, что она пережила то, под тяжестью чего, как я знал, взрослые мужчины становились калеками, что она сопротивлялась и отказывалась умирать. От этого она кажется мне еще красивее, даже если я все еще злюсь на нее за попытку бегства. По крайней мере, теперь я понимаю, почему она это сделала, даже если я не могу понять, как она могла вообразить, что я сделаю что-то настолько ужасное. Я мог бы понять страх, который заставил бы ее попытаться сбежать. Все, на что я могу надеяться, это на то, что у нас есть способ преодолеть это, что недопонимание между нами, секреты и ложь, а также способы, которыми мы оба многое скрывали друг от друга, не помешают нам вообще иметь какой-либо брак. Я больше не знаю, чего я хочу от Катерины, мои собственные чувства такие же запутанные, как и ее, и я с трудом могу разобраться в них, пока моя дочь внизу цепляется за жизнь.

Что я точно знаю, так это то, что прямо сейчас, сегодня вечером, она, это все, чего я хочу. Она то, что мне нужно, она единственная, о чем я могу думать, что может дать мне комфорт, которого я жажду. Поэтому, когда она скользит обнаженная на кровать, я следую за ней, тянусь, чтобы заключить ее в свои объятия, склоняясь над ее стройным телом, медленно и неторопливо целуя ее полные губы, желая насладиться ее ртом.

Она всегда такая сладкая на вкус. Я посасываю ее нижнюю губу между своими, облизывая ее край, и слышу ее тихий вздох. Она дергается подо мной, ее руки поднимаются, чтобы надавить на мои плечи. Я просовываю одну руку под нее, подталкивая ее к подушкам, когда углубляю поцелуй, мой язык скользит в ее рот. Катерина тихо стонет, выгибаясь дугой напротив меня, и я чувствую, как мой член твердеет у ее бедра, изнывая от потребности быть внутри нее. Я хочу ее, но больше всего я хочу отвлечься, и я хочу, чтобы это продолжалось как можно дольше именно по этой причине. Я хочу растянуть это, раствориться в удовольствии от ее тела так долго, как только смогу, и я продолжаю целовать ее, провожу рукой по ее боку, наслаждаясь вкусом ее губ.

— Виктор — шепчет она мое имя, и я слышу в нем нерешительность, замешательство. Я знаю, что это не то, к чему она привыкла, не тот мужчина, к которому она привыкла в постели. Я не знаю, прикасался ли я к ней так нежно, но я не хочу быть грубым с ней сегодня вечером. Я хочу соблазнить ее, заставить ее добровольно отдаться мне, умолять меня, потому что она хочет большего удовольствия, которое я могу ей доставить, не смотря на боль.

Моя рука скользит по ее плоскому животу, вниз к промежутку между ног, по обнаженной плоти там. Я чувствую, что она слегка влажная, ее губы теплые и мягкие под моими пальцами. Когда я просовываю их между ними, мои кончики пальцев касаются ее клитора, она вскрикивает мне в рот, ее тело снова выгибается, и ее бедра подергиваются под моей рукой.

— Виктор — она снова шепчет мое имя, на этот раз это больше похоже на мольбу.

Я хочу дать ей то, о чем она просит, за что она благодарит меня. Я потираю ее пальцами, обводя этот твердый бугорок, я чувствую, как она смягчается подо мной, прилив ее возбуждения покрывает мои пальцы, когда я глажу ее между нашими сплетенными телами, и я закрываю глаза, растворяясь в ощущении ее прикосновения ко мне.

Она такая чертовски приятная на ощупь, ее мягкая кожа и маленькие груди, тепло касаются меня, когда она поднимает подбородок, чтобы снова поцеловать меня, и от прикосновения ее языка к моему у меня почти перехватывает дыхание от того, как сильно я хочу ее. В этот момент я чувствую, что сделал бы что угодно, стал бы кем угодно, если бы это означало, что она будет рядом со мной. Если бы это означало, что Катерина будет счастлива всеми возможными способами.

Ее тело напрягается, бедра сильно выгибаются под моими пальцами, и я чувствую дрожь, которая проходит по ней, когда ее руки сжимаются вокруг моей шеи, ее рот открывается в тихом вздохе. Теперь я знаю ее достаточно хорошо, чтобы различать признаки, означающие, что она идет за мной, и мне приятно сознавать, что она уступает этому, что она демонстрирует, что она не борется с этим. Это не вопреки ее воле. Это она хочет меня, хочет удовольствия, которое я могу ей доставить, и прилива потребности, который захлестывает меня при этой мысли, достаточно, чтобы заставить меня захотеть погрузить свой член в нее сейчас. Я болезненно пульсирую у ее бедра, все мое тело напряглось от усилия. Я хочу еще мгновение почувствовать, как она прижимается ко мне, как содрогается ее тело, когда она выгибает спину и стонет напротив моих губ. И затем, как только я чувствую, что она начинает расслабляться, ее тело опускается обратно на матрас, ее клитор пульсирует под моими кончиками пальцев, я тянусь к своему члену, наклоняя его так, чтобы я мог проскользнуть между ее складочек, и ощущение того, как моя ноющая головка члена проскальзывает в тугую, влажную, горячую ее киску, настолько приятно, что я громко стону, целуя ее жестко и неистово, когда я вхожу в нее.

Ноги Катерины сжимаются вокруг меня, обвивая меня, когда она выгибается навстречу толчку, задыхаясь от удовольствия. Я все еще чувствую, как она трепещет от оргазма, ощущение, которое заставляет мою спину выгибаться дугой, мои пальцы впиваются в матрас, когда я начинаю трахать ее сильнее, желая большего. Как бы мне ни хотелось двигаться медленно, я не могу удержаться от резких и глубоких толчков, желая почувствовать, как она вся обвивается вокруг меня, желая больше, ее тихих, нетерпеливых вскриков, когда она выгибается мне навстречу, ее ноги, обвитые вокруг моих бедер.

— Виктор — она снова произносит мое имя, и я чувствую дрожь удовольствия при звуке этого, мое тело мгновенно реагирует на звук ее голоса, желая большего.

