Любимая невеста - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора М. Р. Джеймс (ч. 2)

— Ты думаешь, он перешел на сторону Алексея?

— Я думаю, что он мертв, — прямо говорит Левин. — Или захвачен в плен, что еще хуже. Это выглядит не очень хорошо, Виктор. У Алексея большая часть наших людей. Он строит дело, чтобы стать твоим соперником, и это будет кроваво. Он не остановится перед тем, чтобы причинить вред твоей семье, ты знаешь это…

— Я знаю, — коротко говорю я. — Но в конце концов пострадает именно он. Я позабочусь об этом. Я могу защитить свою семью, особенно когда ты рядом. Но мне нужно знать, где Алексей.

— Я сделаю все, что смогу, — обещает Левин. — Ты знаешь, что я так и сделаю, Пахан.

— Я знаю. Ты всегда был верен мне, Левин. Я доверяю тебе больше, чем кому-либо другому.

— Я благодарен. — Он наклоняет голову. — Я дам тебе знать, как только появятся какие-либо другие новости.

Я сжимаю переносицу, когда он уходит, чувствуя, как возвращается тяжесть, которую на мгновение снял приход Катерины. Бремя ответственности кажется тяжелее, чем когда-либо, и я больше всего на свете желаю, чтобы она это понимала. Чтобы она могла видеть, как я чувствую, что для меня нет хорошего выбора, только тот путь, на который я был поставлен. Что бы я ни сделал, это будет неправильно из-за выбора, сделанного за меня с самого начала.

Это жизнь, которую я получил, наследие, которое я получил. Мне кажется невозможным, что я мог бы уйти от этого.

И все же, это именно то, чего она хочет от меня.

КАТЕРИНА

Глубоко в моем сердце, когда я ухожу от Виктора, я знаю, что ничего не изменится. Я знаю, что он слишком далеко зашел в этой жизни, чтобы уйти, слишком глубоко погружен, чтобы когда-либо увидеть другой путь вперед. Я знаю, что часть его хочет быть другим, но этого недостаточно.

Я знаю, что любое будущее, которое у нас с ним будет, будет ограничено тем, с чем я смогу жить что, если он продолжит быть тем мужчиной, которым он является, означает дистанцию. Означает любить только его детей, и любого ребенка, которого я могла бы ему подарить, но никогда его. Это означает вернуться к той жизни, которую я когда-то ожидала вести с мужем, что не должно навредить. Это происходит только потому, что на краткий миг я почувствовала вкус чего-то другого.

Какими бы темными и развратными ни были некоторые вещи, которые Виктор делал со мной, это пробудило во мне что-то, желания, о которых я и не подозревала, что у меня были. И теперь я должна отпустить это, уйти от этого. Это причиняет боль больше, чем я думала, потому что я не знала, что могу испытывать желание так глубоко, так сильно хотеть, испытывать столько удовольствия. Я хочу большего. Я начала жаждать этого, почти как зависимость.

Эта мысль преследует меня весь день, засев в моем мозгу, заставляя меня чувствовать себя беспокойной и выбитой из колеи. Мысль о том, что я никогда не прикоснусь к Виктору или к тому, что меня коснутся с такой отчаянной потребностью, не почувствую ту грань между болью и удовольствием, которую он мне показал, не отпущу и не отдамся всему, чего он научил меня жаждать, заставляет меня чувствовать желание разрыдаться, как будто я теряю что-то, в чем я не знала, что мне нужно. И все же… Я не могу любить такого мужчину, как он. Я не могу отдавать ему себя добровольно, ночь за ночью, и при этом чувствовать себя хорошо, вообще чувствовать себя собой. Это невозможно. Если он не изменится, то не сможет измениться и брак, о котором мы мечтаем. Но когда я поднимаюсь наверх, чтобы приготовиться ко сну, я не могу перестать думать об этом. Я чувствую, как желание дрожит во мне, как наркоман, нуждающийся в еще одной дозе. Все, что я могу представить, это его жестоко красивое лицо, когда он наказывает меня, когда он делает со мной вещи, которые, я и представить не могла, могли меня возбудить или доставить удовольствие.

— Еще лишь раз, — думаю я про себя, отчаянно пытаясь найти этому объяснение. Еще раз, говорю я себе. Еще один раз, и ты сможешь наслаждаться каждой секундой этого без чувства вины. И больше никогда.

Мой выбор. Мое решение. В глубине души я не знаю, становится от этого лучше или хуже, что это значит для меня и кто я как личность. Все, что я знаю, это то, что мне нужно испытать, что мой муж может сделать со мной, полностью, по моей собственной воле. Только один раз. А потом я воздвигну свои стены и никогда не оглянусь назад. Я никогда больше не позволю ему так ко мне прикасаться.

Поэтому вместо того, что я обычно надеваю в постель, я переодеваюсь в короткую клюквенно-красную комбинацию из шелка с тонкими бретельками на плечах и кружевными накладками, покрывающими грудь и верхнюю часть бедер. Я оставляю свои волосы длинными и распущенными, и когда я слышу шаги Виктора на лестнице, я опускаюсь на колени перед камином, чувствуя, как колотится мое сердце, когда я опускаю глаза, сцепив руки на коленях. Насколько я знаю, он хотел бы меня такой, если бы я планировала подчиниться ему.

Это именно то, что я намереваюсь сделать… только на сегодняшний вечер.

Дверь открывается, и я слышу его шаги, когда он входит в комнату. Я слышу его прерывистое дыхание, то, как он замирает, когда останавливается передо мной, и я знаю, что он смотрит на меня сверху вниз. Я почти слышу, как колотится мое собственное сердце, мой пульс в горле, пока я жду, когда он что-нибудь скажет. До этого момента мне не приходило в голову, что он может быть настолько недоволен мной после нашего сегодняшнего разговора, чтобы отказать мне и сказать мне, что я никому не нужна. Я не знаю, что я буду делать, если это случится. Это только сегодня вечером. После сегодняшней ночи…

После сегодняшней ночи я никогда не смогу позволить себе сделать это снова. Я знаю это без тени сомнения. Что означает, что это тот самый единственный момент истины. В последний раз я позволю себе открыться своему мужу, позволю себе желать его, прежде чем я полностью закрою эту часть себя. Прежде чем я позволю той части меня, которая хочет, вожделеет, умереть навсегда.

У меня не может всего. Это совершенно ясно. И я не могу вечно жить в этом промежутке.

— Означает ли это то, что я думаю, Катерина? — Голос Виктора раздается надо мной, глубокий и грубый, и я слышу в нем жар. Необходимость. Он хочет меня, хочет того, что я ему предлагаю, и скачок моего сердца в груди говорит мне, что на сегодняшний вечер это было правильное решение. Когда грядущими ночами в моей постели будет холодно и одиноко, я смогу сохранить это воспоминание, по крайней мере, когда я захочу чего-то, чего у меня больше никогда не будет, ночи, когда мы оба дали друг у другу именно то, что хотели, и я полностью подчинилась ему по собственной воле.

— Да, — шепчу я, мой голос звучит тише, чем я хотела. — Да, это так.

— Я сделаю с тобой сегодня все, что захочу, если это так, — грубо говорит он, его акцент усиливается, и у меня по спине пробегают мурашки. — Все, что угодно, пожалуйста, Катерина. Ты понимаешь?

Я киваю.

— Скажи это вслух, принцесса.

— Да, Виктор.

— Да, сэр.

— Сэр — я шепчу это слово вслух, и оно витает между нами, заставляя меня дрожать от желания.

— Хочешь стоп слово, чтобы остановить все, если это станет слишком?

Одно это предложение заставляет меня задуматься, потому что Виктор никогда раньше не делал ничего, кроме того, что брал то, что хотел. Я обдумываю это, всего на мгновение, потому что я знаю, каким жестоким он может быть, как грубо он может взять меня, если это доставит ему удовольствие, и я думаю, что это могло бы доставить ему удовольствие сегодня вечером. Но я хочу знать, как далеко заходит эта кроличья нора, какой она была бы, если бы между нами не было преград, когда мы оба давали и получали именно то, что хотим.

— Нет, сэр, — шепчу я, все еще не поднимая глаз. — Я не хочу этого.

Виктор на мгновение замолкает, а затем я слышу, как он глубоко вздыхает.

— Тогда встань, принцесса. У тебя есть мое разрешение.

Я медленно встаю, мои колени чувствуют слабость. Мне кажется, что я едва могу дышать, мое сердце колотится от предвкушения, и я все еще не поднимаю на него глаз, ожидая его следующих инструкций.

— Подойди к кровати и положи руки на матрас.

О боже. Я знаю намек на то, что будет дальше, какая форма наказания, и я не знаю, напугана ли я, возбуждена или и то, и другое вместе. Я медленно подхожу к кровати, уже чувствуя влагу на бедрах, пульсация между ними говорит мне, насколько это меня заводит. Грубость Виктора возбуждала меня и раньше, но что-то в этом, в том, что я добровольно подчиняюсь ему, сделало меня более влажной, чем я когда-либо была в прошлом. Я чувствую боль там, и все, чего я хочу, это чтобы он прикоснулся ко мне, чтобы его руки или рот прошлись по моему пульсирующему клитору и доставили мне удовольствие, которого я уже жажду. Но я знаю, что до того, как это произойдет, еще есть время. Я знаю, что он вытащит это наружу, заставит меня умолять, и что-то в этом еще более возбуждающее.

Я наклоняюсь вперед, кладу руки на матрас и чувствую, как шелк моей комбинации поднимается по задней части моих бедер, обнажая нижнюю часть ягодиц. Я слышу одобрительный шепот Виктора, когда он пересекает комнату, чтобы встать у меня за спиной, его тепло так близко, что почти кажется, будто он прикасается ко мне. Я лучше, чем когда-либо прежде, осознаю его физическое присутствие, насколько он велик, насколько силен. От этого по мне пробегает еще одна электрическая дрожь, и Виктор хихикает.

— Ты ужасно хочешь меня, не так ли, принцесса? Ты должна, предложить себя вот так. — Его голос становится глубже, и я слышу, как в нем нарастает жар. — Заведи руку за спину и приподними эту накладку, чтобы я мог увидеть твою задницу. Я надеюсь, ради твоего же блага, что на тебе нет трусиков, принцесса.

Я вздрагиваю, но следую его инструкциям. Я тянусь к кружевному подолу, задирая его так, чтобы он мог видеть, что на самом деле под ним на мне такие же стринги.

Виктор издает звук скольжения, его рука ласкает изгиб моей задницы.

— Непослушная девчонка, — бормочет он. — Настоящий сабмиссив был бы обнажен передо мной. Но я не могу злиться, чтобы наказать мою принцессу. Он тянется к шнурку трусиков, и когда он стягивает их вниз, его пальцы касаются ластовицы, вызывая у него еще один мрачный смешок. — Они промокли насквозь. — Он хмыкает, и я слышу неприкрытое желание в его голосе. — Ты уже истекаешь для меня, а я даже не прикоснулся к тебе. Посмотри на меня, принцесса.

Я не хочу этого. Я чувствую, как жар ползет вверх по моей шее и щекам, смущение от того, какая я влажная, от того, как сильно мое тело жаждет, чтобы он овладел мной. Но я согласилась на это, даже попросила об этом, и я упустила любой шанс на стоп-слово. Все, что осталось, это подчиниться или столкнуться с последствиями.

Выбор, тот, который я сделала. Это все, чего я хотела, все, чего я хочу.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на своего мужа. Его глаза темные и горячие, лицо, напряженное от желания, жестоко красивое, как всегда. Мои трусики скомканы у него в кулаке, и пока я смотрю, он подносит их к носу, глубоко вдыхая мой запах. Я чувствую, как при этом мое лицо вспыхивает, становится красным, и по его улыбке я вижу, что он сделал это намеренно, что он точно знает, как это повлияет на меня.

