Любовь на берегах Миссисипи

22

Вот уже много дней шел мелкий холодный дождь. Дул резкий, холодный, пронизывающий северный ветер. Батистина зябко куталась в шаль. Дрова в камине еле тлели. Остывшие бобы, составлявшие весь ее ужин, были твердыми и противными на вкус. Труба тянула плохо, и комната скоро наполнилась дымом. Закашлявшись, Батистина подошла к окну; стекла в нем не было, зато была стальная решетка. Девушка прижалась лбом к холодным, как лед, прутьям. Глазами цвета аквамарина она окинула безлюдный пейзаж. Интересно, выпадет ли завтра иней? Смена времен года была здесь совершенно иной, чем во Франции. Батистину била нервная дрожь, она стучала зубами, подпрыгивала на месте, но никак не могла согреться. Губы ее посинели от холода, но все же она старалась не поддаваться отчаянию. Осени не была. И как неожиданно, вдруг наступила зима. Она длилась три месяца… три долгих месяца, во время которых заключенную Батистину перевозили из одного форта в другой, тем более что таковых было множество.

Она была одна. Разлучив с товарищами и подругами, ей не сказали ни что с ними произошло, ни что ждет ее саму, ни где Флорис и Адриан. Может быть, они тоже гнили на дне какого-нибудь каменного мешка? Если только губернатор не изгнал их или не вывез в открытое море и не высадил на каком-нибудь необитаемом островке. А может… Батистина горестно вздохнула, она механически накручивала на палец длинный белокурый локон. Несмотря на неудобства, ей все же удавалось делать вполне сносную прическу. Расставаясь с Батистиной, Флорис показал ей свое равнодушие. Если де Водрей освободил его, то он на радостях наверняка вернулся к своим бывшим любовницам, а Адриан, вполне возможно, уже находится на пути домой, и ее судьба его вовсе не интересует.

Окоченевшими пальцами Батистина принялась выстукивать по деревянному подоконнику бодрый марш. Вынужденное бездействие угнетало ее. Издалека, из-за плотной стены колючего кустарника, доносилось протяжное пение. Заунывная мелодия долетала до нее из селения мирных натчезов и действовала на нервы. Две крупные слезы скатились по ее побледневшим за время заключения щекам.

Раздался звук поворачиваемого в замке ключа. Мгновенно осушив слезы, Батистина обернулась. В сопровождении двух гвардейцев в комнату вошел ее тюремщик, капитан д’Эчепарра. Он всегда заходил к ней перед трапезой и после нее.

— Вы уже закончили ваш ужин, мадам? — бесстрастно спросил капитан.

— Я даже не приступала к нему, сударь, эти бобы совершенно несъедобны.

— Сожалею, мадам, но ничего иного у нас в форте Тулуз нет.

— Вы образцовый солдат, сударь. Порой мне кажется, что вам приказали уморить меня голодом! — надменно бросила Батистина.

— Я исполняю свой долг и не собираюсь отвечать на ваши колкости, мадам!

Приказав солдатам унести миску и кувшин, капитан д’Эчепарра направился к двери. Батистина в ярости впилась ногтями в собственные ладони. Она ненавидела этого баска: она была уверена, что он грубо и жестоко обходится с индейцами. За три месяца своего заключения она так и не сумела найти у своего тюремщика чувствительную струну. Была ли она нежной и очаровательной или впадала в отчаяние и заливалась слезами, приходила ли она в ярость и пыталась бунтовать или билась в истерике и падала в обморок — все напрасно. В конце концов Батистина решила остановиться на холодной иронии и ледяном презрении. Ее поведение превосходно соответствовало температуре воздуха в форте.

Перед тем как переступить порог, капитан обернулся к Батистине и промолвил:

— Мадам, соберите ваши вещи, мы отбываем завтра на рассвете.

— Опять! И куда же на этот раз вы меня везете?

— Я не могу вам этого сказать, мадам, извольте собраться и быть готовой к отъезду!

— А если я откажусь? — спросила Батистина, бросаясь на покрытую тюфяком деревянную кровать. Настроение у нее было прескверным.

— Мне жаль, мадам, но должен предупредить, что в таком случае мне придется применить силу!

— Интересно, как вы это себе представляете?

С этими словами Батистина отвернулась к стене. Услышав, как дверь за капитаном закрылась, она, не раздеваясь, залезла под одеяло. Мозг Батистины лихорадочно работал. Она никак не могла понять, чего добивается от нее губернатор. В глубине души Батистина уже начинала сожалеть, что удар Флориса по губернаторской макушке оказался не смертельным. Почему де Водрей не приказал доставить ее в Новый Орлеан, чтобы она предстала перед судом, а перевозит ее из форта в форт?

Батистина принялась загибать пальцы. Итак, после их ареста д’Эчепарра приказал своим солдатам сопроводить пленников в Новый Орлеан, в то время как он сам с двумя десятками людей, охранявшими Батистину, переправился через реку Арканзас и поместил девушку в форт Орлеан, расположенный на реке Миссури. Там она провела три недели, затем прибыл следующий приказ, и Батистину перевезли в Сен-Луи — крепость, выстроенную на пересечении Миссисипи и Миссури. Батистина воображала себя железной Маской. С ней обращались почтительно, словно с государственной преступницей. В Сен-Луисе она пробыла всего несколько дней. Затем в большой габаре пленницу повезли вниз по течению Миссисипи, и д’Эчепарра запер ее в форте Прюдом на Черепашьем острове. Местные плантаторы попытались добиться свидания с герцогиней де Бель-Иль, но получили категорический отказ. Изумленная Батистина вынуждена была признать: ее почему-то решили содержать в строжайшей изоляции!

Все, чего ей удалось добиться от капитана д’Эчепарры, — это разрешение возить с собой чемодан с одеждой, ибо ее индейское платье окончательно пришло в негодность. Батистина умоляла своего тюремщика позволить ей исповедаться у священника, но получила отказ. Однако он согласился под усиленной охраной отвести ее в церковь послушать мессу. На голове у Батистины была надета шляпка с густой вуалью, и девушке не удалось ни с кем поговорить; она только могла наблюдать за истово молившимися суровыми прихожанами. Батистина возмущенно требовала суда.

— Куда вы так торопитесь, мадам! — усмехался капитан д’Эчепарра.

Вскоре переезды возобновились. Неделю Батистина провела в форте Морепа на озере Понтчартрейн, затем д’Эчепарра приказал своим солдатам спуститься вниз по реке, минуя Батон Руж, и подойти к форту Конде, построенному в устье реки Мобил. Оттуда они поднялись по реке Алибамус и прибыли в форт Тулуз.

«Завтра утром снова в путь… Но что все это значит?» — в который раз спрашивала себя Батистина.

Заснуть ей не удалось, зато она наконец согрелась. Вскочив с кровати, Батистина быстро скинула шаль, юбки и кофту и снова легла в постель. Внезапно с улицы донесся конский топот. Комната пленницы находилась на третьем этаже одного из четырех укрепленных бастионов форта Тулуз, выстроенного полукругом, по образцу крепостей Вобана. Постройка из камня и толстых бревен была окружена высоким палисадом с дозорной дорожкой вдоль бруствера. Окна комнаты Батистины выходили на берег реки Алибамус. Густое темное облако заволокло луну. В ночном мраке палисад из толстых круглых бревен казался совсем черным. Батистине показалось, что внизу, в зарослях буковых деревьев, кто-то есть. Северный ветер стих, уступив место более теплому южному ветерку. Глаза Батистины привыкли к полумраку, и она разглядела плотно сбившуюся в кучу многочисленную толпу, застывшую в ожидании.

— Кажется, это индейцы из поселка, — прошептала она.

Их было много, не меньше сотни. Мужчины, женщины и дети старались держаться поближе друг к другу. Никто не проронил ни единого звука. Они лишь топали и подпрыгивали на месте от холода. Гулкая тишина производила еще более устрашающее впечатление, нежели шум.

Внезапно Батистина прищурилась: в небе над индейским поселением разливалось красное зарево. Вскоре стало светло, как днем. Казалось, что языки пламени лижут нависшие над фортом черные облака. Сомнений не было: кто-то поджег хижины натчезов. До Батистины доносились стенания женщин. Мужчины в знак печали рвали на себе украшенные перьями волосы.

— Эй, дикари, проваливайте, вон отсюда… бегите, черт бы вас побрал!.. Живей… или я прикажу стрелять! — раздался голос д’Эчепарры.

— Гнусный негодяй! — прошептала Батистина, вцепившись в решетку.

Баск галопом мчался в форт, за ним следовало не менее дюжины солдат с факелами в руках. Остановившись, капитан д’Эчепарра поднял хлыст.

— Я же сказал: проваливайте… вашего поселка больше нет… я вас предупреждал… убирайтесь, да поживее! Вы можете направиться вверх по течению Алибамуса!

При этих словах один из натчезов, должно быть, вождь, гордо выступил вперед и встал перед баском:

— Быть может, мой большой белый брат не знает, что мой народ жил в поселке Пом Бланш столько лун, сколько волос на моей голове, и кости наших предков…

Ружейный залп прервал его речь. По знаку капитана д’Эчепарры солдаты выстрелили в воздух. Перезарядив ружья, они прицелились в индейцев.

— Вон! Хватит болтать! Бегите отсюда как можно дальше! — прорычал капитан.

Батистина возмутилась. Этот грубиян поджег поселок, а теперь, словно бездомных собак, выгонял из него индейцев.

— Остановите его… — закричала Батистина, вцепившись в решетку.

Натчезы, солдаты и капитан подняли головы и с удивлением увидели в окне Батистину. Девушка мгновенно воспользовалась их замешательством и, дрожа от гнева, закричала:

— Натчезы, капитан не имеет права прогонять вас отсюда… Закон на вашей стороне, этот поселок принадлежит вам… Вы свободны, отважны, защищайтесь… Разгоните солдат! Мерзкий тип! Поджигатель! Наглец! Я разоблачу тебя! Запомните, капитан д’Эчепарра, я расскажу обо всем, что видела здесь!

И Батистина погрозила баску кулаком. В рядах индейцев послышался ропот. Они все громче переговаривались между собой. Капитан почувствовал перемену, произошедшую в настроении натчезов; в воздухе запахло мятежом. Приказав солдатам держать ружья наготове, он вскочил на лошадь, и кавалькада на всем скаку влетела в ворота форта.

— К оружию, отважные натчезы! Отомстите за свои дома! Не дайте выгнать себя как бессловесных тварей! — все еще продолжала кричать вцепившаяся в решетку Батистина, когда д’Эчепарра с тремя солдатами ворвались к ней в комнату.

— Ах! О-о-о-о! — только и успела вымолвить Батистина. Ее оттащили от окна, швырнули на кровать и связали.

— Вы с ума сошли, мадам! Эти дикари могут нас оскальпировать! — возмущался д’Эчепарра, засовывая Батистине кляп в рот.

Девушка извивалась всем телом. Взор ее прекрасных глаз был столь красноречив, что устоять перед ним мог бы только святой.

— О-о-о-о!

Капитан д’Эчепарра понял, что означал этот стон.

— Клянетесь мне, мадам, что не станете кричать?

Батистина заморгала глазами. Капитан аккуратно вытащил кляп.

— Почему вы подожгли поселок?

Капитан медленно выпрямился: Батистина почувствовала, как он внимательно рассматривает ее грудь, слегка прикрытую тонкой кофтой.

— Я подчиняюсь приказам, мадам!

Голос капитана д’Эчепарры звучал глухо.

— Вы получили приказ поджечь хижины индейцев? Господи Боже мой, но от кого, сударь?

— Я не имею права обсуждать с вами подобные вопросы, мадам! — ответил баск, подходя к окну.

Индейцы медленно расходились. Пламя, поглотившее поселок Пом Бланш, угасало. Капитан д’Эчепарра вернулся к Батистине. Некоторое время он с состраданием смотрел на девушку. Глубокая морщина залегла на его лбу.

— Я знаю, мадам, что вы ненавидите меня… однако, принимая во внимание, что я только исполняю свои долг… Я никогда не хотел знать, в чем вас, собственно, обвиняют, я всего лишь отвечаю за вас перед его превосходительством губернатором и тем самым перед его величеством! Постарайтесь выспаться, мадам, через три часа мы уезжаем!

Батистина широко раскрыла глаза. Баск смотрел на нее с такой нежностью, которой она от него не ожидала. Заботливо укрыв ее одеялом, капитан, не оборачиваясь, вышел.

Легкая улыбка промелькнула на губах Батистины. Итак, капитан д’Эчепарра был таким же мужчиной, как и все остальные. Она поняла это, уже начав сомневаться, не сделан ли он из железа. Впервые он показал свое волнение. В сердце девушки пробудилась надежда, и она быстро заснула.

Тюремный возок и сопровождавшие его конвоиры ехали несколько часов. Реку Алибамус они пресекли вброд. Батистине казалось, что капитан увозит ее дальше на запад. Интересно, они едут в очередной форт на Миссисипи или же… в Новый Орлеан? При этой мысли она принималась лихорадочно теребить выбившиеся из прически локоны.

Холод стал менее пронизывающим. Дождь прекратился. Сквозь облака пробивалось бледное солнце. Батистина тряслась в дрянном экипаже, пытаясь хоть одним глазком увидеть, где же они едут, однако подозрительный капитан приказал забить окошки тюремной кареты досками и тщательно огибал многочисленные поселения, дома которых угадывались за рощицами мангровых деревьев.

Близился полдень, когда капитан д’Эчепарра объявил привал. Солдаты развели костер и принялись варить незамысловатую похлебку из турецкого гороха с салом. До ноздрей Батистины долетел вкусный запах кофе, водки и табака. В колониях мужчины, собравшись у костра, обычно курили трубки. Батистина, возмущенная тем, что о ней забыли, принялась колотить в запертую дверцу.

— Откройте… мне нужно выйти, у меня затекли ноги!

Так как на ее призыв никто не откликнулся, она решила употребить все имеющиеся в ее распоряжении средства и принялась еще яростней колотить в дверцу, визжать, топать ногами и раскачивать возок.

— На помощь… ко мне… на помощь!

Через минуту дверца приоткрылась, и в проеме появилось взволнованное лицо капитана д’Эчепарры.

— Что происходит, мадам?

В ответ Батистина смерила баска уничтожающим взглядом.

— И вы еще спрашиваете? Сударь, я голодна, хочу пить, и вообще от вашего гроба на колесах меня тошнит!

— Очень сожалею, мадам, но меры безопасности запрещают мне…

Дикий крик не дал капитану д’Эчепарра договорить. Он быстро обернулся. Один из солдат лежал, уткнувшись лицом в костер. Между его лопатками торчала красная стрела.

— Хейаааа!

Еще двое солдат упали одновременно. Со всех сторон звенел пронзительный боевой клич индейцев.

— Прячьтесь… все по местам!

Капитан д’Эчепарра бросился к своим людям и принялся организовывать оборону. В спешке он не запер дверцу. Ловкая, как кошка, Батистина воспользовалась моментом и выскользнула из возка. Прижимаясь к земле, она подползла под днище и укрылась за колесом. И хотя перед ее убежищем постоянно мелькали ноги коней, то немногое, что ей удалось увидеть, ужаснуло ее. Орда натчезов в боевой раскраске яростно набросилась на солдат. Мирные индейцы, в чьи души добрые отцы-иезуиты успели заронить семена христианства, словно остервенели. Они оказались гораздо более свирепыми, нежели воинственные падуки! Похоже, что вождь сожженного поселка Пом Бланш призвал на помощь всех натчезов, проживающих в округе. На двадцать пять солдат из отряда капитана д’Эчепарры обрушилось более трех сотен индейцев.

«Черт побери, ну зачем этот осел по имени капитан д’Эчепарра разворошил их осиное гнездо?» — думала Батистина, раздосадованная тем, что ей приходится прятаться, и вместе с тем надеясь, что в суматохе ей удастся бежать.

Сражение начинало напоминать бойню. На стрелы индейцев солдаты отвечали меткими залпами. Смертельно раненые натчезы падали с коней, но место павших тотчас же занимали новые многочисленные воины.

Индейцы окружили лагерь французов, и теперь кольцо вокруг них неуклонно сжималось. Внезапно вождь Пом Бланш издал гортанный клич. Размахивая томагавками и издавая дикие вопли, натчезы устремились в атаку, желая уничтожить последнюю горстку продолжавших обороняться солдат. Расстреляв патроны, они начали защищаться штыками. Громкие стоны умирающих сливались с победоносными возгласами индейцев и проклятиями защитников лагеря. Томагавки натчезов крушили черепа, рассекали тела, воздух был пропитан гарью и пылью, повсюду разносился тошнотворный запах крови. Лошади громко ржали и взбрыкивали, напуганные яростью своих седоков. Отчаяние придавало французам силы. Гренадер, раненый пятью стрелами, сразил сразу двоих индейцев. В отместку враги топором снесли ему голову. Один из воинов на лету подхватил ее и, потрясая своим трофеем, с торжествующими воплями носился по полю боя. Трое швейцарцев, прижавшись спиной к возку, отражали атаки, звучно ругаясь на своем родном диалекте. Истекая кровью, едва держась на ногах, они продолжали разить всех, кто осмеливался к ним приблизиться: вокруг высилась гора мертвых тел. Резня была ужасна. За несколько минут мирная лужайка на берегу Алибамуса превратилась в поле, где смерть и месть правили свой кровавый бал.

Молодой эльзасец, с самого первого дня заключения оказывавший Батистине различные мелкие услуги, рухнул на траву с разрубленным черепом. Кровь ею забрызгала Батистину. Не смея пошевельнуться, она вжималась в землю, напуганная разгулом диких страстей, толчком к которому послужил необъяснимый жестокий поступок капитана д’Эчепарры. С опушки рощицы донеслись душераздирающие вопли. Натчезы, схватив двух гвардейцев-французов, содрали с них скальпы, выкололи глаза, а затем швырнули обоих слепцов под копыта своих коней. В руки индейцев попал также барабанщик отряда. Теперь натчезы развлекались тем, что, привязав его к дереву, живьем резали его на куски. От его криков волосы на голове Батистины встали дыбом.

— Не бойтесь, мадам… я не дам вас взять живой!

Услышав этот голос, прозвучавший словно из могилы, Батистина приподняла голову. К ней полз капитан д’Эчепарра. Лоб его был рассечен, из раны сочилась кровь, в руке он сжимал пистолет. Приблизившись, капитан приставил его дуло к виску Батистины.

— Прощайте, мадам!

Батистина дернулась в сторону.

— Оставьте меня, безумец, я не собираюсь умирать! — яростно прошипела она.

Баск схватил ее за плечи. В его темных волосах запеклась кровь.

— Спасения нет, это конец, мадам!

В глазах капитана горел безумный огонь. Батистина с силой оттолкнула его.

— Это вы во всем виноваты! Если бы вы не раздразнили их своей глупостью, они бы не напали на нас! С меня хватит!

Двое натчезов неслышно подкрались к карете. Батистина вскрикнула. Один из индейцев схватил ее за волосы. Капитан д’Эчепарра поднял пистолет. Раздались два выстрела. Оба нападавших лежали на земле с простреленными головами.

Батистина в растерянности вытирала лицо, залитое их кровью. Баск повернулся к девушке.

— Мы все умрем, мадам, если не сейчас, так во время Великого Бедствия! А оно надвигается… оно все ближе и ближе, вы только послушайте!

Но Батистина слышала только шум битвы. Еще несколько минут, и последний француз пал под ударами томагавков озверевших натчезов. Прижав Батистину к земле, капитан пытался что-то объяснить ей, но изо рта его вылетали только обрывки фраз:

— Вы целых три месяца мучили меня… три месяца я мечтал о вас… о вашем теле… но теперь я счастлив… я сейчас умру, мы умрем вместе!

Капитан лихорадочно искал губы Батистины. Она попыталась вырваться из его объятий, но его руки, словно стальные клещи, сжимали ее.

— Осел! Скотина! Вы только и знаете, что твердить о смерти! Болван! Трус! Дурак! — отчаянно ругалась Батистина. Высвободив руку, она отвесила капитану звонкую пощечину. Он мгновенно отпустил ее. Губы его стали совершенно белыми.

— Мадам, никто никогда не называл басков трусами… Знайте, что я люблю вас, моя любовь сильнее смерти, и я докажу вам это… Видите вон ту рощицу? Сейчас я побегу туда и увлеку за собой всех краснокожих… Воспользуйтесь моментом и бегите в противоположном направлении, вон в те дубовые заросли… Скройтесь там, затаитесь и до ночи носа не высовывайте… и да хранит вас небо! Прощайте, мадам…

Растроганная Батистина заморгала глазами. Она была готова удержать отважного капитана от его безумного поступка, но тот уже выбрался из укрытия. Выпрямившись во весь рост, он насмешливо закричал.

— Эй, дикари… мерзкие обезьяны… ха-ха! Сюда, ко мне, сейчас вы увидите, как умеют умирать баски!

Разрядив оба своих пистолета и поразив бросившихся ему наперерез индейцев, капитан д’Эчепарра быстрее ветра помчался к рощице, раскидывая по дороге пытавшихся его задержать врагов.

— Йехааа! Ррраа!

Вождь Пом Бланш потрясал копьем, призывая к себе своих соплеменников. Он не мог допустить, чтобы его смертельный враг бежал из-под самого его носа. Бросив добивать раненых, до самой последней секунды пытавшихся сопротивляться, индейцы бросились в погоню за капитаном. Д’Эчепарра же, добежав до опушки, внезапно остановился и повернулся лицом к преследователям. Капитан дрался как одержимый. В ужасе Батистина увидела, как сразу несколько копий вонзились капитану в грудь, но он все еще держался на ногах и продолжал сражаться. Батистина поняла, что настал ее час. Индейцы скопом набросились на капитана и теперь с кровожадной радостью терзали тело своего врага, отдавшего приказ поджечь их селение. Натчезы вошли в раж, их неудовлетворенная честь требовала еще крови, добычи и скальпов.

Батистина быстро скинула тяжелую верхнюю юбку, оставшись в одной легкой нижней юбке. Проскользнув между ног коней, она пустилась бежать. За ее спиной раздавались дикие крики, но она не оборачивалась и мчалась вперед, подгоняемая страстным желанием выжить.

Когда на землю спустилась ночь, Батистина наконец решилась слезть с дерева. Она сидела на толстой ветке и теперь сама не понимала, как ей удалось забраться так высоко. Ужас заставляет творить чудеса. Долгое время до нее долетали победные кличи натчезов, затем они смолкли. Батистина решила, что индейцы, прихватив с собой оставшихся в живых французов, вернулись к себе в селения. О том, какая участь уготована несчастным раненым, она предпочитала не думать. Дюйм за дюймом Батистина осторожно спускалась с дерева. Содрогаясь от малейшего шороха, она тут же прекращала спуск и надолго затаивалась среди листвы. Вспоминая, как в детстве она лазила по деревьям в парке Мортфонтена, Батистина, цепляясь за ветки руками и ногами, наконец, соскочила на мягкий мох. Руки и ноги ее покрылись глубокими ссадинами. Она обтерла их юбкой и попыталась сориентироваться. Ей нужно было определить, где находится река Алибасус. Бледный свет луны заливал лес. Услышав журчание воды, она пошла на этот звук. Внезапно где-то в вышине заухала сова; Батистину била дрожь. Нервы ее были напряжены до предела. Девушка упала на землю, зарылась лицом в мох и тихо зарыдала. Внезапно ей захотелось умереть — погибнуть, как погиб бедный баск; жизнь казалась ей скучной и омерзительной. Мысли ее снова обратились к Флорису. Она уже была готова обвинить его в том, что именно он бросил ее одну, голодную и умирающую от усталости в этом темном незнакомом лесу. Горько сетуя на свою судьбу, Батистина медленно пошла к ручью. Она умылась, напилась, вымыла расцарапанные руки и ноги и поняла, что просто умирает от голода. Нет, пожалуй, она зря думала о смерти, ей еще хочется пожить. Самое лучшее, что она может сейчас сделать, — это незамеченной вернуться в Новый Орлеан и там отыскать своих друзей. А там будет видно.

Батистина перебралась через ручей. Вспомнив, как Жанно учил ее находить путь по звездам, пока «Красавица из Луизианы» медленно скользила по глади Мексиканского залива, она решила использовать полученные ею знания и отыскать направление по звездам.

Ранним утром Батистина все еще шла в юго-западном направлении. Она страшно устала, но продолжала решительно двигаться вперед; почва кругом была размыта проливными дождями, не прекращавшимися несколько дней подряд, и она шла, по щиколотку утопая в зловонной жиже. Ей попалось болото, сплошь заросшее камышом. Казалось, что в этой непролазной чаще еще ни разу не ступала нога человека. Ее лицо и грудь были исцарапаны острыми ветками. Внезапно Батистина остановилась, услышав чьи-то шаги. Не раздумывая, девушка легла на мокрую землю и затаилась. Сомнений больше не было: совсем рядом кто-то шел, насвистывая веселую песенку. Батистина прислушалась. Теперь до нее долетали обрывки строф:

Внезапно певец остановился. Это был рослый малый с обветренным крестьянским лицом и с золотистыми, как солома, волосами. При виде продиравшейся сквозь заросли Батистины его голубые глаза от удивления стали круглыми. Впрочем, растрепанная, оборванная и перепачканная болотной грязью Батистина могла поразить кого угодно.

— Простите, сударь… я… я… не могли бы вы… — начала девушка. Больше она ничего не смогла вымолвить и без чувств упала на мокрую траву.

23

— Эй, маменька, как там она?

— Да все еще не шевелится.

— Так и не проснулась?

— Право, нет, зато как дышит-то тревожно!

— Бедняжка!

— Твоя правда… но ты-то о чем думал, Вальмир, подобрал ее, а может, она дрянь какая-нибудь!

— Полно, маменька, это ж божье создание… да и вся она такая свеженькая и розовая…

— Это еще ничего не значит… Что тебе удалось узнать, Вальмир?

— Да похоже, что в поселке еще двое умерли от желтой лихорадки… значит, мало нам того, что, пока сюда добирались, всего настрадались… так теперь новое бедствие!

Уже несколько минут, как Батистина очнулась от своего тяжелого сна. Она слышала голоса, рядом с ней кто-то разговаривал, но она никак не могла понять о чем. Батистина приоткрыла глаза. Перед очагом хлопотала крепкого сложения женщина, ее седеющие волосы выбивались из-под безупречно белого чепца Спаситель Батистины сидел за столом из толстых круглых бревен, сделанным, судя по всему, им самим, перед ним стояла миска с супом. Вся остальная нехитрая мебель также была сделана его умелыми руками, включая распятие над камином. Полом в хижине служила утоптанная земля. Вся обстановка свидетельствовала о крайней бедности, однако все вещи, даже самые непритязательные, были тщательно вычищены заботливыми руками хозяйки.

Батистина лежала в алькове общей комнаты. Вкусный запах капустного супа приятно щекотал ей ноздри. Она привстала со своего тюфяка, набитого свежевысушенным сеном, и с очаровательной улыбкой произнесла:

— Здравствуйте!

— Ну, наконец-то! Солнышко на двор, и голубка проснулась. Как вам спалось? У вас ничего не болит, бедненькая вы моя?

Вытирая свои покрасневшие от повседневной работы руки о большой передник, женщина подошла к Батистине.

— О! Благодарю вас, мадам, я прекрасно себя чувствую… я просто немножко голодна! — помолчав, призналась Батистина.

Молодой человек тоже приблизился к алькову. В руках он держал наполненную до краев миску.

— Спасибо, сударь.

Батистина без лишних церемоний набросилась на горячую пищу. Со вчерашнего дня у нее во рту не было ни крошки, поэтому никогда еще суп (включая даже суп самого короля, тот самый знаменитый суп с деревянной ложкой) не казался ей таким восхитительным кушаньем. Словно голодный котенок, она залпом проглотила его под одобрительными взглядами хозяев.

— Не хотим ли мы еще капельку? — с доброй улыбкой предложила хозяйка. Батистина скромно покачала головой.

— Вы очень любезны, мадам, но мне не хотелось бы быть вам в тягость!

Румяный блондин расхохотался, а седеющая женщина вновь наполнила ее деревянную миску.

— Пустяки, мамзель, дорога торная, карета едет, не волнуйтесь! — дружелюбно успокоил ее молодой человек.

Батистина слегка прищурилась, чтобы поточнее понять смысл его слов. Возле нее вновь оказалась миска с дымящимся супом. Батистина опорожнила ее так же, как и первую. При этом она исподтишка изучала своих хозяев. Она догадалась, что ее подобрали бедные акадийцы, совсем недавно обосновавшиеся в колонии. Она была наслышана об их злоключениях, однако ей никогда не приходилось сталкиваться с этими людьми.

