Меч митры, пепел и тим

- А мебель я возмещу, - уже совсем на прощанье пообещал я, - не на этом, так на том...

А вот теперь хорошо - я обрел чувство полноты, дающее право потерять все. Мои глаза запылали синим пламенем. Мила отпрянула. Надевая на ходу плащ, я заспешил вниз.

Пустынная улица залита холодным утренним светом. Я редко просыпаюсь так рано, хотя, говорят, быть ранней пташкой полезно для здоровья. Сегодня был не тот случай. Я медленно пошел вдоль улицы. Где-то далеко у меня за спиной заурчал двигатель машины. Я чувствовал макушкой, а может быть, даже видел ее быстро приближающееся красное тело. Когда машина была уже совсем рядом, я развернулся и обнажил меч. Автомобиль, слившись воедино с двумя своими пассажирами, летел мне навстречу. В последний миг, когда казалось уже нет спасения, не знаю как, но я переместился в сторону, влево. Я выставил меч, как будто на нем плащ тореро, но когда механическое животное приблизилось почти вплотную, я не убрал его, как сделал бы это любой мастер корриды. Клинок вошел в лобовое стекло, как будто и не было его. Голова человека, сидевшего на переднем сидении подпрыгнула и полетела назад. Фонтан крови из агонизирующего тела залил салон, сделав предмет красный снаружи не менее красным изнутри. Машина пронеслась мимо, завиляла и врезалась в столб. Преодолевая тошноту, я бросился к ней. Водитель был жив, а запах крови невыносим. Человек застонал и пришел в себя.

- Кто твой хозяин? - спросил я, представив меч к его лицу. - Отвечай!

- Возьми меня, возьми, - потянулся ко мне парень и дебильно заулыбался. - Я хочу твоей ласки.

Несмотря на всю либеральность моих взглядов, предложение было весьма неожиданным.

- Говори, подонок, а то я укорочу тебя на вершок, - сказал я более дружелюбно, растянув губы в улыбке Прокруста.

- Да, да, - застонал парень, - Хочу, хочу. Сделай меня...

Кажется, нас обоих обуревали грешные желания, но у меня была индульгенция от самого Господа, да и любопытство грешок мелкий. Господи, если бы я мог... Я мог! Я МОГ! Скользнула в сторону черепная коробка, обнажая чужой, полный упакованных грехов и темных мыслей мозг. Не раздумывая, я нырнул в его недра. Тысячи, миллионы, миллиарды картин, воспоминаний, мыслей и другого ненужного хлама хранилось в мрачных отсеках чужого сознания. Я несся по лабиринтам пытаясь разыскать в наслоениях неразделимого единственно необходимое мне. Цель моя была куда более лучшим ориентиром, чем нить легкомысленной критской девицы. Я скользил сквозь чертоги чужого бытия и искал, искал... Стоп. Здесь. Это он. Знакомый разрез глаз, взгляд... Вот дом. Большой дом... а это... Боже. Невыносимая боль скрутила мое, почти растворившееся в чужом сознании Я. Прочь, быстрее прочь. Но мне не позволено, меня не отпускают жернова, схватившие край моей мысли. Титанические усилия, рвущаяся ткань рассудка и скрип... и пыль. Я выплюнут. Отпущен. Еще плохо соображая, я видел как медленно, сладостно насаживается на меч объект моего исследования. Глаза человека искрились счастьем, а на губах играла сладострастная улыбка. Через секунду он был мертв. "М-да, все-таки ему удалось достичь оргазма", - подумал я, обретая способность мыслить и действовать. Я увидел человека, идущего к машине, услышал стук, открывающихся окон. Ох, уж эти любопытные.

- Безобразие какое, - сказал я подошедшему человеку, быстро спрятав меч под полу плаща. - Набрались до неприличия... По пустой улице и в столб. Совсем люди без головы.

- Да-а, - протянул потрясенный мужчина, рассматривая обезглавленный труп.

- Где же полиция? - возмутился я, обеспокоено оглядываясь, и тут же альтруистически предложил: - Постойте здесь. Мне придется заняться этим.

Не дожидаясь ответа, я быстро пошел прочь.

В полицию я действительно позвонил, но только когда дошел до Метро.

- Дежурный слушает, - послышался бодрый мужской голос в убогой трубке телефона-автомата.

- Погибшие близ синагоги убили Эльдара Джабейли, - лаконично сообщил я о происшедшем и с силой ударил по отбойному рычагу.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ТЬМА СВЕТА

"Какой человек счастливее?

Тот, кто менее грешен.

Кто менее грешен?

Тот, кто строже придерживается закона богов

и больше сторонится закона дэвов.

Какой закон богов и какой закон дэвов?

Закон богов - добро, закон дэвов - зло".

Наставление Вузургмихра

Одно я знал твердо: жизнь моя никогда не станет прежней. Мой настоящий мир существовал - или его заставили существовать - по иным правилам. Но необходимо было время, чтобы понять их, заучить... Именно для этого я хотел хотя бы на мгновение обрести внутреннее равновесие, спокойствие, ощущение безопасности. Раньше, в другой, теперь невообразимо далекой и недоступной, жизни, мне удавалось забывать все читая. Я подошел к киоску, чтобы купить газету. На прилавке лежала только вчерашняя "Молодежка". Я взял ее, но неожиданно вспомнил, что у меня ни копейки - все осталось в пальто, в музее. В плаще, похищенном у Милы, ничего, кроме его женского фасона, мне обнаружить не удалось. Я с сожалением вернул газету обратно, в этот момент порыв ветра вырвал из окошка запах старых ломких бумаг. Я замер и не без наслаждения вдохнул его полной грудью. Моя комната всегда была завалена книгами, исписанными листами, изрезанным грифелем картоном. Покой и печаль гостили среди ее стен. Я оперся о прилавок, но мне показалось, что из окошка киоска пахнет уже не старыми газетами - тошнотворный запах крови сквозил из квадратного отверстия. В глазах потемнело. "Не время, - сказал я себе, Нет-нет, не сейчас..." Оттолкнувшись от отполированной доски, как пловец от бортика бассейна, я двинулся в сторону вокзала - в сложившейся ситуации электричка была единственно доступным транспортом.

У перрона стоял бузовнинский поезд. Вагон, в который я вошел, был почти пуст. Выбрав место с левой стороны, я сел на желтую деревянную скамейку. Послышалось шипение закрывающихся дверей. Поезд тронулся. Тепло. Чудесный дорожный уют. Я засыпал.

Зачем трясти, не надо трясти. Я открыл глаза. Мужчина в железнодорожной фуражке, с газетой в маленькой пухленькой ручке, безжалостно пытал мое плечо.

- Билет есть? - спросил он, добившись моего окончательного пробуждения.

"Будут высаживать", - решил я и мне стало ужасно жаль свою неприкаянную личность. "Гонимый всеми и везде", "Вечный скиталец", "Несчастный пилигрим", "Новый Агасфер" - сколько великолепных печальных эпитетов возникло в голове Тима Арского. Мне пронзительно захотелось, чтобы проверяющий оставил меня в покое, ушел и не возвращался никогда. Контролер качнулся и, пошатываясь, как пьяный, пошел прочь. Я был шокирован. На юге власть и деньги имеют равную цену и если кто-то не обличен первым, то он старается возместить недостаток вторым. Поэтому было странно, что контролер - маленький человек с маленькой зарплатой - так просто не использовал возможность удовлетворить две страсти. "Если такой добрый, то и газетку мог бы оставить", - возникло в моем обескураженном сознании. Контролер обернулся и быстро, почти бегом, бросился ко мне. Его мясистое, жирное лицо пылало, ярость горела в маленьких глазках. Я сжался в комок.

- Извините, это случайно не ваше? - спросил он тоненьким голоском кастрата, протягивая газету.

- Нет, - ответил я с опаской.

- Я так и думал, - сказал контролер удовлетворенно и, сунув мне газету, выбежал из вагона.

Итак, повелевать людьми я тоже могу. "Не всегда", - сказал кто-то у меня под ухом. Я оглянулся - вагон был абсолютно пуст. "Жаль, " ответил я пустоте, но она, видимо, к беседе расположена не была. Пожав плечами, я развернул газету. Она оказалась местной и к тому же государственной. Нефтяное название "Вышка" вызывало зэковские ассоциации и неприятные ощущения относительно возможных путей развития событий. Без всякого интереса я просмотрел официальную хронику, проглядел заметки о митингах, забастовках, межнациональных конфликтах и хотел уже было снова немного вздремнуть, когда на третьей странице, внизу мой взгляд наткнулся на заметку "МВД республики сообщает". Строки запрыгали у меня перед глазами. С трудом разбирая слова, я прочитал.

"Как сообщили нам в ОВД Насиминского района, вчера было совершено ограбление Музея Истории Республики. Злоумышленник, воспользовавшись аварией в электросети, выведшей из строя сигнализацию и освещение, похитил ценнейший экспонат, так называемый "Меч Митры", датируемый вторым веком до нашей эры. Как утверждают эксперты, "Меч Митры" (фотография внизу) может представлять значительный интерес для коллекционеров древностей за рубежом и мы, по всей видимости, имеем дело с ограблением на заказ. Заместитель начальника ОВД Мамедов Р.А. заверил нас, что правоохранительными органами приняты все меры, чтобы достояние Республики не покинуло ее территорию".

Хмыкнув, я внимательно посмотрел на фотографию. Боже мой, разве этот задрипанный, заржавленный кусок металла похож на мой меч?! Нет, что-то общее есть... рисунок на ножнах, форма, но не материал... Я откинул полу плаща. Чудесный серебристый металл без малейшего изъяна. Какое наслаждение сжимать оплетенную кожей рукоять! Какая радость - ощущать могущественную тяжесть клинка! Не в силах совладать с чувствами, охватившими меня, я прижал меч к груди. Из транса меня вывело шипение, подобное тому, что издает бенгальский огонь при горении. Передо мной плыл пылающий шарик, прочерчивая в плоскости, перпендикулярной полу, прямоугольник. Воздух промеж зыбких сторон геометрической фигуры загустел, приобретая коричневый оттенок, пока не превратился в дубовую, покрытую изощренной резьбой, дверь. Ошеломленный, я не мог сделать ни движения. Дверь дрогнула и со скрипом приоткрылась.

- Эскьюз ми, мей ай кам ин? - спросила, появившаяся в проеме голова.

- Что? - непонимающе спросил я.

- У, елки! - с досадой сказал человек, - Я прошу разрешения войти.

- Входите, - неуверенно предложил я. - Вы кто?

- Я Улисс. Улисс Брук, - представился вошедший, закрывая за собой дверь. Это был высокий, стройный молодой человек в голубых джинсах и яркой клетчатой рубахе. Широкий, кожаный ремень, стягивающий его талию, блистал множеством заклепок и надписей на неопределенном количестве иностранных языков. Мягкий хлопок отвлек меня от изучения удивительного гостя - дверь исчезла.

- Вот так всегда, - обречено сказал Улисс, оглядываясь вокруг. Где я нахожусь?

- В электричке, - не раздумывая, ответил я.

- Знаешь, родной, это я сам вижу. Ты больше ничего добавить не можешь?

- На юге...

- Юге?! Я эти синие очки... Ты случайно не Великий Оптик?

- Нет. Точно нет.

- Жаль, - вздохнул парень, усаживаясь рядом со мной. - Я так устал. Кстати, ты не очень удивился моему появлению. Бывали довольно прискорбные случаи.

- Я уже привык. Ко многому привык... Странно.

- Что?

- Ты когда-нибудь убивал?

- Убивал ли я? - переспросил мой попутчик. Он опустил голову, приложил руку ко лбу, провел пальцем по губам и изящно раскрыв ладонь, изображая известный театральный жест утонченной натуры, проговорил, - Вопрос не из простых. Может быть да, а может и нет. Мы только и делаем, что множим трупы. Мастерство трупообразования в нас от рождения.

- Что-то не понял, - пробормотал я растерянно.

- Да-да, - согласился Улисс, - большинство не понимают. А почему, собственно говоря, тебя интересует сей вопрос?

- Потому что я...

- Не стесняйся. К чему жеманство. Свои люди. Уже минут как пять знакомы - для меня, не скрою, срок значительный, поэтому давай, выкладывай. И потом, мы в поезде - люди всегда откровенничают под рельсовый аккомпанемент. Не делай из себя исключительную личность, все равно в финале - катафалк.

- Не делаю, - смущенно пробормотал я, - дело в том... дело в том... Я убил.

- Не слышу.

- Я убил! - крикнул я, что есть силы.

- Теперь другое дело. Личное местоимение "Я" и глагол "УБИВАТЬ" нельзя произносить без восклицательного знака в конце. Это такие значимые слова!

- Я убил. Убил двоих. Зарезал вот этой штукой, - я потряс мечом и бросил его на пол. Металл звякнул, застыл золотистой змеей у наших ног.

- Мне нравится этот звук, - признался Улисс.

- Мерзкий и отвратительный...

- Ну-ну, если убил ты, то нечего обвинять прекрасный образчик трупообразователя. Орудия убийства никогда не принуждают к убийству.

- Не принуждают, но побуждают. Когда держишь в руках огнестрельное оружие, хочется нажать на курок, нож - воткнуть во что-то, а меч...

- Отвлекся, милый, отвлекся. Ты убил. Что далее? Тебя мучает твой поступок?

- Не мучает. Мне страшно, - признался я, отведя взгляд от прозрачно-голубых глаз собеседника.

- Ты откровенен. Понимаю-понимаю. Ты боишься наказания. Эх, человек...

- Дело совсем не в этом, - оборвал я странного собеседника. Он удивленно посмотрел на меня, щелкнул ногтем по поясу, и, проведя пальцем по его кожаной поверхности, прочитал полу-стертую надпись:

- Есть чувства, которые грозят убить одинокого; если это им удается, они должны сами умереть! Но способен ли ты быть убийцею?

- О чем это? - раздраженно спросил я.

- В данном случае о твоем страхе. Так говорил несчастный Ницше, устами Заратустры.

- Причем здесь несчастный Ницше? Я боюсь себя. Я лучше думал о себе. Ведь никогда и представить себе не мог, что в состоянии хладнокровно освежевать человека. И ничего... Ничего... Где все эти интеллигентские мучения, рвотное отвращение. Где?

Улисс не ответил. Он с интересом пересчитывал заклепки на левой стороне ремня, потом под их блестящим строем обнаружил другую надпись и принялся читать:

- ... когда-нибудь ты не увидишь более своей высоты, а твое неизменное будет слишком близко к тебе; твое возвышенное будет даже пугать тебя, как призрак. Когда-нибудь ты воскликнешь: "Все ложь!"

- Да о чем ты, Боже мой?! Какая высота? Что? Убийство что-то возвышенное?