— Открой свой рот, принцесса.

О боже. О боже, нет. Я морщусь от этого, но выражение его лица не оставляет места для возражений, как я и знала, что их не будет. И вот я приоткрываю губы, открывая рот только для того, чтобы он протянул руку и протолкнул влажный шелк внутрь.

— Когда ты стонешь для меня, ты можешь стонать, ощущая вкус своей собственной сочащейся киски, — рычит он с сильным и грубым акцентом, ясно по-русски. Это возбуждает меня так, как, я знаю, не должно. Тем не менее, это так отличается от всего, что я знала до Виктора, от всего, чего я когда-либо ожидала. Не утонченный и не элегантный, как мужчины, с которыми я выросла. Мой муж, жестокий и неотесанный, лидер Братвы, их Пахан, их Уссурийский Медведь. Мужчина, которого нужно уважать и бояться, иначе он съест тебя живьем и насладится этим. Мужчина, которого я хочу, именно из-за его грубости, из-за того, как он пугает меня и возбуждает одновременно, из-за того, что он одновременно жесток и нежен.

Виктор проводит чем-то по моей заднице, затем другой рукой, чем-то прохладным и мягким, и я поворачиваюсь посмотреть. Он поднимает инструмент, и я тихо ахаю. Это кожаный флоггер, хвосты длинные и мягкие на вид, но я могу только представить, что они не будут мягкими, когда он ударит им по моей коже. Меня снова пробирает дрожь, и Виктор улыбается.

— Это будет в новинку для тебя, принцесса. Но помни, ты согласилась позволить мне делать то, что я хочу. — Он касается моей руки. — Подними это и держи свою прелестную задницу обнаженной для меня, или я накажу тебя дважды.

Я киваю, тяжело сглатываю, пробуя себя на вкус. Он проводит рукой по моей пояснице, надавливая вниз.

— Раздвинь эту задницу для меня, принцесса. Покажи мне, как сильно ты хочешь, чтобы тебя научили. Насколько сильно ты хочешь, чтобы я наказал тебя за то, что ты разговаривала со мной так, как раньше? За дерзость. Покажи мне, как ты хочешь подчиниться.

Меня почти трясет от желания, и я чувствую, какая я влажная, мои бедра липкие от этого, когда я повинуюсь, выгибая спину, чтобы я знала, что он может видеть все это, мою голую задницу, края моей розовой, набухшей киски, сочащейся от потребности в нем. Мои пальцы сжимают шелк моей комбинации. Я чувствую, как они слегка дрожат, когда Виктор заходит мне за спину, прохладный воздух обдувает мою задницу, когда он опускает флоггер, и мягкие кожаные фалды щелкают по моей коже, ударяясь о левую ягодицу.

Я ахаю, резкий треск обжигает, когда он опускает его снова, на этот раз с другой стороны. Он хлещет меня с непринужденной эффективностью, хвосты ударяют по каждой стороне моей задницы и спускаются к ее изгибу, задевая верхнюю часть моих бедер, снова и снова, пока я чувствую, как жар разливается по моей коже. Сначала это была просто боль, просто покалывание, которое с каждым ударом становилось ярким, острым и все болезненнее, распространяясь вниз по моим бедрам. Но по мере того, как это продолжается, я чувствую, что это начинает превращаться в удовольствие, этот жар согревает мою кожу, превращается в сияние, от которого моя спина выгибается дугой, а бедра раздвигаются шире.

— Вот так, принцесса, — рычит Виктор, делая паузу, чтобы снова провести флоггером по моей краснеющей плоти. — Раздвинь эту великолепную задницу для меня. Ты хочешь этого, не так ли, малышка? — Его голос заставляет меня дрожать от желания, грубый и полный неизбежной потребности, которая только усиливает мою собственную. Я могу сказать, насколько он возбужден, и внезапно понимаю, что для него это тоже упражнение в самоконтроле, растягивающее наказание, когда он заставляет себя ждать, чтобы взять меня, упиваясь собственным удовольствием. — Еще, — бормочет он, проводя флоггером по моей коже. — Да, ты можешь взять больше. Не так ли, моя принцесса?

На этот раз он говорит это по-английски, и я киваю, мои пальцы вцепляются в одеяло, когда я чувствую, как сжимаюсь, моя мокрая киска ноет, нуждаясь в наполнении. Нуждаясь в том, чтобы быть заполненной им.

Но я не готова умолять. Не совсем еще.

Виктор начинает снова, флоггер ударяет меня по заднице в ритмичном ритме, который, я знаю, оставит следы завтра, часть меня испытывает горячий трепет при этой мысли, что я не смогу сидеть, двигаться или делать что-либо в течение дня или двух, не чувствуя напоминания о его наказании и обо всем, что последует. Я чувствую, как нарастает мое возбуждение, мое сердце бешено колотится в груди, и я хватаюсь за кровать, задыхаясь, когда чувствую, что соскальзываю в то место, где мне почти кажется, что я парю.

— Ты пока не можешь кончить, принцесса, — бормочет Виктор. Еще один трепет пронзает меня, понимая, что он может видеть, как близко я к краю, что он достаточно созвучен моему телу, чтобы знать, что я чувствую первые толчки, пробегающие по мне, угрожающие опрокинуть меня в содрогающийся оргазм. — Нет, пока я не скажу.

Я стону от этого, прижимаясь лицом к пуховому одеялу, когда чувствую, что снова сжимаюсь, жажду удовлетворения, которого нет, трения, которого я не могу получить. Я даже не могу прижаться к кровати, он расположил меня таким образом, что я не могу дотянуться до нее, и я знаю, что это нарочно.

— Ты готова к большему, малышка? — Спрашивает он. Я киваю, затаив дыхание, задаваясь вопросом, о чем он говорит. Я никогда раньше не слышала, чтобы он называл меня так, и то, как он произносит это, звучит почти нежно, без едкого сарказма, который я слышу, когда он называет меня принцессой. Это кажется более милым, как настоящее ласкательное имя.

Мне это не должно нравиться. Я должна сопротивляться всему, что кажется любовью или нежностью между нами, что могло бы сблизить нас вместо того, чтобы сохранять дистанцию, на которой, я знаю, я должна настаивать, но в этот момент это посылает через меня прилив удовольствия, моя грудь сжимается при звуке его голоса, шепчущего ласковое имя, ласкающего меня.

Я снова слышу свист флоггера, но на этот раз он попадает не по моей заднице. Виктор поднимает его между моих ног, хвостики ударяют меня сразу по нескольким местам, внутренней поверхности бедер, мягким складкам моей киски, почти задевая мой клитор. Я почти кричу от смешанной боли и удовольствия, одеяло приглушает звуки, когда Виктор снова взмахивает им.

— Раздвинь ноги, принцесса, — приказывает он. — Шире. Дай мне посмотреть, насколько ты возбуждена для меня, на твой набухший клитор. Вот так, красивая, — стонет он, и флоггер снова замахивается.

На этот раз он приземляется прямо на мою киску, едва задевая внутреннюю поверхность бедер, когда шлепает по моим пухлым, намокшим внешним складкам, поднимаясь вверх, чтобы ударить по моему клитору. На этот раз я действительно кричу, несмотря на трусики во рту, утыкаясь лицом в одеяло и впиваясь пальцами в кровать. Дрожь во всем теле пробегает по мне, каждый мускул чувствителен, который я напрягаю, чтобы не кончить.

— Нет, принцесса, — приказывает Виктор. — Я хочу услышать твое удовольствие и твою боль. Не отказывай мне в том, чего я хочу, или твое наказание будет длиться гораздо дольше, прежде чем я позволю тебе освободиться. — Затем он наклоняется, поворачивает мою голову в сторону, берет шелк у меня во рту и выдергивает его, не оставляя ничего, что могло бы приглушить звуки.

О боже. Я больше не могу держаться. Я дрожу от желания, мое тело сотрясается от усилий, мое возбуждение скользит по внутренней стороне бедер, истекая от потребности кончить.

— Кто-нибудь услышит, — шепчу я, мой голос дрожит, щеки пылают от смущения при этой мысли. Здесь целый штат прислуги, не говоря уже о всех, кого мы знаем, которые живут с нами этажом ниже. Любой из них может слышать…

— Мне все равно, — хрипло говорит Виктор. — Пусть они слышат. Что важно, так это то, что я хочу это услышать, малышка. Твои крики, твои стоны, твои вопли удовольствия. — Его рука гладит изгиб моей задницы, спускается по бедру, так дразняще близко к тому месту, где мне это нужно. — Мало что возбуждает меня так, как звуки, которые ты издаешь, когда я наказываю тебя, принцесса. — Он сжимает в горсти мою задницу, плоть покалывает в его хватке. — За исключением, возможно, звуков, которые ты издаешь, когда кончаешь.

Черт. Его глубокий, рычащий голос с сильным акцентом вызывает во мне трепет удовольствия, который почти сводит меня с ума. Я не знаю, как я могу больше терпеть, сколько еще я смогу продержаться, прежде чем развалюсь на части, независимо от того, даст он мне разрешение или нет. Когда он отступает, и я знаю, что будет дальше, я прерывисто вздыхаю, говоря себе, что смогу продержаться еще немного. Я могу удержаться от оргазма еще всего несколько секунд. Конечно, он позволит это, если я доставлю ему удовольствие. И я знаю, что это доставляет ему удовольствие.

На этот раз я не заглушаю свой крик, когда флоггер ударяет меня между бедер. Хвостики щелкают по моему клитору, жгучее удовольствие разливается между моих бедер, и я слышу стон удовольствия Виктора, когда он снова взмахивает им, и моя спина выгибается, с моих губ срывается еще один крик.

— Пожалуйста! — Я задыхаюсь, чувствуя, что не могу вынести этого ни секундой дольше. — Пожалуйста, Виктор, я больше не могу…

— Чего больше не можешь? — Он натягивает фалды на мою задницу, и я чувствую, что они мокрые от моей киски, кожа намокла от того, насколько я возбуждена. — Скажи мне, малышка, что тебе нужно?

— Я…о, Виктор, пожалуйста…

— Скажи это. — Его голос глубокий и угрожающий. — Скажи это, или я буду хлестать твою киску до тех пор, пока ты не сможешь остановиться, принцесса, а затем я накажу тебя за то, что ты кончила без разрешения. Пройдет много времени, прежде чем ты получишь удовольствие от моего члена, если ты вообще его заслужишь, если только ты не будешь умолять так, как, я знаю, ты можешь.

О боже. В этот момент ничто не звучит хуже, чем пустой оргазм без его прикосновений ко мне, за которым следует отказ во всем остальном. Мне нужно кончить, но больше всего на свете мне нужно кончить с ним, наполняющим меня, с трением о мой клитор и его толстым членом, толкающимся в меня, и я готова сказать все, что он хочет, если я могу это получить. Кроме того, разве я не пришла сюда сегодня вечером с намерением изучить это до конца?

— Мне нужно кончить, — шепчу я, задыхаясь. — Мне это так нужно, пожалуйста, заставь меня кончить, Виктор, пожалуйста, позволь мне, мне это нужно…

Я задыхаюсь, слова перекрывают друг друга, и я почти рыдаю от облегчения, когда слышу, как флоггер падает на пол.

— Хорошо, малышка, — грубо напевает Виктор. — Я дам тебе то, что тебе нужно. Я заставлю эту киску кончить для меня…

— Да, о боже, да, пожалуйста… — Я прижимаюсь лбом к одеялу, еще одна дрожь пробегает по мне, когда я чувствую, как мое тело сильно сжимается, жаждущее его члена. Я ожидаю услышать звук его молнии, почувствовать, как его набухший кончик прижимается ко мне, и это предвкушение больше, чем я могу вынести. Но, к моему полному шоку, это совсем не то, что происходит.

