Любить Пабло, ненавидеть Эскобара

Царство «белого золота»

В середине восьмидесятых в Колумбии существовало несколько вооруженных группировок. Исповедуя марксистскую или маоистскую идеологию, все они были яростными приверженцами кубинской модели и жили за счет помощи Советского Союза. Не брезговали похищением состоятельных граждан ради выкупа и воровством скота у местного населения. Самой крупной из них была FARC (Fuerzas Armadas Revolucionarias de Colombia) – Революционные вооруженные силы Колумбии – возникшая в пятидесятые годы прошлого столетия, времена беспримерной жестокости и таких зверств, что невозможно говорить о них, не устыдившись принадлежности к роду человеческому. Меньшими по численности были ELN (Ejército de Liberación Nacional) – Армия национального освобождения и EPL (Ejército Popular de Liberación) – Народная армия освобождения, которая впоследствии оставила вооруженную борьбу и превратилась в политическую партию. В 1984 году появляется также группировка «Quintín Lame» – «Кинтин Ламе», носившая имя отважного борца за права коренного населения Америки.

Ну и, конечно же, «М-19»[7] – «Эль Эме», группа, прославившаяся экстравагантными и шокирующими выходками, взрывоопасная смесь студентов университетов и профессиональных бандитов, интеллектуалов и людей искусства, сынков буржуазии и военных, а также закаленных бойцов передовой, которые на жаргоне вооруженных группировок именуются «tropero» – погонщик скота. В отличие от прочих формирований, которые действовали преимущественно в сельской местности и сельве, покрывающей половину территории страны, «Эль Эме» была группировкой исключительно городской, причем среди руководителей организации фигурировали даже великосветские львицы, питающие слабость к саморекламе, впрочем, как и все их однопартийцы.

В годы, последовавшие за операцией «Кондор»[8], правила игры в Колумбии ужесточились. Когда представитель любой из этих группировок попадал в руки военных или госбезопасности, чаще всего его ждали тюрьма, пытки и казнь без суда и следствия. Соответственно, гражданин, оказавшийся в распоряжении повстанцев, имел шанс получить свободу только после того, как его семья платила выкуп, при этом порой стороны не могли договориться об окончательной сумме годами. Тот, кто отказывался платить, исчезал бесследно. Впрочем, за небольшими исключениями, лишь подтверждающими правило, все это мы можем наблюдать и в наши дни. Любой колумбиец, имеющий приличную работу, знает не менее дюжины случаев похищений среди своих друзей, родственников или сослуживцев. При этом одни жертвы возвращались в целости и сохранности, а другие сгинули навсегда. Эти последние делятся на тех, чьи семьи не смогли набрать необходимую сумму, на тех, кто исчез, несмотря на выплаченный за них большой куш, и на тех, за кого родственники предпочли не платить, чтобы не потерять накоплений всей жизни или нескольких поколений.

Я прикорнула на плече у Анибала, когда наш небольшой самолет дважды подпрыгнул, касаясь земли. Анибал ласково потрепал меня по щеке, но, когда я попыталась встать, жестом остановил меня и указал на иллюминатор. Я взглянула и оцепенела от ужаса: по обеим сторонам взлетной полосы дефилировали две дюжины молодчиков с автоматами наперевес. Одни, щурясь от полуденного солнца, другие, пряча глаза за темными очками, деловито окружали наш самолет. По выражению их лиц было ясно, что эти ребята привыкли сначала стрелять, а уж потом задавать вопросы. Чуть поодаль, под прикрытием кустарника, стояли еще несколько человек. Двое из них небрежно поигрывали автоматами «Узи»: так девушки кокетливо крутят на пальце ключи от дорогой машины. Мне сделалось дурно, когда я представила, что может произойти, если одна из этих штуковин грохнется на землю, выплевывая шестьсот пуль в минуту. Все парни были очень молоды, одеты в удобную и даже модную импортную одежду: разноцветные рубашки поло, джинсы и сникеры. Ни намека на униформу или камуфляж.

Пока самолет катился по взлетной полосе, я подсчитывала совокупную ценность всей нашей честной компании для боевиков.

Мой жених приходился племянником предыдущему президенту страны Хулио Цезарю Турбаю, который на протяжении всего срока пребывания у власти (1978–1982) беспощадно боролся с вооруженными группировками. Особенно досталось тогда М-19, бóльшая часть руководителей которой оказалась за решеткой. Правда, уже следующий глава правительства, Белисарио Бетанкур[9], едва заняв президентское кресло, пообещал амнистировать и освободить тех из боевиков, кто решит сложить оружие.

Я перевела взгляд на детей Анибала от предыдущего брака и содрогнулась: приемным отцом одиннадцатилетнего Хуана Пабло и девятилетней Адрианы на тот момент был Карлос Ардила Лулла[10], второй в списке самых богатых людей Колумбии, владелец крупнейших заводов страны по производству газированных напитков.

Что касается наших друзей, Ольгита Суарес была дочерью миллионера скотопромышленника с берегов Атлантики и невестой известного испанского барда Рафаэля Уррасы, который, к слову, и был организатором всей этой авантюры.

Сестра Ольги была помолвлена с Фелипе Эчеварриа Рочей, представителем одной из самых влиятельных промышленных династий Колумбии.

Нано и Этель занимались дизайном и продажей произведений искусства, Анхела работала топ-моделью, а я была одной из самых успешных телеведущих Колумбии.

Совершенно очевидно, что все мы для повстанцев были олигархами, а значит, secuestrables, – потенциальными заложниками – очень популярное в Колумбии словечко, так же как и narco, но об этом чуть позже.

Анибал был необычно бледен и молчалив. Не давая ему даже слова вставить, я засыпала его упреками: «С чего ты решил, что это наш самолет? Ты понимаешь, что нас похитили? Сколько месяцев нас здесь продержат, когда узнают, КТО мать твоих детей? Это серьезные ребята, посмотри, как они одеты и какие у них пушки! А вдруг они заставят меня идти через сельву? Прямо так, в итальянских босоножках! И соломенной шляпки у меня с собой нет! Почему ты не позволил мне спокойно собрать вещи? Я бы наверняка захватила что-нибудь подходящее! Почему ты принимаешь приглашения от малознакомых людей? Телохранители МОИХ друзей не наставляют на приглашенных автоматы. Нас же просто заманили в ловушку! И еще. Знаешь, ПОЧЕМУ мы здесь оказались? Потому что ты совсем одурел от кокаина и уже не разбираешь, где явь, а где твои чертовы фантазии! Если мы выберемся отсюда живыми, я клянусь, что не выйду за тебя! Потому что такими темпами ты очень скоро допрыгаешься до инфаркта и оставишь меня вдовой!»

Анибал Турбай был большим, красивым и великодушным человеком. Он не скупился на любовь и комплименты, щедро даря окружающим свое время и свои деньги, хотя и не был мультимиллионером, как все мои предыдущие возлюбленные. Он был объектом обожания многочисленной и весьма эклектичной коллекции друзей, таких, например, как искатель сокровищ Манолито де Арнаубе, а также сотен женщин, чьи жизни навсегда поделились на «до Анибала» и «после Анибала». Его единственным недостатком была неистребимая тяга к белому порошку. Я ненавижу эту страсть, а он был предан ей больше, чем своим детям, больше, чем мне, деньгам, да и всему на свете.

Прежде, чем он успел ответить на мои упреки, дверь самолета открылась, и мы почувствовали жаркий манящий запах тропиков, обещающий тысячи наслаждений жителям прохладной Боготы, внезапно попавшим в регион Тьерра Кальенте[11].

В проеме двери появились два вооруженных человека и, увидев, что мы напуганы, запричитали: «Боже мой! Вы нам не поверите, но этим самым рейсом нам должны были доставить клетки с тигрицами и пантерой. Наверное, они летят другим самолетом. Тысяча извинений! Какой конфуз! Здесь же дамы и малые дети! Когда патрон узнает, он с нас шкуру спустит».

Нам объяснили, что на территории асьенды есть большой зоопарк и, очевидно, наш рейс перепутали с тем, который должен был доставить для него хищников. Пока вооруженные до зубов ребята рассыпаются в извинениях, пилоты покидают кабину, всем своим видом демонстрируя, что они обязаны соблюдать график полетов, а проверка состава груза в их компетенцию не входит.

Тем временем к трапу подъезжают три джипа, чтобы отвезти нас в хозяйскую усадьбу. Я надеваю солнечные очки и шлем «сафари», выхожу из самолета и, сама того не ведая, делаю шаг в новую жизнь. Мы рассаживаемся по машинам, Анибал обнимает меня за плечи, так что я совершенно успокаиваюсь и, раз уж так вышло, твердо решаю получить удовольствие от всей этой авантюры.