— Кэт, — я тихо шепчу это ей на ухо и чувствую дрожь, пробегающую по ее телу. Я слышал, как София раньше называла ее этим прозвищем, но я никогда не называл ее так фамильярно. Я даже не знаю, хочет ли она этого, но в данный конкретный момент это кажется правильным.

Я хочу такого знакомства с ней. Я хочу этого, помимо той договоренности, которую я заключил с Лукой. Я даже не знаю, возможно ли это после всего, что произошло между нами. Но все, что я знаю прямо сейчас, это то, что я не хочу ее отпускать.

Я чувствую, как она дрожит вокруг меня, ее мышцы напрягаются от приближающегося прилива удовольствия, и я знаю, что я тоже не могу больше сдерживаться.

— Я… — интенсивность этого слишком велика, я едва могу говорить, и я чувствую, как Катерина наклоняется, ее губы касаются моих.

— Я тоже, — шепчет она, и затем я чувствую, как она отпускает.

Нет ни малейшего шанса, что я смогу продержаться еще секунду. Она слишком великолепна, каждый дюйм ее тела прижат ко мне, и мой член чувствует себя так, словно вот-вот лопнет. Я жестко вхожу в нее, наслаждаясь ощущением, как она сжимается вокруг меня, когда ее голова откидывается на подушки, долгий стон срывается с ее губ, и ее руки сжимаются вокруг моей шеи. Я чувствую, как она сильно кончает, мой оргазм следует за ней вплотную. В этот единственный блаженный момент все ускользает, все мои страхи, тревоги и гнев, все, что собралось в моей голове за весь день, за все дни. Нет ничего, кроме нее, мягкой, теплой и желанной, сжатой в моих объятиях, и я забываю обо всем остальном.

— Катерина! — Я со стоном произношу ее имя ей в рот, и кончаю, наполняя ее, когда я вхожу в нее так глубоко, как только могу, и остаюсь там, мои бедра покачиваются напротив ее бедер, и я чувствую горячий прилив моего оргазма, экстаз от него пробегает рябью по моему позвоночнику и зажигает огнем каждый нерв в моем теле, удовольствие, подобного которому я не испытывал ни с одной другой женщиной…никогда.

Жизнь с Катериной нелегка. Она далека от того, чтобы быть послушной женой, которую я ожидал. Но быть с ней не похоже ни на что другое, что я когда-либо испытывал.

Я знаю, без тени сомнения, что я не хочу ее терять…никогда.

КАТЕРИНА

На следующее утро я просыпаюсь от тихого стука в дверь спальни, который будит меня, а Виктор продолжает спать. Он храпит рядом со мной, в такой же глубокой отключке, как и прошлой ночью, вскоре после того, как мы закончили заниматься сексом, с чем я сама по себе все еще не смирилась.

Я была застигнута врасплох в саду, но я не уверена, какое у меня было оправдание тому, что я уступила ему прошлой ночью. Он нуждался во мне, но более того, я хотела быть рядом с ним. И я не знаю, как к этому относиться. Я должна ненавидеть его, но после того, чем он поделился со мной, я не могу чувствовать ту же горечь и подозрение, что и раньше. А после Аники…

Стук в дверь раздается снова, и я спускаю ноги с кровати, хватаю халат и, закутываясь в него, проходя через комнату. Я приоткрываю дверь и вижу стоящую там Сашу, ее лицо искажено беспокойством, и я чувствую вспышку паники.

— Что-то с Аникой?

— Нет, мэм. — Она качает головой. — Это Елена. У нее всю ночь были приступы паники. Ольга сказала, что пусть поплачет, но она не останавливается, и теперь она зовет вас. Вы можете спуститься вниз? Мы не можем ее успокоить, и я боюсь, что сейчас она может навредить себе.

— Конечно. Дай мне всего секунду. — Я закрываю дверь, быстро хватаю пару леггинсов и топ и натягиваю их. Я знаю, что, вероятно, выгляжу ужасно, мои волосы совершенно спутались, но у меня нет времени на презентабельный вид. Саше будет все равно, а Елене, конечно же тоже.

Я слышу плач Елены еще до того, как мы добираемся до ее комнаты. Саша толкает дверь, на ее лице маска беспокойства, я захожу внутрь перед ней, только чтобы увидеть маленькую светловолосую семилетнюю девочку, свернувшуюся калачиком на ковре. Ее личико розовое и опухшее от слез.

— Елена, — тихо бормочу я ее имя, опускаясь на ковер рядом с ней. — Елена, это Кэт. Ты можешь посмотреть на меня?

Ей требуется минута, чтобы собраться с силами настолько, чтобы сделать это. Она отрывает взгляд от своих рук, шмыгая носом. Она выглядит ужасно, ее лицо в пятнах слез, а из носа текут сопли, и я отчаянно оглядываюсь в поисках чего-нибудь, чем можно было бы ее немного привести в порядок.

— Вот. — Саша протягивает мне коробку с салфетками, и я нежно тянусь к Елене, касаясь ее лица и вытирая ей нос другой рукой.

— Ты почувствуешь себя лучше, когда я закончу, — мягко говорю я ей, когда она пытается отстраниться. — Плакать тяжело, я знаю. Я была там много раз.

Елена смотрит на меня с сомнением на лице.

— Ты плакала? — Выдавливает она сквозь слезы, и я киваю, вытирая последние сопли и беру другую салфетку, чтобы промокнуть ее щеки.

— Определенно ни один раз, — твердо говорю я ей. — Поверь мне, чаще, чем хотелось бы.

— Почему? — Елена поджимает губы, глядя на меня, и ее рыдания замедлились, отвлечение человека, с которым она хочет поговорить, достаточно, чтобы немного успокоить ее.

Я думаю, как много ей рассказать. Ей всего семь, и я не хочу усугублять ситуацию, но она также не обычная семилетняя девочка. Она дочь Пахана, и ее приступ паники вызван тем, что вчера, когда она находилась в незнакомом месте, пришли незнакомцы и начали стрелять. Ее жизнь никогда не была и никогда не будет обычной, не больше, чем моя была или когда-либо будет. Я, конечно, никогда бы не сказала ничего, что могло бы ее травмировать. Тем не менее, я не могу понять, как моей матери удавалось обращаться со мной, как будто в лайковых перчатках, защищая меня от всего, что надо сказать помогало.