— Ну как, птичка, тебе полегчало? — любезно спросила женщина.

— О, маменька, оставьте ее, она пока еще тихими шажочками идет, еще не пришла в себя! — заявил юноша, садясь за бревенчатый стол.

— Нет, нет, уверяю вас, я прекрасно себя чувствую!

С этими словами Батистина завернулась в стеганое одеяло и попыталась встать. Она все лучше и лучше понимала простонародный выговор и образный язык своих спасителей. Так, вероятно, говорили во времена славного короля Генриха IV. В пансионе монахинь-урсулинок для девиц благородного происхождения и после, в Версале, Батистина никогда не слышала такого говора, зато в деревнях вокруг Мортфонтена не только крестьяне, но и отпрыски обедневших дворянских семейств, насчитывающих не один десяток славных предков, сохраняли такой язык, являвшийся, возможно, самым чистым французским языком, на котором исстари говорили в королевстве. Но Батистину не интересовали лингвистические тонкости. Она просто хотела поговорить с приютившими ее людьми и узнать от них, во-первых, куда она попала, а во-вторых, что происходит вокруг.

— Прежде всего я должна поблагодарить вас, сударь, и вас, мадам, за то, что вы спасли меня… Меня зовут… кхм… Жанна Ле Норман! — уверенно заявила Батистина, внутренне стыдясь того, что ей приходится лгать этим милым людям. Однако из осторожности она предпочла не называть ни одного из своих многочисленных имен — Бель-Иль, Гонджибурно, Бургиньон или Вильнев-Карамей, так как наверняка ее разыскивали под всеми именами сразу.

— Отлично, мамзель Жанна! А я зовусь Вальмир Доманжо, а это моя маменька, нам с ней посчастливилось спастись от красных воротников[35]. Батюшку нашего мы потеряли, когда маис еще не созрел. А вы, Жанна, какими ветрами занесло вас в камышовое болото?

Батистина села напротив Вальмира, мадам Доманжо осталась стоять, скрестив руки поверх длинного передника. Оба, мать и сын, ждали рассказа Батистины. Девушка не заставила себя упрашивать.

— Так вот… я отправилась повидаться с братом, он служил в гарнизоне в форте Тулуз, расположенном на реке Алибамус… Мы уже возвращались обратно в Новый Орлеан, когда на нас напали восставшие индейцы-натчезы… Это было ужасно, все солдаты были зверски убиты… Мне удалось спастись благодаря капитану, командовавшему отрядом: он отвлек на себя внимание врагов… какой ужас… всю ночь я бежала, не останавливаясь… Когда вы, Вальмир, нашли меня, силы мои были на исходе… Я пряталась… я боялась наткнуться на индейцев!.. — завершила Батистина, забыв при этом добавить, что еще больше, чем индейцев, она боялась встретить солдат губернатора.

В продолжение ее рассказа Вальмир и его матушка сочувственно кивали головами. Батистина умело смешала правду и ложь. Гостеприимные хозяева ни на минуту не усомнились в правдивости ее слов.

— Ах, теперь понятно, почему у бедняжки такое грустное личико! Но как же Господь допустил, чтобы дикари безнаказанно убивали честных христиан? — воскликнула мадам Доманжо.

Батистина тряхнула своими спутанными локонами.

— Индейцы, конечно, виноваты, мадам, но у них был повод… Капитан, командовавший фортом Тулуз, сжег их поселение, и я толком не поняла почему…

При этих словах Вальмир и его мать обменялись многозначительным взглядом.

— Так, значит, моя хорошая дама, и на Алибамусе не лучше… Но здесь, на берегах реки Мобил, вам ничего не угрожает!

Однако в голосе Вальмира звучала неприкрытая тревога.

— Но чего же вы боитесь? — воскликнула Батистина.

— Так вы разве ничего не знаете?

Вместо ответа Батистина лишь растерянно пожала плечами: по выражению ее лица сразу можно было понять, что она даже не подозревает, о чем идет речь.

— И вам ни о чем не рассказали в форте Тулуз? — с настойчивостью спросил Вальмир, не скрывая своего удивления.

— О! В форте столько всего рассказывали! — неопределенно заметила Батистина, не желая компрометировать себя и объяснять, что тюремщики обычно ничего не объясняют своим узникам. Мадам Доманжо перекрестилась и, взглянув на сына, словно желая получить его одобрение, шепотом заговорила:

— Бедняжечка вы наша, только что выбрались из ада, и вот снова, пожалуйте… в каждом поселении есть случаи… Утверждают, что первыми заболели индейцы, от них все и пошло… В Понтчартрейне уже двенадцать мертвецов… а может, там уж ни одной живой души нет… а как настанут теплые дни, как солнышко пригреет, так, если все это не прекратится, Великое Бедствие разбушуется с новой силой… горе нам!

Мадам Доманжо торопливо трижды перекрестилась. Батистина широко открыла глаза.

— Но что же все-таки означает это Великое Бедствие? — спросила девушка.

Вальмир приложил палец к губам.

— Тсс, мамзель Жанна, давайте-ка потише, чтобы не накликать несчастье… а то и так, небось, вокруг бродит… Говорят, что желтая лихорадка началась три луны назад, эпидемия вспыхнула сначала среди рабов и в вигвамах индейцев. Думаю, что поэтому ваш капитан из форта Тулуз и поджег поселок, где жили дикари!

Вальмир Доманжо говорил так тихо, что Батистине пришлось изо всех сил напрягать слух.

— Желтая лихорадка?

— Да, Господи же Боже мой, мамзель Жанна, именно она, ЖЕЛТАЯ ЛИХОРАДКА… Альсибиад, один из моих кузенов, которому, как и нам, удалось удрать от красных воротников, узнал от одного вольного негра, бывшего некогда рабом на плантациях, что последний раз Великое Бедствие случилось лет этак двадцать назад… Болезнь занесли сюда из Африки на кораблях… Она начинается с того, что тебе становится ужасно жарко, ты весь горячий и дрожишь, дрожишь, а затылок у тебя так и ломит. А уж если пожаловала желтая лихорадка, то, стало быть, и старуха с косой недалеко!

В комнате повисло молчание. Только в очаге потрескивали дрова, да булькал суп в подвешенном над огнем котелке. Батистина, закутанная в стеганое одеяло, нетерпеливо перебирала ногами. Она находила, что ее гостеприимные хозяева слишком напуганы и излишне мрачно смотрят на случившееся. Все эти истории о лихорадках, как черных, так и желтых, ее не интересовали. Для нее не было ничего опасней, чем попасть в руки солдат губернатора.

— Послушайте, господин Вальмир, и вы, мадам Доманжо, не стоит драматизировать… на сегодня ни вы, ни я ничем не больны… Есть люди, у которых слабое здоровье, и они вечно болеют. Главное, как только почувствуешь малейшее недомогание, не впадать в панику, а тут же выпить хороший настой из хлопковых корешков, и завтра все уже будет позади…

Оптимизм Батистины оказался заразительным. Акадийцы повеселели и вернулись к своим повседневным хлопотам.

Мадам Доманжо приготовила для Батистины целый чан горячей воды. Девушка с наслаждением погрузилась в него. Теплая вода смыла запекшуюся кровь с множества ее ссадин. Затем, вымыв спутанные и слипшиеся от крови волосы, Батистина вылезла из воды и натянула на себя черную юбку и кофту, любезно предоставленные ей хозяйкой, ибо ее собственная одежда превратилась в неподдающиеся починке лохмотья.

Батистина хотела тотчас же пуститься в путь; однако, чувствуя себя слишком слабой, она с радостью приняла искреннее приглашение своих хозяев задержаться у них еще на несколько дней.

Вальмир отправился в соседнюю деревню продавать яйца. Но его туда не пустили. Вооруженный отряд, набранный среди местных жителей, никого не пускал и не выпускал из деревни. Но, судя по всему, болезнь отступала, ибо за последние дни не было ни одного нового случая заболевания.

— Вот видите, я же говорила… Эти люди придают болезни слишком большое значение! — решительно заявила Батистина.

Настала ночь. Девушку положили спать на просторную кровать из орехового дерева вместе с мадам Доманжо. Вальмир, завернувшись в одеяло, устроился подле очага, Батистина чувствовала, как юный акадиец, смущенный ее присутствием, ворочается с боку на бок и никак не может заснуть. Будучи деликатным от природы, он старался не смотреть в ее сторону Мадам Доманжо блаженно похрапывала под висящим на стене распятием. В свете догорающего в очаге пламени Батистине были видны густые светлые волосы ее спасителя. Этот юноша чем-то напоминал ей Флориса. Батистина ворочалась на своем тюфяке. Интересно, почему она все еще думает об этом себялюбце? Он-то наверняка давно забыл о ней! Если бы она действительно была ему небезразлична, он бы непременно отыскал ее. Флорис… Флорис… рыдания подступили к горлу Батистины. Приподнявшись на локте, Вальмир тихо спросил:

— Что-нибудь не так, мамзель Жанна?

Батистина жалобно всхлипнула:

— Да нет, все хорошо… хорошо… нет, конечно, не очень… как это глупо… но благодарю вас, Вальмир, вы спасли мне жизнь!

— Тише, успокойтесь, вы и без меня держались молодцом, и я так рад, что…

Молодой человек запнулся.

— Я тоже очень рада! — искренне ответила ему Батистина.

Батистина была растрогана простодушием акадийца. Она больше не чувствовала себя одинокой на этой огромной земле. Несколько дней Батистина провела у своих новых друзей. Нередко ей приходила в голову мысль: а почему бы ей не остаться с ними навсегда? Зачем возвращаться в этот жестокий мир, если можно жить спокойно и счастливо среди простых и бесхитростных людей? Она помогала мадам Доманжо по хозяйству, иногда отправлялась в поле вместе с Вальмиром, где видела, каким тяжелым трудом достается будущий урожай. Она помогала кормить свинью, сыпала кукурузные зерна курам и индюшкам, рвала люцерну для кроликов и готовила пойло для теленка В этом доме Батистина чувствовала себя спокойно, счастливо и безмятежно. Она слушала рассказы Вальмира и его матушки об их бегстве из Акадии. Новая Франция уже обзавелась своей печальной историей.

Батистина с интересом узнала, что Акадия была открыта в 1497 году Джоном Кэботом, или, точнее, Джованни Кабото и его сыном Себастьяном. Рассказывая, мадам Доманжо всегда старалась избегать английских имен — звуки этого языка резали ей слух.

— Мы всегда были французами! — с гордостью добавлял Вальмир. Он сообщил Батистине, что вельможные господа Пьер дю Гаст и сеньор де Мон начали колонизацию Акадии в 1614 году по приказу Генриха IV.

— Наши отцы приехали сюда из милой Франции, чтобы вспахать и засеять эти земли для нас… Они работали в жару и в холод, мамзель Жанна, и клянусь вам, что потому-то наша Акадия и расцвела, что они с утра до вечера обрабатывали эту землю, рыхлили ее, холили и лелеяли. А потом, когда пришло время пожинать плоды, явились эти проклятые англичане и согнали нас с наших земель!

Со слезами на глазах Батистина узнала, что в 1713 году по условиям Утрехтского мира великий король[36] окончательно потерял Акадию, предоставив поселенцам самим выпутываться из создавшегося положения и бороться с английскими захватчиками.

— Нас было восемнадцать тысяч добрых католиков, мамзель Жанна, честных и трудолюбивых… и мы отказались присягнуть реформированной церкви… Они назвали Акадию Новой Шотландией — как вы прикажете это понимать? Потом проклятый английский губернатор вздумал запретить нам разговаривать по-французски, дабы речь наша не оскорбляла его тонкий слух… а потом он стал выселять нас — в Массачусетс, в Пенсильванию, в Джорджию… Они поубивали многих мужчин, разлучили множество семейств… И вот, мамзель Жанна, мы, акадийцы, словно охотничьи собаки, взяли след и стали прибиваться к французам… Вместе с маменькой мы шли… шли… мы не боялись ни краснокожих дьяволов, ни диких зверей… по дороге мы потеряли нашего батюшку… он умер у нас на руках… А потом пришли сюда, где живут французы, и здесь нам хорошо… Да ведь и вас, мамзель Жанна, согнали с родного гнезда… Вам тоже пришлось хлебнуть лиха… сами говорили, что потеряли своего братишку. Но если вы решите, мамзель Жанна, то, сами понимаете, вы такая хорошенькая, что я просто устоять не могу… Коли вы пожелаете…

Вальмир Доманжо закончил доить корову. Он приблизился к Батистине. Девушка сидела под зеленеющим дубом. Она подняла голову и взглянула на сильного и красивого юношу. Он стоял перед ней, широко расставив ноги и уперев руки в бедра. Батистина ощутила, как ее охватывает томительное волнение, но постаралась скрыть его. Ее словно магнитом тянуло к этому простому и честному малому. Простодушный акадиец присел перед ней на корточки. Батистина почувствовала, как в горле у нее что-то сжалось. Она страстно хотела прижаться к нему, положить голову на его широкое мужское плечо, вдыхать его мужской запах, смешанный с запахами сена, земли и табака, а потом забыться в его объятиях.

— Мамзель Жанна, уж не плохо ли вам?

Батистина натужно улыбнулась и с трудом сглотнула слюну. Акадиец придвинулся к ней еще ближе. Неожиданно он взял ее за руку.

— Мамзель Жанна, не стоит никуда ходить, вы мне нравитесь, вы такая красивая, да еще ловкая и отважная впридачу, вот я и подумал, почему бы нам вместе не сложить свой очаг… Так что ежели вы согласны выйти за меня замуж, то только скажите, и мы на Пасху сыграем свадьбу, а что до нашей бедности, так я вам обещаю, что и танцы будут непременно, и свадебный ужин.

Молодой крестьянин нежно улыбался. На щеках его выступил едва заметный румянец. Он ждал ответа Батистины. Девушка молчала. Ей было стыдно. Итак, этот мальчик предлагал ей свое имя, свою честь и свою жизнь, тогда как она просто хотела воспользоваться им, как непотребная девка. Батистина упорно глядела в сторону окружавших их со всех сторон полей сахарного тростника. Затем она медленно покачала головой. Ее волосы цвета меда рассыпались по плечам.

— Простите меня, Вальмир… Вы — чудо… если… если бы я была свободна, я бы непременно ответила вам «да», но должна вам признаться: я люблю одного человека… Сама не знаю почему… я не хочу… я пыталась бороться с этим чувством, но оно сильнее меня… Он злой, жестокий, горделивый, тщеславный, ветреный, и… я даже не знаю, любит ли он меня или же просто хочет позабавиться, польстить своему тщеславию… но я должна найти его… Его и своих друзей… таких же беглецов, как и я… Вальмир, я солгала вам… я бежала из тюрьмы… на самом деле меня зовут…

Батистина говорила долго. Впервые она поведала юному акадийцу всю правду о себе. Он не был ни удивлен, ни раздосадован ее рассказом. Вальмир сам прибыл сюда из мира, где воцарились жестокость и несправедливость. На первый взгляд, в их судьбах не было ничего общего, однако по своему характеру вечно бунтующая Батистина в чем-то была очень похожа на юного акадийца.

Воцарилась тишина. Молодые люди долго сидели молча. В стойле замычал теленок, требуя своего ежевечернего пойла. Солнце садилось за горизонт. Вальмир обнял Батистину за плечи и повернул к себе ее лицо.

— Я должна проститься с вами, Вальмир… Мне было хорошо у вас, но мне необходимо вернуться в Новый Орлеан… Только там я могу что-либо узнать о своих друзьях… — умоляюще произнесла Батистина.

Юноша серьезно кивнул головой.

— Ты будешь моей сестрой, Жанна, и останешься ей навеки! Послушай, я не хочу, чтобы ты была несчастна… завтра, когда рассвет отворит свои ворота, мы уйдем вместе… Я скажу маменьке, что поеду в город продавать кукурузу. На самом деле мы поставим парус, выйдем на стремнину, и думаю, что если нам повезет с погодой, то не больше, чем через неделю, мы доплывем до города!

Батистина широко раскрыла глаза от удивления. Откуда этот морской жаргон? Она непонимающе озиралась вокруг: повсюду, куда хватало глаз, расстилались пастбища и плантации сахарного тростника.

— Но, Вальмир… Миссисипи далеко отсюда… Где же мы сможем сесть в лодку?

Акадиец озадаченно взирал на Батистину. Неожиданно он весело рассмеялся.

— О, Жанна, для нас в Акадии поставить парус — значит уехать… выйти на стремнину — пересечь прерию и, конечно, поля… ведь, когда дует ветер, они волнуются, словно море… плыть — значит идти… Ах, сразу видно, что ты жила в городе, моя красавица… Бедная моя красавица… Нет, я не хочу, чтобы в твоих глазках светилась печаль… Теперь у тебя будет брат, ты больше не одинока… Ты меня поняла?

Вальмир Доманжо нежно привлек Батистину к себе. Эта ласка согрела ее. Она поднялась на цыпочки и обвила руками шею юного акадийца.

— Да, Вальмир… я поняла… О! Вальмир… как я люблю вас!

С этими словами она поцеловала юношу в щеку. Он вздрогнул и мгновенно залился краской. Потом он почти что с силой оторвал от себя руки Батистины.

— Э, не надо… не надо ничего такого, Жанна… Я просто хочу проводить тебя, а потом — прощай, моя голубка! Но не искушай меня!

И молодой крестьянин большими шагами заспешил к дому.

На рассвете следующего дня Батистина и Вальмир простились с мадам Доманжо. Добродушная акадийка нисколько не ворчала, узнав, что ее сын собирается сопровождать девушку. Молодые люди отправились в дорогу, ведя на поводу мула, груженого кукурузными початками. Первый день путешествия прошел очень хорошо. Батистина была весела, как молодой козленок. Еще немного, и она была готова поверить, что путешествует по лесам родной провинции Иль-де-Франс в сопровождении товарища своих детских игр. Вальмир делал все: выбирал дорогу, погонял мула, готовил пищу и устраивал ночлег. С Батистиной он обращался нежно и в то же время грубовато.

— О, Вальмир! Посмотри, какое небо! Все в звездах. Когда я была маленькой, мне всегда хотелось добраться до звезды и сорвать ее, — вздыхала Батистина.

Она лежала, растянувшись на одеяле. Днем основательно припекало, и воздух успел прогреться. Совсем скоро в Луизиане наступит лето, жаркое, с неумолимым обжигающим солнцем. От отогревшейся земли поднимался пар и быстро таял в еще влажном воздухе. Ветер ласкал зазеленевшие ветви дубов. Вальмир устроился в нескольких футах от Батистины. Укладываясь на ночь, он упорно поворачивался к ней спиной; подобная сдержанность и непорочность раздражала Батистину; ее молодая кровь бурлила. Повинуясь поистине адскому желанию, она решила разрушить оборонительные сооружения молодого человека. Вальмир вел с ней себя со снисходительностью старшего товарища, а такое поведение не только не удовлетворяло ее, но, скорее, даже раздражало. Тело ее горело от неутоленного желания. Она все еще отказывалась признаться в этом, однако, было ясно, что оно жаждет ласки. Бесшумно, словно змейка, Батистина незаметно подползла к Вальмиру. Он не шевелился. Ей было стыдно, и она принялась тихонько всхлипывать. В это время рука ее уверенными движениями начала ласкать затылок юноши. Будто ужаленный, он мгновенно развернулся к ней. Батистина думала, что он заговорит с ней, начнет ее утешать. Однако ничего подобного не произошло. Охваченный любовным порывом, Вальмир бросился на нее. С таким внезапным натиском Батистина сталкивалась всего лишь раз, когда во время памятной штормовой ночи внезапно оказалась в объятиях Флориса. Вальмир сжал ее в объятиях, его загрубевшие руки ласково заскользили по ее телу, и у нее не осталось никаких сомнений в чувственной природе его желания.

«Какая же я дрянь», — подумала Батистина, упиваясь поцелуями молодого человека. Стремительно сорвав с нее одежду, он, тяжело дыша, крепко сдавил ее податливое тело. Батистина знала, что ей надо бы сопротивляться, но вместо этого она лишь тихо и призывно стонала: как же давно никто не любил ее! Она больше не принадлежала себе и полностью отдавалась острому наслаждению, пронзившему ее чресла. Внезапно она разочарованно вскрикнула и попыталась удержать Вальмира. Однако юноша уже стоял на ногах.

— Посмотри, Жанна… это совсем не звезды!

Вальмир указал на небо: по нему медленно разливалось зарево. Батистина с трудом поднялась; ноги ее были как ватные. Кругом, насколько хватало глаз, в ночи полыхали пожары.

— Подожди, пойду погляжу! — бросил Вальмир, карабкаясь на дерево.

На другом берегу реки Мобил, по направлению к Понтчартрейну, горели три поселения. Вальмир слез с дерева; лицо его было тревожным.

— Что там? — спросила Батистина.

— Надо бежать, Жанна… все очень и очень плохо!

— Так… там горят индейские поселения?..

Вместо ответа Вальмир покачал головой. Наклонившись, он стал собирать одежду и одеяла.

— Нет, это горят деревни колонистов, моя милая…

Батистина бросилась к Вальмиру.

— Но что это значит, Вальмир?

— То, что Господь Бог покинул эти места… Эпидемия продолжается, беда подстерегает повсюду… Надо бежать, да поскорее, похоже нам придется пробираться ночами и идти по болотам, ведь нас могут не пропустить… Ты готова?

Вальмир навьючивал мула. Затем он взял ее за руку и повел за собой. От прикосновения его руки Батистина вздрогнула, крепко сжав пальцы молодого человека.

— Вальмир, я хотела тебе сказать…

Она чувствовала, что нервы ее на пределе. Ее возмущало собственное поведение, но, по-прежнему страдая от долгого воздержания, она никак не могла успокоиться. Батистина радовалось, что ей удалось устоять, и в то же время приходила в ярость при одной лишь мысли о том, что Вальмир был столь медлителен и не сумел воспользоваться случаем. Однако молодой человек совершенно иначе истолковал причину ее нервозного состояния. Обернувшись, он произнес:

— Что до меня… тебе больше нечего бояться, Жанна… Ты уж прости меня… не бойся за свою честь, ведь не скотина же я какая-нибудь, чтобы воспользоваться твоим несчастьем… Ну, как, по рукам?

— Да, Вальмир… по рукам! — кивнула Батистина, следуя за своим товарищем.

План Вальмира был прост. Молодые люди шли по ночам, избегая какого-либо жилья. По мере того как они подходили к Миссисипи, эпидемия свирепствовала все сильней. Один раз они отважились зайти в немецкую деревню, но их встретили ружейными выстрелами.

— Эй, фы, там, идите сфоей тарогой! — крикнул грубый голос с сильным акцентом.

— У вас есть больные?

— Эта фас не касаться!.. Профаливайте!

Тон был решительный, не оставлявший сомнений, что в случае неповиновения говоривший без колебания будет стрелять. Со стороны мангровых зарослей донесся еще один голос, не менее грозный. Вальмир и Батистина решили не настаивать. Еды у них было достаточно. Вальмир ловил силками кроликов, а днем молодые люди спали, укрывшись в лесу.

С той неудачной ночи между Вальмиром и Батистиной установились братские отношения, и ни один из них более не выходил за их рамки. Они шли вот уже десять дней. Батистина начала уставать. Ботинки ее окончательно развалились. Время от времени Вальмир снимал поклажу с мула, вскидывал ее на плечо, а на спину животного сажал Батистину, давая ей немного отдохнуть.

За три ночи они обогнули озеро Понтчартрейн. Вдали Батистина увидела форт Морепа. Совсем недавно она была его узницей. При воспоминании о бедном капитане д’Эчепарре Батистина внезапно растрогалась. Ведь она осталась жива только благодаря ему.

— Бедняга, мне следовало быть с ним более любезной! — вздохнула Батистина. Она уже привыкла к угрызениям совести и охотно им предавалась.

Внезапно Вальмир резко остановился и, повернувшись к Батистине, сказал:

— Иди посмотри!

Батистина соскользнула на землю. Вальмир раздвинул ветви плакучей ивы. Запахло гниющей водой и перепревшим илом. В воздухе плотными тучами кружились голодные москиты. В грязной канаве квакали жабы и лягушки. Но несмотря на это Батистина едва не вскрикнула от радости. Прямо за зарослями тростника виднелись крыши домов Нового Орлеана. В свете луны город казался совсем близким, лишь руку протяни — и ты уже там.

24

Улицы города были пустынны. Где-то грозно лаяли собаки. Вокруг Батистины, Вальмира и мула мелькали призраки: бродяги, пугливо жавшиеся к заборам, обнаглевшие грабители, взламывавшие двери домов, несколько праздношатающихся рабов.

С Оружейной площади доносились заунывные выкрики. Молодые люди свернули на улицу Шартр, и скоро гнусавый голос зазвучал у них над самым ухом:

— Пожалеть… Господь милостивый… пожалеть бедных негров… пожалеть… пожалеть… Господь милостивый…

На углу площади показался старый негр; лицо его в ореоле седых волос казалось сплошным черным пятном. Перед собой он толкал тележку, на которой лежало несколько окоченевших тел. Застывшие лица покойников были искажены предсмертными страданиями. Из оскаленных ртов, запачканных свернувшейся кровью, казалось, вырывались безмолвные мучительные вопли.

— Какой ужас! — прошептала Батистина, инстинктивно прижимаясь к Вальмиру.

Молодой акадиец нежно и покровительственно обнял ее за плечи. Близился рассвет. Последние сомнения рассеялись: жители покинули Новый Орлеан.

В городе остались лишь несколько бесприютных бродяг. Двери таверн были заперты. Не было ни одного торговца. Окна домов были плотно закрыты ставнями или наглухо заколочены. Чтобы не заразиться, Вальмир и Батистина обвязали лица носовыми платками.

— Пожалуй, и нам пора отплывать! — проговорил Вальмир.

— Подожди…

Несмотря на все свое отвращение Батистина уверенным шагом направилась к старому негру.

Старик только что вошел в хорошенький трехэтажный домик. Впрочем, он пробыл там недолго: скоро он вышел, волоча за собой тела женщины-метиски и ее ребенка, судорожно вцепившихся друг в друга в смертельном объятии.

— Аа-ла-ла… Мэм Каба… вот вы и помереть… а-ла-ла… Мэ-э-эм Каба… вот вы и помереть… А-а-а! Вот и свечку задуть…

Затем, сменив мотив, старик принялся во весь голос распевать песню, которую обычно поют на своих, праздниках черные рабы. На Батистину и Вальмира он не обращал никакого внимания. Девушка подождала, когда он уложит покойников на самый верх своего скорбного возка, и обратилась к нему с вопросом:

— Скажите мне, добрый человек, куда подевались жители города?

Старик явно слышал ее, однако даже не обернулся. Дрожащей рукой он отер обильно струящийся по лбу пот.

— Умереть… умереть… они все умереть… все умереть… умереть… умереть… умереть… — напевал старик.

Силы стремительно покидали Батистину. Чтобы удержаться на ногах, она была вынуждена прислониться к стене дома, сложенного из розового кирпича.

— Господи, что же вы такое говорите… неужели все умерли?

— О-хо-хо, мой голубчик… танцевать калиба… бум дум… спать спокойно… танцевать калиба бум дум… Хо! Хо!

— Нет, оставьте меня! — Батистина вскрикнула от омерзения.

Старик, наконец, заметил девушку. Подняв свою сморщенную руку, он попытался дотронуться до ее белокурых волос. Его сплющенные морщинистые губы раздвинулись в безумной улыбке, обнажив голые десны и явив его распухший кровоточащий язык. Вальмир решительным жестом отстранил старого негра и взял испуганную Батистину за руку.

— Пойдем-ка отсюда, Жанна, у старикана давно уже не все дома!

И молодые люди пустились наутек. За ними скакал верный мул. Старый негр вернулся к своему мрачному возку.

— О, как это ужасно… ужасно! — шептала Батистина, опускаясь на землю перед фонтаном на Оружейной площади. — Ты видел его кровоточащий рот, Вальмир? Господи, как это отвратительно!

Молодой акадиец печально кивнул головой.

— Увы, что поделаешь… бедняга скоро и сам помрет, это уж точно! Нет, Жанна, не пей!

Вальмир схватил за руку Батистину, уже собравшуюся зачерпнуть воды из фонтана.

— Пошли отсюда!

Молодой человек потащил Батистину к одному из домов: распахнутая дверь покинутого хозяевами жилища жалобно скрипела на ветру. Привязав мула в крохотном садике, молодые люди плотно закрыли за собой дверь. В доме уже успели побывать грабители: все шкафы и сундуки на втором этаже были взломаны, по полу была раскидана одежда. Найдя среди вещей чистую рубашку, нижнюю юбку и хлопчатобумажное платье, Батистина тотчас же закрылась в комнате, чтобы переодеться. Запасов еды, хранившихся в кухне на первом этаже, вполне хватило бы, чтобы выдержать небольшую осаду.