«Смотри как красиво! Какие просторы! Это будет настоящее приключение!» – говорю я негромко и указываю на пару цапель, взлетающих на противоположном берегу реки. Зачарованные, в совершенном молчании, мы созерцаем этот великолепный спектакль в декорациях земли, воды и бескрайнего неба. Я чувствую, как меня накрывает волна счастья, внезапного, беспричинного восторга. Из хижины неподалеку слышится песня «Caballo Viejo»[12] в исполнении Роберто Торреса. Этот гимн венесуэльской равнине стал излюбленным мотивом крестьян старшего поколения всего американского континента. Они напевают его на ухо резвым гнедым кобылкам, когда хотят забыть обо всем на свете, дать себе волю и пуститься вскачь через равнины в надежде, что лошадь разделит с ними их безумие.

Голос певца и ритмичные кадансы, исполненные народной мудрости, растворяются в окружающем нас воздухе, насыщенном обещаниями.

Я настолько счастлива и полна новыми впечатлениями, что мне не приходит в голову спросить имя или род занятий нашего патрона.

«Вот таков, должно быть, хозяин всего этого великолепия, старый конь, не теряющий времени, прожженный старый политикан, лопающийся от денег, владелец множества стад, мнящий себя королем среди своих вассалов», – говорю я, склоняя голову на плечо Анибала, этого дородного гедониста, чья любовь к приключениям не покидала его до самой смерти. Она добралась до него всего лишь за несколько недель до того, как я собралась с силами, чтобы писать эту историю, сплетенную из мгновений, затерявшихся в закоулках моей памяти, и наполненную мифами и монстрами, которым лучше бы никогда не возрождаться к жизни.

Хозяйский дом был огромен, но, к немалому нашему удивлению, лишен предметов роскоши, обязательных для традиционных крупных поместий Колумбии. Отсутствовали семейная часовня, манеж, теннисный корт, загон для лошадей. Нам не удалось увидеть ни одной породистой собаки, ни одной пары английских сапог для верховой езды. Не было там ни старинных украшений, ни картин XVIII, XIX и XX веков с изображениями мадонн и святых, ни резных позолоченных фризов, ни деревянных колонн, ни покрытых глазурью фигурок с изображением святого семейства, доставшихся от предков. А где же старинные сундуки, обитые железом и персидские ковры всех цветов и размеров? Где расписанный вручную французский фарфор и вышитые монахинями скатерти? Где же, на худой конец, розы и орхидеи – гордость хозяйки дома?

Не видно и слуг, преданных рабов богатых семей Колумбии, людей, перешедших по наследству, словно утварь, людей, много испытавших, смиренных до святости, из поколения в поколение предпочитавших верный кусок хлеба свободе. Это бедные крестьяне, одетые в простые пончо из грубой коричневой шерсти. У них часто недостает зубов, но они не скупятся на улыбки. С торопливой готовностью они бросаются исполнять любую вашу просьбу и, стаскивая шляпу со склоненной головы, тараторят: «Уже бегу, ваша милость! Элеутерио Гонсалес к вашим услугам! Готов служить вашей милости, только прикажите!» Эти люди, казалось, никогда не слышали, что где-то в мире существуют чаевые. Их почти уже не осталось, этих людей, потому что партизаны успели объяснить им, что после скорой победы революции крестьяне тоже будут иметь право на землю, скот, оружие, выпивку и женщин, таких же, как у хозяев, красивых и длинноногих.

Все комнаты в доме были объединены одним большим коридором и оформлены в спартанском стиле: две кровати, ночной столик, керамическая пепельница местного производства, настольная лампа и фотографии с видами асьенды. Слава богу, в ванной комнате была горячая вода, а не только холодная, как это частенько бывает в отелях и домах Тьерра Кальенте. Огромная веранда уставлена десятками столиков под зонтиками и сотнями добротных стульев, выкрашенных в белый цвет.

Веранда по размерам не уступает иному загородному клубу, из чего мы заключаем, что дом предназначается для приема сотен приглашенных. Количество гостевых комнат также говорит в пользу того, что на выходные здесь одновременно размещается не один десяток постояльцев.

«Наверняка здесь закатывают грандиозные вечеринки, – замечает кто-то из нас. – И приглашают лучший оркестр вальенато[13] с двумя дюжинами аккордеонов».

«Тогда уж лучше Sonora Matancera[14] и Los Melódicos[15].

Причем всех вместе!»

Еле различимое ехидство в голосе выдает зависть.

Управляющий асьендой извещает нас, что хозяин задержится из-за внезапно возникших проблем и не появится до следующего утра. Работники получили приказ выполнять любые наши пожелания и делать все для нашего удобства и удовольствия.

Однако нам сразу же сообщают, что мы не имеем права подниматься на третий этаж здания, где находятся личные апартаменты хозяина. Обслуживающий персонал состоит из мужчин, и, похоже, все они боготворят своего патрона. Их положение в доме явно выше, чем у слуг других богатых людей страны. Это видно по их уверенной манере держаться и отсутствию покорности и подобострастия во взгляде. Эти люди, по-видимому, приближены к семье. Они одеты в новую, качественную рабочую одежду, хотя и более скромную, чем та, что была на парнях со взлетной полосы. И у них нет оружия.

Мы проходим в столовую на ужин. За деревянным столом необъятных размеров, кажется, может уместиться целый батальон.

Перед каждым гостем лежат белые бумажные салфетки, а еду подают в простой глиняной посуде. Нас обслуживают две женщины, очень ловкие и молчаливые, единственные, которых нам удалось увидеть в доме с момента нашего прибытия. Как мы и предполагали, на ужин здесь предлагают простую и сытную крестьянскую пищу: тушеную фасоль, отварной рис, кусочки вареного мяса, яичницу и ломтик авокадо.

Ни намека на роскошь, ни единой попытки придать пространству более уютный или изысканный вид. Все здесь, на этой асьенде, занимающей почти три тысячи гектаров, между Дорадалем и Пуэрто-Триунфо в жарком регионе Магдалена Медьо провинции Антиохия спланировано, исходя из соображений удобства и здравого смысла, как если бы это был просто еще один большой отель в Тьерра Кальенте, а не асьенда влиятельного человека.

Ничто в ту первую ночь, проведенную мною в асьенде «Неаполь», не предвещало, что скоро передо мной откроется новый мир, государство в государстве, сильно отличающийся от всего, что мне приходилось видеть ранее.

И некому было меня предупредить о непомерных амбициях человека, который создал свое королевство из звездной пыли и той субстанции, из которой творят мифы, навсегда меняющие истории наций и людские судьбы.

За завтраком нам объявили, что хозяин вернется к полудню, чтобы иметь возможность лично показать нам свой зоопарк. До этого времени нам предлагалось покататься на багги, небольших автомобилях, созданных для молодежи, которой нравится носиться сломя голову по песчаным пляжам. Они состоят из низко посаженного, почти на уровне земли, и очень прочного кузова, двух сидений, руля, переключателя скоростей, бензобака и двигателя. Эти машинки несутся по песку, издавая адский шум и оставляя за собой облако пыли и шлейф зависти. Потому что за рулем багги обыкновенно сидит загорелый красавец в шортах. На лице его солнечные очки и голливудская улыбка, а на пассажирском сиденье – немного испуганная красотка с развевающимися на ветру волосами или не очень трезвый, но бесстрашный товарищ. На багги разрешено ездить по пляжу, даже в сильном подпитии. При этом ни с водителем, ни с пассажирами не может случиться ничего страшного: риск перевернуться минимален, так же, как и нарваться на неприятности с полицией, потому что у машинки есть дополнительное преимущество – она способна затормозить почти мгновенно.

То первое утро в «Наполес» начиналось абсолютно нормально. Но затем стали происходить странные вещи, как если бы мой ангел-хранитель старался сообщить мне, что грядущие несчастья почти всегда приходят под маской мимолетных удовольствий и невинных на первый взгляд приключений.

Анибал был одним из самых безрассудных людей на этой планете, что мне в нем безумно импонировало в силу моей собственной авантюрной натуры. Все мои подруги были уверены, что наша помолвка завершится не походом к алтарю, а падением на дно глубокой пропасти. Истины ради надо отметить, что он был прекрасным водителем. Порой он гонял на своем «Мерседесе» по узким, извилистым горным дорогам на скорости двести километров в час со стаканом виски в одной руке и сэндвичем в другой. Но за всю свою жизнь он ни разу не попал в аварию.