- Ты мне изрядно надоел, - скривившись, сказал Улисс, - что ты стенаешь? Что мучаешься? Убил, ну и убил. Не специально же. Защищал себя. Самозащита. Вылезло из тебя что-то усердно скрываемое всеми твоими воспитателями. Значит, такой ты и есть на самом деле. Привыкай к себе.

- Нет, я не такой. Я нежный, любящий...

- Самокритичный, - добавил Улисс с усмешкой. - Ведешь себя как девка, которой слишком мало предложили.

- Да, кто ты такой, чтобы со мною так разговаривать?

- Я? Ты можешь прочитать об этом вон там, - ответил Улисс, указывая на заднюю часть ремня. - Но если не хочешь утруждать себя, я процитирую: "Всюду раздается голос тех, кто проповедует смерть; и земля полна теми, кому нужно проповедовать смерть".

- И кто же тебя уполномочил?

- Я бы его... Ищу.

- Ясно. Что ж, господин проповедник. Ответьте мне...

- Готов. Спрашивай.

- Верить в Бога означает верить в бессмертие души, не так ли?

- Если только не верить в смерть Бога, то да.

- Если душа бессмертна, имеет ли смысл спасать свое материальное тело, разрушая другие творения Бога, как это сделал я?

- Постановка вопроса требует философского подхода. И ты, и лишенные тобой жизни люди - творенья божьи. Либо они убили бы тебя, либо ты их. Господь почему-то отдал предпочтение тебе, следовательно, ты ему здесь нужен больше, чем те. Свыкнись с этим. И еще. Не презирай свое тело. Философ был такой - Сигер Брабантский. Он считал, что душа только в теле может испытать всю полноту существования. Так что, спасая тело, может быть, ты спасал единственное окно своей души.

- Все равно... Душа... Тело... Философский взгляд. Нет. Здесь должен быть взгляд порядочного человека.

- Гм, - хмыкнул Улисс, - да, порядочный человек даже восхитится твоим поступком. Какая красота. Блеск холодного оружия, справедливое наказание злоумышленников. Блистательный судья. Гордись Арский! Гордись.

- Но Бог...

- Существует он или нет - еще вопрос. А зло вот оно, на каждом шагу, в каждом мгновении бытия, и я порядочный человек, то бишь законопослушный обыватель, сжигаемый справедливым гневом, каждый день склоняю перед ним голову. А тут красавец Арский... Так что тебя мучает, милый?! - иронически воскликнул Улисс, хватаясь за воротник своего великолепного белого смокинга.

Я молча окинул взглядом ладную фигуру собеседника, решил, что вечерний костюм сидит на нем не хуже ковбойских одежд, и, отметив странное подрагивание его тела, сказал:

- Не знаю, не знаю... Я ощущаю холод и безразличие. Возможно, они к месту, потому что где-то за ними отвращение. Но вот что странно: почему я все это говорю тебе, а ты так спокойно меня слушаешь?

- Ты мне это говоришь, потому что не веришь в мою реальность и правильно дела...

Окончание фразы повисло в воздухе, недосказанным. Монотонное постукивание колес оставило ее где-то позади. Я был один в вагоне. Что это было? Плод воспаленного воображения, реалии жизни безумного ангела или запоздалое раскаяние? Почему? Я убил, потом хладнокровно покинул место преступления, сделал все, чтобы скрыться, измывался над контролером и воспевал дифирамбы орудию убийства. Потом появился Улисс Брук - то ли человек, то ли призрак, ищущий Великого Оптика, и я вдруг стал рассказывать ему о свершившемся. Почему до появления Улисса я был похож на мальчишку, который только что объявил убитыми двух оловянных солдатиков? Что происходит? Может быть, я дебильный ангел? Ангел!? Какое безумие! Безумие ли?

Из транса я вышел, когда за окном уже тянулись дачные поселки. Решение сойти возникло неожиданно. Здесь, на окраине города, никому не придет в голову искать несчастного Тима среди заброшенных дачных домиков. Я вышел на пустынном полустанке и по неасфальтированной дороге направился в сторону моря. Непростые мысли ушли. Хотелось есть и спать. И еще одно желание томило каждую мою клетку: не нарваться... да, именно не нарваться. Не встретить никого, у кого могло бы возникнуть любопытство относительно моей личности.

Я прошел улицу до конца. Дальше, метрах в ста, плескалось море. Какое неприветливое, неуютное оно зимой. Лицо мира. Всякое малое и незначительное меняет его. Свинцовое небо, приросшее к грозным волнам... Как давит оно. Что-то завораживающее, обволакивающе-гипнотическое есть в этой тоскливой картине. И, наверное, все было бы очень просто, если бы я не был ее мелким объектом.

С трудом вернувшись к реальности, я пошел вдоль берега. Дома, встречавшиеся по пути, имели нежилой вид. Нелегко было решиться вломиться в какой-то из них, но другого пути у меня не было. Наконец, собравшись духом, я перелез через забор, огораживающий очередной домик, и оказался перед запертой дверью, взломать которую не составило труда - кажется, я окончательно превратился в рецидивиста. Тим Арский по кличке "Дебильный Ангел" - звучит неплохо.

Пахло нежилым помещением. Я прошел через маленькую кухню и оказался в крохотной комнате. Кроме стола, табурета и кровати, застеленной солдатским одеялом, здесь не было ничего, но не думаю, чтобы в раю я нашел что-нибудь лучше. В голове гудело, как после сильной попойки, когда ты уже не пьян, но и до трезвости вместе с похмельем далеко. Мысли были пустые и никчемные. Я лег на кровать, обернулся старым, пахнувшим пылью, одеялом, закрыл глаза. "Как легко человек привыкает к любым условиям существования, - думал я, засыпая, - не удивлюсь, если по этой способности мы на втором месте в животном мире. Первое занимают тараканы. Какое ущемление человеческого честолюбия!" Потом я заснул. Мне снились мои сослуживцы. Они жаловались на меня шефу, а он спрашивал каждого: "А дихлофосом пробовали?"

Когда я проснулся и сквозь частокол ресниц увидел сидящего за столом, человека, то удивился не очень - обыденность с потрохами сожрала мою способность удивляться.

- Хорошо, что ты пришел, - сказал человек.

- Но...- засомневался я, оглядываясь на дверь и размышляя, какой подвох на этот раз устроил мне сценарист по имени Судьба. Была бы у меня возможность встретиться с ним с глазу на глаз, я бы не преминул напомнить совет славного Балтазара Грасиана, что следует, чуждаясь пошлого, не впадать в оригинальничанье.

- Я давно жду тебя, - продолжал незнакомец, не обращая внимания на мое сомнение. Это был человек в годах. Серые, ясные глаза и рыжие, аккуратно подстриженные усы не красили его лица, но придавали ему особую привлекательность, так располагающую обычно незнакомых людей на откровение.

- Вставай. Ты, верно, проголодался, - сказал он, аккуратно снимая салфетку со стола. Под ней лежала буханка хлеба и несколько банок консервов.

- Спасибо, - поблагодарил я, растерянно, - но вы, явно, меня с кем-то путаете.

- Нет. Думаю, что нет, - задумчиво сказал человек. Его голос был мягок и, пожалуй, даже тонок.

- Но я здесь совершенно случайно?! Извините, я не хотел причинять ущерб вашей даче. Если как-то могу возместить...

- Ешь, - прервал меня незнакомец, подвигая ко мне нож. - Случайных событий нет, мой мальчик. Мы имеем дело со следствиями.

- Слишком уж метафизично, - заметил я, послушно вонзая нож в банку тушенки и оставив всякие попытки извиниться и объясниться.

- Ты так считаешь? Тогда, быть может, ты знаешь механизм, созданный человеком и служащий для генерации случайных чисел?

- Хотя бы рулетка, - не задумываясь, ответил я.

Человек улыбнулся и, пошарив в кармане, бросил на стол пару игральных костей.

- Это проще рулетки, - сказал он, подбирая их бокалом. Незнакомец потряс им над ухом и, резко опрокинув, поставил на стол. Задумавшись на мгновение, он сказал:

- Три-пять. Прошу.

Я поднял бокал... Действительно, три-пять. Я подозрительно посмотрел на "провидца".

- О, нет, мой мальчик, к наперсточникам и гипнологам никакого отношения не имею, да и кости - самые что ни на есть обычные, - сделав эффектную паузу, незнакомец продолжал, - просто человек называет случайностью не то, что может произойти, а то, что не в состоянии учесть.

- И что же вы учитываете здесь? - заинтересованно спросил я.

- Здесь? Многое. Начальное положение костей, колебание и вращение их, шероховатость стола и бокала, атмосферное давление и многое, многое другое. Но главное - не задумываться над ответом. Решение должно прийти само по себе.

- Но вы...

- Я могу мальчик мой. И ты сможешь, но только тебе надо будет прожить не менее моего и каждое мгновение жизни посвятить овладению сокровенным знанием. Наступит момент, когда...

- С чего начинать?

- С физики твердого тела. Потом, используя не сухие научные формулы, а мои методы чистого мышления, ты познаешь вещь в себе, быть может, даже в том смысле, как о ней писал Кант...

- Только не замахивайтесь на категорический императив.

- ... и тогда сам человек откроется перед тобой, - продолжал с жаром проповедовать незнакомец, не обращая внимания на мои слова.

- Подождите, подождите... Что? Вы считаете, что поведение человека тоже есть следствие чего-то?

- А как же? Человек - следствие своих предыдущих существований. По правде говоря, это все очень сложно. Я так и не узнал всего. Но сегодня утром я знал, что ко мне придет человек и придет он на берег... Да, необходимо много трудиться.

- А для чего?

- Для овладения знанием.

- Для чего?

- Что "для чего"? - растерянно переспросил незнакомец.

- Для чего трата времени. Что цена нечеловеческим усилиям и рабскому труду?

- Знание, а, как известно всякое знание используется во благо... мой собеседник замялся.

- Человечества, - подсказал я.

- Да, человечества.

- И чем ваша метода осчастливит мир?

- Всем. Это - поезда, которые никогда не сойдут с рельс, корабли, которые никогда не утонут, супруги, которые никогда не разведутся, уроды, которые никогда не родятся...

- Всеобщее благоденствие и процветание.

- Именно. Золотой век. Разве такая идея не стоит жизни?

- Нет, если эта жизнь не одна и не только ваша. Скучно. Все расписано и расчерчено.

- Перестаньте. Может быть скучно в Раю?

- Вольтер на вопрос: "Вы предпочитаете Рай или Ад?", ответил: "В первом климат лучше, зато во втором какая компания!"

- Конечно, он был Вольтером, а те другие, страдающие и жаждущие покоя и мира? Они не достойны счастья?

- В вашем мире никогда не родится Вольтер.

- Зато не будет Нерона, де Реца, Гитлера.

- А вот это не обязательно.

- Почему же?

- Предположим, вы имеете сложный механизм. Кто может вывести его из строя так, чтобы никто не заподозрил явного вредительства? Тот, кто лучше знает его устройство и принцип действия...

- Вы хотите сказать... нет, это возмутительно. Человек, столько лет отдавший подобной науке, не может быть носителем зла. Это цепочка, где одно звено крепко держит другое.

- Возможно, может быть, - рассеянно пробормотал я, бросая кости в бокал. Я потряс его над ухом и поставил на стол.

- Два-шесть, - произнес я с видом карточного шулера, срывающего банк.

- Не реально, - усмехнулся незнакомец, открывая кости. Глаза его округлились.

- Я знал, знал... Не один! - воскликнул он, вскакивая. - Я Максим Максимович Димов! А вы? Вы?! Какая радость!

Он схватил мою руку, отчаянно затряс ее и вдруг замер. Перехватив кисть за запястье, мой новый знакомый осторожно повернул ее внутренней стороной ладони к себе.

- Это что? - дрожащим голосом спросил он.

- Рука, - ответил я обеспокоено.

- Но где? Где линии? Где линии на вашей ладони? - почти закричал он, хватая мою левую руку. - Где вообще папиллярные линии?

Я посмотрел на ладони. Они были чисты, как только что застывший воск.

- Вы что? Пересаживали кожу? Жгли кислотой? - с надеждой взмолился Максим Максимыч.

- Это действительно странно, - произнес я, соображая, что теперь мои руки, мои пальцы не оставляют никаких отпечатков. - Я ничего не делал.

- Поймите, человек должен иметь линии. Они его судьба, следствие предыдущих существований...

- Я клянусь. Я ничего не предпринимал, чтобы избавиться от них. Совсем ничего.

- Не понимаю, - пробормотал Максим Максимыч, устало опускаясь на стул. - Вы же не Логос.

- Что я не?

- Только первопричина не имеет ничего прежде себя. Только у Господа нет существования и нет судьбы. Вы же не Бог.

Мне понравилось, что этот странный человек стал называть меня на "ВЫ", ведь я не просто одушевленный предмет, ангел я.

- Вы же не Бог, - снова повторил, убеждая самого себя, Максим Максимыч.

- А почему бы и нет? - спросил я, вновь принявшись за еду.

- Да, все напрасно, - пробормотал, не слушая меня, мой собеседник. Столько лет... Хирология, астро...

- "Херо" чего? - переспросил я.

- Хиромантия, - объяснил он и, помолчав, продолжил, - Я давно занимаюсь всем этим. Я редко ошибался. Я предсказывал судьбы, я читал жизни по звездам, определял болезни и исцелял.

- Вы считаете, что вершили добро? - поинтересовался я, ощущая, как что-то непонятное происходит со мной.

- Не знаю. Зло множественно, добро - едино, но великое добро часто становится...

Максим Максимович запнулся на полуслове. Глаза его казалось вошли в меня.

- Что с вами? - спросил он дрожащим голосом.

- Со мной? Ничего, - соврал я, чувствуя, как мой мозг отдаляется, оставляя сознанию малую толику себя. Так было, когда я бежал от изрешеченной машины, но если тогда шок мог быть виной странного состояния, то теперь происходящее было пугающе непонятным.

- Проникнуть в суть вещей - для человека много, - услышал я голос и то был мой голос, но это был не я. - Нет ничего в проникновении существующего в несущественное. Так ты хочешь проникнуть в суть человека?

- Да.

- Сколько написано у тебя на веку?

- Шестьдесят четыре, - смиренно ответил хиромант и, помолчав, добавил, - но мне уже шестьдесят шесть.

- Извини, я задержался, - сказал кто-то моим голосом. Далее все произошло очень быстро. Моя рука скользнула под полу плаща. Сверкнул клинок. Взмах и четкая линия легла между покорными глазами. Разрубленный табурет заскрипел, медленно распадаясь на две симметричные части. Тело осело, раскрылось как стручок фасоли.

- О, Господи, - взмолилась моя малая часть.

- Равный Богу должен быть с Богом, - объявил мой неизвестный повелитель.

