Малайский крис

Н. Сабуров РУБАШКА СМЕРТИ

Мне редко приходилось путешествовать с таким приятным спутником, каким был барон Карл фон Блитцен, померанский улан Его Величества в отставке. По словам барона, ему было 30 лет, но, благодари бурно проведенной молодости, он казался старше своего возраста. Как-никак, вид у него был добродушный, хотя немного франтоватый, но даже и в свободном статском платье проглядывал чисто военный человек, а разговор и манеры указывали на принадлежность барона к хорошему обществу. Фон Блитцен был немец до мозга костей: прямые усы и шрам на лице (обычное для немца «воспоминание о студенческих днях») сразу выдавали его национальность. Его честные голубые глаза внушали доверие, и было время, когда я назвал бы глупым всякого человека, способного предположить, что за этим взглядом кроется что-нибудь дурное.

Мы были в Коломбо, этом центре Востока, где ежедневно встречаешься с людьми самых разнообразных национальностей. Я прибыл из России на пароходе «Кандия»; фон Блитцен в это время путешествовал по Индии и наше послеобеденное знакомство за чашкой кофе и сигарой на веранде «Большой Восточной гостиницы» перешло в дружбу еще до нашего прибытия в Гонконг. Здесь нам приходилось расстаться, так как мой спутник должен был продолжать свое длинное путешествие через Японию, а мой путь лежал в Манилу. Не будучи стеснен временем, я согласился отложить на несколько дней свой отъезд, чтобы сопровождать барона в Кантон и другие интересные места «Империи цветов», в которой бывал и раньше.

Таких случайных знакомств обыкновенно следует остерегаться, но в порядочности фон Блитцена не могло быть никакого сомнения. Разве он не пригласил меня обедать на покидавший Гонконг германский броненосец, с командиром которого барон был в хороших отношениях? Разве он не был носителем кредитива Гонконг-Шанхайского банка?

Я сам видел, как он реализовал часть этого кредитива. Ввиду всего этого я не имел никакого основания скрывать от барона, что я путешествую с наличными деньгами, предпочитая их чекам, и что у меня в кожаном мешке на поясе хранится около 1000 фунтов стерлингов.

— Можно ли быть таким неосторожным? — заметил однажды мой друг, когда мы вечером возвращались домой по безлюдным улицам. — Вас, наверное, когда-нибудь обокрадут!

— На это потребуется большая ловкость, — с уверенностью ответил я.

— Воры обыкновенно и бывают ловкими, — заметил фон Блитцен, смеясь, в то время как мы входили в гостиницу; на этом разговор наш прекратился.

Намереваясь прежде всего посетить Кантон, мы на следующий день отправились в путь на одном из «пловучих дворцов», делающем рейсы между Гонконгом и Японией. Пароходы на китайских водах отличаются большой роскошью, и нам подали завтрак, ни в чем не уступавший завтракам в «Карлтоне».

— Откровенно скажу вам, мне до смерти надоело осматривать местности, — сказал фон Блитцен, когда мы после завтрака уселись на палубе с сигарами во рту. — Видишь неопрятный город с его зеленью и яркими пагодами, торчащими над пыльной равниной. Храмы, дворцы и тому подобные здания меня вовсе не интересуют. Но мне говорили, что нигде нет такого места казни, как в Кантоне, и мы непременно должны пойти туда.

Дородный хозяин маленькой французской гостиницы, где мы остановились, объявил нам в глубоком огорчении, что казни были уже совершены рано утром.

Ввиду этого мы решили отложить наш отъезд до следующего дня и провели день, бродя по лавкам древностей и многолюдным улицам города, своей грязью превосходящего даже Пекин. Азиатская часть Кантона тянется на большом расстоянии, и мы были очень довольны, когда наконец дошли до европейского квартала. Пообедав пораньше в прохладном саду гостиницы, мы пошли отдохнуть и набраться сил к «утреннему представлению», как выразился Блитцен.

Рано утром нас уже ожидал проводник, китаец весьма неприятной наружности. Быстро проглотив по чашке кофе, мы углубились за ним в лабиринт узких улиц. Идя все время по щиколотку в грязи, мы дошли до места, где уже не было жилищ. Недалеко от того места возвышалась городская стена, а за ней на песчаной безлесной равнине собралась толпа китайцев в синих платьях смотреть на агонию своих осужденных собратьев, которых тут было около 20 человек.