Я задыхаюсь, когда Виктор опускается на колени позади меня, его руки сжимают покрасневшую, покалывающую спинку моих бедер, когда он наклоняется вперед, вдыхая.

— Блядь, ты такая влажная, принцесса, — стонет он. — Такая влажная для моего члена. Но не сейчас. Ты так хорошо приняла свое наказание, что, думаю, сначала я заставлю тебя кончить вот так.

И затем, когда он опускается на колени позади меня, я чувствую, как его горячий язык скользит по моему клитору.

— Виктор! — Я выкрикиваю его имя, вздох потрясенного удовольствия срывается с моих губ, когда я выгибаюсь назад, его рот прижимается к набухшим складкам моей киски, когда он проводит языком от моего клитора к входу, кончик его языка на мгновение погружается внутрь, поглощая мое возбуждение, а затем возвращается к моему клитору, где я пульсирую для него, отчаянно нуждаясь в его прикосновениях.

Я забываю о любых мыслях о смущении или сдерживании. Я забываю обо всем этом, лишь удовольствие, которое дарит мне Виктор, растекающиеся по моему телу, когда я выгибаюсь назад, терзаясь о его лицо, отчаянно желая большего от его горячего, влажного, ласкающего языка на моем клиторе, подводящего меня к кульминации, в которой я так сильно нуждаюсь. Это так приятно, его руки сжимают мои бедра, притягивая меня обратно к своему лицу, пока он пожирает меня. Я никогда не представляла, что мужчина может есть меня вот так, голодно и страстно, как будто вкус, аромат и звуки меня, моего удовольствия управляют его собственным.

— О боже, Виктор! — Я кричу, чувствуя, как напрягается мое тело, тугой узел удовольствия глубоко внутри меня начинает развязываться, мои бедра дрожат, когда он сжимает их, раздвигая мои ноги, его язык ласкает мой клитор, когда я брыкаюсь ему в лицо. — Черт возьми, я иду, Виктор!

Я громко стону, издаю долгий, беспомощный звук чистого удовольствия, который заканчивается звуком, почти воплем, когда я жестко кончаю на его язык, прижимаясь к нему, и мое возбуждение изливается на его язык. Я знаю, что его лицо, должно быть, пропитано им, но он только крепче прижимается ко мне своим ртом, облизывая меня быстрыми-длинными движениями, которые, как он знает, сводят меня с ума, доводя до оргазма, когда я извиваюсь на кровати. И затем, как только кульминация начинает замедляться, он резко встает, и я слышу звук, с которым он быстро расстегивает ремень и расстегивает молнию, осознание того, что он собирается сделать, вызывает во мне еще одну волну удовольствия. Его рука лежит на моем бедре, удерживая меня, его пальцы прижаты к моей коже, когда он вытаскивает свой член, и у меня есть всего мгновение, чтобы ощутить густой, набухший жар его головки, вдавливающейся в мои складки, прежде чем он толкается вперед, заполняя меня одним жестким движением, которое погружает его по самую рукоять.

— Блядь! — Громко ругается Виктор, хватая мои бедра обеими руками и снова врезаясь в меня. — Черт возьми, принцесса, эта гребаная киска… — рычит он, толкаясь сильно и быстро, в то время как я сжимаюсь вокруг него, все еще трепеща от толчков моего оргазма. — Такая тугая, такая влажная, черт, ты так хороша. — Он делает глубокий, прерывистый вдох, слегка замедляя свои толчки, пока его бедра покачиваются напротив меня. — То, как ты сжимаешь меня, когда кончаешь, малышка, так чертовски хорошо.

Он нажимает рукой между моими лопатками, вдавливая меня в матрас, удерживая меня там, пока он берет меня длинными, жесткими движениями, которые заполняют меня полностью с каждым толчком, посылая толчки удовольствия по моему телу. Это так приятно, как ничто другое, с чем я когда-либо сталкивалась. Виктор знает, как играть на моем теле, как на прекрасном инструменте, как трогать и ласкать, целовать и вылизывать, наказывать и трахать меня, пока я не закричу от удовольствия, как заставить меня хотеть отдать ему все, независимо от того, насколько неправильно я это чувствую. Он делает это сейчас, заставляя меня усомниться в моем намерении сделать это только на одну ночь, подумать о том, как мы могли бы сделать это снова, о причинах, которыми я могла бы поделиться с ним. Этого достаточно, чтобы мне почти захотелось, чтобы он поторопился и пришел, чтобы мы могли закончить, чтобы я могла оставить это позади, пока не потеряла решимость. Я чувствую, что он близко, его бедра дергаются, когда он входит в меня, трахая меня так тщательно, как я и предполагала, что он это сделает.

Но затем, внезапно, он замедляется, стон срывается с его губ, когда его руки скользят вниз по моим бокам, к талии, и я слышу, как он стонет.

— Черт, я близко. — Он толкается еще раз, вытаскивая свой член из меня дюйм за дюймом в медленном скольжении, которое заставляет меня вскрикнуть, а затем вонзается в меня на всю длину. — Я мог бы затопить твою сладкую киску своей спермой прямо сейчас…

— О боже, Виктор… — стону я в одеяло, чувствуя, как дергаюсь и содрогаюсь от его слов, тоже на грани очередного оргазма.

— Нет, — шепчет он. — Я хочу большего.

Еще? Что он имеет в виду под "больше"? На минуту мне кажется, что он собирается трахнуть меня в задницу, и это вызывает во мне прилив адреналина. Мне не нравится ощущение его в моей заднице, но чувство полной покорности возбуждает меня, и я знаю, что он может заставить меня кончить снова. Он уже доводил меня до оргазма своим членом в моей заднице раньше, и я знаю, что он сделал бы это снова, если бы захотел сегодня вечером. И это последняя ночь, когда я намерена позволить ему выйти сухим из воды, если он этого хочет.

Виктор выходит, и внезапное ощущение пустоты, которое он оставляет после себя, заставляет меня беспомощно застонать, моя задница выгибается вверх, желая, чтобы он снова был внутри меня. Он хватает меня за талию и прежде, чем я понимаю, что происходит, он переворачивает меня на спину. У меня есть всего мгновение, чтобы вздрогнуть от ощущения, как вышитое пуховое одеяло царапает свежие рубцы на моей заднице и бедрах, когда он толкает меня назад, прежде чем схватить за икры, раздвигая мои ноги, когда он перемещает меня так, что моя задница оказывается на самом краю кровати.

Он выглядит таким красивым, что я едва могу это выносить. Его темные волосы взъерошены, голубые глаза сияют на точеном лице, напряженном от удовольствия. Я вижу, как мускулы его рук напрягаются под рубашкой, его брюки расстегнуты, чтобы показать твердую, пульсирующую длину его члена, торчащего из v-образного выреза ширинки. У меня возникает внезапное, отчаянное желание видеть его всего в эту единственную ночь, когда я позволяю себе наслаждаться своим мужем так, как мне заблагорассудится.

Он на грани того, чтобы снова войти в меня, его член нависает над моей мокрой, ноющей киской. Я подталкиваю себя руками, с хрустом садясь, когда тянусь к его рубашке.

— Что… — Виктор смотрит на меня сверху вниз, на его лице удивление и даже проблеск раздражения из-за того, что его прервали, но я игнорирую это.

— Я тоже кое-чего хочу, — бормочу я, поднимая на него глаза и встречая его яркий, похотливый взгляд впервые с тех пор, как мы начали это сегодня вечером. — Я хочу тебя видеть.

Трудно расстегнуть пуговицы на его рубашке. Мои пальцы дрожат, но мне удается высвободить их, стягивая рубашку с его плеч, так что рубашка падает на пол и оставляет обнаженными все его мускулистые руки и грудь, вплоть до твердой плоскости живота, темные волосы там, от которых у меня текут слюнки, спускаются к члену, который почти угрожающе направлен туда, где я в нем больше всего нуждаюсь. Это более эротично, чем то, что он полностью обнажен, просто без рубашки и с расстегнутыми штанами, чтобы показать свой пульсирующий член. Я смотрю на него снизу вверх, когда наклоняюсь, обхватывая рукой его скользкую от моего возбуждения длину, чтобы погладить его, долго и медленно.

Виктор стонет, откидывая голову назад, когда я крепче сжимаю его член, и когда он снова смотрит на меня сверху вниз, в его глазах появляется озорной блеск.

— О, так ты тоже хочешь подразнить меня, жена? Возможно, ты уже забыла, кто здесь главный.

Я бесстрашно встречаю его пристальный взгляд, мой рот кривится в улыбке, которую трудно сдержать, когда я сжимаю его член, моя ладонь потирает скользкий кончик и заставляет его с шипением втягивать воздух.

— Тогда напомни мне, муж.

Виктор толкает меня назад, положив одну руку мне на грудь, расположенную между моими грудями, когда он нависает надо мной, его член толкается между моих раздвинутых бедер. Мои ноги без раздумий обвиваются вокруг его бедер, моя спина выгибается, когда он жестко входит в меня, и я вскрикиваю, его член погружается до самой рукоятки, когда он наклоняется вперед.

— Ты сейчас чересчур разодета, — бормочет он. — И я тоже хочу тебя видеть.

Я ожидаю, что он снимет с меня сорочку, стянет ее вверх по телу и через голову, но вместо этого он хватает ее за кружевной вырез, и я ахаю.

— Виктор…

Он не говорит ни слова, только сжимает комбинацию обеими руками, и пока я смотрю на него сверху вниз, он дергается в противоположных направлениях, его бедра качаются вперед, погружая свой член в меня, когда он разрывает одежду на части. Шелк раскрывается с влажным звуком рвущейся ткани вплоть до моего живота, ткань сползает вбок, обнажая мою грудь, мои соски твердеют под горячим взглядом Виктора. Его руки немедленно ложатся на мои груди, сжимая их, когда он длинными, размеренными движениями вводит и выводит из меня свой член, так что я чувствую каждый дюйм его тела.

— Да… это то, чего я хотел, — бормочет он. — Я хотел посмотреть на тебя, принцесса, увидеть мою прекрасную жену, когда я трахаю тебя. Твои груди… — Его рука скользит по ним, ладонь потирает мои соски, спускается к животу. — Твое тело… твое лицо. — Его ладонь поднимается, обхватывая мою щеку, и я издаю тихий звук, что-то среднее между стоном и криком.

Я так сильно беспокоилась о том, что Виктор не найдет меня красивой, с рубцами и шрамами такой, какая я есть. Я выбрала нижнее белье сегодня вечером с учетом этого, прикрыв худшие отметины на груди и животе, предполагая, что он не будет слишком сильно обращать внимание на те, что у меня на бедрах. Но ему все равно. Он прикасается ко мне, как к бесценному произведению искусства, поглаживая мои груди и живот, талию и бедра, его руки сжимают то, что осталось от шелка, когда он снова погружает свой член в меня и удерживается там, покачиваясь напротив меня, пока он разрывает его до конца, так что меня ничего не прикрывает, ничего, кроме моего тела, лежащего обнаженным в луже темно-красного шелка, извивающегося под ним, когда он доставляет мне удовольствие своим членом.

— Такая красивая, — бормочет он. — Моя красивая малышка.

Внезапная нежность в его голосе вызывает дрожь по моему телу, покалывание искрами пробегает по моей коже, его руки скользят вверх по моим бедрам, чтобы схватить мои икры и развести мои ноги в стороны, закидывая их себе на плечи, когда он входит в меня снова и снова.

— Кончи на меня снова, малышка, — бормочет он, его рука проникает мне между ног, раздвигая мои складки, чтобы он мог поиграть с моим клитором. — Смотри, как я трахаю тебя, и кончай на меня.