Над рассеченным телом парил звездный шар. Мне слышался голос того, кто прежде звался Максимом Димовым. Он то благодарил меня, то осыпал страшными проклятиями. Сопровождаемый шелестом бессвязных слов, шар поплыл к двери. Завороженный, я пошел за ним. Звездный комок выплыл под хмурое небо. Над водой он рассыпался, и, казалось, из звезд сложился человеческий силуэт. Он махнул мне рукой и пошел по рассерженным волнам к неясной нитке горизонта. Я владел собой полностью. Никто более не управлял моим уставшим телом. Я, Тим Арский, - палач...

- Слуга Господа, - шепнул кто-то на ухо.

- Его гильотина, - крикнул я и размахнувшись швырнул меч в воду. В тоже мгновение ужасная боль обрушилась на меня. Она крутила, утюжила, ломала кости. Сокрушенный мозг капитулировал. Я повернулся и бросился в пену прибоя.

Когда сознание вернулось ко мне, я лежал на холодном песке. Позади удивленно шумело море. Оно никак не могло понять, как удалось вырваться твари земной из его ледяных объятий. Моя рука сжимала оплетенную кожей рукоять. Солдат не меняет присяги. Я поднялся. Ужасно холодно. Одежда на мне насквозь промокла, и крепчающий ветер рвал окоченевшие мышцы. Тяжело ступая, я пошел к железнодорожной станции. У перрона стоял поезд. Я сел в пустой вагон. Согреться никак не удавалось. "Арский, Арский, - шептал я дрожащими губами, - ты безвольная божья шестерка..." "Ты слуга Господа", - сказал опять все тот же голос.

- Приличные люди, между прочим, представляются, - возмутился я

- Люди, люди, лю...

- А ты? Кто ты такой?

- А ты?

- Тим Арский! - в сердцах крикнул я.

- Арский, Арский...ский...кий...- эхом отозвался голос и пропал.

- Хорошо, - сказал я покорно, отчаявшись получить ответ, - пусть я слуга, солдат, шестерка, проститутка, в конце концов, но иметь меня прошу с перерывами... Хотя бы до завтрашнего утра, прошу, не тревожь...

Ответа не последовало, но мне показалось, что мой тайный повелитель согласился.

- И еще, - добавил я, отжимая плащ, - не надо больше этого.

Видимо иногда стоит побеседовать со своей тенью, пусть даже она зовется богом.

Бог. Я часто думал о его природе прежде. Конечно, в самом начале я был атеистом, как и многие дети пролетарской религии, но с годами, книгами и переменами, ко мне пришло мистическое чувство, интуитивное ощущение тайны нашего бытия. Поначалу имелась только зыбкая почва сверхъестественного, потребовавшая вскоре системы, и я яростно бросился культивировать ее, отыскивая бога в старых и новых религиях, в запыленных книгах и шизофренических умах. Временами возникала иллюзия, что удалось построить систему, вполне полную и устойчивую, но стоило лишь повеять слабому ветерку сомнения, как все приобретало качества миража. Карточный замок рассыпался, и я настойчиво принимался отстраивать его заново. Я бросался от одной крайности к другой, блуждая между пантеизмом и монотеизмом, путешествуя через странные культы и философские учения. Я боготворил Ницше и Фромма, Монтень внушил мне любовь к Сенеке, а Ренан к Христу... Все перемешалось. Но я верил. Верил. Правда, временами во мне рождалось колебание, и тогда я содрогался. "Боже, вдруг нет тебя. Вдруг ты ошибка сотен поколений!" восклицал я в безмолвном отчаянии и тотчас спешил себя успокоить: "Нет, нет... Ты есть. Вот это доказывает что..., а это..." С годами колебания становились длительней, а вера слабее. Все от трезвости ума и жестокости мира. Так уж положено, что людей всегда искушают. "Искушение святого Антония" - тема, питавшая вдохновением не одного художника, поэта, писателя. Где-то, о многочисленном ряду их творений, картина Дали. Голый человек с крестом в изуродованной руке и невообразимые удовольствия, шествующие к нему на жутких животных, а в облаках Иерусалим небесный. Непонятно... то ли искушение, то ли награда... Так и здесь, в этом мире. Живешь без всякого понятия и говоришь: "В этом мире", будто имеешь другой, и пишешь: "В этой жизни", будто отмерил не одну. Этот мир и эта жизнь есть высшее испытание и высшее искушение, если только Господь существует, иначе что мешает сделать мне их высшей наградой? Страх... Все основано на страхе. Кроме одного святости, но где взять ее... Наш век рождает только злодеев. Что ж, я благодарен страху. Он оказался неплохим контрацептивом и теперь - я Ангел! И человек!

Когда поезд подошел к станции с непритязательным названием "Разино", я почти согрелся. Во мне зрела надежда, что способности размышлять и принимать решения вернулись, если не окончательно, то до завтрашнего утра, несомненно. За это время я должен был многое успеть сделать. Более всего меня беспокоила... нет, вернее сказать, "мучила" вина перед другом. Наверное, Бог действительно существует, и тогда неизвестно кто из нас счастливее: мой друг - мертвый и бессмертный или я - живой и готовящийся к смерти? Но это пустой вопрос, потому что у Эльдара была и есть семья: жена Сева, дети. Я должен был побывать там, и мне очень хотелось верить, что после нам всем станет легче: мертвым и живым. С такими мыслями я вышел из вагона и с ними же через двадцать минут стоял у серой металлической двери с табличкой "Э. Джабейли". Кнопка звонка неестественно легко поддалась моему пальцу. Дребезжащий звук глухо затрепыхался за бронированной преградой. Послышались шаги. Дверь распахнулась. Я не сразу узнал женщину, появившуюся в дверном проеме - будто фотография в траурной рамке. Лицо иссечено морщинами и глаза - незнакомые мне, печальные глаза. Мне показалось, в них мелькнул страх, но нет... Я ошибся.

- Проходи, - предложила она так, как будто мы только что расстались.

- Я должен был придти раньше. Прости, не мог.

- Знаю, - опустив глаза, прошептала женщина.

Я был готов броситься на колени и молить о прощении, но что-то в лице Севы сказало мне не делать этого.

- Меня ищут, - признался я, раздеваясь.

- Это мне известно. О тебе спрашивали.

- Кто?

- Полиция, - безучастно сказала Сева, упершись взглядом во что-то позади меня. - А еще приходил человек.

- Человек? - с тревогой переспросил я.

- Это был очень странный человек. Ему был очень нужен ты.

- Что он сказал?

- Ничего. Совсем ничего. Он молчал, этот черный человек.

- Так почему ты решила, что он хотел меня?

- Ты знаешь, Эльдару нравится, когда ты рядом с ним. Он мне часто говорит, что с тобой хорошо молчать.

Я содрогнулся от слов Севы. Логика фразы была жуткой, но по сравнению с моей виной... Моя вина неизмерима, и никак мне ее не искупить.

- Случайность. Глупая случайность...- я запнулся не находя ни слов, ни сил для продолжения.

- Перестань, - поморщилась Сева, - не надо. Хорошо?

- Хорошо, - с облегчением согласился я и глубоко вздохнул, как бы сбрасывая с плеч тяжелый груз.

- Пойдем, я накормлю тебя, - позвала Сева.

Видимо, я выгляжу действительно жалко, коли первая мысль у всякой женщины на моем пути накормить меня. Мы прошли на кухню.

- А где дети? - спросил я, прислушиваясь к тишине.

- У свекрови... Я ждала тебя, Тим. Ты ведь был настоящим другом Эльдару. Я знала - ты придешь.

- Сева, я не могу тебе всего...

- Нет, нет... Мне ничего этого не надо, - перебила меня Сева, - Ничего. Мы же договорились...

По ее лицу потекли слезы.

- Извини, извини, - прошептала она, вытирая их фартуком. - Я сейчас налью тебе суп.

Сева загремела посудой - женщина всегда остается женщиной. А мужчина... Мне очень хотелось есть, но я ощущал, насколько ненормально и почти постыдно мое желание. Я уже думал не о том, что сделал многих людей несчастными, а о дымящейся тарелке супа и о том, что надо выглядеть пристойно, умеряя свою жадность. Как прозаично устроен человек. Может быть, он действительно всего лишь плод радиоактивной мутации, а не вершина творения божественного существа?

- Божественно, - выдохнул я, отложив ложку.

- Пойдем, - позвала Сева, беря меня за руку.

В спальне она открыла большой бельевой шкаф и вынула из него стопку белья.

- Ты можешь переодеться, - сказала она, осторожно положив белье на постель. - Это вещи Эльдара.

- Не стоит, - смущенно пробормотал я.

- Брось. Одевай, - выдавила из себя улыбку Сева, - позавчера Эльдар сам решал, что нужно ему, а что нет. Вчера это делали другие. Люди. Похоронили... А сегодня...- Сева запнулась, всхлипнула и вышла из комнаты.

Я вздохнул и провел рукой по вещам, хранящим ЕГО запах, помнящим ЕГО тепло. Он мертв, мой друг. Я не знаю ничего о приметах относительно одежды умерших, но какой вред может быть мне? Если я уже не мира сего, если успел уже заслужить Смерть, оплатить Рай и стать достойным Ада. А моя одежда и правда прилично поизносилась за последние дни.

Я снял с себя костюм, свитер, рубашку, майку. Выбрал в белье тельняшку и вдруг почувствовал на плечах теплые, ласковые руки. Я повернулся и остолбенел - это была Сева. Я смутился. Сева потянулась ко мне. Губы ее коснулись моих. То был жадный, страстный поцелуй. Она жаждала бури, огня, боли... Я закричал и оттолкнул женщину. Во рту был солоноватый привкус крови.

- Прости, Тим, - прошептала Сева, пятясь назад. У двери она остановилась.

- Спи спокойно, Тим. Спи спокойно, - ничего не выражающим, почти металлическим голосом пожелала женщина и закрыла за собой дверь. Холодом повеяло на меня, могильным холодом. Я потряс головой, пытаясь избавиться от отвратительного ощущения.

Нет ничего страшнее женского проклятия.

"Что мне делать? Что?" - устало пробормотал я, опускаясь на постель. Рядом, на тумбочке, лежал сверток. На одном из углов его газета оборвалась, так что можно было определить природу завернутого предмета. Это была книга. Догадка молнией прорезала мою печаль. Я схватил сверток, сорвал с него газету. "Погодин А.Л. Религия Зороастры," - прочитал я на потрепанной обложке. Книга была старая, 1903-го года издания. Как это старик доверил Эльдару такою редкость? Я перелистал пожелтевшие страницы. Все это уже не имело никакого значения. В конечном итоге именно мое любопытство привело к такому печальному состоянию дел. Мое тупоумие... В сердцах я швырнул книгу на тумбочку. Она ударилась об угол и полетела на пол, трепеща страницами, как умирающая бабочка. Обложка оторвалась и упала в сторону, к моим ногам. Не знаю почему, но я поднял ее. Между двумя склеенными картонками был вложен лист. Я потянул за краешек и он легко выскользнул из твердых объятий, развернулся, обнажив свою исписанную мелким почерком поверхность.

"Я не знаю, в чьи руки попадет письмо, но надеюсь, что, когда это свершится, меня уже не будет в живых. В моей жизни достаточно моментов, которых я должен стыдиться. Не буду оправдываться, но хочу хотя бы после смерти сделать нечто, что, если не очистит меня в глазах потомков, то хотя бы не сделает имя мое хулой. В 1941 году мой учитель Борис Анатольевич Хмельницкий привез из экспедиции 9 табличек с клинописным текстом. Эта находка была совершенно неожиданной для местности, где проводились раскопки и, наверное, стала бы сенсацией, если бы не разразилась война. Я был мобилизован, воевал, имел ранения и вернулся только в 1946 году. Хорошо помню тот день, когда я пришел в свой институт. Борис Анатольевич очень обрадовался встрече, но в присутствии посторонних и сослуживцев вел себя со мной подчеркнуто холодно. Мне были неясны причины такого поведения. Как-то я задержался в библиотеке. В большом читальном зале я был практически один. Вошел Борис Анатольевич. Он взял какую-то книгу и сел недалеко от меня. Когда библиотекарша вышла по какой-то причине, он подошел и сунул мне в руки небольшой сверток. "Сохрани это, Рза. Внутри записка. Ты все поймешь. Никому не говори", - отрывисто сказал он и вернулся на свое место. Происшедшее было удивительно для меня, но я не подал виду. Дома в свертке я обнаружил гипсовые слепки с девяти клинописных табличек и записку, где меня просили в течение 10 лет бережно хранить их. Это было завещание Хмельницкого. Через десять дней его арестовали. Больше я не видел моего учителя. Я считал своим долгом продолжить его изыскания. В 1965 году я подготовил к публикации работу. Стержнем ее был перевод первой таблички, где излагалось сказание о слугах Ахуры. Я сдал ее в научный отдел института. Спустя несколько дней в дверь раздался звонок. На пороге стоял чрезвычайно приятный, прекрасно одетый мужчина. Не представившись, он выразил желание переговорить со мной. Я очень удивился, но пригласил его войти - он не был похож на человека, которому можно отказать. Я уже не помню всех деталей беседы, но смысл ее был в том, что публикация моей работы несвоевременна. Мне предложили забрать ее из научного отдела и прекратить всякие исследования в этом направлении. Взамен мне были обещаны всякие блага. Я выставил этого человека за дверь. Он мне дал неделю на размышление. Спустя два дня в моей квартире случился пожар. Потом меня жестоко избили. В довершение ко всему парторг института сообщил, что имеются сведения о моем некоммунистическом образе жизни и, что этот вопрос будет рассматриваться на ближайшем собрании ячейки. Спустя неделю после знаменательного визита я понуро брел домой, когда рядом остановилась черная машина. Двое молодцов затолкали меня в нее. Впереди восседал тот самый визитер. Я почти со стенографической точностью помню ту беседу. "Ну, что, Рза Расулович?" - спросил он, улыбаясь. Я, помнится, здорово разозлился. "Неужели вы думаете, что на вас управы нет?!" - закричал я. "Да, я так думаю," - улыбнулся мужчина и вынул из кармана красную книжицу Комитета Государственной безопасности. "Ну, что, Рза Расулович?" - снова спросил он. И тогда я сломался. Да, сломался. Это мой стыд и позор. Я пообещал, что завтра забираю работу из научного отдела. "Ее вы отдадите мне вместе с черновиками. И имейте в виду, что следующего раза не будет", пригрозил мой злой гений. Снова одарив меня своей замечательной улыбкой, он добавил: "Не надо расстраиваться. Если будете вести себя подобающим образом, скоро станете профессором". Работу я отдал, вел себя хорошо и действительно стал профессором. Я так и не узнал, как звали того странного человека. Но его слова, улыбка навсегда запечатлелись в моей памяти. И вот еще что: на его платке были вышиты инициалы "Э.Д." Гипсовые слепки я уничтожил, но прежде снял с них отпечатки. Их я спрятал во втором томе "Всеобщей истории" Игера. Книга находится в Библиотеке Академии Наук. Дорогой человек, читающий эти строки, прошу тебя изъять их оттуда и в присутствии свидетелей передать вместе с этим письмом в Президиум Академии Наук Республики, т. Ханакаеву. На прощание скажу только одно: эта исповедь не оправдание, это запоздалая попытка исполнить свой долг.