Батистина была очень голодна. Пока Вальмир резал копченое сало, она заглянула в калебас: он был полон превосходного рома. Сделав несколько глотков, они закусили ром сочными плодами оранжевой хурмы. Вальмир убедил Батистину, что во избежание заражения нужно пить только алкоголь. Варенье из сладких бататов довершило их пиршество.

— Держи-ка, Жанетта!

Вальмир снова наполнил стаканчик. Глаза ее заблестели, на щеках выступил румянец. Она смотрела на стол, и ей казалось, что он медленно кружится. Батистина не привыкла к крепким напиткам; усталость в соединении с ромом быстро привели ее в состояние опьянения. Девушка то и дело принималась беспричинно смеяться, откинув назад волосы; пила маленькими глотками и слушала Вальмира, развлекавшего ее разными историями из жизни колонистов в Акадии. Внезапно молодой человек умолк и внимательно посмотрел на нее.

— Как ты прекрасна, Жанна!

Схватив ее руку, он принялся ласково перебирать ее пальцы. Острая дрожь пробежала по телу Батистины. Ей показалось, что она одна на целом свете, на пустынном острове, где нет никого, кроме нее и этого прекрасного мужчины. Неожиданно Вальмир оттолкнул табурет и подбежал к Батистине. Она вскинула голову и удивленно взглянула на него.

— Жанна… Жанетта!

Голос молодого человека звучал хрипло. Он сжал податливое тело в своих объятиях. Она крепко прижалась к его широкой сильной груди. Голова бессильно упала к нему на плечо, в ушах зазвенело. Полуприкрыв глаза, она блаженно улыбалась. Вальмир склонился к ее губам. Внезапно ей показалось, что в его взгляде промелькнула тревога: руки с беспокойством стали ощупывать пылающее жаром тело.

— С тобой все в порядке, Жанна?

Батистина кивнула. Она вскинула руки. Над ее головой засверкали изумрудные глаза, заблестели черные кудри.

— О-о-о! Флорис… Флорис… ты вернулся! — в восхищении прошептала Батистина.

Кухня покачнулась. Батистина почувствовала, как Вальмир подхватил ее на руки и понес на второй этаж. Она вела себя как послушный ребенок. Сняв с нее верхнее хлопчатобумажное платье и оставив только рубашку и нижнюю юбку, он уложил ее на кровать и укрыл цветным лоскутным одеялом. Батистина стучала зубами.

— Я… я… я слишком много выпила! — повторяла она.

Губы не слушались ее, она вся дрожала, как в лихорадке. Еще одним одеялом Вальмир укутал ей ноги. Батистина зажмурилась. Горячее солнце потоками хлынуло в комнату. Вальмир закрыл жалюзи. Внезапно Батистине стало легче. Слабо улыбнувшись своему товарищу, она тотчас же уснула.

Батистине показалось, что она спала очень долго: открыв глаза, она обнаружила, что уже наступила ночь. Ей захотелось встать, но острая боль в бедрах и пояснице не позволила ей осуществить это намерение. Выждав время, она предприняла новую попытку. И снова движение, необходимое, чтобы подняться с кровати, вызвало у нее приступ резкой боли; она лежала, не в силах пошевелиться: боль была сильной, словно удар кинжалом.

Встревожившись, она принялась ощупывать себя. Грудь и живот были мокры от пота. Она чувствовала, как волосы липкими прядями пристали ко лбу. Неожиданно она ощутила резь в желудке.

— Я не больна! Я не больна! — словно заклинание, громко повторила Батистина. Ей удалось справиться с дрожью.

— Как все глупо… я просто немного устала… нужно еще поспать, и все пройдет!

Она опять закрыла глаза. Ей тут же показалось, что кто-то невидимый стальными тисками сжимает ее голову.

«Наверное, я проголодалась», — подумала девушка. Тревога ее все нарастала. Ей захотелось пить. Губы ее опухли и горели, язык пересох и причинял боль. Батистина еще раз попыталась встать и снова была вынуждена отказаться от этой попытки. В доме было тихо.

— Вальмир… Вальмир…

Никто не ответил. Тревога ее превратилась в жуткий страх — неужели ее бросили здесь одну, прикованную к кровати, когда она не в силах даже пошевелиться, а все тело ее ноет, словно у побитой собаки? Батистина жалобно застонала. У нее больше не осталось сомнений: она заразилась желтой лихорадкой. Проведя языком по деснам, она ощутила боль. Батистине показалось, что рот ее наполнился кровью. Быстро сглотнув кровавую слюну, она закашлялась. Но где же Вальмир? Неужели он бросил ее на произвол судьбы?

Время шло. Временами Батистина теряла сознание. Внезапные просветления чередовались с глубокими обмороками. Она по-прежнему не могла пошевелиться. На колокольне собора пробило без четверти одиннадцать. Бой часов показался ей кладбищенским звоном. Внезапно Батистина встрепенулась. Она была уверена, что внизу хлопнула входная дверь. До ее ушей долетел шум голосов. Батистина попыталась поглубже закопаться в одеяло. Если это грабители, ее песенка спета. С распухших губ сорвался стон. Боль, как удар кинжала, еще более яростный, нежели предыдущий, пронзила поясницу. Батистина с трудом повернула голову в сторону полуоткрытой двери. Над верхней ступенькой замерцал огонек свечи. На лестничной площадке стояли трое и тихо перешептывались между собой.

— Откуда же мне знать, как оно обернется!

— Пустяки, рано ее еще в покойнички записывать. Людовик, ты что, ее первый день знаешь?

Услышав этот голос, Батистина радостно вздохнула:

— Тонтон… моя Тонтон!

В комнату вместе с двумя девицами вошел Вальмир. Батистина слишком плохо соображала, поэтому она совершенно не удивилась тому, что акадиец вернулся вместе с ее давними подругами. Батистина попыталась улыбнуться, но улыбка ее больше походила на гримасу. Тонтон и Людовик приблизились к кровати и застыли в изумлении, увидев багровое лицо и налившиеся кровью глаза Батистины.

— Не… подходите ко мне… я… я заразная!.. — с трудом прошептала девушка.

Однако подруги не обратили не ее слова никакого внимания. Людовик пожала плечами. Тонтон засучила рукава.

— Да тут вся эта чертова страна заразная, принцесса, но таким тертым калачам, как мы, все нипочем. Помнишь, Людовик, ту тюрьму, куда упекали всех нищих и бродяг?.. Мы там и холеру пережили, и чуму… — обратилась за поддержкой к подруге Тонтон, дружелюбно толкая ее локтем в бок. Людовик расхохоталась. Это была сильная девушка с упругой грудью и большими работящими руками. Батистине она очень нравилась, хотя во время плавания она была с ней менее близка, чем с Тонтон.

— Ах, черт! Мы тебя вытащим отсюда, принцесса. А ну, за работу! Иди-ка и согрей нам воды, парень!

Людовик была почти одного роста с Вальмиром. Вытолкав акадийца за дверь, она вернулась к кровати и принялась помогать Вертушке. Раздев Батистину, они тревожно переглянулись. Кожа девушки была такого же багрового цвета, как и ее лицо. Талию Батистины опоясывала цепочка, на которой болтался железный медальон. Тонтон принялась разглядывать отлитые в металле странные знаки.

— Если это ее талисман, то, надо думать, он бедняжке еще пригодится!

Девицы обтерли Батистину винным спиртом, отчего ей стало немного легче. Среди разбросанной одежды они отыскали чистое белье. Смена белья также принесла Батистине некоторое облегчение. Ее мокрые от пота волосы липли к вискам, к затылку, влажными прядями падали на лоб. Пока Тонтон заплетала ей косы, Людовик наводила порядок в комнате. Вальмир вернулся с кувшином горячей воды. Тонтон тотчас приготовила чашку касторового масла, смешав его с лимонным соком и водой.

— Давай, пей, принцесса, ничего не поделаешь!

Девушки поддерживали раскачивающуюся голову Батистины. Желудок девушки отказывался принимать отвратительный на вкус напиток. Она с трудом заставила себя сделать один глоток. На лбу у нее выступил пот, однако неумолимые подруги заставили ее выпить все до последней капли.

— Ну как? — беспокойно прошептал Вальмир.

— Все чудненько, паренек, через три дня наша принцесса уже будет скакать, что твоя козочка! — решительно заявила Тонтон.

— Да… да… спа…сибо… я… я… чувствую себя лучше… дорогие… мои… о… я… так… счастлива… что… Вальмир… вас… вас… на…шел…

Луи подняла свечу над головой больной. Кожа Батистины постепенно становилась пунцово-красной. Тонтон склонилась над девушкой и заботливо вытерла пот, градом струившийся по ее лицу.

— Помолчи, принцесса… а то устанешь… Все идет прекрасно, лучше некуда!

Батистине было трудно смотреть. Ее вспухшие веки горели, а пламя свечи раздражало глаза. Однако она напряглась и спросила:

— Но… как… как… все это… случилось?

Усевшись на краешек кровати, Тонтон похлопала рукой по одеялу там, где находились ноги Батистины.

— Так вот, раскрой получше уши, принцесса, и все быстренько схватишь… Этот подлец-губернатор приказал меня и моих подружек снова законопатить в тюрягу… Старый хрыч настолько одурел, что решил нас судить, хотя, похоже, и сам не знал, к чему бы придраться… Но самое смешное, что он со своими дружками решил вновь припечатать нас цветочками лилии, будто он не знал, что они уже у нас есть. Вот уж и вправду обхохочешься!

Тонтон широким жестом задрала юбку. Луи последовала ее примеру. Увидев бедра проституток, Вальмир Доманжо широко раскрыл глаза.

— Господи Боже мой… бедняжки… — простонала Батистина, увидев клейма в виде цветков лилии на коже подруг.

Один цветок явно был давний, кожа на нем успела задубеть; второй же был совсем свежим, с багровым рубцом-валиком едва поджившего ожога.

Тут заговорила Людовик.

— Не беспокойся, принцесса, ему еще отольется, поганцу этакому… Так вот, губернатор со своими олухами решили отправить нас в бордель… Собственно говоря, мы особенно и не возражали, чего уж там… Так мы стали пансионерками мадам Гобаль… Там нас и нашел твой постреленок… А он не так уж глуп, этот парень из Акадии… явился в бордель искать сиделку, которая согласилась бы за тобой ухаживать.

— О!.. Я… Кожа Батистины стала пурпурной. На губах выступила пена.

Тонтон пощупала ей лоб.

— Да не мучь ты себя так, принцесса. У мадам Гобаль мы жили как у Христа за пазухой… Сначала все вместе… Ну, а потом случились все эти несчастья, город опустел… клиентов стало мало, и мы принялись пускать только тех, кто приходился нам по сердцу. Ведь в конце концов мы все хотим стать честными женщинами и выйти замуж за приличных парней.

Вальмир, о котором девицы напрочь забыли, не пропустил ни единого слова из их разговора. Казалось, он с удивлением открывал для себя новый, неведомый ему мир, о котором его матушка, мадам Доманжо, явно забыла ему рассказать. Несмотря на горячку и мучившие ее боли, Батистина внимательно следила за рассказом приятельниц. Затем слабым голосом она спросила:

— А… остальные… где… они?

— Успокойся, все в порядке… Золотая Ляжка и Персик нашли своих душечек — д’Артагета и Проте… Э, да они давно уже уехали в Батон. Руж… Вязальщица, Дитя и Свинья встретили в заведении Гобаль троих двоюродных братцев, мелких фермеров из Арканзаса, которые искали себе жен, чтобы увезти их к себе на плантации. Тряпка прельстилась каким-то солдафоном, а Сводница решила остаться у Гобаль, чтобы, как она выражается, подзаработать деньжонок. Так что видишь, принцесса, все в порядке, теперь осталось только тебя на ноги поставить… Сейчас вокруг все спокойно, никто тебя не разыскивает, эта скотина губернатор приказал всем выехать из города… Э-э, да что тут говорить, все просто смотались отсюда и попрятались по плантациям, а здесь пожгли все дома, где были больные… Словом, спи спокойно и не напрягай мозги!

Тонтон и Людовик на цыпочках направились к двери. Батистина застонала. Она тяжело дышала, тело ее горело, словно раскаленный уголь, но ей хотелось знать все до конца.

— Тонтон… не уходи… постой… скажи… а… а… рабы?

Достойная девица вернулась к подруге.

— Тут у нас хорошие новости… кажется, Ганнибал с Като и всей их ребятней сумели добраться до севера… Что до Жанно, Резеды и тех, кого арестовали вместе с нами, то эта ведьма, Эмилия, пожелала заполучить их обратно, да еще повесить зачинщиков. Но… в общем, там вышла неплохая заварушка, и твой братец Адриан да еще… кхм… Флорис, которые тоже поначалу угодили в кутузку, каким-то образом сумели их выкупить…

Батистина попыталась приподняться на локте.

— Они… они…

— Да, похоже, они целое состояние отдали этой сушеной селедке Эмилии, чтобы купить у нее негров, а потом взяли и отпустили их всех на свободу… Остался только Жанно… эти свиньи судьи не захотели его отпустить! Кажись, они его в Батон Руж отвезли… Да успокойся ты, сейчас вообще трудно что-нибудь понять, из-за эпидемии в колонии все вверх дном перевернулось… каждый думает только о себе, принцесса… И довольно, живо спать, чтобы завтра у меня как огурчик…

И Тонтон вместе с Людовиком и Вальмиром вышли из комнаты.

— Тонтон… а… а… как там ОН? — прошептала Батистина.

— Да угомонишься ли ты наконец… у него… потому что… но… вместе с Людовиком посмотрим…

Однако воспаленный мозг Батистины уже не понимал слов Вертушки. Вместо троих друзей перед девушкой внезапно выросли три огромные длинные тени, трепетавшие, словно языки пламени. Липкая волна подкатила к горлу. Батистина испустила сдавленный крик, сильная струя вырвалась у нее изо рта. Тонтон и Людовик подбежали к ней, чтобы поддержать ей голову. Стыдясь и преисполнившись отвращения к самой себе, Батистина извергала из себя потоки черной крови, заливавшие ее чистую рубашку и простыни.

В полной уверенности, что она умирает, Батистина потеряла сознание.

25

В последующие дни состояние Батистины неуклонно ухудшалось. Она не понимала, где находится, перестала узнавать окружающих. Кожа ее приобрела желто-зеленоватый оттенок. Язык и десны сильно кровоточили. Местами на теле проступали красные пятна. Ее постоянно рвало вязкой черной кровью, кровь обильно текла из носа, так что совершенно обессилевшая Батистина лежала пластом и, не приходя в сознание, тихо поскуливала.

Летняя жара усиливала ее страдания.

Дважды за ночь под окнами проезжала тележка, собиравшая трупы умерших. Редкие жители затаились в своих домах. Тонтон и Людовик многое повидали за свою жизнь, однако они каждый раз вздрагивали, слыша, как скрипят колеса страшной колымаги под окнами. Неужели завтра им придется положить скрюченное тело подруги на этот убогий катафалк? Они отказывались в это верить и с еще большим усердием ухаживали за Батистиной. Им приходилось постоянно менять испачканное белье, обмывать ее, стирать окровавленные простыни. К счастью, беглецы нашли пристанище в зажиточном доме, располагавшем всеми доступными удобствами.

Тонтон удалось отыскать единственного оставшегося в Новом Орлеане врача. Все остальные убрались куда подальше и пользовали колонистов и их челядь, попрятавшихся у себя на плантациях. В Новом Орлеане осталась только «мелкая сошка».

— Если она проживет еще два дня, я буду приятно удивлен! — заявил доктор, стоя возле кровати Батистины и с сомнением качая закутанной в маску головой.

От девушки буквально остались кожа да кости. Ее зеленоватого оттенка кожа и тяжелое учащенное дыхание не давали оснований надеяться на лучшее.

— Но, черт побери, козел вас забодай! Вы врач или могильщик? — яростно заорала на него Тонтон.

— Вот именно, дайте же ей какую-нибудь микстуру! — уперев руки в бока, с грозным видом подхватила Людовик.

Доктор воздел руки к небу. За последние несколько дней он видел столько покойников, что смерть стала для него явлением совершенно обыденным, которому не стоило придавать никакого значения.

— Я бессилен чем-либо помочь ей… Вы давали ей пить касторовое масло с лимонным соком? Прекрасно, продолжайте… Перед этой болезнью мы, врачи, бессильны.

— Но откуда ее к нам занесло, эту проклятую желтую лихорадку?

Услышав вопрос Вертушки, доктор, уже переступивший порог комнаты, остановился и посмотрел на проститутку. Он слегка приподнял маску: стали видны его налившиеся кровью глаза.

— Рука Господня карает нас, мадам… Великое Бедствие приплыло к нам из Африки на одном из кораблей; полагаю, что оно прислано нам в наказание за торговлю рабами… Что касается вашей больной, то я могу вам только посоветовать: попробуйте обильно поить ее шампанским, если, конечно, сумеете его найти… Прощайте, дамы!

Врач, дрожа от лихорадки, спустился по лестнице.

— О чем это он тут говорил? Какое такое шампанское? — изумленно повторила Тонтон.

В поисках шампанского девицы перерыли весь дом, но так и не нашли ни одной бутылки. Всегда изобретательная Людовик с наступлением ночи отправилась в город, прихватив с собой Вальмира. Через два часа они вернулись: акадиец нес мешок, полный бутылок с шампанским.

— Вино наилучшее, из запасов самого губернатора! — со смехом сообщила Людовик. Она бесцеремонно очистила погреб дворца господина де Водрея.

Челюсти Батистины были судорожно сжаты. Подругам пришлось разжать их с помощью кинжала, чтобы влить ей в горло несколько капель шампанского. Батистину тут же вырвало. С поистине неутомимым терпением девушки держали ее рот открытым и медленно, по ложечке, продолжили вливать в него шампанское. К их огромной радости, Батистина проглотила несколько капель и откинулась назад; она по-прежнему была без сознания. Каждые два часа операция возобновлялась. В течение трех следующих дней состояние Батистины не ухудшилось. Сознание не возвращалось к ней, и шампанское было ее единственной пищей.

Однажды утром Вальмир не смог встать с кровати. Лицо его побагровело, глаза налились кровью, жуткая режущая боль пронзила поясницу. Людовик не отходила от его изголовья. У молодого акадийца болезнь протекала более бурно, чем у Батистины. У него очень быстро наступил кризис: кожа пожелтела, началась рвота черной кровью. Людовик ухаживала за ним также преданно, как и за Батистиной, поила его касторовым маслом с лимонным соком и шампанским. Бывшая проститутка самоотверженно обмывала юное мужское тело, измученное страшной эпидемией. Акадиец был без сознания и тихо стонал, а она воображала, что ухаживает за своим мужем в своем собственном доме.

Однажды ночью Батистина почувствовала, что умирает. Лунный свет проникал сквозь жалюзи. Она отчетливо услышала стук колес по утоптанной земле. Тележка остановилась прямо под окном.

— Выносите ваших покойников… выносите ваших покойников! — выкрикивал загробный голос.

Скрюченными пальцами Батистина с силой сжала простыню. Ее широко открытые глаза внимательно изучали обстановку незнакомой комнаты, в которой она лежала. Ее затуманенный мозг был не в состоянии восстановить последовательность событий. При свете дрожащего пламени свечи она отчетливо различила, что в кресле напротив кровати сидит какой-то человек. Голова его была откинута назад.

— Выносите ваших покойников… выносите ваших покойников!

— Нет… нет, я не хочу!

Вцепившись в кровать, Батистина застонала. Человек в кресле встрепенулся: огромная тень склонилась над Батистиной. Она не видела его лица: это был призрак. Призрак поднял руку, и она в ужасе оттолкнула ее:

— Нет… нет… я не хочу! Не хочу!..

Крик замер у нее в горле. Мужчина пронзил ее своим повелительным взором. Глаза у него были зеленые… изумрудные…

— Успокойся… успокойся… малышка!

Своими прохладными пальцами он ласково коснулся лба Батистины.

Она пробормотала:

— Ты… ты тоже умер… я хочу уйти с тобой!..

Веки ее медленно сомкнулись. Опасаясь самого худшего, мужчина быстро приложил ухо к груди Батистины. Когда он выпрямился, во взгляде его светилась радость. Дыхание девушки было спокойным.

Запел петух, Батистина проснулась и приоткрыла глаза. В кресле никого не было. Она заворочалась и привычным жестом попыталась откинуть назад свои длинные волосы. Но рука встретила пустоту. Батистина не узнавала саму себя. Ее худые пальцы нащупали голову маленького мальчика с коротко стриженными волосами.

— Мне очень жаль, дорогая, но волосы пришлось остричь!

Услышав этот голос, Батистина вздрогнула и широко раскрыла глаза.

— ФЛОР…РИС!

Он склонился над ней. Взгляд его был нежным и одновременно тревожным. Огромная радостная волна захлестнула Батистину. Флорис… Флорис… нет, это был не сон и не призрак. Он был здесь, рядом, возле ее кровати.

— Хочешь пить?

Батистина покачала головой. Нет, ей ничего не хотелось. Ей было хорошо, она больше не чувствовала боли. Флорис вновь коснулся лба Батистины: он был влажным и прохладным.

— Ты спасена! — ласково прошептал Флорис. Батистина никогда не думала, что он может быть таким нежным.

— Да, признаюсь, сегодня ночью мы основательно перепугались. Но теперь полный порядок, принцесса, ты больше не напоминаешь канарейку, так что пора бы и покушать.

С этими словами в комнату вошла Тонтон, неся в руках чашку бульона. Батистина непонимающе смотрела на Флориса и подругу. Флорис взял ее за руку. Тонтон заставила ее проглотить горячее питье. Оно было вкусно. Батистина откинулась назад и, вцепившись в руку Флориса, заснула.

В течение нескольких дней Батистина наслаждалась блаженным состоянием выздоравливающей. Она говорила мало, позволяя Вертушке менять ей белье и кормить. Флорис, молчаливый и серьезный, часто сидел возле ее кровати. Батистина брала его за руку и дремала, чувствуя, как силы мало-помалу возвращаются к ней. Она знала, каких сверхчеловеческих усилий стоит Флорису оставаться подле нее в роли сиделки. И Батистина лицемерно пользовалась своим положением. Интуиция подсказывала ей, что она вполне может воспользоваться своей слабостью.

Однажды утром, когда Тонтон убирала комнату, Батистина робко попросила:

— Знаешь, Тонтон, мне бы хотелось посмотреть на себя!

— Ага! Вот ты и выздоровела, принцесса! — радостно рассмеялась девица, бросая ведро и швабру, чтобы подать ей зеркало.

Батистина в ужасе вскрикнула. На нее испуганно смотрела какая-то незнакомая женщина — худая, бледная, с огромными, во все лицо, глазами. Лоб ее обрамляли коротенькие белокурые кудряшки.

— Я просто безобразна!

— Брось, ни капельки! Волосы быстро отрастут, они так слиплись от крови, что ничего не оставалось, как отчекрыжить их: он сам запустил ножницы в твою гриву. Ах! Ну и молодец же он!

— Ну, и где… где же он? — капризно, как подобает выздоравливающей, спросила Батистина.

— Спит, бедняга, в соседней комнате… и как он не подох от усталости… Знаешь, ведь он целых двенадцать дней и ночей ни на секунду от тебя не отходил!

— Неужели я так долго была без сознания? — воскликнула Батистина.

— Еще бы, и сама понимаешь, принцесса, ты была не в лучшем виде… а тут еще каждый раз, когда тебя начинало рвать, мы думали, что ты вот-вот окочуришься!

Тонтон принялась кормить Батистину. Она заставила ее проглотить ложку кукурузной каши, приправленной кленовым сиропом. Судорожно оттолкнув пустую ложку, Батистина уселась на подушках.

— Боже мой, что ты говоришь… Он видел меня во время болезни… фу… меня рвало… Ты должна была запретить ему приближаться ко мне! — упрекнула подругу Батистина.

— Ну, это уж слишком, мадам уже кокетничает… Если хочешь знать, он держал тебя на руках, как младенца, и вместе со мной обмывал и переодевал тебя. Да, вот так. Конечно, мы частенько лаялись с ним, но честное слово, никогда еще не видела, чтобы мужик так ухаживал за барышней… Если хочешь знать мое мнение, этот парень у тебя в кармане, можешь его, если пожелаешь, без соли съесть! А теперь давай, моя голубка, коли хочешь встать на ноги, надо кушать… Ну-ка, ложечку за твою Тонтон… ложечку за Людовика… А, вот и господин Флорис, я вас оставляю!

Батистина оттолкнула посуду с едой и взглянула на Флориса. Прежде чем войти в комнату, он постучал, затем подошел к кровати. Только сейчас Батистина заметила, как он был бледен и худ. При мысли о том, что во время болезни он наверняка увидел у нее на талии цепочку с талисманом, она слегка покраснела. Теперь цепочка свободно съезжала ей на бедра.

— Как ты себя чувствуешь, Батистина? — спросил Флорис, садясь в ногах кровати.

— Гораздо лучше, Флорис… я скоро попробую встать! — томно произнесла Батистина.

Ей страстно хотелось, чтобы Флорис придвинулся к ней поближе. Однако он упорно оставался в ногах кровати. Батистине показалось, что сегодня утром он был печален и держался сдержанно, пожалуй, даже холодно. Она откинулась на подушки и смущенно прикрыла рукой глаза.

— Тонтон только что рассказала мне, что… что ты видел меня… в не лучшем… состоянии… ну, в общем… не в себе… я…

Флорис насмешливо взглянул на нее. Это был прежний взгляд, который так раздражал Батистину.

— Ты права, не многие из твоих воздыхателей узнали бы тебя в таком виде. А теперь давай завершай свой завтрак, если хочешь поскорей встать на ноги!

С этими словами Флорис приблизился к Батистине. Взяв с ночного столика чашку с бульоном, он осторожно приподнял голову девушки, чтобы заставить ее выпить мясной отвар. Неистовая радость охватила Батистину, когда она почувствовала прикосновение пальцев Флориса к своему затылку. Она покорно подчинилась и до капли выпила предложенный ей бульон.

Он склонился над ней. Ошеломленная Батистина решила, что он собирается поцеловать ее. Однако Флорис, как образцовая сиделка, всего лишь вытер ей рот. Теперь он с улыбкой разглядывал ее. Раздосадованная Батистина отвернулась.

— Нет… не смотри на меня… я… я все еще очень страшная.

Флорис дружески похлопал рукой по одеялу. Сев рядом, он нежно погладил ее короткие кудряшки.

— Я люблю тебя такой… Ты напоминаешь мне одну несносную девчонку, что осталась во Франции… Может быть, ты помнишь, этакого чертенка, которому я не мог ни в чем отказать!

Флорис благоразумно отстранился, подавляя в себе желание сжать ее в объятиях. Долгое время он опасался самого худшего, а теперь, когда было ясно, что Батистина будет жить, Флорис вновь перестал доверять ей. Он знал, что как только она встанет на ноги, то вновь будет способна выкинуть любую штуку.

Какое-то время они выжидательно наблюдали друг за другом: молчаливые, взволнованные, подозрительные, два юных горделивых хищника, каждый из которых был готов бороться до последнего, чтобы доказать свое превосходство над другим, Батистина решила избрать своим оружием кротость и дипломатию.

— Флорис… о, Флорис!.. Мне так нужна твоя сила!

Она сумела найти верные слова. Флорис снова приблизился к ней. Взяв ее за руку, он принялся перебирать ее пальцы, а затем молча коснулся их губами. Батистина испустила разочарованный вздох.

— Где ты был все это время, Флорис?..

— Где мне еще было быть, как не в соседней комнате!

— Нет, я хотела сказать… когда меня перевозили из форта в форт… я думала о тебе… часто… и… и…

Флорис властно взглянул на Батистину.

— Так ты хочешь спросить, почему я не явился освободить тебя… Не так ли?

В ответ Батистина лишь скорчила недовольную гримаску. Однако Флорис не отступал.

— И теперь тебе хочется упрекнуть меня в этом!

От такого уверенного заявления Батистина съежилась и потянула на себя одеяло. Затем она отрицательно качнула головой.

— Я просто хотела узнать, беспокоился ли ты обо мне хоть капельку!

Флорис выпрямился и нахмурился.