К удивлению, эти последние не выказывали никакого признака страха: они сидели, столпившись вокруг грубого деревянного креста, беззаботно болтая и совершенно спокойно наблюдая за приготовлениями к их казни. По временам кто-нибудь из них взглядывал на палача и его помощников, занятых у стола, на котором тускло блестели при восходе солнца стальные инструменты: однако, взгляд осужденного выражал скорее любопытство, нежели страх. Во внешней обстановке всей этой картины не видно было ни малейшего намека на ужасную трагедию, которая должна была сейчас разыграться. Смех, болтовня толпы, запах дыма, крики «кабоб» и возгласы продавцов сластей скорее напоминали какой-нибудь праздник, бега, скачки, чем приготовление к казни.

Однако, в то время как мы, протискавшись сквозь шумную толпу, уселись на скамейку против места казни — наступило зловещее молчание. Какой-то полуголый бедняга, только что привязанный к кресту, уже кричал под первыми ударами «лин-чи» (орудие пытки). Я не хочу расстраивать нервы читателя описанием всего того, что мы видели в это утро; передать этого я не в силах, так как в Небесной Империи жестокость пыток превосходит всякое представление. Вот почему я ограничусь лишь описанием пытки, имеющей прямое отношение в настоящему рассказу. Пытка эта назначается обыкновенно обвиняемому в краже. Сама но себе она сравнительно безболезненна, но неизбежно оканчивается невыносимо мучительной смертью. Она известна под названием «Проволочной рубашки» и состоит в следующем. Прежде всего, жертву сажают на стул, причем ноги ее крепко привязывают к нему толстым кожаным ремнем. Затем осужденного обнажают до пояса и надевают на него род куртки из тонкой проволочной сетки. Эта металлическая одежда, плотно обхватывая шею и руки преступника, доходит до талии и закрепляется посередине спины несколькими винтиками, которые вгоняют в тело до тех пор, пока мясо не выступит из каждой ячейки. В таком положении жертва становится совершенно беспомощной. Тогда палач быстро проводит бритвой по направлению от шеи к пояснице, вокруг всего туловища, пока не удалит вылившегося слоя кожи. Обыкновенно эта операция или совсем не причиняет боли, или же очень незначительную. Когда рубашка снята, преступник представляет из себя живую шахматную доску, — обстоятельство, позабавившее в данном случае не только зрителей, но даже и самого пострадавшего.

Дьявольская жестокость «Проволочной рубашки» кроется в кажущейся незначительности этой пытки. Подвергшаяся ей жертва, по снятии рубашки, отпускается на волю и радостно уходит в надежде на излечение. Но первоначальный зуд вскоре переходит в острую боль от гноящихся ран. Маленькие рубцы, увеличиваясь, соединяются друг с другом, так что страдалец представляет из себя сплошной кусок сырого, трепещущего мяса. Пока не наступит антонов огонь, несчастный, как безумный, валяется в пыли или грязи, напрасно ища облегчения, которое ему даст лишь смерть, вызываемая истощением и потерей крови. Предсмертные часы его представляют сплошную неописуемую муку. Человек, подвергшийся пытке «Проволочной рубашки», может прожить день — даже 36 часов, — но во всяком случае конечный результат всегда один и тот же — смерть. Поэтому «Проволочная рубашка» у людей, посвященных в ее тайну, более известна под названием «Рубашка смерти».

Я не мог вынести более четверти часа этого возмутительного зрелища и удалился, покинув фон Блитцена, желавшего непременно остаться до самого конца. Через час он вернулся в гостиницу, принеся с собой вещественное воспоминание о проведенном утре: металлическую рубашку, купленную для него нашим проводником. При виде ее я едва мог скрыть свое отвращение, которое фон Блитцен сейчас же подметил.

— Вы должны извинить мне мои причуды, Сабуров, — сказал он, странно усмехнувшись, — у меня мания собирать страшные вещи, а эта рубашка будет драгоценным вкладом в мой «Страшный музей».

Болезненное влечение ко всему «ужасному», должно быть, заразительно, так как в тот же вечер я стал вместе с владельцем рассматривать ужасную рубашку, утром еще возбуждавшую во мне такое отвращение. Ее, однако, вычистили, так что проволочная сетка блестела, как полированное серебро, и ее остроумный, но в то же время простой механизм был так дьявольски искусно придуман, что невольно вызывал даже мое восхищение.

Поездка в Макао — китайский Монте-Карло — стояла последней в программе нашего путешествия. Это маленькое местечко стоит посетить только ради его природных красот, что же касается азартных игр, то даже фон Блитцену, закоренелому игроку, вскоре наскучили «Фантан» и «Поо-Чи», игры вроде рулетки с 6 нулями.