И вот мы мчимся на багги. На коленях у меня дочка Анибала. Теплый ветер дует в лицо. Волосы развеваются на ветру. Я испытываю счастье и восторг от того что мы несемся по бескрайним просторам.

Потому что в любом другом поместье все эти неизмеримые пространства были бы отданы под выпас зебу[16] или поделены на загоны для флегматичных коров и воинственно настроенных быков.

В течение трех часов мы проезжаем многие километры по равнинам всех оттенков зеленого. Кое-где встречаются озерца или небольшие речушки. На склонах холмов словно расстелен мягкий светло-зеленый бархат. Лениво колышутся травы, и весь пейзаж очень похож на прерии (правда без баобабов), послужившие фоном для Мерил Стрип и Роберта Редфорда в фильме «Из Африки». Фильм я увижу лишь по прошествии многих лет. Вокруг только деревья, травы, птицы и некрупные животные южноамериканских тропиков. Все это невозможно описать во всех деталях, потому что каждая новая сцена этого театра под открытым небом начинается прежде, чем заканчивается предыдущая.

На головокружительной скорости мы влетели в низину с очень густой растительностью, почти сельву, с полкилометра шириной, чтобы отдохнуть немного от палящего полуденного солнца в бамбуковых зарослях, под кронами гигантских пальм. В ту же секунду мы едва не оглохли от визгливой какофонии: к небу взметнулась огромная стая птиц самых немыслимых расцветок. Багги подпрыгнул, попав колесом в скрытую под опавшей листвой яму. Двухметровая жердь толщиной почти в три моих пальца, словно снаряд, врезалась в переднюю часть автомобиля, летящего на скорости сто километров в час, пронзила небольшое пространство между моей коленкой и ногой Адрианы и остановилась буквально в миллиметре от моей щеки и в двух сантиметрах от моего глаза. К счастью, все закончилось благополучно, так как Анибал резко затормозил и багги встал как вкопанный. Видимо, бог уготовил мне другую судьбу.

К тому времени мы забрались достаточно далеко, но благодаря рации уоки-токи, которую до этого происшествия я считала абсолютно бесполезной игрушкой для снобов, через двадцать минут за пассажирами и за бренными останками покалеченного багги прибыли спасатели на джипах.

Через полчаса мы уже сидели в небольшом медпункте асьенды, где нам сделали уколы от столбняка и обработали царапины меркурохромом.

Друзья обрадовались, что мы с Адрианой отделались легким испугом и на двоих у нас по-прежнему четыре глаза. Анибал, как ребенок, ожидающий наказания, начал бубнить, что починка этой машинки может стоить очень дорого. Он уже прикидывал, во сколько ему обойдется покупка новой и доставка ее морем из Соединенных Штатов.

Нам сообщили, что вертолет хозяина асьенды приземлился несколько минут назад, хотя никто из нас не слышал характерного шума. Мы с Анибалом приготовились принести свои извинения за причиненный ущерб и узнать, каким образом мы сможем его возместить.

Через несколько минут хозяин появился в гостиной, где уже собрались наши друзья. Его лицо просияло, когда он заметил, какое впечатление произвела на нас его молодость. Я полагаю, что он понял, насколько полегчало Анибалу и мне, когда мы поняли, что он почти наш ровесник. Озорные искорки запрыгали в его глазах. Похоже, он едва сдерживался, чтобы не зайтись в приступе смеха.

За несколько лет до этих событий, в Гонконге, благородный и элегантный капитан Чанг сказал, кивнув в направлении антикварного «Роллс-Ройса» Silver Ghost, круглосуточно дежурившего возле дверей моего отеля: «Не волнуйтесь, любезная сеньора, у нас еще семь таких же для других наших гостей, а этот пусть будет для вас лично!»

Приблизительно таким же тоном наш молодой и сияющий улыбкой хозяин воскликнул, сделав широкий жест рукой: «Не переживайте из-за автомобиля, у меня их несколько десятков!» – и в одну секунду освободил нас ото всех переживаний, а также от любых сомнений по поводу своего гостеприимства и великодушного намерения делить с нами, начиная с этого момента и до конца недели, все возможные развлечения, доступные в его владениях. Его уверенный голос и обворожительная улыбка подействовали на всех столь чудесным образом, что каждый почувствовал себя избранным и посвященным в некое действо, хорошо спланированное и до конца известное только нашему хозяину.

– Как наши раненые? Не переживайте! Мы сполна вознаградим детей за потерянное время. Им не придется скучать ни одной минуты. Поверьте, я искренне сожалею, что не мог прибыть раньше. Рад нашей встрече. Я – Пабло Эскобар.

Это верно, что он был невысок ростом, меньше метра семидесяти. Но я уверена, что этот факт его никогда не беспокоил. У него было крепкое телосложение, выдающее склонность к полноте, с возрастом берущую свое; сильно выраженный двойной подбородок, толстая и очень короткая шея, прямой, четко очерченный рот, правильный, почти греческий нос и небольшие усики. Он был еще довольно молод, но в нем уже было больше мужского, чем юношеского. Можно сказать, что внешне это был человек заурядный, скорее некрасивый, из тех, кого спутаешь с миллионами таких же на улицах городов по всей Латинской Америке. Но во всем его облике, в приятном тембре голоса, в манере говорить, спокойно, взвешенно, тщательно подбирая слова, сквозила уверенность человека, осознающего свою силу и власть, убежденного в том, что его желания – закон, подлежащий немедленному исполнению, и что он хозяин положения во всем, что касается его жизни и жизни преданных ему людей.

У него темные кудрявые волосы, густая челка тройной волной падает ему на лицо. Время от времени быстрым движением руки он убирает непослушную прядь со лба. У него достаточно светлая кожа, в отличие от нас, обитателей «Тьерра Фриа», покрытых, тем не менее, бронзовым загаром в течение всего года. Его близко посаженные глаза почти никогда не смотрят прямо на собеседника. Но неуловимый, проницательный взгляд, будто из глубокой пещеры, внимательно следит за вашим выражением лица, чтобы понять ваши истинные мысли и намерения. Я заметила, что в тот раз почти все время его взгляд был прикован к Анхеле, которая отвечала ему с вежливым пренебрежением с высоты своей юной, надменной двадцатитрехлетней и стасемидесятипятисантиметровой красоты.

Мы расселись по машинам, чтобы ехать в зоопарк. Эскобар сел за руль одного из джипов, в сопровождении двух бразильянок, одетых в купальники с трусиками «танга». Это были невысокие, крутобедрые красотки, будто только что с пляжей Копакабаны. Девушки не разговаривали, зато предавались взаимным ласкам, впрочем, довольно сдержанным. Их совершенно очевидно смущало присутствие детей и элегантных дам, которые в тот день полностью завладели вниманием хозяина. Анибал заметил, что обе девушки были при этом довольно равнодушны ко всему происходящему вокруг них, что для него, как знатока в определенной области, явилось неоспоримым признаком довольно частого употребления чего-нибудь вроде Samarian Platinum, потому что Samarian Gold[17] в этой роскошной резиденции, должно быть, считалась всего-навсего дешевой разновидностью конопли. Мы заметили также, что обе девушки – действительно очень миленькие и чем-то похожие на зачарованных ангелочков – на указательном пальце правой руки имели по кольцу с бриллиантом размером в один карат.

В нашем поле зрения, на некотором удалении, появляются три слона – жемчужина коллекции любого уважающего себя цирка или зоопарка. Хотя я никогда не отличала азиатских особей от африканских, Эскобар утверждает, что эти – азиатские. Он сообщает также, что взрослые самцы тех видов, которые находятся на грани исчезновения, в его зоопарке имеют по две и более самочек, а в случае с зебрами, верблюдами, кенгуру, лошадьми-аппалузами и другими менее дорогостоящими животными, у самцов выбор еще больше. И добавляет, скривив губы в скабрезной ухмылке:

– Вот поэтому они вполне довольны жизнью, не проявляют агрессии и даже не думают ни на кого нападать.

– Нет, Пабло, это не от обилия самок. Это от того, что здешние просторы похожи на равнины Африки. Посмотри на бегемотов и носорогов, которые бегут к реке, счастливые, как если бы они жили у себя на родине! – говорю я, указывая на животных. Во-первых, я просто обожаю противоречить мужчинам, которые переоценивают роль секса. Во-вторых, в этом зоопарке завораживает именно полная свобода, предоставленная этим гигантам, так, что они могут по своему желанию гулять на открытом пространстве или скрываться среди высокой травы, откуда, в полном соответствии с законами природы (и возможностями хозяина асьенды), в самый неожиданный момент, может выскочить пантера или тигрица.