— Как ты любишь задавать подобные вопросы, Батистина… Конечно я волновался… А ты о чем подумала? Только представь себе, что этот милейший маркиз де Водрей решил арестовать заодно и нас… Он необычайно злопамятен… впрочем, в чем-то его можно понять… Как бы там ни было, но, как только нам удалось выскользнуть из его лап, мы тотчас бросились разыскивать тебя — наверное, тебе интересно узнать именно это. К сожалению, нам пришлось расстаться с Адрианом, и сейчас мне ничего не известно ни о нем, ни о Федоре, Ли Кане и Жорже-Альбере… Ну вот, теперь ты все знаешь… или почти все…

Батистина побледнела.

— Бог мой… Адриан… Где он может быть?

Флорис смягчился. Он ласково погладил ее исхудавшую руку.

— Не волнуйся, Батистина… С Адрианом не так-то просто справиться… Он сумеет выпутаться… Когда два месяца назад разразилась эпидемия, я к этому времени уже успел объехать форты Розали, Морепа и Луи… А потом я уже не мог скакать, словно сумасшедший, по берегам Миссисипи, обыскивая многочисленные форты и крепости… Я решил тайком вернуться в Новый Орлеан, чтобы узнать новости и поискать Адриана и остальных… Я надеялся, что Адриан сможет отправить ко мне Жоржа-Альбера… К несчастью, эпидемия разбушевалась с новой силой… губернатор решил, насколько это возможно, эвакуировать из города всех его жителей… Дома, где побывала болезнь, были сожжены… потом все затворились: каждый у себя…

Батистина приподнялась на локте.

— Да… знаю… на нас напали натчезы. Солдаты сожгли их поселок, и они решили отомстить!

При мысли об опасностях, которым подвергалась Батистина, Флорис содрогнулся. Он снова подошел к ней и сжал ее пальцы.

— Хвала Господу, малышка, что ты уже здесь… Но как вам удалось уйти от них?

— О! Это было ужасно, я была единственной… Натчезы уничтожили весь отряд, но бедный капитан увлек индейцев за собой, чтобы дать мне возможность бежать!

Внезапно лицо Флориса посуровело. Батистина готова была язык себе откусить, но поздно: роковые слова уже слетели с ее губ. Флорис встал. Трижды обогнув кровать, он остановился и, скрестив руки на груди, вперил в Батистину насмешливый взгляд.

— Черт побери, дорогая, ты всегда умеешь найти преданного пса… На этот раз спаситель пожертвовал своим скальпом, швырнув его опьяненным кровью врагам. Примите мои поздравления.

Зеленые глаза Флориса опасно засверкали. Батистина попыталась исправить положение.

— К чему ты опять хочешь придраться? Я уверена, что капитан, человек преклонного возраста, хотел спасти также бедного барабанщика… двенадцатилетнего мальчишку!

Весь во власти горестных воспоминаний, Флорис уже не слушал ее. Он тяжелыми шагами ходил по комнате.

— Могу ли я узнать, где ты откопала этого юного акадийца, которого сейчас так преданно выхаживает Людовик?

От такой новости Батистина больно укусила себя за руку.

— Бог мой, что ты говоришь, разве Вальмир тоже болен?

Флорис усмехнулся.

— Как ты разволновалась… Однако успокойся, твой приятель сделан из прочного материала. Глядя, как он потягивает шампанское, можно с уверенностью сказать, что он раньше тебя встанет на ноги. Однако, какой интересный у него бред!

— О да! — согласилась Батистина, уклоняясь от пронзительного взора Флориса и пытаясь придать своему лицу как можно более безразличное выражение.

— Очень интересный, дорогая, я бы даже сказал презанимательный… Этот Вальмир кричал: «Жанна Жанна, я люблю тебя, ты прекрасна, распусти свои чудесные золотые волосы, этой ночью ты станешь моей…» И так несколько раз! Вот я и спрашиваю себя, кто эта Жанна? — настойчиво произнес Флорис, продолжая неотрывно смотреть прямо в глаза Батистине.

Девушка пала духом. Ей показалось, что отныне между ними уже ничего не будет. Батистина отвернулась к стене. Флорис удивился: он ожидал очередного язвительного ответа. Молчание и бледность Батистины встревожили его. Он нежно повернул к себе ее голову.

— Батистина… Батистина… тебе плохо?

Две большие слезы скатились по ее исхудалым щекам. Батистина не отвечала. Да и зачем!

Как раз в эту минуту вошла Тонтон. С первого взгляда она поняла, что в воздухе запахло грозой.

— Послушайте, господин Флорис… ей нельзя утомляться… Вы и сами не так давно встали на ноги! Так что выметайтесь отсюда, да поживее. Идите отдыхать, вам обоим нужен отдых!

Тонтон бесцеремонно выставила Флориса за дверь Батистина внезапно встрепенулась.

— Флорис… Флорис… Ты тоже был болен?

Уходя, Флорис утвердительно кивнул головой.

— Почему ты мне ничего не сказал? — мягко упрекнула его Батистина.

— Не хотел тебя расстраивать… Я одним из первых подцепил эту проклятую лихорадку… Но, как видишь, вполне справился с ней!

Молитвенно сложив руки, Батистина признательно улыбнулась ему.

— О! Флорис… и ты так преданно за мной ухаживал, не спал ночами, когда сам еще был очень слаб… О! Мой…

Она хотела сказать дорогой, но вовремя остановилась.

— О, мой бедный Флорис… Кто же за тобой ухаживал?

Внезапно Флорис заторопился к двери. Взявшись за ручку, он небрежно бросил:

— Я заболел на одной из плантаций!

Подозрения Батистины мгновенно пробудились.

— У Эмилии де Бель-Иль!

— Да нет же, далась тебе эта Эмилия!

Теперь пришла очередь Флориса выкручиваться.

— Тем более что все это не имеет никакого значения, — заключил молодой человек, удирая из комнаты.

Батистина в ярости швырнула ему вслед свою подушку. Упав на простыню, она зарыдала.

— О! Я его ненавижу… ненавижу… ненавижу!

Слезы ручьями текли по ее лицу.

— Полно… полно… замолчи!

Достойная Тонтон баюкала Батистину, как младенца, гладила ее по щекам, утешая, произнося совсем простые слова.

— Вот ты и выздоровела… право слово, выздоровела, принцесса… Не тревожься… все плохое уже позади, а он тебя любит, уж поверь мне… А что бесится, так это от ревности!

— Ты считаешь, что он меня любит! Однако, странный способ он избрал, чтобы выразить свою любовь! — заикаясь, запротестовала Батистина.

— Будь уверена… еще больше, чем ты, принцесса… ты знаешь… я всего лишь проститутка… ничтожество… подобранная из милости на парижской улице, но как только я вас увидела, так сразу и поняла, что вы жить друг без друга не можете… Ничего не поделаешь, это как болезнь… Ну же, принцесса, давай вытри зенки, поправляйся, снова будешь хороша собой и сделаешь со своим гордецом все, что захочешь: за нос водить его будешь, сам за тобой побежит!

Все еще всхлипывая, Батистина недоверчиво взглянула на подругу.

— А ты сама-то веришь тому, что говоришь, Тонтон?

— Еще как, моя красавица!

— Скажи мне, Тонтон… на какой плантации его вылечили?

Тонтон пожала плечами.

— У Мари-Бланш де Понтальба!

— О! У одной из его любовниц… и он еще смеет упрекать меня! — выдохнула Батистина.

Тонтон принялась менять ей рубашку.

— С этим ничего не поделаешь, принцесса… мужик, он всегда налево глядит!

Тонтон была великим философом. Батистина принялась размышлять над ее мудрыми словами.

У Батистины пробудился аппетит. Теперь ее все время мучил голод, и она, как могла, старалась вознаградить себя за долгое вынужденное воздержание. Она принялась потихоньку передвигаться по дому. Флорис продолжал ухаживать за ней, помогал ей спускаться с лестницы и отводил в небольшой садик за домом, где специально для нее была устроена лежанка. К сожалению, росшие там в изобилии апельсиновые деревца были основательно обглоданы мулом. Молодые люди больше не занимались выяснением отношений. Они соблюдали своего рода статус-кво и в своих разговорах избегали щекотливых тем. Щеки Батистины вновь обрели румянец, а волосы заблестели на солнце.

Вальмир, живший на первом этаже, также выздоравливал.

Однажды ночью Людовик ощутила признаки надвигающейся болезни. Тонтон принялась ухаживать за ней, ибо Батистина и Вальмир были еще слишком слабы, чтобы заботиться о больной.

Иногда Батистина подходила к окну. Город по-прежнему был пуст. Раб, разносивший воду, осторожно крался через площадь. Отчаянно лаяли собаки. Новый Орлеан превратился в город-призрак. Доставать еду было чрезвычайно трудно. Этим занимался Флорис. Ему часто приходилось тратить по нескольку часов, чтобы отыскать, купить или выменять курицу, рябчика или несколько бекасов.

Однажды Флорис вышел из дому очень рано. Обычно он возвращался часам к одиннадцати и они завтракали вместе. Пробило половину первого, а Флорис все еще не вернулся.

Волнуясь, Батистина спустилась в кухню, чтобы что-нибудь приготовить. В кастрюле еще оставалась похлебка из риса и хвостов водяной крысы. Людовик была слишком плоха и не могла есть. Батистина накормила Тонтон и Вальмира, затем попыталась поесть сама, однако с трудом проглотила несколько ложек: тревога сдавила ей горло. Она принялась мыть миски и котел, стараясь не слушать звона колоколов на соборной колокольне; потом, чтобы отвлечься от горьких мыслей, стала начищать песком медную посуду. В пять часов Флориса все еще не было. Батистина отбросила предположение о несчастном случае или аресте. В семь часов она была уверена, что он уехал навсегда. Он больше не вернется, и ей придется выкручиваться самой. От такой мысли силы совершенно покинули ее, и она медленно опустилась на табурет прямо посреди кухни.

Во время своей болезни Батистина внутренне изменилась. Куда-то исчезли ее привычная веселость и насмешливость. Она часто впадала в задумчивость: будущее представало перед ней в весьма мрачных тонах.

Уже была ночь, когда наконец хлопнула входная дверь. У Батистины не было сил встать. Флорис направился к лестнице. Неожиданно он заметил в кухне силуэт Батистины.

— Что ты здесь делаешь одна, в темноте?

— Я… я боялась, что ты больше не вернешься!

— Но Батистина, как ты могла такое подумать!

Флорис был неприятно удивлен. Батистина с трудом сглотнула слюну и закрыла лицо руками. Она выглядела совершенно беззащитной. Расстроганный, он тихо приблизился к ней, с беспокойством думая про себя:

«Только бы ей снова не стало хуже… сказать ли ей всю правду сразу или подождать еще несколько дней…»

Положив руку на голову Батистины, он начал нежно ласкать ее отрастающие кудри.

— Малышка моя… я здесь, ничего не бойся… я никогда тебя не брошу. Батистина, клянусь тебе, теперь я всегда буду предупреждать… Ну, хватит, успокойся…

Батистина закрыла глаза. Свернувшись клубком, словно котенок, она жалобно спросила:

— Но куда же ты все-таки ездил, Флорис?

В иных обстоятельствах гордец даже не удостоил бы ее ответом. Он был слишком независим и привык появляться и исчезать по собственному желанию, не спрашивая позволения и не давая объяснений кому бы то ни было. Но сейчас он знал, что ее ожидает жестокий удар. Неважно, нанесет ли он его сегодня или завтра. Флорис еще крепче сжал ее в объятиях и заговорил как можно более равнодушным тоном:

— Я отправился на плантацию виконтессы Понтальба…

Умолкнув, он стал ждать, как отнесется к его сообщению Батистина; девушка не шевельнулась и горестно подумала:

«Конечно, сейчас он мне скажет, что любит ее…»

Флорис продолжил:

— Теперь ты можешь узнать, Батистина… Меня выхаживали у нее на плантации, но я болел… не один… со мной были Грегуар и Элиза… а также Цицерон… Цицерон сейчас чувствует себя куда лучше!.. — с усилием произнес Флорис.

Батистина подняла голову. Она ничего не понимала. В темноте зеленые глаза Флориса подозрительно блеснули. Батистина почувствовала, как ей на лоб упала горячая капля. Она подняла руку — щеки Флориса были мокры…

— Флорис… Флорис… скажи мне правду… что происходит? — прошептала потрясенная Батистина.

— Я только что похоронил их, дорогая… в конце парка Мари-Бланш… Ты… ты не должна слишком горевать… а главное, пусть совесть тебя не мучит… во всем виноваты мы с Адрианом… Мы должны были настоять, чтобы они остались во Франции в Мортфонтене… Грегуар и Элиза были слишком стары… и сердце не перенесло тяжелой болезни… Было сделано все, чтобы облегчить их страдания… Знаешь, я ведь каждый день ездил навещать их… На плантации Мари-Бланш де Понтальба за ними превосходно ухаживали… там… там… малышка моя…

Батистина тихо плакала. Она не могла поверить, что Грегуар и Элиза, воспитавшие ее, умерли… Она больше никогда не услышит ласкового ворчания Элиза: «Будь умницей, голубка моя… Будь осторожна, детка… Как ты хороша, голубушка моя!»

Внезапно Батистина вскинула голову.

— О! Флорис, а Адриан… где Адриан?

— Как только ты будешь в состоянии переносить тяготы путешествия, Батистина… мы отправимся искать его! — пообещал Флорис.

Хотя горе Батистины было велико, тем не менее она несколько утешилась, убедившись, что Флориса совершенно не интересует участь «этой Понтальбы».

Время шло. Тесно прижавшись друг к другу, они долго сидели в кухне, тихо предаваясь воспоминаниям о своих детских годах, проведенных в Мортфонтене под присмотром верных Грегуара и Элизы. Флорис и Батистина чувствовали, как сегодня, когда они осиротели во второй раз, невидимые узы связали их навсегда.

Внезапно над их головами послышался глухой шум. Они бегом взбежали по лестнице. Это, потеряв сознание, упала Тонтон. Тело ее горело, как раскаленный уголь.

Батистина целыми днями не отходила от ее изголовья, ухаживая за ней так же, как совсем недавно Тонтон выхаживала ее саму. Флорис готовил еду для всех обитателей дома. Окрепший Вальмир заботился о выздоравливающей Людовике. Шампанское оказалось целебным напитком для всех больных. Батистина надеялась, что с его помощью она сумеет вылечить и Вертушку. Но с каждым даем девице становилось все хуже и хуже, болезнь быстро вступила в критическую фазу: кожа стала желто-зеленой, началась беспрерывная рвота.

— Борись, Тонтон, дорогая… борись! — умоляла Батистина, пытаясь заставить ее проглотить приготовленные лекарства.

Но Тонтон не сопротивлялась болезни, напротив, казалось, она молча надеялась на скорый конец. Возможно, душевные и физические страдания, перенесенные ею, когда она пребывала в братстве нищих Нового моста и за время путешествия на корабле, окончательно ослабили ее организм.

— Проклята я… выше нос… принцесса! — были последние слова, произнесенные Вертушкой в полном сознании.

Затем она впала в полуобморочное состояние и, вытолкнув из себя сгусток черной крови, отдала Богу душу.

Потрясенная Батистина отказывалась верить. Тонтон, ее Тонтон… ее верная соратница в самых невероятных приключениях… Все рушилось вокруг Батистины. Она не захотела отдать ее тело возчику мертвых Флорис вырыл в саду глубокую яму. Батистина вложила в руку мертвой подруги маленькую оливковую веточку, обернула ее тело в тонкую ткань, и Флорис похоронил ее под апельсиновым деревцем.

Несколько дней спустя Флорис, Батистина, Вальмир и Людовик вымыли дом и, взяв с собой немного одежды на смену, покинули Новый Орлеан.

Четверо молодых людей раздобыли вместительную габару и поплыли вверх по Миссисипи по направлению к Батон Руж, где Флорис и Батистина надеялись что-нибудь узнать об Адриане.

26

— Что за собачья жизнь! — ругался Жорж-Альбер Платье висело на нем клочьями. Подхватив свою помятую треуголку, он поглубже нахлобучил ее на голову, чтобы хоть как-то защититься от палящих солнечных лучей. Затем Жорж-Альбер продолжил свой путь. Куда он шел? Он и сам как следует не знал Маленький зверек Флориса пребывал в отвратительном настроении. Уже давно ему не удавалось найти доброй бутылочки, и… в общем, вот уже две недели, как во рту у него не было ни капли живительной влаги, и это не считая того, что он уже давно потерял след своего хозяина и Адриана с товарищами. Жорж-Альбер устал возмущаться. Ноги больше не держали его. Сапоги его порвались во многих местах. Как известно, почтенная обезьянка утратила привычку ходить, ибо в последнее время ей доводилось путешествовать исключительно в седельных сумках Флориса или Адриана.

— О! Вот она, людская неблагодарность! Интересно, разыскивают ли они меня… Бррр… Что-то я себя неважно чувствую… черт побери, надеюсь, что я не подхватил эту ужасную желтую лихорадку. Фу! Какой кошмар! Тогда прощай моя хорошенькая шубка! Ну что это за страна! Никакого покоя… ураганы, наводнения, лихорадки, не говоря уж о всяких мерзких тварях! Ах! Как я тоскую о Париже… Нет, с меня хватит, больше меня ни за какие коврижки из Парижа не выманишь, я же настоящий парижанин… Если мне когда-нибудь вновь доведется увидеть Новый мост… слово обезьяны, ни за что с него не уйду!

После такого обещания Жорж-Альбер смело нырнул в заросли табака. Проспав несколько часов под сенью широких листьев, он проснулся вполне отдохнувшим, однако с противным ощущением посасывания под ложечкой. Голод все настойчивей давал о себе знать. Жорж-Альбер продолжил свой путь. Внезапно он с интересом принюхался. Сомнений не было: до его ноздрей доносился приятный аромат съестного. Аппетитные запахи поднимались к небу. Жорж-Альбер приблизился к незнакомому поселению. Дорогу ему преградила группа мужчин. Это были солдаты и торговцы: вторые расспрашивали первых. Жорж-Альбер приблизился, чтобы послушать, о чем шел разговор.

— Как там, в Новом Орлеане, эпидемия свирепствует по-прежнему?

— Да, зато в Арканзасе и Иллинойсе она уже идет на убыль!

— А как обстоят дела у дикарей?

— Ах! Если бы желтая лихорадка избавила нас от них всех — до единого!

— Не стоит так говорить… все-таки они тоже создания Божьи!

— Погодите, вот попадетесь им в лапы, тогда узнаете, чьи они создания! Нет, господин Жозеф, все эти натчезы, шаткасы, чероки — настоящие дикие звери, и всех их надо истребить… губернатор тысячу раз прав, что приказал поджигать их поселения… Да, только так мы сможем избавиться от индейцев!

— Кажется, выжившие индейцы бегут во Флориду?

— Ха-ха! Вот и отлично, пусть там заражают испанцев!

— А что же будет с нами, лейтенант, какой вы получили приказ?

— Я должен выставить двух солдат для охраны дороги, а вы дайте им на подмогу нескольких горожан. Тех, кто не может предъявить свидетельство об абсолютном здоровье или не докажет, что идет из незараженной зоны, в Батон Руж не пускать. Главное, безжалостно гоните прочь всех, кто идет из Нового Орлеана… Пусть пережидают эпидемию в лесу!

— Скажите, лейтенант, правда ли, что губернатор собирается устроить здесь свою резиденцию?

— Да, он прибывает из Понтчартрейна, где положение значительно улучшилось. Его превосходительство займет дом бургомистра!

— Так, значит, в ожидании конца эпидемии, Батон Руж будет столицей Луизианы вместо Нового Орлеана!

— А разве мы этого не заслужили? У нас было меньше всего больных!

— Прекрасно, значит, приказ вам известен, охраняйте получше дорогу… мы направляемся к Миссисипи поднимать горожан, чтобы организовать круговую охрану…

Лейтенант с солдатами удалился. Узнав все, что ему хотелось, Жорж-Альбер осторожно двинулся за солдатами, стараясь не попасться на глаза стражам, оставшимся охранять дорогу. Маленькая обезьянка прошмыгнула на кукурузное поле и, прячась среди высоких стеблей, заспешила к домикам на окраине.

Изысканный запах куропатки, тушеной с померанцем, вызывал у Жоржа-Альбера обильное слюноотделение. Он быстро пересек небольшой дворик и бесшумно нырнул в приоткрытую дверь. Быстрый внимательный взгляд — и ему стало ясно, что на этот раз удача на его стороне. Он попал в кухню, которая в эту минуту была пуста. На большом столе стояло упоительно пахнущее блюдо. Без лишних церемоний Жорж-Альбер вскочил на стол и запустил лапу в сочное рагу. О! Какое наслаждение, никогда еще он не пробовал столь восхитительной пищи! Жорж-Альбер принялся аккуратно выбирать кусочки белого мяса. Кувшин фронтиньянского муската великолепно дополнял его трапезу.

«Ах! Я словно заново родился!» — подумал маленький зверек, с удовольствием опустошая сосуд с вином.

Удар по затылку прервал его блаженство. От неожиданности Жорж-Альбер чуть не рухнул в блюдо с куропаткой. Он обернулся, готовый отразить нападение агрессора, но от изумления словно прирос к столу. И мгновенно получил пару звонких пощечин.

— Бродяга! Вор! Не отпирайтесь, я видела, как вы таскали кусочки рагу!

Жорж-Альбер хотел было начать оправдываться, но ему не позволило это сделать чувство чести. Восхитительная мартышка в розовом платье, ростом чуть-чуть пониже Жоржа-Альбера, стреляла в нашего героя своими хорошенькими глазками.

— Уверяю вас, мадам, вы меня неправильно поняли! Я вовсе не вор, я просто заблудившийся путник… пытаюсь отыскать своих товарищей!

Манеры Жоржа-Альбера произвели на мартышку надлежащее впечатление. Надо признать, что общение с Флорисом и Адрианом, не говоря уж о китайском императоре или о Людовике Любимом, многому научило маленького зверька.

Из соседней комнаты донеслись голоса.

— Идемте скорей… мои хозяева не должны вас увидеть!

Новая знакомая Жоржа-Альбера увлекла его за собой во внутренний дворик. Там они спрятались за корчагами с медвежьим жиром. Объяснение продолжилось.

Маринетта была юной африканской мартышкой. Ее привез в Луизиану какой-то моряк, который потом оставил ее трактирщику из Батон Руж в счет уплаты долга. Жорж-Альбер посетовал на судьбу Маринетты. Однако юное создание быстро успокоило его: конечно, иногда она с тоской вспоминала родные африканские джунгли, висячие лианы и свое семейство, но нынешние ее хозяева, папа Лардо и мама Лардо очень неплохо относились к ней. Они прекрасно кормили ее и требовали только одного: чтобы она развлекала посетителей гостиницы.

— А вы? — спросила Маринетта, стремясь узнать, с кем же она имеет дело. Жоржу-Альберу было нечего скрывать, и он поспешил уверить в этом Маринетту. Он на свой лад рассказал ей обо всех своих приключениях. Флорису и Адриану в них достались только вторые роли. Ошеломленная Маринетта узнала, что Жорж-Альбер был близким другом русской императрицы и короля Франции, что он выиграл битву при Фонтенуа и что губернатор Луизианы ни в чем не может ему отказать! Разумеется, в настоящее время он всего лишь бедный изгнанник без крыши над головой и без средств к существованию, но пройдет еще немного времени — и жизнь его вновь обретет былое великолепие.

— Пойду посмотрю, что мне удастся для вас сделать! — заявила Маринетта, беря Жоржа-Альбера за лапку.

Обе обезьянки вернулись в гостиницу. Раздался пронзительный вопль.

— Ах! Папа Лардо… смотри, их уже двое!

— Клянусь Святой Девой из Комо, где только Маринетта откопала эту образину? А ну, вон отсюда!

— Постой, папа, у бедного зверька такой измученный вид!

— Ну и что, мамочка, уж не собираешься ли ты оставлять у нас и эту мартышку?

Услышав нанесенное ему оскорбление, Жорж-Альбер горделиво выпрямился.

— Всего на одну ночь, папа Лардо!

— О, святой Юстиниан, еще один рот! Ладно, согласен, но только на одну ночь.

Прошла неделя, а Жорж-Альбер все еще жил в гостинице. Папа Лардо и мама Лардо обнаружили, что Жорж-Альбер вместе с Маринеттой привлекали всех клиентов в «этот проклятый трактир, который возымел наглость строиться на самом краю города» как раз накануне эпидемии.

Жорж-Альбер всей душой привязался к своим новым хозяевам, но особенно к Маринетте, в которую влюбился без памяти. В большом зале он выделывал перед посетителями сотни трюков, отчего вскоре стал совершенно незаменимым; каждого он ухитрялся очаровать своей веселостью, но к вечеру начинал страшно нервничать, ибо Маринетта все еще заставляла его томиться ожиданием.

В течение дня эта кокетка распаляла его, а потом убегала спать в ногах папы Лардо и мамы Лардо. Жорж-Альбер ночевал в конюшне на охапке соломы. По ночам он почти не смыкал глаз, строя достойные Макиавелли планы, как заманить Маринетту в свой укромный уголок, где рядом с ним с Громким хрюканьем ворочалась свинья. Так обстояли дела в тот день, когда Батон Руж внезапно наводнили солдаты. Папа и мама Лардо потирали руки. Дела шли на лад.

Жорж-Альбер отправился добывать новости. На церковной площади толпился народ: был базарный день. Жители поселка были веселы. Эпидемия была в прошлом. Последние трое больных в Батон Руже выздоровели. Солдаты принесли с собой хорошие новости. Губернатор расположился на ночлег в доме бургомистра. Он собирался вернуться в Новый Орлеан не раньше, чем город будет очищен от зловонной заразы и последних очагов болезни.

На Жоржа-Альбера, пробиравшегося между ногами зевак, никто не обращал внимания. Жители Батон Ружа были слишком заняты собственными разговорами. Они постоянно переспрашивали друг друга, обсуждали происшедшие события. При разговоре мужчины для большей убедительности принимались отчаянно размахивать руками, вращая кто шпагой, кто палкой, кто меховой шапкой. Только у знати и солдат в оборванных мундирах треуголки словно приросли к головам. Из низеньких домиков выходили женщины в шелковых платьях. По их виду можно было сразу сказать, что это очень знатные дамы. Крестьянки Батон Ружа, в чепцах и черных юбках, смотрели на них с восхищением. Они окружали лакеев в ливреях с золотыми галунами, и те снисходительно сообщали им последние новости. Внезапно площадь пришла в волнение. На балкон дома бургомистра вышел маркиз Риго Кавеньоль де Водрей. Раздались восторженные крики:

— Да здравствует губернатор!

— Да здравствует маркиз!

— Да здравствует господин де Водрей!

— Да здравствует Луизиана!

— Да здравствует Батон Руж и его жители! — прокричал в ответ губернатор.

Слова его были встречены восторженным ревом. В воздух полетели бобровые шапки и треуголки.

«Однако, у этих людей явно не в порядке нервы!» — подумал Жорж-Альбер, отыскав укромное местечко на прилавке среда кочанов красной капусты и огромных тыкв. Спиной к прилавку, загораживая Жоржу-Альберу обзор, встали двое крестьян в черных кафтанах со своими женами в рогатых белых чепцах. Раздраженный зверек вскарабкался на бочонок с соленьями.

Стоя на балконе, господин де Водрей мановением руки призвал народ к порядку. Толпа почтительно умолкла, приготовившись слушать губернатора. Жорж-Альбер последовал всеобщему примеру.

— Славные жители Батон Ружа, мужество, проявленное вами перед лицом бедствия, вызывает восхищение всей колонии. Вы умело боролись с великой эпидемией и победили ее. В вашем городе умерло меньше всего больных… Я лично поздравляю вас с этим славным достижением!

Губернатор выдержал паузу, дав народу возможность разразиться бурными аплодисментами.

— Ура! Ура! Да здравствует губернатор!

— Благодарю… благодарю вас, друзья мои! Ваша верность глубоко тронула мое сердце… вы первыми узнаете новость… Его величество назначил нового губернатора колонии — господина д’Аббади… В эту минуту он на корабле поднимается вверх по Миссисипи; он привезет нам известия из Франции. Должен признаться вам, друзья мои, что необходимость покинуть в такую минуту Луизиану надрывает мне душу… Однако я намерен исполнять свои обязанности до конца… наши храбрые солдаты схватили и привели сюда грабителей, дезертиров, трусливо бежавших от дикарей, и подстрекателей мятежа против колонистов. Этих людей, забывших, что значат стыд и совесть, мы будем судить чрезвычайным трибуналом — прямо здесь, на ваших глазах. Жители Батон Ружа, со всей ответственностью заявляю вам: порядок должен быть, порядок уже наведен, порядок будет поддерживаться до истечения срока моего пребывания на посту губернатора!