Раздвинувшись так, как я есть, я вижу это, как его огромный член снова и снова раздвигает меня, мощно толкаясь в меня, когда он перекатывает мой клитор между пальцами, подводя меня к самому краю кульминации. Другой рукой он сжимает мою икру, и я чувствую, как его взгляд жарко скользит по моему телу, пожирая меня глазами так же, как он делал это своим ртом ранее, подталкивая меня к очередному оргазму.

— Виктор! — Я выкрикиваю его имя, когда оно обрушивается на меня, ощущение его члена, заполняющего меня, и его пальцев на моем клиторе слишком сильное. Я никогда не видела ничего более эротичного, чем мой великолепный муж между моих бедер, трахающий меня до очередного оргазма и напевающий мне что-то по-русски. Стыд, который я испытываю из-за того, что это так возбуждает меня, из-за того, как мое тело так легко откликается на него, преодолевается бесконечным, ослепляющим удовольствием, которое охватывает меня. Это выгибает мою спину и заставляет меня вцепиться в одеяло, моя голова откидывается назад, когда я кричу, постанывая и выдыхая его имя. Я чувствую, как он вздрагивает и пульсирует внутри меня, его бедра дергаются, когда он внезапно отпускает мою ногу. Он убирает руку между моих бедер, его тело подается вперед, когда он хватает мое лицо в ладонях, и его рот обрушивается на мой в обжигающем поцелуе, он содрогается рядом со мной, поглощая мои крики, когда я выгибаюсь ему навстречу, ощущение плоти к плоти только усиливает то, что осталось от моего оргазма.

— Я собираюсь кончить, — стонет он в мои губы. — Блядь малышка, Катерина, блядь, малышка моя красивая…блядь…

Слова путаются, переходя в еще один стон, когда он снова крепко целует меня, его мускулистое тело прижимается к моему, и я чувствую, как он пульсирует внутри меня. Я чувствую это, когда он кончает, горячий и густой, заполняющий меня, когда он снова толкается, его бедра сильно раскачиваются напротив меня, пока он извергается. Кажется, что это длится вечно, мои ноги обвиваются вокруг его бедер, когда он целует меня, его язык переплетается с моим, когда он втирает в меня свой член так глубоко, как только может, пульсируя, его сперма наполняет меня, пока я не чувствую, как она уже вытекает из меня вокруг его ствола, липкая на моей коже.

Он удерживает себя там, когда я перестаю дрожать вокруг него, когда его член начинает смягчаться, а его губы все еще касаются моих. Я ерзаю под ним, чувствуя, как он обмякает, но он снова целует меня, его рука скользит вниз между моих бедер, где был его член, и прикрывает мой вход.

— Я хочу, чтобы моя сперма была внутри тебя, малышка, — бормочет он, продолжая целовать меня, его язык скользит по моей нижней губе. Я чувствую, как его пальцы прижимаются к моему входу, выталкивая сперму, которая угрожает вытечь из меня. — Я хочу сделать тебе ребенка, принцесса, нашего маленького принца.

— Я… — Я смотрю на него, тяжело сглатывая. — Я не знаю…

— К черту то, что сказал врач, — рычит Виктор мне в губы, его пальцы все еще прижимаются к моему входу, толкаясь в меня, загоняя всю эту густую, горячую сперму глубже в меня. — Я хочу, чтобы каждая капля моей спермы вошла в тебя, пустив корни. Я хочу, чтобы ты наполнилась ею. — Я чувствую, как он уплотняется у моей ноги, даже когда он говорит это, его мягкий член набухает. Теперь его пальцы двигаются, почти трахая меня, тыльная сторона его ладони прижимается к моему клитору, и я тихо ахаю. — Малышка, это приятно, не так ли? — Он напевает это мне в губы, постанывая, когда чувствует, как я сжимаюсь вокруг его пальцев, удовольствие разливается по моей коже. — Так и есть. — Его рука движется против меня, терзая мой клитор, когда его пальцы начинают толкаться, извиваясь внутри меня, проталкиваясь глубже. — Кончи для меня снова, принцесса, со всей этой спермой глубоко внутри тебя. Да, блядь, ты такая чертовски тугая даже сейчас, да…. — Теперь он тверже, его член поднимается, когда он трахает меня пальцами до очередного оргазма, толкая их глубже, и моя киска сжимается, засасывая его и его сперму глубже, когда мои бедра выгибаются вверх, жадные до очередного оргазма.

Его оргазм должен был положить этому конец, но я не могу сказать ему остановиться. Я хочу большего, больше удовольствия, больше его внутри меня, больше. Это так приятно, и когда он сильнее надавливает на мой клитор, его рот захватывает мой, и он целует меня горячо и сильно, а я не могу сопротивляться.

Я вскрикиваю у его губ, мое тело мягкое, открытое и податливое для него, готовое ко всему удовольствию, которое он готов мне доставить. Я протягиваю руку, мои пальцы в его волосах, когда он заставляет меня кончить в очередной раз, и я еще сильнее притягиваю его рот к моему, мое тело перекатывается набок, чтобы прижаться к нему, когда я выгибаюсь под его рукой. Виктор рычит мне в губы, его член снова тверд, как камень, напротив моего бедра.

— Ты хочешь еще, принцесса? — Он прикусывает мою нижнюю губу, вытаскивая из меня свои пропитанные спермой пальцы, чтобы снова перевернуть меня на спину. — Тогда позволь мне наполнить тебя снова.

ВИКТОР

Катерина сводит меня с ума.

Последнее, чего я ожидал, когда поднялся сегодня вечером наверх, это увидеть свою жену в нижнем белье, стоящую на коленях на полу для моего удовольствия, готовую и желающую подчиниться мне. Я никогда бы этого не ожидал если серьезно, не от Катерины.

Я также не ожидал, что за этим последует, что она так полностью подчинится, примет флоггер и будет умолять меня позволить ей кончить. Ее сладкие мольбы почти уничтожили меня, но я хотел попробовать ее на вкус, поглотить ее киску и заставить ее кончить мне на лицо. Чтобы почувствовать, насколько полностью она может отдаться мне, когда решила позволить себе свое удовольствие.

Я не знаю, почему Катерина решила сдаться, почему она перестала бороться со мной. Но я не могу заставить себя беспокоиться. Моя жена на коленях по собственной воле, моя жена склонилась над кроватью для своего наказания, моя прекрасная Катерина раздвигает ноги и просит мой язык и мой член, это за гранью эротики. Это за гранью возбуждения. Это лучший гребаный секс, который у меня был в жизни, и он вызывает привыкание. Мысль о том, чтобы потерять ее сейчас, потерять все это, немыслима.

Я планировал взять ее сзади, кончить ей в задницу и полностью доминировать над ней, чтобы в полной мере воспользоваться ее готовностью подчиниться мне. Но где-то в середине этого, между тем, как она бесстыдно выплескивала свой оргазм мне на лицо, и удовольствием от того, что мой член погрузился в нее, я потерял свой гребаный разум. Это единственное объяснение тому, как я ее называл, тому, как я чувствовал, что мне нужно видеть ее обнаженное тело и ее лицо, смотрящее на меня, когда я трахал ее, больше, чем гребанный кислород. Мне нужно было видеть ее глаза, остекленевшие от удовольствия и отчаянно нуждающиеся во мне, нужно было, чтобы она была обнажена, целовать ее и поглощать каждой частичкой себя, когда я трахал ее, а когда я кончил в нее, единственное, о чем я думал, был возможный результат того, что моя сперма затопит ее.

Катерина, беременна. Привязана ко мне, безвозвратно, навсегда. Моя. Моя блядь малышка.

Этого было недостаточно, чтобы удержать первую жену со мной, но я знаю, этого было бы достаточно, чтобы удержать Катерину. Даже мои собственные дети, те, которые не принадлежат ей по крови, являются частью того, что удерживало ее от бегства так долго. Я знаю это.

Наш ребенок сделал бы ее моей навсегда.

Мне показалось, что мной овладело что-то первобытное, что-то жестокое и неоспоримое. Я никогда не делал ничего подобного тому, что я делал с ней, удерживая свою сперму внутри нее, доводя ее пальцами до очередного оргазма, когда я проталкивал ее глубже внутрь нее, и я никогда не был возбужден этим. Для меня входить в женщину всегда было физическим удовольствием, а не психологическим. Но внезапно мысль о том, чтобы наполнить Катерину еще больше, затопить ее своей спермой до тех пор, пока она не сможет удержать больше ни капли, показалась мне возбуждающей самым глубоким, первобытным, собственническим образом. Моя. Моя, моя, моя. Эта мысль крутилась у меня в голове, когда я довел ее до очередного оргазма, ее возбуждения и моей спермы, покрывающей мои пальцы, когда я засовывал их в нее, и я внезапно снова стал твердым, как скала, почти до боли. И когда она выгнулась мне навстречу, терзая мою ладонь своим наслаждением, я не мог дышать от того, как сильно я хочу ее. Потому что она хочет меня. Несмотря на все ее попытки отказать нам обоим, отвергнуть меня, бороться со мной и притворяться, что она презирает меня, сегодня вечером все это ушло в небытие. Желание на ее лице и написано каждой частью ее тела, такое же обнаженное, как и она сама.

Я должен трахнуть ее снова.

Наполнять ее, отмечать ее, пока она не пропитается мной настолько, что никогда больше не освободится от меня.

— Ты хочешь большего, принцесса? — Спрашиваю я, покусывая ее нижнюю губу, когда она сжимает мои пальцы, наслаждаясь вкусом ее рта. Я вытаскиваю из нее свои пальцы, пропитанные нашей совместной спермой, и, перекатывая ее на спину, смотрю на нее сверху вниз, раскрасневшуюся, растрепанную и более красивую, чем я когда-либо видел ее. — Тогда позволь мне наполнить тебя снова.

Она ахает, глядя на меня, и я пользуюсь этой возможностью, чтобы засунуть пальцы ей в рот, скользя ими по ее языку, чтобы она могла попробовать на них себя и меня. Когда ее губы смыкаются вокруг них, напрягаясь, и ее язык слизывает нас с нее, я думаю, что могу сойти с ума от похоти. Всю свою жизнь я гордился своим самообладанием. В мире, полном грубиянов и жестоких мужчин, мужчин, движимых своими желаниями, насилием, похотью и яростью, я пытался быть человеком, который придерживается кодекса. Это не тот кодекс, который понятен всем, возможно, даже не тот, который является моральным, но, тем не менее, я за него цеплялся. Я отказывался пытать мужчин ради мести или удовольствия, убивать из чего угодно, кроме необходимости, трахать женщин, которые этого не хотели. Я никогда не изменял жене. Я взял за правило приходить домой каждую ночь, любить свою семью, править с уважением, когда это возможно, и бояться только тогда, когда это необходимо. Если я зол, каждый, кто знает имя Виктор Андреев, знает, что я милосерден до тех пор, пока это не так, и тогда никакая просьба или сделка не сможет вас спасти.

Я Пахан, Медведь, правитель своей территории, и это имя шепчут по всей России. И теперь один мужчина угрожает все это отнять, а одна женщина заставляет меня чувствовать, что я потерял всякий самоконтроль, который у меня когда-либо был. Всю свою жизнь я верил, что этот кодекс может стереть некоторые грехи, которые, я знаю, совершил, что он может уравновесить чаши весов. Но Катерина говорит мне, что этого недостаточно. Так же, как я требую ее подчинения мне, она требует кое-чего другого.

Она требует, чтобы я изменился.

И прямо сейчас, глядя на нее сверху вниз, когда ее полные губы обхватывают мои пальцы, а ее темные, остекленевшие от удовольствия глаза впиваются в мои, когда ее ноги обхватывают мои бедра, притягивая меня к себе во второй раз, я не могу не задаться вопросом, как бы это выглядело. Если есть способ сохранить ее и себя тоже.

