VI

И вновь майорат руководил тушением пожара. Он прискакал туда в самую трагическую минуту, когда рухнули балки. Коровы, пронзительно мыча, бросались прямо в огонь. Безумие охватило скот. Его прямо-таки человеческие крики разносились по всей околице, эхо множилось, неся жалобное мычанье телят. Коровы рыли ногами землю, вдыхая раздутыми ноздрями гарь пожарища. Глаза их горели яростью. Страх отнял у них всякое соображение, гнал вслепую в пламя. Сгорели коровники, сараи, амбары с зерном. Повсюду вздымалось гудящее пламя, летали облака сажи. Уцелели только конюшни, на них и сосредоточили все усилия, видя, что остального уже не спасти.

Никто из местных крестьян не помогал бороться с огнем. Они кучками стояли в отдалении, задевая шутками пожарных, смеясь над графом Тресткой, бегавшим среди огня и ругавшимся на разных языках. Майорат Михоровский наконец сумел перехватить его и укоризненно сказал:

— Пан граф, не выставляй себя на посмешище. Быдло над тобой уже смеется. Не давай им повода.

Трестка, казалось, совершенно обезумел.

— Я им посмеюсь… воры, злодеи! Я их всех упеку за решетку, на каторгу! Ремни со спины драть! Скоты!

И из его уст хлынул поток весьма выразительных проклятий, часто перемежавшихся иностранными эпитетами, ничуть не менее сильными.

Майорат недовольно покривил губы, продолжая терпеливо успокаивать графа. В конце концов отдал его под опеку пани Риты, но и это немногим помогло. Граф то ругался отчаянно, то ломал руки, восклицая:

— Мои амбары! Коровники!

Потери действительно были огромными. Сгорело десятка два породистых коров — их обугленные туши валялись, словно диковинные кучи угля, распространяя удушливый запах горелого. Страшное зрелище…

Когда пожар потушили, майорат прошел в кабинет графа, чтобы побеседовать с ним и местным управителем. Но от графа не было никакого толку, он лишь повторял печально:

— Мои амбары… мои коровники…

Майорат выяснил подробности — как получилось, что бунт все-таки вспыхнул? Во всех деталях расспросил об условиях содержания рабочих, об оплате их труда. Просмотрел бухгалтерские книги, проверил счета.

Оказалось, что никаких агитаторов не было. Бунт начался из-за невыплаченного жалованья, неурегулированных контрактов и договоров, личных обид.

Майорат просмотрел все записи о тяжбах графа с крестьянами и покачал головой — иные выглядели прямо-таки смешно.

«То ли глупость, то ли безумие» — подумал он, а вслух сказал:

— Единственное, чем я ленюсь заниматься, — это тяжбы.

— Я теперь тоже перестану судиться! — вскричал граф. — Буду всаживать пулю в лоб, и точка! Меньше прохвостов останется!

Присутствовавшая тут же пани Рита поджала губы, майорат промолчал.

Поговорив с ней, через пару часов Вальдемар собрался уезжать. Но не смог этого сделать — несколько десятков бунтовщиков собрались перед главным входом, требуя, чтобы к ним вышел граф. Пани Рита схватила Михоровского за руку:

— Не покидайте нас! Вы же знаете Эдварда… Тут нужны ум и такт, а Эдвард так разъярен… — добавила она, словно пытаясь оправдать мужа.

Майорату пришлось остаться и объяснить графу, как следует говорить с крестьянами. Он долго убеждал его и в конце концов сумел внушить, что стрелять в людей не годится.

Забастовщиков позвали в главный зал. Они вошли, громко стуча сапогами, гордо задрав головы, шумно переговаривались, плевали и сморкались, не щадя блестящего паркета. Камердинер в галунах со страхом смотрел на них в щелочку приоткрытой двери.

Когда все собрались в зале, к ним из соседней комнаты почти силой вытолкнули Трестку. Майорат не показался.

Граф остановился на пороге, остолбенелым взглядом окинул пришедших, и… с носа у него свалилось пенсне. Граф стал протирать его платком, но руки дрожали. Пенсне выскользнуло и вновь повисло на шнурке. Граф лихорадочно, на ощупь попытался его схватить. В толпе послышались тихие смешки и шепотки.

— Проклятье! — выругался Трестка.

Нервно поймал пенсне, надел его на нос, заложил руки за спину, смело шагнул вперед, высоко подняв подбородок, и спросил с надменным выражением лица:

— Ну?

Ответом было молчание.

Он сделал шаг вперед и повторил:

— Ну?

Тишина. Толпа всколыхнулась, шепотки стали громче, шаркнули подошвы… и вдруг в едином порыве люди подались вперед.

Граф резко отшатнулся, не сумев скрыть страх:.

— Ну? Ну? Да что вы, онемели?