На каком-то этапе прогулки мы замечаем, что бразильянки исчезли, видимо, не без помощи усердных телохранителей. Почетное место рядом с нашим хозяином теперь заняла Анхела. С лица патрона не сходит блаженная улыбка. Анибал тоже на седьмом небе от счастья. К этому моменту у него созрел гениальный план предложить нашему хозяину вертолеты, которые производил его друг, граф Агуста, и в этом ключе интерес Эскобара к нашей подруге был очень даже кстати.

Мы подъезжаем к троице жирафов, и я не могу удержаться от вопроса, как можно привезти из Кении в Колумбию животных такого размера, с шеями длиной в километр. Меня интересуют подробности. Кто этим занимается? Сколько это стоит? Как их грузят на корабль? Страдают ли они морской болезнью? Как их извлекают из трюма? На какой машине их везут от порта до асьенды, так, чтобы не вызвать ненужного любопытства у окружающих? И сколько времени эти животные привыкают к жизни на другом континенте?

– А как бы ты их привезла? – спрашивает он меня несколько настороженно.

– Ну… учитывая длину шеи и тот факт, что они находятся на грани исчезновения, везти их через Европу было бы слишком рискованно. Значит, сначала их перевозят через всю Тропическую Африку до, ну скажем, Либерии. От Берега Слоновой Кости до берегов Бразилии или Гайаны они плывут на корабле. Затем пересекают леса Амазонки, при этом по пути следования проверяющим вручаются небольшие подарочки в виде увесистых пачек купюр. Точно такие же достаются еще сотням счастливых патрульных на протяжении всего пути от Манауса до Пуэрто-Триунфо. Ну, в общем, ничего особенно сложного.

– Я всерьез обеспокоен, Вирхиния, твоей склонностью к международным аферам. Пожалуй, возьму у тебя парочку уроков. Мои жирафы абсолютно легально импортированы из Кении. А ты как думала? Из Кении через Каир, Париж, Майами, Медельин, до моей асьенды. Со всеми сертификатами происхождения и документами о прививках. Привезти их контрабандой было бы невозможно, потому что шеи у них не складные. Их не утихомиришь и спать не уложишь, как пятилетних детишек. И потом, разве я похож на контрабандиста, промышляющего жирафами? – И, прежде чем я успела согласно кивнуть, он радостно воскликнул:

– А теперь все к речке, купаться! Посмотрим на настоящий уголок рая на земле и потом перекусим.

Если есть что-то, что может подвигнуть жителя Тьерра Фриа помчаться куда-либо сломя голову, то это перспектива пикника с обязательным санкочо[18] на берегу реки в Тьерра Кальенте.

Так как с самого детства я привыкла к бирюзовым волнам моря или океана, я была приятно удивлена, когда обнаружила, что чуть зеленоватые воды реки Кларо, питаемые десятками источников, зародившихся на территории асьенды, и неспешно струящимися среди огромных валунов, оказались кристально чистыми. Глубина была идеальной для купания, и нигде не было видно москитов, которые обыкновенно находят, что моя кровь слаще меда.

На берегу нас уже ждали родственники (или друзья) нашего хозяина, два десятка телохранителей и моторные лодки на воздушных подушках. В такую лодку помещаются около двенадцати человек, одетых в жилеты, шлемы и наушники, защищающие от рева моторов, расположенных на корме и заключенных в большие металлические клетки. Эти лодки могут перемещаться с бешеной скоростью, а, как я узнала позже, Пабло и его двоюродный брат Густаво Гавирия всегда были неравнодушны к гонкам в любой их форме.

Мы стартуем, причем за управление нашим катером берется лично Эскобар.

Он явно загипнотизирован скоростью. Наш катер летит, едва касаясь поверхности воды и, благодаря ловкости Пабло, благополучно обходит все препятствия. Он чувствует эту реку, каждую ее излучину, каждый камень, каждый омут, каждое упавшее дерево. Он хочет потрясти нас своим мастерством, спасая от опасностей, которые мы замечаем, только когда те уже миновали. Мы несемся по водной глади, точно стрела. Все новые препятствия возникают и исчезают в мгновение ока, как если бы это было только наше больное воображение. Этот бешеный круиз длится почти час. Когда мы наконец прибываем к пункту назначения, мы чувствуем себя так, словно бы прокатились по всем водопадам Ниагары. Потрясенная, я осознаю, что каждую секунду этого часа наши жизни целиком зависели от точности расчета и быстроты реакции этого человека, который, похоже, был рожден, чтобы бросать вызов судьбе или для того, чтобы спасать тех, с кем она его свела, получая в благодарность восхищение и аплодисменты.

Совместно пережитые сильные эмоции являются лучшим подарком для тех, кто ценит приключения. Хотелось бы мне понять, для чего Эскобар подарил нам это эффектное шоу. Что стояло за этим театрализованным действом? Желание продемонстрировать самые изощренные формы гостеприимства? Страсть к игре со смертью? Или же бьющее через край самолюбие?

Мы прибыли к месту пикника, и я, пользуясь возможностью отдохнуть в воде, пока готовились санкочо и парильяда[19], плавала на спине, предаваясь неспешным размышлениям и любуясь красотой неба. Я не заметила, как концентрические круги водоворота сомкнулись вокруг меня. Почувствовав стальную хватку омута, вознамерившегося утащить меня на дно, я замахала руками, призывая жениха и друзей, находившихся на берегу всего в восьмидесяти метрах от меня. Но они решили, что я приглашаю их присоединиться к купанию. Они смеялись и махали руками в ответном приветствии. Их мысли были лишь о том, как быстрее вознаградить себя хорошей едой и выпивкой за пережитую одиссею. Я была на волосок от гибели, и все это на виду у четырех десятков веселящихся друзей и знакомых. Уже почти обессилев, я встретилась взглядом с Пабло Эскобаром. Только он, тот, кто более других был занят всем происходящим на берегу, исполняя роль дирижера и хозяина салона, понял, что я попала в переделку, из которой мне не выбраться самостоятельно. Не раздумывая ни секунды, он бросился в воду и быстро оказался рядом со мной. Он произнес несколько слов, чтобы успокоить меня, затем, точными движениями, словно в хореографическом танце, крепко схватил меня и с силой, которая, как мне тогда показалось, вдвое превосходила мощную хватку водоворота, выдернул меня из объятий смерти с такой легкостью, как если бы я была пушинкой. Проделано это все было так ловко и с таким спокойствием, словно спасение утопающих было просто еще одной непременной обязанностью любого гостеприимного хозяина, а сам он был заговорен от любой опасности. Я цеплялась сначала за его руку, потом за плечо, потом за его торс. Все это время Анибал смотрел на нас, как будто спрашивая себя, какого черта я не отлипаю от этого типа, которого знаю всего-то несколько часов и который только что был на берегу и мирно беседовал с ним самим.

Мы подплыли к берегу и, слегка пошатываясь, направились к остальным. Пабло поддерживал меня под руку. Я спросила его, почему среди стольких людей он единственный понял, что я могу погибнуть.

– Потому что я прочел в твоих глазах отчаяние. Твои друзья и мои ребята видели только, что ты махала руками.

Я посмотрела на него и сказала, что он был не единственным, кто разглядел мое отчаяние, но единственным, кого волновала моя жизнь. Мне показалось, что он был удивлен, особенно когда я добавила с улыбкой, которую едва смогла выдавить из себя, после произошедшего:

– Ну вот, теперь до конца твоей жизни ты в ответе за меня, Пабло.

Он отеческим жестом обнял меня за плечи, которые не переставали дрожать. Затем, ухмыльнувшись, сказал:

– До конца МОЕЙ жизни? А почему ты думаешь, что из нас двоих именно я умру первым?

– Ну просто… ты же знаешь… Так говорят в народе: кто спас, тот и в ответе. Давай скажем по-другому. До конца моей жизни. Так нам обоим спокойнее. Заодно оплатишь мои похороны.

Он засмеялся и сказал, что это произойдет не ранее чем через сто лет, потому что события последних двух часов ясно показали, что у меня больше жизней, чем у кошки. На берегу я позволила Анибалу закутать себя в большое полотенце, которое, к счастью, не позволило мне увидеть в его глазах то, что он предпочел бы от меня скрыть.