Ребенок. С Катей это не сработало, но моя Катерина сильнее. Я увидел ужас на ее лице, когда я рассказал ей, что сделала первая жена. Если я подарю ей ребенка, она останется. И однажды она увидит, что добро, которое я пытаюсь сделать, перевешивает грехи, которые она не может вынести.

Она увидит, хотя первая жена не смогла.

Ее вздох, когда я толкаюсь в нее, почти сводит меня с ума. Я вижу удовольствие, написанное на ее лице, в каждой линии ее напряженного тела, когда она встречает мои толчки, выгибаясь вверх. Ее руки вцепились в одеяло, ее груди трясутся, когда она обвивается вокруг меня, трахая меня так же сильно, как я трахаю ее. Я чувствую, какая она влажная, мой член блестит каждый раз, когда я выскальзываю из нее от ее возбуждения и моей спермы, и это заводит меня еще больше, делая меня тверже, чем я когда-либо был в своей жизни. Я хочу трахать ее всю ночь, брать ее снова и снова, пока мы оба не упадем без сил. Я не могу вспомнить, когда в последний раз я так сильно хотел женщину… возможно, никогда в жизни.

Катерина заставляет меня чувствовать то, чего я никогда не чувствовал, хотеть того, чего я никогда не хотел. Вещи, которые должны быть недоступны для такого мужчины, как я, нереальны. Такие мужчины, как я, не женятся по любви. Мы не ищем женщин в качестве наших партнеров. Мы ищем красивых женщин, гибких женщин, женщин, которые могут вынашивать наших детей и растить их, женщин, которые могут вести хозяйство и ходить на приемы на наших руках и вызывать зависть других мужчин. Я верил, что Катерина обладает всеми этими качествами, когда женился на ней. И она обладает всеми этими качествами… за исключением гибкости.

Но она также и гораздо больше всего этого.

Она сильная, умная, храбрая и упорствующая. Она из тех женщин, которые сами по себе могли бы составить серьезную конкуренцию такому мужчине, как я. Возможно, такой тип женщин встречается раз в жизни. Такой тип женщин, которых мужчины в моем мире изо всех сил пытаются подчинить. И правда в том, что я понятия не имею, как наладить жизнь с такой женщиной, как Катерина. Все, что я когда-либо делал, это пытался заставить ее подчиниться моей воле, и подчинить.

Но я не хочу ее терять.

Я хочу ее всю

Навсегда.

Я снова целую ее, горячо и яростно, вгоняя в нее свой член, желая, чтобы завтра ей было больно, вспоминая, как это ощущалось при каждом движении. Я хочу, чтобы она была отмечена внутри и снаружи, и, судя по тому, как она цепляется за меня, ее ногти впиваются в мои плечи, когда она целует меня в ответ, она хочет того же.

— О, боже, Виктор — она стонет мое имя напротив моего рта, ее тело напрягается в моих объятиях, когда я чувствую, что она снова на грани оргазма, и я чувствую, как моя собственная кульминация становится горячей и быстрой, быстрее, чем я когда-либо кончал во второй раз. Я чувствую, как она сжимается вокруг меня, ее голова откидывается назад, когда ее спина выгибается дугой, и я мог бы держаться за это, мог бы продлить это дольше, но притягательность удовольствия слишком велика, соблазн кончить с ней. Я хочу излиться в нее, когда она бьется в конвульсиях вокруг меня, и когда я чувствую, что она начинает содрогаться, я отпускаю это.

Такое чувство, что моя душа выходит через мой член, когда я вхожу в нее, поток спермы вырывается из меня, когда я жестко трахаю ее, вдавливая ее в одеяла, когда ее ногти впиваются мне в спину, мое имя срывается с ее губ, и она снова кончает. Мы оба потеряли счет ее кульминациям, и я слышу, как я бормочу что-то свое, слова срываются с моих губ, прежде чем я успеваю остановить их между поцелуями.

— Катерина…блядь. Любовь моя… — Я снова вонзаюсь в нее, дотягиваюсь до ее запястий и зажимаю их над ее головой, когда я терзаю своим ртом ее рот, прикусывая ее нижнюю губу, постанывая от удовольствия, когда я трахаю ее достаточно сильно, чтобы сломать ее, желая получить каждую каплю удовольствия, которое я могу выжать из этого момента между нами. — Люблю тебя. — Я слышу это снова, мой собственный голос произносит это прежде, чем я могу остановить себя, и когда ко мне возвращается здравый смысл, я благодарю бога, что она не говорит по-русски. Я дурак, что говорю такие вещи, даже в порыве удовольствия, но я не могу остановиться. Она заставляет меня чувствовать, что я бы бросил все на ветер ради еще одной такой ночи с ней.

Когда я выскальзываю из нее, на этот раз, я перекатываюсь на кровать, притягивая ее в свои объятия, и укладываю нас обоих на подушки. Мы вдвоем тяжело дышим, потные и измученные, и Катерина откидывается на стопку подушек на кровати, ее ресницы трепещут, пока она пытается отдышаться.

— Ты все еще выглядишь великолепно, — бормочу я, убирая прядь волос с ее лица. — Красивая малышка.

— Что это значит? — Тихо спрашивает Катерина, ее глаза все еще закрыты. — Ты сказал это, когда…

— Красивая. Прекрасная малышка. — Мои пальцы все еще перебирают ее густые темные волосы, ее обнаженное тело покоится в моих объятиях, и я задаюсь вопросом, сколько времени пройдет, прежде чем я смогу быть готов взять ее снова. Прошло много времени с тех пор, как я трахался более двух раз за одну ночь, но я уже чувствую, как во мне снова поднимается желание, просто от ощущения ее груди на моей груди и ее стройного тела в моих объятиях.

— О. — Катерина делает вдох, и мне интересно, собирается ли она спросить о другом, о том, что я сказал, когда кончил во второй раз.

Я готов солгать, потому что не собираюсь в этом признаваться. Но вместо этого, к моему удивлению, она отстраняется. Быстро, почти методично, она высвобождается из моих объятий и садится, двигаясь к краю кровати и дотягиваясь до порванной лужицы шелка на пуховом одеяле.

— Куда ты направляешься? — Спросил я. Я потягиваюсь, беря ее за руку. — Иди, полежи со мной немного, малышка.

— Я думаю, мне принцесса нравится больше. — Катерина пытается вырвать свой локоть, но я сжимаю его сильнее, внезапно раздраженный.

— Ты ненавидишь это прозвище. — Я хмуро смотрю на нее, чувствуя, как часть моего удовольствия от момента, который мы разделили, начинает ускользать. — Что случилось? Пойдем, ляг со мной. Может быть, через некоторое время…

— Мы не собираемся снова трахаться. — Катерина дергает рукой, на этот раз сильнее, вырывая ее из моей хватки. — Я хотела, чтобы мы сделали это только один раз. Я увлеклась, когда ты…

— Когда я ласкал тебя и заставил кончить снова? Да, я знаю, как быстро твое удовольствие заставляет тебя забыть, что ты хотела сделать. — Я слышу, как сарказм возвращается в мой голос, слышу, как я становлюсь холоднее. Я смягчился с ней сегодня вечером, позволил тому, как она отдалась мне, проникнуть мне под кожу. Но становится ясно, что она имела в виду нечто иное, чем я думал, и это меня злит. — Мне не нравится, когда меня обманывают, — говорю я ей низким и мрачным голосом. — Мне также не нравится, когда меня используют. Даже моей жене такое не сойдет с рук, так что, если ты хотела, чтобы сегодняшний вечер был чем-то иным, кроме удовольствия, принцесса, я предлагаю тебе…

— А, вот и он. — Катерина встает, все еще прекрасно обнаженная, но выражение ее лица такое же холодное, как у меня. — Виктор, которого я знаю, вернулся. Не тот, кто нашептывает мне нежности по-русски, а Медведь, который на мне женился.

Я свирепо смотрю на нее.

— Я снова отхлещу тебя по заднице, жена, если тебе еще не хватило…

— О, с меня хватит на сегодня, — говорит Катерина. — И на все последующие ночи.

— Если ты думаешь, что можешь сказать мне…

Катерина комкает шелк в кулаке, выражение ее лица тоже мрачнеет.

— Я думаю, что смогу, Виктор, — тихо говорит она. — Если только ты не хочешь, чтобы твоя семейная жизнь была несчастной, чего, я думаю, ты не хочешь. Ты женился на мне не из похоти или по любви. Ты женился на мне по двум причинам. Ты сам так сказали. Ты женился на мне, потому что тебе нужна была мать для твоих детей и сын, который станет наследником. — Она делает глубокий вдох. — Очень хорошо. Я сделаю то, ради чего ты женился на мне. Я буду заботиться об Анике и Елене и воспитывать их как своих собственных, и я подарю тебе еще одного ребенка, если смогу несмотря на то, что сказал доктор. Я буду трахаться с тобой, пока не подарю тебе сына, мы будем делать это естественным путем, так, как ты желаешь, но это последний раз, когда это будет интимно.

Я прищуриваюсь, глядя на нее.

— Что ты подразумеваешь под интимным, принцесса?

Катерина тяжело сглатывает, и мне кажется, я вижу, как дрожат ее руки, но она вызывающе вздергивает подбородок.

— Я имею в виду, что больше этого не будет. Я не подчинюсь этому, и если ты все равно это сделаешь, ты можешь забыть ту часть своего морального кодекса, где ты веришь, что не причиняешь вреда женщинам и не принуждаешь их, потому что ты будешь принуждать меня. Больше не будет наказаний, больше ты не будешь заставлять мое тело отвечать тебе против моей воли, больше никаких соблазнов. Больше не ложись спать, чтобы утешиться со мной, больше никаких ночей, подобных сегодняшней.

— О чем ты просишь, жена? — В моем тоне слышны опасные нотки, и я знаю, что она это слышит, но все равно бросается вперед.

— Я хочу свою собственную комнату, — твердо говорит она. — Я больше не буду спать рядом с тобой. Мы трахаемся, когда время месяца будет подходящим, я буду отслеживать это и делиться с тобой результатами, чтобы ты знал, что я не лгу. Мы трахаемся так быстро, как это необходимо, и ты не прикоснешься ко мне за пределами этого.

Я смеюсь. Я ничего не могу с этим поделать. Минуту назад я чувствовал себя на грани потери рассудка, готовым выбросить все прочь, пока я был погружен в нее ради чистого удовольствия от того, что, как я думал, мы делили. Сейчас Катерина говорит со мной так холодно, как я когда-либо обращался к ней, устанавливая для меня правила точно так же, как она пыталась делать в начале нашего брака.

— Я думаю, мы уже проходили это принцесса, — мрачно говорю я ей. — Что именно заставляет тебя думать, что я…

— Если ты вынудишь меня, — тихо говорит она, прерывая меня. — Или если ты не пойдешь на этот компромисс, тогда все получится так, как было с твоей первой женой. Сделка не будет нарушена, если наш брак не закончится моим отъездом и возвращением к Луке. Если я просто умру, не будет причин для войны. Никаких оправданий для разрыва контракта.

Я смотрю на нее в ужасе, когда до меня доходят ее слова. Я медленно сажусь, чувствуя, как все внутри меня становится холодным и темным. Я хотел дать ей презумпцию невиновности, поверить, что она хотела, чтобы все изменилось, но это угроза, с которой я не могу смириться.

— Ты бы так поступила с девочками? — Тихо спрашиваю ее. — Вот так отняла бы у них еще одну мать?

— Не используй их как оружие, — говорит Катерина, ее голос становится жестче. — Не делай этого, Виктор. Я не прошу многого. Я прошу тебя…

— Трахать свою жену так, как будто я дрочу. — Я фыркаю, свешиваю ноги с края кровати и тянусь за халатом. Катерина отшатывается, и я смеюсь.