Я тянусь к ней, заключая в объятия, и она легко позволяет мне, прижимаясь ко мне, пока я глажу спутанные ее волосы.

— Я потеряла своих родителей несколько месяцев назад, — тихо говорю я ей, глядя сверху вниз на малышку и успокаивая ее. — Сначала маму, а затем, вскоре после этого, моего отца.

Елена напрягается в моих объятиях.

— Что-то случится с моим папой? — Спрашивает она тихим голосом, снова угрожая расплакаться, и я прикусываю губу, понимая, что, возможно, сказала не то, что надо. Быть родителем любого рода действительно тяжело, с сожалением думаю я, наклоняясь, чтобы нежно поцеловать ее в макушку. Я должна каким-то образом уберечь этих двух девочек от полного испуга, живя такой жизнью. Не говоря уже о ребенке, который у меня может быть, если я вообще смогу… От этой последней мысли у меня сжимается в груди, и я отгоняю ее, сосредотачиваясь на Елене.

— С твоим отцом все в порядке, — твердо говорю я ей, надеясь, что это правда и я не лгу ей. — Он сильный человек. Кому-либо трудно причинить ему боль. Многие люди уважают его. С ним все будет в порядке.

— А с сестрой? — Ее лицо сильно морщится, глаза зажмуриваются, когда она снова начинает плакать, и я знаю, что в этом корень всего этого. — Я слышала, что она может умереть… иногда она жестока ко мне, но я не хочу, чтобы она…

Я перевожу дыхание, пытаясь придумать, как утешить ее, не солгав.

— Аника действительно серьезно ранена, — наконец говорю я Елене, обнимая ее немного крепче. — Внизу была перестрелка, влезли какие-то нехорошие люди, и они создали проблемы. Аника случайно оказалась в гуще событий. Но доктор сделал все, что мог, и он настроен оптимистично…

— Я не знаю, что означает оп — опт — оп, — говорит Елена тихим голосом.

— Он надеется, что все будет хорошо, — мягко говорю я ей. — И в этом вся его работа, так что если он полон надежд, то и мы с твоим отцом тоже.

Елена кивает, снова зарываясь мне в грудь.

— Не оставляй меня, — шепчет она своим тихим голосом, другая ее рука поднимается, чтобы сжать мою рубашку в кулак. — Я скучаю по своей маме. Папа сказал, что теперь ты будешь нашей мамой…

— Я буду, — обещаю я ей.

— Но ты ушла.

Я вздрагиваю. Я определенно не собираюсь делиться подробностями моего похищения и всего, что произошло потом, с семилетним ребенком.

— Твоему отцу и мне пришлось отправиться в деловую поездку, и это заняло больше времени, чем мы думали. Но мы определенно не хотели оставлять тебя или твою сестру. Мы привезли вас сюда, потому что очень скучали по вам…

— Вы привезли нас сюда, потому что там было опасно. Так сказал папа, он сказал, что дома опасно, там плохой человек…

Ох уж этот Виктор. Из всего, что я видела, Виктор — превосходный отец, особенно с точки зрения мужчин в различных криминальных семьях. Но сказать Елене и Анике, что дома находиться опасно и из-за этого их привезли сюда, возможно, было не лучшим выбором. Я знаю, что он имел в виду это, чтобы убедиться, что они осознают серьезность ситуации. Но Елене семь, думаю я про себя, прижимая ее к себе, позволяя ей шмыгать носом и плакать в мою рубашку, пока я глажу ее по спине и успокаиваю.

— Она так сильно успокоилась, — одними губами произносит Саша, кивая на маленькую девочку. — С тех пор, как вы вошли.

При этом я чувствую прилив тепла, только усиливающий то чувство, которое было у меня с тех пор, как Елена забралась в мои объятия. Я всегда любила детей, хотела воспитывать, учить и заботиться о них, как о других, так и о своих собственных. Я люблю обеих этих девочек, даже если у Аники предвзятое отношение, и я хочу обеспечить их безопасность. Тот факт, что Елена доверяет мне, значит для меня больше, чем я могу выразить словами. Я также знаю, что это означает, что я не могу уйти, что бы ни случилось между мной и Виктором. Эти девочки уже потеряли одну мать, и по реакции Елены на мой отъезд в командировку с Виктором я могу сказать, что она, по крайней мере, будет опустошена, если я уйду навсегда, и я думаю, что Аника тоже могла бы быть такой, даже если бы и скрывала это.

Нам с Виктором придется что-то придумать. Я всегда знала, что у меня будет брак по расчету, и я знала, что мне может не нравиться мой муж. Это не должно быть исключением. Даже если то, что я хочу его, усложняет ситуацию, это мое собственное бремя, которое я могу взвалить на свои плечи. Я уверена, что со временем это пройдет.

Я поднимаю взгляд на Сашу, которая сейчас стоит на коленях на ковре, обеспокоенно наблюдая за Еленой, которая шмыгает носом и икает у меня на груди. Девушка удивительно красива, с густыми светло-рыжими волосами и ярко-зелеными глазами, стройная и элегантная, как танцовщица. Я думаю обо всем, что рассказал мне Виктор о том, что с ней случилось, и я не могу не удивляться, что она все еще так сдержанна, как есть, учитывая все, что произошло. Я думаю обо всем, что случилось со мной, Франко, о моем похищении, моих пытках и о том, как близко я была к грани срыва. А Саша выросла не в такой жизни, как я. Она не росла, зная о насилии, даже если я была защищена от многого из этого. Или, может быть росла? Я помню, что сказал Виктор, она была на грани взросления вне системы патронатного воспитания и мне интересно, насколько это плохо в России. Возможно, ее жизнь, даже до того, как Виктор подобрал ее, была намного хуже, чем у меня, человека, которого баловали большую часть моей жизни.

Несмотря на это, я не могу не впечатляться ее способностью приспосабливаться к обстоятельствам и оставаться, по крайней мере, внешне позитивной, несмотря ни на что. Она смотрит на Елену с неподдельной заботой и привязанностью, даже несмотря на то, что отец Елены несет прямую ответственность за многое из того, что случилось с Сашей. И она относится ко мне с каким-то добрым уважением, без всякой обиды, хотя я жена Виктора. Это не страх, я никогда не видела ничего, что указывало бы на то, что она меня боится.