Пикник ничем не уступал пирушкам в богатых аргентинских поместьях, а место было выбрано действительно великолепное. Отойдя в сторону от друзей, я в тишине созерцала эти первозданные кущи, словно прощенная Ева, для которой снова открылись двери рая. В последующие годы не раз и не два я буду воскрешать в памяти беседку из тикового дерева с видом на спокойные изумрудные воды реки Кларо, густые кроны деревьев на противоположном берегу и солнечные блики на листьях и на крыльях бабочек. Много месяцев спустя я попрошу Пабло вернуться туда, но он ответит, что это уже невозможно, потому что там обосновались боевики. А затем, в течение последующих двух десятилетий, я пойму (или приму) наконец тот факт, что не стоит возвращаться туда, где был очень счастлив. Потому что прежнего не вернешь и остается только щемящая тоска по ярким цветам, улыбкам и былому веселью.

Все, что видишь на асьенде «Неаполь», впечатляет колоссальными размерами.

Мы сидим в кабине «Роллигона», гигантского пневмотрака, с колесами по два метра в диаметре и ковшом, где могут уместиться человек пятнадцать. Эта машина может соперничать с троицей слонов.

– Пабло! Спорим, что вон та хворостинка тебе не по зубам! – мы показываем на средних размеров дерево.

– И это повалим! – отвечает польщенный Пабло и безжалостно ломает несчастное деревце, объясняя свою страсть к разрушению тем, что не выдерживающие его напора не достойны жизни и должны вернуться в землю, чтобы стать пропитанием для сильнейших.

На обратном пути мы проезжаем мимо изрешеченного пулями автомобиля. Кажется, это «Форд» выпуска конца 1920-х годов.

– Это машина Бонни и Клайда! – с гордостью сообщает наш хозяин.

Я спрашиваю – принадлежал ли автомобиль самой паре или это киношная копия, и Пабло объясняет, что это подлинник, ибо подделок он не покупает. Все отмечают: машину, похоже, обстреляли из пулемета, тогда Эскобар говорит, что шесть полицейских, схватившие любовников в надежде получить вознаграждение, около часа обстреливали их из автоматических винтовок, оставив около машины более ста гильз.

Клайд Бэрроу, «американский Робин Гуд», в 1934 году – враг государства номер один, грабил банки и за четыре месяца до смерти успешно организовал побег нескольких членов своей банды. Бонни Паркер сопровождала его во время ограблений, но никогда не участвовала в убийстве полицейских, количество которых возрастало по мере того, как банду начали преследовать в других штатах, и сумма вознаграждения увеличивалась. Бонни было двадцать четыре года, а Клайду двадцать три. Обнаженные тела пары были выставлены напоказ перед сотней фотографов в помещении морга, что превратилось в своеобразный спектакль, вызвавший яростные протесты не только из-за своей противоестественности, но и из-за десятка пулевых ранений, обнаруженных на теле девушки, единственным преступлением которой стала роковая любовь к вечному беглецу от правосудия.

Бонни и Клайд – первые представители криминального мира, увековеченные в кинематографе и литературе. Их легенда стала настоящей современной версией «Ромео и Джульетты». Двадцать тысяч человек сопровождали траурный кортеж Бонни, которую мать запретила хоронить рядом с Клайдом, как девушка того желала.

На входе в поместье «Асьенда Наполес» мы видим небольшой одномоторный самолет белого цвета, взгромоздившийся на огромные ворота, подобно гигантской бабочке-эквилибристке. Эскобар замедляет шаг и останавливается. Я чувствую, что дверь над нами открывается, и краем глаза вижу, как мои спутники расходятся по сторонам, отходя к задней части «Роллигона». В этот момент на меня обрушивается огромный поток ледяной воды, я ошеломлена и не могу дышать. Когда мне удается вернуть дар речи, я вся дрожу, мне едва хватает сил, чтобы спросить:

– Пабло, эта железяка начала века – самолет Линдберга[20] или Амелии Эрхарт[21]?

– Это – мой самолет, он принес мне большую удачу, как и тебе сегодня, когда я спас тебе жизнь! Ха-ха-ха, ха-ха-ха! Я всегда взимаю плату за оказанные услуги, и вот ты прошла «крещение»! Сейчас мы уж точно в расчете, моя дорогая Вирхиния! – заявляет он, смеясь до упаду, пока дюжина его приятелей продолжает восторгаться произошедшим.

Этим вечером я уже почти приготовилась к ужину, как вдруг кто-то легонько постучался в мою дверь. Думая, что это дочка Анибала, я разрешаю ей войти, но оказалось, это сам хозяин дома, не решаясь ступить за порог, скромно высунул голову. С ноткой напускного беспокойства он извиняется и спрашивает, как я себя чувствую. Отвечаю: чище, чем когда-либо, потому что за последние двенадцать часов мне пришлось помыться пять раз в разных температурных условиях. В его смехе чувствуется облегчение, и я спрашиваю про хищных животных, которых мы так и не увидели в течение всей поездки.

– Ах да… хищники. Так уж и быть, признаюсь тебе: в моем зоопарке нет хищных животных. Они бы съели остальных, а их сложно ввозить… легальным путем. Но я как раз сейчас вспомнил, что, кажется, сегодня видел яростную пантеру, дрожащую и промокшую под самолетом, и трех тигриц в гостиной минут десять назад, ха-ха-ха!

И он исчезает, давая мне понять, что события на посадочной полосе были спланированы. С игривым недоверием я все думаю: способность этого мужчины устраивать розыгрыши может сравниться только с его богатством. Когда я вхожу в столовую, лучезарная, роскошная и сияющая в тунике из бирюзового шелка, Анибал восхищается мной и восклицает перед всеми:

– Эта девчонка – единственная женщина в мире, которая просыпается всегда цветущая, словно роза… – это как лицезреть Чудо творения каждое утро…

– Посмотри на них! – говорит Эскобару El Cantautor[22], – два секс-символа вместе… Пабло наблюдает за нами с улыбкой, потом пристально смотрит на меня, я опускаю взгляд.

Мы идем обратно в комнату, Анибал шепотом рассказывает мне:

– На самом деле тот, кто способен привезти сюда контрабандой трех жирафов из Кении, может провезти в США тонны чего угодно!

– А чего именно, любимый?

– Пабло – кокаиновый король, он ввозит кокаин, который пользуется таким спросом, что скоро Эскобар станет самым богатым человеком в мире! – восклицает Анибал, восторженно поднимая брови.

Я была готова поклясться, что подобный образ жизни Эскобар финансирует за счет занятий политикой.

– Нет, что ты, любовь моя, как раз наоборот: он финансирует всю политику посредством бизнеса!

И, прикрыв глаза, охваченный наслаждением своей сороковой «дорожки» за день, он показывает мне «горку» кокаина в пятьдесят граммов – подарок Пабло.

У меня нет сил, и я проваливаюсь в глубокий сон. Проснувшись на следующий день, вижу, что Анибал до сих пор здесь, но «горка» уже исчезла. Его налившиеся глаза созерцают меня с большой нежностью. Я знаю только, что люблю его.

Президентские амбиции

Несколько недель спустя Анибалу позвонили от Эскобара. Член Конгресса хочет показать нам расположенные неподалеку от карибского побережья Колумбии имение и зоопарк, принадлежащие Хорхе Луису Очоа, большому другу и партнеру Пабло в общественном проекте «Медельин без трущоб». Эскобар посылает за нами самолет, приземлившись, мы видим, что он уже ждет нас в сопровождении своего эскорта. На этот раз он не хозяин дома, поэтому присоединяется к группе приглашенных, среди которых снова присутствует наша подруга Анхела. Мы не смогли взять с собой детей Анибала, потому что их мать отреагировала на рассказ о приключениях в альенде «Наполес» с подлинным ужасом и строго-настрого запретила вновь брать детей на «выходные с этими экстравагантными нуворишами».

Дорога от аэропорта до города почти пуста. Через несколько минут поездки под безжалостно палящим солнцем с Эскобаром за рулем кабриолета мы подъезжаем к посту, где взимается плата за проезд: три доллара США. Наш водитель замедляет ход, приветствует сборщика пошлины своей самой добродушной улыбкой и беззаботно проезжает дальше на минимальной скорости, оставляя позади изумленного парнишку, который сначала стоит, разинув рот, с чеком в руке, а потом предпринимает попытку догнать нас, безрезультатно размахивая руками, требуя, чтобы мы остановились. Полные удивления, мы спрашиваем у Пабло: почему он «промахнул пост», как говорят на чистом колумбийском.

– А потому что, если в будке нет полиции, я не плачу. Уважаю только вооруженных представителей власти! – восклицает он триумфально, с апломбом школьного учителя, дающего урок своим маленьким воспитанникам.