— Не веди себя так, будто я принуждал тебя, принцесса. Ты умоляла о том, что я сделал с тобой сегодня вечером, и ты умоляла об этом раньше. В любом случае, что же было сегодня вечером, если не то, что ты хотела меня? Что ты имела в виду, говоря все это, если ты только собиралась…

— Я хотела узнать, на что это было бы похоже, — тихо говорит Катерина, избегая встречаться со мной взглядом. — Я хотела узнать, каково это, испытать такое удовольствие, всего один раз. Подчиниться тебе и прочувствовать все это, как бы далеко это ни зашло. Всего один раз, прежде чем я…

— Прежде чем ты меня бросишь? — Я свирепо смотрю на нее. — Я хотел быть другим для тебя, Катерина, мягче…

— Ты не можешь сделать то, что мне нужно от тебя.

Я качаю головой, закатываю глаза и отворачиваюсь.

— Опять это. Мы говорили об этом…

— Да, опять это! — Катерина перемещается так, что снова оказывается в поле моего зрения, ее руки скрещены на груди. Кажется, она забыла, что она голая. Что-то в ее свирепости, когда она стоит там совершенно обнаженная, ее бедра все еще блестят от моей спермы, настолько эротично, что я почти забываю, что злюсь на нее. — Я говорила с Сашей…

— Да, я знаю. Мы обсуждали это. И мы также обсудили мои причины…

— Тебе просто никогда не следовало забирать ее. Или любую из них. Ты лишил их выбора…

— Какого? — Я поворачиваюсь к ней, мой голос повышается от разочарования, когда я сталкиваюсь лицом к лицу со своей красивой, упрямой, приводящей в бешенство женой. — Жить в сточной канаве, выброшенными людьми, которые покончили с ними, как только они вышли из системы? Голодать? Становиться шлюхами за самую низкую цену, просто чтобы выжить? Выходить замуж от отчаяния за мужчин, которые будут причинять им боль, избивать их, красть их красоту и молодость? Подвергаться изнасилованию, ограблению и обращению как с мусором? Ты знаешь, что происходит с детьми в этих приютах, Катерина? Ты знаешь, что происходит с ними после того, как они вырастают и уезжают? — Я с отвращением качаю головой. — Ты не знаешь, потому что ты избалованный, эгоистичный ребенок, который жил с серебряной ложкой во рту с того момента, как ты с визгом вырвалась из чрева своей матери…

— Саша была в шоке! — Катерина теперь тоже кричит, делая шаг вперед, затем еще один, пока не оказывается так близко, что почти кричит мне в лицо, ее темные глаза полны ярости и страсти. — И с ней бы ничего не случилось, если бы ты не забрал ее и не привез сюда к этому ужасному мужчине…

— Я убил его! — Я смотрю на нее, моя собственная ярость соответствует ее. — Одного из моих людей. В качестве наказания я выстрелил ему в голову на глазах у всех. Я отомстил за нее…

— Этого бы никогда не случилось, если бы она не была на том складе. — Катерина не отступает ни на дюйм. — Может быть, это случалось и с другими девушками, а ты этого не знаешь. По крайней мере, с некоторыми из них это определенно происходит после того, как ты их продаешь. Я гарантирую, что не все они отправляются к своим новым хозяевам и сдаются с радостью, как послушные собаки. Ты привез Сашу сюда, и ты несешь ответственность за то, что с ней случилось с того момента, как твои люди похитили ее…

— Я знаю. — Я твердо выдерживаю ее взгляд. — Катерина, мне нелегко убивать мужчин. Меня боятся не потому, что я жесток, как другие в моем мире, независимо от того, что ты, возможно, слышала. Меня боятся, потому что я безжалостен, когда меня предают или переходят дорогу. Я убил очень мало людей в своей жизни, и я надеюсь, что так будет и впредь. Но я убил его без колебаний.

— Потому что он украл у тебя. — В голосе Катерины слышится насмешка. — Как будто он украл деньги или какую-то другую собственность…

— Да, потому что он украл у меня. Но также и потому, что он украл у нее, а он не имел права делать ни того, ни другого.

Слова тяжело повисают в воздухе между нами. Катерина долго смотрит на меня, ее лицо внезапно становится печальным и усталым.

— Ты тоже, — тихо говорит она. — И у тебя тоже не было никакого права.

— Катерина…

— Остановись. — Она поднимает руку. — Просто остановись, Виктор. Я не могу быть той женой, которую ты хочешь, пока ты не изменишься так, как я теперь вижу, что ты не можешь. Я сделаю то, о чем ты договаривался. Но близость, наказания, удовольствие, то, что мы делали вместе… я не торговалась за это. И если я скажу Луке, он не воспримет это легкомысленно. Особенно теперь, когда я сказала тебе нет. Больше не буду. Ты трахаешь меня, пока я не подарю тебе сына, только когда это необходимо. Или…

— Или ты выбираешь легкий выход. — Я свирепо смотрю на нее. — Выход труса.

— Или я воспользуюсь единственным выходом, который ты мне оставил. Точно так же, как это сделала твоя первая Катя.

Что-то обрывается внутри меня при этом, что-то хрупкое и болезненное. Я хватаю ее за руку, хватаю другой халат и набрасываю его ей на плечи так, что он обволакивает ее, прикрывая большую часть ее наготы. Она пытается отстраниться, но я не уступаю ни на дюйм, мои пальцы погружаются в ее плоть, когда я тащу ее к двери.

— Виктор!

Я не отвечаю. Я не смотрю на нее. Я веду ее по коридору, к одной из пустых гостевых комнат дальше, и толкаю дверь, толкая ее внутрь. Она пошатывается, когда я отпускаю ее, ее руки обвиваются вокруг талии, когда она прижимает к себе халат, ее лицо внезапно бледнеет и пугается.

— Не смотри на меня так, — огрызаюсь я на нее. — Прекрасно. Если это то, чего ты хочешь, достаточно, чтобы угрожать такого рода вещами, если ты так себя чувствуешь, я вообще не прикоснусь к тебе. Я никогда больше не буду тебя трахать. Мы воспользуемся ЭКО, когда уладим это дело с Алексеем и вернемся домой, пока ты не родишь мне наследника, и тогда мы будем говорить как можно меньше. Я, блядь, никогда больше к тебе не прикоснусь, если для тебя это так ужасно. Если мой член внутри тебя, это судьба хуже смерти. — Я смотрю на нее, моя грудь вздымается, гнев, который я редко ощущал, поднимается внутри меня. — Но я предупреждаю тебя, Катерина, не заходи слишком далеко. неразумно загонять медведя в угол. Алексей скоро это поймет. Мне бы не хотелось, чтобы ты тоже узнала.

У нее отвисает челюсть, но прежде, чем она успевает сказать еще хоть слово, я захлопываю дверь, оставляя ее по другую сторону. Моя рука сжимает дверную ручку достаточно сильно, чтобы причинить боль, буйство эмоций поднимается во мне так быстро, что я не могу разобраться ни в одном из них. Я вне себя от ярости, но за этим кроется и что-то еще, что-то, на что я не хочу смотреть слишком пристально.

Я верил, что сегодняшний вечер что-то значит для Катерины. Что это был шаг в нашем браке, поворотный момент. Она позволила себе пойти со мной, и я сделал то же самое, вопреки всем своим инстинктам. Вопреки всему моему здравому смыслу. Я сказал себе, что никогда больше не скажу ни одной женщине.

Любовь моя. Люблю тебя.

Я не говорил этого очень долго. Я никогда не планировал этого снова. Я сказал себе, что мое сердце закрыто. Катерина взломала его против моей воли. И когда я отпускаю дверную ручку, я чувствую нечто иное, чем холодную, черную ярость, наполняющую меня. Я чувствую боль, у меня сжимается грудь, тот прилив горя, который угрожал поглотить меня после смерти Кати, несмотря на то, в какой ярости я был из-за нее. Чувство потери, которое я надеялся никогда больше не испытывать.

Я слышу, как она начинает плакать по другую сторону двери, и я хочу открыть ее. Подойти к ней. Держать ее в своих объятиях и сказать ей, что я могу измениться. Что я могу быть лучшим мужчиной для нее. Что мы можем устроить какую-то другую жизнь, если это означает, что между нами не будет закрытой двери, когда моя жена плачет с одной стороны, а я киплю с другой.

Но потом я вспоминаю ее угрозу, и моя рука опускается.

Она вытащила единственную вещь, которая, как она знала, могла причинить мне боль, взяла кинжал, который я ей доверил, и вонзила его мне в грудь. Я не уверен, смогу ли я когда-нибудь простить ее. Я двигаюсь по коридору, ее приглушенные рыдания затихают вдали, возвращаюсь в комнату, которую мы делили.

И я закрываю за собой дверь, отгораживаясь от нее.

Может быть, навсегда.

КАТЕРИНА

Я не уверена, что когда-либо чувствовала себя такой несчастной.

Когда Виктор захлопывает дверь, это ощущается как физический удар. В этот момент я захотела взять обратно все, что сказала, особенно свою угрозу, но слишком поздно. Он на другой стороне, более разъяренный на меня, чем я когда-либо видела, и я в ужасе от того, что это означает.

Я обхватываю себя руками, опускаясь на колени на пол, дрожу, даже в теплом халате, стоя на коленях в темноте, и начинаю плакать. В считанные мгновения все так резко изменилось, и я чувствую себя опустошенной, не в силах пошевелиться.

Всего несколько минут назад он был внутри меня, нашептывал мне по-русски, держал меня в своих объятиях. Он говорил мне вещи, которых я не понимала, но я могла понять его тон голоса. Детка. Красивая малышка. Слаще, чем принцесса, и что-то еще похожее га любовь.

Что же он сказал, последним?

Это уже не имеет значения.

Я тяжело сглатываю, крепко сжимаясь. Я не слышу, как его шаги удаляются от двери, и на мгновение мне кажется, что он может вернуться. Я не знаю, хочу я этого или нет, пугает ли это меня или сделало бы меня счастливой. Я полагаю, это зависит от причины, по которой он вернулся бы…еще больше поругаться со мной, угрожать мне или утешать меня.

Последнее смешно.

Ты сделала это с сама, твердо говорю я себе. Он хотел обнять меня, прижать к себе, заснуть вместе и, возможно, снова трахнуться. Он был добрым и нежным, больше, чем когда-либо был со мной раньше. Я была той, кто отстранился, чтобы придерживаться своего решения и положить конец ночи. Я была той, кто изложил ему свои требования.

Не загоняй медведя в угол.

Я сделала именно это. Я воспользовалась единственной угрозой, которая, как я знала, ранила бы его до глубины души, и использовала ее против него. Я точно знала, что делаю, и не могу притворяться, что это не так. Я сделала это, чтобы добиться желаемого расстояния, и это сработало.

Может быть, даже слишком хорошо.

Когда его шаги начинают удаляться, направляясь обратно по коридору, я знаю, что он не вернется ни по какой причине, и это оставляет ощущение пустоты в моей груди, которое заставляет меня задыхаться, наклоняясь вперед, как будто что-то ударило меня. Боль в моей груди ощущается ни с чем не сравнимо, чувство потери горит, о котором я и не подозревала, если дело касается любого мужчины, не говоря уже о Викторе, и я крепко зажмуриваю глаза.

Сегодня вечером я почувствовала в нем что-то другое, но наш спор только что доказал то, что я уже знала, этого недостаточно. Я не знаю, почему я когда-либо думала, что все может быть по-другому. Я также не знаю, почему потеря этой возможности причиняет такую сильную боль.