Нам оставалось пробыть еще неделю в Гонконге, а между тем развлечения даже этого гостеприимного маленького оазиса уже начинали нам надоедать. После двухдневного пребывания в Макао нам уже претили его душные игорные притоны и скучна я Praga-Grande, что не преминул заметить наш наблюдательный хозяин. Последний, оказалось, был ярым спортсменом. Он имел небольшой домик в 3 милях от Макао, где, по его словам, «водится столько дичи, сколько звезд на небе». «Не захотите ли и вы попытать свое счастье? — спросил он нас. — Правда, домик стоит в уединенном, пустынном месте, но при нем находится управляющий, который присмотрит за стряпней и сам доставит вам за деньги крепкие напитки. Что же касается ружей, то достать их очень легко: у меня есть винтовки, которые я с удовольствием одолжил бы вам, разумеется, также за известную плату».

Предложение было настолько заманчиво, что на следующее утро мы уже пили кофе в небольшой хижине на опушке леса, действительно обещавшего большое количество дичи. На этот раз содержатель гостиницы сказал правду, так как первый день охоты оказался чрезвычайно удачным. Наша провизия и багаж прибыли перед сумерками, и мы принялись за скромное угощение, очень довольные собой, но, конечно, не окружавшей нас грязью. Однако, 40 штук убитых птиц вознаградили нас за некоторые мелкие неудобства, и когда наша неопрятная служанка ушла ночевать в соседнюю хижину, мы, сидя за трубкой и виски, решили продолжить наше пребывание в этом спортсменском раю по крайней мере дня на два.

На следующий день мы снова охотились, но фон Блитцен пришел домой раньше нас, жалуясь на головную боль и усталость.

— Должно быть, это маленькая лихорадка, — сказал он.

— Не беспокойтесь, пожалуйста, к обеду я наверное буду здоров. — И с этими словами он зашлепал домой по глубокому болоту.

Возвратясь с охоты, я застал своего приятеля видимо поправившимся, хотя он и казался менее разговорчивым, чем обыкновенно. Его чемодан лежал открытым в углу комнаты, и к концу обеда я с удивлением заметил, что знаменитая проволочная рубашка покоится на полу рядом с чемоданом.

— С какой стати вы притащили ее сюда? — спросил я, когда управляющий по обыкновению покинул нас, поставив на стол стаканы и закуску.

— Рубашку-то? — последовал беспечный ответ. — В Гонконге я положил ее под свой фланелевый костюм и нечаянно привез сюда.

— А теперь, раз что она здесь, — продолжал, попивая виски, мой приятель, как будто озаренный внезапной мыслью, — не примерить ли нам ее ради забавы? Посмотрим, что эта за штука. Ну, — добавил он со смехом, выдвигая стул и поднимая с пола орудие пытки, — кто же будет жертвой, вы или я?

Поддавшись необдуманно предлагаемой шутке, я снял свай драгоценный пояс и положил его на стол, после чего уселся на стул в одной фуфайке и брюках. «Не завинчивайте слишком туго», — заметил я, когда фон Блитцен, крепко привязав мои ноги ремнем к стулу, начал с некоторым затруднением напяливать на меня роковое одеяние.

— Тише, вы мне делаете больно, — закричал я, чувствуя, как острая проволока, прорезав шелковую фуфайку, вонзилась в мое тело. Но проволока нажимала все сильнее, и боль становилась невыносимой.

— Фон Блитцен, — кричал я в ужасе, — вы с ума сошли! Что вы делаете?

Немец, не говоря ни слова, еще раз повернул винты и встал передо мной.

— Вы теперь не можете сделать ни малейшего движения, не правда ли? — спросил он таким изменившимся голосом, что я с изумлением взглянул на него. Улыбка сошла с его лица, уступив место пристально остановившемуся взгляду. Не лихорадочный ли это бред? Не повлияла ли болезнь на мозг моего приятеля? Но если это так, мое единственное спасение в хладнокровии и кажущемся спокойствии, так как кто же на моем месте, находясь в беспомощном положении связанной птицы, мог надеяться справиться с сумасшедшим?

— Разумеется, не могу, — спокойно ответил я. — Но послушайте, голубчик, не думаете ли вы, что ваша шутка зашла слишком далеко? Снимите с меня эту штуку, я задыхаюсь…

Едва успел я произнести эти слона, как настоящий смысл этой ужасной шутки открылся передо мной. Фон Блитцен, не обращая внимания на мои просьбы, занялся моим поясом, содержавшим весь мой наличный капитал, и начал медленно считать смятые бумажки. Так прошло несколько минут, по истечении которых фон Блитцен, окончив считать, аккуратно положил деньги на место и обратился ко мне.