К этому моменту Елена заснула у меня на груди, и я медленно поднимаюсь на ноги, перенося ее на кровать и осторожно укладывая поверх нее. Саша протягивает мне вязаное покрывало, и я накрываю ее им, подоткнув края вокруг ее плеч, пока маленькая девочка сворачивается клубочком, все еще крепко спя.

— Если она проснется, и я ей понадоблюсь, приди за мной, — шепчу я, когда мы с Сашей выходим за дверь. Она кивает, и я колеблюсь, желая задать ей вопросы и не уверенная, что должна.

— Миссис Андреева? Что-то еще?

Я колеблюсь, глядя на нее.

— Я… — Я перевожу дыхание, размышляя, как сказать то, что я хочу спросить. — Как ты относишься к моему мужу, Саша? Я знаю, что с тобой случилось, почему ты здесь. Тебе не нужно стесняться в выражениях со мной. Я не буду на тебя сердиться.

В глазах Саши все равно мелькает страх, и это само по себе говорит мне, что я не получу полностью правдивого ответа, но ее трудно винить.

— Я очень благодарна за место, которое он мне здесь отвел, — тихо говорит она. — И за то, что он отомстил за меня.

— Ты его не ненавидишь? — Я смотрю на нее, больше всего на свете желая, чтобы она поговорила со мной откровенно. — Ты здесь из-за него, из-за того, что с тобой все это случилось.

Саша колеблется, нервно облизывая губы.

— Ваш муж — мужчина, который совершает дурные поступки, — наконец говорит она, отводя взгляд. — Но я не думаю, что он сам по себе злой человек. Я думаю, что он верит, что делает тот выбор, который был ему предоставлен, как и все мы.

— Это очень великодушно, особенно когда он взял тебя сюда, в свой дом, и ты все еще часть его семьи.

— Это тоже не самый удачный выбор… не мой, — тихо говорит она. — Это не значит, что мне не понравилась бы возможность сделать его для себя самой. Но жизнь сложилась для меня не так, не так ли? И сейчас все лучше, чем могло бы быть.

— Значит, тебе бы не понравилось то, что он предназначил для тебя? Место в гареме принца?

Саша пожимает плечами, ее губы слегка подергиваются.

— Откуда мне знать? Я никогда не была любовницей принца и теперь никогда не буду. Но я точно знаю, что мое место в семье мистера Андреева лучше, чем то, которое я могла бы иметь. Я просто хотела бы, чтобы я выбрала его для себя сама. Она снова пожимает плечами, застенчиво глядя на меня. — Это отвечает на ваши вопросы, миссис Андреева?

— Ты все еще можешь называть меня Катериной, — мягко говорю я ей. — Нам не нужно быть такими официальными…

— Я не думаю, что это было бы уместно, — твердо говорит она. — Но я рада знать, что вам не все равно. — Она делает паузу. — Может быть, однажды это повлияет на вашего мужа. — Затем она делает шаг назад, ее плечи напрягаются, как будто она боится, что сказала слишком много. — Я дам вам знать, если вы снова понадобитесь Елене.

— Хорошо, — тихо говорю я. — Спасибо тебе.

Я бросаю взгляд в сторону двери, когда Саша исчезает в коридоре, думая о маленькой девочке, спящей внутри, и о той, что дальше по коридору, борющейся за свою жизнь. Я не могу не продолжать надеяться, что смогу как-то повлиять на Виктора, хотя бы ради них. Хотя бы для того, чтобы они не повзрослели и однажды им не пришлось смириться с тем же, что и мне: с тем, что мой отец был человеком, которого я любила… а также человеком, который совершал злые поступки.

КАТЕРИНА

На обратном пути к лестнице я почти сталкиваюсь с Максом. Он резко останавливается, его красивое лицо немного краснеет.

— Извините, миссис Андреева, — говорит он. — Я как раз собирался проведать Анику. Я знаю, что ваш муж не той же веры, что и вы, но я думаю, что небольшая молитва могла бы помочь любому, особенно этому бедному ребенку. — Он смотрит мимо меня в том направлении, куда ушла Саша. — Это была Саша?

Я моргаю, глядя на него.

— Да. Она помогала мне с Еленой. Она тебе для чего-то понадобилась?

При этих словах он краснеет еще сильнее, и мои глаза слегка расширяются.

— Нет, — быстро говорит он. — Я просто… я разговаривал с ней на днях, сказал ей, что, если ей когда-нибудь понадобится с кем-нибудь поговорить, я буду рядом, чтобы выслушать. Если она нуждается в духовном руководстве, или…

Я сжимаю губы, изо всех сил стараясь не рассмеяться. За то короткое время, что я провела с Максом, у меня сложилось впечатление, что он был искренен в своих убеждениях, даже если он по какой-то причине больше не был священником. Мои подозрения, исходя из того, что Виктор вкратце рассказал мне о нем, заключались в том, что он все еще придерживался правил быть священником, даже если его лишили сана. Это означает, что, если бы он, например, был влюблен в Сашу, это было бы очень огорчительно для него.

Это все очень очевидно, криво усмехаюсь я. Бывший священник борется со своими обетами из-за одной из девушек Виктора. Глядя на его покрасневшее лицо, я думаю, совершенно ясно, что он не пошел бы на это. У меня вертится на кончике языка сказать ему, чтобы он держался от Саши подальше, но потом я останавливаю себя. Неужели это действительно навредит, если красивый бывший священник влюбится в нее? Это может заставить ее чувствовать себя хорошо, и это безвредно. Он не собирается причинить ей вред. Кроме того, у меня уже есть двое детей. Я не могу слишком беспокоиться еще и о Саше, которая уже взрослая женщина, хотя и очень молода.

— Я иду наверх проведать своего мужа, — говорю я ему. — Но, если с Аникой что-то изменится, пожалуйста, приди за нами. Мы скоро спустимся, чтобы навестить ее.

Он прочищает горло, явно благодарный за смену темы.

— Конечно, миссис Андреева.

Когда я поднимаюсь наверх, в нашу комнату, Виктор только начинает просыпаться, садясь в постели. Он смотрит на меня, когда я вхожу, и улыбка на его лице почти сводит меня с ума. Он выглядит добрее, мягче, красивее по-другому, чем я привыкла. Ничего похожего на мужа, к которому я привыкла.