С этими словами господин де Водрей приосанился и, приветственно помахав рукой, вернулся в дом губернатора, сопровождаемый восторженными криками толпы:

— Да здравствует господин де Водрей! Да здравствует губернатор!

Это был явный успех… В ожидании зрелища жители Батон Ружа выискивали места поудобнее. На сооруженный за ночь деревянный помост поднялись шестеро судей. Из полотняного фургона французские гвардейцы одного за другим вывели арестантов. Головы несчастных были обриты, лодыжки и запястья были скованы цепями. Мрачно и уныло взирали они на собравшихся, догадываясь, какая их ждет участь. Только один узник гордо и спокойно взирал на толпу. Это был чернокожий, в котором Жорж-Альбер тотчас же узнал Жанно, верного товарища Батистины. Если бы маленький зверек не был бы полностью поглощен развернувшимся перед его взором зрелищем, он бы заметил, что одна из стоявших перед его прилавком крестьянок внезапно вцепилась в руку своего спутника. Пытаясь ее успокоить, последний покровительственно обнял ее за плечи.

Судьи приказали привести узников. Первым к ним подвели швейцарца в драном мундире.

— Сержант Блесс, когда началась эпидемия, вы служили в гарнизоне Черепашьего острова, что расположен на середине Миссисипи, не так ли?

— Так, каспадин сутья!

Услышав акцент швейцарца, зрители расхохотались.

— Вместе с несколькими негодяями вы воспользовались несчастьем и подняли мятеж. Вы убили вашего начальника, господина Дюру… и ограбили склад с мукой! Что вы можете сказать в свое оправдание?..

— Но каспадин сутья… что касается муки, то мы фсяли совсем немного, потому что хотели есть!

— Ах, вот как! Тогда скажите нам, почему вы трусливо убили бедного капитана Дюру? — И судья гневно ткнул в сторону обвиняемого пальцем.

Швейцарец отшатнулся.

— Каспадин сутья, я пыл не отин, а каспадин Тюру пыл с нами груп (зрителей откровенно забавлял акцент швейцарца), он пыл нешестный шелофек, плохо опращался с солтатами, мы потафали протест губернатору и…

Удар гонга прервал речь швейцарца.

— Достаточно, ваши слова лишний раз подтверждают выдвинутые против вас обвинения; вы будете наказаны в соответствии с законами военного времени… Вас положат в дубовый гроб, и двое сержантов распилят вас живьем!

— Нет… нет!.. На помощь! — вопил швейцарец, пока двое здоровенных гвардейцев тащили его к соседнему лесу, чтобы привести приговор в исполнение.

Женщины отводили взоры, когда несчастного волокли мимо них, но в целом люди считали приговор справедливым. Внезапно тишину нарушил резкий мужской голос:

— РАЗВЕ МЫ ДИКАРИ, А НЕ ЦИВИЛИЗОВАННЫЕ ЛЮДИ?

Все в изумлении переглянулись.

Кто дерзнул выступить против решения судей?

— Кто это сказал? — возмущенно спрашивали судьи.

Четверо крестьян — двое мужчин и две женщины, — стоявшие перед прилавком Жоржа-Альбера, старательно поправляли шляпы и чепцы. Казалось, они вместе со всеми озираются в поисках того, кто рискнул опротестовать жестокий приговор.

У Жоржа-Альбера было свое собственное мнение по поводу случившегося; однако в любых обстоятельствах обезьянка привыкла сохранять хладнокровие, и сейчас она предпочла спокойно оставаться на своем наблюдательном посту, а именно — восседать на болонке с соленьями.

— Довольно! Прекратите обсуждение! Следующий! — приказал первый судья.

Еще два солдата были приговорены к колесованию за дезертирство. Воришку, ограбившего церковь, присудили к повешению. Наконец, очередь дошла до Жанно.

Отважный малый гордо, но без всякой злобы взирал на толпу. Цепи, свисавшие от запястий до колен, позволяли ему совершать любые движения: скрестив руки на груди, он ожидал своей участи.

— Накануне эпидемии ты поднял мятеж и бежал вместе с рабами герцога де Бель-Иля! — сформулировал обвинение один из судей.

— Плостить меня, мисси судья, моя есть человек свободный! — запротестовал Жанно.

— Ты — свободный?.. Ха-ха! А номер на твоей шкуре?

Судья метал громы и молнии.

— Плежде я быть лабом, — согласился Жанно, — но великая плинцесса меня купить и освободить!

— Странная система защиты… он говорит об этой интриганке… Но где же тогда вольная этого молодца? — спросил один из судей, обращаясь к своим товарищам.

Те с сомнением покачали головами. Жанно не отчаивался. Он принялся объяснять еще раз.

— Конечно, мисси судья, бумаги быть на плантации Бель-Иль, а потом знатные господа, мисси де Вильнев и мисси де Полтжуа хотеть еще лаз купить моя свобода, а мисси судья из Нового Олеана не захотеть!

— Достаточно, ты говоришь слишком много и слишком плохо! — взорвался первый судья.

Другие одобрительно закивали.

— Из его слов ничего нельзя понять.

— Ох, уж эти негры с их дурацким произношением!

Услышав подобное замечание, Жанно горделиво выпятил грудь.

— Если вы, мисси судья, начать говолить мой афликанский язык… вы говолить еще хуже, и вся делевня смеяться над вами!

Конец фразы Жанно потонул в хохоте зрителей.

— Прекратить! Тишина! Молчать!

— Иначе я прикажу очистить площадь! — пригрозил первый судья.

Словно по мановению волшебной палочки воцарилась тишина.

— Сейчас мы вынесем приговор!

— Принимая во внимание, что негр Жанно не имеет при себе бумаг, удостоверяющих его освобождение… а также принимая во внимание, что ни один владелец не представил документов, свидетельствующих о том, что этот негр принадлежит ему… чрезвычайный трибунал, желая проявить милосердие и снисхождение, соглашается отдать негра Жанно в качестве раба и помощника городскому палачу, который предложил за него сумму в сто восемьдесят бумажных пиастров…

Чрезвычайный трибунал не мог упустить столь выгодное дельце. Негр, которого можно было продать, всегда вызывал у него повышенный интерес, а уж тем более, если этот негр даже никого не убил.

Жанно хрипло взвыл.

— Мисси судьи… Жанно не быть палач… Господь Бог не велеть… не холошо… Нет, мисси судьи… не делать этого. Моя умолять мисси судей…

Однако судьи не слушали его протестов. В толпе произошло движение. Завидев высокого мускулистого человека, люди в ужасе расступались; женщины быстро крестились. Это был палач из Нового Орлеана, прибывший в Батон Руж по специальному приказу губернатора. Палач медленно поднялся на помост. Ощупав мускулы Жанно, он удовлетворенно кивнул. Этот негр на удивление прочно сложен, он наверняка сумеет крепко держать приговоренных.

— Благодарю вашу честь, раб совершенно здоров и очень мне пригодится!

При этих словах палача из глотки Жанно вырвался дикий вопль:

— Нет… нет, никогда Жанно не стать палач! Господь милостивый, помогать бедный негл! Уклепить его мужество!

И прежде чем солдаты успели опомниться, Жанно выхватил из-за пояса стоявшего в первом ряду трапперав топор и с диким видом занес его над столом, за которым сидели судьи.

— А-а-а-а! — в ужасе завопили чиновники, хватаясь за головы и теряя парики.

Со свистом рассекая воздух, топор обрушился на запястье левой руки Жанно. Из культи фонтаном забила кровь, заливая зрителей и судей. На столе осталась лежать кисть руки со скрюченными пальцами и железным браслетом от кандалов.

— Жанно, нет, нет! — завопила в толпе какая-то женщина.

От этого крика негр вздрогнул, обернулся, но силы оставили его, и он, потеряв сознание, рухнул на помост.

— Он изуродовал себя!

— Негр сам отсек себе кисть!

— Отец наш небесный, вот это выдержка!

— Он не хотел быть палачом!

— О! Боюсь, что это плохое предзнаменование!

Отовсюду раздавались крики, зрители взволнованно обсуждали случившееся. На помост взобрался хирург со своим чемоданчиком. Палач опустился на колени перед негром, отказавшимся быть его подручным: теперь уже никто в мире не мог заставить Жанно пойти в услужение к палачу. Чтобы связать или повесить человека, надо иметь две руки!

— Быстро, горящие уголья! — приказал хирург.

Необходимо было срочно прижечь рану, чтобы остановить кровотечение. Зрители энергично работали локтями: всем хотелось стать поближе к помосту. Женщины нервно вскрикивали. По приказу главного судьи солдаты оттеснили беснующуюся толпу. Внезапно из нее раздался уверенный мужской голос:

— СВОБОДУ РАБУ! Дайте ему свободу!

Тотчас же сотни глоток хором подхватили этот крик.

— СВОБОДУ! СВОБОДУ НЕГРУ! СВОБОДУ!

Судьи попытались улизнуть, но толпа была слишком плотной. Она уже теснила солдат. Еще минута — и начнется мятеж. Окно в доме бургомистра с треском распахнулось, и показался губернатор. Все головы в едином порыве повернулись в его сторону. Господин де Водрей примиряюще взмахнул рукой.

— Если этот человек останется жив после своей раны, мы объявляем его свободным… и, дабы специально отметить его мужество, мы жалуем ему звание старшего надсмотрщика на плантациях.

— Ур-ра! Да здравствует губернатор! — закричали со всех сторон.

— Эй, давайте, забирайте его… забирайте вашего негра, он свободен!

Первый судья в ярости собирал запятнанные кровью бумаги. Его сотоварищи уже направились к дому бургомистра. Успокоившийся народ почтительно расступался перед ними. Внезапно вновь прогремел тот же мужской голос:

— Бумаги… подпишите вольную.

Напрасно главный судья пытался найти зачинщика: перед ним мелькали только лица крестьян, трапперов, солдат или дворян из эскорта губернатора.

— Да… да, бумаги! Бумаги! — вторили две крестьянки, видимо, сообразив, что невидимый защитник бывшего раба был совершенно прав.

Если сейчас судьи уйдут, не подписав документа, удостоверяющего свободу негра, он по-прежнему будет числиться беглым рабом.

— Держите… вот… вот ваша вольная! — возопил главный судья, наспех расписываясь на документе.

Жанно пришел в себя. Какой-то крестьянке удалось пробраться к нему; опустившись на колени, она поддерживала ему голову, в то время как двое крепких молодых людей прочно держали его за руки и за ноги.

— Стисни зубы, мальчик мой! — добродушно произнес доктор, заталкивая между зубов Жанно кусок тряпки.

Казалось, негр не слышал его. Он с восхищением смотрел на склонившуюся над ним крестьянку. Черты лица его, сведенного судорогой, озарились радостной улыбкой.

— Ma… ма… ле… ка… при…

— Tсcc… тебе нельзя утомляться!..

Крестьянка рукой закрыла рабу рот. Хирург поднес к культе раскаленное железо.

— А-а-а-а-а!

Жанно скорчился от боли. В воздухе запахло горелым мясом.

— Давайте, проходите… проходите… нечего здесь смотреть… спектакль окончен!

Солдаты отталкивали напиравшую толпу. Первыми стали расходиться женщины. Настала пора готовить суп. Разбредаясь по домам, люди продолжали живо обсуждать случившиеся события. В Батон Руже не привыкли к таким потрясениям. Разбегавшиеся во все стороны дети уже играли в отсечение руки. Губернаторская свита устремилась к дому бургомистра.

Хирург собирал свои инструменты, корпию и повязки. Кровь была остановлена.

Несколько трапперов соорудили носилки. На них положили все еще не пришедшего в сознание Жанно.

— Мы отнесем этого парня к себе в дом и будем за ним ухаживать! — заявил какой-то акадиец, вежливо приподнимая шляпу. Это был мускулистый молодой человек со светлыми волосами; его голубые глаза честно и открыто смотрели на собеседников. Солдаты одобрительно закивали. Они были рады избавиться от столь обременительной обузы, которую являл собой для них этот негр.

Акадиец тщательно свернул бумаги Жанно и спрятал их в карман своего кафтана. Затем он взялся за один конец носилок. Его приятель, высоченный, но чуточку сутулый молодец взялся за другой. Две женщины в белых чепцах, старательно кутаясь в большие шали и опустив глаза, последовали за ними.

Две пары акадийцев медленно шли через опустевшую площадь. Все разошлись по домам, на посту оставался только Жорж-Альбер. Нахлобучив поглубже треуголку, обезьянка последовала за ними.

В кабинете бургомистра маркиз де Водрей дал волю своему гневу. Шестеро проштрафившихся судей получили изрядный нагоняй.

— Что это за безобразие, господа! Как вы могли допустить такое сборище! Черт побери, я просил вас примерно наказать виновных, а не давать повода для мятежа!.. Кому только в голову пришло продать этого негра палачу! Надо же быть такими безмозглыми! Если бы не я, мы бы с вами уже имели бунт… И это сейчас, когда мы должны обращаться с народом так же осторожно, как с бочкой с порохом… Ведь я вас предупреждал… Железная рука в бархатной перчатке! Вы представляете, что начнется, когда жители Луизианы узнают о решении короля?

Пророкотав последние слова, господин де Водрей отдернул кисейную занавеску, дабы взглянуть на площадь Батон Ружа.

Четверо акадийских крестьян уносили носилки с изувеченным негром; они направлялись в сторону Миссисипи. Прищурившись, губернатор замер в полном недоумении. Несколько секунд он внимательно изучал фигуру высокого акадийца и шедшей рядом с ним женщины. Губернатор медленно отер внезапно вспотевший лоб.

— Эта женщина… этот мужчина…

Внезапно маркиз Риго Кавеньоль де Водрей звучно выругался.

— Дьявол меня забери, это же ОНИ!

Подобный вывод губернатор сделал, заметив обезьянку, быстро перебегавшую от дома к дому. Зверек явно следовал за уходящей четверкой. Под изумленными взорами судей де Водрей бросился на балкон, чтобы призвать на помощь своих гвардейцев. Он уже поднял руку, но тут раздался пронзительный крик.

— Ваше превосходительство, корабль! Вверх по течению Миссисипи движется корабль!

Господин де Водрей взглянул на реку. Среди зеленых островков мелькали белые паруса. Маркиз заколебался. Четверка акадийцев скрылась из виду. Де Водрей понял, что месть придется отложить: с минуты на минуту на берег должен был высадиться новый губернатор. Так не лучше ли было пока забыть о скандале с великой герцогиней и подумать о той драме, которой еще предстояло разыграться?

27

Папа Лардо в третий раз пересчитал свои соленые окорока. Сомнений не было: два из них стащил неизвестный вор. Этот же вор нанес урон его запасам вина, растительного масла, медвежьего жира, рома в калебасах и лущеного гороха. Если съестные припасы и дальше будут исчезать с такой скоростью, папе Лардо грозило разорение.

Бравый трактирщик решил взять ружье и лично подкараулить грабителя. Но, как известно, в нашем мире человек может только предполагать: папа Лардо принял свое решение, когда солнце стояло высоко и палило вовсю. Папе Лардо хотелось пить. Накануне вечером крестьяне доставили ему большую бочку сидра. Папа Лардо налил себе один стаканчик, потом второй, потом третий, и вскоре он уже блаженно похрапывал, уютно устроившись на охапке соломы.

Именно этого момента и ждал Жорж-Альбер. Он сделал знак Маринетте. Обе обезьянки немедленно прыгнули в форточку. Они взяли каплуна, свежих яиц, каравай хлеба и вареных раков. Сложив провизию в прочный джутовый мешок, они тем же путем выбрались наружу. Жорж-Альбер и Маринетта держали путь к реке Миссисипи. Раздвигая густые заросли тростника, они пробирались по берегу. Через четверть часа обезьянки добрались до укрывшейся в камышах крошечной хижины. Сунув два пальца в рот, Жорж-Альбер свистнул. Дверь тихо приотворилась.

— А вот и Жорж-Альбер… Все в порядке, старина?

Затем дверь широко распахнулась, и на пороге появился Флорис.

Жорж-Альбер тотчас же прыгнул на грудь хозяина, в то время как Маринетта проскользнула в хижину и принялась ластиться к Батистине и Жанно. Раздался звук ломаемых стеблей. Это возвращались Вальмир и Людовик. Они провели ночь под сенью мангровых деревьев. Несмотря на многочисленные следы от укусов москитов, их счастливые лица свидетельствовали о том, что между молодыми людьми царило полное согласие. Но этого нельзя было сказать о Флорисе и Батистине. Девушка занималась исключительно Жанно. Бедный малый едва не умер ночью после совершенной им ампутации. Его рука с культей вся горела; Батистина неутомимо ставила компрессы на страшный ожог и прикладывала припарки из трав к вискам раненого. Заботы ее были вознаграждены сторицей. Несмотря на жару, Жанно избежал гангрены и понемногу возвращался к жизни.

— Выпей вот это, Жанно, а потом попытайся поесть… Соберись с силами… Нет, главное — не двигайся… Подожди, я попробую соорудить тебе подушку… Флорис, набери пожалуйста листьев в эту юбку… Так лучше, Жанно?

Молодой негр признательно улыбался.

— Спасибо, маленькая плинцесса… ты втолой лаз спасать Жанно! Спасибо, Флолис… Без тебя моя плопадать!

Флорис ничего не ответил. Он смотрел, как Батистина заботливо ухаживает за молодым негром. Движения ее были легкими и уверенными; с каждым днем Флорис становился все более подозрительным. Этот гордец, этот неотразимый соблазнитель страдал. Батистина заставила его испытывать муки ревности.

Уже неделю молодые люди прятались в хижине, той самой, которую Флорис обнаружил, выслеживая Юлию Менгден.

Жорж-Альбер и Маринетта были единственной ниточкой, связывавшей их с миром.

— Какие сегодня новости, Жорж-Альбер? — спросил Флорис, впиваясь зубами в крылышко каплуна.

Целая серия выразительных гримас, сопровождаемых резкими выкриками, дала понять молодому человеку, что с приездом нового губернатора в поселке Батон Руж наблюдается наплыв народу. Поселенцы, богатые плантаторы, придворные, спасшиеся от эпидемии, покидали протоки Нового Орлеана и прибывали засвидетельствовать свое почтение преемнику маркиза де Водрея. Все ждали неслыханных разоблачений. В настоящее время оба губернатора, уединившись в доме бургомистра, усиленно работали, передавая и принимая текущие дела и решая дальнейшую судьбу колонии.

— Удалось ли тебе что-нибудь узнать об Адриане? — спросил Флорис.

Жорж-Альбер печально покачал головой. Несмотря на тщательное расследование, проведенное им вместе с Маринеттой, оказавшейся на редкость шустрой и смышленой, Жоржу-Альберу не удалось отыскать ни единого следа, ведущего к Адриану и его товарищам. Юный виконт де Вильнев-Карамей, Федор и Ли Кан словно растворились в воздухе Луизианы.

Но… со всяческими подобающими предосторожностями Жорж-Альбер увлек своего хозяина в камыши и там объяснил, что в город прибыли граф Жеодар Кастильон дю Роше, Эрнодан де Гастаньяк и Яан Легалик. Флорис нахмурился. Бывшие женихи Батистины снова преследуют его!

— Черт побери, видно, даже чума не избавит меня от них! — выругался Флорис.

Выражение мордочки Жоржа-Альбера подсказало молодому человеку, что это еще не все. Вчера вечером приплыли и высадились на берег виконтесса Мари-Бланш де Понтальба, а также Карлотта. Обе заявили, что жизнь в Новом Орлеане стала совершенно невыносимой, и остановились в гостинице папы Лардо.

Со своей стороны маркиза де Водрей послала свою маленькую рабыню Босси в гостиницу расспросить заезжих торговцев, не видел ли кто-нибудь маркиза де Портжуа, или, на худой конец, нет ли каких-либо сведений о его местонахождении? Прекрасная Артемиза де Водрей, не обращая внимания на дурное настроение губернатора, явно соскучилась по своему игроку в триктрак!

— Черт побери! — проворчал Флорис.

Все три его любовницы прибыли в Батон Руж. В поселке становилось тесно. Однако грозный соблазнитель с трудом скрывал улыбку: он был польщен. Флорис оглядел свой темный крестьянский кафтан! Мысль посетить Артемизу в таком костюме показалась ему весьма забавной.

Батистина помогала Жанно перебраться через порог хижины. Здоровая рука молодого негра опиралась на ее хрупкое плечо. Тяжелым взором Флорис окинул эту пару. Ему надоело играть в несчастных воздыхателей и добродетельных сиделок.

— Я еду в поселок! — тоном, не допускающим возражений, заявил Флорис.

Батистина удивленно подняла голову.

— Но Флорис… не надо, это очень опасно!

Надменно сверкнув зелеными глазами, он сухо ответил:

— Не собираемся же мы тесниться здесь до скончания века… Надо разузнать, что происходит в мире… А вы не вздумайте уходить отсюда и ждите моего возвращения!

— Флорис… Флорис… будь осторожен! — умоляюще произнесла Батистина.

Флорис в изумлении обернулся и вздрогнул: Батистина смотрела на него взором влюбленной женщины. Флорис уже готов был остаться, однако гордыня оказалась сильней. Небрежно махнув рукой, он исчез в зарослях тростника.

— Возможно это последствия желтой лихорадки, дорогой! — высказала свое предположение маркиза де Водрей.

Третий раз Флорис безуспешно пытался доказать ей свой любовный пыл. В подобном унизительном для него положении он оказывался впервые.

— В самом деле… наверное, я еще не совсем оправился после болезни! — извинительным тоном произнес Флорис, приподнимаясь на локте.

Рассеянно коснувшись губами великолепных волос маркизы, он спрыгнул с кровати и взял свою одежду. С верхнего этажа донеслись громкие голоса.

— Что это? — поинтересовался Флорис.

Мадам де Водрей с утомленным видом воздела очи к потолку.

— О… это мой муж и господин д’Аббади… и так весь день… Оба в отвратительном настроении!

Сейчас маркиза пристально разглядывала восхитительное мускулистое тела Флориса. Молодой человек натягивал узкие штаны. Артемиза насмешливо фыркнула.

— Воистину, дорогой, из вас получился превосходный акадиец… забавно видеть вас в этом дурацком костюме… гм… если бы об этом узнал мой муж, он был бы в ярости… Знаете, он по-прежнему держит на вас зуб… но, честное слово, теперь у него нет никаких оснований… Вы чисты, как Иосиф… Господи, дорогой, вам следует питаться истолченными в порошок сушеными крокодилами, кажется, это очень помогает при… ну, словом, от той болезни, которой вы страдаете…

Маркиза принялась насмехаться над ним в открытую. Флорис постарался принять достойный вид — единственно возможный выход для мужчины, потерпевшего фиаско. Он поспешно застегивал свой кафтан. Пальцы его дрожали. Он прекрасно знал, как именуется его болезнь, и никакой толченый крокодил ему не поможет. «Флорис, будь осторожен… будь осторожен, Флорис» — все еще звучал у него в ушах голос маленького чертенка по имени Батистина. Да, Флорис прекрасно знал, сколь глубока его рана. Излечить его могла только она одна. Она, его лучезарная фея, его безрассудная, безумная, легкомысленная, коварная, единственная женщина, к которой он не знал, с какого конца подойти… Каждый раз, когда ему удавалось приблизиться к ней, она выскальзывала у него из рук, убегала, растворялась в воздухе. Вот и сейчас он торопился вернуться в хижину. Флорис склонился над пальчиками маркизы.

— Дорогая, я постараюсь удалиться столь же скромно, как и пришел!

— Вернее, так же скромно, как вы вели себя во время нашего свидания! — усмехнулась мадам де Водрей.

Это было слишком. На этот раз Флорису захотелось забыть, что перед ним маркиза, и задать насмешнице хорошую трепку. Наверху захлопали двери. На площади началось оживление. Флорис слегка приподнял кисейную занавеску на окне и сквозь жалюзи взглянул на площадь. С Миссисипи дул легкий теплый бриз.

— Идите сюда, добрые люди, слушайте новости!..

Глашатый созывал народ. Со всех сторон торопливо сходились крестьяне. Знатные сеньоры и дамы выходили из дверей скромных домов, где они снимали меблированные комнаты. Под балконом бургомистра собрался весь Батон Руж. Облачившись в ситцевое платье в цветочек, маркиза подошла к Флорису и вместе с ним принялась смотреть на площадь.

— О Господи, как это досадно… Сейчас увидите — после этой новости такие дела начнутся! — вздохнула маркиза.

— Что за новость?

— Ах, дорогой, подождите немного… Вот уже неделю, как мой муж и господин д’Аббади только и делают, что читают и перечитывают письмо короля, но никак не могут решиться его обнародовать!

Прекрасная Артемиза сдавленно зевнула и направилась к ночному столику, чтобы взять стоящие на нем фисташки.

— Интересно, что еще выдумал Фреро[37], что могло бы разволновать местных жителей, — усмехнулся Флорис.

— Ах, дорогой… Любимый отдает колонию своему кузену, королю Испании!

— ЧТО?

Флорис подскочил к маркизе. Коробочка с фисташками упала на пол, и засахаренные орешки покатились в разные стороны.

— Дорогой, нельзя ли быть поосторожнее… посмотрите, что вы наделали! — упрекнула его прекрасная Артемиза. Опустившись на четвереньки, она принялась собирать рассыпавшиеся сладости.

Перед Флорисом предстал ее обтянутый цветочками зад. Мгновенно молодого человека охватило вожделение. Он резко задрал подол платья маркизы. Силы вновь вернулись к нему.

— Ах! — только и успела воскликнуть маркиза, с готовностью принимая яростные удары мужской плоти.

С главной площади Батон Ружа донеслись крики:

— Да здравствуют губернаторы! Да здравствуют губернаторы!

— Благодарю, друзья мои… благодарю… кхм… кхм… Вот господин д’Аббади, ваш новый губернатор до прибытия… прибытия… ах, сейчас он зачитает вам послание и указ его величества, составленные в сентябре месяце сего года…

Флорис неутомимо обрабатывал пухлый зад маркизы, не упуская ни слова из того, что говорилось на огороженном кованой решеткой балконе.

— А-а-ах! А-а-ах! — в экстазе вскрикивала Артемиза.

— Уррра! Да здравствует король! Да здравствует его величество! Да здравствует губернатор!

К счастью, возгласы толпы успешно перекрывали становящиеся все более громкими выкрики мадам де Водрей.

Над площадью зазвучал монотонный голос нового губернатора.

«Особым постановлением, подписанным 3 сентября в Фонтенбло, мы добровольно передаем нашему дорогому и любимому кузену, королю Испании, и его наследникам в полное и неделимое владение страну, известную под названием Луизиана!..»

Площадь взорвалась яростным ревом.

— Что?!

— Нет! Это невозможно!

— Что он сказал?

— Он отдал Луизиану!

— Замолчите….

— Король сошел с ума!

— Повторите!

— Громче!

— Успокойтесь! Успокойтесь, друзья мои! — надрывался маркиз де Водрей.

Его жена, напротив, чувствовала себя весьма возбужденно, сладострастно содрогаясь от резких толчков Флориса.

Барабанный бой временно восстановил некоторое спокойствие. Господин д’Аббади дрожащим голосом продолжил чтение:

«Мы отдаем страну, известную под названием Луизиана, равно как и город Новый Орлеан, и остров, где сей город расположен, в соответствии с чем в Эскуриале составлен и подписан надлежащий договор. Согласно этому соглашению его католическое величество, король Испании включает в состав своих владений вышеуказанную страну. По получении сего распоряжения повелеваем вам ознакомить с его содержанием население, а затем передать его в руки губернатора или коменданта, направленного королем Испании в вышеуказанную страну и колонию, именуемую Лиузианой, а также в прилегающие к ней местности, как то: острова, на которых стоит Новый Орлеан… Страна эта передается его католическому величеству в том состоянии, в каком она пребывает на день подписания договора. С началом полновластного управления вышеозначенной страной его католическим величеством, мы приказываем вам…»

Флорис услышал достаточно. Он укусил маркизу в затылок. Прекрасная Артемиза забилась в последних сладострастных конвульсиях. Наконец, резко отскочив в сторону, Флорис отпустил ее. С горделивым видом удовлетворенного самца он взирал на растянувшуюся на полу и в изнеможении стонавшую Артемизу де Водрей.

Одеваясь, Флорис чувствовал, как в нем закипает гнев против короля.

— Остров Новый Орлеан! Невероятно, дорогая, Фреро даже толком не знает, где, собственно, расположен этот город, не говоря уж о ценности страны, которую он отдает, словно наскучившую ему безделушку… что, черт побери, делают его советники в Версале? Похоже, они даже не видели карты Луизианы… а ведь эта карта выписана французской кровью и отмечена могилами многих наших соотечественников!