Рза Джабейли"

Я окончил чтение. Не могу сказать, что письмо пролило свет на последние события, но кое-что мне стало ясно. Вот только что именно? Человек вообще странное создание. Часто у него появляется такое ощущение, что ему все под силу - еще немного, и он разрешит все проблемы, стоящие перед ним. Однако проходит мгновение, и многое оказывается еще более туманным и отдаленным. И сейчас реальность все более отдалялась от меня вместе со здравым смыслом и покоем. Общее всегда проявляется в частном - не новая мысль...

Мне снился парень из поезда со странной фамилией Брук. Он о чем-то беседовал с Максимом Максимовичем и одновременно ловко штопал его разъятое тело громадной иглой. Максим Максимыч же говорил мало и все хватался за горло, не позволяя звукам вылетать сквозь неплотный шов.

- ... а какое ремесло после наук станем считать всех труднее? спрашивал Улисс и сам же отвечал. - По-моему, лекарем быть или менялой. Лекарь - тот знает, что у народишка в кишках делается... Ну, а меняла - тот сквозь серебро медь видит. То же и у скота, волы да овцы всех больше работают: по милости волов хлебушко жуем, а овцы - так ведь это их шерсткой мы красуемся. Эх, волки позорные, - и шерстку носим, и баранинки просим! Ну, а пчелы - те совсем божьи несушки: плюют медком, и пускай говорят, что они его от Юпитера брали. С того и жалят: где сладкое, там и горькое!

- Так это же пошлый Петроний! Банальнейший Трималхион! - воскликнул я, возмущенный.

- Пчела, пчела, - зашипел Максим Максимыч, указывая пальцем на меня.

- Оса, милейший, - поправил его Брук и добавил с сожаленьем, - и вовсе бесполезная зверюшка.

- Тварь, - всхрипел астролог.

- Божья, - с почтением сказал Улисс Брук.

За наступившей недолгой паузой грянул гром аплодисментов и занавесь скрыл сцену. Аплодисменты не смолкали, и могучие голоса завопили восторженно: "Автора! Автора!" На краю сцены стоял бледный римлянин с перерезанными венами на руках, но публика, не обращая на него внимания, продолжала требовать автора. Яркие, слепящие лучи света вырвались из-под занавеса. Он задымился, вспыхнул. Огонь пополз по его вышитому простору.

Что-то нагло вторглось в мой сон. Что за свинство - уже неделю выспаться не дают. Я открыл глаза. Все в красно-серых тонах. "Пожарники", было первой моей мыслью. Но тут же на моих руках щелкнули наручники.

- Не расстраивайся, Арский, - весело сказал седовласый, но еще не старый мужчина в штатском. - В камере отоспишься.

- Это нарушение моих гражданских прав. Моя невиновность очевидна, заявил я решительно, хотя это и было глупо.

- Ну, конечно, невиновен... Так и скажешь тому, кто будет приводить в исполнение...- в глазах начальственного типа мелькнули стальные искорки. Еще имел наглость явиться в этот дом. Хорошо, что Сева-ханум оказалась такой крепкой женщиной.

Окончив обличающую тираду, мужчина в штатском поднялся. "Пора," -заключил он, хлопнув в ладоши. Меня подхватили под руки и поволокли к выходу. У двери стояла Сева. Новоявленной Юдифи не хватало только моего меча и моей головы у ног. Но полностью вжиться в роль несчастного Олоферна мне не дал мой конвоир, применив классический прием полицейского боя -"Пинок под зад". Внизу стоял кортеж из нескольких самых обычных "Жигуленков". Как только меня усадили в один из них между двумя накачанными парнишками, он молнией сорвался с места и понесся по улицам нашего прекрасного города. Странные чувства обуревали меня. Конечно, я арестованный, но при определенной доли воображения... У кого из нас не возникало желания, вот так, на бешеной скорости, в сопровождении машин и охраны промчаться по загипнотизированным твоей тайной и твоим великолепием улицам. Да, замечательно. Равнение на... Когда за машиной со скрежетом закрылись автоматические ворота, я сообразил, что мы приехали не к президентскому дворцу - слишком мрачно-решетчатой была архитектура. Меня обыскали, отобрали ремень и шнурки, а потом долго вели по темным коридорам. Я находился в прострации. Где-то далеко беседовали мои конвоиры.

- ...его знает. Куда этого? Все переполнено...

- Сказали в триста тринадцатую.

- В триста тринадцатую?

- Да, там вчера Кифирчика порезали.

- Ну, самого Кифирчика!?

"Ты сейчас проснешься, Тим... Ты сейчас проснешься..."- уверял я себя без особого успеха. Наконец, мы остановились у тяжелой двери с намалеванным красным числом "313". От этого красного меня стало мутить, однако дежурный, не обращая внимания на состояние моего здоровья, отпер дверь. За ней обнаружилась комнатенка с двумя двухъярусными нарами. Меня втолкнули вовнутрь и дверь со скрипом захлопнулась. Три пары "ласковых" глаз уставились на меня, как на восходящую звезду советского стриптиза. Мой мозг работал в форсированном режиме, пытаясь вспомнить все когда-либо и где-либо встречающиеся упоминания о тюремных традициях. "Сейчас будут стелить полотенце", - подумалось мне. Однако вместо этого чернявенький, с отрезанным ухом малый, нежно сказал:

- Фраерочек прибыл.

- Хорошенький мальчонка, - добавил обритый наголо громила, демонстрируя ослепительно гнилую улыбку.

Кажется, судьба свела меня с мерзкими обновленцами. Пока я размышлял о вымирании ритуальности, маленький плюгавенький мужичок соскочил с нар и, подбежав ко мне, повернулся задом.

- Для начала поцелуй меня в попку, - жалостливо попросил он.

Подобная перспектива меня вовсе не прельщала. "Это все моя невинная ангельская внешность, - в сердцах сказал я себе. - Придется наводить порядок". Для начала я с оттяжкой заехал просителю немного ниже места, что соскучилось у него по ласке. Мужичок завыл и стал бить поклоны о цементный пол. Его коллеги угрожающе поднялись. Что ж, пришла пора явить криминальной общественности свою небесную сущность. Я сосредоточился, натужился и... бесполезно. Ничего не получалось. Рецидивисты приближались. Я напрягся что есть силы - в глазах потемнело, но, видимо, без меча как ангел я абсолютный импотент. "Боженька, ты втравил меня в эту историю, ты меня и выручай", взмолился я, расслабляясь.

- Тим, кореш, ты ли это! - неожиданно воскликнул чернявый. Я испуганно закивал ему.

- Кучерявый, - толкнул он лысого, - это же Тим.

Я продолжал дергать головой, ничего не соображая.

- Вставай, Педрило, - пнул ногой Чернявый все еще лежащего на полу плюгавенького мужичка, - у нас сегодня праздник. И тогда я вспомнил.

- Чина! Боже мой, Чина! - завопил я и бросился к другу детства на шею.

Вообще наша дружба в те давние времена носила несколько странный характер. Наш милый математик посадил отчаянного хулигана и двоечника к пай-мальчику, то есть ко мне. Не знаю, чего добивался учитель, но через неделю пай-мальчик ругался, как сапожник с базарной улицы.

- Ах ты, мой милый сукин сын, - почти рыдал я, растроганный, - как ты здесь оказался?

- Я-то ладно, тюрьма - мой дом родной, - горделиво сказал Чина, - но ты-то, ты - один из первых трахальщиков мозгов в классе - как ты попал в наши палаты?

Я тяжело вздохнул, перешагнул через Педрило, который уже пришел в себя, но подниматься опасался.

- Это долгая история, - с грустью сказал я, - Какие нары свободны?

- Да, любые, - махнул рукой Чина. - Тебя по какой?

- Не мастер по кодексу, - скромно признался я, располагаясь слева, убийство.

- Мокрое значит, - присвистнул Чина, - Круто. Мы здесь все по хозяйственным сидим.

- А Кифирчик? - поинтересовался я, усмехаясь.

- А что Кифирчик? - угрожающе забубнил Кучерявый.

- У Кифирчика ножечек с хлеба соскочил, Тимоха. Он это сам подтвердит, - серьезно сказал Чина и добавил тихо, - а стукачи у нас обычно делают харакири.

- Да, я в коридоре слышал, - побледнел я, вглядываясь в опасный мрак глаз друга детства.

- Верю, Тим, верю, - улыбнулся он. - Педро, топливо доставай. Гулять будем.

- Это я щас, - вскочил с пола Педро и достал откуда-то бутылочку.

- А он за что? - спросил я.

- Изнасилование крупного рогатого скота с отягощающими последствиями, сказал Чина и кучерявый загоготал.

- Не надо гнать, - обиделся Педро, - у меня склад сгорел.

- Душа у тебя сгорела, Педро, - уточнил Чина, тоном заезжего американского проповедника.

- Душа, душа, - забормотал Педро, - сдалась мне эта душа. Пить давай...

И мы дали. Самогончик оказался знатным - с одной бутылочки заторчали все. Потом была ночь. Этакая странно темная, полная специфических звуков тюремная ночь, быстро сменившаяся не менее странным тюремным утром.

Как только мы открыли глаза, Чина принялся инструктировать меня, как следует держаться на допросе. В общем, дело обстояло не так плохо. Главное, как я понял - правильная позиция. "Вообще-то дело твое табак", - сказал, оканчивая инструктаж, Чина. Конец фразы совпал с вращением ключа в замочной скважине. Толстый, жирный служащий нашего пансиона повел меня на допрос.

После темных, мрачных тюремных коридоров маленькая комнатка следователя показалась сказкой тарантолога во плоти. Только сам следователь никак не походил на представителя ангельской судейской братии. В этом высоком человеке с интеллигентным лицом было что-то, вызывающее антипатию, выражаясь языком пролетарского вождя можно сказать: "антипатию воинствующую".

- Садитесь, гражданин Арский, - предложил он, приподнимая очки, таинственным образом удерживающиеся на его чрезвычайно узком носу. - Я Анатолий Микаилович Крапивин - ваш следователь.

- Очень приятно. Я - Тим Арский - ваш подследственный.

- Приятно не менее. Итак, любезный мой, какая злая судьба привела вас в наши пенаты? Как дошли вы до такой жизни?

- Вопрос, полагаю, в большей степени риторический, - невозмутимо сказал я.

- Действительно? - спросил Крапивин, видимо немало удивившись моей интеллектуальности. - Хорошо, не будем заострять внимание на происках судьбы. Перейдем к делу, коли вы такой любитель точности. А фактография такова...

- Боюсь, я ничем не смогу вам помочь.

- То есть, вы хотите сказать, что совершенно невиновны. Опасаюсь, подобные заявления не имеют смысла. И еще замечу, что они не пользуются у нас популярностью. С точки зрения закона, и имея некоторую пристрастность, к ответственности можно было бы привлечь каждого, достигшего совершеннолетия.

- И все равно я невиновен.

- Хорошо, - вздохнул следователь, - Вы видели мультфильм "Козленок, который умел считать"?

- Классика.

- Считайте. Убийство Рзы Джабейли - раз.

- Да, но я все объясню...

- Потом, - отмахнулся Крапивин. - Убийство Андрея Ступнина и Фаика Ахмедова - два

- Постойте, постойте... Кто они такие. Никогда не знал их. Первый раз слышу.

- Ну, как же, уважаемый? - удивился следователь, - резня у синагоги не ваша ли работа?

- Я, я...

- Не упорствуйте, Арский. Благодарите Бога, что мы не вменяем вам в вину смерть Эльдара Джабейли, хотя я могу и передумать...

Мне стало не очень хорошо. Оперативность наших следственных органов потрясала.

- Не убивал, - твердо сказал я.

- Ну, что ж, если вы желаете вопить "Невиноватая я" - вопите. Не думаю, правда, что от этого улучшится состояние вашего здоровья. Есть свидетели, видевшие вас за несколько часов до того как вы вызвали полицию, входящим в дом профессора. Есть свидетели кровавой бойни, учиненной близ синагоги. И есть улики.

Следователь подтянул к себе древний телефонный аппарат, несомненно, помнящий хриплые голоса вершителей судеб времен культа личности. "Все по делу Арского", - сказал он в черную мглу трубки. Минуту спустя, заполненную нервным постукиванием пальцев следователя, вошел мой конвоир, отягощенный не только нечистой совестью, но и двумя свертками.

- Позови Хикмета, - сказал ему мой "прокуратор", - пусть поприсутствует, а то здесь режущий инструмент. Арский - парнишка шустрый.

- Хикмет! - рявкнул конвоир, приоткрыв дверь.

В комнату вбежал высокий молодой человек с зачатками брюшка в нижней части тела и мздоимства - повыше.

- Вот что, Арский, - сказал мне следователь, - я хочу показать тебе орудия убийства - не думаю, чтобы ты видел их в первый раз - и заключение экспертизы. Я человек гуманный, не люблю мучить подследственных, так сказать, "чинить насилие и произвол". Оформим все, как чистосердечное признание и шанс есть... Иначе...

- Иначе вы лишитесь своего паршивого места, драгоценный мой, предложил я свой вариант развития событий, чувствуя необычайный прилив сил.

- Шутить изволишь? - нехорошо спросил Крапивин, поглаживая длинный сверток перед собой.

- У меня большие связи, - признался я.

- Позвольте полюбопытствовать, где?

Я показал пальцем наверх.

- Там мой кореш.

- Не гони, - хмыкнул следователь.

- Педрило вас никто не кличет? - поинтересовался я, с трудом сдерживая смех.

- Хикмет, у него, кажется, болтик открутился, - расстроился Анатолий Микаилович.

Крепкий тычок в затылок скинул меня со стула. По комнате распространился запах горелого.

- А вот это вы напрасно, - пробормотал я, поднимаясь. Следователь тоже понял это, но было уже поздно. Сверток под его рукой в мгновенье вспыхнул. Завопив, Крапивин выдернул из пламени обожженную руку.

- Тушите, ослы! - заорал он.

Один из конвоиров выбежал из комнаты. Хикмет с разинутым ртом смотрел на огонь.

- Романтик, - посочувствовал я ему.

Меж тем огонь потух. На обугленном столе лежал, блистая в искусственном свете, мой меч. Боже, велика сила твоя. Как соскучилась моя рука по могущественной тяжести твоего оружия. Я поднял меч перед собой. Позади что-то щелкнуло. Я волчком повернулся вокруг оси - клинок со свистом рассек воздух. Звякнул металл.