— Куда ходила так рано? — Спрашивает он почти поддразнивающе, и я моргаю ему. Прошло много времени, если вообще когда-либо было, с тех пор как я слышала, чтобы он так со мной разговаривал, и это поразительно. Это также не совсем неприятно, и это заставляет меня отшатнуться, потому что я знаю, что из-за большей привязанности к нему мне будет намного сложнее поддерживать свои стены, а они должны оставаться стоймя, если никогда не будет никаких изменений, если я собираюсь остаться ради Елены и Аники. Они — это то, что действительно важно, напоминаю я себе. Ничто другое: ни Виктор, ни мое собственное счастье, ни любое будущее, которое я могла бы предвидеть, не имеет такого значения, как уверенность в том, что эти девочки не потеряют кого-то еще, кого они любят. И я надеюсь, всем своим существом, что Елена не собирается терять сестру.

— Я спускалась вниз, — говорю я ему, направляясь к комоду, чтобы взять свежую смену одежды. Мой топ в беспорядке после того, как Елена так долго плакала на мне. — У Елены была паническая атака, и она позвала меня. Она беспокоится об Анике.

— Мы все беспокоимся. — Виктор проводит рукой по волосам. — Мы должны пойти проверить, как она.

— Макс сейчас с ней. Дай мне переодеться, и мы пойдем.

Виктор хмурится.

— Это мило с его стороны. Макс никогда особо не любил детей.

— Ну, может быть, он делает исключение для Аники. — Я пожимаю плечами. — Ребенок на грани смерти и это, наверное, совсем другая история. — Моя грудь сжимается от того, что я произношу это вслух, и я хватаю платье, в которое планировала переодеться, направляясь в ванную. Я внезапно чувствую, что не могу дождаться ни минуты, чтобы пойти и проверить, как там моя другая девочка, мое беспокойство за нее перевешивает все остальное.

Все, кроме того, что сказала мне Саша, то, что до сих пор отдается эхом в моей голове. Может быть, ты сможешь оказать на него влияние. Если это правда, то я могла бы все изменить. Но я в это не верю, не совсем.

Дверь открывается, и Виктор входит ко мне со своей одеждой в руках.

— Ты мог бы постучать, — говорю я сердито, и он смотрит на меня, забавляясь.

— Я был внутри каждой части твоего тела, жена, — криво говорит он. — Я делал с тобой то, чего, я знаю, не делал ни один другой мужчина. И ты думаешь, меня беспокоит, что я могу застать тебя врасплох… что? Писающей?

Я краснею.

— Возможно, мне просто хотелось немного уединения, вот и все.

— Возможно, я надеялся застать тебя полураздетой, чтобы я мог снова поцеловать тебя, чувствуя твое тело под своими руками. — Он тянется ко мне, его руки обхватывают мои груди через тонкий топ.

— Виктор, эта рубашка в беспорядке…

— Мне все равно. Меня никогда не волновали такие мелочи. Дети — это всегда беспорядок. Катя беспокоилась об этом, но что-то настолько тривиальное не помешает мне хотеть свою жену…

Упоминание Кати останавливает меня.

— Виктор. — Я отступаю, снимаю топ и поворачиваюсь к нему спиной, чтобы вид моей груди в одном лифчике не раззадорил его еще больше, хотя я уже хорошо знаю, что мой муж получает то, чего хочет. Если я отвернусь, это не остановит его, если он будет настаивать на том, чтобы взять меня снова. — Нам нужно больше поговорить о том, что ты рассказал мне в саду, — настойчиво говорю я ему, снимая леггинсы и протягивая руку за платьем. — О Кате и о том, что с ней случилось. О… — Я хочу сказать о ребенке, который у нее был бы, но слишком трудно произнести эти слова вслух. Я все еще поражена той частью истории, где Катя покончила с собой, зная, что беременна. Должно быть, она была в таком ужасе от своего мужа, что не могла вынести мысли о том, чтобы привести в его мир еще одного ребенка.

Разве я не чувствовала то же самое? Я вспоминаю нашу первую брачную ночь, когда я стояла на балконе и рассматривала спуск из пентхауса на тротуар внизу, прикидывая, стоит ли продолжать жить дальше в сравнении с той жизнью, которую мне пришлось бы прожить. Катя, возможно, просто чувствовала, что она никак не могла продолжать, с ребенком или нет.

— О чем еще можно здесь говорить? — Спрашивает Виктор, и я слышу, как в его голос возвращается резкость. — У меня была другая жена. Она подарила мне двух дочерей, которых не хотела, а затем, когда появилась другая возможность завести сына, она покончила с собой. Что еще есть в этой истории?

— Ты не думал, что она была в тот момент не в себе?

— Ты хочешь сказать, что это моя вина? — Виктор поворачивается, чтобы посмотреть на меня. — Потому что, если это так, Катерина, ты не говоришь ничего такого, чего я не говорил бы себе. Я сотни раз перебирал возможности того, что я мог бы сделать по-другому, где это могло быть моей ошибкой. Я думал о том, что я мог бы изменить, сожалел о словах, которые я сказал ей, и о том, что я сделал, задавался вопросом, останься я дома, она возможно не умерла бы. Но я не мог вечно сидеть дома. Мне нужно было вести бизнес. И она тоже все делала неправильно… — он снова проводит рукой по волосам. — Я не могу этого изменить, Катерина. Я просто не могу. Все, что я могу сделать, это попытаться не допустить, чтобы это повторилось, вот почему я старался сделать так, чтобы между нами было как можно лучше…

— Это лишь мои предположения, — тихо говорю я. — Есть кое-что, что ты можешь изменить. Кое-что, что могло бы и тогда изменить отношения с Катей и это могло бы означать другую жизнь для твоих дочерей. Это могло бы и наш брак сделать лучше сейчас…

— Что? — Виктор поворачивается ко мне лицом, и я слышу искренний вопрос в его голосе. В нем нет ни гнева, ни сарказма. — Что я мог сделать, Катерина, чтобы ты захотела выйти за меня замуж? Чтобы заставить тебя… — на этом он останавливается, но я точно знаю, какие слова он не произносит.

Чтобы заставить тебя полюбить меня.