Какой-то плечистый мужик сказал пропитым басом:

— Повысьте нам, пан граф, жалованье и натурой больше выдавайте. Мы так промеж себя решили…

Трестка поразился:

— Я вам еще должен платить за то, что вы мне все спалили? Совсем с ума посходили!

— Да не мы одни палили, деревенские тоже… — раздался из толпы одинокий голос. — Не надо было с ними заводиться, те выпасы ихними были от дедов-прадедов…

У Трестки вновь упало пенсне. Он поглубже насадил его на нос и взорвался:

— А лес?! Может, и лес они хотят?

— А как же! И деревья они могут рубить. Исстари так было, нещто вы запретите?

Магнат бросился на них, размахивая кулаком, заорал:

— А вот и запрещу! Посмотрите, запрещу! Я вас научу, как красть! Все в тюрьму пойдете…

И он принялся ругаться на чужих языках. Толпа зашумела. Раздались голоса:

— Вот мужиков в тюрьму и посылайте, хоть всех! А нам увеличьте жалованье и плату натурой!

— Не дам! Ничего не дам! Слышите? И вас в тюрьму упрячу, скоты!

Толпа всколыхнулась, волнение нарастало, люди кричали, перебивая друг друга:

— Если не получим, чего требуем, и остальное сожгем! И на работу ни один не выйдет!

— Времена нынче другие!

— Теперь-то паны приутихнут! Теперь все по-нашему, а что не так — бастуем!

— И не орите, пан граф, никто вас не боится!

— Жалованье побольше, натурой побольше, а работы поменьше, вот и весь сказ!

— Вот тут у нас все записано, почитайте!

Трестка вышел из себя:

— Что? Я? Я буду читать то, что вы там нацарапали? Вон отсюда, прохвосты этакие! Жечь будете? Пугать? Перестреляю, как собак!

— Ну ладно! Драться так драться! — раздались враждебные голоса.

Граф, вне себя от ярости, кричал, топал, хлопал себя по карманам, ища оружие:

— Убью! Перебью, как собак!

Он выглядел крайне комично — дергался, подскакивая на месте, красный от злости, меча уничтожающие взгляды.

Среди собравшихся послышался хохот, посыпались шуточки.

Внезапно в дверях за спиной у графа появился майорат, спокойный, суровый, с грозно нахмуренными бровями.

Вмиг наступила тишина, словно всем заткнули рты. Люди выпрямились, чуть ли не держа руки по швам.

Трестка, не понимая, отчего так странно повела себя разудалая толпа, умолк, удивленный не меньше бунтующих. Потом оглянулся. К нему медленно приближался майорат. Только теперь граф все понял. Внезапно утешившись, он произнес с веселой яростью:

— Ага! Прохвосты! Хамы проклятые! Не ожидали, что здесь майорат? Что, языки проглотили?

Михоровский оттащил его в сторону и шепнул по-французски:

— Уйдите немедленно! Чему я вас учил? Довольно выставлять себя на посмешище!

В его голосе было столько спокойной уверенности, звучал он столь властно, что Трестка смешался и медленно вышел, понурив голову.

Михоровский перевел холодный взор на притихших бунтовщиков и спросил:

— Чего вы хотите?

Они мяли в руках шапки, переступали с ноги на ногу. Самый смелый наконец решился;

— Мы… мы, пан майорат… все вместе стало быть… пришли вот…

— Вижу, что пришли. Что вы хотите?

— Повышения…

— Какого?

— Вот тут написано…

Михоровский взял бумагу, пробежал ее взглядом и сказал:

— Ваши условия невыполнимы. Натурой и деньгами вы получаете столько же, сколько получают у меня, а значит, вполне достаточно. Я своим людям платы не повышаю, значит, и вам не о чем просить. Тем более, что вы этого и не заслуживаете.

Раздались голоса:

— Мы бы за половину этого лучше у вас служили бы…

— Пусть нам пан граф повысит плату и рассчитается по старым долгам, тогда и пойдем работать…

— А нет — так и мы… — выкрикнул кто-то громко, но другие втолкнули его в середину, зажимая рот.

— С каких пор вам не плачено? — спросил майорат.

— Еще с рождественского поста, пане…

— Хорошо. Вам заплатят. Можете идти. А с апреля ищите себе другую работу. Здесь нужны люди поспокойнее…

Майорат повернулся к выглядывавшему в щелочку лакею:

— Проводите их в канцелярию к пану кассиру.

Лакей молча поклонился. Майорат вышел.

Воцарилась тишина. Забастовщики молча переглядывались. Когда лакей распахнул дверь настежь и велел идти за ним, они вышли, тяжко ступая, понурив, головы.

Выплата затянулась надолго. Майорату пришлось посылать в Глембовичи, потому что в Ожаровской кассе денег не хватило.

Пани Рита казалась больной. Трестка то ругался, то потирал руки, громко благодаря майората.

А майорат молчал.

Загрузка...