Это то, для чего я была воспитана. Быть невестой мужчины, которого я бы не любила или даже не обязательно хотела, принимать его член и рожать его детей, ухаживать за его домом и улыбаться, опираясь на его руку. Я не была создана для любви, или удовольствия, или радости, или самореализации. Мне не предназначалась жизнь, которая делала бы меня счастливой, только та, которая обеспечивала мне безопасность. Та жизнь, которая поможет мне выжить в мире, еще более смертоносном для женщин, чем обычная, повседневная, в которой живет большинство из нас.

Избалованный ребенок, рожденный с серебряной ложкой. Его слова все еще жгут, обжигая мою голову, и я пытаюсь избавиться от них. Но я знаю, что он не совсем неправ. Я родилась богатой и привилегированной, со всем, чего только можно желать, всем, кроме свободы и выбора. То же самое Виктор забирает у других женщин, родившихся в менее удачливых обстоятельствах, каждый день.

Почему он не видит, что я просто хочу, чтобы он дал им то, чего у меня никогда не было? Единственное, на что я бы все это променяла? За исключением … себя. У меня никогда этого не будет. Я вышла замуж за Франко, а потом Виктора, и я не оставлю Виктора, даже сейчас.

Хочу спасти других. Заботиться о своих детях. Все ради других, не для себя.

Выбор выйти замуж за Франко был между жизнью, которую я знала, или той, к которой я не принадлежала. И я выбрала свою жизнь с радостью, потому что не знала, что находится по другую сторону этой самой жизни.

Сейчас я знаю. И теперь я знаю больше, чем когда-либо, что я не могу уйти.

Я вижу, как передо мной тянутся все дни, долгие и несчастные, перетекающие один в другой, пока передо мной не останется ничего, кроме черного туннеля. На мгновение безнадежность, которая захлестывает меня, настолько сильна, что я не могу этого вынести, и я думаю, что лучше бы исполнила свою угрозу Виктору, несмотря на то, попытается он прикоснуться ко мне снова или нет. Я имела в виду это как пустую угрозу, до которой я знала он не будет доводить. Но в этот момент, в темноте, обхватив себя руками и плача, я не знаю, смогу ли я продолжать так жить.

Это кажется безнадежным. Бессмысленным.

Мысль об Анике, борющейся за свою жизнь внизу, и Елене, умоляющей меня больше не уходить, это все, что возвращает меня к жизни. Я цепляюсь за это, заставляя себя встать, найти выключатель света, дойти до ванной. Я нужна им, даже если больше никому не нужна. Даже если у меня больше ничего не осталось.

Я включаю душ, пускаю воду такой горячей, какую только могу выдержать, а затем проскальзываю под нее. Я тру каждый дюйм себя, пытаясь смыть не только его прикосновения, но и воспоминания о том, как сильно я наслаждалась ими. Я усердно тру между ног, пытаясь смыть с себя его сперму, не обращая внимания на пульсацию, которую я чувствую при воспоминании о том, как он обхватил меня руками, затолкал ее обратно в меня, что-то бормоча мне, пока он пальцами доводил меня до очередного оргазма. Он хотел сохранить всего себя внутри меня, и я знаю цель, стоящую за этим, сделать меня беременной. Чтобы удержать меня здесь с ним, связанной с ним, как будто я уже не была безнадежна.

Я хочу, чтобы он бросил меня. Я не хочу иметь от него ребенка, может я уже и не могу. Я думаю о жизни, которая могла бы быть у нашего сына, и я внезапно радуюсь тем ударам, которые мне наносили, и тому факту, что из меня, возможно, буквально выбили способность к зачатию. Я была бы рада, что я не смогла бы дать Виктору то, чего он больше всего хочет от меня, поскольку он не может дать мне то, чего я больше всего хочу от него.

После того, как я отскребла розовую кожу, бедра и между ног до блеска, я опускаюсь на пол душа, позволяя горячей воде стекать по моим волосам и лицу, смывая все это. Его прикосновения, его запах, его слова, его губы. То, что он заставил меня почувствовать, совсем ненадолго. Я должна забыть об этом, или я сойду с ума. Если я собираюсь спать одна, я должна забыть как это, его чувствовать. Я думала, что сегодняшний вечер оставит мне что-нибудь на память, когда я буду одинока, но вместо этого это просто причиняет боль, в моей груди крутится нож, точно такой же, как тот, который, я знаю, я оставила у Виктора.

Предполагалось, что наш брак положит конец войне, но вместо этого мы начали новую.

***

Остаток ночи будет нелегким.

Я долго лежу в постели в темноте, завернувшись в халат, и тихо плачу. Я не хочу, чтобы кто-нибудь меня слышал, меньше всего Виктор, но я тоже не могу полностью сдерживаться. Я думала, что проведенная с ним ночь улучшит мою жизнь, но от этого стало только намного хуже.

Меня всегда страшила мысль о холодном, бесчувственном браке, хотя я знала, что, скорее всего, это моя судьба. Но это брак, в котором мы так отчаянно хотим друг друга, но не можем найти золотую середину, намного хуже. Я не думала, что так все обернется, или как ужасно мы с Виктором станем относиться друг к другу, потому что я знаю, что я не без вины виновата в этом. Мы оба вцепились друг другу в глотки, и я сожалею о том, что сказала некоторые вещи, во время этой ужасной последней ссоры. Но сейчас я точно не могу взять свои слова обратно. И это все, о чем я сейчас могу думать, чтобы удержать его от игнорирования моих желаний и продолжения получать от меня то, чего он хочет. Я сама выбрала ядерный вариант, и это открыло такую широкую пропасть между мной и Виктором, что я не вижу никакого способа, которым мы могли бы ее преодолеть.

Когда я наконец просыпаюсь, утренний свет становится серым и пробивается сквозь занавески, я пролежала в постели дольше, чем обычно. У меня здесь нет никакой одежды, и я не хочу возвращаться в свою старую спальню, где все еще находится Виктор. Я знаю, что в какой-то момент мне придется встретиться с ним лицом к лицу, но я пока не могу, и определенно не в комнате, где так много произошло между нами прошлой ночью.

Мучительно наблюдать, как проходят минуты, думая о том, что он делает. Гадая, не больно ли ему, скучал ли он по моему телу рядом с ним, когда проснулся этим утром, ненавидя себя за то, что вообще думаю о нем, и скучаю по нему, желая, чтобы все было по-другому, когда совершенно очевидно, что этого не может быть.

Наконец, когда я уверена, что уже достаточно поздно, чтобы Виктор встал и занялся своими делами, я выскальзываю из кровати, поплотнее запахиваю халат и выхожу в коридор. У меня все болит, как будто я пробежала марафон. Не только затяжная боль от флоггера Виктора прошлой ночью, но и мои мышцы от секса и адреналина. Это должно было стать приятным напоминанием обо всем удовольствии, которое я испытала прошлой ночью. Вместо этого у меня просто болит в груди, и это ощущается хуже, чем что-либо до этого.

Я чувствую себя опустошенной, как будто Виктор вырезал из меня что-то, чего я никогда не смогу вернуть. Или, может быть, я сделала это сама, когда разрушила все шансы на то, что у нас когда-нибудь будет настоящий брак. Когда я угрожала…

Это то, что чувствовала его первая жена? Это пустое, бесконечное чувство, что ничего никогда не станет лучше? Что я никогда больше не буду счастлива?

Я через многое прошла за короткое время. Такое чувство, что с момента моей помолвки с Франко прошли годы, но на самом деле прошли месяцы. Не прошло и года с тех пор, как я была замужем за одним мужем, овдовела и вышла замуж за другого с тех пор, как меня похитили, со мной обращались жестоко, я начала влюбляться в мужа, которому я изначально не должна была отдаваться, и поняла, что в нашем браке нет места такого рода чувствам. Не было места ни для чего, кроме брака по расчету, которым он всегда должен был быть.

Спальня пуста, как я и надеялась, пуста и холодна, как я чувствую себя сейчас. В камине нет огня, и свет выключен, только дневной свет проникает сквозь занавески. Все следы того, чем мы с Виктором занимались прошлой ночью, исчезли, кровать заправлена, флоггер куда-то убран, обрывки моей комбинации выброшены. Как будто этого никогда не было, и мне интересно, чувствует ли он то же самое, как будто это забыто.

Все, кроме ссоры, которая последовала за этим. Я знаю, что он этого не забыл.

Я роюсь в ящиках комода, вытаскиваю одежду, чтобы отнести обратно в “мою” новую комнату. Как только я беру в охапку все это, я направляюсь обратно по коридору, испытывая чувство потери, когда закрываю дверь в комнату, которую мы с Виктором делили. Я точно не знаю, почему. Это место никогда даже не было нашим домом. Это просто безопасный дом, роскошная крепость для нас, где мы можем переждать интриги и планы Алексея, пока Виктор не сможет положить этому конец. Это место не должно ничего значить для меня, но почему-то закрывая дверь в эту спальню, я чувствую, что закрываю дверь во что-то другое, как будто это наполнено завершенностью, которую я не чувствовала ни в какой другой момент.

Выкидывая это из головы, я спускаюсь обратно в сторону новой спальни, в которой я остановилась, сбрасывая охапку одежды на кровать. Я достаю из нее пару джинсов и шелковый топ без рукавов, набрасываю поверх него мягкий кашемировый кардиган, а затем занимаюсь тем, что раскладываю все по местам. Я могла бы оставить это горничным, но что-то в этом кажется неправильным. Я не хочу оставлять им ненужную работу, и, кроме того, приятно иметь что-то, чем можно занять руки.

Уже почти полдень, когда я, наконец, спускаюсь вниз и заставляю себя пойти на кухню и найти что-нибудь поесть. Я пытаюсь использовать остатки жаркого для приготовления бутерброда, когда слышу шаги и резко поднимаю голову, мое сердце пропускает удар в груди, когда я представляю, что это Виктор. Я не знаю, надеюсь ли я на такую возможность или боюсь ее.

Однако это не так. Это София, которая заходит на кухню и останавливается, увидев меня.

— Катерина! — Ее голос звучит удивленно. — Ты в порядке? Мы заметили, что ты не спустилась к завтраку этим утром. Мы подумали, что ты, возможно, плохо себя чувствуешь. Или что ты, возможно, сидишь с Аникой…

— Я, эм… — Я с трудом сглатываю, нож для масла, которым я намазывала горчицу на кусок хлеба, внезапно дрожит в моих пальцах. — Это была просто долгая ночь, вот и все. — Я не знаю, что еще сказать. Я знаю, София поняла бы, если бы я рассказала ей все, но это кажется слишком интимным, почти неловким.

— Что-то связанное с Виктором? — Спрашивает она, все равно подхватывая тему. — Катерина, если тебе нужно о чем-нибудь поговорить…

— Я не знаю, что сказать. — Я откладываю нож, хватаясь за край столешницы. Она кажется холодной под моими кончиками пальцев, сделанная из мрамора или чего-то смехотворно роскошного вроде этого, более причудливого, чем все, с чем я выросла. Я могла бы родиться с серебряной ложкой во рту, как Виктор так злобно бросил мне в лицо прошлой ночью, но Виктор сумел достичь высот богатства, которые я не могла себе представить даже в своей семье. Даже удивительно роскошный, дорогой пентхаус Луки не может сравниться с этим домом, и это даже не основное место жительства Виктора. Он даже не пользуется им так часто, лишь при чрезвычайных обстоятельствах. И он заработал все эти деньги, делая что-то ужасное. Что-то настолько ужасное, что я никак не могу заставить себя морализировать об этом в своей голове, какие бы отговорки или оправдания он ни придумывал. Я просто не могу.

— Я переспала с ним прошлой ночью, — наконец признаюсь я. — Я инициировала это, потому что хотела. Только один раз. Я хотела по-настоящему насладиться этим, только один раз. Я сказала себе, что после этого я установлю некоторую дистанцию между нами. И я попыталась. Но…

София прислоняется к стойке, глядя на меня любопытными, обеспокоенными глазами.