Семья Очоа – известные заводчики и экспортеры лошадей-чемпионов; в имении Лома, неподалеку от Медельина, которым управляет отец семейства Фабио, их тысячи. В здешнем поместье Веракрус выращивают боевых быков, и, хотя его размеры и величина зоопарка не могут сравниться с размерами асьенды «Наполес», дом выглядит весьма фешенебельным. Повсюду виднеются маленькие электрические «Феррари» и «Мерседесы», красные и желтые – мечта многих детей. Старший из трех братьев Очоа, Хорхе Луис, приветливый человек, сверстник Пабло, друзья прозвали его Толстяком. Он женат на высокой красивой женщине, Марии Лие Посада, двоюродной сестре министра связи, Ноэми Санин Посады[23]. Хотя Хорхе далеко до изобретательности Эскобара в плане развлечений, сразу бросается в глаза, что обоих мужчин объединяют большая привязанность и глубокое уважение – залог преданности, которая уже не раз проходила проверку временем.

На прощание я говорю Хорхе, что хотела бы увидеть его знаменитых лошадей-чемпионов. Расплывшись в улыбке, он обещает организовать что-нибудь особенное, уверяя: я точно не останусь разочарованной.

Мы возвращаемся в Медельин на другом самолете Эскобара, и, хотя его усилия по завоеванию Анхелиты снова не увенчались успехом, оба, кажется, стали хорошими друзьями. Медельин – «город вечной весны», и для «пайсас»[24], его гордых жителей, это – промышленная столица Колумбии, столица департамента и столица мира. Мы поселились в отеле «Интерконтиненталь», расположенном в красивой коммуне Эль Побладо, рядом с особняком и офисом Пабло и Густаво. Это собственность управляющего метро Медельина, их большого друга. Здешняя часть города отличается бесконечностью серпантинов, протянувшихся между холмами, покрытыми пышной субтропической растительностью. Для таких посетителей, как мы, привыкших к прямым улицам Боготы, пронумерованным, как в Нью-Йорке, улочки оказываются настоящим лабиринтом, но «пайсас» проносятся туда-сюда на полной скорости, поднимаясь и спускаясь от жилых районов, окруженных деревьями и садами, до шумного центра города.

– Так как сегодня воскресенье и все ложатся рано, в полночь я приглашаю вас на головокружительную поездку в автомобиле Джеймса Бонда, – заявляет Пабло.

Когда он презентует нам бриллиант своей коллекции, сначала мы ужасно разочарованы. Это далеко не «Астон Мартин», и можно только догадываться, что это за марка. Затем, когда мы видим, что панель управления усыпана кнопками, наши лица озаряются любопытством. Увидев это, гордый владелец начинает перечислять достоинства своего авто. Такие детали могли прийти в голову только полицейскому:

– Так выбрасывается дымовая завеса, которая заставляет остановиться преследователей; другая кнопка – слезоточивый газ, он вызывает кашель, потом ужасно хочется пить; а это – масло, чтобы преследователи скользили зигзагом и падали в глубину пропасти. Еще одна кнопка – сотни гвоздиков и шипов, чтобы проколоть им шины; это огнемет, который активируется с выбросом бензина; здесь есть даже взрывчатые вещества, а по сторонам расположены пулеметы, но сегодня мы их убрали, на случай, если автомобиль попадет в руки какой-нибудь мстительной пантеры. Ах да! И в случае, если все вышеперечисленное выйдет из строя, последняя кнопка издает звук с частотой, разрывающей барабанные перепонки. Продемонстрируем же на практике действие моего сокровища. К сожалению, в автомобиле Бонда поместятся только дамы, Анхела будет моим штурманом. Мужчины и… Вирхиния поедут сзади.

Пабло не спеша разгоняется, в то время как мы срываемся с места. Через несколько минут автомобиль Бонда проносится, словно гонимый дьяволом. Кажется, он вот-вот пролетит над нами, и вот он уже впереди. Мы снова и снова идем на обгон, но, когда это почти удается, Эскобар удирает и растворяется в поворотах пустынных улиц Эль Побладо, чтобы снова появиться в самый непредсказуемый момент.

Я молю бога, чтобы ни одна машина не встретилась на его пути: либо она вылетит с дороги и опрокинется, либо ее раскатает по асфальту, как почтовую марку. Игра продолжается около часа, мы немного сбавляем скорость, чтобы перевести дух. Машина Эскобара с ревом появляется среди теней, оставляя нас в море дыма, мы вынуждены остановиться. Несколько минут уходят на то, чтобы рассмотреть дорогу, а когда мы в конце концов ее находим, возникает какой-то запах, и нас окутывают большие черные тучи газа, которые с каждой секундой увеличиваются и раздуваются. Такое чувство, будто серная кислота жжет горло и поднимается по носу, застилая зрение и заполоняя каждую извилину нашего мозга. Мы кашляем, с каждым глотком отравленного воздуха жар увеличивается в десятки раз. За спиной слышится кряхтение телохранителей, а издали доносится смех пассажиров автомобиля Джеймса Бонда, который срывается с места на скорости двести километров в час.

Не знаю как, но где-то на обочине мы находим водяную колонку. Ребята Эскобара выбегают из машин, ругаются и, толкая друг друга, дерутся за глоток жидкости. Смотря на их всхлипывания, я отхожу в сторону и, подавая пример, встаю в конец очереди. Затем, подбоченившись, кричу из последних сил, со всем презрением, на которое только способна:

– Будьте мужчинами, черт возьми! По-видимому, единственный, кто здесь еще сохранил хоть каплю мужества, это – я, женщина! Вам не стыдно? Сохраняйте достоинство, а то как девчонки!

Прибыв на место и застав эту сцену, Пабло и его сообщники падают со смеху. Он снова и снова клянется, что виновата во всем его штурман. Он только разрешил ей выпустить в нас дымовую завесу, а злобная ведьма, безостановочно смеясь, признается, что «по ошибке нажала кнопочку слезоточивого газа». Потом командным тоном Эскобар обращается к своим людям:

– Сохраняйте достоинство и пропустите даму, а то и правда, как девчонки!

Кашляя и глотая слезы, я говорю, что уступаю «сеньоритам» и попью воды в отеле, в двух минутах езды отсюда. Добавив, что его старое корыто – всего лишь зловонный скунс, я удаляюсь.

Очередная наша поездка в Медельин состоится во второй половине 1982 года. Анибал знакомит меня с Хоакином Буилесом, «большой шишкой», не похожим на Пабло и его ребят. «Хоако» – точь-в-точь как Панчо Вилья[25]. У него безупречная родословная, он несказанно богат, невероятно хорош и славится своим коварством. «Хоакин – очень уж плохой парень, не такой, как Паблито». По его приказу, вместе с кузеном Мигелем Анхелем, были убиты сотни людей. Столько, что, кажется, наберется целый городок какого-нибудь антьокийского муниципалитета. Мы с Анибалом не верим ни одному его слову, но Буилес хохочет и клянется: так и есть.

– Правда в том, что Хоако – настоящий виртуоз, – как-то слышала я от Пабло. – Но такой… такой скупой, что предпочитает потерять целый вечер, пытаясь продать кому-то персидский ковер, чтобы заработать тысячу долларов, чем приложить столько же времени и усилий, продав пятьсот кило «коки» – этого бы хватило на десять складов с коврами!

В тот увлекательный вечер с Хоако, Анибалем и El Cantautor я узнаю, что путь Пабло к успешной политической карьере начался достаточно экстраординарно. Будучи еще совсем юным, он воровал кладбищенские плиты. Сбивая имена покойников, они с компаньонами продавали их как новые, и не один раз, а несколько. Меня откровенно веселит эта история. Представляю, как все эти старые и жадные «пайсас» переворачиваются в гробу, узнав, что их наследники заплатили крупную сумму денег за плиту, которая досталась им даже не из вторых рук, а из третьих или четвертых. Еще я слушаю их восхищенные речи о неоспоримом и достойном похвалы таланте Эскобара за несколько часов разбирать украденные автомобили любой марки и потом продавать их по частям как «запасные детали со скидкой». В глубине души я прихожу к выводу: всесторонние знания заместителя конгрессмена в области автомобильной механики позволили ему создать то самое произведение, «исключительное, уникальное и изготовленное полностью собственноручно», – автомобиль Джеймса Бонда.