- Руки вверх, - неуверенно приказал конвоир, удивленно разглядывая пистолетную рукоять, навсегда лишенную ствола.

- Сувенир от компании "Бог лимитэд", - великодушно сказал я и подошел к окну.

Трех ударов оказалось достаточно, чтобы освободить его от толстых прутьев решетки. Я хотел было уже прыгать, но вовремя спохватился.

- Простите, Анатолий Микаилович, забыл, - извинился я, подбирая со стола пакет и папку с документами. Следователь что-то хотел сказать, но слова застряли в его горле, превратившись в хрип, близкий к предсмертному.

- Ариведерчи, гражданин начальник, - душевно попрощался я с ним.

- А ты, малыш, - обратился я к вбежавшему парню, страстно обнимающему огнетушитель, - слушайся папу и маму.

Прыжок мне явно не удался. Паршивая аэродинамика спадающих брюк и отсутствие опыта привели к необходимости торможения с помощью части тела к этому совершенно не приспособленной. Ощущения были не самые приятные, но возможности отдаться страданию в полной мере я не имел. Подскочив к стене, я с размаха рубанул ее мечом. Бесполезно. Камень моя "скрипка" не брала. Тогда я побежал по двору, вдоль стены здания. Металлические преграды, как картонные, рушились предо мной. Каждая моя клетка испытывала почти оргиастическое наслаждение от происходящего. В секундах, стремительно летевших со мною, я видел вакханок и фавнов. Они чудили, куролесили. Безумное веселье овладело мною. Сердце грохотало в груди, кровь пульсировала в висках. С криком ворвался я в центральный двор и со скоростью спринтера, до ушей накаченного допингом, бросился к воротам. Не останавливаясь, я нанес по ним круговой рубящий удар. Пораженная охрана задумчиво наблюдала за процессом резки листовой брони. Шустрый солдатик, которому, видимо, были неинтересны курсы кройки и шитья, сдернул с плеча автомат и музыкально заорал "Стой!", но свобода уже радостно встретила меня у входа. Я пробежал мимо КПП и очутился около собирающегося въезжать белого BMW. Аккуратно срубив дверь, я вскочил в салон машины и, приставив меч к испуганному водителю, вежливо попросил:

- Гони, иначе скоро встретишься с моим шефом.

Водитель уточнять ничего не стал, уверенно сделал демократический выбор, немедля развернулся и поехал по шоссе. Вслед нам почему-то не стреляли.

Как только тюрьма скрылась из виду, мы остановились. Похоже, что погони за нами не было.

- Костюм и пальто, - приказал я, снимая с себя опротивевшие, пропахшие камерными запахами, вещи.

Мой "кормчий" молча разделся. "Спасибо", - поблагодарил я его, облачаясь в экспроприированное. Заложник опасливо переступал с ноги на ногу. Мой взгляд задумчиво скользнул по его жалкой фигуре. Тогда он нерешительно снял часы, массивный золотой перстень и протянул их мне. "Зачем? засмущался я, - вы поняли меня превратно, это излишне... Хотя... Если вы так желаете". Часы прекрасно смотрелись на моей руке, а перстень пришелся в пору на безымянный палец. "А теперь от дороги бегом марш!" - скомандовал я. Водитель радостно и легко побежал к кипарисовой роще - отсутствие собственности благоприятно сказывается на спортивных результатах. Я поднял руку и остановил синий "Москвич", очень кстати появившейся из-за поворота.

- К вокзалу подвезешь? - спросил я его хозяина.

- Садись, - буркнул мужик, потрясающий своей нефотогеничностью. Его лицо было исчерчено то ли морщинами, то ли шрамами и выглядело совершено безобразным, так что я сразу окрестил его Квазимодой.

- Плачу за скорость, - объявил я, захлопывая дверь.

В костюме обнаружилась приличная сумма денег и удостоверение начальника тюрьмы, что позволило мне удовлетворенно заключить: "Бог не фраер!" и избавиться от мук совести.

- Ты откуда такой прикинутый? - спросил Квазимода через несколько минут езды.

- Извините? - непонимающе посмотрел я на него.

- Ну, я хочу сказать, одет так шикарно. В этих местах небезопасно вот так, на шоссе...

- Любовница сбежала с первым попавшимся водителем "Автотранса", прихватив с собой ключ зажигания, - дал я первое пришедшее в голову объяснение.

- А че это она? Дурочка что ли. Мужик такой. "БМВ"...

- Виноваты мои неординарные сексуальные вкусы и запросы, - признался я и сокрушенно вздохнул.

- Грешишь! - радостно констатировал мой новый кормчий.

- А кто не грешит?! - скорее цинично ответил я, чем спросил.

- А Бога, Бога не боишься?

- А ты?

- Ну, с ним я в ладах. У нас соглашение.

- Соглашение? - переспросил я, решив, что ослышался.

- Ну да. Если с дьяволом можно заключить договор, то почему с Богом нельзя?

- Действительно, почему бы и нет.

- Посмотри сколько по его воле или по его попущению бед происходит, сколько гибнет людей, мучается. Я вот и говорю однажды ему...

- Кому? - удивленно спросил я.

- Богу, конечно, кому же еще. И вот говорю ему: "Господи, посмотри что творится. Разве в этом нет твоей вины? Давай так: "Я прощу тебе все это, а ты прости мне мои грехи". На том и сошлись.

- И что?

- И ничего. Как видишь - отлично! - ответил водитель и спустя мгновение засмеялся. - Шучу. А ты попался. Поверил небось. Прочитал я эту историю где-то.

- Да, попался, - согласился я, копаясь в памяти.

- Признайся, что с любовницей и "Автотрансом" - лапша.

- Признаюсь, - подтвердил я, и, углубившись в изучение шрамов водителя, спросил, - А ты не боишься, что Господь возьмет и накажет прямо сейчас за вольное обращение со своей персоной? Положим, машина раз и в кювет.

- Ну, нет... Во всяком случае, не сейчас. Ты можешь пострадать в этом случае, а когда сойдешь - ему уже не до меня будет.

- Наверное, ты не знаешь притчи о человеке, который много грешил, богохульствовал.

- А ты расскажи.

- Жил-был человек - распутный-распутный. Такой греховодник, что неизвестно как его земля на себе носила. Однажды попал в жуткую переделку, такую, что смерти не миновать никак. Взмолился тогда: "Боже, такой я, дескать, не мазанный, сухой... Прости, спаси, а я обещаю впредь вести праведный образ жизни". Услышал его Бог. Спас. Ну а он, блудодей, продолжай себе грешить. Прошло время и как-то случилось ему отправиться в морское путешествие. Только отошел корабль от берега - разыгралась буря. Паника. Корабль тонет. Грешник на колени. "Боже, - взмолился он, - знаю это ты меня караешь, но как же остальных погубишь? На корабле столько людей!" И тогда прогремел голос с небес: "Знаешь, чего стоило всех вас, грешников, на одном корабле собрать?"

- И где такой большой корабль нашелся, - засмеялся водитель, но смех этот был недолгим.

Из-за поворота выскочила грузовая машина. Я почувствовал, что столкновение неминуемо. Мой водитель крутанул руль вправо, нога его судорожно вдавила педаль тормоза. Грузовик чудом пролетел мимо, лишь чиркнув колесом о наше крыло. Но радоваться было рано. Нашу машину занесло. Она скользнула по асфальту до обочины и медленно сползла в кювет.

Некоторое время мы сидели молча.

- Выходи, - тихо сказал водитель.

- Извини, но я...

- Кому сказал - выходи, - зло повторил он. - Не повезу тебя, мудака.

Я открыл дверцу и вышел из машины. Поразмыслив немного, снял с пальца перстень и бросил его на переднее сиденье. С трудом поднялся по крутому откосу, окинул взором безнадежно пустынное шоссе и двинулся по нему в сторону города, проклиная свое невезение. Каждую минуту могли появиться преследователи, а я - вот, на блюдечке с пресловутой голубой каемочкой. Единственным выходом было дойти до ближайших кипарисовых зарослей и, скрывшись там, дожидаться попутной машины.

Цель была рядом, когда меня обогнал автомобиль, из которого я был недавно выдворен. Проехав немного, он остановился. Я решил пройти мимо с презрительным выражением лица и гордо поднятой головой, но когда поравнялся с ним, дверца отворилась и до моего слуха донеслось миролюбивое предложение водителя: "Садись". Мое положение не располагало к демонстрации принципиальности, хотя пококетничать я люблю.

Мы неслись по пустынному шоссе. За нарастающим беспокойством никакого удовлетворения не ощущалось. За каждым поворотом чудился полицейский патруль, но Бог миловал, а почему - стало понятно только у вокзала. От него, от станций метро шли люди. Над толпами плыли разноцветные знамена и транспаранты. Итак, мой город снова ввергался в революционную круговерть. Можно не сомневаться, что полиции сегодня не до рецидивиста Арского.

- Я сойду здесь, - сказал я водителю.

Он остановил и протянул мне перстень.

- Забери, - сказал он коротко.

- Но это ничего не стоило мне. Отдал от души, - попытался я сопротивляться.

- Нет, забери, иначе я выкину, - настаивал водитель.

- Выкинь, - согласился я, вылезая из машины.

Водитель швырнул перстень в окно.

- Тогда позволь заплатить, - сказал я, вынимая пачку кредиток из кармана.

- Не позволю, - ответил водитель и, захлопнув дверь перед моим носом, уехал.

Кажется одним праведником на земле стало больше, что несомненно радовало, но на традиционный вопрос "Что делать?" не отвечало. Решение о дальнейших действиях следовало принять не мешкая, но, прежде всего, необходимо было избавиться от тюремного груза. Пакет с кухонным ножом, я бросил в мусорный бак, а папку, не мудрствуя лукаво, принародно сжег, чуть было не став инициатором штурма здания районной Прокуратуры. Совершив два этих важных и приятных дела, я пошел вдоль улицы в сторону, противоположную движению толп возбужденных сограждан. Кто знает, может быть, они движутся только потому, что Арскому нужна свобода? Но что есть моя цель? У Ангела Арского цель всеобъемлющая - наказание зла, причем в достижении ее он не всегда располагает собой. У человека же Арского устремления куда более скромные - спасти свою шкуру, охотников до которой предостаточно. Но я не позволю превратить свою жизнь в бесплатный тир. Если учитывать пророчество: "накажешь зло и уйдешь в небытие", то, пожалуй, человеку с ангелом не по пути. Жаль только полюбовно разойтись нельзя...

"Стоит ли цепляться за жизнь, если в существовании Господа сомнений нет?".

Давно я не слышал этого голоса. Боженька снова начал свою пропаганду.

Слушай, Господи! Да, я верю в тебя. Я твердо знаю - ты есть, но теперь неизвестно мне одно: ЧТО ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК? Что ждет меня в предрекаемом небытии? Какие сны будут сниться мне там? Какие чувства будут питать мою душу и будет ли что вообще для этой души? Комплекс принца Датского. Я - слабый человек. Не торопи меня. Ты же сам дал своему творению свободу выбора, как же можно тогда неволить меня?

"Ты Ангел".

Ошибка. Человеческое от божеского отличает одно: конечность, осознание конечности, СМЕРТЬ. Я смертный Ангел, следовательно, прежде всего человек. Этот человек сейчас пойдет и, согласно данной ему свободе, купит билет куда-нибудь далеко-далеко...

"А ты пытался умереть?"

Неужто мне предлагают вознесение по образу Еноха?

"Как ты глуп!" - расстроился мой невидимый оппонент. Достойно терпеть поражение может не всякий. Я удовлетворенно поднял глаза к небу. Красными буквами на серых облаках было начертано:

"ПОСМОТРИМ, МОЖЕШЬ ЛИ ТЫ..."

Как мне надоели эти дешевые эффекты. Я вернулся к вокзалу и купил билет до Симферополя. Поезд отходил вечером. Как-то надо было убить время. Надеюсь оно будет моей последней жертвой. Вообще, для человека, начинающего новую жизнь, главное не иметь долгов в старой. Их у меня почти не было, за исключением одного. К счастью, я имел все необходимое чтобы расплатиться. Дом Милы располагался недалеко. Поплотней закутавшись в пальто, я пошел в его направлении. Чем ближе я подходил к нему, тем шире становился поток воспоминаний. Эта улица видела не единожды печального влюбленного и только один раз печального убийцу... Но нет, нет... То было не убийство. Справедливость. Добром на добро, справедливостью на зло. Только так.

Я вошел в парадную. Третий этаж. Странно. Дверь изуродована и опечатана. Засосало под ложечкой. Преодолевая охватившую меня дурноту, я позвонил в соседнюю квартиру.

- Кто? - отозвался женский голос, после длительного периода шарканья и шуршания.

- Я хотел бы узнать о ваших соседях.

Дверь приоткрылась, насколько позволяла цепочка. В образовавшейся щели показалось некрасивое женское лицо.

- А вы кто? - спросило оно, изучив мою потрепанную внешность.

- Я друг Милы.

- Она пропала.

- Как пропала? Что вы говорите?

- Такой ужас! Сегодня ночью кто-то ломился в их дверь. Я выйти, конечно, побоялась, но в полицию позвонила. Знаете, такой милый лейтенант. Я его чаем поила. Он так устало выглядел. Говорит...

- Где Мила? - нетерпеливо перебил я женщину.

- Я же вам рассказываю. Какой вы странный. Полиция приехала. Все в квартире побито. Меня туда приглашали. А в одной комнате вообще все вещи в щепки изрубили... А лейтенант, знаете ли, на моего покойного мужа похож. Такой приятный молодой человек...

- Где Мила? - закричал я.

Женщины отпрянула и с испуга захлопнула дверь. Я в сердцах пнул ногой в ее деревянную плоть. Добиться чего-либо от старой перечницы не представлялось возможным. Я медленно пошел вниз. Мысли растекались в разные стороны.

Глупо, невообразимо глупо. И жестоко. Почему она не захотела быть со мной? Она занималась физикой, но разве можно быть физиком, имея глаза поэта? Женщина... "Я такая, сякая..."- часто говорила она мне. "Ну, и что, отвечал я ей, - давай попробуй вот это". Она соглашалась, но, конечно, слова ничего не стоят. Соглашалась и спрашивала, дескать зачем я так тревожусь? Почему пытаюсь растормошить ее? А я просто любил. Любил... Все было бы по-другому будь она со мной. Я защитил бы, спас... Несчастный лирик.

Я остановился на последнем пролете. Тревога прорезала туман горьких мыслей, голова сделалась ясной. Я знал, я чувствовал... Меня ожидали. Стараясь не шуметь, я обнажил меч. Там, под лестницей, скрывался мой недруг. Факт, известный мне, верно очень расстроил бы его: "У него не было шансов". Я легко перемахнул через перила... Наверное, мое падение длилось мгновение, но для меня оно растянулось в вечность. Медленно приближался пол. Вот напряженное лицо человека во мраке. Он еще не подозревает, что возмездие почти свершилось. Он ждет моего медленного, безмятежного сошествия по лестнице. Я выворачиваю кисть, меч касается его горла и только после ноги становятся на потрескавшуюся плитку пола. Человек вздрогнул, вжался в стену. На искаженном лице смятение, в глазах - ужас.