Это подводит меня к короткому разговору. Могу ли я любить его, даже если все изменится? Интересно, смотрю я на своего мужа через расстояние вытянутой руки между нами, пытаясь представить другую жизнь, ту, где я не чувствую вины за то, что хочу его, вожделею к нему. Если бы у меня не было этого чувства вины, хотела бы я и других вещей тоже? Нашла бы я возможность для любви в его объятиях, то, от чего я давно отказалась? Могли бы мы заключить брак во всех возможных смыслах, а не только по расчету, предназначенный для детей?

— Ты мог бы заняться каким-нибудь другим бизнесом, — тихо говорю я, выдавливая слова сквозь комок в горле и учащенный пульс. — Ты мог бы прекратить торговлю женщинами и заняться чем-нибудь другим. Что-то вроде…

— Что-то вроде того, что делает Лука? Или твой отец? — Виктор резко, разочарованно вздыхает. — Мы говорили об этом раньше, Катерина, я…

— Я знаю твои причины! — Быстро говорю я. — Я знаю твои оправдания. Но это не имеет значения. Кто-то вроде Саши — она благодарна за то, что у нее есть сейчас, но это все равно был не ее выбор. Виктор…люди сильнее, чем ты думаешь. Женщины такие. Мы можем пережить так много, если выберем это сами. Если мы проживаем наши жизни, основываясь на нашей собственной воле, независимо от того, насколько это плохо или хорошо. — Я качаю головой, тяжело сглатывая. — Ничего из того, что когда-либо случалось со мной, не было результатом моего собственного выбора, и это сделало все намного сложнее…

— Тем не менее, ты сделала выбор. — Виктор хмурится. — Ты могла отказаться выходить замуж за Франко или за меня.

— Но последствия…

— Это все еще был твой выбор! — Выражение его лица явно расстроенное. — Ты просто выбрала путь, который не позволил бы тебе потерять то, что ты хотела, или чувствовать себя виноватой из-за пролитой крови.

— Люди умирали бы, если бы я отказалась выйти за тебя, это не мой выбор!

— Это так, — настаивает он. — Это просто был не тот выбор, с которым ты могла бы жить. Вот почему ты осталась, вот почему ты вернулась. И когда ты попыталась сбежать, это было просто потому, что ты больше не могла жить с тем выбором, который ты сделала.

Я глубоко вздыхаю, чувствуя себя опустошенной, побежденной. Он не ошибается. И я не знаю, как заставить его понять, что последствия его выбора намного хуже, чем он осознает.

— Виктор… твои дочери… ты хочешь, чтобы они выросли и узнали, чем ты занимаешься? Как ты думаешь, они согласятся с твоими оправданиями? Или они, как и я, просто увидят других дочерей, которых ты считаешь менее важными, другие семьи, которые ты не возражаешь разлучить? Будет ли небольшая часть твоих детей ненавидеть тебя, так же как часть меня ненавидит моего отца?

Он долго смотрит на меня, и я вижу боль в глубине его глаз. Это говорит мне в тот момент, что он тоже думает об этом, я не говорю ему ничего нового, и это заставляет меня задуматься, не решил ли он, что ради этого не стоит меняться?

— Я хочу, чтобы мои дочери гордились мной, — тихо говорит Виктор. — Я хочу, чтобы они всегда любили меня. Я изо всех сил старался быть хорошим отцом. И если бы был потенциал для того, чтобы наш брак стал чем-то большим, Катерина, я бы тоже этого хотел. Но Кэт…

— Не называй меня так, — мягко говорю я. — Не сейчас, когда все так обстоит.

Он прочищает горло.

— Катерина. Это все, что я умею. Это бизнес, который мои дед и отец построили с нуля. Вот как мы пришли к власти, которая у нас есть, и так я стал тем мужчиной, который я есть, и это все, что я могу дать своим дочерям и тебе. И ты хочешь, чтобы я повернулась к этому спиной, и что? Начал с нуля? Положился на других мужчин, на Луку и, возможно, Лиама, чтобы гарантировать свой успех в будущем? Ты хочешь, чтобы я стал таким человеком?

— Я хочу, чтобы ты был таким, каким я тебя знаю, — мягко говорю я. — Я знаю, что в глубине души в тебе есть доброта, Виктор. Я знаю, что ты в конфликте. И я… — я тяжело сглатываю, чувствуя, как мое сердце сжимается от слов, которые я собираюсь сказать. — Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь родить тебе ребенка сейчас, после того, что сказал доктор. Возможно, я никогда не смогу этого сделать. Но если бы я это сделала… и если бы у нас был сын… я думаю, ты бы испытывал противоречия по поводу передачи ему такого наследия. Но ты не обязан…

Раздается стук в дверь спальни, прерывающий меня, и я вижу вспышку облегчения на лице Виктора, что разговор был прекращен. Он поворачивается, выходя из ванной, и оставляет меня там, смотрящей ему вслед. Я знаю, был момент, когда он хотел, чтобы все было по-другому. Но также я действительно не думаю, что он когда-нибудь изменятся. И от этого на моем сердце становится еще тяжелее, чем раньше.

ВИКТОР

Мало что в моей жизни заставляло меня чувствовать себя таким уязвленным, как моя жена, стоящая передо мной и говорящая, что однажды мои дочери могут вырасти и возненавидеть меня, что она в некотором смысле ненавидит своего собственного отца из-за правды, которую она узнала о нем со временем, и не помогает то, что она не говорит ничего из того, чего я еще не сказал бы сам себе.

Я спускаюсь по лестнице, не утруждая себя ее ожиданием. Мне нужно увидеть свою дочь, и я не доверяю тому, что я мог бы сказать рядом с Катериной. Я хочу, чтобы наш брак удался, но она хочет изменить меня, изменить всю мою жизнь. Всю нашу жизнь, потому что, нравится ей это или нет, она тоже часть этой жизни. Она тоже извлекает из этого выгоду или откуда, по ее мнению, берутся деньги, ее одежда, эта конспиративная квартира, наш дом и все остальное, что у нас есть? Я мрачно думаю, и в моих мыслях появляется нотка горечи. Все, что я вижу, это повторение первого брака, то же самое растущее негодование между нами. Это не то, чего я хочу для нас с Катериной, но, возможно, единственный способ для такого мужчины, как Пахан, жениться и соблюдать дистанцию между собой и своей женой. Я думал, что Катерина могла бы понять, но, очевидно, я ошибался.