Глаза Флориса метали молнии. Черные кудри упали ему на лоб. Он был великолепен и величествен в своем гневе. С балкона все еще доносился ноющий голос господина д’Аббади. Новый губернатор упрашивал население войти в положение короля, умолял оказать доверие ему лично, облегчив тем самым его задачи в ожидании испанцев… Ведь в сущности пока все остается по-прежнему… Он наверняка сумеет договориться с испанским губернатором…

Маркиза де Водрей встала и навела порядок в своем туалете.

— Ну, в конце концов… кроме вас, мой милый… ах, если бы вы только знали, как я рада вернуться в Версаль… О, какое счастье вновь увидеть зеркальную галерею, послушать дворцовые сплетни… Мне будет не хватать вас… особенно такого, каким вы были сегодня утром… Успокойтесь… а в сущности, какая вам разница, будет Луизиана испанской или…

— Станет владением Великого Могола! — усмехнулся Флорис.

— Именно, вы меня правильно поняли… подумайте о себе, Флорис, забудьте о высоких чувствах… разумеется, колонисты поднимут восстание во имя Франции… опять начнется драка… Ах, дорогой, эти мужчины просто невыносимы! Вы уже уходите? Да, вы правы, пока все они заняты, момент самый подходящий… Мне жаль расставаться с вами, Флорис!

Маркиза де Водрей протянула молодому человеку руку. Он поклонился.

— Прощайте, Артемиза… я никогда не забуду, как вы играете в триктрак!

— Льстец! — воркующе вздохнула маркиза. Она открыла дверь своей спальни. Коридор был пуст. Флорис глубоко надвинул на лоб шляпу, которую обычно носили акадийцы. Пригнувшись, он направился к черной лестнице. Сегодня утром он уже пользовался этой лестницей для слуг, чтобы проникнуть в дом. Артемиза была права. Жилище бургомистра опустело. Солдаты, рабы, лакеи — все отправились на площадь.

Флорис слышал ропот, крики и рыдания, доносившиеся из толпы. Маленькая потайная дверь первого этажа выходила на узкую улочку. Флорис уже взялся за ручку, как вдруг почувствовал, что кто-то тянет его за полу черного кафтана. Он живо обернулся, готовый нанести удар нахалу, дерзнувшему задержать его.

— Мисси… Мисси Флорис… твоя не забыть: когда мэм маркиза уезжать… ты покупать меня!

В глазах малышки Босси стояли слезы. Флорис заколебался. Сейчас он сам находился вне закона: что ему делать с несчастной маленькой рабыней? Но бедняжка крепко вцепилась в него.

— Моя просить тебя… я не хочу, чтобы меня снова продавать, моя бояться злых хозяев!

Флорис огляделся. Внезапно в голову ему пришла забавная мысль. Кабинет бургомистра был пуст. На столе, заваленном бумагами и чистыми пергаментами, были брошены печати. Флорис схватил Босси за руку.

— Ладно, давай, скажи мне, как тебя нарекли при крещении… сколько тебе лет… где ты родилась, если, конечно, ты это знаешь.

И на глазах у изумленной Босси Флорис обмакнул перо в чернила. Великолепным каллиграфическим почерком он составил акт, согласно которому отпускалась на свободу негритянка Босси, восемнадцати лет от роду, предполагаемая дочь покойных рабов Конго и Маритон, и далее, все надлежащим образом.

Свой шедевр Флорис завершил подделкой подписи бургомистра, скопировав ее с лежащих рядом документов. Разогрев воск, он приложил к документу печать Батон Ружа.

— Держи, красавица… теперь скройся куда-нибудь до отъезда губернатора де Водрея, а потом тебе стоит только показать этот документ… и ты свободна!

Флорис направился к двери.

— О! Мисси Флорис… взять Босси… она не знать, куда ходить… моя просить тебя!

Дрожащая, умоляющая, она уцепилась за рукав Флориса. У него не хватило жестокости оттолкнуть ее.

— Хорошо… пока я здесь, пошли! — сдался молодой человек.

Быстро обернув вокруг головы шаль и сделав из нее некое подобие тюрбана, негритянка раскачивающейся походкой поспешила за Флорисом.

Флорис обогнул дом бургомистра. Он мог бы добраться до берега Миссисипи, минуя площадь, но ему хотелось послушать, что говорили жители поселка.

Толпа на площади пребывала в полной растерянности: никто не желал верить столь невероятному известию. Оба губернатора покинули балкон. Французские гвардейцы спорили с крестьянами. Состоятельные колонисты успокаивали народ. Несколько дворян в узорчатых камзолах подстрекали солдат к бунту. Солнце подогревало и без того накаленную атмосферу. Флорис в сопровождении семенящей сзади Босси пробирался среди людских островков. Никто не обращал на акадийца никакого внимания.

— Господи Боже мой, испанцы… поверить не могу! — раздался женский голос.

Флорис вздрогнул. Это была виконтесса Мари-Бланш де Понтальба. На миг Флорис испугался, что она может узнать его, но хорошенькая Мари-Бланш стояла под ручку с Эрноданом де Гастаньяком. Последний время от времени нежным поцелуем касался рыжих волос виконтессы.

— О, друг мой, какое горе… какой печальный конец для Луизианы!

— Зато какое прекрасное начало для нас, Мари-Бланш! — прошептал юный капитан легкой кавалерии.

Счастливые лица Мари-Бланш и Эрнодана не оставляли никаких сомнений. Флорис понял, что оба покинутых нашли в Батон Руже свое утешение. Облегченно, хотя и несколько обиженно, вздохнув, молодой человек продолжил свой путь.

— Нет, этого нельзя допустить!

— Надо встречать пушками проклятых испанцев! — возбужденно кричали солдаты.

— Французы… мы французы, надо защищаться! — кричала какая-то женщина.

Флорис подошел поближе. Подпрыгнув, чтобы получше разглядеть кричавшую, он тут же нахлобучил шляпу по самые уши.

Граф Жеодар Кастильон дю Роше обнимал за плечи Карлотту.

— Не волнуйся, дорогая… испанцы, французы или китайцы… эта земля все равно останется той самой Луизианой, где я узнал и полюбил вас… Во всяком случае, мы с вами останемся здесь, пусть даже только вдвоем!

Карлотта с благодарностью смотрела на Жеодара. На ее смуглом безымянном пальчике поблескивало золотое обручальное кольцо. Флорис даже присвистнул от восхищения. Итак, столь ненавистный ему Жеодар женился на прекрасной Карлотте. А, впрочем, почему бы и нет! В сущности, Жеодар прав. Ведь это же была Луизиана! Это был Новый Свет! Здесь дрались, любили, женились, умирали, отвергали прошлое ради настоящего и галопом мчались в будущее.

Немного поодаль Жольетта де Ла Бюисоньер держала за руку Яана Легалика. Флорис вздохнул. На месте Яана ему бы хотелось видеть Адриана.

Несколько дворян с пламенными речами обращались к толпе. Флорис тотчас же узнал среди них своих друзей: Гаэтана д’Артагета и Попюлюса де Проте. Сначала он было решил открыться им, но потом передумал. Молодые люди пылали гневом.

— Друзья мои, нас дурачат, к оружию! Надо поднять мятеж. Не дадим врагу захватить нас, как стадо баранов! — кричал д’Артагет.

Его зажигательные речи подхватывал Попюлюс.

— Нас обманывают… На севере мы потеряли Новую Францию… Англичане напали на форт Дюкен[38]… теперь, словно шакалы, они хотят отнять у нас Луизиану… так неужели же мы позволим им сделать это? Отнять нашу страну!.. Разве мы бессловесные телята? Надо действовать, послать депутацию в Версаль, заставить короля изменить свое решение!

— Да… да… он прав!

— Изберем представителя из колонистов!

— Снарядим корабль!

— О Господи! Защити нас!

Флорис почувствовал, как общий порыв захватил его. Горе жителей Луизианы было непритворным. Все эти мужчины и женщины не понимали, как мог король столь презрительно отшвырнуть их. Государственные соображения, европейские войны и договоры, подписанные в Версале, не были для них вескими причинами, чтобы отдавать их страну.

— А что, правильно говорят наши мужья!

Золотая Ляжка и Персик обращались к своим соседкам. Они тоже с гордостью демонстрировали всем свои обручальные кольца.

Флорис незаметно улыбнулся. Он был совершенно спокоен за судьбу бывших проституток. Гаэтан и Попюлюс сделали прекрасный выбор. Их супруги станут хорошими матерями семейств и будут ревностно следить и за муженьками, и за потомством. И уж они наверняка будут гораздо более порядочными, чем многие почтенные горожанки.

Флорис достаточно увидел и услышал. Он сделал знак Босси, и они заторопились к реке.

Пробираясь сквозь заросли тростника, Флорис пытался привести в порядок свои мысли. Если колонисты поднимут мятеж, он, разумеется, хотел бы к ним присоединиться; однако молодой человек смутно сознавал, что восстание заранее обречено на провал.

Изумрудный взор Флориса блуждал по величественной глади реки; вдали, до самого горизонта, расстилались поля индиго.

— Мисси Флорис, а что, если приходить эспаньольцы — быть плохо? — спросила едва поспевавшая за Флорисом Босси.

— Не знаю, Босси! Мне кажется, что неведомый гигантский механизм уже запущен… Эта страна такая красивая, Босси… такая красивая!

Тупая боль пронзила тело Флориса.

— Да, мисси Флорис, очень красива, а когда Босси свободная, она быть еще красивей!

Улыбнувшись, молодая негритянка ощупала спрятанный под корсажем документ. Флорис обернулся и с силой встряхнул девушку.

— Ты свободна… понимаешь… свободна! Эти поля свободны… это небо свободно… слушай меня хорошенько, эта страна тоже будет свободной…

И Флорис быстро зашагал вперед. Босси вприпрыжку побежала за ним. Вскоре показалась хижина. Вокруг было тихо и пусто. Флорис тихо позвал:

— Батистина… это я… Батистина…

Никто не ответил.

Охваченный тревогой, Флорис распахнул дверь. Хижина была пуста.

28

Флорис оттолкнул Босси. Как сумасшедший он помчался к реке и тут же наткнулся на Вальмира и Людовика, возвращавшихся с рыбной ловли: на связке болталось несколько рыбок.

— Что… что… где Батистина? — пробормотал белый, как простыня, Флорис.

— А разве ее нет в хижине? — удивился Вальмир.

— Нет… а Жанно?..

— Странно… они как раз сидели в развалюхе, когда мы отправились порыбачить, правда, Вальмир? — сказала Людовик.

Флорис не заметил, с какой нежностью девица обращалась к акадийцу. Вместе с молодыми людьми он отправился на берег; по дороге он нетерпеливо объяснял:

— Нет, нет, хижина пуста, и…

Пронзительный визг прервал речь Флориса. Верещала Босси: она обнаружила Жанно, уснувшего под цветущим мангровым деревом. Жорж-Альбер и Маринетта с серьезным видом обмахивали повязку раненого, чтобы на нее не садились мухи. Обе обезьянки образцово исполняли свою миссию сиделок; вид их был на удивление серьезен.

Услышав крик Босси, Жанно вздрогнул и открыл глаза.

— Не бойся! — произнес молодой негр.

Босси не могла оторвать взгляд от культи Жанно. Подошли Вальмир и Луиза. Они представили бывших рабов друг другу. Жанно восхищенно улыбался. Босси была сдержана.

— Это он отрубать себе руку? — шепотом спросила юная негритянка.

— Да… заботься о нем как следует, он настоящий герой Луизианы! — Также шепотом ответил Флорис.

У Жанно был тонкий слух.

— Это ты гелой, Флолис… без тебя Жанно плопадать… Если бы Флолис не кличать: «Свободу, свободу для негла…» Ах! Как это плекласно! Как плекласно… все кличать: «Свобода»…

Жанно пустился в пространные объяснения, энергично жестикулируя здоровой рукой. Флорис был одержим одной мыслью. Дружески похлопав по плечу молодого негра, он прервал его словоизвержение.

— Скажи, старина, куда девалась Батистина?

— Маленькая плинцесса идти купаться туда!

Жанно указал на излучину Миссисипи, скрытую за рощицей зеленеющих молодых дубков.

— Она с ума сошла, там же полно крокодилов! — кричал Флорис, мчась в указанном направлении.

Вальмир хотел последовать за другом. Луи удержала акадийца.

— Оставь их, Вальмир… Ему всегда приходится бегать за ней… пусть они побудут вдвоем!

Высокие стебли тростника стегали его по лицу, однако Флорис не чувствовал боли. Каждую секунду он ожидал услышать крик Батистины, пожираемой аллигатором.

— Беспечная… безмозглая… безответственная!

Эти слова обжигали губы Флориса. Он задыхался от стремительного бега. Сердце его неистово билось. О! Сейчас он вложит этой безмозглой девчонке хорошую порцию мозгов. А может, она решила потихоньку исчезнуть? Флорис вдруг вновь припомнил все свои старые обиды. Только что пережитый им страх породил множество несправедливых упреков. Выскочив на берег, он увидел покрытый зеленой травкой пригорок, круглый, словно пушечное ядро. Он уже открыл рот, чтобы позвать Батистину, но внезапно замер: крик застыл у него в горле. Постояв немного, он улыбнулся, растроганный, смущенный, зачарованный.

Батистина плескалась в прозрачной воде. Совершенно обнаженная, она стояла к нему спиной. Флорис не мог оторвать взгляд от восхитительного изгиба ее бедер. По сверкающей, словно перламутр, коже алмазными капельками стекала вода. За время страшной болезни Флорис забыл, как Батистина была хороша, тонка и изящно сложена.

В небе пролетала стая бекасов. Развернувшись к берегу, Батистина подняла голову. Заметив Флориса, она вскрикнула и мгновенно погрузилась в воду по самую шею.

— О! Так ты давно стоишь здесь! — упрекнула его Батистина.

— Да, а с твоей стороны весьма неосторожно уходить купаться одной, если… если…

Флорис уже и сам не знал, что он хотел сказать. Он сошел на берег и приблизился к воде. На плоском камне лежала одежда Батистины.

— Уходи, дай мне одеться… я тебя догоню!

Флорис покачал головой.

— Нет… сначала ты верни мне то, что принадлежит мне!

Услышав такое заявление, Батистина широко раскрыла глаза: она сделала вид, что ничего не поняла. Ей удалось подавить нервную усмешку. Флорис быстро скинул кафтан и штаны. Батистина отвернулась и побежала, желая поскорей достичь глубины. Флорис бросил свою одежду рядом с платьем Батистины. Устремившись к воде, он с размаху погрузился в нее; этот юный широкоплечий мужчина пылал неистовой страстью: жизненная сила била в нем ключом.

Несколько могучих взмахов руками — и он настиг Батистину. Она рванулась вперед: дно ушло у нее из под ног. Флорис подхватил ее. Он ощутил прикосновение ее нежной холодной кожи к своей. Все его обиды мгновенно улетучились. Словно водоросль, она извивалась в его объятиях, но он крепко держал ее. Руки его задержались на гибкой талии. Оттолкнув его своим шелковистым бедром, она тихо вскрикнула:

— Флорис, нет, Флорис!

Он улыбнулся. Пальцы его подцепили тонкую цепочку.

— Отпусти меня, Флорис… отпусти! — возбужденно смеясь, запротестовала Батистина.

Вместо ответа он потянул цепочку на себя.

— Маленькая воровка… — бормотал он, — так, значит, ты явилась ночью за этим медальоном… могу я узнать почему?

На лукавом личике Батистины мелькнула хитрая улыбка.

— Потому что мне очень захотелось, Флорис…

На это ему было нечего ответить. Все просто и ясно, никаких сложностей. Действительно, как это он сам не догадался. Ему следовало лишь чуть-чуть подумать. Ей захотелось, и она взяла медальон. В этом была вся Батистина. Шумно фыркнув, подобно тюленю, он с головой ушел под воду. Батистина больше не пыталась вырываться. Флорис сжимал в руке цепочку с железным медальоном — талисманом королевы Гузрати, старой повелительницы цыган. Сидя в воде, он принялся пускать пузыри; прижавшись щекой к юной упругой груди Батистины, он ощутил приятную свежесть ее золотистой кожи. Он чувствовал, как от прикосновения его губ ее розовые соски становятся твердыми. Флорис вынырнул, чтобы набрать побольше воздуху. Тяжело дыша, они смотрели друг на друга. Флорис вновь сжал Батистину в объятиях.

— Как это я мог забыть, что мадам делает только то, что ей хочется! — шутливо сокрушался он.

Разведя ноги, он сильными бедрами охватил талию Батистины: она вздрогнула от его прикосновения. Внезапно она заплескалась, уподобившись очаровательной юной рыбке; изящный взмах руками — и ей удалось высвободиться и ускользнуть от него.

— Да, ты прав, — заявила Батистина, стараясь придать своему лицу равнодушное выражение, — а теперь мне хочется поплавать!

Она перевернулась и, счастливая и запыхавшаяся, заскользила по водной глади. Однако она успела заметить, как в зеленых глазах Флориса засверкали молнии. Он снова нагнал ее и бесцеремонно схватил за короткие волосы.

— Ну, и куда ты теперь направляешься, моя дикарка?

Ей страстно хотелось прижаться к его загорелой груди, вонзить свои ноготки в его мускулистое плечо, впиться своими остренькими, как у юной волчицы, зубками ему в шею, в ту самую впадинку, где пульсирует сонная артерия. Они смотрели друг на друга — двое прекрасных юных влюбленных, не умеющих поведать друг другу о своей любви.

— Иди сюда… я повешу тебе на шею талисман! — хмуро протянул Флорис.

— О! Так ты мне его отдаешь? — с усмешкой спросила Батистина.

— Да… раз тебе хочется иметь его. Он твой… но это я сам, добровольно, дарю его тебе! — уточнил Флорис.

Его длинные загорелые пальцы обвили цепочку вокруг хорошенькой белой шейки Батистины. Задержавшись на затылке, они принялись ласкать ее короткие волосы. Губами Флорис слегка ущипнул ее за ухо. Руки его снова завладели ее округлыми грудями. Острое, почти болезненное наслаждение охватило Батистину. Она знала, что создана только для этого мужчины. Он запрокинул ей голову. Она решила бороться; она не могла позволить себе, чтобы все случилось так быстро. В памяти Батистины всплыли последние слова Тонтон: «Выше нос, принцесса!» О нет, так просто она не уступит этому красавчику Флорису. Этот гордец должен быть целиком в ее власти… Она любила его, о, как она его любила! Бедра ее трепетали… Руки Флориса ласкали ее ягодицы, затем перешли к более интимным ласкам. Легким прикосновением языка Флорис слизывал капельки воды, сбегавшие по лицу Батистины. Его губы приблизились к ее губам. Еще минута — и она пропала: он потащит ее на берег, возьмет как принадлежащую ему добычу, а потом уйдет — когда пожелает, с тем же надменным и горделивым видом, с каким уходил сегодня утром. Да, а, собственно говоря, куда же он ходил? Батистина инстинктивно почувствовала, что ей не стоит его об этом расспрашивать; однако и позволять большего тоже не следует. Прикоснувшись к талисману и убелившись, что он прочно висит у нее на шее, она решительно высвободилась из мужских объятий.

— О! Благодарю, Флорис… я так рада, что ты подарил мне этот медальон: ведь он приносит счастье… я тронута!

Она была сама чистота и достоинство. Флорис сжал кулаки. А Батистина уже бежала к берегу, легкая и сверкающая, словно эльф. Он страстно желал догнать ее и повалить на мокрый песок. Но вместо этого он лишь проворчал:

— Ах ты, чертенок, как же тебе нравится водить меня за нос!

И он восхищенно улыбнулся. Флорис был слишком сильным, чтобы восторгаться слабостью. Ему нравились люди упорные, с характером, а упорства Батистине было не занимать. Он смотрел, как она, схватив юбку и кофту, быстро натянула их на себя. Послав ему воздушный поцелуй, она углубилась в заросли тростника и поспешила к хижине.

Флорис пробыл некоторое время в холодной воде, остужая свое разгоряченное тело, а затем направился той же дорогой, что и Батистина.

Трое женщин готовили ужин. Флорис рассказал своим товарищам о том, что слышал в поселке.

— Ах ты, черт, как же так: отдать Луизиану испанцам! Ну и везет же нам: стоило удрать от красных воротников, как ту же попадаешь к красным плащам! — с горечью воскликнул Вальмир.

Луи успокоила его, а затем увела спать под сень великолепных пальм. Флорис тоже хотел бы уединиться с Батистиной, но девушка решительно расстелила свое одеяло рядом с Босси. Жорж-Альбер и Маринетта отправились ночевать в гостиницу, пообещав вернуться утром и принести еды.

Эта ночь оказалась для Жоржа-Альбера гораздо более счастливой, чем для его хозяина: ему, наконец, удалось победить последние колебания своей возлюбленной.

Солнце садилось. Встревоженная Маринетта держала Жоржа-Альбера за лапку. Будучи тонким психологом, он сразу это почувствовал и, заметив стоящее поодаль раскидистое дерево, следуя примеру змея-искусителя, предложил Маринетте забраться на него и полюбоваться прекрасным видом на Батон Руж. В этот вечер хорошенькая мартышка вниз не спустилась. На толстой ветке среди густой листвы она потеряла свою добродетель. Проснувшись рано утром, она поняла, что по-прежнему пребывает в полном восторге от Жоржа-Альбера.

Пробудившийся же зверек гордо выпячивал грудь: у него был вид самца, достойно исполнившего свой долг. Внезапно до него донеслись возгласы и крики. Вверх по Миссисипи поднимались габары. Жорж-Альбер старательно протер глаза. Это плыли испанцы.

— Решительно, у них там, наверное, Пиренеи обрушились! Эти наглецы не теряют времени! — пробурчал Жорж-Альбер. Помимо чувства юмора он обладал довольно глубокими познаниями.

Он схватил Маринетту за лапку. Раздались выстрелы. Жители Батон Руж, воодушевленные зажигательными речами дворян, решили помешать оккупантам высадиться на берег. Как разглядел Жорж-Альбер, во главе восставших стояли Гаэтан д’Артагет и Попюлюс де Проте.

— Они совсем спятили! — ахнул Флорис, слушая рассказ Жоржа-Альбера.

Известие, сообщенное маленькой обезьянкой, было не из тех, от которых приходишь в хорошее настроение. Флорис не спал всю ночь: он никак не мог выбрать между храпом Жанно в стенах хижины и укусами москитов за ее пределами. Он был уверен, что Батистина тоже не спит и слышит, как он ворочается у себя на соломе; однако когда утром он увидел, как девушка готовит кофе, он убедился, что она свежа и хороша, как роза.

Флорис окинул Батистину недобрым взором. Единственным своим успехом он мог считать освобождение Босси. Юная негритянка, восхищенная подвигом Жанно, заменила Батистину подле изувеченного молодого негра. Окружив его нежными заботами, она старательно нарезала ему пищу.

Привлеченные запахом кофе, к компании присоединились Вальмир и Людовик. Бывшая проститутка скромно опустила глаза.

— Испанцы уже здесь! — тут же выложил новость Флорис.

Вальмир покачал головой. Он переминался с ноги на ногу.

— У нас тоже есть одна новость… так вот… Жанна и я, словом, мы решили вместе сложить наш очаг!

— Какая Жанна? — недоверчиво спросил Флорис.

Людовик шагнула вперед.

— Понимаете ли, Жанна Виньерон — это имя, данное мне при крещении, а Людовик — кличка, которой наградили меня нищие… когда… когда я воровала кошельки на Новом мосту… Но Вальмир решил забыть об этом и предложил мне… ну, в общем… я стану его женой. Работы я не боюсь, и он всегда может на меня положиться… В общем, вот так… до свидания, принцесса… Мне будет не хватать тебя… да и тебя тоже, чертов ты шоколад, Жанно. Ты славный парень, Флорис… поцелуй за меня Жоржа-Альбера…

Жанна попрощалась с каждым. Глаза ее блестели. Она была счастлива. У нее будет муж, настоящий муж. Она скоро станет мадам… Мадам Доманжо.

— Разве вы не можете остаться еще немного, и ты, и Жанетта? — со слезами на глазах спросила Батистина.

— Нет… Маменька наверняка уже все глаза проглядела, а тут еще новая напасть — испанцы; нет, пора нам возвращаться!

Вальмир и его невеста Жанна Виньерон связали в узел немного платья и еды. Флорис и Батистина проводили друзей: они прошли с ними не меньше четверти лье. Затем они тепло простились. Батистина долго смотрела, как Вальмир и Жанна шли через поле сахарного тростника.

— Идем… вернемся, любовь моя! — глухо проговорил Флорис.

Тяжело дыша, Батистина прижалась к нему. Внезапно она почувствовала себя совсем слабой; она вся дрожала.

— О! Флорис… Флорис…

Его имя звучало в ее устах как ласка. Он нежно взял ее за подбородок. Губы Батистины, свежие, словно вишни, были полуоткрыты. Ему страшно хотелось укусить их. Подавив свою страсть, он лишь небрежно коснулся столь желанных губ легким поцелуем. Чистота этого поцелуя заставила Батистину вздрогнуть. Наконец он обращался с ней так, как ей хотелось, а не как надменный наемник; именно так должен был поступать мужчина ее жизни. Подняв руки, она обвила ими шею Флориса. Зеленые глаза удивленно смотрели на нее, словно видели ее впервые.

— Я должен просить у тебя прощения, Батистина… — прошептал Флорис… это смешно, но когда Вальмир был болен и призывал какую-то Жанну, я решил, что это он звал тебя…

Гордец виновато склонил голову. Он ласкал прильнувшую к нему белокурую головку. Батистина уже открыла рот, готовая воскликнуть:

— Ты прав, он звал меня. Тогда он еще не знал, что Людовика зовут Жанной!

Но вспомнив о непостоянном характере Флориса, она вовремя сдержалась и лишь горестно вздохнула:

— Я не сержусь на тебя, Флорис… но ты в который раз напрасно обвиняешь меня!

И маленькая плутовка выразительно захлопала глазами: она решила до конца использовать свое преимущество. Теперь она смотрела на него снизу вверх. Флорис заглотил брошенную ему наживку и… смутился.

— Прости меня, дорогая… прости!

Флорис страстно обнял Батистину. Сжав в ладонях ее хорошенькую головку, он долго смотрел в ее невинные глаза, пытаясь прочесть в них истину. Чистота ее взора смутила его. Как он осмелился обвинять ее во всех тех проступках, которые он обычно приписывал ей? Неужели он сошел с ума? А может, он просто чудовище? Внезапно, не в силах долее сдерживать свою страсть, он наклонился и с жаром яростно впился в губы Батистины. Он упивался этим поцелуем, покусывал ее язык, ласкал ее небо, проводил языком по острым зубкам этой юной влюбленной волчицы, наслаждался свежестью ее трепещущих губ, сочных и свежих, словно созревший в разгар лета плод.

Забыв обо всем, они стояли, затаив дыхание, слившись друг с другом в бесконечном поцелуе. Ее охватило такое необоримое желание, что по спине забегали мурашки. Она уже была готова забыть обо всех своих принципах и уступить ему прямо здесь, на поле сахарного тростника, словно влюбленная кошка… Уверенный в своей власти над ней, он тяжело дышал и, сгорая от желания, потихоньку подталкивал ее к тенистой опушке… «Выше нос, принцесса…» Батистина опомнилась первой и отстранилась от него… Удивленный, он остался на месте. Она сделала несколько неуверенных шагов по дороге… Неужели она решила, что он обойдется с ней, как обычно обходился со всеми своими любовницами? Один нежный взгляд, и вот уже дело сделано! Благодарю вас, прекрасные дамы, и мое почтение! Флорис снова приблизился к Батистине и попытался обнять ее. Она решительно оттолкнула его — маленькая и хрупкая по сравнению со своим прекрасным великаном.

— Нет, Флорис… Что бы ты обо мне ни думал, я не из тех женщин, которые позволяют задирать себе юбки прямо посреди дороги!

Она была великолепна в своем возмущении… такая прекрасная и чистая. Настоящая мадонна, освещенная лучами заходящего солнца. У Флориса не было сил что-либо сказать в свое оправдание. Опустив руки, он наконец произнес слова, которых она так давно ждала:

— Я люблю тебя, Батистина… я никогда никого по-настоящему не любил, кроме тебя… Другие не в счет, дорогая… просто мимолетные увлечения… призраки… тебе нечего бояться их… я уже всех забыл.