- Привет, - миролюбиво поздоровался я, - извини, заставил тебя ждать.

Незнакомец ничего не ответил.

- Кто тебя послал? - жестко спросил я.

- Я, я-я... я не знаю... - заикаясь ответил человек, - ко мне подошли на улице... меня попросили.

- Только не трепись.

- Нет. Это правда. Он... Он дал много денег, - человек полез во внутренний карман плаща. Я резко перехватил его руку и осторожно вынул ее. В его ладони были смятые купюры.

- Вот, забери все, - взмолился человек, протягивая их мне.

- Он приказал убить меня?

- Нет, что ты, нет... Он велел передать человеку, который ко мне подойдет, записку. Она у меня в правом кармане.

Я протянул руку и вынул бумажку. Она была мерзка. С отвращением я прочитал:

"Здравствуй малыш. Если хочешь видеть свою подружку в здравии, положи меч в синюю машину, что стоит на углу этого дома. Сделал дело, гуляй смело!"

Я швырнул листок на пол и с яростью принялся топтать его.

- У тебя спички есть? - спросил я испуганного курьера. Он кивнул.

- Сожги ее.

Когда огонь пожрал бумагу, я вздохнул с облегчением.

- Как тебя зовут?

- Меня? Олег.

- Хорошее имя. Олег, желаешь заработать еще немного?

- Можно, - неуверенно согласился он.

- Давай твой плащ, - приказал я, снимая пальто, - и одевай это.

- Зачем?

- Делай что тебе говорят.

Мой новый знакомый повиновался.

- Сейчас ты возьмешь этот меч и отнесешь его в синюю машину на углу, объяснил я, вдевая меч в ножны. - Понял?

- В общем-то да. А зачем?

- Вот деньги, - протянул я тоненькую, но достойную пачку купюр, не ответив на его вопрос, - только до рукояти ни в коем случае не дотрагивайся.

Олег осторожно взял меч и вопросительно посмотрел на меня.

- Иди, - подтолкнул я его к выходу.

Он вышел и медленно двинулся к углу дома, опасливо держа меч на вытянутой руке перед собой. Остановившись около машины, осторожно положил его в открытое окно и пошел обратно. Неожиданно на другой стороне улицы появился человек. Так же незаметно образуется тень, когда Солнце вдруг выглядывает из-за облаков. Когда я понял, что за предмет он держит в руке, было уже поздно. Мягкое чмоканье не нарушило спокойствия улицы. Мой посланник, вскинув руки, повалился на асфальт. Убийца прыгнул за руль автомобиля и тот рванулся с места. Я выскочил из парадной. В тот же миг над удаляющейся машиной взметнулось пламя. Дрогнула земля под ногами. Взрывной волной меня опрокинуло. Зазвенели выбитые стекла. Огонь разбухал, пожирая металлическое тело, превращая его в искореженный скелет. Я поднялся и быстро побежал к нему. Недалеко целый и невредимый лежал мой меч.

"Два ноль в мою пользу", - сказал я, пряча его под плащ. Мне было жаль моих наивных врагов. Они полагали, я по своей воле владею страшным оружием, карающим непокорных и грешных.

"ТЫ ПРОИГРАЛ!" - было начертано на облаках.

"Я выиграл!" - воскликнул я, но... Я проиграл... Мне не нужен билет, я не увижу далекий незнакомый город, у меня не будет спокойной человеческой жизни... Господь сделал сильный ход. Я был скован умело поставленной королевой.

Странно устроена жизнь. Почему-то козырными картами в ней против нас чаще всего оказываются люди, которых мы любим. Возможно, так происходит потому, что любовь является с одной стороны проявлением слабости, а с другой - чувством глубоко эгоистичным, ибо в других мы любим прежде всего себя себя отсутствующего... Ладно уж, я счастливый человек. Немногим предоставляется возможность поменять свою никчемную жизнь на красивую смерть во имя высокого чувства. Выгодная, по-моему, сделка.

Я огляделся. Невдалеке лежал мой посланец. Я подошел к нему и опустился на колени рядом. Он был жив, но раны говорили о временности этого явления. Из больших глаз текли слезы.

- Не бойся, все будет хорошо, - спокойно сказал я ему. - Он есть. Бог. Я - ангел его. Уже сегодня будешь в царстве небесном.

- Мне понравилась твоя шутка, - прохрипел человек и в серых глазах отразилось серое небо.

Я поднялся. Безжизненное тело белым пятном разнообразило асфальт, гармонируя с жертвенным пламенем горящей машины. Улица пустынна, лишь в нескольких окнах испуганные любопытные лица. Я махнул рукой этим банальным рожицам и заспешил прочь от отыгранной сцены.

Город казался заброшенным и забытым. В пору политических волнений средний гражданин всегда сидит дома. Он боится погромов, повышения цен и гриппа. Опасается продемонстрировать нелояльность к будущей власти или выказать неуважение к настоящей. Таков он, средний гражданин. Во многом он похож на среднего ангела, который сейчас брел по обескровленным капиллярам переулков в сторону бульвара. Серый ангелочек - мне не избавиться от этого имиджа, как не избавиться от ржавых пятен крови на крыльях. Размышляя о все усложняющихся условиях своего существования, я не заметил, как оказался перед серой громадой древней башни. Она впечатляла. Мощный цилиндр с внушительным контрфорсом - сооружение воздвигнутое кем-то, когда-то рядом с морем. Символ идеи, превратившийся в растиражированный символ города, смотровую площадку для многочисленных в былые времена туристов. Давненько я не поднимался наверх. Я загорелся желанием сделать это сейчас, но дверь оказалась запертой - в смутное дни исправно функционируют только больницы и госпитали. Я уткнулся лбом в дерево двери, надеясь найти в нем силу тысяч рук, касавшихся его.

- Я могу вам помочь?

- Нет, не думаю, - ответил я спокойно, медленно оборачиваясь на голос.

- Как хотите, - сказал пожилой человек в пальто, роговых очках и фетровой шляпе, собираясь продолжить свой путь.

- Хочу, - вдруг сказал я, - Хочу подняться наверх, на башню. У меня был знакомый, который утверждал, что все связанное со смертью требует восклицательного знака в конце.

- Любопытно.

- Эта башня есть ни что иное, как палочка от восклицательного знака, стоящая над умирающим городом. Ей необходима точка для полноты - жирная, самоуверенная и значимая. Поднявшись наверх, я хотел представить собой такую точку.

- Но тогда получиться, что составленный вами восклицательный знак окажется перевернутым вверх ногами.

- А как же иначе? Разве этот город, агонизируя, не стал с ног на голову? Каково предложение, таков и знак препинания.

- Любопытно. Весьма любопытно, - заключил пожилой человек, - вы не похожи на пьяного и на ненормального тоже не похожи.

- Извините, не хотел вас огорчать.

- Вы скорее поэт, - решил незнакомец, вынимая из кармана ключи. Он отпер тяжелую дверь и вошел внутрь башни.

- Проходите - проходите, - позвал он меня за собой.

Я неуверенно вошел.

- Зовите меня Господином Смотрителем, - сказал мой новый знакомый, запирая за мной дверь.

- А меня - Ангелом.

- Хорошо, - с удивлением проговорил Господин Смотритель и добавил, Ангел.

Он смотрел на меня так, как будто увидел только что.

- Вы, правда, неординарный человек. Ну-с, прошу, вы желали подняться...

- Не составите мне компанию? - спросил я, ощущая необходимость в чьем-либо обществе.

- Хотелось бы, но мой ревматизм...

- Мы будем подниматься медленно - ваш ревматизм ничего не заметит.

- Если медленно и с Ангелом, то пойдемте, - согласился Господин Смотритель и мы принялись подниматься по крутой винтовой лестнице

- Вы, наверное, не всегда были Господином Смотрителем? - спросил я, когда мы добрались до второго этажа.

- А вы Ангелом? - старик хмуро посмотрел на меня, провел рукой по гладко выбритому лицу.

- Пойдемте. Как видите, вкус к авантюрам не пропадает с годами, сказал он. Мы двинулись дальше, старик продолжал:

- Конечно, меня звали по-разному. Звали Студентом, Доцентом, Доктором и всегда Товарищем. Сейчас я - Господин Смотритель. Я сам изобрел себе это имя, потому что считаю, также как и дочь короля Лира, что человек, даже самый близкий, стоит столько, сколько стоит.

- А я ничего не стою, Господин Смотритель, потому что не могу спасти близкого мне человека.

- Почему же? Вы стоите точки восклицательного знака. Ничего не стоят все те, кто составляют предложение в конце которого вы желаете встать.

Мы медленно поднимались к вершине башни. Толстые стены не пропускали сквозь свою старую кладку ничего от внешнего мира. Наш путь так затянулся, что мне стали казаться нереальными события последних дней. В круговых залах, нишах, узких проемах окон, забранных решеткой, я растерял непосильный груз несчастий.

- Почти пришли, - объявил старик, - когда мы остановились перед последним пролетом. - Приготовься, Ангел.

Мы не спеша преодолели последние ступени. Ветер набросился на нас, безжалостно сорвал с меня маску безмятежности, которую успели нацепить на мое лицо молчаливые этажи башни и успокоился.

Старик встал у странного флюгера, поднял голову к серому небу и заговорил:

- О, Великий Храм - святилище, драгоценное сердцу каждого верного Господу, ты источник неугасимого огня и нашей неугасимой веры. Только ты, стоящий над всем, победивший тлен и время, даешь нам силы и питаешь наш дух.

- Откуда?! Откуда вы знаете эти слова? - спросил я с удивлением.

- А что? Так, просто, пришло в голову. Вам что-то они напоминают?

- Да, видите ли... Жрец Мобедан...

- Мобедан? Есть легенда об этой башне с таким действующим лицом. Вообще, чего только не претерпела эта башня. Ее считали и оборонительным сооружением, и культовым. Одни утверждают, что ниша на каждом этаже сантехнический узел, другие - алтарь.

- А вы?

- Я? Сложно объяснить. Знаете, говорят, что днем на дне колодца можно увидеть звезды. Когда я поднимаюсь сюда, то почти всегда вижу огонь, признался старик.

- Вы тоже поэт, Господин Смотритель.

- Нет, нет. Я даже не пророк.

- Вы хотели бы им быть?

- Я старый, больной человек. Будь ты, Ангел, действительно посланником божьим, я попросил бы тебя избавить меня от всех болезней, показать свою силу. Легче было бы умирать - без мучений и с верой в бессмертие.

Я задумался. "Почему только смерть? - спросил я себя. - Я должен вершить добро, ведь я - орудие добра".

- Хорошо, Господин Смотритель. Если вы помните слова, которые сказали, когда поднялись сюда, то повторите их вновь, - попросил я его, приняв неожиданное решение.

Старик пожал плечами.

- О, Великий Храм - святилище, драгоценное сердцу каждого верного Господу, - принялся повторять он молитву древнего жреца, - ты источник неугасимого огня и нашей неугасимой...

Я отошел, медленно расстегнул плащ.

- ...даешь нам силы и питаешь наш дух, - сказал старик и с последними его словами я выхватил меч.

Клинок вспыхнул непривычным светом и небо вдруг отозвалось ему - рокот родился в его серых нагромождениях. Я замер пораженный и вдруг увидел огонь, ниспадающий на меня. Я закричал и растянулся на истоптанных плитах. Некоторое время я лежал недвижимым, не решаясь открыть глаза.

- Господин Смотритель, Господин Смотритель, - тихо позвал я старика, но тот не отозвался.

Я открыл глаза. Старик лежал рядом. Глаза его были закрыты. В выражение лица можно было отыскать и спокойствие, и благородство.

- Господин Смотритель, - еще раз позвал я его, но так же безуспешно.

Пораженный страшной догадкой, я бросился на его грудь. Сердце молчало.

"Господи, за что?! за что?!" - взмолился я, ткнувшись лбом в каменный пол. Ангел Света, ничего кроме смерти не несущий. Что ты делаешь со мной, Боже? Я уже стольких сделал несчастными. Я сам труп, самый настоящий труп.

Вдруг боль во мне утихла. Я поднялся и поднял меч. "Пора идти, иначе могу не успеть", - решил я, не отдавая отчета "куда" и "зачем". Я побежал вниз по лестнице, перескакивая через крутые ступени, оставляя позади человека, который просил ангела о избавлении от болезней и о спокойной смерти, и получил от него и то, и другое.

Я вышел из башни. Предложение было завершено - лучшего, чем мертвое тело, трудно найти для точки восклицательного знака. Я измерил башню взглядом в последний раз и быстро пошел в сторону Центрального универмага.

Пройдя через крепостные ворота, я замер. В голове была только одна мысль: "Успел". Куда успел и зачем было не ясно, поэтому, недолго поразмыслив, я решил остановить машину, полагая, что в теплом салоне будет легче определиться. Однако, оказалось, что мое намерение воплотить в жизнь не просто - не всякий водитель появится в смутные дни на улицах города слишком много желающих экспроприировать средства передвижения. Минут двадцать я голосовал без всякой надежды на успех. Никакого плана у меня не было, как и не было места для ночлега. Я уже думал не пойти ли мне в церковь святой Варвары и не заявить ли о своих имущественных правах, но побоялся оказаться на месте героя одного из прочитанных когда-то мною романов, который выходя из храма всегда говорил: "Бог. Как не придешь к нему - его всегда нет дома". В мои размышления вклинилась машина иностранной марки, неожиданно затормозившая рядом.

- Садись, - скомандовал человек за рулем.

- Понимаете...- засомневался я, но был награжден взглядом, заставившим меня молча повиноваться. Я сел рядом с водителем. Автомобиль мягко тронулся с места.

- Извините, дело в том...- вновь попытался объяснить я, но осекся на полуслове.

Лицо человека было несомненно мне знакомо. Нос с хищной горбинкой, карие глаза, бескровная нитка губ. Это же...

- Я человек сентиментальный, - улыбнулся водитель, лукаво взглянув на меня.

- Боже! Славик! - воскликнул я, готовый броситься на шею старому другу. Автомобиль, вздрогнув, остановился у тротуара. Мы обнялись.

- Я человек сентиментальный, - снова повторил Славик. Глаза его блестели.

- Жив, курилка, - прошептал я растроганно, - я тебя так долго искал...

- Все случилось слишком неожиданно... Завертелось, закрутилось... Долго рассказывать, - сбивчиво бормотал Славик. - Потом. Ответь только на один вопрос: ты зачем перекрасил волосы?

- Из кокетства. Ты давно здесь?