Я толкаю дверь в комнату Аники, чтобы увидеть доктора, проверяющего ее жизненные показатели, Макс сидит в углу комнаты. Он немедленно встает, и я натянуто улыбаюсь ему.

— Спасибо, что заглянул к ней, — говорю я ему, и он кивает, его молодое лицо спокойнее, чем я видел за долгое время.

— Я подумал, что молитва могла бы помочь, — говорит он, и я заставляю себя не закатывать глаза.

— Ты знаешь, я не придаю этому большого значения, сынок, — говорю я ему, направляясь к кровати Аники. — Но это не повредит. И то, что ты сделал для этой семьи, я не скоро забуду.

Макс нервно облизывает губы, колеблясь.

— Так ты… разберешься в том, о чем я просил?

Я колеблюсь.

— Я не знаю, смогу ли я помочь тебе в этом. У меня нет большого влияния…

— Но ты сказал, что Лука Романо мог бы.

— Он мог бы. Я не решаюсь быть у него в долгу. Но в сложившихся обстоятельствах… — Я делаю паузу, глядя на выражение лица Макса, на котором одновременно и слабая надежда, и боязнь надеяться. — Когда все уладится с моей дочерью и с Алексеем, я посмотрю, что смогу сделать.

— Спасибо, сэр. — Выражение лица Макса сменяется облегчением. — Даже если это не тот результат, на который я надеюсь, если есть возможность…

Я киваю, переключая свое внимание на Анику. Я слышу, как он отступает к двери, но я не утруждаю себя тем, чтобы смотреть ему вслед. Все мое внимание приковано к моей дочери, у меня перехватило дыхание, когда я жду, что скажет доктор.

— Хорошие новости, — наконец говорит он, поднимая глаза. — Она еще не выбралась из беды, но все указывает на полное выздоровление. Ей понадобится время здесь, чтобы отдохнуть и подлечиться, но, судя по тому, что вы сказали, это самое безопасное место для нее прямо сейчас. Пройдет некоторое время, прежде чем она сможет вернуться в Нью-Йорк…

— Все в порядке, — коротко говорю я. — Чего бы это ни стоило, чтобы она выздоровела, это то, что мы сделаем.

Я смотрю на свою дочь и уже вижу, что к ней немного возвращается румянец, ее сон выглядит мирным, а не почти мертвым. Меня ужасает, что она до сих пор не проснулась и вообще не пошевелилась, но я знаю из того, что мне сказали, что это нормально, даже желательно. Она погружена в исцеляющий сон, и если она проснется от него здоровой, это все, что имеет значение для меня.

Позади меня раздаются шаги, легкие и нежные, и я знаю, что это Катерина. Я чувствую запах ее духов, и что-то в моей груди успокаивается, зная, что она здесь вопреки моему желанию. Я знаю, что я не должен успокаиваться в ее присутствии, что ничто не может сделать наш брак таким, каким я хочу его видеть. Но я не могу избавиться от чувства легкости, которое охватывает меня, зная, что она здесь, что она тоже любит мою дочь, что бы ни случилось дальше, мне не придется переносить это в одиночку.

— Как она себя чувствует? — Тихо спрашивает Катерина.

— Поправляется, — говорю я ей, не отрывая глаз от Аники. — Доктор надеется, что она полностью выздоровеет.

— Я позволю вам двоим немного побыть с ней, прежде чем я пришлю медсестру, — говорит он, поднимая глаза. — В том, что я вижу прямо сейчас, нет ничего особенно волнующего. Пока нет уверенности, но все указывает на положительный результат. — Он кивает мне, обходит кровать и оставляет нас с Катериной там.

— Как ты думаешь, когда мы должны позволить Елене увидеть ее? — Катерина звучит обеспокоенной. — Я знаю, она боится, что ее сестра умрет, но я не знаю, поможет ли ей видеть ее такой или навредит…

— Если мы можем подождать, пока Аника проснется, я думаю, это было бы лучше всего. — Я колеблюсь, поглядывая на свою жену. Ее забота о моих детях заставляет меня еще больше сочувствовать ей, и я делаю глубокий вдох, подавляя чувства обратно. Я знаю, что это не принесет мне…нам, никакой пользы. Но я не могу избавиться от ощущения, что, если бы только мы смогли преодолеть наши разногласия, Катерина могла бы стать женой и матерью лучше, чем все, на что я мог надеяться, когда просил ее руки у Луки. — Катерина, я… — Я колеблюсь, и она качает головой, не глядя на меня.

— Не надо, Виктор, — тихо говорит она. — Это только ухудшит ситуацию. Возможно, будет лучше, если мы продолжим ненавидеть друг друга.

Это подводит меня к короткому вопросу.

— Ты меня ненавидишь?

Она с трудом сглатывает.

— Иногда приходилось. Не всегда.

— А сейчас? — Она не смотрит на меня, и все во мне хочет дотянуться до нее, заставить ее посмотреть мне в глаза. Но я не думаю, что это улучшит отношения между нами.

— Не прямо сейчас, — мягко говорит она. — Мне просто грустно. За нас, за нее, за…

За любого ребенка, который может появиться в будущем. Ей не нужно говорить это вслух, чтобы я знал, о чем она думает.

— Ты думаешь, что снова возненавидишь меня?

— Я не знаю. — Она по-прежнему не смотрит на меня, и я чувствую, как у меня внутри бурлит потребность заглянуть в ее глаза, потребность увидеть ее, увидеть, о чем она думает.

— Ты действительно думаешь, что я ненавидел тебя?

Катерина пожимает плечами, и я вижу легкую дрожь на ее подбородке, как будто она сдерживает слезы.

— Я не знаю, — тихо говорит она. — Я думаю, ты ненавидел меня, когда я сбежала. Я думаю, я всегда тебе не нравилась, с той минуты, как ты понял, что я не та женщина, на которой ты рассчитывал жениться.

