Между львом и лилией

Глава 4 БЕГЛЫЙ ХИРУРГ

12 июня 1755 года. Где-то в лесах долины Джуниаты. Джонатан Оделл, хирург при отряде генерала Эдуарда Брэддока

Сегодняшний день стал одним из самых черных дней во всей моей жизни. Люди, к которым я успел проникнуться уважением, оказались не более чем жестокими убийцами несчастных, которые всего лишь родились с красной кожей вместо белой. Меня поразило, с какой радостью на лице мои недавние товарищи готовились к убийству. Да и на лицах троих из тех, кто остался со мной, я увидел лишь сожаление, что им не доведется поучаствовать в кровавой вакханалии. Вот разве что Томас Вильсон, с которым я успел сдружиться за эту неделю, не выказывал восторга.

В экспедицию я попал, когда к родителям приехал дальний родственник моей матери, генерал Эдуард Брэддок. Узнав, что я только что отучился на хирурга, он неожиданно предложил:

– Джон (так как он был родственником, то называл меня по имени), а не хотел бы ты прогуляться с нами за Аппалачи? Наш главный хирург подцепил желтую лихорадку и не сможет отправиться с нами.

Я сначала попытался осторожно отказаться, но, подумав, что увижу новые земли и людей, их населяющих, дал ему себя уговорить, тем более что деньги он мне предложил весьма неплохие. Но довольно быстро я понял, что мои таланты понадобятся еще нескоро.

По моей просьбе, дядя Эдуард поручил меня Эбенезеру Скрэнтону и его людям. Сам Скрэнтон показался мне настоящим «горным человеком» – он очень хорошо знал местную природу, умел ориентироваться на местности. Когда же один из его людей вывихнул ногу, а я ее сразу вправил, мне наконец-то стало интересно.

А про Тома Вильсона я, как оказалось, уже слыхал. У нас в университете рассказывали про некого студента-медикуса из колледжа Вильяма и Мэри, у которого в его университетской комнате нашли двух дам, «на которых из одежды были только чепчики», и с которыми он занимался не просто развратом, а тем, что Церковь осуждает под названием fornication[49]. Когда я узнал, что Вильсона выгнали из университета в последний семестр, я не нашел ничего лучшего, чем прямо спросить у него, не он ли это был. Тот рассмеялся и ответил:

– Все было немного не так, Джонни. Видишь ли, однажды на прогулке я познакомился с некой шотландкой, недавно приехавшей к родственникам. После очередного совместного променада она попросилась посмотреть наш колледж. Приводить женщин было строжайше запрещено, но я на свою голову не сумел устоять и отказать ей в ее просьбе. И когда мы пришли в мою комнату, она у меня вдруг спросила, как мы лечим женщин. Узнав, что обследовать их приходится на ощупь – как ты знаешь, их тела перед осмотром драпируются специальными покрывалами, – она неожиданно сказала, что женские тела сильно отличаются от мужских. Теоретически мы это знали – книги с иллюстрациями у нас были, – но на практике даже анатомию мужского тела мы изучали по трупам казненных, которые иногда власти передавали колледжу. А что уж говорить о телах женских…

Дженни – так ее звали – сказала мне безапелляционно, что хирургу необходимо знать анатомию человека, которого он лечит. Тут бы мне ее выставить, а я заинтересовался. Она вдруг сняла с себя все, кроме чепчика, и предложила мне ознакомиться с ее… органами. Никакого fornication там и близко не было, да и доцент вошел в мою комнату сразу после того, как она разделась – наверное, ему донес кто-то из моих соседей. Оказалось потом, что Дженни прислали в Виргинию после какого-то скандала в Шотландии, и что приехала она к родственникам моей невесты.

То, что после этого из университета меня отчислили, было плохо. То, что родители выгнали меня из дома – еще хуже. Вот разве что то, что помолвка моя расторгнута, меня, наоборот, обрадовало – бывшая моя невеста была больше всего похожа на откормленную свинку, да еще с трубным голосом и скверным характером.

Вильсона я мог слушать часами – он и рассказывал мне про природу и про разные индейские племена, учил меня лекарственным растениям и индейским языкам… Я думал было поговорить с ним, но понял, что он полностью зависит от Скрэнтона – Вильсон успел рассказать про свою одиссею – и вряд ли сможет мне помочь. Так что пришлось действовать на свой страх и риск.

Когда меня наконец развязали и покормили, Вильсон с Адамсом завалились спать, а я подумал, что нужно предупредить дядю Эдуарда о преступлениях Скрэнтона с компанией. Улучив момент, когда Грант с Хейзом уселись играть в кости, я рванул в ту сторону, где, как мне казалось, находился лагерь Скрэнтона. Через минуту раздался топот – как в моем направлении, так и почему-то в совершенно другой стороне. Я побежал еще быстрее – все-таки я был чемпионом университета в ежегодном студенческом забеге. Увидев какую-то полянку, я выбежал на нее и, подумав, повернул налево, где и затаился за кустами. Минуты через две через полянку перебежал Грант и скрылся в лесу. Переждав минут пять, я подался еще левее и пожалел об этом, оказавшись в густых зарослях черной малины. Продираясь сквозь колючки, я вдруг услышал утробный рев. Футах в ста от меня появилась черная туша, стоявшая на задних лапах. Медведь…

Я замер – к счастью, зверю было не до меня. Через минуту рычание стихло, и туша исчезла за малинником. Как можно тише я начал красться в обратном направлении, вслушиваясь в шорохи леса и молясь про себя Господу об избавлении от диких зверей. Когда же я вновь оказался на поляне, то наконец почувствовал себя с Господней помощью в относительной безопасности. Я как можно тише пошел к тому ее краю, где, как мне казалось, проходил путь к лагерю отряда дяди Эдварда. И тут я вдруг понял, что это не та поляна – вокруг той определенно не было таких огромных дубов.

Спасти меня могло только чудо – я не знал, где нахожусь, а вокруг меня были медведи, дикари, которые вряд ли посмотрят на меня благосклонно после того, как на них напали, а также сам Скрэнтон и его люди. И именно они, при всем моем отвращении к ним – мой последний шанс.

12 июня 1755 г. Деревня Аткваначуке. Капитан 3-го ранга Хасим Хасханов, позывной «Самум»