- Год. Ты бы мог на старой квартире оставить свой адрес.

- Думал, не для кого. Очень уж быстро рассыпалось...

- Брось... Сейчас поедем ко мне. Хорошо?

- С удовольствием, - обрадовался я.

- Я знал, чувствовал, что должно произойти что-то необычное, - радостно сказал Слава. - Все шло к этому. Вот утром был человек. Иначе, как вестником богов, его не назовешь.

- Что за человек, - равнодушно спросил я, не сомневаясь в ответе.

- Да, странный такой. Весь день о нем думал.

- В черном?

- В черном, - с удивлением подтвердил Слава.

- Молчал?

- Как рыба. Ты его знаешь?

- Нет. Пока нет. Бог с ним, с этим человеком. Лучше скажи, ты не женился случайно?

- Как-то не пришлось.

- Вот и мне тоже...

- Все еще увлекаешься физикой? - саркастически улыбаясь, спросил Славик. Он всегда подтрунивал над моими чувствами к Миле и над ее увлечением физической наукой.

- Ты не знаешь всего, - с горечью сказал я.

- Что-нибудь произошло? - лицо Славика приняло озабоченное выражение.

- Твой друг в большом дерьме, - просто объяснил я.

- Это не новость, - хмуро сказал он и добавил, - ни слова. Примешь душ и все расскажешь. Уже почти приехали.

Мы находились в одном из самых престижных районов города. Автомобиль въехал во двор старого дома, мавританский стиль которого навевал мне печальные воспоминания. Изгибы линий, игра геометрических тел, искра мысли далекого и часто неизвестного творца в конце концов заменяется в нашем сознании знакомым лицом и случается так, что восстает архитектурным колоссом перед тобой образ друга, - музыка прошлых событий, записанная в трещинах старых стен.

- Узнаешь? - спросил Слава, останавливая машину.

- Да. Здесь жил тот, чья подпись читалась просто - "Ленин". Он любил такие эпатирующие штучки.

- Любил?

- И сейчас, наверное любит, но только далеко от нас. Золотые годы были, Слава, - вздохнул я, вылезая из машины. Молодые, красивые... Бицепсы - во, рост - во, а сейчас...- я поморщился, - Тьфу.

- Это же ты мне говорил лет десять назад, однако угрозы стать уродом так и не выполнил.

- Хуже. Куда хуже, - с горечью сказал я. - Твой друг стал Ангелом. Хреновей занятия не найдешь.

- Кем, кем?

- Потом, - отмахнулся я.

Мы поднялись на второй этаж. Славик нажал на кнопку звонка у огромной бронированной двери. Послышались быстрые шажки. Дверь распахнулась. Миловидная блондинка в розовом пеньюаре удивленно уставилась на меня.

- Извините, - буркнула женщина и скрылась в глубине квартиры.

- Ты же говорил, что не женат, - удивился я.

- Это домработница, - неуверенно объяснил Славик и, поразмыслив, добавил, - она женщина со странностями. Не обращай внимания. Давай раздевайся. Чувствуй себя, как дома...

- Но не забывай, что ты в гостях, - сморозил я банальность, снимая плащ.

- Да-да, - задумчиво пробормотал Слава, а потом громко сказал, исчезая вслед за домработницей, - Лона Алексеевна, даю вам завтра отгул.

До моего слуха донесся шепот, что-то похожее на шлепок и чмоканье. Я решил не вникать в кадровую политику моего друга и переключил свое внимание на материальную составляющую его жизни. Уже по прихожей было ясно, что он на взлете. Я поставил меч в угол, прикрыл его плащом и подошел к зеркалу. Ничего хорошего его поверхность не отразила: русые волосы и темная, с рыжинкой, борода - довольно экстравагантно.

- Что стоишь? Проходи, - предложил, внезапно появившись, Слава.

- Может быть, я не вовремя?

- Перестань. Столько лет не виделись. Лона Алексеевна сейчас нам что-нибудь приготовит. Располагайся.

- Слав, ты где работаешь? - поинтересовался я, рассматривая великолепный "Людовик" в гостиной. - Случайно не в наркомате?

- Нет, к госструктурам отношения никогда не имел...

- Да я не об этом. Наркотиками не торгуешь?

- Бог с тобой, - обиделся Слава, - я коммерческий директор совместного предприятия.

- А-а, - протянул я, - дурная наследственность сказывается.

Семья моего друга была примером династии коммерческих директоров.

- Аперитивчику не желаете, - дипломатически предложил Славик, открывая бар.

Чудная мелодия поплыла по комнате. В такой день, да под "Элизу" Бетховена было грех не выпить. Я с благодарностью принял предложение. Домработница быстро собрала на стол, пожелала нам приятно провести время и удалилась. Славик тяжело вздохнул, когда хлопнула входная дверь. Но печаль его была недолгой. Чокаясь, мы ударились в воспоминания. Когда все "а помнишь" исчерпались, я был пьян.

- Слуш-ш-шайте, - обратился ко мне, как к генеральной ассамблее, Слава. - Ты про какое-то дерьмо говорил...

- Пр...пр-про какое именно? - с видом государственного человека спросил я.

- А черт его знает, - засмеялся Славик.

- Тсс, - приложил я палец к губам, - он все слышит.

- Кто?

- Бог.

Славик посмотрел на меня, как на ненормального.

- Давай выпьем, - предложил он, но я остановил его руку на пути к вавилонской башне спиртного.

- Щас покажу, щас... я вспомнил, - обрадовался я, поднимаясь и, пошатываясь, направился в прихожую.

Откинув плащ, я протянул руку к рукояти меча. Страшный удар потряс мое тело. Я повалился на пол, опрокинув чугунный антикварный столик. Россыпи звезд сияли перед глазами.

- Что случилось? - радостно спросил Славик, подходя ко мне. - О, какая красивая штука!

- Стой! - крикнул я, но он уже дотронулся до меча.

Волосы его встали дыбом. Невидимая сила приподняла тело Славика и швырнула его к стене. Упало, расколовшись, зеркало.

- Плохая примета, - огорчился я, осознавая свою абсолютную трезвость.

- Трезвость - норма жизни, - простонал Славик, поднимаясь, - Это что? Новое средство от алкоголизма?

- Это Меч Митры, - устало объяснил я.

- Тот, что из музея? - быстро сообразил мой друг.

- Я его унес, Славик... Я... А-а, - махнул я рукой. - Смотри.

Подняв меч, я двумя ударами рассек антикварный столик на четыре части.

- Семнадцатый век, - удрученно вздохнул Славик.

- Нет, ты ошибся на две тысячи лет, - поправил я его, любуясь движением бликов на клинке.

Ответом мне было молчание. Вытаращенные глаза моего друга, казалось, вот-вот выскочат из орбит.

- Что? Глаза сияют и волосы искрятся? - печально улыбаясь, спросил я.

Славик с трудом склонил голову.

- Не бойся, это не белая горячка. Я же тебе говорил, что твой друг в ангелы заделался. Я - Ангел. Не жизнь, а сплошной дрэк.

- Не верю, но рассказывай, - дрожащим голосом предложил Слава, - но прежде положи эту штуку.

Я с сожалением поставил меч в угол. Мы вернулись в гостиную и я, обхватив голову руками, поведал другу грустные и невероятные события последних дней.

- Давай так, - решил Слава, когда я окончил рассказ, - разделим твою историю на две части. В содержание первой включим происки твоих недоброжелателей, твои преступления и киднап. А второй - оставим ангелов, духов и прочий мистический бред...

- Как ты можешь так говорить! Это не бред. Вовсе не бред, - возмутился я, вскакивая. - Ты же сам видел. Я тебе покажу...

- Не надо. Мне очень нравится моя мебель, - остановил меня Слава. Пойми меня правильно. Если бы ты не был моим другом, я посчитал бы тебя просто сумасшедшим. Я человек сентиментальный и постараюсь тебе помочь, но убеждений своих не изменю. Разве они мешают? Ты сам прекрасно знаешь, что для того, чтобы оператор нажимал на кнопки, не обязательно знать, для чего это нужно.

- В общем-то так, но...

- Самое большое твое "но" в том, что ты не знаешь своих врагов.

- Знаю! - запальчиво воскликнул я. - Ангелы тьмы, слуги Ахримана.

- Стоп, стоп, стоп, - остановил меня Славик, - еще раз повторяю: для меня существует только преступная группа, желающая от тебя чего-то. Из твоего рассказа явствует: это "что-то" - Меч Митры. Ты меня послушай, Тим. В этом городе, вернее сказать республике, у тебя резона оставаться нет. На тебя столько навешано, что отмыться будет сложновато.

- Знакомые слова. Чина говорил то же самое.

- Не напоминай мне об этом болтуне, - лицо Славика скривилось.- Так вот, - продолжал он, - выехать я тебе помогу, как и помогу устроиться в тихом, спокойном местечке.

- Но...

- Не перебивай. Я уже понял, что твое альтруистическое нутро беспокоит участь Милы...

- Беспокоит, - со вздохом согласился я.

- Так вот, выход один - отдай меч, Тим. Отдай...

- Они же меня все равно пришьют.

- Не пришьют. Это уже моя забота.

- Нет, Слава, - твердо сказал я, - мне не дадут этого сделать. Может быть ты и прав - все это мистический бред в самом деле, но этот меч стал частью меня. Вот скажи, что будет со мной, если мне отрубить голову?

- Не очень эстетическое зрелище получится, - с иронией ответил Слава.

- Нет, не могу.

- Тебе и в самом деле нужен психиатр.

- Не отдам, - отрезал я.

- Окончим на этом, - утомленно сказал Слава, - у меня голова от твоего вытрезвителя разболелась. Но ты подумай. Для переговоров мы твоих врагов найдем запросто. Я пущу слушок среди знакомых и через три дня...

- Я один раз уже отдавал меч и ты знаешь, что из этого вышло.

- Это ты так считаешь.

- Нет, - сердито стукнул я кулаком по столу. - Нет.

- Ладно. Утро вечера мудренее. Спать будешь в комнате для гостей. Там уже все приготовлено. Спокойной ночи.

- Подожди.

- Ну? - вопрошающе уставился на меня Слава.

- Хорошо, пусть действительно есть какая-то преступная группа, но как ты объяснишь, что мой меч режет металл?

- Научный феномен. Как учили нас материалисты - если пропала материя, значит мы достигли предела, до которого ее знали.

- Пусть так. А Димов, Максим Димов? Он же не угрожал мне. А тот старик-смотритель?

Славик пристально посмотрел на меня, потом опустил глаза и тихо сказал:

- Инквизитор Торквемада был твердо уверен, что следует божьей воле.

Славик поднялся и направился к двери. На пороге он остановился.

- Отдай его, Тим. Это - единственный выход.

Мне захотелось швырнуть в него бутылку из-под бренди, но она, к сожалению, была не совсем пуста. Пока я соизмерял приоритеты, друг юности скрылся. Злость кипела во мне. В нездоровых парах жизнь казалась невыносимо тяжкой. Может быть в самом деле, я ненормален. Меч своими необычными свойствами подтолкнул меня к безумию. Мания преследования, раздвоение личности, садистические наклонности... Да-да, я болен. Урод, маньяк и садист...

"Будь все проклято!" - простонал я, хлебнув коньяку прямо из горла бутылки, не без труда поднялся, намереваясь пройти в комнату для гостей. Потолок попробовал поменяться местами с полом, но я не позволил ему своевольничать. Главное для человека - не наделять вещи разумом, иначе не успеешь оглянуться, как они тебя его лишат. Размышляя над этим положением, я добрался до отведенной мне комнаты. Она была великолепна. Молодец Славик. Он действительно чего-то добился. У него есть репутация, материальное благополучие, уверенность в себе. Что есть у меня? Что я приобрел со своей "сумма философии". Ничего, кроме безумия. У японских самураев был кодекс чести "Хагакурэ бусидо" - "Путь воина, скрытый под листьями". В нем утверждалось, что смерть не позорна, ибо она не несет бесчестья и что для человека, не достигшего цели в этой жизни, лучше всего умереть. Лучше всего умереть... Я прошел в коридор, взял меч и вернулся обратно в комнату. Смерть и неприятности - вот, что сеял я вокруг последние дни. Доброе, вечное... Пустота - больше ничего не занимало меня. Пустота - решение неразрешимого. Перед моими глазами одна за другой возникали страницы из старой книги.

...один из подданных его светлости сказал: "Когда жизнь и смерть одинаково не бесчестны, - останови свой выбор на жизни". Но он имел в виду выразить обратное тому, что сказал. В другом случае он заметил: "Когда вы не можете решить: идти или не идти? - лучше не ходите"

Он добавил: "Когда вы задаетесь вопросом: есть или не есть? - лучше не ешьте. Когда вас мучит вопрос: умереть или не умереть? - лучше умрите".

"Лучше умрите", - произнес я вслух, пробуя слова на вкус и обретая в них смысл. Ножны звякнули, упав на пол, к ногам. Я сел на край кровати, зажал клинок между ладоней, и приставив его острие к груди, соскользнул вниз. Некоторое время я лежал неподвижно. Грудь саднила, но никаких других неприятных ощущений я не испытывал. "Неужели смерть такова", - подумалось мне. Я открыл глаза. Меч был вонзен в мою грудь, но ни капли крови не пролилось. Удивленный, я поднялся. Похоже, я был жив, я был материален. Что за комедия!? Я вырвал меч из груди и с удивлением обнаружил, что рассечена только одежда. Разъяренный, я размахнулся и нанес страшный удар по руке. Кисть осталась на месте, но рубашка лишилась манжета. Я резал, бил себя клинком. Лоскуты одежды, как конфетти, покрыли пол, но тело мое было невредимо. Обессиленный, я опустился на кровать. Даже с собой покончить и то толком не смог. Наверное, раньше я жил под именем Гуддини. Но, Господи, не лыком шит твой слуга. Смеясь, я прошел на кухню, где без труда нашел хороший остро отточенный нож. Чтобы удостовериться, я провел им по ладони - кровь хлынула из пореза. Некоторое время я размышлял, в какую часть тела мне вонзить стальное жало и, остановившись наконец на солнечном сплетении, переложил нож в левую руку, чтобы вытереть вспотевшую ладонь правой, но... Пораженный, я замер - левая ладонь, только что рассеченная мною... Я бросил нож, смыл кровь с руки и вместо раны обнаружил багровый рубец. Он светлел на глазах и вскоре растворился вовсе. "Есть человек - есть проблема, нет человека, нет - проблемы", - вспомнилась мне циничная фраза одного из народных любимцев, но, оказывается, он ошибался. Человека не было - был Ангел, а проблема оставалась. Особенно проблема с одеждой - коей трудно было назвать лохмотья неизвестным образом удерживающиеся на мне.

Я лег в чудную постель и отдался сну - что мне оставалось делать, если отдаться смерти не удалось?