— Ты мне не нравишься. — Я пораженно смотрю на нее. — Как ты можешь не нравиться? Конечно, временами с тобой трудно. И нет, ты не такая, как я ожидал. Но ты мне не нравишься. — Я качаю головой. — Я был впечатлен твоим характером, Катерина. И после твоего похищения… — Я делаю вдох, чувствуя почти отчаяние. — Катерина, посмотри на меня, пожалуйста.

На мгновение мне кажется, что она не собирается. Ее плечи напряглись, взгляд устремлен прямо на кровать, как будто ей невыносимо смотреть на меня. А затем она медленно поворачивается, ее темный взгляд встречается с моим.

— Что, Виктор? — Тихо спрашивает она. — Скажи мне, что ты думал обо мне после.

Я не могу остановить себя. Я протягиваю руку, чтобы коснуться ее лица, мои пальцы поглаживают ее скулу, спускаются к подбородку. Я чувствую легкую дрожь, которая проходит по ней от моего прикосновения, даже когда она держится прямо, как шомпол, напряжение в каждой линии ее тела.

— Я думал, ты смелая, — бормочу я. — Такая же смелая, как любой солдат или бригадир, которого я когда-либо нанимал, если не больше. Я знал людей, которые не смогли вынести того, что вынесла ты. Я думаю… — Я замолкаю, не желая заканчивать, отдергивать руку, прекращать прикасаться к ней. — Ты самая сильная женщина, которую я когда-либо знал, Катерина. И даже если ты никогда по-настоящему не полюбишь меня или не захочешь стать моей женой, я не смог бы выбрать лучшую женщину, чтобы стать матерью моим дочерям.

Рот Катерины слегка приоткрывается, и я вижу ее прерывистое дыхание, блеск в глазах. Я чувствую притяжение между нами, напряжение в воздухе сгущается, и я знаю, что она хочет, чтобы я поцеловал ее так же сильно, как я хочу это сделать. Я уже чувствую, на что будет похож ее рот под моим, мягким и нежным, и то, как она напрягается перед тем, как уступить мне, ее внутреннюю борьбу.

— Все могло бы быть по-другому, — шепчет она, и дрожь снова проходит по ней, ее лицо все еще находится в моей ладони. — Виктор, если бы только…

Если бы только я не был тем мужчиной, которым я есть. Я слышу невысказанные слова, витающие между нами.

— Я пытался быть хорошим человеком по отношению к тебе, — бормочу я. — К тебе, моим дочерям, я заботился о тебе, когда ты была больна, делал все, что мог, чтобы вернуть тебе здоровье, пытался показать тебе, что я чувствую к тебе…

— Я знаю, — шепчет Катерина. — Я знаю, Виктор. Но…

— Но этого недостаточно. — Я убираю руку с ее щеки, чувствуя жгучее негодование в груди. — Я никогда не просил тебя быть кем — то другим, кроме того, кто ты есть, упрямая, трудная женщина…

Катерина вздергивает подбородок.

— Я пыталась быть кем-то иным, Виктор. Но сначала меня уговорили на брак с тобой, и кровь всех, кто пострадал бы в войне между твоей фракцией и фракцией Луки, была предложена в качестве бремени, которое легло бы на мои плечи. А потом ты затащил меня обратно сюда, когда я попыталась убежать. Я не могу быть никем иным, кроме того, во что меня превратили. Если я упрямая и трудная, Виктор, то это потому, что я пытаюсь сохранить какую-то часть себя, в то время как каждый мужчина, которого я когда-либо знала, откалывал от меня кусочки, так что я не знаю, что осталось!

Она говорит приглушенным, сердитым тоном, ее грудь вздымается, и я все еще хочу поцеловать ее так сильно, как никогда. Ее бледное лицо раскраснелось на скулах, как это всегда бывает, когда она злится. За долю секунды я понимаю, что мне нравится, что я знаю это о ней, точно так же, как я знаю, как она уступит, когда я ее поцелую, и как напрягается ее тело перед тем, как она кончает, я хочу знать о ней и все остальное: как она выглядит, когда по-настоящему счастлива, звук ее смеха, звук, который издал бы ее голос, если бы прошептал слова "Я люблю тебя". Я хочу от нее всего, больше, чем хотел даже от первой жены, потому что, когда я любил Катю, я был молод и глуп, а теперь я старше и мудрее. Я знаю, чего я хочу, в чем нуждаюсь, и Катерина, это все то, что мне нужно.

Она мое все.

И все же она думает, что я недостоин ее любви.

— Я пытался дать тебе все, что мог…

— Ты знаешь, что мне нужно. — Она качает головой, делая шаг назад. — Мне нужно, чтобы ты был тем мужчиной, которым, я знаю, ты можешь быть, Виктор. Для меня, для твоих дочерей, для каждой женщины, которую ты еще не подобрал и не вырвал из ее жизни в ту, которую она не выбирала. И если ты не можешь этого сделать… — Катерина поджимает губы. — Я не уйду, Виктор, из-за детей. Потому что Елена и Аника нуждаются во мне. Но что касается остального… — она разворачивается и уходит от меня к двери.

У меня вертится на кончике языка окликнуть ее, и я почти физически тянусь к ней, желая остановить ее, удержать ее здесь. Но она уже у двери, и когда она открывает ее, я вижу Левина, стоящего там, его кулак занесен, как будто для того, чтобы постучать.

— Миссис Андреева. — Он наклоняет голову, отступая назад, когда Катерина проносится мимо него.

Я тоже выхожу, закрывая за собой дверь.

— В чем дело, Левин?

— У меня новости. — Он недовольно поджимает губы. — Мы не можем найти никаких намеков на Алексея. Его не было среди мужчин, напавших на дом, и никто из них не был нашим, что означает, что он нанял их по контракту.

— И? Что? — Спрашиваю я, чувствуя, как напрягаются мои плечи.

— Он ушел в тень. — Левин выглядит расстроенным. — Нигде нет абсолютно никакого намека на него. Он исчез, как призрак, и я подозреваю, что мы не увидим его приближения, пока не произойдет нападение. Что означает…

— Нам нужно усилить охрану. — Я потираю рот рукой, размышляя. — Найми еще людей. И продолжай копать. Он не мог исчезнуть полностью.

— Это еще не все. — Левин выдыхает. — Я не могу связаться с Михаилом. Насколько я знаю, никто другой тоже не может.