Кто-то упоминает, что наш новый друг был еще и «gatillero» – наемным убийцей, во время «войн Мальборо»[26]. Но когда я спрашиваю: что это значит, никто не может дать мне разумного объяснения, все резко меняют тему. Мне представляется расхититель табачных киосков, потому что тысяча контрабандных пачек «Мальборо» точно весит меньше, чем надгробная плита. Думаю, жизнь Паблито очень похожа на слоган сигарет «Virginia Slims»: «Ты прошла долгий путь, детка».

Несколько дней спустя мы получаем от Очоа приглашение в Картахену, там нас ожидает одна из самых незабываемых ночей в моей жизни. Мы поселились в президентском номере отеля «Cartagena Hilton». Поужинав в лучшем ресторане города, готовимся к сюрпризу, который Хорхе и его семья приготовили для нас во исполнение обещания, данного пару дней назад: прогулка по улицам города, старой части и новой, в каретах с лошадьми, привезенных из имения Лома.

Сцена будто вырезана из «Тысячи и одной ночи», заказана арабским шейхом на свадьбу его единственной дочери и срежиссирована голливудским художником-постановщиком для освещения какого-нибудь торжественного мероприятия в солидном мексиканском имении XIX века.

Экипажи с лошадьми не такие, как в Картахене или Нью-Йорке, и даже не такие, как на знаменитой испанской ярмарке в Севилье. На них висят два фонаря, обрамляющие силуэт кучера, одетого в безупречную форму. Каждый из четырех экипажей тянут шесть чемпионов породы першерон, белые как снег, со вздымающейся грудью, щеголеватого вида, подобно лошадям в карете Золушки. Они очень красивые, статные и крупные. Постукивая копытами, с монументальным и чувственным тактом двадцати четырех танцоров фламенко, лошади синхронно маршируют по старинным улицам. Пабло сообщает: каждая пара стоит миллион долларов. Однако для меня наслаждение, вызываемое столь возвышенными эмоциями, дороже всего золота мира. Зрелище оставляет толику удивления в глазах всех наблюдателей: людей, выглядывающих с белых балконов старого города, довольных туристов, бедных извозчиков из Картахены, которые, разинув рот, наблюдают за торжественным дефиле роскошной процессии.

Не знаю: был ли весь этот спектакль проявлением великодушия Хорхе, спланированным специально для нас и его партнера; или изящным изобретением Пабло в надежде соблазнить Анхелиту чем-то столь романтичным и оригинальным; или же выражением благодарности семьи Очоа за успешный исход дела, смелость и мастерство, проявленные Эскобаром при спасении сестры Хорхе годом ранее от похитителей. Знаю только, что ни один из известных мне крупных колумбийских магнатов не смог бы даже на свадьбу своей дочери организовать настолько бесподобное зрелище, какое эта семья с безупречным вкусом подарила нам той ночью.

В следующие продолжительные выходные мы отправляемся в город Санта-Марта, расположенный на побережье Карибского моря, колыбель легендарной «Samarian Gold». Там мы знакомимся с королями марихуаны, семьей Давила. В отличие от торговцев кокаином, происходящих в большинстве своем (за исключением семьи Очоа) из бедных слоев или низшего среднего класса, Давила принадлежат к бывшей аристократии землевладельцев с Атлантического побережья. И, в отличие от кокаинщиков, которые в общем-то малоприятные, или, как бы сказал Анибал, «мутные», почти все эти мужчины высокие, красивые, хотя и немного простоватые. Некоторые женщины из семьи Давила заключили брак с такими известными персонами, как президент Колумбии Лопес Пумарехо[27], сын президента Турбай и Хулио Марио Санто Доминго, самый богатый человек страны.

Анибал рассказывает мне, что аэропорт Санта-Марта закрывается в шесть часов вечера, но Давила здесь обладают такой властью, что ночью он заново открывается специально для них, поэтому они спокойно могут отправлять самолеты, загруженные самой лучшей в мире марихуаной. Я спрашиваю, как им это удается, а он отвечает: «подмазывая» кого нужно – диспетчерскую вышку, полицию, того или иного морского офицера. Уже успев познакомиться со многими из его друзей-нуворишей, я удивленно произношу:

– Мне казалось, что у всех этих наркоторговцев есть в особняке собственная посадочная площадка…

– Что ты, моя прелесть. Только у самых крупных! Марихуана не настолько прибыльна, тем более уже появилась конкуренция на Гавайях. Даже не мечтай, что можно запросто ею обзавестись. Для собственной полосы тебе понадобится миллион разрешений. Представь бумажную волокиту в этой стране, чтобы получить номер на машину. Так вот, умножь это на сто и получишь регистрационный номер HK[28] на самолет, а сейчас умножь все это еще на сто и получишь разрешение на частную полосу.

Я спрашиваю: что же тогда такого делает Пабло, у которого есть личная полоса и парк самолетов, при этом он доставляет тонны коки, жирафов, слонов из Африки и контрабандой завозит пневмокатки «Роллигон» и лодки длиной в шесть метров.

– Дело в том, что в его бизнесе нет конкурентов. Паблито – самый богатый из всех, потому что он, родная моя, – настоящий гигант. У него есть свой человек в управлении гражданской аэронавигации, молодой парень, сын одного из первых наркоторговцев… Альваро Урибе, кажется. Как думаешь, почему эти люди внезапно начали финансировать предвыборные кампании кандидатов в президенты – только чтобы заручиться доверием будущего президента? Не будь такой наивной!

– Ну, ничего себе парень себе место отхватил! Эти типы должны выстраиваться к нему в очередь.

– Такова жизнь, любовь моя: плохая слава забывается – деньги остаются дома!

Это были дни вина и роз, меда и смеха, приятных знакомств. Но так как все когда-нибудь заканчивается, однажды мелодия этой песни перестанет звучать так же внезапно, как началась.

Зависимость Анибала, которая, кажется, росла с каждой «горкой», подаренной ему Пабло, вызывала самые нелепые и обременительные сцены ревности, которые сменялись публичными признаниями в любви и порывами нежности. В прошлом, предназначенные для незнакомцев, сейчас они коснулись общих друзей и распространились даже на моих поклонников. После каждой ссоры следует расставание на сорок восемь часов, когда Анибал ищет утешения у бывшей подружки, двух девушек, дерущихся в грязи, или у трех танцовщиц фламенко. На третий день он звонит, умоляя вернуться к нему; часы уговоров, десятки роз и одна скупая слеза побеждают мое сопротивление… И все вновь начинается заново.

Однажды ночью мы сидели в элегантном баре с группой знакомых. Неожиданно мой молодой человек выхватил револьвер, направив его на двух поклонников, которые всего лишь попросили у меня автограф. Когда, почти через час, нашим друзьям удается разоружить его, я прошу их проводить меня домой. На этот раз, когда Анибал звонит, пытаясь оправдать произошедшее, я говорю ему:

– Если ты сегодня же бросишь кокаин, я буду заботиться о тебе и сделаю тебя счастливым до конца твоей жизни – если нет, я немедленно ухожу.

– Но, любовь моя, ты должна понять: я не могу жить без «Белоснежки» и никогда ее не брошу!

– Тогда я больше тебя не люблю, на этом и остановимся.

И вот, в мгновение ока, в первую неделю января, мы попрощались навсегда.

В 1983-м в Колумбии еще нет частных телеканалов. Каждое новое правительство на конкурсной основе выделяет время в эфирной сетке частным продюсерам или студиям. «ТВ Импакто» – студия, в которой я работаю с известной журналисткой Марго Риччи, сторонницей жесткой линии, получила несколько мест для вещания в расписании. Однако Колумбия переживает экономический спад, и крупные компании дают рекламу только в прайм-тайм – с семи до полдесятого вечера. У нас рекламы нет и средств на покрытие расходов Национального института радио и телевидения не хватает; практически все мелкие студии на грани банкротства. Марго просит меня встретиться и обсудить, что нам делать дальше. Но первое, о чем она спросила, едва в понедельник я зашла в контору, было:

– Правда, что Анибал стрелял в вас в пятницу?

Я уточняю: если это правда, то я сейчас была бы на кладбище или в больнице, а не в офисе.

– Но об этом судачит вся Богота! – произносит Марго таким тоном, будто слова чужих людей кажутся ей правдоподобнее того, что она видит своими глазами.

Я отвечаю, что не в силах изменить реальность, стараясь угодить всей Боготе. Однако, хоть Анибал и не стрелял в меня, я оставила его навсегда и проревела три дня без остановки.

– Наконец-то! Какое облегчение, прямо груз с плеч! А сейчас приготовьтесь плакать по-настоящему, потому что наши долги составляют сто тысяч долларов. С такими темпами через несколько недель мне придется идти продавать наш отдел, машину, ребенка!.. Конечно, перед тем как продать своего сына, я продам вас бедуину с пятью верблюдами, потому что не знаю, как мы из этого выберемся!