Бурной рекой текла земная твердь. Много предметов нужных и ненужных несли могущественные потоки. Далеко, почти по соседству с неподвижными звездами, лежал остров. Он изредка тяжело вздрагивал, страдая под тяжестью искусственного образования. Все ближе и ближе мрачные стены. Я над ними. Замерло все, повинуясь приказу неизвестного механика. Здесь стоит дом. Шакалы стерегут его темную тайну. За окном, за тяжелыми шторами, старик и женщина рядом. Это... Огромные крылья заслонили свет... Птица... Ужасное зловонное тело обрушило свою мощь на меня. И когти... Страшные когти тянутся к пылающему сердцу.

"Прочь... Пошла прочь... Прочь!" - закричал я, отталкивая птицу, оказавшуюся на поверку одеялом. Снова кошмары... Я поднялся. По всей видимости, сон более не вернется ко мне. Саднила спина. Что-то я упустил. Какая-то мысль, очень ценная мысль, возникла у меня сразу после пробуждения. Хотелось пить. Я прошел на кухню. В холодильнике пирамидой возвышалось пиво. Я, с удовольствием вскрыл банку с изображением сельского домика. Домика?! Да! Дом! Он... В этом доме была Мила, я и он... Этот дом я отыскал тогда в памяти веселого мальчика - упокой его душу Господи. Ясная четкая картина возникла перед моим взором: обнесенный высокой оградой двухэтажный дом с порталом в колониальном стиле. К моей радости, на подоконнике лежал карандаш, а на столе салфетки. Выбрав удобный ракурс, я принялся за рисование.

- Ты хоть знаешь, который час? - спросил, неожиданно появившись, заспанный Слава.

- Знаю! - возбужденно закричал я. - Знаю, где Мила!

- Не ори так, - поморщился мой друг, - Господи, что с твоей спиной и твоим бельем?

- Оставь. Смотри, я нарисовал...

- Да ты весь в крови, - не унимался друг, - сними майку.

Я повиновался. То что осталось от нее, после моих упражнений с мечом, действительно было в крови.

- Мама моя! - воскликнул Славик

- Да что там такое?

- Если бы тебя поцарапала кошка величиной с носорога было бы очень похоже. Как ты умудрился?

Слава достал из подвесного шкафчика аптечку. Не дожидаясь ответа, он вылил мне на спину полбутылки перекиси водорода и продолжил монолог старого миссионера:

- Тебе, действительно, нельзя пить. Помнишь, последний раз когда пили, ты себе так ногу разбил, что потом месяц хромал.

- Было, - согласился я, тяжело вздыхая.

- А на пятом курсе института? - продолжал пытать меня Слава, промокая салфеткой рану.

Ужасная боль парализовала меня.

- Кажется, там позабыли финку, - промычал я сквозь зубы.

- Секунду... Сейчас, сейчас...

Меня вновь пронзила боль.

- Боже мой!

- Что случилось? - забеспокоился я.

Славик молча протянул мне треугольный зубец, более всего походивший на чей-то коготь.

- Не маленькая была тварь, - пробормотал я, с трудом справляясь с приливами дурноты.

- Тебе плохо?

- Прошу, уничтожь это, - с трудом вымолвил я, - утопи, выбрось... нет, постой... Это нужно зарыть...

- Почему? - с недоумением спросил Славик.

- Быстрей, иначе будет поздно, - закричал я, оттолкнув друга. Где-то в глубине квартиры родился звук бьющегося стекла.

- Уже поздно, - упавшим голосом произнес я.

- Что происходит, в конце концов?! - возмутился Славик, порываясь покинуть кухню.

- Не ходи, - остановил я его, поднимаясь со стула. - Это мое дело.

- Тебе и правда нужен психиатр.

- Мне это уже говорили однажды. Молчи, - приказал я, выглядывая в коридор.

В квартире царила странная тревожная тишина. Она лгала, пытаясь убедить меня в безопасности окружающего мира, но я чувствовал, я знал - враг здесь и медлить он не будет. Мне нужен был меч. Только рука, соединенная с магическим клинком, даст мне спокойствие и уверенность. Я осторожно двинулся к входной двери - там было оружие и моя надежда. Первая дверь направо гостиная, далее поворот налево - прихожая. Я остановился. Из гостиной вытекал тоненький ручеек тумана, пересекал коридор и, упираясь в стену, поднимался вверх, к потолку. Я предчувствовал, что тщедушность белесого потока обманчива. Как только моя нога пересекла очерченную им границу, сотни белых сталагмитов ринулись вверх навстречу сталактитовым собратьям. Жуткая боль пронзила мозг. Я заорал и рухнул на пол. Казалось, нога была навсегда отторгнута от тела. Надо мной появилось обеспокоенное лицо Славика. Он мне что-то говорил, но слова утекали, огибая сознание.

- Все хорошо, - сказал я ему, - помоги мне подняться.

- Только не думай посылать его за мечом, - послышался скрипучий голос из гостиной - это убьет его.

- Кто со мной разговаривает? - спросил я, нисколько не удивившись.

- Это я с тобой говорю, - голос Славика дрогнул.

- Нет, - не согласился я, - я слышал другой голос - старый и скрипучий...

- Да, я стар, как этот мир, ибо я был тогда, когда еще не было его, а значит и не было старости... Да, я скрипуч, как глыба сползающая по базальтовой плите, ибо наступит время и эта плита опустится к ней...

- Кто говорит?

- Я не слышу ничего, Тим, - со страхом сказал Славик. Дурачок, он полагает, Тим Арский окончательно помешался.

- Ты не видишь туман? - спросил я его на всякий случай.

- Нет.

- Он не видит ничего, - проскрипел все тот же голос, - и сделав шаг вперед, он не увидит никогда.

- Хорошо, - спокойно сказал я.

Взглянув в глаза друга, я резко ткнул его кулаком под солнечное сплетение. Славик, задохнувшись, согнулся. Я заломил его руки назад и, сорвав с его халата пояс, крепко скрутил им их за спиной. Теперь оставалось снять бра со стены и зацепить полы халата за крюк.

- Ты зачем это? Зачем? - с трудом прошептал Славик.

- Не сердись и не кричи. Просто я не хочу тебя потерять. Извини.

- Ты сошел с ума. Развяжи меня сейчас же...

- Ну, освободи его, - заскрипел голос, - и он сдохнет как тот, другой...

Я прошел в гостиную. На спинке кресла, у разбитого окна, сидел большой ворон.

- Это твой паршивый голос скрежещет и нарушает покой чужого дома? спросил я, любуясь синим отливом перьев мрачной птицы.

- Карр, - ответила она и в бусинках загадочных глаз сверкнула пустота. - Тебе не взять его.

- А мне он и не нужен, - сказал я равнодушно, хотя в действительности буря сокрушала мое сознание. Только одно чувство властвовало над тем, что зовется Тим Арский - ненависть. Она, а не любовь правит миром. Последняя лишь ассенизатор, убирающий трупы еще живых людей.

- Карр, ты проиграл, Ангел, карр... - вещала птица, нежась в потоках ледяного воздуха, вносимого ветром в разбитое окно.

Меж ножек кресла плескалось туманное озеро. Тоненький ручеек вытекал из него и вился по ковру к двери, преграждая мне путь.

- Не вздумай шагнуть еще раз через него, Ангел, не вздумай.

- Что ты придумала, мерзкая птица?! - воскликнул я и сомкнул руки так, что костяшки пальцев казались выделанными из мрамора. - Я Ангел и мне пыль мучения живого тела, ибо душа моя бессмертна.

- Здесь нет вреда твоему телу. Здесь смерть души. Она, как воск, растает в мутных водах.

- Я Ангел.

- Когда Ангел дойдет до меча, он будет слюнявой скотиной.

- Хорошо придумано, - одобрительно сказал я, опускаясь на диван, наконец-то, вижу настоящее чародейство, а не примитивные трюки рэкетиров. Но что тебе из этого, животное. Так вечно не будет. Наступит мое время - мой час, день и яркое Солнце.

- Карр, - каркнул ворон и гладь молочного озера вздыбилась, извергая волну, готовую накрыть меня полупрозрачным саваном. Я скользнул вниз, перекатился по ковру и замер, скорчившись, наблюдая, как волна омыла еще хранящий форму моего тела диван. Неожиданно я заметил, что ручеек, преграждавший мне путь к мечу исчез. Я вскочил и метнулся к двери, но теперь колдовство оказалось быстрей человека.

- Ты лгал, что тебе не нужен меч, - проскрипел ворон.

- А ты не столь могущественен, чтобы справиться со мной, - с усмешкой сказал я.

- Но достаточно силен, чтобы...

Птица замолчала, споткнувшись о свое многословие.

- Так что же ты можешь сделать своими детскими фокусами? - задумчиво спросил я.

Птица молчала.

- Тим, развяжи меня. Слышишь? - донесся до моего слуха голос Славика. Он уже не пытался освободиться, не кричал и не матерился.

- Сейчас, - пообещал я, чувствуя, что истина где-то рядом. - Ты за все это время так и не слышал скрипящего голоса и карканья?

- Развяжи меня.

- Так слышал или нет?

- Тим, ты болен. Развяжи меня и мы вместе разберемся с твоими проблемами.

- Отвечай на вопрос, иначе я оставлю тебя висеть здесь, пока твоя Лона не явится выполнять служебно-любовные обязанности.

- Я слышал только, как ты каркаешь и задаешь пустоте вопросы. Это паранойя, Тим.

Промолчав, я прислонился к косяку двери и закрыл глаза. Веки горели. Погруженный в мерцающую мглу, я осознал тяжесть накопившейся усталости. Все эти дни она выпадала мутным осадком на дно моей неприкаянной души и теперь тянула меня вниз, в колодец сна. Бревенчатые стены шпалами убегали назад. Тьма расступалась предо мной и смыкалась позади, поглощая страдания, не поспевающие за моим все убыстряющимся падением. Я ждал удара о водную гладь с покорностью и терпением человека утомленного, но привыкшего жить. Сверкнула черная маслянистая пленка. Мерцающая поверхность вспенилась и я ушел во мрак тяжелых вод. Все та же комната, коридор. В водной невесомости легко и привольно. Я оттолкнулся от стены и поплыл, еле шевеля ногами. Подгребая рукой, повернул налево. В углу смятый плащ. Он слабо фосфоресцирует. Подобно чудесной жемчужине в его складках спрятан жезл моего бытия. Он зовет меня и я повинуюсь этому зову. Плащ сдернут. Ослепительный свет пронзает невесомое тело, но рука уже легла на пылающую рукоять. Дверь распахивается предо мною. Там тьма. Где-то мигают два огонька. Я вглядываюсь. То машина, несущаяся по ночному шоссе, обрывающемуся у двери. Все ближе и ближе ее металлическая коробка. В ней четверо. Сидящий спереди дремлет. Нет. Он слеп, но он ведущий. Два луча вырвались из незрячих глаз. Пронзив пространство, они уперлись во что-то позади меня. Я обернулся. На спинке кресла сидел ворон. Расправив крылья, он нежился в сияющих потоках. В сладострастном карканье билось плененное слово. "Приди... Приди..."- скрипел ворон. И незрячий, опираясь на соединяющие их лучи, шел к нему и вел других. Я поднял меч, готовый встретить опасность, но он выскользнул из рук. Горло сдавила спазма. Воздух... Воздух... Но кругом лишь вода.

Жадно хватая ртом воздух, я открыл глаза. Было трудно определить, ушло наваждение или осталось. Я стоял, опершись на дверной косяк, передо мной тек ручеек тумана, а позади матерился человек. Основываясь на последнем, я сделал вывод, что происходящее - реальность. Снова реальность. Давненько не звали меня. Я знаю все про черную птицу. Соединенная с медиумом, она ведет сюда людей, жаждущих крови моей реальности.

"Мерзкая тварь", - пробормотал я, с ненавистью взирая на посланника смерти, - я так долго был ничем, что если я должен стать мертвецом, то не все ли равно, когда им быть. А главное, мне удастся стать хоть чем-то...".

Я глубоко вздохнул и бросился вперед, через туманный поток. Ужасная боль вгрызлась в мозг, но я продолжал движение, пока не рухнул на пол. Туман вспыхивал вокруг и раскаленной лавой втекал в легкие, выжигая в них кислород. Я ничего не видел, но продолжал ползти, ползти к намеченной цели. Сквозь шум в ушах, я услышал хлопанье крыльев и кровожадный клич птицы. Она обрушилась на мою спину, терзала мое тело когтями, пыталась клювом дотянуться до глаз. Кто-то кричал, быть может, связанный человек, но звали не меня, Прометея, а Арского, какого-то Арского... Ткань рассудка рвалась. Его клочья оставались позади в кровавых лужах... Я полз... Туман застилал глаза, но сквозь его кровавую пелену явилось сияние... Я уже не знал, что это, и не хотел этого... лишь последний лоскут сознания подвинул меня протянуть руку. Цилиндрический предмет лег на ладонь. Я дернулся, прошитый искрой, испепелившей боль. Голубая молния пронзила пространство и рука моя в круговом движении разъяла враждебный мир. Птица в последнем яростном движении бросилась в лицо, но наткнувшись на сияющий клинок, упала, расчлененная к ногам. Ее агонизирующие части продолжали тянуться ко мне, но смерть уже поменяла хозяина. Опустошенный, я опустился на колени. Слава Богам, слава Героям!

- Тим, ты жив? - послышался незнакомый голос.

- Мертв, - глухо ответил я, поднимаясь с колен.

Это странное имя "Тим". Мне кажется, оно принадлежит кому-то из близких. Только не могу вспомнить этого человека. В раздумье я прошел из прихожей в коридор.

- Что это было? - спросил у меня мальчик, связанный и прицепленный полами странного одеяния к крюку, вбитому в стену.

- Враг, - ответил я просто, силясь вспомнить его.

- Может быть, ты соизволишь меня развязать, Тим? - сердито поинтересовался незнакомец.

Я ошибся - он конечно, не мальчик, но выглядит чрезвычайно молодо. Только почему этот человек обращается ко мне "Тим"?

- Вы ошиблись, - решил я поправить его, - мое имя Прометей.

По всей видимости, я сказал что-то ужасное. Лицо человека исказилось. Он выглядел явно потрясенным. Неожиданно в глазах потемнело.

Дорога, уходила вдаль, к звездному небу. По ней ко мне кто-то шел. Ничего примечательного в нем не было, ибо не было даже лица. Фигура остановилась вблизи и я услышал голос: "Отдай то, что нельзя отдать, возьми то, что нельзя потерять..."

Я выставил перед собой меч. Существо протянуло к нему руки и схватило голыми ладонями обжигающий металл. Послышалось шипение. Существо задрожало. Капюшон с его головы откинулся и я увидел лицо... Свое лицо. Лицо Тима Арского. Я потерял равновесие. Мир опрокинулся, но это продолжалось не более мгновения.