Нельзя сказать, что он был полностью искренен, его любовь к царице Елизавете оставила на его сердце неизгладимый шрам; однако здесь, на Массисипи, в объятиях. Батистины, царский бастард Флорис, отвергнутый Россией потомок Романовых, сумел забыть о своем страшном прошлом. Батистина с трудом сдержалась, чтобы не расслабиться. Флорис ласково обнимал ее, подтверждая правоту каждого своего слова нежным поцелуем — в лоб, в нос, в щеки, в губы…

— Прости меня, Батистина… прости за мою жестокость… мне не хватит всей жизни… чтобы умолять тебя забыть об этом… Мы были врагами… нас разнесло в разные стороны… но теперь с этим покончено… Ты такая желанная… нежная… влюбленная. Я был ужасен…

Гордец оправдывался, в голосе его звучало смирение: он говорил со своей королевой Батистина быстро потупила взор, чтобы он не увидел победного блеска, промелькнувшего в ее голубых глазах. Флорис, признавший свое поражение, — это было прекрасно и ново. Его упругие мускулистые бедра всадника плотно прижались к ней. Она почувствовала прикосновение горячей мужской плоти. Продолжать сейчас сопротивляться было поистине героизмом, однако у Батистины, как у опытного полководца, была железная выдержка. Время «опустить нос» еще не пришло! Она обеими руками оттолкнула Флориса.

— Я много… много страдала от твоих несправедливых обвинений, Флорис… Мне нужно время, чтобы вновь привыкнуть к тебе… научиться любить тебя… Сердце мое всегда принадлежало тебе, любовь моя… но будь сдержан и терпелив до… до…

Голое Батистины внезапно сделался хриплым.

Укрощенный гордец завершил ее фразу:

— До нашей свадьбы, Батистина!

И он закрыл ей рот поцелуем. Флорис и Батистина молча возвращались к хижине. Он держал ее за руку; они шли, словно юная деревенская парочка: застенчивые жених и невеста. Время от времени они останавливались, чтобы поцеловаться, а потом продолжали свой путь, тяжело дыша от безумной неутоленной любви.

«Быть может, я ошибался… Бедная моя крошка, ей же приходилось сопротивляться всем этим грубым и отвратительным мужчинам… Она не виновата… она такая юная и невинная… отныне я стану ее защищать!» — думал растроганный Флорис, готовый теперь столь же сурово осуждать своих ближних, как еще совсем недавно он осуждал Батистину.

Три последующих дня прошли, как во сне. Казалось, что между Флорисом и Батистиной установились чистые и безмятежные отношения. Забыв о грозившей им опасности, они ловили рыбу, купались, целовались. Батистина была непреклонна: она решила принадлежать Флорису только после того, как их союз будет освящен. В глубине души Флорис стремился к тому же, тем более что он уже давно умолял эту кокетку позволить ему исполнить обещание, данное умирающему Голубому Дракону, и жениться на ней. Раньше этого не хотела Батистина. Теперь роли переменились. Флорис не спускал с нее глаз. Он пользовался любой возможностью обнять ее, поцеловать и приласкать, но в решающий момент Батистина всегда ускользала от него.

На третье утро Флорис совершенно обезумел. Забыв об опасности, он помчался в Батон Руж, чтобы найти какого-нибудь священника, монаха или любого иного священнослужителя, который мог бы соединить их узами брака.

Город пребывал в великом возбуждении. У древней церкви высилась баррикада. Уходя, Флорис нос к носу столкнулся с Гаэтаном д’Артагетом и Попюлюсом де Проте. Оба молодых дворянина упали в объятия своего друга; они совершенно не удивились его костюму акадийца. Времена были смутные, и они помнили, что Флорис до сих пор находился в розыске. Испанские солдаты сговорились с французскими гвардейцами, и теперь оккупанты и оккупируемые пытались совместными усилиями навести порядок. Желая спокойно поговорить, Гаэтан и Попюлюс увлекли Флориса в безопасное место. Оплотом сопротивления оказалась гостиница папы Лардо. Там друзья поведали Флорису последние новости. Господин д’Аббади отбыл в Новый Орлеан, дабы официально передать управление Луизианой испанскому губернатору Уллоа. Со всех сторон доносились слухи, что этот испанец настоящее чудовище.

— Говорят даже, что он родился чудовищем, а уж потом стал испанцем! — невесело пошутил Попюлюс.

— Представьте себе, Портжуа, этот Уллоа запретил пороть в городе негров, потому что их крики беспокоят его беременную жену! — возмущался д’Артагет.

— И он уже послал на Кубу за кормилицей, так как не желает, чтобы его младенец питался молоком француженки! — прибавил Попюлюс.

Флорис слушал возмущенные речи друзей, и ему казалось, что они говорят на разных языках. Через маленькое окошко было видно, как вдалеке сверкают зеркальные воды Миссисипи. Он задыхался, ему хотелось простора и свободы, и у него совершенно не было никакого желания устраивать заговоры против какого-то испанца, чей первый указ его вполне устраивал. Глядя, как друзья его страстно о чем-то спорят, Флорис понимал, какая глубокая пропасть пролегла между ними. Они были и остались версальскими аристократами. Флорис же забыл о своем происхождении, своем воспитании. С каждым днем он все больше привязывался к этой стране, к этой земле, словно он здесь и родился.

— Присоединяйтесь к нам, Портжуа… Мы организуем сопротивление, чтобы остаться французами… Нам нужны такие люди, как вы! — упрашивали его Попюлюс и Гаэтан.

И снова вместо ответа Флорис лишь покачал головой. Наконец он решился:

— Друзья мои… эта страна движется вперед… ее ждет великое будущее… она будет свободна… французы… испанцы… англичане — всех сметет один большой ураган… Вы предлагаете мне сражаться за то, чтобы оставаться колонией… но зачем?

Гаэтан и Попюлюс широко раскрыли глаза. В растерянности они пробормотали:

— Но… Портжуа… французской колонией!

Флорис махнул рукой.

— Ну и что… продолжать зависеть от короля… Этот несчастный, сидя в своем потайном кабинете, ничего не знает… нет, если вы хотите, чтобы я сражался, я готов, но тогда давайте сражаться за свободу!

Флорис оживился, его зеленые глаза заблестели.

— Создадим в Луизиане республику, где смогут найти пристанище все угнетенные, где каждый гражданин, будь он белый, черный или краснокожий, будет равен перед законом… Провозгласим Новый Орлеан столицей и свободным портом… выберем протектора, который станет управлять вместе с сорока советниками, избранными всем народом…

Флорис даже не заметил, как в зале гостиницы наступила мертвая тишина. Ошеломленные заговорщики в растерянности молчали.

— Но… но… Портжуа… ведь республика — это… это значит революция, вы предлагаете революцию… — пролепетал д’Артагет.

— Ну и что! — надменно бросил Флорис.

— Нет… нет, мы хотим остаться французами, мы преданы нашему королю! — раздалось несколько возмущенных голосов.

Попюлюс сжал руку Флориса.

— Подумайте хорошенько, Портжуа… если бы ваш брат был здесь, вы считаете, он бы поддержал вас?

Флорис покачал головой и искренне ответил:

— Не знаю… Честно скажу: не знаю… Мне бы очень хотелось спросить его, но я потерял след Адриана… однако я уверен, что, как человек мудрый, Адриан бы понял меня!

Споры продолжились. Флорис обхватил голову руками. О, как в эту минуту принятия решения ему не хватало Адриана!

— Когда началось Великое Бедствие, его видели на Аппалачской реке! — произнес Попюлюс де Проте.

Флорис живо выпрямился, в его взоре засветилась надежда.

— Откуда вы знаете?

Попюлюс де Проте не решался ответить.

— Один сержант, утверждавший, что он бежал из поселка взбунтовавшихся натчезов, рассказывал, что видел в плену у индейцев графа де Вильнев-Карамей… и еще казака и китайца…

Опрокинув табурет, Флорис стремительно вскочил.

— Благодарю… благодарю, друзья мои… если я найду Адриана… может быть, мы еще вернемся и присоединимся к вам… А если нет… Удачи вам!

В кармане Флорис бережно хранил туго набитый кошелек. Он направился к папе Лардо.

— Нет ли у вас лошадей для продажи, любезный?

Низенький толстый итальянец хитро взглянул на него.

— Ах! Клянусь святой Девой Комо, я вас узнал, прекрасный сеньор… Какие смутные времена… да… у меня как раз есть два превосходных коня, проданных мне одним испанцем!

Папа Лардо повел Флориса в конюшню. Появление молодого человека было встречено радостным ржанием. Это была его рыжая кобыла, исчезнувшая в ночь, когда случился ураган. Растроганный неожиданной встречей, Флорис радостно потрепал рыжую холку своей лошади. Чудесная находка была хорошим предзнаменованием. Отдав восхищенному удачной сделкой папе Лардо четыреста ливров, он вскочил в седло.

Вынужденный долгое время передвигаться пешком, он теперь испытывал радость всадника, наконец, обретшего своего верного коня.

Заговорщики и испанцы были слишком заняты собой, поэтому никто не обратил внимания на акадийца на рыжей кобыле, медленным шагом выехавшего за пределы Батон Ружа, ведя за собой на поводу каурого коня.

Наступил рассвет.

— Разве ты не пойдешь с нами, Жанно? — в последний раз жалобно спросила Батистина.

Верный ее спутник покачал курчавой головой. Здоровой рукой он обнимал за плечи Босси.

— Нет, маленькая плинцесса… Тепель Босси и Жанно свободны, тебе спасибо, и спасибо Флолису… Мы оставаться на Миссисипи… Жанно постлоить дом для Босси… Жанно командовать на плантации, он любить эту стлану… Площай, маленькая плинцесса… Удачи вам, я желать тебе найти твой блат Адлиан… До свидания… Площай, Флолис… Площай, маленькая плинцесса…

Голос Жанно постепенно затихал. Флорис держал за узду лошадь Батистины. Жорж-Альбер занял свое место в седельной сумке Флориса. Маринетта устроилась позади Батистины: девушка сидела на лошади по-мужски. Все утро молодые люди ехали молча. Зеркальные воды Миссисипи остались позади. Флорис и Батистина вступили под зеленые своды дубравы. Молодой человек чувствовал, что Батистина печальна, и не хотел нарушать воцарившегося молчания.

Около полудня они увидели ручеек. Надо было дать отдохнуть лошадям и самим подкрепить свои силы. Но Батистина сказала, что не голодна.

— Как ты думаешь, Флорис, мы найдем Адриана? — внезапно спросила она.

— Конечно, дорогая… давай поедим!

Флорис говорил уверенным тоном, желая ободрить девушку, однако сам он был необычайно взволнован: эпидемия и суровые методы борьбы с ней изрядно ожесточили индейцев, и у него были все основания беспокоиться о судьбе брата.

Он помог Батистине вновь вскочить в седло; при этом он с трудом удержался, чтобы не сдавить ее в своих объятиях. Однако он удовольствовался тем, что слегка коснулся губами ее волос цвета меда. Она решила ждать того дня, когда какой-нибудь служитель Божий соединит их законным браком, и ему приходилось считаться с ее желанием. На горизонте же не было ни единой колокольни. Похоже, что Луизиана была самой языческой страной на земле.

Они скакали до глубокой ночи, не встретив ни одной живой души. За весь день Батистина не только ни разу не улыбнулась ему, но даже не посмотрела в его сторону.

— Как ты считаешь, сколько лье мы сегодня проехали? — равнодушно спросила она.

Флорис развел костер, и теперь она подогревала на нем похлебку из лущеного гороха с салом.

— Ну… около двадцати… кони бежали резво… я пойду их стреножить!

Флорис направился к лошадям. Расседлав, он принялся тщательно обтирать им бока. Время от времени он бросал взоры в сторону костра. Тоненькая фигурка Батистины сновала возле огня: она раскладывала одеяла для ночлега. Жорж-Альбер и Маринетта уже забрались на дерево. В ветвях умолкли птицы.

Флорис и Батистина сидели на корточках друг против друга. Батистина избегала смотреть на Флориса. Она вновь стала с ним холодна и неприступна. Подобное отношение ошеломило его. Он молча ел, потом внезапно произнес:

— А ведь мы впервые остались совсем одни, Батистина!

Она не ответила и молча пошла к своему одеялу. Флорис неожиданно усомнился в ее любви. Он разжег трубку и растянулся на мху. Высоко над головой сверкала Полярная звезда. Флорис устало закрыл глаза. Батистина была так же далеко, как кометы в небе. Эта кокетка помыкала им, изводила его, как и всех своих прежних мужчин. Тяжело вздохнув, Флорис собрался встать.

Тонкие руки нежно обвились вокруг его шеи и помешали ему подняться.

— ФЛОРИС… ФЛОРИС, ЛЮБОВЬ МОЯ!

29

«Хватит задирать нос… хватит задирать нос!» — твердила про себя Батистина, окончательно утвердившись в этой мысли.

Она не выдержала. Сохранять целомудрие, на которое она сама себя обрекла, было бы просто бесчеловечно.

«А может быть, получив желаемое, он вновь вернется к своим ужасным любовницам!» — последний раз мелькнуло у нее в голове.

Ее губы слились воедино с губами Флориса: она млела от счастья. Поцелуй их был упоительно долог, отчего желание становилось еще острее, еще нестерпимее. Он упивался ее дыханием, его язык свивался с ее языком, пальцы его, утонув в густых коротких завитках, ласкали ее затылок. Внезапно он оторвался от ее уст и слегка отстранился. С замиранием сердца он окинул ее восхищенным взором. В отблесках угасающего пламени огромные глаза Батистины излучали чистый свет любви. Итак, согласившись ждать, необузданный и нетерпеливый гордец оказался прав. Она пришла к нему сама — его маленькая фея, его шаловливый белокурый эльф. Батистина неправильно истолковала его движение. Она вновь страстно обвила руками его шею и, целуя его, прошептала:

— Я твоя… делай со мной все, что хочешь!

Ей казалось, что она хорошо изучила Флориса; однако она не ожидала столь бурного проявления чувств. Словно хищник, завладевший долгожданной добычей, он схватил ее на руки и понес на груду мягкой листвы. Это было поистине королевское ложе, постеленное под балдахином из раскидистых крон деревьев и укрытое пологом из густых ветвей. Путь, проделанный ими, был долог и мучителен; и вот наконец они одни, один на один, в глухом лесу Нового Света. Здесь, на источающей дурманящие ароматы земле, им предстоит родиться заново.

— Как ты прекрасна, Батистина! — побелевшими от ожидания губами прошептал Флорис.

Обуздав свой пыл, он невыносимо медленно раздевал ее. Батистина чувствовала, как у нее по коже бегают не меньше тысячи мурашек. Острая боль подкатила к горлу. Голова ее запрокинулась назад, на мягкую подушку из листвы. Руки Флориса уверенными движениями ласкали ее груди, высвободив их из выреза рубашки. Нежно покусывая соски, он постепенно принялся покрывать частыми поцелуями ее шею, а затем снова завладел ее губами. Она была его пленницей — покорной, растерянной, бормочущей слова любви; она больше не принадлежала себе. Однако Флорис не хотел торопиться. Слишком долго мечтал он о ней бессонными ночами, а она все ускользала от него, такая воздушная и неуловимая… Юный нетерпеливый хищник уступил место опытному любовнику, для которого наивысшим наслаждением является дарить радость своей подруге. Его сильные ноги слегка сжимали нежные бедра девушки, сдерживая ее порыв как можно скорей развести их, чтобы, наконец, отдать ему себя целиком. Она стенала, ощущая на груди поцелуи Флориса. Ей хотелось плакать, она задыхалась от щемящего чувства, а он терпеливо вел ее к вершине наслаждения. Ее рубашка уже лежала рядом. Батистина тяжело дышала. Флорис тоже разделся. При виде его стройного мускулистого торса она что-то восторженно залепетала. Ее тонкие пальчики робко коснулись шрамов, покрывавших плечи и бока Флориса. Она удивилась, почувствовав, как нежна и шелковиста его кожа. Осмелев, она отважилась на более дерзкую ласку: ладони ласково заскользили по его склоненной спине.

Флорис привстал, опираясь на одну руку. В лунном свете он изучал прекрасное тело Батистины; девушка вытянулась, напряглась, готовая продолжать любовную игру. На миг в его голове мелькнул давний упрек:

«Интересно, сколько мужчин видели ее в такой позе?»

Однако желание было сильнее ревности. Руки его скользнули под широкие крестьянские штаны, которые Батистина надевала, когда скакала на лошади. Батистина затрепетала от ласк Флориса. Она приподняла ягодицы, чтобы ему было удобнее освободить ее от мешавшей одежды. Совершенно обнаженная, она лежала на сухой листве, похожая на Еву, готовую отдаться единственному на земле мужчине. В бледном свете луны ее восхитительно сложенное тело отливало перламутровым блеском. Закрыв глаза и тяжело дыша, она привлекла к себе Флориса. Но он пока не хотел обладать ею; высвободившись, он встал и сбросил с себя остатки одежды. Брошенная во второй раз, Батистина тихо застонала; но вот он уже тесно прижимался к ней, завоевывая ее тело частыми прикосновениями языка. Не оставляя без внимания ни единой округлости, язык его постепенно приближался к средоточию удовольствия. Расслабившись, Батистина вся дрожала. Голова ее металась то вправо, то влево; зажав зубами собственную руку, девушка попыталась вернуть ему ласки и поцелуи, но властелин империи любви не дозволил ей сделать этого: он решил сам провести ее по дорогам наслаждения, заставив подчиняться законам, установленным мужчиной. И только когда он почувствовал, что она бесповоротно превратилась в его пленницу, раздавленную его превосходством, когда он понял, что перед ним находится женщина, отдающаяся ему не по разуму, но по дикой, глубинной страсти, только тогда он с победным воплем бросился на нее. Батистина испустила тихий крик. Их тела слились воедино. Она раскрылась, раздавленная непомерной тяжестью мужчины… ее мужчины… того самого, которого она ждала всю жизнь… Она наслаждалась, чувствуя, как тело ее пронзает его горячая трепещущая плоть. Он ощутил, что миг наивысшего блаженства уже близок. Но помня о Батистине, он замедлил движения и склонился, дабы поцеловать ее в губы. Батистина со стоном откинулась назад: она поняла, что сейчас они вместе достигнут вершины блаженства. Движением бедер она подтолкнула Флориса, и тот, не имея больше сил сопротивляться, вместе с ней достиг пика страсти. Обессилев, оба судорожно вытянулись, задыхаясь от счастья.

Обнаженные, они лежали, тесно прижавшись друг к другу, и молчали. Они боялись, что слова разобьют дивный хрустальный цветок их любви. Флорис прижимал к груди очаровательную белокурую головку Батистины. Господи, сколько же эта несносная девчонка заставила его страдать! Он нежно провел пальцем по изящному изгибу ее шеи. Она подняла на него свои огромные голубые глаза: в черной глубине их зрачков таился вечный вопрос влюбленной женщины: «А была ли я на высоте?» В ответ он взволнованно улыбнулся. Батистина доставила ему сказочное наслаждение. В жизни Флориса было достаточно женщин, чтобы научиться отличать тех, кто слишком часто отдавался мужчинам. В любви Батистина сумела не потерять чувство невинности.

Флорис вспомнил, как он обвинял ее чуть ли не во всех смертных грехах, и ему захотелось кое о чем расспросить ее; однако у него хватило мудрости этого не делать. Словно влюбленная кошечка, Батистина обвилась вокруг него; она никак не могла насытиться его поцелуями. Под деревьями повеяло свежестью. Они натянули на себя одеяло и заснули в объятиях друг друга.

На заре Флориса вновь охватило желание, и он разбудил Батистину. Они смотрели друг на друга, ослепленные своей любовью. Батистина улыбнулась и, мурлыча, тесно прижалась к нему — пылкая, готовая к любви. Столь быстрая готовность заставила Флориса нахмуриться. Схватив запястья Батистины, дабы показать ей, что отныне она в его власти, он с болью во взоре посмотрел на нее. Взгляд его изумрудных очей упорно стремился проникнуть в глубину ее голубых глаз, дабы найти ответ на навязчивый вопрос, с самого утра не дающий покоя его гордыне… Сколько… сколько мужчин было у Батистины после той ночи в Фонтенуа… А может, она просто разыграла перед ним комедию невинности…

Батистина была слишком чувствительна и восприимчива, чтобы не догадаться, какие мысли обуревают Флориса. Она печально отстранилась от него.

— Что мне нужно сделать, чтобы ты наконец без всяких задних мыслей поверил в мою любовь?

— Скажи мне ПРАВДУ! — заявил Флорис.

Батистина открыла рот. Разумеется, если это доставит ему удовольствие и поможет покончить с прошлым, она готова рассказать ему о своих похождениях с Яаном Легаликом и Фоккером-Дьяволом… Это было легко объяснить… Они не оставили в ее душе никакого следа. С Легаликом это была всего лишь месть… ну, или почти… а Фоккер-Дьявол… он взял ее силой… ну, почти силой…

Батистина нахмурилась. Она понимала, что все это не совсем так… Ну как ей объяснить этому гордецу, что она была чуточку влюблена во всех этих мужчин, совсем-совсем немножко… и при этом она всегда думала о нем, о Флорисе.

Она была так несчастна и одинока, к тому же все, что с ней случилось, произошло по его вине.

«А Вальмир?» — шепнула ей совесть… в сущности она сама предложила себя акадийцу, и… а если быть до конца честной, то ведь и Великое Солнце, если бы не прибыл Флорис… Тсс, как все это сложно!

Приподнявшись на локте, Флорис, нахмурившись, ждал ответа.

«Выше нос, принцесса!» — прошептал ей на ухо голос Вертушки.

Батистина, не отводя своего ясного аквамаринового взгляда, пристально смотрела в потемневшие глаза Флориса.

— Я всегда принадлежала только тебе, Флорис… С той нашей ночи во Франции у меня больше никого не было… Я знаю, что многие факты свидетельствуют против меня… и все-таки я ни в чем не виновата…

Произнося эти слова, Батистина и сама поверила в них.

— А как же твоя свадьба с пиратом Фоккером-Дьяволом? — недоверчиво спросил Флорис.

Батистина придала своему лицу страдальческое выражение.

— Флорис, это была свадьба, сыгранная по законам берегового братства, она не имела никаких последствий…

— Однако ты же проводила с ним ночи!

— НИКОГДА… К тому же бедный Фоккер был немощен: ему выстрелили из мушкета как раз туда… Ты понимаешь, что я хочу сказать…

— Однако ты подолгу запиралась с ним в каюте, когда плыла на «Красавице», — удивленно протянул Флорис.

— О! Лишь для того, чтобы спокойно играть в домино! — самым серьезным образом заверила его Батистина.

В ветвях зачирикали пробуждавшиеся птицы. Флорис громко расхохотался. Играть в домино! Только Батистина могла такое придумать! Это было удивительное создание, непредсказуемое и изменчивое… Итак, он никогда не узнает всей правды. Однако было ясно, что нераскаявшийся соблазнитель уже прочно прилепился к этому телу с шелковистой кожей… движением собственника он привлек ее к себе.

— Батистина… Батистина, любовь моя!

И в лучах восходящего солнца они соединились вновь.

Вот уже несколько дней два всадника двигались в сторону Аппалачской реки. Флорис и Батистина скакали бок о бок; когда лошади шли шагом или легкой рысью, они болтали, как все влюбленные во всем мире. Жорж-Альбер и Маринетта не мешали им: они также переживали свой страстный роман.

С тех пор как Батистина неожиданно сама пришла к нему, Флорис полюбил ее еще больше.

Жизнь заиграла для влюбленных новыми красками. Каждую ночь они вместе опускались на ложе из листвы, и начинались бесконечные ласки и поцелуи, прерываемые лишь признаниями в любви; затем жаркие объятия возобновлялись. В опытных руках Флориса Батистина училась быть настоящей женщиной. В сущности, она не так уж и солгала: ни с одним мужчиной она не испытывала такого наслаждения, какое она познала в объятиях Флориса. Каждый вечер она отдавалась ему со все нарастающей страстью. Ревнивый Отелло понимал, что только сейчас в ней по-настоящему пробудилась чувственность. От сознания этого он испытывал двойное удовольствие и особую гордость. Не получив благословения, Батистина уже стала его вещью, его товарищем в горе и в радости, его ЖЕНОЙ.

Они ехали все утро, как вдруг вдалеке послышались хриплые голоса.

На берегу ручья расположились лагерем индейцы. Флорис сделал знак Батистине спрятаться за деревьями вместе с Жоржем-Альбером и Маринеттой.

Подняв руки в мирном приветствии, он выехал из леса.

Раздался крик:

— ЮЛАКИМАТАНА! ЮЛАКИМАТАНА!

Красный, Зеленый, Желтый, Голубой, Розовый и Черный Мокасины босиком заплясали вокруг всадника.

Радуясь встрече с сыновьями Старого Волоса, Флорис позвал Батистину. Он представил их друг другу, и Мокасины все вместе гордо повели своих друзей в лагерь натчезов.

Дальнейший разговор происходил за трапезой: перед путешественниками поставили дымящийся котелок с супом из многоножек с добавлением муравьев и гусениц. Жорж-Альбер и Маринетта отказались принять участие в пиршестве, но Флорис и Батистина, обладая менее изысканными вкусами, с аппетитом ели предложенное им блюдо и слушали рассказы индейцев.

Из двенадцати Мокасин осталось всего лишь шестеро. Поселок Старого Волоса в протоке Жантийи был подожжен и выгорел до тла во время эпидемии. Выжившие решили сняться с насиженного места и отправиться на восток.

— Большой белый брат с изумрудными глазами тоже покинул свой народ и вместе с солнечной женщиной решил обрести покой в краях, где восходит солнце? — вежливо спросил Красный Мокасин, который после смерти Старого Волоса стал главой рода.

Флорис счел, что он чересчур пристально разглядывает Батистину, и тут же решил расставить все точки над «и». Взяв Батистину за руку, он торжественно произнес:

— Солнечная женщина принадлежит мне, Красный Мокасин…

При этих словах неведомая прежде нежность охватила Батистину.

— Да, я вижу это по ее глазам, Юлакиматана, сердце ее чисто, и огонь ее пламенной страсти принадлежит только тебе!

Батистина склонила голову на плечо Флорису и прошептала:

— Видишь, любовь моя, Красный Мокасин оказался тонким знатоком человеческой души!

— Предательница, я уверен, что твой огонь ослепил и его! — также тихо ответил Флорис.

Он счастливо улыбался: как он любил ее! Нежно погладив ее белокурые локоны, он вновь повернулся к натчезу.

— Великий вождь, моя жена и я разыскиваем моего единокровного брата Адриана… Он пропал во время Великого Бедствия… Красный Мокасин любит своих братьев, поэтому он может понять, как горька и печальна разлука с любимым братом!

Братья дружно закивали головами, их длинные косы, украшенные птичьими перьями, печально закачались. У всех натчезов было поразительно развито чувство семьи, и они все поняли. Красный Мокасин встал. С его губ срывались глухие отрывистые звуки. Объяснив соплеменникам, чего от них ждут, он снова сел напротив Флориса.

— Юлакиматана, меньше, чем через одну луну все натчезы, проживающие на землях, простершихся от Аппалачских гор до бухты Святого духа[39], узнают о твоем горе… И если твоего золотоволосого брата еще не съели свирепые чикачи, не разрезали на куски страшные шауаноны… не скормили рыжим муравьям лицемерные шаткасы… хорошие натчезы отыщут его для тебя! Если Юлакиматана хочет, мы можем вместе продолжить путь в края, где восходит солнце.

Батистина тревожно взглянула на Флориса. Она вспомнила о «доброте» разгневанных натчезов. Флорис ободряюще сжал ее пальцы. Хрупкая ручка Батистины задрожала, оказавшись узницей крепкой ладони своего избранника. С ним ей никогда не бывает страшно. Ему принадлежит право принимать решения, она же всюду последует за ним.

— Я и моя жена от всего сердца благодарим Красного Мокасина и с удовольствием присоединимся к великому народу натчезов! — ответил Флорис.

— Интересно, а нас, значит, так никто и не спросит? — проворчал Жорж-Альбер. Маринетта успокоила его, нежно куснув за ухо — это был лучший способ убеждения.

Шли дни, но об Адриане не было никаких известий. Красный Мокасин и его братья с помощью дыма костров разослали послания во все стороны. Каждый вечер Флорис поднимался на пригорок, чтобы увидеть на горизонте «ответы», посылаемые из разбросанных повсюду деревень и поселений натчезов; но результаты были прежними.

Флорис и Батистина оценили удобства, предоставленные им индейцами. Вечерами, устав после целого дня пути, они уединялись в палатке из буйволовых шкур, предоставленную в их полное распоряжение. В этом ненадежном убежище, шепча друг другу слова любви, они предавались неистовой страсти.