— Но что? Он ведь не причинил тебе вреда, правда?

Я смеюсь, тихий сдавленный звук вырывается из моего горла.

— Нет, — тихо говорю я. — Или, по крайней мере, не так, как мне не понравилось. Но он был во всем этом…другим.

София вскидывает голову.

— Насколько отличался?

— Он говорил мне кое-что по-русски, во время… — Я прочищаю горло, чувствуя, как мои щеки слегка краснеют. — Ласкательные имена. Это звучало… мило. А потом он захотел пообниматься.

София смеется.

— О нет. Твой муж тебя явно не хотел обижать. Хотя, честно говоря, это не похоже на методы Виктора.

— Ну да. Он не нежный, не ласковый или что-то из этого. Но прошлой ночью…

— Так вот почему ты здесь плачешь в свой сэндвич с ростбифом? Потому что он был слишком нежен с тобой? — София вздыхает. — Я не пытаюсь все усложнить, Катерина, но я не знаю, чего ты хочешь. Я хочу помочь тебе точно так же, как ты помогла мне. Но я так же, как и ты, сбита с толку тем, что здесь происходит. И я готова поспорить, что Виктор тоже сбит с толку…

— Мы поссорились. — Я отталкиваю сэндвич. У меня полностью пропал аппетит. — Потом. Я сказала ему, что хотела провести с ним всего одну ночь, а потом хотела вернуться к тому, как все было раньше. Отдельные комнаты, спать вместе только тогда, когда это может привести к зачатию. — Я прогоняю все остальное тот факт, что я, возможно, даже не смогу теперь иметь детей, мою угрозу, то, что сделала первая жена Виктора, из-за чего мои слова так глубоко ранили его. Я не могу рассказать Софии все это, это не моя история, и, кроме того, я не могу заставить себя сказать что-либо из этого вслух. — Он был зол, — заканчиваю я неубедительно.

— Я говорю… ты подаешь ему чертовски много противоречивых сигналов, тебе не кажется, Катерина? — София смотрит на меня, выражение ее лица все еще полно беспокойства. — Кэт, я долгое время делала то же самое с Лукой, и я поняла, что это не те мужчины, с которыми можно играть. Я думала, ты это знаешь. Особенно Виктор, он даже хуже, чем мужчины, с которыми ты росла. Я понимаю, как ты иногда его боишься. Со мной было то же самое по отношению к Луке. Лука не был похож ни на кого, кого я когда-либо знала. И я понимаю, что быть напуганной и хотеть его одновременно… это было и у меня с Лукой тоже. Но Кэт, помни то, что ты мне говорила. Ты должна выбрать. И как только ты выберешь, ты должна придерживаться этого. Виктор не будет хорошо реагировать на игры и на то, что ты отдаешь, а затем забираешь.

— Он не… — Я выдыхаю, сжимая край столешницы. — В глубине души он неплохой человек. Он не должен быть таким. У него есть свой кодекс, по которому он пытается жить.

— У них у всех он есть. — София смотрит на меня так, как будто пытается разгадать меня. — Но тебе этого недостаточно.

— Так и должно быть. Меня воспитали так, чтобы я закрывала глаза на всевозможные вещи. Не спрашивала, что делал мой муж, пока его не было, и где он был. Но я также не была воспитана в любви к своему мужу. Спасибо за это. Я могу вытерпеть все, что угодно, когда у меня нет никаких чувств к кому-либо, кроме долга. Но Виктор…

— Ты влюбляешься в него.

— Похоть? Любовь? Я не знаю. — Я качаю головой, короткий, отчаянный смешок срывается с моих губ. — Но что бы это ни было, я просто знаю, что должна установить некоторую дистанцию между нами. Иначе я не смогу жить сама с собой. Если только все не изменится, а теперь я знаю, что этого не произойдет.

— Тебе нужно перестать мучить себя, — тихо говорит София. — Разве недостаточно людей уже сделали это? Дай себе немного покоя, Кэт. Ты думаешь уйти от Виктора?

Я качаю головой.

— Нет. Я не могу. Сделка с Лукой… кроме того, я не могу оставить Анику и Елену. Елена особенно стала зависеть от меня, и я не могу так поступить с ними.

— Тогда постарайся не позволять своим мыслям поглощать тебя. Побудь немного в покое. — София смотрит на меня с сочувствием. — Сейчас и так достаточно поводов для беспокойства. Может быть, со временем Виктор образумится, и между вами будет некоторое пространство. У тебя есть целая жизнь, чтобы понять это. Это не обязательно должно произойти посреди всего этого.

Она тянется за сэндвичем, который я как раз наполовину приготовила, быстро собирает кусочки и протягивает его мне.

— Вот, съешь. Тебе нужно поесть. Я зашла сюда, чтобы приготовить чай для нас с Анной. Я приготовлю чай для нас троих, а потом мы выйдем в сад и немного посидим. На улице солнечно, хотя и немного холодно, и Лиам разжег костер.

Я моргаю, глядя на нее.

— Что сделал Лиам?

София пожимает плечами.

— Он вышел наружу некоторое время назад и предложил развести огонь в яме, чтобы нам было теплее. — Она смеется, ставя чайник на плиту. — Он необычайно добр для сына ирландского короля.

— Разве это не так? — Я хмурюсь, откусывая от своего сэндвича. — Я никогда по-настоящему не встречала никого из них до Лиама.

София пожимает плечами.

— Из того, что говорит Лука, его отец таким не был. Конор Макгрегор был дьяволом, безжалостным и порочным. Так же, как и любой член Братвы, может быть, и больше, поскольку ирландцы всегда чувствуют, что им нужно что-то доказывать. По крайней мере, это почти слово в слово то, что сказал мне Лука. Конор пытался убить Луку на его больничной койке, так что я в это верю.

Я помню, когда Лука и Лиам приехали, София сказала, что Лиаму не суждено было унаследовать место своего отца. Он воспользовался этим по необходимости, чтобы предотвратить гражданскую войну среди мужчин, когда его отца казнили, оставив вакансию без его старшего брата, который мог бы ее заполнить.

— Как ты думаешь, он надеется, что его брат вернется? — Спрашиваю я с любопытством. — Чтобы освободить его от должности?

— Никто не думает, что он вернется. — София смотрит на меня. — Лука думает, что он мертв. Я не знаю, что думает Виктор или о чем шепчутся в ирландских семьях, насколько я понимаю, Лука не ожидает, что он когда-нибудь вернется. Это означает, что он застрял на должности, которую не ожидал получить, и на которой ему нужно доказать, что он достаточно силен, чтобы удержаться.

— Очень похоже на Луку, когда умер мой отец.

— Именно. — София берет чайник, когда он начинает свистеть, наливает кипяток в три чашки. — В последнее время они проводят много времени вместе. Лука считает это беспроигрышным вариантом. Он укрепляет связь с Лиамом, которая может пригодиться в будущем. Его совет укрепит способность Лиама управлять Королями, гарантируя, что ими будет руководить кто-то менее двуличный и кровожадный, чем был Конор Макгрегор.

Я откусываю последний кусочек от своего сэндвича, наблюдая за Софией, пока она готовит чай.

— Лука много с тобой разговаривает, не так ли? — Тихо спрашиваю я. — Он много тебе рассказывает.

— Наверное, больше, чем следовало. — София протягивает мне одну из чашек. — Но не то, чтобы у него были близкие друзья. Все, кого он знает сейчас, могли бы стать соперниками, если бы ветер изменился. Его единственный лучший друг оказался предателем. В наши дни он терпеть не может подпускать слишком многих слишком близко. Он хочет, чтобы я была его напарницей, и я счастлива быть. Сначала я не хотела быть частью этой жизни. Но Лука знает, с чем я могу справиться, а о чем предпочла бы не слышать. И я смирилась с тем, что это то, для чего я предназначена. У моего отца была причина отдать меня Луке, и я не жалею о его выборе. Временами это было болезненно, но также принесло мне много любви и радости.

Ее рука опускается к нежной выпуклости живота, когда она произносит последние слова, и я чувствую стеснение в груди. Я не хочу дарить Виктору сына, но в то же время мысль о том, что у меня никогда не будет собственного ребенка, причиняет боль. Я никогда не ожидала, что полюблю своего будущего мужа, но я всегда с нетерпением ждала возможности завести детей, стать матерью. В каком-то смысле я такая и есть, но какая-то часть меня чувствует пустоту при мысли, что я, возможно, никогда не буду носить своего собственного малыша.

— Давай выйдем на улицу, — мягко говорит София. — Я не хочу оставлять Ану надолго. С тех пор, как мы здесь, ей все труднее. Ее ничто не отвлекает, и она плохо питается или делает что-либо из того, что рекомендовали ее врачи. И я не могу заставить ее. Она…

— У нее депрессия. — Я следую за Софией к задней двери, чувствуя, что очень сильно понимаю чувства Аны. Я мчусь в том же направлении. Необходимость сохранить все вместе для Аники и Елены, это единственное, что действительно удерживает меня от погружения в такую же темноту.

— Да. — София глубоко вздыхает. — И я не знаю, что для нее сделать, кроме как попытаться отвлечь ее. Короче, сегодня мы сидим в саду и разговариваем. Это лучшее, что я могу придумать, застряв в этом доме.

Она толкает дверь и затем останавливается как вкопанная. На секунду я думаю, что случилось что-то плохое, а затем я слежу за ее взглядом и понимаю, на что она смотрит.

Лиам сидит на одном из кованых стульев, окружающих каменное очаговое гнездо, наклонившись вперед и слушая что-то, что говорит Ана, его зеленые глаза блестят. С тех пор как он здесь, у него начала расти щетина на верхней губе и подбородке, и это ему идет, заставляет его выглядеть старше. Никто из нас не может слышать, что они говорят, но ясно, что он зациклен на этом, что бы это ни было. Все его внимание сосредоточено на ней, и на лице Аны застенчивая улыбка, ее руки переплетены в кашемировом одеяле, прикрывающем колени.

— Я была уверена, что он уйдет, как только разведет костер — шепчет София. — Я думаю, они просто разговаривали все это время.

— Ана, кажется, не возражает.

— Нет, но… — София поджимает губы, ее брови хмурятся. — Она сейчас такая другая. Ты не очень хорошо знала ее раньше, но ты встречалась с ней несколько раз. Она никогда не была раздражительной, никогда не была тихой. Особенно с мужчинами.

— Я определенно поняла это, когда мы несколько раз все вместе тусовались. — Я наблюдаю за ними обоими, чувствуя что-то внизу живота, настолько незнакомое, что сначала не могу подобрать этому названия. Когда я наконец это делаю, я чувствую себя ужасно виноватой.

Это ревность. Лиам смотрит на Ану так, словно смакует каждое ее слово, его влечение к ней написано каждым дюймом его лица, его зеленые глаза нежны и добры. Ни один мужчина никогда не смотрел на меня так, как будто он хочет слышать каждое слово, которое слетает с моих губ, как будто он хочет лелеять меня, защищать меня, обожать меня. Даже в самые собственнические моменты в Викторе есть жестокость, безжалостность, которая никогда не исчезнет. И я не знаю, хотела бы я этого. Меня заводит его грубость. Он отличается от всех мужчин, которых я когда-либо знала, пугающий и волнующий одновременно. Но прошлой ночью я почувствовала намек на эту нежность, услышала ее отблеск в его голосе и, увидев, как Лиам смотрит на Ану, я снова начинаю жаждать этого. Я хочу этого от своего мужа. Я хочу этого от Виктора, и я знаю, что никогда не смогу этого получить.

Получить представление об этом было хуже, чем никогда не видеть его вообще. И это причиняет боль больше, чем я могла себе представить.