За восемь месяцев до этого, приняв приглашение правительства Израиля, мы с Марго отправились туда, а потом поехали в Египет, посмотреть пирамиды. Пока мы были на каирском рынке, торгуясь за ожерелье из бирюзы, один беззубый, смердящий тощий бедуин семидесяти лет, с пастушьим посохом, смотрел на меня похотливыми глазами, нервно нарезая круги, стараясь привлечь внимание хозяина лавки. Перебросившись со стариком парой слов, продавец, сверкая улыбкой, обратился на английском к Марго:

– Состоятельный сеньор хочет подарить девушке ожерелье, он желает жениться на ней и немедленно обсудить приданое. Предлагает за нее пять верблюдов!

Обиженная таким скромным количеством и раззадоренная необычным предложением, я сказала Марго, чтобы она попросила за меня хотя бы тридцать верблюдов, и невзначай предупредила эту мумию фараонов IV Династии, что девушка не девственница и была замужем не один, а целых два раза.

Негодуя, что только у шейха найдется 30 верблюдов, старик настороженно спросил Марго: похоронила ли я двух своих мужей. Сочувственно улыбнувшись претенденту на мою руку, предупреждая, чтобы я готовилась бежать, моя коллега с победоносным выражением обратилась к продавцу:

– Скажите состоятельному господину, что она не похоронила их. Эта девушка тридцати двух лет уже бросила двоих мужей, на двадцать лет моложе, в двадцать раз красивее и богаче его!

И мы бросились наутек, пока старик преследовал нас, крича что-то на арабском и яростно размахивая палкой. Мы смеялись не переставая, пока не вернулись в отель, счастливо наблюдая из нашей комнаты, как переливается в звездном сиянии легендарная нефритовая река Нил.

Упоминание бедуина оживляет в моей памяти коллекционера верблюдов, который далеко не семидесятилетний старик, не вспыльчивый, не зловонный и не беззубый. И я говорю Марго:

– Знаешь, есть тут у меня один знакомый, у которого побольше пяти верблюдов. Однажды он уже спас мне жизнь и, не задумываясь, мог бы спасти нашу студию.

– Шейх или владелец цирка? – иронично спрашивает она.

– Шейх с тридцатью верблюдами, но сначала мне нужно проконсультироваться.

Я звоню El Cantautor, объясняя, что на нашу компанию собираются наложить арест, и прошу телефон Пабло. Хочу предложить прорекламировать что-нибудь или продать ему нашу телестудию.

– Так, насколько мне известно, единственная рекламная кампания, в которой мог поучаствовать Пабло, – «Кока-Кола»![29] Но это именно тот тип проблем, которые ему нравится решать одним росчерком пера… Сиди на месте, скоро он тебе позвонит!

Несколько минут спустя у меня зазвонил телефон, после непродолжительного разговора я направляюсь в офис моей коллеги и с радостной улыбкой сообщаю:

– Маргарита, представитель палаты Конгресса Эскобар Гавирия на связи и хочет знать: устраивает ли нас, если завтра в три часа он пошлет за нами свой частный самолет.

Вернувшись из Медельина, я обнаружила, что Ольгита и El Cantautor приглашают меня на ужин. Она милая и стройная, он – самый приятный и добродушный андалусиец на свете. Я захожу в дом, и у меня нет ни минутки, чтобы присесть: Урраса спрашивает, как все прошло. Я отвечаю: благодаря рекламной кампании велосипедов «Осито», которую Пабло нам предложил, мы сможем оплатить все долги студии. На следующей неделе я еду на съемки программы на городской свалке с участием Пабло.

– Ну… за такие деньги я готов даже поесть мусора! И ты все это покажешь на телевидении? Надо же!

Объясняю: каждый журналист еженедельно берет интервью у десятка скучных конгрессменов, а Пабло – представитель палаты депутатов. Да, он только заместитель конгрессмена, но все же – член Конгресса. Добавляю:

– Эскобар собирается подарить обитателям свалки 2500 домов и еще парочку – жителям трущоб. Если в Колумбии это не новость, пусть мне отрежут руку!

Он интересуется: было ли интервью обязательным условием Эскобара. Объясняю, что это я настояла на рекламной кампании с таким условием, потому что Пабло не хотел тратить на него и пяти минут, ограничившись маленькой заметкой. Я поблагодарила Эскобара за великодушие, отметив, что очень восхищаюсь деятельностью проекта «Медельин без трущоб» и хочу посвятить этому целый час своей программы с шести до семи вечера в понедельник, выпуск которой состоится через три недели.

– Ну, ты настоящий мужик! И мне кажется, Пабло тобой заинтересовался…

Утверждаю, что меня интересует только спасение моей студии и продвижение по карьерной лестнице, ведь это единственное, что у меня есть.

– Знаешь, если Пабло все-таки влюбится в тебя, а ты в него, что, я думаю, вполне вероятно, тебе уже больше не придется беспокоиться ни о карьере, ни о будущем, ни об этой дурацкой студии! Будешь благодарить меня всю оставшуюся жизнь, можешь мне поверить…

Смеясь, я заверяю его, что этого не случится: мое сердце до сих пор изранено, а Пабло всегда был очарован Анхелой.

– Ты действительно не поняла, что это были только детские игры? Она тот тип девушек, которые всегда будут влюблены в какого-нибудь игрока в поло. Пабло знает: Анхелита ему не пара, ведь он не дурак… Имея большие политическое амбиции, рядом он хочет видеть настоящую женщину, элегантную, которая умеет выступать перед публикой. Не модель и не девушку его же уровня, как последняя его подружка… Знаешь, что он оставил ей два миллиона долларов? Неужели такую принцессу, как ты, не заинтересует тот, кто в свои 33 года имеет все шансы стать одним из самых богатых людей в мире и метит в президенты?!

В ответ я отмечаю: таким богатым мужчинам всегда нравятся слишком молодые девушки, а мне, между прочим, уже тридцать три.

– Не говори ерунды! Черт, да ты выглядишь на все 25! К тому же мультимиллионеры предпочитают сногсшибательных и представительных женщин, а не девочек, не умеющих заниматься любовью, с которыми не о чем поговорить! Ты – настоящий секс-символ, твоя красота продлится еще как минимум лет двадцать, тебе этого мало? Знаешь хоть одного мужчину, которого беспокоил бы возраст Софи Лорен, глупенькая? Ты «professional beauty» этой страны, у тебя есть стать, такой, как ты, у Пабло никогда не было! А я думал, что ты сообразительная…

И с блеском завершая свои долгие рассуждения, El Cantautor испуганно восклицает:

– И если ты думаешь пойти на помойку в одежде от Гуччи и Валентино, предупреждаю: от запаха не удастся избавиться и за неделю! Тебе даже не снилось, что это за место…

Все, что только захочешь!

Зловоние десяти тысяч трупов на поле боя через три дня после исторического сражения чувствуется за километры. Свалка Медельина – не гора, покрытая мусором, это несколько миллионов метрических тонн непрестанно разлагающихся отходов. Смрад органической материи, копившейся веками, на всевозможных стадиях разложения, предшествующих конечному разжижению. Вонь потоков газа, плывущих над свалкой, пропитывает все вокруг. Это смердят останки животного и растительного мира, смешиваясь с запахом химических отходов. Здесь кругом запах полной нищеты и крайних форм бедности. Смрад несправедливости, коррупции, высокомерия, полного безразличия. Он пронизывает каждую молекулу кислорода, можно даже увидеть, как он прилипает к коже, проникая вовнутрь через поры, выворачивая наши внутренности. Это сладковатый аромат поджидающей всех смерти, идеальный парфюм Судного дня.

Мы поднимаемся той же пепельно-серой дорогой, что и грузовики, оставляющие свой груз на вершине. Пабло, как всегда, за рулем. Я чувствую, он постоянно наблюдает за мной, изучает движения тела, сердца, разума. Мне известны его чувства, а ему – мои мысли. Мимолетный взгляд застает нас врасплох, искренняя улыбка является истиным подтверждением чувств. Знаю: рядом с ним я готова спокойно пройти через все, что нас ждет. Хотя по мере того, как мы приближаемся к месту назначения, я задаюсь вопросом: смогут ли кинооператор и моя коллега Мартита Брухес проработать в течение четырех или пяти часов в этой тошнотворной, непроветриваемой обстановке, в духоте, запертой среди металлических стен пасмурного и настолько подавляющего и угнетающего дня, что другого такого я и не вспомню.