Воздух становился все более теплым, часто до них долетал легкий морской ветерок. Над тысячелетними лесами ярко светилось зелено-голубое небо. Растения источали пьянящие ароматы. Флорис и Батистина наслаждались этой бурной красотой, столь созвучной их любви Они чувствовали, что наконец-то полностью стряхнули с себя груз прошлого и теперь смело шли навстречу будущему. Что-то невидимое вело их вперед, в эти очарованные и чарующие края.

Однажды ночью Флорису приснился Адриан: он довил рыбу на берегу океана. Позвав младшего брата, он, улыбаясь, протягивал ему навстречу руки: «Иди сюда, Флорис… я жду тебя… иди ко мне, брат!» За спиной Адриана зашумели волны. Туман скрыл его лицо.

Флорис проснулся: он был весь в поту. Его охватило страшное предчувствие, что Адриан мертв. Батистина заворочалась во сне. Открыв глаза, она взглянула на него, готовая в тот же миг предаться любви. Он схватил ее и крепко прижал к себе.

В эту ночь Флорис любил Батистину с неистовством дикаря.

30

— А вот и полуостров восходящего солнца, Юлакиматана!

Красный Мокасин указал на противоположный берег Аппалачской реки. Теплый ветер с шумом шевелил серебристые листья берез. Флорис прищурил свои зеленые глаза Он сделал знак Батистине следовать за ним. В поисках брода молодые люди проехали вверх по течению реки более четверти лье. Аппалачская река лениво изгибалась, однако везде было слишком глубоко для переправы. Как всегда, нетерпеливый Флорис пустил свою рыжую кобылу в галоп. Батистина последовала за ним. Такова уж отныне ее участь: спешить за своим излишне неугомонным мужем… ЕСЛИ ТОЛЬКО ОН ЖЕНИТСЯ НА НЕЙ! Флорис больше не заговаривал о браке. Батистина старалась изгнать из себя эту занозу, прочно засевшую в ее мозгу. С каждым днем она еще больше влюблялась во Флориса. Стоило ей взглянуть на его широкую статную спину, на его черные кудри, небрежно стянутые на затылке, как ее охватывало сильнейшее волнение.

Флорис мчался к маленькой бухточке. Внезапно он поднял руку.

— Я нашел!

Вода с журчанием бежала по каменистому дну, выплескиваясь на прибрежный песок. Флорис направил своего коня в воду, заставляя его идти против течения, чтобы проверить дно, как вдруг раздались крики:

— Parad… Parad![40]

— Господи! Испанцы! — охнула Батистина. Около дюжины солдат к несколько всадников в гражданском платье верхом на мулах выехали из березовых зарослей. Взяв обоих всадников на прицел, солдаты направились к ним. С привычной для него стремительностью Флорис оценил обстановку. Если бы он был один, он бы тотчас развернулся и ускакал, так как испанцы, имевшие весьма помятый вид, отнюдь не выглядели меткими стрелками. Но сейчас с ним была Батистина.

Придав своему лицу самое любезное выражение, он спешился и направился навстречу толстому сержанту.

— Hola![41]

— Frances? — спросил сержант, недоверчиво глядя то на Флориса, то на Батистину.

— No! — вызывающе ответил Флорис.

Батистина смотрела на него, не понимая, куда он клонит.

— Ingles? — задал вопрос сержант.

— No… Испанцы!

Услышав столь наглое заявление Флориса, сержант изумился.

— No entiendo! No entiendo[42]! Вы лгать, вы французы, вы следовать из Луизианы!

Солдаты, шумно переговариваясь, окружили Флориса и Батистину. Они были уверены, что обнаружили лазутчиков. Теперь их песенка спета.

— Si, сержант… мы едем из испанских земель… Теперь Луизиана принадлежит его католическому величеству… О, да… вот так… а вы разве не знали?.. Я ничего не могу поделать, да и вы тоже… Отныне мы все, в том числе я и эта дама, — верные подданные короля Испании!

Раздосадованная Батистина отметила, что Флорис не сказал «моя жена». Москиты больно жалили ее затылок. Она в раздражении отмахивалась от зловредных насекомых. Вся ее досада была готова излиться на этих испанских олухов.

Какое-то время обшарпанные потомки конкистадоров переваривали услышанную новость: одни отнеслись к ней с недоверием, другие изумились, а третьи тут же возгордились.

— Fabuloso!

— Incredibile!

— Viva Espana!

— Arriba el Rey!

— Tsst… tsst… calma… calma… tranquilos.

— Человек, произнесший последние слова, выехал на середину круга. Он был одет в черный бархатный костюм; его суровая и надменная физиономия явно внушала испанским солдатам почтение. Они тотчас же умолкли. Человек в черном внимательным взором окинул Флориса, затем бегло оглядел Батистину и вновь устремил взгляд на молодого человека.

— То, что вы сейчас сказали, сударь, чрезвычайно важно… Согласны ли вы поклясться в этом на распятии?

— Охотно, сударь! — без малейшего колебания ответил Флорис.

Сержант и солдаты тотчас же перекрестились, а человек в черном, расстегнув верхнюю пуговицу, извлек серебряный крест. Почтительно поцеловав священную реликвию, он протянул его Флорису. Молодой человек поднял руку.

— Клянусь нашим Спасителем и честью дворянина, сударь, что отныне Луизиана принадлежит королю Испанки. Я же, будучи французом по рождению и находясь во владениях его католического величества, принимаю его законы и его правосудие.

Похоже, человек в черном был удовлетворен. Он спрятал распятие и, застегнувшись, простер свою руку над головой Флориса.

— Если вы солгали, то будете вечно гореть в геенне огненной… Кто вы?

Флорису уже порядком надоели все эти вопросы. Он выпрямился и надменно произнес:

— Я маркиз де Портжуа, сударь, и не имею привычки ни лгать, ни отвечать на вопросы первого встречного… А вы-то сами кто будете?

Испанские солдаты возмущенно зароптали.

— Imprudente!

— Que aversion!

— Verguenza caballero![43]

Человек в черном поднял свою тонкую аристократическую руку, дабы успокоить солдат.

Флорис вздрогнул. На среднем пальце незнакомца сверкал огромный аметист.

— Я архиепископ Кадиса и прибыл во Флориду, чтобы посетить наши общины и донести свет Евангелия до дикарей… Ты удовлетворен, гордец?

И прелат протянул Флорису руку. Молодому человеку ничего не оставалось, как опуститься на колени и поцеловать перстень с сиреневым камнем. Флорис никогда не был знатоком церковных обрядов, однако, склоняя голову перед этим глашатаем воли Господней, он понял, что наконец-то ухватил судьбу за хвост. К нему неслышно приблизилась Батистина. Сжав ее руку, он смиренно заговорил:

— Монсеньор, само небо привело нас к вам… Я люблю эту женщину, мы обручены и хотим пожениться… От самого Батон Ружа мы никак не можем найти священника… Благословите наш союз!

Архиепископ Кадиса собрался ответить, но тут раздались дикие вопли, и все головы повернулись в их сторону.

— Хай! Хай!.. Смерть бледнолицым… Свободу солнечной женщине и Юлакиматане!

Красный Мокасин и его братья, видя, что Флорис и Батистина не возвращаются, посовещавшись с Жоржем-Альбером и Маринеттой, решили двинуться вверх по течению реки. Увидев коленопреклоненных Флориса и Батистину в окружении испанцев, они решили, что их друзья попали в плен. Стрелы индейцев готовы были поразить прелата и солдат.

— Нет… нет, Красный Мокасин, останови своих воинов! — вскочив с колен, закричал Флорис.

— Возвращайся к нам, большой белый брат, вместе со своей женщиной, а с остальных мы сейчас снимем скальпы!

Подобная перспектива явно вдохновляла шестерых братьев и все племя натчезов: они принялись радостно пританцовывать. Надо признать, что Жорж-Альбер и Маринетта веселились вместе с индейцами.

— Вы заблуждаетесь… это друзья… не бойтесь… и не стреляйте…

Флорис медленным шагом направился к индейцам. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы их успокоить. Но тут неожиданно к нему на помощь пришел архиепископ Кадиса. Прелат верно угадал момент, и быстро принялся раздавать распятия. Сей милый подарок наполнил сердца туземцев такой радостью, что они пригласили испанцев разделить с ними трапезу. Женщины натчезов тотчас же принялись готовить суп из ворон.

Тем временем архиепископ Кадиса расспрашивал Флориса и Батистину о событиях в Луизиане. Во исполнение обета, данного Святой Деве, прелат три месяца назад высадился в бухте Святого духа и объезжал разрозненные поселения и церковные миссии, занимавшиеся насаждением христианства среди местного языческого населения.

— Что вы думаете о сложившейся ситуации, господин маркиз?

— Если честно, монсеньор… я уверен, что скоро все изменится! — ответил Флорис.

Архиепископ нахмурился. Флорис быстро пояснил:

— Эта страна слишком велика… Она слишком далека и… могуча, монсеньор… Испания не сможет ее удержать!

— Вы хотите сказать, что она вновь попадет под владычество Франции? — спросил прелат.

— Нет, монсеньор… НИКТО… Никто не сможет ее удержать, даже англичане… Европа стара… слишком устала и обветшала… У нее много своих проблем, она не в силах заниматься такими огромными территориями… Эта страна вскоре станет свободной, монсеньор, и именно поэтому я хочу жениться здесь… на этой земле! — серьезно заключил Флорис.

Он взял Батистину за руку. Архиепископ Кадиса покачал головой.

— Вы странный человек, господин маркиз!.. Ваши речи должны были бы возмутить меня, а они мне нравятся… Может быть, вы правы, однако мне будет жаль, если Флорида перестанет принадлежать Испании… Вознеся молитву к Богородице, я благословлю ваш союз! — завершил прелат, удаляясь, чтобы помолиться…

— Флорис, Флорис… Флорис, любовь моя!

Сердце Батистины пело от радости. — Политические воззрения Флориса оставили ее совершенно равнодушной. Из беседы с прелатом она поняла лишь одно — скоро их союз будет скреплен брачными узами.

— Флорис де Портжуа, согласен ли ты взять в жены присутствующую здесь Батистину де Вильнев-Карамей?

Над рекой зазвучал уверенный голос Флориса:

— Да, монсеньор!

— Батистина де Вильнев-Карамей, согласна ли ты взять в мужья присутствующего здесь Флориса де Портжуа?

В небо взмыла стая дроздов. Батистина запрокинула голову и посмотрела в его изумрудные глаза. В эту минуту перед Флорисом и Батистиной вновь предстали две брачные церемонии, в результате которых она так и не получила мужа.

Оба были сильно взволнованы и не смогли вымолвить ни слова.

Удивленный архиепископ повторил свой вопрос:

— Батистина де Вильнев-Карамей, согласна ли ты взять в мужья присутствующего здесь Флориса де Портжуа?

Батистина медленно опустила глаза, чтобы Флорис не успел заметить, как на миг она зажмурилась от счастья.

— О да, монсеньор… да!..

Она протянула руку жениху. Он снял свой перстень с печаткой, чтобы надеть его на ее безымянный палец. Но он ей оказался велик, и она с гордостью надела его на средний палец.

— Я объявляю вас мужем и женой!

— Ур-ра! Браво! Брависсимо!

Испанские солдаты подбрасывали в воздух шляпы. Индейцы, решив, что таков обычай бледнолицых, принялись подбрасывать в воздух свои головные уборы из перьев; по кругу пошла индейская трубка. Утерев скупую слезу, Жорж-Альбер ласково укусил Маринетту. Он тоже не отказался бы от заключения брака по всем правилам, однако никто и не подумал предложить ему сделать это. И Жорж-Альбер в очередной раз вздохнул, сокрушаясь о неблагодарности и эгоизме людей; затем следом за Маринеттой он отправился пировать с индейцами.

— Ты счастлива? — прошептал Флорис, обнимая Батистину.

— Я даже мечтать не могла о такой прекрасной свадьбе! — честно призналась Батистина.

— Разумеется, любовь моя, ведь ты у меня большой знаток по части свадебных обрядов! — не удержавшись, съехидничал Флорис.

Батистина с упреком посмотрела на него.

— Какой ты злой… обещай, что, наконец, перестанешь издеваться надо мной!

Он еще крепче сжал ее в объятиях и серьезно произнес:

— Ты права, обещаю, но и ты обещай никогда мне не лгать!

— Но, любовь моя, — запротестовала она, — я всегда говорю тебе только правду!

Флорис предпочел закрыть ей рот поцелуем.

На следующее утро они распрощались с испанцами. Архиепископ Кадиса, благословив их на прощание, выдал им охранное свидетельство.

Флорис, Батистина и натчезы держали путь в глубь полуострова Флориды. С моря дул соленый ветер. В болотцах купались ибисы — красновато-коричневые, отливающие золотом птицы с пурпурными спинками. Над головами всадников с шумом проносились белые цапли.

Солнце светило ярко, однако лучи его не были обжигающими.

Около четырех часов пополудни Красный Мокасин неожиданно остановил караван. Подскакав к Флорису и Батистине, он указал на белые кольца дыма, поднимавшиеся неподалеку и медленно плывшие на юг.

— Хорошие натчезы посылают известия о бледнолицем брате!

При этих словах Флорис вздрогнул. Адриан… О, Адриан… Внезапно он ощутил жуткую слабость: ему стало страшно расспрашивать индейца.

— Что означают эти сигналы? — спросила Батистина.

Величественным жестом натчез приказал своим братьям взобраться на высокий красно ствольный кипарис. Пятеро индейцев быстро исполнили приказ. На верхушке дерева их уже поджидали Жорж-Альбер и Маринетта.

«Черт побери, что все это значит?» — недоумевал маленький зверек, усердно почесывая голову под лихо нахлобученной треуголкой.

Кольца дыма поднимались с равными промежутками. Пятеро индейцев, произведя необходимые подсчеты, спустились с дерева и что-то зашептали на ухо своему брату и великому вождю.

«О, это не хорошо… совсем не хорошо… Бедный Адриан, что же с ним приключилось?» — думал Жорж-Альбер, забираясь вместе с Маринеттой в индейскую повозку, где они устроились на время путешествия. Маленькая обезьянка издали наблюдала за своим хозяином. Молодой человек страшно побледнел.

— Скажи мне правду, Красный Мокасин! — умолял Флорис.

Индеец покачал увенчанной перьями головой. Лицо его было непроницаемо. Он поднял руку, подавая сигнал своему племени продолжать путь.

— Не уподобляйся своим излишне нетерпеливым собратьям, Юлакиматана, через три дня ты все узнаешь!

Флорис сжал кулаки. Он был готов размозжить ему голову, только бы заставить его рассказать, что ему удалось узнать.

— Едем, Флорис, сейчас он ни за что не станет говорить! — прошептала Батистина.

И она нежно сжала дрожащие пальцы мужа. Флорис поскакал вслед за женой, провожаемый загадочным взглядом индейского вождя.

Теперь натчезы двигались прямо на юг. Флорис больше не задавал вопросов. Он ехал, пытаясь смириться с мыслью, что Красный Мокасин просто не решается сообщить ему о гибели брата.

Караван продвигался сквозь заросли кленов. Иногда Флорис и Батистина направляли коней к высившимся кое-где холмам и, добравшись до вершины, издали любовались зеленоватыми водами Мексиканского залива. Они манили их, словно волшебный изумруд.

Настал третий день. Флорис скакал впереди каравана. G трудом сдерживая свое нетерпение, он то и дело пришпоривал коня, то мчался вперед, то быстро возвращался: молчание вождя натчезов приводило его в отчаяние.

Солнце стояло в зените, когда Красный Мокасин, взмахнув рукой, указал на крохотную бухточку на океанском побережье, чьи воды переливались всеми цветами радуги. Флорис схватил руку Батистины и прижал ее к сердцу.

— Ах! Любовь моя, именно эту бухту я видел во сне!

Он был страшно бледен. Красный Мокасин гордо вскинул голову, украшенную великолепными перьями.

— Иди туда, Юлакиматана, и Быстрая Птица расскажет тебе всю правду!

Получив долгожданный ответ, Флорис и Батистина галопом понеслись в указанном направлении.

— Эй! А как же мы? Подождите нас!

Выскочив из повозки, Жорж-Альбер и Маринетта яростно размахивали лапками и отчаянно верещали. Слишком поздно! Флорис и Батистина были уже далеко! Соленый ветер хлестал им в лицо. В теплом воздухе разливались ароматы жасмина и лавра.

Во весь опор они вынеслись на отливающий золотом песчаный берег. Яркое солнце ослепило их. Они невольно прикрыли глаза руками.

Это был сон? Или они стали жертвами миража? Длинная фигура, стоявшая на мелководье, обернулась, заслышав конский топот.

Флорис и Батистина въехали прямо в соленую воду. Из-под копыт коней вылетали сотни алмазных брызг. Фигура росла на глазах. Это был обнаженный по пояс мужчина. Штаны его были подвернуты до колен. В руках он держал сеть, наполненную рыбой.

— Флорис… Батистина!.. — внезапно закричал человек, выронив свой улов.

Дикий вопль вырвался из груди Флориса:

— АДРИАН… АДРИАН!

Флорис и Батистина спрыгнули на мокрый песок. Нет, это невозможно, это слишком хорошо! Они наверняка стали жертвами призрачной игры света.

— Флорис… Батистина… Брат… брат мой… мои дорогие!

Адриан, всегда невозмутимый Адриан, задыхался от волнения.

Трое молодых людей не находили слов. Они то принимались обниматься, то смеялись, то плакали, то вновь бросались друг другу в объятия. Адриан целовал сестру, прижимал к груди Флориса. Батистина ласкала золотые кудри Адриана и целовала его в рыжеватую бороду, которую тот успел отпустить. Все трое никак не могли опомниться от радости: всем хотелось продлить счастливый миг обретения друг друга после долгой разлуки.

— Идемте… идемте! — внезапно объявил Адриан, увлекая Флориса и Батистину в лес, окружавший бухту.

Обнявшись, молодые люди направились к скромной бревенчатой хижине.

Флорис и Батистина с удивлением остановились. На пороге появилась прекрасная молодая женщина с длинными черными волосами. При взгляде на юного графа де Вильнев-Карамей ее очаровательные миндалевидные глаза радостно заблестели. Оставив Флориса и Батистину, Адриан подошел к прекрасной индеанке и взял ее за руку. Она смущенно потупила взор. Молодой человек обнял ее за плечи и ласково подтолкнул наружу.

— Это моя жена, Розовая Жемчужина!

По тону Адриана Флорис мгновенно понял, что брат его счастлив и живет в согласии с самим собой. Наконец-то сиреневые глаза Адриана утратил тоскливое выражение, появившееся у него после гибели прекрасной принцессы Ясмины, в которую он был страстно влюблен первой юношеской любовью.

С тревогой влюбленного Адриан взирал на Флориса и Батистину: ему не терпелось узнать, что они думают о прекрасной индеанке. Брат и сестра одобрительно улыбнулись. Розовая Жемчужина им понравилась.

Настал вечер, и, сопровождаемые нежными взорами молодой индеанки, трое молодых людей начали рассказывать друг другу, что с ними случилось за время их разлуки.

Увлекшись поисками Батистины, Адриан не заметил, как удалился от очагов цивилизации. Во время своего пребывания в одном из поселений натчезов он заболел желтой лихорадкой. Индейцы, бывшие двоюродными братьями сыновей Старого Волоса, сожгли свои хижины, и, спасаясь от эпидемии, бежали из обжитых мест, унося с собой на носилках больного молодого человека. Вначале Федор и Ли Кан ухаживали за своим хозяином, но вскоре казака и китайца также сразила страшная болезнь, и юного графа де Вильнев-Карамей стала лечить дочь вождя — Розовая Жемчужина. Несколько месяцев назад, когда Адриан с товарищами покидал Новый Орлеан, она с первого взгляда влюбилась в него. Прошло много времени, но Розовая Жемчужина не могла забыть Адриана. Нежные ручки прекрасной принцессы вернули молодого человека к жизни. Выздоровев, Адриан без жалости расстался со своим прошлым: в объятиях юной индеанки он забыл, что такое отчаяние.

Розовая Жемчужина подарила ему свою любовь, Адриан дал ей свое имя. Добиться руки дочери великого вождя было нелегко, но Адриан выиграл поединок. Он дважды женился на Розовой Жемчужине: сначала он сочетался с ней браком по индейскому обычаю, а потом их обвенчал живущий в лесу испанский монах-отшельник.

Адриан не мог вернуться в цивилизованный мир вместе со своей женой. Не желая расставаться с ней, он отправил на поиски Флориса и Батистины поправившихся украинца и китайца.

— Но как получилось, что вы приехали одни? И где Федор и Ли Кан? Это они привели вас сюда? — внезапно спросил Адриан.

— Нет, брат! С помощью дыма натчезы разослали во все стороны послание соплеменникам с просьбой сообщить о твоем местонахождении, если о нем кому-нибудь известно. Думаю, что сейчас они уже догнали нас!

Настала ночь, но молодые люди и не думали расходиться: им нужно было столько рассказать друг другу!

Узнав о браке Флориса и Батистины, Адриан не скрыл своей бурной радости.

— Ты сдержал слово, данное Голубому Дракону, Флорис!

— Да, брат… и… признаюсь, это было нелегко! — прошептал Флорис, поглядывая на Батистину, помогавшую Розовой Жемчужине готовить ужин.

Яростное ворчание прервало их доверительную беседу. Жорж-Альбер и Маринетта, вынужденные идти пешком, наконец-то догнали своих друзей. Господа натчезы, исполнив свою миссию, поручили Жоржу-Альберу и Маринетте попрощаться с Юлакиматаной и его женой.

Хижина Адриана и Розовой Жемчужины была невелика: устраиваясь на ночь, пришлось потесниться.

Утром Флорис принялся строить дом для своей любимой. Пойдя навстречу требованиям ревнивого Жоржа-Альбера, Флорис соорудил ему на дереве нечто вроде скворечника, где он мог уединиться с Маринеттой.

Для четверых молодых людей наступило счастливое время, быть может, самое счастливое во всей их жизни. Они жили, почти забыв, что такое одежда; кожа их покрылась золотистым загаром. Когда светило солнце, они ловили рыбу и купались, а при серебристом свете луны предавались любви.

Розовая Жемчужина перестала смущаться. Она научилась понимать и любить своих новых родственников, неожиданно упавших прямо с неба. Если бы рай мог быть на земле, то четверо молодых людей, несомненно, обрели его на океанском побережье Мексиканского залива.

Однажды Флорис заметил, что выражение лица Батистины стало мечтательно-отрешенным. Она никого не слышала и смотрела вдаль: казалось, она о чем-то глубоко задумалась. Ничто не могло вывести ее из этого состояния.

На следующее утро она в одиночестве отправилась гулять. Флорис с ума сходил от беспокойства. Он искал ее повсюду. Она вернулась только через несколько часов, еще более погруженная в себя. Не удосужившись ответить на упреки Флориса, она продолжала упорствовать в своем молчании.

БАТИСТИНА РАЗМЫШЛЯЛА!

Флорис чувствовал себя не в своей тарелке. Он никогда не считал себя искушенным знатоком женской души и поэтому поделился своими тревогами с Адрианом. Тот хлопнул его по плечу.

— Не мучай себя, братец… Настало время вам возвращаться в цивилизованное общество… Батистина хороша собой, молода, она любит красивые платья и, возможно, хочет вернуться в Новый Орлеан или даже в Версаль… Поезжайте во Францию… мое состояние по справедливости в равной мере принадлежит и тебе, Флорис.

— А разве ты не поедешь с нами?

— Нет, брат… мне здесь хорошо… я останусь с Розовой Жемчужиной… Никогда ни один гордый аристократ не согласится терпеть в своем кругу индеанку, пусть даже она достойна носить корону… Увы, это так… Мне же нравится эта жизнь… Ну же, поезжай, ради своего счастья и счастья Батистины!

— Мы вернемся во Францию, любовь моя! — шепнул ночью Флорис Батистине.

Приподнявшись на локте, девушка прижалась губами к шелковистой коже мужа. Она никогда не уставала от близости с ним.

— Во. Францию? Но зачем?

— Потому что тебе здесь скучно!

Не говоря ни слова, Батистина встала со своего лиственного ложа. Над Флоридой поднималась золотистая заря. Волны океанского прибоя доходили до самого холма.

— Идем, я тебе кое-что покажу!

Флорис знал, что, если у Батистины есть какой-то план, лучше ей не перечить. Она повела его в лес. Несколько минут они шли молча.

— Посмотри, любовь моя!

Батистина указала ему на огромный плоский камень, покрытый мхом.

— Я обнаружила его позавчера!

Флорис приблизился. На камне по-испански была выбита надпись. Флорис с любопытством прочел:

«Здесь в год, милостью Божьей 1540, высадились Эрнандо де Сото и его товарищи… Они уходят в неведомое. Да хранит их Господь!»

— Почти двести лет назад… Господи…

Молодые люди молчали, взволнованные деяниями отважных людей, первыми ступивших на эту землю и отправивших дальше — открывать Луизиану!

Батистина нарушила молчание. Ее голова лежала на плече мужа — товарища ее детских игр, человека, которому она принадлежала душой и телом.

— Флорис, поистине, мы нашли благословенное место!

— Иди ко мне! — произнес Флорис, увлекая Батистину на теплый песок.

Восходящее солнце своими яркими лучами золотило все вокруг. Батистина покусывала плечо Флориса. Любовь переполняла ее, ударяла в голову, как шампанское.

Обессилев, они долго лежали обнаженными возле плоского камня. Звонкий голос Батистины раздался одновременно с пением птиц.

— Вот здесь мы и построим город из легенды!

Флорис приподнял голову Батистины, чтобы убедиться, что она говорит серьезно. Это было так. Прекрасные аквамариновые глаза, сияя, смотрели на него, не оставляя места для сомнений.

Флорис начал понимать, что его жена — настоящее чудо. Он прижал ее к себе и улыбнулся — наполовину шутливо, наполовину серьезно.

— Да, дорогая, и из любви к тебе я сначала построю Золотые Ворота… Через них смогут пройти только те люди, чье сердце чисто. Иначе горе им: алмазная стрела унесет их душу!

Чуть-чуть выспренно Флорис принялся излагать старую украинскую легенду… Батистина прижала к груди милую темноволосую голову.

— Да, Флорис, это будет наш город!

— В таком случае мы назовем его Мортфонтен… или Город Батистины… или…

Он принялся покусывать ее соски… Вскинув голову, Батистина запустила руки в его густые кудри.

— Нет, Флорис… ты сын царя, и город будет называться Санкт-Петербург.

Он взволнованно поглядел на нее.

— Ты обо всем подумала, любовь моя!

ЭПИЛОГ

На следующий год население Санкт-Петербурга, расположенного на побережье Мексиканского залива, пополнили толстый мальчик весом в девять фунтов по имени Пьер де Портжуа и маленькая девочка с кожей абрикосового цвета, которую звали Евладия де Вильнев-Карамей.

Через окружавший городок лес пролегла дорога, и несколько новых поселенцев поставили свои бревенчатые дома рядом с хижинами молодых людей.

Этими поселенцами были Федор, Ли Кан и Цицерон. Казак и китаец, отправившись на поиски Флориса и Батистины, прибыли в Новый Орлеан, но обнаружили там только Цицерона, пребывавшего в отчаянии от измены Босси.

Через несколько месяцев трое приятелей вернулись на берег к Адриану. Какова же была их радость, когда они увидели там Флориса и Батистину.

Но даже в раю на небосклоне появляются тучки. Федор вернулся не один! Он привез с собой свою Дульсинею — даму Сент-Эрмин, самую безудержную болтунью во всем Новом Свете.

Во Флоридском Санкт-Петербурге вставали с петухами. Целый день жители города работали. Они обустраивали свои дома, сажали злаки и откармливали свинью.

Жорж-Альбер не смог привыкнуть к вечной тесноте и суете. Вместе с Маринеттой он переехал в лес и уединенно жил там, воспитывая своих первенцев. Новорожденных назвали Людовиком и Елизаветой — в память о короле Франции и русской царевне. Жорж-Альбер всегда гордился своими высокопоставленными знакомствами!

Наступал вечер, и Флорис заключал в объятия Батистину. Они любовались водами Мексиканского залива и наблюдали за полетом чаек над ласковыми волнами.

Прежние грозные любовники с Миссисипи с улыбкой смотрели друг на друга. Иногда Флорис властно всматривался в огромные голубые глаза Батистины, но он больше не подозревал ее. Впрочем, она больше не лгала… почти не лгала!

Опустив свою белокурую головку на плечо мужа, она, счастливая, тихо шептала:

— ФЛОРИС… ФЛОРИС, ЛЮБОВЬ МОЯ!