— 700 фунтов стерлингов с лишним, — небрежно произнес он, пряча пояс во внутренний карман своей охотничьей куртки. — Скажите, теперь вам, вероятно, ясен смысл моего маленького опыта?

Я собирался ему ответить, но гнев и боль лишили меня возможности говорить.

— Я искренне сожалею, что пришлось это сделать, — вежливо прибавил мошенник, — чистосердечно сожалею, но, как вы знаете, для нужды закон не писан. Как это ни странно, но мысль эта пришла мне в голову как раз перед отъездом из Гонконга. Будучи новичком в таких делах, я даже сомневался в успехе, но сам дьявол, вероятно, взялся помочь мне и прислал нас сюда. Самое подходящее место для таких штук, не правда ли? Тем не менее, меня очень огорчает необходимость лишить нас всех этих денег — потому что, право, вы мне нравитесь.

— Должен сказать, что у вас довольно странный способ выражать свои симпатии, — прошептал я, делая безумное, но напрасное усилие, чтобы освободиться. — Пустите меня, негодяй, или…

— Вы были премилым спутником (не старайтесь вырваться, мой дорогой, это совершенно напрасно), и я всегда сохраню самое приятное воспоминание о нашем совместном путешествии, — говорил барон. — По возвращении в Европу вы увидите, что за исключением этой маленькой проделки, я вас ни в чем не обманул. Весь Берлин подтвердит вам, что 1 ½ года тому назад Карл фон Блитцен был самым популярным человеком в полку и его принимали в лучшем обществе. Затем, в один прекрасный день, после маленькой «неудачи» в картах, — «небольшая ошибка» относительно подписи друга, — обычное течение его жизни внезапно изменилось, и Блитцен делается гораздо популярнее в полиции, чем у принцев. Как много забавного на белом свете! Вы, может быть, заметили, на какой дружеской ноге я был с офицерами нашего флагманского корабля? Может быть, на мое счастье, эти офицеры, прослужив три года в Китае, ничего не слыхали обо мне? Да и скандальные истории в Германии не распространяются чересчур быстро.

— Скандальная история — слишком мягкое название для грабежа, — заметил я саркастически.

— Мой дорогой Сабуров, — возразил немец. — Я не вижу ни малейшей необходимости затрагивать личностей. Я выиграл игру и хочу быть великодушным. Возвращаю вам 200 фунтов стерлингов, чтобы вы окончательно не сели на мель, но делаю я это только при одном условии: дайте мне честное слово не посылать по моим пятам полицию, по крайней мере, с неделю. Если вы мне откажете в этом, то я оставлю себе эти 200 фунтов стерлингов, застрелю нас этим ружьем, которое стоит тут в углу и возвращусь в Гонконг с печальным, но подробным отчетом о вашем самоубийстве.

Когда барон кончил, в уме моем боролись два чувства: дикое, безумное желание показать ему, что я не боюсь его, и страх перед ужасной смертью. Сначала я возмутился против его подлого предложения, но через несколько минут в безмолвном отчаянии склонил голову в знак согласия. Тогда этот негодяй, улыбаясь, простился со мной и исчез за дверью, оставив меня в самом беспомощном положении.

Я выждал, пока его шаги совершенно утихли; я начал так сильно кричать, что, кажется, мог разбудить даже мертвого; но не разбудил нашего полоумного управляющего, крепко спавшего в несколько ярдах от нас.

Прошло, может быть, не более четверти часа, когда на пороге появилась человеческая фигура, вид которой несказанно обрадовал меня. Однако, вглядевшись, я узнал, что это был фон Блитцен, который вернулся и, к моему изумлению, стоял в дверях, заливаясь неудержимым смехом.

— Сознайтесь, Сабуров, что это было ловко обделано! — закричал он, покатываясь от смеха. — Но только, пожалуйста, не выходите из себя, — прибавил он, подходя ко мне. — Я проделал это исключительно для вашей же пользы.

Поток проклятий посыпался по адресу моего избавителя в ту минуту, как ужасная рубашка со звоном упала на пол.

— Я уверен, мой друг, — продолжал немец более серьезным тоном, — что вы теперь будете знать, насколько благоразумнее путешествовать с чеками, чем с наличными деньгами.

Что мог я ответить на это? В конце концов, я дешево заплатил за урок, но, будучи большим противником такого рода шуток, я еще 24 часа спустя способен был бы наслаждаться мучениями барона в руках китайского палача…