Марка из Анголы

РОДНЫЕ

В милицию его доставили вместе с елкой. С ним начала разговаривать девушка. Сначала он не хотел даже ей отвечать.

«Подумаешь, какая воспитательница выискалась! У нас в интернате много таких!»

И Славка верно угадал. Люся действительно была школьницей. Она училась в десятом классе, а в свободное время работала в детской комнате отделения милиции.

Молчал Славка недолго.

— Елку срубил в парке. Хотел продать,— откровенно признался он.— А из интерната сбежал.

— История!..— протянула Люся, когда он закончил свой невеселый рассказ.— Что же теперь делать будем?

— Только матери не говорите,— тихо попросил он.

На другой день в интернате Славку к директору не вызывали. Но ребята из шестого «А», узнав откуда-то, что вчера вечером Славку в интернат привела какая-то девушка, спросили:

— Кто это?

— Сестра,— соврал Славка.

— У-у!.. Значит, вы родные...

Этот день для него тянулся мучительно долго. А когда на улице совсем стемнело и зажглись фонари, в интернат пришла Люся.

— Славка,— позвали его,— к тебе сестра!

— Здравствуй,— сказал он и неуклюже протянул руку.

— Ну что, уроки выучил? — спросила Люся.

Она тоже испытывала какую-то неловкость. То ли от своего серьезного тона, то ли от нарочитости вопроса, который показался ей неуместным.

— Выучил!

Он и вправду сегодня впервые за последнее время по-настоящему, на совесть вызубрил уроки.

— Ну, если так, то пошли погуляем...

В этот вечер они говорили обо всем: и о спорте, и о кино, и об интернате. Славка даже похвастался, что умеет рисовать, и в следующий раз обещал показать свои рисунки.

Но рисунков у него было немного, и он два дня усиленно рисовал. Потом, когда она снова пришла в интернат, Славка с гордостью показал целый альбом своих работ.

— У тебя хорошо получается,— похвалила она.— Но нужно больше рисовать с натуры. Попытайся изображать на бумаге все, что видишь.

Ходили потом они и в кино, и в театр, и на каток.

Люся часто приезжала к Славке в интернат, а один раз, в субботу, засидевшись в ожидании его матери, сказала:

— Слава, мама твоя, наверное, сегодня уже не придет...

— Не придет,— согласился мальчик.— В ту субботу она тоже не приезжала.

— Не огорчайся. Хочешь, поедем ко мне? Я тебя познакомлю со своей мамой. Побудешь у нас, а потом я тебя провожу до интерната.

Славка молча кивнул головой.

Однажды в Люсиной квартире раздался звонок. Она открыла дверь. На пороге стояла немолодая женщина в ярком пальто с блестящими пуговицами. Пережженные перекисью водорода волосы выбивались из-под малинового платка.

— Видите ли,— произнесла незнакомка,— я мать Славика...

— Здравствуйте, здравствуйте, проходите, пожалуйста...— всполошилась Люся.

— Нет, проходить я не буду и задерживать тебя тоже. Я пришла попросить тебя: оставь ты моего Славика...

— Почему? — непонимающе спросила ее Люся.

— Почему?..— переспросила гостья и, посмотрев на свою юную собеседницу, добавила: —Какая ты воспитательница! Ты же еще жизни сама не знаешь. Чему ты можешь научить его? Тебе сколько лет? Двадцать? Двадцать пять?

Люсю удивил этот вопрос — ей не было еще и восемнадцати, и двадцать, двадцать пять лет, о которых упомянула Славкина мама, ей казались очень далекими.

А женщина, почувствовав, что разговор с Люсей, к которому она готовилась, не сможет иметь никакой убедительности, перешла на мягкий тон:

— Вот у тебя есть мама и папа, а у него только я, мать. И он должен знать только меня! Прости! Уж какая я есть, но я мать, и он должен быть только со мной. Не отбивай его от меня...

— Да что вы!..— попыталась возразить Люся, но, увидев слезы в глазах женщины, сказала: — Хорошо... Я больше не буду с ним видеться.

— Спасибо тебе.

И она, какая-то сгорбленная, что так не вязалось с ее яркой внешностью, направилась к лифту.

...Из интерната Люсе позвонили не сразу. Сначала пришла из детской комнаты Ольга Николаевна, спрашивала, что случилось и почему Люся перестала бывать у Славика, ведь так все шло хорошо.

Но она ничего не сказала.

Молчала она и на заседании комитета комсомола, который обсуждал вопрос о невыполнении поручения комсомолкой Никифоровой.

— Ты же предала парня!

— Бросила его в самую трудную минуту! — раздавались возмущенные голоса.

— Ведь это не в игрушки играть,— говорил секретарь.— Перевоспитание подростков — дело серьезное, кропотливое. Вот, сразу не получилось, так и руки опустила, перестала даже к нему ходить. Не ожидали мы такого от тебя.

Комитет принял решение объявить Никифоровой строгий выговор.

Она не оправдывалась и не протестовала.

— Зайди ко мне на перемене,— сказал ей как-то директор школы.

Она пришла.

— Тут тебе все из интерната звонят.

— Из какого интерната? — переспросила она.

— Из интерната, где Слава... Да вот, это опять, наверное, оттуда...— Виктор Петрович снял трубку.— Да, да... Здесь... Сейчас... Тебя просят,— обратился директор к девушке.

— Люся, Люся, это я, Слава,— услышала она в трубке взволнованный голос Славки.—Я знаю, к тебе приходила мать. Она мне все рассказала. Ты не слушай ее... Приезжай, я тебя очень жду, ведь все знают, что ты сестра...

Люся молчала.

— Приедешь? — уже тише прозвучал голос Славы.— Приедешь, Люся?

В секунду вспомнилось все: и елка, и милиция, и разговор с его матерью, и выговор...

А потом, взглянув в окно директорского кабинета, где, огороженный невысоким забором школьного сада, лежал уже почерневший снег, она тихо сказала в трубку:

— Приеду. Обязательно приеду.